На другой день он стал пробовать, но ничего не вышло. Тошно было прикасаться к набившей порядочную оскомину «Голубой повести». Представлялась погашенная пароходная топка, не очищенная еще от шлака. Он лежал на диване, курил и думал, что конец января выдался мягкий и ясный, и что если бы не восьмой уже месяц, то очень прекрасно было бы выехать за город, на лыжах, в лес, который зимой чист, сух и вполне приемлем, - тогда эта топка (в смысле голова) быстро вычистилась бы. Снова засыпай в нее уголь и разводи пары. Но - восьмой месяц. Он чувствовал себя неспокойно, потому что Эра с утра ушла по делам, а мало ли что может случиться в московской толкучке, где и здоровому-то человеку запросто могут кишку выдавить... «И пора ей прекратить всякие дела, - подумал он, -пусть сидит дома, слушает магнитофон и читает веселые книжки. Устрою ей выволочку, если поздно вернется...»
Но Эра вернулась рано, невредимая и веселая.
- Они тебя признали, - сообщила она, еще не сняв пальто.
- Кто меня признал? - не понял Овцын.
- Мама еще называет тебя «твой капитан», но папа уже именует Иваном Андреевичем;.
- И поэтому ты так развеселилась? - усмехнулся он. - Знай, что я существую независимо от того, признают меня или нет. Например, как Германская Демократическая Республика.
- Я не только поэтому развеселилась, - сказала Эра.
- И отчего же ты вся так светишься?
- Иван, я была у них... - тихо произнесла она, по лицу пробежало облачко, след пережитого страха, и оно тут же пропало, снова засветились и засмеялись глаза. - Видел бы ты, какая поднялась суматоха! Мама бросилась поить меня виноградным соком, выкрикивая, что виноградный сок укрепляет плод.
- Так умно и выкрикивала?
- Не вру. Потом мы с ней сели, обнялись и заплакали, а папа ходил по комнате широкими шагами и говорил, что жизнь снова стала прекрасной, потому что теперь будет с кем в баню ходить.
- Веселый папа.
- Он говорил еще много интересного, но я не запомнила, потому что была очень счастлива. Мама дала мне триста полезных советов, их я тоже не запомнила. Я поняла, что они рады. Не просто смирились с неизбежным, а рады. Они пригласили нас в гости...
- Пить чай и разговаривать про умные вещи?
- Но потом сказали, что придут сами, чтобы мне лишний раз не утруждаться. «Теперь ты должна забыть обо всем и беречь плод», - сказала мама. Они вызвали по телефону такси и на лестнице поддерживали меня под руки.
Эра засмеялась и сняла, наконец, пальто.
- Все верно, - сказал он. - Нечего тебе шататься по редакциям, сиди дома и укрепляй плод.
Эра ничего не ответила, только нахмурилась вдруг, а когда часы на серой вокзальной башне отзвонили шесть, она оделась в темное широкое платье и черные чулки, гладко причесала волосы, прикрепила к ушам нефритовые, в тонком золотом ободке клипсы.
- На судилище? - спросил он. - Надо ли?
- Надо, - сказала Эра.
- Добрая душа... - произнес Овцын и тоже стал собираться.
Они поехали на такси и пришли раньше начала. В небольшом зале красного уголка жилконторы было еще пусто и прохладно. Перед рядами стульев стоял стол, накрытый зеленым. На нем - графин с водой, опрокинутый на блюдце стакан, чернильница. Две старушки в последнем ряду стульев скрипуче и невнятно беседовали. Ломтик, скрестив руки на груди, до предела распрямившись, стоял у окна и глядел во двор, на присыпанные снегом грузовики. На другом подоконнике спала серая кошка. Они подошли к Ломтику.
- Здесь холодно, - сказала Эра.
- Скоро здесь будет жарко, - увесисто произнес Ломтик, и на его лице было выражение обреченного на казнь через отсечение головы.
