1

Ему перестали сниться сны. Он внезапно засыпал, а когда открывал глаза, ему казалось, что он умер, а теперь снова вернулся в этот мир. И так повторялось изо дня в день. Он понимал, что это из-за снотворного, и все же отсутствие снов будто делало его самого каким-то полым, бессодержательным. Мало того, в момент пробуждения он зачастую не мог понять, происходит это наяву или же он еще продолжает спать.

Мысли его напоминали водяные потоки. Они устремлялись в разные стороны, то оскудевали, то вдруг, слившись с другими потоками, набирали силу, становясь одним бурным течением, а иногда застаивались мутной лужей. Страх, радость, ощущение чуда — то, что дано человеку испытать во сне, — все это стало лишь тоненьким ручейком его воспоминаний. Именно существование снов делает реальность такой определенной и незыблемой. Сейчас ему казалось, что он — вода, вынужденная течь только прямо, в потоке, скованном бетонной набережной. Вода, у которой нет силы воли течь. Бессмысленные дни, отведенные лишь на то, чтобы делать необходимое. Пустота реальности и отсутствие снов удивительным образом соединились. Вот и сегодня утром он не мог с уверенностью сказать, что его пробуждение не было сном.

Дзюнъити Уцуми лежал в постели, уставившись в потолок. На пожелтевшей от табачного дыма фанере играл солнечный луч, пробившийся через приоткрытые занавески. Светлая часть напоминала искривленный параллелограмм. День был ясным. Температура выше двадцати пяти. Это, судя по всему, было сегодняшней реальностью. Еле уловимый звук трепещущей на ветру листвы. Уцуми вспомнил прикосновение свежего ветерка, залетевшего под хлопчатобумажную рубашку. Должно быть, здорово в такой пригожий летний день почувствовать, как тебя обдувает легкий сухой ветерок. Уцуми немного сожалел, что не знал никакого другого лета, кроме лета северных широт. На Гавайях, или на Гаити, или на каких других южных островах ветер наверняка ведь горячий, влажный. А запахи? Пахнет ли там ветер? И сильно ли он дует?

Уцуми родился в окрестностях Саппоро, его отца-полицейского переводили с места на место, и Уцуми немало с ним поколесил, но никогда не жил за пределами Хоккайдо. Остров он покинул лишь однажды, когда ездил в свадебное путешествие в Токио. Короткое путешествие — четыре дня, три ночи. Работа, такая же, как у отца, не позволяла отдыхать подолгу. Молодой жене путешествие показалось слишком коротким, а ему — что с него одного раза в Токио более чем достаточно. За границу его тоже никогда не тянуло. Сегодня утром впервые в жизни Уцуми подумал, что хорошо было бы поехать куда-нибудь на южные острова, сесть на берегу моря и смотреть на набегающие волны и чтобы тебя обдувал незнакомый прежде ветер, — и так провести целый день.

Разыгравшееся воображение говорило о том, что сегодня он в хорошем расположении духа. Уцуми приобрел безотчетную привычку, просыпаясь, оценивать температуру на улице, погоду и перемены в своем самочувствии. Он стал чувствительным к приближению низкого атмосферного давления и перепадам температуры. Человек живет среди природы. До болезни он не замечал того, что было само собой разумеющимся. Когда идет снег и дороги замерзают — надо тепло одеваться, а когда теплеет — надо снимать с себя одежду. С такой защитой здоровое тело могло переносить и холод и жару. Здоровое тело было тем, что Уцуми потерял. При совсем небольшой влажности он становился вялым, его начинало тошнить. Он не переставал удивляться тому, что боль в его теле служит барометром, говорящим об изменениях в окружающей его природе. «Вот, стало быть, как это бывает, — размышлял Уцуми. — Тело само говорит тебе, что ты жив».

Он аккуратно дотронулся правой рукой до впадины под ребрами, где должен был находиться желудок. Где у Уцуми его не было. От легкого прикосновения по всему животу медленно расползлась тупая боль, отпустившая спустя некоторое время. С каждым разом приходилось ждать все дольше и дольше, пока боль исчезнет. Интересно, когда случится так, что боль просто поселится в его теле? Он осознавал, что это неизбежно случится, но не знал, сможет ли терпеть ее. В боли человек одинок. Боль и страдания — то, что невозможно разделить с другими. Тело — настолько личная вещь, что попытки объяснить это другому обречены на провал. Вдобавок Уцуми был не из тех людей, кто пытается объяснить что-то другим при помощи слов. Более того, он жил с убеждением, что полное взаимопонимание между людьми изначально является иллюзией.

Уцуми задрал футболку и дотронулся до шва, тянущегося от солнечного сплетения вниз через весь живот. Уродливый длинный червяк на его теле. После операции, когда ему удалили желудок, пораженный раком, прошло больше года, и рубец уже не выглядел воспаленным, но из-за худобы сильно выпирал на истончившейся, словно пергаментной коже. «Вот я и завел себе зверушку — дождевого червя. А еще в животе у меня бомба». Уцуми несколько раз погладил «червяка» от головы до кончика хвоста. Приговаривая «Не шали!», он опустил футболку.

Рядом с кроватью стоял CD-плеер. Уцуми протянул руку, нажал на кнопку «включить» и вставил компакт-диск. Из плеера на всю громкость полился блюз Стиви Рэй Вона. Он слушал его несколько раз на дню, каждый божий день. И сколько бы ни слушал, ему никогда не надоедало. Уцуми закрыл глаза. Когда заиграла бас-гитара, он забился всем телом в такт музыке и в этот короткий миг испытал самозабвение и экстаз. Началась его самая любимая мелодия «Texas Flood», он подпевал — знал все слова наизусть. Лежа на спине, Уцуми стал левой рукой прижимать аккорды, а правой перебирать блюзовые фразы. Воображаемая гитара в исхудавших руках. Он не то чтобы никогда не играл на гитаре, он ее и в руках-то не держал. А сейчас ему стало казаться, что умеет на ней играть.

Иногда Уцуми задумывался, почему, хотя блюз его, в общем-то, не интересовал, он полюбил Вона. Он припоминал, что заинтересовался музыкантом после его трагической гибели в авиакатастрофе. Уцуми случайно услышал об этом в машине по радио, когда возвращался из больницы. Вот уж поистине чудо. Музыка в исполнении человека, которого уже и на свете-то нет, делала его счастливым, приводила в мимолетный экстаз. Этакий подарок от покойника тому, кому суждено в конечном итоге к нему присоединиться. Заиграла следующая мелодия — «Little Wing». Уцуми она тоже нравилась. И все по той же причине: ее написал Джими Хендрикс — ныне покойный.

Дел у него сегодня опять никаких не было. Скоро ему уже перестанет казаться, что впереди у него полно времени. Пребывание Уцуми на этом свете имело предел. Музыка помогала ему забыть о течении времени, но вместе с тем и вела его отсчет. Сколько сотен раз ему предстоит услышать этот блюз, прежде чем он исчезнет с этой земли? Уцуми, отбивающему телом ритм музыки, вдруг стало тяжело дышать, он почувствовал усталость. Уцуми зарылся в постель, сделал глубокий выдох и закрыл глаза. Перед его мысленным взором продолжал стоять летний луч, пробившийся сквозь приоткрытые занавески. Солнечный свет. Уцуми подумал, что вряд ли поедет на южные острова. Не в его это духе. Вот умереть под блюз в исполнении мертвецов, в тесной трехкомнатной квартиренке — это по нему.

Диск доиграл до конца. Перед сном он музыку не слушал, а вот по утрам это уже стало традицией; вместе с музыкой заканчивался и обряд его пробуждения. Он медленно приподнялся с постели, но, вспомнив, что забыл померить температуру, тут же поспешил лечь обратно. От резкой смены положения тела желчь подкатила к горлу, и во рту распространился ее горьковатый привкус. Уцуми закашлялся. В носу защипало. Он салфеткой вытер рот и слезы. После того как ему удалили желудок, появилась отрыжка желчью, а порой и поджелудочным соком. Иногда он по невнимательности забывал об этом. Уцуми зажал градусник под мышкой. Если все равно суждено умереть, зачем нужно мерить температуру? Это казалось ему нелепым и смешным. А в душе он молил: «Температура, миленькая, не вздумай повышаться! Дай мне пожить еще чуть-чуть!» Вот такие противоречивые чувства теснились в его груди. Если сделать измерение температуры обязательной частью его ежедневного распорядка дня, тогда он сможет самостоятельно контролировать свое состояние, другими словами — ни в чем и ни от кого не зависеть. Пискнул градусник, Уцуми уставился на цифровое табло. Тридцать шесть и восемь. Он добросовестно занес показания градусника в таблицу. Ну вот, теперь действительно обряд пробуждения завершен. Месяц назад Уцуми уволился из полиции, где прослужил пятнадцать лет, и стал заниматься своим здоровьем. В полицейской школе ему на всю жизнь вдолбили, как складывать футон. И теперь, какой бы беспорядок ни царил в его комнате, он места себе не находил, пока не заправит кровать. Покончив с кроватью, он раздвинул шторы, чтобы переодеться. Солнечные лучи ворвались в полутемную комнату вместе с шумом дождя. А он-то был уверен, что на улице отличная погода. Похоже, он настолько погрузился в музыку, что пропустил, когда начался этот моросящий сквозь солнечные лучи грибной дождь. Уцуми некоторое время постоял у окна.

Он разглядывал себя в зеркале над раковиной. Из зеркала на него смотрело осунувшееся лицо с ввалившимися щеками — от прежнего Уцуми осталось чуть больше половины. Раньше он весил семьдесят два килограмма при росте сто семьдесят семь сантиметров. Теперь — пятьдесят шесть. Он сам с трудом узнавал себя в зеркале. Даже взгляд этих глаз казался ему чужим. Он смотрел сам на себя с какой-то неудовлетворенностью. Уцуми не мог найти ответ на вопрос: чего ему, собственно, не хватает, чего хочется? Он подумал, что похож на худющего бродячего пса. Уцуми аккуратно побрился, напомадил волосы и соорудил прическу а-ля Элвис Пресли. Стиль этот, «помпадур», выглядел старомодным, но Уцуми он нравился. Уцуми никогда не изменял ему, за что в своем полицейском отделении прослыл чудаком. И что с того, что чудак? В своей работе он никому никогда не уступал. Он привык гордиться собой, но сейчас и это потеряло всякий смысл. Уцуми не имел ни малейшей идеи, как провести остаток своих дней. Он не знал, куда девать время, но вместе с тем боялся того, что время движется вперед. Уцуми так и не научился принимать свое «настоящее», ведущее его к смерти.

Пораженный раком желудок ему удалили полтора года назад. А началось все с невыносимой боли в животе. Он пытался заглушить ее лекарствами, но это не помогало. Боль распространялась даже на спину. У него ухудшился аппетит, он резко похудел. В тот момент что-то щелкнуло у него в мозгу: в роду у него было много худых и многие страдали желудочными заболеваниями. И дед его, и отец умерли от рака желудка. Но в тридцать три года? В это он поверить не мог и в больницу не пошел. Да дело было даже не столько в его молодости. Прошло ведь только шесть лет с тех пор, как его наконец-то повысили из простого постового в следователя, и только два года с тех пор, как его перевели в Первый следственный отдел в главном управлении Хоккайдо, что было его заветной мечтой. Ему нужно было показать, на что он способен, и Уцуми погрузился в работу настолько, что порой забывал о еде и отдыхе. Он вечно носился как заводной, и ему было жалко тратить свое свободное время на ежегодные медицинские осмотры.

