ЛЮДИ, ПОЖЕЛАВШИЕ РАСПОРЯДИТЬСЯ СОБСТВЕННОЙ СУДЬБОЙ
Дом по Бендлерштрассе был похож на широкую колоду. Проезд для автомашин, который вел во внутренний двор, казалось, заканчивался в каменной пещере.
— А может быть, нам слегка вздремнуть для бодрости? — шутливо предложил капитан фон Бракведе. — Почти вся корпорация в этом здании так или иначе начала дремать.
Он опять поднялся к генералу Ольбрихту и вновь застал у него генерал-полковника Гёпнера и полковника Мерца фон Квирнгейма. На столе перед ними стояли фужеры с вином цвета крови.
— Разве вы смогли бы теперь уснуть? — спросил Ольбрихт слегка удивленно.
— Если бы захотел — смог, — заверил капитан фон Бракведе и присел, не ожидая приглашения, — но я не хочу.
— На душе неспокойно? — спросил генерал-полковник Гёпнер, входя в роль заботливого начальника и великодушно закрывая глаза на то, что этот необычный капитан держался как сугубо гражданский человек: китель его был расстегнут, как какой-нибудь летний пиджак спортивного покроя.
— Я тоже неспокоен, — признался полковник Мерц фон Квирнгейм, — особенно после того невразумительного разговора по телефону.
— В подобных случаях нервы нужно держать в кулаке, — заметил Гёпнер, — и терпеливо ждать, пока поступят сведения, не вызывающие никаких сомнений.
Фон Бракведе вздернул подбородок — эта непоколебимая самоуверенность генерал-полковника в штатском начинала его раздражать. Но затем он сказал себе: «В часы, подобные этим, никто не смог бы остаться совершенно спокойным. Вот разве что генерал-полковник фон Хаммерштейн». Однако его, к сожалению, уже не было, а Гёпнер не являлся достойной ему заменой. И, по-прежнему нервничая, Бракведе спросил:
— Прошу прощения, о каком телефонном разговоре идет речь?
Гёпнер хотел было не отвечать на вопрос этого странного капитана, но Ольбрихт едва заметно кивнул Мерцу фон Квирнгейму, и тот доложил, что несколько минут назад, а точнее, в 13.15 окольными путями, через генерала Тиле, поступило короткое сообщение: «Покушение осуществлено, но, предположительно, неудачно».
— Ничего не ясно! Сообщение допускает ложное толкование, поэтому использовать его практически невозможно, — прокомментировал Гёпнер.
Капитан прищурился:
— А не было ли совещание назначено на тринадцать часов?
— Так-то оно так, но затем все изменилось и совещание было перенесено на двенадцать тридцать.
Граф фон Бракведе наклонился вперед, его светло-голубые глаза сразу оживились, и он воскликнул:
— Так чего же мы еще ждем?
— Несомненного подтверждения, — ответил генерал-полковник внушительно.
— А есть ли связь со ставкой фюрера?
— Нет! — Полковник Мерц фон Квирнгейм, казалось, пытался направить фантазию Бракведе в нужное русло. — Тамошний коммутатор не отвечает — по-видимому, он не работает.
Капитан решительно вскочил:
— Тогда тем более все ясно! Отключение коммутатора ставки фюрера доказывает, что Штауффенберг начал действовать…
— И тем не менее мы не имеем права без подтверждения приступить к осуществлению плана «Валькирия», как это имело место вечером в прошлую субботу, — заметил генерал Ольбрихт. — На этот раз нам нужна полная ясность.
— Начать действия преждевременно — это легкомыслие, но начать их с опозданием — это самоубийство! — с горячностью воскликнул фон Бракведе.
— Только без сомнительных мероприятий! — остановил его Гёпнер. — Кто обладает чувством ответственности, должен действовать наверняка.
Полковник Мерц фон Квирнгейм молчал и лишь поглядывал на капитана фон Бракведе. Он снял очки — холодный серый цвет в его глазах начал уступать место голубым тонам.
Капитан настаивал:
— Теперь нам так или иначе необходимо действовать! При этом возможны два варианта: или мы немедленно выступаем, или попытаемся спустить все на тормозах. И в том и в другом случае у нас в распоряжении немного времени: по моим расчетам — три часа. Решение надо принимать немедленно!
— Таково и мое мнение, — поддержал его полковник Мерц фон Квирнгейм.
— Генерал-полковник Бек неоднократно предупреждал против преждевременных действий, — заметил Ольбрихт и посмотрел на Гёпнера.
Тот, казалось, размышлял, сохраняя полное спокойствие. Наконец он заявил:
— И все-таки необходимо подождать, нервов на это у нас хватит. А главное — не паниковать!
Берлин напоминал раскаленный котел, а дом номер 13 по Шиффердамм находился посередине этого котла. Ртутные столбики термометров поднялись выше тридцати градусов по Цельсию, но сотрудник гестапо Фогльброннер, казалось, не чувствовал этой жары. Его бледное лицо оставалось сухим. Зато человек, писавший протокол, готов был растопиться сию минуту — на его лбу крупными каплями блестел пот.
— «Смерть блоклейтера, — диктовал Фогльброннер, — как показывают результаты первоначального расследования, наступила между тремя и шестью часами утра. Обнаружена револьверная пуля, которая направлена в лабораторию для исследования…» Как видите, мы идем вперед шаг за шагом, поэтому один из моих первых вопросов, который я должен задать каждому жителю этого дома, прозвучит следующим образом: «Где вы находились в указанное время?» Итак, начнем с вас, господин Йодлер.
Шарфюрер ответил ухмыляясь:
— В постели!
— Один? — спросил Фогльброннер вкрадчиво.
— Моей жены сейчас нет дома, если это вас интересует. Она вносит свой вклад в дело окончательной победы, и против этого ничего не скажешь, но, в конце концов, я мужчина и прибыл домой после трудного задания. Вы понимаете?
— Я понимаю, — заверил его гестаповец с благожелательной снисходительностью. — Так с кем же?
Йодлер-младший попросил его соблюдать такт и сказал:
— С Марией. Она как раз оказалась под рукой, знаете ли. Или вы относитесь к этому неодобрительно?
Фогльброннер воздержался от ответа и приказал вахмистру Копишу привести Марию. Она пришла сразу же и стояла, дрожа всем телом и закрывая красное от стыда лицо. Йодлер попытался ее подбодрить.
— Она довольно-таки глупая скотинка, по-немецки говорит плохо, поэтому к ней нужно отнестись снисходительно, но делает все с охотой, — пояснил он коллеге из гестапо.
Запинаясь и подыскивая с трудом нужные слова, Мария поспешила подтвердить показания Йодлера. Таким образом, поначалу алиби этих двоих не вызывало сомнений.
Фогльброннер понимающе усмехнулся и как бы между прочим спросил:
— А эта девушка занята по хозяйству у вас или у вашего отца?
— Первое слово, конечно, за стариком. Точнее говоря, было… Но малышка и раньше нуждалась в опоре.
— В чьей же?
— Ну что же, если уж вы так этим интересуетесь, могу дать хороший совет, — заявил Йодлер покровительственно, — я не как другие. Суньте свой нос на третий этаж. Там стоит хорошенько почистить!
Когда ефрейтор Леман вошел в кабинет капитана фон Бракведе, тот сидел за письменным столом, поудобнее устроившись в кресле. Перед ним лежала раскрытая книга.
— И вы можете сейчас читать? — спросил Гном.
— Для того и существуют книги, — заявил капитан.
Он просматривал афоризмы Лихтенберга, к которым всегда обращался в горькие минуты жизни. Многие высказывания были подчеркнуты, и сейчас он перечитывал их не без удовольствия. Например: «Есть вещи, которые причиняют мне боль, а есть вещи, которые вызывают лишь сожаление», или: «Наши слабости, когда мы их знаем, не вредят нам».
— Есть известия от нашего полковника? — поинтересовался ефрейтор Леман.
— Нет, — ответил капитан, — никаких.
— А это хорошо или плохо?
— Этого я не знаю.
Ефрейтор покачал неодобрительно головой:
— По-видимому, эти линии связи не годятся ни к черту! Неужели никто действительно не знает, что в настоящее время предпринимает полковник Штауффенберг? Предстоит ли ему еще совершить акцию? А может быть, он уже летит сюда?
— Не имею ни малейшего представления, Леман!
— Это мне не нравится, потому что равносильно прыжку в неизвестность. Я бы в такой день звонил по телефону через каждые четверть часа, ведь любой шаг Штауффенберга важен.
— Но вы пока не офицер генерального штаба, Леман.
— К сожалению, — ответил тот и, чтобы как-то отвлечь своего капитана, шутливо доложил: — В данное время я возглавляю лишь ефрейторскую группу, состоящую из Бекерата и Климша. К ней же относятся вестовой из офицерского казино и ординарец Фромма. Вот и все мои люди. Один слоняется поблизости от караулки, другой вышагивает по коридорам, а моя штаб-квартира находится здесь.
— Великолепно! — отозвался фон Бракведе. — Вы собираетесь, по-видимому, создать своего рода сыскное бюро?
— Во всяком случае, я не хочу сидеть сложа руки.
— Ваши люди посвящены?
— Да как вы могли подумать! — ужаснулся Леман. — Я ведь в конце концов ваш сотрудник, а кроме того, я одобряю систему Штауффенберга: каждый должен знать лишь то, что ему понадобится для выполнения задания. В нашей лавочке, пожалуй, не каждый пятый знает о том, что здесь делается.
— Даже не каждый десятый, — уточнил фон Бракведе.
— Главное, мотор работает на полных оборотах! А ребятам из своей группы я сказал всего-навсего: держите свои глаза и уши открытыми и, если что-то привлечет ваше внимание, быстренько сообщите мне. Посмотрим, что из этого получится, ведь сейчас всего можно ожидать.
Многое из того, что случилось в этот день, казалось еще неясным, словно было скрыто густым туманом. Гнетущая жара одуряюще действовала на многие головы — как в Берлине, так и за несколько сот километров от него, в ставке фюрера «Волчье логово».
Здесь Адольф Гитлер, уже переодевшийся, внимательно рассматривал брюки, которые были на нем во время взрыва. Его адъютант, секретарша, начальник охраны и один из личных охранников так же, как и фюрер, уставились на брюки, будто располосованные острой бритвой. Фюрер, он же рейхсканцлер, он же верховный главнокомандующий вермахта, считал это зрелище имеющим историческое значение, ибо, в чем он был глубоко убежден, судьба вновь коснулась его этой «острой бритвой» и — не тронула. Другими словами, она сохранила ему жизнь! А для каких деяний?
Брюки стали вскоре музейным экспонатом, были выставлены на обозрение и вызвали всеобщее изумление. Осмотрел их и рейхслейтер Борман, и зрелище это навело его на мысль о роли провидения в спасении, фюрера, а генерал-фельдмаршал Кейтель напомнил, что то же самое он сказал непосредственно после взрыва.
