Письмо читателям от авторa

Было так. Прихожу я в редакцию пермского еженедельника «Губернские вести», зачем — уже не помню, за деньгами, наверное, напечатали там что-то. А дело было в начале 2000-го года, вот мне редактор Светлана Мишланова и говорит:

— Володя! Конец века, блин.

Я, тупо так:

— Ну.

Светлана:

— Все итоги века подводят, и мы взялись. В каждом номере будем описывать главные события одного года, начиная с сороковых годов, чтобы кончить двухтысячным. Подключайся?

У них там как раз 1955 год приближался, а я родился в 55-м. И стало мне интересно, пользуясь случаем, год за годом просмотреть в культурно-историческом, так сказать, контексте свою собственную жизнь, запутанную и малопонятную. Поэтому я выбрал самый вольный жанр — эссе, и стиль — крайний субъективизм на грани фола. Ну то есть, наша жизнь как я ее помню.

Кто помнит иначе — ради Бога, пусть пишет свою книжку.

Сказано — сделано. В течение десяти месяцев очерк за очерком, год за годом я исходил вдоль и поперек всю эту реку — частную жизнь советских людей, зарегулированную, замучканную, но все равно стихию — и полюбил ее. Вот главный результат этой работы — любовь.

И свое собственное прошлое попутно рассмотрел на предмет отделения зерен от плевел. Выгреб золу, снял паутину, скелеты в шкафах протер — прибрался. Конец века же.

Полезное это занятие — литература, всем рекомендую.

Публикация моих очерков в «Губернских вестях» вызвала, как говорится, интерес читающей публики. В 2001-02 г.г. «Частная жизнь» была полностью опубликована в пяти номерах иллюстрированного журнала «Пермский Пресс-Центр». В 2002 г. сокращенный вариант напечатан во 2-м номере журнала «Литературная Пермь», а также в 13-й книжке журнала «Уральская новь» (Челябинск) и на соответствующем ему WEB-сайте.

Теперь вот книжка, по просьбам трудящихся. Деньги на ее издание дал город Пермь — что вполне логично. Но у города денег не хватило, и я позвонил Бондарчуку.

Андрей Бондарчук — это мой старый школьный приятель, мы с ним в юности на Компросе девичьи коленки считали, а теперь он глава известной фирмы с приятным латинским названием «Аудит-приват-сервис» и считает в основном деньги, причем, как ни сосчитает — денег все больше делается. Такой волшебник, он еще в 1991 году спонсировал мой Малый литературный фонд, стипендии выплачивал, позже устраивал выставки художников, а теперь в свободное время управляет фондом «Лепта» на благо образования и культуры нашей. Вот и в этот раз поддержал культуру финансами.

Помогли в хорошем деле Дмитрий Колесников, директор ООО «Радио Максимум-Пермь», Анатолий Конев, директор ОАО «Пермские лотереи», а также Ольга Фомичева. С ними я раньше не был знаком, но вот — откликнулись и поучаствовали.

Результат у вас в руках. Издание переработанное и дополненное, в авторском оформлении. Здесь я активно использовал старые фотки и разные занятные бумажки из личного архива. Приобщены к делу также фотографии из фондов Пермского областного краеведческого музея, обширного личного архива моей жены Марины Киршиной и домашних коллекций моих друзей: Ланы Сорокиной, Евгения Гуляева, Галины Пантелеевой, Алексея Санникова, Елены и Владимира Лаврентьевых, Галины и Амира Хайруллиных, Натальи Аверкиевой, Михаила Курушина, Павла Печенкина, Ирины Лобашковой, Ирины и Леонида Копко, Марии и Анатолия Пименовых, — за что им громкое авторское спасибо. Спасибо всем, кто поддержал эту идею полезным советом или просто добрым словом от души.

 

1955. Мы сильнее всех в мире!

Кого-то еще на свете не было, кто-то уже успел набить себе шишек — а я в эти дни только родился. Я февральский, «рыба» по гороскопу. Но тогда про гороскопы ничего не знали, а кто знал — помалкивал.

Интересное было время! Пол-страны фронтовиков, и все молодые. Широченные брюки, пиджаки просторные, будто на троих пошитые, — реакция на только что отошедший сталинский стиль в одежде: полувоенные френчи и галифе. Сапоги уже не носят и планки медалей тоже. Но фуражки и ремни у школьников будут обязательны еще десять лет. Самая консервативная отрасль культуры от древних греков до наших дней — образование.

Частная жизнь в 1955 году едва зарождалась. Шок войны еще не прошел, человек инстинктивно отождествлял себя со страной. Мы победили, мы сильнее всех в мире! — это еще не стало газетным клише, это был факт. «Мы» важнее, чем «я», — это еще не стало идеологической пустышкой, это была простая фронтовая мудрость. Поди-ка посиди в окопах под огнем — сразу «якать» перестанешь, и слово «товарищи» полюбишь на всю жизнь за то, что не бросили. Нет, «мы» — это сила. Было силой. Каждый знал свое место в строю, каждый знал, на кого равняться. Но потеря вождя расстроила ряды. Остались, конечно, портреты и заветы, возбуждала «холодная война» с Америкой, «ядерная гонка» и т. п., но… Горе утраты за два года притупилось, и люди стали учиться жить без вождя. То есть, жить частным образом.

Версия, конечно. Взгляд из нынешнего далека. Но старожилы подтверждают. А сам я что тогда мог понимать — лежал себе в коляске индифферентно и аполитично так сосал свою частную пустышку. Коляски тогда были низенькие, этакие тележки с ручкой-дугой, круглыми обводами они напоминали автомобиль «Победа».

История частной жизни в СССР чрезвычайно занятна, гораздо занятнее истории общества в целом. Она заковыриста, петлиста, подспудна и ветвиста до полной бессистемности. Она у каждого своя. И тем интереснее найти общие, знаковые образы: авоська… пианино… брюки клёш… Или вот недавно ушедший символ времени — бронированный киоск. Вот уж всем символам символ! Частная жизнь на пороге нового века дошла до крайности, до края, до полного разрыва с обществом, до личных баррикад, до землянок бомжей в городском лесопарке. Никому ни до кого нет дела: броня и баксы. Вот слоган частника образца 1997 года: БРОНЯ И БАКСЫ! Но уже в 1998-м на улицах губернского города появились стеклянные павильоны… Есть надежда?

Сейчас каждый из нас нет-нет да и оглянется на прошлое. Газеты дают архивные материалы, телекомпании крутят ретроспективные сериалы. Оглянемся и мы — чтобы вместе с безымянным лирическим героем сориентироваться в сегодняшнем дне и, если получится, заглянуть в завтрашний. Чтобы не упустить надежду.

Итак, условная частность — лирический герой по имени «я» родился в самой большой и самой счастливой, самой общественной стране мира…

 

1956. Народ-безотцовщина

Бурки! Кто помнит бурки? Это были такие сапоги из белого войлока. Края голенища прострочены через кожаную ленту, головки и пятка кожаные. Шикарная обувь. Откуда такое название — «бурки» — непонятно. Возможно, с Кавказа — там на плечах носили бурку, тоже из войлока. Бурки были, мне тогда казалось, у каждого: у папы, у мамы, у Хрущева на фотографии, у меня — хотя я только недавно научился ходить. А войлочные сапоги без голенищ назывались — боты. Были они черного цвета, на резине, с застежкой-кнопкой, позже — с молнией.

На 23 февраля 1956 года модницы надели приталенные платья, носочки и туфли на высоком широком каблуке, советские офицеры щеголяли в мундирах с отложными воротниками. Фронтовикам, привыкшим к закрытой наглухо груди, новые мундиры казались гражданскими пиджаками с погонами. Самая нижняя медаль в «иконостасе» была юбилейной — к десятилетию Великой Победы, на ней были выбиты два любимых профиля — Ленина и Сталина.

Вот тогда, в том феврале, и грянул XX съезд КПСС, осудивший культ личности Сталина. Никто не удивился, но мало кому это понравилось. Никита Хрущев ударил серпом по общему корню жизни, по нашему единственному, единому, драгоценному культу. Жизнь охнула и в ответ пустила миллионы частных корешков — люди стали думать не только о Родине, но и о себе иногда.

Точнее, люди стали думать о себе на почти законном основании. Раньше тоже о себе думали, конечно, но — украдкой. Не было греха страшнее, чем индивидуализм, за него убивали. Причем не власти убивали — соседи с помощью властей. Общество защищало свою целостность, какая там частная жизнь.

Но вот «бога» отменили. Остались Родина-мать, дедушка Ленин на картинке и живой народ-безотцовщина. Чего от народа ждать? Разбрелись. Стали делать вид, что вместе.

Пестрое наше население и жило пестро. Кто-то копил деньги на драповое пальто и шляпу, кто-то слушал Глена Миллера в компании себе подобных, кто-то ночью, занавесив шторы, писал воспоминания о сталинских лагерях.

Работали, конечно, как трактор. Работали почти бесплатно — за облигации, за трудодни. Пели частушки про рабство колхозное беспаспортное, пели и оглядывались: не заберут? Не забирали почему-то… Перевирали исподтишка по-хамски «песни советских композиторов» про целину. В оригинале:

А народ пел, ёрничая:

И все рефлексировали от идеологии: и поклонники Глена Миллера, и любители частушек, и носители «пальто из драпа» — все реагировали на политику каждый на своем уровне.

Один я был безучастен к общественной жизни, самороден и самодеятелен абсолютно. Кругозор мой начинался и замыкался на матери, а главными ценностями были: огромный желтый лохматый медведь, подлежащий вскрытию с целью исследования нутра, и игрушечная водокачка, подлежащая раскурочиванию с той же целью. Общество прощало мне мой индивидуализм (пока), а вот сломанные игрушки — нет.

 

1957. Маленькие злые американцы

Самыми агрессивными «частниками» в ту пору были стиляги. Они добивались своего права на частную жизнь открыто и активно. Ходячие транспаранты, демонстранты личной свободы — откуда они взялись в одночасье? Чуть потеплело — и пошла плесень. Сталин бы не допустил.

К стилягам примыкали абстракционисты, но те свои убеждения выражали не в костюме и танцах, а в живописи, и показывали ее не всем, а только своим да сочувствующим иностранцам. Но ход мыслей у них был все тот же, буржуазный, западный. А так как мы с Западом воевали «по-холодному», то все стиляги и абстракционисты были наши враги. Их так и рисовали на карикатурах в «Крокодиле» — обоих в одном предельно гадком, вражеском лице обезьяноподобного мазилки. Отношение граждан к ним было единодушно: уроды. Различались только методы борьбы с ними: сажать, стрелять или перевоспитывать.

У нас в Перми стиляг, слава КПСС, не было. Были подражатели, нарушители норм костюма и прически — все наши, хорошие ребята и девчата, но вот бес их попутал — собезьянничали. С ними достаточно было комсомольцам побеседовать как следует, в присутствии инструктора райкома, — и все вражеское оперение с нарушителей слетало, они слезно раскаивались, вливались обратно в коллектив, и опять наши массы единым строем шли к новым свершениям.

Позже, году в 60-ом, я увидел настоящего стилягу. Здесь, в Перми, — я чуть с велика не упал. Около Дома офицеров стоял старикан лет 30-ти, одет как на картинке: брюки дудочкой, ботинки «на манной каше», пиджак с плечами, галстук с обезьяной, кок на темени — ну всё. Я в восторге кинулся к приятелям — поделиться. А они моего восторга не поняли, идти смотреть на живого стилягу не захотели. Мало того, оказалось, они не знали, что такое «стиляга» — хотя сами этим словом дразнились! И из-за этого стиляга в моих глазах вырос, а мои приятели как будто уменьшились. И лицо-то у него на самом деле было человечье, и вел себя он разумно, не дергался, и в одежде его угадывалось некое правило (как позже выяснилось — стиль)…

Но и в едином строю ходить тогда было чертовски заманчиво. В 1957 году мы запустили в космос СПУТНИК! 4 октября 1957 г. мы закинули 84 кг на орбиту — 947 км в апогее (новое слово). Это был первый в мире искусственный спутник Земли. Через месяц — второй, уже 508 кг на 1671 км. А там пошел и третий, гигант — 1327 кг на 1880 км. И все это — мы! Маленькие злые американцы отстали от нас на четыре месяца. И спутники-то у них были вшестеро мельче против наших, и запускали-то они их ближе и совсем не в мирных целях. Ну да что с них взять — империалисты, скоро помрут от зависти, без нашего вмешательства.

Бабки наши несознательные тоже на спутники ворчали: «Скоро разобьются». Стариков тогда заботили налоги на усадьбу, на кроликов, на яблони. Пермь тогда была двухэтажная: бывшие купеческие дома, разделенные на 4–8 квартир, — кирпичный беленый низ, бревенчатый черный верх; бараки — целые поселки бараков по уши в грязи, тропы мощены досками (Пермь — столица бараков!); но много было частных домов с фруктовыми садами — вот их-то и обкладывали налогами. «Частный сектор» мешал социализму. Начиналось массовое строительство знаменитых хрущевских пятиэтажек.

На наполовину деревянном Комсомольском проспекте открылся новый кинотеатр — «Октябрь».

 

1958. Дополиэтиленовая эра

Это когда полиэтилена еще не было и хлеб носили в авоськах. А покупали его в «ямке» — полуподвальном магазинчике на улице Карла Маркса, где со двора продавали керосин — для тех, у кого еще оставались керогазы. Всем жильцам нашего дома ставили газовые плиты (благосостояние росло) — керогазы выбрасывали, и они валялись везде, керогазы, пацаны их подбирали, выковыривали слюду из круглого окошечка сбоку и сдавали железо в металлолом, а именно — разбитному коротко стриженному парню в рубашке-«расписухе», он объезжал дворы на зеленом фургоне, увешанном глиняными свистульками и воздушными шариками с волнующей надписью «Май». Пацаны хватали их в обмен на покореженное железо и бежали прочь, радуясь, как туземцы, объегорившие глупого и жадного конкистадора.

В «ямке» продавали всё: чернила, оконную замазку и куриные яйца из ящиков, набитых стружкой. За яйцами надо было стоять. Давали по десятку в одни руки, и мать сдавала меня в аренду соседке, чтобы ей дали два. Я не протестовал, хотя стоять мне было ужасно скучно. Там, в очередях, я и научился созерцать — таращиться на стружки или на муравьев под ногами. Муравьи тогда были близко…

Со стадиона доносился бравурный марш:

А никто и не сомневался. Насчет ума были сомнения. Выскочка Никита Хрущёв повсюду велел кукурузу сеять. Народ плевался, но сеял. А куда деваться?

Дома у нас стояла радиола «Даугава». Она была очень красивая и сложная, и еще очень важная, похожая на квадратную голову фантастического советского божества. Она очаровывала светом зеленого глаза и завораживала неземными голосами, которые, если покрутить ручку справа, то мелодично свистели, то вдруг пугали внезапным рыком. Я был уверен, что слышу космос. Кругом все говорили только о космосе, о спутниках, все мне объясняли, что это такое, и никто ничего не мог объяснить.

«Поймать передачу» умели только взрослые. «Передаем последние известия», — вдруг говорил уверенный голос и рассказывал нам про целинные урожаи, про Лумумбу, про кубинских повстанцев, идущих на Гавану.

Китайская дружба кончалась. Еще шли к нам из Китая настоящий китайский чай, синие китайские кеды — мечта каждого мальчишки; синие мужские шубы, овчиной внутрь и с капюшоном, — гордость пап; нарядные китайские термосы с драконами — предмет вожделения мам. Еще шли теннисные шарики, авторучки с золотым пером и много чего еще — и все превосходного качества и с неизменным клеймом — «Дружба», «Дружба», «Дружба»… Но «редиска» Мао уже замыслил измену, Сталин как в воду глядел, назревал китайский культ и «большой скачок» в коммунизм… Тут у некоторых возникали вопросы, но они их предпочитали не задавать: в стране была «оттепель», конечно, но она могла кончиться в одну ночь.

А газовая плита — вот она, и баллон к ней в углу. Газ кончится — приедут дядьки на машине и заменят баллон. И никаких дров не надо и дровяников, и керосином не воняет. Цивилизация.

 

1959. Сургуч на горлышке

Куба — любовь моя! Революционеры заняли Гавану, Фидель Кастро — премьер-министр народного правительства. 1959 год — начало новой большой дружбы.

В Перми всюду рвы и котлованы, на радость мальчишкам. Всюду толстые трубы, в которые жутко хочется залезть. Всюду стройки. Ломают старые частные дома, тянут водопровод, центральное отопление, газ. Возводят дешевые пятиэтажные дома из неоштукатуренного кирпича — долгожданное счастье «барачников». О бараки! Английское слово «barrack» (казарма) стало родным, советским, и вот — предел мечтаний — ордер в благоустроенную квартиру, конечно — с соседями, но — какие-то одна-две семьи, всего-навсего! Зато с балконом, как у графьев. Восторг. Позже неблагодарное население их прозовет «хрущобами»: и некрасивые-то они снаружи, и тесные-то они внутри, и санузел совмещенный, и неудобна планировка… А когда заселяли — ох как праздновали! Вино тогда сургучом запечатывали поверх обычной железной пробки, и на дне каждой рюмки лежала крошка сургуча.

А балконы скоро и навсегда превратились в кладовки. С улицы до сих пор можно видеть изнанку частной жизни пермяков. Парадные хрустали у них в комнате выставлены, у всех одинаковые и оттого неинтересные. Зато на балконе! Бочки с соленьями, пыльные пивные бутылки, лыжи, немытый велосипед и ломаные санки за бортом, старинный буфет, синие трусы на просушке… Для писателя — панорама подлинной частной жизни, для райисполкома — головная боль. «Балконы не захламлять!» — требуют власти, блюдя красоту улиц. «Будем штрафовать!» — грозят пожарные, в тревоге за безопасность. Бесполезняк. Барачное сознание только могила исправит.

Как мы, мальчишки, были одеты. Плюшевое пальто, байковые шаровары поверх валенок, шапка с дерматиновым (обязательно! — такая мода) верхом, шарф завязан почему-то на спине. Бабушкины варежки на резинке с обсосанным в ледышку большим пальцем. И везде дырки, штопки и заплатки. Против новых вещей мы протестовали до слез: во дворе засмеют.

В четыре года первый раз пошел в кино, смотрел фильм про шпионов. Потом гонялся за шпионами со щепкой наизготовку, шпионы были за каждым кустом — но и у меня патроны не кончались. Однажды при мне поймали настоящего шпиона. Какой-то мужчина бежал по нашему двору, за ним трое резвых людей в штатском, они сбили его с ног, скрутили в клумбе, переломав наши цветы, и увели за угол — всё молча. Больше в эту игру мы не играли.

Год Луны. Все разговоры о ней, о нашей соседке. Мы запросто летаем к Луне, огибаем ее, фотографируем ее спереди и сзади, осыпаем вымпелами. Ее так и рисуют в «Огоньке»: Луна в платочке улыбается от уха до уха, как возлюбленная соседка Дуня, а вокруг нее хороводом наши спутники.

Популярны лекции о космосе. Мама с папой ходят и потом всем знакомым рассказывают с большим волнением.

Всё новое в стране называют «Спутником»: велосипед, электробритву, радиоприемник, лыжи, подстаканник — все «Спутник», и расческа — «Спутник». В каждом городе есть кафе «Спутник», одноименный кинотеатр и пионерский лагерь. Обилие «спутников» никого не смущало: вокруг Земли их летало уже больше десятка (не считая американских). Запускали на орбиту грибки, бактерии, собак — Белку и Стрелку (наша стиральная машина называлась — «Белка») и еще дюжину геройских дворняг — поговаривали о «человеке в космосе»…

И никто этого человека еще не знал, только мы с вами уже все знаем про него. Как приятно!

 

1960. Мальчики в лифчиках

1960 год. Все дети в чулках. Мальчики и девочки пристегивали чулки резинками к лифчику, и никто не считал лифчик принадлежностью пола. «Вова, ты надел лифчик?». У мальчиков на коленках вечно были дырки от ползания по полу с машинками, в целях экономии нам в садике разрешали скатывать чулки бубликом, девочкам — нет. Такая дискриминация.

Домашний интерьер тех лет: лакированная мебель светлого тона, портьеры на дверях, скатерти с бахромой, оттоманки (диваны с турецкими валиками по бокам). Белые шторки на ниточках закрывали только нижнюю половину окна. Фарфоровые статуэтки на этажерках: балерины, кудрявые мальчики, голуби. Сувенир «Спутник» — шарик с четырьмя длинными усиками — был у всех.

Картины на стены вешали повыше и под углом к стене. Так же под углом вешали портреты партийного руководства — это в общественных местах, и зеркала. Симптом сталинского комплекса: зритель смотрел на партию снизу вверх, а свое отражение в зеркале видел прижатым к полу. При Хрущеве в моду вошли эстампы вплотную к стене — вровень со зрителем.

Шарики на спинке железной кровати, отвинтить — и в рот. Если между прутьями спинки засунуть голову — назад ее не достать никогда, хоть заревись.

По радио в тот год разучивали песни. Эфирное время тогда ничего не стоило, поэтому затейница не спешила: «Березы… Березы… Родные березы не спят. Записали? А теперь поем вместе с Владимиром Трошиным»:

Той зимой мой язык впервые примерз к санкам. На железном полозе был такой красивый иней — я лизнул… Вообще, я в детстве примерзал языком трижды: к санкам, к конькам и к дверной ручке. Трижды! Я уже тогда отличался недюжинным умом.

Ручьи, солнце и ожидание сухого асфальта. У меня был деревянный мотороллер с педалями, копия «Тулы», и мне не терпелось его оседлать.

Лето. Белая панамка — три лепестка застегивались сзади на одну пуговицу, расстегнул — и она плоская, очень удобно стирать и гладить (маме). Песок в сандалях. «Секретики» — фантик под стеклом, закопанный в укромном месте, — девочки прятали, мальчишки их разоряли.

Мальчишек стригли наголо, но оставляли зачем-то челочку (чубчик). Стричь неслухов следовало ручной машинкой с тупыми зубьями, осыпая хлюпающий калганчик проклятиями и подзатыльниками.

Помню старый деревянный трамвай с рекламой «3 %-го займа» на крыше: веревка вдоль окон, тормозное колесо рядом с местом кондуктора, звонки, грохот и колыханье, визг стали на поворотах. Кондукторша тогда с места не сходила, сидела барыней: «На передней площадке, передаем на билеты!». Передавали. Двери не закрывались, большие парни на ходу соскакивали, где хотели. Их ругали.

Почетные грамоты работникам несли уважение, ими гордились, хранили. Хранят до сих пор, смеются да хранят. Портрет на Доске почета у проходной возносил трудягу до небес. Недавно пожилая доярка показывала мне платок — подарок от райкома партии за рекордные надои, сорок лет хранит, ни разу не надевала. Она счастлива тем годом, она уверена, что пожила, и только калека с примерзшими к компьютеру мозгами решится ее разубеждать.

 

1961. Наша весна

Весна 1961-го. Планетарная весна, планетарная любовь: люди, страна, планета — всё моё, мы все едины, мы счастливы. Где-то там, на другой стороне Земли, копошится вредоносный старикашка «дядя Сэм» в звездно-полосатом цилиндре — но что он может против нас, против нашей весны!

И тут — как подарок — Юра Гагарин. Ясным апрельским утром голос Левитана по радио: «Передаем важное правительственное сообщение…».

Мурашки по коже от голоса Левитана. Вот уж кто умел говорить о веках без фальши. Нараспев:

СЛАВА В ВЕКАХ ПЕРВОМУ КОСМОНАВТУ ЗЕМЛИ!

СЛАВА СОВЕТСКИМ УЧЕНЫМ, КОНСТРУКТОРАМ, ИНЖЕНЕРАМ, ТЕХНИКАМ И РАБОЧИМ — ПОКОРИТЕЛЯМ КОСМОСА!

СЛАВА СОВЕТСКОМУ НАРОДУ — НАРОДУ-ТВОРЦУ, НАРОДУ-ПОБЕДИТЕЛЮ!

СЛАВА РОДНОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ — ВОЖДЮ И ОРГАНИЗАТОРУ ВСЕХ НАШИХ ПОБЕД!

ВПЕРЕД К КОММУНИЗМУ!

Ура! Такой позовет — безногие встанут и пойдут. Колоннами, с флагами, с песней, хоть куда — лишь бы вместе.

И Никита Сергеевич на трибуне с белым голубем на ладони. Наша весна.

Гимн — кому? Влюбленному человеку!

Если вдуматься — жутковатый текст. Но вдумываться я лично еще не умел. Хотя пора бы, у меня были уже две проблемы: горячий суп дома и дисциплина в садике. О, эта дисциплина! Эти грозные напутствия по утрам: «Веди себя хорошо!» и вопросы вечером: «Как ты себя вел?»!

Это при том, что хулиганом я не был. Настоящих хулиганов у нас в садике привязывали к шведской стенке скакалкой, укладывали в постель без трусов или ссылали в чужую группу — нарушитель выл белугой, цеплялся за косяки, терял сандали…

Зато после садика был бесконечно длинный оранжевый вечер.

Частная жизнь в ту пору не умещалась в квартирах, вылезала во дворы. Взрослые играли в волейбол после работы, танцевали во дворах под Кристалинскую — летом это было каждый вечер. Парни мастерили деревянные самокаты на подшипниках и с грохотом гоняли вокруг дома.

— гремело радио.

А то затевали строить ходули. Качели. Подкидные доски — как они прыгали, наши парни, на этих досках: выше облаков!

На лавочке соседки судачили про новые деньги. С 1 января ходили нового образца и меньшего достоинства. А пучок лука на рынке как был 10 коп, так и остался. И Кубу бомбят…

В Перми застраивался микрорайон Городские горки — Бульвар Гагарина и улица имени национального героя свободолюбивого конголезского народа Патриса Лумумбы, зверски убитого проклятыми колонизаторами.

 

1962. Эра синтетики

Ждали лето. С наступлением сезона пермяки семьями отправлялись отдыхать на юг. Такси, самолет и море в 1962 году были доступны и слесарю, и учительнице. Такси — первая модель «Волги», опоясанная шашечками. Самолет — реактивный лайнер Ту-104, в нем никого не тошнило, не то что в Ил-14. Море — Черное: Кавказское побережье, Крым. Все — к морю.

Там, конечно, давка. Теснота, духота, горячая манная каша, детские капризы, шлепки, дикие очереди всюду. Зато — море. Волны! Георг Отс:

Через месяц возвращаешься домой загорелый, глядишь в окошко такси — города не узнать, кругом новостройки: где был забор, там дом заселяют, где ломали «частника», там уже котлован. Мама, папа, а вон новый асфальт! Можно мне на велосипеде? У меня уже был велосипед.

Велосипед назывался — «Школьник». Я сходил по нему с ума. Велосипеды тогда выпускали нормальные и «дамские»: без рамы, ущербные (для девочек). Бестолковые родители купили мне «дамский», и мне приходилось кулаками, палками, плевками и камнями добиваться уважения сверстников. Забавно, но подлый народец, дразнивший меня непонятными словами, под палкой удивительно быстро проникся и полюбил мой велосипед. Мы стали верными друзьями и иногда даже менялись великами.

Велосипеды мы часто оставляли в подъезде на ночь. Воров не было. Воры и грабители были в кино, у нас были пьяницы и хулиганы. Пьяницы — небритые смешные мужики, мы встречали и провожали их, как клоунов, мы помирали от них со смеху. Хулиганы — старшие парни, которые в темное время суток бродили компаниями, курили и, предположительно, могли обидеть ребенка. Поэтому ребенку в это волнующее время надлежало спать.

Слово «гулять» мы понимали по-своему: гулять, значит — бегать. Позвали домой ужинать — «Меня загнали». Между едами самый смак — пулей слетать домой и пулей вылететь обратно с куском черного хлеба с маслом и сахаром. «Сорок семь — делим всем!» — орет пацанва. «Сорок один — ем один!» — отбивается обладатель бутерброда, но скоро сдается ради еще одного удовольствия — дать откусить каждому из своих рук. Подвижные игры тех лет: чур-не-моя (горелки), сопки (царь горы), штандар, уголки, белочки-собачки, лапта, городки, нагонялы, вышибалы, ножички (не очень подвижная игра), цепи-кованые, казаки-разбойники, 12 палочек, 12 записок, войнушка, чехарда, футбол. Велосипед! В то время была манера разбивать клумбы посреди дороги — приходилось объезжать. Клумбы огораживали кирпичами, под кирпичами жили симпатичные жуки.

Осенью — первый раз в первый класс. В классе — массивные деревянные парты с откидными крышками (которыми так весело хлопать). Чернильницы-непроливашки — чернила действительно не проливают (пока не потрясешь как следует). Кляксы. Промокашки. Ручки со стальными перьями, перочистки мы делали сами на уроке труда из тряпочек. На уроке чистописания трудились до потери пульса над «жирными» линиями и «волосяными». Авторучки нам разрешили в третьем. Они были с закрытым и с открытым пером, с пипеткой и со штоком, бороться на переменах с авторучкой в кармане было чревато чернилопролитием и поркой.

Один старшеклассник за школой показывал чудо — самодельный радиоприемник в мыльнице! При этом он страшно переживал за свою безопасность, из чего я заключил, что радио священно, и что не гоже кому попало запихивать его в мыльницу. И еще мне ужасно захотелось — когда я вырасту — сделать то же: запихнуть. Год жизни — в сто строк текста, например.

Началась эра синтетики. Новый стиль жизни. Он был толково синтезирован в соответствующих кабинетах и успешно введен в массовое сознание. Лозунг «Химию — в жизнь!» сработал на сто процентов: в нашу жизнь вломился полиэтилен, оргстекло, пластик — новые материалы, новый футур-дизайн. Нейлон просто взорвал советскую эстетику и задел саму нравственность. В моду вошли нейлоновые блузки фривольной прозрачности, «газовые» шарфики, легкомысленные шубки из искусственного меха, капроновые чулки, «черевички» на кожимите. Повеяло пижонством.

 

1963. Очереди за хлебом

В 1963 году в подвале нашего дома работал детский клуб имени Павлика Морозова — и никого там не пытали и не расстреливали. Классный был клуб, как мы тогда говорили — «законный». Мамаши по своей инициативе собрали книжки, настольные игры в складчину и устроили детям счастливую жизнь: темными зимними вечерами вместе читали Пушкина, играли, пели. Смотрели диафильмы — сидели кучей на полу перед экраном, крутили ручку по очереди, а один читал подписи — старался невероятно. В воздухе было разлито неподдельное братство, волшебство и запах сырых валенок. Там я научился играть в шахматы.

22 апреля, в день рожденья вождя, у кукольного театра катали на машине! В открытом кузове, на ветру, в трепете флажков мы пели сами по себе, без команды: «Пусть всегда будет солнце!».