Жена Кумико, некоторое время не работавшая из-за свадебных дел, снова пошла работать медсестрой. В один из выходных, вернувшись с работы из больницы в Такикаве, Кумико бросила на него быстрый взгляд и стала упрашивать его пойти на обследование. Он как раз расследовал дело об ограблении магазина. Уцуми заподозрил, что на магазин навел кто-то из своих, и установил слежку за одним из его сотрудников. Не мог же он, в самом деле, бросить все на полпути и заняться здоровьем только потому, что на этом настаивала жена! Он и пальцем не пошевелил, пока однажды, когда он сидел в засаде, его не вырвало и не скрутило от острой боли в желудке.

В тот день мела метель. Он поехал в больницу в Мако-манай, куда когда-то ездил лечиться и где позже умер его отец. Выбор его пал на эту больницу для гражданских, а не ведомственную по одной причине: ему не хотелось, чтобы о его болезни прознали коллеги. Уцуми в своем полицейском хозяйстве не доверял ни единой душе: все коллеги — твои враги, начальство создано для того, чтобы использовать его для продвижения по карьерной лестнице, преступники — прибыльные клиенты. То, что можно работать из ненависти к преступлениям, ради социальной справедливости, не приходило ему в голову. Вот такой виделась Уцуми его работа.

Когда он приезжал навещать отца, больница была совсем новой. От времени бледно-зеленое здание потемнело, стало выглядеть каким-то неопрятным, обшарпанным. Внутри бросились в глаза толстые разноцветные полосы на полу и стенах — указатели направления для пациентов. Уцуми вспомнил пыльный макет человеческого тела в кабинете естествознания в младшей школе, где он учился. Вспомнил красные и синие кровеносные сосуды, пронизывающие макет вплоть до кончиков пальцев. В этот момент его впервые охватило предчувствие тяжелой болезни. В регистратуре молодая сотрудница сказала, что лечащий врач его отца уже ушел на пенсию.

— Сегодня в отделении гастроэнтерологии принимает доктор Катагири.

Уцуми ответил, что ему все равно. Девушка дала ему, как новому пациенту, заполнить бумаги и велела особенно детально описать симптомы, которые его беспокоят. Уцуми карандашом вписал в бланк: «боли в желудке, рвота, потеря аппетита, резкая потеря веса», потом закрасил последнюю фразу черным цветом.

Доктор Катагири оказался полноватым господином примерно одних с Уцуми лет. Рукава белого халата, похоже, были ему тесноваты. Уцуми, недолюбливавший полных людей, отвел взгляд. Все время, что Уцуми рассказывал о своих симптомах, Катагири нервозно поглаживал обтянутые брюками чино толстые коленки. Уцуми подумал, что врач ему не нравится, но потом вспомнил, что сам сделал этот выбор, и, к собственному удивлению, раздражение улетучилось. Глядя на рентгеновский снимок желудка Уцуми, Катагири произнес: Скорее всего, у вас язва, но на всякий случай давайте-ка сделаем гастроскопию, надо же удостовериться, что это не опухоль. Потом поговорим.

Уцуми поднял взгляд на рентгеновский снимок и подумал: «Да чего тут говорить! Точь-в-точь как у отца».

На снимке от кардии до середины желудка тянулось плотное мутноватое пятно. Его отец умер от рака кардии, входного отверстия в желудок. Уцуми, тогда еще учившегося в полицейской академии, пригласили в больницу. Ему и матери, которая не могла оправиться от шока и все время сидела потупившись, показали рентгеновские снимки отца и объяснили, что случилось. Уцуми решительно произнес:

— Доктор, разве это не рак?

— Ну, только по этому снимку трудно судить. Как уже сказал, пока не сделаем эндоскопическое обследование, я ничего не могу сказать. — От неожиданности Катагири даже отпрянул.

Через неделю, когда сделали необходимые обследования, Катагири, запинаясь на каждом слове, сказал: Видимых изменений на слизистой оболочке желудка не так чтобы много, но небольшое затвердение есть, и меня это беспокоит. Внутри, возможно, опухоль. Думаю, что лучше как можно скорее сделать операцию, чтобы быть уверенными. Отпроситесь с работы… Кем, вы говорите, работаете?

— Следователем.

Катагири с удивлением смотрел на Уцуми.

— У вас же есть ведомственная больница, так?

— Я не хочу туда идти. — Произнеся эту фразу, он подумал: видимо, отец чувствовал то же самое.

Катагири, пробормотав: «Вот оно что», как-то неопределенно покачал головой и посмотрел на календарь. Уцуми, обращаясь к затылку Катагири, на котором уже начали образовываться жирные складки, сказал:

— Доктор, а бывает, что рак желудка не виден при гастроскопии?

— Да, бывает, что рак прячется под слизистой оболочкой. Такой рак очень трудно обнаружить, к тому же есть риск, что он может распространиться на другие органы.

— У меня именно такой случай?

Вряд ли. — Катагири обернулся, на лице его было написано удивление. — Все так говорят, беспокоятся, но думаю, что в вашем случае это язва желудка. Очень редко бывает, что язва и рак как бы сосуществуют, поэтому без результатов биопсии нельзя быть до конца…

Мне все равно. Вы мне сделаете одолжение, если скажете обо всем прямо сейчас.

— Это почему? — с сомнением в голосе поинтересовался Катагири.

— И вы еще спрашиваете? Да потому, что это мое тело!

— И все-таки… — запнулся Катагири и, обернувшись, переглянулся с медсестрой, явно старше его по возрасту. — Вот приходите вместе с супругой, тогда и поговорим.

— Жена тут ни при чем. Это касается только меня.

Непонятливость доктора вывела Уцуми из себя. Ему хотелось заорать, что он не ребенок и что не надо делать из него дурака, но он усилием воли сдержался. Медсестра стояла, опустив глаза, а Катагири, задумавшись, усердно тер рукой подбородок.

— У меня и отец, и дед умерли от рака желудка, так что я ко всему готов.

Вот оно что! Это противоречит правилам нашей больницы, но если это пожелание пациента, то ничего не поделаешь, — вздохнул Катагири.

Он некоторое время молчал, будто пытаясь подобрать слова, и наконец произнес:

— Гастроскопия показала, что у входного отверстия желудка образовалась опухоль. Правда, похоже на раннюю стадию. Опухоль никуда не распространилась, и я уверен, что мы сможем ее полностью удалить. В девяноста семи процентах случаев рак на такой ранней стадии излечим, так что волноваться не о чем.

— Если это так, почему вы не хотели ничего мне говорить?

— По правилам нашей больницы мы не должны говорить об этом пациенту.

— А ваше мнение?

— Мое? — Катагири с недоумением посмотрел на Уцуми. — Моя работа — определиться с лечением, обстоятельно обсудив его с пациентом. А пациенты разные бывают.

— Я хочу обо всем знать. Пожалуйста, ничего от меня не скрывайте.

— Понятно, — с неохотой ответил Катагири и скривил губы.

— Доктор, вы сказали, что сможете удалить опухоль полностью. Это правда?

— Не беспокойтесь. Опухоль не распространилась дальше подслизистого слоя. Хорошо, что мы обнаружили ее сейчас.

Удовлетворенный тем, что сумел выжать из Катагири правду, он потерял профессиональную бдительность — все должно ставиться под сомнение и перепроверяться — и покинул кабинет.

На улице уже смеркалось и по-прежнему вьюжило. Он направился к автобусной остановке. По земле мела снежная поземка, и полы его черного пальто развевались на ветру. Холодный пронзительный ветер задувал за пазуху, тело в районе солнечного сплетения закоченело. Неожиданно его пронзила острая боль, он остановился, не в силах дышать. И все же ему казалось, что с души его свалился груз. Как ни смешно это звучало, но, узнав, что у него рак, и тем самым освободившись от подозрения, не рак ли у него, он почувствовал облегчение. Более того, мысли его были заняты работой: что станет с делом о грабеже и убийстве в супермаркете, пока он будет на операции?

Произошло это с месяц назад. В офис среднего размера пригородного супермаркета вломилась пара грабителей, чтобы украсть выручку. Женщина, сотрудница магазина, забыв что-то на работе, решила вернуться и застала грабителей. Они ее зарезали и убежали. Похожих грабежей, включая и те, что закончились неудачей, было несколько, основная версия главного следственного управления: это дело рук заезжих гастролеров. И лишь Уцуми настаивал на том, что это ограбление организовал кто-то из своих. Формально у него была только одна и крайне малоубедительная причина так считать — магазин находился далеко от района, где произошло большинство подобных ограблений. Однако Уцуми, побывавшему на месте преступления, показалось, что здесь что-то нечисто. И показалось ему так потому, что магазин располагался в районе, где селилось много молодых парней: студентов, тех, кто работал на подхвате, офисных служащих. Такая молодежь, живя в больших городах, не задерживалась подолгу на одном месте, ничем не выделялась из толпы, и трудно было предположить, чем эти люди занимались на самом деле. На этом и основывалось особое мнение Уцуми.

Чтобы подкрепить свою версию, он установил слежку за попавшим под подозрение студентом. Если Уцуми ошибался, ему суждено было стать всеобщим посмешищем, но зато, если удастся прищучить преступника, он герой. И при таких мизерных шансах на успех он должен был взять передышку для операции! Уцуми сразу же подумал о нескольких коллегах, которые будут рады узнать, что у него рак и он вынужден взять отгулы. Ему даже слышалась громкая брань некоторых из них: «Да чтоб эта скотина Уцуми сдох!» Окажись он сам на их месте — повел бы себя точно так же. Более того, эта болезнь могла помешать его карьере. Потом придется потрудиться не на шутку, отрабатывая отгулы. Мысли Уцуми все крутились и крутились не столько вокруг проклятой болезни, сколько вокруг его работы.

Через несколько дней были готовы результаты биопсии.

— К сожалению, были обнаружены раковые клетки. Но похоже на раннюю стадию, когда рак еще хорошо поддается лечению. Так что давайте уж постараемся и поборем его.

После уговоров Катагири Уцуми согласился на операцию по полному или частичному удалению желудка. Они определились, когда он ляжет в больницу и когда его прооперируют. Через две недели ему удалили желудок и селезенку.

Катагири только сказал, что операция прошла хорошо, и велел спокойно восстанавливаться.

После операции появилось много неприятных моментов, к которым нужно было привыкать: он не мог есть помногу в один присест, после еды у него резко падал сахар в крови — проявился так называемый демпинг-синдром. Но по крайней мере, он был жив. По мере того как к нему возвращались физические силы, у него появился и аппетит. Уцуми стал набирать вес, у него улучшился цвет лица. Проведя в больнице месяц, он сразу вышел на работу. Готовка и само принятие еды делали его жизнь дискомфортной и отнимали время, но он был счастлив, что жив и смог вернуться к любимой работе.

Он прошел от рядового полицейского в управлении Томакомаи до следователя, сдал экзамен на звание лейтенанта и два года назад был прикомандирован к Первому следственному отделу полиции Хоккайдо, куда так стремился. На достижение заветной цели ушло двенадцать лет. Работать в Первом отделе стало целью Уцуми с первых дней учебы в полицейской академии. Он прошел через скучную службу в полицейском участке в глухомани, где самым громким происшествием был выход медведя из леса; затем Уцуми вернулся в Томакомаи, где стал следователем. С тех пор он шел на все, лишь бы выделиться: активно высказывался на собраниях, специально оставлял без внимания брошенные на улице велосипеды, чтобы позднее читать нотации школьникам, пытающимся «взять их на время покататься». Даже если начальник не нравился ему, он не ленился прийти посоветоваться с ним, поучаствовать в его подковерных играх, преподнести подарок. И чем больше его ненавидели коллеги, тем больше он ломал голову над тем, как бы ему выслужиться. Результатом его усилий стало назначение в Первый следственный отдел. Он даже мысли не мог допустить, чтобы его сломила какая-то там болезнь. Уверовав, что здоровье его идет на поправку, он регулярно принимал антираковые средства.