Рейхсмаршал Геринг, как всегда жизнерадостный и шумный, восторженно поздравил Гитлера со спасением и тоже упомянул о роли провидения.
Фюрер, казалось, еще не мог найти подходящих слов для выражения своего отношения к этому чудовищному происшествию. Его молчание было многозначительным и расценивалось как запрет на все разговоры. Он лишь сказал:
— Как это могло произойти? Я жду объяснений!
Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер в своей ставке уже начал расследование. Его каналы связи работали бесперебойно. В начале второго он дозвонился до Берлина. Ему ответило главное управление имперской безопасности. Гиммлер попросил соединить его с Кальтенбруннером.
— Здесь произошло настоящее свинство, — сказал он. — Немедленно соберите группу надежных людей для переброски самолетом, среди них должны быть специалисты по взрывчатке и криминалисты. Они должны прибыть сюда как можно скорее.
— Будет сделано, — ответил Кальтенбруннер. — Что-нибудь еще, рейхсфюрер?
— Пока ничего, но будьте готовы ко всему. Дальнейшее — по обстановке. Ничего определенного пока сказать не могу.
По всей вероятности, никто в этот момент не знал, что происходит в действительности.
Полковник фон Штауффенберг сидел в самолете рядом с обер-лейтенантом фон Хефтеном. Внизу проплывали темные, подчас однообразные леса и светлые, будто выцветшие глаза, озера Восточной Германии. Пассажиры не обмолвились ни словом. Полковник закрыл свой единственный глаз и выглядел очень усталым, а обер-лейтенант все время улыбался, как человек, наконец-то избавившийся от больших забот.
Пилот не отрываясь смотрел на приборную доску. Двигатель самолета гудел в утомительным однообразием, а офицеры думали: «Что-то сейчас происходит на Бендлерштрассе?»
Однако там ничего не происходило. Гёпнер, Ольбрихт и Мерц фон Квирнгейм терпеливо ждали определенных, недвусмысленных сведений и время от времени пили за успех переворота.
Капитан фон Бракведе засел за телефон. Он пытался соединиться со ставкой фюрера, в частности с генералом Фельгибелем. Но это ему не удалось.
Генерал Эрих Фельгибель, начальник связи вермахта, сделал то, что от него требовалось: он блокировал коммутатор «Волчьего логова», и столь основательно, что даже Бендлерштрассе не имела никакой связи со ставкой фюрера. А теперь он со стоическим хладнокровием сидел среди своих офицеров и ждал дальнейшего развития событий. Одно из них произошло довольно скоро: Кейтель вызвал его на доклад.
Фельгибель поднялся, поправил форму, выбросил недокуренную сигару за окно и сказал примолкшим друзьям:
— Если бы вы верили в потусторонний мир, то сейчас я сказал бы вам: «До свидания!»
Он знал, что это конец.
В 14.30 полковник Эберхард Финк в Париже получил по телефону из Цоссена сообщение: «Учение началось». Это означало: покушение на Гитлера состоялось. Немецкие войска в районе Большого Парижа были сразу же приведены в состояние боевой готовности — значительно раньше, чем в Большом Берлине.
А на Бендлерштрассе все еще ничего не происходило.
Человек, который уже начал действовать, правда не имея о том ни малейшего представления, был лейтенант Ганс Хаген. У него было полное добродушное лицо, а по-юношески стройная фигура выглядела в военной форме довольно странно. Шел он задумавшись, и причиной тому был предстоящий доклад. Задача Хагена состояла в том, чтобы показать эффективную деятельность национал-социалистского руководства, а выступать на этот раз он должен был перед офицерским составом берлинского батальона охраны.
Для Ганса Хагена большой трудности это не составляло. Ведь прежде чем стать офицером, он был сотрудником министерства пропаганды. Именно там его заприметил сам шеф, Йозеф Геббельс, с тех пор относившийся к нему благосклонно. И теперь Хаген мнил себя личностью.
Сейчас он плелся по Фридрихштрассе и подбирал наиболее броские формулировки: «Только при больших испытаниях лучше всего проявляется добродетель!» Или же: «Для истинно великого никакая жертва не может быть достаточно большой!» А то и так: «Ничто не делается само По себе, чтобы чего-то добиться, необходимо хорошо потрудиться!»
Он проходил неподалеку от здания варьете «Винтергартен», когда обратил внимание на легковую машину. В ней сидел мужчина в генеральской форме, и лейтенанту вдруг показалось, что он узнал его. Это был Браухич!
Хаген страшно удивился, ибо генерал-фельдмаршал Браухич в настоящее время находился в немилости. Он был отстранен от дел самим фюрером и нигде не должен был появляться в форме, а прежде всего — в Берлине.
Это обстоятельство показалось лейтенанту Хагену, как он говорил впоследствии, весьма забавным. У него не было времени долго раздумывать об этом, но все-таки он сказал себе: «Весьма странно!»
В действительности Хаген не мог видеть генерал-фельдмаршала Вальтера фон Браухича, который до 1941 года являлся главнокомандующим сухопутными войсками, — в этот день Браухич находился в своем поместье в Восточной Пруссии. Но это было уже неважно.
Хаген заметил нечто, что стало занимать его мысли, хотя вначале и подсознательно. Об этом он заявил позднее, и ему можно верить. Однако эта ошибка, несомненно, послужила тем толчком, который привел к трагедии.
Небо было безоблачным, в воздухе ни малейшего ветерка, термометр показывал в тени тридцать четыре градуса. В этот день положение на фронтах не претерпело значительных изменений, да и бомбардировщики союзников в районе Большого Берлина не появлялись.
Фогльброннер не торопился. Он инстинктивно чувствовал: расследование в доме номер 13 по Шиффердамм таит много неожиданностей. То, что на третьем этаже рано или поздно он столкнется с неким лейтенантом фон Бракведе, было ему известно. Но как на это отреагировать — он еще не знал. Не мог он знать и того, что у лейтенанта имелся портфель, обладавший поистине «взрывной» силой. Фогльброннер думал сейчас лишь о том, как ему лучше сбалансировать государственные интересы и сложившееся в настоящее время соотношение сил.
Было почти 15.00, когда он стал подниматься на третий этаж.
В 15.00 Кейтель появился у Гитлера И попросил разрешения снять запрет на работу средств связи, поскольку могли быть звонки с фронтов.
Фюрер посмотрел на генерал-фельдмаршала с удивлением:
— Запрет на работу средств связи? Я об этом ничего не знаю. А кто отдал такое распоряжение?
Кейтель смутился, его обычно вкрадчивый голос зазвучал хрипло:
— По-видимому, Фельгибель неправильно понял ваше замечание, мой фюрер… Сознательно неправильно.
— Какое замечание? — спросил Гитлер, начиная сердиться.
— Вы же сказали, мой фюрер: «Ничто, даже самая малость, не должно просочиться отсюда!»
— И поэтому был заблокирован весь аппарат связи?! — завопил Гитлер. — Это же настоящий саботаж! Кто отвечает за связь? Арестовать мерзавца!
— В целях предосторожности я уже взял под арест генерала Фельгибеля.
В 15.00 полковник Финк из Парижа связался с главнокомандующим войсками «Запад», но к аппарату подошел начальник штаба генерал фон Шпейдель, который сообщил:
— Генерал-фельдмаршала фон Клюге в настоящее время в штаб-квартире нет.
— Попытайтесь разыскать его немедленно, — потребовал Финк. — Гитлер мертв.
Генерал фон Шпейдель несколько секунд молчал. Известие потрясло его, хотя и не было неожиданным: он относился к числу посвященных. Наконец он сказал:
— С генерал-фельдмаршалом связаться в настоящее время невозможно. Он выехал на линию фронта, у него там назначено совещание.
В дальнейших объяснениях собеседники не нуждались, так как хорошо понимали: только генерал-фельдмаршал в силу занимаемого поста мог обеспечить решение «западной проблемы» и тем самым вызвать лавинообразный переворот во всем вермахте.
— А когда можно ожидать возвращения генерал-фельдмаршала? — спросил Финк сдержанно.
— Ничего определенного сказать не могу. Может быть, только поздно вечером.
— А до тех пор?
— Придется ждать.
На Бендлерштрассе по-прежнему ничего не происходило.
С 15.00 до 16.00 лейтенант Ганс Хаген выступал перед офицерами берлинского батальона охраны по вопросу о современном положении. Формулировки его звучали доходчиво, и аудитория слушала Хагена внимательно.
В зале находился и командир этого подразделения майор Отто Эрнст Ремер. На его грубом солдатском лице кроме обычной решимости отражалось приличествующее случаю выражение напряженного внимания. И время от времени он кивал в знак согласия с докладчиком. Он был преданным солдатом фюрера, и сейчас это отчетливо читалось на его лице.
Хаген говорил о германской империи, о величии немецкой нации и о беспредельной верности народа своему вождю. При этом он то и дело ссылался на древнегерманскую мифологию, сыпал цитатами из Ницше и Розенберга, даже Гёте им не был забыт.
— В это самое великое время, которое когда-либо выпадало на долю нашего народа…
Самолет, на борту которого находился полковник фон Штауффенберг, приближался к Берлину.
Адольф Гитлер стоял на перроне, поджидая поезд с Бенито Муссолини.
Майор Ремер говорил лейтенанту Хагену: «Побудьте еще немного в нашем обществе, чтобы мы могли углубить затронутые вами проблемы».
А на Бендлерштрассе по-прежнему ждали. Ждали уже в течение трех часов.
Без нескольких минут четыре на Бендлерштрассе свернул темно-серый лимузин штурмбанфюрера СС Майера, следовавший со стороны Лютцовплац. Проехать мимо дома номер 11/13, одиноко возвышавшегося среди пыльной груды развалин, было для Майера свыше его сил.
Одетый в скромный гражданский костюм темного цвета, он вылез из машины, приказал водителю подождать на противоположной, пустынной стороне улицы и, стараясь скрыть охватившее его любопытство, направился к входу. Часовые приветствовали Майера довольно небрежно, и это его несколько смутило. Не было и обычного контроля, более того, ему не пришлось даже предъявлять пропуск. Забеспокоившись, Майер ускорил шаги. Он торопливо поднялся по лестнице и уверенно направился по лабиринту коридоров в нужном направлении. Гестаповец довольно хорошо знал эту лисью нору: на службе у него имелся подробный план всего здания. Он ожидал увидеть здесь оживленную деятельность, лихорадочную активность, а застал обычное течение рабочего дня.
— Спите вы здесь, что ли? Или живете на Луне? — с этими словами он обратился к капитану Фрицу Вильгельму фон Бракведе.
Капитан оторвался от чтения и с удивлением взглянул на вошедшего. Майер приближался к нему, по-бычьи склонив голову.
