Когда Анаконда, сговорившись с обитателями сельвы, задумала вернуть себе власть над рекой, ей только что стукнуло тридцать лет.

Это была молодая десятиметровая змея в полном расцвете сил и здоровья. Ни один ягуар или олень, став добычей Анаконды, не мог вынести се могучих объятий. Уж если ее мускулистые кольца сжимались на теле жертвы, жизнь медленно, но верно оставляла животного. И когда высокая трава своим шелестом выдавала ползущую в ней голодную змею, камыш вокруг испуганно вытягивался, словно навостряя уши. А когда на землю спускались тихие предвечерние сумерки, и Анаконда нежила свое темное бархатистое тело в алых лучах заката, молчание невидимым ореолом окутывало ее.

Но не всегда появление Анаконды возвещало смерть подобно удушливому газу.

О своем благодушном, мирном настроении, неприметном для человека, она издалека оповещала животных. Вот как это бывало.

— Добрый день, — приветствовала Анаконда кайманов, проползая через непроходимую топь.

— Добрый день, — кротко отвечали ей крокодилы, греясь на солнышке и с трудом продирая выпученные глаза, тяжелые от налипшей на них грязи.

— Сегодня будет очень жарко! — в виде приветствия кричали с деревьев обезьяны, завидев пробирающуюся в зарослях змею.

— Да, очень жарко, — шипела в ответ Анаконда под неумолчный гомон и кривлянье встревоженных обезьян.

Ведь обезьяны и удавы, птицы и змеи, крысы и гадюки обречены на извечную вражду, которая отступает — и то не всегда — лишь перед неистовством урагана или палящим зноем засухи. Только благодаря тому, что с незапамятных времен эти зловещие создания приспособились к окружающей их среде, им удается уцелеть во время стихийных бедствий. Вот почему с наступлением суровой засухи горе фламинго, черепах, крыс, змей становится единым, и все они в отчаянии молят хоть о капле воды.

Когда мы повстречались с Анакондой, измученная сельва готова была отдать на растерзание это мрачное братство.

Уже два месяца как ни единой капли дождя не упало на пожухшие пыльные листья. Даже роса — жизнь и утешение опаленной растительности — и та исчезла. Вечер за вечером, ночь за ночью сельва засыхала, словно вокруг нее пылала огнедышащая печь. В руслах ручьев, недавно тенистых и прохладных, белели раскаленные солнцем камни; безбрежные поймы, покрытые густыми зарослями камалоте, превратились в иссохшую глинистую степь, потрескавшуюся и изборожденную затвердевшими следами животных; лишь кое-где торчали пучки высохшей, истрепанной, точно пакля, травы. Вот все, что осталось от заливных лугов. На опушках леса поникли высокие кактусы, когда-то вздымавшиеся в небо подобно канделябрам; в немой тоске протянули они свои ветви-руки к окаменевшей, стонущей от малейшего удара земле.

Дни проходили за днями в мареве далеких выжженных просторов, под огнем выцветшего, слепящего неба, по которому медленно ползло желтое, лишенное лучей солнце; с наступлением сумерек оно уходило за горизонт в облаках душного пара, как огромная раскаленная сковорода.

Благодаря уменью вести бродячую жизнь Анаконда, стоило ей только захотеть, не оказалась бы жертвой чудовищной засухи. Там, откуда всходило солнце, за лагуной и заводями простиралась ее родная река, могучая тенистая Паранаиба, до которой она могла доползти за полдня.

Но берега родной реки были теперь заказаны Анаконде. В прежние времена, с тех пор как помнили себя ее предки, река всегда принадлежала им. Вода, рыба, звери, бури и тишина — все принадлежало им.

Теперь они всего этого лишились. Сначала один человек, влекомый ненасытной жаждой видеть, хватать и разрушать, возник на песчаной косе, сойдя со своей длинной пироги. Затем пришли другие люди, и с каждым разом их становилось все больше и больше. И от всех этих людей исходил запах грязи, гари и мачете. Эти люди всегда приплывали по реке, вверх по течению, с Юга…

За много переходов от ее родных мест Паранаиба называлась совсем иначе, Анаконда совершенно точно знала это. А еще дальше находилась неведомая пропасть, куда неудержимо устремлялась река. Но неужели не существует преграды, какой-нибудь громадной запруды, которая остановила бы этот непрерывный поток воды?

