Глава 37

Мне сегодня пишется. С утра я забираюсь к себе на верхотуру и работаю, пока нос не улавливает запах сгоревших тостов. Мчусь вниз, прыгая через ступеньку. Мег говорит по телефону и ничего вокруг не замечает. Спешу к дымящемуся тостеру. Слишком поздно: срабатывает пожарная сигнализация. Мег никак не реагирует на завывание сирены — просто выходит наружу, продолжая разговор.

На улице дождь, а она без пальто. Что произошло? Разгоняю дым кухонным полотенцем, открываю окно, чтобы прогнать чад, и завариваю себе крепкий кофе.

На неоновых часах меняется цифра; через десять минут встанет матушка. Джек, конечно, еще спит. Сегодня канун Нового года. Мы все по-прежнему здесь.

К счастью, Сильвия вечером собирает гостей, и можно хоть на краткий миг забыть, что послезавтра — похороны Ноя.

Мег заходит мертвенно-бледная. У меня опускается сердце.

— Что?

— Звонил Бен. Отец пропал…

В холле у Сильвии танцы: какой-то шотландец наяривает под «Малл-оф-Кинтайр». Мег, мама, Джек и я застыли на пороге с нелепым сейчас шампанским.

Какой уж тут праздник. Я проверяю телефон.

Глухо.

Вот ведь. Когда-то я клялась, что в один прекрасный момент его прикончу. Что убью его медленно и с чувством, чтобы ему было так же больно, как мне.

Звонит телефон. Я выскальзываю через заднюю дверь, подальше от музыки, и затыкаю свободное ухо пальцем.

— Бен?

— Я его нашел.

— Что с ним?

— Не очень. Простыл, вымок, бредит.

Велю себе успокоиться.

— Что это за игры такие? Где он вообще был?

На декабрьском ветру мое тело коченеет.

— На кладбище. В Хайгейте. У наших родителей.

Я совершенно теряюсь. Адам никогда не ходил на могилу родителей. За все время нашего знакомства — никогда, даже по моей просьбе. Только отмахивался и отвечал, что там покоятся всего лишь кости.

— Я не… Подожди. Он просидел там всю ночь?

В такую погоду?

— Весь день. Ночь, наверное, провел в машине.

Не знаю. Понимаешь Бет, он не в себе. Можно, я привезу его домой?

Мои чувства восстают:

— Он здесь больше не живет!

— Бет, ему плохо.

Шотландские танцы сменяются шотландским же фолк-роком. Сквозь окно смотрю на шумное веселье, царящее у Сильвии, и тру озябшие руки.

— Вези, — говорю Бену и прерываю связь.

Странный танцор в килте в холле у Сильвии — настоящий шотландец. У меня нет сил смеяться. Я собираю то, что осталось от моей семьи, и мы уходим, стараясь не шуметь, зная, что объяснения Сильвии не потребуются.

Мы с мамой перестилаем белье в ее комнате. Теперь ей придется спать со мной.

— А ты не… — начинает она.

— Нет, — отрезаю я. Адаму не место в моей постели.

— Просто не пришлось бы делать кучу лишней работы…

— Мама! — Получается громче, чем я хотела. — Не начинай. Пожалуйста. Да, он нуждается в нашей помощи, но это тот же Адам.

Она пристально смотрит на меня и неохотно кивает.

Бен приводит брата наверх. Адам безмолвно сидит на краю кровати. Он весь в грязи, смотрит безучастно.

— Может, его под душ? — спрашиваю я у Бена.

И мнусь, не понимая, помогать мне или выйти.

— Пусть выспится, — говорит Бен.

Мег заходит в комнату с большим стаканом виски.

— Папа, будешь?

Садится рядом и пытается влить виски ему в рот.

Он выхлебывает стакан в три глотка, шепотом благодарит.

И ложится, прямо в одежде.

— Поесть принести? — спрашиваю я.

Адам мотает головой. Я смотрю на Мег, поражаясь, как точно она угадала. А я…

Я что-то совсем растерялась.

Будь практичной.

— Одежда вымокла, его надо переодеть.

И выхожу из комнаты поискать что-нибудь подходящее.

Останавливаюсь на лестничной площадке, делаю несколько глубоких вдохов и иду в собственную спальню. В шкафу, куда я затолкала большую часть его одежды, в куче тряпья нащупываю старую пижаму. Пойдет.

Прижимаю сверток к носу, но единственный запах, который я чувствую, — запах прачечной и чистой ткани. Одежда Адама больше не пахнет Адамом.

Возвращаюсь назад и вручаю пижаму Бену. Адам снова сидит на краю кровати, уже без брюк, и смотрит в одну точку. Исхудавший, согнутый, беззащитный.

В моем горле снова набухает комок.

Я выхожу.

Через несколько минут к нам на кухне присоединяется Бен. Я смотрю на Джека, который и слова не произнес во время всей этой беготни. Отстраненный наблюдатель. На его глазах распадается на осколки семья любимой девушки. И все же я ошибалась насчет него, первое впечатление оказалось неверным: он действительно заботится о Мег.

Бен смотрит на запястье — видно, что нервничает.

До Нового года остался час.

— Иди. Тебя ждет Карен. Все будет в порядке, мы присмотрим.

— Прости…

— Не извиняйся.

Я практически тащу его к двери.

Он смотрит на меня:

— Я заеду утром в пятницу.

Рядом с нами внезапно оказывается Мег. Крепко обнимает Бена за шею и шепчет:

— Не надо. Я сама его отвезу.

— Ты ведь говорила, что не хочешь присутствовать?— Я передумала. Поеду сама и отвезу папу.

Для меня это новость, и я не знаю, как к ней относиться.

В каком-то смысле нежелание Мег признавать Ноя значило, что она на моей стороне. Речь, разумеется, не о чувстве долга, а именно о внутреннем отношении — прежде она воспринимала его просто как нуждающееся в помощи живое существо.

Я мгновенно преисполняюсь ненавистью к себе.

Мальчик умер. И все разборки — позади.

Вместе считаем минуты до наступления Нового года. Молча, с горячим шоколадом вместо шампанского.

Потом мы с матушкой идем наверх, в спальню, оставив Мег и Джека одних.

— Я только проверю, — говорю я матери, когда мы подходим к зеленой комнате.

Там тихо; неярко горит ночник. Я подхожу к кровати.

Адам лежит, свернувшись под покрывалом в позе эмбриона. На нем принесенная мной пижама, грязная одежда висит на спинке стула. От одежды пахнет табаком.

Правой рукой я повожу около его носа, ловлю дуновение воздуха. Дышит… С облегчением вздыхаю.

Придушить бы его, тупого идиота.

— Однажды родители взяли меня с собой… — Голос звучит еле слышно.

— Адам… — Это все, на что меня хватает.

— Мы поехали в Шотландию, прямо к озеру Лох-Несс. Было холодно.

Я жду.

— Бен уезжал куда-то со своим классом, поэтому мы отправились втроем. И там они подрались. Я сидел в палатке и видел тени на ткани. Будто в немом кино, будто понарошку, будто ничего не слышно. Но я слышал. Они вечно воевали из-за Бена. Он всегда был их любимчиком.

Адам поворачивает голову, словно рассматривает мой портрет на фоне тьмы.

— Она употребляла… препараты.

Я не произношу ни слова.

— Бен думает, мне нужно лечиться. Но я поступал так, чтобы его защитить. Лгал… и прочую мерзость говорил… Чтобы защитить тебя…

— Спи, Адам. — Я тихо вздыхаю. Очень тихо. — Тебе…

— Мне не нужны таблетки, Бет.

Успокаивающе похлопываю его по ноге сквозь покрывало — и молча выхожу. Пусть спит.

Не хочу, чтобы меня видели. Мне жаль несчастного ребенка, но это боль другой семьи. Это боль Адама. У меня довольно своей.

Я не могу и не стану участвовать в похоронах.

Сначала я возмущалась, узнав о его существовании, — а теперь буду горевать на могиле? Есть в этом что-то…

фальшивое. Матушка смотрела в сторону, когда за завтраком я попробовала ей это объяснить. Она уехала к себе в Котсуолд, с негодованием качая головой.

Иду к дальнему краю кладбища, туда, где по рассказам Бена, похоронены их родители. Довольно быстро нахожу нужное место. Что мне теперь делать?

Молиться? Я встретила Адама через год после их гибели, так что мы даже не были знакомы. И, как мне казалось, он никогда слишком не горевал; я считала, они были не особенно близки.

Могила выглядит не так, как я предполагала: она ухожена, присмотрена. Выполотая трава, цветы в горшках, букеты. Надпись — обычная надпись:

Иен и Мириам Холл — вместе жили и вместе умерли.

Я перечитываю надпись несколько раз. Что, дьявол разбери, творится с Адамом? Неужели потеря ребенка, которого он практически не знал, в самом деле подвела его к самому краю?

Шагаю прочь, запахнув пальто, так ничего и не выяснив.

Возвращаюсь в машину, припаркованную подальше от похоронного кортежа. Бен и Мег идут в мою сторону, держа под руки Адама. Возникает желание подойти и влепить ему пощечину.

Чтоб тебя, не раскисай, хочу я сказать. А потом он приближается, и я вижу его лицо. Боль углубила линии вокруг глаз — там, где раньше были морщинки от смеха. Теперь от носа к губам спускаются резкие борозды. В глазах — тоска. И в голове эхом отдаются строки моей последней песни:

И вопреки всему, мое сердце болит за него — за моего депрессивного, порочного, неверного мужа.

 

Глава 38

Мысленно пересчитываю дни, прошедшие с сочельника, который навсегда стал для меня Черной Средой. Обратный отсчет — как картинка: стена, и на ней шесть вертикальных черных линий, по диагонали перечеркнутые седьмой. Календарь Робинзона Крузо.

Похороны Ноя, линия номер три. Два дня, проведенные в постели, линии четыре и пять. Решение о том, как жить дальше, — линия номер шесть.

Разговор с Бет, косая черта, день седьмой.

Когда утром она позвонила, мы обменялись всего парой фраз.

Вечером она идет с Джошем на официальный прием в Альберт-Холл. То черное длинное платье, с тонким золотым ремешком, — оно должно быть в квартире у Бена. Посмотри, пожалуйста.

Я сразу понимаю, какое платье она имеет в виду: помню, как она надевала его на обед с клиентом, когда жила здесь со мной. Просматриваю гардероб и отвечаю: да. Да, здесь. Она тихо чертыхается и говорит, что сейчас за ним приедет.

Бет отключается, а у меня перехватывает дыхание.

Она сама создала такую ситуацию. Придется ей со мной поговорить, причем наедине. Теперь ей никуда не деться.

Сегодня, в день седьмой.

Я расхаживаю по квартире, словно будущий отец, ожидающий звонка из роддома. Что-то бормочу, распахиваю балконную дверь, желая впустить свежего воздуха, потом закрываю — на улице чертовски холодно.

Заново обдумываю все, что намерен ей сказать, репетирую, а потом понимаю, что выбора нет. Пытаюсь предугадать, какие вопросы она задаст.

Бет приходит разрумянившаяся с мороза, волосы убраны под коричневую фетровую шляпку. Поначалу настроена просто забрать платье и сразу уйти. Однако я убеждаю ее выпить кофе: запах арабики уже витает в воздухе.

— В чем дело? — спрашивает она, дуя в кружку. — Ты похож на сжатую пружину.

Мы сидим за стойкой совсем рядом, только руку протяни.

— Ну… я хотел тебе сообщить, что уезжаю на несколько недель в Рукери, в лечебницу, разгрести накопившиеся проблемы. Похоже, мне без этого не обойтись.

Она наклоняет голову, словно старается вычислить, что я имею в виду на самом деле. Ее муж куда-то намылился, непонятно зачем. Медленно ставит чашку на столешницу, задумчиво кивает:

— Хорошо.

— Сегодня вечером.

— Когда ты это решил?

— Вчера. Мой страховой полис покрывает лечение ментальных расстройств. — Я смотрю на нее, слегка улыбаясь.

Бет молча снимает шляпку и встряхивает головой.

Волосы очень отросли с тех пор, когда я последний раз запускал в них пальцы. Теперь она носит челку. Ей идет: челка подчеркивает глаза, зеленые, как у кошки.

Глаза, в которые я влюбился. Когда я впервые встретил Бет, в ее глазах жил смех; они сказали мне, что душа этой девушки прекрасна и я буду с ней счастлив.

Смотрю в сторону.

— Но сначала я хочу кое в чем тебе признаться.

— Признаться? Ты? Как неожиданно.

Чувствую на себе ее пристальный взгляд.

— Не уверена, что так уж хочу знать. Не уверена, что выдержу еще что-нибудь. Пусть все остается как есть. Вероятно, тебе стоит…

— Бет, прошу тебя, выслушай. Я хочу быть честным.

Она смеется. Тихий, грустный, безрадостный смех.— Знаю, знаю… Есть то, что… Слушай, я просто хочу рассказать тебе правду о своих родителях. Без сомнения, это еще всплывет, поэтому я хотел рассказать тебе сам.

Она хмурится:

— Слушаю.

Она не знает, чего ждать, поэтому напряжена.

И я вываливаю все сразу:

— Мои родители не погибли в автокатастрофе.

Когда мы с тобой познакомились, я солгал. Они совершили самоубийство. Мать приняла дозу, которая угробила бы и слона, а отец… — Я прячу лицо в ладонях.

— А отец понимал, что не в состоянии жить без нее, и сделал то же самое. Их нашел я.

Поднимаю взгляд. Бет молчит и хмурится куда сильнее, чем раньше. Хочет что-то сказать, раздумывает, отводит глаза, я вижу теперь только ее профиль.

Где-то шумит вертолет. У соседей включили душ.

Здесь же — тишина, только звуки дыхания.

Хочу коснуться ее, но не решаюсь. Казалось бы, так просто. Только протянуть руку — и все. Схватить ее — и никуда не отпускать.

— Я не мог тебе рассказать. Никому не мог, — пытаюсь я дать ответ на вопрос, который сейчас — знаю это — крутится в ее голове. — Они нас бросили.

Они бросили нас с Беном. Оставили нас одних.

Стул скрипит ножками по паркету. Бет поднимается, идет к балконной двери, открывает ее, несколько раз глубоко вдыхает уличный морозный воздух, затем снова закрывает. Застывает у окна, смотрит на реку.

— Почему ты не сказал? Не понимаю.

У меня трясутся губы.

— Я просто представил, что ничего не случилось.

Совсем ничего. Не знаю. У меня не было для этого слов. Я сочинил для себя другую реальность. Не такую тяжкую.

— Какие-то еще тайны, Адам?

Я молчу, пытаясь найти ответ. Она резко поворачивается, подходит к стойке, забирает платье, сумку.

— Что бы ты ни собирался еще мне открыть, в чем еще признаться, — у тебя на все про все пять минут. — Бет переводит взгляд на настенные часы и говорит, не глядя на меня: — Мне нужно что-нибудь покрепче, чем кофе.

Десять тридцать утра, первый день в Рукери. За высокими окнами отделанного дубовыми панелями кабинета — простор, огромное пространство, которое я не разглядел, когда в темноте сюда добрался.

Сбегающие вниз лужайки, по-прежнему покрытые январской изморозью, сливаются вдалеке с сосновой рощей.

Сидящий за столом человек просит, чтобы я называл его Том. Несколько чудаковатый, он больше напоминает унылого бухгалтера, нежели многоопытного психиатра, который зарабатывает на жизнь, ставя на место чужие поехавшие крыши.

Том делает заметки, записывая мой рассказ.

Я только что сообщил ему про родителей, про Бена.

И сейчас мне хочется пересечь комнату, вырвать у него записи и сказать, что они принадлежат мне.

Я вообще не желаю с ним разговаривать.

Сегодня утром я убедил себя: рассказанного мной вчера Бет — а я рассказал почти все, что мог, — вполне достаточно. Нужно здесь осмотреться, возможно, пообщаться с этим парнем на первом сеансе, а потом развернуть машину и ехать домой… Видимо, нет.

Я здесь всего полчаса, а погребенная правда уже хлынула наружу.

— Как вам спалось? — спрашивает Том.

— Как младенцу. Я принял снотворное, что мне прописали. Полагаю, сегодня не буду.

— Отчего же нет? — Он смотрит на меня сквозь линзы очков в черепаховой оправе.

— Хочу засыпать без снотворного, я в нем не нуждаюсь. Мне надо восстановить собственную жизнь. Поэтому я сюда и приехал. Поэтому согласился на все эти беседы. Поэтому вам, специалистам, платят чертову уйму денег.

Том приподнимает брови:

— Расскажите мне еще про свою жизнь. Про жизнь, к которой вы хотите вернуться. Какая она? По чему из той жизни вы тоскуете больше всего?

Бет. Больше всего я тоскую по Бет.

