Сосед дядя Гриша, ветеран Великой Отечественной, каждый вечер напивался перед телевизором и матюками комментировал программу «Время», при этом он смачно харкал на экран. Время ветерану не нравилось и одноименная программа тоже. Там все врали и лизали зад Брежневу, дарили ему Звезды Героя, как барышне брошки — ко дню рождения. К 23 февраля 1978 года Брежневу подарили Орден Победы. «За что?! — вылетел на кухню ужаленный в самое нутро дядя Гриша. — Орден Победы положен ПОЛКОВОДЦАМ, а не полковникам!».
А Брежнев уже был Маршал Советского Союза, и скоро будет Генералиссимусом — как Сталин. По всей стране ветераны плевали в экраны, ходил анекдот про «дворники» на телевизор. Просто выключить «ящик» никому из них не приходило в голову. Да и что толку, заодно надо было отказаться от радио, от всех газет и журналов, не ходить по улицам. Запереться и помереть что ли? Брежневские льготы ветеранам немного приглушили брань бывших фронтовиков.
Фронтовики тоже ведь были разные. Около любой очереди терлись пожилые ловкачи с ветеранскими книжками, они продавали свое место у кормушки. Хотя никакой нужды они не испытывали, пенсии в то время были большие и доставлялись исправно. Летом какой-то заморский гость подарил Брежневу орден «Золотое Солнце Перу». «И золотое кольцо в нос», — посмеивались мы несколько придушенно. Кругом был сплошной дефицит, дефицит всего, а нашему генсеку награды уже некуда было вешать. Один отважный клоун в цирке показал залу спину в орденах — зал взорвался хохотом. Чувствительность народа к иносказанию была потрясающей.
Между награждениями шел телесериал «Следствие ведут ЗнаТоКи». Часть публики почему-то фыркала от песенки «Если кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет…». Вероятно, она, эта часть, догадывалась об истинном уровне преступности в нашей стране. Большинство же населения находилось в счастливом неведении, в безмятежном спокойствии за свою безопасность. Так только, кое-где некоторые милиционеры допускали рукоприкладство… Слегка калечили задержанных, кто-то обирал пьяных — неизвестно кто… Порой сажали не тех… А в основном все было тихо, факт. Звукоизоляция была идеальной.
И вдруг — Вознесенский по телеку: «Я — горло! Повешенной бабы, чье тело, как колокол, билось над площадью голой!..» — это он с Родионом Щедриным написал ораторию «Гойя». Неужели — можно?..
У нас в Перми, в ДК Гагарина, при людях — и вдруг такая текстуха в затемненном зале: «Человек надел трусы…». Что-о?! — Да нет, нет, это стихи того же Вознесенского, стихи на тему времени: «По утрам, надев трусы, не забудьте про часы». Шутка гения. А на экране — диапозитивы известных пермских фотохудожников. Всё литовано. Фокус, однако, был в том, что шутливые стихи в соединении с безобидными диапозитивами да под «космическую» музыку поднимали тему ВРЕМЕНИ, именно — в абсолютных, не советских координатах. Тему, уже ставшую болезненной, хотя слово «застой» еще не прозвучало. Обстановка в затемненном зале была грозовая.
Никто не хотел свергать советскую власть, она сама приставала. Человек вне политики не имел права быть. Или ты будешь общественник — или тебя не будет вообще. Ты обязан ходить на службу, платить разные взносы, посещать промывания мозгов, выписывать себе промыватели (газеты), обязан одобрять, обязан любить до гроба. Иначе задолбают, отовсюду выгонят, а потом посадят за тунеядство. И не выпустят, пока не перекуют.
Понятие «частная жизнь» было вражеским. Личная жизнь подлежала контролю. Жены жаловались на мужей в парткомы, и парткомы обсуждали интимные подробности «поведения коммуниста в быту», выносили постановления: «вернуть в семью», par exemple. То же — в комсомоле, в пионерской организации. «После уроков будем тебя разбирать». Разбирали. Всех тошнило, довоенные моральные нормы уже сто раз устарели, инструкторам приходилось покрикивать: «Поактивнее, товарищи!». Всем уже было глубоко «по фиг». На протесты, однако, не хватало духу, оставалось тихо саботировать мероприятия.
Казус. На заводе Орджоникидзе работал простым инженером легальный богач по фамилии Бородянский. О размерах его состояния ходили легенды: будто он как-то раз всему заводу зарплату выплатил. С банком вышла заминка, обратились к Бородянскому — и тот выручил, одолжил — всему заводу хватило. Он не был бизнесменом, просто накопил, одной морковкой питался, одинокий. Безобидный чудак, к нему каждую неделю по понятной причине невесты сватались — так он их чаем напоит, до дому проводит — и все. На старости лет хотел дать деньги на постройку детсада — но с одним условием: чтобы был тот садик его именем назван. Власти долго колебались, но так и не решились.
Тем временем Брежневу подарили Ленинскую премию в области литературы — за ту его трилогию, помните? Которую ему Чаковский написал. Штирлиц — Вячеслав Тихонов читал нам по ЦТ книжку Брежнева «Малая Земля», как сказку малышам. Вот и еще один кумир вдребезги. Не было никакого Штирлица. Ауфвидерзейн.
Не-ет, не «ауфвидерзейн»! Ты у нас ее тоже читать будешь! Герой! Мы тебя заставим «Малую Землю» сдавать на экзамене по философии! — А вот фиг вам. В билете два вопроса, выеду на втором, но читать не буду. Зрение пропало, куриная слепота от систематического недопития.
Осенью Брежнева провезли через Пермь. Знакомая телефонистка рассказывала: на полдня остановили все поезда в округе, выгнали всех со станции «Пермь II» — пассажиров, служащих, вообще всех, кроме дежурного диспетчера, оцепили площадь и пути на километр. Не дай бог, советский народ к вождю приблизится. А народ и не пытался. «Заколебал» — словечко из 70-х, маскированный мат, произносится сквозь зубы.
В 1978 году я крутил свой второй фильм — уже вполне попсовый клип — на дискотеке в Доме офицеров и в институте галургии. В отличие от первого, «интеллектуального», его можно было крутить под любую музыку без остановки и даже задом наперед. Что мы и делали цинично, удаляясь тем временем в буфет и насасываясь там портвейном до побурения, пока в танцевальном зале шла вся эта катавасия.
В моде была «АББА», «Би Джиз» и «Бони М»: хей, хей, Распутин, рашен крейзи лав машин!