Этим вечером. Пиренейская Теократия.

Над головами людей, живущих на иберийском полуострове, воцарилось небесное запустение, сущее отражение пустынь на земле, которые после тысяч воин растянулись на многие-многие акры вдаль, растянувшись от самых геркулесовых столбов и накрыв практически весь кусок земли, на котором раньше жилы португальцы и испанцы. Мертвенно-оранжевая небесная твердь, и солнце, которое вот-вот коснётся филигранной черты запада, освещает угнетающими красками небесное пространство. На востоке уже загораются серебряные точки и неестественно-фиолетовые краски выплёскиваются в великое космическое полотнище над головами людей, оголяя космические дали и возвещая о наступлении ночного сумрака, который несёт с собой ночную прохладу.

Один лик уставился на картину великого противостояния между погибающим днём и набирающим силу сумраком, который через пару часов добьёт время вечера и взойдёт на престол поднебесья тёмная ночь.

— Ничего тебе не напоминает? — звучит вопрос со стороны, заставляя человека оторвать взгляд от могучего неба и обратить его к многострадальной земле, отразившей всю суть картин небес. — Ничего не хочешь… сказать?

Чёрствые тонкие губы мужчины чуть дрогнули, обозначив мимолётную улыбку или скоротечное мучение. Мешковатая тёмная кофта парня, с рукавами до локтей замотанными чёрными бинтами, трепещет под сухими ветрами с юга в унисон вместе с длинными немытыми, оттого и поблёскивающими, волосами.

— Конечно, — без эмоций на худощавом грязном лице отвечает мужчина лет сорока пяти. — Как говорил Йорэ Небочтец — небо это зеркало земли… он так думал.

— А ты как думаешь?

Житель иберийского полуострова призадумался. «К чему меня спрашивают?», «Зачем это ему?» — такие вопросы сейчас мелькают в сознании человека. Взглядом тёмно-синих очей он осматривает, что его окружает, видя, что возле небольшой площади, умащённой вздёрнутым камнем, собралось столпотворение из двухэтажных осевших и покосившихся домов, а за ними ещё кольцевой квартал из трущоб.

— Ты предлагаешь мне высказать своё мнение? — обратил вопрос мужчина к собеседнику, который облачён в бардовый балахон с капюшоном. — Не думаю, что оно тебя интересует.

«И что оно понравится вашей секточке» — продолжил про себя парень.

— Правильно, — из-под тени капюшона показалась хитрая улыбка на пухлых губах. — Я не мог не поговорить на такую тему… хочу узнать твою лояльность нашей великой вере. И во имя нашего Кумира я продолжу, пока не выявлю отступничество.

Мужчина тяжело выдохнул, опустив плечи. Его ладонь опускается в карман свободных штанин, до колена утянутых тёмно-серыми бинтами, до стоп в обуви похожей на остроносые туфли, покрытых слоем пыли.

— На, держи, — протягивает бедный житель помятую испачканную монетку из железа. — Тут десять сентаво[5]… на благо вашего Кумира. Думаю, это докажет мою лояльность вам.

— Да, — схватил человек в бардовых одеждах, проведя широким рукавом по ладони, который как будто слизал монету, — Карлос, этого достаточно… но не забывай, что я могу в любое время у тебя снова, — самодовольно усмехнулся «монах», — затребовать лояльности. А если её не будет достаточно, сам знаешь,… послужишь делу «великой печи грешников».

Карлос смотрит в спину уходящему сектанту и его одолевает желание взять что-нибудь потяжелее и огреть его. Отобрал деньги, пригрозил расправой, сожжением в крематории заживо, и пообещал ещё раз ободрать. Но мужчина решил отвлечься и снова посмотрел в небо и, глядя на то, как ночной мрак опрокидывает практически потухшее солнце, действительно проводит линию сходства, с тем, как столетия назад ослабевшая Испания не выдержала все сокрушительного удара великого кризиса и разбилась, разлетевшись на осколки самой себя… и нет теперь Королевства, а есть кучки воюющих стран, грызущихся за помойную независимость, выставляя себя как великие национальные державы. И от Южного Халифата, провалившего на юге Иберийского полуострова новое царство Пророка, до Пиренейских гор, с Национальным государством Басков, Андоррой, на севере укрыли мелкие страны, которые спелись в битвах, интригах и кровопролитии. Но в этой войне страдают больше всего мирные люди, которым до идеи национальной свободы нет дела… они хотят мирной жизни, в покое и процветании. Они знают, что если где-то говорят о священной войне, значит по другую сторону, во славу нации накрыты огнём кварталы с мирными жителями. Последний луч солнца, благоволивший пропитанному кровью полуострову, давно скрылся за «горизонт событий» и для этих земель наступила дикая ночь новых тёмных веков мрачного средневековья и кажется, что до самого судного дня им не будет спасения от бесконечной войны и разрухи.

— Папа! — послышался клик со стороны, который приятным голосом вывел мужчину из нерадостных размышлений.