Несомненно, оттуда приходят люди со своими железными палками и мулами, которые заражают всю сельву. О, если бы перекрыть Паранаибу, возвратить ей первобытную тишину, вновь обрести блаженство, когда она темной ночью переплывала реку, громко шипя и высоко, почти на три метра, подняв над пенистой водой голову! Да, построить плотину, которая запрудила бы реку… Анаконда тут же подумала о зарослях камалоте.

Не так уж много прожила на свете Анаконда, но на ее памяти не раз паводки обрушивали в Парану миллионы вырванных с корнем деревьев, кустарников и огромные глыбы вязкого ила. Куда все это девается? Какое лесное кладбище может вместить горы камалоте, принесенные бурным потоком к неведомой бездне?

Анаконда хорошо помнила половодье 1883 года, наводнение 1894… И несомненно, после одиннадцати засушливых лет тропики должны были испытывать такую жажду, какую чувствовала она своею пересохшей глоткой. Ее змеиное чутье подсказывало, что еще не все потеряно, и Анаконда с надеждой шевелила чешуйками. Она ощущала приближение дождя. И, подобно Петру Отшельнику, Анаконда бросилась призывать к крестовому походу в руслах пересохших ручьев, речек, у лесных родников.

Само собой разумеется, засуха не распространилась по всему бассейну реки. За много переходов отсюда различала Анаконда приятную сырость болот, покрытых зарослями виктории-регии и едкий запах маленьких муравьев, строивших на них свои бесчисленные галереи.

Немного труда потратила Анаконда, чтобы убедить зверей. Человек был, есть и всегда будет самым жестоким врагом сельвы.

— Если перекрыть реку, — заявила в заключение Анаконда, подробно изложив свой грандиозный план, — то люди больше не смогут проникнуть сюда.

— Но пойдут ли спасительные дожди? — спросили водяные крысы, не в силах скрыть обуявший их страх. — Вот что неизвестно!

— Пойдут. И раньше, чем вы думаете. Я наверняка знаю!

— Да, она знает наверняка, — подтвердили змеи. — Она жила среди людей. Она в этом разбирается.

— Конечно, разбираюсь. И знаю, что один камалоте, всего лишь один камалоте, плывя по течению бурного потока, может унести на себе гроб человека.

— Надо думать, — лукаво улыбнулись змеи. — Чего доброго, и двоих…

— И даже пятерых, — прохрипел нутром старый ягуар. — Но скажи мне, — обратился он к Анаконде. — Ты уверена, что камалоте смогут перекрыть реку? Я это спрашиваю просто так, из любопытства.

— Конечно, с запрудой не справиться ни здешним камалоте, ни всем их сородичам в радиусе двухсот лиг. Но признаюсь тебе, ты попал в точку: это единственное, что меня беспокоит. Нет, братья! Всех камалоте бассейнов Паранаибы и Рио-Гранде с притоками не хватило бы для плотины длиной в десять лиг. И если бы я рассчитывала только на них, то уж давно бы распростерлась перед первым двуногим с мачете за поясом. Но я питаю великую надежду на то, что ливень захватит всю страну и затопит также долину реки Парагвай. Вы не знаете о существовании такой реки. Это великая река. Если там пойдет такой же дождь, какой неминуемо разразится здесь, победа обеспечена. Братья! Зарослям камалоте нет там ни конца ни края: всей нашей жизни не хватило бы на то, чтобы их обойти!

