1. ТОГДА ГОРОД НАЗЫВАЛСЯ ПЕТРОГРАД

Сдав выпускные экзамены, простившись с родителями, с меньшими братьями, с учителями и товарищами, с лугами и лесом и со всем городом Елабугой, Леонид и Николай отбыли в Петроград. Плыли на медленном колёсном пароходе вниз по Каме, потом вверх по Волге, мимо Казани, Чебоксар и Васильсурска, до Нижнего Новгорода.

Проплывая Казань, вспомнили, что здесь в офицерском училище учится теперь Аркашка Леденцов.

На другой день после выпускного «акта», украв у отца из буфета вина, Аркашка накричал глупых речей, набезобразничал, поклялся:

— Нынче же поеду поступать в офицеры!

То ли у него были свои деньги, то ли тоже украл у отца, но он побежал на пристань и купил билет на ближайший пароход. Потом стоял на второй палубе и посылал последние приветы своим дружкам на пристани:

— Тыловые крысы! Бабьё трусливое!

А когда он швырнул в провожавшую публику бутылку шампанского, как гранату, служители пароходного ресторана аккуратно подхватили юного патриота под ручки и уволокли в каюту.

Хорошо, что толстая шампанская бутылка угодила в серебристый радиатор стахеевского авто и разбилась, никому не причинив увечья.

— Дурак полоумный, — охарактеризовал друга Пашка Стахеев и велел шофёру протереть радиатор замшевой тряпочкой.

Тем же вечером Лёня Говоров сидел в уютном доме Лазарева, а маменька учителя, листая старинную книгу, приговаривала:

— Люблю, чтобы мужчины говорили про умное, а я бы слушала.

Александр Иванович рассказывал:

— Я побывал перед самой войной в Петрограде. Встретился с товарищем, который учится на кораблестроительном отделении Политехнического института. Он показал мне свыше сорока листов чертежей своего дипломного проекта. Подробные расчёты, все размеры — работа изумительная. Я спросил, сколько же он потратил времени? Товарищ ответил, что последние два года работал с восьми утра до восьми вечера не разгибая спины и отдыхал только на Новый год и в день рождения.

— Это хорошо, — не испугался Леонид. — Любопытно, какие они там проходят науки?

— Я записал, — обрадовался вопросу Александр Иванович. — Сейчас отыщу эту бумаженцию.

Лазарев порылся в ящиках бюро и нашёл нужные записи. Он показал Лёне список нескольких десятков наук, которые проходят студенты кораблестроительного отделения. Лёня внимательно прочитал список.

— Позвольте. А судовождение разве не проходят? — спросил он.

— Ему ещё не хватает! — воскликнул Лазарев. — Да, сударь мой, ты далеко пойдёшь с таким рвением. И я по-учительски тебя благословляю. Будут у тебя, наверное, учителя и получше меня, но я любил тебя. И то малое знание, которым обладаю, добросовестно старался тебе передать. Прости, если что сделал не так.

— Знания придут, была бы душа большой, — сказала Татьяна Сергеевна.

— Я вас тоже любил с первого класса, — признался Леонид. — Вы мне во всём были учителем. Спасибо за всё. Всего доброго.

— Прощай, ученик, — грустно улыбнулся Александр Иванович. — Не будем загадывать, увидимся ли. Времена наступают, как бы это сказать… исторические. Будь жив!

Доехав до Петрограда, братья Говоровы пошли разными путями: Леонид поступил в Политехнический институт на кораблестроительное отделение, а Николай стал студентом Лесотехнического института.

Во время экзаменов у будущего инженера-кораблестроителя не было времени выйти на берег моря и посмотреть, как оно выглядит, но в первый же свободный день он поехал в приморский посёлок Стрельну. Пройдя через старинный парк, увидел вдруг короткий мол, сложенный из дикого камня. Леонид прошёл до спуска к воде. Там мальчишка удил рыбу.

С каменной гряды открывался широкий вид на Петроград и входные молы порта. Золотым пятнышком светился купол Исаакиевского собора. Слева виднелись туманные очертания Кронштадта. Прямо вдали чернела на горизонте черта северного берега Невской губы.

«Вот оно наконец — море! — подумал Леонид. — Простор, воля и никаких преград. Свободнее моря только небо, но в небе слишком уж пусто, я туда не хочу. Я хочу в море!»

— Зыришь? — поинтересовался удивший рыбу мальчик, заметив в глазах студента особое внимание.

Лёня удивился неслыханному слову, но сразу понял его значение.

— Зырю, — согласился он. — Что это за мол такой странный? Вроде он здесь без надобности.

— Петровская дамба, — сказал мальчик. — По приказанию самого Петра Великого насыпана. Царь знал, для какой надобности.

— А для какой?

— Эх ты, — покачал головой мальчик, — а ещё студенческую форму надел!

— Так я недавно, — улыбнулся Леонид. — Ты уж объясни.

— Царь Пётр хотел сделать петербургский порт не на Неве, а здесь, в нашей Стрельне, — объяснил сведущий мальчик. — Только не получилось у Петра Алексеевича…

— Почему?

— Не понимаешь? В солдаты надо сдавать таких студентов!

— А всё-таки?

— Слишком мелкое место, — изволил объяснить мальчик. — Чтобы искупаться, бредёшь полверсты. Поэтому и не вышло с портом у Петра Великого. Осталась наша Стрельна деревней, и дамба уже за двести-то лет подразрушилась, осыпаться стала… Хоть место мелкое, штормит здесь осенью по-настоящему. Глянь, куда плавник выбрасывает! — Он показал на полосу досок и тростника далеко на берегу.

— Обзор здесь исключительный, — сказал Леонид.

— Понимаешь, — похвалил его мальчик. — Тебя как зовут, студент?

— Леонид.

— А меня Сергей. Попробуй, прищурь глаза, чтобы едва-едва видно было.

Леонид прищурился.

Мальчик стал читать стихи:

— Опять меня тянет в море, где небо кругом и вода. Мне нужен один высокий корабль и в небе одна звезда!

Показалось, будто к дамбе подошёл высокий корабль, весь в белых парусах. Сейчас он возьмёт его на крутой борт и помчится, поскрипывая рангоутом, в дальние дали… Потом Сергей вывел из-за камня чёрную лодочку, они взялись вдвоём за вёсла и поплавали по морю.

— Прощай, родимый берег мой! — кричал Сергей.

Вернувшись, завели лодочку обратно за камень и пришвартовали.

— Ну, почуял, какая романтика? — спросил мальчишка.

— Почуял, — с улыбкой сказал Леонид. — Волшебное тут место.

— Здесь ты уже не на берегу, а как бы в море.

— И даже на корабле, — добавил Леонид.

— То-то, студент. Учить вас некому.

Начались занятия, и ездить по красивым местам стало недосуг.

Преподаватели круто взяли студентов в оборот. Вступительную лекцию прочитал декан факультета корабельный инженер Константин Петрович Боклевский.

— Каждая наука начинается со своей истории, — сказал он. — Почти не сохранилось сведений о судостроении древних народов. Чертежей, по-видимому, не делали. Искусство развивалось, передаваясь от мастера к ученику. Но мы обязаны преподавать вам кораблестроительную науку. Задача профессоров и преподавателей — сделать готовых инженеров, которых можно сразу послать в конструкторское бюро или в цех на самостоятельную работу. Достижимо ли это?

В глазах первокурсников ответа на вопрос не читалось.

Подождав полминутки, Константин Петрович ответил сам:

— Нет, не достижимо. Никакая школа не может дать самостоятельного конструктора или готового руководителя цеха.

У Леонида невольно вырвался вопрос:

— Что же она может дать?

— Школа может дать и обязана дать, — ответил Боклевский, — основные познания, основные принципы дела и некоторые основные навыки труда, ну и, конечно, умение прилагать знания к работе. Поэтому мы сузим задачу. Не «сделать из вас готовых инженеров», а «научить вас учиться» будет нашей целью.

В конце лекции Константин Петрович разъяснил свои взгляды на обучение студентов такими словами:

— Мы, профессора и преподаватели, сами учимся у практиков дела и часто у них спрашиваем: чему вас учить и как вас учить? Наука есть служанка практики, она не пустое упражнение для праздного ума. Науку изучают только для того, чтобы применять знания в практической деятельности. Начиная изучать что-то, задайте себе вопрос: для чего изучаю, в какой области практики смогу применить знание? Пусть ни одна строчка знания не лежит в голове бесполезным грузом. Умейте каждое сведение вовремя и полноценно применить в своей работе. Не забывайте о том, что вы знаете! В этом секрет всякого успеха, — продолжал после паузы Константин Петрович Боклевский. — Это позволяет человеку постоянно идти вперёд.

Продолжалось учение, продолжалась мировая война.

Третий год воевала Россия. Мельница смерти перемалывала и солдат, и бравых унтеров. Не щадила смерть и офицеров.

Солдата можно было послать в окоп, едва оторвав от станка или плуга, за считанные недели обучив стрелять из трёхлинейной винтовки образца 1908 года и колоть врага трёхгранным штыком. Но не так просто было восполнять убыль офицерского состава.

Офицера в армии можно сравнить со сложным управляющим устройством. Его налаживают, шлифуют и настраивают годами. Готовили офицеров в кадетских корпусах и юнкерских училищах. Туда принимали совсем ещё мальчишек и вкладывали в несмышлёные головы то, что требовалось начальству, не дозволяя проникать чему-либо иному.

В 1916 году у царского правительства уже не было возможности готовить офицеров «по-настоящему». Кое-какое пополнение дали ускоренные выпуски военных училищ, но всё равно офицеров на фронте не хватало. И вот то самое военное министерство, которое прежде объявило студента одним из «врагов внутренних», теперь призвало его на помощь. Студент — человек образованный, развитой, быстро усваивающий. Его можно обучить основам военного ремесла не за пять — шесть лет, как учили беспечного барчука, а за шесть месяцев.

В декабре 1916 года была объявлена мобилизация студентов. Забрали и братьев Говоровых. Оба они попали в Константиновское артиллерийское училище, при котором были организованы курсы артиллерийских подпоручиков.

— Ничего, после войны доучимся, — сказал Николай.

Военное дело он за науку не считал.

Старший брат отнёсся к учению серьёзно.

— Раз уж придётся воевать, — возразил он, — надо научиться хорошо воевать.

Так братья впервые не сошлись во мнениях, и это сыграло большую роль в их дальнейшей жизни. Хотя они были в одной батарее, учились в одном классе.

 

2. АРТИЛЛЕРИЯ НАЧИНАЕТСЯ С ЛОШАДИ

Когда армия проходит по городу, самое красивое зрелище — это конная артиллерия. Артиллеристы уважают и любят лошадей. Особенно они любят красивых лошадей. Красивая лошадь — предмет гордости для офицера. Но красивые лошади, как правило, норовисты.

Инструктор иппологии ротмистр Силин пришёл на очередное занятие, украшенный полукруглым багровым синяком, и всем без объяснений было понятно, что ротмистр опять не поладил с красавицей Ласточкой и та угодила ему по физиономии подковой.

— Ну, я понимаю, — сказал ротмистр Силин, — что женщина может знать, дурна она или красавица, у неё зеркало имеется в обиходе. Но откуда лошадь набирается понятия, что она красивая? Ведь всё о себе знает, гангрена, и ведёт себя, как хорошенькая генеральская племянница! И плёткой её огреть рука не поднимается. Ладно, господа юнкера, инцидент исчерпан, приступим к нашим занятиям.

Иппология — это наука о лошадях. Юнкерам преподали немножко теоретических сведений по анатомии лошадей, по ветеринарии, а вся остальная иппология проходилась в конюшне и в поле. И если на классных занятиях сердце ещё не очень расположилось к лошади, то в конюшне, а особенно на полевых учениях, старательные и умные артиллерийские лошади сразу заслужили любовь юнкеров своими трудами.

— Лошадь нам служит бескорыстно, — сказал ромистр Силин. — Думаете, она не знает, что сильнее человека, служить не обязана и вполне может от него убежать? Прекрасно знает! Она и прокормится отлично без человека, и даже сытее будет. Помнится, в двенадцатом году выехали мы, пятеро офицеров, на небольшой пикничок. Спешились, портупеи на сёдла бросили, корзины наши развязали, а лошадок не привязали, так пустили пастись. Думаем, куда они, такие умные, отсюда денутся? Ну, позавтракали мы в своё удовольствие, подремали в тени часок-другой, хватились: где лошади? Нету лошадей. Пешком поплелись. На ландшафте оно ещё ничего, а когда к лагерю стали приближаться, грусть нас охватила: офицер без портупеи есть зрелище весьма неприличное. Лошади-то наши, оказалось, давно в конюшне стоят. О чём этот случай говорит? О том, господа, что лошадь имеет полное понятие о нравственности и уважает офицера до тех пор, пока он того достоин. Итак, инцидент исчерпан, приступим к нашим занятиям.

Занятия заключались прежде всего в том, чтобы лошадей чистить — артиллерийская лошадь должна блестеть, как поверхность канала ствола. Для того их вычёсывают, моют, скребут, обтирают, а потом по сухой расчёсанной шерсти натирают суконной тряпочкой. Процедура умывания лошадям очень нравится. Гораздо меньше, конечно, нравится им, когда запрягают в артиллерийский лафет или в повозку. Но лошадки привыкли работать и недовольства своего не показывают. Кроме этого, юнкер должен в совершенстве овладеть искусством управления запряжкой.

— Как корабельный штурман всегда в душе матрос и знает матросскую работу отлично, — сказал ротмистр Силин, — так и артиллерийский офицер должен быть кучером и всегда уметь заменить на передке убитого солдата.