Вернувшегося на работу Уцуми ждала неприятная новость: студент, за которым он охотился, бросил училище и исчез. И все это произошло за какой-то несчастный месяц, который он провел в больнице. Студент умудрился выбрать правильное время, чтобы скрыться. У следствия не было никаких зацепок, и все шло к тому, что преступление останется нераскрытым. Если бы не операция, он бы его точно арестовал, и тогда было бы чем гордиться. Уцуми грызла досада. Естественно, он не стал докладывать начальству о бегстве студента, за которым следил по собственной инициативе, украдкой. Нет раскрытия преступления — нет личной выгоды. Таким вот полицейским был Дзюнъити Уцуми.

Прошел почти год после операции, и состояние Уцуми ухудшилось. Тело его все время казалось каким-то ватным — как бывает при простудах. Снова появилась исчезнувшая было тупая боль.

Обеспокоенный Уцуми вновь обратился к Катагири.

— Доктор, вы же полностью опухоль удалили?

— Удалил. У вас ведь кардиального клапана нет. Думаю, что из-за рефлюкса желчи начались воспалительные процессы в пищеводе. Пропишу вам лекарство.

Сперва лекарство помогало, но через некоторое время перестало: боль не проходила. Его атаковали приступы тошноты. Когда есть ему стало еще труднее и он похудел на десять килограммов, Уцуми с новой настойчивостью принялся пытать Катагири:

— Что-то улучшений нет, вам не кажется? Доктор, вы мне, пожалуйста, только не врите. Я вам уже говорил — это мое тело.

— Мы удалили всю пораженную раком ткань. Так что, думаю, все нормально.

— Если нужна еще одна операция — я готов.

— Такой необходимости нет. Если вам очень плохо, можем положить вас на отделение, поставить капельницу, — делая вид, что не замечает раздражения Уцуми, твердил Катагири, отводя взгляд.

Так ничего и не добившись, Уцуми с этого вечера начал украдкой следить за Катагири.

По окончании рабочего дня в шесть вечера Катагири садился в свой «вольво» и ехал по заснеженной дороге домой. Жил он в многоквартирном доме на юге города. Вместе с ним жили жена — преподаватель университета, ее мать и малолетняя дочка. Раз в неделю у него было ночное дежурство. Такими были результаты расследования Уцуми. Однако в субботу вечером Катагири поехал не прямо домой, а поставил свой «вольво» на стоянке у здания муниципалитета. В баре Катагири ждала молодая женщина. Это была та самая девица из регистратуры, которая, когда Уцуми впервые пришел в больницу, направила его к доктору. Уцуми удостоверился, что девица с Катагири после бара уединились в гостиничном номере, и на следующей неделе снова поехал в больницу.

Уцуми ждал в коридоре, когда увидел спешащего вдоль красной полосы Катагири — подол его накрахмаленного белого халата развевался на ходу. Красная полоса вела в отделение гастроэнтерологии. Заметив стоящего в углу Уцуми, Катагири обомлел.

— О, Уцуми-сан!

— Здравствуйте, доктор!

— По какому поводу сегодня? Плохо себя чувствуете? Боли?

— Да нет. Так, переговорить надо.

Они вместе зашагали по коридору. Уцуми стал задыхаться — он уже не поспевал за здоровым человеком. Невольно он ухватился за плечо Катагири.

— Вы в порядке? — Катагири остановился, в глазах его читался испуг.

— Доктор, у меня рецидив?

— Ну что вы такое говорите! Это вы о язве? Мы все, что нужно, удалили. Так что этого не может быть.

— Почему же вы тогда не проводите обследование?

— Если настаиваете, мы можем сделать обследование.

— Думаете, меня такой ответ устроит? Это касается моей жизни. Не пытайтесь так просто от меня отвязаться, — пригрозил Уцуми.

Вздрогнув, Катагири посмотрел на осунувшееся лицо и впавшие глазницы Уцуми. Уцуми натянуто засмеялся.

— Сколько мне осталось, доктор?

— Этого я сказать не могу. Так как это не будет правдой.

Холодные, как у змеи, глаза злобно смотрели на Катагири.

— Ну, если так, то задам вам, доктор, один вопрос. В каких вы отношениях с сестричкой из регистратуры? Ну с той, пухленькой, с короткой стрижкой? Ваш тип?

— Это вы в каком смысле? Что за дерзость! Вы не имеете права так со мной разговаривать.

Уцуми с невинным видом извлек из кармана коробок спичек с эмблемой гостиницы, где у Катагири было свидание.

Катагири метнул взгляд на коробок и остолбенел. Уцуми не сводил с доктора глаз. Тот вынул руки из карманов халата, они безжизненно повисли. Уцуми продолжил:

— Если не хотите, чтобы я рассказал обо всем вашей супруге, постарайтесь быть со мной откровенным. Дело касается меня, и принимать решения должен я сам. Если у меня мало времени, я не хочу размениваться по пустякам.

Катагири попытался улыбнуться. Улыбка больше напоминала судорогу.

— Похоже на угрозу.

— Так по-хорошему же не получается. Разве скрывать правду не жестоко по отношению ко мне?

Катагири перекосило, на его лице отчетливо читалось: чертов ищейка!

— И все же…

— Что «и все же»? От этого зависит моя жизнь. Если я умру, вы ничего не теряете. Неужели непонятно, что это сводит меня с ума.

Катагири, похоже, принял решение. Он энергично кивнул и пригласил Уцуми сесть на диван в углу коридора.

— Хорошо. Давайте поговорим.

Они сели друг подле друга на коричневый диван из кожзаменителя, прохладного и сухого на ощупь, — по коридору гулял холодный сквозняк. От тяжести их тел диван скрипнул, будто готовый лопнуть.

— Ничего, если мы здесь поговорим? Извините, что без медицинской карты. — Катагири избегал взгляда Уцуми — видимо, никак не мог взять себя в руки.

Больница уже закрывалась, пациентов почти не было, только туда-сюда сновал обслуживающий персонал да медсестры. Уже по тому, как вел себя Катагири, Уцуми начал понимать, что происходит.

— Да ничего. Выкладывайте.

— То есть настаиваете. Ну что же, слушайте. Во время операции стало ясно, что, к сожалению, рак распространился слишком далеко, образуя так называемую скиррозную опухоль. Вероятность образования такой опухоли составляет лишь пять процентов. Мне очень жаль, что вы в них попали. Я вам для вашего же спокойствия сказал, что рак находится в ранней стадии, но это была неправда. Простите меня. В таких случаях врачи всегда сомневаются, как лучше поступить.

— Поподробнее, пожалуйста, — безжалостно перебил Уцуми тщетные попытки Катагири подобрать слова.

— Ладно. Скиррозная опухоль может быть незаметна при гастроскопии, так как не затрагивает слизистую оболочку желудка. Она пронизывает ткань, как бы пускает в ней корни. В вашем случае опухоль распространилась на серозную оболочку и дала метастазы, затронув большую область.

— Метастазы где?

— В лимфатических узлах и в печени. Я сделал максимум того, что было в моих силах. Но не все поддается оперативному удалению. Мне правда очень жаль, но сегодняшняя медицина пока бессильна. Я, конечно, понимал, что придет момент, когда надо будет вам об этом сказать. Мне тоже было непросто.

Уцуми не смог сдержать горькой усмешки. Интуиция его не подвела, вот только в конце он немного расслабился. Так или иначе, поезд ушел. Преступник уже сбежал.

— Изменилось бы что-нибудь, если бы я пришел пораньше?

Катагири мрачно покачал головой.

— Рак этого типа трудно распознать на ранних стадиях. Вот если бы рак у вас был на выходе из желудка, тогда бы сразу симптомы появились. А у вас — в кардии. Нехорошо так говорить, но вам, Уцуми-сан, не повезло. Мне очень жаль.

— Вот оно как, — медленно закивал Уцуми.

По коридору, беззаботно болтая, приближались две молодые медсестры, прижимая к груди медицинские карты. У обеих налитые молодостью щеки. Обе — толстушки, пышущие здоровьем. «Таким я уже никогда не стану, — подумал Уцуми. — Меня ждут только немощь и смерть». Впервые он почувствовал, что силы покидают его. Он с трудом отвел от девушек взгляд, когда они проходили мимо, и увидел, как побледнел Катагири.

— Доктор, сколько мне осталось жить?

— Около года, — твердо сказал Катагири, глядя Уцуми в глаза.

— То есть сделать уже ничего нельзя, так ведь?

— Ну, это как посмотреть. Есть всякие способы продления жизни.

Уцуми задумался.

— Доктор, если все так, как вы говорите, я больше не буду принимать антираковые лекарства. Не вижу смысла так мучиться, чтобы подольше валяться прикованным к постели.

— Простите меня.

— Да за что? Вашей вины тут нет.

Катагири еще ниже опустил голову.

— Простите, что не могу вам помочь.

— Ну, доктор, прощайте, я больше не приду.

— Нет-нет, этим вы поставите меня в сложное положение. Я бы хотел, чтобы вы продолжали у меня наблюдаться. Возможно, у вас ухудшится проходимость: пища будет застревать в горле. Есть вероятность желтухи. В этом случае я буду вам полезен.

Не говоря ни слова, Уцуми медленно поднялся с дивана. Катагири наблюдал за ним затаив дыхание. Уцуми шел по коридору и чувствовал спиной его пристальный взгляд. Он должен был предвидеть самое худшее с того самого момента, когда ему поставили диагноз «рак». А он почему-то был уверен, что выздоровеет. Оттого, вероятно, что мысли его были только о работе. Уцуми обернулся — Катагири все еще стоял и смотрел ему вслед. Уцуми направился обратно.

— Доктор, я забыл спросить.

— Спрашивайте.

Взгляд Катагири перестал быть настороженным, он смотрел ему прямо в глаза.

— Операция, что вы мне сделали, была бесполезной, не так ли?

— Нет, не бесполезной. Без операции мы не смогли бы определить, какой конкретно у вас рак.

— Ну а если бы, например, я сделал операцию не полгода назад, а сейчас, ничего бы не изменилось, так ведь?

— Ну, я бы так не сказал… — Катагири никак не мог взять в толк, к чему клонит Уцуми.

— Черт! — застонал Уцуми.

Катагири стоял в растерянности, не понимая, что происходит.

— Ладно, доктор. Это я так, о своем.

Уцуми повернул назад. Если все равно не было никакого толку от этой операции, не стоило ее делать. Это ведь из-за операции он упустил жулика, проходившего по делу об ограблении магазина и убийстве. Уцуми снова чертыхнулся.

Уцуми стоял перед центральным выходом из больницы. Раздался резкий звук — открылась автоматическая дверь.

В грудь ударил сильный, холодный ветер. На мгновение он задохнулся и отшатнулся, потеряв равновесие. Неужели он настолько ослаб? Куда подевался здоровый, сильный мужчина, каким он привык быть? Если организм его будет так стремительно слабеть, в конечном итоге придется бросить работу. Меньше всего ему хотелось краснеть от стыда, будучи неспособным как следует выполнять свою работу. Кроме того, он упустил крупного жулика по имени «рак». Ошибка в первичном расследовании. Ошибка в расчетах. Самая большая ошибка в его жизни. К его удивлению, слез не было. Ему не хотелось оплакивать свою неудачную жизнь. Он только с чувством, похожим на смирение, подумал, что так, наверное, и бывает, когда человек умирает.

Он не заметил, как стало смеркаться и на небе появились звезды. Снег вокруг больницы был утоптан. Уцуми запрокинул голову и посмотрел на здание. При дневном свете оно показалось ему замызганным, грязноватым, но сейчас, в огнях и окруженное мерцающим снегом, оно выглядело величественным. Взгляд его скользнул к окну палаты, где умер отец. По крайней мере, он-то собирается умереть в другом месте, не здесь. Нога его сюда больше не ступит, подумал он с удовлетворением. Весь утыканный трубками, его отец умирал двадцать один день — и за это время не смог произнести ни слова. Что может быть ужаснее такого конца?