— Превосходно! — с трудом открывая глаза, проговорили крокодилы. — Там прекрасная страна… Но как мы узнаем, идет ли там дождь? У нас такие слабые ноги…

— Не бойтесь, бедняжки, — улыбнулась Анаконда, хитро подмигивая тапирам, благоразумно расположившимся метрах в десяти от нее… — Мы не пошлем вас так далеко. Я полагаю, что любая птица долетит туда за три перелета и принесет нам добрую весть…

— Мы не любые птицы, — сказали туканы, — и мы сможем добраться туда только за сто перелетов, ведь мы очень плохо летаем. Но зато мы ничего не боимся. Мы полетим по доброй воле, никто нас не принуждает. Мы никого не боимся.

Проговорив это залпом, туканы оглядели всех своими большими желтыми глазами с голубой каймой.

— Это мы всего боимся, — проскрипела, проснувшись, пепельно-серая гарпия.

— А мы никого и ничего. У нас слабые крылья, но зато мы бесстрашны, — настаивали туканы, призывая всех в свидетели.

— Ладно, ладно, — прервала их Анаконда, видя, что спор разгорается, как неизменно случалось, когда почтенные лесные жители начинали похваляться друг перед другом. — Здесь никто никого не боится, нам всем это отлично известно. Благородные туканы полетят и принесут нам весть о погоде у наших соседей и союзников.

— Мы это сделаем, потому что нам так угодно, и никто нас не принуждает, — твердили свое туканы.

Анаконда вдруг поняла, что если так будет продолжаться и дальше, то о борьбе за реку все скоро забудут.

— Братья! — взвилась она с громким шипением. — Мы напрасно теряем драгоценное время. Все мы сильны, пока едины. Каждый из нас сам по себе стоит мало. Вместе мы — это все тропики. Нападем на человека, братья! Он все разрушает! Вырубает и загрязняет лес! Устремимся в реку всей сельвой с дождями, зверями, камалоте, лихорадкой и змеями! Сбросим в реку весь лес, пока не остановим ее течение! Истребим и вырвем все с корнем, но пошлем тропики вниз по реке!

Змеиные речи всегда обольстительны.

Взбудораженная сельва поднялась в едином порыве!

— Верно, Анаконда! Ты права! Обрушим тропики в реку! Вперед! Вперед!

Наконец-то Анаконда вздохнула с облегчением — битва была выиграна. Душу, — если можно так выразиться, — душу целой земли с ее климатом, животным и растительным миром трудно, почти невозможно растрогать, но нет ни малейшего сомнения, что когда чудовищная засуха до предела взвинтила ее нервы, то напряжение разрядится благодатным ливнем.

К логову, куда возвращалась огромная змея, также неумолимо подкрадывалась засуха.

— Ну как? — с тревогой спрашивали животные. — Они там заодно с нами? Пойдет у нас дождь? Ты уверена, Анаконда?

— Да, уверена. Еще не кончится месяц, как мы услышим грохот ливня по всему лесу. Ливень, братья, и надолго! Большая вода!

Вода! Это волшебное слово не сходило с уст всей сельвы; как эхо отчаяния повторяли его бессонными ночами истощенные звери.

Вода! Вода!

— Да, океаны воды! Но мы не сразу бросимся на приступ! Мы рассчитываем на верных союзников, они вышлют нам гонцов, когда придет пора выступать. Неусыпно следите за горизонтом. Оттуда, с северо-востока, должны прилететь туканы. Как только они прилетят, победа будет за нами. До тех пор — спокойствие.

Но как требовать спокойствия от существ, чья кожа потрескалась от зноя, глаза воспалились и покраснели, а обессиленные тела едва влачатся по земле?

День за днем раскаленное солнце поднималось над ослепительно сверкающей степью и, точно задыхаясь, опускалось в кроваво-красный туман. С наступлением ночи Анаконда скользила к Паранаибе, стараясь угадать в темноте малейшие признаки дождя; его должны были принести тучи с далекого безжалостного Севера. К берегу приползали истомленные животные, все те, кто еще мог держаться на ногах.

Сгрудившись на берегу, они ночи напролет с вожделением вдыхали далекий бриз, насыщенный едва уловимым запахом сырой земли.

И вот наконец однажды ночью свершилось чудо. Особенный, ни с чем не сравнимый ветер принес отчаявшимся животным легкое дыхание напоенных влагой листьев.

