Он проснулся поздно, ругнул себя за это и сразу принялся за дела. Подписал накладные на продукты, отправил старпома с матросами в порт, а нового повара Алексея Гавриловича - в поликлинику на медкомиссию. Он проследил, как боцман с двумя оставшимися матросами спустили на воду мотобот и ушли на нем к продуктовому складу. Проще привезти продукты на своем мотоботе, чем выпрашивать в порту машину. Потом буфетчица с «Шального» принесла брюки, рубашку и белье. Все было отлично выстирано и выглажено, и даже рубашка погибла не совсем: желтые следы мазутных пятен остались в тех местах, которые не видны под тужуркой.
- Матросы газету купили, - сказала буфетчица. - там про вас написано.
- Хорошо, - сказал Овцы. - Большое спасибо, и передайте капитану, что я скоро приду.
Внушив вахтенному, что он остался один на судне, не считая механиков, с которых спрос невелик, и потому от него требуется повышенная бдительность, Овцын, оглядев еще раз свой теплоход, пошел, наконец, к Борису. Борис Архипов выпил уже несколько чашек кофе и был в
отличном расположении духа.
- Итак, она звалась Ксенией, - сказал он, подавая Овцыну газету. - Об этом объявлено на четвертой странице.
Под заголовком «Мужественный поступок моряка» было написано:
«Капитан теплохода «Кутузов» Иван Андреевич Овцын поздно вечером возвращался на свое судно. Вечерняя набережная была пустынна. Вдруг моряк услышал крик о помощи. «Человек упал в реку»,- мелькнуло в сознании. Рискуя жизнью, капитан бросился в ледяную воду и, преодолевая силу течения, вытащил на берег молодую женщину. Подоспевшие врачи «Скорой помощи» сделали ей искусственное дыхание. Жизнь преподавательницы английского языка рыбного техникума Ксении Михайловны Зарубиной была спасена».
- Ну и слава богородице, - сказал Овцын, бросив газету на диван.-Может, она в самом деле нечаянно свалилась, а мы выдумываем ужасы. Может, у нее добрый толстый муж и белобрысая дочка Катенька. Английский язык располагает к добропорядочности. Красота отчаяния ни при чем. Просто у нее сломался каблук.
- Пусть будет так, - сказал Борис Архипов и подвинул Овцыну чашку. - Пойдешь в больницу?
- Зачем?
- Узнать о здоровье.
- Я уже рисковал жизнью, преодолевая силу течения, - усмехнулся Овцын. - Кроме того, я не древний китаец и работаю на транспорте. Если мне вдруг захочется позаботиться о ее дальнейшей судьбе, придется бросать работу.
- Ты ленив духом, - сказал Борис Архипов.
- Я доволен жизнью и не хочу ее деформировать.
- Ну ладно. Довольных людей немного, их надо поощрять. Пошлю Крутицкому эту газету, он объявит тебе благодарность в приказе.
- Не излишне, - сказал Овцын. - На первом курсе училища я поставил себе цель: к тридцати годам стать лауреатом или Героем Советского Союза. Мне тридцать, и теперь я буду счастлив, если меня наградят значком «Отличник морского флота».
- Выходит, ты не совсем доволен своей жизнью?
- Я доволен своей жизнью, - повторил Овцын. - Я не совсем доволен собой. Сообрази, насколько это прискорбнее, и налей мне еще кофе.
- Конечно, это трагедия личности, - сказал Борис Архипов, наливая в чашку тягучий черный настой. - Утешься тем, что ее переживают все, кроме симпатичных розовых поросят. Симпатичные розовые поросята всегда довольны собой.
- Смотрю я на тебя и удивляюсь: чего это ты та кой мудрый?
- Наследственное, - смеясь, ответил Борис Архипов. - У меня дед -поп. До сего дня священствует в Архангельске. Проповедует евангельские мудрости.
- Сколько же ему лет?
- Восемьдесят с довеском. Поморы - они народ живучий.
- Он тебе не пишет, какая сейчас на Двине ледовая обстановка? -спросил Овцын.
