Днём двадцать восьмого июля на прощальной торжественной линейке Марина Алексеевна вручала награды отличившимся в поведении, труде, самодеятельности, общественной работе и спорте. Кому благодарность, кому грамоту, кому ласпинский значок, на котором синее море, звезда и ярко-красный язык пламени пионерского костра. Особо отличившимся — и грамоту, и значок. Самым ярко выдающимся Марина Алексеевна объявляла благодарность, давала грамоту, прикалывала к рубашке значок и ещё пожимала руку. Награждение продолжалось много времени, отличившихся набралось громадное количество — наверное, каждый пятый пионер.

Игорь не попал в эту пятину, ему ничего не дали. Дунину, всем на удивление, тоже ничего не дали, ведь за один только праздник Нептуна он заслужил минимум грамоту.

Света получила грамоту за участие в концертах и общественную работу, однако, вручая ей эту грамоту, Марина Алексеевна смотрела в сторону и руку Свете не пожала.

Ларисе она вручила грамоту, приколола значок, объявила благодарность, пожала руку, похвалила и обняла, назвала гордостью пионерской дружины и посоветовала всем брать с неё пример. Задумалась, чем бы ещё наградить, но возможности были исчерпаны, и Марина Алексеевна пожелала успехов и счастья в жизни и наконец отпустила.

Приняв награды, Лариса, как полагается, отсалютовала, но обратно на своё место не побежала, как остальные, а шла обыкновенным шагом, даже, можно сказать, вразвалочку. Оркестр закончил играть туш, а Лариса всё шла. Марина Алексеевна сперва смотрела вслед, потом углубилась в бумаги, которые у неё были в руках, и не вызывала следующего, пока Лариса не встала на место в строю.

После ужина все побежали в Зелёный театр на прощальный концерт. Народу набилось ужас сколько, тесно сидели на скамейках и принесённых с собой стульях, стояли в проходах, у ограды, на лесенках. Забрались на крышу кинобудки и на кипарисы. С кипарисов дежурные прогнали, а на кинобудке не тронули.

Ларисин танец был в конце первого отделения.

Она выбежала на сцену и застыла, подняв руки над головой. Зал замер. Игорь тоже замер, сразу узнав в её позе свою танцовщицу, и понял, что Лариса танцует для него. Все захлопали, затопали и закричали в восторге. Лариса резко уронила руки, шквал восторга так же резко оборвался. Она плавно поплыла по сцене, а с другой стороны выбежал Долин, одетый в чёрный с золотом костюм. Лариса не обратила на Долина никакого внимания и дальше танцевала, не обращая на него внимания, все её движения были устремлены в сторону зала, но не зрителям, а вверх, выше голов. Долин увивался за ней, умолял, чтобы она и ему что-то уделила, хоть капельку. Движения его становились всё резче и мельче. Выражение лица менялось сто раз в минуту, оно было то обиженным, то удивлённым, то растерянным, то нахальным. Он не смел подойти к Ларисе ближе, чем на три шага, вокруг неё была непреодолимая для Долина стена. И он бросался на эту стену, как собака на забор. Постепенно Долин увядал, и золото на его костюме тускнело. Лариса танцевала одна. Увивающийся за ней тип пытался помешать, но она была защищена от него невидимой стеной недоступности. В конце концов Долин оставил свои попытки, махнул рукой и стал в ритме музыки отбивать какую-то неожиданную чечётку. Этим он выражал разочарование в жизни и сожаление о несбывшихся надеждах. •

Однако тут он стал самим собой и вполне понравился зрителям.

Танец кончился.

Зал взбесился, загрохотал и взвыл, требуя повторения.

Для порядка три раза уйдя со сцены, Лариса и Долин повторили танец с того места, когда он, скиснув и отчаявшись, стал отчебучивать чечётку. Танцевали не совсем так, как первый раз.

После второго биса их наконец отпустили.

Валентина Алексеевна сказала, что первое отделение окончено, а после антракта во втором отделении будет выступать Валерий Иванович Ковалёв (бурные аплодисменты) с эстрадным оркестром, приехавшим из Севастополя по приглашению Марины Алексеевны (ещё более бурные, но менее продолжительные аплодисменты).

— Антракт двадцать минут! — объявила Валентина Алексеевна.