Юнкера изучали материальную часть артиллерийского орудия, тактику боя, топографию, фортификацию, уставы русской армии и другие науки. Изучали, зная, что через несколько месяцев пойдут на фронт. Войне не видно было конца. Армии трёх империй, Германской, Австрийской и Турецкой, давили на русскую армию. Десять миллионов русских солдат, заваленные снегами вьюжной зимы, держали на своей груди неослабевающий натиск, изредка переходя в наступление. В январе 1917 года приказано было наступать на Северном фронте. Метельной ночью началось сражение. Люди бежали вперёд в глубоком снегу, среди урагана пуль и снарядов. И так — десять дней. Снежные бури замели тысячи трупов… Наступление выдохлось. Снова русский фронт застыл в снегах.

После провала январского наступления ещё сильнее стали гонять и муштровать юнкеров Константиновского училища.

— К чёрту теорию, побольше давайте им практики! — говорил начальник училища генерал Бутыркин.

Однажды вечером объявили боевую тревогу первой батарее. Юнкера быстро запрягли лошадей в орудия и повозки, и первая батарея, выехав за ворота, ускакала на юг по Забалканскому проспекту.

Среди ночи подняли по тревоге вторую батарею, в которой учились Леонид и Николай. Раздались команды, подгоняющие окрики унтер-офицеров.

— Куда это нас? — спросил Коля у Леонида.

— Пока не знаю, — сказал Леонид.

— А вдруг на войну… — проговорил Коля, глядя в окно на залитый огнём прожекторов плац, где уже выстраивались первые, быстро собравшиеся взводы. Люди двигались бегом, застывали в строю тёмными статуями. — Тревожная картина.

Застегнув шинели, они помчались вниз. Пробегая мимо ротмистра Силина, Коля задержался, спросил:

— В чём дело, ваше благородие?

— Война, — сказал ротмистр, пошевелив усами.

— С кем воевать?

— Не бледнейте, юнкер. Воевать будете с первой батареей, холостыми зарядами…

Выехала за ворота вторая батарея и тоже помчалась на юг сквозь обжигающую лица пургу. К утру прискакали в деревню Высоцкое и думали, что юнкеров разведут по избам, чтобы поесть, согреться и, может быть, поспать, — но не тут-то было. Батарею сразу повернули на позицию. Быстро расставили орудия и привели их в боевое положение. Утопая в снегу, юнкера тащили с повозок ящики со снарядами.

— Веселее, ребята! — подгонял их заменивший сказавшегося больным командира батареи ротмистр Силин. — Это вам не учебная прогулка по весенней травке, это бой!

Впереди раздались орудийные выстрелы. Где-то справа стали падать болванки — невзрывающиеся учебные снаряды.

— Это по нам? — спросил Николай.

— Не бледнейте, юнкер, снаряды учебные, а целик у наводчиков смещён вправо, в лоб вам не закатают! — весело ответил ротмистр. — А молодцы, первая батарея! И разведочку аккуратно провели, и наводят великолепно. Не подкачай, ребята! Фейерверкеры, справа поорудийно одним снарядом заряжай! По условному противнику огонь!

Леонид, расписанный при своём орудии фейерверкером, подхватил поданный подносчиком снаряд, послал в ствол и захлопнул затвор. Грянул выстрел, и сразу стало жарко, будто не было вокруг никакой пурги, никакого мороза. Возникло глупое желание проследить взглядом траекторию снаряда, но тут снова раздалась команда «заряжай!», и Леонид подхватил следующий снаряд. Без передышки, иногда только меняя прицел, орудие посылало снаряд за снарядом. Снег почернел, уши заложило от грохота, нестерпимо хотелось сбросить мешающую шинель, но снимать шинели было запрещено.

Стреляя из пушки, понимаешь, какая это страшная сила — артиллерия.

— Если здесь такое пекло, так грохочет и опаляет лицо пороховыми газами, каково же приходится там, где рвутся снаряды, — сказал сам себе Леонид. — Недаром сказано, что артиллерия решает исход войны…

После восемнадцатого выстрела раздалась команда «отбой».

— Наконец-то, — сказал Коля. Лицо его было испачкано смазкой, и струйки пота проложили по грязи светлые дорожки. — Сейчас поедем в Высоцкое отдыхать.

Но отдыхать поехали не в Высоцкое, а к опушке леса, где уже дымила полевая кухня.

Накормив лошадей и привязав их крепко к деревьям, юнкера сами поели, построили из веток шалаши, развели костры и, закутавшись в лошадиные попоны, повалились спать.

— Неужели на войне всегда такие условия? — спросил Коля у ротмистра.

— Условия умышленно созданы худшие, чем могут встретиться на войне, — сказал жизнерадостный ротмистр, шевеля усами. — На войне будет легче. Что-то за грязью не разобрать, побледнели вы, юнкер, или нет?

— Виноват, ваше благородие, умыться негде.

— А снег на что? Вы солдат или мимоза в портянках? Берите пример с брата: сияет, будто в молоке искупался.

— С брата пример брать трудно, — покачал головой Коля. — Он у нас с детства какой-то… несгибаемый.

Не успели юнкера выспаться, снова раздался сигнал боевой тревоги. И сразу послышалась стрельба орудий первой батареи. Пурга прекратилась, и позиции «противника» на отдалённой горке хорошо были видны. «Вражеские» болванки, взметая тучи снежной пыли, теперь падали слева.

Мгновенно запрягли лошадей, галопом выехали на указанную ротмистром позицию, привели орудия в боевое положение и открыли стрельбу. С наступлением темноты «война» прекратилась. Снова подъехали к полевым кухням, покормили лошадей и поужинали сами.

Оказалось, что провиантмейстер привёз палатки, так что на ночь устроились, в общем, удобно. На каждый взвод, состоящий из расчётов двух орудий, досталось по две палатки. Назначили три смены ночных часовых у лошадей. Леониду досталась вторая смена, с двух до пяти. Ночью он проснулся от пробиравшегося под шинель холода, подоткнул полы и хотел спать дальше, но какая-то неясная тревога прогнала сон. Он встал, подошёл к ночному фонарю и посмотрел на часы: они показывали без десяти три.

— А ведь уже моя смена, — сказал себе Леонид, не подумав сперва ничего плохого. — Отчего часовой меня не будит? Жалеет, что ли, или время проворонил…

Леонид быстро надел шинель, подпоясался и вышел из палатки.

Часового у навеса он не обнаружил, лошадей тоже — ни одной! И орудийные, и повозочные, и даже лошадь командира взвода исчезли. Леонид услышал сдавленный хрип, прошёл несколько шагов и увидел извивающееся тело. Это дёргался связанный часовой, которого он должен был сменить. Рот его был плотно заткнут тряпкой. Леонид бросился вперёд и освободил часового.

Развязанный часовой, знакомый Леонида студент-технолог Петя Балакин, сидел на снегу и растирал занемевшие в верёвках кисти рук. Он поел немного снегу и стал говорить, хрипя, сдавленным голосом:

— Это же не разведчики, это бандиты! Разбойники! Ирокезы собачьи! Набросились из-за дерева, связали: ты, мол, убит! Я говорю: «Это не по правилам, и вы скоты после этого, ведь люди устали, целый день война шла, а вы…» Так они окрысились, как тигры, и рот мне заткнули. Отвязали лошадей и скрылись в лесу. Но одного я узнал, он из первой батареи, из второго взвода, университетский. Вернёмся в училище, я этого так не оставлю. Прямо в лицо скажу ему, что он непорядочный человек и…

— Обожди, Петя, — перебил его Леонид. — Говоришь, из второго взвода? Значит, второй взвод в разведке. Это же адрес! Пойдём отобьём лошадей.

— Что вы, Леонид, шагать в такую даль, по снегу, да ещё, как вы выражаетесь, отбивать…

— А ты захотел попасть на гауптвахту? Ведь небось спал на посту? Не отпирайся, спал. А за сон на посту хорошо, если гауптвахтой отделаешься. Скорее всего в солдаты отправят без всяких разговоров.

— В солдаты я не хочу, — помотал головой Петя Балакин.

— Тогда пошагали, — хлопнул его Леонид по спине. — Всё равно здесь нам охранять уже нечего.

Почти час шли они по снегу до деревни, где расположилась первая батарея. Ползком пробрались мимо караульного поста, а в деревне пошли уже не таясь. Лиц в темноте было не разобрать, а форма у всех одинаковая. Спросили у встретившегося незнакомого юнкера, где разместился второй взвод. Тот показал избу.

— Знаете, Говоров, — сказал Петя Балакин, — я даже рад, что так случилось. Мне ужасно интересно! Мы в самом деле с вами как ирокезы. Идём красть лошадей у бледнолицых.

— Только не издавайте боевой клич, — сказал Леонид.

В направлении хлева около избы второго взвода снег был перетоптан лошадиными копытами.

— Ясно, — проговорил Леонид. — Там наши голуби…

— Может, я переговорю с часовым, — сказал Петя Балакин, — и он их мирно отпустит?

— Исключено, — возразил Леонид. — Часового придётся снять. И более того…

— Убить?! — сдавленно вскрикнул Петя.

— Тихо! — Леонид сжал его руку. — На учениях никого нарочно не убивают. Часового мы свяжем, завернём в попону и доставим к своим.

— Ой, как интересно! — сказал Петя Балакин. — А как мы это сделаем?

— В общем, так, — сказал Леонид. — Ты подойдёшь к нему и спросишь, сколько времени. Я подберусь сзади, наброшусь и повалю. Твоё дело — у поваленного связать руки и ноги ремнями. Потом забьём ему в рот кляп, чтоб не орал.

— Б-р-р-р… — поёжился Петя Балакин. — Как по-настоящему!

— А тебя связывали понарошку?

— Тоже по-настоящему, — вздохнул Петя. — Очень больно и противно.

— Вот так и мы с ними. Потом идём в хлев, всех лошадей берём в связку, на двух передних садимся и скачем к своим. Вот тут можешь издать боевой клич ирокезов.

— А часового? — напомнил мстительный Петя Балакин.

— Привяжем к одной из лошадей. Остановись здесь. Через пять минут, не таясь, свободно, можно чуть-чуть пошатываясь, подойти к часовому… До встречи над поверженным!

Леонид обогнул хлев сзади и замер в тени у стены, дожидаясь, пока Петя Балакин подойдёт и завяжет разговор.

Всё получилось так, как было задумано.

Петя подошёл к часовому и спросил, сколько времени.

— Да около пяти уже, — сказал часовой. — Постой-ка… А ты разве будешь не Балакин из второй батареи?

— Не, я не Балакин буду, я Курочкин, — смущённо сказал Петя.

Тут Леонид и набросился на часового сзади, понимая, что до провала операции остался один миг. По лицу Пети было видно даже в полутьме, что никакой он не Курочкин, а самый настоящий Балакин. Бдительного юнкера повалили, связали и заткнули рот овчинной рукавицей. Втащили в хлев, а взяв лошадей (и своих и чужих вместе) на связку, посадили на спину одной лошади и привязали к ней. Вывели лошадей из хлева почти бесшумно, а потом вскочили на двух своих, поставленных впереди, и с криком и свистом помчались по «вражеской» деревне. Конечно, если бы «противник» имел возможность стрелять, ничего бы не вышло, а тут юнкера и офицеры, выскакивающие из домов, могли только грозить кулаками.

— А-а-а-а-а-а! — кричал «по-индейски» Петя Балакин.

Выскочили в поле, смяв караульный пост на краю деревни. Погони можно было уже не опасаться — пока очухаются, пока оседлают сонных лошадей… Подъехали к пленному, развязали ему руки и освободили рот.

— Ребята, вы только потом скажите, что я отбивался. И вас было пятеро, а? — попросил пленный.

— Это меня связывали пятеро ваших! — сказал Петя. — А тебя я, можно сказать, один захватил!

— Ладно, скажем, что мы тебя мешком по голове стукнули, — сказал Леонид. — Лишили сознания.

— От мешка сознания не лишишься, — возразил пленный.

— В мешке кирпич лежал, — сказал Леонид.

И всё-таки Пете Балакину дали десять суток гауптвахты за сон на посту.

 

3. КАК ПОНИМАТЬ ИНТЕРЕСЫ ОТЕЧЕСТВА

Крепок каменный забор, а слухи о забастовках на заводах, о брожении умов в казармах Петроградского гарнизона, об очередях у продуктовых лавок проникали в Константиновское училище. Поговаривали, что из Архангельска доставили четыреста двадцать пулемётов и разместили их на чердаках домов на перекрёстках улиц.

Спрашивается, зачем?

Возвращавшиеся из увольнения приносили новости:

— Господа! Подумайте только: всеобщая забастовка!

— На улицах я сам видел баррикады!

— Казаки стреляли в толпу!

— На Литейном сто человек убито!

— Куда царь смотрит?

— Царь сидит в Могилёве и думает, что он на фронте.

— Что же будет?!

— Не волнуйтесь, господа, для нас будет самое спокойное место: фронтовые окопы.

И вдруг, подобно взрыву среди ночи:

— Царь Николай Второй отрёкся от престола в пользу своего брата Михаила Александровича!

Сразу же следующая новость:

— Михаил струсил, не принял корону!

И наконец:

— Империи больше не существует! Объявлена Российская Республика!

— Образовано Временное правительство.

— Сословия и титулы отменены. Отныне все — равные граждане. Никаких «благородий» и «превосходительств».

В России свершилась Февральская революция 1917 года. Раскрылась тщательно скрываемая прежде гниль царского режима. Стало ясно, что пулемёты на чердаках устанавливали против своего же народа… В Петрограде и по всей стране развернулись революционные события.

Начальник Константиновского артиллерийского училища генерал-майор Бутыркин, человек осторожный, собрал юнкеров в актовом зале:

— Господа! Революция свершилась, и слава богу. Но война ещё не кончилась. Империя или республика, но наше православное отечество воюет, и армия обязана защищать его от наших врагов. Армия выполнит свой долг. Юнкер должен об этом помнить всегда! Поэтому прошу юнкеров прилежно учиться и ни в каких политических занятиях не принимать участия. Думайте единственно о защите возлюбленного нашего отечества, ибо оно — в опасности.