Меня гложет чувство вины. Я считаю себя виновным в том, что наш брак распался. В том, что Мег страдала, когда умер Ной. И иногда, временами, я виню себя даже в его смерти. Возможно, я наградил его какими-то микроорганизмами. Возможно, на старых шахматах была какая-то зараза, которая попала оттуда в его кровь и…

— Не знаю, — говорю я. — Я просто хочу вернуть прежнюю жизнь.

Он кивает.

— Расскажите мне о брате. Как он воспринял смерть родителей?

— Очень тяжело.

Душераздирающие рыдания Бена… Они до сих пор стоят у меня в ушах.

— А вы? — Том поднимает глаза от записей.

— У меня не было времени думать об этом. Нужно было растить Бена.

Я с корнем выдираю из памяти фрагменты воспоминаний.

Полная, чистая, абсолютная правда? Страшное было время: заполнение анкет, работа в двух местах, выбивание гранта на обучение Бена бухучету, постоянные попытки заверить его, что, конечно, наши родители нас очень любили, а вовсе не бросили одних, когда им того захотелось. Я уже тогда начал лгать.

Уже тогда это казалось правильным.

Том некоторое время молчит.

— Если я попрошу произнести первое слово, которое пришло вам в голову при мысли о смерти родителей, это слово будет?..

— Эгоизм. — Поглядываю на часы, желая, чтобы сеанс поскорее закончился.

— Эгоизм? — Он что-то пишет.

— Ну куда уж хуже? Смотрите, меня в жизни часто называли самовлюбленным, и, видит бог, я таким был, но отец и мать наплевали на нас с Беном, это еще хуже.

Возвращаюсь мыслями в минувшее Рождество и тот краткий миг, когда я подумал, как легко броситься с тротуара под грузовик.

— Это было подло. — Решительно киваю, словно это единственное возможное заключение.

Я никогда ни с кем не обсуждал смерть родителей, и мне становится жутко. Прошлое всегда хранилось в отдельном закрытом ящичке: вот файл с надписью «Мама», он закрыт и случайно не раскроется.

Закрываю глаза — и вижу ее. Оживает обонятельная память. Мамин аромат… Я нежно вдыхаю опьяняющий запах жасмина…

— От нее так хорошо пахло, от моей мамы…

— Каковы ваши самые ранние воспоминания о ней?

— Она поет… Это Рождество, потому что она поет рождественский псалом. Бен и я лежим в одной кроватке, а она стоит перед нами на полу, на коленях.

— Вы были счастливы?

— Да, очень. Мне тогда было около трех, а разве могут быть несчастливы трехлетние дети? Она часто пела. А потом перестала.

Я только сейчас это осознаю. Пытаюсь вспомнить.

Когда же, когда? Мне было три, шесть, восемь, пятнадцать?

Не помню.

Смотрю на Тома:

— Долго еще?

— На ваше усмотрение, Адам.

— Думаю, на сегодня достаточно. Я немного устал.

Он встает и провожает меня к двери.

— Тогда до завтра. Жду вас в десять.

Выхожу в холл. Здание напоминает охотничий домик. Хотя здесь нет чучел и прибитых к стене оленьих голов, деревянные панели и выцветшая драпировка навевают мысли о дворянской усадьбе в разгар охотничьего сезона.

Сейчас здесь обитают люди, жизнь и рассудок которых находятся на опасной грани. Люди, которые вынуждены бороться за свою целостность.

Выхожу на воздух. Руки, упрятанные глубоко в карманы, чтобы сохранить тепло, слегка дрожат. Наверное, от холода.

Надо прогуляться, а потом вернуться в комнату.

Через несколько минут на краю лужайки, там, где сад переходит в сосновую рощу, я вижу не то бортик, не то тропинку из больших неровных камней. Некоторое время шагаю поверху. Вокруг меня заледенелая земля. Три корня пробили снежный наст. Теперь, когда я здесь, моя память делает то же самое. Воспоминания рвутся наружу, проламывая хрупкую стену, что я возвел вокруг них.

Воспоминания, погребенные годами. То, что для меня словно и не существовало. То, от чего я оберегал всех, кого люблю.

Оглядываюсь на здание, где прорыву суждено произойти, слышу громкий звук гонга, созывающего на обед. Мельком думаю о доме, который когда-то у меня был. Бет скоро переезжает. Она сказала мне вчера — а это лишь третий день, как дом выставили на продажу, — что у нас уже есть запрос о цене, взаимные предложения брокеров и, наконец, окончательное предложение. Я посоветовал ей принять его и переехать вместе со всей ее жизнью. Конечно, на самом деле я не ожидал, что она согласится. В глубине души я все еще верил, что Бет возникнет в дверях лечебницы, пройдет мимо отделанного панелями кабинета Тома и заявит, что ее любовь ко мне бессмертна. Скажет, что, несмотря на все мои недостатки, а может, именно благодаря им любит меня так же сильно, как прежде.

Следую за призывом гонга и тешу себя надеждой: вот я сяду, съем обед да и пойду к себе в комнату.

С надеждой, что сумею одолеть искушение выйти из здания и сесть за руль автомобиля, поджидающего меня с противоположной стороны дома.

 

Глава 39

Навалилось столько дел, что при одной мысли об этом подташнивает. Прошу Джоша не дергать меня хотя бы пару недель и ищу, кого бы позвать на помощь.

Уже назначен день переезда, придут рабочие выносить мебель — ровно через неделю. А мне еще надо очистить дом от вещей, которых я с собой не возьму, и отправить на склад то, что принадлежит Адаму. Я разбираю все по мешкам и делаю наклейки: «Мусор» отправляется прямиком в кучи на подъездной дорожке; «Адам» — то, что упаковывается в ящики и едет на склад, дожидаться хозяина; «Раздать» пойдет в благотворительные учреждения, а «Тауни» — это то, что я увезу с собой.

Тауни-авеню хотя и находится всего в четырех улицах от нашего теперь уже бывшего дома, разительно отличается от местности, где я живу сейчас.

Это короткая узкая улочка в викторианском стиле, с домами, плотно прилепившимися один к другому.

Изначально она задумывалась как улица с «коттеджами для рабочих». Когда я впервые увидела новый дом, как раз перед Рождеством, то сразу в него влюбилась.

К счастью, он уже пустовал и хозяева желали оформить продажу побыстрее. Две комнаты с двуспальными кроватями и одна маленькая, из которой получится отличная студия. Плюс к этому из всех тринадцати домов на Тауни-авеню только в двух имелся пристроенный гараж, в моем в том числе.

Я нервничаю, поскольку занимаюсь сбором вещей в одиночку, без Адама. В присланном письме он предлагает мне взять все, что желаю, отобрать для него мебель, чтобы хватило обставить новую трехкомнатную квартиру, а остальным распорядиться по своему усмотрению. Ненавижу его благородство. Лучше бы уж он воевал за каждую тряпку.

Хотя в лечебнице посетители не приветствуются, я хочу его навестить.

Мне нужно убедиться, что он не утратил силы духа, ведь это единственное, в чем я всегда могла на него положиться.

Даже когда он ведет себя по-свински, я готова поклясться — это поведение сильной свиньи.

Среди всей этой суматохи приходит извещение: продюсеры из Лос-Анджелеса заказали мне третью песню, которую только предстоит написать.

А тут еще Карен подгадала со встречей вслепую.

Месяцы поисков, проведенных на сайте «Найди друга», — как она старается! — вывели ее на Гленна, и сегодня в восемь вечера мы с ним встречаемся. Я отчаянно пробовала этого избежать, однако Карен стояла насмерть. Сейчас пытаюсь не думать обо всем этом и иду вверх по лестнице с рулоном упаковочной ленты.

Больше всего коробок в моей студии. Десять уже заполнены и обвязаны, чтобы, не дай бог, не развалились.

Вокруг валяется гора пустых, ждущих, когда ими займутся.

В углу студии — чулан, где свалена куча барахла.

Я не копалась в нем с тех пор, как мы сюда въехали.

В течение всех прошедших лет Адам складывал сюда рождественские украшения и безделушки. Но к нынешнему Рождеству ситуация изменилась, поэтому я объявила бунт — лучше купить новые украшения и фонарики, чем лезть в темень непонятно за чем. Бог знает, на что там можно наткнуться.

К счастью, освещение работает. Я чуть ли не на четвереньках осторожно ввинчиваюсь внутрь, оставив дверь нараспашку, чтобы было светлее, а затем сажусь, упершись спиной в стену. Начинаю по одному подтягивать к себе лежащие тут предметы, складываю в кучки и быстро понимаю, что большая их часть — совершеннейший хлам. Вытаскиваю старые рождественские украшения, прячу в коробку — для Адама.

Забираю старые фотоальбомы: я увезу их с собой, пусть хранятся в гараже. Позже нам придется просмотреть и разобрать их вдвоем.

Подтягиваю к себе плетенную из ивовой лозы корзину, за ней — чемодан, который я не помню.

В корзине — еще фотоальбомы. Я не перекладываю их в коробки, просто обматываю корзину скотчем как можно плотнее, леплю наклейку «Тауни» и выталкиваю через дверь в студию.

Подгребаю к себе чемодан — и испытываю искушение вообще не открывать его, а прилепить наклейку и отправить на хранение. И без того упаковать все вещи в доме — просто непосильная задача.

О каком вечернем свидании вообще может идти речь? Карен меня убьет. «Ни в коем случае не отказывайся!

» — и уговаривала, и грозила она. Встреча вслепую и двадцатилетней давности куча всякой дряни, которую нужно разобрать, — именно эти мысли вертятся у меня в голове, когда я откидываю крышку чемодана.

Внутри — свертки. Подарки, много подарков, все нарядно запакованы, одни — в бумагу с поздравлениями на Рождество, другие — на день рождения.

Старая круглая коробка из-под кексов, в ней куча поздравительных открыток, адресованных Ною. Мне становится не по себе, когда я понимаю, что это такое.

Пересчитываю. Девятнадцать свертков, по два на каждый год его жизни. День рождения и Рождество.

Распаковываю тот, что кажется самым новым.

Два DVD-диска. Испытываю искушение вскрыть остальные свертки, но что-то меня останавливает.

Рядом с открытками в жестяной коробке лежит пачка фотографий, стянутых резинкой. Все снимки сделаны издалека. Они сложены в хронологическом порядке. На обороте первого: «2007 год. Ной на прогулке ». Кира сидит на парковой скамье, а рядом с ней — маленький мальчик. Она очистила банан и кормит его, протягивая по кусочку.

Последний снимок, с датой почти годичной давности, — Ной усаживается в автомобиль у роскошного дома. Судя по всему, фотография сделана как раз перед тем, как Адам меня бросил. Теперь я знаю: он изображал героического фотографа, тайком щелкая сына, и одновременно крутил шашни с «владелицей ресторана»… Как же похож на него ребенок!

Меня внезапно начинает бить озноб. Все дело просто в неотапливаемом чулане, уверяю я себя. Но нет, конечно, нет. Это шок. Видеть лицо мальчика, его улыбку… Он становится для меня реальным. Даже я, не испытывавшая ничего, кроме обиды и возмущения, пока он был жив, не могу до конца поверить, что его больше нет. Это славное лицо — совсем как у Адама; волосы — совсем как у Адама… А теперь он мертв. Больше не будет ни подарков, ни снимков, ни воспоминаний.

Слез не осталось. Складываю все обратно в чемодан, леплю на стенку наклейку «Адам» и сижу, замерев, пока пальцы не коченеют окончательно.

Доказательства его «двойной жизни».

Адам твердит, что в эту «вторую» жизнь его не пускали.

Верю, но ведь он так туда рвался!

Все эти снимки здесь, в нашем доме, в десяти шагах от помещения, где я каждый день работаю. Он знал, что я никогда сюда не зайду, я и не зашла. Мне надо бы злиться, но в голове крутится мысль: а если бы этот ребенок не заболел?.. Здесь я себя обрываю. Мы разошлись прежде, чем я узнала о Ное.

Пытаюсь дыханием согреть озябшие руки. Пора покончить со всем этим, убрать и запечатать.

И тут я замечаю, что в крышке чемодана застрял еще один конверт. Заклеенный скотчем.

Он явно гораздо старше остальных, и меня разбирает любопытство. Тяну за краешек. От этого движения конверт практически распадается у меня в руках.

Набираю в грудь воздух: теперь я знаю, что это такое. На конверте — подпись отца Адама. Письмо, оставленное им для сына.

Я перечитываю его дважды. Совсем недавно Адам рассказал мне ровно то же самое, однако держать в руках бумагу, исписанную почерком его отца, — это совсем другое. История становится более реальной.

И более трагичной.

Я то ли плачу, то ли скулю. Слов нет, одни эмоции.

А потом, словно испугавшись, что меня здесь застанут, осторожно складываю бумагу по старым сгибам и засовываю на прежнее место.

Выталкиваю чемодан в студию, выползаю сама.

Беру скотч и обматываю все, что только можно.

Снова прислоняюсь к стене. Смотрю на заклеенный чемодан и ощущаю суть того маленького мальчика, что вырос в мужчину, который жил здесь раньше.

Достаю из кармана телефон, набираю мамин номер.

Говорю, что люблю ее. Говорю, что из-за последних событий острее ощутила ее боль от потери Саймона.

Что теперь понимаю, как ей было плохо и как она тоскует по нему — до сих пор. Говорю о папе, об Адаме. Она слушает, уверяет, что тоже меня любит и что никто — никто-никто! — не должен терять детей. Даже Адам.

Вешаю трубку и иду в душ. Я устала и вымоталась.

Мне нужно смыть с себя весь этот прах, всю печаль.

Пусть уходят в слив вместе с водой. Горько, очень горько. Как же опустошена теперь Кира! И Адам, и Мег! Мег присутствовала на похоронах, но ни слова с тех пор про это не сказала. Для нее это эпизод, который лучше забыть как можно быстрее. Для меня…

правда поставила крест на судьбе нашего брака.

Мой неверный, лживый муж… Как, должно быть, мучительно для него было стремиться к сыну — и не иметь возможности даже увидеть его, покупать подарки — и не сметь их вручить. А только складывать, складывать сверток за свертком и прятать.

И так же мучительно было для него обнаружить, вскрыть, прочитать письмо, адресованное ему много лет назад, — и принять решение.

Я стою под душем, капли воды мешаются со слезами.

Ну почему он не рассказал мне правду? Он пытался объяснить почему, он даже объяснил, но этот вопрос все еще вертится у меня в голове. Когда мы познакомились, почему было не рассказать? А Бен, как быть с Беном? Подставляю лицо под струю обжигающе-горячей воды и смываю слезы. Я только сейчас поняла, сколько всего намешано в душе моего сбившегося с пути мужа. И первое, что я делаю после душа, — пишу Карен эсэмэску с извинением, что ну никак не могу прийти сегодня на свидание вслепую.

 

Глава 40

Если здесь есть комната для персонала, то наверняка после наших сеансов Том идет туда, вздыхая от облегчения, и наливает себе порцию спиртного.

Я и сам после сеанса чувствую себя измочаленным.

Десять дней в лечебнице, десять сеансов по часу каждый и групповая терапия днем. Если откровенно, то при звуке собственного голоса меня одолевает тоска.

Говорить о себе скучно. Мне не интересны часы разговоров и кипы страниц, которые исписывает Том.

Другим пациентам лечебницы такие беседы были бы куда нужнее.

Я только что сказал об этом Тому, по крайней мере, попробовал. Теперь слушаю, как он, в своей мягкой манере, убеждает меня, что и моя история чрезвычайно интересна. Я явно недооцениваю всю важность случившегося. Молодой человек обнаруживает родителей мертвыми; осознает, что сначала с собой покончила мать, а за ней последовал отец. Вероятно, предполагает Том, я скрывал от самого себя роль матери в их смерти.

Громко вздыхаю. Я не уеду отсюда до тех пор, пока сам не пойму, что пора. И вряд ли решусь сделать это, пока Том записывает в свой блокнот всю эту санта-барбару.

— Да, полагаю, вы правы.

Он кивает. Ну, скажи мне что-нибудь новое, говорит его застывший взгляд.

— Я любил маму, в самом деле любил, но она мне не нравилась. Она была с нами резкой и плохо обращалась с отцом. А он делал все, что только мог.

— Все, что только мог? Как это?

Пожимаю плечами:

— Она получала все, что хотела. Он терпел все перепады ее настроения. Все капризы. Он работал как вол, старался ее баловать, а ей всегда было мало. Она просто чувствовала себя несчастной… — Оказывается, думая и говоря о матери, я хочу замолчать и закрыться, а не распахнуть душу, ради чего все это затевалось.

— Вы не возражаете, если мы сменим тему?

Том секунду раздумывает:

— А скажите, после их смерти вам помогал кто-нибудь?

Тру затылок. Этот парень похож на ротвейлера: если вцепится, ни за что не отпустит! Я уверен, время уже истекло. Оглядываюсь в поисках способов бегства: вон те французские окна наверняка заперты.

