Спустя два часа. Корабль.

Через поднебесье в облаках, как в пучинах морских плывёт огромный корабль — чудо из чудес ушедшей эпохи, возрождённое из обломков прошлого благодаря Империи и поставленное ей на службу. Отчасти он напоминает авианосец, только борт по краям усилен пузатыми двигателями, как и его корма, с которых линию чертит голубое пламя, несущее посудину вдаль. Его чёрный корпус блестит и переливается бликами, отражёнными от солнца, над которым тихо плывёт весь воздушный флот Рейха. Его палуба схожа с теми, что на авианосце, толь с неё могут стартовать и уместиться едва ли больше четверых истребителей, а вот рубка намного больше и величественнее, чем-то напоминания готическое строение, с устремлёнными крышами и такой же гротескной отделкой. Практически у грани бортов виднеются уставленные в небо чёрные стволы, и способные залить неприятеля зенитным и ракетным огнём.

Корабль продолжает свой безмятежный путь, давно покинув зону боевых действий, тихо и мирно пробираясь над земной твердью.

В каюте слишком безмолвно и молчаливо, только небольшое шипение и бурление устройства, схожего на капельницу, прерывает дух безмятежности, от потолка до пола накрывший комнату. На одноместной кровати, укрытой зелёной толстой простынёй, уложен парень, к правой руке которого тянутся прозрачные трубки и, завиваясь у конечности, впиваются под кожу острыми иглами. Из окна, которое у его головы, на измученное, покрытое царапинами и подтёками лицо, но отмытое от сажи льётся свет, и смотрят густые белоснежные облака. Его тело покрыто весьма обычными одеждами, которые сменили разбитую броню, лёгкими, чтобы не нести больше страшной боли — алая туника и невесомые штаны из фланели белой расцветки.

— А-а-ргх, — слабо, практически невесомым шёпотом сорвались слова пробуждения с уст парня, который поспешил открыть свинцовые веки, обратно стремящиеся захлопнуться.

Но сила воли сильнее желания продолжить сон и утонуть в объятиях Морфея. Первое, что смог различить парень, это как на него смотрит большое коричневое пятно, не различимое через пелену на глазах, но со временем оно обрело все присущие ему образы и контуры и стало видно, что это стенка, облицованная тёмно-коричневым дубом. Парень слегка приподнялся, и тупая отдалённая боль пронеслась по телу, проникла в каждую его часть, заставляя снова рухнуть на простыню и смять постель под собой, но, всё же попытавшись снова, подтаскивая себя локтями, он смог чуть приподняться и осмотреться. В его поле зрения попал большой шкаф, набитый снизу доверху книгу, поставленный у другой стенки, а после взгляд скользнул у окна и заприметил большой стол, на котором тень отбрасывает внушительный глобус и перо в чернильнице. Внезапно парень перевёл внимание от просмотра комнаты и уставился на скрипнувшую резную светлую дверь, которая резко распахнулась.

— Давай, усиль мощность! — крикнул куда-то за дверь вошедший человек и обратился к лежачему высоким мужским голосом. — Ох, я смотрю, ты очнулся, коммандер.

Данте прищурился, чтобы разглядеть. Это высокий стройный чисто выбритый мужчина, со светлым волосом, подстриженным под каре, разглядывающий парня янтарными глазами, на белки которых легло напряжение и они покрылись сетью алых капилляров, в тёмно-синем кителе с золотыми пуговицами, который накрывает такого же цвета брюки, прячущиеся под высокие сапоги, на которых можно увидеть отражение комнаты.

— Неплохо же тебя потрепало, коммандер.

— А вы…

— Да, — перебил мужчина парня, — я Деций Аристофан, но это официально, если. Так я просто Андреас. Капитан этого корабля и руковожу отдельной эскадрильей.

— Где…

— А ты на борту корабля «Весёлый Роджер». Понимаю, что это его не официальное название, но оно мне кажется более приемлемым, который молниеносно совершает разорительные набеги и так же стремительно скрывается. И прежде чем ты спросишь — да, тебя перевили из корабельного лазарета ко мне, когда более-менее подлатали.

— А…

— С девушкой и Прим-кастеляном всё в порядке, — прерывая вопрос, скорой речью ответил капитан и проследовал к кровати, на которую и присел рядом с парнем. — Мы их вытащили, как и тебя. Яго, вроде так зовут Прим-кастеляна, сейчас пишет рапорт, а Сериль, да вроде её имя, отогрелась и сейчас отдыхает.