Строй юнкеров единодушно прокричал: «Ура!».

Порядок в Константиновском училище не был нарушен, и продолжалась нормальная учёба. Февральская революция свелась пока что к тому, что портреты царя Николая сняли и вынесли на помойку да офицеров перестали именовать «ваше благородие», обращались просто «господин штабс-капитан» или «господин полковник».

Чтобы стать умелым защитником отечества и выучить всё то, что полагается знать помощнику командира артиллерийской батареи, надо заниматься и утром, и днём и вечером. И все мысли о политике выкинуть из головы. Так говорил начальник учебного отдела училища полковник Иванов.

К июлю полагающиеся подпоручику науки были пройдены.

Начались экзамены. А там — погоны на плечи и на фронт…

Накануне последнего экзамена Леонида Говорова внезапно вызвал к себе в кабинет начальник учебного отдела полковник Иванов.

— Садитесь, господин Говоров, — указал полковник на кресло.

От такого неофициального жеста пропало возникшее опасение: «За какую провинность вызывают к высокому начальству?».

— Благодарю вас, господин полковник.

Леонид воспитанно, не разваливаясь, но и не на краешек, сел в кожаное кресло.

Некоторое время полковник рассматривал его лицо.

— Скажите, Говоров, каково ваше отношение к событиям в России?.. Буквально завтра вы станете офицером, то есть начальником, который ведёт за собой людей. Куда вы их поведёте?

— Я считаю, что республика есть самая разумная форма государственного устройства, — сказал Леонид.

— Республики бывают разные, — вздохнул полковник. — Кое-кто в России не удовлетворён образовавшейся республикой.

— Обратно к самодержавию Романовых пути, по-моему, нет, — сказал Леонид.

— Ах, как легко это говорить, — вздохнул полковник. — Вдруг появились люди, недовольные нашей революцией. Им не нравится парламент, а желательны какие-то немыслимые Советы и вообще власть рабочих и крестьян, то есть тех сословий, которые управлять не умеют, а умеют, как ясно из названий, делать другое дело… Впрочем, мы коснулись вопросов, в которых не совсем сведущи… — Полковник полистал папку с бумагами. — Вы кораблестроитель… Пригляделся я к вашим успехам в занятиях, к личности. Знаю, между прочим, как решительно вы вернули уведённых лошадей. Непростительный, я бы сказал, грех — посылать в окопы человека, склонного и способного к научной и практической деятельности.

— Если требуют интересы отечества… — начал Леонид.

Полковник перебил его:

— Глубже надо понимать интересы возлюбленного нашего отечества! Есть интерес нынешнего дня. И есть интерес перспективный, требующий, чтобы нашу многострадальную, разрушенную Россию после войны взяли в свои руки не трусы, затаившиеся в заграницах, а настоящие русские люди. В руках у нас пушки, а на плечах бремя ответственности. Мы не можем допустить, чтобы Россию разгромили внутренние враги. На фронт мы вас не отпустим, Леонид Александрович.

— Куда же меня?

— Предлагаю остаться в Петрограде, — сказал полковник. — Внутренних врагов достаточно, офицеру найдётся работа.

Леонид уставился взглядом в окно. По Забалканскому проспекту опять двигался поток народа. Сверху видны были кепки, платки, простоволосые головы. В толпе начали петь: «Вы жертвою пали в борьбе роковой…»

Полковник быстро встал, подошёл к окну и захлопнул его.

Леонид спросил:

— Это идут «враги внутренние»?

— Вопрос гораздо сложнее, — проговорил полковник. — В полном смысле врагами внутренними я называю только социалистов. Это они устраивают забастовки, шествия и саботажи. Эти люди, — полковник кивнул на окно, — идут не по своей воле, а по указке социалистов.

— Социалистов и… студентов? — напомнил Леонид. — Слыхал я эти уроки солдатской грамоты ещё в четырнадцатом году, на пристани в Елабуге. Значит, и я, будучи студентом, попадаю в категорию «врагов внутренних»?

Полковник поморщился:

— Та печальной памяти формула устарела и погибла вместе с самодержавием. Сейчас именно на студентов, интеллигентный класс, способный руководить, и надеется Россия. Оставайтесь в Петрограде, Леонид Александрович.

— Позвольте отказаться, господин полковник, — твёрдо сказал Леонид. — Можете не присваивать мне чина, выпускайте рядовым, но со своим народом я воевать не буду. Поеду на фронт.

— Да кто вам предлагает воевать с народом?! Как не стыдно так думать, Леонид Александрович! — Полковник всполошился, привстал, потом как-то сразу обмяк и опустился в кресло. — Впрочем, вы правы. Мятеж назревает, новая пугачёвщина. Знаете, кого Екатерина послала подавлять пугачёвщину? Суворова!.. Ладно, этот разговор предадим забвению. Благодарю за искренний ответ. Однако моё размышление о вас остаётся в силе. На фронт не поедете. Сохраним ваш талант для новой России.

— Куда же я поеду? — спросил Леонид.

— Подальше от войны и мятежей. В Сибирь. Значит, поедете вы… — Полковник стал листать бумаги в другой папке. — Поедете вы служить… в Томск. Оттуда нас просили о младшем офицере мортирной батареи. Не так уж, полагаю, вы жаждете участвовать в бессмысленной теперь уже войне. Объявленного главой нашего, с позволения сказать, правительства господином Керенским «победного конца» не будет. А будет унизительный для России мир. Армия в окопах разлагается.

— У меня брат здесь, — сказал Леонид. — Желательно было бы с ним не расставаться.

— Ну и не расстанетесь, — пообещал полковник. — Мы в России родственные чувства уважаем. Тем более сейчас, когда дело идёт к братоубийству. В Томске найдётся служба и вашему брату.

— Благодарю, господин полковник, — сказал Леонид. — Но я ощущаю некоторую неловкость: меня учили воевать. Может, моё место на фронте?

Полковник стукнул по столу ребром ладони:

— Старшим виднее, где ваше место. Идите. Бог даст, встретимся в лучшие времена, в лучшей России… Бог мой, куда ты заехала, матушка Русь…

Именем Временного правительства юнкеров произвели в подпоручики. Они надели полевые погоны и прицепили к портупеям офицерские шашки. Отпуска не было, новые офицеры сразу поехали по местам своей службы. Братья Говоровы отправились в Сибирь, служить в гарнизоне Томска.

Но все мечты Леонида, его надежды на будущее остались в Петрограде, в восьми верстах от Финляндского вокзала, в сосновом редколесье, где стоит Политехнический институт.

 

4. СТАРАЯ ЖИЗНЬ ОТМЕНЯЕТСЯ!

Служил он добросовестно, но ничего не делал сверх обязанностей.

— Как-то не вспыхивает огонёк, — с печальной улыбкой признался он брату. — Не ясно, кому служить и для чего служить… По городу ходить неприятно. Не терплю неразберих, а тут разброд, да и только. На одном углу митингуют, на другом кричат, на третьем пропагандируют… И все по-разному.

— Как они сами не запутаются, — вздохнул Николай. — Беспорядок — это ужасно.

— Беспорядок хорош тем, — усмехнулся Леонид, — что он не может царить слишком долго. Непременно явятся люди, которые крепко возьмут власть в свои руки. Я это чувствую. Вот-вот должно произойти что-то крутое. Оно введёт в русло это хаотическое кружение событий и разговоров.

В конце октября 1917 года совершилась в Петрограде Великая Октябрьская социалистическая революция, ожидаемая и предчувствуемая русскими людьми.

Томские телеграфисты приняли воззвание Военно-революционного комитета. Оно называлось «К гражданам России!». И пошёл телеграф беспрерывно принимать из столицы декреты новой, уже Советской власти. Эта власть решительно отменила всё оставшееся от старого режима в целях политики Временного правительства. Отменялась эксплуатация человека человеком. Отменялась империалистическая война.

Рабочие немедленно стали брать власть в свои руки.

Начальник Томского гарнизона пытался послать против рабочих войска. Командир мортирной батареи приказал вывозить орудия.

— Я ещё в Петрограде сказал одному полковнику, что с народом воевать не буду! — громко заявил подпоручик Леонид Говоров и повернулся спиной к ретивому командиру.

А батарейцы уже митинговали.

— Товарищи солдаты! — кричал оратор, забравшись на орудие. — Питерские пролетарии свергли со своей шеи буржуйских гадов! И мы говорим: правильно, товарищи! Не будем прислужниками! Долой войну!

— Доло-о-о-ой! — прокричали солдаты.

— Но мы, товарищи, — продолжал оратор, — с вами не должны бросать оружие, потому что революция ещё не в безопасности. Кровавая буржуазия поднимается на нас со всех концов света. Мы встанем на защиту Советской власти и не дрогнем! Я как член гарнизонного Совета, облечённый полномочием, сообщаю вам приказ Совета рабочих и солдатских депутатов: «Всем солдатам и офицерам находиться на своих местах и вести обычные занятия. Никаких нарушений революционного порядка не допускается. Каждый, кто не подчиняется приказу Совета, будет считаться изменником революции. Только тот может быть активным борцом за новую Россию, кто находится на своём посту!»

Солдатский митинг принял резолюцию:

«…Петроградскому Революционному комитету оказать всемерную поддержку вплоть до активного выступления против всех тех сил, на которые вздумает опереться контрреволюция».

Младший офицер мортирной батареи Леонид Александрович Говоров остался на своём посту. Он с презрением отнёсся к тем офицерам, которые тайными путями бежали из гарнизона, не желая служить новой власти.

Но в январе 1918 года был объявлен Декрет о роспуске старой армии и создании новой, рабоче-крестьянской Красной Армии.

Солдаты спрашивали:

— А всех будут принимать?

— Красную Армию будут формировать из наиболее сознательных элементов трудящихся классов, — разъясняли члены гарнизонного Совета. — Вступление в Красную Армию будет добровольное. Кто желает вступать, требуется рекомендация войскового комитета или общественной организации, стоящей на стороне Советской власти…

Демобилизация!..

Опять вспомнилось Леониду сосновое редколесье в восьми верстах от Финляндского вокзала в Петрограде, здания и лаборатории Политехнического института. Где-то сейчас декан Боклевский, где знаменитый профессор Крылов Алексей Николаевич?.. Так хочется их увидеть!

Говоров пошёл в гарнизонный Совет.

— Командир ты вроде неплохой, — сказали ему в Совете. — Грамотный, настойчивый, и происхождение у тебя из крестьян. Хоть в студентах побывал и офицерские курсы окончил, однако не зачванился, солдата понимаешь и народной власти сочувствуешь. Подчинённые тобой довольны, Говоров, а ведь это — главное в службе. Оставайся у нас командиром батареи взамен сбежавшего в стан врага капитана Агафонова.

— Насчёт этого и зашёл посоветоваться, — ответил Леонид Александрович. — Спасибо на добром слове, офицер я, может, и грамотный, но случайный. Призвания к военной службе у меня не обнаруживается.

— К чему же у тебя обнаруживается призвание?

— Хочу строить корабли. Об этом мечтал с детства, к этому готовился, этому учился, — сказал взводный Говоров. — Что мне теперь делать: подавать заявление о службе в Красной Армии или просьбу о демобилизации?

— Красная Армия — это служба добровольная, — сказал председатель солдатского Совета. — Если у тебя другое призвание, подавай на демобилизацию. Строй для народа корабли, ибо корабли нужны пролетарской революции не меньше, чем пушки.

Бывшему подпоручику Леониду Александровичу Говорову выписали документ о демобилизации, и он поехал на запад.

 

5. ВСТРЕЧА НА ОСТАНОВКЕ

Леонид добрался до Елабуги, и первое чувство, которое испытал, увидев родной город, было изумление. Ничего не изменилось. Так же, как и прежде, катились по наезженному грязному снегу извозчичьи санки, а на перекрёстках улиц разносчики продавали тёплые калачи и мочёные яблоки. Не встретив ни одной демонстрации, ни одного флага, ни единого даже лозунга, дошёл до родного жилья.

Маленький домик. Перекосившиеся ступени крыльца. Стал на первую ступеньку, и она дрогнула, заскрипела, будто жалуясь, что не под силу ей теперь тяжесть большого мужчины. Больно сжалось сердце, когда понял, что навсегда вырос из этого домика, из своего юношества, из Елабуги.

Взбежал по лесенке и вошёл в дом. Обнял мать и не выдержал, заплакал.

— Офицер, а слёзы льёшь, — заметил папаша. — Неприлично.

Александр Григорьевич болел грудью, кашлял. Дрожали пальцы. Писать он не мог. Надорванный в молодости бурлацким трудом организм стремительно обветшал за полтора года неустройств. Но отец семьи бодрился, не считал себя стариком, следил за порядком.

— Сын он мне, а не офицер, — всхлипнула Мария Ивановна.

Леонид задумался.

С дальнейшим путешествием в Петроград придётся повременить. Он обязан поддержать родителей. Они пожертвовали для него многим. Настал его черёд потрудиться для них. Проще всего поехать туда, куда хочется ехать, делать то, что хочется делать. Но человечество — это большое содружество людей. Когда ты нуждаешься в помощи, тебе непременно кто-то помогает. Увидев нуждающегося в твоей помощи, ты тоже обязан помочь, отложив свои, может быть, и важные дела. Понятие о человеческом содружестве ты получаешь в родной семье, помогая близким, и потом, если ты настоящий человек, проносишь это понятие через всю свою жизнь, помогая посторонним людям. В тебе крепнет понятие о долге, и ты исполняешь свой долг, делая в жизни прежде всего то, чего от тебя просят и ждут люди, а потом уже то, что тебе хочется. И надо знать, что там, где совпадают долг человека и его желание, на перекрёстке путей свободы и необходимости, человек совершает великие дела.