Подъездная дорожка была очищена от снега — кое-где виднелись черные проталины асфальта. Мороз затянул их тончайшей ледяной слюдой. Покачиваясь, Уцуми шел медленно и осторожно, боясь упасть. Когда он пытался собраться с силами, то начинал задыхаться. Настанет, видимо, время, когда он не сможет передвигаться по заледеневшим дорогам. Но пока он еще способен совмещать свое сознание и свои действия, он собирался работать. Когда и это станет ему не под силу, он бросит работу. Уцуми сам для себя решил, что это произойдет следующим летом. Так ему подсказывала интуиция. А он привык ей доверять.

Уцуми дошел до машины, которую оставил на парковке. Машина промерзла. Холод был такой, что его зазнобило. В любой другой день он бы, сев в машину, первым делом включил печку, но сейчас, клацая от холода зубами, включил радио. Видимо, когда тебе говорят, что дни твои сочтены, ты начинаешь нуждаться в человеческой компании. Блюз, хлынув из колонок стремительным громким потоком, с ног до головы окутал Уцуми. Сидя в темной машине и трясясь от холода, он дослушал его до конца. Это был Стиви Рэй Вон.

Уцуми сварил кашу и заправил легкий бульон тофу и шпинатом. Аппетита не было, но ему казалось, что пока он может есть — ему все под силу. Дабы поддерживать такой настрой, тоже надо было есть. Уцуми потребовалось довольно много времени, чтобы просто механически пережевать пищу. Это было почти подвигом. Закончив трапезу, занявшую в три раза больше времени, чем раньше, он вымыл посуду, забросил футболки и носки в стиральную машинку, стоящую в ванной комнате, сел за стол. У него было одно дело, которое он собирался осуществить, когда будет в настроении.

Уцуми извлек из стопки несколько почтовых открыток и начал писать письмо своему начальнику, которому был многим обязан. Буквы выстраивались в стройные ряды, как в тетрадке по чистописанию, — навык, приобретенный им при составлении протоколов.

Главе полицейского департамента

господину Иноуэ

Лето в полном разгаре, и надеюсь, что у Вас все без перемен. Позвольте выразить Вам свою признательность за все, что Вы сделали для меня еще со времен моей службы в полицейском управлении Томакомаи.

Полагаю, Вам уже известно, что 30 июня я был вынужден уволиться с работы по состоянию здоровья. Благодаря Вашей поддержке и протекции я был прикомандирован к Первому следственному отделу, куда так горячо стремился. Примите мое искренние раскаяние, что я не смог оправдать возложенного на меня доверия.

Дописав до этого места, Уцуми отложил ручку. Не все ли равно, если он не собирается возвращаться на работу, подумал он. Раньше он делал это из честолюбия, в надежде продвинуться вверх по служебной лестнице: рассылал благодарственные письма, преподносил подарки, давал взятки. Сейчас это потеряло всякий смысл. Уцуми порвал открытку и выкинул ее в мусорную корзину.

Грибной дождь прошел — капли дождя блестели на листьях платана в солнечных лучах. Мокрая дорога местами подсохла. Ветра не было. Стало влажно и жарко. Его тело тяжело переносило духоту. Уцуми с грустью подумал о том, каким хорошим было у него настроение сегодня утром. Когда он развешивал на балконе постиранное белье, раздался телефонный звонок.

— Как самочувствие?

Звонила жена. Кумико работала медсестрой в больнице в Такикаве. Она приезжала в Саппоро несколько раз в месяц, когда у нее не было дежурств. Все остальное время Кумико жила в общежитии для больничного персонала.

— Чувствую себя хорошо.

— Аппетит есть?

— Только недавно варил кашу. Ем, как положено.

— Пять раз в день?

— Ну, не пять, три.

— И куда это годится? Ты недоедаешь. Температура?

Прямо как в больнице, думал про себя Уцуми, деловито отвечая на вопросы жены.

— Утром тридцать шесть и восемь. Вечером забыл померить.

— Сегодня выходной, собираюсь приехать, если ты не против.

— Приезжай, конечно.

— Приеду поздно.

— Понял.

В трубке послышалось потрескивание телефона-автомата, жена повесила трубку. Уцуми окинул взглядом комнату. Заправленная кровать. Маленький стол и стул. Шкаф для одежды и комод. Журнальный столик. В комнате царил порядок. Ни одной грязной чашки, никакого мусора. Кумико нечем будет заняться, когда она приедет; приезд жены был ему совсем не в радость.

С Кумико они познакомились, когда Уцуми было двадцать пять. Он уже работал в полицейском управлении Томакомаи. Управление располагалось на улице, параллельной центральной. Напротив него была больница, где работала Кумико. Полицейские ходили в больницу опрашивать пострадавших в автомобильных авариях, приводили тех, кто получил увечья в драках, — поводов для походов в больницу было на удивление много. Кумико работала хирургической сестрой, и Уцуми несколько раз довелось беседовать с ней. Внешность у нее была непримечательной, но Уцуми нравилась ее бойкость. Однажды он стоял в приемной — нужно было что-то уладить в связи с некой аварией, — и проходящая мимо Кумико окликнула его:

— Уцуми-сан, не хотите пойти как-нибудь в кино?

Удивленный Уцуми посмотрел на девушку — белая сестринская шапочка красиво сидит на голове, улыбка на лице. Ему было непонятно, почему она выбрала его, и он принял ее приглашение — хотел узнать ответ на свой вопрос. Прежде чем они встретились, прошло некоторое время — нужно было, чтобы у них обоих в этот день не было дежурства, но в конечном итоге первое свидание состоялось. Кумико все распланировала сама: купила билеты в кино и даже решила, в какой ресторан и бар они зайдут. Как и Уцуми, который рационально подходил к своей работе, ориентируясь в первую очередь на достижение результатов, так и Кумико, профессионал в своем деле, обладала мышлением хорошо натренированного солдата. Уцуми решил, что Кумико относится к той категории женщин, которые применяют это мышление и в реальной жизни. Она не была излишне ранимой, что и понравилось в ней Уцуми.

— А ты серьезный, хотя по виду и не скажешь, — в свойственной ей манере объяснила Кумико причину, по которой решилась пригласить его в кино.

Уцуми горько усмехнулся в душе: неужели он выглядит серьезным? Он хотел попытать Кумико, что она имеет в виду под серьезностью. Уцуми пошел служить в полицию не для того, чтобы восстанавливать социальную справедливость. Не погрешив против истины, можно сказать, что единственным его чувством, имевшим хоть какое-то отношение к социальной справедливости, было презрение к преступникам и потенциальным преступникам. Эти люди были бесполезным мусором, и он воспринимал их как «клиентов», служивших ему для достижения собственных целей. Чем хуже обстояли дела с общественной безопасностью, тем больше можно было произвести арестов — и это было ему на руку; чем больше появлялось подростков-хулиганов, тем больше он мог отловить их на улицах — и это тоже было ему на руку. И такой человек с такими мыслями в глазах Кумико выглядел серьезным полицейским?

Душа Уцуми была переполнена честолюбием, как город, затопленный во время наводнения. Обойти коллег, быть признанным начальством — он жил, руководствуясь только этими принципами. Если бы его спросили, почему он стремился служить в Первом следственном отделе, вероятно, Уцуми ответил бы: для того, мол, чтобы находиться на вершине полицейского Олимпа и потому, что это круто. Ему и в голову не приходило задуматься, отчего ему хотелось заниматься этой «крутой» работой. Наводнение накрыло его с головой, так что суши стало совсем не видно. Уцуми решил, что Кумико — хороший партнер для жизни, без заморочек. Ему было все равно: есть рядом женщина — хорошо, но острой необходимости в этом он не испытывал. Кумико в этом смысле не была избалована — «удобная» женщина, не требующая заботы.

— Выйдешь за меня? — предложил Уцуми через год после того, как они начали встречаться.

Долгом каждого полицейского было обзавестись не доставляющей проблем женой и детьми. Другими словами, Уцуми требовалось жениться.

— Хорошо, — с радостью согласилась Кумико.

Она, не откладывая в долгий ящик, съездила к родителям, которые держали в Хидаке молочную ферму, снова все сама распланировала и со всем определилась: со свадьбой, с приглашением гостей и с подарками для них, с жильем. Уцуми украдкой радовался своему верному выбору. Но, сам того не подозревая, Уцуми недооценивал жену. После свадьбы Кумико заявила, что хочет и дальше работать медсестрой и если Уцуми переведут работать в другое место, она не сможет с ним поехать. Уцуми, беспокоясь, что все может сложиться не так, как он ожидал, пришлось прибегнуть к угрозе развода. Кумико вынуждена была пойти на уступки.

Играть роль домохозяйки у Кумико получилось только четыре года. Когда Уцуми вернулся в управление в Томакомаи и стал работать следователем, отношения между супругами обострились. Уцуми, несказанно довольный тем, что наконец-то стал следователем, с головой погрузился в работу, совершенно перестав обращать внимание на Кумико. Она же нашла работу в Такикаве и без колебаний съехала с квартиры. Уцуми пытался ее остановить, на что Кумико сказала ему следующее:

— Я тебе говорила, что мое призвание в этой жизни — быть медсестрой, но ты не захотел прислушиваться. Ты думаешь только о себе.

Это и была скрытая под толщей воды суть Уцуми — проницательного полицейского и серьезного на первый взгляд человека. Так и не придя к соглашению, они стали жить раздельно. Детей у них не было, так что за Уцуми закрепилась слава полицейского со странностями да еще с полуразвалившейся семьей. Возможно, от этого его одержимость добиться еще больших успехов в работе только усилилась.

Когда он заболел, Кумико стала с ним добрее: она каждые выходные возвращалась в Саппоро, заботилась о нем. Даже предложила ему переехать в Такикаву, чтобы он был под ее присмотром. Но Уцуми казалось, что в Кумико говорит не жена, а медсестра. Уход за терминальным раковым больным. Кумико хотела безупречно выполнить свой профессиональный долг. Порой Уцуми казалось: Кумико так и не простила ему, что он женился на ней из соображений удобства.

Он прилег на кровать и незаметно для себя заснул. Его разбудил звонок в прихожей — он открыл глаза, в недоумении оглядываясь по сторонам. На улице уже стемнело. У него совершенно выпало из головы, что Кумико обещала приехать, поэтому, увидев жену — на лице ни грамма косметики, — стоящую в полутемном коридоре, он удивился.

— Ну ты посмотри на него! Забыл?

— Теперь, когда тебя увидел, вспомнил, что ты обещала приехать.

Кумико ничего не стала говорить, лишь окинула его с ног до головы пытливым взглядом медсестры. Взглядом, оценивающим степень его истощения. Этот взгляд был ему неприятен, и он недовольно бросил:

— Перестань так смотреть!

— Как «так»?

Будто говоря «ничего не поделаешь, больной человек эмоционально неуравновешен», Кумико сделала вид, что ничего не произошло, и принялась снимать давно уже вышедшие из моды кроссовки.

— А ты хорошо сегодня выглядишь.

Вранье. Наверняка думает, что я еще больше ослабел. Промолчав, Уцуми отправился поправлять смятую кровать. Кумико поспешила ему вслед.

— Оставь! Я сделаю. Ты болеешь, садись давай.

— Я сам. Это моя комната, в конце концов.

