Отец не мог мне помочь.

— Не знаю, — раздался его голос в телефонной трубке. — Я думал, он прочитал об этом где-нибудь. По-моему, у Грега Кларка в какой-то книге был эпизод, в котором упоминался камень с отверстием, разве нет?

— «Талисман», — назвала я книгу моего любимого канадского писателя. — Да, но дедушка это не оттуда взял. Помнишь, он же всегда говорил, что ему нравится эта история, потому что его отец рассказывал то же самое: если найти камешек с дырочкой, он будет хранить тебя и защищать от беды.

— Ну вот, видишь? Отец никогда не разговаривал со мной так, как разговаривал с вами, девочками, но, если, по его словам, егоотец рассказал ему об этом, вот тебе и ответ на твой вопрос, верно?

— Но как долго эта история о камне существует в нашей семье? — не унималась я. — Кто ее начал?

— Не могу сказать, милая. Это что, важно?

Опустив глаза, я провела пальцем по маленькому гладкому камешку, лежащему у меня на руке. Я нашла его в прошлом году в Испании, хоть и искала его с тех самых пор, когда мой дед рассказал мне о нем, когда я была совсем маленькой. Свой камешек он так и не нашел. Я не раз видела, как он расхаживает по берегу вдоль воды с низко опущенной головой, и знала, что он искал. Он говорил, что, если найдешь камень, нужно носить его на шее. Но я пока что не сделала этого — боялась, что ниточка, продетая сквозь дырочку в нем, порвется и я потеряю свой талисман. Поэтому камешек свой я хранила в небольшой коробочке, в которой возила украшения, когда путешествовала, и надеялась, что он делает свое дело и там.

Я на секунду сжала его в руке, потом положила обратно к бусам.

— Нет, ничего важного, — сказала я отцу. — Просто стало интересно, вот и все. — Стало интересно, не передалось ли мне это суеверие от юной женщины с яркими волосами, которая услышала его от солдата во время прогулки по берегу когда-то очень-очень давно.

— А знаешь, — отцу явно не терпелось поделиться радостным известием, и потому он поспешил сменить тему разговора, — я углубился еще на одно поколение в нашей керкубрийской ветке. Помнишь Росса Макклелланда?

— Да, конечно. — У нас один общий предок, и отец, впервые встретившись с Россом еще в шестидесятых во время поездки в Шотландию, с тех пор с ним переписывался. Я с ним никогда не встречалась, но помнила его рождественские открытки. — Как у него дела?

— Хорошо. Похоже, жена у него болеет, но ты же знаешь Росса, он никогда не жалуется. Короче, я на прошлой неделе позвонил ему, сообщил, что снова взялся за эту ветку нашего родового древа, и рассказал, что нового узнал о Патерсонах… Они с ним никак не связаны, но ему все равно это было интересно. Так вот, когда я сказал ему, что запросил запись о крещении Софии Патерсон через библиотеку Церкви Святых Последних Дней и теперь жду доставки, он ответил, что у него есть немного свободного времени и, раз уж он все равно там находится, мог бы сам посмотреть, что можно найти.

Я подвинула телефонную трубку на плече и улыбнулась, услышав нотки зависти в его тоне. Мне было хорошо известно, как он любит копаться в старых церковных книгах или сидеть в читальных залах. Дать ему бутерброд, чашку кофе, и он будет на седьмом небе от счастья.

— Это очень любезно с его стороны, — заметила я.

— И не говори. Я только что с ним по телефону беседовал. Слушай: София Патерсон, — начал читать он, — крещена 13 июня 1689 года, дочь Джеймса Патерсона и Мэри Мур. Здесь указываются оба ее деда: Эндрю Патерсон и Уильям Мур. Я такого никогда раньше не встречал в реестрах. — Судя по голосу, он весь светился от счастья. Я этого не видела, но чувствовала. — Росс пока не нашел запись о браке Джеймса и Мэри, но он ищет. Теперь-то, с этими именами, все будет гораздо проще.

— Отлично! — воскликнула я совершенно искренне. — Нет, правда, это здорово! Но я тут подумала…

— Да?

— Ты не мог бы попросить его заодно и узнать дату смерти Анны Патерсон?

— Кого?

— Сестры Софии. Она упоминалась в завещании их отца, помнишь?

— Ах да. Анна. Но мы не знаем, когда она умерла.

Я закусила губу.

— Проверьте лето 1706 года.

Последовало долгое молчание.

— Кэрри…

— Что?

— Почему бы тебе не рассказать, откуда ты все это узнаешь?

— Я же говорила, папа, — ответила я, жалея, что не научилась врать более убедительно, — это просто интуиция.

— Но до сих пор твоя интуиция всегда попадала в самую точку. Ты же не хочешь сказать, что заделалась медиумом, а?

Я попыталась придать голосу тон, наводящий на мысль, что подобное предположение смехотворно:

— Папа!

— Ну ладно, ладно, — сдался он. — Я попрошу Росса посмотреть при случае. Ты, часом, не знаешь, где именно она похоронена?

В его голосе я услышала изрядную долю сарказма, но все же ответила:

— Нет. Хотя мне кажется, что не в самом городе. Может, где-нибудь рядом с Керкубри.

— Хорошо. И, Кэрри, если ты и на этот раз угадала, нам нужно будет с тобой серьезно поговорить, — сказал он. — О твоей интуиции.