Лицо Карлоса, оторвавшись от мрачно-оранжевого небосвода, обернулось налево, откуда и был слышимо воззвание. Он увидел, как к нему идёт стройная девушка, в обтягивающих чёрных джинсах, нечто похожем на серые кроссовки и в серой рубашке, лет двадцати, поднимая пыль с брусчатки. Как только она вышла из здания о двух этажей, с покосившейся стенкой, то десятки мужских глаз уставились на неё. На небольшой площади никого нет, но вот из различных построек на обворожительную даму смотрят все, кому не лень, досконально её рассматривая. Короткий чёрный волос, снисходивший до плеч и выстриженный практически под длинноватое каре, окружающие лик, слабо вьётся под дуновениями поветрия, светло-голубые глаза девушки наполнены глубиной, чему помогают длинные накрашенные ресницы, и достаточно выразительны, чтобы взглядом заглянуть в душу, а сам цвет лица отдаёт мраморно-благородным, что контрастирует с её алыми налитыми губами, не пухлыми, но рельефными. Лик дамы подтянут и даже виднеются ямочки на щеках.

— Да, Сериль, ты закончила? — спросил мужчина.

— Отдала телефон на починку, — с облегчением выдохнула девушка. — Теперь остаётся только надеяться на Хуана, что он его починит.

— Ты могла бы сделать это и дома, — отец встал с места. — Зачем ехать в такую глухомань?

— Па-а-ап, — девушка приобняла Карлоса за плечи и низким, но всё ещё женственным и мягким голосом заговорила. — Сейчас везде, куда ни посмотри такая глухомань, только в ней дешевле всё делается. Так я отдам два песо[6] за починку…

— Что? Двести сентаво!

— А дома в два раза больше! — перекричала отца девушка. — Ну, ты же у нас в семье самый умный, а почему такой небережливый?

— Хорошо… всё равно бензин не так много потратились.

— Вот и славненько.

— Ладно, давай поедем домой, а то мать, небось, заждалась. Да и этот… нервничает.

Двое направились прочь из города, который явно накрыт вуалью безнадёжности, нищеты и упадка. Отец и дочь ушли с мало-мальски приличной округлой площади с иссохшим фонтаном посреди, и пошли средь трущоб, попав на их самое неприятное место — рынок. Всюду, охватывая весь кругозор, простираются шатры и самодельные трущобные хижины, сколоченные наспех из более-менее пригодного мусора. Единственная дорога через эти районы — длинная узкая тропинка, сжимаемая со всех сторон торговыми рядами и прилавками, на которых раскинуты самые необычные товары, свезённые со всех концов полуострова блуждающими торговцами. Множество народу, от простых бедняков, до охотников за головами и мародёров блуждают по базару, в поисках товара, разыскивая нужные инструменты для следующих гнусных свершений. И торговые махинации, ссоры купцов и сам процесс торговли выливается в беспорядочный гул, возившийся вместе с ароматами тухлятины, смрадом горелого пластика и металлов ореолом над рынком.

Мужчина с дочерью, стараясь себя не показывать, пробираются по коридору, забитому людьми и липким воняющим мусором под ногами. Взгляд направо и видно, как торговец в кожаной жилетке раскладывает мотки проволоки и куски различного металла, поблёскивающие под слабым солнцем медным, стальным и латунным синением. Взгляд налево и становится противно от того, как какой-то человек в бардовом стихаре в капюшоне лихо раздаёт за сущие мараведи[7] из железа детям и подросткам порошки и различные травы «от приёма благостей, которых с милостью божьей соприкасаетесь, в его мир ступаете», как рассказывает сам торговец. Но дочь с отцом знают, что это наркотики, которыми торгуют хозяева Теократии, а значит, ничего предъявить им не получится, а за попытку оборвать торговлю наркотой, можно поплатиться головой, ибо «никто не смеет прервать акт “боготорговли” священной церкви с народом алчущим»

— Халифатские специи! — кричит какой-торговец, в восточных белых одеждах, засевший средь кучи мешочков, набитых сушёными растениями. — Специи и травы прямиком с юга! Покупайте, не проходите!

— Галисийские ружья и прицелы! — старается перекричать его другой торгаш в бронежилете, разложившие оружие и прицелы на гнилых досках прилавка. — Для любого охотника на любую дичь лучшее подспорье!

— Мелкая техника из Каталонии! — уже орёт иной купец в жёлто-красном расшитом золотыми нитками кафтане, нависший над телефонами, потёртыми и клееными-переклеенными ноутбуками.

Мужчина слегка улыбнулся и произнёс:

— Слушай, Сериль, может тебе проще купить телефон, чем ремонтировать ту рухлядь?

— Нет, пап, — воспротивилась девушка. — У нас и так денег не хватает, а ты ещё что-то хочешь купить. А тот, хоть и старый, но хороший.

— Какая ты у меня бережливая, — отец на ходу положил девушке правую руку на левое плечо, заключив её в объятия. — Дочь.

— Вся в маму, — посмеялась девушка и тут же сделалась мрачной, с интересом вопрошая. — Отец, а откуда все эти торговцы? Их тут столько и в разных одеждах. Чем они вообще торгуют?