Рядом с Игорем не было свободного места, даже щёлочки, настолько тесно сидели. Но он привык к тому, что Дунин всё может, и не удивился, увидев его сидящим рядом. Игорь удивился бы больше, если бы Дунин возник обыкновенным образом.

Зрители выходили из зала и растекались по площади Космонавтов. Друзья тоже вышли.

— Ну, как? — спросил Игорь.

— Здорово, — сказал Дунин. — Первоклассная артистка, тут ничего другого не скажешь. Ой, как она на линейке Марине фигу показала! Я смеялся, как в цирке! Артистка во всём артистка...

— После этого начальница должна вернуть грамоту, — предположил Игорь.

— А, не мели чепуху. Кому Марина чего должна? Это мы все ей должны по гроб жизни за такой лагерь. Один маленький недостаток можно человеку простить. Нет, не вернёт она грамоту.

Игорь сказал сердитым голосом:

— Я очень уважаю Марину Алексеевну и поэтому никаких недостатков ей прощать не буду. А буду бороться с её недостатками. И сам верну Ларисе грамоту.

— Логики в твоих словах нет. В общем, дело, конечно, твоё, я в стороне, — напомнил он. — Ну что, твоей Ларисе мало, что ли? Наград столько, что карманов не хватает, за пазуху пихать надо, ото всех любовь и восхищение, аплодисменты такие, что с кипарисов шишки сыпались, одна мне по голове стукнула; делает что хочет, Вороне Карковне дерзит, Марине фигу показывает, а всё недовольна. Подавай ей какую-то задрипанную грамоту...

— Сам ты задрипанный, — обиделся Игорь за грамоту. — Все эти сегодняшние грамоты Ирина Петровна пишет, Верона Карловна печать прикладывает. А Ларисина грамота — настоящая.

Тут Дунину пришлось согласиться:

— Вообще-то, ты прав... Марина ненастоящую не зажала бы... Знаешь, что мне показалось?

— Что тебе ещё показалось?

— Что Лариска для тебя танцевала.

— Глупости. — У него загорелись щёки. — Для одного человека так не станцуешь. Она для всего мира танцевала.

— Можно и для одного что-то ценное сделать. Ты же сделал танцовщицу для одного человека, — усмехнулся Дунин. — И очень, я тебе скажу, неплохо сделал.

— Где ты её видел?! — снова вспыхнул Игорь.

— Не бойся, Лариска по лагерю не бегает с ней, не хвастается. Это Светка похвасталась, что у Ларисы такая вещь, такая вещь! Ну, я на неё воздействовал методом ласки и открытия горизонтов. Наговорил приятных слов. Светка потеряла бдительность и растаяла. Привела меня к Ларисе в отряд и упросила её показать. Лариса ко мне теперь хорошо относится. Раньше бы ни за что не показала, послала бы вон, и весь разговор... Я ахнул, когда увидел танцовщицу. Не ожидал от тебя, честно признаюсь. Но что-то такое я в тебе почувствовал, недаром потянуло.

Дунин засмеялся.

— Ты приедешь в Ленинград на зимние каникулы? — спросил Игорь.

— Там посмотрим, ближе к делу. Или я в Ленинград, или ты ко мне. Мы люди зависимые, сам понимаешь.

— Да, скорей бы уж вырасти, — вздохнул Игорь. — Слушай, мне в декабре двенадцать исполняется. Может, по такому случаю родители отпустят?..

Во втором отделении сели рядом.

На сцене сверкал инструментами эстрадный оркестр. Вышел Валерий Иванович, высокий и стройный, в распахнутой на загорелой шее белой рубашке, улыбающийся весёлой и доброй улыбкой. Раскланялся на аплодисменты, чуть подождал и остановил аплодисменты безоговорочным движением руки.

Взял у гитариста усыпанную блёстками гитару и подошёл к микрофону. Дал знак оркестру.

И запел свою любимую песню «Гуси-лебеди».

Игорь слушал, и в некоторых местах, от переполнения чувством, сжимал Дунину колено. В куплете, где поётся про непричаленную лодку, он очень сильно сжал Дунину колено, представив себе воочию эту непричаленную, плывущую по воле течения лодку... Колено оказалось какое-то не такое, не острое и не шершавое.