Неделя пролетела быстрее, чем я думала. Работа над книгой уже шла полным ходом, я писала допоздна, пока сон не одолевал меня, и спала до полудня. Потом просыпалась и снова садилась за работу, часто предпочитая нормальной еде миску хлопьев в молоке и пасту, которую ела ложкой прямо из жестянки. Их я могла поглощать прямо за компьютером, не отрываясь от работы. Удобно это было еще и тем, что потом не нужно было много убирать. В раковине постепенно начали собираться кофейные чашки и ложки, и к концу недели я уже перестала надевать чистые рубашки, просто натягивала ту, в которой ходила вчера, и перед сном вешала на спинку стула у кровати.

Мне было все равно. Я уже не принадлежала этому миру. Я ушла в книгу с головой.

Подобно человеку, живущему в мире фантазий, я ходила вместе со своими персонажами по коридорам Слэйнса и все больше и больше преисполнялась восхищением перед графиней и ее сыном по мере того, как они все глубже втягивались в тайную подготовку возвращения короля Якова. Меня всегда пленяла эта сторона сюжета, но на этой неделе мое повествование все больше касалось растущей любви Джона Мори и Софии.

Что из этого — воспоминания, а что — порожденные моим воображением картинки того, как мог разворачиваться мой собственный роман, я не знала, но их отношения развивались с той непринужденной легкостью, которая двигала вперед мое письмо, как попутный ветер гонит парусник по курсу.

Они еще не стали любовниками. По крайней мере не разделили ложе. А в замке, в присутствии остальных, вели себя так, чтобы не выдать своих чувств. Но вне стен Слэйнса они гуляли, разговаривали и старались почаще оставаться наедине.

Повторять сцены я не любила, поэтому больше не отправляла их на морской берег, хоть и чувствовала, что они еще бывали там не раз. Своим внутренним взором я видела их всегда на одном и том же месте и до того явственно, что однажды, проснувшись раньше обычного (не в полдень, а в девять), я сняла с вешалки куртку и отправилась искать этот участок берега.

Из дома я не выходила уже несколько дней. Глаза, отвыкшие от солнечного света, сразу заболели, и, несмотря на теплый свитер, мне стало холодно. Но мой разум, сосредоточившись на цели, не обратил на это внимания. Я увидела знакомые дюны, растянувшиеся вдоль берега, только были они не там, где триста лет назад. Ветер и волны не оставили почти ничего такого, что позволило бы судить о положении песчаных курганов в прошлом. Но холмы дальше от берега показались мне знакомыми. Я как раз изучала ближайший из них, когда размытое беловато-коричневое пятно промчалось мимо меня, подхватило катящийся по песку желтый шарик, после чего, не замедляя движения, изменило курс и, виляя хвостом, бросилось прямо на меня своими грязными лапами.

От неожиданности я окаменела. Такого явления я никак не ожидала. Нет, я знала, что Грэм должен вернуться к Джимми, но надеялась, что не встречусь с ним. Да и вспоминая, как мы расстались, я подозревала, что он тоже станет избегать меня.

Спаниель настойчиво потерся носом о мои колени.

— Привет, Ангус. — Я наклонилась, потрепала его уши, взяла теннисный мячик, который он мне предлагал, и закинула как можно дальше. Когда пес радостно метнулся за мячиком, из-за моей спины раздался голос, которого я с волнением ждала.

— Хорошо, что ты не спишь. Мы как раз шли тебя забрать.

«Черт, — подумала я, — его голос был таким обычным, как будто он забыл, что наговорил мне на обеде у отца». Я повернулась и посмотрела на него, как на сумасшедшего.

Он, похоже, собирался сказать что-то еще, но, увидев мое лицо, остановился, как человек, почувствовавший под ногами зыбкую почву.

— Ты чего?

Прибежал Ангус. Я развернулась, чтобы вырвать мячик из его зубов и снова бросить, радуясь возможности отвести глаза от настороженного взгляда Грэма. Покачав головой, я прикусила язык, чтобы не сказать чего-то такого, о чем потом мне придется жалеть. Но потом я все же успокоила бушевавшую во мне бурю и сказала:

— Просто не обращай внимания, хорошо? Если ты больше не хочешь меня видеть — ладно. Я все понимаю.

Какое-то время он молчал, а потом обошел меня и встал так, чтобы быть у меня перед глазами.

— Кто сказал, что я не хочу тебя видеть? — произнес он ровным голосом.

— Ты.

— Я? — Сморщив лоб, он чуть-чуть отклонился, как будто ему нужно было пространство, чтобы сосредоточиться, словно ему подсунули какую-то шифрограмму. — И когда я такое сказал?

У меня и самой уже уверенности поубавилось.

— Дома у твоего отца. После обеда, помнишь?

— Что-то не припоминаю.

— Ты сказал, что Стюарт — твой брат.

— Да? — протянул он выжидающе.

— Ну и…

— Стюарт в воскресенье вел себя как обычно, то есть как свинья. Но только потому, — заметил Грэм, — что хотел произвести на тебя впечатление, и мне не хотелось из-за этого лезть в драку. Вот и все, что я собирался тогда сказать. — Сделав шаг, он приблизился ко мне вплотную, поднял руку в перчатке и прикоснулся к моему лицу, чтобы я не могла отвернуться. — А что, по-твоему, я имел в виду?

Не то чтобы я не хотела говорить, но его близость подействовала на меня как магнит, и я даже не нашла слов, чтобы составить вразумительное предложение.

Грэм предположил недоверчивым тоном:

— Ты подумала, что я отталкиваю тебя из-за Стю?

Когда я легонько кивнула, он улыбнулся во весь рот.