- Его больше тревожат успехи атеистической пропаганды,- сказал Борис Архипов. - На ледовую обстановку ему в общем-то наплевать.
- Бесполезный человек. Ну, я пойду, отец. Спасибо за кофе.
На другой день приехала, наконец, из Ленинграда команда. И хорошо, что Алексей Гаврилович наладил уже свое камбузное хозяйство: люди были голодны, как щуки, и мгновенно опорожнили вместительный бак щей из кислой капусты. Старпом развел их по каютам, потом зашел к капитану.
- Сегодня они не работники, - сказал Марат Петрович.
- Пусть отдохнут от изнурительных тягот, - усмехнулся Овцын.
- Двое суток в хорошей компании - это, конечно, утомительно, -согласился старпом. - Завтра я их напрягу как положено.
- Учтите, что нам осталось стоять здесь не больше десяти дней, западная часть Финского залива уже свободна ото льда.
- За десять дней справимся... Хорошо бы перейти в Таллин, - сказал старпом. - Там бы и подождали, пока вскроется восточная часть Финского залива.
- Здешние красавицы надоели? - поинтересовался Овцын.
- Красавицы живут только в Ленинграде и в Риге,- вздохнул старпом. -Больше их нигде не водится.
- Зачем же вам в Таллин?
- Знакомый город. Почти родной. Три года там работал. На каждом судне по десять приятелей.
- Ничем не могу помочь, - сказал Овцын.- Порт там маленький. Стать нам негде.
- Это верно, - печально сказал старпом. - Нас там держать не будут. Своим тесно.
Старпом ушел, и сразу же явился Соломон Двоскин. Овцын подумал, что Соломон специально поджидал у двери, пока выйдет старпом. Он прекрасно выглядел, был весел, и выпуклые глаза его поблескивали.
- Товарищ капитан, разрешите доложить: второй штурман Двоскин для исполнения обязанностей прибыл!- отрапортовал Соломон, выпячивая живот.
- Прибывают поезда на станцию, - сказал Овцын.
- В таком случае явился, - поправился Соломон.
- Являются черти во сне.
- А что делают вторые штурмана ?
- Пока и вижу, что паясничают, - сказал Овцын. - Здравствуй, краб. Садись. Что нового в славном Питере?
- В Питере весна. Тебе привет от буфетчицы Тамары, от Исаакиевского собора и от Крутицкого. Он к тебе хорошо относится. К тебе все хорошо относятся, не понимаю, за какие заслуги. Вот документы на четырех матросов, четырех мотористов, третьего механика, радиста и меня. Больше никого не получишь. - Соломон положил папку на стол.
- Больше мне никого и не надо, - сказал Овцын. Кока я здесь взял, буфетчика найду, когда понадобится. Что еще нового?
Овцын ждал, что Соломон расскажет о Марине, они ведь встречались в эти дни. Но Соломон говорил о чем угодно, даже о ремонте зданий на Невском проспекте, но не о Марине. Соломон прежде всего должен был рассказать о Марине.
- Что с Мариной? - спросил Овцын в упор.
- А что с ней может случиться? - сказал Соломон и вдруг без надобности надел очки. - Все в порядке. Комнату она оставила, переехала в общежитие.
- Видишь, какие вещи я узнаю на самый последок, - покачал головой Овцын. - А в чем дело? Зачем она переехала?
- Вернулся этот тип из сумасшедшего дома.
- Его вылечили? - спросил Овцын.
- Доконали. Такого шизика я еще не встречал. Трясется, разговаривает, руками машет. Марину перепугал, она вылетела из той комнаты шибче пули. Я потом съездил за вещами.
- Как же его выпустили из больницы? - удивился Овцын.
- Не знаю. Дали инвалидность второй группы и выпустили. Ему бы лучше не жить...
- Я ждал, что этим кончится, - сказал Овцын. - Еще в тот день, когда он мне рассказывал, как сгорел на работе, я понял, что этим кончится. Он слишком уважал свою неврастению. Он был уверен, что она большая, сильная и страшная. Вот она его одолела. Зря он пошел в больницу.
