— Вы пишете сочинение, — сказал своим фенрихам обер-лейтенант Крафт. — Времени на эту работу — полчаса. Тема: «Смерть за отечество сладка!» Начинайте.

Тем самым обер-лейтенант Крафт подложил мину. Он почувствовал с некоторым удовлетворением, что должной ясности по теме ни у кого нет. Фенрихи смотрели на него с некоторым смущением, затем уставились перед собою. Через них прошло уже много идиотских, ни уму ни сердцу, тем.

— Начинайте, друзья, — подбадривающим тоном заметил Крафт. — Чего вы ждете? Недаром говорят: от смерти не уйдешь. И прежде чем она придет, было бы совсем неплохо, если бы вы по этому поводу высказали несколько мудрых мыслей.

Обер-лейтенант Крафт со своей трибуны шутил над воспитанниками, наблюдая за ними, как насторожившийся сенбернар. Выглядел он переутомленным. Некоторые из его фенрихов провели, как и он, не менее беспокойную ночь. Это были Редниц, Меслер и Эгон Вебер. Крафт выжал их, как лимон. Пробило три часа, когда они, полностью опустошенные, приплелись к своим койкам.

Крафту же понадобилось еще около часа, чтобы составить несколько заметок. И когда он наконец их закончил, дорога, которой он должен был следовать, была для него определена.

Эти заметки обер-лейтенант записал на маленьких листках бумаги своим аккуратным, похожим на печатный, почерком. Они воспроизводили в сокращенном виде все то, что Крафт считал важным, и выглядели следующим образом.

Записка 1. Фенрих Эгон Вебер. Лейтенант Барков являлся только офицером. Он не интересовался ни партией, ни фюрером. Некоторые фенрихи, такие, как Амфортас, Андреас и, конечно, Хохбауэр, ставили фюрера превыше всего. Их самым любимым выражением было: «Мы — офицеры фюрера». Это приводило к противоречиям и спорам. Точка зрения лейтенанта Баркова была однозначна. Вышеуказанные фенрихи опасались, что курс не разделяет их мнения (Вебер показал дословно: «Все они боялись за свою задницу, и только Хохбауэр не боялся, что ему оторвут хвост»). На занятиях по саперному делу в Хорхерштанде мне ничего подозрительного не бросилось в глаза (Вебер — дословно: «А впрочем, всего можно было ожидать. Я все допускаю»).

Записка 2. Фенрих Редниц. Лейтенант Барков при каждом удобном случае подчеркивал, что здесь готовят солдат, а не партийных деятелей, здесь школа по подготовке офицеров. Его любимым выражением являлось: «Полностью и до конца можно отдаваться лишь одному делу: или армии, или партии». Точка зрения Хохбауэра: армия и фюрер — едины. Партия и фюрер составляют одно целое, и через него партия сливается с армией. Ответ лейтенанта Баркова на эти высказывания Хохбауэра: «Глупости! Кто хочет быть хорошим солдатом и посвятить себя военной службе, должен отдаться ей целиком или вообще не браться за это дело». На занятии по инженерному делу в Хорхерштанде перед подготовкой к взрыву крупной мины готовились в порядке тренировки, в учебных целях, многие малые заряды, в том числе и тот, который позже взорвался. Время горения бикфордова шнура в этих зарядах — пять секунд. Изготавливались они Амфортасом. Помогали ему Хохбауэр и Андреас. (Дословные показания Редница: «При последней решающей фазе работы присутствовало по меньшей мере восемь человек, из них трое стояли неподалеку от места происшествия. Всегда находятся любители, которые при всякой работе лезут вперед».)