— Господи, — сказал он, — я не такой благородный.

Он приблизил свои губы к моим и крепко поцеловал в подтверждение.

Прошло какое-то время, прежде чем он отпустил меня.

Ангус, потеряв надежду привлечь к себе наше внимание, убежал исследовать дюны, возвышающиеся чуть в отдалении. Грэм развернулся и, положив руку мне на плечи, неспешно двинулся в том же направлении.

— Ну так что, — сказал он. — Мир?

— А у тебя есть сомнения?

— Чувствую, теперь мне лучше во всем сомневаться.

— Мир, — ответила я. — Но что скажет Стюарт?

— Стю я беру на себя.

— Он хочет, чтобы все считали, будто он меня по вечерам укладывает спать, — решила упомянуть я.

— Да уж, слышал.

Я быстро посмотрела на него, но недостаточно быстро, чтобы заметить улыбку на его лице. Он сказал:

— Я знаю своего брата, Кэрри. С ним я разберусь. Дай только время. — Он придвинул меня ближе к себе и переменил тему: — Так ты не ждала меня здесь? Зачем же ты пришла на берег?

— Хотела прочувствовать это место, — ответила я. — Мне это нужно для сцены, над которой я сейчас работаю.

Он посмотрел на дюны, на грубую волнистую траву, на вершины утесов за ними, и меня вдруг охватило странное ощущение, будто здесь чего-то не хватает, какой-то части пейзажа, которую я видела внутренним взором, когда писала сцены встреч Джона и Софии.

Я прищурилась от ветра и попыталась вспомнить.

— Вон там раньше лежал большой камень, верно? Большой серый валун.

Повернувшись ко мне, он удивленно спросил:

— Откуда ты знаешь?

Но мне не хотелось рассказывать ему о том, что я унаследовала воспоминания об этом месте, поэтому я сказала:

— Доктор Уэйр дал мне кое-какие старые фотографии…

— Да уж, они должны быть очень старыми, — ответил он. — Этого камня здесь нет с 1776 года.

— Ну, значит, это был рисунок. Я просто припоминаю вид эгого берега с большущим камнем вон там.

— Да, серый Ардендрафтский камень. Когда-то он лежал на этом поле у фермы Олтона, — сказал он, показывая пальцем место над дальним изгибом берега. — Этот кусок гранита был таким огромным, что по нему ориентировались корабли в море.

— И куда он делся? — поинтересовалась я, глядя на пустой склон.

Грэм улыбнулся и свистом подозвал собаку.

— Пойдем. Я покажу тебе.

Старинную церквушку, спрятавшуюся в роще деревьев, со всех сторон окружали поля, совершенно пустые, если не считать невзрачный серый домик и более внушительного вида здание из красного гранита, которые стояли на вершине холма на противоположной стороне узкой извилистой дороги. Высокая гранитная стена церковного двора проходила так близко к ней, что Грэму пришлось припарковать машину чуть ниже, у небольшого мостика.

Он приоткрыл окно для Ангуса, который, как видно, утомившись после бега по берегу, безропотно согласился остаться в машине. Мы же немного вернулись вверх по дороге.

Здесь царили покой и умиротворенность. Привычных звуков машин слышно не было, лишь птицы защебетали, когда Грэм отворил выкрашенную зеленой краской калитку и посторонился, пропуская меня в тихий церковный двор.

Изящная церковь, по бокам которой были расположены округлые башенки с остроконечными крышами, чем-то напомнила мне викторианский фасад Слэйнса, который я видела на старых картинах. Вокруг церкви и за ней торчали ровные ряды надгробий, хотя среди них были старые, выщербленные ветром и поросшие белым лишайником, покосившиеся и даже совсем упавшие от старости, поднятые и прислоненные к стене.

Обстановка казалась знакомой, и все же что-то здесь было не так.

Из-за спины раздался голос Грэма:

— Вся эта церковь целиком была построена из Ардендрафтского камня. Что может дать тебе представление о его размерах.

Вот и объяснение тому, почему я не узнала это место. Камень еще стоял на склоне холма, возвышающегося над берегом, когда здесь гуляли София и Мори. Тогда его еще не разбили молотки каменщиков.

— В каком году ее построили? — спросила я.

— В 1776. До этого здесь была другая церковь, но никто точно не знает, где именно.

Я могла бы ему сказать где. Я могла бы обрисовать контур ее стен под стенами нынешней церкви. Но не сказала ни слова и, задумавшись, начала слушать рассказ Грэма о самых интересных особенностях этой приходской церкви.

Не все из его рассказа я запомнила — мое сознание то уходило в мечты, то возвращалось в реальность, — но кое-что в памяти отложилось. Например, когда он указал на мраморную плиту, которую привезли из-за моря, чтобы установить на месте погребения датского принца, погибшего в одиннадцатом веке во время битвы, которая дала название Краден Бэю.

— Слово «Краден» означает «избиение датчан», — сказал Грэм. — Рядом с полем битвы протекает река Краден Уотер.

Я проследила за его взглядом и увидела маленькую речку, даже скорее ручей, спокойно несший свои воды под мостом, у которого мы оставили машину. Этот небольшой непритязательный мост в форме арки затронул какие-то струнки в моей памяти, когда я увидела его с этой стороны.

Заинтересовавшись, я спросила:

— Это старый мост?

— Да. Это мост Епископа. Он стоял здесь еще в те времена, когда происходило действие в твоей книге. Хочешь посмотреть поближе?