— А я-то думал, что здесь стены качаются! — Майер напоминал сейчас лицо, предъявляющее иск. — Так как же, дружище, вы делаете вид или же действительно не знаете, что происходит?
Фон Бракведе старался держаться невозмутимо, но в глазах его запрыгали искорки.
— Что вас так разволновало?
Майер помимо воли засопел:
— Я в вас разочарован. Вы что же, струсили? Во всяком случае, достоверно известно, что в Растенбурге творится что-то неладное. Там разверзлась преисподняя! Гиммлер приказал Кальтенбруннеру собрать команду специалистов-криминалистов, которая сейчас уже находится на пути в ставку фюрера. А что делаете вы, дружище?
— Мы ждем.
— Какого же черта вы ждете?
Бракведе не мог ответить на этот вопрос, поэтому только сказал:
— Для нас время еще не пришло, но это не должно вас волновать. Я твердо обещаю, что как только у нас начнется, я немедленно вас уведомлю, поскольку это соответствует нашей договоренности.
— А вы не хотите посвятить меня в некоторые подробности?
— Пока нет. Кроме того, я рассчитываю на ваш ум и ваши связи, а там вы и сами разберетесь, что для вас может оказаться полезным.
— Старина, — сказал Майер, — если вы будете так долго колебаться, то опоздаете на поезд и из вашего дела просто ничего не получится. Я-то уж колебаться не стану, когда придется свертывать вам шеи поодиночке. Уж если наводить порядок, то основательно! Вам все ясно?
Капитан кивнул:
— Я знаю цену нашей договоренности. Но пока, мой дорогой, счета еще не предъявлены. Ясно только одно: мы не останемся должниками даже по мелочам. Только наберитесь терпения.
В доме номер 13 по Шиффердамм Фогльброннер решил сделать творческую паузу. Поводом для этого послужила фрау Брайтштрассер, которая его подкарауливала. Она стояла в полутьме у своей двери, широко расставив ноги, и от нее исходил терпкий запах кухни и пота.
Еще прежде чем она открыла рот, Фогльброннер знал, чего можно от нее ожидать. Подобные люди суют свой нос повсюду. Эта женщина была подобна мутному источнику, который желает похвастаться своей чистой водой.
— Если речь идет о нравах и приличии, то можете всецело положиться на меня, — заявила она, приглашая гестаповца в свою комнату. — Во имя правды я не остановлюсь ни перед чем.
Фогльброннер оставил сопровождавшего его Йозефа Йодлера на лестнице, втолкнул фрау Брайтштрассер в комнату и там разговаривал с нею битых полчаса. Когда он вновь появился на пороге, лицо его расплывалось в улыбке.
— Послушайте, мой хороший, — сказал он шарфюреру, — я, конечно, высоко ценю ваши особые заслуги, но ваше положение сейчас далеко не блестящее. Здесь дурно пахнет даже на очень большом расстоянии.
— Что такое, в чем дело? — взволновался Йодлер. — Видимо, эта старая карга очернила меня в том плане, что я настоящий мужчина? Ну так что же? Во всяком случае, я не такой старый похотливый козел, как этот штудиенрат Шоймер. Вот К нему рам стоит присмотреться повнимательнее, или, скажем, взять эту исполненную скрытой злобы Валльнер вместе с ее квартиросъемщиками. Да, не забудьте, пожалуйста, эту высокомерную бабенку Ольденбург-Квентин, которая занимается подобными делами, наверное, только с графами.
— Все это звучит весьма многообещающе, — сказал Фогльброннер снисходительно, — однако, судя по имеющимся пока результатам расследования, лишь на одного человека падает подозрение в содеянном, а именно на вас.
У Йодлера перехватило дыхание. На его верхней губе выступили крупные капли пота.
— Это совершенный идиотизм! — пролаял он хрипло. — Я, сын, по-вашему, пристрелил собственного отца?
— И такое случается! — Фогльброннер решил применить свой излюбленный прием, который он называл «натаскиванием охотничьих собак». — Но у меня нет ни малейшего намерения изобличать вас, ведь мы в конце концов принадлежим к одной организации.
— Ну вот! — воскликнул Йодлер с облегчением. — Я тоже так думаю.
— Поэтому я предоставляю вам возможность уладить это дело в вашем, а точнее, в нашем духе. Вы понимаете, что я имею в виду?
Йодлеру казалось, что он действительна понимает. В конце концов, это же были методы, которые он применял и в своей повседневной практике: как только находился хоть один предполагаемый виновный, лиц подозреваемых больше не было.
— Это я сделаю! — пообещал он уверенно.
— Ну и отлично! — ответил его коллега из гестапо.
Теперь у него появилась масса свободного времени и не было необходимости сразу же встречаться с лейтенантом фон Бракведе. К тому же за это время могли поступить новые указания.
— Я надеюсь, что вы быстро справитесь со всем этим, а я пойду пока выпью чашечку кофе.
Около 16 часов на аэродроме Рангсдорф, под Берлином, приземлился «хейнкель» с полковником Клаусом фон Штауффенбергом и его адъютантом обер-лейтенантом фон Хефтеном.
Хефтен выпрыгнул из самолета первым и поспешил к ближайшему телефону. Штауффенберг огляделся. Ни на взлетной полосе, ни у главного аэродромного здания никого не было. Он глубоко вздохнул и пошел вперед, высоко подняв голову.
Обер-лейтенанту за это время удалось связаться с Бендлерштрассе. Услышав спокойный голос генерала Ольбрихта, он доложил:
— Мы только что прибыли!
— Наконец-то! — воскликнул Ольбрихт радостным и в то же время напряженным голосом. — Что произошло?
— Что произошло? — Обер-лейтенант фон Хефтен воспринял этот вопрос как весьма странный и взглянул на Штауффенберга.
Полковник взял трубку:
— Я говорю с генералом Ольбрихтом? — Вначале он подумал, что его неправильно соединили, но тут же узнал голос единомышленника. — Как идут дела?
— А мы ждем вашего звонка, Штауффенберг!
Полковник решил, что ослышался.
— А как наши дела? — поинтересовался он. — Многого ли удалось достичь?
— А ваше мероприятие прошло удачно? — спросил Ольбрихт.
В эти мгновения тишина показалась Штауффенбергу оглушительной, а обер-лейтенант, слышавший весь разговор, посмотрел на него растерянно.
— Следовательно, план «Валькирия» еще не приведен в действие? — спросил Штауффенберг глухим голосом.
— Как же мы могли это сделать, не получив достоверного известия?
— Гитлер мертв! — сказал Штауффенберг.
— Вы в этом уверены?
— Я видел взрыв собственными глазами. Он был подобен прямому попаданию стопятидесятимиллиметрового снаряда. Никто не мог там уцелеть!
— Проклятие! — воскликнул обер-лейтенант фон Хефтен. — Прошло целых три часа, а они ничего не предприняли. Три часа, когда каждая минута может стать решающей!
— План «Валькирия» должен быть приведен в действие немедленно! — потребовал полковник Клаус фон Штауффенберг. — Немедленно!
И только с этого момента 20 июля 1944 года стало поистине его днем.
На Бендлерштрассе первым на призыв Штауффенберга отреагировал полковник Мерц фон Квирнгейм. Не говоря ни слова и не выказывая ни малейшего волнения, он достал план «Валькирия», и через несколько минут в соответствии с ним были отданы первые распоряжения. Было уже 16.12.
Генерал Ольбрихт доложил о положении дел только что прибывшему генерал-полковнику Беку. Тот был в гражданском костюме — после недолгих колебаний он решил форму не надевать.
— Штауффенберг убежден, что Гитлер мертв, — сказал Ольбрихт.
— Тогда это соответствует истине, — кивнул Бек.
— Штауффенберг требует, чтобы план «Валькирия» был незамедлительно приведен в действие.
— Пусть так и будет, бог с ним! — Голос генерал-полковника звучал взволнованно. Он покорно склонил голову, и сразу стало видно, какие глубокие морщины избороздили его лицо. — Я готов.
Такого же мнения был и генерал-полковник Гёпнер — он еще раз кивнул в знак согласия, слов в этот момент у него не нашлось.
Ольбрихт поспешил в соседнюю комнату.
Риттер Мерц фон Квирнгейм был уже здесь — он форсировал введение в действие плана «Валькирия». Его указания звучали хладнокровно, были деловыми и лаконичными. Штабная машина была пущена на полные обороты.
Излюбленным выражением Мерца фон Квирнгейма было: «Вам отдан приказ…» И лишь иногда он добавлял в заключение: «Это — приказ!» А самым частым словом, которое он слышал в ответ, было четкое: «Есть!»
Фон Бракведе вошел в свой кабинет с высоко поднятой головой и направился к письменному столу, за которым восседал теперь Гном. Капитан остановился, затем наклонился вперед и уперся руками в крышку стола. Внезапно на его всегда строгом, зачастую казавшемся высокомерным лице появилась широкая улыбка, и Леман сразу понял, что это значит.
— Наконец-то! — воскликнул ефрейтор. — Ну, этого следовало ожидать после такой-то подготовки!
Фон Бракведе рассмеялся, но сдержанно. Затем он связался по телефону с графом Хельдорфом, полицей-президентом Берлина, и проинформировал его о событиях в ставке. Хельдорф обещал сразу же приступить к выполнению всех обговоренных мероприятий и заявил, что вскоре прибудет на Бендлерштрассе.
Леман в это время открыл средний ящик стола, достал оттуда коробку с сигарами и протянул ее Бракведе. Эти сигары граф держал для особых случаев. В коробке их осталось всего три штуки.
— Сегодня, — сказал капитан и протянул руку к коробке, — будут выкурены две сигары. Одна из них — для вас, мой дорогой. Другую я выкурил бы в любом случае: у моей жены день рождения.
Ефрейтор принял сигару, как принимают орден, но, протягивая капитану спички, осторожно заметил:
— А вы выглядите не очень-то довольным.
— На основании чего вы сделали такое заключение? — удивился граф.
— Трудно сказать, однако у меня такое чувство. По-видимому, что-то вам не нравится. Но что?
— У вас светлая голова, старина, — проговорил фон Бракведе, с удовольствием затягиваясь сигарой. — И именно поэтому вы должны были задать мне вполне определенный вопрос, когда узнали, что дело сделано.
Леман глубоко затянулся сигарой, а потом спросил:
— Когда?
Фон Бракведе одобрительно кивнул — к людям, которые обладали острым умом, он особенно благоволил.
— Вот в этом-то как раз и дело!
— Так когда же взорвалась бомба?
— Около четырех часов назад.
— Боже мой! — только и смог сказать Леман. — Этого не может быть! А где же полковник?
— Он на пути сюда. В 16.00 он приземлился на аэродроме в Рангсдорфе, а чтобы доехать оттуда до Бендлерштрассе, ему понадобится минут сорок пять. — Капитан посмотрел на свои часы: — Еще минут десять — и здесь все завертится.