И оно было. «Кукурузник» летал над городом, разбрасывал цветные бумажки — листовки. Они долго мерцали в вышине, мелькали, вспыхивали на солнце — мы с разинутыми ртами и с расставленными руками, как завороженные, выбегали на дорогу, лезли напролом, напрямик, ловили, рассматривали… А там была агитация.

Потом выстроились очереди за хлебом. По радио объясняли: засуха. В очередях говорили: Лысый доигрался. Сеять на самолетах выдумал. Много чего говорили в очередях. Коммунизм потух в очередях 63-го.

Хлеба не было. Была кукуруза в початках, маринованная в банках (14 коп). Хозяйки пекли кукурузные лепешки, кляня Лысого с его коммунизмом, скупали последнюю вермишель и размачивали ее на оладьи. Стирального порошка не было, мама терла хозяйственное мыло на терке и засыпала в стиральную машину со странным именемБелка«».

Полет Терешковой в этой связи обрадовал не всех. Эйфория прошла, люди уже поняли, что всему народу в космос не улететь: кто-то будет летать, кто-то по земле ползать.

Из земных радостей главнейшая — кино. «Коллеги», «Последний дюйм», «Деловые люди», «Полосатый рейс», «Королева бензоколонки», «Балтийское небо», «Друг мой Колька», «Королевство кривых зеркал».

Детские сеансы в домах культуры были испытанием на выносливость: сперва давка в дверях, чтобы занять место, в течение сеанса гогот по поводу и без повода, а когда пленка рвалась — ну, тут будто «ирективный» самолет взлетал, такой подымался свист.

Осенью в дождь под грибком — игра: угадать название фильма по первым буквам. Обычно скоро переходили к анекдотам про Хрущева.

Вот один. Старый дед пошел в кино «Шайку бритоголовых» смотреть. Посмотрел кинохронику, и, пока пленку перезаряжали, встал и ушел: думал конец фильма. Дома бабка спрашивает:

— Ну как «Шайка»?

— Шайка на «Волгах» ездила, а главарь в кукурузе прятался.

Слушатели давятся от смеха и блудливо озираются: никто не слышит?

Или вот еще. Сфотографировали Никиту на свиноферме для газеты. Стали думать как снимок назвать: «Хрущев среди свиней» — не хорошо (слушатели давятся от смеха), «Свиньи с Хрущевым» — тоже не годится (слушатели уже хохочут). Вышла газета со снимком и подписью: «Третий слева — Хрущев» (слушатели падают).

Отсмеявшись, кто-нибудь непременно шикал:

— Тихо ты, а то посадят.

За анекдоты никого не сажали. По улицам ездили мрачные «воронки» — собирали пьяных, форма у «мильтонов» была темно-синяя — китель, сапоги, галифе с красным кантом и маленькие фуражки с красными околышами.

В моду вошла новая игра — бадминтон.

 

1964. Здоровеньки булы!

Первомай в 1964-ом. На шариках — голубь мира, символ хрущевской эпохи. «Мы за мир!» Ура-а!

Гулянье весь день. Помню деревянную карусель с верблюдами в саду Горького, жуткий аттракцион «Мертвая петля», комнату смеха. Деревянный летний театр, там же, в Горьковском, — скамейки под открытым небом, на сцене — духовой оркестр Пермского гарнизона под управлением Лицмана. Мороженки стоили 9 копеек. Трамвай тогда шарашил напрямик по Карла Маркса до самого оперного.

В Перми много мотоциклистов, все без шлемов. Единственная иномарка в городе — скорая помощь «Шкода» (Чехословакия). На Компросе фонари с «ананасами», крашеные «серебряной» краской, перед 9-й школой — памятник Ленину, крашеный «бронзой», с кепкой в кулаке. К лету над витринами магазинов навешивали козырьки — полосатые с оборками маркизы.

Популярны мотороллеры «Тула», мотоциклы «Чезет» и «Ява» (опять чешские, как та иномарка «Шкода»). «Явы» — вишневые, с колясками и без, оборотистые, красивые — пижонские мотоциклы. Владельцы "Яв" первыми надели шлемы — потому что стильно.

Девочки играли в «классики» — «чечкой». Мечтали о каблуках-«шпильках», подпирали пяточки деревянными катушками из-под ниток. У старшеклассниц в моде был пышный начес на голове. Их мамы делали перманент и выпускали на лоб две прядки — «завлекалочки». Секрет прически «тюльпан»: для пышности модницы подворачивали внутрь рваные чулки. В таковых недостатка не было, капроновые чулки при малейшей зацепке давали стрелку — длинную прямую прореху. Дамская мечта — капроновые чулки особого плетения — «не рвущиеся». На ногти наносили хищную красную полосу вдоль.

Младших мальчишек стригли под «полубокс», старших — под «канадку». В школе носили форму военного образца: мышиного цвета китель с желтыми пуговицами, ремень, фуражку с желтой эмблемой — раскрытая книга в дубовых листьях. Обязательны белые подворотнички, их чистоту в классе проверяли «санитары». Обязательна на груди октябрятская звездочка с кудрявым Володей. Самые распространенные имена в школе — Люда, Наташа, Саша и Сережа. Немодные имена — Иван да Марья.

Вдруг сняли Хрущева. Поставили какого-то Брежнева. Стали писать о «позорном десятилетии», о «волюнтаризме», потом вдруг замолчали наглухо.

Пик строительной моды на крупнопанельные дома. Дома-скороспелки подарили жильцам идеальную слышимость и проблему вбить гвоздь в стену. На кухне синие до плеча панели, выше — побелка, ниже — газовая плита с черной чугунной «декой», алоэ на подоконниках — у всех. Самодельная печать на панелях: ромашки по трафарету. Идеал советского мужчины — мастер на все руки. Идеал женщины — добытчица корма. Мужчины строили мебель из щепок, женщины готовили лакомства из ничего.

Радость в доме: купили телевизор! «Сигнал» называется, 348 руб. с рассрочкой на 8 месяцев, первый взнос 88 руб. (Это дорого: средняя зарплата трудящихся — 78 руб.; бутылка водки — 2-87). Дикторша-зануда читает по бумажке «Вести с полей». Но вот удача — концерт Людмилы Зыкиной, «Лён»:

Обожали Зыкину.

Тарапунька и Штепсель, разговорный жанр 1964-го, с фирменной фишкой: «Здоровеньки булы!» — мягкий юмор, русско-украинские каламбуры. Райкин был поострее.

Образ пьяницы в народе: красный нос и песня «Шумел камыш…». Почему именно она? Загадка.

 

1965. Твист! танцуют все!

Проигрыватель-чемоданчик «Концертный», стопка пластинок в простеньких, вечно перепутанных конвертах, пыль столбом — молодежь оттягивается под Миансарову:

Новый танец твист. Телодвижения отвратительные — советские юноши и девушки извиваются, выгибаются, поднимают руки — будто снимают платье. Хуже рок-н-ролла! Хуже!

В стране канун 20-летия Великой Победы. По телевизору идет «Вызываем огонь на себя» — 1, 2, 3, 4 серии. А они извиваются.

Кругом победы. Наши хоккеисты разбили шведов, как под Полтавой, — 5:3. Чехов — 3:1, канадцев — 4:1, американцев, как стоячих, — 9:2! Рев болельщиков и срывающийся тенорок невидимого Николая Озерова: «Наши ребята — чемпионы мира в третий раз!!!». А эти выгибаются.

Леонов вышел в открытый космос. Приземлился с Беляевым чуть не перед школой. А эта зараза, твист, уже и «октябрят» наших скрутила — дети задергались:

Наши фигуристы — лучшие в Европе, лучшие в мире! Торжество советской идеологии на всех фронтах. Народ кивает, а сам аполитично любуется ножками фигуристок. Чемпионат Европы в Москве, чемпионат мира в Колорадо-Спрингс — голос под куполом: «…файв-найн…файв-найн…», волнение, и вот — золотые медали за парное катание у Людмилы Белоусовой и Олега Протопопова. Экстаз. Всенародная любовь. Спорт, конечно, праздник и все такое, но ведь фигурное катание — это не что иное как советская эротика: короткие юбочки, плавочки в тон, умелые ножки — и все это под музыку. Где еще такое увидишь? Кино, эстрада — все кастрировано, везде истуканы… Да, еще на балете! Но там сушеная эротика, а на фигурном катании — сочная. Позже появился гибрид — балет на льду, потом — водный балет (это когда девочка из воды ножку высовывает), мюзик-холл… Буржуазная идеология лезла во все щели. Здоровые силы боролись. Писали письма во все инстанции, били во все колокола, били по всем обтянутым задницам. Они чувствовали (интересно — чем?), что ВОТ ЭТО ВОТ, чему нет названия в советском словаре, угрожает самому строю. И они оказались правы. Ибо не «демократы» развалили страну к концу века, а девчонки своими попками — базовый инстинкт сработал, что вы хотите, нельзя его долго прятать.

Или надо было телевизор приравнять к множительной технике и опечатать. А его вместо этого признали «растущей потребностью» каждой семьи. Телевизор дома накрывали ажурной салфеткой — уголком по центру экрана. Телевизору полагалась комнатная, выматывающая нервы, антенна и тяжелый довесок — автотрансформатор (позже — стабилизатор, не менее тяжелый и совсем уже непонятный: ни ручки, ни индикатора — зачем он? И название дикое — «Олень»). Включаешь, а там — заслуженный артист Муслим Магомаев оперным баритоном поет твист!

 

1966. Знамя в розницу и сигареты «Спорт»

19 мая — день рождения Всесоюзной пионерской организации.

Не устаю восхищаться этой организацией. В ней была дьявольская красота. Эти песни, салюты, рапорты, стенгазеты, ясность задач и яркость красок, вглядитесь:

Пионерская романтика увлекала детей стопроцентно. Но среди педагогов было столько дураков, а вокруг столько несоответствий — через год-другой звенящие детские души провисали и начинали болтаться. Девочки оставались преданными идеалам дольше мальчишек.

В первом классе всех принимали в «октябрята», у них было десять заповедей, типа: «Октябрята — ДРУЖНЫЕ ребята». Мальчик или девочка, склонные к задумчивости, назывались «недружными», их начинали воспитывать и вовлекать разными способами. Изучали жития пионеров-героев. До сих пор помню: Леня Голиков, Володя Дубинин, Марат Казей, Павлик Морозов, Зина Портнова, еще кто-то — каждый со своим подвигом. Сейчас-то я знаю, как сочинялись эти легенды, а тогда восхищение было искренним.

Хорошо помню прием в пионеры — волнение на грани обморока. «Юные ленинцы! К борьбе за дело коммунистической партии будьте готовы!» — ВСЕГДА ГОТОВЫ! — отвечали юные ленинцы со слезами воодушевления. Первый год воодушевление сохранялось почти у всех в классе. Выборы командира отряда, звеньевых — опять волнение: выберут ли? Хотелось. Красный галстук на шее действовал возбуждающе сам по себе и как знак принадлежности к дружине, к стране. Галстуки продавали в «Детском мире», и это было обидно. В том же отделе продавали и знамена, и вымпелы разных победителей, за которые следовало бороться не щадя жизни. Цена знамени была — 465 руб. 90 коп. Долго я стоял перед той витриной, страдая за свою маленькую веру… Придя домой, крошка сын спросил отца: «Почему?!». Впервые в жизни мой всезнающий отец только вздохнул в ответ.

Во дворе шпана играла на деньги — в «чику», «трясучку», «пристенок», курила папиросы «Север», сигареты «Спорт» (тема для шуток). Благонравные дети копили этикетки со спичечных коробков. Страстная мальчишечья мечта — папка с «молнией» вместо дерматинового портфеля. На физкультуру полагались черные сатиновые шаровары, девочкам — «пыжики», ультракороткие шаровары. Маленькие женщины тайком подворачивали лишнюю материю под резинки — вовсе не затем, чтобы кого-то там соблазнять, им и в голову это не приходило! Просто для таких маленьких «пыжиков» материи было многовато… На ноги надевали чешки, если в зале. На стадион — кеды. Зимой выдавали лыжи с ботинками на полужестких креплениях.

Брюки в ту пору заглаживали в стрелку до бритвенной остроты. Ткани «костюмное трико» тогда были ужасно мнучие: брюки приходилось утюжить каждую неделю.

Проблема 1966 года: МОЖНО ЛИ ЖЕНЩИНЕ НОСИТЬ БРЮКИ? Одна девочка в десятом классе пришла в школу в брюках. Был скандал, истерика.

Перемены в домашнем интерьере: обязателен торшер, журнальный столик и «полумягкое» кресло. Напротив — телевизор, тоже на ножках, все на ножках. Стены комнаты было модно красить в разные цвета, самые отважные пижоны чертили на стенах геометрические фигуры и полосы. За них было страшно: отщепенцы, пропащие люди. Любимые телепередачи — КВН с молодым Масляковым:

Еще — веселый «Кабачок 13 стульев» с панами: Директором, Спортсменом, Вотрубой, Гималайским и разными обаятельными паннами. Интриговала странная дружба пани Моники с паном Профессором: что-то между ними было! Не зря же он ее так слушался.

 

1967. Сто грамм и пирожок

1967 год. В нашем словаре — «хунвэйбины», «цзаофани», «дацзыбао» — китайская экзотика. Самая интересная тема политинформаций: «Положение в Китае». Там, в Китае, судя по фотоснимку в газете, какой-то необъяснимый кошмар — много-много узкоглазых китайцев в одинаковых кителях и картузах терзают седого китайского старика. А потом бегают с винтовками по кругу или стоят и неистово кричат, держа перед собой цитатники Мао.

Все наши «пионерские дела» — металлолом, макулатура, стенгазета «Фонарик» (младший брат «Комсомольского прожектора»), культпоход в музей «Подпольная типография», равно как дела комсомольские и вообще все ДЕЛА в нашей сказочной стране, — посвящались славной дате: 50-летию Великого Октября. Юбилейная трескотня была оглушительна — кимвалы, литавры, фанфары — весь год, с ума сойти. Уж не в тот ли год я научился материться? Свои красные галстуки мы в 5-ом классе уже носили в кармане, это точно. Пионерские сборы: проблема дисциплины на уроках. Помню людоедский призыв тоненьким девчачьим голоском: «Исключить его из пионеров!». Страшная кара, исключаться не хотелось никому.

Первая шариковая ручка в нашем классе появилась в 67-ом. Ее простота вызвала пренебрежение — и напрасно: через пару лет паста вытеснила чернила. На Центральном рынке был пункт заправки шариковых ручек, где перемазанный синей пастой с головы до ног инвалид наполнял пишущие стежни за 8 коп. Трамвайный билет стоил 3 коп. Столько же стоил стакан газировки с сиропом: на улице стояли тележки с двумя мензурками на штативе — апельсиновый и малиновый сироп на выбор, газ — из баллона, вода — из трубы. Детей завораживали фонтанчики для мытья стаканов. Сиропы завораживали пчел. Одну копейку стоил стакан газировки «бе-без сиропа» (второгодник Иван Семенов).

На смену продавщицам скоро пришли автоматы — как, кстати, и обещала Партия — но «светлого будущего» не получилось: народ стал совать в автоматы всякие шайбочки, бить автоматы кулаком, взламывать кассу и воровать стаканы.

В транспорте билеты продавали железные кассовые аппараты. Они взвешивали мелочь (3 коп. — трамвай, 4 — троллейбус, 6 — автобус) и отрезали билет посредством рычага сбоку. Народ и этих железных продавцов с удовольствием бил по затылку — якобы механика заедает. Мальчишки их обманывали теми же шайбочками.

Крайне любопытный был опыт со стеклянными кассами. Никакого взвешивания — покрутил ручку и отрывай себе хоть сто билетов. Но! Кто, что и сколько бросил — было видно под стеклом. Это чтобы люди стеснялись хитрить!

В то время была мода на роботов, вообще — на технику. Журнал «Техника — молодежи» публиковал описания роботов — самодельных человекоподобных «секретарей». Мой отец склепал самодельный автомобиль. Ездил.

Народное изобретательство вообще достигло в ту пору фантастического развития. Если бы спиртовой вентиль не перекрыли, то скоро какой-нибудь местный Кулибин запустил бы из подполья свой собственный, ЧАСТНЫЙ, спутник. Дело в том, что к 1967 году в стране заместо неработающей экономической системы сложились неформальные производственные отношения по схеме: «сто грамм и пирожок». Люди сами решали свои проблемы — частным образом. Работяги разных цехов и итээры договаривались между собой о шабашках для дачи, «для дома, для семьи» — и все за спирт. На заводах спирт лился рекой, растекался ручейками, выносился за проходную во фляжках самых замысловатых конструкций. Спирт воровали, вымогали у мастеров. За спирт можно было выменять хороший инструмент, сырье, продукцию, 1-е место в соцсоревновании, выбить фонды в главке. Спиртом опаивали комиссии, платили художникам, коммунальщикам, артистам, за спирт можно было построить дачу и, шутили, — коммунизм.

Грипп лечили норсульфазолом — 6 таблеток в картонном пенальчике. Сульфадимезином лечили горло. Еще были порошки в конвертиках.

Пластинки — моно. Жизнерадостный Владимир Макаров в скачущем ритме пел:

Мне больше нравились другие песни: «Здесь вам не равнина — здесь климат иной». Вышел фильм «Вертикаль», там был Высоцкий. Мне так и сказали: «Пойдем, там Высоцкий»… А «Ладой» через три года назвали любимый всеми автомобиль.

Джинсоподобные штаны у нас назывались — «техасы»: желтая строчка по синей ткани, много карманов, заклепки. Никакого ажиотажа, уличные штаны.

Первая рюмка: с дружками втихаря отпили батиного «модельвейса» (спирт, кофе, лимонный сок), прокашлялись и — на демонстрацию, девок пугать.

Таскали у родителей презервативы (4 коп. — пара), надували их или наливали воды из-под крана, литра три, и сбрасывали с балкона девкам под ноги. Говорили, кто-то на спор налил в презерватив три ведра. Еще можно было подбросить «резиновое изделие» соседке в дневник. Такой юмор, и без Фрейда все понятно.

Л. И. Брежнев на юбилейном заседании сказал: «Будущее Страны Советов станет таким, каким его сделают сегодняшние октябрята, пионеры и комсомольцы». Дорогой Леонид Ильич оказался прав: так оно и вышло. Сделали.

 

1968. Шейк на «бане»

Танки в Праге пермские трудящиеся одобрили, как всегда, единодушно и с чувством глубокого удовлетворения. Прага далеко, а тут, в Перми, у наших родителей были заботы поважнее: где достать остромодный плащ «болонья», например, или нейлоновую сорочку. Плащи были польские, сорочки — чешские. Если загулявший муж снимал нейлон через голову, не расстегивая пуговиц, то в темной комнате становилось светло от искр, и жена просыпалась. Манжеты застегивали запонками.

Мне запонки не полагались по возрасту. А по убеждениям мне вообще полагался расстрел на месте: в 6-ом классе я попытался подорвать учительницу самодельной бомбой. Огромная злая дура, она должна была преподавать нам русский язык и литературу, а преподавала ложь. Она была вся пропитана ложью и деспотизмом — с нее прямо капало. Я сколотил террористическую группу (которая развалилась при первом шухере), изготовил снаряд устрашающего действия, заложил его учихе под стол и… был взят с поличным. Взрыв даже не понадобился — такой силы был скандал. Враг мой бился в истерике, я гордо горел на костре за правду — лучшей участи не выдумать. Из школы меня не выгнали. У меня были «пятерки» по русскому, не говоря уже о литературе, — свести акцию к личным счетам им не удалось. Отец меня понял. У меня классный отец, как тогда говорили — «путёвый батя».

Летний отдых для детей в то время был организован идеально. Детсадники выезжали на дачи, школьники — в пионерские лагеря, спортсмены — на базы, туристы — по маршрутам, больные дети — в санатории «мать и дитя». И все практически бесплатно. Родители ценили в лагерях дисциплину, дети, наоборот, — ее отсутствие. Лучшее место на планете — спортлагерь «Звезда» образца 1968 года. Теплая Сылва, горячие сосны, скалы, палатки, никаких вожатых и воспитателей — тренеры, и деление не по возрасту, а по секциям: «Гимнасты, штанга, фиг-катание, баскетбол — на завтрак!». Тренировки два раза в день, кроссы по горам до хрипа, купание вволю. Танцы каждый вечер, с фигуристками.

Начальник лагеря — седой акробат-низовик с мускулатурой Геркулеса. Как он колол дрова позади столовой — песня, античный гимн. Врачу нечего было делать: полный лагерь здоровых, красивых людей. А наш тренер? А пловцы на воде? А футболёры на поле? А наши девчонки-гимнастки, грация и пластика? Всяк в своей стихии — бог. Вот место, где никого не обманешь, вот где правда.

Радиоузел крутит модные песенки: «Самолет поднимается выше и выше…» — Анатолий Королев, «Ходит одиноко по свету 11 мой маршрут…» — Валерий Ободзинский. Радиоприемник на батарейках называли — «транзистор».

В 68-ом в моду входит шестиструнная гитара. Гитарная эпидемия. Именно болезнь — молодежь бредила гитарой, заводилась от резкого медиаторного звука. «Поющие гитары» почти не пели, этого не требовалось, они лабали «инструментал», навороченный неслыханными электронными эффектами (вибрато, реверберация): «Апачи», «Цыганочка».

Новый поп-шаблон — медленный запев:

— и прорыв ритма, электрического, шагающего, никакой твистовой вертлявости, никаких саксофонов, новый танец шейк «долбали» только под электрогитары, и голос вокалисту полагался высокий, визгливый — ну вот как у Полада.

Гитары во дворах, в скверах — везде. По Комсомольскому (по «бану») гуляли, бренчали на ходу всякую дрянь — в рок-н-ролльной манере или «восьмеркой». Цыганским перебором, со слезой, исполнялся ночью спящему городу романс «Дорогая пропажа». Позже мы узнали, что это — Вертинский, опальный — как и мы. Такое вот неожиданное родство душ: на волне подростковой отверженности, необъяснимого сиротства и глобальной тоски по идеалу.

Что вкусного.

Конфитюры болгарские. Зеленый горошек венгерский «Глобус» в железных банках. Шоколадные конфеты «Ромашка», «Маска», «Василек» — 3-50. Изредка попадал на зуб «Мишка косолапый». Самые дорогие — «Трюфели» — 8 руб за кг. За пределами разума были шоколадные зайцы в цветной фольге — 9 руб штука, никто их не покупал, они годами стояли на самой верхней полке витрины.

Народные конфеты: леденцы в круглой жестяной банке (10 коп.), «подушечки» «дунькина радость» (50 коп. — кило), ириски «Золотой ключик», «Кис-кис» (1-40), твердая карамель «Дюшес», «Барбарис» (1-80). Не переводились финики вяленые (80 коп. — кило). Косточки фиников мы втыкали в цветочные горшки, рядом с алоэ, — замышляли пальму. Грызли брикеты какао с сахаром (8 коп.; на морозе обалденно вкусно). «Рачки», «Гусиные лапки», к Новому году — мандарины, если повезет.

Малышня копила фантики, собирала их под дверями магазина «Белочка». «Сгущенка» стоила 55 коп. Сгущенный кофе с молоком — 77 коп., никто не брал — пирамиды банок стояли на витринах. Растворимого не видали, кофе молотый был с цикорием — говорили: из него КГБ выпаривает кофеин.

 

1969. «Дрянск» — антисоветчик

— Мы рады вас приветствовать, товарищи ребята! — запевали два взрослых лоботряса Лившиц и Левенгук.

— Конечно, если дома вы, а не ушли куда-то, — резонерствовал дедушка Николай Литвинов.

И все невольно припадали ухом, забросив все дела: «Радио-няня» в гости к нам пришла! Грешная троица валяла дурака с каким-то невероятным преждевременным антисоветским блеском.

Все, что тогда делалось с блеском, вызывало восторг и опасение: ну ведь запретят же! Разрешено «блестеть» было: советскому балету, советскому космосу, советскому спорту. Идеология мощно продвигала эти свои отрасли, она же их и губила, лишала простого человеческого смысла. Она не дура, идеология, просто она — «мертвая вода». Так в 1969 году в Стокгольме на чемпионате мира по хоккею сборная ЧССР дважды обыграла сборную СССР — казалось бы, драма из частной жизни. Ан нет. Чехи нам мстили за нашу танковую прогулку по их столице, за свое унижение — это было ясно всем. Горечь и стыд. Еще стыднее было бы ВЫИГРАТЬ у изнасилованных танками чехов. Сволочи. Эти вонючие политики всегда отравляли людям жизнь.

Государство правило нравы своих граждан — в вытрезвителе клиентов стригли наголо. Всех. До тех пор, пока у нас тут в Перми одна женщина не повесилась. По ошибке ментов (или по плану сбора) попала в вытрезвитель — вышла стриженая, и — не вынесла надругательства. Еще одним человеком в СССР стало меньше.

Магнитофон — антисоветская машинка. Это он привел в наши дома «Битлов», Высоцкого, позже — Жванецкого. Магнитофоны: огромный трехмоторный «Тембр» («гроб с музыкой»), рижский «Aidas», брянский «Брянск» по прозванью — «дрянск», на нем «только с горки кататься». Пленка на катушках — тип 2, ломкая (склеивали уксусом, спьяну — вареньем), лучше — тип 6. В «магах» всегда что-то заедало, кинематику надо было подпирать отверткой, оттого советская техника работала без верхних панелей или вовсе «раздетая».

Насчет «Битлов». Сперва прошел слух: битлы, о. Потом стоим мы во дворе, и вдруг Шардак кричит наверх: «Репа! Сделай погромче!». Репа у себя там, на четвертом этаже, прибавляет звук — немного, осторожно, и из окна выпрастывается частями этот джинн — «The Beatles». Я сдался ему не сразу: подумаешь, битлы, Репина музыка — высокими противными голосами поют что-то на не нашем языке, вертлявое, даже не шейк. Потом зауважал, завибрировал в унисон со сверстниками всего мира. Как эти вибрации нам, советским подросткам, в те годы передавались — непонятно. Загадка природы, мистика какая-то. Ведь мы были надежно экранированы железным занавесом, удалены в глубинку, выращены в закрытом городе в особой среде… Не понимаю. Просто — помню: влюбился в иное. Незнание языка позволяло наделять чужие песенки своим смыслом, я сел в чужой поезд со своими грезами — и уехал. И мне было хорошо — ехать. К тому же нас было много, у нас появилась своя тема, СВОЯ, недоступная старшим. Добывали фотки, записи из десятых рук, аккорды, копировали мотивы — уезжали. Не в Америку, конечно, и не в Ливерпуль. Дальше.

А по «Маяку» играл сочинения Людмилы Лядовой ансамбль электромузыкальных инструментов под управлением Мещерина. Мертворожденная музыка. Новинка — ВИА: «Поющие гитары», «Веселые ребята» — живые, но бледные копии «Битлов», адаптированные под наше министерство культуры.

— юмор «Поющих»: аптека десять тысяч лет назад. «Добры молодцы» с гитарами выступали в красных сапогах на сцене пермского Дома офицеров, с ними в связке приезжала Бичевская.

Подростковая мода во все времена была «хулиганской». Весной 69-го парни носили пальто с устрашающе поднятым воротником и резиновые сапоги с вывернутыми голенищами. Никаких головных уборов: все вокруг должны видеть, какие у тебя замечательно длинные волосы, как дико они лезут на уши и спускаются на нос. Немытость волос прибавляла куражу. Если надел кепку, не снимай ее нигде: ни в школе, ни в кинотеатре. Уважающий себя семиклассник пионерский галстук носил в кармане и надевал его только в случае крайней опасности со стороны директора школы, не ниже.

Драки назывались «махаловками». Ценились солдатские ремни как оружие, офицерские — как понт. Боец накручивал ремень на руку одним щелчком и размахивал увесистой бляхой, как кистенем.

Мечта юного спортсмена — синяя «олимпийка». Классический шерстяной «олимпийский» костюм с белой полосой по рукаву и с молнией от груди до носа стоил 90 руб, большие деньги. Мастерам спорта их выдавали бесплатно. Девчонкам гимнасткам-перворазрядницам выдавали тонкое облегающее ногу «трико» — позже получившее всенародную известность под названием «колготки». С 70-го года колготы стали носить женщины всех возрастов. Кончилась эпоха поясов с резинками.

У мужчин, кстати, тоже были резинки — под коленом — для носков. Носки-то раньше были хлопчатобумажные — сползали… Безразмерный «эластик» в конце 60-х упростил мужскую жизнь, ускорил снимание-надевание, прибавил динамизму приключениям.

Появились магазины самообслуживания. Сперва — булочные. И вот еще — автопоилка в кафе «Спутник»: бросил полтинник — автомат отпускает тебе стакан крепленого вина. Несовершеннолетние радовались, а взрослые мужики ворчали: автомат бессовестно недоливал.

По достижении 14-летнего возраста всех повели в ВЛКСМ — тот самый, у которого шесть орденов и «демократический централизм». Стало можно носить гражданский галстук. В моде были короткие, до середины груди, с крупным узлом. У пиджака маленький вырез, лучше всего — круглый под горло, как у «Битлов» на фотке.

 

1970. Про любовь

Лупа времени, круглая, как юбилейный рубль с профилем вождя. Его тоже кто-то любил, вождя.

А мы любили шоколад «Аленка» за 80 коп. Мы были — «акселераты», взрослым мужским басом мы выкрикивали на собраниях детскую чушь. В кино «до 16-ти» нас уже пускали без вопросов. И напрасно, ничего мы в кино не видели, кроме намеков на интим. Зарубежные фильмы были откровеннее наших, но случались недоразумения. Так однажды в школьной курилке прошел слух, что в ДК Свердлова идет «Испорченная девчонка». Побросав «бычки», мы рванули туда, по пути «нашкуляли» денег на билеты, купили, сели — а кино оказалось про малолетнюю воровку. Ничего «такого», ноль. В огорчении мы переломали стулья и убежали. Зато в фильме со спортивным названием «Спартак» мужик держал бабу за грудь целую минуту. Через пару дней грудь из фильма вырезали. А вот интересно, кто этим занимался? КГБ? Обллит? Да сами киномеханики, заразы, вырезали «клубничку», делали из нее слайды и угощали друзей!

Любили «Анжелику», ох, как мы ее любили… В «Комсомольце» шла, третьим экраном, за билетами — убийство. Оттуда уже ничего не вырежешь, там вся ткань фильма пропитана аристократической похотью, его просто сняли с проката, чтобы советского зрителя не нервировать.

Любили футбол. В период игр над городом носился рев болельщиков. Гнездился он на стадионе «Центральном» (ныне «Орленок»), там наша «Звезда» встречалась с «Пахтакором», за их свиданием мы подсматривали через щели забора и с окрестных крыш.