Я хотела, поэтому мы оставили тихий церковный двор и прошли по извилистой дороге, которая делала S-образный изгиб у моста. Сам мост был не более десяти футов в ширину, с расходящимися от древности стенками, доходившими Грэму до плеча. Грязные бурые воды Краден Уотер, завиваясь в маленькие ленивые водовороты, мирно текли вдоль заросших тростником берегов под нависающими голыми ветками деревьев.

Грэм остановился посередине и перегнулся через край, как школьник, чтобы посмотреть, как вода скользит в тени моста.

— Мостом Епископа его назвали в честь епископа Драммонда, который его построил, хотя строительство закончилось в 1697 году, через два года после его смерти. В старости он отошел от дел и жил в Слэйнсе.

Но это было до интересовавшего меня времени. Епископ Драммонд умер за десять лет до приезда Софии. К тому же его имя мне совершенно ни о чем не говорило. Зато в памяти всплыло другое имя, а вместе с ним и образ мужчины с добрым лицом и усталыми глазами.

Я спросила:

— А не было ли здесь епископа Данбара? — Произнеся это имя, я каким-то образом поняла, что не ошиблась. Я знала это еще до того, как Грэм ответил:

— Да, Уильям Данбар. Он был священником в Крадене где-то около 1708 года. — Взгляд, который он бросил на меня, как будто говорил о том, что он впечатлен глубиной моих исследований. — По отзывам, его здесь любили. Когда церковь заставила его покинуть приход, даже начались волнения.

— Почему они это сделали?

— Он был приверженцем епископальной церкви, как и Драммонд до него, как и твои Эрроллы из Слэйнса. Если ты наклонишься и посмотришь сюда, ты увидишь то, что осталось от герба графа Эрролла. Он был вырезан с краю моста. Видишь прямоугольник?

Я вытянула шею, насколько могла далеко, пока Грэм придерживал меня за плечи, и действительно увидела прямоугольник, о котором он говорил, хотя резьба оказалась настолько стертой, что различить детали было невозможно. Я как раз собиралась сказать об этом, когда движение реки внизу вдруг пробудило воспоминания о другой реке, о другом мосту, о том, что произошло на нем…

«К дьяволу епископа», — спокойно произнес голос Мори, и я попыталась уловить продолжение, но тут Грэм вытащил меня обратно. Когда я снова встала ровно, он спросил:

— Ты что, об этом в своей книге пишешь? О религиозной раздробленности?

Пару секунд я собиралась с мыслями, но, когда ответила, мой голос прозвучал спокойно:

— Да, там есть об этом. Без этого не обойтись.

— Большинство студентов, когда впервые приходят на мои лекции, не понимают, какое огромное значение для жизни это имело тогда, — сказал Грэм. — Сколько было войн из-за того, что кто-то читал не те молитвенники! Если бы мы с тобой жили в то время и ты была бы пресвитерианкой, а я ходил в епископальную церковь, мы бы не стояли рядом на этом мосту.

Но я так не думала. Несмотря на страх перед адским огнем и вечными муками, я бы не поручилась, что мое сердце образца восемнадцатого века устояло бы перед серыми глазами Грэма.

Твердый камень моста передал холод моим пальцам, и я прижала руки к груди.

— Вообще-то я…

— Что?

— Пресвитерианка.

Он улыбнулся.

— Здесь это называется «Церковь Шотландии». Я тоже пресвитерианин.

— Значит, это ничего, что мы стоим рядом на одном мосту?

— Да. — Глаза его вдруг словно потемнели. — Наверное, ничего. — Он окинул меня взглядом. — Замерзла?

— Нет, только руки.

— Нужно было сказать. Вот, держи. — Он снял перчатки и протянул мне.

Я посмотрела на них, вспоминая, как Мори в моей книге сделал такой же жест, когда они с Софией в первый раз катались на лошадях. А натянув перчатки, я почувствовала так же, как почувствовала София, что они теплые, слишком большие и грубые для моих пальцев. И еще я ощутила порочное удовольствие, как будто руки Грэма сомкнулись на моих.

— Ну что, лучше? — спросил он.

Я безмолвно кивнула, снова пораженная необъяснимыми совпадениями между созданным мною миром и действительно существующим.

Он сказал:

— Ты совсем замерзла. Хочешь кофе?

Мои мысли все еще крутились вокруг Софии, Мори и той минуты, когда он пригласил ее покататься верхом и она поняла, что стоит на перепутье и что ее ответ решит, к чему она придет. Столо мне просто ответить «да», и мы нашли бы место, где могли бы остановиться и выпить по чашечке кофе по дороге обратно в Краден Бэй. Но, как и София, я решила, что настала пора выбрать еще нехоженую дорогу.

Поэтому ответила:

— У меня дома есть кофе. Могу угостить.

Грэм какое-то время смотрел на меня, потом сказал:

— Хорошо.

Он оторвался от стенки моста, протянул мне руку и улыбнулся, когда я взяла ее. И мы оставили мост и церквушку, некогда бывшую серым Ардендрафтским камнем, стоявшим над продуваемым ветрами берегом, в тени которого другие любовники, весьма похожие на нас, шли в ногу три столетия назад.

IX

Он ждал ее на берегу.

Мори растянулся в полный рост на песке, скрестив ноги и заложив руки за голову, и она, спустившись с поросшей травой дюны, едва не споткнулась о него.

— Боже! — воскликнула она, рассмеялась и поддалась, когда он потянул ее к себе и уложил рядом на песок.