— Ты не знаешь, откуда пришла вся эта рыночная шушера? — удивился Карлос. — Я думал, что двадцать лет достаточно, что бы всё узнать о месте, где живёшь.

— В Граде я знаю, что лежит на прилавках, а вот тут редко бываю, чтобы знать об этом месте много.

— Хорошо, дочка. Все они пришли со всех сторон наследства государства, которое тут раньше существовало. Тут и каталонцы, и галисийцы, и баски, и из Мадрида люди есть. Андоррцы и арагонцы тут редко, но бывают. Все они люди из государств испанских… Конфедерация Андорры, Каталонии и Валенсии, Галисийская Республика, Королевство Арагонское, Мадридская Республика и прочая, прочая, прочая… долго перечислять.

— А чем торгуют?

— Тем, что удаётся перекупить или утащить из городов. Производства практически нет, кроме наркотиков и пищи, вот и пожинают то, что осталось от экономики… Испании.

— Испании? Ты о том очень древнем государстве?

— Да… посмотри вокруг, и ты увидишь его расхищенное наследство… всё оно на прилавках. Флаги, под которыми ходят торговцы тоже родом из той стародавней страны. Практически всё оттуда. Даже название этого места — Аскасо, тоже было дано той страной.

— И откуда ты всё это знаешь?

— Ответ прост, Сериль, я читал об этом.

— Знаешь пап, ты так говоришь, что мне кажется, и маме, ты скучаешь по тем временам.

— А что в них было плохого? Разве в этой помойке жили наши предки?

— Прошу тебя, только тише, — забеспокоилась девушка, — ещё «багрянники» услышат, а я… не хочу потерять отца.

— Хорошо, дорогая… хорошо.

— А кому служат все эти торговцы? Я про наших, а не иноземных. Служители их не трогают, но им они не прислуживают.

— Сэр-магнаты, — с нотой гнева ответил Карлос, — наиболее зажиточные и властны люди. Они проникли во все сферы жизни, они везде и повсюду. Каждое хозяйство, каждый торговец платит им, являясь частью гильдий, которые образованы и подчиняются сэр-магнатам. У нас две власти — Приход и сэр-магнаты, но даже среди кучи богатеев на пирамиду взошли те, кто утопил в крови остальных и подмял под себя слабейших. Это огромные семейства, самые богатые и самые влиятельные, они не просто власть, они есть вершители того, что тут происходит. И нет им

— И почему же они не могут помочь всем больным и обделённым? — наивно спрашивает Сериль. — Понимаю, деньги и власть, но разве оно того стоит?

— А зачем им делиться? Ты посмотри вокруг, люди фанатично верят в Приход, и не желают подняться против, — Карлос опасливо обернулся, — «багрянников», назовём это так. А они убеждают, что нищета и разруха это хорошо. Они променяли свободу на поклонение и цепи, добровольно, а поэтому, зачем делиться, если можно брать всё?

— Ладно, пошли дальше.

Отец, всегда сдержанный и хмурый, вместе с дочкой, которая рада от того, что отдала телефон, идут дальше по рынку, общаясь на различные темы. Но тут семейную идиллию нарушила наглость одной из рыночных крыс — некий парень, чумазый как свинья, в тёмных оборванных обносках, вроде какой-то футболки, штанин, оборванных под шорты и в босоножках, со всего маху ударяет девушку за пятую точку,

— Ай! — закричала Сериль. — Кто там офигел так!

Вместе с дочкой повернулся и отец, рассматривая, кому нужно зубы выбить за подобную дерзость и видит, как с самодовольной улыбкой стоит парень.

— Ну чо, девочка, задом тут так виляешь просто так. Хочешь им заработать на жрачку себе?

Рыночные люди прекратили процесс торговли одномоментно, обратив свои глаза на картину происходящего. В это время из толпы выделились два амбала, в одеждах из синтетической ткани, выломавшие руки девочке и заломившие её.

— Да ты скотина! — кинулся с ножом на дерзкого паренька мужчина.

— А-нет, — покачивая пальцем у носа Карлоса начал парень, указав на золотое украшение, вшитое в футболку, — ты видишь значок ромба у меня на груди. Ты же понимаешь, кто я такой. И ты не посмеешь на меня напасть, опущенка, — и, обхватив шею мужчины, пытаясь взять его под плечо, несмотря на небольшой рост, попытавшись сымитировать «дружеский» разговор. — Ну что папаша, как будем решать… на сколько отдашь нам свою девчулю? На час или два. Знай дядя, с нами шутки плохи!

Наглость и спесь «младших агентов Прихода» практически безгранична. Они, прикрываемые Большим Приходом — огромной тоталитарной сектой, захватившей власть в Пиренейской Теократии, лишились всякого стыда. У них иммунитет, ибо они «люд приходской», а значит, на них никто не может напасть или ударить, а любое нарушение закона трактуется как «воля Кумира». Грабежи и изнасилования, убийства и избиения — обычное дело этих собак и только Пасторы Прихода могут их во время приструнить, чтобы они всех не перебили и было кому платить налги и подати.