Генерал Ольбрихт и полковник Мерц фон Квирнгейм беспрерывно сновали из кабинета в приемную и обратно. Две секретарши безостановочно стучали на машинках. Группа связных разносила первые, самые важные приказы на узел связи и отдельным исполнителям.
Узел связи находился в подвале. Дежуривший там персонал работал споро и надежно: связь с нужными абонентами устанавливалась быстро, тут же стучали телеграфные аппараты. Всего за несколько минут подвал превратился в пчелиный улей.
— Наконец-то и у нас закипело! — молвил один из фельдфебелей, настроенный инициативно. Он относился к числу людей, которым доставляло радость видеть аппаратуру работающей с полной загрузкой. В этом случае он мог показать, какие у него хорошие специалисты.
Дежурный офицер оказался более сдержанным. Он принимал документы, регистрировал их в соответствии с установленными правилами и направлял дальше. И лишь однажды он заметил:
— Слишком много сразу-то.
Дежурным офицером в тот день был лейтенант Рериг. Вышло это совершенно случайно. На его месте мог оказаться любой другой офицер связи, но по расписанию выпала его очередь.
Рериг был человеком серьезным, внимательным и по-юношески застенчивым. Одаренный в области искусств, до службы в вермахте он изучал музыку. Состоял он когда-то и членом национал-социалистского студенческого союза, что также было в то время делом обычным.
Сейчас лейтенант держал в руках текст для передачи по телеграфу и смотрел на него с некоторым удивлением.
Фельдфебель, стоявший рядом и уже протянувший было руку за приказом, спросил:
— Что-нибудь не ясно?
— Эти документы, — произнес осторожно лейтенант Рериг, — кажутся мне не совсем правильными.
Фельдфебель опять посмотрел на него с удивлением:
— Здесь все в порядке. Эти приказы исходят непосредственно от генерала Ольбрихта, он их завизировал.
— Конечно, конечно, — торопливо согласился лейтенант. — Но они написаны на простой бумаге, на них нет грифа секретности. А для вас нет пометки о срочности передачи.
— Подобное иногда случается, — сказал фельдфебель, — особенно в спешке, а сегодня дело именно так и обстоит. — И озабоченно добавил: — Вы что же, собираетесь возвратить их для дооформления?
— Конечно нет! — Лейтенант Рериг поторопился передать документы дальше. — Я просто немного удивлен, ведь у нас-то все службы работают абсолютно четко. И если что-то делается не безукоризненно, это меня озадачивает. Но, разумеется, передача сообщений в возможно кратчайшие сроки является для нас основной задачей.
Лейтенант Рериг, дежуривший на узле связи на Бендлерштрассе, был, таким образом, слегка озадачен. Ничего страшного, правда, пока не произошло, и приказы передавались в соответствии с установленным порядком. И все же — некто в некоем подвале проявил недоверие.
— Давай отпразднуем этот день! — воскликнула Элизабет с воодушевлением и по-девичьи грациозно прошлась по своей узкой комнате. — Устроим грандиозный праздник! Что ты на это скажешь, Константин?
Лейтенант глядел на нее счастливыми глазами. Впрочем, ничего другого за эти истекшие часы он, по сути, и не делал — таял от нежности и одобрительно улыбался ей.
— Я пожертвую все свои запасы, все-все, — сказала Элизабет и огляделась. — Вообразим, что после сегодняшнего дня уже ничего не будет. День, в котором заключена вся жизнь. Ты это понимаешь?
Константин не понимал, но кивнул в знак согласия, ведь что бы она ни говорила, все звучало так чудесно. Он поторопился ей навстречу и споткнулся о портфель брата.
Элизабет прильнула к лейтенанту, однако на этот раз как-то поспешно, даже робко. Потом быстро высвободилась из его объятий и сказала:
— У меня есть еще настоящий кофе в зернах, его хватит на целый кофейник. Кроме того, имеется половина торта, баночка икры, две пачки ржаных хлебцев и стаканчик с гусиным жиром.
— Одним нам с этим не справиться! — радостно воскликнул Константин.
— А мы пригласим гостей, — заявила великодушно Элизабет. — Так всегда делают, когда что-то празднуют. Я приглашу к нам фрау Валльнер и ее «гостя».
Константин был согласен со всем, что бы ни предложила Элизабет. Вместе они накрыли столик, на который выставили все имевшиеся в их распоряжении съестные припасы. Затем Элизабет широко распахнула дверь своей комнаты.
— Фрау Валльнер, просим зайти к нам! — крикнула она.
Соседка, казалось, давно ждала этого приглашения, стоя под дверью в коридоре, тускло освещенном синей лампочкой и заставленном мебелью. Ее седые волосы поблескивали, словно под яркими прожекторами, а серое лицо совсем погасло.
— Мы вот собрали все, что у нас было, и я прошу вас разделить с нами трапезу, — сердечно пригласила ее Элизабет. Половина — для нас, половина — для вас и вашего «гостя», как вы его называете.
Фрау Валльнер медленно покачала головой.
— Не делайте этого, — сказала она тихо. — Побудьте лучше одни. Не беспокойтесь ни обо мне, ни о моем «госте».
— Вы скрываете у себя еврея, не правда ли? Я давно догадалась. И это хорошо, что на свете есть люди, подобные вам.
Константин посмотрел на Элизабет недоверчиво и изумленно. Ему потребовались долгие секунды, чтобы переварить это известие. Но изборожденное морщинами лицо фрау Валльнер вызывало у него сочувствие, да и что бы ни говорила, что бы ни делала Элизабет, все было хорошо.
— Запритесь, даже если вы благодаря этому выиграете всего несколько минут! — сказала фрау Валльнер. — В доме творится что-то невообразимое. Старый Йодлер убит прошлой ночью! Полиция и гестапо уже прибыли и сейчас, по-видимому, ищут виновного. Они перевернут вверх дном весь дом. И что тогда?
Фрау Валльнер удалилась семенящими шагами. На ее белые волосы упала тень. Она, словно утопающий, сделала какое-то судорожное движение, но лишь затем, чтобы закрыть за собой дверь.
— А что нам до этого? — спросил Константин, стараясь оставаться хладнокровным. — Мы же не имеем к убийству никакого отношения!
— Ты, видимо, совершенно забыл об одной вещи — о портфеле своего брата.
— Не понимаю: портфель сам по себе, а мы сами по себе.
Элизабет опустила голову и сказала едва слышно:
— Какой же ты наивный!
В 16.00 генерал Ольбрихт направился к генерал-полковнику Фромму. Командующий армией резерва сидел, как обычно, за своим внушительным письменным столом, будто за толстой бетонной стеной, — он придавал немаловажное значение дистанции.
Ольбрихт начал решительно, без всякого вступления:
— Гитлер погиб в результате покушения.
Генерал-полковник Фромм в течение нескольких секунд сохранял молчание. На его мясистом лице отражался интенсивный мыслительный процесс, но смотрел он не на Ольбрихта, а на хорошо натертый паркет своего кабинета. Затем, растягивая слова, спросил:
— Откуда вам это известно?
Генерал знал о гибели Гитлера от полковника Штауффенберга, однако Фромму решил этого не говорить.
— Известие о том, что Гитлер мертв, поступило непосредственно из ставки фюрера. Там на него совершено покушение.
— Кто поручится за это?
— Генерал Фельгибель.
— А кто еще? Имеется ли официальное подтверждение?
— Его не может быть, ибо Гитлера нет в живых. — Генерал Ольбрихт старался представить неоспоримые доказательства. — Но к нам и к генерал-квартирмейстеру в Цоссен поступили одинаковые сообщения. Поэтому все необходимые мероприятия должны быть выполнены безотлагательно. Пора вводить в действие план «Валькирия». Прошу вашего согласия.
Генерал-полковник Фромм засопел — раздраженно и в то же время возбужденно, как лошадь перед барьером. Его лицо начало наливаться кровью — в последнее время у него поднялось давление. Тем не менее он заговорил, стараясь сохранить самообладание:
— Вы меня ошеломили. Но я вынужден указать вам, что вы реагируете на не полностью подтвержденные сведения из третьих рук. Более того, на основании этого вы представляете на утверждение предложение, которое может иметь чрезвычайные последствия. Не слишком ли вы торопитесь? Сделаны ли необходимые уточнения? Нет? Ну, что касается меня, то я не собираюсь дать вовлечь себя в авантюру.
— С авантюрой, господин генерал-полковник, это не имеет ничего общего. В какой-то степени речь идет о принятии решения исторической важности!
Глаза Фромма были наполовину закрыты. Он оперся своим энергичным подбородком на руку:
— А вы уверены?
— Абсолютно уверен!
— Мой дорогой Ольбрихт, от меня не укрылись ваши взгляды и намерения. Я понимаю вас и ваших единомышленников. Но согласитесь, что любое спонтанное действие, которое может рассматриваться как легкомысленное и необдуманное, для меня чуждо. Я несу большую ответственность, и с меня ее никто не снимет.
Ольбрихт понял, что Фромм, как всегда, старается себя обезопасить. Чтобы убедить генерал-полковника в своей правоте, Ольбрихт сам снял телефонную трубку и потребовал соединить его со ставкой фюрера — он был уверен, что его не соединят.
Однако «Волчье логово» отозвалось с поразительной быстротой. Даже для Фромма это явилось неожиданностью. Он попросил соединить его с Кейтелем, и генерал-фельдмаршал сразу взял трубку.
Генерал-полковник Фромм поговорил о ним о том о сем с сердечностью коллеги и как бы между прочим спросил!
— Что там у вас случилось? Здесь, в Берлине, ходят самые дикие слухи.
— Никаких причин для серьезной озабоченности нет, — заявил Кейтель.
Тогда Фромм спросил откровеннее:
— Говорят, что на фюрера совершено покушение, так ли это?
Кейтель и Фромм никогда не были друзьями. Более того, Фромм нередко называл Кейтеля «лакейтелем», а то и просто «лакеем», Кейтель же в свою очередь именовал Фромма «склочником», и при случае они, конечно же, постарались бы убрать друг друга с дороги. Но сейчас эти распри были временно забыты, и Кейтель беседовал с Фроммом вполне доверительно:
— Покушение на фюрера было совершено, но, к счастью, закончилось неудачей. Фюрер жив, он получил лишь незначительные царапины. — И вдруг Кейтель опросил: — А где, между прочим, начальник вашего штаба полковник фон Штауффенберг?
— Он еще не возвратился, — ответил Фромм.
На этом разговор окончился. О Штауффенберге больше не было сказано ни слова. Не намекал Кейтель и на то, что может сложиться весьма опасная ситуация. Более того, лейтмотив этого разговора прозвучал вполне оптимистично: и снова все обошлось!
