КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: историческая поэтика, сравнительное литературоведение, сопоставление, сравнение, повторяемость, воздействие, ряды культуры, генетическая связь, психологический параллелизм, мотив, качество отношений между образами, сюжет, суггестивность, диалог, компаративистика, «свое и чужое», рецепция, аспекты рецепции, «встречное течение», самозарождение, типологические соответствия, воспринимающая среда, интертекстуальность
Сравнительно-исторический метод сложился в литературоведческих школах русских университетов в последней трети XIX века. Родоначальником его стал академик Александр Николаевич Веселовский. Выпускник Московского университета, оставленный в нем для подготовки к профессорскому званию, А.Н. Веселовский, мечтавший специализироваться в области западноевропейских литератур, поступает гувернером к детям русского вельможи князя Голицына, что дает ему возможность посетить Испанию, Италию, Францию и Англию. Расширение культурного кругозора А.Н. Веселовский считал необходимым условием формирования ученого-филолога.
Получив в дальнейшем казенную стипендию для поездки за границу, А.Н. Веселовский слушает лекции по германской и романской филологии в Берлинском университете, посещает Прагу и Сербию, чтобы углубить знания по славистике, живет в Италии, где занимается проблемами итальянского Возрождения.
Широта интересов и культурный кругозор определяют основное направление научной деятельности Веселовского – историка и теоретика литературы, лингвиста и издателя русских и западных средневековых текстов. Его литературное наследие, насчитывающее сотни работ, должно было составить 26 томов.
Веселовский Александр Николаевич (1838–1906) – выдающийся историк и теоретик литературы, академик Петербургской Академии наук, автор капитальных исследований по исторической поэтике и истории всемирной литературы. Научный горизонт исследователя охватывал большие и малые культуры, фольклорные традиции, сложившиеся на разных континентах.
А.Н. Веселовский – создатель сравнительно-исторического метода. Сопоставляя эпические формулы и мотивы, романы и повести разных эпох и народов, автор «Исторической поэтики» исследовал «повторяющиеся отношения» элементов в разных рядах (литературном, бытовом, социальном). Веселовский заложил основы генетического и типологического изучения словесности, показав, что «миграция» и «самозарождение» мотивов дополняют друг друга.
Научные идеи А.Н. Веселовского были восприняты представителями самых разных литературоведческих методов и школ. Среди его учеников и продолжателей следует назвать Ф.А. Брауна, Д. К. Петрова, В.Ф. Шишмарева, В.М. Жирмунского и многих других.
Литература:
Веселовский А.Н. Избранные статьи / Вступ. ст. В.М. Жирмунского. – Л., 1939.
Веселовский А.Н. Историческая поэтика / Вступ. ст. В.М. Жирмунского. – Л., 1940.
Веселовский А.Н. Историческая поэтика / Вступ. ст. И.К. Горского. – М., 1989.
Веселовский А. Избранные труды и письма / Отв. ред. П.Р. Заборов. – СПб., 1989.
Веселовский А.Н. Собрание сочинений. Т. 1–6, 8, 16. СПб.; М.; Л., 1908–1938.
Веселовский А.Н. Избранное: Историческая поэтика / Сост. И.О. Шайтанов. – М., 2006.
Веселовский А.Н. Собрание сочинений // http: //az.lib.ru/w/ weselowskij_a_n
Среди разрабатываемых Веселовским проблем наибольшее значение для формирования нового метода имела его историческая поэтика [46]Шайтанов Игорь. Зачем сравнивать? Компаративистика и / или поэтика // Вопросы литературы. – Сентябрь – октябрь, 2009. С. 5—31.
. Основы метода изложены в программной лекции, прочитанной А.Н. Веселовским при вступлении в должность профессора Петербургского университета, «О методе и задачах истории литературы как науки» (1870). В лекции А.Н. Веселовский заявляет о своей приверженности к культурно-исторической школе. Историю литературы он видит «как историю общественной мысли в образно-поэтических формах». В дальнейшем во «Введении к исторической поэтике» и в серии университетских курсов и статей А.Н. Веселовский намечает теоретическое обобщение огромного материала, изученного им самим и этнографами, лингвистами и литературоведами с использованием достижений культурно-исторической школы. Рассмотрев генезис поэтических категорий, А.Н. Веселовский первым показал, что они «суть исторические категории».
Признавая принцип историзма основой метода, он подмечает, что культурно-историческая школа проходит мимо повторяемости явлений, исключая тем самым рассмотрение дальнейших рядов культуры. Если рассматривать только ближайшие ряды культуры, то повторение может быть вариативным, содержать сдвиг, различие смежных членов. Более явственным может быть сходство «…на более отдаленных степенях рядов».
Задолго до ОПОЯЗа А.Н. Веселовский привлекает внимание к синхронному изучению различных, притом не обязательно соседних, рядов культуры. От этого положения отталкиваются Ю.Н. Тынянов и P.O. Якобсон.
Придавая повторяемости признак закономерности, А.Н. Веселовский полемизирует с «европоцентристским» пониманием культуры. Каждая культурная область имеет свою специфику развития, а потому некорректно говорить об «отставании» или «застойности» неевропейских народов. В этом состоит преимущество созданной А.Н. Веселовским «всемирно-исторической школы» перед культурно-исторической. Сопоставляя «параллельные ряды сходных фактов» на самом широком литературном материале, А.Н. Веселовский ищет типологические соответствия в культуре разных «рас» и эпох.
А.Н. Веселовский подчеркивает связь, существующую между «крупными явлениями» и «житейскими мелочами». Одним из первых он включает в контекст литературы бытовой фон с его лингвистическими и психологическими составляющими, дающими богатый «материал для сравнений». Наряду с «Традицией» «Реальность» – один из важнейших элементов системы «литература» в «Исторической поэтике» А.Н. Веселовского. С начала 80-х годов оформляется тема «исторической поэтики». В названиях работ «Из истории романа и повести» (1886), «Эпические повторения как хронологический момент» (1897), «Психологический параллелизм и его формы в отражениях поэтического стиля» (1899) прослеживается и представление о художественном слове как об особой сфере духа, и мысль о необходимости найти в литературе закономерности, «параллели» не только исторические. Но сопоставить ряды сходных фактов можно лишь при наличии принципа повторяемости, общем основании для сравнения. Уже на материале греческой античности ученый замечает, что при всей исторической последовательности развития литературы «сходство мифических, эпических, наконец, сказочных схем не указывает необходимо на генетическую связь». И генетической связи в принципе не отрицая, А.Н. Веселовский находит в разных литературах сходство сюжетов.