Любили пластинку Ободзинского. Ту самую:

Аранжировочка там была — нормальная. «Зарубежную эстраду» обожали, она к нам тогда просачивалась по капле. Вот ее рейтинг по возрастанию: сперва эстрада соцлагеря — Караклаич, Димитров, Готт; над ними — польский рок («Червоны гитары», «Скальды», о! Марыля Родович — она первая вышла на сцену в рваном пончо!), французов не было в природе. На самой вершине господствовали англоязычные исполнители. Боги из богов — надсадные крикуны с мощной бас-гитарой, «drive and shout», грязный «shout». Чистый звук мы прощали только «Битлз». Вкусы других людей для нас не существовали. Любая чужая музыка для нас была — лажа.

«Лажей» — чужой музыкой — для нас было вообще все вокруг: помпа 100-летия Ленина, всенародный субботник, лунный трактор, дурацкие тиражи «Спортлото» по телеку, конкурсы «А ну-ка, девушки!», «А ну-ка, парни!» — всё подлежало осмеянию и уничтожению. Или вот еще — какой-то писатель Солженицын из Москвы «настучал» на нас, на нашу кривую жизнь, иностранцам. Да у нас в лагере за это делали «темную»! Но в этом пункте между нами, парнями, согласия не было, «темную» Солженицыну делала газета «Правда», от которой нас тошнило, приходилось мыслить — так наша стая распадалась на индивиды. В 1970 году в Перми судили «тайное общество» — молодых людей, собиравшихся по ночам у сторожа детсада не вино пить, а читать «диссидентскую» литературу — «Хронику текущих событий» московских правозащитников. Посадили не всех. Мир становился сложнее.

Становились сложнее магнитофоны. Портативный, на батарейках, катушечный — «Орбита», кассетный — «Весна» (у нас на электроприборном выпускали). Подумать только — теперь «Роллингов» можно было слушать на пляже! Излюбленный пляж — КамГЭС, там работали буфеты: «Солнцедар» с ресторанной наценкой стоил 1-70 — образцовая, кстати, мерзость, им «травили негров», «красили заборы», а дурачье, вроде нас, принимало внутрь, да еще в жару. «Солнцедар» давал невероятную отдачу в голову, потрясающие приключения и тяжелейшее похмелье. Читатель, выживший после «Солнцедара»! Жму твою лапу, ты знаешь жизнь.

«Битлов» путали с хиппи, с битниками. Почти ничего не знали ни о тех, ни о других, ни о третьих. По фотографиям кумиров отращивали волосы до плеч и распускали клеши. С прическами блюстители нравов боролись тремя способами: осмеянием («Ты парень или девица?»), убеждением («Даже битлы постриглись. А ты?»), насилием (да просто — ловили волосатиков и стригли). А брюки-клеш мы шили сами или у молодых портних — пожилые в резкой форме отказывались, и тогда мы вставляли в прямые брюки клинья от колена, цветные клинья — нате вам! Клеши накрывали туфли на высоком каблуке целиком и волочились по асфальту. Радикалы подшивали их бахромой, «молнией», гнутыми монетками. Любили мульт «Бременские музыканты» за точный образ волосатика и еще за талантливую пародию на западный рок.

Любили свою музыку активно, не то, что нынешние. Мастерили своими руками звукосниматели и присобачивали их на простые гитары, втыкали в «кинап» — без штекера, так, на спичках, скорее и — громче, громче! Играли «Ventures» — в переводе с обожаемого английского — сплошной риск…

Лупа времени. Ровно тридцать лет назад, день в день, стояла жара. Я потел с конспектами в руках под палящим солнцем на крыше, безуспешно пытаясь что-то выучить к экзамену и одновременно загореть — двойная пытка. Конспекты были, конечно же, не мои, откуда у меня конспекты. Их дала мне девочка, которая меня любила. Ей ничего не надо было от меня, она была искренне рада, что я существую, что ей есть кому писать, не ожидая ответа. А я чувствовал себя идиотом, потому что ответить мне было нечем. Но я тогда понял простое правило: настоящая любовь никогда не говорит: «Дай», она всегда говорит: «На». Девочку звали — Любовь. Через несколько лет она умерла от родов, мне сказали: «Ее больше нет». Я не верю этому, предпочитаю думать, что она теперь — ангел и реет между нами, спасая нас, давая нам шансы без счета и не спрашивая ни о чем…

 

1971. «Гулливеры» в «огороде»

В 1971 году мясо, если было, то стоило 1-90 за кг. Но его не было. В магазине «Мясо — рыба», который располагался на Компросе напротив «Кристалла», на лотке лежала груда трупов — синие куры с ногами и головами: бледный гребень, смертные бельмы, тощая волосатая шея. Ее надо было, ведьму, опалять на огне, четвертовать и харакирить перед готовкой. Но хозяйки говорят, те страшные куры были наваристее нынешних. Стоила «синяя птица» — 2-20. Водка — 3-62.

Наступила эра Чебурашки. Первый показ мультфильма состоялся два года назад, и к 1971 году по стране разлилась всенародная любовь к ушастому «бомжику», который строил Дом дружбы. Лучший подарок ребенку — мягкая ушастая игрушка, книжка Эдуарда Успенского — Чебурашкиного папы, пластинка с голосом Клары Румяновой — Чебурашкиной мамы. «Чебурашками» называют детские сады, пивные бутылки, беззащитных идеалистов. Друг Гена — второй номер расчета. Все Гены в стране стали — крокодилы. Про Чебурашку слагают анекдоты.

Наступила эра Дефицита — могильщика коммунизма. Партия его породила (своими органами распределения) — он и Партию, маму свою, схавал, Дефицит. Но не будем забегать вперед.

Мы жили хорошо, от временных трудностей не унывали. По воскресеньям слушали радиопередачу «С добрым утром!», восхитительный щебет: «Вела передачу Галина Новожилова, режиссер Лев Штейнрайх…». Вечером — «Встреча с песней», печальный голос Виктора Татарского: «Нам пишет радиослушательница Мишуткина Дарья Тимофеевна из деревни Ключики…» — еще ничего не сказал, а уже плакать хочется — такой уникальный голос.

У старшего поколения в моде были рубашки на трех пуговках — «бобочки». У молодежи — «водолазки», они же — «битловки». Кофточки-«лапша». Эластичный трикотаж на прилавке выглядел лапшой, зато выгодно облегал девичьи формы. Коварные надевали «лапшу» без лифчика, с мини-юбкой. Транспорт вставал на дыбы, когда «кадры» выходили в таком виде на улицу, старухи лопались от злости, брызжа ядом. А на пышной груди у красавицы — комсомольский значок! Да, такого сильнодействующего аксессуара нынешние модницы не знают.

И куда они все это несли? А на танцы! Танцы зимой были во всех домах культуры и на речном вокзале, летом — в «огороде»: на танцплощадке в саду Горького играли «Гулливеры». Великанский звук их электрогитар властно созывал молодежь с окрестных улиц, а самый фронт «гулливерских» децибел был обращен (знаменательное совпадение) к Дому чекистов. Чекисты три раза в неделю имели счастье слушать виртуозные «соляги» лидер-гитариста Толи Полякова и дикий визг его поклонниц. «Гулливеры» играли «Ventures», инструментал.

Их очень скоро вытеснили с пермского Олимпа поющие группы: «Лесные братья», «Ровесники» (в репертуаре у них были «The Beatles»). В саду Свердлова играли «Рифы» — «Не выходи замуж за железнодорожника» они исполняли лучше авторов. «Shoken Blue» отдыхало, как они играли — бас-гитара РЕВЕЛА!

Источники тогдашнего кайфа: электрогитара — черная, элегантная, «Музима Этерна Делюкс» с усилителем «Регент-60», ударная установка «Трова». Ниже разрядом: свердловская «Тоника», самодельная басовка в виде скрипки (как у Маккартни!) со струнами от рояля, ударная «тройка»: барабан, тарелка, «чарлик»- хэт. И, конечно, «Ионика». Сюда же неизбежно рифмуется портвейн «777».

В ребячьей жизни тогда гигантское значение имела «улица». Это сейчас все дети по домам сидят, от «ящика» не оторвать, а тогда смотреть было нечего — дети носились во дворе, играли в тысячу игр, осваивали окрестности, бились с врагами. Самый страшный тогдашний враг — шпана, организованная и безжалостная. Но по отдельности они все были дураки, простодушные парни, наври им при встрече, что знаком с их «шишкарем», — отступятся. Первобытное почитание вождя. Именем «шишкаря» они собиралась в «шоблы» до ста рыл, зловещей толпой шли «махаться» с чужим племенем. Вне толпы — добродушные Сашки и Сережки, в толпе могли убить.

Молодежь постарше топталась на «пятаке» перед «Кристаллом». Слова «тусовка» еще не знали, а неформальные группы с лидерами, явками и собственной тематикой встреч уже были: студенческие «компании»; отдельно — «мажоры»; их папы-«шишки» — преферансисты и распутники. Помню «рыболовную секцию» юных интеллектуалов — затейников, они дурачили прохожих «живыми картинами» (термин «хэппенинг» к нам пришел позже).

Интересно жили. Где-то в стороне проходила линия Партии. Случайно пересекся. Привел девушку в кино, а там хороший такой парень, искренний, ищет ЧАСТНЫМ ОБРАЗОМ следы сверстника, погибшего на войне. И поет:

Что-то тронуло даже, или присутствие девушки расслабило.

Целовались, конечно. Выходим — а на дворе новый почин, комсомольский призыв красными буквами на заборе: «Работать за себя и ЗА ТОГО ПАРНЯ!». Тьфу! Последний раз я купился на лирическом фантике все той же дряни.

Из анекдота: — Ты почему не работаешь? — А я и есть ТОТ ПАРЕНЬ.

 

1972. Джинсовый зуб

Американец, молодой и наглый — Фишер, обыграл нашего Спасского в шахматы, конец всему! С американцами мы тогда соревновались, жалели их, безработных, бесправных и бездуховных, боролись за их негров, за Анджелу — кудрявую — Дэвис. И вдруг такой удар. Мечту о сатисфакции угадал Высоцкий, он сыграл с «этим Шифером» в свою игру. Мы валялись, мы плакали от смеха, когда слушали в напористом ритме — «Да я его замучу, зашахую! Да мне бы только дамку провести!», — это было про нас. Это мы королей вечно путали с тузами, это мы с дебютом путали дуплет. Невероятный, лучший в мире советский характер, «пешки на рюмашки», — он еще даст себя знать в 90-х годах, когда наше поколение — поколение путаников — проведет свои дамки во власть.

А я в 1972 году свои фишки двинул в вуз. Черта ли мне в том вузе надо было — не знаю. Программа сработала, матрица жизни: школа — вуз — работа — пенсия. Программа, кстати, была хорошая, если ею правильно распорядиться, и все пункты в матрице тогда были на месте, не то что сейчас. Сейчас наши дети если кому и нужны, то только наркокурьерам. А нам после школы все двери были открыты, факт, всюду звали, на любой завод — с лапками, и зарплата через полгода как у инженера. Так что программа жизни, если честно, была не одна… Дух захватывало от пестроты возможностей, от горизонтов кружилась голова. Ранним июньским утром после выпускного бала брели мы по набережной Камы, нарядные и усталые, и уже немножко не узнавали друг друга — прощались…

Ты была в модном кримплене и гипюре. На мне безукоризненно сидел модный длинный пиджак с двумя шлицами сзади. Нам пели «Песняры» про Александрину, а «Ариэль» — про белый парус в море: «Верю, что услышишь ты». Блистали «Самоцветы», картинно расставленные на сцене, как шахматы. На них были белые костюмы с аппликацией на широких лацканах, брюки-клёш и — новинка! — туфли на платформе. «Колеса диктуют вагонные, где срочно увидеться нам…». Украинцы (тоже в белых клёшах) пели в том же ритме: «Червону руту нэ шукай вечорами…». Но популярности «Песняров» не превзошел никто.

Молодые люди в те годы отращивали усы подковкой, как у Мулявина, и баки, как у Пресли. Взрослые модницы носили сапоги-чулки — страшный дефицит и дорогущие, заразы. Батник носили приталенный с планочкой, блейзер. Платье-халат на пуговицах, с квадратным воротником. Все приталенное, все в обтяжку.

Джинсы. В 1972 году это уже не мода и не болезнь — сложилась особая, джинсовая субкультура. У нее был свой язык, фольклор (помню анекдот, как богатый грузин, не зная уже, куда девать деньги, вставил себе зуб не золотой, не платиновый — джинсовый!), у нее была своя иерархия ценностей, свои мифы. Люди посвящали свою жизнь джинсам — добыванию их (или подделке) и сбыту. Стоили импортные «трузера» до 250 руб — две инженерских зарплаты. Везли их через Болгарию и другие соцстраны, покупали в «Березке» за чеки, продавали на «балке», вместе с дисками, за рубли — рисковали на каждом этапе. Все это называлось — спекуляция, по фене — фарцовка. Ловили, сажали, общество в целом презирало спекулянтов, а люди по отдельности — охотно пользовалось их услугами. Одно время из областного центра за джинсами ездили в леспромхозы. Те уральский лес меняли за границей на импортную одежду, и наши фарцовщики просекли это дело — ездили за шмотками не в столицы, а в леса.

Телевизор. По телевизору наши играли в шайбу с канадскими профессионалами — впервые в истории. О, то был наглядный урок на тему «их нравы». Профи держались нагло, играли грубо, дрались подло, катались без шлемов и жевали жвачку, задирали наших ребят попусту, — «Нет, такой хоккей нам не нужен», — заключил Николай Озеров, и эта фраза стала крылатой. То ли дело Всесоюзный конкурс артистов балета. В 1972 году в Москве всех победила пермячка, ученица 6-го класса хореографического училища Надя Павлова. Это было приятно. Это было красиво.

Такси: от «Кристалла» до вокзала «Пермь-II» — 50 коп. Студентка универа, опаздывая на лекцию после кино, ловила такси. Имела возможность, — у нас же бензин был дешевле воды! Серьезно: бензин — 7 коп. за литр, минералка — 10 коп поллитра (с посудой — 22). Таксисты в 1972 году давали сдачу. Неохотно, правда, ну — как официанты, стиснув зубы. Но мы этим не сильно огорчались, мы были привычные, никто нас не любил со стороны государства: ни продавцы, ни приемщицы химчистки, ни закройщицы ателье. Везде было государство, везде были барьеры, объявления, посылающие подальше, хамские окрики с крашеных стен: «НЕ курить! НЕ сорить! НЕ подходить!». А в нерабочее время, кстати, все эти продавщицы и приемщицы становились нормальными людьми, классными девчонками, они смотрели на нас другими, своими собственными, глазами, шептали другие, свои собственные, слова… Оттого, наверное, и люблю я только «своих собственных», ЧАСТНЫХ, людей. Вас.

 

1973. Ветер с запада

По вечерам — ждали «мусорку». В любую погоду в шесть часов вечера во двор выходили жильцы с ведрами и стояли в молчаливом ожидании. Некоторые, как бы гуляя, выходили на дорогу — потом бежали: «Едет! Едет!», хватали свои ведра и становились к «мусорке» первыми. Динозавр 70-х — мусоровоз — медленно вползал во двор, разворачивался, отворял свою огромную вонючую пасть, из которой вечно что-то капало. Люди, зажав носы, толпились с ведрами, вываливали поскорее мусор и отбегали, подходили следующие. Когда пасть мусоровоза наполнялась, водитель нажимал рычаг сбоку, и стальная челюсть медленно сглатывала порцию. В эту минуту следующим полагалось стоять и не рыпаться, пока челюсть не вернется, а если какая-нибудь рассеянная бабка вываливала раньше, водитель жутко матерился и грозил убить бабку лопатой.

В 1973 году отмечали 250 лет орденоносной Перми. Перед оперным театром вместо тополей посадили голубые ели. Воздвигли стелу по дороге на Пермь-II. Выпустили значок с чудо-молотом. То был советский герб нашего города — Чудо-Молот. Больше того, он был идолищем горожан (он и стоял — на горе), а священным духом служил Производственный План. Половина пермских семей за ужином рассуждала тревожно: будет в этом месяце План или нет. В конце года мужчины ночевали в цехах во имя Плана, их семьи молча ждали Его, а над их головами летали незримые молоты… Сколько инфарктов, скольких жизней стоил Перми Орден Ленина, пожалованный городу в 71-ом… Он был огромный, Орден, крашен серебрянкой, водрузили его на Октябрьской площади лицом туда, к Башне Смерти, откуда дважды в год спускались колонны трудящихся в ювенильном, котлованном веселье…

Трудились горожане на часовом (электроприборном) заводе, карбюраторном (заводе Калинина), патефонном (велозаводе). По обе стороны красавицы Камы дымили химические гиганты, медленно отравляя все вокруг. Предписывалось молчать, что на часовом заводе собирали гироскопы для ракет, а на заводе Калинина — ракетные двигатели. По ночам на три версты вокруг был слышен вой аэродинамических труб Свердловского завода — там, тс-с-с, испытывали авиадвигатели. Говорили, что стенки тех труб полые и засыпаны самым лучшим звукопоглотителем — семечками. Над Камой грохали пушки завода Ленина, их целомудренно называли — «длинномерные изделия».

Знаем еще один подземный завод в черте города. Его легко найти, там вонь до сих пор и трава не растет. Плешивая земля и мертвый лес всегда выдавал секретное производство к бессильной ярости «особистов», как и желтые руки работниц. Работницам приплачивали за вредность, они прессовали взрывчатку и твердое топливо. Пресс-формы часто взрывались. Как у кого муж запьет или дочь загуляет, так — взрыв. Хорошо, отвод волны предусмотрен, погибших не было — одни заики.

Понятное дело, самым престижным факультетом в Перми был — «Авиадвигатели» ППИ. Вечный недобор абитуриентов — на «Горном». Предмет шуток — специальность «Водоснабжение и канализация» на «стройфаке», она же служила лодырям убежищем от армии. В Пермский госуниверситет шли в расчете на высокую стезю, отнюдь не учительскую. По городу, однако, расклад был такой: «Ума нет — иди в «пед», стыда нет — иди в «мед», ни того, ни другого нет — иди в госуниверситет». Еще было ВКИУ, многим парням тогда нравилась армия. Туда нанимались девчонки на работу, чтобы выйти замуж. Выйти замуж можно было и не нанимаясь на работу — просто пройдясь по набережной перед военным училищем в день увольнения голодных до женской ласки курсантов. «Женские» институты и училища приглашали к себе на танцевальные вечера «вкиушников» — тоже шанс.

В 1973 году всех гоняли сдавать нормы ГТО, все возрасты, — поголовная физкультуризация страны. Народ кряхтел: «Опять кому-то наверху моча в голову ударила» — и добывал справки-освобождения от новой принудиловки.

Ездили на природу. Клещей тогда не было, не изобрели еще. «Экологии» не было, СПИДа не было, «нюхачей» не было — девственный мир! Зато были очереди за колбасой. Диалектика. Радовали «Семнадцать мгновений весны» и новый мультсериал «Ну, погоди!». На их появление народ немедленно отозвался волной анекдотов.

В 1973 году в молодежной аудитории утвердился хард-рок. Слово «ансамбль» устарело, стали говорить — «группа»: «Роллинги», «Дорз», «Лед Зеппелин» — волосы до пояса, полуголые, гиперзвук, гипер-экспрессия, все у них — гипер. В ДК Пушкина, что на Кислотных дачах, пермская группа «Склавины» заиграла «Deep Purple»! К ним любители хард-рока ездили на электричке, сильно напивались в дороге и имели неприятности с милицией. Что, кстати, целиком укладывалось в их рок-философию «протеста».

Серьезные меломаны заговорили о новом стандарте качества звука Hi-Fi («high fidelity» — высокая точность, англ.). Модные темы — шумоподавление Долби, квадрофония и цветомузыка. Все шло с Запада, вообще — все. Лично мне это не нравилось, но это был факт: атмосфера с той стороны железного занавеса была гуще, идеи горячее, людские пороки активнее, все это со свистом сквозило через дыры сюда, к нам, и будоражило души уже целого поколения. Дыры в занавесе множились и расширялись, от западного ветра захватывало дух.

Вот кто мне скажет, когда в Перми шел документальный фильм «Спорт, спорт, спорт»? Мы ходили на него ради пяти секунд нью-йоркских небоскребов, двух секунд загорающего на крыше автомобиля хиппи и живых «битлов» — вообще мельком. Но эта малость была как пилка в батоне, как свернутая авторами в точку (чтобы просунуть нам) чужая свобода. Мы ходили на «Спорт…» не по разу. В нужном месте мы напружинивались, чтобы схватить и развернуть точку, чтобы домыслить и вообразить иную жизнь. Зеркальные дома до небес. Чудак на крыше, — ну вот вздумалось ему полежать на крыше своего автомобиля, и никто ему не указ. Живые «битлы» поют. Что они там пели? Забойное что-то — «Can’t by my love»? А может, и нет. А может, и не пели, а может, не «битлы». А может и не было никакого фильма, и пилка в батоне мне только пригрезилась… Душно было.

 

1974. Не плачь, девчонка

Вечер. Шепот, робкое дыханье, трели соловья… А в армии вечерняя прогулка выглядела так. Дневальный с тумбочки блажит дурным голосом: «Строиться на вечернюю прогулку!». Солдатики-первогодки чибонят сигаретки и прячут их кто куда, спешат к месту построения: последний призыв бегом, постарше — шагом, «старичье» вообще не идет на прогулку — сачкует. Вечерний моцион: подразделение колонной марширует по дорожкам военного городка, ни на что не похожий «военный» голос по команде запевает:

Припев подхватывают сорок глоток. Сзади, с повадкой дрессировщика, дефилирует сержант-хохол, его окрик-бич: «Казарян, твою мать! Шо, снова слова забув? Будэмо рэпетирувать!».

Все служили под одним знаменем: хохлы, ары, чурки, чукчи, прибалты, бульбаши, москали кляты — все одним дождиком мочены, одним матом крыты, все одну «школу жизни» проходили. Расставались, однако, со слезами, адреса в «дембельские альбомы» писали. Что это за «школа» такая диковинная? И как там насчет «частной жизни» у казенных людей — может, не было? А была! Даже мода была у солдат. Заглаживали поперек спины рубчик. Укорачивали шинели (на «гражданке» в том году носили короткие пальто). Продавливали шапки a’ля кубанка, прогибали фуражки — «шоб як у СС». Совали пластмассу под погоны, зашивали у шинелей шлицы, меняли пуговицы — пустые солдатские на цельные офицерские, меняли ремни — искусственные на кожаные, на конце ремня бритвой ставили зарубки — месяцы службы. К дембелю готовили «парадку»: обшивали неуставным кантом шеврон и нашивки, цепляли на грудь самодельные значки. Командиры обрывали «самодеятельность» с мясом, блюли форму одежды ретиво. Вообще, всякую форму в 70-х блюли ретиво.

Самоделок в армии — хватит на целый музей: часовые браслеты, финские ножи, шкатулки, рамочки, копии танков, ракет, самолетов и кораблей, зажигалки, чеканки — больше, чем в тюрьме, намного больше — потому что с материалами проще. Сходство с тюремной, лагерной жизнью, кстати, тогда, в 1974 году, было незначительным, неопасным. В 74-м еще жива была идея защиты отечества от мирового империализма, в военной службе был смысл. Бойцы офицеров уважали и боялись, отданным долгом Родине гордились. Родина — была! Елки-моталки. Как сейчас там, в армии, — не знаю. Подумать страшно.

Прелесть армии, любой казенной жизни: вовремя накормят и спать уложат, раз в неделю в баню отведут — чистое белье уже заготовлено: летом — синие трусы, майка и тонкие портянки, зимой — рубаха, белые кальсоны с завязками и портянки байковые. Никакой заботы. Каждый день после ужина — личное время: волейбол, письма, пинг-понг. Каждое воскресенье — кино в клубе, кофе с плюшкой в солдатском кафе. Увольнение в город всякий раз оборачивалось приключением с любовной интригой, переодеванием и бегством от патруля. Порядки были жесткие, и оттого каждый час на воле ощущался как праздник жизни, он требовал супер-активности, душа просила «балдежа»… Гауптвахта у нас называлась — «губа», нары — «вертолет» (там арестованные вертелись от холода), курить не давали, на работы водили без ремня под дулом карабина СКС-10 с примкнутым штыком. Было стыдно почему-то, что именно — без ремня.

Ремень носили на я… В общем, к концу службы ремень опускали ниже пояса. Это был знак. Никакой практического назначения у ремня не было — только сакральное, причем, очень большое. Все командиры это знают: ремень подтянут — солдат исправен; ремень распущен — сачок; без ремня — вообще не солдат, выродок. Через двадцать лет в армии фактически упразднили солдатские ремни — вот армия и выродилась.

Телевизор в казарме — особое развлечение. Стоял он в «ленкомнате», смотрели его после ужина до отбоя («деды» — и после). Передачи были дрянь, развлекались комментариями, преимущественно — матом. Юмор был настоящий, казарменный. У каждого «деда» была своя любимица из певиц или актрис, когда она появлялась на экране, кирзовая публика орала: «Где Серега? Сергей Иваныч — ваша!» — соответствующий «дедушка» мчался из курилки в шлепанцах или издалека поручал свою любимицу кому-нибудь — тот смаковал вслух ее достоинства. Коитус виртуале.

«Дедовство» у нас в части было мирное. «Деды», независимо от звания, первыми брали пищу и последними лопату. Буквально: «Молодым везде у нас дорога, старикам всегда у нас почет», — закон жизни, справедливый и незыблемый. Молодые «пахали» безропотно («борзость» пресекалась) и ждали своего часа. Карусель армейской жизни крутится быстро, какой-то год — и молодой уже «постарел»: пересел ближе к кастрюле, перелег ближе к окну, вот он спит уже до самого развода, и «пайку» ему другие молодые прямо в постель несут.

Самая потайная часть солдатской частной жизни — письма с родины. Это святое. Невеста, мать, родина — эти вещи только солдат знает, больше никто, и не спорьте. О них не говорили — ими жили, особенно — первый год службы. Говорили в казарме о бабах и о дембеле. Самые драгоценные письма читались в сортире, на очке, — была в том бравада, самозащита, потому что зависимость солдата от почты — гигантская, буквально жизненная: из-за плохого письма бывали в армии самоубийства. Девчонка не то слово напишет — парень к ней рванет, по дороге шестерых укокошит, и никакая прокуратура не сможет объяснить, почему военнослужащий оставил расположение части. Такие дела. А вы говорите — частная жизнь…

 

1975. Говорит радиостанция «Юность»!

Чистым, ликующим голосом (ну прямо как сегодня в рекламе «Sprite»: «Не дай себе засохнуть!») — сперва девушка, потом юноша звонко: «Говорит радиостанция «Юность»!». И дальше все про Чили с тревогой, про пленного генсека Корвалана: «Эль пуэбло! Унидо!» — это мы солидарны, значит. Все едины, все непобедимы: Боярский, Фрейндлих, Вознесенский, Вуячич душу рвал «Над расстрелянной песней не плачь», Градский целую пластинку записал — «Стадион», Боровик — пьесу «Командировка в Буэнос-Айрес». Сильно мы тогда Пиночета ненавидели, помните?

А песни в те годы было принято объявлять по полной форме. Например: «Песня Туликова на стихи Пляцковского «Бамовский вальс» исполняет вокально-инструментальный ансамбль «Самоцветы».

Благообразие в эфире нарушали «радиохулиганы». Для них был кайф — просто выматериться на всю страну. Хулиганы покультурнее — «шарманщики» — играли в диск-жокеев, в запрещенном диапазоне крутили музыку — «эмигрантов» и «битлов». В Перми западные станции не прослушивались, за исключением мощных орудий идеологического фронта вроде «Голоса Америки». Коммерческое вещание можно было услышать только прижав ухо к самому «железному занавесу». Там, у них, шла музыка нон-стопом круглые сутки, выворачивались наизнанку ведущие, изощрялись операторы так, что, даже не зная языка, их можно было слушать часами. Тяжелый рок, поп, немного джаза и — диско, диско, диско — бесконечная «бамалама». В Пермь, кстати, «Bamalama» пришла с неожиданной стороны — через обычный телевизор под новогоднее утро в телепередаче «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады». Полуголые ведьмы в адских сполохах света вертели над головой цепи и выли: «Уу-е!». Такая была диверсия на ЦТ. Я был в восторге целый год.

Ликбез в области музыкальных стилей проводил журнал «Ровесник». Весьма корректно промывал наши мозги журнал «Америка» на русском языке, — ходил из рук в руки свободно, никто не изымал. Наши выпускали симметрично журнал «Советский Союз» — образцовая, кстати, была полиграфия, лучше американской. Читатель вздыхал, листая: «Могут ведь, если захотят». Советский миф и реальность стремительно разбегались — «настоящий Советский Союз» находился уже где-то далеко, не в нашем городе.

А у нас в Перми открыли институт культуры, тоже хорошо. Рядом с ним, в кинотеатре «Комсомолец» по понедельникам на последнем сеансе крутили так называемые «некассовые» фильмы. Скромно, без афиш, но попасть было невозможно, билеты — только с рук. «Пепел и алмаз», помню, «Иваново детство», «Зеркало»… «Зеркало», о. Оно отгородило нас, умных и тонких, от «них» — глупых и толстых. «Они» смотрели «Есению» по четыре раза. «Они» смотрели «Любовь земную» с Матвеевым, они «Сладку ягоду рвали вместе…». Ну, про ягоды и мы не забывали.

Герой года — Олег Блохин, лучший футболист мира в 1975 году, — а никто и не сомневался. Чемпион мира по шахматам — Анатолий Карпов: «Шифер» вконец оборзел, и шахматную корону передали Толе, и правильно. Космические новости уже никого не волновали, но полет «Союз» — «Аполлон» по-хорошему взбодрил: у нас, у супер-держав, все о-кей. Правда, кушать было нечего в одной из них…

1975. Нет мяса. Колбаса соевая, кошки ее не едят — только люди. Молоко восстановленное, нормализованное (разбавленное) или вообще белковое, из-под него бутылки мыть не надо. Да что молоко — масло было с водой! — «бутербродным» называлось. «Книга о вкусной и здоровой пище» становится диссидентским чтивом: только из нее можно узнать, что на свете существует карбонат, сервелат, тамбовский окорок. Слагаются легенды о временах, когда икра лежала и никто не брал. Фетишизируется красная и белая рыба, мясные копчености, крабы и печень трески в банках. Армянский коньяк, конфеты с ликером, растворимый кофе — советские символы гастрономического разврата. Дефицит конфет. С темной начинкой — только в театральных буфетах.