Приходили разные люди, усаживались группами, с любопытством смотрели на спину Ломтика, прямую, как чертежная линейка. Если бы Ломтик повернулся лицом к залу, они, верно, не смотрели бы так беззастенчиво.
- Не каменей, - сказала Эра. - Все будет хорошо. Они разберутся, что ты не хулиган и не тунеядец. Где та мегера, которая подала на тебя заявление?
- Вон та, упитанная, в сером костюме, - указал он пальцем через плечо, и Овцын понял, что Ломтик смотрит не на грузовики, а на отраженный в оконном стекле зал. - Она знает, что я убил бы ее, спокойно вымыл руки и пошел ужинать свои пельмени.
- Почему такое свирепое отношение? - спросил Овцын.
Расплывшаяся дама в сером костюме одна только не смотрела на
Ломтика. Брови ее были сдвинуты, и нижняя челюсть двигалась, будто жуя. Наверное, она мысленно пережевывала хрупкого врага.
- Соседка по квартире, - процедил Ломтик сквозь сжатые зубы. - Сама дура, и сын у нее балбес. Провалился на экзаменах в институты, пришлось крошке идти работать... А я три месяца, видите ли, не работаю. И с голоду не помираю. И даже гости ко мне приходят. Читают стихи, танцуют. Подслушаешь у скважины - стихи читают непонятные, танцуют тоже не кадриль. Это бесит. И вообще моя физиономия ее бесит. Она мне устраивает все гадости, которые еще не включены в уголовный кодекс. Может быть, даже в пельмени плевала. Теперь я не отхожу от кастрюли, пока пельмени не сварятся. И тогда в ее глазах сверкает отчаянная тоска неудовлетворенности страстного желания. А сын однажды пришел ко мне проверять документы. Не сам, конечно, она его послала. Он парень безобидный, покорный, как слон...
Овцын вышел в коридор покурить, и мимо него прошествовали судьи. Двое пенсионеров, один дородный и могучий, с осанкой строевого полковника, другой сухонький и желтый, с некрепкой шеей. В третьем Овцын узнал инженера из отдела астрометрических постоянных Валерия Попова, которому в далекие уже времена объяснял, как переводить градусы Фаренгейта в градусы Цельсия. Попов тоже припомнил его, остановился, приветственно тряхнул черными волосами, которые начинались у него от самых бровей.
- Привет, - сказал Овцын. - Вы еще и судья?
- Общественная работа, - пожал плечами Попов. - Без этого кандидата не получишь. Ученый должен быть общественным деятелем.
- Следовательно, это не призвание?
- Судью нельзя допрашивать, - сказал Попов. - Вы-то как здесь оказались? Не газетка ли прислала?
- Газетка тут ни при чем, - сказал Овцын. - Я знаком с вашим подсудимым.
- С этим Ломтиком? - Губы Попова скривились. - Ну и знакомые у вас, Овцын.
- В душе своей вы уже осудили его до процесса? Разве так полагается?
- Он из тех, которые юлят под ногами, - сказал Попов. - Простите, меня ждут. Дайте курнуть...
Он в три затяжки докурил сигарету Овцына, плюнул на окурок, швырнул его в темную даль коридора и отправился к судейскому столу.
Овцын не стал закуривать другую сигарету и пошел к окну; около Ломтика стоял худощавый, сравнительно молодой человек в грубошерстном свитере с высоким воротником, над которым угрожающе торчал острый подбородок.
- Дарий Бронин, - представился он Овцыну.
- Поэт и общественный защитник, - прибавила Эра. - Ты помнишь, я тебе показывала книжку?
Он помнил, но книжку тогда так и не одолел, споткнувшись на втором стихотворении.
- Меня приглашают, - сказал Дарий Бронин. - Ну, не дрейфь. Ломоть. Когда будут спрашивать, говори медленно, говори мало, говори загадочно.
Бледнеть можно, краснеть не надо. Признай свою вину. Поклянись, что в душе ты любишь мадам Бантикову, как родную тетю, и завтра же пойдешь привлекаться к труду.
