Он сидел у балкона и писал. Я заглянула к нему в комнату и сказала: "Я пойду вниз за клубникой", а он махнул мне рукой... Я поднималась по лестнице, когда заметила его на балконе: он перегнулся через него, пытаясь разглядеть меня...

(Я не лгу тебе, сын мой. Не приукрашиваю. Я говорю тебе правду.)

— ...Потому что я сказала ему "Вентура", и он откликнулся: "Входи". Ты же знаешь отца: он всегда сожалел потом о каждом своем нетерпеливом жесте, о каждом скупо произнесенном слове.

Я купила клубнику, поговорила минутку с Сервандо. Он спросил у меня: "Когда приезжает сын?"

А потом я спустилась к площади Орьенте, оттягивая время, чтобы снова не побеспокоить отца. Я уже поднялась на последнюю ступеньку, когда увидела его, склонившегося над балконом.

Вечер был беззвездный, и он, наверное, не мог различить меня в сумерках и поэтому перегибался через него...

( — Разве и в этом ты не виновата невольно?)

— Все произошло в один миг. Он упал, я даже не осознала сразу.

Наконец Асис расспрашивал ее. Он сидел в зеленом кресле. Носилки скрывали от его взгляда гроб. И спросил, глядя на цветы акации:

— Как это произошло?

Голос его ломался. Мутация наступила у него перед отъездом в коллеж. Но не просто ломался, а срывался, звучал хрипло. Слезы уже не увлажняли его голос, которые он мог долго, молча сдерживать. Только откашливался после того, как что-нибудь произносил.

Пресенсия тоже не смотрела на сына. Она понимала, что ему этого не хотелось, иначе бы разговор лишился своей искренности. Она старалась сдержать волнение, сохранить спокойствие, сидя в кресле и сложив руки на складках своей юбки.

— Сначала он потерял сознание. Но потом открыл глаза и увидел меня. Его голова лежала на моей руке. Я заговорила с ним. И сказала ему, что пришла "скорая помощь". Все полтора часа, пока он находился в пункте "Скорой помощи"...

Асис не спросил: "Понимал ли он, что умирал?" А обернулся к ней и посмотрел: в его глазах застыл немой вопрос. Она встретила его скорбный взгляд и не отвернулась.

— Я попросила дежурного врача послать за священником. Мне было все равно, за каким именно, лишь бы он оказался поблизости. Пришел францисканец. Позже он придет сюда и сможет рассказать тебе все о самых последних минутах, потому что он был рядом с твоим отцом, когда тот умер.

(Ты ждал утешения от меня, ты хотел, чтобы я на свой лад успокоила тебя насчет его смерти. Дала тебе понять, что не могла находиться с ним в той комнате. Ты хотел сказать: "Если бы ты находилась рядом с ним, мать, ему не смогли бы отпустить его грехи". Даже через века я никогда не простила бы тебе этой минуты, Асис. Хотя ты мой сын...)

Она встала и вышла из комнаты. Асис не подумал: "Я причинил ей острую боль, я оскорбил в ней ее материнское достоинство. Она все это время вела себя героически".

Он погрузился в эти последние минуты, перестраивая их и сам воздвигая — он, сын Пресенсии, — в себе здания, просторный, круглый купол, чтобы поместить в него образ своего отца.

Служанка подошла к Пресенсии:

— Идут из суда.

(В тот день, когда состоялось наше бракосочетание в суде, ты не смотрел на меня. Ты сердился. Ты испытывал досаду на то, что должен был совершить. Я не посмела улыбнуться или сделать вид, что вхожу в твое положение. Я села, чтобы первой поставить свою подпись, и подумала: "Не подписываю ли я свой смертный приговор?" Я рассеянно выводила букву за буквой, чувствуя свою зависимость от тебя и от того, какое это имело для нас значение. Я сказала Асису — непреклонному Асису, который ни о чем даже не подозревал, потому что находился в моей утробе: "Мы поступаем так ради тебя, сын мой. Если бы не ты, никто из нас двоих..." Каждая написанная мною буква, казалось, говорила младенцу: "Мы защитим тебя, мы будем тебя оберегать". Ты расписался одним росчерком пера, уверенно. Ты всегда отдавал себе отчет в своих поступках. И после некоторых коротких формальностей и слов благодарности мы удалились. Я заметила, что служащие с удивлением смотрели нам вслед: им показались странными эти новобрачные, которые не смотрели друг на друга, не обмолвились между собой ни единым словом, не обменялись ни единым нежным движением, а шли по коридору суда каждый сам по себе, с хмурыми лицами, словно ненавидели друг друга.)