Леонид стал искать работу в Елабуге, чтобы кормить родителей и младших братьев.

Встретившись с Лазаревым, рассказал ему о Петрограде и Томске.

— Равнодушие елабужского обывателя к переменам в России изумляет, — сказал он. — В Питере все бунтовали, даже гимназисты и реалисты. Выходили на улицу с красными флагами.

— А что делали власти? — спросил Лазарев.

— Власти совершенно растерялись. А как бурлит всё в Томске! Даже в вагоне поезда люди живут переменами. Происходящее у всех в мыслях, на языках. А здесь? Какая сонная муха перекусала обывателей?!

— Не узнаю Леонида Говорова, — спокойно сказал Александр Иванович. — Кипятится, извергает триста слов в минуту… Эх, чего ты хочешь от нашего согражданина? Здесь живёт мещанство, мелкое чиновничество. Тебе вот, грамотному человеку, трудно найти себе занятие, некуда пойти работать. Впрочем, сходи-ка, Говоров, на Пречистенскую улицу, в кооператив. Там, слышал я, бухгалтер требуется.

Леонид воспользовался советом учителя и получил в кооперативе должность бухгалтера, то есть возможность кормить семью. Днём он работал, а по вечерам читал книги и занимался науками. Больные родители и младшие братья, у которых он был единственным кормильцем, вынуждали его отложить исполнение больших решений, остановиться на пути, забыть на время лозунг «Ни дня без победы!»

А тут к Елабуге приблизилась белая армия.

В Томске контрреволюционеры провозгласили своё правительство. Бывший царский адмирал Колчак назвался верховным правителем России. С целью разгромить большевиков он двинул свою армию в сторону Москвы.

Сегодня нам удивительно, как могли простые крестьяне идти в белую армию, воевать против Советской власти. Тогда их обманывали люди, хорошо умевшие обманывать простой народ. Во-первых, назвали контрреволюционную армию «народной» и внушили крестьянам, что зовут их воевать за землю и свободу, против диктатуры безбожных большевиков, грабителей и цареубийц. Во-вторых, колчаковцы насильно мобилизовали тех, кто отказывался идти добровольно.

В сентябре 1918 года белые захватили Елабугу.

Захватчикам в первую очередь требуются деньги и пополнение войска. Колчаковцы очистили Елабужский банк и объявили «всеобщую мобилизацию». Говоров, взятый на учёт, как подпоручик старой армии, был схвачен и мобилизован в белое воинство. Снова ему дали погоны подпоручика и назначили командиром батареи 8-й дивизии второго уфимского корпуса.

— За что идёшь воевать? — спросил Лазарев.

— Разберусь на месте, — ответил Леонид уклончиво. — Не волнуйтесь, учитель. Мои пушки будут стрелять по врагам.

— А на той ли ты стороне? — молвил Лазарев.

Леонид улыбнулся и обнял учителя на прощанье.

На пристани, в ресторане, в ожидании запоздавшего парохода, он встретился с теми, кого меньше всего хотел видеть.

— Господин подпоручик, прошу подойти!

Леонид давно отвык от того, что он «господин» и «подпоручик». Не сразу повернул голову туда, откуда раздался возглас. Увидел за столиком в углу Аркадия Леденцова и Павла Стахеева. Павел одет в клетчатый штатский пиджак, а на Леденцове китель с погонами капитана. Следовательно, Леденцов имеет право подозвать его к себе, как младшего по чину. Можно и не пойти, не станет же капитан поднимать скандал в ресторане по такому мелкому поводу. Но, приглядевшись, Говоров увидел под столом костыли. Аркадий ранен…

Леонид отправился к ним, холодно поздоровался.

— Здравствуй, Говоров, — подал руку Аркадий. — Выходит, наш?

— Я бы голову отдал, что ты в большевистской шайке, за Совдепию воюешь! — подал голос Стахеев.

— Чего ему большевики? — усмехнулся Аркадий. — Они все институты и академии позакрывали. Впрочем, господин верховный тоже не торопится их открывать… Шучу, Говоров. Победим взбесившихся пролетариев, наладим государственную машину и откроем для тебя институт. Мы воюем серьёзно. Видишь? — Он тронул костыль. — Своя российская пуля. Может, тем самым солдатом пущенная, с которым в окопах под Ригой у одного камелька портянки сушили. Странная наша Русь… Как заглянешь в невесёлую российскую историю — который раз брат на брата секиру поднимает. От киевских ещё князей традиция. Объясни, почему?.. Жаль, что не можешь. Алгебру ты хорошо объяснял. Только всё начисто вылетело из головы… Как в артиллерию попал?

— Окончил курсы при Константиновском училище.

— Аристократ! А мы юнкера казанские…

— Что толку-то? — вмешался Стахеев. — Пошёл бы вместе с Аркашей в пехотное, тоже был бы сейчас капитаном. А то подпоручик, мельчайший чин, меньше его и нету! Завидуй приятелю.

— Чинам завидуют дураки! — оборвал купчишку Аркадий. — Ты вообще никогда чинов не получишь, а Говоров, если захочет, генералом станет. У него под фуражкой голова!

— Надо же кому-то и купеческой обязанностью заниматься, не всем же воевать… — оправдался Пашка.

— Вот именно: кому-то… Как полагаешь, — спросил он Говорова, — скоро большевиков победим?

— Чтобы победить, надо знать, за что воюешь, — уклонился Леонид от прямого ответа.

— Мы за Россию воюем! — почти выкрикнул Аркадий.

— Какую? В которой что ни век, то брат на брата секиру поднимает, как ты выразился? Такой России народ больше не хочет.

— Ну, это понятно, — потише заговорил Аркадий. — Будет Россия другая, помытая. Конституция. Ещё что-нибудь эдакое…

— Убивать сограждан за «что-нибудь эдакое», не видя ясности и святой цели, — это крайне подлое занятие, — твёрдо сказал Леонид.

— Большевистские речи! — округлил глаза Пашка Стахеев. — Нет, Говоров, не бывать тебе генералом… А ты не шпион?

— Заткнись, орясина! — гаркнул на него Аркадий. — Вот ему-то и надо быть генералом. А не всяким болванам из Николашкиной свиты…

Подошёл, наконец, пароход, и Говоров уехал, зная, что покидает Елабугу навсегда.

 

6. ПРИГЛАШЕНИЕ НА УЖИН

Батарейный повар Македон Иваныч, которого солдаты за пристрастие к непонятным для русского желудка кулинарным опытам называли Закидон Иваныч, на этот раз готовил кулеш, простое блюдо из пшённой крупы с мясом. Не обошлось, правда, без небольшого закидона: мясо в котёл было положено конское, от подобранной на поле боя убитой лошади.

— Эй, Закидон Иваныч! — закричал батарейный фельдфебель Полохайло, узнав про конину. — Мы тебе татаре, что ли?!

— Говядины не подвезли, господин фельдфебель! — доложил повар.

— Так в деревне стоим! Пошёл бы, реквизировал полкоровы в пользу защитников православной веры!

Македон Иваныч ответил, утерев усы после пробы конинного бульона:

— Реквизировать у населения его благородие настрого запретил.

— Грех ему в пузо! — ругнулся фельдфебель Полохайло. — Все реквизируют, а мы голодуй тут по его милости. Однако у нас в запасе на худой конец американские консервы имеются из говядины. Их бы положил!

— Худого конца пока не наблюдается, господин фельдфебель, — возразил Македон Иваныч. — А на консервы господином подпоручиком наложен строгий запрет неприкосновенности запаса. Да вы отведайте конинки-то, не побрезгуйте. Я её с порохом отварил, чтобы напоминала по вкусу заграничное животное лангусту.

Фельдфебель Полохайло не побрезговал, отведал.

— А ничего, Закидон Иваныч, — похвалил он варево. — Здорово на лангусту смахивает. Без уведомления и не отличишь!

Командир батареи подпоручик Говоров составлял список гостей, которых он приглашал к себе на праздничный ужин по случаю якобы трёхлетней годовщины своей военной службы. К различным юбилеям он был в высшей степени равнодушен, но требовалось собрать людей под благовидным предлогом, причём только совершенно надёжных людей. Одна ошибка в списке приглашённых могла стать смертельной для всех остальных. Вписывая фамилии, вычёркивая и снова вписывая, Леонид Александрович как бы исследовал своих солдат. Конечно, народ был разный. Солдаты из богатых мужиков понимали, что Советская власть гладить их по головке не собирается: лишнее отберёт и бедняков эксплуатировать не даст. Они перешли на сторону белых сознательно. Эти в список, конечно, не попадали. Но гораздо больше было на батарее солдат из бедняков, обманутых колчаковскими пропагандистами или мобилизованных под угрозой порки. Обман долго не живёт. Постепенно раскрывались глаза, и Говоров в разговорах с солдатами старался этому помочь.

— А ведь верно, не туды прём… — задумывался солдат после разговора с командиром. — Куды ж теперича поворачивать оглобли?!

Об этом Говоров помалкивал. Но для себя решил: перейти к красным с группой боеспособных, обученных солдат. Десятка два батарейцев были им идейно подготовлены, и Говоров выжидал удобный момент для решительного разговора.

Но тут дивизию повели в тыл на подавление крестьянских волнений. Ждать нельзя было, так как, отказавшись участвовать в карательной операции, подпоручик выдал бы себя с головой. Дело усложнилось тем, что до линии фронта, до Красной Армии теперь далеко.

Составив наконец окончательный список, Говоров вышел из дома и заглянул в сарай на дворе, где повар оборудовал кухню.

— Македон Иваныч, — позвал он. — Значит, как договорились: нынче у меня праздничный ужин. Вот тебе список: на этих людей оставишь расход и через часок, после ужина, когда управишься с посудой, подашь ко мне в избу.

В назначенное время приглашённые собрались. Македон Иваныч расставил по столу миски, положил ложки и разлил по мискам свой «кулеш с лангустой», как назвал блюдо фельдфебель Полохайло. Из разносолов Македон Иваныч добыл кислой капусты, огурцов и миску ядрёной красной икры, которую солдаты сначала приняли за бруснику. Чай подан был в огромном медном самоваре.

Застучали ложки и кружки, завязался разговор. Солдаты поздравили своего командира с трёхлетием службы и подарили ему на память искусно вырезанную из берёзового наплыва лошадь.

— Вкусна ягода, однако сильно рыбой пропахла, — сказал фейерверкер Никаноров, знакомый Говорову ещё по Томской мортирной. — Ты её, Закидон Иваныч, селёдочным тузлуком заливал, что ли? Но смачно получилось.

Никаноров облизал ложку и снова сунул её в икру.

— Это икра рыбья, а не ягода, — объяснил Македон Иваныч.

— У какой же это рыбы такая икра?!

— Рыба называется кета, — пояснил Македон Иваныч. — Ловится такая на Дальнем Востоке.

— Экая вкусность! — заговорили солдаты, распробовав икру. — Ваше благородие, а господа её каждый день кушают?

— Не знаю, — ответил Говоров. — К господам имею мало отношения, входил только по вызову. Я сын крестьянина и по роду своему такой же мужик, как и вы. Только что выучился на отцовские копейки.

— Значит, ты и не барин вовсе… Тогда объясни нам положение…

Разговор пошёл посерьёзнее, батарейцы заговорили с командиром откровенно.

Говоров спросил:

— Как думаете, ребята, за народ ли воюет наша «народная армия»?

— Совсем против народа, за кулачьё и кровавую буржуазию! — зашумели солдаты. — Что творят по деревням? Шомполами мужиков порют до смерти, а которых и вешают! Последнюю овцу забирают. Хорошо, что мы не в пехоте, в этом деле не участвуем, об орудиях заботясь. Какое уж тут «за народ»…

— Зачем же нам служить в такой «народной армии»? — задал вопрос Леонид Алексадрович.

Солдаты притихли, задумались.

— Мы понимаем, что против совести идём, — сказал фейерверкер Никаноров. — Каждый ждёт случая в плен сдаться.

— Да ты, подпоручик, всё позицию выбирал неподходящую, — заметил Македон Иваныч, подливая в чашку кулеша. — Подальше от противника. Трусоват, что ли?

Солдаты засмеялись, а Говоров покраснел: вдруг и вправду думают, что он из трусости стрелял мало и неметко и вообще старался от боевых действий уклониться?

— Не гневайся, — сказал Пятерня. — Не обижайся на солдатскую шутку, подпоручик. Мы тебя раскусили. Однако, чтобы принять решение, от которого судьба и жизнь зависят, обязаны мы задать тебе прямой вопрос: с какой стати заводишь разговор, какова твоя линия?

— Справедливо, — кивнул Говоров. — Должен объяснить: за буржуазию и власть торговцев воевать не хочу, не желаю и не буду. Вы же поняли, как наша батарея стреляла по красным.

— Сперва удивлялись, потом поняли!

— Если вы мне доверяете, нынче же ночью попортим орудия и с одними винтовками будем пробираться в расположение Красной Армии. Вынимайте замки из орудий, закопайте в точном месте. Уйдём к красным и будем бороться за дело народа. Вот вам и вся моя линия!

Той же ночью пятнадцать солдат 8-й дивизии белых дезертировали и стали пробираться навстречу красным войскам. Дорога была трудной и опасной. Приходилось прятаться днём, а порой и отстреливаться. Добрались до окраин города Томска, где всё ещё держалось колчаковское «правительство». Но не долго осталось ему держаться. В тот же день, отыскав знакомых, Говоров узнал, что в городе готовится восстание и создана рабочая дружина. Солдаты Говорова вступили в эту дружину и стали учить рабочих обращаться с оружием.

Восстание в Томске началось 17 декабря. «Верховное правительство» лишилось всякого авторитета, и никто его не поддерживал. Рабочие отряды захватили город. Части Томского гарнизона перешли на сторону восставших.