- Завтра воскресенье, - возразил Ломтик.
- Есть разница между «завтра» поэта и «завтра» календаря, - бросил Дарий Бронин уже на ходу.
Он подошел к столу и сел с краю. Ломтика посадили в середине переднего ряда стульев.
- Этот Дарий относится к делу несерьезно, - сказал Овцын.
- Он член союза, - отозвалась Эра. - В данном случае это важнее серьезности.
- Не знаю, как старички, а вон тот черногривый его раскусит. На того звание не подействует.
- Ты его знаешь? - встрепенулась Эра.
- Да, видались. Инженер-электроник из Астрономического института. Он сказал: «Ну и знакомые у вас, Овцын».
Пенсионер с осанкой полковника поднялся, постучал карандашом о графин, стал говорить тренированным председательским голосом:
- К нам поступило заявление от гражданки Бантиковой Ираиды Самсоновны, тысяча девятьсот двадцатого года рождения, проживающей в квартире номер четырнадцать... Это заявление я сейчас вам зачитаю... «Заявление... В товарищеский суд жилконторы... В то историческое время, когда весь народ, прилагая героические усилия, строит светлое будущее человечества - коммунизм, отдельные морально разложившиеся подонки общества, затаившиеся в темных углах, проводят время в безделье и оргиях, занимаясь клеветой на советского человека в стороне от честного труда...»
В зале стало томительно-тихо. Ираида Самсоновна Бантикова слушала исполнение своего произведения, наклонившись вперед и приспустив нижнюю челюсть. Серая кошка проснулась, подняла голову и навострила уши.
- «Жилец моей квартиры номер четырнадцать, - продолжал судья, - по фамилии Ломтик нигде не работает, спит до двенадцати часов дня, а по вечерам часто устраивает в своей комнате шумные сборища незнакомых молодых людей и девушек с употреблением спиртных напитков и западных танцев. После одного из таких сборищ у меня пропал кот по имени Кузьма...»
Смех раздался в зале. Попросив тишины, судья читал дальше длинное заявление, перекладывая страницы из правой стороны папки в левую. Конец прозвучал грозно:
- «Я требую выселить из столицы нашей Родины Москвы прогнившего тунеядца, который своим поведением кладет черное пятно на светлый облик советского молодого человека».
Судья сел и вытер лоб платком.
- Гражданин Ломтик, - позвал он, попив воды и отдышавшись. -Встаньте и расскажите нам, почему это у вас так получается.
- Я протестую против формы вопроса! - вскочил с места Дарий
Бронин. - Еще неизвестно, так ли это получается.
- Ладно, ладно, товарищ Бронин, - согласился судья. - Зададим тот же вопрос иначе: расскажите, гражданин Ломтик, что же у вас там получается?
- Ничего хорошего не получается, - произнес Ломтик, встав. - Ираида Самсоновна меня терпеть не может.
- Разве без причины? - подала с места голос гражданка Бантикова.
- А я и не говорю, что без причины, - согласился Ломтик. - Только оргий я не устраиваю, клеветой на советского человека не занимаюсь, кота я у нее не крал, и я не тунеядец. Я много работаю.
- Что вы делаете? - спросил сухонький судья.
- Пишу.
- Вы член Союза писателей?
- Нет.
- Значит, это нельзя назвать работой, - покачал головой судья.
- Позвольте разъяснить! - вскочил с места Дарий Бронин. - В уставе Союза писателей СССР есть статья, говорящая, что в члены союза может быть принят только человек, создавший произведение, имеющее самостоятельную художественную ценность. Такие произведения не создаются за один вечер. Они создаются годами - годами напряженного труда. Все эти годы человек не является членом союза, но тем не менее работает.
- А чем он все эти годы питается? - спросил Валерий Попов.
- Конечно, приходится где-то служить, - пожал плечами Дарий Бронин. - Человек не черепаха, чтобы годами обходиться без пищи. Всяко бывает. Бывает, что и члены союза нанимаются на работу, потому что на них нападает так называемый «творческий застой».