— Сюда. Входите.

Она впускала в столовую незнакомых людей. Смотрела, как один из них с блокнотом в руках делал какие-то пометки. Открывала балконные двери, позволяя равнодушным ногам затаптывать последние следы. Видела, как они ощупывали обломки кирпичей.

— Балкон был в аварийном состоянии. Половину этих балконов следовало бы снести.

Один из них нагнулся, осматривая железные брусья, потрогал их.

— Видите? Обломились, словно стекло.

Расщепленные железные брусья торчали, как деревянные щепки.

— Будь осторожнее с мальчиком... Не давай ему слишком перегибаться.

— Он еще не достает до верха... И брусья прочные.

Вентура рукой проверял их надежность.

— Видишь?

Не выдержали ли брусья, не перевесило ли туловище, не увлек ли он их за собой? Какая теперь разница...

— Осторожнее, сеньора.

Предостерегли ее, потому что она оперлась о торчавший обломок балки.

— Вы согласны, что этот балкон уже обречен, его починить нельзя?

Балкон был окончательно обречен, а вместе с ним и самый праздничный, самый любимый уголок в квартире.

Ей хотелось взмолиться: "Поправьте эти кирпичи, этот кафель, эти балки".

Они что-то измеряли, что-то записывали. Один из них принялся рассказывать об аналогичных случаях:

— На сеньора, который стоял в хвосте автобусной очереди, упал карниз и пришиб его... А два года назад на улице Эмбахадорес обвалилась стена и придавила трех человек. Двоих вытащили из-под обломков, а ребенка разбило в лепешку.

Она слушала автоматически. Слегка отодвинула в сторонку столик с рукописями и стояла, опершись о стену и скрестив руки.

— Никогда бы не сказал, что отсюда можно столько всего увидеть!.. Там, находясь внизу. .

Замечательный пейзаж!

(Мы искали квартиру вместе, потому что донья Анита едва нас терпела. Свадьба без родных, гражданский брак. Ты не ответил на мой вопрос, а сказал: "Послушай, Пресенсия, донья Анита просит нас освободить комнату. Она ей нужна. Давай искать квартиру". Но это было трудно.

Мы обошли Мадрид вдоль и поперек. Я заметила, что донья Анита почти не здоровается со мной и наверняка отдала какое-то распоряжение своей служанке, потому что та прислуживала мне украдкой... Выражение глаз у нее стало суровое и недоверчивое. Должно быть, она думала: "Интересно, чем они занимались в комнате?" Но больше всего, по-видимому, она не могла простить себе своей собственной наивности. Ту неделю она ходила в церковь чаще обычного.

Целыми днями торчала в коридоре в мантилье, чтобы столкнуться со мной и громко сказать служанке: "Пойду помолюсь". Через неделю мы переехали в пансион и жили там, пока не нашли себе квартиру. Нам ее подыскала Валье. Она изредка заходила навестить меня, когда Вентуры не было дома, и расспросить обо всем. Валье была одной из самых неистовых поклонниц Вентуры.

Она всегда дожидалась прихода Вентуры в своих вызывающих платьях в обтяжку, без чулок, с подведенными глазами. И сильно надушенная. В присутствии Вентуры обращалась со мной фамильярно, говорила сочувственным тоном: "Пеке..." Заставая ее со мной, Вентуpа здоровался с ней и тут же покидал комнату. Я знала, что ему не нравилась эта дружба, но не могла порвать с ней сразу, потому что в свое время она приютила меня, когда я осталась без крова. Наша дружба распалась сама собой, когда Валье поняла, что, несмотря на кажущуюся легкость в наших отношениях, наша жизнь не имеет ничего общего с ее жизнью. По ее мнению, я "витала в облаках", а ты "пребывал в счастливом неведении...".