А вскоре в город вступила Красная Армия.

Вопрос «С кем идти?» уже не возникал. Говоров мог идти только с Россией, с её народом, которым руководят коммунисты-большевики. Иных путей для него не было. Вопрос «Кем быть?» он тоже решил. Не время сейчас думать о продолжении учения. Он офицер, умеет воевать и совсем не разучился наводить пушки — ведь специально наводил порой на какое-нибудь сухое дерево (вместо красного окопа), и сушина взлетала в небо со всеми корнями… Надо служить в Красной Армии до полной победы народа над бывшими хозяевами и угнетателями. Учение в институте можно будет продолжить после войны.

Леонида Александровича приняли на службу в Красную Армию по рекомендации томского Военно-революционного комитета. Он получил назначение в 51-ю дивизию командиром 3-го артиллерийского дивизиона.

Стала расти и крепнуть в нём любовь к артиллерии, с которой сложные жизненные превращения связали его вроде бы случайно.

 

7. ЭТА СНЕЖНАЯ КРЕПОСТЬ БЫЛА ПОКРЕПЧЕ

Зима, нескончаемые просторы Сибири. 51-я дивизия Красной Армии под командованием надчива Василия Константиновича Блюхера громит полчища колчаковцев. На пути наступления попалась река Васюган с высоким берегом. Противник на нём надёжно закрепился. Белые возвели земляные укрепления, обмотали их колючей проволокой и облили водой, которая на лютом морозе превратилась в крепкий лёд.

Наступление красных приостановилось. Начдив Блюхер вызвал для совета начальника артиллерии дивизии Василия Арсеньевича Будиловича.

— Как будем взламывать оборону противника, Василий Арсеньевич? Какие имеете мысли на этот счёт?

— Надо создавать особый артиллерийский дивизион, — высказал свою мысль Будилович. — Составим его из батарей разных калибров. Командир дивизиона будет иметь полную оперативную свободу. Имея в руках сразу все средства поражения, сможет бить и по укреплениям, и по живой силе, и в упор, и вдогонку.

— Красивая мысль, — похвалил начдив. — Но осуществить её трудно. Мало собрать разные орудия, составить особый дивизион. Нужен и командир особый! Хорошо знающий стрельбу и из пушек, и из гаубиц, и из мортир, да ещё и оперативно думающий. Энциклопедически развитый нужен командир, чтобы осуществить вашу идею, Василий Арсеньевич.

— У нас такой есть, — улыбнулся Будилович. — Говоров.

— Молодой такой? Помню, — кивнул надчив. — Странно: юный, малоопытный, из белых офицеров… И вдруг такое доверие с вашей стороны. Охарактеризуйте мне его вкратце: как он себя проявляет?

Тщательно обдумав слова, Будилович ответил:

— Дело знает. Воюет по совести. В обучение бойцов вкладывает душу. Энергичный молодой человек. Взгляды здоровые и современные. Производит впечатление человека честного и убеждённого в правоте нашего дела.

— Как к нему относятся красноармейцы? Старого не поминают?

— У нас есть солдаты, которых он вывел от Колчака, — напомнил Будилович. — Говорят, ничего плохого о Говорове вспомнить нельзя. Бойцы его безусловно уважают. Хоть и молчалив он, я бы сказал, чрезмерно. Словом, надёжный комдив. Я ему верю.

Блюхер рассмеялся:

— Идеальный образ нарисовали, Василий Арсеньевич! А недостатки? Людей без недостатков не бывает.

Подумав, Будилович ответил начдиву:

— Есть недостаток. Выражается в застенчивости.

— В бою не проявляется?

— Нет, в боевых условиях застенчивость пропадает.

— Тогда согласен, — решил начдив. — Назначайте Говорова.

О позиции врага Леонид Александрович знал всё, что можно рассмотреть издали в полевой бинокль. Узнав о назначении его командиром особого артдивизиона, понял, что этого мало, и, одевшись в белый халат, выполз с биноклем на самый берег Васюгана. Он изучил сделанные изо льда и земли укрепления. Различил позиции орудий и пулемётов, осмотрел их на своём плане местности. Крестиками обозначил офицерские блиндажи. Разглядывая вражескую оборону почти в упор, стал обдумывать план боя.

Его задача — обеспечить дорогу пехоте, то есть подавить огневые точки врага и разметать огнём орудий все преграды. А преград много. Крутой берег реки облит водой, превращён в гладкий каток. Вскарабкаться наверх не сумела бы даже кошка. Если бойцам придётся вырубать во льду ступени, всех перекосят из нацеленных на береговой склон пулемётов. Противник не проявляет особой тревоги. Прочные блиндажи укрыли его от пуль. Сидят себе колчаковцы на крепком рубеже, спокойно покуривают японский табак и постреливают не торопясь из орудий и пулемётов иностранного производства…

— Не долго тебе сохранять спокойствие, — сказал Леонид Александрович противоположному берегу.

Обдумав в общих чертах свой план, он уложил бинокль в футляр и пополз обратно. До самой ночи чертил план расстановки орудий.

В темноте бойцы особого дивизиона расставили орудия на местности по указаниям своего командира. Лёгкие пушки, предназначенные для подавления живой силы врага, замаскировали за бугорками и кустиками поблизости от реки. Тяжёлые мортиры и гаубицы, из которых Говоров намеревался стрелять по укреплениям, поставили подальше. Разработана была система сигналов, да ещё был назначен связной к каждому орудию, чтобы связь между командирами дивизиона и командирами орудий была постоянной и мгновенной. Каждому орудию Говоров указал определённый сектор обстрела.

— И чтоб никуда в другие места не палить! — приказал он командирам на последнем совещании перед боем. — Знайте вашу цель, поражайте её и о других целях не волнуйтесь: их поразят другие товарищи. Мортирная батарея во всё время артподготовки будет долбить лёд, на который противник, как я полагаю, надеется больше даже, чем на колючую проволоку. Если нет вопросов, расходитесь на позиции.

Когда взошло солнце, наш берег выглядел так же, как и вчера — все орудия были прикрыты брустверами и замаскированы. Противнику не пришло в голову побеспокоиться. Белые проснулись, заварили чаю и стали пить его, заедая американскими галетами. И вдруг на головы посыпались тяжёлые снаряды. Тугая, раздирающая барабанные перепонки волна ударила в уши. Воздух стал плотным, наполнился гулом, свистом и треском. Фонтаны земли, камни и обломки брёвен взлетали в небо. Постепенно противоположный берег Васюгана из белого становился чёрным. В бинокль было видно, что почти ничего не осталось от ледяного катка. И ещё было видно в бинокль, как стремительно выскакивают из окопов и землянок вражеские солдаты. Пригнувшись, бегут прочь. Офицеры тоже пригибаются к земле, но орут и размахивают пистолетами, пытаясь остановить солдат. Кое-где им удалось задержать толпу. Солдаты опомнились, стали поворачивать к окопам, ложились, ползли. Нельзя было давать им опомниться, закрепиться.

Говоров подал сигнал лёгким орудиям:

— Вторая батарея, шрапнельным, огонь!

Захлопали на том берегу белые разрывы шрапнельных снарядов, начинённых пулями. Уже никакие лютые начальники не могли остановить вражеских солдат, — офицеры сами помчались прочь от берега, от убийственно прицельного огня красных пушек.

Мортиры ещё раз прокатили огневой вал по окопам и блиндажам. И тогда пехота пошла в атаку. Бойцы легко взобрались по вскопанному снарядами снегу. Их встретил жиденький огонь последних отчаянных колчаковцев, тут же сметённых с дороги.

Наступление возобновилось.

В Красной Армии тогда не было техники. И людей, и грузы, и орудия, и провиант вытаскивали на себе лошади. Шагала вперёд пехота. Крепкие мохнатые и невысокие сибирские лошадки тянули пушки и повозки со снарядами. Командиры ехали верхом рядом со своими батареями.

Будилович, начальник артиллерии, подъехал на своей гнедой к серому коню Говорова, пошёл с ним стремя в стремя.

— В «снежную крепость» играл в детстве? — спросил Будилович.

— Ещё как! — улыбнулся Говоров, вспоминая.

…Елабуга представилась опрятным, очень милым с виду городком. Вспоминавшиеся люди тоже были милыми и приятными. Всплыли в памяти снежные крепости, которые возводили мальчишки. Устраивали войну и разрушали эти крепости с громадным удовольствием.

— Наступление у меня получалось всегда лучше, чем оборона, — сказал он. — Правда, долго играть не пришлось, две-три зимы. Потом, когда стал зарабатывать репетиторством, времени на «снежные крепости» и прочее баловство уже не оставалось.

— Вот и мне детство припомнилось, — произнёс Будилович.

— Детство не во всех своих сторонах прекрасно, — сказал Говоров. — Иногда взрослеть трудно. Взрослеть надо по-умному.

И этому человека надо учить: взрослеть умно.

— Где учителей наберёшь? — усмехнулся Будилович.

— За то, наверное, и воюем, и лихо всякое терпим, — вслух подумал Говоров, — чтобы не только хлеба и мануфактуры хватало человечеству, но и учителей тоже. Знаете, Василий Арсеньевич… Люблю я перед сном помечтать о будущем, — открылся он Будиловичу.

— О своём?

— О своём мечтать опасаюсь, — засмеялся Говоров. — Вот о всеобщем — пожалуйста. Его я детально продумываю, будто роман в голове сочиняю. Представляются мне разумно устроенные времена. Рождается человек, и ему в метрику вписывают: мамаша такая-то, папаша такой-то. Учитель — такой-то. До самой зрелости этот учитель при нём. Учит правильно ходить, говорить, дышать, кушать, правильно относиться к людям, зверям, вещам, природе. Следит за его чтением и физическим развитием. Помогает решить мучительные вопросы жизни… Откуда же при таком устройстве взяться злобе, жадности, воровству, зависти, убийству и другой пакости? О такой России мечтаю. За неё воюю. Пусть самая жестокая война будет у мальчишек — в «снежную крепость».

— Храни свою мечту, Леонид, — сказал Будилович. — Не предай в тяжкий день жизни, не забудь в самом кровавом бою. Только большая мечта о всеобщем мире и оправдывает наше солдатское дело. Кто любит войну, тот не солдат, а разбойник. Солдаты любят мир.

И Будилович поскакал вперёд, догонять второй дивизион.

 

8. ТАНКИ ВАШИ СТАЛИ НАШИ

К осени 1920 года 51-я дивизия воевала на юге, влилась в состав южного фронта, которым командовал Михаил Васильевич Фрунзе. Война в России приближалась к концу. Разбили уже и Колчака, и генерала Деникина. Переброшенные с Кубани остатки деникинских войск и находившиеся в Крыму части генерала Слащева образовали так называемую Русскую армию под верховным командованием барона Врангеля, по происхождению немца. При штабе Русской армии сидели представители Англии, Франции и Италии — от них зависело всё снабжение. Торговцы, банкиры и прочие обладатели богатств в этих странах делали всё возможное, чтобы белые или победили, или уж чтобы война в России длилась нескончаемо. Они посылали Врангелю оружие, продовольствие и обмундирование. Непрерывным потоком поступали с Запада в расположение белых войск ружья, пушки, галеты, табак, аэропланы, ботинки, снаряды, мундиры и танки.

Танки появились во время первой мировой войны, их выдумали англичане. Русские солдаты танков пока что не видали. И вдруг они прибыли из-за моря! Врангелевские солдаты потели от страха и мелко крестились, когда мимо проползало гремучее, смердящее горелым керосином чудовище.

Получив двадцать четыре танка, Врангель заявил на совещании генералов:

— Теперь мы одолеем босую большевистскую банду, передавим её танками, опрокинем фронт, двинемся на север, захватим Москву, зазвоним во все колокола и восстановим нашу власть!

— М-да, — заметил толстый генерал Слащев. — Это ведь страшнее змея-горыныча! Чудовище из тифозного бреда! Ползёт на тебя железный сарай, утробно рыча, пускает грязный дым, да ещё плюётся пулями и снарядами! И кто такое выдержит..

И вот, решив, что никто такого не выдержит, Врангель приказал готовить танковую атаку на красный фронт.

Начальник 51-й дивизии, на чьём участке фронта Врангель готовил прорыв, предчувствовал это наступление. Он собрал своих командиров на военный совет.

— Кто из вас видел танки? — спросил Блюхер.

Командиры молчали.

— Только на картинках, Василий Константинович, — ответил за всех начальник артиллерии Будилович.

— Рассказы слыхали, — добавил один из командиров. — Говорят, когда такой зверь на тебя ползёт, никакой храбрости против него не хватает. Совершенно ясно, что ни винтовка, ни сабля ему не страшны, а пробьёт ли снаряд из пушки — никто не знает…

— Пробьёт, — сказал начальник 3-го артдивизиона Говоров.

— Вы встречались с танками? — спросил Блюхер.

— Не встречался, — ответил Леонид Александрович, — но интересовался техническими данными. Танк теперь — главный противник артиллерии, как же его не изучить.

Василий Константинович Блюхер посмотрел на Говорова с большим интересом.

— Расскажите нам, пожалуйста, об уязвимых сторонах танка, — попросил он.

— Начну с того, — сказал Леонид Александрович, — что большая площадь плоских боков танка — это прекрасная мишень. При точном попадании полковая трёхдюймовая пушка прошьёт его, как деревянный, потому что броня довольно слабая, это не крейсер. А если попасть в гусеницу, танк лишится хода и превратится в ловушку для экипажа. Тогда экипаж танка можно только пожалеть. Внутри теснота, люди мучаются от скрюченности тела и выхлопных газов двигателя, которые часто попадают внутрь танка и отравляют воздух. Обзор через узкие смотровые щели отвратительный. Прицельная стрельба едва возможна, а на ходу вообще невозможна, потому что рессорная подвеска очень жёсткая: танк дёргается, и танкисты пересчитывают все ухабы и выбоины. Что ещё… Двигатель у танка маломощный, скорость черепашья, человек может его догнать бегом. Конечно, в будущем танки станут могучей военной силой, но сейчас для знающего своё дело артиллериста они не так уж страшны. Короче говоря, психическое действие танков сильнее их боевой мощи. Таково моё мнение.