Записка 3. Фенрих Меслер. Лейтенант Барков всегда был тверд как сталь. (Меслер заявил дословно: «В миниатюре он являлся копией нашего генерала, если я могу позволить себе такое замечание».) Лейтенант как бы представлял собою все солдатские идеалы и превозносил их. У Хохбауэра тоже имелись свои идеалы, но его позиции были шатки, непрочны. (Меслер сказал буквально: «Может быть, это ему только казалось. Но, во всяком случае, у Хохбауэра его акции были невысоки. Не исключено, что поэтому он так упорно прикрывался фюрером».) Перед взрывом, как только была зажжена запальная трубка, Хохбауэр дал команду: «Все в укрытие!» (Меслер — дословно: «Все ее выполнили. Не могло же что-то просто взбрести ему в голову. Мы поверили Хохбауэру в тот момент, так как, очевидно, ему что-то было известно».)

Бикфордов шнур и запалы были всегда на месте работы в большом количестве, и незаметно взять часть их всегда представлялось возможным.

Сопоставив три записки, обер-лейтенант Крафт задумчиво посмотрел на них. Кое-что там было подчеркнуто, исправлено, часть недоговорена или преувеличена. Но при всех условиях материала было вполне достаточно, чтобы загнать дичь в расставленные сети.

Крафт сошел с трибуны и начал обходить ряды столов, за которыми сидели лихорадочно скрипевшие перьями фенрихи. Таким образом он прошел по всей аудитории вплоть до задней стены. Здесь он остановился и пристально посмотрел на согнутые спины своих подопечных. Терпеливая бумага покрывалась буквами, словами, предложениями, абзацами, которые по замыслу руководства должны были составлять идейный заряд неимоверной мощи: «Как сладко умереть за отечество».

— Простите, я не хотел вам мешать, коллега, — промолвил капитан Федерс, заглянув в аудиторию, — но мне нужно с вами поговорить в течение нескольких минут.

— Пожалуйста, господин капитан, очень рад, — ответил Крафт и, покинув свой тыловой наблюдательный пункт, направился навстречу вошедшему.

Федерс подошел к первому ряду столов и с любопытством заглянул через плечи фенрихов. Увидев, над какой темой они работают, он приятельски подмигнул Крафту и заметил фенрихам:

— Не поломайте все зубы над вашей темой, друзья. Оставьте несколько для меня, чтобы и я мог эти остатки у вас вырвать на своих уроках.

Фенрихи посмотрели на капитана Федерса снизу вверх и в рамках, дозволенных субординацией, рассмеялись над его шуткой, но смех прозвучал неискренне, как-то устало. Этот Федерс, говорили они себе, конечно, сразу определил, что тема может подложить пишущему большую свинью. Эта «сладкая смерть за отечество» в их понимании превратилась в типичную письменную болтовню, содержащую обычные штампы и общие фразы. Но, спровоцированная громким названием, каша из обрывков мыслей оказалась неудобоваримой, и фенрихи, давясь, пытались ее теперь проглотить.

— Оставим ребят корпеть над темой, — промолвил капитан Федерс. — Выйдем на минутку в коридор.

— Крамер, присмотрите в мое отсутствие за порядком, — приказал Крафт старосте группы. — Никаких переговоров друг с другом! Понятно? Я не хочу, чтобы у соседей или сидящих спереди и сзади были одни и те же фразы, как близнецы. Это будет не что иное, как воровство чужих мыслей. А мне не доставляет удовольствия принимать участие в воспитании фенрихов с криминальными наклонностями.

— Для этого у вас еще будет время впереди, когда вы наконец станете офицерами, — не задумываясь, бросил капитан.

Федерс и Крафт оставили фенрихов одних и отправились в коридор. У окошка они остановились. Здесь никто не мог им помешать и услышать их беседу.

— Кого вы хотите поймать на вашу «сладкую смерть», дорогой Крафт? — поинтересовался Федерс, дружески подмигнув обер-лейтенанту.

— Господин капитан, — откровенно ответил Крафт, — можете вы себе представить, что один или несколько наших воспитанников совершенно умышленно подорвали лейтенанта Баркова?