В разделе «Язык поэзии и язык прозы» (три главы из исторической поэтики, 1898) исследователь рассматривает механизм возникновения простейших поэтических формул, сопоставлений, символов, мотивов, «стоявших вне круга обоюдных влияний». Эти древние элементы образности «…могли зародиться самостоятельно, вызванные теми же психическими процессами и теми же явлениями ритма». Генезис поэтического мышления и стиля восходит к «психологическому параллелизму, упорядоченному параллелизмом ритмическим». Хотя «сходство условий вело к сходству выражения», подбор образов в литературах удаленных регионов существенно отличался. Это легко объясняется расхождением бытовых форм, фауны и флоры. Гениальное открытие А.Н. Веселовского состоит в указании на сходство «качества отношений» между этими образами [52]Там же. С. 101.
. Сближаются сами основы сопоставления, категории и признаки (движение, волевая деятельность и т. д.). Говоря иным терминологическим языком, в удаленных друг от друга древних литературах два звена соответствовали друг другу: «коллективный автор» и «реальность». Поставив перед собой задачу классификации сюжетов мировой литературы, исследователь видит тем не менее, что сопоставлять произведения, выяснив родственные сюжеты, некорректно. В самых похожих сюжетах есть свои ходы, обусловленные национальной и исторической спецификой произведения, а научная приблизительность А.Н. Веселовскому, стороннику позитивистской философии, почитателю Тэна, была глубоко чуждой. Так рождается мысль найти мотив как «неделимую единицу сюжета», ибо «сходство объясняется не генезисом одного мотива из другого, а предположением общих мотивов, столь же обязательных для человеческого творчества, как схемы языка для выражения мысли; творчество ограничивается сочетанием данных схем. В этом смысле сказка может быть настолько же отражением мифа, насколько осадком эпической песни или народной книги».
Одновременно это основание для типологических соответствий. Более всего А.Н. Веселовского занимает вопрос о соотношении «предания», традиции и личного «почина», индивидуального творчества. Если спроецировать на «Историческую поэтику» основную коммуникативную схему, то станет очевидно, что отнюдь не произведение занимает здесь центральное место. Главным звеном системы «литература» являются «формулы, образы, сюжеты », самозарождающиеся или мигрирующие. Система «литература» принимает следующий вид:
Коллективный автор ↔ Традиция ↔ Коллективный читатель
Традиция в этом случае и есть здесь главное произведение, плод развития литературы и культуры. Автор и читатель заняты по преимуществу общением с «преданием», которое ставит пределы их романтизму и импрессионизму Эта позиция восходит не только к позитивистским взглядам академика, но и одновременно к основным концептам русского культурного мира. Так, в работе «Из введения в историческую поэтику» (1893) угадывается личная интонация. А.Н. Веселовский предостерегает современников от переживания мира «врозь», что ведет к утрате синтеза со своим временем. Однако большие поэты нуждаются в «общем сознании жизненного синтеза». Другими словами, гений становится таковым лишь при условии стабильной, множественной обратной связи в цепи автор произведение читатель.
Относительная неизменность традиции и изменчивость реальности ограничивают и расширяют свободу авторского творчества. «Новые спросы жизни» подсказывают автору новое содержание для старых, «готовых» форм. Долгое время русского ученого меньше занимает индивидуальность художника, его интересуют «типы». Если индивидуальность важна, то как индивидуальность «групповая», эпохальная. Поэт родится, «но материалы и настроение его поэзии приготовила группа».
А.Н. Веселовский сближает процессы творчества и процессы восприятия, различая их лишь по интенсивности. На языке данной книги можно сказать, что автор «Исторической поэтики» уделяет пристальное внимание прямым и обратным связям в системе традиция коллективный читатель. В работе «Определение поэзии» А.Н. Веселовский отмечал, что в ходе эволюции поэзии меняется содержание, «…но формальный элемент» остается тот же. Сохраняющееся «согласие формальных элементов необходимо для того, чтобы художник мог творить и зритель наслаждаться его творением» [56]Веселовский А.Н. Определение поэзии // Русская литература. – № 3. – 1959. С. 117. См.: Шайтанов И. Классическая поэтика неклассической эпохи. Была ли завершена «Историческая поэтика»? // Вопросы литературы. – № 4. – 2002.
. А.Н. Веселовский отмечает диалектику устойчивости и изменчивости в литературе, объясняя устойчивость наличием прямых и обратных связей (художник творит читатель наслаждается творением). В работе «Определение поэзии» ученый понимает поэзию «…как живой процесс, совершающийся в постоянной смене спроса и предложения, личного творчества и восприятия масс, и в этой смене вырабатывающей свою законность».
«Восприятие» связано у русского академика с категорией «суггестивности», способностью слова, образа, сюжета «подсказывать» слушателю и читателю иной эпохи «новое содержание», удерживаясь и закрепляясь в памяти. Опираясь на сравнительно-исторический метод, современная культурология сопоставляет модели суггестивности различных литератур и культур. В позднем тексте «Задача эстетической поэтики» (1900) А.Н. Веселовский сосредоточивает внимание на «эстетических» моментах художественного творчества, на изображении как таковом. Он размышляет о «внутренних образах» предметов и «эстетических типах языка». Ученый подчеркивает, что «в эстетическом акте» происходит условное отображение предметного мира. Предметы «схватываются интенсивно, со стороны, которая представляется» художнику «типической». В результате изображенный мир обретает цельность и как бы «личность» (во всех случаях курсив А.Н. Веселовского). Отчетливо видно, как отсюда тянутся нити к опоязовской концепции «игры» с миром, с одной стороны, и к персонализму М.М. Бахтина – с другой.
Суггестивными представляются идеи А.Н. Веселовского об «эстетических типах языка». Как и А.А. Потебня, он обращается к «содержательному анализу корнеслова…», указывая на «разнообразие типических восприятий, которые удержались в народно-исторической традиции, развиваясь путем ассоциаций». А.Н. Веселовский подчеркивает, что «переживание этих внутренних образов и групп ассоциаций вызывает вопрос об условиях и законах их эволюции» [57]Веселовский А.Н. Определение поэзии // Русская литература. – № 3. – 1959. С. 117. См.: Шайтанов И. Классическая поэтика неклассической эпохи. Была ли завершена «Историческая поэтика»? // Вопросы литературы. – № 4. – 2002. С. 299–300.
. Можно сказать, что здесь сформулирована программа исследований концептов в культуре.
А.Н. Веселовский своего колоссального здания не достроил. Слишком обширен был материал. «Неделимые» мотивы при самом пристальном рассмотрении обнаружили способность члениться. Даже выдвигаемый А.Н. Веселовским в качестве образца мотив «затрудненного брака» мог быть разделен и не один раз. Позже, в XX веке, с этой способностью молекулы столкнутся физики. Но, по определению В.М. Жирмунского, создатель исторической поэтики – гений. Его замысел – высшее достижение литературоведения XIX века. Относительно недавно И.О. Шайтанов издал «Историческую поэтику», «…отказавшись от хронологии прижизненных публикаций, а следуя логическому плану автора, соотнося с этим планом то, что было им сделано». Реконструкция замысла «Исторической поэтики» открывает возможность нового взгляда на идеи А.Н. Веселовского, далеко выходящие за рамки сравнительно-исторического метода.