— Ох, — бедственно выдохнул Данте и рухнул на кровать, ощутив как боль под действием препаратов сильно отступила, — сколько я здесь пролежал? Которое число?

— Да не долго, — капитан поднялся и проследовал к столу, и, отодвинув кресло с высокой спинкой, достал ручку в стиле пера и стал выводить латиницей буквы на бумаге. — Всего пару часов. Ещё немного и будем на оперативной базе в Балеарах, так что можешь отдыхать.

— Не могу…

— Почему? Это всё из-за той девушки?

— А откуда вы так решили?

— Первое впечатление, которое возникло у десанта, который вас спас это либо, что ты ей должен огромную сумму, либо, что у вас есть очень тесная связь, — при ответе Андреас слегка улыбнулся. — Так или иначе, они еле как её отцепили от тебя, когда твоё тело тащили в лазарет.

— Может и должен, — сквозь боль усмехнулся Данте, — а что вас привело в Град? Не думал вас увидеть здесь.

— «Весёлый Роджер» отправлен на проведение разведки, и для уничтожения остатка сил противовоздушной обороны. Мы зачистили Град от всякой защиты с неба и подняли тебя.

— К чему это?

— А ты сам-то не знаешь? Тяжёлая авиация нанесёт удар по Граду, после чего начнётся полномасштабное вторжение, — капитан, дописав, уцепился за край листа и положил его во внутрь стола, после чего Андреас обратился к коммандеру. — Данте, это всё, что я могу сказать тебе сейчас.

— Будем там строить «Новый Рейх»?

— А как же ещё, без него там совсем никак. Ещё пара десятков дней и все Пиренеи станут нашими, а затем и весь полуостров. Нечестивые приходы и капища язычников сменятся церквями Господа нашего, а их прогнившие элиты будут скинуты и их место займут слуги Имперор Магистратос.

— Как-то это не слишком похоже на изменения, — подметил Данте, — по крайней мере, народу там так не покажется.

— Не пойму тебя, а в чём схожесть? Капища ложных божеств, где лилась кровь обычных людей, которых приносили в жертву, будут поменяны на великолепные храмы, где человек будет защищён. Владельцы старого порядка — духовные гуру и магнаты, сэры и новая аристократия, растлители и насильники — их место заменит стальная рука Империи, её молот, который размозжит всю нечисть.

— Методами, — приподнялся Данте, пытаясь занять сидячее положение, — фанатичная вера и сильное тоталитарное правление и спайка вокруг единой идеи. Нет, не поймите не правильно, я не против этого, если это делается Рейхом, но ведь люди… они могут принять это как смену равного на равное.

— А что нам люди? Коммандер, ты не глупый человек и знаешь, что если дать полную волю народу и вечно прислушиваться к людским страстям и желаниям, то мы построим новый Содом, как было в эпоху прошлого, — затараторил капитан. — А методы? Они уже вкраплены в души людей, и без них не обойтись. Только Теократия использовала эту методу для ублажения кучки буржуев, а мы силой веры и тотальным подчинением построим новый мир, выкуем его в горниле войны.

— Вас бы в проповедники, — посмеялся Данте. — Конвунгар, если бы был, оценил ваши речи. Кстати, что с ним?

— Я думаю, ты и сам понимаешь. Не думаю, что из того гнилого дворца ещё выбрался кто-то, кроме вас.

— Он…

— Да, погиб, скорее всего. Единственное, что мы можем для него, так это помянуть в корабельной часовне. Да, он пошёл, по сути, на самоубийство, впрочем, это был его выбор.

— То есть? Он сам решился идти в эту мясорубку.

— Так то оно возможно и так, но всё же ему это посоветовал сам Император, а его мотивы, как сказано — заранее благородны.

— Но как так? Что бы одного из великих людей Рейха бросили как одного из рядовых агентов?

— Данте, мы — «Крестоносцы», не просто полководцы Канцлера, мы хоть и сражаемся за него, являемся символами старого мира, прошлого, которому нет упоминания в будущем. Мы лишь те немногие, единицы из сотен себе подобных, которые смогли подняться против гнилого бытия, но на этом наша миссия оканчивается.

— То есть, вы хотите сказать, что…

— Именно, Данте, мы уходим, один за другим и каждый по своей причине, как и было у Конвунгара.

— И почему же решился уйти господин Чжоу? — с давлением спросил Данте.