- А не бывает так, что член союза нанимается на работу для того, чтобы поближе познакомиться с жизнью? - спросил Попов.
Дарий Бронин помолчал, усмехнулся.
- Знакомиться с жизнью... Я не признаю этой формулы, - заявил он, позабыв, наверное, где и зачем находится. - «Знакомиться с жизнью» приходится только бездарным литераторам. Талантливый писатель несет жизнь в самом себе. Он создает жизнь, а не знакомится с ней. Создает по-своему, в меру своего внутреннего видения. Льву Толстому не надо было служить, чтобы написать «Анну Каренину», не надо было сидеть в тюрьме, чтобы написать «Воскресение». Федор Достоевский тоже, насколько мне известно, нигде не работал. Основатель социалистического реализма Максим Г орький занимался только литературным трудом и общественной деятельностью. Антон Чехов большую часть жизни прожил на даче. Пушкин никогда не служил.
- И много среди вас таких? - спросил Валерий Попов.
Раздалось хихиканье, но Попов не улыбался.
- Н-н-не очень... - проговорил Дарий Бронин.
- А как это «не очень» выражается в процентном отношении? -спросил Попов издевательски-серьезно.
- Вернемся к делу, - пришел Дарию на помощь судья с осанкой полковника. - Скажите, Ломтик, вы что-нибудь зарабатываете своим писательством?
- Да, - сказал Ломтик. - С октября прошлого года я заработал сорок два рубля.
В зале опять хихикнули.
- На какие же средства вы существуете? - приподнял бровь судья. -Ведь десяти рублей в месяц вам, наверное, не хватает?
Ломтик вздохнул, потупился и вопреки совету Дария Бронина покраснел.
- Побирается! - выкрикнула с места гражданка Бантикова. - Еще находятся среди нас идиоты, которые его подкармливают.
- Среди вас таких не найдется, - громко сказала Эра. - Но у него есть друзья, которые в него верят и не оставят в беде.
- Во что именно вы верите? - спросил Попов, вскинув голову. Он внимательно смотрел, переводя взгляд с Эры на стоявшего рядом Овцына.
- В то, что у него чистая и добрая душа, - горячо заговорила Эра. - В то, что он талантливый поэт, и не так уж на свете много талантов, чтобы ими бросаться. Он честно ищет дорогу, на которой сможет полностью отдать свой талант людям.
- Почему же он ищет эту дорогу, сидя в комнате, да еще по соседству с Ираидой Самсоновной? - спросил Попов. - Дарий Бронин, произнося свою пылкую речь, слегка подтасовал факты. Никто из перечисленных им товарищей в возрасте Ломтика не занимался только литературным трудом, и вообще внутреннее видение у них появилось после того, как полностью развилось внешнее видение. Я не специалист по литературе, но немножко знаю законы, общие для всех без исключения профессий, законы прогрессивной философии. Поэтому меня никто не разубедит в том, что творчество имеет в основе своей познание. «Знакомиться с жизнью» - это, конечно, нехорошая формула. Тут Дарий Бронин прав. Следует создавать жизнь, это он тоже сказал верно. Однако не при помощи внутреннего видения, а посредством активного участия в жизни. Тогда придет познание как необходимое условие творчества.
- Не обязательно видеть Индийский океан, чтобы знать, какого цвета в нем вода, - бросил обиженный Дарий Бронин.
- Все же лучше повидать, - усмехнулся Попов. - Подержать эту воду в горсти, подумать. И тогда поймешь, что цвет воды - это оптическая иллюзия, а на самом деле вода бесцветна.
- Я не всю жизнь сижу в комнате, - произнес, наконец, Ломтик. -Летом я работал в топографической экспедиции.
- Только четыре месяца и был покой в квартире, - сказала гражданка Бантикова, - пока этот тунеядец прохлаждался на лоне прелестей природы.
- Я попрошу, - остановил ее Попов.