— Конечно могу, — не удивляясь, ответил капитан. — Такие случаи бывают. Количество их в процентном исчислении уменьшается, но это, очевидно, происходит оттого, что эти случаи скрывают из боязни начальства.

— Господин капитан! Здесь речь идет о фактах.

— Именно о них я и говорю, — сказал Федерс. — Еще в мирное время я знал одного солдата, который разрядил свой карабин в унтер-офицера прямо на плацу. Унтер-офицер перед этим дал солдату взбучку — тот рассвирепел и убил командира. Далее: прямо после начала войны один ефрейтор сбросил хауптфельдфебеля вместе с автомашиной с обрыва. Машина и хауптфельдфебель разбились вдребезги, а ефрейтор своевременно спрыгнул. И далее — у меня на глазах был убит командир соседней роты. Он шел в атаку впереди своих солдат. Ему выстрелили в спину, и не раз, а дважды.

Для Федерса, вероятно, не существовало ничего, что бы могло его удивить. Сама смерть ему казалась пустяком.

— Вы считаете, — продолжал он, — что кто-то из наших фенрихов прикончил Баркова? И тот был настолько глуп, что позволил себя убить? Очевидно, фенрихи совершили эту операцию мастерски. Это их преимущество. Неужели вы, любезный Крафт, серьезно считаете, что вам удастся найти преступника или преступников?

— А если это мне действительно удастся, господин капитан?

— Тогда я был бы первым, кто помог бы вам рассчитаться с убийцами, Крафт. Но не питайте иллюзий, мой дорогой: лисичка слопала утенка и исчезла в своем домике.

— Я попытаюсь ее выманить оттуда.

— Тогда я могу только сказать: ни пуха ни пера, дорогой Крафт, но будьте осторожны с оружием. Оно иногда стреляет назад, в охотника.

— Посмотрим, — заметил Крафт, на которого беседа с капитаном не подействовала воодушевляюще.

— Это на вас похоже, — угрюмо заметил Федерс. — Я послежу за этим, Крафт. Через несколько дней я почувствую, куда вы выйдете и кто вас на это инспирирует! Вы хотите голыми руками вытащить из навоза целую гору. Вы прирожденный кандидат в самоубийцы. А в основном вы на меня похожи. Мне вас жаль, Крафт, но вы мне нравитесь.

— Вы мне тоже нравитесь, капитан Федерс.

Капитан внимательно посмотрел на Крафта и с горечью кивнул. Затем он резко ударил его по руке, хотел что-то сказать, но, очевидно, не подыскал в этот момент нужных слов, резко повернулся и пошел прочь.

— Вы хотели мне что-то сказать, господин капитан? — крикнул ему вслед Крафт.

Федерс остановился и посмотрел на него.

— Совершенно верно, — ответил он. — Я хотел вас просить подменить меня на следующих уроках. Вы согласны?

— Конечно, — сказал Крафт и задал обычный вопрос: — Начальник учебной части или начальник курса знают об этом?

— Ни тот ни другой, — ответил Федерс вновь добродушным тоном. — Я хочу уладить личные дела. Мне нужно поговорить с Миннезингером моей жены. Мне кажется, она вчера выставила его из дома. Что вы на это скажете, Крафт?

— Я бы приветствовал это, будь я на вашем месте.

— Но вы не на моем месте, Крафт. И несколько дней назад я уже вам говорил, что вы должны быть этим довольны! А теперь мне, право, трудно сказать, кто из нас двоих больше достоин сожаления: вы со своим испорченным мозгом или я со своим искалеченным телом.

— Каждый несет свой крест, — промолвил Крафт, — в том числе и ваша жена.

— Я стараюсь, Крафт, совершенно честно ни в чем ее не ограничивать. Почему она противится этому?

— Потому что она пришла к убеждению, что ей нужны только вы, Федерс.