— Благодарю вас, Говоров, — сказал Блюхер. — На основании вашего мнения мы и выработаем тактику обороны. Создадим из артиллерийских батарей несколько огневых ударных групп и расставим в самых важных пунктах будущей атаки. По моим предположениям, поскольку удар врага направлен на Каховку, важнейший участок будет возле хутора Терны. Там мы и поставим ваш третий дивизион, товарищ Говоров. Командир вы опытный, отлично проявили себя в боях, дважды ранены, что плюс к вашей храбрости прибавит осторожности. Вам и пушки в руки!

И вот началось врангелевское наступление. Выстроились в предутреннем сумраке танки, а за ними построилась пехота.

— Вы только сообразите, еловые головы, как шибко побегут от танков большевики, если вы сами боитесь, как бы вас не задавило ненароком! — внушали своим солдатам врангелевские офицеры. — Всех передавим, и останутся от красных бандитов рожки да вошки! Так громче, музыка, играй победу! Вперёд за танками шагом марш!

Поёживались выведенные на рубеж атаки солдаты.

Раздался рёв моторов. Продираясь сквозь мутные предрассветные сумерки, поползли гусеничные чудовища. Широченные гусеницы шевелились на крыше. Башни наверху не было, а пушки и пулемёты торчали из навешенных по бокам «спонсонов».

Пропустив их на сто метров вперёд, затопала вслед пехота, погружая английские сапоги в октябрьскую грязь. Показались проволочные заграждения над окопами красных. Солдаты закрестились, призывая на помощь себе бородатого господа из-за облаков. Он вроде бы помог: ни одного выстрела не раздалось со стороны красных. Танки наползли на колючую проволоку. Пехота шлёпала сзади, всё отставая.

— Что за уныние на мордах! — орали офицеры. — Бодрей топай, пентюхи сиворылые! Видите, красная шайка сдрейфила и сбежала!

Танки, подмяв колючую проволоку, переползли первую линию обороны красных, как бы покинутую всеми живыми существами полосу перерытой, засеянной железом земли. Ничего, кроме рёва собственного танка, они не слышали, но на всякий случай постреляли во все стороны. Никто не отвечал на пустую пальбу.

Пехота, взбодрившаяся из-за отсутствия сопротивления, стала карабкаться через брустверы и колючую проволоку.

И вдруг ожили красные окопы. Высунулись дула винтовок, заискрились, запрыгали над стволами мгновенные огоньки выстрелов. Наступающие на миг замерли в остолбенении. Стали падать — кто от раны, кто с перепугу. А кто не упал, опомнившись, повернулся к окопам тылом и помчался вспять, не обращая внимания на вопли офицеров. Очень быстро бежала назад пехота Врангеля!

А полуслепые танки, не ведая, что творится сзади, ползли вперёд. Не знали танкисты о том, что им приготовлено. Они тупо ползли к переправе через Днепр, чтобы захватить её и прорваться на Каховку.

Орудия дивизиона Говорова были наведены в сторону танков.

Леонид Александрович следил в бинокль за действиями пехоты. Бойцы преодолели страх перед танками, пропустили их над собой и, исполняя план начдива, не выдали себя ни одним выстрелом. Только когда танки переползли окопы, они дали себе волю, открыли сплошную стрельбу и отсекли вражескую пехоту от броневой защиты. Наступил момент расправы с танками

— Огонь! — скомандовал Говоров и резко опустил вниз руку.

Загрохотали выстрелы.

— Ура! — закричал телефонист. — Один подбили!

Танк остановился, клюнув землю носом.

Ещё залп, и из танка вырвалось пламя. Жирный чёрный дым окутал разбитую машину.

Говоров, командуя стрельбой, не заметил, как подскакал Будилович, спрыгнул рядом с ним с коня.

— Ещё десять танков ползут к переправе, — сказал он. — Если им удастся завладеть мостом, путь на Каховку Врангелю открыт. Понимаешь?

— Не удастся, — проговорил Говоров.

Орудия снова ударили по машинам и подбили ещё один танк.

— Посмотри налево! — крикнул Будилович. — Кавалерия!

Из-за кургана вылетела лава вражеской конницы, поскакала на позиции дивизиона, сверкая клинками сабель.

— Шрапнелью пять очередей по кавалерии! — приказал Говоров в телефон.

Телефонист стал кричать в трубку:

— Шрапнелью пять очередей по кавалерии!..

Две батареи, скрытые за хуторскими сараюшками, открыли огонь. Низко над рядами кавалеристов рванули ватные клубки шрапнельных снарядов. Ряды конников заметались, сломались, но выправились и, поредев, продолжали мчаться вперёд.

Говоров сам склонился над телефонным ящиком, закричал в трубку:

— Ещё пять очередей, да пониже!

Снова ударили орудия. Попадали с коней всадники, завизжали раненые, поднимающиеся на дыбы кони. Ряды сломались. Кавалерия смешалась, заметалась, рассыпалась по степи веером, не выдержав огня, удрала за курган.

— Эта лава, пожалуй, пострашнее танков, — сказал Будилович.

— У неё было больше шансов нас смять, — отозвался Говоров. — Фугасными по танкам! — крикнул он в трубку и приложил к глазам бинокль.

Орудия подбили третий танк. Скоро и четвёртый упёрся носом в воронку. Пушка его припала дулом к земле. Пятый и шестой окутались дымом. Шесть танков догорали в степи.

Ещё один пехотинцы подбили гранатами.

— Посмотрите-ка! — толкнул его Будилович в плечо. — Туда, на правую машину!..

— Вижу, — сказал Говоров.

Там пехотинцы брали танк в плен. Отчаянные красноармейцы подползли к танку вплотную, и двое въехали на крышу прямо на гусеницах. Стали стрелять в бойницы и бить штыками в смотровые щели. Танкисты не выдержали, заколотили гаечным ключом в броню изнутри, закричали:

— Сдаёмся, братцы, пощадите!

Бойцы перестали стрелять. Танкисты открыли люки, понуро вылезли из машины. Целёхонький танк был взят в плен. Оставшиеся невредимыми танки удрали.

51-я дивизия двинулась вперёд, к Перекопу.

В Каховке состоялся парад. По улицам прошли два захваченных в плен танка. Командующий фронтом Михаил Васильевич Фрунзе сказал, что боевые действия 51-й стрелковой дивизии, наносившей под Каховкой контрудар по наступающему противнику, решили судьбу почти всей кампании против Врангеля. Стоило прорваться к переправе через Днепр танкам и кавалерии, вряд ли удалось бы отстоять Каховку, и борьба с Врангелем затянулась бы надолго.

16 октября 1920 года в 51-ю дивизию приехали представители московского Совета, прямо на позиции они вручили начдиву Блюхеру красное знамя с вышитой золотыми буквами надписью: «Уничтожить Врангеля!»

— Московский Совет принимает шефство над вашей дивизией! — сказали они.

За отличие в боях на южном фронте Говорова наградили орденом Красного Знамени.

Первый орден навсегда остаётся самой памятной и драгоценной наградой.

Наконец сбросили врангелевское воинство в Чёрное море.

Вскоре кончилась война, и не осталось врагов на нашей земле.

51-ю дивизию перевели в Одессу.

Бойцы и командиры демобилизовались, вернулись к мирной жизни, которой не было у многих более пяти лет. Не все успели до войны получить мирную профессию, и всё надо было начинать заново.

Не успел и Леонид Александрович Говоров получить мирную профессию, а было ему уже двадцать четыре года.

В его душе жила мечта о кораблях.

 

9. НА ПЕРЕКРЁСТКЕ ПУТЕЙ ЖЕЛАНИЯ И ДОЛГА

Одессу томила душная жара. Кто мог выкроить часок, бежал к морю. Волна накатывалась на горячее тело, освежала, возвращала надежду, что когда-нибудь станет в мире попрохладнее.

Когда кончились занятия и горнист просигналил обед, Будилович заглянул к Говорову:

— Пойдём искупаемся, Леонид Александрович?

— Не могу, Василий Арсеньевич, — развёл руками Говоров. — Дела.

— В обеденный перерыв солдату отдохнуть полагается, какие тут могут быть дела?

— Сейчас иной солдат уже и не совсем солдат. Он о демобилизации думает, о гражданской жизни.

— Опять ты кого-то репетируешь? — догадался Будилович.

— Ага, — кивнул головой Говоров. — Жилейкин попросил математику за курс реального с ним повторить. Он на фронтах половину перезабыл, а хочет по демобилизации в институт податься. Вот мы с ним по часу в день и занимаемся. И ему польза, и мне не вредно потренировать мозг.

— Неужели нельзя заниматься вечером, когда попрохладнее?

— Мы вечером и занимаемся, — сказал Говоров. — А нынче у Жилейкина вечером важные сердечные дела — словом, человек желает покинуть Одессу не в одиночестве. Попросил перенести занятие на обеденное время. Вечером поеду в Аркадию на пляж, отдохну…

— Эх, Говоров, — вздохнул Будилович, — зря я к тебе зашёл. Напомнил ты мне, что у меня отчётность по боеприпасам не подготовлена. Хотел я про неё позабыть до завтра, а ты разбудил задремавшую совесть. Добро. Вечером зайди за мной — поедем в Аркадию.

Вечером, проверив порядок в дивизионах, Будилович и Говоров поехали на пляж. Было ещё светло, солнце не село, но и не палило, клонясь к горизонту.

Плавая в море, не очень-то поразговариваешь. Зато, когда выйдешь из воды и растянешься в своё удовольствие на тёплых камешках, ничто не мешает откровенной беседе.

Перед глазами расстилалось Чёрное море, и по его заштилевшей глади удалялся в сторону пролива Босфор чёрный, закоптивший полнеба дымом пароход.

— Чего он так дымит? — спросил Будилович.

— Плохой уголь, котлы старые, давно не чищенные, — сказал Говоров. — Я предпочитаю дизельные двигатели. Мои пароходы коптить небо не будут, только эдакий лёгкий голубой дымок будет виться над трубой…

— Помнишь, ты мне рассказывал о своём учителе в реальном?

— Лазарев? Хороший человек был Александр Иванович, — сказал Говоров с грустью. — Писали мне, умер от тифа.

— Может, и от тифа… — произнёс Будилович. — Слабоват был духом для революционной эпохи, мягкотел… Однако учил тебя правильно: ни дня без победы. Я за тобой наблюдал, хорошо ли исполняешь его завет.

— Ну, и?.. — Говоров внимательно посмотрел на своего командира.

— Видел, что поблажек себе не даёшь, лёгких путей не выискиваешь. Всегда думаешь о цели жизни в большом смысле. А теперь удивляюсь: Говоров решил отступить на исходные позиции.

— Надо же мне учиться, — сказал Говоров. — Я о кораблестроении с двенадцати лет мечтал.

— Жизненный путь привёл тебя в армию, ты стал командиром. Тебе доверяют, на тебя надеются, тебя награждают. Твой орден стоит подороже некоторых дипломов. Тебя здесь, в армии, вырастили, Леонид Александрович. Воевать и командовать тебя научили, умение твоё не с неба свалилось.

— Это я всегда осознаю, — откликнулся Говоров. — И всегда благодарен вам за науку. Вы мне в армии такой же учитель, каким в реальном был Лазарев.

— Весьма признателен, что сознаёшь… Тогда позволь спросить от лица учителей твоих: в то время, когда каждый грамотный и опытный человек в России на счету, можешь ли ты выбрасывать свои знания и опыт, снова становиться неучем и начинать сначала, потеряв пять лет?

Леонид Александрович смотрел на чёрный пароход и думал о том, что в кораблестроительном можно было бы рисовать вдоволь… Так тянет рисовать, а времени на это всегда не хватает.

— Ты уйдёшь в запас из-за желания строить корабли, — стал размышлять вслух Будилович. — Другой командир уйдёт по семейным обстоятельствам, комбат Жилейкин уйдёт по тому и другому вместе, пятый и шестой ещё по каким-то причинам. Кто же будет учить вновь прибывших служить солдат? Вы унесёте с собой из армии опыт, умение, сноровку, знания — всё, что новое офицерское сословие приобрело в тяжёлых боях, большой кровью и лишениями. Или ты думаешь, что войны закончились навсегда и никому не взбредёт в голову нападать на Советскую Россию?

— Уж чего другого, а войн на мой век хватит, — горько усмехнулся Говоров. — Враги не добиты, они не надолго утихомирились.

— Всё понимаешь… Армия стала твоим домом. В Елабуге дома уже нет, — напомнил Будилович, — родители умерли, вечная им память…

Оба помолчали.

— Братья живут здесь, при части, — продолжал Будилович. — В армии и для них найдётся дом, работа.

— Дело не в этом, — повернулся Леонид Александрович к Будиловичу. — Дом у меня и в детстве был казённый… Дело в том, что строить корабли очень хочется.

— Скажи, а тебе сегодня в обед хотелось купаться?

— Ужасно! — засмеялся Леонид. — Сижу, обливаюсь потом, у меня в комнате рак без огня сварится, и все мечты о море!

— А ты что делал?

— С Жилейкиным бином Ньютона разбирал.

— Так скажи, чего тебе больше хотелось: купаться или учить Жилейкина?

— Пожалуй, второго, — засмеялся Говоров.

— Как ты понимаешь слово «призвание»?

Подумав, Леонид Александрович сказал:

— Обладать призванием к какому-нибудь делу — это значит выполнять его охотно, не думая об утомлении, и с желанием приложить к делу все свои природные способности. И в то же время верить, что ты можешь достигнуть в деле крупных успехов.