Символы благосостояния: большой холодильник и стиральная машина «Сибирь» с центрифугой — не надо крутить ручкой валики. Предел мечтаний: цветной телевизор — полированный кубометр с окошком. Большинство довольствовалось черно-белым.

По телевизору в тот год шел 4-серийный фильм «Люди и манекены» с Райкиным: сцены в интерьере, монологи. Крылатая фраза оттуда: «Дифсит — вкус спицифитский». Веселили народ: Студент «калинарного техникума» (Геннадий Хазанов), Вероника Маврикиевна (Вадим Тонков) и Авдотья Никитишна (Борис Владимиров). Все у нас смотрели фестиваль болгарской песни «Золотой Орфей», там Гран-При дали песне «Арлекино», ее новенькая певичка пела — ну как ее, ну, у которой еще щель была между передними зубами… Шедевр «производственной драмы» пьеса Гельмана «Протокол одного заседания» — про то, как бригадир от премии отказался. Любимая эксцентрическая телекомедия «Здравствуйте, я ваша тетя!» тоже вышла в 75-ом. Набрала популярность передача «Что, где, когда» — интеллектуальная викторина с совой и книжками в подарок победителям.

В 1975 году впервые крутанули по телеку «Иронию судьбы или С легким паром!» в новогоднюю ночь. И с тех пор — каждый год, как пластинку заело. Символ той нашей жизни: пластинку заело — по «Иронии судьбы».

 

1976. Подпольный клип

У Брежнева — юбилей, в декабре будет 70! Страна очумела от счастья, ликованье прибывало с каждым днем, мы все умрем от счастья в декабре! По телевизору показывали: простая женщина у себя на грядке вырастила розу и дала ей имя — «Борец за мир Леонид Ильич Брежнев» — розе! Салтыков-Щедрин встал из гроба, глянул на этот шизняк — плюнул и помер снова, отныне навсегда — кому он здесь нужен.

Дак ить все нормальные люди в подполье жили, как их увидишь? Писали книги «в стол», картины «в чулан», фильмы снимали «для полки». Я, кстати, тогда на кино запал — любительской камерой снял в 1976 году нечто невероятное под названием «Novy Horizont» — свои ассоциации на музыку польской джаз-рок-группы «SBB» (4 мин, ч/б, 8 мм), смонтированные как коллаж. Через пять лет этот жанр пришел на советское телевидение с Запада под названием — клип. Еще через десять лет стартовала клип-индустрия, и к концу века уже сложилось клип-мышление — люди и не заметили, как стали мыслить иначе… А тогда кино мое выглядело до крайности странным, ко мне домой стали приходить такие же странные люди, чтобы посмотреть. Мы были молодые и нескучные, сидели до утра — острили в клиповой манере, пили, пели. Строили безумные планы, с безумной надеждой принимались их воплощать… Кто-то воплотил и прославился, кто-то помер… В 76-ом еще все были живы.

Новый комсомольский почин — возрождение агитбригад. Это была такая форма самодеятельности — театрализованная якобы сатира. На всех предприятиях новые «синеблузники» высмеивали местные недостатки: пьяниц, прогульщиков, несунов. Ерничали на тему загнивающих бедолаг-империалистов и блудных сыновей советской страны — диссидентов. Это называлось — политическая сатира, очень поощрялось сверху. В рамках смотров агитбригад пели «Белфаст» — песню протеста малоизвестной пока группы «Boney M», этакая суровая отповедь экстремизму в стиле диско. То и дело врубали рок — потом вешали лапшу кураторам, что рок — негритянская народная музыка. Вообще, сплошь и рядом держали пальцы крестиком и протаскивали под шумок всякие «вредные» идеи.

Студенты оттягивались на своих смотрах. Самые популярные концерты в ту пору были у филфака ПГУ: в переполненный зал не попасть, духоту взрывали бури аплодисментов. На «Студенческой весне-76» филологи разыгрались не в меру — устроили капустник из пьесы Горького «На дне», наговорили двусмысленностей про нашу жизнь. Дух захватывало от намеков: Актер читал стихи про уточек, коих поднимает упадничество на эпической волне; Клещ дразнил жюри красной рубахой; а Настенка-проститутка звала всех на БАМ. Ребята просто пошутили, но органы рассвирепели всерьез — всем влетело по первое число, а педагогам — по сто тридцать первое. Один из них вместо степени доктора получил инфаркт.

Закат живой музыки на танцплощадках. Гитарное десятилетие кончилось, началась эпоха дискотек. Помню первую дискотеку в ППИ: гремит музыка из магнитофона, мигает цветной фонарь, двадцать человек стоят в пустом зале и смотрят с недоумением на сцену — там пляшет ведущий, или как он велит себя называть — «диск-жокей». Сбоку поднос с сушками. На экране — мультфильм про Парасольку. Задание публике: грызть сушки, смотреть мульт и танцевать — все одновременно. Впечатление ужасное. Ведущий остался публикой недоволен: дураки какие-то, в Москве давно уже дискотеки, а у нас всё какое-то болото…

Но скоро, в считанные месяцы, и у нас завертелись дискотеки не хуже столичных. Живые гитаристы разбрелись по кабакам. Электрогитара из культового объекта превратилась просто в музыкальный инструмент. Случайные люди схлынули, а самые преданные «рыцари медиатора» стали сочинять свою музыку, строить свой гордый антимир. Поднялась волна советского рока — мощная не-музыка: истовая, искренняя, мусорная, злая. В жестком ритме хрипели придушенно:

Подпольная запись, не знаю чья. Моя. Следующие 15 трагических и прекрасных лет советского рока вылились на турбину шоу-бизнеса, вся их энергия благополучно ушла в баксы…

Мощная не-поэзия Высоцкого, тоже из подполья:

Немытые стаканы, пивные лужи, рыбья чешуя на газетке. Скупые мужские сопли.

Пришествие в Пермь Иисуса Христа — в качестве суперзвезды от Уэббера и Райса. Наше атеистическое сознание было взволновано незнакомым образом Спасителя — во-первых, и незнакомой формой мюзикла — во-вторых. И вообще, в моду входила сложная сюжетная музыка: «Пинк Флойд» — «Обратная сторона Луны»; Эмерсон — «Картинки с выставки»; Уэйкман — «Легенды и мифы короля Артура»; чуть позже: «Куин» — «Ночь в опере». Бетховена протащили по шпалам диско, Баха. Пошла вширь психоделия «Дорз», медитация Махавишну, стало модно «балдеть», сидя на полу. Или лежа на диване, упаднически уставя очи в потолок. Вот откуда мой фильм — с потолка. С потолка нашего подполья.

 

1977. «Шанхай» на Крохалевке

К 60-летию Великого Октября по ЦТ прошел документальный телесериал «Наша биография». Привет из советского далека:

В 1977 году частную жизнь пермяков украсил великий эксперимент по продаже книг повышенного спроса в обмен на сданную макулатуру. Государство-монстр со свойственной ему неуклюжестью решило сыграть на увлечении своих граждан хорошими книжками. Принесешь 20 кг старых газет на приемный пункт — если приемщик на месте, получишь талон. С талоном подежуришь у магазина недельку — если не обманут, получишь книжку. Все просто. Особо ценились: Ильф и Петров, А. Толстой, А. Конан-Дойль, Войнич, Дюма, Коллинз, Андерсен. Недостижимая «Женщина в белом», так и не прочту я Вас никогда, и не надо, пусть Вы останетесь загадкой… А их и не надо было читать, их надо было «доставать» — как дымчатые очки, как замшевый пиджак.

В 1977 году в Перми начали возводить «башни» — жилые дома «московской серии»: 16 этажей, просторная кухня и прихожая, изолированные комнаты и санузлы, два лифта, пожарозащищенная лестница. Вошло в обиход новое слово — «лоджия».

В обычные крупнопанельные 5-этажки расселяют барачный поселок Крохалева — пермские трущобы. Их стоит помянуть: в них выросло целое поколение пермяков. Ряды полуразвалившихся, заросших грязью одноэтажных строений, все удобства — во дворе: на два барака один сортир о тридцати дырках — «мадамам» и «жентельменам» напополам. Это не при царе Горохе, это каких-то 24 года назад. Воду брали из колонок, носили ведрами издалека по дощатым тротуарам — летом и по обледенелым тропкам — зимой. Печурка была в каждой комнате своя. Дровяники во дворе рядами. Само собой — помойки, вонь, хлорка, мухи — миллионами, на чердаке блохи — туда пойдешь белье вешать, без ног вернешься — обгрызут. В комнатенках клопы, тараканы — кровати стоят ножками в баночках с керосином. Экзотика.

Старожилы вспоминают бараки тепло: здесь жили по-особому. Дружно! Окна и двери не запирали. Крикнешь в коридор: «Девки, луку надо!» — сейчас кто-нибудь и принесет. До позднего вечера играли в карты, спали летом между бараками — на травке под кустами, семьями и поодиночке. Бегали за вином. «Вермут», «Солнцедар», «Волжское» — «чайка набок» на этикетке. Пьянка — каждый день. Драки за ссоры не считали. А рядом был «пьяный барак» — так там пили еще суровее, и все население без вычетов. Спьяну порубить шифоньер, грохнуть телевизор — обнакновенное дело. Но среди соседей были и усердные хозяева — отделывали комнатенку паркетом. Были воры. Воров уважали: «они где живут, не крадут». К ним шли за защитой.

В 70-х кончилась в бараках дружная жизнь. Повырастали детки, начали шариться у соседей, красть с окон, пакостить, задирать прохожих. «Сявки», вооруженные «хеврами», стали налетать на авторитетов. Не стало житья на Крохалях. Очень вовремя Крохаля расселили в 77-м. А Владимирский «шанхай» гнил еще года три. Двухэтажные бараки гниют до сих пор. Только называют их не бараки — «ветхое жилье».

Для новоселов пермская мебельная фабрика «Дружба» заваливала магазины книжными полками с раздвижными стеклами, «полумягкими» креслами на ножках, раскладными, нарочно для малогабаритных квартир, диванами: двуспальными — 180 руб. и полуторными — 157 руб. Шифоньеры двух- и трехстворчатые, с антресолями и без; в моде темная полировка.

Молодожены охотились за столом-«книжкой» и лысьвенскими утюгами с регулятором и паром (10 руб.). По пригласительному билету в салоне для новобрачных вылавливали разный дефицит. Обручальные кольца в моде были — широкие. В день свадьбы полагалось объехать на такси городские памятники, возложить цветы и сфотографироваться у каждого. О венчании не было и мысли. Справляли: в пятницу в ресторане; в субботу — у ее родителей; в воскресенье — у его. Водку покупали только на первые тосты, после пили спирт и брагу из экономии — и крылья эту свадьбу вдаль несли… И заносили, конечно: гости блевали, падали. Как правило — дрались, тут же братались — а какая свадьба без буяна? Трезвые гости на свадьбе — позор хозяевам. Любой ценой гостей полагалось повалить.

После свадьбы молодожены ехали в Болгарию, попроще которые — в Сочи. Там море…

Но море — вечное, а мы о преходящем. Черты года такие. За авиабилеты могут убить. «Аэрофлот» в 77-м дешев, как пара кунгурских туфель, и также невыносим. В кассах убийство — жара, давка, драки, предсмертные крики: «У меня бронь! Бронь!..» — и кассир-убийца, хладнокровно: «Нет у вас брони. Следующий». Жванецкий еще не виден, но уже слышен.

Всесоюзное радио подсказывало выход, ненавязчиво так:

Спохватились. За двенадцать лет, как колхозникам стали выдавать паспорта, все, кто пошустрее, из деревень разбежались, а оставшиеся погрязли в пьянстве. Атеисты тартанулись: запричитали о святости, возвели каравай на алтарь: «Хлеб всему голова!». В столовках развесили шедевры казенной словесности: «Хлеб — драгоценность, им не сори! Хлеба к обеду в меру бери!» — ломти стали резать пополам и еще раз пополам. При этом нефтедолларами, гады, даже не сорили — веяли их по ветру миллиардами. Опять я о политике, неизлечимый…

Женская мода в ту пору была — макси: юбка-колокол, юбка-спираль. Сумки из бортовки с портретом Демиса Руссоса. Гуд бай, май лав, гуд бай!

 

1978. Всем было «по фиг»

Сосед дядя Гриша, ветеран Великой Отечественной, каждый вечер напивался перед телевизором и матюками комментировал программу «Время», при этом он смачно харкал на экран. Время ветерану не нравилось и одноименная программа тоже. Там все врали и лизали зад Брежневу, дарили ему Звезды Героя, как барышне брошки — ко дню рождения. К 23 февраля 1978 года Брежневу подарили Орден Победы. «За что?! — вылетел на кухню ужаленный в самое нутро дядя Гриша. — Орден Победы положен ПОЛКОВОДЦАМ, а не полковникам!».

А Брежнев уже был Маршал Советского Союза, и скоро будет Генералиссимусом — как Сталин. По всей стране ветераны плевали в экраны, ходил анекдот про «дворники» на телевизор. Просто выключить «ящик» никому из них не приходило в голову. Да и что толку, заодно надо было отказаться от радио, от всех газет и журналов, не ходить по улицам. Запереться и помереть что ли? Брежневские льготы ветеранам немного приглушили брань бывших фронтовиков.

Фронтовики тоже ведь были разные. Около любой очереди терлись пожилые ловкачи с ветеранскими книжками, они продавали свое место у кормушки. Хотя никакой нужды они не испытывали, пенсии в то время были большие и доставлялись исправно. Летом какой-то заморский гость подарил Брежневу орден «Золотое Солнце Перу». «И золотое кольцо в нос», — посмеивались мы несколько придушенно. Кругом был сплошной дефицит, дефицит всего, а нашему генсеку награды уже некуда было вешать. Один отважный клоун в цирке показал залу спину в орденах — зал взорвался хохотом. Чувствительность народа к иносказанию была потрясающей.

Между награждениями шел телесериал «Следствие ведут ЗнаТоКи». Часть публики почему-то фыркала от песенки «Если кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет…». Вероятно, она, эта часть, догадывалась об истинном уровне преступности в нашей стране. Большинство же населения находилось в счастливом неведении, в безмятежном спокойствии за свою безопасность. Так только, кое-где некоторые милиционеры допускали рукоприкладство… Слегка калечили задержанных, кто-то обирал пьяных — неизвестно кто… Порой сажали не тех… А в основном все было тихо, факт. Звукоизоляция была идеальной.

И вдруг — Вознесенский по телеку: «Я — горло! Повешенной бабы, чье тело, как колокол, билось над площадью голой!..» — это он с Родионом Щедриным написал ораторию «Гойя». Неужели — можно?..

У нас в Перми, в ДК Гагарина, при людях — и вдруг такая текстуха в затемненном зале: «Человек надел трусы…». Что-о?! — Да нет, нет, это стихи того же Вознесенского, стихи на тему времени: «По утрам, надев трусы, не забудьте про часы». Шутка гения. А на экране — диапозитивы известных пермских фотохудожников. Всё литовано. Фокус, однако, был в том, что шутливые стихи в соединении с безобидными диапозитивами да под «космическую» музыку поднимали тему ВРЕМЕНИ, именно — в абсолютных, не советских координатах. Тему, уже ставшую болезненной, хотя слово «застой» еще не прозвучало. Обстановка в затемненном зале была грозовая.

Никто не хотел свергать советскую власть, она сама приставала. Человек вне политики не имел права быть. Или ты будешь общественник — или тебя не будет вообще. Ты обязан ходить на службу, платить разные взносы, посещать промывания мозгов, выписывать себе промыватели (газеты), обязан одобрять, обязан любить до гроба. Иначе задолбают, отовсюду выгонят, а потом посадят за тунеядство. И не выпустят, пока не перекуют.

Понятие «частная жизнь» было вражеским. Личная жизнь подлежала контролю. Жены жаловались на мужей в парткомы, и парткомы обсуждали интимные подробности «поведения коммуниста в быту», выносили постановления: «вернуть в семью», par exemple. То же — в комсомоле, в пионерской организации. «После уроков будем тебя разбирать». Разбирали. Всех тошнило, довоенные моральные нормы уже сто раз устарели, инструкторам приходилось покрикивать: «Поактивнее, товарищи!». Всем уже было глубоко «по фиг». На протесты, однако, не хватало духу, оставалось тихо саботировать мероприятия.

Казус. На заводе Орджоникидзе работал простым инженером легальный богач по фамилии Бородянский. О размерах его состояния ходили легенды: будто он как-то раз всему заводу зарплату выплатил. С банком вышла заминка, обратились к Бородянскому — и тот выручил, одолжил — всему заводу хватило. Он не был бизнесменом, просто накопил, одной морковкой питался, одинокий. Безобидный чудак, к нему каждую неделю по понятной причине невесты сватались — так он их чаем напоит, до дому проводит — и все. На старости лет хотел дать деньги на постройку детсада — но с одним условием: чтобы был тот садик его именем назван. Власти долго колебались, но так и не решились.

Тем временем Брежневу подарили Ленинскую премию в области литературы — за ту его трилогию, помните? Которую ему Чаковский написал. Штирлиц — Вячеслав Тихонов читал нам по ЦТ книжку Брежнева «Малая Земля», как сказку малышам. Вот и еще один кумир вдребезги. Не было никакого Штирлица. Ауфвидерзейн.

Не-ет, не «ауфвидерзейн»! Ты у нас ее тоже читать будешь! Герой! Мы тебя заставим «Малую Землю» сдавать на экзамене по философии! — А вот фиг вам. В билете два вопроса, выеду на втором, но читать не буду. Зрение пропало, куриная слепота от систематического недопития.

Осенью Брежнева провезли через Пермь. Знакомая телефонистка рассказывала: на полдня остановили все поезда в округе, выгнали всех со станции «Пермь II» — пассажиров, служащих, вообще всех, кроме дежурного диспетчера, оцепили площадь и пути на километр. Не дай бог, советский народ к вождю приблизится. А народ и не пытался. «Заколебал» — словечко из 70-х, маскированный мат, произносится сквозь зубы.

В 1978 году я крутил свой второй фильм — уже вполне попсовый клип — на дискотеке в Доме офицеров и в институте галургии. В отличие от первого, «интеллектуального», его можно было крутить под любую музыку без остановки и даже задом наперед. Что мы и делали цинично, удаляясь тем временем в буфет и насасываясь там портвейном до побурения, пока в танцевальном зале шла вся эта катавасия.

В моде была «АББА», «Би Джиз» и «Бони М»: хей, хей, Распутин, рашен крейзи лав машин!

 

1979. Отвяз с оттягом

Отдел заказов образца 1979 года — очень удобная вещь: кому общего ассортимента не хватает, иди в отдел заказов, прямо тут же в «Гастрономе», и набирай: венгерский зеленый горошек, болгарские сухие вина, куры в упаковке, соки. Главное — не меньше 10 наименований. Кандидаты наук очень радовались, потому что денег им тогда платили много, а к спецраспределителю не подпускали. Жаль, скоро отделы заказов истощились и стали работать по спискам: ветеранским, многодетным и т. д.

А вот ресторан в 1979 году был доступен даже инженеру — в смысле цен. Поэтому вечером попасть — «Мест нет», естественно, или «Ресторан на обслуживании». Столик заказывали за неделю. Ну, или стояли в очереди у входа, а куда деваться? Казалось: жизнь — там, за спиной швейцара… А там был отвяз уже безо всяких церемоний, отвяз и съём. Ресторан как культурное заведение, куда наряжались, как в театр, канул в прошлое. Были попытки поднять престиж. В «Каме» открыли программу варьете — настоящий буржуйский кордебалет в плюмажах! В «Элладе» оборудовали элитную дискотеку — билеты через райком комсомола! Во всех ресторанах ввели обязательную культурную программу перед выпивкой. Мужчин без галстуков не пускали. Но все это было уже впустую. Народ терпеливо ждал, когда кончится концертное отделение и начнут подавать водку. Первого официанта с графинчиком встречали урчанием, лица светлели. Через пять минут начинался обычный бардак. Бардак правил бал, чесал всех под одну гребенку: входили в ресторан разнообразные человеки — выпадывали одинаково растрепанные скоты. Ловили «тачки», ехали совокупляться, таков был порядок — следовало «продолжать».

Панорамируя рестораны и танцплощадки второй половины ХХ века, видим: дело шло к отвязу давно, регламент поведения убывал плавно. Танец рок-н-ролл, при всей его экстравагантности, был еще как-то регламентирован, это был парный танец. Отвяз пришел с твистом в начале 60-х. Твист можно стало танцевать в одиночку и в толпе, поперла импровизуха. Шейк танцевали уже кто во что горазд. После шейка, с 70-х и доныне, наступил пластический беспредел, не имеющий названия, условно — «быстрый танец», отвяз с оттягом. После шейка никакие конкретные танцы не приживались. Налицо медленное разрушение ритуала, разложение сознания язычников. Мы же язычники, «козе понятно» (эта самая «коза», кстати, через 10 лет родит «козла» — постсоветский тотем).

Глядим с завистью на стариков, танцующих кадриль под баян, — они сохранили свою общину, им тепло вместе. Нам туда, к ним, не попасть: у нас другое сознание — никакое. Кстати, танцуют они в Черняевском лесу; характерное место языческих камланий — лес. Храни их Господь.

В 1979 году повысили цены в ресторанах в вечернее время — на треть.

Курили: сигареты «Стюардесса», «Родопи», «ТУ», «Опал», «Интер» — это «хорошие», с фильтром, 35 коп. «Дымок», «Астру» («Астму»), «Приму» — «чтоб продирало», 14 коп. «Беломор» — папиросы для настоящих мужиков! Для престижу — болгарские в твердой пачке «ВТ». Зубы чистили — болгарскими опять же пастами «Mary» и «Pomorin». Латинские буквы на тюбиках льстили обывателю, он уже не верил лозунгу «Советское — значит, отличное!». Советский «Знак качества» дураки и жулики лепили куда попало.

Пили: водку «Русскую», 4-12. «Боровинку» (не помню почем). Шампанское было разных сортов — от «брют» до «сладкого», все 4-67. Новинка: водки «Сибирская» и «Пшеничная» — с винтовой крышкой вместо «бескозырки», — теперь допивать бутылку стало не обязательно, но что-то я не помню, чтобы этим удобством кто-то пользовался. «Старка» еще была. Бренди «Слънчев бряг». Ром как-то завезли в Пермь — «Гавана Клаб». Пиво, блин, пильзенское в алюминиевых бочках. Хорошее пиво, быстро выпили. С ромом вперемешку.

На слуху слово «пивбар»: «Жигули» — в Балатово и «Подкамник» — в подвале ресторана «Кама». Поначалу там культурно было. Подавали копченые ребрышки, пиво в кувшинах почти не разбавленное. Мебель в «Подкамнике» была ужасно неудобная, вылезть из-за стола — проблема, после трех кувшинов — вообще нерешаемая. Голубого официанта в «Жигулях» помню, язычок всем показывал, балерун.

В 1979 году моду вошли «дипломаты» — дюралевые «мыльницы», облитые черной «шагренью». Дубленки стали самой престижной верхней одеждой: 600 —1000 руб., если достанешь. У «масс» своя мода — зимняя куртка «аляска» с болоньевым верхом, мужские туфли на высоком скошенном каблуке, у девушек — духи «Быть может». За Пикулем гонялись. За пленками с Высоцким.

Высоцкий был последним национальным героем. Фронтовики, зеки, алкаши, менты, спортсмены, жлобы, романтики, диссиденты и партийные бонзы — всех охватил Высоцкий свой харизмой и повел «по-над пропастью». Никому с тех пор так не верили так, как ему. Даже Кашпировскому.

Тот же Высоцкий был замечен мной в потрясающей пропартийной халтуре. В радиоспектакле «Сухэ-Батор» он сотрясал воздух бездарными лозунгами главной роли. И не сгорел со стыда, ничего. И я, услышав, не расстроился. Привык уже. Все так жили тогда — в двух измерениях, и я так жил. Это было нисколько не обременительно, даже придавало будням пикантность — до поры…

 

1980. Диковатые жители закрытого города

В 1980 году ко мне в гости приехал эстонец Юло Мустамяэ. Я водил его по разным компаниям и наслаждался эффектом — мужики, услыхав иностранное имя и акцент, терялись и разговаривали с моим эстонцем, как с глухим; девчонки таяли и вообще лишались речи.

Обожали иностранцев. За их отсутствием обожали пермских немцев — но только если у них были «шмотки» и акцент, обрусевшие немцы в пиджаках от «Пермодежды» никого не интересовали. Однако, и те, которые с акцентом, и те, которые без, при первой возможности уезжали на родину предков подальше от советского обожания. Уезжали семьями, оставляя друзей и плоды трудов своих, уезжали навсегда. В 80-м пермских немцев отпускали неохотно, а встречали в ФРГ радушно. В 93-м все стало наоборот.

Вообще, любой западный акцент имел над нами магическую власть. Ну кто бы стал слушать певца Тыниса Мяги, не будь у него западного акцента?

Это где-то там, в Москве, был большой праздник с иностранцами — Олимпиада-80. Вся страна ее обслуживала, голодная, разутая страна. Обслужила, а потом села к телевизорам и посмотрела на свое величие, и утешилась. Отдельные злопыхатели рассказывали анекдоты про Мишку Талисмана, который на воздушных шариках в Израиль улетел.

Больная точка в нашем мозгу: Израиль. Истерия в прессе по поводу выезда евреев из Советского Союза подняла муть со дна, с близкого донышка обывательского сознания: Родина-мать их вскормила-де, вспоила, а они кинули ее, обокрали, смылись, не расплатившись за образование, и т. д. — предатели, короче, старая песня на новый, советский, лад. Погромов не было, но вот в троллейбусе к еврею приставал подвыпивший мужик, сам видел. Глупо приставал, бесцельно, бредил тупой ненавистью вообще. И все молчали, попутчики.

Мнили себя великим народом. Дряхлого косноязыного правителя считали обидным недоразумением, какой-то необъяснимой досадной случайностью. Объяснение: «Каждый народ заслуживает своего правителя» — нас не устраивало. Мы, по нашему представлению, заслуживали лучшего. По пьянке способны были признать свою избыточную терпеливость, ну ладно — малодушие, — но только не кретинизм. Дойти до сути никак не получалось — участники дискуссии к утру отрубались и падали прямо тут же на кухонный пол. Нам до зарезу нужно было «зеркало» — чтобы увидеть себя со стороны. А «зеркала» не было, вокруг была тухлая, прокуренная вата. Был «Сталкер»: две серии бурьяна, мусора и страха — сеансами в «Комсомольце». Хороший фильм, кстати, три раза смотрел. «Только этого — мало»…

В 80-м умер Джо Дассэн, мсье Комфорт, — шансонье с необычайно уютным голосом и огромной популярностью в Советском Союзе.

«Ты слышал — Высоцкий умер!» — Что?! — шок. Это была уже ощутимая потеря. Потеря воздуха, будто остановилась вентиляция: значит, скоро и мы сдохнем. А эти паразиты ему Государственную премию присудили — посмертно. Смешно, Высоцкий был «наш», никак не «государственный». А вот интересно, отказался бы он от госпремии, будь он жив?

Застрелили Джона Леннона. Мой знакомый хиппи заплакал: «Ну, это уже вилы». Из отдушин одна Пугачева осталась. Анекдот-80: в ХХI веке выпустили словарь — там на букву «Б»: Бред… Бредень… Брежнев — политический деятель эпохи Аллы Пугачевой.

Бешеная популярность была у Пугачевой. Потому что сама она была… Ну скажем так — независимая женщина среди рабов. В этом все дело, вокал-то у нее — довольно средний. Но — независимая! Она первая заявила о своей личной жизни как о высшей ценности. И первая дала по носу ее блюстителям: не ваше дело.

Неслыханная дерзость. Рабы, кстати, очень быстро выучились дерзить. Как слабину хозяина почуяли — давай дерзить, носы друг другу квасить. А сегодня новая дерзость нужна — другого человека за ценность признать.

В 1980 году пермский клуб самодеятельной песни провел свой первый фестиваль — во ВКИУ. С тех пор КСП вот уже двадцать лет подряд проводит фестивали, — нашли деньги или не нашли — в лесу у костра всё равно споют про «солнышко лесное».

В 1980 году вышел на экраны первый отчественный боевик а’ля Гонконг «Пираты ХХ века». В Пермь прилетел исполнитель главной роли Еременко-младший собственной персоной, выступал перед зрителями в кинотеатре «Россия» в грязных резиновых сапогах и с выражением крайнего высокомерия на красивом лице. В фильме впервые показывали карате. Карате, короче, — это типа бокса, только бить надо ребром ладони или ногой. Недавно рассекретили древнее искусство. Тысячи юношей крутили в воздухе ладошками и ломали себе кисти на кирпичах. Отменялась мышечная сила, — это устраивало девушек, они тоже крутили и пинались, зачастую превосходя юношей агрессивностью.

Кстати, о девушках, — анекдот в тему. Американский турист соблазнил комсомолку. На прощанье дает ей доллар — та не берет. Сидит, плачет. Он ей — 10 долларов, она не берет. Плачет, не уходит. Американец забеспокоился: «Ну может, купить тебе чего-нибудь? Обувь? Еду?» — «Ничего не надо, мистер, — говорит девушка. — Только уберите, пожалуйста, ваши «Першинги» из Восточной Европы».

 

1981. Как мы чокались

Открываю глаза — все те же лица. И еще какой-то человек поет под гитару: «Я уплываю, и время несет меня с края на край…». Ты сказала, что человек этот верит в переселение душ и что нам с ним надо идти за пивом. Я пошел, заинтригованный обоими обстоятельствами. Про «переселение душ» я в тот день так ничего и не узнал. И пиво мы не купили — его нигде не было. НИГДЕ.

Прихожу на работу — там везде рыба разбросана. Тюлька пряного посола, судя по запаху. Крошки черствые на столе, фильтры обкуренные, магнитофонная пленка по полу серпантином — ага, это мы вчера «Чингисхана» отплясывали. Начинаешь вспоминать.

В другой раз, тоже с бодуна, прихожу на работу, глядь в окно — под окном труп лежит. Ну, думаю, — мой. Протер шары — девчонка. Голая. И менты в траве шарятся. И что обидно, ничего вспомнить не можешь. Слава богу, обошлось. Пошли с другом «лечиться» — пива не нашли, пришлось водку купить. И все по новой.