И сдаюсь.

— Навалилось все одновременно. Полиция, страховая компания… но было ясно, что мы остались одни — только я и Бен.

— А родственники?

— И мать, и отец были единственными детьми.

Мамины родители умерли еще до нашего рождения, я их не знал, а дедушка по отцовской линии скончался годом раньше всей этой истории. Папина мама попала в дом престарелых и пережила мужа на год. А мне еще нужно было сдать на степень, протолкнуть Бена в университет, носиться по двум работам, чтобы платить по счетам, и все это время…

— …за ним присматривать. — Том заканчивает предложение за меня.

— Да. Я делал то, что был должен, — но я и хотел этого. Мы с Беном были близки, очень близки. У нас никого не было, кроме друг друга. Потом, слава богу, через год я встретил Бет, и все стало проще. Все, к чему она прикасалась, приходило в норму.

— Однако вы ее предали.

Ах ты гад! Исподтишка влез в душу!

Делаю глубокий вдох:

— Да .

Внутри внезапно зарождается кошмарное, жуткое ощущение, что мне никогда отсюда не выбраться.

Я открыл ящик Пандоры и выпустил наружу историю моих родителей. Если я теперь возьмусь объяснять, почему поступил с Бет так, как поступил, это приведет к бесконечным разговорам. А ответов на вопросы я так и не получу.

— Долго еще? В одиннадцать жена приедет меня навестить.

Нужно любой ценой покинуть кабинет, просто чтобы убедиться, что я не заперт здесь навечно.

Том бросает на меня очень странный взгляд, но я не хочу его анализировать. В конце концов, чья это работа?

Бет чинно пьет чай, и почему-то это кажется мне забавным.

— Что смешного? — спрашивает она.

Мы сидим в одной из общих гостиных.

— Ты. Твои оттопыренные мизинчики.

Она смеется.

— А что? Шикарное место, разве нет?

— Учитывая, какую хренову тучу денег все это стоит, еще бы ему не быть шикарным.

— Адам Холл, следите за языком. — Она передразнивает меня, повторяя ту самую фразу, которую я годами говорил ей. Повторяет тем же тоном. — Следите за своим грязным языком.

— От души выругаться — в этом что-то есть.

Я раньше не понимал.

Она кивает:

— А если серьезно, то как ты?

Пожимаю плечами:

— Да все нормально. Каждое утро болтаю с Томом о своих переживаниях. Когда совсем невмоготу, представляю его в модном прикиде. Он кошмарно одевается, весь из себя такой в бежевеньком.

— Ты придумываешь туалеты для своего психиатра?

— Она улыбается.

— А что? Он нуждается в помощи. Потом, днем, у нас групповая терапия, я частенько ее пропускаю.

А в промежутках — ем и читаю.

— И что ты выяснил насчет себя?

— Что я самовлюбленная скотина, хотя не настолько самовлюбленная, как моя мать, которая решила свести счеты с жизнью, точно зная, что отец сделает то же самое, а мы с Беном останемся одни.

— Да уж. — Бет смотрит на ковер под ногами, в геральдических лилиях и с плюшевым ворсом. — Но вы разговариваете? На самом деле разговариваете?

Я громко смеюсь:

— А чем тут еще заниматься?

— Да я понимаю… ну… иногда легче спрятаться.

— Спрятаться? Здесь негде. Поверь мне, я пробовал.

Она неловко ерзает в кресле, ей не особенно комфортно рядом со мной.

— До сих пор не понимаю, почему ты мне не рассказал.

Мотаю головой:

— Не мог. Я много раз об этом думал, но уж если начал лгать, то легче этой линии и держаться.

— А почему ты солгал мне в самом начале?

— Ты бы меня бросила.

Мой сухой ответ звучит громче, чем я хотел.

Она молча качает головой.

— Я так думал, Бет. Возможно, был не прав.

Я думал: ты узнаешь, из какой странной семейки я происхожу, и уйдешь.. И не забывай, я существовал тогда в режиме выживания.

— Я бы никогда не осудила ни тебя, ни твоих родителей.

А Бен? Ты не считаешь, что…

— Пожалуйста, не надо. Не сейчас.

Она колеблется, словно хочет что-то сказать, но не решается. Я с облегчением вздыхаю. Если честно, наш разговор очень напоминает беседу в кабинете у Тома.

— Ладно. Как дела у Мег? Я что-то волнуюсь.

— Как будто лучше. Время лечит. Она снова рядом с друзьями, на последнем курсе. Все наладится.

— А ты?

— Фильм сейчас в производстве. Я хотела съездить и посмотреть, как снимают фрагмент, где звучит песня, но, если честно, после всего, что произошло…

да еще переезд.

Я не спорю.

Бет смотрит мне за плечо:

— Не оборачивайся. Кажется, там твой бежевый психиатр, он идет в нашу сторону.

Я все-таки кручу головой. Действительно, Том.

В нескольких шагах от нас.

— Мои извинения, Адам, не хочу вам мешать, но я оставил для вас у администратора книгу.

— Спасибо.

Он кивает, косится на Бет и уходит. Я не хочу представлять их друг другу. Порой лучше, если те, кого обсуждаешь, остаются безликими.

— Ты прав. — Бет отводит от него взгляд. — Капец какой вкус.

Мы еще немного сидим и пялимся на местную публику.

Потом она начинает прощаться.

— Может, еще побудешь? — прошу я.

— Адам, мне еще весь дом упаковывать.

— Конечно, разумеется. Ну, хоть четверть часа!

Расскажи что-нибудь веселое. Чтобы я потом вспоминал и смеялся. Ты уйдешь, а я буду торчать на групповой терапии, слушать странные признания чужих людей, вспоминать твой рассказ — и хихикать.

Она колеблется, и я понимаю, что ведь и мою собственную судьбу можно назвать странной. Потом все-таки заводит историю о том, что Карен не теряет надежды устроить ее личную жизнь. Я стараюсь не проявлять своего отношения. Бет, оказывается, зарегистрирована на сайте знакомств. Вот уж не смешно.

Впрочем, в нужных местах я делаю правильные гримасы и стараюсь не показывать, что чувствую на самом деле.

Краем глаза замечаю, что Том снова идет в нашу сторону, и испытываю угрызения совести. Какого черта я здесь торчу, если не могу не притворяться даже в такой малости?

— На самом деле не уверен, что мне это нравится.

— О чем ты?

— О сайте. О сайте знакомств.

Бет на миг замирает, поднимает с пола сумку и смотрит мне в лицо:

— Это вроде как не твое дело, верно, Адам? Мы разошлись и рано или поздно разведемся. Я пришла, чтобы помочь тебе преодолеть черную полосу после смерти Ноя. Многие бывшие жены не пришли бы. Но не надо считать, что у тебя есть право и дальше влиять на мою жизнь.

Я с трудом сглатываю.

— Да. — Пытаюсь спасти разговор, но она уже встает. И когда я тоже поднимаюсь, ее сумка оказывается ровно между нами. — Прости.

— Ты всегда сначала совершаешь… нечто, а потом с готовностью просишь прощения. Поменять порядок действий не пробовал? Может, обсудишь это с Томом? — Она наклоняется к моей щеке, однако прикосновения губ я не ощущаю. — Пока, Адам.

Всего хорошего.

Поворот, стук каблучков — и Бет уходит.

Наверное, мне уже пора привыкнуть. Но всякий раз меня начинает трясти. Я боюсь, что однажды она вот так уйдет — навсегда.

Именно об этом я говорю в тот же день в группе.

Нас шестеро, совсем маленькая компания. И работает с нами психотерапевт, которого я прежде не видел, Фиона. Члены группы быстро сходятся на том, что я боюсь не столько потерять Бет, сколько остаться один, что мой самый главный страх — оказаться всеми брошенным. Сначала я спорю. Мне вполне уютно наедине с собой. Вопреки всему, чего мне пришлось наслушаться за последний год, я хороший парень и в собственном обществе чувствую себя вполне комфортно.

Кто-то берется возражать: мол, это разное: выбрать одиночество добровольно и оказаться кем-то брошенным…

Ужасно. Неужели именно на это намекал Том, когда сказал, что родители меня бросили? Бет, бросившая меня, собирающаяся подать на развод, — она загнала меня в то же состояние? Сам с собой. Один.

Как всегда.

Благодарю группу за инсайт и уступаю очередь следующему. Вполуха слушаю то, что говорит Рози.

Она совсем молоденькая, ровесница Мег, и обычно стесняется выступать, однако сегодня ее как прорвало:

— Пусть хоть подохнут! Разве мы здесь, чтобы другие тащились от счастья? Нет. Мы здесь, чтобы вытащить из дерьма самих себя!

«Точно! Именно!» — хочется воскликнуть мне.

Но когда Рози на секунду замолкает, я лишь улыбаюсь.

— Мы отошли от темы.

Ясно, что Фиона пытается вернуть нас в русло запланированного ею разговора. Не знаю уж, что она там планировала, не слушал.

Рози подает голос:

— Спросите Адама. Как ему не противно все время просить прощения?

Язык не шевелится. Я сегодня уже столько говорил.

.. поэтому сейчас просто пожимаю плечами.

Такая юная — и столько горечи. Душа порвана в клочья. Если учесть, что ее изнасиловал собственный отец, а мать не вмешалась, Рози имеет полное право быть какой угодно. Основное впечатление — надлом и усталость.

— Мне жаль, что я не смог простить своих родителей еще тогда, в твоем возрасте. — Кладу руку ей на плечо. — Впоследствии это избавило бы меня от множества иррациональных страхов.

Я выхожу, оставив их осмысливать сказанное. Иду через вестибюль к себе в комнату и у стойки забираю оставленную Томом книгу. Захлопываю за собой дверь.

— Наконец-то один, — произношу в пустой комнате и швыряю книжку на кровать. Успеваю увидеть в заглавии слово «самоубийство».

Не буду читать! Я и без книги понимаю: мать с отцом любили себя и друг друга больше, чем меня.

Больше, чем Бена.

Я счел их решение невыносимым, я так и не смирился с ним, чтобы осознать это, никакая книга мне не нужна.

Как бы я ни воевал с собой, пытаясь оправдать материнскую неуравновешенность, я так и не смог избыть чувство, что нас с Беном предали. Мне не нужна книжка, чтобы понять, что я никогда не горевал по родителям. И что я так и не простил. Я и без книжки знаю, что должен сделать и то и другое.

Подпираю дверь спиной и сажусь на пол. Уставившись на потертые туфли, думаю: вернусь домой и обязательно их почищу. Потом вспоминаю, что дома у меня нет.

Почему я не могу плакать? Если бы мог, то, прорыдавшись, испытал облегчение.

Закрываю глаза. Мысленно заполняю «список горестных утрат». Моя жизнь с Бет, мой дом в Вейбридже, замечательные отношения с дочерью, умерший сын, умершие родители. Список того, что нужно оплакать.

 

Глава 41

— Мой муж — самовлюбленная скотина.

Я сижу напротив Десмонда из Тутинга, поскольку Гленн из Вукинга после того, как я ему отказала, решил, что я недостойна второго шанса.

Мы с Десмондом расположились в пиццерии. Я ем брускетту с сильным привкусом чеснока. Я заказала ее ровно через три минуты после того, как увидела Десмонда, поскольку сразу поняла, что страстные поцелуи нам не грозят ни сегодня, ни в вечности.

Как выяснилось, единственное, что есть общего у нас с Десмондом, — самовлюбленные супруги, с которыми и он, и я формально не разведены. Он заверяет меня, что подал на развод. Милый, мне не нужны твои заверения, и ты сам не нужен. Однако я не желаю казаться грубиянкой и молчу.

Я притащилась сюда единственно из-за того, что Адам возбух насчет сайта знакомств. Позволила Карен уговорить меня на свидание с Десмондом из Тутинга.

Хотя, говоря честно, я надеялась, что Десмонд — фикция.

С удя по выложенному на сайте снимку, меня ждал воплощенный идеал, мужчина мечты: высокий, атлетически сложенный, с роскошной улыбкой. Любимые занятия — танцы и музыка. Детей нет, поэтому нет возможных проблем с пасынками. У него собственный бизнес в сфере PR, поэтому человек он платежеспособный, разумный и ответственный.

В реальности оказывается, что он и впрямь обладает всеми этими качествами — особенно голливудской улыбкой (несколько месяцев работы дантиста).

А голос, голос… По сравнению с ним любой тенор поет басом. Уже через три минуты меня от его голоса колотит.

Карен не виновата, бедолага Десмонд не виноват тоже, поэтому остаток обеда я улыбаюсь, но жизнь так коротка.

— Нет!

Мы стоим у автомобиля; разговор идет по кругу.

— Прошу тебя.

— Нет. Я там уже была. Исполнила долг.

— Он очень просит. Пожалуйста.

— Нет! Видишь? — Я показываю на заваленную коробками прихожую; это осталось на второй заход: сейчас оба наших багажника забиты под завязку. — Спасибо, что помогаешь, но если условие помощи — встреча с Адамом, ты можешь ехать домой, я сама справлюсь.

Сажусь в машину.

— Хочешь, помогай, хочешь — нет. Тогда унеси коробки обратно в прихожую и захлопни за собой дверь.

Сердце колотится как бешеное. С того момента, как я прочитала письмо, мне трудно разговаривать с Беном, а еще я ужасно злюсь на Адама. Со своим братом должен поговорить он, а не я.

Поскольку дом на Тауни-стрит свободен и прежние владельцы позволили мне потихоньку въезжать, не дожидаясь конца оформления сделки, я стараюсь в свободное время перевозить вещи.

Подъезжаю к новому дому и с облегчением замечаю, что Бен едет за мной.

Толкаю входную дверь, и к моим ногам падает кипа высыпавшегося из почтового ящика хлама. Оставив за собой прихожую, вношу первую коробку в «зал». Комната просторная, она может служить как гостиной, так и столовой. Стены выкрашены нейтральной серо-коричневой краской, кремовый ковер на полу почти новый. Места, куда можно заносить вещи, полно.

— Хорошо смотрится, Бет. — Бен подтаскивает следующую коробку к первой и оглядывается. — И не требует особого ремонта, верно?

— Посмотри вот сюда. — Я веду его в глубь дома: там через внутреннюю дверь можно пройти в пристрой к первоначальному викторианскому зданию.

— Тебе придется научиться готовить, — замечает он, скептически поглядывая на новую плиту.

Негодующе фыркаю:

— Я умею! Чем только я тебя не кормила!

Он усмехается:

— Было дело, лазаньей. Или чем-то в этом роде, из фарша.

Молча протираю край плиты рукавом своего джемпера.

Я совершенно уверена, что Бен был по крайней мере на одном из моих экспериментальных обедов.

— Не был. — Он будто читает мои мысли. — Мы с Элизой никогда не ходили, когда на тебя нападала охота поиграть в хозяюшку. «Томле-е-еная утка в собственном соку». Как же, помню, еле отбились.

Бен тащит еще две забитые коробки, а я улыбаюсь воспоминаниям. Томленая утка была одним из моих коронных номеров несколько лет назад, когда мы с Адамом соревновались с соседями, Найджелом и Сильвией, кто лучше устроит званый ужин. Довольно долго мы пытались перещеголять шеф-поваров мишленовских ресторанов, а потом решили, что куда приятнее не горбатиться у плиты, а наслаждаться приятной компанией и более простыми блюдами.

Ловлю свое отражение в металлической поверхности плиты и думаю: вернется ли когда-нибудь то, прежнее, ощущение жизни, или оно ушло безвозвратно?

Не сомневаюсь: я еще буду принимать здесь Найджела и Сильвию, но вот захочется ли мне так хлопотать? Сейчас, скорее всего, я ограничусь бутылкой вина и доставленной с курьером едой.

Впрочем, сегодня вечером я иду к бывшим соседям на ужин — отпраздновать новоселье. Интересно, кого Сильвия пригласила и чем намерена угощать?

Ласково поглаживаю новую плиту.

— Не беспокойся, от безделья не заржавеешь.

— Ты разговариваешь с бытовой техникой?

Бен стоит на пороге, расставив ноги и уперев руки в бока.

Ему бы еще оранжевую футболку, и вылитый Мистер Мускул из рекламы.

— Ага. А что такого?.. Ты заглянул в сад?

Я веду его к узкому французскому окну, выходящему на аккуратный, отлично спланированный участок.

Единственное место, где хоть сколько-то нарушен порядок, — неухоженная площадка рядом с гаражом.

О н хмуро говорит:

— Не похоже на ваш прежний сад.

— Там садом занимался Адам. А по мне, и этот хорош.

— А что будет, когда в один прекрасный момент все твое барахло окажется в доме?

— А что будет?

— Не обижайся. — Он примирительно машет ладонью.

— Здесь замечательно. Мы с Карен не отказались бы от такого же, но когда ты свезешь сюда все свои вещи, здесь станет слишком тесно. Ты привыкла совсем к другой организации пространства.