— Удивительно верное определение, — похвалил Будилович. — Именно так ты и относился всегда к службе.

— А как быть с кораблями?

— Кто знает, какие бы ты ещё построил корабли…

— Отличные!

— Это шашкой на воде писано в бурную погоду. Вот стреляешь ты отлично, никто не будет спорить. И к артиллерии у тебя, Леонид Александрович, призвание, которое ты сам не желаешь осознать.

— Да всё я уже осознал, Василий Арсеньевич, — сказал Говоров. — Мечты о кораблях жалко!.. Но — быть по сему. Остаюсь в Красной Армии. Артиллерию я полюбил. В ней — сила войска! И хватит раздваиваться. Корабли построят другие.

— Вот и правильно… — Будилович обхватил железной кистью тоже не слабые пальцы Говорова. — Ты умеешь одерживать победы не только над врагом, но и над собой. Индийские мудрецы говаривали: легче победить тысячи тысяч в битве, чем одержать победу над самим собой.

— Слышал эту мудрость от Лазарева, — сказал Говоров. — Да и на собственном опыте проверил.

— Сейчас мы будем соединять артиллерийские дивизионы в полки, — сообщил Будилович. — Я рекомендовал тебя заместителем командира полка. Думаю, справишься, хоть тебе всего двадцать пять лет.

— Всего? — засмеялся Говоров. — Мне уже двадцать пять лет.

— Тогда пора ведь и жениться? — искоса глянул на него Будилович. — Не гоже быть человеку едину, говаривали наши деды.

Загар стал ещё темнее на щеках будущего заместителя командира полка, выдавая до сих пор не искоренённый недостаток, «выражающийся в застенчивости». Будилович напомнил о том, что каждый раз, встречая в компании или на улице одну девушку по имени Лида, Леонид Говоров задумывался об этих словах: «не гоже быть человеку едину». Но застенчивость подводила его. Как подбить танк в бою, он знал, а как сделать, чтобы девушка, к которой устремлён чувствами и мыслью, обратила внимание и поняла, что никто и никогда не полюбит её сильнее, — этого Леонид Говоров не знал…

— Сие не только от возраста зависит, — пробормотал он.

Через день был объявлен приказ о назначении Говорова

заместителем командира артиллерийского полка.

 

10. В ДОРОГЕ НЕОБХОДИМ СПУТНИК

Весной Одесса чудо как прекрасна. Сказать, что она восхитительна, этого мало. Вообще словами одесскую весну не описать, и поэтому не станем тратить время на попытки.

В начале апреля, в один из солнечных и уже по-настоящему тёплых дней, Леонид Александрович Говоров вышел из штаба военного округа и, не имея сегодня больше дел и обязанностей, пошёл в сторону Приморского бульвара. В штабе ему сказали, что решается вопрос о назначении его командиром полка. Леонид Александрович радовался, что похвалили его работу, радовался весне, солнцу и с удовольствием вдыхал вкусный, пахнущий морем и цветами воздух.

Наверное, подумал он, что-то удивительное, прекрасное и непредвиденное произошло в моей жизни, только я об этом ещё не знаю. Ладно, посмотрим… Тут, пересекая улицу, он увидел Лиду и замер на мгновение, очень желая окликнуть девушку, но не находя достаточной решимости.

Требовательно звякнул трамвайный звонок, и Леонид Александрович, отскочив от надвигающегося вагона, потерял девушку из виду. Лида исчезла в толпе, а он пошёл дальше, ругая собственную робость и некстати подвернувшийся трамвай. Предчувствия показались вздорными и обманными, как и всё такое, не вычисленное наукой. Однако прочная радость не желала покидать его сердце, и Леонид Александрович объяснил это себе тем, что он хоть увидел Лиду…

И вдруг она вышла из толпы прямо навстречу ему.

Леонид Александрович остановился и несколько растерянно приложил руку к фуражке.

— Здравствуйте, Леонид, — сказала Лида. — Какой чудесный сегодня день. Сколько солнца! Вы рады?

— Я очень рад, — сказал Леонид Александрович.

Любовь умудряет сердце. Он почувствовал, что эта встреча приятна ей, пришла решимость и понимание, что надо проявлять инициативу.

— Знаете, я мог бы вас проводить, — сказал он.

— Спасибо, — сказала Лида. — А я вас не задерживаю? Говорят, что вы ни одной минуты не проводите без дела.

— Врут, — покачал он головой. — Я очень люблю гулять без всякого дела. Сегодня я ходил в штаб, а теперь свободен до завтрашней побудки.

— Тогда проводите меня домой, — сказала она.

— Это так близко, — вздохнул Леонид Александрович.

Она наклонила голову и спросила:

— А вы всегда ходите только прямыми путями?

— Ну, что вы! — обрадованно воскликнул Леонид Александрович. — Высшая геометрия доказывает, что во Вселенной не существует прямых линий. Только доказательство очень сложное.

— Ax, — проговорила она, — жизнь доказывает то же самое очень просто и убедительно.

— Ну, конечно, — кивнул Леонид Александрович. — Всякой теории предшествует опыт.

— А я сегодня о вас думала, Леонид, — сказала она. — Правда, думала.

— А я это почувствовал, — признался он, убеждённый, что необъяснимая радость произошла от её мыслей.

— Значит, вы тоже обо мне думали? — Она лукаво взглянула на него из-под широких полей сиреневой шляпы. — Что же вы обо мне думали?

Они шли по краю тротуара, чтобы тень от домов не закрывала лица. Не хотелось терять ни лучика тёплого солнца.

Говоров смутился от её вопроса. Разве сумеешь пересказать единственной девушке, о которой думаешь, что ты думаешь?

— Так, — пролепетал он, — разные хорошие и приятные мысли.

Он перебирал в голове всякие сравнения, но ни одно из них не годилось, все сравнения были ничтожными перед тем, что он сейчас испытывал.

— Вот моё парадное, — сказала она. — Сейчас мы расстанемся.

— Так скоро?!

— Хорошо, — сказала Лида. — Заходите к нам в свободную минуту. До свидания!

Стремительно поцеловав его в щёку, Лида вбежала в парадное и скрылась в темноте. Леонид Александрович стоял и слушал, как стучат её каблучки по лестнице, как открылась, а потом захлопнулась дверь. Он ощущал, как горит его щека, и больше ничего не ощущал. Ничего вокруг как бы и не было.

Леонид Александрович стал «заходить в свободную минутку», и вскоре была отпразднована скромная командирская свадьба.

Девушка Лида стала Лидией Ивановной Говоровой.

 

11. РАЗВЕ МОЖНО СЛУЖИТЬ В АРТИЛЛЕРИИ И НЕ УМЕТЬ СТРЕЛЯТЬ?

Леонида Александровича назначили командиром артиллерийского полка.

Это очень почётная должность, очень трудная должность, и именно она определяет дальнейшую судьбу офицера. Как он проявит себя на должности командира полка, так и пойдёт его служба.

Высших военных начальников называют полководцами, хотя они водят в битвы корпуса, армии и целые фронты. Но нет ни «фронтоводцев», ни «армиеводцев», ни «корпусоводцев». Есть полководцы. В чём же тут дело?

Может быть, это недостаток русского языка?

Нет, язык у нас богатый и гибкий, он очень чутко реагирует на содержание и смысл явлений жизни. Надо подумать.

Командир полка лично отвечает за то, как солдаты учатся, и за то, как их кормят, и за то, как они несут свою службу. От него, в итоге, зависит, веселы солдаты или унывают, нравится им служить, или они только и ждут демобилизации-избавительницы. В полку есть командиры рот, заместители и помощники командира полка по разным службам — техническим, хозяйственным и прочим. Но ни на кого из них командир полка свою ответственность переложить не может. И даже если к банному дню не завезли дров для полковой бани, командир полка будет чувствовать вину перед солдатами, хотя он не виноват, а виноват нерасторопный начальник хозяйственной части. Кто воспитывает начхоза? Командир полка.

Есть в полку и заместитель командира по политической части. Раньше он назывался комиссаром.

Комиссаром в полку у Говорова был Пётр Викентьевич Брылькус. До революции он служил матросом на Балтийском флоте. После того, как демобилизовался Василий Арсеньевич Будилович, комиссар Брылькус стал самым близким другом Леонида Александровича. Они всегда верно понимали друг друга, разговаривали просто и откровенно. Говоров учил Петра Викентьевича стрелять из пушек, обращаться с техникой. Комиссар учил своего командира самой главной науке — обращению с людьми.

Однажды, когда задержались с дровами для полковой бани, комиссар сказал:

— Ты не обязан проверять, поехали за дровами или не поехали, но ты обязан так воспитать начхоза и доктора, чтобы для них задержка помывки полка была подобна задержке собственного сердцебиения, вызывала бы в организме такую же боль и панику.

— Умеешь ты образно высказываться, Викентьич, — усмехнулся Говоров. — Приятно послушать.

— Так я бывший матрос, — сказал комиссар. — Матросы, любят поиграть словцом и нарисовать выразительную картину без помощи карандаша. Ты, Леонид Александрович, считай себя как бы капитаном корабля. Знаешь ведь, что ответственность за любую аварию ложится на капитана. Наш полк — большой корабль, всегда готовый к самостоятельному плаванию. Есть на нём и матросы, и штурманы, и механики, а всё равно отвечаешь один ты. И перед вышестоящим начальством, конечно, но прежде всего перед своей совестью.

— Согласен, Пётр Викентьевич, — сказал Говоров. — И сравнение с капитаном корабля мне нравится.

— Как же ты можешь со мной не согласиться, когда я тебя люблю и желаю тебе только хорошего, — засмеялся Брылькус. — В этом случае сопротивляться и не соглашаться просто неразумно.

— Есть способ безошибочно отличить умного от глупого, — сказал Говоров. — Умный благодарит друга за критику его действий, а глупый на такую критику обижается.

— Намекаешь, что ты умный? — поддел Говорова Брылькус.

— Некоторые так считают. И знаешь, хочется поверить.

— Ещё рано, — покачал головой комиссар. — Не поддавайся соблазну. С людьми ты пока что излишне суров. Знаю, что у тебя непреклонный характер и жизненный путь твой в редких местах был мёдом помазан, но нельзя все требования, которые предъявляешь себе, распространять на подчинённых. Если бы они могли делать всё то, что можешь ты, незачем было бы тебя ставить над ними командиром. Будь твёрдым, будь железным, это твоё право. Но в душе оставайся мягким к людям, командир. Люби людей, и тогда они потянутся к тебе со всеми своими делами, заботами и чувствами. И сделают для тебя в бою невозможное, выполнят любой приказ.

— Я люблю своих бойцов, — сказал Говоров, — и делаю для них всё, что в моих силах.

— Вижу. Поэтому я тебе личный друг, а не только политический комиссар твоего полка. Ты сможешь делать ещё больше, — продолжал Брылькус, — если искоренишь одно заблуждение.

— Какое?

— Ты думаешь, что сам уже воспитался и теперь обязан только воспитывать других. Нет, дорогой командир. Советую: обучая, учись, а воспитывая, воспитывайся сам. Когда так поставишь дело, тогда ладно уж — можешь считать себя умным человеком.

После этого разговора Леонид Александрович часто думал о себе, как о капитане огромного корабля, который называется полк. Этот корабль должен быть в постоянной готовности к любому, самому трудному плаванию. Можно было разбудить бойцов среди ночи и объявить боевую тревогу — и каждый знал, что ему делать. Однажды приехала внезапно комиссия из штаба военного округа.

— Выводите полк на боевые стрельбы в полной готовности, — сказал Говорову председатель комиссии. — Район операции будет здесь.

Председатель комиссии указал на карте район с самой трудной пересечённой местностью.

Через несколько минут полк был выстроен. Раздались команды командиров батарей:

— Поорудийно, справа за мной, шагом ма-а-арш!

Спокойно и ровно тронулись запряжки, направились к району стрельб. Впереди каждой батареи поскакала разведка и конные телефонисты, чтобы выбрать позицию, разбить фронт батареи и установить телефонную связь. Батареи перешли на галоп, быстро поскакали к своим позициям. Первая батарея, вторая, третья…

С наблюдательного пункта члены комиссии и Леонид Александрович хорошо видели, как сильно прыгали передки и зарядные ящики на ухабах и выбоинах. И вдруг у всех замерло дыхание: один боец упал с передка повозки. Ещё секунда, и его раздавило бы колёсами пушки, но ездовой круто развернул уносы, и колёса вильнули в сторону, объехав лежащего бойца в нескольких сантиметрах.

Сняв фуражку, вытирая вспотевший лоб, председатель комиссии сказал:

— Ездовому объявить благодарность… Даже нет: поощрить именными часами от командующего округом. Виртуоз своего дела!

— Виртуозами без практики не становятся, — заметил комиссар Брылькус.

— Что вы этим хотите сказать? — спросил председатель.

— Только то, — ответил Брылькус с мягкой улыбкой, — что у нас в полку отрабатывают такое упражнение: объезд упавшего номера расчёта.

— Казалось бы, лишняя работа, а в итоге — спасённая жизнь, — сказал председатель комиссии.

Батареи достигли своих позиций и быстро заняли боевое положение.

Начались стрельбы.

Первая батарея поразила сорок шесть целей из пятидесяти. Третья накрыла своим огнём сорок две цели. Вторая батарея стреляла похуже и поразила только тридцать три цели из пятидесяти.

— Позвольте мне поправить дело, товарищ комполка! — обратился к Говорову комиссар Брылькус.

— Вы разрешите? — спросил Говоров у председателя комиссии.

— У вас и комиссар стрелять умеет? — удивился председатель. — Он что, бывший артиллерист?

— Я бывший палубный матрос, — сказал Брылькус, — но стрелять вроде бы немного научился в говоровском полку.