Стихи скандировали: «Хорошо быть молодым!..». Влезали в окна к любимым женщинам. И просто к женщинам. И просто в окна, а также на телефонные будки и квасные бочки, изображая памятники самим себе. На церковный двор через забор проникали — службу посмотреть. Во лузях, вздымая кубки, декламировали Пушкина: «Пора! Пора! рога трубят; псари в охотничьих уборах чем свет уж на конях сидят…». И горланили, перемежая тостами, песни Дольского, Визбора и нашей Ларисы Пермяковой — в тоске неизбывной:

Девушки красились самодельной тушью. Крошили в железную баночку черный карандаш «Живопись», строгали туда же мыло и плавили все это на газе при помешивании смеси и рассудка. Когда жижа застывала, резали ее на дольки и укладывали в «фирменную» коробочку — на ресницы наносили обычным порядком. Ресницы делались черные-черные, длинные-длинные, — и все это для нас…

А мы, подлецы, принципиально не желали ничего доставать — ни косметику нормальную, ни сапоги румынские, ни электрические самовары — последний писк. В 1981 году в моде были полотняные платья — «сафари». Форсированный вариант — платья «милитари»: погончики, нашивки, шевроны. Ансамбль дополняла модная прическа — хвост над ухом. Деловые мужчины в 1981 году носили дутую золотую печатку на жирном волосатом пальце и мужскую сумочку, называемую почему-то — «визитка». Мы их не любили, деловых. Кстати, ОБХСС — тоже.

Зато они были хорошими отцами (не то что мы), и именно им, как выяснилось, светило будущее. Своих детей они называли по моде — Дима, Денис, Маша, Оксана. Из моды незаметно выпали Миши и Бори, почти не стало маленьких Люд. Одни только большие Люды сидели с нами на кухнях и слушали наши стихи — кодированные исповеди. Курили кишиневское «Мальборо» — до полуночи, а после — «кизяк» и что закатилось под холодильник с прошлого раза. Слали гонца за винцом, он возвращался не один — проплывали какие-то воры, журналисты, балерины, хирурги, окулисты-гинекологи, десантники и просто забияки — хоровод собутыльников. Эстафета диванов, кушеток, козеток, соф, раскладушек и просто матрасиков на полу. Дух бродяжий, ты всё еле-еле.

Как мы чокались? Часто. Фигурно: «камушками», «по-водолазному», под речевки типа: «Не желаем жить — ЭХ! — по-другому!». Или под выдох скорби: «Ну, давай». Пили стоя, сидя, лежа, с кулака, с локтя, с мостика, перекатом «по орденам», с переворотом и подскоком. Пили спирт гидролизный («галошу») неразведенный — почему-то. Почему было не развести? — непонятно. Сами были неразведеные потому что. Ну, то есть, действительность не устраивала — улетали таким образом, от спирта ведь разгон знаешь какой — как будто под зад пнул слон. Да и как иначе, если стакан по-турецки — «бардак»… Стоп, дальше ни слова, секса при советской власти, будем считать, не было. А была всякий раз литература: романтическое грехопадение с последующими терзаниями себя и жертвы. Ну, ты в курсе.

Кодировать свои исповеди — единственное, что мы хотели и умели делать хорошо. Все остальное не имело смысла, а особенно — «служение обществу». Просто «общества» уже не было — были пальцы крестиком у вождей и фиги в кармане у «масс». А нам это зачем? Мы уже летали (во сне и наяву — помнишь?), видели какое-то сияние на горизонте — Бог его знает, что там было, может — Истина? Ходили на работу, прикидывались полезными и скромными, смывались оттуда пораньше и расслаблялись на конспиративных квартирах.

Самая экзотическая из них была, конечно, на улице Матросова — избушка на курьих ножках, полная чертей и гениев. Один из чертей на четвертые сутки белогвардейского кутежа кинул-таки в хозяйку круглый тяжеленный стол и сломал ей ногу. Говорят, это был я. Ну конечно, «я», условно конкретный персонаж этой драматичнейшей из хроник. Смерть моя, я знаю, будет страшна. Худой и немощный, я буду лежать на раскаленной постели, глядеть с тоской на облака и молить о минуте покоя — а стадо чертей будет с хохотом бить в барабаны, орать под гитару «Колыбельную» Гершвина и читать мне последние известия через мегафон прямо в ухо. Люди! Все, кому я докучал в 1981 году своими ночными оргиями и кухонными бреднями о благоустройстве Советского Союза, — если вы живы, — простите меня. Я больше не буду.

Избушку на Матросова уже снесли, место продезинфицировали и застроили. Но доску мемориальную мы все равно там приколотим. Памятный знак установим в виде багрового кукиша на все четыре стороны.

…На прощанье ты подарила мне деревянного истуканчика с улыбкой олигофрена — подставку для карандашей. У него в голове было двенадцать дырок. Вот мой образ той эпохи: двенадцать дырок в голове и улыбка олигофрена. Кто не помер, тот выжил. Вместо дарственной надписи ты начертала одно слово у истукана на пятке: «Забудешь?» — Забыл.

 

1982. К червякову в гости!

Кто-то из пермского андеграунда довольствовался своим частным кайфом, а кто-то пытался легализоваться. В 1982 году компания молодых поэтов и художников сумела столковаться с комсомолом, получила у него «добро» и стала называться — клуб творческой молодежи «Эскиз». Через своих людей в газете «Молодая гвардия» клуб пробил для себя постоянную рубрику. И стала «Молодуха», оплодотворенная клубом, очень даже ничего. Отыскивала и публиковала хорошие стихи и прозу, в стенах редакции проводила выставки авангардистов и концерты бардов. В 1982 году открыла первую в области брачную контору — «Служба содействия браку».

Так что застой застоем, а жизнь, если вспомнить получше, кипела. Дыбился (анти)советский рок, впервые в жизни я записал русскоязычных исполнителей: Майка Науменко, БГ и паренька этого, с гнусавинкой, ну как его — Андрея Макаревича: «И когда мне тесно в старом доме, я сажусь у третьего окна».

Глаголом жгла сердца «лейтенантская правда о войне» Бондарева, Быкова, Бакланова, Адамовича. «Иностранка» поднимала и предъявляла нам пласты культуры «антиподов» — латиноамериканцев — то самое «зеркало» (одно из), которого нам так недоставало, чтобы увидеть себя со стороны.

В книжном у ЦУМа появились репродукции Босха (шизик, наш в доску). На дому кое-у-кого можно было посмотреть самодельные диапозитивы Сальвадора Дали, к 1982 году он стал самым модным художником в Перми. К тому времени наша сказочная жизнь уже полностью совпала с бредом Дали, и любимое словечко стало у нас — «сюр».

К слову — анекдот. Таксист ночью пристает к пассажирке, лезет к ней под подол, а она ему: «Мущина, предупреждаю: я — натурщица Сальвадора Дали», — «Ну и что?» — «А то. То, что вы ищете, находится у меня за ухом».

У народа в 1982 году «поехала крыша» — новая идиома. Актуальная тема. Вариации: «Ждите. Еду. Ваша крыша», «Серым шифером шурша, крыша едет, не спеша». Любимая песня — «Под крышей дома — никого». Через 10 лет «крыша» к нам вернется на бандитском джипе.

А тогда на сцене телестудии Останкино злобствовал пародист Александр Иванов, тоже примета времени. В его эстрадных концертах «Вокруг смеха» обнаружил себя Жванецкий, он читал монологи с листа: «Нормально, Григорий? — Отлично, Константин!». Валялись от хохота.

Да конечно, отлично, чего там. Это «у них» был застой. А «у нас» множились театральные студии. Новинка — «комнатные театры»: без сцены, актеры смешаны со зрителями — хэппенинг, по сути. Пермские киноклубы размывали пошлость настоящим искусством, в клубе работников госторговли шли шедевры Феллини, Антониони, Вайды. Низкий поклон тем подвижникам, что добывали их для нас.

Так что в 82-ом в Перми уже все можно было найти — и Кортасара, и Филонова, и Юнга — только захоти. И даже игрушечные железные дороги — немецкие, «PIKO»: рельсы, вагончики, пакгаузы, тоннели, стрелки, переезды, домики с цветниками — и все вот такусенькое, невиданной красы, и все работает. У «Детского мира» стояли взрослые дяди коллекционеры, менялись деталями.

Мужская мода-82: сабо — туфли без пятки на деревянной платформе. Престиж-82: кожаный «кейс» с кодовым замочком и еще — сауна. Это такая финская баня, там сухой жар до 120 градусов! Если кольцо не снял — ожог. На выходе из сауны — купальня и «послебанник» с суксунским самоваром, грузинским чаем, «Жигулевским» пивом, «Русской» водкой и римским развратом. В банные номера записывались за месяц, «уважаемые люди» проходили без очереди. «Шишки» строили свои сауны.

Модницы к зиме вязали «шапку-ворот» — трубу, ниспадающую с головы на плечи. Дети просили «кубик Рубика», позже — одноименную «пирамидку», «змейку».

«Адидас» путали с «Жальгирисом». Пели: «Адидас — три полоски» на мотив ВИА «Ялла» «Учкудук — три колодца». (На тот же мотив: «В кучку дуй — и колоться» — песня наркоманов, приближающихся).

Светская новость: Алла Пугачева рассталась со своим пожилым «маэстро» Раймондом Паулсом. Прима обнаружила неиссякаемую любовь к молодым дарованиям, рядом с ней взошли и прославились доселе никому не известные: Игорь Николаев, Владимир Кузьмин…

А невозмутимый Паулс нашел свое счастье с «Кукушечкой»: «Бабушка рядышком с дедушкoй». Говорят, потом его кинуло в министры — такая импровизация, зашибись. Латвийский рэгтайм.

В 82-м народ дивился на «Сан-Ремо»: Тото Кутуньо, Рикардо Фольи, «Рики э Повери», кхм — Пупо… Другая планета. Другой язык, иная манера держаться, костюмы, стили — все другое, Европа. Благополучие. Нега так и лилась с экрана в наши истерзанные сердца.

Нам зачитали Продовольственную программу в 82-м. И мы в сотый раз поняли, что на наше государство надежды никакой: программы не было. Была отписка — длинная, правильная и бесполезная — таких вокруг море, мы сами их сочиняли каждый день. А что будем кушать?

Придумали «подсобные хозяйства» — везде: на предприятиях, при школах, больницах, воинских частях. Газеты с восторгом рассказывали об овощных грядках в детсадах, о свинских сарайках позади столовых, о дачных обильных урожаях. Завод Орджоникидзе выращивал 2 сотни свиней у себя прямо на территории, под кислотным дождем. Привлечения горожан на сельхозработы приобрели зверский характер. Почитает доцент лекции студентам и — на совхозную борозду. А потом еще на собственном участке картошку копает. Остряки прозвали свои огородики — «дураково поле». Юмор горчит. «Куда собрался?» — «К Червякову в гости». Дача перестала быть символом успеха, теперь она — надежда семьи и ее проклятие.

 

1983. Феличита!

Это Аль Бано и Роминочка Пауэр нам пели, жмурясь от колючего невского ветра, как будто от счастья. В 1983 году по телевизору крутили их «фильм-концерт», записанный в Ленинграде с намеками на Венецию. Гранит теплел на глазах под ладошкой Роминочки, балтийские чайки перекрикивали Аль Бано, — дуэт работал — влюбленной пары не было. А так хотелось, надоели уже имитации, жизнь наша буквально состояла из имитаций, симуляций, туфты и лажи.

Осень, все на картошку! Школьники в восторге: не учимся! Выезжали классами, бегали по полю, кидались картошкой друг в друга, набегавшись, садились в кружок с бутербродами и термосами (Калининского завода) — закусывали, жмурясь на осеннее солнышко: «Феличита». У парней в термосах был вермут. Начиналась захватывающая игра в кошки-мышки с классной дамой.

Студенты-первокурсники выезжали в колхоз на месяц — была такая хорошая советская традиция, праздник поступления в вуз, праздник знакомства — медовый месяц на свежем воздухе. Деготь в бочку меда капали всякие командиры с их дурацкими сотками-сводками и еще — дожди: грязь, «копалки» не ходят, трактористы «пируют», ковыряешься вилами в грязи во имя страны, как Павка Корчагин, а девчонка-напарница, вся в полиэтилене, роет грязь руками и твои анекдоты про Андропова слышать больше не желает. Конец «феличите», распад и разложение в отряде, разговорчики в строю всякие антисоветские. На привале студенты поймали козу, привязали ей к хвосту банку из-под «Завтрака туриста», хлестнули. А она не побежала. И тут облом.

Все предприятия участвовали в ежегодной «битве за урожай», все учреждения (даже вредный обллит — их ждала морковка в районе Култаево). Городские «Икарусы» по утрам вывозили население на поля, вечером забирали обратно. Потери от тотальной мобилизации никто не считал, казалось, если горожане не помогут колхозникам — зимой наступит окончательный голод. Сейчас никто селянам не помогает — и что-то не померли, не знаю…

Чтобы не зацикливаться на бестолочи, горожане наловчились обращать насилие властей в развлечение — отвлекши внимание «стукачей» и парторгов, устраивали пикники в борозде.

А как выезжал трест ресторанов и кафе! Вместе со «стукачами» и парторгами в обнимку. У моего приятеля мать работала в смежном с рестораторами тресте завскладом-«тувароведом», она той осенью получила лестное приглашение поехать с ними «на картошку» и, не раздумывая, согласилась. «Уважаемые люди» выехали в поле со столами, понятное дело, с посудой, с баяном, с коробками «дефицита». Какая там, на фиг, картошка, какая такая «продовольственная программа»! Феличита!

— струили беспричинную радость «Верасы» из магни-тофона, ресторанские тетки в золоте верещали про «час розовый», «дефицит» к ним в утробу уже не помещался, валился изо рта. А наутро приезжали трактора и закапывали неубранный урожай вместе с мусором в землю.

Рестораны днем кормили нас «комплексами» за 1–1,5 руб. Кафе ничем не отличались от столовых: и там, и там — самообслуживание, вместо столов — «стойла», окрики уборщиц: «А посуду кто уносить будет?!». Вонючая тряпка елозит перед носом, попрошайка ждет, когда ты ей оставишь кусок… В 83-м чаще всего попрошаек можно было видеть в кафе «Волга» на Компросе.

С ностальгией вспоминалась старая добрая рыба хек, в 83-м кормили нас минтаем и диковинной простипомой уже не только по четвергам — всю неделю. Куры запахли рыбой! Прошел слух: кур на птицефабрике кормят рыбьими головами! Мясные пельмени еще были кое-где, стоили 36 коп. порция — 8 штук. Молоко продавали в треугольных дырявых пакетах, чаще всего — «восстановленное» из сухого. Кефир в широкогорлых бутылках, запечатанных фольгой. Проволочная тара пришла на смену деревянным ящикам. Как на лошадках, на прово-лочной таре детвора зимой каталась с горок.

Пиво бутылочное было в «чебурашках» с наклейкой полумесяцем, 37 коп. с посудой. Розливное пиво таскали бидонами, канистрами, но чаще всего — стеклянными 3-литровыми банками под полиэтиленовой крышкой, 44 коп. за литр мутного суррогата без названия. Его еще надо было найти. По утрам встречные мужики с банками обменивались информацией о пройденных пивных «точках». Найдя источник, стояли в очереди и час, и два, и три. Очередь за пивом с утра, это вообще — русский «сюр»: что за рожи, что за одеяния! А что за концерты! Постой-ка с «люмпенами» два часа с похмелья да под палящим солнцем — фантастом станешь, третьим Стругацким, вторым Лемом, Лецем и Лехой Валенсой еще до кучи.

На работе в 83-м за дисциплину взялись: Андропов приказал. Завели журналы прихода-ухода, начальники встали у дверей — ловить опоздавших, вахтеры помолодели — пришло их время, настал их звездный час, они теперь главнее начальника — если что, напишут куда надо, что он попустительствует, и будет начальнику клизма. Никто не работал — все только соблюдали и отчитывались. Несколько месяцев по струнке ходили. Потом стали забывать журналы заполнять, потом и вовсе потеряли их нечаянно… Штраф за безбилетный проезд в том году нам увеличили втрое: три рубля стал — стократная стоимость проезда на трамвае. Работа контролеров была вредной — теперь стала опасной.

Новость: из Афганистана «дембеля» возвращаются с травмированной психикой. Ну, для пермяков это — пустяки. Вот, к примеру, у меня знакомый из тюрьмы вышел, так он как водки хлебнет — вообще дикий делается: глаза белые, фиксы вперед и вилкой машет: «Всех порешу, суки!». И таких в нашем арестантском городе бродили сотни. Так что психами нас не удивить, мы сами психи. Вот «груз 200» — это что-то новое…

 

1984. Последний год «застоя»

Последний год «застоя» — 1984. Все нарывы созрели. В моде словечки: «левак» — шабашник; «шабашка» — левая работа; «халтура» — плохо сделанная работа; «халтурка» — шабашка, которую можно сделать плохо.

Все мысли вокруг этого. Летучая фраза: «Где бы ни работать — лишь бы не работать».

Пьяные исповеди на кухне надоели до чертиков. Какой-то рокер по фамилии Цой выискался: «Перемен! Мы ждем перемен!». Чудак. Всем же ясно: никаких перемен не будет НИКОГДА.

Теперь-то мы знаем: то был последний год. Уже следующей осенью повеселеет центральное телевидение и оживут центральные газеты. Еще через год появятся умные и честные книги, одновременно повылазят откуда-то в невероятном количестве хитрые и жадные сволочи, и такая у нас начнется с ними интересная жизнь…

Все шло к тому давно и неотвратимо, властям ничего уже не оставалось, как разрешать, разрешать… Запретить они ничего больше не могли, пытались — не помогало. Система прогнила, народ распустился, техника и та работала против советской власти: сокращала расстояния, сближала континенты, выводила людей из-под контроля. В 1984 году появились в продаже первые отечественные видеомагнитофоны «Электроника ВМ-12» (а с ними — и первое порно), любители строили самодельные персональные компьютеры (из телевизора «Юность» и магнитофона «Ритм»), громоздили на балконах самодельные спутниковые антенны. В деревнях появились первые частные трактора! Горбачёв мог быть, мог и не быть, мог объявлять «перестройку», мог и не объявлять ее — все перемены состоялись явочным порядком, они не могли не состояться.

Но мы-то этого не знали. Мы чувствовали смрад. Вот похоронили Андропова. Новый генсек Черненко — тоже на ладан дышит. Вояка Устинов увяз в Афганистане… Стоп! В Афганистане увязли наши ребята, а министр обороны Устинов нежился в Москве, — люди роптали, уже не оглядываясь на «стукачей». Наш «ограниченный контингент», похоже, воевал сам за себя. Одна бессмыслица нагромождалась на другую: зачем-то ввели зенитно-ракетную бригаду. Опомнились, начали выводить — опять бестолковщина: в тоннеле 16 солдат задохнулись от выхлопных газов собственной техники. Скрыть это уже не удавалось.

Мне это напоминает сегодняшний день, наших подводников. Тоже — «геройская» смерть по чьей-то глупости. Понятие «героизма» извратили при Брежневе — советском супергерое, образце для подражания. Неужели навсегда?

Все уже было. В 1984 году «Союзаттракцион» вовсю внедрял игровые автоматы — в фойе кинотеатров, клубов и ресторанов стояли хитроумные ящики с окошком и ручкой, за 15 копеек той ручкой можно было сбить самолет, потопить крейсер, настрелять дичи, насла-дившись при этом ее предсмертными криками. Дети могли покачаться на катере, тракторе. Уже тогда появились краны — хваталки игрушек — для особо жадненьких деток.

На ЦТ примета времени — шоумен Юра Николаев. В воскресной «Утренней почте» он кувыркался и переодевался, искренне, но бестолково стараясь сделать шоу из опостылевшего концерта по заявкам. Талантливые «веселые ребята» на советском телевидении не задерживались, а Юра держался годами.

Альтернативное — неофициальное искусство цвело фосфоресцирующим подвальным цветом. В прозе шизовал новый, «амбивалентный» герой. В поэзии заплетала извилины «метаметафористика». Больная, реактивная литература, она была сильна именно своей болью, страшна юмором висельника и притягательна подлинностью переживания почти документальной. Да без «почти» — ведь она существовала в рукописях, на листочках. И еще — в живом общении, бытовал такой жанр изолированного искусства. Адресов известно много. Самый замечательный в Перми — Народовольческая, 42.

Там, в подвале общежития было целое гнездо «эстетического разврата» — мастерская тогда еще не известного ни Европам, ни Америкам «Папы» Смирнова, слайд-студия Пашки Печенкина, клуб авторской песни Коли Шабунина, фотоателье Андрея Безукладникова. Хватило бы одной ручной гранаты в разгар пирушки, чтобы покончить разом со всем пермским андеграундом. А обком слиберальничал — и вот где он теперь, обком? А наши орлы вона где — в зарубежных каталогах и энциклопедиях.

В 1984 году Пермский обком КПСС специальным постановлением осудил поэтические вечера в кафе «Театральном» — за неправильные стихи и за граждански незрелую слайд-композицию, показанную однажды в кафе. Авторы имели дерзость оторваться от реальной почвы и уйти в самое себя — что приравнивалось к идеологической диверсии. Исполнительные власти немедленно прекратили вечера и закрыли слайд-студию на Народовольческой — чтобы никто не отрывался и не уходил.

Чуть было не закрыли клуб любителей фантастики. Там частная инициатива достигла неслыханных масштабов — распространилась по всей стране! Любители фантастики при попустительстве соответствующих органов организовали информационный обмен между клубами разных городов, устраивали регулярные слеты, читательские конференции, выпускали рукописные издания, читали нерекомендованную литературу и, что совсем уже невыносимо, переписывались с Западом. Воспитательные мероприятия положили конец любительскому бесчинству, фэны раскаялись, но не искренне — выждав время, взялись за старое.

Жить буке обкому оставалось ровно семь лет.

 

1985. Грог в самоваре

Первая новость 1985 года: теперь у нас молодой Генеральный секретарь. На него и смотрели как на молодого, зеленого — с усмешкой. Малороссийский «ховор», какая-то клякса на лысине… Однако затеплилась надежда — не на что-то конкретное (исправить что-нибудь в нашей распрекрасной жизни уже не представлялось возможным), а так — смешная надежда вообще. Утомили старцы.

Вторая новость — бомба: знаменитый «указ 85 года» о борьбе с нашим родимым пьянством-окаянством. Апофеоз административной самонадеянности. Велели народу пить чай — и все кинулись.

Как бы не так. Общественная жизнь к 1985 году загнулась бесповоротно и лишь гальванически подергивалась по сигналу сверху, поэтому частная жизнь осталась единственной формой жизни в СССР. Как презренный сорняк прорастает в ребрах брошенных механизмов, так гонимая частная жизнь в 80-х годах проникала, пролезала всюду. Она пронизывала производственную базу социализма и поражала все его надстройки. Никто не работал, все занимались своими личными делами на рабочем месте или вообще покидали его с утра, оставив шляпу для «эффекта присутствия». Личные дела равнялись личности: одни в рабочее время травили анекдоты и флиртовали; другие вязали или мотались по магазинам, выслеживая дефицит; третьи мастерили «для дома, для семьи» то, чего не сумели купить в магазине, причем, мастерили, естественно, на казенных станках из «сэкономленных» материалов.

Ничтожно малая часть трудящихся тратила рабочее время на изучение полезных книжек и сочинение стихов или прозы.

И все пили. Отмечали на работе все общенародные праздники, все дни рождения, повышения, отцовства, уходы в отпуск и на пенсию, обмывали покупки. Уверну-ться было невозможно. Пили по пятницам, по поне-дельникам. Пили во вторник-среду-четверг. Пили по выходным — у себя дома, на «дураковом поле» или в гараже. О, гараж! Типично советская, типично «застой-ная» форма досуга, мужской клуб — в гараже!

Рыбалка, грибы, сельхозработы, командировка, встреча, прощание, футбол, баня — всё с выпивкой. Бабы пили не меньше мужиков, называлось — «девишники». Городской фольклор: «Природа шепчет: «Займи и выпей». Выезжали «на природу», орали: «Из полей доносится: «Налей!».

Селяне гоняли за водкой на комбайнах. Горожане по ночам в недопитии ловили такси и принимались раскалывать «шефа» на «водяру». Таксист кочевряжился, набивал цену, кружил по городу, выскакивал у стоянок, шептался с коллегами-таксерами, потом тащил теплую бутылку «Русской», замотанную в газету, — компания ликовала, совала ему красный «чирик» с Лениным (10 руб. — двойная цена). Купить выпивку вечером до указа было целым приключением. После указа стало проблемой купить спиртное даже днем.

Во исполнение грозного повеления спиртные напитки убрали из поездов, столовых и гостиниц, стали продавать только в «особых местах» и строго с 14 до 19 часов. Толпы людей томились в очередях к винному отделу, перед его закрытием вскипали нешуточные страсти — без наряда милиции закрыть магазин было невозможно. Цену на водку удвоили. Очереди от этого не уменьшились — пропал сахар: люди погнали самогон. За появление на работе под хмельком могли уволить не только тебя, но и твоего начальника — начальники вызверились, аки псы: «Никаких дней рождения! 7-е ноября отметить чаем!». Черта с два, 7-е ноября 1985 года в нашем учреждении в самоваре подавали «грог» — спиртягу с нагретым соком. О соках, кстати, дальновидно позаботилась Партия: все лето-85 на прилавках было полно всяких соков, минералки и кваса в самой неожиданной (уж какую раздобыли напуганные циркулярами производители) посуде — здоровая альтернатива пагубному зелью.

— пошучивал народ. А сам напал на «Тройной» одеколон и голубенький «Нитхинол». Уж как только его не просвещали, этот народ. Сильнее всех действовали машинописные воззвания профессора Углова, по его частным исследованиям выходило, что мы все — дегенераты, что само существование русской нации под угрозой. Шок. В те времена ничего подобного «великий советский народ» и не слыхивал, то был первый шок от первой правды. И отзывчивый Евтушенко подхватил:

Пропагандой здорового образа жизни занялось поспешно созданное Партией Всесоюзное общество трезвости, журнал «Трезвость и культура». Да все газеты, журналы, радио, ТВ свихнулись на одну тему. Из старых кинокартин вырезали сцены с тостами, любимую «Иронию судьбы» объявили врагом народа номер один. Все оставшиеся силы вложила советская власть в тот последний решительный бой. И что?

Напоследок совсем незаметная новость: первым секретарем Московского горкома КПСС назначен какой-то Ельцин из Свердловска.

К слову — анекдот. В ЦК КПСС приходит телеграмма из Свердловского обкома: «Срочно пришлите эшелон водки. Народ протрезвел, спрашивает, куда царя-батюшку дели».

 

1986. В Перми все спокойно

«Перестройка» где-то там, а в Перми все «по-брежневу». Люди покорно терпят пытку очередями: пообедать, постричься, зарплату получить — «Кто крайний?» — и стоят, тупо читая наглядную агитацию, и час, и два… Терпят пытку «дефицитом»: то лампочек нет, то тетрадей, то обоев, как обычно. Потолок приходится белить зубным порошком, краску «приносят с работы». Терпят хамство продавцов. Бегают за автобусом с рулонами туалетной бумаги на шее. Стоят за колбасой. Всё как всегда.

Анекдот из тех времен. Ученый залег в анабиоз до 2000 года. Проснулся в назначенный срок, идет по улице, заходит в продуктовый магазин, а там — семь сортов колбасы лежат! И все незнакомые. Он смотрел, смотрел, и к продавцу:

— А ливерная у вас есть?

— Нет, милый человек. У нас этой дрянью бывших бюрократов в лагерях кормят!

Такая была мечта у народа в 1986 году: пересажать к концу века всех начальников и забить им ливерную колбасу в глотку.

Начальники кушали хорошо. У меня приятель работал инструктором райкома партии. Хороший парень, решил меня подкормить и повел в ихнюю столовку на ул. Швецова. Мне так понравилось. Клюква в сахаре, харчо, гуляш с картофельным пюре, какао с плюшкой — и все это копеек на сорок, да так любезно — как родному. Свезло, что называется. Я все боялся, что меня расшифруют и побьют. Приятель предлагал: ты звони, будем вместе ходить сюда обедать. А я молодой был, глупый, — не воспользовался.

А однажды мне перепал праздничный «обкомовский набор» (через газету «Звезду», она тогда органом обкома КПСС была). На всю жизнь запомнил: подвывая от голода, семеню это я по улице основоположника научного коммунизма Карла Маркса, зажав в кулаке особый талончик, подхожу к Центральному гастроному, к хитрой дверке со двора, и там, в заднем проходе, получаю картонную коробку, а в ней… Погоди, дух переведу… Шампанское «Советское», шоколадные конфеты «Ассорти», икра красная, шпроты, кета, вырезка, колбаса копченая, мандарины, яблоки… Половины из этого я не видел никогда в жизни. А «им» — к каждому празднику. Вот в такое мы вляпались «равенство» и «братство» в конце концов.

А в Москве уже новые лозунги готовы: «демократизация» и «гласность». Конечно, народ в ответ даже не почесался: новая лапша на уши. Милиция тоже плевала на новый курс, напротив — перестала прятать дубинки. Раньше прятала, теперь по улицам пошла с дубинками. Народ немедленно прозвал их «демократизаторами».

Однако в толстых журналах появились невозможные прежде публикации Набокова, Булгакова, Ходасевича, Ахматовой. «Котлован» и «Чевенгур» Платонова.

Интересно стало читать газеты. Там Василий Белов рубился с аэробикой и рок-музыкой, как тот рыцарь с ветряками, — чудак, лучше бы прозу писал, проза у него превосходная, а публицистика — дрянь. Там пластались защитники «индивидуальной трудовой деятельности» с одной стороны и противники «нетрудовых доходов» с другой. Драматизм ситуации потрясающий. Я был против «рынка», озабочен его пагубным влиянием на личность (Фромма начитался), но в споре не участвовал (прозу писал).

В «Литературке» появилась статья провокационного содержания «Так ли плохо быть богатым?», творческие интеллигенты один за другим объявляли себя «обывателями» и гордо при этом смотрели по сторонам. Формировался новый стиль журналистики: всех начальников только по именам, как артистов, без отчеств. Горбачев разрешил — его же и развеличили первым. «Михаил Горбачев» поначалу звучало дико по сравнению со слащавым брежневизмом: «Дорогой Леонид Ильич».

По экранам кинотеатров пошли «полочные» фильмы: «Комиссар», «Одинокий голос человека», «Долгие проводы», «Интервенция», «История Аси Клячиной» — честные работы, но лучше сказать — правдивые. В них было очарование искренности и веры в правду — целомудренной веры без истерики и спецэффектов, дававшей силу жить.

Телевизор радовал свежестью встреч в Останкино, запомнился академик Лихачев и еще — молодой Юра Поляков, автор «Апофегея». Массового зрителя радовал итальянский сериал «Спрут» про смертельную схватку с мафией комиссара Катани (Микеле Плачидо) и советский — «Возвращение Будулая» с Михаем Волонтиром в главной роли и Кларой Лучко. Честность и свежесть, ненависть и любовь — восхитительная была атмосфера в эфире, жаль, не в жизни. Но и то вперед.