— Батя, — снова с наглостью заговорил парень. — Мы тебе по-хорошему предлагаем деньги, ведь силой можем взять. Пусть приучается твоя девочка зарабатывать нужным местом.

Карлос увидел, что его дочь зажата двумя громилами. Она бойкая и пытается вырваться, но это у неё не получается, ибо сильные руки её держат хорошо. Ему противно от одной мысли, что он может продать её кому-то, а от одного раздумья, что с ней сделают, мужчина готов сойти с ума. Вспыхнувшую агрессию и желание придушить агента он подавил, выбирая путь холодного разума.

— Хорошо, — сухо выговаривает отец и ловит нужный момент, когда от удачи нападения три отморозка получили удовольствия и уходят в полёт мечтаний, раздумывая, как будут развлекаться, а беспомощная и немая толпа узрела очередной однотипный финал похожей, как и остальных, драмы, вернувшись к делам.

Как только парнишка ступил вперёд мужчины, он понял, что совершил ошибку. Карлос с силой взял его за шею и быстрым движением повалил на землю и ринулся к амбалу, блеснув кликом в ладони. Один из здоровяков с кулаками решил заступиться за «агента», но получил изогнутым клинком в живот и так раза четыре подряд, только окровавленная сталь блистала. В этот момент Сериль вырвалась из хватки и вытащила из-за пазухи небольшой клинок, одним ударом вогнав его над пахом, вынув и ударив уже по коленке.

Карлос отошёл от стенающего бандита, который валяется на окровавленном песке и держится за живот. Второй мерзавец так же лежит в стороне и пытается чем-нибудь перетянуть раны, но кровь так и хлещет из отверстий.

— Ты… ты… ты, — в шоке стал запинаться «агент», — Сука, ты что сделал?

— Не пойму, в чём вопрос? — грозно спросил отец, вытирая нож о рукав. — Те двое без знаков отличия, а что касается тебя…, — мужчина опустил руку и достал пять монеток и хладно процитировал. — «Толкнуть младшего агента священных сил — штраф пятьдесят сентаво», часть первая, статья третья сентенции «О гарантиях младших агентов», — после чего швырнул под ноги упавших с перезвоном монеты. — На, держи. Сам поднимешь.

После того, как монеты оказались на земле Карлос, повернулся и отошёл к дочери, прятавшей нож.

— Ты как, Сериль? В порядке?

— Я уж подумала, что ты реально продать меня решил, — с лёгкой улыбкой сказала девушка, теребя смольный волос.

— Нет, что ты, я люблю тебя и не отдам никому.

— Пап, — зашагала вперёд дама, приговаривая, — лучше пошли отсюда, а то сейчас набегут хозяева этого пса.

Мужчина ускорился так же поспешив покинуть рынок. Он видел, как за ними уже идут люди в багряных одеждах и понял, что их хотят схватить. Благо в такой глуши нет уличных камер, и они смогут уйти незамеченными, нельзя будет их отследить, или изложить их лица на бумагу. А свидетели, коих сотни? Вряд ли оно с сочувствием отнесутся к прислужникам «агента», но найдутся и те, кто расскажет о них за монету, но таких ещё найти нужно.

Отец с дочкой вышли за пределы рынка и попали в то, что должно получиться пригородом, но вместо этого лишь выцветшие палатки с платками, на пару с разрушенными домами, которые наспех сделали жильём. А чуть дальше большое расчищенное и залитое бетоном, который практически полностью сдуло временем, поле, на котором не так много грузовиков, легковых машин и мотоциклов. Карлос с Сериль выбежали на стоянку, с которой открывая «прекрасный» вид на то, чем стал полуостров. Впереди, где начинаются Пиренеи, где огромный хребет, с золотистой высоченной пирамидой, выступающей из горы Менте-Пердидо, простирается один-единственный пейзаж — выжженные красно-жёлтые холмы с сухой травой. На горных шапках ещё лежит снег, но некогда живые, насыщенные зеленью, склоны гор теперь обнажены серыми видами голых скал. Всё вокруг напоминает о далёкой планете, которой дали имя ромейского бога войны, и лишь сухая, пожелтевшая трава под мертвенно-оранжевым небом напоминает о том, что это все ещё земле.

«Вот что делают войны с землёй» — подумал про себя Карлос, подбегая к своей машине — исцарапанное, помятое чуть приплюснутое авто, потерявшее цвет всех красок, что были ранее. — «Разве это хорошо? Разве этого стоит национальная гордость мелких стран, отвоёванная в страшной войне друг между другом? Разве ценой жизни целого полуострова можно было удовлетворить желания свободы каталонцев, галисийцев, кантабрийцев и многих прочих?» — всё продолжает себе задавать массу вопросом отец, но ответов не находит, ибо все они потеряны в пучине истории.

Сев в машину, и услышав, как его дочь подсела сзади, он вставил ключи и повернул их. Двигатель тяжело затарахтел, и весь салон затрясло от его работы, стряхнув даже песчинки со стекла.

— Ох, с первого раза завелась! — радостно воскликнула Сериль, доставшая пистолет на случай, если их остановят в пути местные налётчики или мародёры.

Спустя полчаса. Град.