Но именно она неожиданно помогла нам найти эту квартиру. Она прибежала однажды ко мне в самый разгар утра и сказала: "Там живут мои знакомые. Они оттуда переезжают и хотят перезаложить ренту. Но просят немного. Если ты не пойдешь сейчас же, то квартира уплывет". И я пошла с ней. Квартиросъемщики еще находились там, и я попросила их подождать еще пару часов, пока ты вернешься с работы, чтобы мы могли прийти к ним и все уладить. Они увидели меня беременной. "Такая молоденькая... Совсем еще девочка".

— Мы подождем, — сказал муж.

Это был мужчина средних лет, сальный, с толстыми губами и жирным лоснящимся загривком. Меня удивило, что он заговорщически переглядывается с Валье. Он сказал своей жене: "Пойду провожу их до двери". Она его поцеловала. "Ты даже не представляешь, как я тебе благодарна. Пресенсия для меня словно родная сестра. И ждет малыша, бедняжка..." А когда мы шли по коридору, он, не таясь, будто меня нечего было стесняться, — из чего я заключила, что Валье все рассказала ему о нас, — ущипнул ее, а она прижалась к нему. Я испуганно оглянулась назад, а Валье попросила меня: "Покарауль". Мне было очень стыдно выполнять такое поручение.

Время от времени они что-то говорили вслух относительно квартиры, явно для того, чтобы жена их слышала и ни в чем их не заподозрила. У входной двери они обнялись. Он был таким толстым, распутным, грязным. "В квартире летом очень прохладно". Он тискал ее. Валье сдержанно хихикала. "Отопления нет. Моя жена разжигает жаровню..." Они целовались в губы, прямо при мне, без всякой совести. И назначили свидание. Я спускалась по лестнице, умирая от стыда. Валье остановилась на самом нижнем лестничном пролете и вытерла лицо носовым платком. Подкрасила губы. "Я схожу по нему с ума. Он просто чудо". По тому, как близко располагался дом, в котором жила Валье, от этого квартала, я догадалась, что он оплачивает ее комнату. Вот каким образом он косвенно сослужил нам услугу. . Какая унизительная, гнетущая взаимосвязь! Но я ничего не сказала об этом Вентуре. Главное — нашлась квартира. Мы пришли туда вдвоем. Вентура не сомневался. Он сказал: "Мне нравится эта улица. И квартал". А когда увидел столовую, гостиную и пейзаж, который открывался через балконную дверь, то сразу решил: "Мы с ним не расстанемся".

Он дал задаток, пока мы собирали оставшуюся сумму, чтобы выкупить у хозяина права на нее.

Хозяин вел себя с Вентурой слащаво, учтиво, а на прощание сказал:

— Вы обязаны этим Валье. Если бы она так не пеклась о Пресенсии... Откровенно говоря, я мог запросить за квартиру больше. Рента очень старая.

Я почувствовала, что Вентуре не понравилось, что он называет меня по имени.

В подъезде он сказал: "Эта Валье..." И я подумала, что он догадывается об истинном положении вещей. И солгала ему: я хотела иметь нашу квартиру.

— Его жена приходится ей какой-то родственницей.

И вот прошло пятнадцать лет. В декабре было бы пятнадцать лет, как мы поселились в этой квартире. Но эти пятнадцать лет были всей ее жизнью, стоили того, чтобы их прожить.

— Вы известили хозяина? Нет, она ничего не сделала.

— Судебный врач приходил?

— Да.

Они заглянули в гостиную. Она увидела Асиса у окна. Когда успели прийти все эти люди?

Пока она находилась в соседней комнате? Как же она не слышала? Кое-кого она знала в лицо: товарищей Вентуры по университету, профессоров, его издателя. Невольно посмотрела на часы, и ей показалось, что жизнь начала покидать ее, что сердце ее останавливается. Они разговаривали с Асисом, стоя у окна. Он был бледен. Заметив ее, они подошли к ней, чтобы пожать руку и выразить свое соболезнование:

— Весьма сочувствую.

— Я так сочувствую вам... Он был замечательным человеком. Снискал к себе всеобщую любовь.

Выдержать. Выдержать. Только бы выдержать! Силы покидали ее. К горлу подступила боль, физическая боль, которая мешала ей говорить, душила ее.

Автоматически она проводила по коридору двух служащих из суда.