В жизни — модные штаны-«бананы». Фуксиновые леди — дамочки с голубыми волосами. Пластиковые пакеты «Мальборо», которые для дольшей сохранности усиливались изнутри нашими пляжными сумками.

В Перми в 1986 году ТЮЗ переехал в красивый особняк на ул. Большевистской (где раньше был драмтеатр). В ДК Гагарина заиграла фолк-рок группа «Дом». Гневно обличал империю лжи любительский рок, пермские группы: «Трест», «Парламент», «Акция». В Закамске громыхал «металлом» «Замок».

Первые компьютерные игры: «Реверси», «Ковбой» — и первые городские компьютерные клубы. Вот как выглядел наш город накануне компьютерного бума: в институтах — ИВЦ с электронно-вычислительными шкафами, пачки бумажных перфокарт и магнитные диски размером с тележное колесо. В типографиях — свинцовые литеры и пневмопочта. В бухгалтериях — деревянные счеты и калькуляторы с газоразрядными индикаторами. В магазинах — гремящие кассовые аппараты «Ока» и неоновые вывески: «Гастроном», «Универмаг». В учреждениях — электромеханические пишущие машинки «Ятрань» и бакинские кондиционеры в окнах. Слово «офис» еще не слыхали, как и много других слов.

Копировальная машина «Эра» (трехметровый динозаврище с двумя киловаттными фонарями по бокам, дышащий ацетоном) являлась спецобъектом с ограниченным допуском, защищалась железной дверью с сигнализацией. По-прежнему контрразведка глушила вражеские радиоголоса.

Телевизоры были с барабанным переключателем каналов, когда сосед переключался с 6-го на 12-й, тарахтенье слышал весь дом. Но тогда каналы переключали не часто — рекламы-то не было! Вообще! Заставки были — фото. Дерзостью в духе времени считалось поставить рядом с диктором телевидения штатив с фонарем, показать камеру. Прежде телевизионную «кухню» тщательно прятали.

На послабление режима немедленно отреагировали уголовники. В поездах активизировались шулеры, чемоданники и брачные аферисты, по вагонам пошли «глухонемые» — торговали календариками с портретами Сталина, Гитлера, Мао и Иисуса Христа. На самом деле это были наводчики (или чекисты, черт их разберет).

Поплыла нравственность. Девушка из «Модерн Токинг», оказывается, — юноша, Томас Андерс! А солист «Куин», оказывается, — девушка. «Королева» — это он, Фредди Меркюри. Раньше его хит «My best friend» вопринимался по-советски — «мой лучший друг», а правильно-то — любовник! Но главные наши открытия были впереди.

 

1987. Пермь — открытый город!

В 1987 году в ежегодном списке закрытых городов не оказалось Перми. Все штатные мероприятия по обеспечению режима секретности, такие привычные строгости наших родных «особых отделов» с нас теперь снимались. Отменялись тысячи запретов сотен надсмотрщиков, отменялись надсмотрщики, отменялся надсмотр вообще как таковой: лишался смысла. Горожанам этого, конечно, не объявили. Просто отцепились органы от замотанных продовольственным кризисом горожан.

В 1987 году вдруг подобрели цензоры обллита, отпустили на волю часть газет. Потом еще часть. Потом вообще цензуру торжественно отменили. Нет, этот момент надо прочувствовать: вчера еще все редакции были обязаны каждый материал отдавать на проверку, вчера еще каждое сообщение по радио и ТВ проходило (или не проходило) цензуру, где сидели свирепые «непущалы», а сегодня — гора с плеч, не надо бояться, унижаться, объясняться. Публикуй, что считаешь нужным. Что хочешь. Что в голову взбредет, никто не спросит. Воля! Но уже назавтра народ заскучал по цензуре — началась пятилетка беспредела, эпоха листовок и сортирной литературы. Маятник улетел в другую крайность.

Конечно, все это случилось не в один год. Еще со времен Андропова шло сокращение перечней засекреченных сведений, сокращение штата редакторов Главного управления по охране государственной тайны, в просторечьи — Главлита. К началу перестройки у нас в области осталось только три «охранки»: в Березниках, Кудымкаре и в Перми — обллит. В 1987 их перевели — такой прикол — на хозрасчет. То есть, газетам предлагалось самим блюсти государственные тайны или заключать договор с цензорами на консультационные услуги. Лигачев в Политбюро посыпал голову пеплом: «Упустили прессу». Но это у них там, в Москве, сразу вскипела «гласность», а у нас в Перми все было тихо. У нас всегда тихо, всякое беспокойство только снаружи.

Например, «Легко ли быть молодым?» — документальный фильм литовца Подниекса шел в киноклубе ДК строителей. Беременные женщины падали в обморок, очень страшный был фильм, жестокий какой-то. С той поры наше кино пошло вразнос, ни одного фильма без битья по нервам. Тонкие натуры отшатнулись, «толстые» полезли в кинотеатр, как в баню на верхнюю полку — на истязание для здоровья. Именно так, все дальнейшее показало — катарсиса не было. Даже на «Покаянии» Абуладзе — не было.

Массовое покаяние не состоялось — зато полезли наружу нательные крестики. Писк моды-87 — золотой крестик поверх блузки. Народ семьями направился в церковь креститься, крестанулся — и пошел грешить, тотчас позабыв «дорогу к храму». Но об этом позже.

«Новая волна» — это молодые поэты. В том же ДК строителей состоялся их концерт — «поэтический ринг» («ринг» — это круг, кольцо, а не тот квадрат, в котором боксеры морды бьют, — так хотелось бы понимать формат встречи). Участвовали поэты из Перми и Свердловска. И еще в том же ДК, кстати, состоялся турнир бардов — опять же из Перми и Свердловска, двух вечных соперников.

«Новый курс» — это первая независимая киностудия в Перми. В 1987 году она была образована как рекламное агентство (слова-то какие — «рекламное агентство» — чистый Запад!) при МТО «Моторостроитель» и приступила к съемкам своего первого фильма.

Все было впервые. Выставка авангардистов под видом «театральных художников» в новом выставочном зале на Комсомольском, 10 (где еще недавно был обувной, галоши продавали). Первые кооперативные кафе (кафе-троллейбус даже ходил по городу, с занавесочками), первые шашлычники с этими чудовищными жаровнями и подозрительным мясом. Частные — простите, «индивидуальные» извозчики на личных «жигулях» помчались по городу, фотографы-индивидуалы уже на законном основании пошли по школам и детсадам в поисках заработка. Новые коробейники, — и всякий-то копеечный товарец и все пустяковые услуги у них, помнится, был по рублю.

— Хочешь, расскажу анекдот про кооператора?

— Да.

— Рубль.

В толстых журналах — девятый вал перестроечной прозы: «Дети Арбата» Рыбакова, «Новое назначение» Бека, «Зубр» Гранина, «Жизнь и судьба» Гроссмана, «Ночевала тучка золотая» Приставкина — звездный час «толстяков». В библиотеках выстроились очереди к полкам с журналами, организовали предварительную запись. В 1987 году я потерял «Белые одежды» Дудинцева: думал, забыл в аудитории, а у меня украли, как я горевал (ведь за мной 40 человек записалось!), вычислял вора — вычислил и вытряс из него все «Белые одежды» до последней. Такие были страсти.

Кстати, о страстях. Помню я ту девчушку на «телемосту» у Познера, которая в 1987 году оговорилась: «У нас секса нет». Она имела ввиду: нет этого слова! Нет этого понятия на пристойном уровне, о нем у нас говорят исключительно матом или латынью. Но публика взвыла, не дала договорить и мгновенно сама про себя сочинила анекдот.

Хотя впору было плакать — в «Литературке» в том же году прошел острый материал об ублюдочности нашего сознания и, в частности, об обращениях: «девушка», «молодой человек», «женщина с сумкой», «мужчина в шляпе». «Товарищ» — уже не выговорить, срамное слово стало, а что взамен? Ничего. Немота. Оттого и разорались все — с перепугу, край почуяли.

А я что? Я ничего, я все лето воду ведрами на пятый этаж носил — пеленки стирать. Сын у меня родился — радость.

 

1988. Культ колбасы и правды

Парадокс восьмидесятых: уровень жизни стремительно падает, а уровень сознания стремительно растет. В 1988 году — золотое равновесие: мы еще не все проели и уже кое-что в жизни поняли. Точнее — почуяли, потому что понимание предполагает разум, а где его взять? Дальнейшее показало — нами двигало все, что угодно: ужас, зависть, злоба, любовь, телевидение — все, кроме разума.

В 1988 году люди закупали все впрок, вообще все — съедобное и несъедобное. Ну, это-то как раз можно было понять: глупо, выстояв час, брать помалу. Но ведь что получалось. Разбирали весь товар разом, потом куковали: товар, ты где? Ку-ку. Товар привезут — снова очередь, хвост на улицу, «велели больше не занимать». Дурацкий круг с умным названием «ажиотажный спрос». Вот бы договориться, чтобы каждый брал в меру…

Тогда еще не было настоящей тревоги, ну ведь правда, угроза бескормицы нас ждала впереди, так что этот ажиотаж имел отчасти спортивные цели: добыть «золото». Ну или сотню других призов, больших и маленьких. А «золотом» была колбаса. Колбаса вообще. «Колбасу дают!» — боевой клич 80-х, он действовал помимо сознания: трудящиеся бросали трудиться, служащие — служить, кормящие матери — кормить, — все занимались колбасой. Ездили за ней в Москву. Раздавали талончики на предприятиях, интриговали из-за них, естественно. По этому талончику в специально организованных «отделах заказов», опять же выстояв очередь, можно было получить такой увесистый, такой упругий и ароматный, такой круглый, толстенький сверток… Счастье нести колбасу домой неизвестно нынешним, избалованным хозяйкам! В нагрузку давали сахар и лавровый лист.

В магазинах было пусто, но наши холодильники «Бирюса» исправно что-то сберегали к каждому празднику. Мало того, в 88-ом году начала наступление на пермские желудки итальянская пицца. Это шаньга такая — с помидорами и сыром сверху. Можно и без сыра. Можно и без помидоров — тогда с луком, — главное, чтобы во время еды непременно что-нибудь на колени падало.

Закрепились новые пермизмы: «Чё смеяться-то!» и «Ну ты воще!». В ходу пошлость «Красиво жить не запретишь» — реплика на какие-нибудь сушки к чаю.

Частная инициатива добилась хозяйственной самостоятельности. У меня глаза на лоб вылезли: мой дружок, простой инженер, создал кооператив — теперь заключает договора с иногородними предприятиями, принимает от них груз вагонами, нанимает работников… А ведь еще вчера сам вагоны разгружал за четвертак — шабашил!

Один кооператив у нас клепал самодельные компьютеры для пермских школ, другой завалил пол-Перми своей финифтью. Кооперативные издательства, все как один, печатали Дюма (сильно модный был автор), вынашивали невероятную по дерзости идею — сборник анекдотов. МТЦ «Инициатива» на комсомольские деньги продюсировал (новое слово!) съемки фильма Рязанова «Небеса обетованные».

А в «Кристалле» уже шла «АССА». И с ней новая тема — «продвинутая» молодежь: приколы с прибамбасами, политика — по барабану, частная жизнь — по праву рождения. Забавненькие. Прячем грусть: обнаружилось, что мы — уже не молодежь. Но ничего, удивить «продвинутых» мы сумеем еще не раз. За кадром Борис Гребенщиков спел стихи Анри Волохонского под музыку Франческо да Милано и выдал эту компиляцию за свою песню! — я возмутился вполне молодежно. А это просто стартовал российский «постмодернизм» — коллоидный раствор цитат вместо старомодного «творчества».

Рок-музыкантов в газетах называли «рокерами». Из их среды вышло в массы слово «тусовка» и «кайф» (умники говорили: кейф). Гордым словом «аутсайдер» стали величать поэтов-кочегаров, прозаиков-дворников и просто мыслящих домоседов (за тунеядство больше не привлекали).

— утешал тусовку Виктор Цой. Слава Бутусов сдирал коросту на аутсайдерском сердце рефреном «Я хочу быть с тобой». Модную линию респектабельного рока вел «Scorpions». Для радикалов ковали «hеavy metal» сатанисты «Kiss», гнали «скоростной металл» «Пантеры». Раздевались догола на сцене «Sex Pistols», — где-то кто-то видел на видео. И абсолютно всем влезал в ухо без мыла сирота Юра Шатунов:

Набирала силу публицистика. То был год идеальной слышимости, народ еще не оглох, публицистика еще не изошла криком. Весь советский народ, как один человек, читал экономистов: Н. Шмелева, А. Аганбегяна, П. Бунича, Г. Попова. Вдруг выяснилось, что мы не умеем «считать деньги». А раньше казалось, мы только тем и занимаемся — особенно перед получкой…

На «Авторском ТВ» резали правду-мать гости Киры Прошутинской. Новые темы дискуссий: экономика и сталинские преступления. По всей стране интеллигенция снимала галстуки, надевала свитера и выходила из КПСС. Все жаждали правды — самой колючей, самой горькой — и ничего, кроме правды. Тревожил еврейский вопрос, крайне беспокоила нравственность вообще и секс в частности.

Утвердилось слово «трахаться». Прежде это слово было редким перлом в речи краснобая, оно несло ассоциацию смертельного акта, скорого и шумного, без продолжения — потому что «трахнуть» второй раз было уже просто некого: жертве каюк. Теперь все эти нюансы стерлись — слово вошло в обиход. Отмена цензуры кроме очевидных плюсов дала неожиданные по силе и вонючести минусы. Дело в том, что право голоса получили не только порядочные люди, варежку раскрыли ВСЕ. А ничего не поделаешь, теперь у нас — плюрализм.

 

1989. Люди за «слоновыми» перилами

1989-й год. От телевизора не оторваться. Самые интересные передачи те, от которых еще четыре года назад мухи дохли — предвыборные дебаты кандидатов в народные депутаты СССР. Вот уж никогда не думал, что буду следить за ходом их съезда. Но там были такие люди! Знаменитые писатели, популярные артисты кино, священники в рясах (вот уж чудо: священники в советском Дворце съездов!). Помню Юрия Власова, «самого сильного человека планеты» и, как мне тогда показалось, самого сердечного. Юрия Черниченко, самого страстного и, похоже, искреннего агрария. Таких давно уже нет на экране. Были и негодяи на том съезде. Тогда они казались забавными недоразумениями, но почему-то к власти пришли именно они… Как это получилось? Кто их туда привел?

Женщины в транспорте пересказывали друг другу «Рабыню Изауру». Больные и увечные верили в Чумака, в его «заряженную энергией» воду. В Кашпировского верили даже умники — посмеивались робко: а вдруг!.. Вокруг так много нового, неисследованного — мануальная терапия, экстрасенсорика, буддизм… Молёбка: биолокация НЛО, фотографирование невидимок и другой шизняк. Бодибилдинг. Прикладной боди-билдинг — это рэкет. Кстати, «качаться» начала не только криминальная молодежь, но и нормальная — для самозащиты. Для уверенности. Ее всегда нам не хватало, а к концу 80-х она стала главным дефицитом. Именно тогда в окнах квартир появились первые решетки. Прохожие показывали на них пальцем и смеялись нервно.

Зато музыки стало много, и всякой, главным образом, импортной. Не выдерживая конкуренции, советские рок-группы затихали одна за другой — по причине непрофессионализма, но не только. Наши «рокеры» верили в то, что поют, — и напрасно. Они жили в рок-режиме — режиме непригодном ни для серьезной работы, ни для жизни вообще. Скоро выяснилось, что верить-то как раз и не надо — надо уметь заставить верить других. А сам в это время живи, как хочешь: колбась баксы, покупай тачки, тусуйся с президентами… Это и есть шоу-бизнес — массовое надувательство.

1989 год. Рушатся все устои. Сборная СССР по хоккею требует снять главного тренера! В угольных регионах бастуют шахтеры! Бастуют — у нас?! И кто — шахтеры, самые прославленные и хорошо оплачиваемые трудяги?! Ущипните меня: они хотят отменить «руководящую и направляющую силу». Неужели у нас еще есть рабочий класс?

Кругом горланили митинги. Население, как говорится, вышло на улицы. Я тоже вышел. Походил от кучки к кучке, удивился бестолковости выступлений. Вылезали к мегафону по очереди базарные тетки, надутые юнцы, бесноватые старики и пороли чушь каждый про свое. Насторожили «памятники»: им везде мерещилась звезда Давида, даже в шестирожковой люстре, — но тогда это было не смешно. Ну конечно, где-то выступали и дельные люди — но только не на улице. В 89-м, помнится, все что-то учреждали, разыгрался настоящий «учредительный бум». Я тоже учредил — Малый литфонд: издательская, просветительская, благотворительная деятельность.

Долго ли, коротко ли, приехали в Пермь «митьки» из Ленинграда — в сапогах и тельняшках, елы-палы, дык. Их выставку и встречу со зрителями в круглом зале Дома писателей устроила «Инициатива» — одно из первых в городе комсомольско-коммерческих предприятий: там комсомольские идеи элегантно переходили в коммерческие, т. е. комсомольские деньги плавно перетекали в частные карманы. Посмотреть на «митьков» пришли все пермские «нефоры» по списку: «металлисты» в цепях и заклепках, панки с мокрыми от пива волосами, дивчины-хипперши в лентах и «фенечках» — и прочая дикая поросль с «оперки» (тусовки перед оперным театром) и с «чилей» (трех лавочек на Компросе у «Спутника»). Никто не подрался.

Извержение энергии андеграунда произошло через комсомольскую газету «Молодая гвардия». В течение года вышло шесть номеров литературно-художественного приложения к ней под названием «Дети Стронция» — альманаха местами гениального, местами тухлого — но необходимого, как дренаж абсцесса. Несколько авторов решили отметить выход первого номера, отправились за вином. Как сейчас помню картину: магазин «у танка», у входа в винный отдел толпа жаждущих бьется о стену, расшатывает «слоновые» перила, сваренные из рельсов нарочно для регулирования покупательского спроса, кого-то выкидывает прочь, кого-то топчет — ни о какой очереди нет и речи. Писатели решили идти «свиньей». Прошли пять метров до прилавка за полтора часа. Выпали наружу растерзанные, но довольные — с «пузырями» на груди. Выпили их на чьей-то хате без закуски, но с песнями. Молодость…

Аналогичный случай. Иностранцев в Перми еще не было. А тут вдруг приехали отважные датчане сквозным рейдом через весь Советский Союз с акцией «Next Stop Soviet»: художники и рок-музыканты. Для них пермский горком комсомола придумал культурную программу пребывания, а они к нашим художникам в подвал забурились, на ул. Советской (Soviet-street). Наши их пивом из банки угощали от всей души, но датчане отравы не приняли, и наши это пиво сами выдули. А как выдули — песни запели, театр устроили, чистый цирк, такую экзотику гостям показали — гости без пива обалдели. Уехали в восторге. А наши потом пошли в «Подкамник», проникли туда под видом пьяных датчан и засели за четырнадцать кувшинов. При этом общались только на английском (понарошку, конечно). Официант, юный подонок, извертелся на пупе, выпрашивая жвачку, думал, мы иностранцы. А иностранцев в Перми уже опять не было.

Был джем-сейшен в кафе Дворца Калинина. Там, помимо музыки, можно было видеть джазовое зрелище: на дворцовой лестнице, прямо на ступенях, чувак торгует книгами и никто его не арестует. Книги: фантастика и детективы, «Толковая Библия» — 3 тома за 700 руб. Ступенькой выше него тетка продавала розовую комбинашку и парик, еще выше — старикан с вентилятором… «Черный рынок» проникал всюду. На «балке» майка с «Бэтменом» (продавцы ее называли — футболка «летучая мышь») стоила 100 руб — почти как сейчас, но зарплата бухгалтера тогда была 120 руб. А тени для век — 160 руб, чокнуться можно! Юбка кожаная длинная — 800. Джинсы-варенки «Левис» — 350. Куртка кожаная короткая «с наворотами» — 3000. Презерватив — 10 руб (бутылка).

Тем временем на юге СССР стало слишком жарко: там шла армяно-азербайджанская война (Нагорный Карабах, Сумгаит, Баку) — в Перми появилось много плохо одетых азербайджанцев. Синие от уральского холода, но бойкие, они начали потихоньку прибирать к рукам местную торговлю. Всю не прибрали, но приоделись — некоторые даже очень.

В 1989 году был реконструирован Центральный колхозный рынок. Его соединили с вещевым, возвели 3-этажный павильон и навесы, провели освещение и построили новую ограду — красивую решетку по периметру с высокими, издалека видными арками.

Еще новость: переименовали в духе времени проспект Ворошилова в Парковый.

Старики тогда еще держались — стойко соблюдали все очереди и учили молодежь правильному образу жизни. Немощные бабки на улице запросто окорачивали дебошира, язвили в трамвае развязную девицу, корили мальца, занявшего неподобающее место. Им до всего было дело, нашим старикам. Они несли традицию, это была их роль в «племени». Они еще не знали, что «вожди» их уже предали, что защиты уже нет, и через пару лет их старые очи увидят такие цены на хлебушко, что очереди покажутся благодатью. Через пару лет они притихнут, старики.

 

1990. Между землей и небом — война

Это в 1990 году приехала в Пермь рок-группа «Кино». Группа-то — никакая, а вот солист у нее — Виктор Цой — рок-звезда, кумир. Запомнилось его смиренное обращение к толпе на стадионе «Молот»: «Маленькая просьба: не бросайте бенгальские огни на сцену, а то они пережгут провод, и что-нибудь отключится», — и тотчас на сцену, в колонки полетели горящие бенгальские свечи.

Цой не стал шоуменом, он разбился в том же году, что и все наши иллюзии, — в 1990-м. Вчера еще мы были надеждой человечества — сегодня стали его помойкой. Запад нам подал милостыню. Запад нам шлет свои старые штаны. Но кому это — нам? НАС уже нет. Каждый сам по себе, каждый за себя. Убивай среди бела дня — никто не заступится. В 90-м обсуждается свободная продажа оружия населению.

Продукты больше не хапают мешками. Государство, не умея иного, напечатало талоны. По талонам все: колбаса, масло, крупа, макаронные изделия, «мыло хоз.», «мыло туал.», «СМС» (а с 1 января 1991 еще и маргарин, яйцо, чай, масло растительное, мука, соль, спички) и, конечно, вино и водка. 2 бутылки вина и 1 бутылку водки продают каждому с 21-летнего возраста при предъявлении паспорта.

За прочим товаром пермяки ходят в магазины с «визитной карточкой» — для покупки тюбика зубной пасты или пары панталонов требуется фото, ФИО и печать домоуправления. Иногородним могут отказать даже в хлебе.

Все безрезультатно, товаров становится все меньше. Предприятия перешли на «бартер» — одежду, обувь, косметику между работниками разыгрывают в лотерею.

Что такое советский маразм? Объясняю. Женщина вытягивает билетик на «саламандру» и меняет один сапог — на подростковый диван-кровать, а другой — на стеллаж о пяти полках. Меняется она с дамой — капитаном милиции, у той есть связи в мебельном магазине. Милиционерша нервничает: если стеллаж в мебельный не поступит, она останется в одном сапоге.

Советская драма. В подъезде нашего дома возле теплой батареи ночуют покупатели мебели. В нашем доме мебельный магазин, и вот они караулят завоз круглые сутки — сидят на ящиках перед магазином, слоняются вокруг дома, спят в подъездах. Утром веду сына в садик — под лестницей фигура: пожилая женщина, хорошо одетая, стоит в одних носках на коврике — обувь на батарее. Она ждет «кухню».

Летом не стало курева. Совсем. С рук можно было купить окурки по 5-10 коп. штука, 3 руб. поллитровая банка. Толпа доведенных до крайности людей перегородила улицу Борчанинова, трамваи встали, начались беспорядки — т. н. «табачные бунты». Власти спешно сформировали ГОМОН, оборудовали грузовики с решетками на стеклах. Приготовились.

Теперь о духовном. В 90-м добрались до Ленина. Образованная чернь мазала калом вчерашнего бога с изумительным проворством. Вчера еще он у них был гением, великим и простым, блестящим оратором с трогательной картавинкой — сегодня стал маленьким, злым матершинником, сифилитиком и кровопийцей. Моя знакомая свергла со стены портрет Ленина со словами: «Жаль, что эсеры не шлепнули душегуба! Шлепнуть надо было! Шлепнуть!». Нет, ну женщина, мать — и вдруг такой матросский подход к проблеме…

В каждом подвале — видеосалоны: показывают потасовки и трах — часами. Подростки выползают оттуда с квадратными головами, нападают на одиночных прохожих и запинывают их до смерти — просто так.

Открываются «коммерческие отделы», первый — в магазине «Одежда» (ул. Мира, где сейчас «Антарес»): ПНОС получал по бартеру импортные товары (бытовую технику, в основном) и выдавал как зарплату своим работникам. А те сдавали их в «комок». В 90-м году я видел там утюг за 1000 (тысячу!) рублей. Кто-то купил, надо же. Рядом с облГАИ открыли целый коммерческий магазин — «ЛОТ».

Безо всяких разрешений открываются коммерческие банки, пункты валютного обмена. Открывает окошко любой шустряк, пишет на фанерке: «Банк» — и торгует валютой. И никаких налогов не платит — только дань «мафии». Партия спешно перекачивает свою баснословную кассу за бугор, а народу забивает баки проблемами какого-то Нельсона Манделы в застенках южноафриканского апартеида. Вдвойне противно оттого, что уже ни «народа» нет, ни прежних «баков»…

Что хорошего? Ну, вот — единственное в городе государственное книжное издательство, почуяв свободу, резко повернулось лицом к «нестандартной» литературе — выпустило разом 6 книжек молодых авторов, и мою в том числе. Я ужасно гордился: тогда, в 1990 году, издание книги означало признание профессионалов. «Цена 25 коп.» — было напечатано у нее на «спине». Мой гонорар за брошюру в 62 страницы составил 800 руб. Курьез: авиабилет до Риги тогда стоил 41 руб. — две бутылки водки по госцене.

Все девочки с 5 до 20 лет танцевали ламбаду — танец освобожденных россиян. Изредка с ними танцевали и парни — как слоны.

В городе появилась первая иномарка — джип «Nissan Patrol» — у Пермэнерго. Зеваки толпились вокруг машины и гадали, зачем энергетикам «патруль». Позже ПНОС купил «тойоту» — и понеслось, через год в Перми иномарок стало — как собак нерезаных.

В «Новом Молодежном Театре» под руководством Бориса Мильграма в помещении ДК профтехобразования с большим успехом шли спектакли «Случай в зоопарке» и «Пришел мужчина к женщине».

Было создано «Авторадио»: информационно-сервисное вещание для водителей, с «функциональной музыкой», — так скромно заявила о себе первая коммерческая радиостанция в Прикамье. Функциональность, кстати, стала чертой нового времени, больше сказать — условием выживания. Функционально отныне должно быть всё. И вот: музыка становится фоном, живопись — деталью интерьера, литература — жвачкой, имя автора — торговой маркой. «Винтики» совдепа безо всякого перехода делаются «винтиками» рынка. Резьбу им правит железная логика: «Хороший человек — это еще не профессия». Их функция — крутиться и повторять: «Надо крутиться».

День 7 ноября десять лет назад отмечали как поминки по Советской власти и завоеваниям социализма. Говорили, теперь всё будет платное: лечение, учеба. А если все деньги на еду уходят — тогда как? — недоумевали граждане. Сдохнуть что ли? В головах отныне «americanskaya мечта» — сказочно разбогатеть внезапно и уехать из «этой страны». А в душах страх — перед зимой и голодом, перед собственными подростками. Пустота. Ненависть к «коммунякам», к «дерьмократам», просто к прохожим… И острейшая ностальгия по безмятежным, задушевным прежним временам…

 

1991. Праздник «двоечников»

«К вашему сведению! Для проведения поминальных обедов ВИННО-ВОДОЧНЫЕ ИЗДЕЛИЯ отпускаются без талонов из расчета 20 бут. на одно меропр. в магазине № 53 (Чердынская, 28) для обслуживания юбилеев 55 лет жен, 60 лет муж. В обмен на талоны можно приобрести ТОВАРЫ ПОВ. СПРОСА в магазине № 110 (Мира, 49)». (Объявление у прилавка, январь 1991)

Это произошло 2 апреля 1991 года — первое на моей памяти повышение госцен. Маленьким мальчиком я ходил за молоком — оно стоило ВСЕГДА 28 копеек. В 91-м сперва были очереди на два квартала, потом молоко исчезло на несколько суток, а 2 апреля — нате вам — 50 копеек за литр! Два дня молоко никто не брал, а на третий — приползли как миленькие.

Черный хлеб подорожал в четыре раза, батоны нарезные — в три, сахар — в 3,5 раза, но он даже по талонам может не достаться. Магазины пусты. Можно целыми днями выслеживать привоз продуктов и выстаивать дикие очереди, а можно пойти на рынок. Но там продукты в 10–20 раз дороже: молоко — 5 руб. литр, масло — 50 руб. кило («С ящуром впридачу», — шипели обозленные покупатели).

В очередях я читаю, чтобы зацепиться за буквы и не сойти с ума. Давились как-то за молоком и кефиром. Покупательница с чеком, на который не хватило кефира, просила заменить его молоком. Продавец возражала. Покупательница схватила чужие бутылки. Продавец потянула бутылки к себе. Покупательница не отпускала. Продавец выразила свое отношение словами. Покупательница накинулась и укусила продавца за руку. Продавец ударила ее бутылкой по голове. Итого: покупательницу отправили в травмпункт, где наложили швы, продавца — в психдиспансер, где поставили диагноз: нервное истощение. И обе написали заявления о привлечении друг друга к уголовной ответственности. У каждой очереди дежурила милиция с палками и ГОМОН.

Разруха везде. Первыми от перестройки пострадали телефонные будки: кто-то методично выбивал стекла, насиловал железо с патологической страстью — совал ему щепки во все щели, поджигал… Скамейки просто перестали красить, и на них стали садиться только подростки — естественно, на спинку. Уходя домой, они не забывали перевернуть скамейку или выломать насиженную доску. Урны просто исчезли, и всё, растворились в воздухе.

Наступил праздник на улице «двоечников»: не надо учиться, чтобы добиться всего, ну то есть вообще — ВСЕГО! «Отличники» в заднице, главное теперь — «крутизна». Штаны с лампасами и наглость. Даже не надо быть сильным — наглым. Самые наглые — погляди! — уже на иномарках катаются, слизывая сопли. Тут всю жизнь копишь, недоедаешь, недопиваешь… Где справедливость, Господи?! Настроение года — иногда хочется кого-нибудь убить. Один хороший художник, мирный человек, признался мне: «Иногда хочется кого-нибудь убить». Я огляделся — у всех встречных и поперечных на лице написано одно это желание.