— Откуда вы это взяли? Эта область, в которую вы пробрались, весьма опасна. Я вас предупреждаю.

— А, да что там, — не задумываясь, ответил Крафт. — Вы вмешиваетесь в мои дела, я озабочен вашими. Мы, таким образом, начинаем друг друга исследовать.

— Прекрасно. И что же вы при этом установили?

— Нечто весьма простое, голый факт: что замена является не чем иным, как только заменой. Вы сами толкнули на это вашу жену. Она вас не отвергала. Наоборот, она сама искала близости с вами. И то, с чем она теперь столкнулась, не явилось следствием вожделения, как обычно думают. И она убедилась в этом. А это значит, что она прогнала его сознательно. Она излечилась. Она вернется туда, где она должна быть. И это произойдет в исключительно короткий срок. Вам не кажется это, Федерс?

— Крафт, — промолвил взволнованный капитан, — только теперь мне стало ясно, кем вы являетесь в действительности. До настоящего времени я принимал вас за разновидность мечтателя. Но это оказалось далеко не так. Вы затеваете свои дела не из любви к приключениям, как я думал раньше, — вы идете с расчетом и точно зная куда.

— Выгоните Миннезингера.

— Еще рано, — промолвил Федерс. — Одному я научился у вас, Крафт. У вас есть терпение. Вы можете выжидать длительное время. Я поступлю точно так же. — Капитан повернулся и хотел идти, но вновь остановился и посмотрел на обер-лейтенанта Крафта. Казалось, он чего-то ждал. Подойдя к Крафту вплотную, он серьезно сказал: — Вновь возвращаюсь к вашей теперешней добровольной роли Шерлока Холмса, милый Крафт. Поверьте мне, нет необходимости искать виновных и вскрывать их. Вы не должны упускать из виду, что в этом деле, должно быть, замешано много лиц, в том числе, предположительно, кто-то руководил ими. Подумайте о цепочке: руководитель — исполнители — сообщники и, очевидно, какое-то количество посвященных и непосвященных свидетелей. Ход размышлений по этому делу укладывается примерно в такую схему: почему нет безапелляционных доказательств, почему до сего времени молчали, почему не собрали исчерпывающих отправных данных? Только предположения, подозрения, домыслы.

— Об этом я уже думал, господин капитан.

— Надо полагать, мой дорогой. И к каким же итогам вы пришли? Допустим, вам нужны признания, чтобы подготовить материалы для разбирательства военным судом. Или, может быть, вы намерены сами выступить в качестве судьи? Я допускаю и такой вариант, но предостерегаю вас от него. Если же вы намерены представить виновного по команде, Крафт, то вам необходимо проделать следующее: вы должны его изолировать; вы должны отрубить все его связи с его кликой; вы должны разбить его влияние — и только тогда, когда он останется совсем один, вы можете его схватить. Ясно?

— Я готов к этому, — сказал обер-лейтенант просто.

— Превосходно, — заметил Федерс, — но вначале составьте завещание.

— Ваше время истекло, — промолвил обер-лейтенант Крафт своим фенрихам. — Крамер, соберите работы! Перерыв десять минут.

Фенрихи вышли из аудитории. Они разбились в коридоре на маленькие группы. Эгон Вебер хмуро промолвил:

— Легче умереть, чем расписывать об этом.

— На практике это происходит значительно быстрее, — бросил Меслер.

— Интересно, — спросил Редниц, — чего, собственно, хотел обер-лейтенант Крафт добиться постановкой этой темы? Какой-то скрытый смысл она, безусловно, имеет.

— Точно сказать трудно, — заметил Меслер. — Может быть, он тоже устал, и ему не хотелось заниматься чем-либо более полезным.

— «Сладкая смерть», — протянул Вебер задумчиво. — Тьфу, черт!

— Твое возмущение не помешало тебе, однако, — сказал жестко Редниц, — заявить в сочинении, что ты готов за отечество пойти куда угодно, в любое «сладкое путешествие», даже на тот свет.