Сообщение о том, что Ломтик не совершенный бездельник, несколько разрядило враждебную ему атмосферу. Встал Дарий Бронин, произнес речь, из которой стало ясно, что комиссия Союза писателей по работе с молодыми талантами считает Ломтика одаренным, но еще не нашедшим собственного голоса поэтом. Опровергая свои прежние слова, Дарий убежденно заявил, что Ломтику необходимо влиться в созидательную жизнь общества, найти себя сперва в труде, а потом уже в искусстве. Пожилые судьи смотрели на Дария и слушали его красивую речь с удовольствием. Валерий Попов сидел с опущенной головой, видны были только его буйные черные волосы.
- Какое возмутительное не то он плетет... - шептала Эра.
После речи Дария Попов спросил Бантикову:
- В своем заявлении вы писали о клевете на советского человека. В чем конкретно выразилась эта клевета?
- Мне больно вспоминать, - всхлипнула Бантикова и поднесла к глазам платок.
- Придется вспомнить, - сказал Попов. - Ваше обвинение само станет клеветой, если вы не под твердите его фактами.
Люди смотрели уже не на Ломтика, а на Бантикову. Она опустила платок, сказала:
- Этот негодяй сочинил на меня клеветнические стихи в «крокодил», и скрыл свое подлое лицо под псевдонимом. Вам нужны доказательства? Смотрите!
Она протянула вперед журнал, и его быстро передали по рядам на стол судей.
- Ничего я про нее не сочинял, - сказал Ломтик. - Это не мои стихи. И к тому же плохие.
- Он еще отпирается! - крикнула Бантикова, - Нет, вы прочтите! Его надо посадить в тюрьму за такие стихи.
- Успокойтесь, Ираида Самсоновна, - сказал Попов. - Сейчас прочтем, разберемся, кто писал, про кого писал... «Баллада о бубенчике»...
Однажды инженер Сизов по коридору в семь часов шел с папироскою во рту и наступил на хвост коту гражданки Бантиковой... Та на хриповатый вой кота...
- Ей-богу, это не я! - крикнул Ломтик.
- Разберемся, - сказал Попов. - Торопиться не надо...
примчалась вихрем в коридор, побагровев, как помидор, и изложила вслух, каков в уборной скрывшийся Сизов.
Хозяйки Птицына и Зак признали, что Сизов дурак, нахал, невежа, дармоед, что для него святого нет,
что алкоголик он и вор, и с целью вышел в коридор осуществить свою мечту и наступить на хвост коту гражданки Бантиковой. Плюс он паразит и .мелкий трус, поскольку скрылся в туалет, сидит и думает, что нет управы на него. Балбес!
Как в инженеры он пролез?!
Пусть в этом разберется суд, пускай жилплощадь отберут, покажут этому скоту, как наступать на хвост коту гражданки Бантиковой. Так решили Птицына и Зак...
В зале волнами перекатывался смех. Ираида Самсоновна не очень умно поступила, разрешив читать «Балладу о бубенчике». Попов продолжал и уже даже с выражением:
Ответчик инженер Сизов явился в суд, и пять часов он клялся с пеною у рта, что он не истязал кота гражданки Бантиковой. Ей в кастрюлю не бросал гвоздей, что он на стенках не писал, что он не бабник, не нахал, не мот, не пьяница, не вор, что он из форточки во двор арбузных корок не кидал, и не устраивал скандал на кухне он из-за того, что кот мяукнул на него.
- Тихо, товарищи! - крикнул сухонький судья. - Ваш хохот мешает слушать. То есть ваш хохот мешает товарищу Попову читать, - поправился он.
Попов декламировал все с большим увлечением:
Оставив свой домашний труд, пришли вдвоем в народный суд хозяйки Птицына и Зак; и со слезами на глазах они сказали, что готов ответчик инженер Сизов их растерзать и истребить и что в одной квартире жить не смогут с извергом никак
Попов сделал паузу, чтобы протереть платком глаза. Хохот притих, и тогда он продолжил чтение:
Судья еще раз опросил всех лиц и внятно огласил суда суровый приговор:
«Чтоб не было в квартире ссор, бубенчик привязать к хвосту многострадальному коту гражданки Бантиковой. Впредь обязан под ноги смотреть ответчик инженер Сизов...»