«Тот святой град, земля освящённая, имя которой град небес-на-земле, где обитают духи святые и посланник Его и Их на земле» — каждый раз повторяет в разуме Карлос, подъезжая к тому месту, что он называет домом. Он, проехав по опустошённым холмам, нагорьям и возвышениям, покрытыми лишь пожухшей жёлтой травой, которая говорит, что это всё ещё планета Земля, а не Марс, по выезженным дорогам приехал в столицу Пиренейской Теократии — страны, что сложилась практически в сердце пиренейских гор.

Огромное поселение, целый город, растянулся от горы Монте-Пердидо, из вершины которой пробивается высоченная, устремлённая сотнями метров пирамида, до самого старого селения Чисагуэс, о котором напоминает только одноимённый квартал, покоясь в тени малого хребта, подле которого с менее крутого склона раньше лежал природный парк Ордеса-и-Монте-Пердидо.

Громадная и широчайшая дорога, умащённая начищенным золотым камнем, проходит сквозь весь город, начиная от трущобных пригородов и заканчивая ограждённой священной земли возле горы с пирамидой, став главной транспортной артерией Града. Её камни настолько начищены и покрыты позолотой, что кажется, будто это золотая дорога, ведущая действительно в просвещённое место.

Машина Карлоса, громко тарахтя двигателем и возвещая о приближении авто, въехала на территорию центральных районов, стуча колёсами о камни. Помимо него тут у многих есть транспорт, но он выглядит настолько убого, что складывается впечатление, будто его собрали на коленке у ближайшей помойки. Помятые борта, колёса с бесконечными заплатками, без бамперов и с решётками вместо стекла, а фары тут вообще непозволительная роскошь.

Каждый квартал практически неотличим от другого, кроме двух — вершины малого горного хребта, которые устроены над городом на высоте больше двух километров, это дома для тех, кто смог отличиться в теократическом обществе — наёмники и торговцы, мошенники и фокусники, которые накопили достаточно денег, чтобы подняться не только на горные вершины и социальные. Роскошные палаты и квартиры, выбитые прямо в горной породе, стали пристанищем для самых влиятельных и богатых, которые сверху правят остальными. И ещё один квартал — расчищенное место перед пирамидой, где живут слуги Прихода.

— Проклятые «небожители», — с озлоблением выговорил Карлос, посматривая наверх, где устроены дома общественных верхов. — Чтоб вы скатились вниз.

— Пап, ты всегда так говоришь, но от того, что ты это проговариваешь каждый раз, когда мы въезжаем, ничего не меняется, — чуть возмутилась его слова ему дочь. — Да и ничего не поменяется, если ничего не делать, — низким и одновременно сильным, мягким голосом сказала девушка. — Нужно что-то делать, чтобы изменить состояние Града.

— Молода ты ещё, Сериль я бы сказал, что играет в тебе тот самый юношеский максимализм, в твоём возрасте я тоже задумывался о бунте против этого треклятого Прихода.

— И почему не стал сопротивляться?

— А ты посмотри вокруг, Сериль, и скажи мне, что ты видишь? — спросил отец и сам, не дожидаясь, дочери, сокрушённо ответил. — У них в руках всё: армия, деньги, банки, люди… у них толпы фанатиков и цепных псов, все им служат. А деньги? Говорят, сокровищница их уже не вмещает скопленных богатств, а люди Прихода с сэрами-магнатами так и продолжают скупать всё самое дорогое и шикарное.

— Кто ж не хочет жить с шиком? — усмехнулась девушка.

— А как мы живём? Тётя Сара вчера похоронила мужа в коробке из картона, накрыв тряпочкой. А дед Юсуф продал от руки протез, чтобы были деньги на еду.

— Поэтому, пап, я и говорю про действие. Нас не услышат, пока мы не заявим о себе.

— Да Сериль, но как только мы откроем рот, нас заставят помолчать… дубиной или пулей, и это неважно.

Карлос, сказав, посмотрел в окно направо, а затем налево. И всё, что он видит, так это двух-трёх этажные здания, собранные из камней, кирпичей, пластика и дерева, нависающие друг над рукой пирамидальной крутизной, уходя в горы на юге и в гористые возвышения на севере, которые образовали малую долину, расчищенную и увеличенную, чтобы в ней поместились целые кварталы. Мужчина видит, как нищие выстраиваются шеренгами у дороги, прося денег, как нечистоты сливаются прямо на улицу и как мусор забивает многие дороги от главной «артерии» поселения, которое нарекли «Град». Мужчины и женщины в багряных одеждах с капюшонах, нося хоругви и знамёна на которых вышиты шесть златых ромбов, заполняют площади и улочки, неустанно читая проповеди и молитвы, отдавая людям с оружием в руках, приказы о священном очищении — убиении или избиении всякого непонравившегося. Толпы других фанатиков, чтобы угодить мимо проходящим Пасторам хозяйствующей на этих землях организации — «Приходу», истязают себя ударами плетей, избивая себя до крови, и когда кто-нибудь из хозяев даёт поцеловать стопу такому безумцу, только тогда сумасшедший успокаивается и уходит.