- Сейчас он еще больше уважает свою неврастению, - сказал Соломон. - Сейчас ему дают за нее деньги. Можно кормиться работой, а можно кормиться неврастенией. Кому как больше нравится. Ему нравится кормиться неврастенией.
- Марина жила у тебя, пока не оформилась в общежитие? - спросил Овцын.
- Один день с небольшим, - сказал Соломон. - Какие могут быть разговоры? Я ночевал у приятеля.
- А я ничего и не говорю... Сегодня отдыхай. Завтра получи в навигационной камере карты на переход, лоции и тому подобное. Приведи в порядок рубку, проверь рулевое и поставь компасы в нактоузы. Когда пойдешь в навигационную камеру, договорись об уничтожении девиации.
- Я все сделаю, - сказал Соломон. - Можешь не беспокоиться. Штурманская часть будет в лучшем виде, ты ж меня знаешь.
- Я и себя не очень-то знаю, - усмехнулся Овцын.- Иногда такое в себе найдешь, что сядешь в трансе и диву даешься с отвисшей челюстью.
- Приятное или наоборот? - поинтересовался Соломон.
- Странное.
- Говорят, ты тут кого-то спас, в газете о тебе написали.
- Да, - кивнул Овцын. - Правду говорят. Самоотверженно рисковал жизнью, преодолевая силу течения. Жизнь имярек была спасена.
- Где ты здесь нашел силу течения и кто этот имярек?
- Силу течения обнаружил репортер, а имярек преподает английский язык в рыбном техникуме.
- Тогда я пойду спать, - сказал Соломон. - Все-таки два дня в поезде -это тяжелее, чем переход Диксон - Тикси. Ты не волнуйся, капитан. Штурманская часть будет в лучшем виде.
- И шлюпки! - напомнил Овцын.
- И шлюпки, - сказал Соломон. - Ты ж меня знаешь. Если бы не глаза, я тоже был бы сейчас капитаном.
Механики, получив четырех мотористов, стали отапливать судно по-человечески. Утром изо рта уже не шел пар. И горячая вода весь день была в магистрали. Едва Овцын успел побриться, повар принес на подносе завтрак. Это древнее право капитана - есть отдельно от команды, и до сих пор никто его не отменил. Но приносить еду - обязанность буфетчика, а не кока. Да и скучновато есть одному.
- Зря вы это, Гаврилыч, - сказал Овцын. - Я буду питаться в салоне. Со всем комсоставом.
- Вы похожи на человека, который положил деньги в сберкассу и отказывается получать проценты,- сказал повар, накрывая на стол.
- Бог с ними, с процентами, - махнул рукой Овцын. - Всего-то две копейки с рубля в год, а прослывешь скрягой.
Только он сел за стол, зашел вахтенный матрос и доложил, что его хочет видеть женщина.
- Просите,- сказал Овцын.
Пока матрос ходил за ней, Овцын гадал, кто это может быть, уж не приехала ли Марина? Или, может быть, это мама кого-нибудь из юных матросов, желающая порасспросить о своем сыне? Такое бывает. Впрочем, как здесь могут очутиться ленинградские мамы?..
Она зашла без стука и тихо прикрыла за собой дверь. Некоторое время молча рассматривали друг-друга. Женщине было лет двадцать пять. Свободный плащ не скрывал стройной, худощавой фигуры. Непокрытые темные волосы слабо вились, свободно свисали на плечи, и обрамленное ими лицо было слишком бледным. Овцын подумал, что Борис Архипов прав. Она красива. Не небесно, конечно, но очень красива. Марат Петрович Филин не остался бы спокойным, увидев эти влажные чуть раскосые темные глаза и длинные, с большим тщанием созданные природой ноги. Марат Петрович не утверждал бы больше, что красавицы водятся только в Ленинграде и в Риге. «За такой девушкой стоило прыгать в мутные воды Прегеля», - с усмешкой подумал Овцын. Он не собирался знакомиться с ней.
- Я рад, что вы в добром здравии, Ксения Михайловна, - сказал Овцын. - Снимайте плащ и садитесь.