— Итак, ситуация серьезна лишь наполовину, — заявил Фромм генералу Ольбрихту. — И совсем ни к чему приводить в действие план «Валькирия». Видите, фюрера не так-то легко убрать. Сохраняйте спокойствие!
В доме номер 13 по Шиффердамм шарфюрер СС Йодлер, облачившийся теперь в полную форму, начал проявлять угрожающую инициативу. В этом ему никто не мешал. Фогльброннер, как и говорил, отправился пить кофе. Представитель вспомогательной полиции заблокировал вход, а вахмистр Копиш устроил себе, хоть и с опозданием, послеобеденный сон, утонув в громадном кожаном кресле.
Йозеф Йодлер был полон решимости пойти на все. При этом он преследовал две взаимосвязанные цели: во-первых, снять с себя подозрения, а во-вторых, найти кого-нибудь, на кого можно было бы взвалить всю вину.
Прежде всего он «обработал» фрау Брайтштрассер со второго этажа. Он считал, что на таких людей, как она, надо воздействовать по системе, поэтому ударил ее по лицу справа и слева — для начала, так сказать, а затем пообещал снизить ей квартплату, предоставить больший по размерам отсек в подвале, спецобеспечение и шанс на получение квартиры на первом этаже. После этого фрау Брайтштрассер заявила о намерении подкорректировать свои прежние показания в нужном Йодлеру направлении и поблагодарила за те ценные указания, которые были даны ей в изобилии. Она же обязалась поклясться в том, что Йодлер-младший считал правильным.
Следующую остановку шарфюрер сделал у штудиенрата Иоганна Вольфганга Шоймера. Йодлер решил поднажать на патриотизм Шоймера, апеллировать к его убеждениям: мол, каждый истинный немец обязан охранять государство, поддерживать государственную власть, делать все возможное для окончательной победы Германии. Но убедить штудиенрата удалось лишь отчасти.
Тогда Йодлер перешел к доводам более действенным. Он схватил штудиенрата за шиворот, поднял его и швырнул об стенку. Шоймер стал хватать ртом воздух, как рыба, и в ужасе уставился на своего собеседника. Лицо его побледнело от страха. С трудом выговаривая слова, он спросил:
— Скажите, пожалуйста, что же вы от меня требуете?
— Я хотел помочь вам, поскольку всегда считал, что вы настроены в национал-социалистском духе. Но ваше теперешнее поведение заставляет меня задуматься. Впрочем, отец не раз предупреждал меня относительно вас. А что, если вы враг народа? Тогда вполне возможно, что как раз вы-то и убили, моего старика.
Шоймер поднял руки, словно заклиная шарфюрера. Он просил дать ему возможность доказать свою преданность фюреру и национал-социализму. Его просьба была удовлетворена. И поскольку он был работником умственного труда, перед ним была поставлена задача написать подробное заявление, не допускающее кривотолков о честности и добропорядочности Йодлера-младшего. Вместе с тем он должен был изложить и свои соображения относительно предполагаемого убийцы.
Затем Йодлер направился в соседнюю квартиру — к Эрике Эльстер. Здесь он встретил полное взаимопонимание. Однако в данный момент он не мог этим воспользоваться, поскольку очень торопился.
— Могу я на вас надеяться? Я имею в виду ваши положительные показания.
— Конечно! Я же заинтересована в том, чтобы вы оставались с нами, причем по многим причинам.
— Милостивая сударыня, если бы я не торопился, — галантно заверил ее Йодлер, — мы бы с вами отлично провели время. Да так, что небу стало бы жарко!
Однако затем он столкнулся с неожиданным препятствием, поскольку дверь квартиры фрау Валльнер оказалась закрытой. Он барабанил по ней кулаком, стучал ногами, по ему не отпирали.
— Считаю до трех! — кричал Йодлер. — Если за это время дверь не откроется, у вас будут крупные неприятности.
Капитан фон Бракведе стоял у окна и смотрел на улицу. Чтобы лучше видеть, он даже вставил в левый глаз монокль. Лучи полуденного солнца освещали его облысевший череп, по ни капли пота не было заметно на его озабоченном, энергичном лице. Палящая жара, казалось, не действовала на этого человека.
— Наконец-то! — вырвалось вдруг у капитана: он заметил машину полковника Штауффенберга.
Бракведе в три шага пересек комнату, распахнул дверь и, оставив ее открытой, поспешил по коридору навстречу Клаусу фон Штауффенбергу.
Полковник стремительно вбежал по покрытым ковровой дорожкой мраморным ступеням. Казалось, он берет штурмом вершину горы. Часы показывали 16.40.
— Как разворачиваются события? — воскликнул Клаус.
— Ты прибыл вовремя, — сказал Бракведе и рывком открыл следующую дверь, которая вела к генералу Ольбрихту. — Здесь ты найдешь всех, кого хочешь увидеть.
— Спасибо, — коротко бросил Штауффенберг. — Хорошо, что я встретил тебя.
Какую-то долю секунды они смотрели друг другу в глаза, их руки соприкоснулись, а затем друзья поспешили дальше.
Первым, кого они заметили в кабинете генерала Ольбрихта, был генерал-полковник Бек, спокойный, как монумент. Здесь же присутствовали и другие участники заговора. Все они выжидающе смотрели на вошедшего полковника. Только Мерц фон Квирнгейм не прерывал своей работы. Он лишь поднял руку в знак приветствия, а сам с четкостью машины продолжал отдавать распоряжения.
— Гитлер мертв, — сообщил полковник Штауффенберг.
— Ставка фюрера утверждает обратное, — лаконично заметил Бек.
— По всем данным, Гитлер мертв, — твердо повторил Штауффенберг. — Я сам видел взрыв.
Бек поднял руку, но, прежде чем он успел что-либо сказать, граф фон Бракведе воскликнул:
— Мертв Гитлер или нет, мы должны действовать так, как если бы его не было в живых, а утверждение Кейтеля надо расценивать как дезинформацию.
— Хорошо! — решительно произнес Бек. — Для меня этот человек мертв. И этим я и буду руководствоваться в своих дальнейших действиях. Мы не имеем права отступать…
В этот момент на Бендлерштрассе отбросили все сомнения. Ольбрихт одобрительно склонил голову. Гёпнер, как полководец, обвел всех присутствующих многозначительным взором, Бракведе кивнул Штауффенбергу, а офицеры, младшие по званию, стояли некоторое время так, будто находились на богослужении в гарнизонной кирке в Потсдаме.
— Войсковые части в Крампнице, Гросс-Глинике, Дёберице и Потсдаме, как и было предусмотрено, подняты по тревоге! — доложил Мерц фон Квирнгейм полковнику Штауффенбергу. — Соответствующие приказы подтверждены.
— Хорошо, — сказал полковник и подошел к другому телефону. — Связь с комендантом Берлина работает?
— Генерал фон Хазе в настоящее время собрал командиров подчиненных ему частей для постановки им задачи.
— Есть сведения из других городов?
— Вена доложила о готовности. Прага, к сожалению, лишь подтвердила получение нашего приказа. Но в Париже уже начались первые акции.
Штауффенберг взглянул на Бракведе — из Парижа, где действовал подполковник Цезарь фон Хофаккер, они ничего иного и не ждали.
— А где Вицлебен?
Генерал-фельдмаршал Эрвин Вицлебен намечался в качестве нового верховного главнокомандующего. Он принадлежал к числу противников Гитлера, и не только потому, что фюрер снял его в 1942 году с занимаемой должности. Друг Бека и генерала фон Бракведе, генерал-фельдмаршал фон Вицлебен, конечно же, не мог не примкнуть к заговорщикам.
Однако сегодня его не было на Бендлерштрассе. Он оказался за тридцать километров от нее, в Цоссене, где предпринять что-либо существенное в помощь заговорщикам было крайне затруднительно.
— Вицлебен нужен здесь! — воскликнул Штауффенберг.
— Он еще появится, — заметил фон Бракведе с иронией, — хотя, по обыкновению, запоздает. Главное, чтобы это случилось не слишком поздно.
Оба полковника вели оживленные переговоры по телефону. Их обязанности были точно определены, при их выполнении они опирались на определенный каждому круг специалистов.
Бек и Гёпнер знали, что должно произойти в ближайшие часы и даже минуты. Но их вмешательство ничего не могло изменить. Они вынуждены были ждать.
Тем временем небольшая группа офицеров собралась в коридоре второго этажа. Одни переговаривались друг с другом приглушенными голосами, другие казались какими-то растерянными, третьи выглядели бледными и безразличными, словно воплощение самой смерти.
— Бодрее, друзья! — крикнул им на ходу граф фон Бракведе. — Все может обернуться веселеньким погребением по первому классу.
— Об этом не может быть и речи! — с возмущением заявил лейтенант Константин фон Бракведе и демонстративно встал рядом с фрау Валльнер, которая возбужденно размахивала руками. — Пытаться проникнуть сюда без разрешения — это же настоящее нарушение неприкосновенности жилища!
Йодлер продолжал барабанить в дверь. Его последний удар ногой заставил дерево податься.
— Открывайте, черт бы вас побрал! Здесь СС.
Элизабет страшно разволновалась.
— Вы должны с ним поговорить, Константин, — настаивала она. — Только, пожалуйста, без драки. Все надо уладить мирным путем.
— Во всяком случае, это ему даром не пройдет, — негодовал лейтенант, готовясь к схватке: слишком грубо оторвали его от идиллических мечтаний. — Я внушу ему, что такое хорошие манеры!
— Я не позволю этого в моей квартире, не позволю! — кричала с дрожью в голосе фрау Валльнер. — Только через мой труп! — И ее слова не казались преувеличением.
— Пожалуйста, не тревожьтесь, — по-рыцарски успокаивал ее лейтенант. — В конце концов, есть же в этой стране порядок и справедливость, не напрасно же мы боремся за это!
Фрау Валльнер с изумлением посмотрела на Константина и попыталась улыбнуться, но это ей не удалось. Йодлер, видимо тоже от изумления, перестал барабанить в дверь, однако потом вновь завопил:
— Ну подождите, мое терпение лопнуло!
— Мое тоже, — промолвил лейтенант и решительно шагнул вперед, надевая мундир, который ему подала Элизабет.
— Пожалуйста, будь благоразумен.
— Я всегда благоразумен, — заверил ее лейтенант.
— Попытайся поговорить с этим человеком по-хорошему, не раздражай его без нужды, иначе ты навлечешь на нас беду. Боже мой! Кажется, ты действительно не ведаешь, что происходит вокруг.
Этого предостережения Константин уже не слышал. Он подошел к двери и широко распахнул ее. Йодлер попытался проскользнуть в квартиру боком, но наткнулся на лейтенанта.
— Стоп! — произнес Константин, сдерживая натиск. — Не так агрессивно. Или, может быть, вам жизнь надоела?
