Прогулка от квартиры на Восточной Семьдесят седьмой улице до Западной Пятьдесят третьей занимает всего двадцать пять минут, но я беру такси. Влажная июльская жара душит, а поездка на такси означает, что рубашка хотя бы не прилипнет к спине.

Пять минут прогулки по центру, и я вхожу в стеклянные двери Музея современного искусства. Знакомой дорогой иду к импрессионистам, туда, где выставлены три работы Моне. Сажусь на скамью в центре зала. С нее открывается самый лучший вид на все три картины разом. Скамья может вместить нескольких человек, и бывали случаи, когда мне приходилось делить ее с такими же упрямцами, которые считали: да, лучший вид именно отсюда. Тогда я просто старался не обращать внимания. Это место, хотя и получившее известность благодаря фильму, я называю своим.

Сегодня я здесь один. И счастлив, что можно посидеть в тишине и покое. Вынимаю из кармана пиджака мобильник, набираю номер и жду. Я взял за правило звонить ей отсюда каждую третью субботу, в одиннадцать тридцать по Нью-Йорку, в шестнадцать тридцать по Гринвичу. Конечно, ей совсем не обязательно знать, откуда именно я звоню.

— Привет, — слышу радостный голос.

Она запыхалась, словно бежала. Мы болтаем: о Мег, о работе, о ее предстоящей поездке в Лос-Анджелес. Я шучу: поскольку она окажется на одном со мной континенте, мы можем расстараться и встретиться.

Она смеется: не проще ли тебе приехать в Лондон?

Я не настаиваю, поскольку уже знаю, что в Штаты с ней поедет Ион. Благая весть от Мег…

Она спрашивает, видел ли я уже фильм. Отвечаю: да, конечно. Ей незачем знать, что я посмотрел его дважды. Не отрываю взгляда от листьев на картине.

Клянусь, они движутся в такт колебаниям воды созданного Клодом Моне пруда. В тонах картины — зеленых, голубых, сиреневых — я вижу ее лицо.

Бет над чем-то смеется, возвращая меня в день нынешний, и я понимаю, что речь идет о Сибил, которая наконец открыла кабинет психологической помощи и демонстрирует собственный, нестандартный подход.

Я не могу не улыбаться: мне нравится звук этого смеха. Это то, по чему я ужасно тоскую.

Кто-то опускается на скамью рядом со мной, на самый краешек, словно не желая вторгаться в мое личное пространство. Немолодой мужчина; он вынимает из льняного пиджака ручку и маленький блокнот.

Намек для меня: пора. Мы болтаем больше пятнадцати минут, и я уже опаздываю.

Иду в ресторан «Терраса», надеясь, что сидеть буду за столиком внутри — на улице слишком жарко. Бет взахлеб рассказывает мне о Карен, которая сейчас на седьмом месяце и «размером с дом», а Бен похож на обожравшегося сливками кота.

Я вхожу в ресторан — и мне машут рукой.

Останавливаюсь, машу в ответ, поднимаю вверх растопыренную пятерню, давая знать, что освобожусь через пять минут.

— Как ты живешь? — спрашивает Бет. — Давай, ты уже там полгода, а я ни разу не спрашивала. Как у тебя дела?

Я понимаю: она хочет знать, одинок ли я по-прежнему или в моей жизни кто-то появился.

— Раз уж ты спросила, — говорю я Бет, — есть одна женщина…