— Что поделаешь, — резонерски бросил Вебер.

— Как приятно спать за отечество, — сказал, ухмыляясь, Меслер. — Я выбрал бы себе такую тему на весь курс обучения.

— По вашему приказанию письменные работы собраны, — доложил командир отделения фенрих Крамер.

— Положите на кафедру, — сказал Крафт.

— Слушаюсь, господин обер-лейтенант, — отчеканил Крамер, старательно собрав все работы в пачку и положив их перед Крафтом. Он делал все подчеркнуто аккуратно и не спеша.

Обер-лейтенант с интересом смотрел на него. Крамер был необыкновенно услужлив — это бросалось в глаза. Он, очевидно, примыкал к клике Хохбауэра. Крафт хотел в этом убедиться. Здесь, во всяком случае, имелась возможность выбить камень из стены, которую требовалось разрушить. И не было необходимости для этого терять много времени.

— Скажите, дорогой Крамер, — спросил Крафт, — давно ли вы здесь командиром отделения?

— С начала обучения, господин обер-лейтенант.

— И вы намерены оставаться им до конца обучения?

Этим прямым коварным вопросом фенрих Крамер был сбит с толку. Он никак не мог найти подходящего ответа.

Крамер сразу догадался, чем грозил ему коварный вопрос обер-лейтенанта. Его пост командира учебного отделения находился в опасности. Положение Крамера, как командира отделения, конечно, налагало на него дополнительные обязанности, но и давало существенные преимущества по сравнению с другими фенрихами. Он являлся как бы посредником между ними и офицерами — преподавателями и воспитателями. Он являлся их связующим звеном и помощником, доверенным лицом и погонщиком.

Он избирался фенрихами и, конечно, рассчитывал продержаться на своем посту до конца обучения. Это гарантировало бы ему выпуск в числе передовых и успешное начало офицерской карьеры. Снять его могли лишь в случае каких-либо немыслимых проступков: например, кражи серебряных ложек, насилия над женой начальника училища и еще черт знает каких преступлений. И это должно быть отлично известно обер-лейтенанту.

— Мне бы не хотелось вас потерять, Крамер, — с уничтожающим дружелюбием заметил Крафт, — но я боюсь, что это может произойти, если вы будете забывать свои основные обязанности и правила на посту командира отделения. Я имею в виду — абсолютный нейтралитет и объективность. Вы подчинены только мне и ко всем должны относиться совершенно одинаково, не отдавая предпочтения какой-либо группировке или клике. Вы не имеете права выполнять обязанности цензора и давать товарищам какие-либо оценки и характеристики. Предоставьте эту работу командирам и воспитателям. Еще раз повторяю, вы должны стараться быть полностью объективным. Если вы не совсем представляете, что под этим следует иметь в виду, можете в любой момент обращаться ко мне. Надеюсь, вы меня правильно понимаете, фенрих Крамер?

— Так точно, господин обер-лейтенант! — ответил пораженный фенрих.

Крамер понимал — у него нет выбора. Он был вынужден демонстрировать свою объективность, чтобы выполнить по возможности без конфликтов задачи, стоявшие перед учебным отделением. Этой цели он мог достигнуть лишь с помощью обер-лейтенанта Крафта. Отнюдь не в процессе конфронтации с ним, так как это привело бы к новой замене офицера-воспитателя в третий раз за короткий срок обучения. Конечно, это могло произойти, но лучше было избежать подобной замены.

— Ну, — промолвил Крафт, — я надеюсь на дальнейшее плодотворное сотрудничество.

— Так точно, господин обер-лейтенант!

Между тем Крафт начал просматривать сочинения своих фенрихов. Делал он это весьма бегло, но то, что он увидел, оправдало его ожидания. Одна-единственная работа привлекла его особое внимание и вызвала интерес. Она показалась ему удивительной. Ее содержание превосходило самые смелые ожидания Крафта. Это особо ценное для него творение, продукт старательного измышления, он заботливо отложил в сторону.