Игорь скосил глаза влево и увидел, что сжимает колено Ларисе.

— Прости, пожалуйста, — сказал он.

— Ничего, — шепнула она. — Я сама увлекающаяся натура.

— Где Дунин?

— Ушёл.

Всё отделение они просидели не разговаривая, потому что как можно разговаривать, слушая Валерия Ивановича Ковалёва. Порой Игорь испытывал укор совести от того, что он весь в песне Валерия Ивановича и не обращает внимания даже на Ларису, но тут же опять забывался. Он любил Валерия Ивановича, красивого человека, который поёт лучше всех в мире.

Концерт закончился поздно.

Сразу же прозвучал по лагерной трансляции сигнал «отбой». Пионеры ушли, подгоняемые вожатыми, а Игорь и Лариса остались. Постепенно утихли возгласы, топот ног, шум. По опустевшей площади Космонавтов прошли Марина Алексеевна и дежурный по лагерю. Они заглянули в зал Зелёного театра. Марина Алексеевна скользнула взглядом по одинокой паре на скамье, не заметила её и ушла с дежурным.

— Не сделала замечания, — отметил Игорь. Разговор не складывался. Переговаривались о том о сём. О том, что завтра с утра надо будет сдать тёте Шуре постель и форму, что местные и те, кому на киевский поезд, уедут на автобусе после обеда, а ленинградцы и москвичи поедут утром послезавтра к ленинградскому десятичасовому. Вспоминали праздник Нептуна, а день рождения Дунина не вспоминали. Говорили, как относили в кабинет русалку, а про танцовщицу не говорили. Лариса пожаловалась, что устала от лагеря и соскучилась по дому, по маме и по папе, которого всё равно сейчас дома нет, он плавает в океане механиком на рыболовном судне. Две смены в лагере — это ужасно много, становится как-то привычно и однообразно, ей предлагают остаться и на третью смену, но она отказалась наотрез. Купаться и загорать можно и неподалёку от дома, на пляже в Камышовой бухте, а исполнять все эти детские распорядки почти в тринадцать лет как-то даже и скучно...

Свет фонаря падал издали на её сердитое лицо. Но сердитая Лариса тоже была красивая, и он, пропуская половину слов мимо ушей, любовался лицом Ларисы и удивлялся, почему это такой замечательной девочке, которая гордость лагеря, приятно сидеть с обыкновенным, вовсе незаметным мальчишкой, которому даже грамоты не дали. В чём секрет его баснословной удачи?..

— Напиши мне письмо, — сказала Лариса.

— Дай адрес.

— Вот. — Она подала ему сложенную маленькую бумажку.

— Ты специально для меня приготовила? — Он положил адрес в карман.

— Нет, ношу с собой на случай неожиданного знакомства.

— Прости, я глупо спросил, — сказал Игорь. — Я хотел спросить: ты мне ответишь на письмо?

— Конечно. Сразу. Я буду очень скучать по тебе. Просто ужас, я никогда ни в кого так не влюблялась. Кажется, что я без тебя не выживу, возьму и умру.

— А не «так» влюблялась? — спросил он, и сердце в груди замерло.

— Зачем тебе знать?.. Ну, влюблялась. Девочки раньше начинают влюбляться, чем мальчишки.

— Нет, я ничего, — сказал он. — Какое мне дело.

— Это всё были такие пустяки, если по сравнению... Ты очень необыкновенный. С первого взгляда, как удар молнии. Смотрю, стоит мальчишка и ничего не боится. Я наблюдательная, я видела, как Дунин развернулся на одной пятке и бросился за деревья. А ты спокойно стоишь. Марина Алексеевна нападает, ты спокойно отвечаешь, уверенный такой, крепкий. Она говорит: «Выгоню». Ты согласен: «Раз так полагается, тогда выгоняйте». Мамочки, а когда ты сел рядом и прикоснулся к моей руке, у меня мурашки по коже побежали. Ты, наверное, сам не понимаешь, как ты на меня посмотрел тогда: всю охватил глазами.

— Ты мне очень понравилась, — сказал Игорь.