— О, мы в нашем квартале, — обрадовалась девушка, увидев ржавый знак, на котором практически выцветшими буквами написано «Эспьерба». — Скоро будем дома!

Машина свернула с главной дороги и стала углубляться в недра центрального квартала. Кучи наваленного мусора стали только увеличиваться, хотя народ в бедственном положении старался ничего не выбрасывать просто так, а использовать по максимуму. Но сгнившие доски, ставшие рассадником плесени и гадких насекомых, обломки обрушившихся зданий, килограммы заражённых «Шпанской Гадостью» продуктов — это явно никому не нужно, а поэтому оставлено вместе с другими отходами догнивать на улице.

Карлос с дочерью прикрыли носы, стараясь уберечься от жуткой вони, которая стоит не первое десятилетие над городом, пропитав его до основания, но это мало спасает.

— Па-а-ап! — отмахиваясь от налетевших воздушных гадов громогласно обратилась дочь. — А когда ты уже поставишь эти проклятые стёкла? Ну, невозможно ездить, когда тут столько мух!

Одна рука на руле, а вторая пытается отогнать назойливых насекомых, а поэтому Карлос сначала не обратил внимания на вопрос, но чуть позже всё же ответил:

— Не знаю,… сейчас нет дешёвых стёкол.

— Хоть бы сетку повесил!

— Последняя ушла на окна, а та, что в продаже сильно подорожала.

Машина, минуя узкие улочки и кучи полусгнившего сора, въехала во двор, образованный скоплением бежевых двухэтажных домиков, похожих на башенки, возле которых лесом устроились одноэтажные поля трущоб, сколоченных из всего, что попадалось под руку. Машина еле как втиснулась в столь маленькие площади, едва не чей-то дом и заехала в жестяную, покрытую ржав овчиной и алой краской напополам, коробку, пристроенную к одному из двухэтажных зданий, с деревянной надстройкой, которая создала третий этаж.

Карлос покинул машину, подождал, пока выйдет дочь и подошёл к воротам гаража. Два массивных жестяных куска захлопнулись и изнутри застегнулись на амбарный замок. У окон и стен мужчина проверил капканы.

— Ну что, пап, ни одна крыса тут не была?

— Нет, Сериль, всё в порядке. Иди к маме.

Девушка, выдохнула тяжко и покинула гараж через выдолбленный в стене здания проход, который вёл из гаража домой. Карлос, пару минут порывшись в инструментах на столах у самых дальних жестяных стен, тоже пошёл домой.

Как только Карлос переступил порог, он увидел как по левую руку от него, по лестнице уже забегает на второй этаж его дочь, только пятки мелькают. Он вдохнул поглубже, и ощутил, что дома распылены сладкие запахи… то ли сахар, то ли мёд и впереди он увидел, как у самого окна, закрытого решёткой с обеих сторон, устроена на широком подоконнике его нехитрая кухня: электроплитка — единственная почерневшая спираль металла на подложке с электронной начинкой, на которой старой кастрюльке что-то варится; рядом устроенная мойка — так, наполненный водой, помещённый в подоконник, а рядом разбросаны кривые источившиеся ножи, да погнутые вилки с ложками; а над всем этим повис один, разъезжавшийся сторонами шкафчик с посудой. Дальше кухни только дверь наружу, бережно закрытая на полдесятка замков.

— Муж, иди сюда!

Карлос пошёл вперёд, завернул налево и по двум трухлявым ступеням спустился в гостиную. Домашний антураж кризисного края ничего хорошего предложить не может — выбитые полы, в которых то и дело попадаются ямы, стены, окутавшиеся в саван из трещин, потолки, исчерченные линиями проводки и уставленные несколькими подпорками. У стен, лишённых окон, стоит пара диванов, шкафы, набитые всяким хламом, да маленький телевизор, который через призму помех и сбоев показывает полдесятка, единственно вещающих тут каналов, а у самой лестницы устроена печка, возле которой копошится женщина.

— Да, Бенита, — ступая по голому полу, аккуратно произнёс Карлос.

Худая женщина, лет сорока, в тёмно-серой, непонятной формы кофте, в штанах, которые будто мешок, и тапочках, копошащаяся у чёрного жерла печки, встала во весь рост. Несмотря на такую причудливую одежду, она довольно обаятельна, по крайней мере, такой её видит Карлос. Смуглый цвет кожи, веснушчатые щёки, длинный каштановый волос, худые губы и светло-синие глаза, как у дочери — такой представляется на вид женщина.

Мужчина подошёл к хозяйке дома, чуть приобнял её грязными ладонями и поцеловал в щёку.

— Ну, здравствуй, любимая.

— Привет, дорогой.

— Как у тебя дела? — спросил муж, отойдя к дивану. — Что ты меня звала?

— Тебя тот… снизу ждёт. Просил, если ты придёшь, сразу тебя к нему оправить.

— Ничего страшного. Пусть ещё обождёт, я сначала с женой поговорю и потом только с ним.

Женщина чуть улыбнулась, ощутив тепло у сердца.

— Скажи лучше, Бени, как у тебя дела? Что произошло, пока нас не было?