Офицеры батальона охраны окружили своего командира, майора Отто Эрнста Ремера. Он беседовал с гостем, лейтенантом Гансом Хагеном:
— Вы сделали превосходный доклад, современный, конструктивный.
Хаген поклонился, благодаря за оценку, и огляделся. Офицеры, казалось, были того же мнения, что и их командир.
В то время, когда они продолжали обмениваться любезностями, к Ремеру обратился его адъютант:
— Господин майор, вас срочно просят к телефону.
Часы показывали 16.15.
Командир взял трубку, сказал «Яволь», и по мере того, как он слушал, лицо его все больше покрывалось бледностью. К концу разговора майор стал белым как мел, глаза его потускнели. Усилием воли взяв себя в руки, он направился к офицерам и с трудом произнес:
— Господа! На фюрера произведено покушение. Вермахт принял на себя функции правительства.
Офицеры молчали. Одни пытались сохранить спокойствие, хотя бы внешнее, другие казались обескураженными. Большинство, однако, выжидало, что будет дальше.
— План «Валькирия» вступает в силу, — возвестил майор Ремер. — Наша задача состоит в том, чтобы заблаговременно оцепить правительственный квартал. Это первый этап наших действий. Мы должны немедленно обсудить детали, не отработанные нами на занятиях.
Отдавая распоряжения, которые в создавшейся обстановке воспринимались без вопросов, майор совершенно забыл о лейтенанте Хагене, которого куда-то оттеснили. Но сам лейтенант мгновенно вспомнил об отставном генерал-фельдмаршале фон Браухиче, который ехал в полной форме по Фридрихштрассе, и шепнул стоявшим рядом с ним офицерам:
— Дети, здесь чем-то пахнет.
У человека, которого привели к капитану Бракведе, были безукоризненные манеры. Он поклонился не только капитану, но и Леману, что, естественно, приятно удивило ефрейтора.
— Господа не знакомы? — спросил фон Бракведе и театральным жестом указал на ефрейтора: — Один из моих доверенных сотрудников.
Посетитель представился:
— С вашего разрешения, полицей-президент Берлина граф Хельдорф.
— Очень приятно. Ефрейтор Гартенцверг-Леман, — последовал ответ.
Смущение Хельдорфа длилось несколько секунд. Раздался звонкий смех, и капитан объяснил гостю, что Гартенцверг, то есть Садовый Гном или просто Гном, прозвище ефрейтора Лемана. Полицей-президент тоже рассмеялся:
— В вашем окружении всегда можно услышать какую-либо шутку, господин фон Бракведе. — Хельдорф пожал ефрейтору руку. — Однако сегодня я с трудом допускаю мысль, что вы…
— Сегодня — тем более, — сказал капитан и тотчас же перешел к делу. — Проверена ли у вас готовность всех запланированных мероприятий?
— Все готово. Я только хотел еще раз все проконтролировать.
— Как, не все проверено? — Бракведе произнес эту фразу тихо, тактично, но со скрытым упреком. — Пойдемте со мной, вы должны увидеться со Штауффенбергом и поговорить с Беком.
— Гитлер мертв! — воскликнул Штауффенберг, увидев графа Хельдорфа, и через мгновение вернулся к прерванному разговору по телефону.
— Значит, свершилось, — промолвил полицей-президент с видимым облегчением и стал здороваться с присутствующими, но капитан Бракведе настойчиво торопил его:
— Чего же вы ждете? Запланированные события должны немедленно развертываться на местах.
— Достаточно моего сигнала.
— Так подайте же его! — Бракведе пытался оттеснить Хельдорфа в соседнюю комнату, и тот, казалось, уже собирался уступить его натиску, но в этот момент раздался голос генерал-полковника Бека, спокойный, размеренный:
— Мы должны откровенно информировать полицей-президента о том, что в соответствии с сообщением из ставки Гитлер не погиб.
Присутствующие на какое-то время оторвались от своих документов, а генерал Ольбрихт закашлялся и несколько раз проговорил:
— Кейтель лжет, Кейтель лжет!
— Я могу приписать это лишь провидению, — в который раз повторил генерал-фельдмаршал Кейтель. — Другого объяснения быть не может.
Кейтель сопровождал фюрера и его гостя Бенито Муссолини к месту происшествия. В конуре скулила любимая овчарка фюрера — ее водворили туда, чтобы она, чего доброго, не помешала проведению государственного визита.
— Это было как на фронте в мировую войну, — говорил Гитлер — он всегда любил рассказывать о прошлой войне. — Я прекрасно помню, к примеру, взрыв мины, которая осыпала меня и многих моих товарищей осколками. Сегодня было почти то же самое.
Дуче привычным жестом потирал квадратный подбородок и неподвижно глядел на кучу мусора. Его когда-то строгое лицо было теперь похоже на бледную, потерявшую форму резиновую маску. Он медленно шагал через искореженные взрывом балки к тому месту, на котором, как утверждали, стоял стул Гитлера. Фюрер пытался как можно дольше занять гостя осмотром места происшествия, чтобы хоть таким образом оттянуть предстоящие отнюдь не радостные переговоры. Однако окружающие не давали ему расслабиться. Сзади тихо докладывал Кейтель:
— Я говорил по телефону с Фроммом. Он очень взволнован, но я его успокоил.
Справа шептал Гиммлер:
— По предварительным данным, исполнителем злодейского покушения является полковник Штауффенберг. — И он почти победоносно, но в то же время сдержанно бросил Кейтелю: — Ваш Штауффенберг, господин генерал-фельдмаршал.
— Штауффенберг вовсе не мой! — быстро отмежевался Кейтель. — Я его почти не знаю. И если у вас действительно имеются неопровержимые доказательства…
— Еще нет, но скоро…
Гитлер был недоволен. Он знал о взаимной неприязни многих из своего ближайшего окружения и не только терпел их интриги, но и поощрял. Однако сегодня их распри были ему противны. Он хотел, чтобы результаты расследования были получены едиными усилиями его окружения.
— Кто доставит мне виновных, — коротко бросил он, — тот может рассчитывать на мою благодарность и признательность. О тех, кто пытается остаться в тени, я тоже хочу знать.
Бенито Муссолини карабкался по обломкам за Адольфом Гитлером. Два специальных военных кинооператора снимали фильм. Они были уверены, что создают произведение, которое будет иметь всемирно-историческое значение. В их распоряжении находились интереснейшие объекты. Дуче поднялся на гору мусора — снимок. Он шагнул Гитлеру навстречу с распростертыми объятиями — снимок. Руки двух вождей сомкнулись в крепком рукопожатии — снимок. Они смотрят друг на друга взором, в котором чувствуется уверенность в победе, — снимок.
И наконец Муссолини произнес фразу, стенографически краткую, явно рассчитанную на то, чтобы быть переданной из уст в уста:
— После того как я все увидел, у меня создалось впечатление, что это перст божий.
— Вы меня не знаете или знаете только по имени. Меня зовут Майер. Я дружу с графом Бракведе. Более того, мы преследуем одни и те же цели. Это вам известно?
— Нет, — ответил мужчина, стоявший перед штурмбанфюрером.
Это был Юлиус Лебер. Чтобы добраться до кабинета Майера, ему нужно было лишь пересечь коридор, но это далось Леберу нелегко. Его ноги были как парализованные. Он еле стоял.
— Мне все о вас известно, — промолвил Майер и жестом пригласил Лебера сесть. — Надеюсь, и вы обо мне тоже кое-что знаете.
— Ничего, — ответил Юлиус Лебер.
Его слова нисколько не огорчили штурмбанфюрера. Он хорошо знал, что за человек сидит перед ним — «неколебимая скала движения Сопротивления», по чьему-то меткому выражению. Однако Майер не терял надежды сдвинуть эту скалу с места.
— Я знаю, господин Лебер, вас не проведешь. Еще никому не удавалось сломить вашу волю. Я даже не хочу пытаться это сделать. Наоборот, мне было бы приятно сотрудничать с вами. Так же, как с графом Бракведе.
Этот Лебер и теперь чем-то импонировал Майеру. И хотя его корпус согнулся, словно от нестерпимой боли внутри, его квадратное лицо оставалось спокойным, а в глазах, казалось, светилась скрытая усмешка.
— Что произошло? — спросил он.
— То, чего вы так долго ждали, господин Лебер. — В голосе Майера звучали подкупающие нотки.
Юлиус Лебер закрыл глаза. Никаких иных перемен в его лице штурмбанфюрер не заметил. Он смотрел на Лебера не без удивления, чувствуя, что перед ним сидит человек редкого самообладания.
— Не хотите ли вы довериться мне и кое-что сообщить? Возможные уступки с вашей стороны дали бы мне отправную точку, с которой я мог бы начать…
— Обратитесь к графу Бракведе.
В этот момент Майеру стало совершенно ясно, насколько опасна та игра, в которую он ввязался. Лебер наверняка знал, что, если все пойдет хорошо, он выйдет на свободу, в противном случае его ждет гибель и никакие переговоры ему не помогут. Лицо штурмбанфюрера покрылось потом.
В 16.40 лейтенант Ганс Хаген попросил командира батальона охраны принять его для беседы с глазу на глаз. Его просьба была удовлетворена.
Постановка задач была закончена. Офицеры спешили к своим солдатам. Прозвучали первые сигналы тревоги. Майор Ремер готовился к действиям.
— Вы несете большую ответственность, — попытался прощупать почву лейтенант Хаген.
— Я знаю, — скромно ответил командир.
— Я усматриваю во всем этом, — продолжал откровенничать лейтенант, — некоторую неясность.
— Я тоже чувствую что-то такое…
В этом отношении они были единодушны.
— Господин майор, — продолжал Ганс Хаген, — а что произойдет, если мы станем жертвой ошибки?
— Это было бы ужасно. Но приказ есть приказ, а я солдат.
— Не национал-социалист?
— Национал-социалист, солдат, офицер фюрера… — Здесь майор запнулся. Казалось, он сам удивился пришедшей ему мысли. — Но если фюрера больше не…
Он, вероятно, уже ничего не понимал. На его лицо, лицо ревностного служаки, легла тень беспомощности. Он хотел быть храбрым, верным приказу, мужественным, но как достигнуть этого — не знал.
— Господин майор, — предложил Хаген, — давайте я съезжу к моему министру, доктору Геббельсу. Он, очевидно, знает больше, чем мы.
— Согласно плану «Валькирия» я имею приказ взять под стражу министра народного образования и пропаганды, что практически означает его арест.
— Это что, соответствует вашей совести и вашим убеждениям?! — спросил патетическим тоном лейтенант Хаген. Он видел перед собой человека, который колебался, как былинка на ветру. — Предоставьте в мое распоряжение мотоцикл, и я выясню для вас истинное положение вещей. Через час, господин майор, вы будете знать гораздо больше.