Она отдала ему плащ и села па край дивана, плотно сжав колени и не опираясь на спинку.
- Нет, нет, - сказал он, - садитесь к столу. Будем пить, кофе.
Она пересела к столу, и Овцын сел напротив.
- Хозяйничайте, - сказал он. - И не молчите.
Она налила кофе в чашки. Сделала бутерброд и подала ему.
- Я хотел зайти в больницу, справиться о вашем здоровье... - сказал Овцын. Он и вправду подумал вчера, что надо бы зайти в больницу. - Но помешали дела. Приехали новые люди, готовимся к выходу. Возможно, я бы зашел сегодня. Конечно, это лучше, что вы уже не там.
Она пила кофе маленькими частыми глотками, не положив в него сахар. Когда Овцын предложил ей поесть чего-нибудь, она покачала головой.
- Как хотите, - сказал он. - Хотя сыр прекрасный, вы много теряете. У вас сегодня нет занятий в техникуме?
- Я ушла с работы, - сказала она.
- Так... - произнес Овцын и отложил бутерброд;- Скажите мне, наконец, что это за история?
- Зачем? Все уже кончилось, - сказала она.- Все кончилось. У меня не было прошлого.
- Наверное, вы здорово надурили в том прошлом, которого не было? -спросил Овцын.
- Да, - сказала она. - Но ничего этого не было. Понимаете, не было. Моя жизнь началась в ту минуту, когда вы вытащили меня из воды. Я пришла, чтобы сказать вам, что я... что я благодарна вам. За жизнь.
- Это понятно. Но если вы начинаете эту жизнь с того, что бросаете работу...
- Да.
- А что дальше?
- Будет другая работа. Другие люди. Другая я.
- Разве это необходимо? - спросил он.
Она вскинула голову, посмотрела ему в глаза, сказала:
- Я буду работать около вас. Я хочу жить около вас. Я хочу...
Она не договорила, опустила голову.
Овцын похлопал себя по карманам, нашел сигареты, закурил.
- Почему вы молчите? - спросила она.
- Зачем это нам?- спросил Овцын.
- Неужели вы не понимаете? Неужели вы заставите меня все это говорить?
- Ладно, не говорите. Я понимаю. Только это не нужно.
- Вам?
- Да и вам тоже, - сказал он. - Забудьте про меня и начните новую жизнь с того момента, как вас выписали из больницы.
- Нет, нет,- произнесла она, вздрогнув. - Разве можно начинать жизнь произвольно? Угол, в котором жизнь переломилась, находится в одном месте, его не сдвинешь. Если попытаешься себя обмануть, опять все пойдет
кувырком. Опять потеряешь все.
- Ох, какие роковые слова! - засмеялся Овцын, хотя ему совсем не хотелось смеяться, и накрыл ладонью руку Ксении. - Послушайте, Ксения Михайловна, у вас пропасть достоинств, потерять которые невозможно. Вы красавица. У вас хорошая профессия. Я уверен, что у вас честное сердце и светлая голова. Кто может это отнять?
- И это могут отнять,- сказала она. - Я знаю, что это тоже могут отнять. Но это не главное. Сейчас все это не имеет никакой ценности. Ни для кого. Вы спрашиваете, что же главное? (Овцын не спрашивал, что же главное.) Я уже сказала, что для меня сейчас главное. Я не смогу жить иначе. Я не имею права жить иначе. Не бойтесь. Я не буду назойливой. Я буду незаметной, как воздух, которым вы дышите. Поймите меня, Иван Андреевич. Вы можете понять. Вы должны понять.
«Опять я что-то должен, - подумал Овцын. - За что такая напасть?».
- Я не люблю женщин на судне, - сказал он.
- Я не буду женщиной.
- Разве это возможно?
- Это очень просто, если захочешь.
- Все равно это беспредметный разговор, - сказал Овцын. - Вы хотите полететь на Луну. Какую я могу дать вам работу? У меня нет работы для вас. Мореплавание не женское дело.
- Я могу быть судомойкой, официанткой, уборщицей, все равно, -сказала она. - Не подумайте, что мне нужна какая-то особая работа.