— Ничего такого, муж, разве что продукты испортились, пришлось выкинуть.

— Опять?!

— Да, она самая… «Шпанская Гадость»… эх, только вчера их купила, вот сегодня сгнили и только черви остались. И вот теперь чем мне сегодня и дочь кормить? — с не наигранным возмущением спросила Бенита, подтаскивая коробку, на что ей донёсся ответ сверху:

— Мам, я не буду есть!

— Я тебе дам не буду! — осерчала женщина. — Совсем худущей стала!

— Ладно, Бени, я найду что-нибудь, — и полушёпотом добавил. — Могу сегодня и голодным побыть. А как на работе?

— Совсем жутко стало, — покачала головой женщина. — Сегодня на пилораму отослали конечную поставку дерева с Окситании. Говорят, что работы больше не будет, так как древесина ей для нужд какой-то войны нужна, и придётся обратно возвращаться бетон мешать. Но это не самое страшное. Одна женщина, я её лично не знаю, обессилила прямо у пилы и, закинув дерево на распил, сама рухнула на него.

— То есть её?

— Да, Карлос, да. Это страшно… люди из-за голода и недосыпа стали чаще умирать таким образом. А ведь у той женщины, говорят, осталось пять детей. А на той неделе, мне подруга с прошлой работы рассказала, как работник заснул на ходу и упал в бетономешалку и вместе с ним отлили плиту…

— Вот проклятье, — ужаснулся Карлос. — Давай лучше поговорим о чём-нибудь порадостнее. Кстати, что ты там тащишь? — Спросил Карлос, встав с дивана и подойдя к жене.

— Это Мария поделилась различными брошюрами, да старенькими журналами. Будет чем ещё печку разжигать.

Мужчина опустил руку и зацепился за какую-то в глянцевой обложке книжечку и вынул на свет. Тёмно-синяя обложка, а на ней светло-жёлтыми буквами написано «Астурия будет Свободна!». Ладонь разжалась, и литературное собрание лозунгов сепаратизма прошлого упала в общую коробку и снова Карлос что-то достаёт. «Республика Каталония — вот будущее нашей нации» виднеются ярко-красные буквы на жёлтом фоне довольно солидной книги, которая снова отправляется в коробку. «Мы — кастильцы и мы сражаемся за нашу демократию» — совсем вылинявшая брошюра с контурами букв. «Либеральный Мадрид! — даёшь свободную от Испании республику!» — написано на чёрной обложке серебристыми буквами.

— Да, действительно, — выкидывает очередную книжку мужчина, печально говоря, — это только в печь. Если бы раньше кто-то отправил всю эту пакость на огонь, может быть, всё было иначе.

— Карлос, — мягко взяла женщина за руку мужа. — Может, всё-таки спустишься? Дело-то важное.

— Понимаю, — сказав, муж поцеловал жену, томно добавив. — Я тебя очень люблю.

— Я тебя тоже.

Мужчина пошёл к стене и зашёл за шкаф, который на довольно приличном расстоянии от стены. У самой стенке, в углу и старых досок сколочена дверь, закрывающая проход в подполье. Зацепившись за занозистую древесину грубыми ладонями и отведя её в сторону, по раздвижной, заляпанной липкой грязью лестнице, давным-давно вырванной из пожарной машины, спустился Карлос на бетонированный пол.

В подвале, который совсем небольших размеров, немножко сыровато, да и лампа светит жутко тускло. Стены обиты досками и просмолены, чего удалось достигнуть, только отдав половину годового заработка. У некоторых стен своё место заняли двухметровые полочки, на которых стоят закрученные банки с маринованными овощами, доставая до самого потолка, а где-то между ними устроена из тряпок небольшая лежанка.

— А вот и ты, наконец-то, — раздался тихий сипловатый голос.

Карлос стоит у круглого столика, с двумя пластиковыми стульями, со спинками, за которым воссел среднего роста мужчина. Присаживаясь за незанятый стул, хозяин дома вспомнил, что за них отдал четверть своей зарплаты. Перед собой он видит человека с чёрной накидкой-плащом на теле, отчего его одежды нельзя различить. Грубое лицо — чуть кривоватый нос крючком, высохшие рубцовые губы, исцарапанные щёки и единственный карий глаз, чуть прикрытый длинным седым, серебристо-белым, волосом смотрит на Карлоса неприятным, пристальным промораживающим взглядом

— Да, вот и пришёл, — тяжело выдохнул Карлос. — Жена сказала мне, что вы просили, чтобы я зашёл к вам, — сказал Карлос и посмотрел на карту Иберийского полуострова, расчерченную десятками линиями, по разные стороны которых враждующие армии и народы готовы утопить друг друга в крови, во славу независимости, конечно.

— Просил, — угрюмо начал человек и достал из-под накидки бумаги, — штаб докладывает, что завтра прибудут два агента. Судя по сведениям, они войдут в город ближе к вечеру.