«Вряд ли это может повредить мне», — подумал, немного успокаиваясь, Ремер и приказал:
— Езжайте!
— Разрешите! — воскликнул Йозеф Йодлер, с удивлением рассматривая лейтенанта, с которым столкнулся. — Не хотите же вы воспрепятствовать мне войти в квартиру?
— Именно этого я и хочу, — твердо заявил Константин. Йодлер почувствовал себя несколько обескураженным, особенно из-за Рыцарского креста, который висел на шее у этого офицера. Его нельзя было не заметить. Требовалось действовать осторожно. Однако это не могло остановить Йозефа Йодлера. Он чувствовал, что право на его стороне. И потом, чрезвычайное положение еще сохранялось, а он принадлежал к числу тех, кто определял, какие методы руководства нужны Германии.
— Итак, господин лейтенант, — промолвил он деланно дружеским тоном, — я не спрашиваю вас о том, почему вы здесь оказались. У вас, вероятно, были для этого основания. Но я должен войти в эту квартиру в качестве, так сказать, нового управляющего вместо моего покойного родителя.
— По этому поводу я имею честь сообщить: владелицей квартиры является фрау Валльнер, которая просила меня в помещение никого не пускать.
— Я хочу только бегло осмотреть квартиру и переброситься парой слов с фрау Валльнер.
— Нет! — крикнула та, дрожа от страха. — Он не должен переступать порог моего жилища!
Элизабет, однако, рассудила иначе:
— А почему бы нам не пойти господину Йодлеру навстречу? Он спокойно все осмотрит, если ему так хочется, и с нами поговорит.
— Нет! — опять закричала фрау Валльнер.
— Вы не хотите? — спросил Йодлер.
— Нет! — И женщина в черном платье с седыми волосами ушла на кухню, закрыв за собой дверь.
— Мне, право, жаль, но она не желает, — вежливо и в то же время решительно промолвил лейтенант. — В таком случае вам придется уйти.
Они остались вдвоем. Графиня тоже удалилась.
Йодлер решил поставить другую пластинку, ту, которая, по его мнению, должна была возыметь определенное действие.
— Я пришел сюда в интересах движения, партии, государства. Вы имеете что-либо против?
— Ни в малейшей степени, — сказал лейтенант. — Именно поэтому мне хотелось бы избежать любого проявления беззакония. В конце концов, мы находимся в Германии.
— Именно это я и пытаюсь вам внушить, господин лейтенант. Вы хоть это-то понимаете?..
Войдя в свою комнату, Элизабет быстро огляделась, набросила одеяло на измятую постель, затем схватила портфель, стоявший у окна, и спрятала его в ящике комода.
— Боже мой! — промолвила она при этом едва слышно. — Мир состоит из одних случайностей. И как только с ними бороться?
— Я полагаю, пришло время посвятить генерала Фромма во все наши планы, — настаивал Ольбрихт.
— Пока он не замечает, что здесь происходит. И не стоит без нужды его обременять.
— Не надо недооценивать Фромма. Я думаю, он точно знает, что здесь происходит, но не хочет показать этого, — возразил Ольбрихт.
— Это тоже неплохо, — равнодушно заметил генерал Гёпнер.
— Фромм далеко не простак, — проговорил генерал-полковник Бек. — Не хотел бы я иметь его в числе своих врагов. Я чувствую себя не особенно уверенно при мысли, что Фромм, никем не задействованный, находится у нас в тылу.
— Нужно приставить ему к груди пистолет, — заявил капитан фон Бракведе, — и не только символически. Или он с нами, или в преисподней.
Генерал-полковник Бек укоризненно посмотрел на капитана:
— Я решительно отвергаю подобные методы.
— Это делает вам честь, — парировал капитан, — однако может привести к роковым последствиям. Мы имеем дело не с честными, но заблуждающимися вожаками народных масс, а с высокоорганизованной машиной уничтожения, и парализовать ее можно лишь силой.
Бек неодобрительно покачал головой, Гёпнер всем своим видом также выражал несогласие.
— Тем не менее дело с Фроммом нужно решить по возможности быстрее, — упорствовал генерал Ольбрихт.
— Хорошо, тогда сделайте это сами, — уступил наконец Гёпнер.
— Я готов, — ответил Ольбрихт и повернулся к Беку: — Не желаете ли, господин генерал-полковник, проводить меня?
Бек немного помедлил, а затем сказал:
— Я думаю вмешаться несколько позже. Но при всех обстоятельствах мы должны избегать применения силы. Пусть Фромм согласится добровольно.
— Да что там! — воскликнул фон Бракведе. — Это же ненужная трата времени, вот увидите.
— Может быть, вы, Бракведе, и правы, — отреагировал генерал Ольбрихт, — однако не исключено, что Фромм поведет себя совершенно иначе.
— Именно потому, что его точка зрения не ясна, мы должны быть готовы к неожиданностям. Только не рассчитывайте, что он кинется к вам с распростертыми объятиями! — воскликнул фон Бракведе. — Возьмите с собой бутылочку хорошего красного вина и прихватите двух-трех решительных офицеров, которые ничего и никого, в том числе и Фромма, не испугались бы.
— Предложение принимается, — кивнул Ольбрихт и посмотрел вокруг испытующим взглядом. — Я тоже считаю это правильным. К Фромму нельзя идти в одиночку. Мне, по крайней мере, необходим свидетель, способный поддержать мои требования, подкрепить мои позиции, помочь мне. Кто из вас желает меня сопровождать?
— Я, причем с удовольствием, — откликнулся Бракведе.
Однако прежде чем кто-либо смог возразить против этого решения, встал полковник Штауффенберг и заявил:
— Это сделаю я.
Профессор Ойген Г. спешил к проходной на Бендлерштрассе. Он был в летнем спортивном костюме, во взгляде его светло-серых глаз сквозило неприкрытое любопытство, однако он не увидел того, что ожидал увидеть, — ни скопления людей, ни машин, ни оружия. От стен из серого песчаника веяло равнодушием.
Появился офицер. Это был армейский капитан — молодой, спокойный, подчеркнуто вежливый. Он вышел из левой двери навстречу профессору и спросил:
— Что вам угодно?
Ойген Г. с некоторой фамильярностью посмотрел на статного офицера и приглушенно произнес:
— Пароль — «Родина».
Капитан казался внимательным и равнодушным одновременно. Тем не менее он приложил правую руку к козырьку, по всем правилам отдал честь:
— Добро пожаловать, — и крикнул часовому у двери: — Этот господин может пройти!
Несмотря на послеобеденное время, на Бендлерштрассе все бодрствовали. Это впечатление еще более усилилось, когда Ойген Г. быстро поднялся по лестнице из искусственного мрамора на второй этаж. Многие двери были широко распахнуты, отовсюду доносились громкие голоса. Офицеры собирались маленькими группами и о чем-то оживленно беседовали.
— Фриц! — обрадованно крикнул Ойген Г., увидев графа фон Бракведе, и поспешил к нему навстречу.
— Дружище! — воскликнул капитан. — Какой черт тебя сюда принес?
— Как обстоят дела? — Ойген Г. сердечно дожал капитану руку. — Как далеко вы продвинулись? Все ли в порядке?
Фон Бракведе отвел друга к окну, сквозь которое был виден двор: каменные плиты, слегка помятые газоны, автомобиль, два человека, неподвижно стоящие рядом. Никакой лихорадочной деятельности заметно не было.
— Что тебе нужно здесь, Ойген?
Профессор расценил эту фразу как совершенно лишнюю. Он вглядывался в озабоченное лицо друга со всевозрастающим беспокойством.
— Ты, кажется, чем-то недоволен?
— Я глубоко встревожен, поскольку вижу тебя здесь. У тебя какое-либо задание? Или ты должен передать какое-либо сообщение? Ничего подобного. Тогда почему ты здесь?
— А где же, по-твоему, я должен быть в такой момент?
Фон Бракведе растроганно обнял друга, похлопал его по плечу, а затем отстранил от себя и сказал почти строго:
— Что мы за удивительный народ, Ойген! Такой человек, как ты, мог бы сейчас просто молиться за нас. А что он делает? Он желает быть с нами. Ах, милый друг, куда все это нас приведет?
— Наконец-то вы прибыли, Штауффенберг! — воскликнул генерал-полковник Фромм. — Ставка фюрера уже справлялась о вас: Вы не знаете, по какой причине?
Генерал Ольбрихт предусмотрительно оставил в приемной Фромма двух офицеров, третьему он поручил готовить помещение, которое должно было служить камерой для арестованного. Командующему же он сказал:
— Речь идет о важнейшем мероприятии.
— Это твое мнение, Ольбрихт, но оно не обязательно должно совпадать с моим, не правда ли? — Командующий армией резерва откинулся на спинку кресла: — Ну, что случилось особо важного, по вашему мнению?
— Гитлер мертв. Полковник Штауффенберг подтвердил это.
Фромм снисходительно усмехнулся. Стараясь продемонстрировать свое превосходство, он медленно произнес:
— Но это же невозможно. Как вам известно, я только что разговаривал по телефону с генерал-фельдмаршалом Кейтелем и он заверил меня в обратном.
— Фельдмаршал Кейтель, как всегда, лжет, — твердо заявил Штауффенберг.
Генерал-полковник опустил глаза и играл ножом для разрезания бумаг. Его руки выдавали с трудом скрываемое волнение. В этот момент генерал Ольбрихт сообщил:
— Учитывая создавшееся положение, мы ввели в действие план «Валькирия».
Еле сдерживаемое внутреннее волнение генерал-полковника Фромма мгновенно прорвалось наружу. Он сжался, будто от внезапно нанесенного удара, потом вскочил, опрокинув стоявшее у письменного стола кресло, и в ярости закричал:
— Это открытое неповиновение! Кто отдал такой приказ?
Ольбрихт взял всю ответственность на себя. Штауффенберг ободряюще улыбнулся ему. Однако Фромм не удовлетворился таким «джентльменским» решением вопроса.
— Ответственным за это, — прорычал командующий, — является полковник Мерц фон Квирнгейм. Немедленно вызовите его сюда!
Фромм считал, что в создавшемся положении это самый верный ход, поскольку фон Квирнгейм умен, хладнокровен, мыслит вполне реально и не способен ни на какую спонтанную глупость. Командующий почти с надеждой смотрел на дверь.
Мерц фон Квирнгейм вошел через несколько минут и испытующим взглядом окинул Фромма.
— Мерц, — закричал командующий, — я не могу себе представить, чтобы вы отважились отдавать приказы без моей санкции!
— Я сделал это, — спокойно подтвердил полковник.
— Я не верю, не могу поверить! Вы же не идиот, Мерц!
— Я ориентировался на точные факты, господин генерал-полковник. И этими точными фактами для меня были данные, что Гитлер мертв.