Вода! Вода! — прокатился по истерзанной земле всеобщий клич. Но избавление пришло лишь пять часов спустя, на самом рассвете, когда в тишине раздался далекий глухой рокот ливня, низвергнувшегося на сельву.

В это утро взошло уже не желтое, а оранжевое солнце; с полудня оно скрылось совсем… Непроглядный, густой, как расплавленное серебро, дождь лил, чтобы напитать истосковавшуюся по воде землю. И десять дней и ночей подряд тропический ливень обрушивался на сельву, которая купалась в облаках удушливого пара: просторы, недавно сверкавшие ослепительным светом, теперь до самого горизонта были затянуты густой пеленой тумана.

Водяные растения возродились на безбрежных лагунах, и уже простым глазом можно было различить их далеко раскинувшийся зеленый ковер. Но дни шли, а посланцы с северо-востока не возвращались, и беспокойство вновь овладело новоявленными крестоносцами.

— Они никогда не прилетят! — кричали вокруг. — Пойдем одни, Анаконда. Скоро будет поздно! Дождь утихает!

— Ничего, он пойдет еще сильнее. Спокойствие, братья! Ливень не минует соседей. Туканы летают плохо, они сами об этом говорили. Может быть, они сейчас в дороге. Подождем еще дня два!

Но Анаконда была далеко не так спокойна, как хотела показать. А что, если туканы заблудились в тумане, застлавшем всю сельву? Или — непостижимое несчастье! — северо-восток не поддержал дождь с севера? За полперехода отсюда Паранаиба, напоенная притоками, ревела своими грозными водопадами. Подобно тварям, ожидавшим в Ноевом ковчеге голубку, животные не сводили с небосклона воспаленного взора. Но тщетно. Вдруг среди бури и ливня раздался крик мокрых напуганных туканов.

— Великий потоп! Потоп по всей реке! Все бело от воды! — И дикий вопль потряс всю сельву.

— Вперед! Победа за нами! Нападем сейчас же!

Действительно, Паранаиба вышла из берегов и затопила все вокруг. От реки до большой лагуны все превратилось в огромное величавое море, на поверхности которого покачивались заросли нежных камалоте. С севера, под напором вышедшей из берегов реки, зеленое море, широким полукругом охватывая лес, послушно отползало к югу.

Час пробил. На глазах у Анаконды сельва бросилась на яростный приступ. Новорожденные виктории-регии и старые побуревшие крокодилы; муравьи и ящеры, камалоте и змеи, пена, черепахи и лихорадка, само небо, низвергающее тропический ливень, — все, славя Анаконду, ринулось в бездну великого половодья.

Узрев этот штурм, Анаконда позволила могучему потоку унести себя к Паранаибе; там, свернувшись клубком на вырванном бурей кедре, который, кружась в водоворотах, спускался вниз по реке, она наконец облегченно вздохнула и, улыбнувшись, медленно закрыла в вечерних сумерках свои стекловидные глаза.

Анаконда была счастлива.

Началось чудесное путешествие к неизведанному: ведь Анаконда и не подозревала, что находится за огромными розоватыми глыбами порогов, которые далеко за водопадом Гуаяра преграждают реку. Плывя по Такуари, она однажды, как известно, достигла бассейна Парагвая. Но ни о среднем течении, ни о низовье Параны она ничего не знала. Тем не менее величаво-спокойная при виде сельвы, которая, победоносно пританцовывая, неслась на пенистых волнах в ореоле дождя, огромная змея отдалась на волю течения, убаюкиваемая молочно-белым ливнем.

Так спустилась она по родной Паранаибе, почти не заметив ленивого течения Мертвой реки и чуть не поплатившись жизнью, когда плавучая сельва с кедром, на котором она примостилась, рухнула в реве бури с водопада Гуаяра, уступами сходившего в бездонную пропасть. И долго еще, зажатая скалистыми берегами, перекатывала река свои бурые воды.

Но через два дня высокие утесы расступились, и река снова бесшумно потекла, как густое оливковое масло, без единого водоворота, со скоростью девяти миль в час.