— Мало ли к чему я привыкла! Раньше у меня был муж, а теперь я привыкаю к тому, что мужа нет.

Он морщится. Я добавляю:

— Привыкла к простору, привыкну и к тесноте.

Бен прислоняется к стене и спрашивает, не глядя на меня:

— Слушай, вы действительно разбежались окончательно?

В самом деле? — Поворачивает голову и говорит напористо: — Вчера мы виделись. Он все-таки сильно изменился, очень сильно. Снова обрел почву под ногами, с нетерпением ждет выхода на работу.

Похудел, конечно, но…

— Не начинай, Бен. У меня его спектакли уже вот где сидят! Хватит трагических признаний, хватит сцен, хватит заявок, что ему не нравится, что у меня есть личная жизнь. Хватит! Где он собирается жить?

— Он все еще тебя любит.

Мотаю головой:

— Думает, что любит. Но это потому, что сейчас я для него недостижима. Когда я была рядом с ним, он хотел Киру, а потом Эмму.

— Никто не спорит: две любовницы — это на целых две больше, чем надо. Но их было всего две!

Две за двадцать лет!

Я смотрю Бену прямо в глаза, и через некоторое время он отводит взгляд.

— Скажи-ка, а твоя свеженареченная невеста знает, что ты так считаешь? Что две измены за двадцать лет супружества — вполне терпимо?

При упоминании Карен Бен заливается краской.

Объявив о помолвке, они превратились в сладкую парочку из сериалов: воркуют и воркуют как голубки.

Аж тошно.

— Я лишь…

Перебиваю его:

— Кстати, как Адам воспринял новость? Ну, о помолвке?

— Он знал, что к этому идет. Знал, что в Рождество я планировал сделать ей предложение. Потом умер Ной, на Адама столько всего свалилось… А за нас он рад. Думаю, он по-настоящему за нас рад.

Не сомневаюсь. Несмотря на все свои похождения, Адам настоящий романтик.

— Может, ты все-таки его простишь? Начнете все с чистого листа? В новом доме?

— Слишком поздно, Бен. Я не люблю его больше.

Бен прижимает к губам ладонь. Начинает раскачиваться взад-вперед. Такого ответа он не ожидал.

— Мне жаль, — говорю я.

Мне и вправду жаль. Слова и для меня самой вырвались совершенно неожиданно. Я даже не окончательно уверена, что это правда.

— Полагаю, Адаму стоит это услышать.

— Я не поеду к нему в лечебницу рассказывать, что любовь прошла. Особенно когда у него все налаживается.

— Но ведь он просит!

Пытаюсь сморгнуть подступившие слезы:

— Не могу… я не могу…

— Бет, пожалуйста!

— Господи, Бен! Нет! Зачем ему еще одна встреча, как ты думаешь? Не понимаешь? Так я объясню. Очередной поток извинений. Еще за что-нибудь. — Я вылетаю из прихожей и мчусь к машине. — До тебя не доходит, что значит «не могу»?! — кричу я оттуда. — И чем это отличается от «не хочу»?

Хватаю очередную коробку и тащу через коридор в гостиную.

Еще шесть коробок — и багажник пуст. Окликаю Бена:— Ты остаешься?

Бен так и стоит в кухне. Он даже не пошевелился.

— Я никогда тебя ни о чем не просил. Никогда.

Пожалуйста, я прошу тебя. Если не ради Адама, то ради меня.

Я смотрю на него и разрываюсь от противоположных эмоций. В истории с родителями Бен пережил то же самое, что и Адам. И — хоть он об этом не знает — для него история еще не закончилась. Он отводит глаза, не хочет встречаться со мной взглядом.

Запускаю пальцы в волосы. Командую себе: тихо!

— Ладно, если тебе это так важно, я съезжу. Десять минут. Десять минут на все, что он хочет мне сказать.

Бен заключает меня в медвежьи объятия и приподымает — так, что ноги отрываются от земли.

— Спасибо! Что ж ты такая мышка-худышка, одни косточки?

Ставит меня на место и идет разгружать автомобиль.

Ноги прирастают к полу. Черт… Не могу поверить: неужели я только что согласилась снова встретиться с Адамом?

Нас угощают не томленой уткой, но и не лазаньей с фастфудом. Главное блюдо стола — запеченная в слоеном тесте говядина, и я заранее исхожу слюной.

Мой рассказ о том, как я пыталась угостить бедолагу Жиля лазаньей с мясом, имеет успех. Джинни, соседка справа — она тоже живет поблизости — все еще смеется. Слева от меня вежливо улыбается мужчина, которого я прежде ни разу не видела.

— Простите, вы тоже вегетарианец? — слегка встревоженно уточняю я.

— Вот уж нет. Я существо плотоядное и с нетерпением жду, когда хозяйка подаст мясо. — Он протягивает мне руку. — Мы ведь раньше не встречались?

Ион. Ион, не Джон, Роупер.

— Рада знакомству, Ион, не Джон, Роупер. Я Бет Холл. Придумала бы себе фамилию поинтереснее, но что есть, то есть.

Он улыбается по-настоящему, и широкая улыбка полностью меняет его лицо.

Я тут же улыбаюсь в ответ:

— Откуда вы знаете Найджела и Сильвию?

— Мы с Найджелом вместе работаем.

Теперь понятно. Найджел стоматолог. У него отличная практика в Уокинге.

Внезапно вспоминаю Десмонда, его зубы и слегка морщусь.

— Что-то не так? — спрашивает Ион, не Джон, Роупер.

— Нет-нет. Просто подумала… Не важно.

— Ну, Бет со скромной фамилией, я буду звать вас Бет Великолепная. Мысли о ком омрачили ваше лицо? Выбросьте его из головы. А то заработаете морщинки.

— У меня их и так хватает.

— Вовсе нет. Прекрасное лицо.

Черт, я напросилась на комплимент. Я закидываю удочку? Да! И еще флиртую. Краска заливает не только лицо, но и шею. Хватаю салфетку и обмахиваюсь, стараясь не привлекать внимания.

— А вот и мясо! — Ион хлопает в ладоши.

Сильвия вносит уже нарезанный на ломти шедевр.

— Так что, Бет, — спрашивает Найджел, перегибаясь через Эми и Пита, сестру и зятя Сильвии, — кто наши новые соседи?

— Эллиоты. Молодая пара. Она работает за компьютером дома, вроде в сфере продаж, а он — в Сити.

Две дочери, десяти и двенадцати лет.

Найджел кивает.

— Мы будем скучать. Вы оба…

Говорит — и спохватывается. Сильвия свирепо смотрит на мужа.

— Ну, ты же понимаешь, что я имел в виду.

— Я живу буквально за углом, Найджел. Не знаю, где обоснуется Адам, но, полагаю, ему будет приятно получить от тебя весточку.

— Овощей? — шепотом спрашивает у меня Ион.

— Да, если можно, — отвечаю я и обращаюсь ко всем сидящим за столом: — Вы совсем не обязаны «не встречаться с ним». Мы все сто лет знакомы.

— Он поступил как свинья, — говорит Джинни. — Лично я не хочу его видеть.

Ион накладывает мне на тарелку целую гору овощей и вопросительно показывает на соусник. Я киваю.

— А я бы повидался, — пожимает плечами Найджел.

— Если ты не возражаешь, Бет. На самом деле мне неловко, что в последнее время мы не встречались.— Это означало бы принять чью-то сторону, — ворчит Сильвия. — Пусть пройдет какое-то время.

Я поднимаю нож и вилку.

— Простите, Ион. Речь о моем гуляке-муже, уже почти бывшем муже. Мы все здесь раньше дружили.

— Пока он не совершил подлость по отношению к Бет, — говорит Эми, уткнувшись в тарелку.

Медленно пережевываю мясо. Вкуснотища! Пусть Ион знает, что я одинока и свободна. Но вот стоит ли ему знать почему? Молча кошусь на Эми.

— Дурак, — произносит Ион и поворачивается ко мне.

Именно в этот миг все и случается. Улыбка, дружеское рукопожатие, кто кем работает — не имеет никакого значения. Все дело в глазах.

Взгляд — и нас прошивает электрическим разрядом.

Обоих. Не так, как с Пинком. Там был чистый зов плоти. Здесь тоже есть желание, но нет похоти.

Стремление нравиться, но без распутства. Мне немедленно хочется продолжения.

— А вы женаты?

Это я спросила?

— Вдовец.

Я кладу приборы на место.

— О, простите. Когда умерла ваша жена?

— На самом деле мы не были женаты, однако прожили вместе двадцать лет. Лайза умерла четыре года назад.

Мне становится не по себе, рядом я ощущаю дыхание смерти и горя. И не спросишь, от чего она умерла.

И не выразишь сочувствие.

Сейчас мне следует заняться роскошным мясом и забыть о Ионе, не Джоне, Роупере, со всеми его искрами, — о человеке, потерявшем жену, подругу или кто она ему там была.

Забыть, что мы познакомились. Повернуться к соседке справа и проболтать с ней остаток вечера.

Ион пожимает плечами:

— Люди обычно понятия не имеют, что сказать.

— То же самое, когда узнают, что мой муж бабник.

— Вот уж дурак, — повторяет Ион и улыбается.

— Я имею понятие.

И не возразишь.

— Бет Великолепная, вы согласитесь как-нибудь со мной пообедать?

— Вдвоем, без соседей?

Надеюсь, он понимает сарказм.

— Конечно, вы можете их привести, но я бы предпочел обойтись без них.

Я снова вспоминаю Десмонда из Тутинга. Десмонда, с которым не зажглось ни искорки. Я думаю об Адаме, который сидит у себя в Рукери и гадает, приеду я или нет. А я — вот она, сижу за ужином с друзьями, рядом со мной роскошный мужчина, и искорок столько, что я уже опасаюсь спонтанного самовозгорания.

Так почему я колеблюсь?

— С удовольствием.

Уклончиво улыбаюсь, почти как принцесса Диана, глазки долу, взгляд в сторону. Это ему я так улыбаюсь.

Это для него поправляю волосы. Не считая краткого рукопожатия, он еще даже ко мне не прикоснулся, но я уже чувствую себя желанной. И мне это ужасно нравится.

 

Глава 42

Жду не дождусь, когда сумею отсюда уехать. Да, здесь роскошные обои, стильная мебель, отлично спланированные дорогим дизайнером помещения.

Персонал приветлив и услужлив, но повсюду витает неуловимый запах больницы. Мимо проходит девушка из моей группы, у нее в руках флакон антисептика.

Резко отодвигаюсь. Как меня достала эта юдоль печали!

За последние несколько недель мне пришлось освоить науку разговоров о чувствах; Том из шкуры лез, доказывая мне, что это совсем не то же самое, что разговоры о мыслях.

Сегодня у меня в программе и то и другое. Мы обсуждаем Ноя. Я признаюсь, что глубина потрясения от его смерти удивила даже меня самого. При мысли о том, как могли бы сложиться наши отношения, будь я рядом, до сих пор становится не по себе. Но меня в его жизни не было! Это нечестно. А если я позволю себе оплакивать сына, то распадусь на множество крохотных кусочков.

— Вы ведь уже понимаете, — говорит Том, — что если прятать свое горе, не давать ему выплеснуться наружу, то оно съест вас изнутри. Мы ведь уже касались этого, разговаривая о ваших родителях.

Быстро моргаю и выдаю:

— В истории с Ноем я позволил правде выйти наружу, поскольку должен был попытаться его спасти.

И что? Он все равно умер, брак с Бет развалился, скорее всего, окончательно, Мег мне больше не доверяет.

Все зря — аж зло берет. Если бы я мог видеть, как он растет, взрослеет… Тогда потери хотя бы имели смысл.

Том кивает, прикусив кончик ручки. Раздражающая привычка!

— Такое ощущение, что после нашего предыдущего разговора мой… монстр сорвался с поводка. Как я зол на родителей! Они просто выкинули на помойку собственную жизнь, решили, что невелика потеря, а Ной… — Я с трудом сглатываю. — Он очень хотел жить. Маленький мальчик, который мечтал стать летчиком.

Смотрю в окно. По-утреннему морозно, под ногами гуляющих хрустит лед, и только легкая занавеска укрывает кабинет от посторонних глаз.

— Это нечестно.

Том согласно кивает. Я хрипло добавляю:

— Он болел и все равно сопротивлялся смерти.

А мои родители…

— А вам не приходило в голову, что вашей матери просто не хватило сил сопротивляться? Вы упоминали, что у нее были резкие перепады настроения, от эйфории к отчаянию. В наши дни, вероятно, у нее диагностировали бы биполярное расстройство.

Полагаю, по моему лицу видно, что такой подход не приводит меня в восторг.

— Вы с готовностью осуждаете ее, но, возможно — возможно! — она просто больше не могла…

Огрызаюсь:

— Она тоже всегда с готовностью меня осуждала.

Том пожимает плечами:

— Маниакальная депрессия — безжалостное заболевание, почти неизлечимое и так же трудно выявляемое, как рак.

Я прикусываю язык, и его реплика повисает в воздухе.

Сама мысль, что мама не могла больше терпеть…

Но ведь Ной терпел! Она перестала петь… Я так давно принимаю в штыки любые оправдания поведению матери, что это стало второй натурой. Думать о ней в ином ключе трудно. В голову приходит Рози, потом Бет.— Надеюсь, Бет простит меня. Я принес ей много горя.

Том молчит, позволяя мне осмыслить сказанное, а затем спрашивает:

— Вы считаете, что отношения с женой не восстановить?

— Она хочет строить собственную жизнь, оставив позади и меня, и все мое вранье. — Я дергаю плечом.

— Я уговариваю ее дать мне еще один шанс. Пытаюсь уговорить. Я просил ее приехать сюда.

— Чтобы сказать ей… что?

— Здесь, в Рукери, я понял, почему все пошло кувырком.

История с Кирой… В то время мы с Мэттом строили бизнес. Мы жили в состоянии дикого финансового стресса — опасались, что в любой момент все рухнет и мы останемся ни с чем. Я никогда не рассказывал об этом Бет. Не рассказывал о том, что необходимость идти на работу вызывала у меня тошноту.

Я держал все в себе. И в конце концов я нашел способ снять стресс, не вовлекая в это жену. Я оберегал ее, оберегал нашу семейную жизнь, понимаете?

Том прикусывает ручку.

— Что? — спрашиваю я.

— То есть вы оправдываете свое поведение, поскольку нашли для него причины?

— Ему нет оправдания. Я лишь пытаюсь понять.

И объяснить. И попросить прощения… Возможно, даже простить самого себя.

Он улыбается:

— Замечательный план. Вы все записываете? Это помогает?

Я молча киваю.

— Сейчас у вас явно больше понимания происходящего, чем было неделю назад.

— Вчера вечером я хотел записать, что происходило в моей жизни, когда я встретил Эмму. Хотел понять логику. Не в поисках оправданий, а чтобы разобраться.

К тому моменту у нас с Бет не было физической близости уже несколько месяцев. Причина измены в другом — если вы в браке много лет, такое случается… Бизнес шел прекрасно, так что дело и не в нем. — Перевожу взгляд на Тома. — Но у Бена были проблемы…

Лицо Тома бесстрастно. Его работа предполагает некоторую сдержанность в проявлении чувств, но обычно по выражению его глаз можно судить, что он думает.

— Я заботился о нем всю жизнь. А тут… Он только-только порвал с женщиной. Они были вместе долгое время, а она оказалась бесплодной. Из-за этого все пошло кувырком, я…

— Вы не смогли ничего исправить.

— Именно. Я должен был позаботиться о нем и не смог. Я вкладывал в обследования и лечение деньги, пытался поддержать его морально, но стресс только усиливался. В конце концов они разошлись, Бен на год уехал за границу.

Том что-то черкает у себя в блокноте. Хорошо бы он поднял голову, посмотрел на меня и сказал, что я рассуждаю правильно. Что дело не только в том, что я подонок, разрушивший любимую семью.

— Эмма возникла сразу после того, как у Бена все покатилось к черту. Возможно, я просто ищу оправдание.

Мне следовало остановиться, пока не стало поздно.

— Когда приезжает Бет?

— Завтра вечером.

— Вы пробовали ей писать? Иногда, если излагать на бумаге…

— Пробовал. — Не хочу даже вспоминать, какую гигантскую лавину сорвало с места это письмо. — Бет не любит писем. Она предпочитает общаться глаза в глаза. И не стесняется в выражениях.

— Вы пойдете на групповую терапию?

— Нет. Посмотрю в комнате кино. Самому не верится, что можно так уставать от разговоров.

— Вы по-прежнему каждый день бегаете?

Киваю. Здесь такой хороший грунт, что я ежедневно пробегаю несколько миль.

Том встает. Мы впервые просидели так долго.

Обычно я выползаю отсюда минут на пять раньше срока.