- Железно приговорил! - крикнули из зала.
- Тише, публика! - рявкнул Попов. - Немного осталось.
Уже под утро, в пять часов, пришел Сизов к себе домой.
Бутылку он принес с собой.
Бутылка та была пуста.
Бутылкой он пришиб кота гражданки Бантиковой...
- Это не я сочинил! - надрывался Ломтик, стараясь переорать хохот. -Я не пишу такую порнографию! Разве это поэзия, это черт знает что такое!
- Кота Кузьму пришиб, сознайся? - кричали из зала.
- Не трогал я этого блошивого кота! - орал Ломтик.
Два старика судьи с двух сторон стучали карандашами по графину, скандировали:
- Пре-кра-ти-те! Пре-кра-ти-те! Пре-кра-ти-те!
Ираида Самсоновна Бантикова сидела напряженно, с бесстрастным лицом. Серая кошка поднялась на ноги, выгнула спину, спрыгнула с подоконника и вышмыгнула за дверь, словно все, ради чего здесь присутствовала, она услышала. Наконец люди, устав от смеха, притихли.
- Не буду стыдить вас за этот балаган, - сказал Попов. - Стихи в самом деле смешные. Однако посмеялись - и хватит. Возвратимся к нашему очень серьезному вопросу. Ломтик, значит, не вы написали эти стихи?
- Клянусь, не я, - помотал головой Ломтик.
- Нет, он! - крикнула Бантикова. - Кто поверит этому типу?
- Можно узнать в редакции «Крокодила», - сказал сухонький судья со слабой, не держащей голову шеей.
- Редакция не имеет права раскрывать тайну псевдонима, - сообщил Дарий Бронин. - Но я скажу вам, как профессионал, как человек, знающий писательскую манеру Ломтика. Эти стихи писал не он. Он просто не смог бы написать такие стихи, даже если бы и захотел. У него совсем другой склад
поэтического видения.
- Поскольку мы имеем мнение специалиста, - сказал Попов ,-обвинение Ломтика в клевете на советского человека Ираиду Самсоновну Бантикову,- он подчеркнул, - отпадает. Суд отвергает его. Остается обвинение в беспорядочной жизни и тунеядстве, то есть в паразитическом существовании.
- Это слишком, - сказал Дарий Бронин. - Выбирайте выражения.
- Я выбираю выражения, которые кажутся мне наиболее точными по смыслу, - ответил Попов. - Площадное их значение меня не интересует. Человек, жующий чужой хлеб, какой бы он ни был золотой личностью, паразитирует. И если бы это состояние его угнетало, я бы как-то посочувствовал бедняге, не нашедшему своего пути. Но я не вижу, что это угнетает Ломтика, Почему не вижу? Да потому, что Ломтик не отказывает себе в развлечениях. Человек, несущий в душе беду, не станет устраивать дома пляски. Именно этим нехороши данные пляски, а не тем, что нарушают покой Ираиды Самсоновны.
- А ведь он прав, - сказал Эре Овцын.
- Ломтик еще очень молод, - возразила Эра. - В двадцать лет и человек, несущий в душе беду, может устраивать пляски.
- По-моему, в этом деле все ясно, - продолжил Попов. - Насколько может быть ясно, - улыбнулся он. - Если никто не хочет высказаться... Нет желающих?.. Ну, раз нет, я объявляю перерыв на пятнадцать минут, после которого мы доложим вам наше решение.
Овцын хотел пойти покурить, но Эра удержала его за рукав.
- Поговори с Поповым, - попросила она.
- Какие у тебя умоляющие глаза, -усмехнулся он и сунул сигарету в пачку. - Хорошо, я поговорю с Поповым, но ты же видела, что он человек твердых убеждений.