— Он потерял друга при битве за Флоренцию, вместе со всеми своими братьями по оружию и войсками. Как думаешь, что чувствует полководец, растерявший почти всех солдат? — Данте чуть припустил взгляд и Андреас договорил. — Вот именно. А Канцлер лишь подтолкнул его к исходу.

— И что мы тогда можем?

— Последнее, что мы можем, что сделают «Крестоносцы», так это принять участь и угаснуть, став историей, но прежде, когда наступит этот момент, мы сами будем творить историю. — И заметив укоризненный взгляд коммандера, капитан напористо продолжил. — И не нужно так смотреть, парень. Канцлер — мудрейший человек и он знает, что будущее творится только тогда, когда его отпустило прошлое, в тот момент, когда моменты прошлого выпустили человека для пути вперёд, и для этого нужно избавиться от всех обременяющих прогресс вещей, даже если эта «ненужная вещь» ты сам.

Данте примолк, смотря на капитана. В его взгляде нет страха или боли, только верность делу и беззаветная преданность Канцлеру. Он готов хоть сейчас уйти в безвестность, только чтобы будущее человечества вершилось без тормоза дальше. Он стирает с лёгкой руки такой анахронизм прошлого, как Теократия, но и сам считает себя пережитком прошлых дней. Такой человек вызывает странные ощущения у Данте, с одной стороны им охота восхищаться, а с другой накатывают волны негодования, от того, что человек за кресло перед ним готов без вопросов уйти с лица истории.

— Что теперь будет с городом?

— Он сгорит в огне, как Содом, как Гоморра, дождь из раскалённой серы падёт на него.

— Правильно, — грузно отчеканил Данте, — это единственно верное решение насчёт того проклятого места. Он не заслуживает снисхождения.

— А ведь Град изменил тебя, Данте Валерон, — с усмешкой подметил Андреас. — Теперь ты не тот, кем был до него, не юноша из Сиракузы-Сан-Флорен, чающий наступления благого мира для всех, — капитан поднялся и переместился к стеклянной дверце шкафа. — Теперь ты воин, не рыцарь, но паладин Императора, который не болеет от излишнего милосердствования и стремления спасти каждого.

— То есть? — строго нахмурился Данте, прижав ладонями простынь. — Я был… как…

— Нет, — капитан достал какую-то книгу, обтянутой синей обложкой и занял место рядом с Данте, — ты был привлечён к операции, потому что у нас очень мало агентов, а стремление Канцлера тебя… перековать это удачное обстоятельство.

— Ничего не понимаю, — растерянно твердит Данте и видит, как ему капитан протянул книгу и спросил. — Что это?

— «Учение Императора о милосердии». Прочитай это и ты поймёшь, что от тебя теперь требуется. Что касается Канцлера и тебя, не секрет, что после того, как ты убил Князя Сицилии, а затем спас его в ложе, у него появились на тебя планы. Какие, никто не знает, но отправить тебя в тот Град, было его идеей.

— Но почему? Если я, то к чему было моё участие?

— Главное, что ты должен был понять — излишнее милосердие, когда строится новый, лучший мир, губительно, — капитан отошёл и занял место за креслом. — Власть после великого разброда не строится на сострадании или жалости, к этой власти восходят силой оружия и огня, но не слезливыми мольбами и жалостливым сочувствием.

Эти слова только заставили обратиться Данте к мыслям. Он до сих пор не может понять, зачем его кидали в самое пекло, но он больше не чувствует сострадания к тем людям, против кого воевал. Нет, его душа ещё плачет по тем, кто страдает в жестокой агонии умирающего постапокалиптического мира и готов его опрокинуть, но вот того сочувствия, что пылало в нём раньше, больше не горит. Раньше Валерон стремился поскорее закончить боевые действия, чтобы выжило побольше обычных людей, но теперь он согласен с той возможностью, что огонь войны сожжёт всех кого нужно, чтобы спасти горсть праведников. А тем временем Андреас достал какую-то бумагу и стал читать с листа:

— Княжество Сицилия — убил Князя и едва не нарушил план Императора, по усмирению острова желая спасти людей в городе, Сардиния — отклонился от выполнения задачи, чтобы устранить угрозу для гражданских лиц и подставил фланг для атаки, — капитан с частичкой осуждения взглянул на Данте. — Мне продолжить? Не думаю. Скажи, Данте, ты сейчас увидел людей до того, как к ним пришла война, до того как у них появился шанс предать свою родину. В тебе возникает к ним сострадание? Они стремятся свергнуть кровососов, которые ими питаются?