С тех пор как он начал работать в управлении в Томакомаи и они разъехались, прошло уже четыре года. В этой квартире в Саппоро Кумико никогда не жила. Так что его слова, похоже, совсем ее не задели, и она, игнорируя его, начала заправлять постель. Уцуми не стал связываться, опустился на татами и принялся разглядывать жену, которая, приподнимая матрас, ловко заправляла простыню. В ней больше не было девичьей округлости. Когда они познакомились, Кумико регулярно ходила в парикмахерскую подравнивать свои прямые, до плеч волосы и, по крайней мере, красила губы. Теперь ее жесткие волосы были коротко подстрижены — короткие стрижки неприхотливы, — и абсолютно никакой косметики. Одета в футболку и джинсы, с собой — только черный рюкзак. Женщина, которой наплевать, что подумают про нее другие, женщина, уверенно шагающая вперед своей дорогой.

— Ты прям как медсестра, которой можно довериться, — сорвалось у Уцуми. В его словах не было и тени сарказма — просто наблюдение.

— Ага. Это потому, что я хочу стать старшей медсестрой, — совершенно серьезно ответила Кумико, обернувшись.

С одной стороны, он — мужчина, мечтавший стать следователем Первого следственного отдела, с другой — она — женщина, стремящаяся стать старшей медсестрой. Два человека, которым нет дела до своего ближнего. Но как профессионалам им нет цены. Уцуми всегда думал, что они не подходят друг другу, а на самом-то деле они оказались слеплены из одного теста. Уцуми горько усмехнулся.

Кумико достала купленные продукты и приготовила ужин. Отварная рыба, жидкая рисовая каша, отварные овощи. Больничная еда — легкая для пищеварения. Не обменявшись ни словом, они молча приступили к ужину Кумико, чувствуя себя как-то неловко, включила телевизор. Происходящее в телевизоре Уцуми было неинтересно — на экран он не смотрел.

— Не надо подстраиваться под меня.

— Хорошо, — сказала Кумико, лениво тыкая палочками в кусок рыбы.

Тщательно пережевывая пищу, Уцуми поинтересовался:

— У тебя в больнице много больных типа меня, правда?

— Да.

— И что они делают?

— В каком смысле?

— Ну, перед тем как умереть, что они делают? Например, принимают антираковые препараты, делают химиотерапию… Они ведь догадываются, что у них рак, да?

— Наверное, да. — Кумико отложила палочки. — Люди все разные. Но даже те, кто по утрам чувствует себя хорошо, вечерами начинают хандрить. Был один пациент, который вызывал медсестру каждые тридцать минут, жаловался, что не может дышать. Ему только сорок два года было, перенес операцию — рак легких. Тут никто помочь не в силах. В любом случае бежишь к нему, думаешь, ну хотя бы ноги ему помассирую. Прибегаешь в палату — еле дышит, а кричит: «Чего пришли? Что? Помочь-то ничем не можете!» В такой ситуации не знаешь, как поступить. Только вернешься на сестринский пост — опять звонит, вызывает. И так всю ночь. Изматывало ужасно.

— А другие?

— Есть один бывший полицейский. Ему уже под семьдесят. По ночам кричит во сне. Однопалатники жалуются. Спросила, что ему снится. Говорит, что видит во сне, как убивает человека. Странно все это.

— Расскажи еще о ком-нибудь.

— Трагических историй не перечесть, — будто опомнившись, вдруг запнулась Кумико. — Может, поговорим о чем-нибудь приятном?

— Мне плевать. Давай об этом поговорим.

— Почему тебе так хочется это слушать?

— Потому что ты знаешь о том аде, который мне пока неизвестен.

— Аде? Я бы не стала это так называть. Это естественное состояние.

— Ну так и расскажи мне об этом «естественном состоянии».

— Подожди. — Ответ Кумико прозвучал двусмысленно. Она уставилась в телевизор. — Я помню этот случай, — неожиданно произнесла Кумико, ткнув пальцем в экран.

Уцуми раздраженно подумал, что жена решила сменить тему, и бросил взгляд на экран. Шла инсценировка истории об исчезновении девочки из дачного поселка в Идзумикё. И правда, что-то такое было. В голове Уцуми закрутились шестеренки памяти: он вспомнил подробности дела, когда четыре года назад, летом, на территории, подведомственной соседнему с ними полицейскому управлению Энивы, исчезла девочка и происшествие так и осталось нераскрытым. Девочка, приехавшая из Токио, пропала бесследно. Исчезла на горной дороге, в том месте, где дорога обрывалась, но никто не заметил ни незнакомого автомобиля, ни подозрительной личности. Прочесали гору — безрезультатно. Одно время была версия, что отец девочки — преступник. Одним словом, странный это был случай. В то время Уцуми работал следователем в управлении Томакомаи. Его тут же отправили на помощь малочисленному составу управления Энивы. Так что Уцуми видел и место преступления, и всех действующих лиц. Были моменты, когда ему хотелось сказать, что надо бы поступить по-другому, но так как не он отвечал за расследование, то не было смысла тратить лишние умственные и физические силы на это дело.

— Жалко ужасно родителей. — Кумико, положив палочки на стол, уставилась на семейную пару в телевизоре, понуро сидящую на диване.

Уцуми тоже бросил короткий взгляд на экран. Отец — мужчина с изможденным лицом — сидел, уставившись в пол, мать — женщина моложе сорока — тяжело вздыхала. Уцуми рассеянно смотрел на ее поникшие плечи. Отца он помнил, а с матерью ему встречаться не приходилось.

Как раз в этот момент в студии раздался телефонный звонок. Послышался взволнованный голос ведущего, снявшего трубку. Звонил человек, будто бы видевший девочку, похожую на пропавшую без вести. Кумико аж вскрикнула от удивления.

— Интересно, это правда? Нехорошо так говорить, но ведь девочка-то наверняка мертва. Так ведь?

Уцуми поставил чашку с кашей на стол.

— Скорее всего.

— И все же это хоть какая-то надежда.

«Я смотрела телевизор, и как увидела маму в студии, так сразу подумала, что она похожа на ту девочку».

В паузе между словами жены он расслышал голос звонившей и невольно бросил взгляд на экран. Крупным планом показывали лицо матери. Лицо, на секунду озаренное надеждой. Но тон ему задавало выражение одиночества — неприкрытого и большого, как самая большая пещера, которую ничем невозможно заполнить. Уцуми подумал, что уже где-то видел такое выражение лица. И этим лицом было лицо, которое он видел сегодня утром в зеркале, — его собственное. Женщина, которая не смогла смириться с реальностью — реальностью потери ребенка. Несчастье этой женщины задело какие-то струны в глубине его души.

— Я займусь поиском этого ребенка.

Услышав бормотание Уцуми, Кумико подняла на него взгляд и посмотрела на мужа так, будто видела его впервые.

 

2

Впервые за долгое время Уцуми видел сон. Во сне он докладывал начальнику отдела и коллегам, что вернулся на работу. Коллеги смотрели на него с удивлением, хлопали по плечу, дружно подбадривали. Он, широко улыбаясь, благодарил в ответ. При этом лицо у него не было изможденным, с ввалившимися щеками, и был он совсем не худым, с выпирающими отовсюду костями, а выглядел абсолютно здоровым, таким, каким был до болезни. Сидя за своим рабочим столом, он заметил, что нет его чайной чашки. «А, ну да. Я же выбросил ее, когда уволился с работы», — подумал он и проснулся. Радость, которую он испытал во сне, не имела ничего общего ни с его возвращением на работу, ни с неожиданной теплотой, с которой встретили его коллеги. Он радовался тому, что выздоровел, что к нему вернулось его тело, которое он уже и не надеялся увидеть таким, каким оно было раньше. Сны, в которых он видел себя сраженным смертельным недугом, были мучительны, и Уцуми был рад, что, несмотря на принятое снотворное, смог увидеть этот сон.

Как и в предыдущее утро, погода была по-летнему хорошей, ясной. А вот чувствовал он себя неважно. С самого пробуждения в животе ощущалась легкая боль, тело было вялым. Стоило ему подумать, что надо чем-то заняться, как его размякшее за ночь вещество сразу же начинало строить планы на будущее, но его тело, о котором он так заботился, тут же, словно только и ожидая подходящего момента, предавало его. Будто догадываясь о предстоящем бессилии, раковые клетки радовались и буйно веселились. Это копошение, несомненно, свидетельствовало о том, что водные потоки внутри Уцуми пробили бетон набережной и нашли новые пути. Пока образовалась лишь маленькая трещинка, но Уцуми не сомневался, что в конечном итоге струйка воды превратится в бурный поток. Горько усмехаясь и держась за живот, Уцуми стал медленно подниматься с кровати.

Умывшись и поставив греться кашу на завтрак, Уцуми смочил горло тепловатым спортивным напитком. Набрал номер токийской телекомпании. После нескольких перебрасываний с одного человека на другого его наконец соединили с продюсером программы, женщиной по имени Хосака — обладательницей высокого, благозвучного, как бывает у телеведущих, голоса.

— Меня зовут Уцуми. Я из Саппоро. Я вчера смотрел вашу программу, и в связи с происшествием в Идзумикё…

— У вас есть какая-то информация? — не дав ему закончить, воодушевилась Хосака.

— Нет, я по другому поводу. Я бывший полицейский, недавно уволился. Просто заинтересовался этим случаем и хотел бы заняться его расследованием.

— Не очень понимаю, о чем вы…

— У меня личный интерес. То есть я хочу сказать, что когда все это случилось, я как раз работал в Томакомаи, в соседнем с Энивой районе, и мне этот случай запомнился.

— Можно поинтересоваться, с какой целью вы собираетесь этим заниматься? — насторожилась Хосака.

— Мне бы хотелось быть полезным семье Мориваки, — ответил он, а сам задумался: что же в самом деле руководит им? Честно говоря, это было его минутной прихотью, любопытством.

— И этим вы собираетесь заниматься по доброй воле? Так? То есть без вознаграждения? — будто пытаясь еще раз убедиться в истинных намерениях Уцуми, женщина говорила короткими, рублеными фразами.

— Совершенно верно.

— Понятно. Спасибо вам. Думаю, супруги Мориваки будут только рады помощи волонтеров.

Услышав слово «волонтеры», Уцуми почувствовал зуд. Но в принципе, все правильно: человек, помогающий безвозмездно, — волонтер.

— Давайте поступим так. Я вам дам телефон господина Мориваки, и вы сможете приступить к расследованию, как только получите его разрешение.

— Хорошо, но мне нужно поподробней узнать о звонке из Отару.

— Понимаю. Я схожу за бумагами и перезвоню вам. Скажите, пожалуйста, ваш номер телефона.

Уцуми продиктовал ей номер и повесил трубку. Каша на плите кипела. Он бросился к плите и снял с кастрюли крышку. Когда начал кромсать в суп мисо овощи и тофу, зазвонил телефон.

— Вас беспокоит Касуми Мориваки.

Он-то думал, что это Хосака, а звонок оказался от матери пропавшей девочки. Уцуми вспомнил лицо на экране телевизора. Вот, значит, какой у нее голос. Он вслушивался в ее низковатый, проникновенный голос с нотками нетерпеливости.

— Мне только что позвонила госпожа Хосака с телевидения и сказала, что вы хотите помочь в поиске Юки.

— Да, я хотел бы помочь.

— Спасибо. Вы так нас обяжете. У нас еще один ребенок, мы с мужем оба работаем. Мы живем в Токио, так что никак не получается искать дочь, как бы нам этого ни хотелось. Вы нас очень обяжете!

Один телефонный звонок — и она уже доверяет мне? Уцуми был потрясен такой беззащитностью. Он представил, сколько чувств, готовых взорваться в любую минуту, держит внутри себя эта женщина. Неприкрытое одиночество. Интересно, сияет ли сейчас ее лицо надеждой?

— Не знаю, конечно, смогу ли вам помочь. Я в то время работал в соседнем управлении, так что в общих чертах в курсе.

— Так вы из полиции? — неожиданно в голосе Касуми послышалось недоверие.

— Да, из полиции. Я бывший полицейский. Поэтому меня и послали на помощь в соседнее управление, когда ваша дочка исчезла.