— Смотрите ваш фильм, Адам. — Он собирает записи. — Возьмите перерыв. Вы это заслужили.

Сегодня вечером мне захотелось пройтись, почувствовать уколы морозного воздуха.

На скамье, где я обычно разминаюсь, сидит Рози.

— Позволишь?

— Садись, — говорит она. — Не настучишь на меня? — В ее руке зажата сигарета.

— Знаешь, меня по-всякому называли, только не стукачом… — Я присаживаюсь рядом и плотнее заматываю шарф. — Холодно.

Она кивает.

Кошусь на ее напряженный профиль.

— Что-то случилось? Я тебя раньше здесь не видел.

— Да нет. Скучно.

— Твоя правда, здесь тоскливо. Сплошное копание в себе, а выхода нет.

— Есть. — Она указывает на трехметровую стену, виднеющуюся за деревьями.

— Рози, мы ведь здесь добровольно. Зачем такие страсти? Можно спокойно уйти через вестибюль.

Она издает хриплый смешок и, помолчав, говорит:

— Знаю. Том целый час пытался мне объяснить, что я всегда иду по пути наибольшего сопротивления.

Если из точки А в точку Б есть хорошая прямая дорога, я, разумеется, попрусь вкруговую через точки С и Д.

— Том, да? Мистер Бежевый? Он, вообще-то, ничего.

— «Бежевый»? — Она сует сигарету в рот. — А что, мне нравится.

Я не спрашиваю, как она ухитрилась добыть здесь сигареты. Кутаюсь в куртку.

— Ты в самом деле не замерзла?

— Я не чувствую холода. Не чувствую, и точка.

Конец маршрута. — Она смеется собственной, понятной только ей шутке. — Адам, а ты по-прежнему любишь жену? Ее зовут Бет, верно? — Лихо она меняет тему. — Любишь, хотя и безответно?

Я задумываюсь.

— Не совсем так. Если спросить Бет, любит ли она меня до сих пор, она бы сказала «да». Но ее доверие ко мне исчезло и вряд ли восстановится. Она постоянно будет ожидать от меня обмана.

— Тогда тебе придется ее отпустить.

Я снова вздрагиваю. Эта маленькая, похожая на птицу девушка, в два раза моложе меня, что-то советует?— Возможно.

— В таких делах не может быть никаких «возможно ». — Рози тушит окурок о подошву модного ботинка. Она смотрит прямо мне в глаза, поднимает ладони к лицу и делает жест, будто отпускает на волю птицу. Достает из кармана джинсовой куртки пачку сигарет и протягивает мне.

— Нет. Нет, спасибо. — Я встаю. — Ты идешь?

Я замерз.

— А мне нормально. Посижу еще.

— Ну, как хочешь… — Я разматываю свой длинный шарф в стиле «Доктора Кто» и протягиваю ей. — Возьми. Хоть голова будет в тепле.

Она удивленно улыбается и гладит шарф, словно радуясь его мягкому прикосновению.

— Спасибо.

Я ухожу, однако сердце остается с ней — с этим взрослым ребенком, которого ошеломила даже такая мелочь, даже такая немудреная забота.

У себя в комнате включаю «Крепкий орешек-4».

Хочу прополоскать мозг жестким боевиком: ничего, кроме погонь, взрывов и перестрелок крутых харизматичных мачо.

Выхожу, только когда гонг сзывает к обеду. Еще два дня потерпеть такую кормежку — и я отсюда уеду.

И первое, что сделаю, — пойду в «Макдоналдс».

Поздно. Я лежу в постели. Как там оказался, не помню. Лежу вытянувшись, совершенно неподвижно, руки по швам, одеяло под подбородок. Здесь по ночам царит какая-то неестественная тишина. Телефонные звонки, болтовня медсестер, голоса докторов, громыхание посуды и ведер — всего этого словно нет. Такое ощущение, что люди и вещи тут абсолютно беззвучны.

Вскакиваю и начинаю поспешно одеваться. Вещей с собой я почти не брал, поэтому несколько минут — и сумка собрана.

У стойки администратора меня пытаются остановить, просят подождать хотя бы до утра. Я непреклонен.

М не здесь делать нечего. Магия этого места сработала, и я в себе разобрался. Теперь пора уезжать. Я не могу и не буду больше ждать. Стоит мне остаться, я начну анализировать и этот свой порыв, что означает очередную отсрочку.

Нужно немедленно ощутить запах внешнего мира.

Посмаковать его, вдохнув во всю силу легких, и порадоваться возможности дышать. Никаких вопросов.

Никаких рефлексий по поводу того, как влечет меня смерть. Нужно вернуться в собственную жизнь — ведь жизнь драгоценна и безжалостно коротка.

Рози нашли примерно в шесть вечера, как раз когда Брюс Уиллис совершал очередной подвиг. Она воспользовалась моим шарфом. Возможно, говоря о способе побега, она указывала не на стену. Возможно, речь шла о деревьях. Я не спросил тогда — и никогда уже не узнаю. Полиция забрала мой шарф как улику.

Рози оставила записку. Не знаю, что там, но надеюсь, тем, кому Рози, возможно, была дорога в течение своей короткой жизни, станет легче от ее прочтения.

 

Глава 43

Я — в своем собственном доме. Только что ушли грузчики, и я стою посреди горы коробок и полного бардака, но это мои коробки и мой бардак. Адам уже позвонил и меня поздравил. Довольно странно, но мило.

Мне не пришлось ехать к нему в Рукери: он покинул лечебницу на несколько дней раньше срока и, похоже, очень этому рад.

Провожу ладонью по каминной полке. Вчера приходили уборщики, и, не считая грязи, которую я с переездом натащила, вокруг ни пятнышка. Мой камин…

В своей комнате разбирает вещи Мег. Сбылась ее мечта — она сумела побороть тоску и искренне полюбила новый кров.

Я закрываю глаза и думаю о прежнем доме. Мне даже в голову не приходило, что в один непрекрасный день придется оттуда уехать. Сейчас Адам вместе с Жилем решают там последние практические вопросы.

Бродит, наверное, по комнатам, касается стен, вспоминает… Он сказал, что хочет бросить последний взгляд — и только потом отдать ключи. Я пригласила его забежать на бокал вина, хотя бог знает, где я возьму бокалы.

Наверху что-то глухо стучит.

Несусь по лестнице и распахиваю дверь в комнату дочери.

— Что тут такое?

Она уже собрала кровать и теперь застилает ее новым льняным бельем, купленным сегодня утром.

В изголовье кровати — маленькие фонарики. Мег зажгла их, и — вуаля! — Рождество в феврале.

Она улыбается и, как ребенок, хлопает в ладоши.

Обнимаю дочь.

— У тебя тут уютно. Позже заглянет папа. Накроем стол или для угощений пока не время?

Мег пожимает плечами и устраивается рядом с кроватью на полу.

— Мужчин надо кормить.

— Тогда не отвлекайся. — Я киваю на еще не распакованные коробки с одеждой. — Я займусь кухней.

Может, найду тарелки и стаканы. Тебе здесь места хватит?

Смотрю на двухстворчатый встроенный шкаф.

Слезы по сравнению с тем, что у нее было в старом доме.— Мама! Иди, разбирай посуду и не дергайся. — Мег смотрит на меня снизу вверх. — Мне здесь нравится.

Мы еще сделаем из этой хибары дом.

Я иду вниз, спотыкаюсь в прихожей о коробку и вслух чертыхаюсь. Первое бранное слово в новом доме, и произнесла его я. Аза Зель в восторге. Она очнулась от дремы, пришла в боевой задор и зудит, что-де дом слишком мал, я совсем съехала, что Ион, не Джон, Роупер разобьет мне сердце, что Бен и Карен ни за что не уживутся и что Адам не настолько пришел в норму, как хочет всем показать.

Надеюсь, я не пожалею о своем приглашении.

Адам производит впечатление здорового человека.

Бен утверждает, что он здоров, Мэтт говорит, он набросился на работу, а Мег, чьему мнению я доверяю больше всего, утверждает, будто отец готов начать новую жизнь. Что страшного в бутерброде и бокале шампанского?

В первой же коробке нахожу набор бокалов для шампанского — прошлогодний подарок Карен мне на день рождения. Я попросила их с Беном сегодня не приходить. Они придут завтра. Мне клятвенно обещано, что до их ухода все вещи будут на своих местах и нигде не останется ни единой картонки.

Дверной звонок заливается так, что слышно на весь дом. Я подпрыгиваю.

На секунду замираю. Потом до меня доходит, что это такое. Детская песенка в хоровом исполнении.

Я морщусь — звонок придется менять.

Открываю дверь. Со мной радостно здоровается незнакомец в фартуке.

— С новосельем! — Он сует мне в руки громадную плетеную корзину. — Распишитесь, пожалуйста.

Вот здесь.

Стараюсь не расхохотаться, ставлю корзину у лестницы и беру приборчик для цифровой подписи.

— Приятного праздника! — ревет он.

Я вытягиваю из-под красной ленты карточку.

МОЕЙ ЛЮБИМОЙ КЛИЕНТКЕ, КОТОРАЯ СКОРО МЕНЯ ОБОГАТИТ. ЧТО, РАЗУМЕЕТСЯ, ОЗНАЧАЕТ, ЧТО САМА ОНА СТАНЕТ ЕЩЕ БОГАЧЕ. В США ФИЛЬМ ВЫЙДЕТ НА ЭКРАНЫ ШЕСТНАДЦАТОГО МАЯ. А ЧЕРЕЗ ДВЕ НЕДЕЛИ У НАС. ЖДАТЬ СОВСЕМ НЕДОЛГО. НА ТВОЕЙ ДВЕРИ ПОЯВИТСЯ НАДПИСЬ: «Я — ЗНАМЕНИТОСТЬ», И ТЕБЕ ПРИДЕТСЯ ЧУДАЧИТЬ ПО-ЗВЕЗДНОМУ. А ПОКА — ПРИЯТНОГО НОВОСЕЛЬЯ.

С ЛЮБОВЬЮ И ТЫСЯЧЕЙ ПОЦЕЛУЕВ, ДЖОШ.

Стоя на пороге дома, начинаю приплясывать.

— От кого это? — кричит Мег.

— От Джоша, от кого же еще?

Любуюсь роскошным подарочным набором от «Фортнум энд Мейсон», затаскиваю корзину в кухню и ставлю рядом с коробками. На столе уже навалена целая гора. Я освобождаю место и убираю купленный ранее набор сандвичей. Теперь бутылке вина, сиротливо стоявшей в холодильнике, будет не так одиноко.

Обещаю себе: в следующий раз, когда доберусь до магазина, куплю что-нибудь более полезное для желудка.

Вручную ополаскиваю найденные бокалы, ставлю сушиться на дубовую рабочую поверхность. Она не гранитная — зато моя собственная.

Звонит Жиль: все подписано. Приехали Эллиоты, новые хозяева дома, и он передал им ключи. Адам только что ушел и скоро должен добраться до нас.

Жиль — счастливая находка, мне очень с ним повезло.

Он стал отличным коллегой и — поскольку мы решили, что никакого романа не будет, — настоящим другом.

Через несколько минут дверной звонок заливается снова. Спешу через прихожую к выходу, вытирая руки о джинсы, и открываю дверь.

— Привет, Адам.

Он стоит на пороге с бутылкой шампанского и открыткой.

Приглашаю его в дом, получаю поцелуй в щеку. Грохочут шаги: по лестнице несется Мег.

— Папа! — Она бросается ему в объятия. Я удивлена, но Адам воспринимает это как должное, обняв Мег так крепко, что у нее краснеет лицо. — Как я рада, что ты пришел! — Она тянет его за собой. — И выглядишь отлично.

— Спасибо, Тыковка. Вот, значит, где вы обосновались.

— Его глаза скользят по тесной прихожей, в сторону лестничной площадки.

— Проходи.

Мы втроем направляемся в кухню.

— Ух ты, Бет, здорово, правда.

Я стараюсь не подавать вида, слежу за лицом. Его комментарии такие… правильные, что трудно сдержать улыбку. Впрочем, он говорит от всей души. Поэтому я улыбаюсь, благодарю, протягиваю им с Мег по бокалу и прошу его откупорить принесенную бутылку.

Адам просит разрешения посмотреть весь дом, и Мег утаскивает его на экскурсию.

— Подожду вас здесь, — говорю я, сдвигая коробки, чтобы можно было разместиться у кухонного стола втроем. Стол обнаружен мной в витрине секонд-хенда на Хай-стрит: столешница отделана точь-в-точь так же, как рабочая поверхность.

Вот получу гонорар за песню и все здесь сменю.

Качаю головой — опять расстроилась. Стоило в мое новое жилище прийти Адаму, как я сразу начала во всем сомневаться.

Внезапно они с Мег оказываются рядом, придвигают к столу стулья. Мег доливает себе вина, бокал Адама по-прежнему почти полон. Из их болтовни ясно, что они недавно виделись.

— Замечательно, Бет. — Адам касается моей руки. — Действительно, совсем рядом с Вейбриджем.

Наведете порядок, и все будет замечательно.

Я вижу: сказано искренне. Он прекрасно выглядит, но разве это Адам? Никаких ехидных комментариев.

Выдавливаю улыбку и быстро прихожу к выводу: Адам старается проявлять дружелюбие, а вот моя внутренняя диверсантка что-то ожила и брыкается.

— Рада, что тебе нравится. Сад видел?

Он кивает:

— Глянул сверху. Маленький, но отлично спланированный.

С таким ты управишься.

— Мама грозится выращивать овощи, — ухмыляется Мег. Мы все хохочем: возиться с растениями я стану только под дулом пистолета, давно известно.

— Что ты думаешь о дяде Бене и Карен, папа?

— Они оба без ума влюблены. Пусть будут счастливы.

Он поднимает свой по-прежнему полный бокал, и мы с Мег следуем его примеру.

— Дата уже назначена? — Мег показывает на бутылку, но я прикрываю свой бокал ладонью. Слишком много дел. Сейчас выпью — и вместо работы потянет в сон. Так что никакой выпивки, хотя бы пока не соберу свою новую кровать.

— Я с ними еще не разговаривал, но, думаю, скоро. Чего ждать? Вероятно, сразу, как только подберут новое жилье. Только сначала Бену надо продать свою квартиру.

— Бен продает квартиру?!

— Ну да. На прошлой неделе выставил на продажу, и уже есть предложение. Скоро там пустят новую ветку железной дороги, и его квартира уйдет влет. Мег задает очевидный вопрос:

— Папа, а ты?

Он улыбается:

— Пока не знаю. Чего я уж точно не буду делать, так это дергаться. Деньги приготовлены, как только возникнет что-то подходящее, я съеду.

Я тереблю прядку волос.

— Будешь искать в наших краях? Хочешь, я посмотрю в окрестностях?

— Пока не знаю. Представь, я почти созрел предложить Жилю деньги и выкупить наш дом. Минутный порыв. А потом понял, как глупо: семейный дом, а останусь жить в нем я один.

Мег явно ошарашена.

— Ладно, хватит об этом. — Адам встает. — Кровати надо занести наверх. Позволь, я помогу Мег?

А ты пока наведешь порядок здесь. У меня есть еще час.

Я молча киваю. Адам потащит наверх мою новую кровать? Нашу старую я отправила на склад, пусть сам с ней разбирается.

— Спасибо, — бормочу я.

Они уходят.

Достаю телефон.

— Привет, — звучит в трубке, — как у вас там?

Я ужасно рада слышать его голос. Стараюсь говорить тише:

— Все хорошо, разбираемся.

— Ты просила меня не приходить. Может, все-таки стоит? Я с удовольствием помог бы.

Адам наверху собирает мою кровать, а мы с Ионом в это время наводим уют на кухне? Нет, не пойдет.

— Не надо, спасибо. И Мег здесь.

Мы оба сошлись на том, что не следует предавать огласке факт, что мы встречаемся, даже нашим детям пока говорить не надо. Мег к этому не готова. У Иона взрослые приемные дети, которые живут отдельно, но он тоже не хочет спешить.

— Ладно. Так мы завтра обедаем?

Не очень понимаю, как мне удастся ускользнуть из дома, когда здесь будут Карен с Беном. Впрочем, что-нибудь придумаю.

— Жду с нетерпением. До завтра?

Отключаю звонок и вижу Адама: он сидит в прихожей, прислонившись спиной к стене.

— Не хотел мешать, — говорит он, уставившись в ковер. — Где ящик с инструментами? Мне нужна отвертка.

..

Ну, конечно, ему нужна отвертка. Ящик с инструментами.

Само собой.

Я показываю в угол кухни.

— Все нормально, Бет. Правда.

Он подходит, распахивает объятия и вопросительно наклоняет голову: ну, как ты? Я делаю шаг вперед, прижимаюсь к нему. Когда Адам обнимал меня последний раз? Не могу вспомнить. На глаза наворачиваются слезы. Кольцо его рук.. так привычно, так естественно… так больно. Наши тела словно вымерены искусным мастером, настолько точно совпадают линии и изгибы.