Тем временем Крамер занимался с учебником. Он сидел на своем месте и делал какие-то пометки, поглядывая время от времени на своего руководителя.

— Господин обер-лейтенант, разрешите задать вопрос? — осмелился он наконец.

— Пожалуйста, Крамер.

— Разрешите узнать, действительно ли вы имеете намерение работать со мною?

— Крамер, — дружески промолвил обер-лейтенант, — в вашем качестве командира учебного отделения вы являетесь в мое отсутствие как бы моим заместителем. Это должно вам говорить все. Вы делаете то, что, по вашему мнению, сделал бы и я. Это же очень просто.

— Так точно, господин обер-лейтенант, — преданным тоном подтвердил Крамер.

— Само собой разумеется, — пояснил Крафт, — я всегда поставлю вас в известность, если у меня возникнут какие-либо особые желания. Но сейчас в этом нет необходимости. Сейчас вы должны объявить об окончании перерыва, ну… скажем, через пять минут. До этого времени я просмотрю оставшиеся работы.

— Перерыв окончен! — раздался голос Крамера в коридоре. — Быстро, быстро! — подгонял он своих коллег. — Что вы плететесь, как сонные мухи! Может быть, мне приделать вам ноги?

Фенрихи устремились в аудиторию. Они не обращали внимания на окрики Крамера. Это был здесь обычный тон, повседневная манера обращения, к которой они привыкли. То, что Крамер сегодня был особенно ретивым, не произвело на них должного впечатления и осталось незамеченным. Они тайком бросали взоры на воспитателя, и от их наблюдательных глаз не могло скрыться, что настроение обер-лейтенанта, очевидно, не ухудшилось. Это был хороший симптом, и, в ожидании его разбора, они начали рассаживаться по местам.

— Итак, начнем, — промолвил Крафт.

Командир отделения, очевидно желая показать, насколько он является ревностным, соответствующим назначению служакой, оглушительно, как на плацу, рявкнул:

— Внимание! — и отдал рапорт.

Крафт махнул рукой. Крамер вновь прорычал:

— Садись!

Фенрихи, как кули с мукой, шлепнулись на стулья.

Крафт медленно обводил глазами аудиторию. Всеобщее беспокойство постепенно возрастало. Наконец обер-лейтенант показал рукой на сочинения, лежавшие перед ним.

— Друзья, после беглого знакомства с вашими работами у меня возник вопрос: почему вы все еще живы, хотя, по вашему же собственному единодушному утверждению, умереть за отечество неимоверно приятно, просто сладко?

Фенрихи вначале как-то пригнулись, а затем с интересом уставились на преподавателя. Их офицеры, в том числе и капитан Федерс, всегда удивляли неожиданными интерпретациями того или иного положения.

— То, что каждый из нас когда-то должен умереть, — продолжал обер-лейтенант Крафт, — пожалуй, единственное, что нам известно с абсолютной точностью. Не ясны лишь время и обстоятельства этого печального события. Возможности здесь чрезвычайно многообразны. Начиная от грудного младенца, который может подавиться соской, и кончая глубоким старцем, чье вконец изношенное сердце останавливается. При этом имеется удивительно богатый выбор разновидностей смерти — от естественных до насильственных и, наконец, от естественно-насильственных до насильственно-естественных, и среди них — смерть на так называемом поле чести. Это поле чести может быть лугом, покрытым цветами, и навозной кучей, романтически журчащим ручьем или грязной лужей. Смерть является неисчерпаемой темой для репортажей и стихов.

Фенрихи смущенно переглянулись. Им понемногу становилось ясно, что их утомительная работа не являлась, как им казалось, безобидным упражнением. По мнению обер-лейтенанта Крафта, а его мнение было здесь безапелляционным, работа имела серьезный характер. Эта «сладкая смерть» являлась, очевидно, не чем иным, как тонко замаскированной ловушкой.