Новая страна — новый климат. Ясное безоблачное небо и яркое солнце, едва подернутое легким утренним туманом. Анаконда, молодая змея, с любопытством смотрела на природу Мисьонес, смутно припоминая свое далекое детство.

Она снова увидела песчаный берег, выплывающий на рассвете из молочно-белого тумана, который медленно таял, оседая в укромных тенистых бухточках, на длинных сетях рыбаков, свисавших с мокрой кормы пироги. Анаконда вновь ощутила легкое головокружение, глядя на перехваченную отмелями широкую пойму, где по воде тихо и плавно расходились круги, пока течение не наталкивалось на новое препятствие, и тогда, вскипая и пенясь, река бурлила, окрашенная кровью паломет. По вечерам она видела, как солнце принималось за свой исполинский труд сталевара, расплавлявшего сумерки, которые трепетали, накаляясь добела у горизонта, а наверху, в зените, плыли одинокие снежные горы, усеянные огненными искрами.

Все это было знакомым, но далеким и неясным, как во сне. Чувствуя, особенно ночью, жаркое дыхание разлива, устремлявшегося вниз по реке, змея безмятежно плыла по течению. Вдруг она тревожно свернулась в клубок.

Кедр натолкнулся на какой-то странный предмет, плывущий по реке. Чего только не увлекает с собой большой паводок! Уже не раз перед глазами Анаконды проплывали погибшие на далеком Севере неизвестные ей животные, терзаемые прожорливыми воронами. Она видела карабкавшихся на торчащие из воды ветви полчища улиток и стаи птиц, которые безжалостно их склевывали. Ночью, при свете луны, она присутствовала на параде карамбатас, заполонивших всю реку: они плыли против течения, высунув из воды спинные плавники, которыми оглушительно хлопали, когда все разом глубоко ныряли.

Уж так водится во время великих наводнений.

Предмет, с которым только что столкнулась Анаконда, был двускатный навес, похожий на упавшую крышу ранчо, увлекаемую течением на плоту из камалоте.

Ранчо, построенное среди болот и смытое паводком? Может быть, там спасшийся от наводнения человек?

С великими предосторожностями, прижав чешуйку к чешуйке, исследовала Анаконда плавучий островок. Да, он действительно был обитаем: под соломенным навесом лежал человек. На шее у него зияла огромная рана: человек умирал.

Анаконда долго и внимательно смотрела на своего врага, не пошевелив даже кончиком хвоста.

У этой самой заводи, окруженной со всех сторон розоватыми известковыми скалами, огромная змея впервые столкнулась с человеком. Анаконда не помнила всех подробностей давней встречи, но чувство неприязни, неизъяснимое отвращение к самой себе овладевало ею каждый раз, как в ее памяти смутно всплывала былая авантюра.

Снова стать друзьями? Нет, никогда! Люди — враги, это бесспорно, ведь против них развязана война.

Время шло, но Анаконда не двигалась. Еще царила ночь, когда змея, внезапно развернувшись, бросилась к краю плота и сунула голову в темные волны.

В пахнувшей рыбой воде она почуяла змей. И действительно, приближалось несметное множество ее родичей.

— В чем дело? — спросила Анаконда. — Вы, верно, забыли, что вам запрещается покидать листья камалоте во время наводнений?

— Нет, не забыли, — отвечали непрошеные гости. — Но здесь скрывается человек — враг сельвы. Прочь с дороги, Анаконда.

— Вон чего захотели! Нет, не пропущу. Этот человек ранен и умирает.

— А тебе какое дело? Если он еще не мертв, мы его живо прикончим… Дорогу, Анаконда!

Огромная змея, изогнув шею, высоко подняла голову.

— Никого не пущу, слыхали? Назад! Я взяла под защиту этого раненого. И горе тому, кто посмеет подползти!

— Горе тебе! — пронзительно зашипели змеи, обнажая свои смертоносные зубы.

— С какой стати мне горевать?

— С той самой, что ты продалась людям… длиннохвостая ящерица.