Расслабленным голосом он сказал:

— Ты опоздала.

— Графиня хотела узнать, что я думаю об одном трактате об унии, который она только что дочитала.

Губы Мори искривились.

— Ее светлость — изумительная женщина.

София согласилась. Никогда прежде она не встречала женщины умнее, проницательнее и бесстрашнее, чем графиня Эрролл.

— Мне не нравится, что я ее обманываю.

Он, не поднимаясь, повернул голову, чтобы посмотреть на нее.

— У нас нет выбора.

— Знаю. — София посмотрела вниз и пропустила через пальцы теплый песок.

— Для нее самое важное — твое счастье и благополучие, — заметил он. — И в ее глазах объявленный вне закона солдат, который должен вскоре вернуться во Францию на поле боя, совсем не такая выгодная партия, как… скажем так, командующий нашим шотландским флотом.

— Теперь уже британским флотом, — рассеянно напомнила она, не желая представлять его на войне. — И пусть она благоволит капитану Гордону, а мне он не нравится.

Блеснув улыбкой, он закрыл глаза и снова лег затылком на песок.

— Как же я рад это слышать! Не хотелось бы мне, чтобы я потратил попусту столько сил.

Она игриво хлопнула его по груди.

— А на меня, значит, много сил ушло, да?

— Ты и не представляешь, как много.

Сказано это было как будто для того, чтобы поддразнить ее, но, когда его глаза открылись, она увидела в них огонь и поняла, что он хочет сделать, еще до того, как он запустил руку в ее волосы и притянул к себе. От его поцелуя у нее перехватило дыхание, хотя она уже привыкла чувствовать его губы на своих и научилась отвечать на их прикосновение.

А потом рука Мори скользнула на ее спину, чтобы обнять покрепче, и она уютно устроилась, прижавшись щекой к его груди, чувствуя громкое биение его сердца. Над ними в небе парила чайка. Распростертые крылья, казалось, совсем не шевелились. Ее одинокая тень скользнула по песку рядом с ними.

София знала, что у них совсем мало времени. Все это не могло долго продолжаться, о чем ей не хотелось думать, но, поскольку он сам затронул эту тему, она спросила:

— Тебе скоро уезжать?

Его плечо неопределенно приподнялось и опустилось.

— Судя по последнему письму Хука, он уже должен быть на пути обратно в Слэйнс, а капитану нашего французского фрегата де Лигондэ было приказано отойти от этого берега и вернуться через три недели. Значит, и его можно ждать в скором времени.

— И тогда ты уедешь.

Он не ответил, лишь покрепче обнял ее, и София, ничего не говоря, закрыла глаза, чтобы этот миг продлился как можно дольше. Она сказала себе, что уже привыкла терять тех, кого любит. Она знала, что после его отъезда солнце будет все так же вставать и садиться, а она будет пробуждаться и засыпать в соответствии с ритмом его движения по небосклону. Однако мысль о приближающейся разлуке пробудила в ней грусть иного толка, и она знала, что это чувство оставит на ней отметину, не похожую ни на что.

Он приподнялся.

— Что это?

— Что?

— Это.

Его рука двинулась к ее горлу и стала опускаться ниже, пока не нащупала нечто твердое под тканью платья. Его пальцы нашли шнурок, завязанный вокруг ее шеи, скользнули под него и вытащили самодельное ожерелье. София приподняла голову, чтобы посмотреть на него, и увидела, как изменилось выражение его лица, когда он стал рассматривать черный блестящий камешек, еще хранивший тепло ее кожи. Она нашла кожаный шнурок, нанизала на него камешек и стала носить его под лифом платья, где никто не мог его увидеть.

Он как будто хотел что-то сказать, но передумал и просто поинтересовался:

— И как? Работает?

— Может, и работает, — ответила София и показала ему ладонь в качестве доказательства. — Сегодня утром я впервые не исколола себе все руки во время шитья.

Он поймал ее пальцы, осторожно повернул их, будто для того, чтобы повнимательнее рассмотреть, потом прижал свою раскрытую ладонь к ее ладони, словно оценивая разницу в размерах. Она почувствовала холодное прикосновение перстня, который он всегда носил на мизинце правой руки, — тяжелый серебряный квадрат с красным камнем посередине на широком серебряном кольце. То был перстень его отца, рассказал он как-то ей, маленькая частичка семьи, которую он мог возить с собой в чужеземные страны.

Ей вдруг захотелось узнать, о чем он думает, с таким серьезным видом глядя на их соединенные руки, но он молчал, а потом сплел свои пальцы с её пальцами и прижал их к сердцу.

День начал наполняться предвечерней серостью, и она знала, что совсем скоро им нужно будет возвращаться, потому что их будут ждать к ужину.

— Сходим еще раз к Ардендрафту? — спросила она.

— Нет. Не сегодня. — Он не отпустил ее, но снова закрыл глаза. За последние дни она уже достаточно хорошо его изучила, чтобы понять, что он глубоко задумался.

Она стала ждать, и он наконец сказал:

— Когда я уеду, что ты будешь делать?

— Пойду искать утешения к Рори, — ответила София с деланной беззаботностью.

Грудь Мори заходила ходуном от смеха, но он повернул к ней лицо. Глаза его уже были открыты.

— Я серьезно спрашиваю. Графиня захочет выдать тебя замуж. Ты пойдешь замуж?

— Джон…

— Пойдешь?

Неожиданно оттолкнувшись от него, она села и повернулась к нему спиной, чтобы он не видел ее лица.