Обер-лейтенант взял несколько, видимо первых попавшихся ему под руку, работ и начал цитировать их отдельные фразы.

— Вот что, например, пишет фенрих Меслер: «Еще в Древней Греции ее граждане с радостью умирали за отечество». Это можно допустить, тем более что противное в настоящее время весьма трудно доказать. Кроме того, во все времена имелось определенное количество людей, которые охотно умирали. Например, самоубийцы. Ну, конечно, и некоторые герои также. Меня удивляет и заявление фенриха Амфортаса, который, между прочим, пишет: «Нет прекрасней смерти». Я мог бы назвать несколько видов смерти, которые, по меньшей мере, так же прекрасны, как и смерть на поле боя. А вот, например, фенрих Андреас, как мне кажется, беседует по заданной теме с самим господом богом, так как он пишет: «Солдату предначертано провидением умирать такой прекрасной смертью». Могу по этому поводу заметить: этим любимцам провидения, очевидно, выпадает возможность пробраться вперед, чтобы по крайней мере остальным остаться в живых.

Фенрихам показалось, что имеется прямой повод для смеха. Кое-кто улыбнулся. Отдельные смешки переросли во всеобщий хохот.

Крафт взял наконец работу, которую перед разбором заботливо отложил в сторону.

— Здесь, — промолвил он, — я обнаружил особый, буквально роскошный экземпляр «сладкой смерти», прямо, можно сказать, из кондитерской. Я позволю себе отрезать на пробу кусочек. Цитирую: «Смерть за отечество означает благороднейший и чистейший в истории человечества поступок. Она должна венчать героическую жизнь. Она сладка в смысле наслаждения бессмертием». Я спрашиваю себя: как может нормальный человек слепить вместе это дерьмо?

Фенрих Хохбауэр встал бледный как полотно. Ему, герою ортодоксальных взглядов, не оставалось ничего иного.

— Господин обер-лейтенант, — промолвил он, — тем, что я написал, мне хотелось выразить мысль, что смерть за отечество является почетнейшей смертью.

— Это-то и является спорным, — заявил Крафт, — но, к сожалению, спорить об этом можно не с каждым. Я лично мог бы привести в пример много иных видов смерти, которые являются почетными, но среди них нет, пожалуй, ни одной, которая была бы сладкой. Чем восторгаться? Человек на поле боя издыхает иногда в считанные доли секунды, а иногда мучается целые сутки.

— Тезис о том, что смерть за отечество сладка, — упрямо оборонялся Хохбауэр, — нужно рассматривать как непреложное классическое завещание, изложенное в соответствующей образной форме, господин обер-лейтенант. Это изречение украшает и сейчас многие памятники и триумфальные арки. Оно имеется в книгах для чтения и цитируется на многих торжествах.

— С тех времен, когда в туманной древности какой-то подстрекатель-бард сочинил стихи о «сладкой смерти», прошло несколько тысяч лет, — промолвил Крафт, которому упорство Хохбауэра, казалось, пришлось по душе. — За это время люди вряд ли стали значительно умнее, но они могли накопить опыт, хотя сама память о войнах в историческом разрезе невелика. Тем не менее повсюду утверждают, что именно ведущаяся война по сравнению со всеми предыдущими является образцовой. Каких-либо несколько десятилетий назад распевали: «Вчера еще был в полной силе, а сегодня с простреленной грудью лежит в могиле». Но война начхала на стихи поэтов. Она редко бьет в грудь. Она рвет, раздирает, жжет, раздавливает в лепешку, дробит в клочья. Понятно, что при этом вряд ли кто осмелится сказать о ее сладости, от этих рассуждений не остается и следа.