Дверь была приоткрыта. Кто-то толкнул ее снаружи. Вошел служка с поднятым вверх крестом. Прошел мимо нее. За ним — три священника в полном облачении. Они заняли всю прихожую, заполонили ее своими одеждами.

"Не ходи со мной, прошу тебя. Не ходи!.. Мне нужен Асис".

Она последовала за служителями церкви.

Один из них потеснил Асиса, чтобы занять место в изножье гроба. Они с любопытством взирали на покойника с закрытым челом.

Лица их приняли заученные выражения. И певучими голосами, совсем как в школе, священники запели:

— A porta inferi.

Пресенсия рухнула на колени. Поднесла к губам молитвенно сложенные руки и стиснула зубы. "Двери... врата ада... О господи, он не виноват. Только я. Я одна... Для него ад был в жизни.

Он проходил мимо церквей, словно зачумленный. И жил в противоречии со своими убеждениями.

Для него, человека мыслящего, верующего, это являлось пыткой. Он не мог даже служить примером своему сыну. О господи, спаси его! Смилуйся над ним, над тем, кто обратил свой последний взор к твоему кресту там, в больнице. Кто никого не имел, кроме Тебя, никого не видел, кроме Тебя... Ты вочеловечился ради него. Ради него страдал. Ради него умер. Спаси его, раз он твой! Закрой врата смерти..."

Наконец-то она плакала. Скупыми слезами, причиняющими боль.

— Он — ты хорошо это знаешь — дал мне прочесть Евангелие. Отвел меня к дверям церкви. Но не открыл их передо мной, потому что не мог, зато довел до самого порога. Церковь была для него стеною плача. Как-то он сказал: "Я хотел бы освободить вас". Ты услышал его мольбы. Ты отнял у меня его для того, чтобы теперь я смогла бы войти..."

Чья-то рука прикоснулась к ней, попробовала поднять. Она открыла глаза и не узнала лица того великодушного сеньора, который говорил ей:

— Вставайте. Уже пора.

А потом обернулся к Асису и проговорил:

— Поднимите ее!

Асис помог ей встать. "Я ухожу. Так надо". Она смотрела сквозь слезы. "Вентура, любовь моя... Вентура!" Сердце ее разрывалось. В отчаянии она посмотрела на гроб и заметила в комнате Фройлана, который помогал человеку из похоронного бюро поднять крышку, чтобы закрыть гроб.

И ушла. Разлучилась с ним навсегда. Почти ничего не видя от слез, цепляясь за стену, она ушла в соседнюю комнату и закрыла за собой дверь.

"Асис, сокровище мое... Я люблю тебя. Я посвящаю тебе всю мою жизнь. Все, что мне остается в жизни".

(Он пойдет навстречу страданиям и отдастся им. Только пройдя сквозь эти страдания, он станет настоящим человеком, проникнется любовью или милосердием, называй это как хочешь.)

Она слышала шаги рядом, в соседней комнате. Потом они раздались в коридоре. Разве уже несли гроб? "В последний путь по коридору, по прихожей. Здесь было столько поцелуев, сказано столько слов..." Шаги удалялись все дальше и дальше.

"Твой сын идет за тобой. Войди в него! Я знаю, ты — это он..."

Голоса затихали на лестнице. Она поднялась и подбежала к окну, выходившему на фасад, в свою спальню. Вошла и распахнула настежь окно. Наклонившись вниз, увидела, как выносили гроб. Он казался таким маленьким и ребристым сверху. Его задвинули в машину. Народу пришло немного. На улице там и сям стояли соседи по кварталу и крестились. Священники встали за машиной. Асис неуверенно прошел вперед. Фройлан занял место слева от него, а настоятель — справа. Пресенсия больше смотрела на Асиса, чем на машину.

"Сын мой, какая мука!"

Машина удалялась по улице Десампарадос. Пресенсия высунулась из окна почти наполовину.

— Я не говорю тебе "прощай". Я не говорю тебе "прощай", Вентура! Не могу этого сказать...

Она говорила громко, как будто он мог ее услышать.

Машина медленно двигалась по улице, так тесно сблизившей две жизни. А она все стояла, перегнувшись через окно, пока машина вдруг не исчезла за поворотом и она уже не смогла различить среди толпы силуэт своего сына.