Едва гремучая змея прошипела последние слова, как голова Анаконды, промелькнув подобно смертоносному тарану, размозжила челюсти нахалки, которая тут же замертво повалилась в воду и всплыла вверх обмякшим брюхом.

— Берегись! — голос Анаконды звучал зловеще. — Если хоть одна из вас посмеет тронуться с места, ни одной живой гадюки не останется во всем Мисьонес! Это я-то продалась, ах вы подлюги! В воду! И запомните хорошенько, ни днем, ни ночью я ни на час не потерплю здесь вашего присутствия. Понятно?

— Понятно! — ответил из темноты глухой голос огромной ярара. — Но когда-нибудь ты нам за это ответишь, Анаконда.

— Однажды, — возразила Анаконда, — я уже ответила одной из вас… Но ей это не больно пришлось по вкусу. Поберегись-ка лучше ты сама, красавица. А теперь не зевайте! Счастливого плавания!

Но и на этот раз Анаконда не испытала полного торжества. Почему она так поступила? Что общего могло быть у нее с этим человеком, несчастным поденщиком, умиравшим от раны на шее?

Занимался день.

— Ну и ну, — пробормотала огромная Анаконда, внимательно всматриваясь в раненого. — Не стоит даже и беспокоиться об этом субъекте. Самый обыкновенный бедняк, которому, быть может, и часа не осталось до смерти…

И, презрительно ударив хвостом, она свернулась посреди плавучего островка.

Но тем не менее весь день Анаконда ни на минуту не выпускала из виду плот.

Едва спустилась ночь, как подплыли высокие пирамидальные муравейники с миллионами обитателей.

— Это мы, муравьи, — услышала Анаконда, — мы пришли пожурить тебя. Человек на плоту — наш враг. Мы не видели его, но змеи сказали, что он спит под крышей на куче соломы. Убей его, Анаконда!

— Нет, братья. Ступайте себе с миром.

— Ты неправа, Анаконда. Не мешай тогда ядовитым змеям убить его.

— Нет, не позволю. Вы знаете закон половодья? Этот плот мой, я первая его заняла. Успокойтесь, друзья.

— Знай, Анаконда, змеи всем рассказали о твоем поступке… Они говорят, что ты продалась людям… Не сердись, Анаконда.

— А кто этому верит?

— По правде говоря, никто… Только ягуары недовольны.

— Шш! А почему они сами не придут сказать мне об этом?

— Не знаем, Анаконда.

— А я знаю. Хорошо, братишки, ступайте спокойно и смотрите не захлебнитесь, вы скоро нам очень понадобитесь. Не бойтесь за свою Анаконду. Я всегда была и буду верной дочерью сельвы. Передайте это всем. Доброй ночи, друзья.

— Спокойной ночи, Анаконда! — поспешили ответить муравьи.

И ночь поглотила их.

Анаконда дала немало доказательств ума и верности сородичам, чтобы какая-то змеиная клевета лишила ее любви и уважения сельвы. И хотя ее неприязнь к ярара и гремучей змее не была ни для кого секретом, ядовитые змеи играли во время половодья такую важную роль, что сама Анаконда бросилась в реку, чтобы успокоить их.

— Я не ищу раздора, — сказала она родственницам. — Как всегда, пока длится наша война, я душой и телом принадлежу половодью. Но плот мой, и я делаю с ним что хочу. Вот и все.

Гадюки промолчали, они даже не повернули к ней своих холодных глаз, будто ничего не слышали.

— Дурное предзнаменование! — прокричали фламинго, издали наблюдавшие за этой сценой.

— Ва, ва! — захныкали, взбираясь на упавшее дерево, мокрые крокодилы, с которых ручьями стекала вода. — Оставим в покое Анаконду. Это ее дело. Да и человек, наверно, уже давно мертв.

Но человек был жив. К великому удивлению Анаконды, прошло еще три дня, а смерть не приходила за ним. Анаконда ни на минуту не оставляла своего поста, но гадюки больше не приближались, да и ее занимали совсем другие мысли.