— И я почувствовала, как я тебе понравилась, и так обрадовалась, не рассказать. Ты посмотрел — и всё, никаких разговоров, никаких намёков, никаких ухаживаний. Держишь себя в руках. Мне так хотелось, чтобы ты хоть один вопрос задал, хоть как-то выдал своё чувство, а ты молчишь. Это меня совсем с ума свело. Я сумасшедше обрадовалась, что ты мне хоть на ногу наступил, когда вылезал из машины. И руку подал, чтобы мне помочь вылезти... Если бы не эта суматоха с моим прибытием, я, честное слово, пошла бы за тобой. Ты настоящий. Только такого и можно любить.

— Спасибо, — сказал он, не в состоянии поверить всем этим хорошим словам, но и не высказывая неуместных сомнений. — Я сидел на концерте и думал, почему ты со мной, с таким обыкновенным и ничем не выдающимся, и потом думал.

— Терпеть не могу выдающихся.

— А сама разве не выдающаяся?

— И себя иногда терпеть не могу. Именно за то, что хочу быть выдающейся и знаменитой, чтобы все видели, какая я красивая и талантливая. И танцую не для себя, а чтобы другим понравиться. Ужасно противно, и ничего не могу с собой поделать. А эта грамота? Из-за чего сыр-бор, из-за какой-то бумажки? Представь, если бы Света была на моём месте. Сказала бы: «Дарю вам эту грамоту, Марина Алексеевна, вешайте её на стенку, кладите на стол под стекло, постройте для неё отдельный павильон или носите на шее, а я и без грамоты знаю, кто я такая и сколько стою». Света в тысячу раз лучше меня, ты бы знал, как она музыку чувствует! И ни в какие знаменитости не лезет. Она умеет ценить хорошее в других и радуется, когда видит хорошее, а у меня я на первом месте...

— Перестань на себя наговаривать, — остановил её Игорь. — Если бы ты была такая, тебе эти слова и в голову не пришли бы. Недостатков у каждого хватает, у твоей Светы тоже.

— Какие это у Светы недостатки?

— Я не знаю, но сильно кажется, что имеются. Вот соберёмся в следующий раз, устроим беседу-диспут «Расскажи мне обо мне» и всё выясним, — грустно пошутил Игорь.

— Что ты глупости говоришь, никогда мы больше не соберёмся, — вспыхнула Лариса и быстро утёрла глаза платочком.

— Соберёмся, — сказал Игорь.

— Как, когда, где? — простонала Лариса. Он ответил:

— Помнишь, ты сидела в море на камне и хотела, чтобы я приплыл. Я плыл, плыл, думал уже повернуть обратно, лёг на спину, посмотрел на звёзды, и пришла мысль: «Нет, надо доплыть до камней». И поплыл дальше. Потому что ты хотела. Это очень важно, чтобы кто-то хотел. Давай будем очень хотеть встретиться.

— Хорошо, я буду очень хотеть, — сказала она серьёзно. — Но и ты хоти, не забывай. Будешь?

— Думаешь, мне не кажется, что я без тебя умру? Тоже кажется. Но это только кажется. Никуда мы не умрём, всё будет хорошо.

Он проводил девочку до её отряда и пошёл дальше, в свой седьмой.

На веранде сидел Андрей Геннадиевич, он писал «Дневник вожатого», который завтра надо сдавать Вероне Карловне. Искоса взглянув невидящими глазами на Игоря, Андрей Геннадиевич молча углубился в своё писание. Игорь прошёл в спальню и сел на койку. Очень хотелось сразу лечь и спать, даже не помыв ноги. Но надо было идти похищать грамоту. Идти похищать грамоту не хотелось. Но хочешь или не хочешь, а когда надо, это не имеет значения. Надо. Он обещал и поклялся самому себе, что Лариса уедет домой с грамотой.

Преодолевая усталость, он достал нарисованную грамоту из-под газетки в тумбочке, вынул из матраса ключ и пошёл. Не через окно, а нормально, дверью. Андрей Геннадиевич снова скользнул по нему взглядом выпученных, замученных обязанностями глаз и снова ничего не сказал.

... И вот среди глубокой ночи Игорь пошёл к кабинету, не таясь, по безлюдному лагерю. Поднялся по лесенке, нащупывая в кармане ключ. Остановился.