— Вот как, — поникшим голосом произнесла Касуми. — Значит, вы с моим делом хорошо знакомы.

— Знаком.

И знаете господина Асануму из управления в Эниве?

— Он был ответственным за это дело, не так ли?

— Да.

— Я с ним не встречался, но зато я знаю участкового Вакиту.

На некоторое время в трубке воцарилось молчание. Наконец, будто собравшись с духом, она заговорила:

— Спасибо за то, что вы предложили помощь, но я вынуждена отказаться. Искренне вам признательна.

Обескураженный Уцуми начал допытываться:

— Я вас не очень понимаю. Получается, вы отказываетесь от помощи, потому что я в курсе вашего дела?

— Нет, я не это имела в виду. Наверное, с моей стороны невежливо вам это говорить, но это то, что я чувствую в душе… я разочаровалась в полиции.

Вот оно что! Теперь понятно. Внутри Уцуми росло раздражение. Тихоня Касуми Мориваки на поверку оказалась дамочкой с характером! Он помнил, что ходили слухи о любовной связи владельца дачи и матери пропавшей девочки. Уцуми сплетни не интересовали, но он мог себе представить, что если эту версию проверяли, мало Касуми не показалось. Червь, живущий внутри Уцуми, зашевелился. Червь презрения к преступникам — бесполезному, никчемному мусору. Касуми тоже ничтожное существо, или же существует некий неизвестный ему секрет? Уцуми нестерпимо захотелось узнать ответ на этот вопрос.

— Извините меня еще раз. Завтра я еду в Саппоро, собираюсь сама заниматься расследованием. Спасибо вам.

— Завтра? Давайте я проверю информацию из Отару, а вы бы попозже подъехали.

Уцуми предполагал, что информация из Отару была ложной. Не было ничего проще, чем проверить это. «И чего эта баба упрямится?» Уцуми было наплевать на чувства Касуми.

— Нет, я завтра приеду. Юка пропала четыре года назад, одиннадцатого августа. Я каждый год в это время езжу на Хоккайдо.

Сегодня было восьмое.

— А зачем?

Голос Касуми стал раздраженным. Похоже, она сделала про себя вывод, что Уцуми такой же, как и все остальные полицейские, которых она знала.

— Вам не понять, но для нас это переломный момент. Мы поступаем так, как подсказывают нам наши чувства. В любом случае, извините еще раз, я вынуждена отказаться от вашей помощи.

Было в Касуми что-то авторитарное: она и рта не дала ему раскрыть. Уцуми оставалось только подчиниться. Он стоял, кивая, но не забыл как бы между прочим спросить, во сколько прилетает ее самолет.

— В час дня, — с недоумением в голосе ответила Касуми.

Уцуми положил трубку и поймал себя на том, что настроение у него приподнятое. Под ложечкой больше не болело.

Каша пригорела. Щелкнув языком от досады, он отправил ее в мусорное ведро. Поскреб лопаткой для риса подгоревшее дно и вымыл кастрюлю. Стал вспоминать, как звучит голос Касуми Мориваки. За властной манерой говорить ему слышалась ее беспомощность. Что движет этой женщиной? Чего эта женщина добивается? Что ее тревожит? Он хотел знать о ней все. Он отдавал себе отчет в том, что участие в этом расследовании навредит его здоровью. При этом Уцуми был несказанно рад представившейся возможности идти по следам преступника. Когда он заново начал варить кашу, опять раздался звонок. На этот раз звонила Хосака.

— Госпожа Мориваки с вами связалась?

— Да. Сказала, что завтра приезжает.

— До настоящего момента никаких новостей по ее делу не было, так что она очень взбудоражена, надеется, что на этот раз что-нибудь да обнаружится. Она сказала, что ей не терпится с вами переговорить, поэтому я ей дала ваш номер телефона.

— Ничего страшного, — ответил Уцуми, даже не заикнувшись о том, что Касуми отказалась от его услуг.

— Как бы странно это ни звучало, но я тоже очень прошу вас ей помочь. Все материалы, которые могут вам пригодиться, я вышлю по факсу.

— Переключаю.

Немного спустя факс выплюнул с десяток листков бумаги. Медленно пережевывая завтрак, Уцуми бегло пробежался по материалам дела. Здесь были краткое описание самого происшествия, вырезки из газет, а также фотография Юки. Все это Уцуми и так уже было известно. Кроме того, была информация о звонке, поступившем вчера в студию, с именем звонившей женщины и ее номером телефона. Но ничего нового, чего не прозвучало в самой программе, в бумагах он не нашел. И вновь интуиция подсказала Уцуми, что звонок из Отару был фальшивкой.

«С лета прошлого года в Асари в рыбацкой хижине на берегу моря поселился молодой мужчина. Вроде бы он работает поблизости, на строительстве тоннеля, но это не точно. Вместе с мужчиной живет девочка лет десяти. Мне это показалось подозрительным, потому что по возрасту мужчина не может быть отцом девочки, да и не похожи они совсем. И вроде бы девочку эту он зовет Юкой. И когда я увидела женщину, мать пропавшей девочки (примечание: Касуми Мориваки), то мне показалось, что они с этой девочкой очень похожи. Вот я и решила позвонить».

Адрес: г. Отару, Асари-тё.

Имя: Ооцука (шестьдесят шесть лет, женщина).

Покончив с завтраком, Уцуми тут же принял лекарство, способствующее пищеварению. Чтобы избежать резкого снижения сахара в крови, он распластался на татами. Взял в руки факс и, лежа на спине, еще раз прочел все от начала до конца. Во второй половине дня он решил нанести визит в полицейское управление Энивы, встретиться с Асанумой. Говорить они никогда не говорили, но имя это было ему известно. Если бы он по-прежнему был при исполнении, наверняка Асанума не стал бы с ним разговаривать, но, к счастью, Уцуми уволился. «Попробую порасспрашивать его, а уж потом решу, как расследовать это дело». Слово «расследовать» пришло ему в голову как-то неосознанно, по привычке. От удивления Уцуми даже покачал головой. Тем более что это и не было расследованием. Для Уцуми «расследование» всегда было чем-то, за что можно получить похвалу начальства. Если кто-то попадал под подозрение, Уцуми начинал тщательно изучать всю подноготную, расставлять ловушки, иногда заключал с преступником сделку, иногда обманывал. Расследование было для него сочетанием мелкого коварства и тяжелой добросовестной работы. Кроме того, важно было опередить коллег, а для этого требовалось работать в одиночку и уметь держать язык за зубами. Теперь же ему предстояло заняться лишь имитацией расследования. Или даже скорее чем-то абсолютно отличным от настоящего расследования, подумал Уцуми. Во-первых, ему нет дела до преступника. Если уж быть совсем откровенным, ему даже нет дела до того, жива пропавшая девочка или нет. Желание узнать секрет Касуми Мориваки, найти что-то общее между ним самим и этой женщиной (мысль, пришедшая ему вчера вечером) — все служило лишь тому, чтобы убить оставшееся ему до смерти время или даже лучше сказать — развлечься.

До полицейского управления в Эниве было около часа езды. Столько он вполне мог проехать, не устав. Уцуми переоделся в чистую футболку и, прихватив черный пиджак, вышел из дома. Тени растущих перед домом вдоль пешеходной дорожки кустов пираканты стали длиннее. Был еще разгар лета, но в солнечных лучах уже притаилась осень. Уцуми показалось, что это предзнаменование его смерти. Он бросил взгляд на голубое небо и постарался прогнать прочь дурные мысли. Сколько еще ему с ними бороться? Когда он осознает всю тщетность этих усилий? В душе Уцуми начинали сгущаться черные тучи.

На парковке за домом Уцуми остановился перед потускневшей серебристой «кариной». Машина была покрыта тонким слоем пыли. С тех пор как он ослабел, руль начал казаться ему таким тяжелым и неповоротливым, что он практически перестал водить. Похоже, с машиной успели пошалить малолетние хулиганы: на капоте и на водительской двери крупными каракулями было выведено «дурак» и «сдохни». «Все про меня: я дурак и вскоре собираюсь сдохнуть». Уцуми не переставал дивиться собственной причуде. Он совершал поступки, которые ему и в голову бы не пришли, когда он работал в полиции или, лучше сказать, когда он был здоров. Уцуми не стал затирать детские каракули и открыл дверь машины. Из салона пахнуло табаком и разогретой на солнце пылью. Он стряхнул пыль с ремня безопасности, вставил кассету Стиви Рэй Вона и завел мотор.

Они договорились встретиться с Асанумой в ресторане, где публика состояла в основном из родителей с детьми. Уцуми сидел у окна, потягивая апельсиновый сок, когда в ресторан вошел вальяжного вида пожилой мужчина и помахал ему рукой.

— Уцуми-сан? Здравствуйте-здравствуйте! Извините, что заставил вас ждать.

Асанума был тот еще франт. Смуглое лицо, какое обычно бывает у игроков в гольф, блестящие седые волосы, очки в золотой оправе, темно-синий летний костюм с бежевой рубашкой для гольфа под ним. Его вполне можно было принять за руководителя среднего звена в какой-нибудь фирме или владельца компании, занимающейся недвижимостью. Прежде чем сесть за стол, Асанума извлек визитницу, явно дизайнерскую, и достал из нее визитку.

— Асанума.

— Уцуми. Извините, я без визитки.

— Ничего-ничего, — тактично успокоил его Асанума.

Сев за стол, он оценивающим взглядом окинул Уцуми, его черный костюм с белой футболкой.

— Значит, вы и есть Уцуми. Мне знакома ваша фамилия.

— Интересно — откуда?

— Да поговаривали, что есть один способный полицейский, который выглядит как уличная шпана, — как бы шутя ответил Асанума, но в глазах его под очками мелькнула издевка.

«Ах, подлец, весь из себя такой изысканный, а вот вылезло-то истинное лицо». Уцуми виду не подал, но в душе рассмеялся.

Асанума же продолжил язвить:

— Говорят, якудза в Томакомаи вздохнули с облегчением. Как Уцуми-сан не стало, так некому стало фабриковать против них дела.

Уцуми неопределенно улыбался, слушая следователя. С невинным видом Асанума сунул соломку в мутный кофе со льдом и посмотрел на Уцуми поверх очков.

— Почему ушел из полиции? Ты же был в Первом управлении, так? Элитное управление.

— Я на домашнем лечении.

— А что с тобой? — поинтересовался он, бросив взгляд на мешковатый в плечах костюм Уцуми.

— Рак желудка, — сказал Уцуми и посмотрел на Асануму.

Пока ты на коне — все хорошо, но стоит упасть с того коня, и коллеги начинают относиться к тебе надменно. Уцуми автоматически принял оборонительную позу. Видимо почувствовав, что наболтал лишнего, Асанума отвел взгляд и, потянувшись к летнему пиджаку, лежащему на соседнем стуле, суетливо достал из кармана сигареты. «Ну и слабак!» Уцуми взял себя в руки и решительно перешел к делу.

— Мне бы хотелось поговорить с вами об исчезновении ребенка из дачного поселка Идзумикё.

— Это можно, только… — сказал Асанума, прикуривая от стоиеновой зажигалки. — А что тебя заинтересовало в этом деле?

— Я приезжал, когда следствию потребовалась помощь. Всего на день, правда. Выезжал на один день на место происшествия.

— Вот оно что? — похоже, стал припоминать Асанума. — Да, тогда ведь всех кинули на это дело.

— Даже вертолет выделили. И так ничего и не нашли.

— Сложные они, такие случаи, — рассмеялся Асанума, пытаясь покрыть свою лень. — А почему ты спрашиваешь?

— Времени у меня свободного много, вот и решил попробовать найти этого ребенка.

— Это что, шутка? — подавив улыбку, Асанума опустил глаза.