- А я и не думаю, что вам нужна особая работа,- возразил он. - Я думаю о том, что у меня нет штатов уборщиц, официанток и судомоек.
Конечно, он подумал, что грешно было бы заставить эту изящную интеллигентную женщину возиться с грязной посудой, вениками и тряпками.
- Возьмите меня матросом. У меня сильные руки. Я слышала, что женщины бывают матросами.
- Женщины бывают матросами на баржах, катерах и речных трамваях, - сказал Овцын. - Все матросы у меня уже есть. Да я и не взял бы вас матросом. Видите, какая это невыполнимая затея...
Она опустила голову. Пряди блестящих темных волос загородили лицо. Тонкие пальцы поворачивали чашку.
- У вас есть родители?
- Мама в Рязани, - тихо сказала она.
- Поезжайте в Рязань, и все будет хорошо. Прошлое останется здесь, на Балтике.
- Зачем вы спасли меня? - сказала она, не поднимая головы. - Чтобы потом не упрекать себя, что не спасли меня? Вы исполнили долг и сохранили чистую совесть, а что будет с человеком, вам наплевать. Что человек почувствует, вам безразлично. Это уже его дело, вы в стороне. Я не поеду в Рязань. Зачем я стала вам навязываться? Конечно, это глупо. Просто испугалась жить в пустоте. Даже не это. Придумала себе какой-то долг. Впрочем, это именно это.
- Я не очень-то верю в слова, - сказал Овцын.- Простите, но я не верю в существование усложненных душ, погибающих от жизненного примитива. Игра - может быть. Самовнушение - может быть. Сумасшествие тоже может быть. Все фанатики - лицемеры или сумасшедшие. Нормальный человек не бывает фанатиком, для него всегда существуют варианты. Утрите ваши слезы, они ничего не доказывают, кроме того, что вы не достигли заранее поставленной себе и хорошо обдуманной цели. Вы захотели совершить великое и красивое. Подвиг благодарности. Вам мало просто сказать спасибо. Ей-богу, это искусственное. Со временем все утрясется и вы успокоитесь.
- Прощайте, - сказала она. - Вы ничего не поняли. Вы ничего не можете понять. Я ошибалась, когда думала о вас.
- Оскорбления тоже ни к чему, - мягко сказал Овцын.
В широкие окна проникло, наконец, солнце. Овцын курил и рассматривал дым, завивающийся кольцами. В солнечных лучах пряди дыма были голубыми, а всходя под потолок, тускнели, расплывались в грязновато-серое облако. Ксения не поднимала головы, не уходила. «Все это не так просто, как я изложил,- думал Овцын, - все это много сложнее, я понимаю, но не могу высказать. Древние китайцы не из пальца высосали свой закон, древние китайцы были дьявольски мудры, они разбирались в людских душах, как мы разбираемся в таблицах логарифмов, из-за которых нам, может быть, и не хватает времени разобраться в душах. Мы стремимся упростить, чтобы было легче, но не упрощаем, а сводим к примитиву. Нам хочется, чтобы человек, испытывающий необыкновенное, оказался лицемером. Мы завидуем ему, а от этого недалеко и до ненависти ко всему тому, чего мы не нашли в своей куцей душонке... Впрочем, почему «мы», когда я думаю о себе?..»
- Давайте выпьем еще кофе, - сказал он.
Ксения налила в чашки остывший кофе и опять стала пить его маленькими частыми глотками. Слезы уже высохли, и глаза ее потускнели, а бледное лицо стало еще бледнее, если оно могло стать еще бледнее. В солнечном свете стали заметными морщинки на лбу и в уголках рта.
Постучался и зашел Алексей Гаврилович - в колпаке, в белом переднике, с чистой салфеткой на левой руке.
- Извините, Иван Андреевич, - сказал он, увидав незнакомого человека за столом.- Думал, можно убрать посуду.
- Присядьте, Алексей Гаврилыч, - пригласил Овцын.