— Все хорошо. Я желаю тебе счастья. Нам всем нужно жить дальше.

Я стою, уткнувшись в его джемпер, с трудом сглатываю, чтобы не заплакать. Пахнет бергамотом — как от прежнего Адама. В голове всплывают воспоминания о том письме в чемодане. Бен должен узнать правду. Надо бы поговорить об этом, но ужасно не хочется размыкать объятия.

— Я не спрашивала тебя о Рукери. — Чувствую его размеренное дыхание.

— Да, неприятно было… но необходимо. — Адам меняет тему: — Не стану спрашивать, кто он. Главное, убедись сначала, что он — твой человек.

И прежде чем я успеваю отреагировать, Адам берет мой подбородок и приподнимает. Я на секунду замираю.

Его губы касаются моих. Только на миг. Я даже не уверена, что этот поцелуй вообще был.

— Убедись, что он — твой человек, — повторяет Адам и отпускает меня. Поднимает коробку с инструментами и выходит. Мысли о Бене, о письмах, обо всем, кроме поцелуя, вылетают из головы.

Когда через некоторое время он прощается, мое настроение совершает крен: от невероятного волнения к полной растерянности.

Мег — она помогает мне на кухне — спрашивает:

— Что-то ты притихла после папиного ухода. Расстроилась?

— Просто устала… Все это изматывает.

— А по-моему, забавно. Когда он вел себя как придурок, мы психовали, но беспокоились за него.

Когда он стал вести себя как раньше, мы все равно беспокоимся.

— Он рассказывал тебе про Рукери? — Так я пытаюсь выяснить, когда они последний раз виделись.

— Практически нет. Я не хотела совать в это нос.

Просто обрадовалась, что он вернулся. — Мег обводит комнату взглядом. — Мам, ты все правильно сделала.

Благодаря тебе мы можем жить дальше. Ты всегда была стойкой.

Я разражаюсь слезами. Второй член семейства Холл обнимает меня сегодня в моей новой кухне.

— Надо поесть, — наконец говорит дочь. — Мы забыли покормить папу. Я такая голодная!

Она раскладывает бутерброды. Заваривает чай — откуда-то знает, что алкоголь я больше не пью. Протягивает мне кружку:

— Зеленый. Не понимаю, как ты можешь его пить.

— Тебе бы тоже неплохо.

— Нет уж, пей сама. — Она кривится. — Это для людей среднего возраста, нуждающихся в дополнительном антиоксиданте.

Средний возраст. Ах ты, поганка!

Мег смотрит на меня.

— Может, в этом и была папочкина проблема.

Мало пил зеленого чая.

Я улыбаюсь:

— Хорошо, что ты здесь, дорогая.

— А где мне еще быть?

Она могла быть где угодно, мы обе это знаем, — но решила провести день со мной. Что бы ни случилось у нас с Адамом, Мег вела себя безупречно. Останется ли она такой же замечательной и понимающей дочерью после знакомства с Ионом, новым приятелем своей стойкой матери?

 

Глава 44

Если Бен еще раз извинится, я дам ему в глаз. Утро субботы, мы наводим порядок на могиле родителей, высаживаем цветы. Ярко-желтые нарциссы и побеги форзиции резко и пьяняще пахнут весной.

— Мне очень неловко, — снова говорит он, утрамбовывая компост. Вокруг — люди, у многих головы опущены: видно, их потери совсем свежи. Некоторые кивают нам и улыбаются, проходя мимо: у этих боль утраты прошла.

— Брось. — Все, мое терпение кончилось. — Это твоя квартира, ты имеешь полное право ее продать.

Попробуй только отказаться от такого предложения!

Я говорю искренне. Ему прислали запрос на цену, и сделку надо завершить в течение двух недель. Следует уцепиться за этот шанс и с визгом мчаться вперед.

— А как же ты?

— А я найду что-нибудь еще! Завтра смотрю неплохую квартирку. На реке, возле Фулема.

— Ух! — Бен широко улыбается. Его вера, что старший брат — несокрушимый охотник за жильем, видна невооруженным глазом. — Покупка или аренда?

— Покупка. Рынок лихорадит. С арендой только деньги терять.

И почему я не говорю ему, что ничего еще не решил?

Это и вправду замечательная квартира: прекрасный вид на Темзу, куда лучше, чем из окон квартиры Бена. И я могу позволить себе такую трату, только вот готов ли я к этому? Готов ли приобрести «холостяцкое гнездышко» для средних лет мужчины?

— Возьмешь с собой?

— Если соберусь покупать. Последнее, что мне надо, — твои уговоры. Тебе, видите ли, неловко! — Я закатываю глаза и корчу унылую физиономию, давая понять брату, что шучу.

— Мы так и не поговорили про Рукери, — произносит он, запихивая в последний горшок слишком много земли.

— Да не о чем там говорить.

Бен смотрит на могилу.

— А их самоубийство? Ты так и не сказал Бет?

По-моему, скрывать от нее факты — твоя вторая натура.

Я горько усмехаюсь.

— Ты зря просиживаешь штаны в бухгалтерском кресле. В Рукери тебя оторвали бы с руками и ногами.

— Наклоняюсь, помогаю ему расставить горшки. — Помнишь, как мама пела?

Он поднимает лицо к небу, прикрывает глаза, словно перебирая воспоминания.

— Когда я был маленьким, пела, да. Без конца, всегда и везде.

— А потом перестала. — Бен опускает голову и морщится. — Я никогда даже не думал об этом.

— До меня дошло, когда я о ней говорил. — Колеблюсь, не желая сболтнуть лишнего. — Я много о ней говорил.

— В следующий раз возьми меня с собой. Я расскажу про папеньку, мне много есть чего рассказать, на несколько сеансов хватит, и у твоего психотерапевта сложится полная картина. Один братец поливает дерьмом мать, второй — отца.

Меня настораживает злость в его голосе.

— А что там с папенькой? — Я стараюсь свести все к шутке.

Бен стоит, скрестив длинные руки.

— Как ты думаешь, Адам, почему я никогда сюда не приходил? А если по-честному, то и сейчас не хожу, разве только с тобой.

Пожимаю плечами:

— Я думал, тебе плевать, как они умерли.

— Вообще-то, да. Однако на отца я злюсь сильнее.

Что-то всегда подсказывало мне: мама душевно больна. Я и тогда замечал в ней тягу к саморазрушению. Но отец… Почему так поступил мужчина с двумя детьми, которые в нем нуждались?

У меня перехватывает дыхание.

— Ты так и не показал мне письмо.

Его слова пронзают стылый февральский воздух, словно ледяная игла.

— Ты тогда был…

— Мне бы хотелось все-таки его прочитать.

— Конечно.

Надеюсь, он забудет о своей просьбе. А я, как же я-то забыл о письме в суете переезда?

— Не знаю… — Бен собирает садовые инструменты.

— Может, лучше это не ворошить.

— Возможно.

Произнесенное слово повисает между нами.

— Он никогда меня не любил.

Трясу головой:

— Нет, Бен, это неправда! С чего ты взял?

— Адам, я уже давно не сопливый пацан! Не надо больше защищать меня от прогнивших гробов!

Надо. Надо. Надо.

— По правде говоря, мама испортила тебе и детство, и юность. Ты у нее вечно был во всем виноват.

А папенька испортил жизнь мне. Только он действовал куда тоньше. Меня он отправлял на экскурсии с классом, а тебя брал с собой. Мне было так фигово, когда вы втроем уехали на озеро Лох-Несс. — Бен швыряет лопатку, стаскивает с руки перчатку и встает. — Прости, тебе и без того досталось. Почему я сюда не прихожу? Вот поэтому. Я подожду в машине.

Смотрю ему в спину. Бен уходит размашистым шагом.

— Он поймет, — прикрыв глаза, шепчу я родителям.

— Надеюсь, я тоже.

Провожу пальцами по могильной плите, собираю инвентарь и компост в пластиковый мешок и направляюсь за братом, отчаянно злясь на себя.

Надо понять, простить и принять. Себя и их. Другого пути нет.

Бен, сгорбившись, сидит на пассажирском сиденье.

И моя решимость исчезает. Сумею ли я прийти сюда вновь?

Мег шагает рядом со мной. После визита на кладбище прошло два дня, и мы с ней гуляем по Кингстон-парку. Повсюду снуют велосипедисты, прохаживаются пары, носятся дети и собаки. Вдалеке под кроной деревьев укрылись олени. На небе собираются грозовые тучи.

— Похоже, скоро польет, надо возвращаться к машине.

Начинает моросить. Мег прерывает молчание:

— Пришло письмо. От Киры, для меня. Она отправила его маме на адрес агентства недвижимости.

Я молчу. Мег продолжает, только заняв место в машине и застегнув ремень безопасности.

— Просто она снова хотела поблагодарить меня за попытку…

Я потерял семью, побывал в психушке, осмыслил самоубийство родителей. Однако при упоминании о Ное у меня по-прежнему возникает горький ком в горле. С трудом сглатываю.

— Хорошее письмо. — Мег тянется через сиденье и обнимает меня. — Ну, где та квартира?

— В пятнадцати минутах, если нет пробок.

— Надо было поближе ко мне.

— Это лишь на несколько месяцев. Ты получишь степень — и все, свобода. Уже думала, чем займешься?

Я включаю зажигание и поворачиваю в сторону Фулэма.

Мег поднимает высокий воротник.

— Не хочу думать! Не хочу быть взрослой!

Посмеиваюсь:

— Твоя правда. Вот уж точно никакого удовольствия.

Вечером в воскресенье я сижу над бумагами. Прочитать все, что требуется по работе, вечно не хватает времени. Поток бумаг бесконечен. Телевизор с отключенным звуком показывает «Десятичасовые новости ». На самой вершине горы документов — распечатка письма от Мэтта: требуется моя подпись под сметой расходов на аренду помещения в Нью-Йорке.

Пока я распутывал узлы в хитросплетениях собственной жизни, Мэтт строил империю, и наша давняя мечта об американском филиале фирмы наконец близка к реальности.

Список расходов огромен. Ниже прописаны варианты, как покрыть затраты, с точностью до пенни.

Мой партнер — сокровище. Открываю смартфон и посылаю ему сообщение из двух слов: «Ты — сокровище ». И рисую смайлик.

Откидываюсь на стуле, потираю переносицу. Бумаги соскальзывают с колен на диван. Сегодня был отличный день. Я погулял с Мег, послал запрос на приобретение трехкомнатных апартаментов в новом, только что возведенном доме с видом на Темзу, в Фулеме.

Квартира еще не отделана и потому выглядит не особо заманчиво, но Мег заверила меня, что поможет превратить ее в дом. Единственная проблема в том, что из квартиры Бена мне придется уехать уже на следующей неделе, а новое жилье будет готово не раньше чем через шесть недель.

На ум приходит Бет. Мы договорились встретиться с ней у складской ячейки, снятой для хранения вещей. В моей голове зреет мысль, и чем дальше, тем больше она мне нравится. Встаю и включаю чайник.

Снимаю очки, тру глаза. Может получиться. Я смогу ее вернуть. Если я поживу вместе с ней, в ее доме хотя бы несколько недель, то смогу ее вернуть. Смогу показать ей, что я изменился. Что я не тот самовлюбленный тип, которого она знала. Она еще спросит меня, куда исчез прежний Адам Холл. Возможно, даже признается, что скучала по нему, чуть-чуть. И может, снова меня полюбит.

 

Глава 45

Я зову с собой Карен. Мег пойти не может, а одной мне страшновато. Джош, как всегда меряя шагами комнату, звонит администратору, Мелани, и просит ее принести для Карен чая. Подруга не в настроении, жалуется на плохое самочувствие, на то, что мысль о кофе вызывает отвращение, и всю дорогу ноет насчет толкотни в метро.

На низеньком столе — как обычно, поднос с пирожными.

Какими-то новыми, таких я у Джоша еще не видела.

— Ну, что, начнем?

Джош наконец усаживается напротив нас, кладет айпад на стол рядом с пирожными. Передо мной — чашка крепкой арабики, перед Карен — мятный чай.

— Кому-то что-нибудь еще нужно?

Карен пинает меня под столом. Она неравнодушна к американскому акценту.

— Джош, успокойся уже, а? Не дергайся и покажи запись. — Я нервничаю даже больше, чем он. — Поклянись, что ты еще не смотрел?

Он бросает на меня свирепый взгляд, словно хочет сказать: «Да разве бы я так психовал, если бы уже посмотрел?» Наклоняется к ноутбуку и щелкает по ссылке, которую прислали из Лос-Анджелеса.

Секунда — и мы видим фрагмент фильма. Вступает музыка, и комнату наполняет мягкий голос Мери Ли Гарсиа. Я узнаю свою мелодию, слышу написанные мной слова. Нью-Йорк, Музей современного искусства. В зале на скамье сидит женщина, ждет возлюбленного. И знает, что он не придет. Она смотрит на «Водяные лилии» Клода Моне. На глазах — слезы. Вспышка воспоминаний — недавно они были вместе.

Я сижу, замерев. Что будет дальше? Джош прижал руку к губам.

Карен стискивает мою руку. Я поворачиваюсь к ней и вижу, что она плачет. А ведь Карен никогда не плачет. Никогда.

— Так и бывает, — шепчет она. — Именно так и бывает.

— Чертовски верно, — соглашается Джош, и вот уже мы все хохочем. Карен просто чувствует мою реакцию.

А я-то знаю, что мой воспитанный и тактичный агент со Среднего Запада никогда не ругается.

Он озабоченно заглядывает мне в глаза, ожидая подтверждения:

— Здорово, правда же?

— Здорово. — Я испытываю радость и тревогу одновременно.

Понимаю: это мгновение неповторимо, так не будет больше никогда. — У Мери Ли голос изумительно ложится на мелодию. Хорошо, что она согласилась.

— Через десять дней выйдет сингл, а после июньской премьеры — альбом с саундтреком, — говорит Джош.

Я открываю рот, но он предостерегающе поднимает ладонь:

— Не волнуйся, твой суперагент уже обо всем позаботился.

Ты разбогатеешь, девочка. — Он потирает руки, как мультяшный злодей-ростовщик.

— …и куплю себе на кухню гранитную столешницу.

— Да хоть карьер гранитный покупай! — фыркает он.

— …и переделаю гараж в студию! — Меня несет.

— Можешь просто выкупить свой старый дом.

Назло Адаму. Хотя, как ни странно, мы должны сказать ему «спасибо».

Полагаю, выражение моего лица демонстрирует, что я по этому поводу думаю.

— Если бы он вел себя достойно, ты, скорее всего, никогда не написала бы такую песню.

Карен молчит. Поворачиваюсь к ней за поддержкой и вижу, как ее начинает неудержимо рвать прямо на пирожные.

— О господи! Мелани! — истерически вопит мертвенно-бледный Джош.

Я помогаю Карен подняться. Она позеленела, смотрит виновато.

— Кофе вызывает отвращение, в толпе дискомфорт, рвет при виде пирожных… — Загибаю пальцы. — Когда ты собиралась мне сказать?

— Как только ты пригласила бы меня поесть, — всхлипывает она. — Боже, мне так стыдно! Простите.

— Бен знает?

— Да, мы точно выяснили в пятницу.

— Какой срок?

— Примерно шесть недель.

Джош на заднем плане ахает. Мелани приносит бумажные полотенца и пакет для мусора, я начинаю наводить порядок. По лицам Мелани и Джоша видно, что к столику с рвотой они не подойдут даже под пистолетом.

У Джоша на лице гримаса отвращения.

— Принесите освежитель воздуха, Мелани.

Джош, открой окно.

Я сгребаю все со стола и заталкиваю в пакет. Протягиваю Мелани. Она держит пакет перед собой на вытянутых руках, будто гранату. Карен заторможенно наблюдает.

— Извините, — повторяет она.

Я хихикаю:

— Привыкай, золотце. Извиняться придется часто. У тебя впереди брак и материнство. Ладно, давай отвезем тебя домой. Никаких автобусов, только такси. — Я подталкиваю ее к выходу. — Отправишь мне ссылку, Джош? И прости за пирожные. — Останавливаюсь и целую его в обе щеки. — Просто нет слов. Ты «наилучшайший» агент во всем мире!

Он краснеет от удовольствия.

— А то! Да и ты ничего так. — И целует меня в ответ. — Ссылку отправлю, не переживай. И позаботься о нашей мамочке.

На улице идет дождь, а я без зонта. Ухитряюсь поймать такси и загрузить Карен на заднее сиденье.

— Поезжай домой. Отдохни, расслабься. Никакой работы. — Беру ее руки в свои. — Мои поздравления.

Это фантастическая новость. Вы оба молодцы.

Карен растерянно кивает, называет таксисту адрес, и машина трогается. Я стою под дождем на углу где-то в Сохо. Смотрю на небо и улыбаюсь.

