Бурки! Кто помнит бурки? Это были такие сапоги из белого войлока. Края голенища прострочены через кожаную ленту, головки и пятка кожаные. Шикарная обувь. Откуда такое название — «бурки» — непонятно. Возможно, с Кавказа — там на плечах носили бурку, тоже из войлока. Бурки были, мне тогда казалось, у каждого: у папы, у мамы, у Хрущева на фотографии, у меня — хотя я только недавно научился ходить. А войлочные сапоги без голенищ назывались — боты. Были они черного цвета, на резине, с застежкой-кнопкой, позже — с молнией.

На 23 февраля 1956 года модницы надели приталенные платья, носочки и туфли на высоком широком каблуке, советские офицеры щеголяли в мундирах с отложными воротниками. Фронтовикам, привыкшим к закрытой наглухо груди, новые мундиры казались гражданскими пиджаками с погонами. Самая нижняя медаль в «иконостасе» была юбилейной — к десятилетию Великой Победы, на ней были выбиты два любимых профиля — Ленина и Сталина.

Вот тогда, в том феврале, и грянул XX съезд КПСС, осудивший культ личности Сталина. Никто не удивился, но мало кому это понравилось. Никита Хрущев ударил серпом по общему корню жизни, по нашему единственному, единому, драгоценному культу. Жизнь охнула и в ответ пустила миллионы частных корешков — люди стали думать не только о Родине, но и о себе иногда.

Точнее, люди стали думать о себе на почти законном основании. Раньше тоже о себе думали, конечно, но — украдкой. Не было греха страшнее, чем индивидуализм, за него убивали. Причем не власти убивали — соседи с помощью властей. Общество защищало свою целостность, какая там частная жизнь.

Но вот «бога» отменили. Остались Родина-мать, дедушка Ленин на картинке и живой народ-безотцовщина. Чего от народа ждать? Разбрелись. Стали делать вид, что вместе.

Пестрое наше население и жило пестро. Кто-то копил деньги на драповое пальто и шляпу, кто-то слушал Глена Миллера в компании себе подобных, кто-то ночью, занавесив шторы, писал воспоминания о сталинских лагерях.

Работали, конечно, как трактор. Работали почти бесплатно — за облигации, за трудодни. Пели частушки про рабство колхозное беспаспортное, пели и оглядывались: не заберут? Не забирали почему-то… Перевирали исподтишка по-хамски «песни советских композиторов» про целину. В оригинале:

Едут новоселы по земле целинной, Песня молодая далеко летит.

А народ пел, ёрничая:

Едут новоселы — морды невеселы, Кто-то у кого-то стырил чемодан.

И все рефлексировали от идеологии: и поклонники Глена Миллера, и любители частушек, и носители «пальто из драпа» — все реагировали на политику каждый на своем уровне.

Один я был безучастен к общественной жизни, самороден и самодеятелен абсолютно. Кругозор мой начинался и замыкался на матери, а главными ценностями были: огромный желтый лохматый медведь, подлежащий вскрытию с целью исследования нутра, и игрушечная водокачка, подлежащая раскурочиванию с той же целью. Общество прощало мне мой индивидуализм (пока), а вот сломанные игрушки — нет.