Решение далось ему с трудом, тренированный на рациональных зависимостях рассудок протестовал против этого решения, но сердцем он чувствовал, что его надо принять, именно это решение, и рассудок на этот раз не прав, на этот раз нужно довериться сердцу- оно ведь тоже не совсем дурацкий орган в организме. Порой и в море, когда туман, когда ничего вокруг не видно, и собственный голос слышишь, как через подушку, а берег близко, а морской дьявол натыкал вдоль курса камней и мелей, идешь вперед, уповая на что-то непостижимое рассудком, доверяясь только сердцу, - и не каждый раз такое кончается аварией. Даже, пожалуй, в большинстве случаев такое не кончается аварией. Мудрое сердце управляет тобой, ты управляешь судном, и оно минует опасности. Сердце подсказывает тебе, где положить якорь, а утром в солнечном свете ты видишь перед носом острую скалу, о которую распорол бы борт, проработай машина еще полминуты.
- Вот такое дело, Алексей Гаврилыч, - сказал Овцын, когда повар подсел к столу. - Скоро в море, пора нам брать буфетчицу. Ксения Михайловна предлагает свои услуги.
- Я сперва подумал, это артистка сидит, - сказал Алексей Гаврилович, бесцеремонно оглядывая Ксению.
- Эта девушка будет хорошо работать, - сказал Овцын. - Она будет очень хорошо работать.
- Всегда надо хорошо работать, - сказал повар. Я только опасаюсь, что у нее заведется много помощников. Тогда не ждите в столовой порядка.
Ксения быстро взглянула на Трофимова и снова опустила ресницы.
- А вы в меня глазками не стреляйте, - сказал Алексей Гаврилович. - Я дело говорю.
- Чепуху вы говорите, - сказала Ксения. - Никаких помощников не будет.
- А это от вас зависит? - прищурившись, спросил повар.
- Конечно, от меня.
Повар хмыкнул, но не стал спорить.
- Ксения Михайловна очень строгая девушка, - улыбнулся Овцын. -Она всех помощников выгонит посудной тряпкой. В общем мы ее с завтрашнего дня оформим. Посуду можно убрать, Гаврилыч.
Повар, собрав посуду, вышел.
- Спасибо, - тихо сказала Ксения. Лицо ее просветлело и теперь не казалось таким неестественно бледным, как прежде.
- За что? Нечему радоваться. Теперь я для вас всего-навсего начальник, а пять минут назад был добрым знакомым. Хорошо ли это?
- Хорошо, - радостно сказала Ксения. - Что я теперь должна сделать?
- Сейчас расскажу.
Он достал из письменного стола бланк и выписал направление в поликлинику - Ксении Михайловне Зарубиной, буфетчице теплохода «Кутузов»...
- В базовой поликлинике пройдете медицинскую комиссию, - сказал он, отдав ей бумагу. - Непременно сделайте анализ на бациллоносительство и возьмите справку. Вы теперь, барышня, являетесь работником пищеблока, это положение ответственное.
- Я понимаю, - радостно сказала она.
- После этого сдадите паспорт и справки старпому, а трудовую книжку мне. Я запишу вас в судовую роль, и приступите к работе. Работа будет трудная и грязная. Кроме работы на камбузе и в салоне, придется еще каждое утро прибирать каюты командного состава. Честно говоря, мне приятнее было бы сходить с вами в театр, чем видеть, как вы подаете миски и возитесь с грязным бельем. Честное слово, приятнее было бы сходить с вами в театр, -повторил Овцын.
- Теперь это невозможно? - спросила Ксения.
- Теперь это невозможно, - сказал он.
Он подал ей плащ, и она помедлила воспользоваться этой услугой, как бы сомневаясь, можно ли теперь. Он понял, улыбнулся, одел ее и даже слегка обнял за плечи. Ксения быстро наклонила голову и поцеловала его руку.
- Сумасшедшая девка! - произнес Овцын, отскочив в сторону. Он покраснел. Ему так давно не приходилось краснеть, что от неожиданности ощущения заколебались перед глазами переборки каюты.
- Сумасшедшая девка! - рявкнул он, вытолкнул Ксению в коридор и захлопнул дверь.