В ответ Данте только молчит. Он безгласно соглашается с тем, что излишне стремился опекать людей, которых не знает, что его милосердие и жалость над обычными людьми в войне за новое будущее это не то что бы плохо, сколько нежелательно. Сначала — боевая задача, а затем остальные. И тем более, для парня стало ясно, что в глазах обычных людей они не более чем слуги нового режима, выступая за которых можно спастись от грядущих чисток или даже возвысится.

— Вот именно. Они будут молчать, и подчиняться до тех пор, пока не придут слуги Императора с новым законом и новой верой, но они должны увидеть, как старый мир сгорает в огне, как он ложится под лезвие секиры палача. Каждый должен зреть, что Империя строится не для них, а для общего блага и для грядущих поколений, которые не будут помнить кризисных времён, а до тех пор у нас единственная миссия — поддерживать стальной порядок самыми жестокими, самыми безжалостными методами. А проявляя благости сострадания, Данте, ты ставишь под угрозу не только сами операции, но и принципы строительства Рейха. Только вера, только железо, только огонь.

— А Канцлер и его планы на меня, каким образом с этим связаны?

— Если тебе суждено занять место подле Императора или у святого престола, то ты должен отбросить всю мягкость, ибо она ослепляет. Для Рейха главное верность ему. Пристрастие к остальному только вредит отечеству, и когда ты будешь возведён в высшие ранги, должен запомнить, что только кнутом можно удержать страну от распада. А чтобы взяться за кнут, нужно откинуть всякую жалость к людям. Знаешь, — философски затянул Андреас, — я ловлю себя на мысли, что если «крестоносцы» — прошлое, то вы будущее Империи.

Андреас договорил, и только тишина норовила опуститься на сие место, как дверь, чуть скрипнув, отворилась, и человек в тёмно-синей форме вошёл в кабинет:

— Докладывайте.

— Господин…

Поднявшейся в знак протеста рукой Андреас остановил служивого человека и сам стал говорить:

— Не нужно, давай без господ.

— Товарищ капитан, наши силы авиации сообщают, что тактическая группа «Солнце» практически вышла на позицию, и они ждут только подтверждение для нанесения удара. Так же есть хорошая новость — возвращаются наши три тактических звена из Прованса. Республика уничтожена силами Императора и теперь нам на пиренейский фронт добросят новые подразделения.

— Вот это славно, — обрадовался капитан, — есть плохие новости?

— К сожалению, да. На юге наши агенты не смогли выполнить приказ, и Южный Халифат не удастся подвергнуть бомбардировке.

— Не хорошо…

— И, — стал заминаться воин, — не знаю, как сказать.

— Да говори уже.

— Там какая-то девушка просит доступ в вашу каюту, мотивируя это тем, что здесь присутствует знакомое ей лицо.

— При ней нет ничего запрещённого?

— Нет.

— Хорошо, пропусти её, — скрипя, согласился капитан и обратился к Данте. — Ну, вот, что это такое? Где дисциплина и подчинение, где уважение к слугам Рейха? Выкинул бы с парашютом из корабля.

Дверь опять распахнулась и в каюту прошла стройная фигура, облачённая в чёрные облегающие одежды из кожи, мягко ступая по ковру, она подошла к человеку, в руку которого впивается игла и присела рядышком с ним. С её уст трепетно сошёл один-единственный вопрос:

— Как ты себя чувствуешь, Данте?

Как только прекрасная особа с коротко подстриженным под каре, но пышным волосом, приблизилась к парню, его душа неожиданно для него самого окатилась приливом необычного чувства возвышенности и радости, а сердце наполнилось ощущением приятного содрогания. Он неподдельно рад её видеть целой и невредимой, во здравии и это после длительного пребывания на морозе, но больше всего счастья в нём воспылало от того, что Сериль здесь, рядом, пришла к нему. И только Данте собрался говорить, как его ответ прервался голосом Андреаса, взявшим оттенки грубости и строгости:

— Уважаемая Сериль Гарсиа, я попрошу вас быть короткой, мне с коммандером предстоит ещё много работы. А вы нас задерживаете.

— Хор-хорошо, — с ропотом ответила Сериль, зная, что не нужно перечить капитану корабля и могущественному человеку Империи.

Парень чуть поправил алую тунику и сам с небольшой дрожью в голосе обратил к девушке речь:

— Со мной всё в порядке, жить буду. Ты как? И почему ты оказалась у него? Как тебя угораздило попасть в лапы к Кумиру?