— Как ты можешь такое спрашивать?

— Я полагаю, у меня есть на это право. — Голос его был тихим, и это дало Софии надежду, что он, может быть, тоже с сожалением думает о расставании.

Опустив голову, она промолвила:

— Нет. Когда ты уедешь, я не выйду ни за кого другого.

— Почему? — настойчиво произнес он, и София поняла, что он не оставит этот разговор, пока не услышит правдивый ответ.

Она снова зачерпнула пригоршню песка и стала смотреть, как он струйками просачивается сквозь пальцы, не желая удерживаться в ладони.

— Потому что моя сестра взяла с меня слово, что я никому не отдам свою руку без сердца. А оно принадлежит тебе. — Она раскрыла ладонь, выпустив остаток песка, а Мори приподнялся на локте и снова взял ее за руку.

— Я не заслуживаю этого, — сказал он.

— Ты слишком невысокого мнения о себе.

— Нет, милая. Я с собой честен. — Глазами, все еще полными задумчивости, он опять посмотрел на их соединенные руки, а потом одним быстрым движением встал на ноги и помог встать ей. — Пойдем.

Она увидела их тени, растянувшиеся на песке в сторону моря, и поняла, что солнце склонилось к западу еще ниже, к самой линии гор в отдалении. Оно тронуло небо и облака золотом и ударило ей в глаза пучком лучей, когда Мори повернул ее лицом к свету, положил ее руку себе на сгиб локтя и повел по берегу.

Но он пошел не по основной тропинке, которая вела вверх и через вороний лес, а вдоль самой линии воды и дальше на холм, отделявший их от Слэйнса. Оттуда она увидела раскинувшийся в отдалении замок и сады, спускавшиеся к голубятне, бесстрашно примостившейся на самом краю оврага посреди зарослей утесника и травы. Потом тропинка снова пошла под уклон и привела их на дно оврага, где заросли каштана, ясеня и явора поглощали все звуки, кроме их шагов, воркования горлиц да журчания ручья, чьи воды бежали навстречу морю.

Когда подошли к мостику через ручей, Мори безо всякого предупреждения спросил:

— Ты любишь меня?

Она остановилась.

— Джон…

— Это ведь очень простой вопрос, правда? Ты любишь меня?

«Он сошел с ума», — подумала она. Совершенно обезумел, если задает такие вопросы здесь. Но его взгляд лишил ее воли сказать ему об этом.

— Ты же знаешь, что люблю.

— Если твое сердце принадлежит мне, отдай же мне и руку.

Она уставилась на него, полагая, что ослышалась. Наверняка он просто хотел взять ее за руку, а не…

— София… — Осторожным движением он заправил ей выбившуюся прядь волос за ухо, точно хотел получше рассмотреть ее лицо. — Я прошу тебя выйти за меня.

Разумная женщина, как ей было известно, должна сказать ему, что они не могут надеяться пожениться, что графиня и граф не позволят этого, что все это всего лишь прекрасная мечта, не более… Но стоя здесь, перед ним, видя отражение своего лица в серых глазах, взгляд которых был решительно устремлен на нее, она не могла себя заставить думать, что это невозможно. Она проглотила комок, вдруг подступивший к горлу, и ответила без слов, одним кивком.

Ту улыбку, которая озарила его глаза в этот миг, она бы не забыла никогда.

— Тогда идем со мной.

— Что, сейчас? — Этого хватило, чтобы чары развеялись. — О, Джон, ты же знаешь, что мы не сможем… Епископ ни за что не согласится…

— К черту епископа, — спокойно ответил он. — Он не имеет отношения к нашим делам.

— Кто же нас поженит, если не епископ?

— Мой брат Роберт — юрист, он бы сказал тебе, что брак, заключенный по договору, имеет такую же силу, что и брак, заключенный в церкви.

София знала о таких договорах. И даже видела, как это делается, когда была совсем маленькой. Она вспомнила слова матери о том, что таинство брака — единственное, для которого не нужен священник, потому что мужчина и женщина сами приобщаются к Богу и связывают себя узами обещаний. Сейчас на этот древний обычай, появившийся еще в те времена, когда священников было не так много, смотрели с неодобрением, но он все еще был в ходу, особенно в уединенных местах, где мужчине и женщине взяться за руки было проще, чем искать попа.

— София! — Протянув к ней руку, он сказал: — Пойдешь со мной?

— Куда?

— Лучше всего это сделать над водой.

На середине моста он остановился и развернул ее лицом к себе. Позолоченная солнцем вода у них под ногами скользила сквозь тень арки из деревьев и беззаботно струилась в сторону моря.

Они были одни. Он взял ее ладони в свои большие руки.

— Я беру тебя в жены, — произнес он таким тихим голосом, что плеск воды едва не заглушил его. — А теперь говори, что берешь меня в мужья.

— И это все?

— Да.

Она подняла на него глаза.

— Я беру тебя в мужья. — А затем, потому что это звучало как-то незаконченно, она помянула Отца, Сына и Святого Духа.

— А я думал, ты неверующая, — заметил Мори.

— Хуже не будет, если попросить у Него благословения.

— Нет. — Его пальцы крепче сжались на ее руках, как будто он вдруг понял ее страстное желание сохранить, удержать любой ценой этот миг счастья. — Нет, хуже не будет.

София посмотрела на него.

— Теперь мы женаты?