У Карен с Беном будет ребенок. Моя песня звучит в фильме. Мне хочется радоваться и танцевать на тротуаре, как Джин Келли в фильме «Поющие под дождем ». Вместо того чтобы спуститься в подземку, останавливаю такси. Черт, теперь мне многое по карману!

Прошу водителя отвезти меня в Уондсуэрт, к складскому комплексу, где мы встречаемся с бывшим мужем.

— Боже. — Адам смотрит на оставшуюся мебель.

— Боже… — И запускает пальцы в шевелюру. — Вещи, среди которых мы жили, — на складе. Так странно.

Я киваю. Странно и больно. Мы стоим здесь, как потерянные, и смотрим на ряды шкафов и стульев, гору коробок, картины. Обломки распавшегося брака.

На глаза внезапно наворачиваются слезы, я сдерживаю рыдание и только тихо шмыгаю. Адам берет меня за руку и шепчет:

— Все будет хорошо.

О чем это он?

— Забери, что нужно. А остальное потом отдадим благотворительным организациям.

Собственные слова потрясают меня до глубины души: неужели такое количество наших общих воспоминаний будет выброшено всего лишь из-за недостатка места? Я впервые жалею, что мы продали старый дом.

Адам словно читает мои мысли:

— Что сделано, то сделано.

Он отпускает мою руку и подходит к чемодану.

Я сразу вспоминаю: это чемодан из чулана рядом со студией, именно в нем хранятся все подарки для Ноя и… Адам замирает и только смотрит, не в силах прикоснуться.

— Думаю, ты заглядывала внутрь?

— Да .

Он поворачивается ко мне:

— Теперь ты меня ненавидишь? За то, что скрывал все это от тебя?

— Нет, Адам. — Я качаю головой и сажусь на плетеный садовый стул. — Были моменты, когда я думала, что ненавижу. Я ненавижу то, что ты сделал, — что ты врал и изменял, что ты был слабым, что у тебя недоставало храбрости сказать все прямо и честно. Но тебя — тебя — я не ненавижу.

Он присаживается на чемодан Ноя.

— Должно быть, тебе достался более опытный психотерапевт, нежели мой Том. — Адам передергивает плечом. — Поскольку сам себя я ненавижу до сих пор.— А смысл? Легче ведь не станет.

Он глубоко вздыхает:

— Я хотел тебе рассказать. В самом начале, сразу, как только мне сообщила Кира. Когда мы ходили на консультацию, помнишь?

Я молча киваю.

— Но не сумел. Ты простила мне связь с Кирой.

Простила, даже продолжала любить, и я не сумел. Боялся все разрушить.

С ужасом вижу, что он начинает плакать. Стучит по чемодану, словно там спрятано нечто страшное.

Я замираю, что-то подсказывает: не мешай ему.

— Как вышло, что ты полюбила меня, Бет? Почему ты меня полюбила?

От его взгляда сердце обливается кровью. Напротив сидит мужчина, которого я любила всегда. Он плачет, ему плохо, он нуждается в утешении и любви.

А я застыла, как истукан, на старом выщербленном садовом стуле.

— Можешь не верить, но тебя всегда было легко любить.

Он качает головой:

— Им не хватило для меня любви. Получается, что тебе тоже.

Я сразу понимаю, о чем он говорит.

— Ты ведь прочитала то письмо… Мои родители любили друг друга сильнее, чем меня или Бена. Если верить Тому, я затаил обиду и нес ее все эти годы. — Адам саркастически усмехается. — Чистая правда, Шерлок. Капец, какая чистая. Они бросили меня, теперь и ты бросаешь.

И смотрит мне в глаза.

Останавливаю его. Подхожу, беру за руку.

— Я любила тебя всем сердцем. Я любила наш общий дом, жизнь, которую мы построили вместе. — Сжимаю зубы так, что они начинают ныть. — Я любила каждый твой жест, цвет твоих волос, запах твоей кожи, твой смех — все! Это ты бросил меня, Адам.

Вопрос, как сильно я тебя люблю и люблю ли вообще, никогда не возникал. Вопрос в том, как ты любил в ответ. Ты всегда думал сначала о себе.

Он опускает голову, вытирает слезы и смотрит в бетонный пол.

Крепко сжимаю его руку.

— Теперь я поняла. Зная то, что я знаю сейчас, поняла. Родители бросили вас на произвол судьбы.

Может показаться, они никогда вас не любили, но я уверена, это не так. Любили. Любили, как умели.

Ия. . . я очень тебя любила. И хочу, чтобы ты это знал. С чего я решила рассказать Адаму, насколько сильно его любила? Из жалости?

— Тайны и обман, — шепчет он. — Нас с тобой убили тайны и обман. Я любил тебя больше всех в жизни. — Его губы дрожат. — Я не прошу прощения, но этот урок я усвоил. — И он повторяет: — Тайны и обман.

— Адам, а Бен знает?

Он так сильно трясет головой, что я за него пугаюсь.— Ты не считаешь, что он должен знать?

— О боже, нет!

— Скажи ему. Он давно не мальчишка.

— Если бы отец хотел, чтобы Бен знал, то попросил бы меня ему рассказать. Да и подходящего момента не было.

— Твоему отцу не следовало взваливать на тебя эту ношу. Ты должен ему сказать. Карен ждет ребенка.

Они ждут ребенка. — Колеблюсь, но все-таки добавляю:

— А что, если у них когда-нибудь возникнет та же проблема, что и у Киры?

Адам медленно кивает. Время показать брату прощальное письмо отца наступило. Я кладу руку ему на плечо, крепко сжимаю, словно хочу отогреть.

— Все будет хорошо.

— Нет, — говорит он. — Не будет. Смотри, вокруг нас обломки прежней жизни. Я эгоистичный дурак, теперь надо собрать эти обломки, схватить тебя и умолять еще об одном шансе. Прошу тебя: всего один шанс. Я докажу, что изменился.

— Адам…

— Только не говори, что больше не любишь меня.

Пожалуйста, не произноси этих слов.

Смотрю ему в глаза.

— Ты уже не мой человек, Адам. Я тобой переболела.

Ты сражаешься за свое счастье, но твое счастье и мое — они теперь разные. Мне нужен кто-то, кто будет любить меня полностью, целиком.

— Я люблю. Я любил. Я изменился. Там, в Рукери… Я говорил тебе о Рози? Рози, бедняжка…

Его начинает трясти. Без остановки. Он дрожит и плачет, и все, что я могу, — обнять его крепко и держать.

Поднимаю взгляд к небесам. Пора заканчивать эту историю.

 

Глава 46

— Ты уверен? — Бет решила отвезти меня на своей машине и теперь говорит, не отрывая взгляда от лобового стекла.

— Ты могла не ехать. Я должен поговорить с ним сам. — Это лукавство. Без нее мне сейчас не обойтись. Дрожь прошла, но я сомневаюсь, что смогу вести машину. — Ты права. Он… они должны знать правду.

— Я пойду с тобой. — Она будто уговаривает себя. — Если ты не против, конечно.

— Да… пожалуйста.

Бен сжимает в руке прочитанное письмо.

— Так… — произносит он, наконец положив лист на журнальный столик, вокруг которого мы вчетвером разместились.

Карен мало похожа на себя: лицо приобрело восковую бледность, глаза, обычно яркие и широко распахнутые, сейчас тонут в темных кругах. Кожа в пятнах, тусклые волосы. Она похудела, что — учитывая рост и сложение — ей страшно не идет.

— Можно мне?

Бен кивает:

— Прочти вслух.

Он сидит на диване, закрыв глаза.

Карен начинает читать:

Адам, я знаю, ты найдешь нас и это письмо. Мне очень жаль, что тебе это предстоит. Вечером я о т правился спать и обнаружил, что мама уже остыла.

Она выпила полный флакон своих таблеток. Я обнимал ее, пытался отогреть — бесполезно. Я полночи думал, что делать; если говорить честно, выбора нет.

Я не смогу без нее жить. Просто не смогу. Вы с Беном уже взрослые, у вас все сложится хорошо.

Несколько дней назад она точно выяснила, что Бен не мой сын.

Карен умолкает и прижимает руку к сердцу. Ищет руку Бена — и только потом продолжает:

Бен оказался в больнице с пневмонией, ему делали анализы. И я заставил маму сравнить группу крови — мою и его. И теперь точно знаю то, что, кажется, знал всегда.

Это я заставил ее и подтолкнул к краю. Жить с этим я не смогу.

Мне жаль, Адам. Надеюсь, у тебя хватит стойкости. Поступай с этой информацией, как сочтешь нужным. Расскажешь ты ему или нет — решай сам. Но, прошу тебя, позаботься о нем. И о себе.

Папа.

— Так, — снова говорит Бен. — Вполне ожидаемо.

Только непонятно, почему ты мне раньше не рассказал.

— Когда они умерли, тебе было так плохо… Ты решил, что они нас бросили. Я правда хотел тебе рассказать, но подходящего случая не было.

— Боже, Адам, двадцать лет…

Перебиваю его:

— А когда следовало рассказать, Бен? Когда ты поступал в университет? Или, может, когда ты провалил на первом курсе итоговый экзамен? А выпускные экзамены — ты тот год хорошо помнишь? Или потом, когда тебя дважды увольняли с работы? Или когда ты жил с Элизой — шесть лет! — и вы так мечтали зачать ребенка?

Бен молчит, Карен только крепче стискивает его руку.— Господи, Бен! Меня часто обвиняют в том, что я поступаю эгоистично. А здесь? Я ничего не выиграл, я только берег тебя. Не хотел причинять боль.

— Ты знаешь, кто мой настоящий отец?

— Нет. Не знаю.

Люк Скайуокер и Дарт Вейдер. У меня даже ладони вспотели.

Карен бросает взгляд на Бет и предлагает сделать кофе, они уходят на кухню. Мы с Беном остаемся вдвоем, поглощенные одними и теми же мыслями.

Тишина в комнате становится буквально осязаемой.

Когда вносят кофе, брат нарушает молчание:

— Почему сейчас?

Бросаю взгляд на Бет.

— Это я попросила, — говорит она. — Если бы он не рассказал сегодня, то уже никогда не решился бы.

Лицо Карен искажено мукой.

— Бен, ты терзался все эти годы. — От ее слов у меня перехватывает горло. — Я только недавно это поняла. Возможно, теперь…

— И еще, — Бет обращается к Бену, — у вас будет ребенок. Что, если, не дай бог, возникнет такая же ситуация, как у Киры Пью? Что, если вам нужно будет знать точно?

— Мне неизвестно, кто твой отец, Бен. — Теперь мой черед горбиться и опускать голову. — Но если ты когда-нибудь решишь это выяснить, я знаю, с чего начать поиск.

— Расскажи, — просит Бен. — Прямо сейчас.

Он снова закрывает глаза. Карен крепко его обнимает.

Я вспоминаю случай, когда вернулся из колледжа и обнаружил в комнате у матери любовника. А еще, до того, я видел их в городе в кафе. Мужчина был тот же. Он и в доме у нас бывал — старый школьный друг родителей, мы никогда не знали фамилию, только имя — Дейв.

Все это я рассказываю Бену.

— Так.. — произносит он, выслушав.

— Мы пойдем. — Я поднимаюсь, Бет тоже встает. — Уже поздно. — Встречаюсь с ним взглядом.

— Вам с Карен есть о чем поговорить. Мне жаль.

Бен обнимает меня.

— Нет. Это мне жаль. Что они сделали — с тобой, со мной, с нами…

Я возражаю:

— Слабые и небезгрешные люди. Наверное, они хотели как лучше.

Карен бессознательно прикрывает ладонями живот.

— Бет говорит, ты плохо себя чувствуешь. Через несколько недель все изменится.

— А еще через несколько недель, — она тоже поднимается, — меня разнесет как бочку.

Бен, успокаивая, притягивает ее к себе и поворачивается ко мне:

— Я знаю, ты все время старался меня защищать, ограждать от тревог. Так вот, с этой минуты я официально тебя освобождаю.

Мы быстро прощаемся: все, что требовалось, сказано.

Уже в машине Бет спрашивает меня, чего я хочу.

Пожимаю плечами. Что она имеет в виду?

— Тебя довезти до склада? Пересядешь в свою машину.

Или поедешь к нам, гостевая комната готова.

Тогда утром я доброшу тебя до твоего автомобиля.

Разве есть выбор? Десять тридцать вечера. И вот я пью шоколад в кухне нового дома Бет.

— Надо поесть. Я за весь день съела только полбулочки.

Пока ты умывался, разморозила запеканку.

Она в плите.

В морозилке всегда полно еды. Как всегда у Бет.

Раньше она тоже замораживала все, что оставалось из приготовленного. Чаще всего лазанью.

— Запеканка, не лазанья? — спрашиваю я.

Она кривится.

— Я больше никогда не буду ее готовить.

Пиликает телефон. Бет пришло сообщение.

— Я не нарушаю твоих планов?

Она качает головой, но я вижу — это не так.

— Ты никогда не умела врать. В отличие от меня.

— Ладно, у меня были планы… ничего, перенесу.

— Свидание?

Она колеблется, потом молча кивает.

— Прости. Я испортил тебе вечер.

— Ничего страшного. — Бет касается моей ладони и идет к плите. — Договоримся на другое время.

— У тебя с ним серьезно? — Может, она снова солжет?

— Пока не знаю. Он прекрасный человек, добрый, искренний. Мы ладим.

Мою грудь будто сжало тисками.

— Расскажи про него.

— Нет. — Бет присаживается к столу. — Сегодня мы говорим о тебе. Все, о чем не договорили в Рукери.

Если ты готов.

Я молчу.

— Когда мы в следующий раз пересечемся? А сейчас вечер вполне подходящий.

— Я хочу тебя вернуть. Вот и весь мой монолог.

Бет сидит рядом, спрятав подбородок в ладони.

Мне хочется ее поцеловать, снова почувствовать вкус ее губ… Я жду ответа.

— Этого не будет, Адам.

— Из-за того мужчины?

Она вздыхает:

— При чем здесь он? Дело в нас с тобой. Мы с тобой — это Шалтай-Болтай, разбитое яйцо. И вся королевская конница…

— Я ошибался, Бет.

— Кто такая Рози?

— Девушка из Рукери. Просто молодая девушка, которую я там встретил.

Бет меняется в лице.

— У вас с ней…

— Господи, нет! Она ровесница Мег. Мы вместе ходили на групповую терапию. Ее изнасиловал отец.

— Ох!

— Прекрасная, мудрая старая душа в почти детском теле, понимаешь?

Бет кивает.

— Она покончила с собой. Повесилась на моем шарфе. На том, что ты подарила мне несколько лет назад на Рождество. Я дал ей шарф, чтобы она согрелась.

Бет снова охает.

— Да. Ко мне липнут все беды и смерти. Именно поэтому я и уехал оттуда раньше.

Она идет к холодильнику, наливает два бокала вина. Один протягивает мне.

— А что говорит полиция?

— Рози оставила записку, так что сомнений нет.

Шарф мне до сих пор не вернули.

Бет делает глоток.

— Когда ты приехал из Рукери, то казался таким…

целостным. Хоть ты вернулся на несколько дней раньше, я не сомневалась, что тебе там помогли.

— Помогли. Я уехал наутро после того, как обнаружили Рози. Том еще год заставил бы меня это анализировать.

Пришлось сбежать оттуда.

Она снова идет к плите. У нас дома плита была больше. Бет открывает духовку, достает запеканку, ставит на стол.

— Не трогай пока, горячая.

Сидя над исходящей паром сковородой, мы молчим.

Я первым нарушаю молчание:

— Так что работа над собой мне еще предстоит.

— Мне жаль.

— Ты не виновата. Ни в чем.

— Я понимаю, но все равно чертовски жаль.

— Да .

— У тебя все наладится.

Я глажу ее по щеке. В памяти вспышкой проносится картина. Я принес ей в студию кофе. Она, как на жердочке, сидит на рабочем стуле; оба монитора включены, экраны светятся. На Бет наушники. Она, сама того не сознавая, довольно громко напевает — с закрытыми глазами, отбивая такт рукой…

— У меня, не у нас? Ты хочешь сказать, что шансов нет?

— Нет.

Она плачет. Накрывает мою руку своей.

— Бет, не надо. У меня все будет хорошо. Не так, как было бы с тобой, — так, как может быть хорошо без тебя. Но я справлюсь.

Не могу отвести глаз от прекрасного лица моей жены. Не могу выносить мысль, что кто-то другой будет так же смотреть, будет ее касаться. Я готов собрать всю королевскую конницу и доказывать, что она ошибается. Но, вероятно, она все-таки права.

Все сказано.

Странное ощущение: просыпаться одному на узкой кровати — в доме Бет. Странное ощущение:

ехать в ее машине до склада в Уондсуэрте. Однако груз почти не давит на плечи — а почему, я не знаю.