— А ну, давайте! — разрешил председатель. — Любопытно будет посмотреть, не видал ещё, как стреляют политработники.

Пётр Викентьевич вскочил на коня и помчался к позиции второй батареи. Заняв место командира батареи, он поправил корректуру, улыбнулся бойцам, сказал:

— Ну, ребята, не подведите комиссара перед комиссией! Огонь!

Ещё двенадцать целей были поражены, и вторая батарея заняла своё законное второе место.

Комиссия дала отличную оценку боевой подготовке полка. Особо было отмечено, что даже комиссар умеет руководить стрельбой и в боевых условиях способен заменить выбывшего из строя командира батареи.

 

12. ТЕПЕРЬ КОНЬ НЕ ПОНАДОБИТСЯ

Есть одна особенность в жизни детей, у которых папы военные: они много путешествуют. Это очень интересно, но так как ничего не даётся в жизни даром, есть в путешествиях и плохая сторона. Другие дети живут всё детство в одном городе, на одной улице, в одном доме. В десять лет у них уже имеются «старые друзья». А тут только успел подружиться — папу переводят в другой гарнизон. Правда, и там появляются друзья, но это ведь не старые друзья, которые понимают тебя с полуслова, по взгляду, по жесту…

А как тяжело бросать в печку игрушки!

Снова переезд, и снова те же неприятности.

— Этот паровоз нельзя в печку, — сказал Володя. — Мне его сам папа сделал!

— Папа тебе ещё сделает, — возразила мама. — А сейчас его всунуть просто некуда, ты должен это понять. Я фарфоровый сервиз соседке подарила! Понимаешь?

Нет. Никак не понятно, как можно сравнивать сделанный папой паровоз с какой-то посудой… Когда мама отвернулась, он быстро засунул паровозик в чемодан под какие-то кофты.

— А куда посадим Мурзика? — спросил Володя.

— Ох, — вздохнула мама и села на этот чемодан. — Котёнка отдай Лёве. Лёва его любит, и Мурзику у него будет хорошо.

— Мурзика я не оставлю! — закричал Володя. — Мурзик мой, я его за пазухой повезу!

— Папа коня оставляет… — В мамином голосе за напускной сердитостью слышится печаль. — Ты хоть это чувствуешь?

Это Володя чувствует, но понять не может. Как расстаться с конём? Как бросить здесь Зайчика, не взять его с собой? Зайчик так их всех любит! Он тихо ржёт и поднимает правую ногу, когда Володя входит в конюшню…

— Мамочка, — сказал Володя. — Ведь коней разрешают возить по железной дороге в специальных вагонах.

— Ну и что?

— Разве папе в Москве конь не понадобится?

— Теперь конь не понадобится, — сказала мама.

— Какой же это командир без коня?.. Разве папа больше не будет командиром?

— Папа будет учиться.

— Зачем? — удивился Володя. — Он уже столько учился! Разве он ещё не всё выучил?

Володя родился в 1924 году.

Дети гражданских быстро понимают, что папа такой же постоянно присутствующий рядом человек, как и мама. Дети военных получают первое понятие о папе из маминых рассказов о нём. Папы нет дома. У папы то поход, то учение, то полевая поездка, то лагеря. Папа возвращается домой, когда ребёнок спит, и уходит на службу, когда он ещё не проснулся.

Убаюкивая Володю, мама между сказками рассказывала ему, как папа оканчивал Курсы усовершенствования командного состава артиллерии. Двухлетний Володя представлял себе папу с саблей в руке. Папа идёт на курсы и машет саблей, а курсы на него злобно рычат. Папа как размахнётся саблей, как… окончит эти курсы! Чтоб не рычали.

Но когда папа служил начальником артиллерии корпуса, потом начальником артиллерии большого укреплённого района и одновременно окончил трёхлетний курс Военной академии имени Фрунзе, Володя кое-что понял. Ему было восемь лет, он пошёл в школу и на себе прочувствовал, что такое учение.

— А куда теперь папа поступил учиться? — спросил Володя.

Мама сказала:

— В Академию Генерального Штаба. Это самое высшее военное учебное заведение. Наконец-то папа будет учиться, освобождённый от всех других обязанностей. А то ведь всё время учился и служил…

— Мама, ты мои игрушки выбрасываешь, а эту деревянную лошадку берёшь!

В комнату вошёл папа.

Он взял в руки маленькую лошадку, вырезанную из берёзового наплыва, и долго смотрел на неё.

— Это не игрушка, сынок, — сказал папа. — Мне подарили эту лошадку хорошие люди, с которыми я пережил самое тяжёлое, самое мучительное время своей жизни.

— А что это были за люди?

— Солдаты. В декабре тысяча девятьсот девятнадцатого года в маленькой сибирской деревушке твой папа пригласил к себе на ужин несколько верных друзей, чтобы решить с ними самый важный вопрос жизни. Тогда они и подарили ему эту лошадку. Подрастёшь, я расскажу тебе подробно, что это за вопрос и что это были за люди. А сейчас быстрее собирайтесь, машина уже подошла.

— Папа, может быть, разрешишь взять Мурзика?

— Нет. Быстренько отнеси его к Лёве.

Когда Володя вернулся, весь в слезах, папа сказал:

— Жизнь состоит не из одних удовольствий. Умей переносить и огорчения, не выдавая внешним видом своей печали. Человек может быть сильнее всего на свете, только для этого он должен быть сильнее себя самого, своих личных чувств.

Володя попробовал быть сильнее себя самого. Напряг волю и постарался придушить страдание. Стал думать, что Мурзику будет очень хорошо у Лёвы, он так полюбит Лёву, что перестанет скучать. И Лёвина мама будет даже разрешать котёнку прыгать на диван. Вот будет жизнь у зверя!

Слёзы перестали течь, Володя напряжённо улыбнулся.

— Молодец, — сказал папа. — Терять тебе придётся ещё много. Умей терять, это умение необходимо.

 

13. ДЬЯВОЛЬСКАЯ У ВАС НАСТОЙЧИВОСТЬ!

1 сентября 1939 года в Европе началась война: гитлеровские войска захватили Польшу и вплотную подошли к границам Советского Союза, и стало ясно, что нападение на нас — вопрос времени. Но сперва фашисты стали подстрекать к нападению правительство Финляндии. Оно пошло на обострение отношений, и развязался военный конфликт. Бои начались в ноябре 1939 года. У финнов имелась полоса железобетонных укреплений, так называемая «линия Маннергейма». Она была построена лучшими европейскими инженерами и считалась неприступной.

— Но мы отважимся к ней «приступить», — сказал Леонид Александрович Говоров на совещании в штабе фронта. В самом начале боёв его назначили командующим артиллерии Седьмой армии, которая нацелилась на прорыв линии Маннергейма. — Для начала следует рассмотреть, в чём заключается неприступность линии. Она состоит из трёх главных оборонительных полос. Все доты и дзоты взаимодействуют между собой фланговым и косоприцельным огнём, не остаётся ни одного непростреливаемого участка. Перед укреплениями устроены заграждения: до двенадцати рядов каменных надолб и до сорока рядов колючей проволоки, а также противотанковые рвы и минные поля. Трудности кажутся непреодолимыми. Но и это ещё не всё. Каждый населённый пункт превращён в крепость с запасами горючего и боеприпасов. Добавьте сорокаградусные морозы, глубокие снега, леса и овраги. И никакого боевого опыта войны в таких условиях мы не имеем.

— Мрачнейшую нарисовал картину, — заметил командующий Седьмой армией Мерецков. — Не заменить ли вас, Говоров, другим артиллеристом, который видит обстановку не в таком чёрном свете?

— Не торопись, Константин Александрович, — остановил командарма командующий фронтом Тимошенко. — Мрачные взгляды позволяет себе высказывать перед начальством обычно тот, кто имеет светлую перспективу. Послушаем дальше комбрига.

— Я пошутил, — усмехнулся Мерецков. — Продолжайте, Говоров. Знаю, что у вас подготовлен план прорыва.

— План только намечен, — сказал Говоров, — и в некоторых основных линиях разработан. Сейчас на фронте увеличено количество артиллерии, авиации и танков. Пришли хорошо обученные инженерные войска. Достигнуто превосходство над противником в живой силе. На мой взгляд теоретика, технических преград для прорыва уже нет. Теоретически наша огневая мощь позволяет взломать укрепления врага. Конечно, при условии наиболее эффективного использования этой мощи.

Секретарь Ленинградского обкома партии Андрей Александрович Жданов спросил:

— Что это значит?

— Мы должны, — сказал Говоров, — представлять себе систему укреплений врага во всех деталях, знать её, как свою квартиру. И второе условие: требуется в соответствии с этим знанием расставить все имеющиеся орудия таким образом, чтобы каждый снаряд, попадая в цель, отдавал максимальную силу взрыва. Я предлагаю орудия самых крупных калибров поставить на близких дистанциях, чтобы они стреляли буквально в упор.

— Вот теперь я понял, — сказал Жданов.

— Значит, исполнение второго условия целиком зависит от вас, артиллеристов. Вам — права, с вас и спрос. Ну, а в изучении укреплений врага вам поможет наша разведка. Товарищ Евстигнеев, вся подчинённая вам разведка фронта теперь будет прежде всего работать на артиллеристов.

— Будет сделано всё, что в человеческих силах, — обещал начальник разведки фронта комбриг Евстигнеев.

— Исполняйте все требования комбрига Говорова, чтобы он мне на вас не жаловался, — добавил Жданов. — Когда составите разведывательную карту линии Маннергейма, прошу доложить мне.

В конце совещания командующий фронтом Тимошенко сказал:

— Операция по прорыву начнётся десятого февраля.

Со дня этого совещания Леонид Александрович не давал покоя фронтовой разведке, требовал всё новых агентурных сведений и аэрофотоснимков. Он сам побывал на всех близких к финским дотам наблюдательных пунктах, подползая на животе, где это требовалось.

Вооружившись увеличительным стеклом, долгие часы сидел над фотографиями, которые доставляла авиация, искал в них и наносил на свою карту всё новые подробности.

Измученный требовательностью Говорова, начальник разведки Евстигнеев сказал как-то:

— Дьявольская у вас настойчивость, Леонид Александрович! Мои разведчики из-за вас все в мыле, ни сна, ни отдыха не знают.

— А кто их знает, сон и отдых? — пожал плечами Говоров. — Мы с вами, Пётр Петрович, создаём победу. Эта работа требует полной отдачи сил и не прощает нерадивости. Поглядите на карту: теперь мы разбираемся в устройстве финских укреплений не хуже, чем инженеры, которые их строили. Будет нам в своё время и сон, и отдых…

Наконец разведывательная карта составлена и подписана.

Говоров стал разрабатывать план артиллерийского обеспечения прорыва линии Маннергейма. Аккуратно и точно всё рассчитывая, он ставил каждое орудие на определённое место и каждому командиру орудия показывал его сектор обстрела. Артиллерия крупных калибров была продвинута вперёд и вышла на самые близкие дистанции, чтобы стрелять в упор.

Десятого февраля Говоров доложил о полной готовности.

Одиннадцатого в восемь часов утра началось наступление. Никто ещё не видел такой мощи огня. В буйном пламени и грохоте летели в воздух обломки стен трёхметровой толщины. Под прикрытием завесы огня сапёры взорвали надолбы и минные поля, разрезали колючую проволоку. Вперёд пошла пехота, и тринадцатого февраля главная линия обороны врага была прорвана. Финские войска покатились назад.

Двадцать восьмого февраля наши войска прорвали вторую линию укреплений, а первого марта взяли последнюю, тыловую полосу обороны. Четвёртого марта захватили город Выборг, и на этом война фактически окончилась. Видя такое дело, финское правительство запросило мира. Гитлер ему не помог, хоть и обещал. Эта война нужна была Гитлеру только для того, чтобы проверить: какова мощь Красной Армии? Убедившись, что она велика, Гитлер сообразил, как опасно нападать, не будучи полностью подготовленным. Он решил сначала покончить с Францией и изолировать Англию на её туманном острове…

Для нашей страны наступила короткая мирная передышка.

Леонид Александрович вернулся в Москву и в академии учил командиров тактике артиллерии. Когда в Красной Армии ввели генеральские звания, Говоров стал генерал-майором.

— Выходит, я теперь генеральша? — вздохнула скромная женщина Лидия Ивановна Говорова.

— Терпи, — улыбнулся Леонид Александрович.

Володе исполнилось уже шестнадцать лет. Мальчик был воспитан скромным и сдержанным. В школе знали только, что отец у него военный, а о том, что папу наградили орденом за финскую кампанию, о том, что папа стал генералом, и других подробностей, годных для задирания носа перед товарищами, он не сообщал никому.

Уча других, Леонид Александрович продолжал учиться сам. По вечерам тщательно готовился к завтрашним лекциям. Мог углубиться в чтение в присутствии домашних или гостей, и никто не обижался на невнимание к себе. Знали, что он занят.

Среди товарищей и подчинённых Говоров прославился молчаливостью, но странное дело: когда он выходил на кафедру, насыщенное красноречие его увлекало слушателей. Наука становилась доступной и понятной, и слушателям казалось, будто они всё давно знают, только чуть-чуть подзабыли.

Когда у маршала Тимошенко спросили, какого он мнения о Говорове, Семён Константинович ответил:

— Это один из лучших артиллеристов, человек думающий, творческий и умеющий воплощать свои мысли в дела. Без него Красной Армии было бы трудно обойтись…

В мае 1941 года Леонида Александровича Говорова назначили начальником Артиллерийской академии имени Дзержинского.

Но 22 июня 1941 года Гитлер, решив, что он уже вполне подготовлен, напал на Советский Союз. Началась война.

Сдав дела по академии, Говоров направился в действующую армию. Его назначили начальником артиллерии Западного фронта.