Он подошел к столу, стоял молча, пока Попов не обратил на него внимания.
- Хотите побеседовать? - спросил Попов.
- Хочу, - сказал он.
- Ну, говорите, - улыбнулся Попов. - Этих товарищей нечего стесняться. Журналист Овцын, - сообщил он судьям. - Может, читали недавно в «Трибуне» его «Голубую повесть»?
- Да, да, очень приятно, - закивали головами оба старика, особенно сухонький, со слабой шеей. Кивая, он поддерживал голову под подбородком.
- Пропагандирует он одно,- ехидно сказал Попов,- а сейчас, кажется, собирается добиться совсем другого. Верно, Андреич?
- Жизнь извилиста и корява, - сказал Овцын. - Эвклидова геометрия давно устарела.
- Что бы вы решили на моем месте? - спросил Попов.
- Парень просил меня помочь ему устроиться в Мореходное училище, - сказал Овцын. - Я обещал. Но если вы испортите ему биографию каким-нибудь резонансоспособным приговором, я не смогу исполнить обещание.
Надеюсь, вы не вышлете его из города?
- Именно это пошло бы ему на пользу, - сказал Попов.
- Надо было подойти к нам раньше, - упрекнул Овцына судья с осанкой полковника. - Я бы сказал, и люди иначе настроились бы.
- После этого стишка все настроены против Бантиковой, - напомнил Овцын. - Вообще я подозреваю, что дама хочет выжить из квартиры соседа.
- Дама свое получит, - строго произнес Попов. - Хорошо, Овцын. Мы все учтем и ничего не забудем.
После перерыва судья с осанкой полковника поднялся с места, надел очки, стал читать решение:
- В товарищеский суд поступило заявление от гражданки Бантиковой о разгульном образе жизни и нетрудоустроенности гражданина Ломтика, ее соседа по квартире. В процессе разбирательства и слушания дела товарищеский суд нашел упомянутое заявление формально соответствующим приведенным в нем фактам. В сущности же, поведение гражданина Ломтика не имеет в своей основе злонамеренного умысла, и его можно объяснить легкомыслием и отсутствием достаточно развитого чувства ответственности. Учитывая здоровую в своей основе личность гражданина Ломтика и его желание поступить в Мореходное училище...
- Ты молодец, - шепнула Эра и сжала руку Овцына.
- ...товарищеский суд выражает гражданину Ломтику порицание за прошлый образ жизни и требует, чтобы он в ближайшие дни поступил на работу, считая, что это нисколько не повредит его поэтическому творчеству и развитию таланта...
Раздались негромкие хлопки.
- Одновременно, - повысил голос судья, - товарищеский суд выражает свое порицание и гражданке Бантиковой за то, что она создала в квартире, где является ответственной съемщицей, атмосферу недоброжелательства и склоки.
- Я буду протестовать! - крикнула Бантикова, вскочила со стула и, ступая по ногам, выбежала из красного уголка.
Потом Ломтик подошел к Овцыну, сказал:
- Я думал, вы тогда не всерьез меня приняли. Мальчишка, пишет стихи, говорит глупости, да еще и Ломтик...
- Ты дурак. Ломтик, - сказала Эра. - Кто тебе мешает разменять жилплощадь с этой фурией?
- Хлопотно, - сказал Ломтик. - И денег надо. Лучше я совсем уеду.
- Ей только этого и нужно, - заметил Овцын.
- А мне не нужно, - сказал Ломтик. - Если я поступлю в училище, зачем мне тогда комната?
- Да, - сказала Эра. - Я долго так думала, зачем мне комната? Прекрасно обходилась... И вдруг... Поедем к нам. Ломтик?
- Нет,- отказался Ломтик. - Одолжи мне еще пять рублей. Я позову ребят, мы будем читать стихи и плясать. Может быть, будем пить спиртные напитки. А потом я поступлю на работу и с первой получки тебе отдам.