Диалог, «сравнение», «сопоставление» принадлежат к числу наиболее общих принципов культуры и жизни. В поздних набросках «К методологии гуманитарных наук» (1974) М.М. Бахтин отмечал, что «…текст живет, только соприкасаясь с другим текстом (контекстом). Только в точке этого контакта текстов вспыхивает свет, освещающий и назад и вперед, приобщающий данный текст к диалогу». Эта «точка контакта» текстов и является главным предметом «сравнительного литературоведения». Сравнение — важнейший инструмент «понимания» как такового. Им широко пользуется герменевтика.
Сам термин – «сравнительное литературоведение» (Komparatistik, Litterature Comparee, Comparative Literature) – указывает на «сравнение» как основу метода. В основе всякого «сравнения» и «сопоставления » лежат механизмы «тождества» и «различения» своего и чужого. Эти механизмы присущи как художественному творчеству, так и научному мышлению. В творчестве принцип «сравнения» ведет к появлению переносных значений, связанных в конечном итоге с метафоризацией и символизацией. В науке сопоставление выявляет повторяемость разных признаков и явлений, демонстрируя их существенное сходство и различие. Можно сказать, что сравнительно-исторический метод имеет общенаучное моделирующее значение, заключая в себе один из важнейших мотивов человеческого мышления вообще.
Принцип сравнения широко используется для изучения социальных наук (политология, социология, педагогика, международное право), а также культурологии, искусствознания, литературоведения и лингвистики (контрастивная лингвистика). Опираясь на сравнительно-исторический метод, можно рассматривать, например, взаимодействие различных искусств с литературой. Так, Д.С. Лихачев исследовал древнерусскую литературу «в ее отношениях к изобразительным искусствам», подчеркивая, что «…взаимопроникновение» было фактом их внутренней структуры. О «музыкальности» в литературе писал, например, А.В. Михайлов, понимая под ней тенденцию «..скомпоновать» материал по закону более высокому, чем закон самого материала, – «лирически» преображать материал, поднимать его над буквальным значением на более высокую ступень…». «Диалог» искусств имеет, таким образом, различные уровни. В преображенном виде «живописность» и «музыкальность» входят в структуру литературных произведений. «Литературность», напротив, проникает в живописные и музыкальные тексты. При помощи сопоставления подобия и различия разных видов искусств выявляется их специфика, непохожесть друг на друга и одновременно – их родство.
В системе «литература» принципы сравнительно-исторического метода используются для анализа любого участка коммуникативной цепи. Специальной областью сравнительного литературоведения является сопоставительное изучение явлений, принадлежащих к разным литературам. Понятно, что приемы компаративного анализа широко используются для изучения эпох, авторов и произведений внутри одной и той же национальной литературы («А. Белый и А.С. Пушкин»; «А.С. Пушкин и древнерусская литература» и т. д.). Для истории литературы как науки сравнительное литературоведение имеет общеметодологическое значение. Некоторые исследователи полагают, что предметом сравнительного литературоведения является все развитие мировой словесности.
У сравнительного литературоведения есть своя дальняя предыстория. В качестве условной точки отсчета можно оттолкнуться и от предпринятого Гердером сопоставления античного и шекспировского театра. Как известно, немецкий философ сопоставлял эти явления «…с точки зрения генетической и историко-сравнительной…». Исходя из того, что «генезис» и исторические «превращения» драмы на Севере и Юге различны, Гердер делал вывод, что нельзя оценивать Шекспира по меркам «великого Софокла». «Мировосприятие» (Weltverfassung), традиции героического прошлого, музыка, поэтическое выражение, степень театральной иллюзии, – все разводит шекспировский и античный театр. Их «почва» не сопоставима. Сформулированные здесь «различия» между Софоклом и Шекспиром нужны Гердеру для того, чтобы указать на «шекспировский путь» современной ему немецкой литературы.
Представление о различиях эпох и «…поступательном движении человеческого рода…» приводит Гете к знаменитой концепции «всеобщей мировой литературы». Каждая нация, каждая литература принимают участие в этом движении, постепенно выявляя «внутренний мир» народа при помощи языка. По ходу этого развития возникают «скрещивания», «смешения» различных стилей мышления, диалектов. По верному замечанию В. фон Гумбольдта, часто «новые способы представлений присоединяются к уже существующим», а чужие наречия воспринимаются в качестве формул в целом. Попадая в новый контекст, воспринятое «…начинает переосмысливаться и употребляться по другим законам». Опираясь на суждения Гердера, Гёте и В. фон Гумбольдта, можно сказать, что сравнительное литературоведение имеет своим предметом сопоставление «внутренних миров», выраженных в литературных произведениях при помощи различных естественных и поэтических языков.
Ближайшим источником сравнительного литературоведения является эстетика романтизма с характерными для нее принципами историзма и универсальности. Концепция романтической поэзии как синтеза всех литературных родов и искусств, поэзии и философии, литературы и особым образом понятого быта, энтузиазма и иронии готовит возникновение компаративистики. Эти тенденции находят свое завершение в эстетике Г.Ф.В. Гегеля, который подвергает целостному анализу все известные в его время эпохи, стили и жанры мирового искусства.
Сам термин «сравнительное литературоведение» (litterature comparee) возникает во Франции по аналогии с термином Кювье «сравнительная анатомия» (anatomie comparee). Эта естественнонаучная ориентация продолжает быть значимой для французской компаративистики XIX века, получая свое развитие в трудах Ф. Брюнетьера и И. Тэна, о которых уже шла речь в этой книге. Как известно, И. Тэн и Ф. Брюнетьер соотносят свои литературные теории с идеями Ч. Дарвина и Э. Геккеля. Понятие эволюции становится у них ключевым. Французская компаративистика, представленная в дальнейшем работами Ж. Текста, Г. Лансона и Ф. Бальденсперже, оказывается надолго связанной с концепциями позитивизма и дарвинизма. Отказ от эстетических оценок, а также стремление к накоплению огромного фактического материала, объясняющего различные типы «произведенных» или «воспринятых» влияний (influences recues et exercees), характерны для работ известного французского компаративиста П. Ван Тигема. Представителями этой школы были собраны интересные факты, обнаружены важные источники «влияний». Может быть, потому, что французская литература XVII–XVIII веков играла особую роль в европейской литературе, чаще «воздействуя» на других и реже «заимствуя», вопрос о механизмах «рецепции » этими исследователями разрешен не был.
Духовно-историческая школа в Германии вела полемику с позитивизмом и биологизмом французской компаративистики.
В. Дильтей, основатель школы, явившийся также одним из важнейших теоретиков герменевтики, отстаивал специфику гуманитарных наук, их особую «целостность» и независимость рядом с науками о природе. Немецкий философ указывал на необходимость изучения «духа художника» и «духа эпохи» (Zeitgeist), опираясь на категорию «переживания» (Erlebnis). Не столько регистрация фактов, сколько принцип рецепции интересовал Дильтея и исследователей его школы.