В офисе я с головой окунаюсь в работу. Мэтт прислал десять резюме претендентов на место в американском филиале. К файлу прикреплена записка: «Решить как можно скорее!»

В полдень я с удивлением сталкиваюсь в коридоре с братом. Первая мысль: мне это снится. Потом вспоминаю, что он ведет для нас и судебную бухгалтерию.

— Привет, Адам, как дела? — У него измученный вид, под глазами темные круги.

Обнимаю его.

— Нормально. А у тебя? Ты вообще спал?

Он уверяет, что спал, и заговаривает о работе.

Словно вчерашнего вечера не было.

Я знаю Бена. Ему требуется время, чтобы переварить новую информацию. Поэтому я терпеливо слушаю про бухгалтерские проблемы, а потом смотрю на часы и извиняюсь. Пора на пробежку.

— Все собрал? — спрашивает он.

Улыбаюсь и киваю. Ему незачем знать, что я еще и не начал паковать вещи, которые мне нужно вывезти из его квартиры. Ему незачем знать, что с Фулэмом ничего не вышло. Получив мою заявку, в агентстве потребовали от меня слишком много личных данных, и я не стал перезванивать.

Ничего этого я Бену не говорю. Иду в конференц-зал. Сюда придут братья Гренджеры — и еще двое, которым братья порекомендовали нашу фирму.

Им позарез требуется помощь в Нью-Йорке.

Все это производит ощущение полного хаоса, но я, как ни странно, спокоен. Еще утром, лежа в гостевой комнате дома Бет, я знал, как сложится эта мозаика.

Видел новый узор. Он несовершенен, он далек от того идеала, в котором мы с Бет существуем рядом — медленно, но уверенно из «рядом» создавая «вместе».

Сегодня утром я понял, что любить Бет — значит ее отпустить. Спасибо тебе, Рози Блумфилд, спасибо за твою мудрость.

Нажимаю на ручку двери в конференц-зал и уже знаю, что предложу сейчас: не надо никаких резюме, не надо искать новых сотрудников. Я убью одним выстрелом сразу нескольких зайцев. Я поеду в Нью-Йорк сам.

 

Глава 47

У меня все хорошо. И у Мег. И у Йона. Карен плохо, но ей тоже хорошо. Хорошо и Бену. Адаму…

нормально. «Распадаюсь» разлетается по сети. Мой сайт, если верить Бизону, едва выдерживает нагрузку.

С продюсерами согласован выход сингла: «Хорошо» в исполнении Мери Ли Гарсиа. На мой счет в банке сегодня упали деньги, о которых я и мечтать не могла.

Все отлично.

Хотя на самом деле все не так. Меня преследует дурное предчувствие, от которого я не могу избавиться.

С той самой ночи, которую здесь провел Адам.

Мне страшно: я снова пустила его в свое личное пространство, и он как-то ухитрился остаться. А прежде, до той ночи, его здесь не было.

Включаю чайник. Руки перебирают лежащие на столе буклеты.

Их вчера принес Ион — разные варианты обустройства сада. А еще мне нужна музыкальная студия — дополнительная постройка, которая не разрушит окружающий ландшафт.

Таким образом я сохраняю гараж. Жиль одобряет: если дом придется продавать, гараж — дополнительный плюс. Поэтому я решила, что буду делать студию отдельно.

Рассматриваю предложенные проекты. Пожалуй, вот этот.

Наливаю кипяток в две чашки и иду наверх. Ион по-прежнему в постели, повернувшись к окну. В моей постели, в моей спальне, в моем доме. Лучи света проникают сквозь щель в шторах. Я этого терпеть не могу, а ему нравится.

Ставлю чашки, наклоняюсь и целую его:

— Ион, чай.

Он берет мою руку и целует. Не открывая глаз, бормочет:

— Спасибо.

Я уже знаю: окончательно он проснется через несколько минут и не будет злиться, что чай остыл. Он все равно его выпьет. Он все равно мне улыбнется.

Мы лишь несколько недель просыпаемся в одной постели, а я уже все знаю.

Присаживаюсь со своей стороны кровати, подгребаю подушки и делаю глоток. Через несколько минут я пойду в душ и постараюсь смыть с себя гадкое чувство.

Прошлой ночью, когда мы с Ионом занимались любовью, я представила, что со мной Адам. И сейчас мне от этого очень плохо. Если бы я по-прежнему посещала сеансы у доктора Каролины Гетенберг, хватило бы мне решимости ей признаться? Что бы я сказала?

«Сегодня ночью я занималась любовью со своим мужчиной и представила на его месте Адама. Не Джонни Деппа. Не Брэда Питта. Адама».

Пью остывающий чай, слушаю тихое похрапывание Иона, нежно глажу его по спине. Он чуть шевелится.

Мне не видно его лица, но на нем наверняка легкая улыбка, еле заметный изгиб губ. У него прекрасный рот: губы пухлые, как лук Амура. За такой рот любая женщина пошла бы на преступление. Мне нравится, когда он меня целует. Это не те поцелуи, от которых плавишься, и не такие, как у Пинка, — умереть прямо здесь и сейчас, — они нежные, любящие и…

Стоя под душем, веду беседу с Азой Зель и Бабушкой.

В этот раз Аза пытается меня убедить, а не орет в ухо, как обычно. Она спрашивает, хочу ли я, чтобы в моей жизни были любовь и нежность. Бабушка ее перебивает.

Она говорит мне: чего тебе точно не нужно в жизни, так это Адама.

Она непреклонна. Она предлагает мне вспомнить, как было больно, когда он меня предавал. Будет так же, говорит Бабушка, точно будет. Я замираю под горячими струями. Потом разминаю руки, ноги, пальцы.

Тихо напеваю, слушая голоса, звучащие в голове. Первый раунд за Бабушкой.

Накрутив на голову полотенце и накинув халат, иду вниз. Сегодня суббота. Ион, надо понимать, решил выспаться. Любуюсь садом и вспоминаю, как мы жили в старом доме. Мне жаль Адама. Он не отпускает мои мысли с прошлой недели, с разговора с Беном.

Двадцать лет назад в их семье произошла трагедия.

Но ведь она не имеет ко мне никакого отношения! Не имеет? Тогда почему мне так жалко Адама? И все равно я не могу позволить ему занимать место в моих мыслях, которые сейчас принадлежат Иону. Или Джонни Деппу. Или Брэду Питту.

Тру закрытые глаза. Я хочу, чтобы Адам убрался из моей головы, однако отдаю себе отчет, что вряд ли мое желание исполнится. Он всегда будет маячить на заднем плане, наблюдая. И скорее всего, я ему это позволю, поскольку любила его слишком сильно и слишком долго. И люблю по-прежнему. Да, я люблю этого мужчину. Не так, как раньше, но совсем избавиться от чувства я не в силах. Не могу регулировать уровень любви, как воду в душе, закручивая и откручивая кран.

Я улыбаюсь, а Бабушка и Аза подвигаются и дают ему войти. Я их успокаиваю: он тут ненадолго. Пожалуйста, пока он здесь, не обижайте его.

Готовя себе вторую за утро чашку чая, начинаю планировать, как должна выглядеть моя студия. Делаю несколько глотков и бегу наверх. Скидываю с головы полотенце, перегибаюсь через Иона и щекочу мокрыми волосами его лицо.

— Простынешь, — бормочет он и распахивает на мне халат. Позволяю ткани соскользнуть и пристраиваюсь с ним рядом. — Доброе утро, Бет Великолепная.

Как мы себя чувствуем?

Я хихикаю. Однажды я рассказала ему про Азу и Бабушку, и теперь, обращаясь ко мне, он говорит «мы». Если бы Йон только знал, что теперь нас четверо.

Надеюсь, Адам здесь все-таки ненадолго. А сейчас я наслаждаюсь объятиями этого мужчины. Никакого другого. Именно этого. Йона, не Джона, Роупера.

Рассудок берет верх только через два часа. В метафорическом смысле я изгнала мужа из постели и позволила ему сидеть у меня в голове под надежным надзором.

Тогда почему, едва в телефоне звучит его голос, живот скручивает, а сердце начинает ныть?

Он что-то говорит. Приводит какие-то соображения, и я со всем согласна. Я знаю это, потому что киваю, а он знать не может, поскольку голос у меня пропал.

— Бет, ты там?

— Да .

— Ты молчишь.

— Я сбита с толку. Две недели назад ты покупал квартиру в Фулэме, а сегодня уезжаешь в Нью-Йорк.

Йон поднимает голову от газеты.

— Адам? — шепотом спрашивает он.

Я киваю.

— Пожалуй, так будет лучше всего, я ведь объяснял.

И потом, это ведь не навсегда. Все налажу — полгода, год, — а там посмотрим. Кто знает?

— Кто знает? — повторяю я.

— Так что ты думаешь?

Мне хочется фыркнуть от смеха, но я сдерживаюсь.

Он спрашивает мое мнение. Сейчас.

— Делай, как считаешь нужным. Мег будет скучать.

Мы обе будем скучать.

Он вздыхает:

— И я, по вам обеим. Очень. В общем, через пять дней улетаю.

— Так скоро?

— А какой смысл тянуть? И квартиру Бена нужно освобождать, и человек в Нью-Йорке нужен срочно.

Почему не я?

— А где ты будешь там жить?

— Сначала в отеле, пока разберусь с работой и офисом, потом найду квартиру. Слушай, я хочу устроить ужин. Прощальный. Ты, я, Мег, Джек, Бен и Карен. Еще Сибил, если она пойдет. Как насчет завтрашнего вечера, ты свободна?

Кошусь на Йона, который делает вид, что не слушает.— Свободна. Сообщи, где и во сколько.

— Чуть позже сброшу тебе сообщение. Сначала надо поговорить с Беном.

— А с Мег?

— Я решил первой позвонить тебе.

Я молчу.

— Да, утром слышал по радио твою песню. «Распадаюсь»

— И как?

— Отлично! Прекрасные слова. Прекрасная песня. Ты чертовски заслуживаешь успеха, Бет, правда заслуживаешь.

— Спасибо.

— И конечно, ты не смогла бы прочувствовать все до печенок, не окажись я таким подонком. В некотором смысле я тоже тебе «помог».

Я так и вижу, как он ухмыляется.

— Джош сказал то же самое.

— Он прав. — В голосе Адама слышится улыбка.

Ион встает, собирает буклеты и переходит в гостиную.

Мы собирались сходить в салон, определиться с размерами.

— Мне надо идти, — говорю я. — Мы уходим.

Я знаю: единственное, что он услышал из сказанного, — слово «мы». И хорошо.

— Тогда до завтра. Как только поговорю с остальными, сообщу тебе время и место.

— Ладно, пока. — Замерев, смотрю на телефон.

Адам уезжает в Нью-Йорк. Жить. В Нью-Йорк.

— Если ты хочешь успеть сегодня на работу, надо поторопиться.

Ион сидит в кресле, уткнувшись в буклеты, и на меня не смотрит. Он прав. Мне надо подменить сегодня в офисе Стефани. И хотя я уже решила бросить работу в агентстве недвижимости и посвятить все время написанию песен, мне не по себе. Я буду очень скучать по Жилю и остальным.

Подтягиваю к себе ноутбук и открываю почтовый ящик. В «Черновиках» лежит заявление на увольнение, но я все не решаюсь его отослать. Палец медлит над кнопкой «Отправить». Все.

Адам. Уезжает. В Нью-Йорк.

— Да, — говорю я Йону. — Сейчас возьму пиджак.

Поднимаюсь наверх, останавливаюсь на лестничной площадке, прижимаю руку к груди. Адам уезжает в Нью-Йорк. Не в Фулэм. В Нью-Йорк.

Это немножко дальше.

Медленно выдыхаю. Он решил правильно. Так лучше для него. Смотрю через перила вниз, и Йон мне улыбается. Так лучше для всех нас.

«У Гвидо» — итальянский ресторанчик в Вейбридже. Здесь мы отметили много счастливых семейных праздников. Поэтому для прощального ужина я предпочла бы какое-нибудь другое место. Лучше бы Адам выбрал другой ресторан, с которого могли бы начаться новые воспоминания.

Последний раз я была здесь много месяцев назад с Мег, сразу после ухода Адама, и сейчас прошлое укутывает меня, словно старая кофта.

Остальные уже здесь. Расцеловав всех, усаживаюсь между мамой и Мег.

Напротив нас, почти прижавшись друг к другу, сидят Карен и Бен. Как любая ожидающая ребенка пара, они вызывают благоговение. Адам занял место рядом с Мег, по другую руку от которой сидит Джек.

Он разговаривает с Беном. Мег оживленно болтает с отцом про Нью-Йорк, про всякие магазины и гостиницы.

Она даже упомянула, что, возможно, поедет туда получать степень магистра.

Матушка сжимает мое колено.

— Смотри, они помирились.

Молча киваю, стараясь не думать о том, что Мег уедет.

Сегодня все много говорят. Я в основном молчу.

Мама рассказывает, что в сентябре снова пойдет учиться — получать базовую степень по оказанию психологической помощи. Адам перехватывает мой взгляд, и мы оба начинаем хохотать.

— Сейчас, Сибил? — Он никогда не называл мою маму «мамой», хотя она и просила. — Оказывать психологическую помощь? Сейчас?

Матушка понимает, что над ней подшучивают.

— Вот послушали бы вы меня, вы оба — как мать или как психолога, не важно. Смейтесь-смейтесь, но я хотела вас поддержать.

— Ты и так поддерживаешь меня, мама. — Я улыбаюсь.

— И меня, бабуля.

— И меня, Сибил, — признает Адам. — Если честно, даже когда я заслуживал порки, ты всегда относилась ко мне по-доброму. Так что спасибо тебе. Ион поднимает в ее честь бокал. Мама смущенно улыбается, затем переводит разговор на другую тему: спрашивает Карен, прекратилась ли у нее тошнота.

Именно в этот момент мне приносят спагетти с томатным соусом.

Чесночный хлеб, брускетта, три вида спагетти занимают весь центр стола, однако Карен достает из сумки маленький пшеничный хлебец.

— Простите, — шепчет она, — но так надежнее.

Я утешаю подругу:

— Пройдет! Все рано или поздно проходит. Или меняется.

Она усмехается:

— Да уж, ты у нас главный специалист по переменам.

— Угу.

Адам наполняет мой бокал и смотрит в глаза. Это ласковый, любящий взгляд, говорящий, что если я только захочу… Странно. Он уезжает.

Улыбаюсь в ответ и прошу извинения. Мне надо выйти.

В этом ресторане дамская комната совсем маленькая: две кабинки и раковина. Когда я вхожу, у раковины стоит женщина. Она поворачивается, и на ее лице появляется широкая улыбка:

— Бет, это ты? Я без очков.

Каролина выглядит роскошно. На ней облегающий черный комбинезон.

— Не переживай, — говорит она. — В зале я сделаю вид, что мы незнакомы… Ну, как ты? Как дела?

— Отлично. Я очень рада тебя видеть.

— Должна признаться, что следила за тобой в «Твиттере». Твоя песня… Я в восторге! Ты все-таки заткнула своего внутреннего диверсанта?

— Что ты, она вечно старается выбраться на свет.

Правда, я, кажется, нашла на нее управу.

Не могу не вспомнить нашу первую встречу. Свою панику, боль от предательства и страх.

— Как настроение?

— Лучше, гораздо лучше. Думаю, я снова обрела прежнюю Бет.

Каролина радостно улыбается:

— Здорово! А…

— Адам здесь; вся семья здесь.

Она нейтрально кивает, не понимая, как реагировать.

Он отец моего единственного ребенка, моя первая любовь. Конечно, он часть семьи.

— Мы не вместе, — поясняю я. — Много всего случилось, слишком много, чтобы… Но у нас отличные отношения, и мы оба стараемся жить дальше.

У меня другой мужчина.

— Неужели? — Каролина вот-вот пустится в пляс. — Замечательно!

— А Адам уезжает в Штаты. В Нью-Йорк, на этой неделе.

Она приподнимает бровь, но никак это не комментирует.

Мы обмениваемся еще парой слов. Каролина говорит, что ее двери всегда для меня открыты, и уходит. Я тоже возвращаюсь к столу. Занимаю свое место — и вдруг понимаю, что забыла посетить кабинку.

И ладно, мне хорошо и легко.

У меня новая жизнь и новый мужчина. И прекрасная семья, частью которой он, возможно, когда-нибудь станет. И когда-нибудь мы так же будем сидеть за круглым столом с ним, Беном и Карен. И их малышом.

А сейчас…

Я рада, что Адам уезжает. Так у нас с Ионом больше шансов стать единым целым.

Адам будет скучать, но он справится. Он недолго останется в одиночестве. Выживание заложено в каждом атоме его ДНК, а вот жизнь в одиночестве — нет. Я думаю, пройдет совсем немного времени, и во время очередного разговора он мне скажет: «Есть одна женщина, и…»