По расчетам Анаконды, — а любая водяная змея разбирается в гидрографии получше иного специалиста, — они уже должны были подплыть к Парагваю. Без поддержки несметных полчищ камалоте этой реки война с людьми, едва начавшись, была обречена на поражение. Что значили для перекрытия разлившейся Параны жалкие зеленые островки, спускавшиеся по Паранаибе, в сравнении со ста восемьюдесятью тысячами квадратных километров камалоте из обширнейших пойм Ксарайеса? Сельва, ринувшаяся в крестовый поход, также знала об этом из рассказов Анаконды. Соломенный навес, раненый человек, вражда — все было забыто: крестоносцы час за часом с тоской и тревогой исследовали воду в поисках камалоте-союзников.

«А что, если туканы ошиблись? — думала Анаконда. — Приняли за ливень жалкий дождичек?»

— Анаконда! — слышалось в темноте с разных сторон. — Ты еще не видишь водоросли? Уж не обманули ли нас туканы?

— Не думаю, — мрачно отвечала Анаконда. — Еще день, и мы увидим водоросли.

— Еще день! Мы теряем силы в этих заводях. Еще целый день! Ты все время твердишь одно и то же, Анаконда!

— Спокойствие, сестры! Я страдаю не меньше вас!

Следующий день выдался на редкость тяжелым: зной опалял все кругом, и весь этот день змея провела неподвижно на своем плавучем островке. Вечером лучи заходящего солнца, подобно раскаленным полосам металла, легли поперек реки, уносившей на своих волнах Анаконду.

В наступивших сумерках змея, жадно припав к листьям камалоте, плывущим по течению, ощутила в прохладной воде солоноватый привкус.

— Мы спасены, братья! — воскликнула она. — Парагвай выступил вместе с нами. Там тоже ливень!

И сельва, воспрянув словно по волшебству, приветствовала половодье союзников, чьи камалоте, твердые как сама земля, вплывали в Парану.

На следующий день солнце осветило эту грандиозную эпопею двух соседних бассейнов, слившихся воедино.

Пышная водяная растительность, сбитая в обширнейшие острова, плыла, заполняя всю реку. Яростным кличем встречала сельва препятствия, когда ближайшие к берегу зеленые плоты, втянутые водоворотом, нерешительно кружились, не зная куда плыть!

— Дорогу! Дорогу! — громом неслось по всему половодью. И камалоте, а за ними и стволы деревьев, с налипшими на них животными, увернувшись от водоворота, как молнии проносились мимо.

— Вперед! Дорогу! Дорогу! — слышалось от берега к берегу. — Победа за нами!

Анаконда тоже верила в победу. Ее мечта вот-вот должна была сбыться. Пыжась от гордости, она бросила в сторону навеса торжествующий взгляд.

Человек был мертв. Он даже не переменил позы, не пошевелил пальцем, не закрыл рта. Он умер и, вероятно, уже давно.

Перед таким естественным и отнюдь не удивительным исходом Анаконда застыла в изумлении, словно безвестный поденщик должен был наперекор ранам и природе сохранить для нее свою жалкую жизнь.

Зачем ей был нужен этот человек? Она защищала и оберегала его от ядовитых змей, проводя возле него бессонные ночи, укрывая от разъяренной стихии едва теплившуюся жизнь.

Зачем она это делала? Анаконда сама не знала! Там, под навесом, лежал мертвец, и она перестала думать о нем. Ее отвлекали другие заботы.

Над судьбой разлива нависла угроза, которую не могла предугадать Анаконда. Размокнув за долгие дни пребывания в теплой воде, водоросли начали прорастать. Огромные пузыри газа поднимались на поверхность воды, с трудом пробиваясь между мясистыми листьями, а размягченные клейкие семена облепили все вокруг. На некоторое время высокие берега задержали разлив, и водяная растительность заполонила всю реку: не было видно ни клочка воды; кругом простирался сплошной зеленый ковер. А там, где начинались пологие берега, уставшее, усмиренное половодье медленно отступало в низины, которые земля подставляла ему как ловушки.