Принципиальный вклад в развитие сравнительного литературоведения внес русский ученый, академик А.Н. Веселовский, создавший здание «исторической поэтики», а с ним вместе и новые пути исследования фольклора и древней литературы. От А.Н. Веселовского идет в отечественной науке ряд важнейших традиций. Концепции А.Н. Веселовского развивает В.М. Жирмунский – один из основоположников отечественного сравнительного литературоведения. Сравнительно-исторические исследования русских формалистов также генетически связаны с трудами А.Н. Веселовского. Свою школу сравнительного литературоведения создал М.П. Алексеев. На материале древнерусской литературы проблемы международных литературных связей разработал Д.С. Лихачев. Проблеме «Запад – Восток // Восток – Запад» посвятил свои книги Н.И. Конрад. Ю.М. Лотман широко применял сопоставительный метод для изучения различных знаковых систем. Приведенный ряд имен не претендует на полноту Каждый филолог может строить его по-своему Представляется, однако, что здесь перечислены ключевые фигуры отечественного литературоведения.
К важнейшим идеям современного сравнительного литературоведения относится принцип равноценности актов воздействия и восприятия. Точнее, следует говорить о едином процессе «воздействия-восприятия». «Воздействие» и «восприятие» – еще один пример действия прямых и обратных связей в искусстве. Знаменитая теория «влияний» совершенно верна, поскольку «влияния» всегда существовали и будут существовать. Однако она сразу же вызывает сомнения, как только компаративисты пытаются представить ее как единственно возможную перспективу исследования. Сравнительное литературоведение, основанное на теории диалога, исходящее из представления о филологии как «круговороте общения», исходит из равноценности статусов отправителя и получателя художественной информации. Термины «влияние» и «воздействие» связаны с точкой зрения отправителя информации. Термин «восприятие» учитывает перспективу реципиента. Между тем воздействие и восприятие – это двусторонний, открытый, незавершенный и незавершимый процесс. Поэтому наиболее корректным представляется термин «литературные связи», разработанный В.М. Жирмунским, Д. Дюришиным и другими исследователями. Этот термин сигнализирует о диалогической природе сравнительного литературоведения.
«Воздействие» меняет художественное мышление реципиента. Об этом интересно размышлял создатель «эстетики воздействия» В. Изер. Однако состоявшийся диалог приводит к тому, что «отправитель» также становится иным. В процессе рецепции в воспринятом феномене (авторе, традиции, тексте) раскрываются новые, ранее скрытые, смысловые грани. Длящееся восприятие меняет представление о структуре воспринимаемого явления.
Понятно, что «Кальдерон Гете» существенным образом отличается от «Кальдерона Гофмансталя», а «Шекспир Вольтера» принципиально отличается от «Шекспира Гюго». Однако сами Кальдерон и Шекспир в результате этой рецепции становятся иными. При этом существо «круговорота общения» вовсе не состоит в декларациях симпатии или литературной вражды. Скрытые связи, проступающие на фоне критических отзывов, литературных манифестов, адаптаций, переводов и театральных постановок, действуют гораздо сильнее. Подчиняясь механизму отталкивания, Вольтер на совершенно ином материале пробует приемы Шекспира. «Удаление» от Шекспира приносит существенные художественные результаты.
Второй принцип сравнительного литературоведения указывает на наличие «встречных течений» (А.Н. Веселовский) как условие восприятия. «Воспринимающая среда» и воспринимающий автор должны быть подготовлены к усвоению внешнего импульса. Тогда постепенно из внешнего фактора он превращается в фактор внутренний. В процессе восприятия задаются «свои вопросы», намечается своя линия переработки, «пересоздания» материала. Так, «Германия» М.И. Цветаевой – «Гейне – Гёте – Гёльдерлин» – больше всего похожа на ее же «Пушкина» и «Пугачева». «Германия» Цветаевой связана с ее непокорностью, внутренним бунтарством, жестом отвержения, отказом следовать вкусам и настроениям толпы.
Жирмунский Виктор Максимович (1891–1971) – один из создателей сравнительно-исторического метода изучения мировой литературы, академик АН СССР, развивавший идеи A.Н. Веселовского. В.М. Жирмунский – автор основополагающих трудов по сравнительному литературоведению.
Поступив на романогерманское отделение Петербургского университета, созданное академиком А.Н. Веселовским, В.М. Жирмунский становится учеником B.Ф. Шишмарева, С.А. Венгерова, Ф.А. Брауна, разрабатывавших проблемы международных литературных связей и типологических соответствий в русле исторической поэтики.
Это направление «унаследовал» и развил В.М. Жирмунский. Окончив в 1912 г. университет и пройдя двухлетнюю стажировку по языку и литературе в Германии, он стал в 1915 году приват-доцентом, а с 1933 г. основателем кафедры истории западноевропейских литератур, которой заведовал до 1949 г., когда вместе с Г.А. Гуковским и Б.М. Эйхенбаумом был изгнан из университета за космополитизм и «веселовщину». Научная, организаторская, педагогическая деятельность академика В.М. Жирмунского проявилась в его участии в работе многих научно-исследовательских учреждений – Институте сравнительного изучения литератур Запада и Востока (1921–1935), Институте языка и мышления (193—1935), Пушкинском доме (1935–1950). Им разрабатывались глобальные проекты («История западноевропейских литератур», цикл «Поэтика», исследование эпоса тюркских народов, цикл языковедческих работ, труды по общему языкознанию и сравнительной грамматике).
Присущее В.М. Жирмунскому универсальное знание обусловило широту его научных горизонтов, представление о необходимости изучения литературы и языка в контексте других рядов культуры. В.М. Жирмунский глубоко разработал проблематику исторической поэтики, лингвистической поэтики, сравнительного литературоведения (литературные связи, сопоставительное изучение оригинала и перевода, отграничение «сопоставления», «сравнения» от «влияния», «встречное течение»). Вслед за А.Н. Веселовским В.М. Жирмунский выявил два типа сравнений: сравнение «. ..историко-генетическое, рассматривающее сходные явления как результат их родства по происхождению и последующих исторически обусловленных расхождений» и сравнение « …историко-типологическое, объясняющее сходство генетически между собой не связанных явлений сходными условиями общественного развития».
Закладывая основы современной компаративистики, В.М. Жирмунский специально выделил сравнение, «…устанавливающее международные культурные взаимодействия, «влияния» или «заимствования», обусловленные исторической близостью данных народов и предпосылками их общественного развития». ( Жирмунский В.М. Исследования по славянскому литературоведению и фольклористике. – М., 1960. С. 252–254).
Литература:
Жирмунский В.М. Немецкий романтизм и современная мистика. – 2-е изд. – СПб., 1996.
Жирмунский В.М. Эпическое творчество славянских народов и проблемы сравнительного изучения эпоса. – М., 1958.
Жирмунский В.М. Народный героический эпос. Сравнительно-исторические очерки. – М.; Л., 1962.
Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин. – 2-е изд. – Л., 1978.
Жирмунский В.М. Сравнительное литературоведение: Восток и Запад. – Л., 1979.
Жирмунский В.М. Гёте в русской литературе. – 2-е изд. – Л., 1981.
Все, что М.И. Цветаева упоминает и любит, она любит с какого-то определенного момента и «поныне», т. е. любит – «сейчас». Лирическое вживание-переживание, соединяющееся с невозможностью «предать» любимое, составляет суть ее восприятия. Эта особая, автобиографичная «Германия» – своего рода «второе я» Цветаевой. И вместе с тем это действительно Германия, увиденная большим поэтом с определенной точки зрения.
Два основных механизма рецепции можно обозначить терминами – «пересоздание» и «воссоздание». Термин «пересоздание» имеет свою давнюю историю и более чем вековое теоретическое осмысление. Г.В.Ф. Гегель обозначал его как «вторжение в имманентный ритм понятий».
В.М. Жирмунский писал, что «пересоздание» представляет собой «…новое творчество из старых материалов». Отсюда видно, что в типологическом плане В.М. Жирмунский считает восприятие родственным творчеству. По мнению Л.Я. Гинзбург, «пересоздание» предполагает также проецирование на другого автора своей картины мира и способов ее воплощения.
«Воссоздание» означает иной тип диалога. Здесь ограничено влияние лирической стихии, экспансия воспринимающего «я». «Воссоздание» предполагает исторический подход, ощущение дистанции, открытие «чужого» как такового.
«Пересоздание» и «воссоздание» практически не встречаются в чистом виде. Всякая рецепция предполагает «двойную экспликацию», переплетение, «наложение» спорящих друг с другом начал. Реципиент замечает и отсекает определенные грани воспринимаемого явления.
Вернемся к идеям А.Н. Веселовского, который дал характеристику закономерностей, проливающих свет на потенциальное «сходство – несходство» сравниваемых явлений. Начнем с очевидного случая, когда сходство возникает в результате непосредственного контакта, имеет генетическое происхождение.
А. Дима обозначает такие контакты как «прямые». Здесь важную роль играет личное знакомство писателей-современников. Так, В.Я. Брюсов был лично знаком с бельгийским поэтом Э. Верхарном, произведения которого он хорошо знал и переводил. Верхарна Брюсов считал одним из своих учителей. Гейне был знаком с Тютчевым совершенно иначе, чем Тютчев с Гейне. Их встречи имели для них разное значение, поскольку Гейне воспринимает Тютчева лишь как русского дипломата. Совершенно иной смысл имело личное знакомство А. Белого с немецким поэтом Кристианом Моргенштерном. Этот эпизод явился важной вехой внутреннего развития русского поэта. Во время единственной встречи не было сказано ни слова. После лекции их общего учителя Р. Штейнера поэты взглянули друг другу в глаза и обменялись крепким рукопожатием. Однако для А. Белого это мгновение приобрело символическое значение. Позднее эта встреча стала важным мотивом его поэзии. С К. Моргенштерном связывал А. Белый свое истолкование современности. Таким образом, личное знакомство, фактор внешний, может быть связан с внутренними моментами восприятия и творчества.
Очень часто узы глубокой симпатии связывают писателей удаленных эпох. Таково, например, тяготение О.Э. Мандельштама к Данте Алигьери. Известно, какое значение имел для молодого Гете Шекспир. В этом случае великие авторы прошлого – Гомер, Данте, Шекспир, Вольтер, Руссо, Диккенс, Толстой, Достоевский, Чехов, Пруст Джойс, Кафка (ряд этот произволен) – становятся факторами литературы других эпох. Так, наряду с Байроном и Вальтером Скоттом Шекспир решающим образом повлиял на развитие европейской литературы первой трети XIX столетия. Произведения писателей прошлого оказываются тем самым вовлеченными в динамическое, «сегодняшнее» развитие культуры, переходя с оси диахронии на ось синхронии.
Иногда возникают мифы, связанные с личностью поэта. Они тоже становятся факторами литературы. Биографическая фигура превращается в мифологическую. Миф о Новалисе, Байроне или Кафке создается по законам художественного творчества. Коллективное восприятие подобных явлений, приводящее к мифологизации образа писателя, заставляет вспомнить о механизмах фольклора. Преданию, легенде, возможному варианту развития событий отдается решительное предпочтение перед фактами.
Известны случаи, когда произведение, не имевшее большого значения для собственной литературы, подвергается мифологизации в другой литературе. Такая судьба выпала, например, на долю произведениям Р. Джованьоли «Спартак» и Э.Л. Войнич «Овод». В советской литературе они были усвоены с особой интенсивностью, поскольку совпали одновременно с социальными и художественными запросами времени. Добавим, что Э.Л. Войнич, в свою очередь, была пропагандисткой русской культуры.
Для сравнительного литературоведения большое значение имеет вопрос о владении иностранными языками. Это определяет круг источников, на которые мог опираться автор (критик или читатель). Если автор не знает данного иностранного языка, то он должен воспользоваться переводами (на родной язык или другие известные ему языки). Сказанное вовсе не означает, что такое восприятие будет поверхностным или примитивным. Плохой перевод иногда очень много дает художнику, открывая простор его воображению. Начинается процесс «договаривания», «досказывания», сотворчества.
Часто сведения о том или ином художнике доходят до «воспринимающей среды» при помощи «литературы-посредницы». Так, А.С. Пушкин с немецким романтизмом знакомился по книгам госпожи де Сталь, а также по французским переводам лекций о драматическом искусстве А.В. Шлегеля. Понятно, что с французским языком у современников А.С. Пушкина отношения были иными. Этот язык знали с детства, на нем начинали писать раньше, чем на русском. Вполне понятно, что имя Вольтера, например, хорошо знакомо Пушкину-лицеисту. Оно встречается в дневниковых записях этого времени. В стихотворном послании «Городок» (1815) дается развернутая характеристика «отца Кандида», который «…Фебом был воспитан, // Из детства стал пиит; // Всех больше перечитан, // Всех менее томит; (…)». Примечательно, что в стихотворном перечне поэтов, помещенном в «Городке», Вольтер, «символ вольнолюбия», поставлен на первое место. Отметим, что и «русский Байрон» имел поначалу французский облик. Согласно свидетельству П.А. Вяземского свободное владение английским было явлением исключительным (указание С.В. Сапожкова).