— Господин обер-лейтенант, по этому вопросу такой же точки зрения придерживаются господа Ремарк, Ренн и Барбюс, — настаивал на своем Хохбауэр.

Фенрихи испуганно переглянулись. Они сразу увидели, что последние аргументы Хохбауэра были опасного свойства и были задуманы как уничтожающие, беспощадные удары ниже пояса. Точно так же, как тогда, когда на месте Крафта перед ними стоял лейтенант Барков. Барков ответил тогда полным отрицанием, в то время как обер-лейтенант Крафт, наоборот, весь засиял, как будто ему сделали давно ожидаемый подарок. Фенрихи терялись в догадках, в чем же дело.

Крафт действительно с трудом скрывал свой триумф. Хохбауэр как раз попал в положение, на котором Крафт хотел его поймать. Он настиг свою жертву. Теперь ему оставалось только прихлопнуть ее.

Крафт спокойно сказал:

— Я констатирую, Хохбауэр, что вы имеете дерзость приписывать высказывания нашего фюрера господину Эриху Мария Ремарку.

Эта фраза явилась как бы своеобразной колонной, на которую налетел лбом фенрих Хохбауэр. Он смотрел вокруг себя совершенно обескураженно, будучи не в состоянии даже полностью осознать, что ему только что сказал обер-лейтенант. Его физиономия выражала абсолютную беспомощность. Остальные фенрихи насторожились, почувствовав, что присутствуют на интереснейшем представлении.

И Хохбауэр почти беспомощно спросил:

— Нашего фюрера?

Крафт кивнул с удовлетворенной улыбкой:

— Совершенно верно! Я говорю о нашем фюрере, Хохбауэр. И я не позволю сравнивать его с Ремарком. Я нахожу» просто неслыханным, что вы осмеливаетесь подозревать его в этом, если не просто позорить. Как вы можете стать офицером, если даже не удосуживаетесь знать и уважать взгляды вашего верховного главнокомандующего?

Хохбауэр просто не знал, что с ним произошло. Может быть, действительно, он допустил ошибку? И это он, считающий себя верным и преданнейшим солдатом фюрера! Он не находил слов. Фенрихи сидели разинув рты, с широко открытыми глазами.

— Вы должны постоянно, — промолвил Крафт, — заглядывать в книгу Гитлера «Майн кампф», Хохбауэр, а у вас, очевидно, для этого не хватает времени. Я вам настоятельно рекомендую делать это систематически. А может быть, у вас вообще нет намерения стать офицером фюрера? Мне кажется, это так, и, к сожалению, я должен сделать соответствующие выводы.

Хохбауэр бессмысленно уставился на своего воспитателя. То, что с ним произошло, было просто чудовищно! Если ему не изменяет слух, здесь сомневаются в том, что он всегда считал смыслом своей жизни. Он, для которого фюрер всегда был превыше всего! Превыше всего на свете!

Крафт поучал далее, что Адольф Гитлер, как фронтовик еще времен первой мировой войны, никогда не мог сравнить поле боя с кондитерской. О «сладкой смерти» у него никогда и нигде не было сказано. Наоборот, фюрер всегда подчеркивал, что смерть не пряник. Обер-лейтенант Крафт по этому вопросу так долго распространялся, что фенрих Хохбауэр окончательно сломался, постепенно сам убедился в своей неправоте и осознал, что должен стыдиться своих высказываний.

Это было событие, которое взбудоражило весь курс. Фенрихи видели, что клин можно выбить клином. Хохбауэр впервые был побит, и причем своим собственным оружием. Меслер почти стонал от блаженства, понимая, что Крафт погасил у Хохбауэра последнюю искру сообразительности, «запудрил ему мозги».

В заключение обер-лейтенант Крафт заявил:

— Хохбауэр, я рассматриваю вашу концепцию как подрывающую мощь наших вооруженных сил. Если речь идет о нашем фюрере, я не знаю пощады. Заметьте себе это.