На лавочке слева от двери кабинета сидела Марина Алексеевна, у её ног, блаженствуя, развалился Тюбик. Марина Алексеевна носком тапочки почёсывала Тюбику брюхо.

— Иди, иди сюда, — поманила она рукой. — Садись... Видишь, какая я догадливая. Всех вас вижу насквозь. Сперва отдай ключ.

Игорь подал ей ключ.

— Твоя подделка у тебя, конечно, с собой. Дай сюда. Игорь вытащил из-под рубашки поддельную грамоту и отдал.

— Пойдём, сравним.

Зашли в кабинет. Марина Алексеевна включила люстру и приставила к стене поддельную грамоту рядом с настоящей.

— Что вы, её не видели, что ли, — сказал Игорь, утомившись молчанием. — Она здесь несколько дней висела.

— Очень здорово сделано, — сказала начальница. — Я её оставлю себе, можно?

Игорь пожал плечами:

— Оставляйте, я её для вас и нарисовал.

— Шутник... Вот тебе ножичек, счисти печать. Игорь стал соскребать наклеенную печать острым, как резец, ножичком. Марина Алексеевна сняла со стены рамку и вынула из неё Ларисину грамоту.

— Кто выдал? — спросил Игорь.

— Я сама догадалась.

— Это неправда.

— Ну, неправда, — согласилась Марина Алексеевна. — Но ты должен понять, почему я вынуждена говорить неправду. Ты сам один раз сказал мне неправду, тоже вынужденную. Ты меня даже ограбил. И всё-таки я считаю тебя честным мальчиком. Поэтому ты простишь мне мою неправду.

— Нет. — Игорь помотал головой. — Одно дело — я, а другое — вы. Всем можно, а вам нельзя. И зря вы врёте, я уже сам догадался, кто выдал. Мне она сразу не понравилась. Вся из себя выламывается, вся как на цыпочках и завистливая... Вот, готово.

— Давай.

Марина Алексеевна, не торопясь, вставила в рамку нарисованную Игорем грамоту, повесила на стену.

— Видишь, всё вышло, как ты хотел, — сказала она.

— Да, спасибо, — сказал он. — Только надо было сразу.

— Почему ты не спрашиваешь, отдам ли я грамоту Ларисе?

— Я же вижу.

— Да, мы понимаем друг друга, это большая радость. — Она обняла его, провела сильной рукой по волосам, по лицу, как бы снимая что-то. Потом отстранила от себя, держа за уши. — Жалко расставаться, парень. Приезжай будущим летом, скажи маме, что я приму без всяких затруднений.

— Спасибо за приглашение, Марина Алексеевна, мне очень тут понравилось в Ласпи, — сказал Игорь.

— И Лариска приедет, да?.. Ну, иди спать.

— Вы что, опять меня никак не накажете? Начальница усмехнулась.

— Хотела бы, да как я могу тебя наказать? Смена кончилась, а с нею и все наказания... Да, я же хотела дать тебе грамоту, уже написана была. Но после такой новости... — Она покачала головой. — Сам понимаешь, рука не поднялась. Вот тебе и наказание, ты лишён грамоты.

— Я бы лучше значок хотел, — признался Игорь со вздохом сожаления. — Значок в школу носить можно. Вот если бы вы меня лишили значка, я бы очень огорчился, а грамоты — это ничего.

— Жаль, лишить тебя значка я не догадалась. — Марина Алексеевна тоже вздохнула с сожалением. — Ну, ступай.

Развернула его и легонько толкнула к двери.

Тюбик вилял хвостом, но сахару с собой не было.

Игорь присел и погладил собаку, почесал шею и за ушами, похлопал по спине. Встал и увидел рядом Марину Алексеевну.

Она приколола ему значок над кармашком:

— Носи в школу. Будь настоящим ласпинцем, честным, смелым, справедливым, добрым и сильным. Слушайся старших и помогай младшим. Будь готов!

— Всегда готов! Игорь побежал в отряд.

Андрей Геннадиевич одной рукой писал, а другой рукой ерошил волосы на затылке.

Он обернулся на звук шагов:

— Сколько времени?

— Не знаю, — сказал Игорь.

— Это что, — нахмурился вожатый, — опять Судаков болтается?

— Опять, — сказал Игорь.

— Марш в койку1

И вожатый углубился в своё писание.