Однако гораздо чаще, говоря о «знакомстве» того или иного автора с иноземным писателем, имеют в виду не личное общение, а круг чтения, театральные впечатления, переводы. Высшей формой «контакта» двух авторов является оригинальное художественное произведение, созданное с опорой на воспринимаемый образец. Литературная критика, театральная эстетика, сценическая деятельность, перевод, цензура, типы изданий, а также – и прежде всего – усвоение опыта воспринимаемого автора в оригинальном творчестве составляют основные аспекты рецепции. Часто сравнительно-исторические исследования построены именно по аспектному принципу. Все виды откликов одного автора на творчество другого рассматриваются во взаимосвязи, в системе. При этом большое внимание уделяется и хронологии рецепции. Важно ответить на вопрос: когда, в каком контексте и какие моменты творчества иноземного автора были восприняты? Так, например, немецкий романтик Л. Тик размышлял о Шекспире в своих дневниках, письмах, написал о нем ряд статей, обращался к его биографии и творчеству в романтических «Письмах о Шекспире» (1800). Комедия Тика «Кот в сапогах» сложно связана с комедийной традицией английского драматурга. Очень сложен «шекспировский пласт» в мистериальной драме Л. Тика «Геновева» (1799). Здесь усвоение Шекспира переплетается с рецепцией Кальдерона. Очень интересен и перевод трагикомедии «Перикл», предпринятый Тиком (1811). Сравнивая вариант немецкого романтика с переложением И.-И. Эшенбурга (1782), можно заметить, как отличаются подходы, как порой в передаче лишь одного слова сталкиваются эпохи. Так, И.-И. Эшенбург, литератор эпохи Просвещения, последовательно переводит шекспировское «imagination» (воображение) глаголом «denken» (мыслить, думать). Здесь мы имеем дело не только с переводом с одного языка на другой, но и с переводом на иной эстетический код. Для тяготеющего к рационализму И.-И. Эшенбурга вариант «denken» представляется органичным. Шекспировское «imagination» Тик переводит по-другому. В его тексте появляется существительное «Einbildung» (воображение). Как известно, концепт «воображение» определяет эпоху романтизма. Несомненно, перевод является одной из важнейших форм интерпретации текста, а сравнительное переводоведение – одним из важнейших разделов компаративистики. Сопоставление разноязычных переводов ключевых текстов определенной эпохи приближает к пониманию «концептосферы» национальной культуры.
Сравнивая два произведения, следует учитывать соотношение жанров, способ повествования, композицию, систему персонажей и способы их построения, тематику и мотивную структуру. Дальнейшими доказательствами генетических связей являются свидетельства на уровне стиля и языка.
Наличие текстуальных связей выявляется путем исследования аллюзий, серьезных и пародийных намеков, эпиграфов, цитат, вариаций, филиаций, реминисценций, адаптаций, коллажей, пастишей, значимых умолчаний…. Добавим, что предметом дискуссии сегодня остается объем и соотношение этих терминов друг с другом.
Часто терминология других искусств помогает осмыслить явления литературы. Хотя материал музыки – звук – отличается от слова как материала литературы, тем не менее художественное мышление, принципы обработки и компоновки материала композиторов и писателей могут иметь общие черты.
В связи с проблемой цитирования очень интересна терминология, которую предлагает великий композитор XX века А.Г. Шнитке (1934–1998). Формулируя концепцию «полистилистики» в музыке (к полистилистике еще предстоит вернуться), он дает свое понимание принципов «цитирования», «аллюзии» и «адаптации». В работе «Полистилистические тенденции в современной музыке» (1971?) под «принципом цитирования» понимается целая «…шкала приемов…», связанная с использованием «…стереотипных микроэлементов чужого стиля» («характерные мелодические интонации, гармонические последовательности, кадансовые формулы»), принадлежащих иной эпохе или иной национальной традиции. На уровне художественного мышления, построения текста и интонационной структуры перечисленные моменты значимы и для литературы, прежде всего для лирики, где используется сходная терминология (мелодика, интонация, гармония, формулы завершения отрезков стихотворного текста – рифма, строфические схемы). Другой уровень цитирования представляет собой точные или переработанные цитаты, а также псевдоцитаты. «Принцип аллюзии» А.Г. Шнитке объясняет в соотношении с «цитированием». Аллюзия«…проявляется в тончайших намеках и невыполненных обещаниях на грани цитаты, но не переступая ее». Под техникой адаптации понимается «…пересказ чужого нотного текста собственным музыкальным языком (аналогично современным адаптациям античных сюжетов в литературе) или же свободное развитие чужого материала в своей манере…». Представляется, что эти положения имеют общетеоретический смысл. Обратим внимание и на то, что Шнитке опирается на термин «прием» – ключевое понятие русского «формализма». Дальнейшие этапы и уровни анализа предполагают исследование «стереотипных микроэлементов чужого стиля»; приемов совмещения своего и чужого языков при адаптации-пересказе; наблюдения над развертыванием чужого материала при помощи собственных стилистических приемов; выявление прямых цитат и «псевдоцитат»; попытка выявления аллюзий – вплоть до значимых пропусков элементов, «минус-приемов».
Предметом сопоставительного анализа становится также сопоставление сходных (или контрастирующих) жанровых структур, композиционных схем, типов конфликта, сочетаний мотивов и тем, способов построения и расположения персонажей. При этом необходимо помнить о принципиальной полигенетичности литературных явлений, часто восходящих одновременно к множеству разных источников. Обнаруженное сходство не следует абсолютизировать. В ходе анализа необходимо ставить вопрос о системе сходств и отличий, о том художественном смысле, который это сопоставление приоткрывает.
Другой тип сравнительно-исторического исследования часто называют типологическим. А.Н. Веселовский связывал его не с «миграцией» фольклорных мотивов и образов, а, напротив, с их возможным «самозарождением». В этом случае сходство возникает, как правило, без непосредственного контакта. В принципиальном плане речь идет о явлениях, обладающих сходными чертами, но не связанных общим происхождением. В.М. Жирмунский обозначает такие случаи как «стадиальные аналогии» или «стадиальные параллели».
Д. Дюришин отмечает, что «чистые случаи» стадиальных аналогий возникают при масштабном сопоставлении древней литературы Востока и Запада. Трудно предположить, что авторы или позднейшие исполнители «Илиады» Гомера, киргизского «Манаса» или, скажем, армянского «Давида Сассунского» общались друг с другом. Несомненные черты сходства восходят в этом случае к общей идеологии эпического века, героическим воинским идеалам. Эпические герои в древних памятниках разных народов обладают сходными чертами, а в поэмах развертываются родственные мотивы и сюжеты. Представляется, однако, что в типологических исследованиях окончательно исключить генетическое объяснение почти невозможно. Большинство работ в области сравнительного литературоведения представляет собой одновременное изучение генетических и типологических связей. Тексты чаще сопоставляют по генетическому признаку. Как правило, контексты соотносят, используя приемы типологического анализа. Однако и здесь остается в силе принцип множественного подхода к истолкованию. Иногда более продуктивным оказывается типологическое сравнение произведений авторов новой и новейшей литературы, не так уж сильно удаленных друг от друга во времени и пространстве. Вглядываясь в историю культуры и языка, ученые реконструируют общий источник для самых разных контекстов, на первый взгляд не имеющих между собой ничего общего.