— А как наш дом, Юлий? — обеспокоился Карлос. — Вы обещали, что он будет под вашей защитой,… я не хочу, чтобы моя жена и дочь пострадали от…

— Всенепременно, — сипло и грубо кинул мужчина, перебив Карлоса, — мои два оперативника держат ваш дом под наблюдением. Вам не о чем беспокоиться, о доме. Кстати, а как вас достались такие хоромы? Судя по городку, тут это роскошь.

— Дали за службу. Раньше, лет двадцать назад, тут жило семейство в полтора десятка человек, но их всех отправили в «искупительные игрища», на арену. Они нарушили священную буллу «О непоругаемости служителей Прихода» — оскорбили культиста, который к ним завалился пьяный, а он не забыл оскорбления и…

— Понятно.

— Скажите, почему именно я? — неожиданно спросил Карлос, вспомнив, как дня четыре назад, ночью в страшную бурю, к нему постучались три человека, окутанных в чёрные плащи и попросились в дом, а потом рассказали, что они вестники Канцлера и хотели бы тут устроить оперативную базу, сказав, что когда Император овладеет этими землями, то главе семейства будут оказаны почести.

— По той же причине, по которой вам дали жилье, — просипел Юлий. — Мы порылись в архивах и отыскали вас. Единственная информация, это ваше положение и место работы. Почему нет адреса?

— Тут ни у кого нет адресов… да и кому их давать? Палаткам?

— Вы Храмовый Гвардеец, с пятнадцати лет отслуживши у них. В двадцать пять ушли по причине беременности жены и ваш господин вас вознаградил этим жильём, я так понимаю. Почему вы нам нужны? Потому вы сродни нам… вы также отслужили в элитном отряде и знаете что к чему. Мы друг друга понимаем и это хорошо.

— Ох-х-х, — закрылся ладонями Карлос, и спросил, — лучше ответьте, зачем вы меня звали?

— Всё готово?

— Да. Ваши гости смогут устроиться на третьем этаже, на чердаке. Мы его почистили и приготовили к заселению, так что не беспокойтесь.

— Карлос, почему вы покинули Храмовую Гвардию и откуда она взялась?

— Вы ничего не знаете об этом?

— Архивы пусты.

— А почему я должен вам рассказывать?

— Вы не обязаны, я просто интересуюсь.

Служба в элитном отряде Прихода научила Карлоса, что о прошлом справляются агенты не просто так. Видимо имперец оценивает психические риски и выстраивает возможные модели развития действий противников, усваивает систему общества, и история его чему-нибудь научит.

— Хорошо, — с недоверием ответил Карлос. — Очень давно Пиренейская Теократия стала местом мирного поклонения всем религиям. Тут не было войн, не лилась кровь,… люди просто молились за мир, когда государства древности рвали друг друга на куски, сами рассыпаясь на части. Но в один момент над всеми возвысился Приход, объявивший себя владельцем этих мест и назначивший веру в какого-то Кумира. И для этой цели они создали Храмовую Стражу, которая защищает молельни Прихода и выполняет самые важные операции для него.

— Элемент репрессий?

— Именно. Я десять лет отслужил в их рядах, десять лет занимался устранением угроз для Прихода и ликвидировал неугодных, десять лет воевал против нищих и отступников, десять лет я гонял тех, с кем сейчас рядом живу… благо мы всегда ходили в нарядных масках и соседи не знают, что когда-то я был супротив них, — с тяжестью на душе говорит Карлос, отгоняя от себя мрачные воспоминания. — Знаете, нас склоняли к сектантству… голодовки, часы молитв, гипнозы и прочая ерунда. У меня до сих пор голова трещит от того гула. И я повстречался с прислужницей по лекарству Прихода.

— И ты влюбился, а она забеременела спустя время?

— Да, а откуда вы?

— Стандартная история на руинах постапокалиптического мира.

— Может быть, — потерянно проговорил Карлос. — И я ушёл. Дочь и жена мне роднее, чем Приход. Я их больше люблю, чем тот достаток, которым меня обхаживали ранее. Я понял, что все деньги и выпивка, шлюхи и игрища не стоят и толики счастья, которое я обрёл сейчас.

— Понятно, — хладно ответил Юлий, мысленно выверяя стремления и ценности мужчины, прикидывая, что выбор именно Карлоса в качестве пособника грядущим изменениям самый верный — он любит семью и сделает для неё всё, чтобы она жила лучше или выжила, когда сюда придёт пламень Канцлера.

Имперец опустился под стол и достал килограмм риса в шуршащем целлофановом пакете из мешка с продуктами, что под столом, который привёз сюда для первичного пропитания.

— Вот, держите, я слышал, как ваша жена часто говорила об испорченности пищи. Думаю, вам это нужно, — сказал Юлий и спросил, дабы убедиться в мыслях. — Скажите, а почему всё-таки вы нам помогаете? Наверное, хотите уничтожить Приход?

— Плевал на Приход со всеми его слугами. Я вам помогаю только из-за семьи. Мне хотелось, чтобы, когда придёт ваш Рейх, они были в безопасности, — мужчина встал из-за стола, взял пакетик с рисом и поспешил прочь из подвала, вымолвив. — А теперь мне нужно идти на работу. Склад сам себя охранять не сможет.