Лицо девушки одномоментно сделалось мрачнее грозовой тучи, а низкий, но не грубый, голос обременился тяжестью и оттенками горечи:

— Даже не знаю, как сказать, — начав говорить, печально опустила лик к полу Сериль, — когда мы ушли из дома, постарались уехать на машине, дороги оказались перекрыты, и нам пришлось идти пешком из него, туда, куда сказал ваш Юлий. Я… я… только на шаг отстала от них и вот уже мешок на голове и тряпка вонючая под носом. А когда я очнулась, уже была связана и прикована к плите. Это, так… страшно было. Меня мо-могли там убить и он соб-бирался это сд-сделать.

Сериль не выдерживает эмоционального напора и её светло-голубые глаза блеснули в свете, который сочится из окна, слабыми бликами, и они приложила два пальца, чтобы зажать слёзы. Решаясь успокоить девушку, Данте её обнимает левой рукой, и прижимает к себе, но на этот раз она не собирается выскальзывать, как тогда на рынке, Сериль в ответ на такой жест следует душевному устремлению и позволяет себе прижаться к парню и ощутить тепло, мирно ползущее по душе.

— Как твой отец? — роняет вопрос коммандер. — С ним всё нормально? Он выбрался из Града?

— Да, — на этот раз ответ доносится с большими оттенками радости в голосе. — Они покинули город. Я сними, только вот созванивалась, и он благодарит тебя, говорит, что по гроб жизни обязан тебе. И… я тоже, Данте, тоже тебя безмерно благодарю за сделанное. Без тебя… я бы…

— Ну, не вспоминай. Теперь всё будет хорошо.

Андреас поднялся с места и устремил взгляд далеко в окно, точно бы выискивая в облаках нечто интересное, но мгновенно уставился на двух человек, которые прижались друг к другу, и решил разогнать излишне «тёплую» обстановку:

— Данте, слышал последние новости?

— Какие?

— На Большой Конференции, собраний всех глав стран бывшей Испании провозгласили о создании Испанской Федерации. Теперь в неё войдут все страны, которые раньше составляли единое государство. Только жалко, что они вспомнили о единстве перед самой смертью.

— Хм, они?

— Да, объединились перед неминуемой гибелью. Но это их не спасёт, ибо уже сейчас имперские войска несут знамёна Рейха в сердце полуострова, — и, приостановившись, мужчина посмотрел с тенью неодобрения на даму, выставив руку ладонью к потолку в сторону девушки, капитан затребовал. — Уважаемая Сериль Гарсиа, покиньте, пожалуйста, мою каюту. Не в обиду вам, но мы затронем тему на которую…

— Я поняла, — хладно прервала она Андреаса, — государственная тайна. Конечно, без вопросов.

Сериль поднялась и лёгкой походкой миновала порог каюты и бросив мимолётный взгляд на парня, вышла из комнаты, оставив коммандера и капитана один на один.

— И что вы же хотели со мной обсудить? — недовольство вопроса так и слышится в каждой букве.

— Данте, я не буду учить тебя личной жизни, я не стану читать лекции, но скажи, готов ли ты расплатиться сердцем и душой за моменты счастья?

— Не понял, — нахмурился парень. — О чём вы говорите?

— Да всё ты понял. Запомни, у тебя будут враги, которые захотят воспользоваться твоей слабостью, они пожелают, чтобы ты всё отдал за ту, что тебе люба. И я думаю, что смотришь сквозь время и понимаешь, что такая перспектива вероятна, — внезапно его речь сделалась пылкой, а всякое слово преисполнилось силой и вызовом, а взгляд воспылал. — Так ответь, мне, Данте, коммандер ордена «Палачей» готов ли ты в одном из вариантов развития судьбы отдать сердце и душу за мгновение мнимого счастья?

— Я готов, — без колебаний отвечает Данте. — Но и надеюсь, что Рейх, Канцлер и… Господь не доведут до такого.

— Тоже надеюсь, но наш мир таков, что на облаках чьих-то мечтаний, на осколках чужих грёз, может произойти многое, практически всё что угодно.

— Я это понимаю, капитан и мне остаётся только молить Всевышнего и верно послужить Императору, чтобы искоренить угрозу, уничтожить тех, кто несёт опасность.

— Хорошо. Помни о своём выборе и знай, что ты становишься на очень болезненный путь, который тебя либо возвысит к небу, либо бросит в самые пучины ада.