Все отделяются друг от друга: люди, республики, города. У родной страны отвалился весь юг и запад, братские страны послали ее подальше, русских больше никто не любит, их отовсюду гонят. В Кремле раздоры, отвратительная драка Ельцина с Горбачевым за власть. Переименовали Ленинград — оскорбили ветеранов, блокадников, прилепили старинное имя к новым, абсолютно советским новостройкам. Переименовали Свердловск — свердловчане нервно рассмеялись: «Во что? В Е-бург» (это надо слышать). Пошли рушить памятники революции, все в срочном порядке, не щадя ничьих чувств. Развели каких-то мэров-пэров, русских слов что ли мало. «Мэр Москвы» — что за дичь! Предложение в духе времени: а что если Пермской области отделиться от России? Зачем нам Москва с ее «пэрами»?

Если без политики, у меня тогда был другой проект — построить в квартире печку «буржуйку». Серьезно. Думали, зиму не переживем: в городе отключали тепло и воду.

Вообще, слово «проект» утвердилось в новом значении, причем, культурный проект отныне заканчивался «презентацией», а коммерческий с «презентации» только начинался. Те и другие проекты в том году рождались и лопались с легкостью мыльных пузырей. То был год мыльных пузырей — год мечтаний, неумелостей, нестыковок по причине спешки и испуга.

Но кое-что людям удавалось уже тогда. Вышел в прокат пермский полнометражный фильм «Любимчик» (естественно, про мафию). В театре «У Моста» (тогда еще самодеятельном, в ДК «телефонки») состоялась премьера «Панночки». ТЦ «Инициатива» издавала первую в городе детскую газету «Фенька» (у которой черепашки ниндзя украли идею подземного города. Шутка). В 1991 году в порядке частной инициативы (свобода!) я объявил областной конкурс детских сказок с симптоматичным названием «Преодоление реальности» — была большая почта, я рассылал призы, верстал сборник… Силами энтузиастов открылась библиотека Духовного возрождения, в церемонии участвовали все конфессии и секты, и православная церковь в общем ряду (тогда РПЦ еще была терпима к конкурентам). И много еще было всякого разного, самодеятельного.

Слава вам, подвижники «частной жизни» — это вы спасли страну от междуусобицы. Мороз по коже, в какую бездну мы свесились тогда, в 1991 году. Это сегодня мы знаем, что нас минует чаша сия, а тогда… Тогда на нас надвигался дикий русский рынок, и в стране уже была настоящая массовая истерика.

Конец 91-го. Все хотят уехать на Запад. Сочувствие отменяется. Универсальный ответ на любую просьбу: «Это ваши проблемы». Гроб — 250, могила — 185, бутылка водки — 43, буханка черного — уже 5 руб!

Цой! Мы дождались перемен! Если ты жив, забери их себе!

 

1992. Пиррова победа

1992 — особенный год в нашей истории. В этом году частная жизнь в России победила! С точки зрения личности государство расписалось в своем бессилии и махнуло рукой: черт с вами, делайте что хотите. И я буду делать, что хочу, — ухмыльнулось государство в сторону.

И наступила в России самая настоящая, стопроцентная частная жизнь. Хочешь — воруй, хочешь — уезжай, хочешь — стёкла бей, хочешь — упади и сдохни, — никому до тебя дела нет. Сам себе хозяин. В 92-м мы все стали — «господа».

Хроника народной беды:

Январь. Отпустили на волю цены. И кинулись цены врассыпную: во всех магазинах разные — бегаешь, ищешь, где подешевле, пока бегал — цены ушли, все подорожало. Объявлена свободная торговля без специальных разрешений и «в любых удобных местах». То есть везде. И тотчас спекулянты вышли на улицы всяк со своим товаром, с ними бабки с соленьями и рукодельем, с ними безработные с крадеными запчастями и инструментом — разложились повсюду вдоль тротуаров на ящиках и просто на земле. Не от безделья вышли и расположились — от ужаса перед ценами. Всё рухнуло, всё накрыл дикий рынок: кругом жулье, вонь, брань, грабеж, подделки, отравления. Такое впечатление, будто вся наша жизнь держалась на одном гвозде — на «ценах», которые «отпустили».

Февраль. Пик волны мошенничества. Все дурят всех, но подлость государства разметала все пределы: в феврале заморожены вклады в сберкассах. Ну то есть, взяло государство и выгребло наши денежки. И не вернуло до сих пор. Алё, Борис Николаевич, мы вам не снимся?

Март. Эпидемия страха — все ставят решетки на окнах и железные двери, коммерсанты покупают газовое (и боевое) оружие — коммерсантам тоже страшно. «Богатые тоже плачут».

Апрель. Вышла статья Д. С. Лихачева о будущем гербе нашей страны. Я зарекался путаться в эти дела, но почтенный академик предложил двуглавого орла — как символ якобы единения Востока и Запада! По-моему, так эта птаха символизирует империю — захват территорий и полицейский догляд за ними, вы посмотрите на ее когти!

А главное — у нашего населения нет ничего общего с орлами, в конце века все граждане друг друга «козлами» зовут. Страна козлов. Плачь, ругайся, бейся головой о стену — но настоящий герб России конца века — Козел.

Май. Кругом войны: в Армении, Азербайджане, Северной Осетии, Нагорном Карабахе, Приднестровье. Русских прищемили в Латвии, Литве, Эстонии, Казахстане, Узбекистане и на Украине. В Москве что-то с «Памятью» сделалось, «черная сотня» офонарела в своей охоте на «жидомасонов».

Июнь. Деньги дешевеют по пути в карман — потому их НЕМЕДЛЕННО отоваривают. Водка стоит уже 132 руб., бутылка пива — 30. Такси до аэропорта Б.Савино — 200 руб. «Ты агрегат, Дуся, ты, Дуся, агрегат…».

Июль. Появились первые бронированные киоски, их задранные ставни острым углом нацелены покупателю прямо в висок. Грубо сколоченные полки за стеклом, там невиданные заморские товары навалом: жвачки, сигареты, алкоголь, «сникерсы» — и все безо всяких лицензий, сборов и пошлин, без чеков. Халява! Народ торгует налево-направо тушенкой, Кораном, ртутью, танками. Фразочка года: «Родину бы продал — да кто купит?». Пропала Россия, — «что не сделали «юнкерсы», то сделали «сникерсы». Стыдно, горько и страшно.

Август. Постсоветский декаданс открыло ТВ. Гомики, педики на телеэкране, брызги шампанского на бесчисленных презентациях, сытые рожи. Какой-то Боря Моисеев тычется — мексиканский тушкан, крашеный лишайник. Машка Распутина завывает — символ новой России — шлюха поддатая. Пир во время чумы, ёж твою медь. В кино — чернуха, на прилавках — порнуха. Православная церковь ввязалась в драку за недвижимость и за сферы влияния. Неокоммунисты потирают руки: чем хуже, тем лучше.

Сентябрь. Нищие роют мусор среди бела дня, невиданное доселе зрелище! Слово «бомж» из милицейского лексикона вышло в массы. Из американских романов вышло в массы слово «рэкет».

Октябрь. Приватизация. Новое слово — «ваучер», откуда оно вышло — никто не знает. Потом Ельцин выскажется: «Во всем виноват Чубайс!». С 1 октября — выдача приватизационных чеков, номиналом 10 тыс. руб. — такова доля каждого в «обчем» хозяйстве.

Ноябрь. Бандиты ездят на «иномарках» по тротуарам. В моду вошли бандитская мимика и манеры. Мимикрия, как у насекомых: нормальные люди, чтобы не быть битыми, вынуждены копировать злодеев. Многие вжились в образ навсегда.

Декабрь. Хлеб и молоко с начала года подорожали в 100 раз. Народ одичал в 1000. Как сказал царь Пирр своим варварам: «За что боролись, на то и напоролись, пацаны. Еще одна такая победа — и нам хана».

Но не все одичали, как выяснилось. Кое-кто своей личной свободой распорядился с толком. Для них 1992 — самый успешный год. Они разбогатели, попутно завалив Пермь компьютерами, едой и одеждой. И откуда люди деньги берут? Все теперь покупают так называемые «японские» телевизоры — у них черная шершавая поверхность, с которой крайне неудобно стирать русскую пыль, у них безумно яркие краски, но зато — дистанционное управление! Пультик, символ власти над эфиром.

Кстати, да, вышло в эфир «Радио-Максимум», самостоятельное радио в формате московского одноименного. Его девиз: «Если радио — то Максимум!», его аудитория — молодежь 13–25 лет, не мы — с этим придется смириться. Новая поросль зазеленела. У них свое, у них в «Муз-обозе» Богдан Титомир локти выворачивает и кривит губы в хип-хоп-речитативе:

В 1992 году кооперативы перерегистрируются как «малые предприятия». Типичный «частник» в райисполкоме изображает «общественника»: выдумал для своего нового предприятия цель деятельности: «Удовлетворение малообеспеченных слоев населения товарами повышенного спроса». И вдруг слышит от инспектора: «Да бросьте вы, товарищ, пишите прямо: извлечение прибыли». Предприниматель поражен: «А можно?». Теперь можно.

 

1993. Какофония страстей

1993 год. В стране шок — страшное возбуждение и гвалт. Никто понять ничего не может, но говорят все. Голосят радиоприемники, телевизоры, старушки в собесе. Голосят газеты, листовки, голосят заборы — лохмотьями объявлений. Даже одежда заголосила — рекламой заморских фирм и дурацкими заявлениями, типа «I’m strong» (Я — крепыш, англ.), которые никто не читает — не умеет потому что, и сил нет, все уже оглохли от этой гласности. Будущее не просматривается дальше текущей минуты, все обещания — блеф, все планы — фикция, дозвониться, встретиться, просто поесть — проблема. Но все обещают и планируют — «выживают». Вот вам масс-диссонанс 1993 года, никакого постмодерна — суконная пермская жизнь:

«БАХАИ — презентация веры (!). Начало в 18 часов в ДК строителей».

«ЧЕКОВЫЙ инвестиционный фонд «Рэст» принимает денежные вклады от населения сроком на 3, 6, 12 месяцев с доходом соответственно 170, 185, 260 %!!! Доходы не облагаются налогом. Бесплатное обслуживание».

«МЫ СВИДЕТЕЛЬСТВУЕМ: небо благодати закрыто. Отныне ни один лицемер, блудник, обманщик, просто живущий неполнотой веры не получит ни капли благодати Христовой. Особо скажем о Московской патриархии — она и есть та самая блудница, которая блудодействовала с царями земными — с советской антихристовой властью. Церковь должна покаяться, дается ей на это три дня и три месяца».

«ФРУТЕЛЛА — вместе будем наслаждаться!».

«МАРИЯ ДЭВИ ХРИСТОС явилась в мир как Небесная Сущность Единого Бога-Творца (11.04.90 г.), и через несколько месяцев это «Послание» пришло в мои руки. В нем впервые и прозвучало известное всем юсмалианам: «Иисус-Юсмалос-Эзодюс-Христос: тот поймет, кто верой до Христа дорос!».

«ИЮНЬ. Цена доллара перевалила за 1000 руб.».

«ПИСЬМО СЧАСТЬЯ. Письмо находится в Ливерпуле. Оно обошло вокруг света 444 раза. С получением этого письма к Вам придет счастье. Вы даже не поверите, счастье из параллельных миров. В Россию оно попало в начале ХХ века, его получила бедная крестьянка Урукова и через 4 дня откопала клад, а потом вышла замуж за князя Голицына и стала миллионершей в Америке. В 1937 году письмо попало к маршалу Тухачевскому, он его выбросил, через 4 дня его арестовали и расстреляли. В 1921 году Конан-Дойль получил письмо, но его не размножил, скоро он попал в катастрофу и ему ампутировали руки. В 1961 году Хрущеву на дачу подкинули письмо, он его выбросил, через 4 дня был свергнут и ушел на пенсию. В 1980 году Алла Пугачева отправила 20 писем, и через 4 месяца на ее счету было 2 млн. долларов. Ни в коем случае не рвите письмо, отнеситесь к нему серьезно».

«ЦЕПТЕР — только настоящие ценности вечны!».

«ПРЕДЛАГАЮ курс самозащиты для юношей и девушек, не имеющих твердых кулаков».

«ПИШИТЕ мне все, кто изучает «Бхагават-Гиту» и стремится постичь тайны души и трансцедентальное знание».

«ГОСПОДА почтовые воры! Предупреждаю: мой ящик заминирован, чтоб у вас руки поотрывало!».

«ОСТАНКИНО: 5.55 Программа передач. 6.00 Новости. 6.35 Утренняя гимнастика. 6.45 Утро… «Гардемарины, вперед!»… «Просто Мария»… «Твин Пикс»… «Ашгабат: декабрь 93-го»… «Брейн-ринг»… «Тема»… «Поле чудес»… «Смак»… «Оба-на!»… «Муз-обоз»… РОССИЯ: 8.00 Вести. 8.20 Автомиг. 8.25 Требуются, требуются… «Санта Барбара»… Пермь: «Прайм-тайм»… Розыгрыш «АСКО-лото»… «Пустячок, а…». Американка… «Грош в квадрате»… «У Ксюши»… «Тихий дом»… САНКТ-ПЕТЕРБУРГ: 11.35 М/ф «Следствие ведут колобки»… «Годы с Ельциным»… «Хоро-шоу»… «Телемагазин»… «Музыкальный момент»… «Ваш стиль»… «Блеф-клуб»… Информ-ТВ… НТВ.Сегодня… НТВ.Намедни… НТВ.Итоги…».

«ПРОДАМ 3000 веников (сам их выращиваю)».

«МНЕ 52 года, вполне здоров, продаю себя бесплатно. Могу выполнять любую работу по 14 часов в сутки. Я мужчина. Мои требования: 1 — сон 6 часов; 2 — свободное время 3 часа; 3 — один раз в сутки обед; 4 — пачка сигарет «Астра» в сутки; 5 — коробка спичек».

«ВСЕМ разочаровавшимся в учении К.Маркса готов дать аргументированные ответы на их вопросы. Желательно вложение чистых листов бумаги».

«НЕФОРМАЛЫ, среди которых до сих пор «гуляет» мой адрес! Ваши манифесты меня больше не интересуют!».

«СОВЕТСКИЕ деньги отменили, в сберкассу я не пробилась, так и осталась с советскими, как дура. А Наталье в киоске подсунули 1 тысячу за 10 тысяч, она же не знает новые деньги. Ревела».

«ХОЧЕШЬ похудеть — спроси меня, как».

«ОКТЯБРЬ: молоко — 297 руб».

«ДЕКАБРЬ: молоко — 429 руб».

«ЖЕНЩИНА, оставившая младенца 6 ноября в 10-градусный мороз на рынке в туалете! Можете не поминать за упокой. Ребенок жив!».

«7 НОЯБРЯ ехал домой в электричке. Ко мне подошли 2 девушки и 2 парня и отняли часы наручные именные, 90 коп. денег и еще сорвали с груди орден Славы и медаль за Победу. Боль и обида прошли. Но как вернуть награды?».

«ТАНЮШКА, милая, отстань от Сережки. Ведь ты моя лучшая подруга. Пойми, у него на уме один секс».

«КОМПЬЮТЕРИЗАЦИЯ города сегодня достигла такого уровня, на котором необходим переход к системе компьютерных сетей, объединяющих все жизненно-важные службы. Этого-то и ждет «Ложа Свободных Ночных Компьютерщиков». Нет возможности предоставить вам всю информацию о зловещей организации и ее коварных планах, но вы, к счастью, предупреждены».

«МЕНЯ муж ругал, что я Егорке «Баунти» купила. Но должен же мальчик знать, что это такое! И потом я сама заработала. Это мы отправляли наших мешочников в Польшу, штук 5 «рафиков» отправили — вот тут и «бабки» появились. Хватило на неделю застойной жизни. Я даже туфли себе купила за 570 рублей. Клёвые такие полуботинки. Правда, жмут здорово, но ведь за такие деньги, ё-моё: дешевле самой поганой колбасы — как полкило масла. Масло сожрал — и все, а туфли еще долго будут жать…».

«А ЕСЛИ поднимешь голову, увидишь много птиц, летящих по-разному: клином и врассыпную. Осень — прекрасная пора!».

 

1994. Детские игры

Цены прут. В месяц все дорожает в среднем на 10 % — все уже к этому явлению начали привыкать и относиться даже с пониманием. Выучились «крутить» деньги — т. е., я тебе должен деньги, к примеру, но деньги не отдаю, вру, что нету, а отдаю их в банк на месяц, и пока ты ждешь, возмущаешься, мне там проценты капают — с каждой тысячи примерно по стольнику.

Так делали все поголовно, и малоимущие тоже — они за квартиру не платили, а деньги в продукты вкладывали, копили консервы, точь-в-точь как банкир Федянин (помните такого?) — баксы. На долгах рабочим жирели директора, на неплатежах войсковых частей — полковники, учительские деньги весело «крутили» конкретные чиновники из администрации. Как вдруг бац — и лопнул Пермкомбанк. Все посмотрели — а он давно уже пустой. И где наши денюжки? В смысле «их» — рабочих и учителей? И где вообще Федянин, кто что про него слышал? Почти одновременно хлоп — так же счастливо лопнул банк «Заря». Никого из жуликов за ребро не подвесили, никто из банкиров не застрелился.

Самая азартная игра 1994 года — «пирамида» АО МММ. Там не 10 %, там 1000 % дохода обещали — правда, в год, но в том и прикол: жди. Тысячные очереди стояли за «мавродиками» — билетами МММ с портретом С. Мавроди.

Эта игра в «пирамиду» мне была известна со школы, единственный смысл ее был в ОБРУШИВАНИИ и захвате кассы. Летом 94-го «пирамида» обрушилась в первый раз. Мне показалось, что многие участники обиделись — толпились, чего-то требовали, каких-то денег… Но через пару лет цикл повторился. Дураков в России не убавилось. Мавроди избрали в Госдуму.

1994 год. Безродное, безъязыкое племя, несчастное и опасное — бывший «советский народ», мечется с единственной жгучей мечтой — стать «американцами», ну хоть на вечерок — в ночном клубе, ну хоть на 90 минут — в голливудском мороке перед телевизором. Синдром тарабарщины: на выдуманном языке поют «Машина времени», «Два самолета», «Ногу свело». Победное шествие «Ноги» по всем хит-парадам с припевом: «Румамба хару мамба ру!». Это наш антинациональный гимн, квази-перестроечный лозунг, объединяющая поп-идея. Это наш диагноз.

В городе грязь небывалая. Весенние суботники мы похерили и, конечно, заросли грязью по уши. Собачий кал, битое стекло, раскисший картон под ногами. Горы картонных коробок каждый вечер оставляют торговцы, жильцы мечут мусор прямо в форточки, ненависть к «этой стране» читается в каждом жесте.

Невиданная пестрота хлынула из-за границы. Пацаны (от 6 до 60 лет) коллекционируют банки из-под пива и всякие коробки, вкладыши от жвачек. С простодушием туземцев народ припал к сладким импортным ликерам, пьет, не разбавляя, «Персик», «Киви», «Манго», хлещет «Кюрасао» с пивом. Самый любимый на тот год — «Амаретто». Итальянское «шампанское» — «Спуманте». Наш ответ басурманскому «Роялю» — водка «Черная смерть» и «Белый орел».

С компьютерами в Россию завезли «тетрис». Сперва в него играли все от мала до велика, потом взрослые отпали — только дети развивали большие пальцы четырьмя кнопками карманных «брикетов». Забава подороже — игровые приставки к телеку: «Дэнди», «Фэмили», к ним сменные картриджи с играми — «Чип и Дейл», «Бомбермен», «Формула-1», «Галаксиан». Еще из пистолета можно было по экрану пострелять.

В детстве мы играли в солдатиков — стойких оловянных, тех, что готовы за любовь — хоть в печь. Сегодня наши дети играют в «монстриков» — оскаленных уродов с гигантскими бицепсами и крохотной головкой. Идеалом стало уродство. Мутанты — черепашки из манхэттенской канализации нахватались ядовитых отходов, увеличились в размерах, взяли в руки палки и получили имена гениев: Леонардо, Микеланджело, Рафаэля и Донателло. Отныне сигнальные цепи в сознании ребенка замкнуты накоротко: Микеланджело для него — не художник Возрождения, а черепашка-«ниндзя», вооруженный «чаками», который любит пиццу!

Все мальчишки играют в «ниндзя»: пинаются и крутят в воздухе палками, в ходу самодельные нунчаки, в моде секции восточных единоборств, ушу, прием с пяти лет. Кумиры — Джеки Чан, Брюс Ли. Бокс и его этика надежно забыты, теперь можно драться ногами, бить по почкам и ниже пояса, и бить не до первой крови — до смерти. Каждый вечер вместо сказки — доза мордобоя и поминутных убийств по всем каналам.

С быстротой гриппа распространяется «лизун» — полужидкий шарик, шмякнешь его о стену — клякса медленно восстанавливает форму шарика и отваливается. Кайф. Вот так и у людей: шмякнешь его… А он чо-то помер.

В моде коллекции грошовых игрушек из шоколадного яйца — «киндер-сюрприза», как слоники на телевизоре. По всему миру (и у нас, и у нас, мы теперь принадлежим миру со всеми потрохами) раскручивается субкультура «трансформеров»: мультфильмы, книжки, игрушки-трансформеры, наклейки, лексикон и примитивная мораль «автоботов/десептиконов». А сколько денег мы ухнули в эту яму! У девочек аналогично — кукла Барби со всеми причиндалами.

Девочки сходят с ума по лосинам и дольчикам, мальчики — по синим бейсболкам и скейтам. Кто постарше — носит в ушах черные «капельки» — хэдфоны с проводочками к «дебильнику» — плейеру; слушают «Нирвану» — н и р в а н я т.

Подростковая мода: кроссовки круглый год, штаны с лампасами, черные вязаные шапочки (пацаны называют их — «менингитки» или «пидорки»), тюремная стрижка наголо. Взрослое население донашивает китайские куртки-пуховки со сбившимся на задницу пухом и переходит на «синтепон». По-прежнему в моде китайская (турецкая) кожа.

Китайцы, вообще, поражают своей выдумкой и разворотливостью, гибкость их легкой промышленности феноменальна. Мы еще подумать не успели, а они уже сшили и привезли нам сотню вариантов на любой вкус и по сравнительно низкой цене. Нищий пермяк оделся-обулся во все китайское, завалил детей дешевыми китайскими игрушками и по обывательскому обыкновению принялся ворчать: хреновое все-таки качество у этих китайцев — все «одноразовое». Ну давай, сделай лучше! Займись! А-а, некогда, в очереди за билетами МММ застрял? Тоже дело.

 

1995. Мы — американцы

Реклама «Херши»: фишка — Сидоров, рыжий мальчишка с тяжелым взглядом; напротив него педагог, припадочный звероящер, вопит: «Сидоров!!!». Вся страна катается со смеху. Это же так весело: калека-учитель, калека-ученик… К 1995 году в Перми назрела новая проблема — повальное слабоумие и массовые психические расстройства у детей. «Шоковая терапия», знаете ли, лес рубят — щепки летят… Сердобольные педагоги уже в начале 90-х бросились спасать нацию — создавать частные школы, гимназии, лицеи всех мыслимых профилей. Деньги для новых учреждений они выбивали, вырывали из зубов, из пищевода у чиновников. Выморщивали у коммерсантов. В 1995 году — пик экспериментальной активности учителей, потом многие устанут выбивать и выморщивать, разочаруются в идеалах, им перестанут платить зарплату…

Государство кинуло учителей, общество не заступилось — и вот слова о разумном, добром, вечном от обиды застывают в горле учителя. Ну, с государством все ясно: навыбирали прохиндеев, те понасажали на нашу шею прохиндейчиков. А с обществом — что? А его просто нет. Не сложилось еще.

1995 год. В больницах вонь — канализация не работает. Больные питаются слезами. Их обязательные страховые взносы прибрал к рукам директор соответствующего фонда. Его посадят, но только через год, а пока больницам — шиш. Нет бинтов, горшков, кислорода, стыда, совести. Врачи лечат зеленкой, крутятся как заведеные, бастовать у них не получается, подрабатывают агентами аптечных бизнесменов — сбывают состоятельным больным импортные лекарства. Аптеки стариковские льготные рецепты не принимают: бери вон «упса» за 9 тысяч, бабушка.

По городу бродят «нюхачи» — беспризорники, держат под курткой кульки с клеем «Момент». Не прячут, нет, — от кого прятать, всем до фени, — нагревают клей цыплячьим своим тельцем. Нанюхавшись, тычутся, как слепые, орут, как глухие, — куда потом деваются — никто не знает.

В начале 90-х население сильно полюбило собак — особенно сторожевых и бойцовых. Первых граждане завели со страху, вторых от поврежденного самолюбия. Завели, но с воспитанием не справились, собаки давай кусать хозяев, их гостей, детей, прохожих — ни дня без крови. Теперь «плохих» собак «хорошие» хозяева усыпляют или расстреливают в лесу — тоже развлечение. В 95-м году я видел картину — тощий дог роется в помойке, как бомж. В городских парках можно найти собачьи шкуры и лапы — объедки, брошенные настоящими бомжами, бывшими людьми. Жуть.

Но вот и утешение: в город пришел «Кодак-экспресс» — потрясающее качество фотоснимков! И так быстро, и так ласково! Мистер Кодак украсил мою жизнь, украсил меня — смотрю и не верю: неужели на снимке моя берлога? Неужели это я, такой красивый?! Где мои пятна, штопки и тараканьи следы? Чистота, буйство красок, — тропики, а не Пермь. Что-то здесь не чисто. Мистер Кодак, вы не Люцифер?

В 1995 году в Перми формируется шоу-бизнес, рокеры и барды регистрируют свои организации и принимаются считать деньги — романтическая эпоха «нефоров» кончается с первым фестивалем «Rock-Line» в Кунгуре, раскрученным по всем правилам шоу-бизнеса (комплекс «первого блина» не в счет). Начинается эпоха «культурных проектов», насильственного сшивания искусства с финансами, каждый «проект» — стежок. Начинается преодоление взаимного отвращения: бизнесмены и чиновники встречаются с художниками и поэтами, натянуто улыбаются друг другу, не очень-то веря, что от встречи будет толк.

Модное поветрие — салоны и клубы — напоминает мне первые дискотеки, они тоже раздражали своей искусственностью. Но что поделаешь, коли не уехали за границу, надобно обустраивать Россию. Пермские богачи ищут новые формы досуга, экзотические знакомства, а голодные художники ищут сбыт своим работам. В «Новой галерее» купцы и живописцы раскрашивают и без того красивые тела живых девушек — «боди-арт» называется. В «доме Смышляева» ткет свой частный литературный миф о городе Перми фонд «Юрятин». В «доме Грибушина» собираются ответственные любители серьезной музыки. В гостинице «Прикамье» — салон de m-me Lapchina «У Льва». Мечта года — светское общество. Мечта десятилетия — щедрый спонсор.

Эпоха «нефоров» кончилась, но «нефоры» остались (по принципу «Рок-н-ролл мертв, а я еще нет»), вот опись-атрибуция основных направлений молодежного самовыражения. Рокеры-фаны — джинсы «левис» и черная майка с портретом кумира. Рэперы — штаны клоунской ширины, бейсболка набекрень и походка вприпрыжку. Панки — кольцо в ноздре, прическа «ирокез» на пиве и наркотики. Байкеры — кожаная «косуха» с клёпками и цепями, мотоцикл не обязателен, обязательны темные очки даже ночью. Толкиенисты — мечи и мантии, фехтование в лесу. Сатанисты — «число зверя» и пакости на кладбищах. Фанаты — флаги, горны, пиво, кричалки.

Все остальные называют себя просто «продвинутыми» — одеваются в стиле персонажей телесериалов, слушают techno, trance, rave, progressive house — на CD, only. Местные нимфетки копируют столичных диско-капризуль, клякс-хулиганок и девочек-десанж из «Птюча». Роль Интернета в Перми выполняет газета «Фигаро», на ее бумажных «чатах» тусуются «нефоры» всех мастей и сексуальных ориентаций.

Для нового поколения наступила Нормальная Жизнь, без «эпох», без «эпидемий» — у каждого своя маленькая игрушечная «мания». И слава Богу, чем пестрее панорама жизни, тем лучше. Менее «продвинутые» с восторгом хавают голливудские помои, впитывают жаргон американских «пацанов»: «Фак!» — и средний палец торчком — знак презрения. Восхищение у них — «Вау!», удивление — «Упс!», радость — «Йес!». Всё, мы уже американцы.

В 95-м снова возвращаются кондукторские сумки и билетики в городском транспорте. Их носят кондукторы новой формации — тихие и скромные, они подходят к каждому пассажиру с деликатным предложением купить билет. Их жалко. Их сократили на производстве, а жить надо. Среди них много мужчин, они подавлены. Компостеры больше не нужны, но их не снимают: мало ли.

Для одних частная жизнь остановилась, для других наоборот — пошла вразнос безумными скачками. Поменялся идеал мужчины, раньше был — мастер на все руки, теперь — толстый кошелек. Новый идеал женщины: шикарная наружность. Вполне буржуазный расклад. В соответствии с новыми ценностями пошел передел семей — состоятельные мужчины побросали старых жен и обзавелись молоденькими. На другом полюсе — состоятельные женщины почувствовали себя мужчинами и, в недоумении, ударились в алкоголизм. Подчиняясь новому раскладу, я в 95-м купил жене мутоновую шубу за 1 млн. 300 тыс. руб. Хлебом торговал, арендовал киоск. Прогорел, конечно, купчина, уже через год. И слава Богу.

В 1995 году начали вещание в Перми радиостанции «Мюзик-радио» — «легкая, комфортная музыка» для среднего возраста и «Медиана» — «Радио доброй надежды».

Именно этого и хочется в среднем возрасте — комфорта, добра, надежды…

 

1996. Зависть — двигатель прогресса

1996 год. После долгого перерыва в городе появились новостройки — красивые, сложной формы дома, дорогие проекты — сплошь «эксклюзив». В окнах стеклопакеты, за ними угадывается роскошный интерьер, — зависть пришла на смену унынию, а это уже один из двигателей прогресса. Зависть двинула прогресс. Пошли деньги — очнулись от шока строители, пустились вдогонку преуспевающим газовикам и нефтяникам.

На рынках появились «новые русские» марки продовольственных товаров: «Сдобри», «Илья Густов», «Довгань»… Выяснилось, что куйбышевский шоколад лучше любого швейцарского, а пермский майонез лучше своего провансальского первоисточника.