— Да, — ответил он. — Теперь мы муж и жена. — В его словах она услышала и гордость и скрытый вызов. — И ты можешь сказать об этом графине, когда она соберется выдать тебя за кого-то другого. — Его поцелуй, горячий, страстный, закончился слишком быстро. — На этом все. Остальному придется подождать, иначе опоздаем к столу Эрроллов.

«И вот, — подумала София, — это свершилось». Прикосновение рук, слова, произнесенные над водой, поцелуй — и все изменилось. Казалось бы, мелочь, и все же она чувствовала произошедшую в ней перемену настолько отчетливо, что испугалась: а вдруг граф Эрролл или графиня тоже это сразу же заметят и начнут ее расспрашивать?

За ужином Мори и София сели на свои обычные места, друг напротив друга, и вели себя так, словно с утра не произошло ровным счетом ничего примечательного. Правда, София, стараясь не смотреть на него, чтобы не выдать своих чувств, отводила взгляд уж слишком далеко в сторону.

Но единственным человеком, который что-либо заметил, оказалась Кирсти. После ужина она догнала Софию в коридоре.

— Вы что, поссорились?

— Что? — не поняла София.

— Вы с мистером Мори. Вы оба весь ужин молчали, словно воды в рот набрали. Он обидел тебя?

— Что ты, нет, конечно! — воскликнула она. — Ничем он меня не обидел.

Кирсти это не убедило, и она еще пристальнее всмотрелась в зардевшееся лицо Софии.

— Тогда что случилось? И не говори «ничего такого», — предупредила горничная, когда София открыла рот.

Ей отчаянно хотелось рассказать, поделиться с Кирсти счастьем, но страх навредить Мори сковал ее уста. Она изобразила усталую улыбку и пробормотала:

— Просто голова болит, вот и все.

— Оно и неудивительно. Если гулять, как ты, в любую погоду, долго ли простудиться? — пожурила ее Кирсти. — Что бы там ни говорили поэты, умереть из-за мужчины ни капельки не романтично.

Повинуясь какому-то внутреннему порыву, София вскинула голову и выпалила:

— Откуда ты знаешь про нас с мистером Мори?

— Можешь Рори спасибо сказать. Он всегда все замечает, хоть и не рассказывает ничего ни одной живой душе, кроме меня, да и то очень редко.

Посмотрев по сторонам, чтобы убедиться, что кроме них в коридоре больше никого нет, София спросила:

— И что Рори рассказал тебе?

— Что вы с мистером Мори сегодня вечером были на мосту над речкой и о чем-то серьезном разговаривали, взявшись за руки. Потому я и решила, что вы поссорились, ведь за столом ты не… — Она вдруг замолчала и вытаращила глаза, как будто ей пришла в голову какая-то неожиданная мысль.

— Кирсти, обещай, что никому не расскажешь об этом! — взмолилась София.

— Вы поженились! — прошептала Кирсти с восхищением и одновременно с осуждением. — Вы поженились по договору, так ведь?

— О, Кирсти, умоляю!

— Я никому не скажу. Не бойся. Рори тоже не скажет. Но, София, — продолжила она шепотом, — как же вы дальше-то будете?

Что их ждет дальше, София не знала. Ведь ничего этого она не планировала, все произошло само собой, и у нее еще не было времени подумать о будущем.

Кирсти смотрела на нее с сочувствием и завистью. Потом заставила себя улыбнуться и взяла Софию за руку.

— Пойдем, у меня есть для тебя свадебный подарок.

— Кирсти…

— Пойдем, пойдем. Его светлость и ее светлость все равно сейчас с твоим мистером Мори о чем-то разговаривают в гостиной. Тебя искать не будут. К тому же у тебя разболелась голова, — напомнила она Софии. — Разве нет?

Комнаты слуг располагались в дальнем конце замка. Окно Кирсти выходило на конюшни, где она каждый вечер наблюдала за тем, как Рори убирает в стойлах и чистит лошадей. Под окном стоял простой деревянный ящик, и Кирсти достала из него сложенную белую ткань. Когда она развернула ее, София увидела, что это ночная рубашка, изысканно вышитая бледными вьющимися и переплетающимися стебельками цветов и отделанная по краям рукавов и у горла кружевами.

— Сама сшила, — гордо произнесла Кирсти. — Еще не все цветы готовы, но я-то думала, у меня есть время, пока графиня тебя замуж выдаст. Не знала я, что ты сама о себе позаботишься.

Суровая ткань скользнула по пальцам Софии, точно шелк.

— Кирсти, это прекрасно! — ахнула она. Подарок настолько ее тронул, что у нее на глаза навернулись слезы. — У тебя же столько дел, как ты нашла время еще и на это?

— Это занятие успокаивает меня по вечерам, — не обратила внимания на похвалу Кирсти. — Я сшила одну для сестры, когда она выходила замуж. А ты стала для меня второй сестрой, и потому я подумала, что у тебя тоже должен быть подарок от меня. Я знаю, здесь, в Слэйнсе, ты не сможешь ее надевать, но во Франции… — Она замолчала, увидев, как София опустила взгляд. — Он же возьмет тебя с собой во Францию?

София подумала о том, что он сказал ей на мосту, когда она спросила, по-настоящему ли они поженились: «Можешь сказать об этом графине, когда она соберется выдать тебя за кого- то другого». Все еще глядя в пол, она сказала Кирсти:

— Нет. Он не возьмет меня с собой.

— Но почему?

Этого она не знала. Знала она лишь то, что Мори не принимает необдуманных решений. Она подняла голову и улыбнулась, хотя глаза ее остались грустными.

— Достаточно и того, что он взял меня в жены.