В XX веке, в эпоху усиления межнациональных контактов и нарастающей глобализации, возникает новая фаза компаративистики. Опираясь на представления об интертекстуальности, современные исследователи принципиально отходят от представления о генетических и типологических связях. Исходным пунктом служит утверждение о том, что текст не способен к «репрезентативности», т. е. не может «представительно замещать» ни реальность, ни какой-нибудь другой текст». У компаративистов этого направления часто можно встретить термины «диалог» и «диалогичность». Однако в этом контексте понятие «диалог» утрачивает связь с «социофизической реальностью», которую оно имеет у М.М. Бахтина. Отрицанию подвергается то, что автор «Проблем поэтики Достоевского» понимал как «внетекстовый интонационно-ценностный контекст», определяющий «диалогизующий фон» восприятия произведения.
В несколько ином плане размышляет об интертекстуальном понимании компаративистики современный австрийский литературовед Зоран Константинович. По его мнению, новый подход подразумевает прежде всего выход за «вербальные границы», изучение в равной мере категорий автора и читателя. Современная компаративистика не может ограничиваться одним текстом одного автора, но стремится к охвату всех текстов, которые «сконденсированы» (abgespeichert.) в изучаемом тексте. При этом текст рассматривается как «палимпсест», т. е. разговор со всеми другими текстами, с которыми «они» (и автор, и текст) соприкасались в течение своей жизни. 3. Константиновича интересуют «соотношения» различных знаков и кодов, которые возникают при соприкосновениях различных культур. Подключая к анализу все «области жизни» (unter Einbezug aller Bereiche des Lebens), компаративистика, по его мнению, изучает изменения в сознании людей, вызванные взаимодействием разных культур. Очевидно, что социальный компонент приближает 3. Константиновича к М.М. Бахтину и его пониманию «диалога». Добавим, что и «полистилистика» А.Г. Шнитке представляет собой «…порыв… к расширению музыкального пространства…», музыкальное средство «…для философского обоснования связи времен». Автор «Concerto grosso № 1» выдвигает мысль об «абсолютной», «внеассоциативной ценности произведения», которая не сводится к игре цитат.
В этой точке расходятся устремления современных компаративистов. Одни понимают «интертекстуальность» как шаг вперед в понимании литературных взаимосвязей, как вхождение компаративистики в контекст современной семиотической культурологии. Другие, как уже отмечалось, отсекают целый ряд уровней, выдвигая тезис о «нерепрезентативной природе художественного слова». Представляется, что это противопоставление отчасти снимается благодаря подходу к литературе как системе. Разные звенья этой системы, имеющие разные функции, должны обрести свой язык описания. Прямые и обратные связи, делающие систему литературы принципиально открытой, «снимают» вопрос о единственно возможном языке описания.
Известен целый ряд компаративистских работ, созданных на основе интертекстуального подхода. Выполненные талантливыми учеными, эти исследования не вызывают сомнения. Однако по ним очень трудно учиться компаративному анализу. Проблема «адекватности сопоставления» с точки зрения интертекстуальности лишена смысла. Между тем литературоведческая техника возникает постепенно. И здесь ограничительные моменты могут играть не только отрицательную роль. Знание критериев сравнения может послужить основой приобретения навыков сравнительного анализа. Потом, пройдя этот этап и убедившись в его недостаточности, исследователь может пробовать свои силы в интертекстуальной компаративистике. Сошлемся на конкретный пример генетического сопоставления, предпринятого академиком М.П. Алексеевым и посвященного теме «Эмиль Золя и И.Г. Чернышевский» (1940)-.
Свое исследование автор начинает с напоминания известного факта, что Э. Золя «…ни разу не был в России» и русского языка (здесь и далее курсив мой. – В.З.) не знал. Однако Россия находилась в поле зрения писателя. Золя вел переписку с русским и корреспондентами, дружил с И.С. Тургеневым, шесть лет сотрудничал с журналом «Вестник Европы». Из России Э. Золя получил «материальную и моральную поддержку», когда все журналы во Франции были для него закрыты и он «умирал с голоду».
Алексеев Михаил Павлович (1896–1981) – историк литературы, специалист по сравнительно-историческому литературоведению, академик АН СССР. В центре внимания исследователя – международные связи русской литературы. Архивные разыскания М. П. Алексеева всегда были нацелены на введение в научный оборот неизданных прежде материалов. Интерес к факту, документу и их интерпретация на основе исторического подхода – отличительная особенность мышления М.П. Алексеева.
Литература:
Алексеев МП. Из истории английской литературы: Этюды, очерки, исследования. – М.; Л., 1960.
Алексеев МП. Очерки истории испано-русских литературных отношений XVI–XIX вв. – Л.,1964.
Алексеев М.П. Пушкин: Сравнительно-исторические исследования. 2-е изд. – Л., 1984.
Алексеев МЛ. Русско-английские литературные связи (XVIII век – первая половина XIX века). – М., 1982. (Лит. наследство; т. 91).
Алексеев МП. Сравнительное литературоведение. – Л., 1983.
Алексеев МП. Пушкин и мировая литература. – Л., 1987.
Следующим шагом анализа становится выявление круга чтения Э. Золя, определение степени его знакомства с русской литературой. Французские литературоведы давно уже обратили внимание на тот факт, что Э. Золя читал в переводах произведения Л.И. Толстого и И.С. Тургенева, откликался на них.
Очевидно, что М.П. Алексеев начинает с характеристики контекста, «почвы» рецепции. Знания русского языка, переводы, личные контакты, корреспонденты, сотрудничество в русских изданиях и круг чтения – таковы основные вопросы первого этапа исследования.
Получив на них ответы, М.П. Алексеев формулирует основную гипотезу статьи: «Есть все основания предполагать, что Э. Золя читал роман ИТ. Чернышевского «Что делать?», и вполне возможно, что это чтение не прошло бесследно для автора «Ругон-Маккаров», отозвавшись в одном из романов этого знаменитого цикла».
Далее анализ связан с реконструкцией истории переводов произведений Н.Г. Чернышевского на французский язык. М.П. Алексеев обращается к личности переводчика романа, восстанавливает примечательный контекст его первой публикации. На французский язык «Что делать?» перевел А.Н. Тверитинов, «горячий поклонник Чернышевского». Выпущенный «в ограниченном количестве экземпляров» перевод тем не менее послужил основой для последующих изданий романа на европейских языках. М.П. Алексеев прослеживает судьбу ряда книг, подаренных Тееритиновым знаменитым литераторам. Так, отмечает он и то обстоятельство, что один экземпляр получил И.С. Тургенев. В поисках дальнейших доказательств возможной осведомленности Э. Золя о романе Чернышевского М.П. Алексеев обращается к критическим откликам на «Что делать?» во французской печати.