На лице его отчетливо читалось: «Ребенок тот умер уж давно. И сам ты так же думаешь. Потому что полицейские всегда исходят из самых худших предположений».

Уцуми притворился, что ничего не заметил.

— Да нет, я серьезно.

— Уцуми-сан, это что, твоя новая работа? Если так, я не могу бесплатно предоставлять тебе информацию.

— Нет, не работа. Просто хобби. Так что информация мне не нужна. А что, вы разве еще что-то смогли раскопать? А? Асанума-сан? — Уцуми ткнул пальцем в папку с материалами дела.

Асанума растерялся, не ожидая услышать такого откровенного обвинения его в бессилии.

— А что ты еще хочешь тогда узнать?

— Мне бы скорее… — Уцуми задумался, разглядывая потолок. — Мне бы скорее хотелось узнать ваше личное впечатление от этого происшествия.

Слово это, «впечатление», вылетело у него как-то само собой. Он обомлел. Асанума, тоже удивленный, переспросил:

— Впечатление? Какое впечатление?

— Впечатление от этого дела.

— И что ты собираешься делать с моим «впечатлением»? — хихикнул Асанума.

— Сам пока не знаю. Я собираюсь действовать не так, как действовал бы раньше, обычный способ тут не проходит. Вот и решил спросить то, о чем раньше никогда бы не спросил.

— Что за ерунда? Не понимаю, о чем ты.

— Извините. — Уцуми виновато склонил голову. — Я теперь не полицейский, вот и подумал подойти к делу иначе.

— Так ты теперь, может, детектив? — стал подтрунивать Асанума. — Ну, круто.

— Нет-нет, это ведь не работа, — замахал руками Уцуми. — Спрашиваю вас просто как человек, как мужчина.

— Ну ты прямо коанами заговорил.

Асануме, похоже, поднадоел их разговор, и он через соломинку зараз осушил стакан с холодным кофе. Трескаясь, звякнули кубики льда.

— Я вот что пытаюсь сказать. Вы, Асанума-сан, находитесь при исполнении. Вы расследуете много дел. Вот если бы ко мне пришел некий нахал, как я пришел к вам, то я бы ему тоже ничего не сказал. Я это хорошо понимаю, поэтому пришел не за информацией, которая мне неизвестна. Просто хочу узнать ваше впечатление от этого расследования.

— Да понял я. Только зачем тебе все это?

— Когда я работал полицейским, у меня обычно не было никакого «впечатления». Или лучше сказать, не было свободного времени на это самое «впечатление».

Для Уцуми самым главным в работе было ощущение — что-то, мол, тут не так. Что-то не так, что-то подозрительно — такие мысли были для него отправной точкой, помогали добраться до сути преступления. Когда преступление было разгадано, он думал только о том, что во время следствия было сделано правильно и что нет, никогда не пытаясь зафиксировать «впечатление». Для него существовала реальность — преступление, объект — преступник, затем награда и поощрение; больше он ничего о преступлении обычно не помнил. Теперь Уцуми сам был удивлен, осознав это.

— У меня так же. Нет у меня ничего такого. — Асанума раздраженно закусил сигарету в уголке рта.

Воздух между ними сжался от напряжения, и они оба замолчали, как воды в рот набрав, раздавленные этим воздухом. Но похоже, прямодушие Уцуми все-таки задело Асануму, и он, неожиданно подняв на него взгляд, заговорил:

— Если говорить о «впечатлении», то одно замечание у меня есть.

— Какое?

— А была ли девочка? Я на полном серьезе одно время сомневался, что девочка по имени Юка действительно существовала. Уж больно странным образом она исчезла. — Асанума сосредоточенно уставился в пустоту. — Уж как мы ее только не разыскивали. Ну не могло такого быть, чтобы мы ее не нашли. Если это несчастный случай, должны быть хоть какие-то улики. И — ничего. Не может пятилетняя девочка бесследно исчезнуть сознательно. Понятно, что это чьих-то рук дело. И опять никаких улик. Будто ее горный дух унес. Мне действительно стало казаться, что этой девочки изначально не существовало. Была фотография, так что ошибки быть не могло — девочка, несомненно, существовала.

— А ребенка видели только члены семьи Исиямы?

— Да нет. Ее видели все: Мидзусима, супруги Идзуми и сын Тоёкавы. Старшая дочка по имени Юка у Мориваки действительно была. Говорят, очень сообразительная и симпатичная девчушка.

— Хм, значит, все-таки была, — будто размышляя вслух, сказал Уцуми.

— Эй, Уцуми-сан! — с издевкой в голосе рассмеялся Асанума. — Смотри умом не тронься от нечего делать.

— А я уж было подумал, какое свежее, необычное у вас мышление.

Асанума скрестил руки на груди и серьезно посмотрел на Уцуми.

— Свежее? Не похож ты на того, кому такие идеи по душе. Ты из тех, кто ловит жуликов при помощи силы. Отец твой был другим.

Уцуми с удивлением посмотрел на Асануму.

— А вы знали моего отца?

— Знал. Я сначала работал в управлении Маруямы, в Саппоро. Твой отец там следователем был. Хороший человек. Умер тоже рано.

Слова «умер тоже рано» ударили, будто молот. Кровь прилила к лицу Уцуми, сердце учащенно заколотилось, по спине пополз липкий пот. Конечно, он знал, что в конце концов умрет, но из чужих уст это прозвучало шокирующе. Уцуми изо всех сил постарался сохранять хладнокровие и подумал, что ему еще работать и работать над собой.

Не замечая смятения собеседника, Асанума лениво прикурил следующую сигарету.

— Кстати. Из-за вчерашней вечерней передачи здорово пришлось сегодня утром побегать.

— Это вы про звонок из Отару? Что-то узнали?

— Да чушь это все. Попросили участкового наведаться к этому мужчине, так ребенок оказался мальчиком. Так что если Мориваки-сан надумает приехать, ее ждет разочарование.

— Она завтра приезжает.

Асанума с кислой миной кивнул.

— Знаю. Она каждый год в это время приезжает. Обнаружить уже, конечно, ничего не удастся, а все неспокойно как-то. Ничего не поделаешь, мать же. Все надеется найти какие-нибудь зацепки. Такое чувство, что она только ради этого и живет. Каждый месяц одиннадцатого числа звонит в управление из Токио. Как одиннадцатое — у меня прямо на душе тяжело становится, будто она упрекает меня в чем-то.

— Такое чувство, что она только ради этого и живет, — как эхо повторил за ним Уцуми.

Асанума щелчком стряхнул с рубашки для гольфа прилепившуюся нитку.

— Время идет, и супруг ее, похоже, сдался.

«Касуми, наверное, тоже думает, как было бы здорово, если бы и она смогла сдаться», — мелькнуло у него в голове. Уцуми поймал себя на мысли, что раньше он никогда не пытался представить себе, о чем могут думать люди, у которых случилось несчастье, и сам он никогда не имел дела с преступлением, которое бы так сильно взбудоражило его воображение. Ему вдруг стало ужасно грустно, он почувствовал ревность к Асануме, что тот все еще работает полицейским. Интересно, как бы все сложилось, будь он сам ответственным за расследование этого происшествия? Возможно, сейчас картина была бы чуть-чуть другой. Или же он быстренько умыл бы руки, решив, что случай слишком сложный, и переметнулся бы на какой-нибудь другой, где вероятность раскрытия была бы намного больше? Нынешний Уцуми плохо понимал даже самого себя прошлого. Асануме было, похоже, все равно, о чем задумался Уцуми, он бросил скучающий взгляд на золотые наручные часы. Но Уцуми захотелось поговорить еще.

— А что по делу, новости какие есть? — на хоккайдском диалекте спросил Уцуми.

— Никаких нет, — передразнивая его, Асанума помахал отрицательно рукой. — Мы было заподозрили связь с самоубийством в Кусиро старика этого, Идзуми, но доказательств никаких не нашли.

— А ваше впечатление?

— Опять «впечатление»? — Асанума бросил на Уцуми озадаченный взгляд. — Да ничего такого. Подумал только, что Мидзусима теперь совсем разойдется.

— Мидзусима? Я его знаю.

Уцуми знал и Мидзусиму, и Идзуми. Идзуми был известным местным предпринимателем, а Мидзусима — одним из подозреваемых в деле Юки, и его здорово потрясли во время следствия. Однако Уцуми решил промолчать и послушать, что скажет о нем Асанума.

— Мидзусима, тупой солдафон, служил в силах самообороны в авиационных войсках. Он из тех, кто привык жить по приказу начальства и, вернувшись на гражданку, не может адаптироваться. Когда в армии долго выполняешь одну и ту же работу, она начинает даваться слишком легко. Мидзусиме было уже за сорок, а он все еще был старшиной третьей статьи… остальное несложно представить. Похоже, он и по сей день ходит у вдовы Идзуми в любимчиках. Сам Идзуми был членом общества поддержки сил самообороны, так что Мидзусиме здорово повезло, что он к Идзуми попал, и, похоже, он чувствовал себя ему обязанным.

— А что вы имели в виду, когда сказали, что Мидзусима совсем разойдется?

Асанума сжал руку в кулак, оттопырив большой палец.

— Мидзусима, короче, он с женой старикашки, ну это… В то утро, когда девочка исчезла, у него алиби было: он в это время спал с женой Идзуми.

— И что, Идзуми знал об этом и подтвердил его алиби?

— Подтвердил. Сказал, что Мидзусима оставался в его доме с вечера предыдущего дня. И они вместе завтракали. Поэтому-то Мидзусима и прислуживает ему, как верный пес.

«Если уж говорить о собаках, то работа полицейского ничем не лучше. Вот я, например, чему я служил?» — подумал Уцуми. Точно уж не полицейской организации. Но при этом желание быть похваленным, оцененным этим бесплотным объектом под названием «полиция» было очень сильным. Или лучше даже сказать, это было для него самым важным. Чем же он занимался? Уцуми в недоумении склонил голову набок.

— Интересно, почему Мидзусима ушел из армии? Если уж так там хорошо, то и оставался бы на службе всю жизнь.

— Не знаю. Ходили слухи, будто он девочками маленькими интересовался. Может, и из-за этого. Мы попытались в этом покопаться, но нам тут же заткнули рот, велели остановиться. А вот ты, кстати… Если будешь расследовать, то там каждый со своими странностями. Только с Тоёкавой все просто. Они как узнали, что цена на дачи снижается, так сразу же по дешевке от дачи и отделались. Идзуми здорово на них был зол.

— А что с сыном Тоёкавы?

— Он по нашим базам нигде не проходит. Мальчик из обеспеченной семьи — любит гольф и дайвинг. Кишка у него тонка, чтобы надругаться и убить ребенка. Если парень с такого возраста уже играет в гольф, то быть ему профессионалом, — с завистью в голосе сказал любитель гольфа Асанума. — Отец — владелец питейного бизнеса, ничего примечательного. Мать — мужеподобная особа, брюзга. Впрочем, матери все такие. Скажу уж заодно и мое «впечатление», — шутливым тоном добавил Асанума. — Семейство Тоёкавы — там все чисто.

— Понятно. А что с Исиямой?

— Ходили слухи, что у Исиямы и жены Мориваки роман. Кто-то ляпнул, что девочка-то дочка Исиямы, так что не иначе как отец от злости и пошел на преступление… версия эта здорово всех взбудоражила, но оказалась совсем далека от правды, девочка, без всяких сомнений, дочка супругов Мориваки. Сам Исияма — столичная штучка: выходец из хорошей семьи, малодушный, смазливый малый. На такой дерзкий поступок он не способен. И жену его Норико одно время подозревали, может, она заметила, что Исияма влюблен в жену Мориваки, но при тех обстоятельствах сделать этого она никак не могла. На даче спрятать ребенка было физически абсолютно невозможно. То, что спрятали где-то вне дачи, это точно. Кто-то проник в дачный поселок и, как ветер, унес ребенка. Может, сам горный дух Тэнгу.