«Красиво сказано, — подумала она, — и смело», хотя слова эти ее совсем не радовали тогда, и через час, когда она, оставшись в уединении своей комнаты, второй раз произнесла их в уме.

Дувший с моря ветер переменился и так резко остудил воздух, что в замке растопили камины, хотя сейчас и было начало июня. Она, дрожа всем телом, сбросила платье и придвинулась поближе к теплу, исходящему от ее маленького очага. Там она подняла над собой ночную рубашку и отпустила ее края. Та, точно атлас, скользнула по рукам, потом по плечам, и затем ее мягкий край нежно упал на ее ступни. Она подошла к зеркалу и стала смотреть на свое отражение, видя не себя, а невесту с яркими вьющимися волосами, сияющими глазами и щеками, до того раскрасневшимися, что она прикрыла их руками.

Из темноты раздался голос Мори:

— Господи, как же ты прекрасна!

София уронила руки и резко развернулась. Рассмотреть его она не могла, в заполненном тенью дальнем углу вырисовывался лишь темный контур. Он стоял, прислонившись спиной к стене, куда не достигали мерцающие отблески пламени.

Его тихий голос за стенами комнаты было невозможно услышать, она понимала это и постаралась говорить так же тихо.

— Как давно ты здесь?

— Не волнуйся, — ответил он. — Это же не преступление — смотреть, как жена готовится ко сну.

В последовавшие за этими словами несколько мгновений тишины лицо ее запылало еще сильнее, когда она почувствовала на себе его взгляд.

— Откуда у тебя это? — медленно произнес он, оценивающе рассматривая ночную рубашку.

Проведя ладонями по гладким складкам, она ответила:

— Это свадебный подарок от Кирсти.

— Так ты все же рассказала ей? — В его голосе послышался, нет, не упрек, а скорее легкое удивление.

— Она и так знала. Рори видел нас на мосту.

— Что ж, я не сомневаюсь, что они не выдадут нас. А тебе довериться Кирсти будет утешением. — «Когда я уеду». Ни он, ни она не произнесли вслух эти слова, но они повисли между ними, как будто были громко сказаны.

София обхватила плечи руками, словно ей вдруг стало холодно.

— Ты не мог бы выйти на свет? Я не вижу тебя. Как будто с призраком разговариваю.

Она услышала короткий легкий вздох и поняла, что он улыбнулся, но Мори не оставил своего места у стены.

— Два года назад, — сказал он, — когда полковник Хук впервые приехал в Шотландию вести переговоры, он организовал тайную встречу с герцогом Гамильтоном в Холирудхаусе. Это была отчаянная затея и опасная. Хук рассказал мне, что герцог распорядился, чтобы в комнате, в которой они встретились, было совершенно темно. Специально для того, чтобы, если бы его позже схватили и стали спрашивать, видел ли он Хука, он мог бы честно ответить: «Нет, не видел».

— И ты предлагаешь нам поступить так же? — улыбнулась она. — Чтобы на вопросы графини я с чистой совестью могла ответить, что не видела тебя в этой комнате?

— Да, была у меня такая мысль. — Тон его был слегка насмешливым. — Все равно ты никудышная лгунья.

— А мне и не придется лгать. И ты уже разрешил рассказать графине, что мы теперь муж и жена.

— Да, верно, но только если она захочет отправить тебя к алтарю с другим мужчиной. Пока этого не случится, лучше об этом не говорить. Чтобы об этом знали только мы с тобой. — Она услышала, как его плечи скользнули по каменной стене, а потом он, улыбаясь, вышел на свет. — Эта ночь наша.

Она закрыла глаза, хотя и не собиралась этого делать, и стояла, дрожа всем телом, пока он подходил. Его сильные руки оказались совсем не жесткими, а нежными и теплыми, когда он провел ими по ее волосам, поднятому лицу, плечам. Там они остановились и скользнули под кружевной воротник рубашки.

Голова Мори наклонилась, его подбородок прижался к ее щеке, рот оказался над ухом. Она почувствовала, как его теплое дыхание пошевелило ее волосы. Он спросил:

— Почему ты дрожишь? Боишься?

Не доверяя голосу, она покачала головой.

Он сказал:

— Я не хочу, чтобы ты меня боялась.

— Я не боюсь, — решилась сказать она, но голос ее тоже задрожал. — Я не боюсь тебя, Джон. Я люблю тебя.

Его улыбающиеся губы скользнули по ее щеке, а руки, лежавшие на ее плечах, снова пробрались под ночную рубашку, и шелковистая ткань с тихим шорохом упала на пол. А когда он поднял ее лицо, его губы опустились на ее уста с такой страстной силой, что мир за ее плотно сжатыми веками закружился и перестал быть темным, наполнившись яркими красками изумления.

Он выдохнул ей прямо в губы:

— Я люблю тебя еще больше.

И время для слов закончилось.

Проснувшись, она услышала рев моря под окнами и яростные удары ветра в стены, от которых воздух в комнате сделался таким ледяным, что она застучала зубами от холода. Огонь в камине едва теплился. Маленькие язычки пламени несмело играли тенями на половицах и почти не давали света.

Прислушиваясь к грому бури, она поежилась и хотела встать, чтобы оживить огонь, но Мори остановил ее.

— Пусть, — негромко пробормотал он возле ее шеи. — Мы не замерзнем. — А потом руки, крепкие, надежные руки обвили ее и прижали к груди. Ей стало очень спокойно, она зарылась лицом в подушку и заснула…