Часть из них появилась в солидных изданиях (Revue des deux mondes, например), часть принадлежала крупным авторам и ученым – Жорж Санд, Ф. Брюнетьеру. Молодой Ф. Брюнетьер негативно отозвался о «русском нигилизме» вообще и романе Н.Г. Чернышевского, в частности. Он даже счел возможным сравнить Н.Г. Чернышевского с Э. Золя, что, с точки зрения Ф. Брюнетьера, вовсе не было похвалой. Вряд ли, замечает М.П. Алексеев, Э. Золя не знал этого отклика.
Автор статьи обращается к поиску прямых подтверждений тому, что Э. Золя действительно читал русский роман. И такое свидетельство он находит. Оно принадлежит литератору И.Я. Павловскому В одной из своих корреспонденций он приводит свой разговор с Э. Золя, которого он застал за чтением «Что делать?». Золя признался тогда, что «…хочет переделать русскую героиню, устраивающую фаланстеры, на французский лад». М.П. Алексеев замечает, что корреспондент зафиксировал не только знакомство Э. Золя с произведением Н.Г. Чернышевского, но и факт воздействия (курсив М.П. Алексеева) «…этого романа на французского писателя в момент его творческой работы» над циклом «Ругон-Маккары».
Затем наступает фаза проверки достоверности указаний И.Я. Павловского. М.П. Алексеев намечает контекст, связанный с личностью Н.Я. Павловского. Выясняется, что к Э. Золя его направил И.С. Тургенев, поручив ему вести переговоры о приобретении прав на рукопись (курсив М.П. Алексеева) «…очередного романа серии «Ругон-Маккаров» – «Дамское счастье…». М.П. Алексеев анализирует контекст публикации свидетельства И.Я. Павловского об Э. Золя – читателе Н.Г. Чернышевского и приходит к выводу о полной достоверности содержащихся в ней фактов.
И все же исследователь склоняется к осторожному выводу о том, что не удалось «…установить со всей точностью, когда и через чье посредство роман Н.Г. Чернышевского – конечно, во французском переводе А.Н. Тверитинова, – стал известен Эмилю Золя». Добавим, что посредником в данном случае выступила «воспринимающая среда»: наличие интереса к России в кругу Э. Золя, дружба с Тургеневым, который содействовал контактам Золя с русскими литераторами.
Сопоставление подразумевает не только обнаружение сходства, но и различия. Так, М.П. Алексеев подчеркивает, что в романе Э. Золя «социальная утопия» потеряла революционный характер. Преобразования Денизы связаны с парижским «локальным колоритом». «Замысел Золя был – переделать (курсив М.П. Алексеева) русскую героиню на «французский лад». И он этот замысел осуществил.
Важным моментом являются и текстуальные совпадения. Одно из них М.П. Алексеев усматривает в слове «фаланстер», которое использует героиня Э. Золя. Другая бесспорная цитата связана с вывеской нового магазина на Невском, который открывают Вера Павловна и Мерцалова: «Аи bon travail. Magasin des Nouveaut.es». Магазин в романе Э. Золя называется «Аи bonheur des dames. Magasin des nouveaut.es». Текстуальные совпадения являются лишь одним из элементов того диалога, который между собой ведут романисты Э. Золя и Н.Г. Чернышевский.
В конце своей статьи М.П. Алексеев еще раз возвращается к мысли о том, что у романа Э. Золя было множество источников. Однако роман «Что делать?» следует также включить в их число. Однако ученый ставит и дальнейшие вопросы, намечая перспективу новых изысканий. «Не следует ли поискать следов мыслей Н.Г. Чернышевского и в более поздних произведениях
Э. Золя, например в «Труде» (1901), с его повествованием о новых началах гражданственности, с его идеями солидарности и бодрого общественного труда?»
«Медленное чтение» статьи М.П. Алексеева показывает, что генетическое сравнение требует от литературоведа огромных знаний, осмотрительности, точности и осторожности в выводах. Выделенные курсивом опорные понятия указывают на этапы и приемы сопоставительного анализа подобного типа.
Вопросы к теме
1. Назовите общие черты культурно-исторического и сравнительно-исторического методов.
2. Что такое «европоцентризм»?
3. В чем заключается общеметодологическое значение принципа «повторяемости» явлений?
4. Перечислите основные «ряды» культуры, которые А.Н. Веселовский рассматривает в «Исторической поэтике».
5. Что такое «психологический параллелизм»?
6. Как соотносятся «мотив» и «сюжет» в понимании А.Н. Веселовского?
7. Как соотносятся «традиция» и «личный почин» в трудах А.Н. Веселовского?
Литература по теме
1. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества / Сост. С.Г. Бочаров. 2-е изд. – М., 1986.
2. Веселовский А.Н. Избранные статьи / Вступ. статья В.М. Жирмунского. – Л., 1939.
3. Веселовский А.Н. Историческая поэтика / Вступ. статья В.М. Жирмунского. – Л., 1940.
4. Веселовский А.Н. Историческая поэтика / Вступ. статья И.К. Горского. – М., 1989.
5. Веселовский А.Н. Избранное: Историческая поэтика / Сост. И.О. Шайтанов. – М., 2006.
6. Дюришин Д. Теория сравнительного изучения литературы / Предисл. Ю.В. Богданова. – М., 1979.
7. Жирмунский В.М. Введение в литературоведение: Курс лекций. – СПб., 1996.
8. Жирмунский В.М. Сравнительное литературоведение: Восток и Запад. – Л., 1979.
9. Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин. 2-е изд. – Л., 1978.
Дополнительная литература
1. Алексеев М.П. Сравнительное литературоведение / Отв. ред. академик Г.В. Степанов. – Л., 1983.
2. Бройтман С.Н. Историческая поэтика: учеб. пособие. – М., 2001.
3. Веселовский Александр. Избранные труды и письма / Отв. ред. П.Р. Заборов. – СПб., 1989.
4. Дима А. Принципы сравнительного литературоведения. – М., 1977.
5. Конрад Н.И. Запад и Восток. Статьи. 2-е изд., испр. и доп. – М., 1972.
6. Михайлов А.В. Проблемы исторической поэтики в истории немецкой культуры. – М., 1989.
7. Михайлов А.В. Обратный перевод. Русская и западноевропейская культура: Проблема взаимосвязей / Сост., подгот. текста Д.Р. Петрова и И.С. Хурумова. – М., 2000.
8. Смирнов И.П. Порождение интертекста: Элементы интертекстуального анализа с примерами из творчества Б.Л. Пастернака. 2-е изд. – СПб., 1995.
9. Топер П.М. Перевод в системе сравнительного литературоведения. – М., 2000.
10. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра / Подготовка текста и общ. ред. И.В. Брагинской. – М., 1997.
11. Шайтанов И. Классическая поэтика неклассической эпохи. Была ли завершена «Историческая поэтика»? // Вопросы литературы. – № 4. – 2002.
12. Шайтанов И.О. Зачем сравнивать? Компаративистика и/или поэтика //Вопросы литературы. – Сентябрь – октябрь 2009.
13. Genette Gerard. Palimpsestes. La litterature au second degre. -P., 1982