Асанума уставился в окно. Там взору открывалось поле мискантуса, за ним — аэропорт Титосэ: самолеты, изготавливаясь к посадке, летели низко над землей, демонстрируя пузо. Гула моторов не доносилось, но можно было почувствовать, как содрогается воздух, и березки, посаженные вокруг ресторана, мелко дрожали.

— Э-хе-хе, вот скоро и О-бон пройдет, а там уже и осень.

— Да уж.

— В гольф уже не поиграешь. Я вот все мечтаю, уйду на пенсию, тогда уж оторвусь. Но не получается — на мне еще кредит на дом висит. Придется, наверное, подрабатывать охранником в супермаркете или еще кем. А если так, то выходные будут нерегулярными. Ну да ладно, хорошо еще, что есть возможность пристроиться, хоть бы и охранником.

«Да перестань ты ныть, — думал Уцуми, слушая разглагольствования Асанумы. — Я вот не уверен, что мне вообще суждено пережить эту зиму». Но крики его души Асануме были не слышны. Уцуми слушал причитания Асанумы, пытаясь не вникать в их суть.

— А что вы думаете по поводу Касуми Мориваки? — Уцуми вспомнил, что собирался спросить, какое у Асанумы сложилось о ней впечатление.

Асанума не торопился с ответом. Он достал рабочую записную книжку и стал перечитывать свои записи.

— Рассказать о моем впечатлении?

— Да, все, что придет в голову.

— Впечатление такое — непонятное у меня от нее впечатление. Сначала подумал, вот приехала из Токио дамочка в гости на Хоккайдо. Красивая, стильная. Молодые полицейские все аж всполошились: «Отличная бабенка!» А когда появилась в газете статья об этом происшествии, позвонил мужчина из какой-то местной деревни. Сказал, что знает девочку, как две капли воды похожую на ту, что пропала. Ну, мы подивились, провели расследование, и оказалось, что знал-то он эту девочку аж тридцать лет назад. И девочкой этой была сама Касуми Мориваки. Жила она в той деревне, откуда мужчина звонил. Мы ушам своим не поверили, спросили у самой госпожи Мориваки, она подтвердила, что так оно и есть, что с тех пор, как она ушла из дома, связь с родственниками не поддерживала, и попросила ни в коем случае не сообщать им о ней. С родителями мы связываться не стали, но удивиться — удивились. Мы-то все жалели ее, старались изо всех сил, думали, приехал человек в незнакомое место и у нее бесследно пропал ребенок, а на самом-то деле все было не совсем так. Оказалось, что она местная, с Хоккайдо. Женщина-то эта. И главное, никому ведь из своего окружения о том не говорила.

Уцуми аж подался вперед:

— И откуда она?

— Из Румоя, деревушка называется Кирай.

— Кирай? Первый раз слышу.

— Крошечный поселок на берегу моря. Выше Обира. Население пятьсот человек. Представляешь, как мы удивились? — опять перешел на хоккайдский диалект Асанума и захлопнул записную книжку.

— А какая фамилия у нее была в девичестве?

— Если не ошибаюсь, Хамагути.

— То есть вас она тоже заставила побегать?

— Точно. Думали, красотка из Токио, а оказалась беглянкой с Хоккайдо.

— А родители в розыск подавали?

— Нет, не подавали, — помотал головой Асанума. — Вроде она убежала, когда ей было восемнадцать, и с тех пор родители о ней ничего не слышали. Бросила родителей — чудовище какое-то. У нас прямо руки у всех опустились, а тут еще слух прошел, что у нее с Исиямой роман. И как-то все к ней охладели.

Уцуми картина была ясна. Полицейские тоже люди. В зависимости от отношения к потерпевшему следовательское рвение может усилиться или, наоборот, внимание полицейского ослабнет, и тот начнет действовать в неверном направлении. Вполне могло быть и так, что именно разочарование в Касуми повело расследование по ложному пути.

— Вот оно, значит, как. Выходит, она родом с Хоккайдо.

— Не ожидал?

— Да уж, забавно.

— Забавно? — раздраженно повторил за ним Асанума. — Это для человека со стороны, может, конечно, и забавно.

— Извините.

— Касуми ни словом не обмолвилась, что она с Хоккайдо, — фамильярно назвав Касуми по имени, сказал Асанума. — Она дамочка с характером.

— Понятно. Большое спасибо.

— Ну, если это помогло тебе. В итоге ты меня здорово разговорил.

Асанума поднялся и взял в руки пиджак.

— Извините, что не могу вас ничем отблагодарить. Разрешите мне хотя бы заплатить за ресторан.

— Ну, будь здоров. Держись. — Асанума легонько похлопал Уцуми по плечу, будто говоря, что они уже вряд ли когда-нибудь встретятся.

Когда следователь ушел, Уцуми устало откинулся на спинку обтянутого кожзаменителем дивана. Тело было ватным. Аппетита не было, но по времени ему уже нужно было есть. Уцуми подозвал официантку и попросил меню. Заказал удон с тэмпурой и сходил в машину за дорожным атласом — решил поискать, где находится деревня, в которой родилась Касуми Мориваки.

Кирай оказался маленьким поселком на берегу моря ровно посередине между Румоем и Хаборо. Даже Уцуми, всю жизнь прожившему на Хоккайдо, никогда не приводилось бывать в тех краях. Внезапно ему припомнилось, что еще вчера утром он размышлял о том, как здорово было бы оказаться на каком-нибудь южном острове, где бы его обдувал горячий ветерок. Интересно, о чем думала Касуми Мориваки или — нет, о чем думала Касуми Хамагути, живя в этом месте? Наверняка еще сильнее, чем ему вчерашнему, ей хотелось оказаться в каком-нибудь незнакомом месте и чтобы ее обдувал ветер новых испытаний. И вот наконец ей удается сбежать, но остров — остров будто зовет ее назад, и она теряет здесь свою дочь. Уцуми стал размышлять о превратностях судьбы.

Принесли удон. Он аккуратно снял зажаренный кляр, съел уменьшившиеся в размерах креветки и стал не спеша, по одной потягивать лапшу. Молодые девицы за соседним столом смотрели на него с удивлением, сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. Для Уцуми, у которого от еды зависела его жизнь, это было серьезной работой. Ему было все равно, что на него смотрят. Он неистово жевал и глотал, жевал и глотал. Еда заняла у него больше тридцати минут. Он принял лекарство для пищеварения, вздохнул и поглядел за окно. Там самолет оторвался от земли, задрал нос и взял курс на Хонсю. Поле, заросшее мискантусом, освещали лучи заходящего солнца.

Уцуми вернулся в Саппоро уже после шести. Попал в пробку, поэтому обратный путь занял почти в два раза больше времени. Оставил машину на парковке у дома, зашел в круглосуточный магазинчик, купил тофу с соевым соусом и, еле волоча ноги, добрался до квартиры. Ему как можно быстрее требовался отдых. Не включая свет, он повалился на татами, и тут же раздался телефонный звонок.

— Алло, господин Уцуми? — спросил незнакомый мужской голос.

— Да, а кто говорит?

— Это говорит Мориваки из Токио. Большое спасибо за предложенную помощь. Мы вам очень признательны.

Звонил Митихиро Мориваки. По манере говорить было понятно, что человеку этому не раз приходилось благодарить окружающих. Уцуми взял со стола пластиковую бутылку, открутил одной рукой крышку и выпил воды. Вода была теплой.

— Не за что, я… — собрался было объяснить Уцуми, но Мориваки перебил его.

— Мне жена рассказала. Извините, что она отказалась от вашего предложения. Я ее уже за это отругал. Мне бы очень хотелось, чтобы вы нам помогли.

— Но я совсем не уверен, что действительно смогу помочь.

— Ну что вы, что вы. Одно уже ваше желание помочь очень важно для нас. Завтра жена приезжает на Хоккайдо. Она сразу заводится, когда речь заходит о дочке, и может быть грубой, но вы уж, пожалуйста, не обижайтесь.

— То есть вы сами не возражаете против моего участия?

— Нет, конечно. Ну что человек может сделать в одиночку? Кроме того, я, признаться, был по-хорошему изумлен, когда узнал, что вы собираетесь заняться этим безвозмездно. Честно говоря, с деньгами у нас туго.

«Муженек-то, похоже, реалист». Уцуми про себя рассмеялся.

— И вот еще что. Насчет звонка из Отару. Мне он не внушает доверия, а вы, только честно, что думаете по этому поводу?

— А вам не звонил Асанума-сан из управления в Эниве?

— Вроде бы жена разговаривала с ним по телефону, но мне ничего не сказала, — с недоумением в голосе произнес Митихиро.

— Вот как. Знаете, похоже, та женщина обозналась.

— Так я и знал. Этого я и боялся. Мы и раньше получали ложную информацию. В этот раз сказали, что девочка очень похожа на жену, вот она и продолжает надеяться.

— Думаю, что смысла туда ехать никакого нет.

Вот, значит, как, — похоже, задумался Митихиро. — Жена настаивает, что обязательно должна съездить в Отару. Не мог бы я вас попросить поехать вместе с ней?

— Хорошо. Раз уж она настаивает.

Тогда позвольте мне все транспортные расходы взять на себя. Извините, но это все, что мы можем себе позволить.

— Понятно. Да, кстати, а где остановится ваша супруга? — как бы между прочим поинтересовался Уцуми.

Митихиро без всякого колебания дал ему адрес бизнес-отеля неподалеку от станции «Саппоро». «Сэкономил мне время, теперь не надо ее выслеживать», — подумал Уцуми.

— Ну, до свидания. — Митихиро, похоже, готов был повесить трубку.

— Мориваки-сан! Подождите, пожалуйста, — поспешно остановил его Уцуми.

— Я слушаю.

— Говорят, Касуми-сан родилась на Хоккайдо. Это правда? — решительно спросил Уцуми.

На том конце провода молчали. Наконец Митихиро как-то неуверенно произнес:

— Да. А что?

— Я об этом узнал от Асанумы-сан. Говорят, она ушла из дома и не поддерживает связь с родителями.

— Это так.

— А вам никогда не приходило в голову, что может быть какая-то связь между тем, что произошло, и ее семьей?

— Что вы имеете в виду? — недоуменно спросил Митихиро.

— Это так, просто соображение. Например, родители Касуми захотели посмотреть на внучку и забрали ее к себе.

— Это невозможно, — отрезал Митихиро.

— Почему?

— Ее родители не знали, что она вышла замуж. Более того, они даже, похоже, были не в курсе, что она в Токио.

— А вы сами чем это объясняете?

— А что я могу с этим поделать? — запальчиво произнес Митихиро. — Если Касуми говорит, что не хочет с ними общаться, тут я бессилен. Зарегистрирована она в Токио, так что если задаться целью найти ее, ничего невозможного в этом нет. И раз никто этого не сделал, значит, никого она не интересует.

— А почему она порвала с родителями?

— Этого я не знаю. Касуми мне об этом не рассказывала. А что, это как-то связано с исчезновением нашей дочери?

— Не знаю.

В темной комнате Уцуми думал, как это странно — разговаривать с мужчиной, которого он никогда не встречал, о его жене.

— Я думаю, никак не связано. Просто какой-то злодей с неизвестной целью забрал нашу дочь. Я никому не позволю подозревать моих близких. Нет-нет, я не вас имею в виду.

Возможно, подобные перепалки происходили и между самими супругами. Уцуми ужасно захотелось выведать у Митихиро его «впечатление». Но решил воздержаться. Все-таки Митихиро заинтересованное лицо. Пока Уцуми колебался, тот распрощался и повесил трубку. «Что я затеял?» — подумал Уцуми. У него заныло под ложечкой. Как же ему надоела эта боль! И в комнате явно похолодало.