Парадокс восьмидесятых: уровень жизни стремительно падает, а уровень сознания стремительно растет. В 1988 году — золотое равновесие: мы еще не все проели и уже кое-что в жизни поняли. Точнее — почуяли, потому что понимание предполагает разум, а где его взять? Дальнейшее показало — нами двигало все, что угодно: ужас, зависть, злоба, любовь, телевидение — все, кроме разума.
В 1988 году люди закупали все впрок, вообще все — съедобное и несъедобное. Ну, это-то как раз можно было понять: глупо, выстояв час, брать помалу. Но ведь что получалось. Разбирали весь товар разом, потом куковали: товар, ты где? Ку-ку. Товар привезут — снова очередь, хвост на улицу, «велели больше не занимать». Дурацкий круг с умным названием «ажиотажный спрос». Вот бы договориться, чтобы каждый брал в меру…
Тогда еще не было настоящей тревоги, ну ведь правда, угроза бескормицы нас ждала впереди, так что этот ажиотаж имел отчасти спортивные цели: добыть «золото». Ну или сотню других призов, больших и маленьких. А «золотом» была колбаса. Колбаса вообще. «Колбасу дают!» — боевой клич 80-х, он действовал помимо сознания: трудящиеся бросали трудиться, служащие — служить, кормящие матери — кормить, — все занимались колбасой. Ездили за ней в Москву. Раздавали талончики на предприятиях, интриговали из-за них, естественно. По этому талончику в специально организованных «отделах заказов», опять же выстояв очередь, можно было получить такой увесистый, такой упругий и ароматный, такой круглый, толстенький сверток… Счастье нести колбасу домой неизвестно нынешним, избалованным хозяйкам! В нагрузку давали сахар и лавровый лист.
В магазинах было пусто, но наши холодильники «Бирюса» исправно что-то сберегали к каждому празднику. Мало того, в 88-ом году начала наступление на пермские желудки итальянская пицца. Это шаньга такая — с помидорами и сыром сверху. Можно и без сыра. Можно и без помидоров — тогда с луком, — главное, чтобы во время еды непременно что-нибудь на колени падало.
Закрепились новые пермизмы: «Чё смеяться-то!» и «Ну ты воще!». В ходу пошлость «Красиво жить не запретишь» — реплика на какие-нибудь сушки к чаю.
Частная инициатива добилась хозяйственной самостоятельности. У меня глаза на лоб вылезли: мой дружок, простой инженер, создал кооператив — теперь заключает договора с иногородними предприятиями, принимает от них груз вагонами, нанимает работников… А ведь еще вчера сам вагоны разгружал за четвертак — шабашил!
Один кооператив у нас клепал самодельные компьютеры для пермских школ, другой завалил пол-Перми своей финифтью. Кооперативные издательства, все как один, печатали Дюма (сильно модный был автор), вынашивали невероятную по дерзости идею — сборник анекдотов. МТЦ «Инициатива» на комсомольские деньги продюсировал (новое слово!) съемки фильма Рязанова «Небеса обетованные».
А в «Кристалле» уже шла «АССА». И с ней новая тема — «продвинутая» молодежь: приколы с прибамбасами, политика — по барабану, частная жизнь — по праву рождения. Забавненькие. Прячем грусть: обнаружилось, что мы — уже не молодежь. Но ничего, удивить «продвинутых» мы сумеем еще не раз. За кадром Борис Гребенщиков спел стихи Анри Волохонского под музыку Франческо да Милано и выдал эту компиляцию за свою песню! — я возмутился вполне молодежно. А это просто стартовал российский «постмодернизм» — коллоидный раствор цитат вместо старомодного «творчества».
Рок-музыкантов в газетах называли «рокерами». Из их среды вышло в массы слово «тусовка» и «кайф» (умники говорили: кейф). Гордым словом «аутсайдер» стали величать поэтов-кочегаров, прозаиков-дворников и просто мыслящих домоседов (за тунеядство больше не привлекали).
— утешал тусовку Виктор Цой. Слава Бутусов сдирал коросту на аутсайдерском сердце рефреном «Я хочу быть с тобой». Модную линию респектабельного рока вел «Scorpions». Для радикалов ковали «hеavy metal» сатанисты «Kiss», гнали «скоростной металл» «Пантеры». Раздевались догола на сцене «Sex Pistols», — где-то кто-то видел на видео. И абсолютно всем влезал в ухо без мыла сирота Юра Шатунов:
Набирала силу публицистика. То был год идеальной слышимости, народ еще не оглох, публицистика еще не изошла криком. Весь советский народ, как один человек, читал экономистов: Н. Шмелева, А. Аганбегяна, П. Бунича, Г. Попова. Вдруг выяснилось, что мы не умеем «считать деньги». А раньше казалось, мы только тем и занимаемся — особенно перед получкой…
На «Авторском ТВ» резали правду-мать гости Киры Прошутинской. Новые темы дискуссий: экономика и сталинские преступления. По всей стране интеллигенция снимала галстуки, надевала свитера и выходила из КПСС. Все жаждали правды — самой колючей, самой горькой — и ничего, кроме правды. Тревожил еврейский вопрос, крайне беспокоила нравственность вообще и секс в частности.
Утвердилось слово «трахаться». Прежде это слово было редким перлом в речи краснобая, оно несло ассоциацию смертельного акта, скорого и шумного, без продолжения — потому что «трахнуть» второй раз было уже просто некого: жертве каюк. Теперь все эти нюансы стерлись — слово вошло в обиход. Отмена цензуры кроме очевидных плюсов дала неожиданные по силе и вонючести минусы. Дело в том, что право голоса получили не только порядочные люди, варежку раскрыли ВСЕ. А ничего не поделаешь, теперь у нас — плюрализм.