К 60-летию Великого Октября по ЦТ прошел документальный телесериал «Наша биография». Привет из советского далека:

Мне не думать об этом нельзя, И не помнить об этом не вправе я — Это наша с тобою земля, Это наша с тобой биография.

В 1977 году частную жизнь пермяков украсил великий эксперимент по продаже книг повышенного спроса в обмен на сданную макулатуру. Государство-монстр со свойственной ему неуклюжестью решило сыграть на увлечении своих граждан хорошими книжками. Принесешь 20 кг старых газет на приемный пункт — если приемщик на месте, получишь талон. С талоном подежуришь у магазина недельку — если не обманут, получишь книжку. Все просто. Особо ценились: Ильф и Петров, А. Толстой, А. Конан-Дойль, Войнич, Дюма, Коллинз, Андерсен. Недостижимая «Женщина в белом», так и не прочту я Вас никогда, и не надо, пусть Вы останетесь загадкой… А их и не надо было читать, их надо было «доставать» — как дымчатые очки, как замшевый пиджак.

В 1977 году в Перми начали возводить «башни» — жилые дома «московской серии»: 16 этажей, просторная кухня и прихожая, изолированные комнаты и санузлы, два лифта, пожарозащищенная лестница. Вошло в обиход новое слово — «лоджия».

В обычные крупнопанельные 5-этажки расселяют барачный поселок Крохалева — пермские трущобы. Их стоит помянуть: в них выросло целое поколение пермяков. Ряды полуразвалившихся, заросших грязью одноэтажных строений, все удобства — во дворе: на два барака один сортир о тридцати дырках — «мадамам» и «жентельменам» напополам. Это не при царе Горохе, это каких-то 24 года назад. Воду брали из колонок, носили ведрами издалека по дощатым тротуарам — летом и по обледенелым тропкам — зимой. Печурка была в каждой комнате своя. Дровяники во дворе рядами. Само собой — помойки, вонь, хлорка, мухи — миллионами, на чердаке блохи — туда пойдешь белье вешать, без ног вернешься — обгрызут. В комнатенках клопы, тараканы — кровати стоят ножками в баночках с керосином. Экзотика.

Старожилы вспоминают бараки тепло: здесь жили по-особому. Дружно! Окна и двери не запирали. Крикнешь в коридор: «Девки, луку надо!» — сейчас кто-нибудь и принесет. До позднего вечера играли в карты, спали летом между бараками — на травке под кустами, семьями и поодиночке. Бегали за вином. «Вермут», «Солнцедар», «Волжское» — «чайка набок» на этикетке. Пьянка — каждый день. Драки за ссоры не считали. А рядом был «пьяный барак» — так там пили еще суровее, и все население без вычетов. Спьяну порубить шифоньер, грохнуть телевизор — обнакновенное дело. Но среди соседей были и усердные хозяева — отделывали комнатенку паркетом. Были воры. Воров уважали: «они где живут, не крадут». К ним шли за защитой.

В 70-х кончилась в бараках дружная жизнь. Повырастали детки, начали шариться у соседей, красть с окон, пакостить, задирать прохожих. «Сявки», вооруженные «хеврами», стали налетать на авторитетов. Не стало житья на Крохалях. Очень вовремя Крохаля расселили в 77-м. А Владимирский «шанхай» гнил еще года три. Двухэтажные бараки гниют до сих пор. Только называют их не бараки — «ветхое жилье».

Для новоселов пермская мебельная фабрика «Дружба» заваливала магазины книжными полками с раздвижными стеклами, «полумягкими» креслами на ножках, раскладными, нарочно для малогабаритных квартир, диванами: двуспальными — 180 руб. и полуторными — 157 руб. Шифоньеры двух- и трехстворчатые, с антресолями и без; в моде темная полировка.

Молодожены охотились за столом-«книжкой» и лысьвенскими утюгами с регулятором и паром (10 руб.). По пригласительному билету в салоне для новобрачных вылавливали разный дефицит. Обручальные кольца в моде были — широкие. В день свадьбы полагалось объехать на такси городские памятники, возложить цветы и сфотографироваться у каждого. О венчании не было и мысли. Справляли: в пятницу в ресторане; в субботу — у ее родителей; в воскресенье — у его. Водку покупали только на первые тосты, после пили спирт и брагу из экономии — и крылья эту свадьбу вдаль несли… И заносили, конечно: гости блевали, падали. Как правило — дрались, тут же братались — а какая свадьба без буяна? Трезвые гости на свадьбе — позор хозяевам. Любой ценой гостей полагалось повалить.

После свадьбы молодожены ехали в Болгарию, попроще которые — в Сочи. Там море…

Но море — вечное, а мы о преходящем. Черты года такие. За авиабилеты могут убить. «Аэрофлот» в 77-м дешев, как пара кунгурских туфель, и также невыносим. В кассах убийство — жара, давка, драки, предсмертные крики: «У меня бронь! Бронь!..» — и кассир-убийца, хладнокровно: «Нет у вас брони. Следующий». Жванецкий еще не виден, но уже слышен.

Всесоюзное радио подсказывало выход, ненавязчиво так:

Мне к теплому морю нисколько не хочется — Душой не кривлю я, о том говоря. Тебя называю по имени-отчеству, Святая, как хлеб, деревенька моя.

Спохватились. За двенадцать лет, как колхозникам стали выдавать паспорта, все, кто пошустрее, из деревень разбежались, а оставшиеся погрязли в пьянстве. Атеисты тартанулись: запричитали о святости, возвели каравай на алтарь: «Хлеб всему голова!». В столовках развесили шедевры казенной словесности: «Хлеб — драгоценность, им не сори! Хлеба к обеду в меру бери!» — ломти стали резать пополам и еще раз пополам. При этом нефтедолларами, гады, даже не сорили — веяли их по ветру миллиардами. Опять я о политике, неизлечимый…

Женская мода в ту пору была — макси: юбка-колокол, юбка-спираль. Сумки из бортовки с портретом Демиса Руссоса. Гуд бай, май лав, гуд бай!