А еще ниже по течению, огромные плоты из камалоте то тут, то там распадались на куски, не в силах бороться с водоворотами, сбивались в затонах, где отдавали дань плодородию. Опьяненные сладостной, ночной дремой, камалоте покорно уступали прибрежным течениям: они лениво двигались по Паране, останавливаясь у берегов, чтобы тут же пустить глубокие корни.

Анаконде тоже не удалось побороть страстную негу, охватившую все половодье. Беспокойно металась она на своем плавучем островке, не находя себе места. Рядом, совсем рядом разлагался мертвец. Анаконда подползала все ближе к нему, вдыхая, точно в глубине леса, прелый душный воздух, и соскальзывала жарким брюхом на воду, как в дни своей далекой весны.

Но вода, уже довольно холодная, отпугивала ее. В тени под навесом лежал мертвый поденщик. Неужели смерть была окончательным бесплодным приговором для этого существа, которое она так ревностно охраняла? И ей от него ничего-ничего не останется? Медленно и торжественно, как перед святыней, свернулась кольцами Анаконда. Рядом с человеком, которого она защищала, как свою собственную жизнь, согретая его последним теплом — запоздалой благодарностью показалось бы оно сельве, — Анаконда начала откладывать яйца.

Половодье было побеждено. Как бы обширны ни были соседние поймы, и какие бы бешеные ни лили ливни, страсть растений сломила силу великого половодья. Еще продолжали плыть отдельные камалоте, но воинственный клич: дорогу, дорогу! — умолк навсегда.

Анаконда больше не мечтала. Она вдруг поверила в катастрофу. Совсем близко почувствовала она безбрежные просторы, куда вольется половодье, и ей больше не удастся перекрыть реку. Согретая теплом человека, она бессознательно продолжала откладывать яйца, вестников своего змеиного рода.

В холодных водных просторах плоты камалоте разобщались, расплываясь по беспредельной глади. Длинные крутые волны беспорядочно укачивали растерзанную сельву, а ее смолкшие обессиленные обитатели, окоченев от холода, все глубже вязли в заливных лугах.

Большие пароходы победоносно дымили вдалеке. Маленькое суденышко, увенчанное плюмажем белого дыма, вышло на разведку, медленно пробираясь среди разбитых камалоте. Почти у самого горизонта вырисовывалась на своем плоту могучая Анаконда. Она привлекла внимание людей.

— Вон там, — раздался голос на пароходике. — Вон, на том плоту! Огромная змея!

— Какое чудовище! — крикнул кто-то. — Посмотрите! Посмотрите! Там ранчо. Наверно, она задушила его хозяина.

— Или сожрала живьем. Эти чудовища способны на все! Давайте отомстим за несчастного.

— Только, ради бога, не приближайтесь! — крикнул один из охотников. — Змея, вероятно, разъярена. Она может напасть на нас, как только заметит. Вы уверены, что можете застрелить ее отсюда?

Под золотистыми лучами восходящего солнца, заливавшими подернутую изумрудной пеленой пойму, Анаконда увидала огромную лодку с плюмажем дыма. Она с безразличием посмотрела на эту невидаль, как вдруг различила на корме парохода крохотное облачко дыма, и ее голова больно ударилась о плот.

Анаконда изумленно выпрямилась. Она почувствовала резкий удар по телу, может — по голове. Анаконда сама не разобрала толком. С ней приключилось что-то неладное. Тело ее сперва онемело, а затем ей показалось, что голова у нее задергалась, точно все вокруг, потемнев, пустилось в пляс. Вдруг перед ней как живая предстала родная сельва, живая, но перевернутая вверх ногами, а на ее фоне словно расплывалось в улыбке ранчо поденщика.

— Как мне хочется спать, — подумала Анаконда, с трудом открывая глаза. Огромные голубоватые яйца змеи выкатились из-под навеса и рассыпались по всему плоту.

— Должно быть, время спать… — пробормотала Анаконда. И, собираясь нежно прилечь рядом со своим потомством, она ткнулась головой в плот и забылась долгим вечным сном.