Складные велосипеды «Кама» просто вне конкуренции: итальянские «горные» с наворотами велосипеды в багажнике не помещаются и стоят 3 миллиона! А нашу «Каму» у проходной велозавода можно купить за 250 тысяч. Спрос есть, почему завод загибается — непонятно. Рабочим «Велты» зарплату выдают велосипедами, запчасти они берут сами и несут их к Центральному рынку — торгуют с газетки у трамвайной остановки «Улица Пушкина» и не ждут улучшения судьбы.

Между тем, улучшения следуют одно за другим — поставили единообразные киоски перед рынком, потом отделили китайцев, позже нашли место и навесы для торговцев велосипедами, мотопилами, прочими «железками». Чисто, культурно, безопасно. Обыватель перестал бояться рынка, ворчит только на засилье южан. Раз в год горячие русские парни в зеленых фуражках, в обиде за державу, громят азербайджанцев. Новая традиция. Обыватель их не поддерживает, но и не мешает. Звуковой фон рынка — Наговицын:

Инфляция такая, что на калькуляторе не хватает разрядов: трамвай — 1000 руб! Хлеб черный — 2 300, сникерс — 2 500, водка самая плохая — 19 тысяч. Девчонка — продавец мороженого за лето зарабатывает миллион. «Столбовые» секс-труженицы — миллион за неделю (я торчу: номер телефона на фаллосе столба — это концептуально!). Опекуны тружениц и гоп-стопники на работу надевают куртки «пилот», в церковь — длинное черное кашемировое пальто-реглан с поднятым воротником и расстегнутыми поговицами, руки в карманах.

Мужская мода-96: просторные брюки, просторный пиджак, толстое пузо, сытая морда — худые мужчины не котируются. Женская мода — по уровням достатка мужчины. Из аксессуаров хорош пейджер на поясе и сотовый телефон возле уха — встречные от зависти синеют. Но убедительнее всего — квартира в тихом центре, «евроремонт», особняк с башенками в пригороде — краснокирпичная «готика». Специалисты плюются: «винегрет» — а не готика, нету стиля, нету!

У детей — мода на резиновых червей, пауков, гигантских мух и прочую нечисть. Трогательная любовь малышни к скорпионам пародирует нашу любовь к плюшевым мишкам. Нынешние дети спят со скорпионами! Хороший подарок ребенку — очки с черепами на стеклах.

По телеку гоняют самую настоящую порнушку в 3 часа ночи — «Эросфера»: немецкие курц-фильмы, американские стриптиз-шоу, наш отечественный «Декамерон» с Джигарханяном — вообще умора. Зря это безобразие прекратили. Хотя моя любимая передача была тогда, как и сейчас, — «Пока все дома», семейно развлекательная, с «народным очумельцем» и «зверьём-моём». Хорошо воскресным утром посмотреть на них вполглаза, забравшись всей семьей в одну постель и лениво предвкушая длинный праздный воскресный день… Потом — «Каламбур», «Армейский магазин», комический сериал «Зеленые поля» («Green Acres») — до вечера можно не вставать с постели.

Из Германии к нам в Пермь прибыли полторы сотни бывших в употреблении автобусов «МАN» — пошли по маршрутам прямо с немецкой рекламой на бортах. На сиденьях велюр, классно так.

В начале мая 1996 года я видел Патриарха Алексия на выходе из драмтеатра. В конце мая — кортеж Ельцина на улице Ленина и головастиков на крышах окрестных домов — его охрану.

В июне приезжала группа «Uriah Heep», короли рока выступали в пермском «Молоте», как простой «Чайф». Было грустно и весело, и не верилось, что это — они, те самые, а вот это — мы, и нам уже за сорок, и все главное у нас позади, и можно больше не выёживаться — но все равно будем… «Из э ливен», короче.

Веры всё нет, зато любви навалом, и Надежды прибавляются: была одна — Бабкина, теперь вторая — Кадышева с ансамблем «Золотое кольцо». Коммерческий «рашен поп-фолк»:

И «Балаган лимитед» в кокошниках и сарафанах мини:

Где «лимитед», там и «интернешнл» — «Иванушки»: «Люди как тучи», «Тополиный пух, жара, июль!». Заработала сетевая радиостанция «Европа-Плюс», раскрутка музыки для молодежи по московскому формату. Вошла в моду болтовня диджея с радиослушателями по телефону на уровне: «Ну чё, типа — как жизнь?», интерактивные игры. Для хорошо сохранившихся советских радиослушательниц льет масло на сердце песня «Ах, какая женщина…». Мне б такую, гм. Мелодия года — «Макарена».

В саду Горького — первый Международный фестиваль снежной скульптуры. В числе участников были мексиканцы! Мексика — это ведь где-то на экваторе? Откуда они знают про снег? А один из наших выстрогал из снега портрет Игоря Талькова и получил от хмельного гуляки вопрос по существу: «Это кто? Александр Невский?». Художника обидит всякий.

 

1997. Народные гулянья

275 лет городу Перми, 200 лет губернии. Юбилей любимого города каждый житель отметил по-своему: кто книгой, кто фотоальбомом, кто праздничным супер-шоу, кто — супер-барышом на всем перечисленном. А кто взял да и накирялся кондово. Мы с друзьями гуляли по Компросу с гармошкой, пели песни советских композиторов, выпивали у «Шестирукого». Народу на эспланаде была тьма, пиво лилось рекой, остро стояла проблема туалетов — горожане примеривались со своими нуждами к «Колизею».

Фейерверк наблюдали с детским восторгом, свистели и орали что было мочи — отвязывались от будничных проблем, оттягивались и расслаблялись вкрутую. По окончании праздника, как водится, ворчали: мол, сколько бюджетных денег на этот тарарам ухлопано, лучше бы зарплату учителям заплатили. Бюджетники у нас тогда куковали, даром работали — хорошие у нас все-таки бюджетники, покладистые.

Что фейерверк — целую комету в честь юбилея запустили. Комета Хелла Бопа застряла в небе над Камой на несколько суток.

В 1997 году в Перми появились первые «минимаркеты» — стеклянные павильоны модного дизайна. Всем было интересно, как они, стеклянные, выстоят зиму. Ничего, выстояли, еще и круглые сутки работали. В лютый мороз во мраке ночи — такой оазис цивилизации. Приятно в тепле деньги вынуть, с молоденькой продавщицей пошутить. Теперь ее видишь всю, а не только руки в раздаточном окошке. Бронированные киоски один за другим заменяются «минимаркетами».

Мало того, стеклянные навесы на остановках поставили вдоль улицы Ленина — ну вот это уже напрасно, народ у нас дикий, ведь раскокают в момент! Не раскокали, так только — объявлениями украсили кое-где. Навесы прижились и стали размножаться, в Индустриальном районе появились первые остановочные комплексы. Дороги начали ремонтировать. Трамвайным кондукторам пошили фиолетовые жилеты, на зиму — зеленые форменные куртки. Проезд на всех видах транспорта — 1500 руб.

Хлеб стали продавать в кулечках, и развесной товар — тоже, кулечки — даром! Народ перестал стирать полиэтиленовые кульки, одноразовые кульки стали одноразовыми — вот оно, светлое будущее, ПРОЩАЙ, БЕДНОСТЬ!

Одно огорчает — криминальная хроника. Всюду охрана, даже в школах. И все охранники щеголяют в маскировочном обмундировании. Парадокс: во всем мире камуфляж используют, чтобы спрятаться, а у нас наоборот — чтобы выставиться. И еще мне непонятны черные маски у спецназа. Ну, грабителям они нужны ясно для чего, а представителям закона-то — зачем?! Скоро правительство будет заседать в черных масках.

Тамагочи. В феврале за ними выстроились тысячные очереди в Гонконге, в сентябре отмечен легкий ажиотаж в Перми. Русский вариант «электронного любимца» кличут Тамагошей. Через неделю: «Вадик, а где твой Тамагоша?» — «Помер» — «Бедный. Ты его, конечно, похоронил?» — «Не-а, выкинул». Нормальный ребенок, никаких мерихлюндий. Бабушки пригорюнились: «Вот так и нас выкинешь скоро».

А внучек уже выпал в Интернет. Там — свой язык и письменность, там — специфический юмор, этикет, зачатки новой морали и мифологии: дьявольская свобода и загадочные сущности — вирусы. Вирус «Чернобыль» просыпается каждый год 26 апреля, все, кроме, «чайников», сидят «дома» и не высовываются.

Каждому свое: вот — «Мальчик хочет в Тамбов», например, он хочет делать чики-чики там. А у нас и в Перми все чики-чики. Радио «Ностальжи-Пермь» в 97-м перестало нас мучить французской эстрадой и пустилось поливать родными американскими шлягерами прошлых лет: «Отель Калифорния», «Онли ю», «Дэнсинг Квин» — теплые ванны для души.

Горячие припарки — на НТВ в «информационно-паразитической» программе «Итого». Там король зубоскалов Шендерович мстит дуракам во власти за всех за нас вместе с «правдорубом» Иртеньевым и «врачом маленькой психиатрической больницы» Бильжо. В руках Бильжо ключ от больничной палаты — самый красноречивый участник передачи.

По пятницам — мягкий стеб Владимира Софронова «Впрок». Наконец-то кто-то озаботился интересами потребителя, а не его «бабками». Мой любимый телесериал — «Альф». Мне все понятно: построение сюжета, мизансцен, диалогов — но как они двигают ее, эту куклу?!

В раскрутке реклама «Твикс — сладкая парочка» и еще куча всякой дряни. Забавно воображать, как при первых секундах рекламы пол-страны срывается с насиженного места и разбегается на две минуты по делам. Вторая половина телезрителей экономно делает кнопочкой чик. Но в некоторых случаях не увернешься. Вот пример. По телеку идет фильм Антониони «За облаками». В кадре изысканная мимика Жанны Моро, она томит намеками без слов, долгий кадр, медленный и безмолвный, и вдруг так же медленно и безмолвно на экран вползают белые титры: «Минтай с/м б/г по цене 7 000 руб/кг». Легкий шок у зрителя. А это просто реклама-97.

В декабре 97-го в Пермь приехал Андрей Вознесенский, старенький уже, но сохранивший феноменальное чувство Времени. Элегантно прикололся к транспаранту «Кац из банка «Бис-Кредит» все проблемы нам решит»: «Это шедевр». Вот вам, кстати, Время — всех расставило по местам: где теперь «Бис-Кредит»? Тю-тю. А проблемы вечны.

Появились и новые проблемы: наркотики. Прежде они для Перми были экзотикой, понтом, баловством — а к 97-му уже все родители взвыли. У младших детей токсикомания, у старших — «колеса», «дурь», «герик», кражи, СПИД, мозги набекрень. Проституция у наших детей — обыкновенное дело, без надрыва, без достоевщины — все до жути просто. Люди, как выяснилось, разные, есть — болваны и болванки, заготовки, годные лишь для примитивного употребления… Привыкаем к принципу неравенства, советскому человеку он дается с трудом.

Водка — 20 000 руб. Утомили нули на ценниках. Стихийно их стали сокращать — уже летом 97-го торговцы писали на ценниках: «20 тыс.» или просто — «20». К зиме и власти дотумкали — объявили деноминацию с Нового года, а за месяц до него и весь следующий год велели писать цену дважды — с нулями и без.

 

1998. Стабильность по-пермски

Наших граждан от иностранцев легко отличить даже издалека: матовые они потому что, а те — глянцевые. Те — глянцевые, а наши — матовые, пористые — все впитывают, впитывают.

Москвичи со своим, московским, провинциализмом борются осознанно — к 1998 году выработали так называемый клубный «глянцевый стиль»: яркость индивидуальности любой ценой, там даже нормальные мужики под педиков косят, лишь бы в клубе засветиться. Но главное для «глянца» — это между нами — не смотреть по сторонам. Мол, всё знаем, всё видели. Вот чего я, ротозей, не сумею никогда, я так люблю глазеть по сторонам.

Анекдот года. Гигантский пароход, фешенебельная кают-кампания, за столом блестящее общество. Входит капитан: «Дамы и господа! У меня есть две новости: хорошая и плохая — с которой прикажете начать?» — «Давайте сразу с плохой, капитан» — «Мы идем ко дну» — «Вот ни фига себе! А какая же тогда хорошая?» — «Через 86 лет фильм про нас получит 11 «Оскаров» и соберет 1 миллиард долларов только в прокате!».

Добавим: через 86 лет, в 1998 году все девочки выучат песню из к/ф «Титаник» и скупят календарики с портретом Леонардо — отнюдь не да Винчи.

Которые уже не девочки — те в 98-м отрываются на дискотеках под музыку обкуреных лысиков, укравших стихи у Агнии Барто: «Синенькая юбочка, ленточка в косе — кто не знает Любочку, Любу знают все». Припев, блеснув талантом, «Маша и медведи» придумали сами: «Либе, либе! Аморе, аморе!». Люба — любовь, короче. Взрослое население тоскует по глубокому чувству:

«Лицеистки» поют: «Осень, осень, ну давай у листьев спросим: где он, май, светлый май?» — песню дембелей. Светлый май и светлый ноябрь — два главных армейских праздника.

В 98-м, кстати, была поздняя весна — 1 мая еще лежали сугробы. И очень жаркое лето — одуряющая жара +34 °C. Интеллигентно митинговали преподаватели вузов и школ, им очень хотелось получить свою зарплату, но не хотелось ссориться с «драконом». Драма.

В городе появились аптеки, отделанные под евростандарт, с высокими белыми витринами. Злые языки утверждали, что аптеки разбогатели на наркотиках.

Небывалый ассортимент водки. Одной «Русской» — 6 видов! А еще — «Смирнов», «Довгань», «Асланов», «Жириновский», «Чайковский», «Брынцалов», «Суворов», «Князь Черкасский», «Белый Лебедь», «Батька Махно», «Юрий Долгорукий», «Кавалерист-девица», «Господа офицеры», «Великий Новогород», «Золотое Руно», «Золотая подкова», «Голубой топаз», «Черная смерть», «Кремлевская», «Аксаковская», «Ямская», «Белебеевская», «Ледяная», «Праздничная», «Кедровая», «Медовая», «Дамская», «Титу… Титуальная», «Ха-ха-ха», «Ферейн», «Барин», «Банкир», «Кристалл», «Исток», «Алтай», «Хонгор», «Тантана», «Зима», «Привет», «Завалинка», «Стопка», «На посошок», «На троих», «Батя»… Музыка, а не названия, картинки с выставки. Эх, господа алкоголики, да разве могли мы мечтать о таком изобилии десять лет назад! А пива-то сколько!

Только ожили, и вдруг — опять облом. Новое слово — «дефолт», очень понятное, обозначает — «тебе — болт». Снова кризис, ну ё-моё! Цены до кризиса: картошка — 2 руб. за кило, молоко — 2 руб. за литр, мясо (вырезка) — 25 руб. за килограмм. Телевизор daewoo — 1500 руб., радиотелефон Panasonic — 550 руб., кроссовки китайские — 120 руб.

Начало паники я пропустил, мы с дружком водку пьянствовали, на люстре качались. «Досуг» в пермских газетах получил новые позывные: «Интим», «Эскорт», «Истории», «Территория. Выезд», «Массаж», «Стриптиз», «Море удовольствий», «Лада», «Лола», «Лиля» — от $10 за час… Спрыгиваю — рубль упал, правительство в отставке, бензина нет, быттехнику не продают — не знают потому что, почем продавать. Кинулся, как положено, запасать макароны, сахар купил — уже 240 руб. за мешок, вчера еще 180 был!

Ладно, проехали.

В Перми стало слышно трансляции из Петербурга «Радио Модерн» с Нагиевым. Позже — «Русское радио» из Москвы с Фоменко и информационную радиостанцию «Эхо Москвы» с Венедиктовым.

Детский спорт, расценки. Секция настольного тенниса — 50 руб. в месяц. Соревнования — за отдельную плату. Чтобы вывезти чадо на чемпионат Европы по шахматам, надо раскошелиться на 1300 долларов плюс еще столько же заплатить за тренера. Любишь ребенка — плати, иначе… Героин стоит 500 руб. за грамм. Если чадо подсело на три дозы в день, то в месяц это будет — 45 000 руб! Состоятельные родители частным образом ловят поставщиков наркотиков и в бешенстве громят притоны. В элитных квартирах Перми бушуют такие страсти — Голливуд отдыхает. А на поверхности все тихо, вялая провинциальная жизнь…

 

1999. Что нас волновало год назад

Как сказал один умный англичанин: «Лучший способ проверить свою память — вспомнить, что нас волновало год назад». И проверять нечего, нету памяти, и слава Богу, и сегодняшние волнения забудем. А если и вспомним, то — как из-под стекла: что прошло, то будет мило…

1999 год — 200-летие солнца русской культуры А. С. Пушкина. Грандиозные были празднества, с фейерверком. Все приложились, достали уже с этим Пушкиным. Я тогда тоже: возвел дома алтарик на телевизоре, водрузил бронзового курчавого кумира, возложил с поклонами и песнопениями приношения — конфетки. Стало легче.

Бензиновый кризис сильно взволновал. Даже подорожавший на 20 % бензин был не везде. «Жигули» резко подешевели и мобильные телефоны. В 99-м я видел мобильник у пассажира трамвая.

Солнечное затмение 11 августа никого особенно не тронуло, никто в обморок не упал. Что нам Солнце, вот год спустя телевизоры в Москве потухли из-за пожара на телебашне — так половина москвичей, по их признанию, ощутила сильное беспокойство, сердцебиенье, потливость и приступы удушья. У нас в Перми, думаю, было бы то же. Смотрим отечественный сериал «Улицы разбитых фонарей». Не смотрим «Сибирского цирюльника» Михалкова в «Триумфе»: билеты дорогие, и еще это… агитация там опять — теперича за царя. А нам это без надобностев. У нас компьютерная «Проблема-2000» — угроза вселенского сбоя, модернизированная версия конца света. У нас запрещенные барабанщики убили негра.

В 99-м грациозно взошла на небосвод юная звездочка Алсу: «Самая главная тайна есть у меня одна…». Эта тайна всем известна: у Алсу папа — шишка в ЛУКОЙЛе. Земфиру мы тоже сразу полюбили: «Я задыхаюсь (пауза) от нежности, а-а, а-а». Руками нам машет рэп-компания «Bad B. Альянс»: Шефф, Лигалайз и ДеЦл — голос улицы в ритме хип-хоп: «Мы — новые люди России, мы вне политики» — частная жизнь, ёлы-палы, счастливые — они вне политики, КАК БЫ. Это у нас в стране как бы новое слово-паразит завелось как бы на пустыре идеологии, на руинах как бы определенности, — как бы крыса такая из темной норы выскакивает и мысли объедает до полной непригодности.

Панорама попсы конца 1999 года — хит-парад Муз-ТВ: Болен и стриженый Андерс внизу десятки; выше — ДеЦл «Мои слезы, моя печаль»; выше — «Руки вверх»: «Ла-ла-ла-ла-ла-ла, кого-то лучше, чем я»; выше — «Отпетые мошенники»: «Лю-блю, бута-бути-табудай»; Андрей Губин «Плачь, любовь»; на самом верху просто — «Файв».

Сплетни. Одна знакомая семья хотела ребенка усыновить. Все прошла, все барьеры, надоела чиновницам до крайности — вот одна чиновница и говорит: «Ладно, будет вам ребенок. Давайте 20 тысяч долларов. Как это нету? Ну ладно — 20 тысяч рублей. Опять нету? Квартиру продайте! Ребенок, он ведь требует жертв!».

Еще одна сплетня. Военкомат вызывает моего приятеля и дает направление на переподготовку в Тоцк, на 20 дней. А у моего приятеля были другие планы и вообще, там, в Тоцке, по слухам, какая-то авария, радиация, «второй Чернобыль»… «Ладно, — ему говорят, — не вибрируй. Оплати нам счета за микроволновку и чайник и живи спокойно».

Гороскопы — эрзац-вера. Все знают, что гороскопы сочиняют в редакциях, сочиняют от фонаря, — и все равно люди верят. Истинная вера в подставную идею. «Ты кто по гороскопу? А-а, рыба. Все ясно», — «Что тебе ясно?», — «Ну вот же в гороскопе все про тебя сказано», — «Так это я написал», — «Ну и что». И не доказать фикцию, хоть лопни, — вот это и есть — истинная вера. Кто не дурак, большие деньги на истинной вере делает. Кто дурак — доказывает фикцию.

Так, с верой все ясно. Чем же наполнить жизнь? НАПОЛНИ ЖИЗНЬ ПИВОМ! — слоган года. И ведь наполнили. Сегодня спроси любого студента, что такое «Рифей», ответ будет — пиво! Первоклассники на вопрос «Ты где был?» шутят: «Пиво пил».

Да нет, люблю я пиво, и Пушкина люблю, но с перебора как-то выворачивает. А может, старый стал, организм уже не тот…

 

2000. Последний год хх века

Наступил новый, 2000-й год. Трижды круглое число сбило с толку многих, не только Президента Ельцина, который, уходя в отставку 31 декабря 1999 года, досрочно поздравил «уважаемых россиян» с наступлением нового века и новым тысячелетием… Последний ляп «царя Бориса», как и все предыдущие, великодушно не заметили правильно воспитанные россияне.

При Сталине жизнь наша принадлежала Вождю. При Хрущеве — стране, это — теплее, это почти что — нам. При Брежневе на нашу жизнь опять напало государство. Только оно с жизнью не справилось, государство, пошло трещинами, и уже при Андропове сквозь трещины везде пролезла частная жизнь: никто не работал, все болтались в рабочее время по магазинам, трепались — пока не развалили государство своим пофигизмом окончательно и не потопили его в своей бестолковой, мусорной частной жизни. Правителей над нами больше не было, я не вижу. Пытался управлять процессом некий Горбачев, но пчелы ему достались неправильные, и мед неправильный, его быстренько спихнул самый крутой наш «частник» — Ельцин. Спихнул — и занялся своими любимыми играми в политику и теннис, не особенно докучая нам своей заботой. И слава Богу. К концу века свершилось главное — ПРИВАТИЗАЦИЯ ЖИЗНИ. Жизнь на сто процентов стала частной, твоей, и все проблемы, прежде решаемые государством, стали твоими, и нравственный выбор «украсть — не украсть», «уехать — не уехать» стал твоим личным делом. Мораль отменена. Жизнь приватна.

Такой сюжет.

Эх, невероятный, фантастический 2000-й год! Школьниками мы подсчитывали, сколько нам будет лет в 2000-м, гадали — какая будет жизнь тогда? Какими станут люди? Казалось, все будет необыкновенно… Ну и ладно. Слава Богу, хоть «конец света» не состоялся.

Конец веку, конец нашей истории. Как принято, оглянемся на пороге: что удалось нам в жизни? И что не вышло?

По-моему, вышло все, как мы хотели. Хотели слушать музыку, какая нравится, — добились. Сейчас этой музыки, всякой, днем и ночью, — море, Гольфстрим, горы сдвигает наша музыка, государства топит. Где сейчас СССР, который нашу музыку регулировал? То-то. Хотели мы джинсами торговать — добились. Хотели много жвачки, жрачки, кофе растворимый, сигареты «Мальборо», много пива — хотели? Вот оно, пиво, кофе, сигареты, — залейся, закурись! Водка среди ночи — без проблем. Чего еще хотели? Женщин? Навалом. Хочешь на картинке, хочешь на экране, хочешь живьем — звони прямо сейчас. Свободы хотели, душновато было, да? Сейчас пиши, что хочешь, читай, что нравится, выписывай газеты или не выписывай, голосуй, не голосуй — твое дело. Одевайся во что хочешь, в театр в кроссовках — пожалуйста, в школу в миниюбке — да ради бога! Какая еще свобода нужна? Всего добились. И никто нам этих благ не дарил, оглянитесь назад — все блага с черного хода к нам пришли, с черного рынка, через дыры в железном занавесе — мы сами их в страну по молекулам протащили. И встречали их власти всегда одинаково — дубинками. Потом уступали, чтобы самим не слететь, закрепляли де-юре уже произошедшее де-факто. Да и закрепляли-то кое-как, бестолково, прямо скажем, закрепляли.

Отсюда, главное действующее лицо в нашей истории — кто? Народ, тот самый, безмолвствующий. А все эти крикуны — они ничего не решали, только всё портили и мародерствовали.

Конечно, получили мы в придачу безработицу, преступность и т. д. Стариков оголили, детей — это, конечно, свинство с нашей стороны. Втянули в эту заваруху тех, кому фирменные джинсы были не нужны. Втянули культурных людей, равнодушных к поп-музыке, пиву, барам и «тойотам»… Можно было мягче этот вираж пройти, надо было мягче.

Сегодня культурные люди, кто не помер, оклемались маленько. Каждый хотя бы раз заработал неплохие деньги и понял, что жизнь не кончена, мир не рухнул, и что у честного человека тоже есть шанс. Дай Бог вам удачи, разноликие и тем драгоценные свободные жители свободной Перми. Помянем не доживших, обнимемся на пороге. Пока. Встретимся в новом веке.

 

2001. Письмо потомкам (послесловие)

Уважаемые граждане потомки! Родные наши! Конечно, вы живете лучше нас в своем прекрасном далеке. И сами вы, нет сомнений, выросли прекрасными, необыкновенными людьми. Мы гордимся вами. Уж вы-то не станете повторять наших глупостей, вы умные, да, да, вы умные.

Один есть у вас недостаток перед нами: вы не видели Рубеж Тысячелетия.

О, это было римское зрелище! Боги плакали, моря расступались, звезды с неба сыпались, как старая хвоя, и на их месте загорались огненные цветы. Завидуйте нам, надменные потомки, мы его видели, Рубеж Тысячелетия. Он был такой… такой… высокий! И в черно-белую полосочку — как шлагбаум на бахаревском переезде. Только большой.

Короче, тем из вас, кому до этого Рубежа есть дело, мы посылаем его приметы — отзвуки нашего вселенского праздника, отсверки наших ему салютов и еще разную чепуху — милую сердцу дребедень нашей частной жизни, без которой не бывает больших праздников, и потомков, кстати, тоже не бывает — без частной жизни обыкновенных людей. Итак…

«Новый 2001-й — год Змеи. В ходу веселые шутки на тему «гадов», повсюду изображения улыбающихся головастиков, выдаваемых за тотемную Змею. Нет проблемы, что подарить знакомой девушке, — киоски полны дешевых, но невероятно актуальных змеек, змеючек и змеюк. Город буквально кишит змеями».

«Цвета одежды рекомендуются преимущественно холодные: изумрудно-зеленый, синий, серый, все облегающее, блестящее — как змеиная кожа. Поведение — спокойное, рассудительное, мудрое, кусаться можно — но только любя».

«Вот и пришла эта ночь новогодняя, смена веков над планетою всей. Выпьем, змея ты моя подколодная, самая лучшая в мире из змей!».

«Вандалы снесли полголовы ледяной змее на эспланаде. Пострадавшую сразу же реанимировали, но шрам, полученный в результате травмы, виден до сих пор».

«В Пермском Дворце культуры имени Гагарина проведен благотворительный новогодний праздник для 300 детей, отцы которых воевали в Чечне или несут там свою службу сейчас».

«Но, как говорится, Дед Мороз без профсоюзов к детям не является…».

«Баба-Яга на празднике тоже была. В руках она держала не метлу, а… сотовый телефон. А как же, по-вашему, ей общаться с нечистой силой? Только по сотовому».

«Интересный губернаторский бал был проведен в областном Дворце молодежи. Сюда прибыли 600 школьников из Перми и области. Приглашены были те ребята, которые приняли активное участие в работе школьных учебных и творческих объединений. В программе бала было театрализованное представление и концерт, конкурсы юных историков, математиков, экологов, художников, артистов. Праздник стал своеобразным массовым и увлекательным смотром талантов».

«За три часа до боя курантов буквально умирал с похмелья некий житель областного центра. Мучения бедолаги были столь сильны, что он схватился за ружье и объявил родственникам о своей немедленной кончине. Алкогольный психоз снимала сводная бригада милиционеров и спасателей. Первые отняли у гражданина ружье, а вторые провели с ним беседу на антиалкогольную тему».

«А мне запомнился Путин. За пять минут до Нового года Президент поздравлял нас по телевизору, сидя в президентском кресле, но… сбоку от президентского стола. Такой посадки вождя мы еще не видели. Дерзко так, и в тоже время демократично и даже интимно. И в то же время при исполнении».

«Пермяки миновали Рубеж Тысячелетия относительно спокойно. Тысячи горожан в новогоднюю ночь выходили на улицы, катались с ледяных гор, пили, пели. Потерявших равновесие подбирала милиция. Было указание доставлять всех домой. В тех случаях, когда гуляка не мог назвать свой адрес, его препровождали в казенное заведение».

«На эспланаде областного центра дежурила бригада городской службы спасения. «Главная елка области» прошла без эксцессов — никого не затоптали и не зарезали. Троим обратившимся медицинская помощь была оказана на месте — им перебинтовали порезанные пальцы, одного пострадавшего отправили в больницу с черепно-мозговой травмой вследствие удара бутылкой по голове».

«Загорелись от пиротехнических средств три квартиры — в Дзержинском, Свердловском и Мотовилихинском районах. Причем, в двух случаях огненные «гостинцы» залетели в окно с улицы».

«От взрыва петарды в Перми погибла женщина. Трагедия произошла в три часа ночи в сквере около мини-рынка на улице Гусарова. Около установленной здесь елки собралось более 300 человек. В разгар веселья кто-то запустил китайскую петарду, которая попала прямо в лицо Светлане Разгуляевой, пришедшей в сквер с мужем. Приехавшая через несколько минут «скорая помощь» лишь констатировала смерть. Милиция найти виновников в пьяной толпе не смогла».

«В целом в Перми с предельной нагрузкой работали все 74 бригады «скорой помощи». Пик вызовов пришелся на 1 января. По стравнению с прошлым годом он поднялся более чем в полтора раза. Основной диагноз на утро нового века — алкогольное отравление»…

Уйти от банальной пьянки удалось немногим. В числе оригиналов оказался пермский бард, режиссер и путешественник Анатолий Кай. Вместе с друзьями он перелетел в новое тысячелетие на воздушном шаре. Старт назначили в центре Кунгура, взлетали изнутри замкнутого каре знаменитого гостиного двора. Местные жители, страстно желавшие в знаменательную ночь какого-нибудь чуда, были весьма удовлетворены. Аэронавты, пуская прожектором лучи, поднялись в небо, полетели, прощально мигая старинному городу, и скрылись из виду в непроглядном далеке нового времени…

Говорят, приземлились они удачно. Передавали, что новое время им нравится. Что оно гораздо лучше старого, и все люди там, в новом времени, здоровы и счастливы, город Пермь великолепен, а в Егошихе водятся хариусы.

Это хорошо. В этом мы как бы даже и не сомневались. Но один вопрос не дает нам покоя, уважаемые потомки:

КАКАЯ ТАМ У ВАС ВЛАСТЬ В ГОРОДЕ?!?!