— Безумие! — воскликнул Фромм. — Этот тип… этот субъект… я хотел сказать, фюрер… жив! Я в этом убежден. И тех, кто не верит этому, кто не хочет считаться с этим, я прикажу арестовать! Я всех вас прикажу арестовать, если будет нужно!
Полковник Мерц фон Квирнгейм оставался невозмутим. Он отступил назад и встал между Штауффенбергом и Ольбрихтом. Теперь перед Фроммом стояла стена.
Первым заговорил полковник Штауффенберг.
— Я сам подложил бомбу.
Фромм покачнулся, однако вновь выпрямился и твердым голосом заявил:
— Если это так, вы, Штауффенберг, должны застрелиться. Другого выхода у вас нет. Покушение не удалось.
Полковник несколько иронически поклонился, собираясь выйти из кабинета. При этом темная прядь волос упала на его высокий, покрытый каплями пота лоб, и он быстро отбросил ее назад.
— Я объявляю всех троих арестованными, — жестко произнес Фромм.
— Вы ошибаетесь в реальном соотношении сил, — заявил Ольбрихт. — Вы не можете нас арестовать. Это вы арестованы нами!
— Вы не осмелитесь это сделать, — тихо сказал Фромм и двинулся вперед, как бы повинуясь толчку извне. Казалось, еще мгновение, и он бросится на Ольбрихта, однако в этот момент командующий наткнулся на стоявшего на его пути Штауффенберга, и его руки непроизвольно уцепились за мундир начальника штаба. Но Штауффенберг мгновенно отпрянул, и Фромм пошатнулся, беспомощно огляделся и отчетливо произнес:
— Это же недопустимо…
— Вы вынуждаете нас к этому, господин генерал-полковник, — сказал Ольбрихт. — Расценивайте это как неизбежную, превентивную меру. Если ваше отношение к событиям изменится, сообщите нам немедленно.
— Вы еще пожалеете об этом, — выдавил Фромм.
Штауффенберг открыл дверь. Вошли два офицера и потребовали, чтобы командующий армией резерва следовал за ними. Он повиновался, словно автомат. Его заперли в соседней комнате.
Часы показывали 17.15.
На третьем этаже дома номер 13 по Шиффердамм лейтенант Константин фон Бракведе пережил несколько тревожных минут. Он был убежден, что действует абсолютно правильно, однако внутреннего удовлетворения не чувствовал.
— Я не понимаю тебя, Элизабет, — вымолвил он. — Я сделал лишь то, что было необходимо. Мы же, в конце концов, не дикари.
— Ты навлек на нас опасность, — с горечью заметила графиня и посмотрела при этом через широко открытое окно.
Небо над Берлином было покрыто свинцовыми тучами, они закрывали солнце, тем не менее жара оставалась такой же невыносимой, а дышать было тяжко.
— Мне многое непонятно, — произнес он. — Но я убедился, что никогда не надо спешить с обобщениями, потому что всегда найдутся исключения.
Элизабет, казалось, начала уступать. Она в волнении ходила взад-вперед возле узкого стола. Затем прислонилась к стене и спросила:
— Ты хочешь нас выдать?..
Она избегала смотреть на него — это он заметил, а ему так хотелось, чтобы она улыбнулась.
— Ты беспокоишься, потому что здесь я?
— Нет, Константин, не то. — Она взглянула на комод, где лежал портфель. — Нельзя допустить обыска. А это может случиться, поскольку мы имеем дело с гестапо. Ты действительно не понимаешь, что это значит?
Константин самоуверенно улыбнулся:
— Эти люди шныряют у вас на службе там и сям. Я немного знаю штурмбанфюрера Майера, а полицей-президент Берлина, кажется, дружит с моим братом. Может быть, поговорить с ними?
— Пожалуйста, сделай это! — настойчиво воскликнула Элизабет. — Поговори с ними сейчас же, пока не поздно.
— В квадрате «А» вновь все спокойно, — доложил штандартенфюрер Раттенхубер рейхслейтеру. — Мертвые и раненые убраны, пострадавшим оказана медицинская помощь. Место происшествия охраняется надежными людьми. Специальная комиссия прибудет из Берлина с минуты на минуту.
— Хорошо, — вполголоса проговорил Борман и махнул рукой. — Фюрера не беспокоить, он думает.
Раттенхубер, слегка обиженный, удалился.
«Нужно проверить, не подведут ли органы охраны, — размышлял Борман, делая пометки в блокноте. — Да и этот Раттенхубер слишком исполнителен…»
Конечно же, Борман не преминет использовать сложившуюся ситуацию, чтобы укрепить свои позиции. Это ему удавалось уже не раз, и особенно успешно в тех случаях, когда он заранее высказывал сомнения и подозрения по отношению к неугодным ему лицам. Гитлер зачастую реагировал на это, хотя не всегда в нужный момент.
Погрузившись в тяжкие раздумья, фюрер забился в жилой бункер «Волчьего логова». Его окружал скромный комфорт рейхсканцелярии: большое кресло, восточные ковры, гардины из камки, на стенах — картины фламандских художников в тяжелых золоченых рамках, портреты исторических деятелей.
Под ними сидел худой, скупой на слова, по-солдатски корректный гросс-адмирал Дениц. При первом же сообщении о покушении на фюрера он немедленно прилетел в ставку. Узнав, что фюрера лишь слегка контузило, гросс-адмирал, испытывая глубокие верноподданнические чувства, сразу уверовал в божественный характер его спасения. Он сидел, как обычно, справа от Гитлера, храня, как и верховный главнокомандующий, многозначительное молчание.
Рейхсмаршал Геринг, подкрепившись спиртным, начал всячески поносить сухопутные войска, тем более что повод для этого был достаточно удобный.
— К этому грязному делу, безусловно, приложили свои чистые ручки армейские генералы, — авторитетно заявил он.
Кейтель, сам генерал сухопутных войск, молчал, выжидательно поглядывая на фюрера, утонувшего в глубоком креоле.
А Дениц внезапно оживился:
— В этом отношении я разделяю точку зрения господина рейхсмаршала. Действительно, сухопутные войска не оправдали наших ожиданий. Однако и военно-воздушные силы, к сожалению, оказались не на высоте.
— Это огульное обвинение, и я его отвергаю! — вознегодовал рейхсмаршал.
— А я считаю свое мнение верным, — сдержанно возразил Дениц.
Тем самым гросс-адмирал дал понять: один военно-морской флот… Он с надеждой посмотрел на Гитлера, однако фюрер по-прежнему молчал.
Напротив него восседал Бенито Муссолини. Бывший гаулейтер Ломбардии, теперь он напоминал обветшалый памятник самому себе. Муссолини пытался принять участие в этом сумбурном разговоре, но на него никто не обращал внимания.
Кейтель миролюбиво посматривал на собеседников. Борман и Гиммлер перешептывались на заднем плане. Геринг осушил свой стакан и тотчас же приказал его наполнить. Министр иностранных дел Риббентроп наклонился вперед и с неожиданной для него смелостью заявил:
— Мнению господина гросс-адмирала нельзя отказать в убедительности.
Геринг вскипел:
— Заткнитесь, вы, паркетный шаркун!
Риббентроп обиделся. Дуче, казалось, занялся подсчетом цветов на ковре. А фюрер по-прежнему не принимал участия в беседе, и его продолжительное молчание действовало удручающе.
Наконец в разговор вступил Мартин Борман. Он знал, как вывести фюрера из состояния глубокой депрессии, этой расслабляющей летаргии, которая часто переходила у Гитлера в сон. И вот Борман выставил свою невыразительную физиономию вперед и многозначительно произнес:
— Этот бунт, если его так можно назвать, напоминает мне обстановку в 1934 году.
Тогда начальник штаба штурмовых отрядов Эрнст Рем предпринял попытку выступить против Гитлера. Он и его приверженцы были быстро ликвидированы, а заодно и ряд других неугодных лиц. Фюрер лично участвовал в этой акции. Геринг и Гиммлер весьма преуспели в ее проведении. Вот это была «работа»!
— Я их уничтожу вместе с их Брутом! — прохрипел Гитлер. Ненависть била из него фонтаном. — Они все подохнут, как крысы! — Затем фюрер бросился к Гиммлеру и закричал: — Расстреливать каждого! Расстреливать всех, Кто хотя бы в малейшей мере подозрителен!
— Ну, как жизнь? — спросил штурмбанфюрер Майер с подкупающей сердечностью. — Как вы думаете, почтеннейший, что могут совершить ваши люди?
— Начало многообещающее, — заверил его капитан фон Бракведе, пребывая в отличном настроении. — И теперь, разумеется, мы приветствуем любую действенную помощь.
Они встретились в кафе «Рер», расположенном в десяти минутах ходьбы от Бендлерштрассе. Казалось, в этом уютном уголке никто не будет наблюдать за ними.
— Судя по вашему виду, не скажешь, что все это мероприятие — мертворожденное дитя? — Штурмбанфюрер мгновение помедлил и продолжал: — Ну, во всяком случае, я не могу допустить мысли, чтобы вы участвовали в предприятии, обреченном на крах.
Для Майера это была обычная сделка, да и беседовали они на нейтральной полосе. В том случае, если что-то пойдет вкривь и вкось, никто не сможет обвинить штурмбанфюрера в том, что в критический момент он находился на Бендлерштрассе.
— Итак, — сказал фон Бракведе, — перейдем к делу. Вы хотите обезопасить себя, и я помогу вам. Как говорится, око за око. Мне нужны сведения в части запланированных вами контрмероприятий.
— Согласен, — произнес Майер. — И вот первое доказательство моей доброжелательности: в ближайшие тридцать минут на Бендлерштрассе появится штандартенфюрер Пиффрадер без какого-либо конкретного задания. Он должен просто совать всюду свой нос.
— Хорошо, неплохое начало, — одобрил капитан. — В качестве следующего доказательства я рассчитываю получить от вас некоторое число специалистов, в которых мы будем крайне нуждаться.
— Среди них Юлиуса Лебера, не правда ли?
Бракведе с интересом взглянул на собеседника и быстро проговорил:
— О деталях договоримся позже. Пока мне достаточно вашего принципиального согласия.
— Естественно, при определенном условии…
— Я знаю. Если дело пойдет вкривь и вкось, мы с вами ни разу о нем не говорили. Но вы используете полученную информацию по собственному усмотрению. Ну что же, принимаю условия. Таким образом, я рискую попасть к вам на допрос.
— Не только, — нагло заявил Майер. — Вы должны учитывать даже то, что я пропущу вас через Вольфа. Вас и всех ваших сообщников.
Лейтенант фон Бракведе потребовал, чтобы его принял представитель гестапо, и Константина провели к Фогльброннеру.
— Я хочу подать жалобу, — начал лейтенант фон Бракведе официальным тоном. — Поступок господина Йодлера, который ссылался на высокие инстанции, в частности на вас лично, показался мне недопустимым.
— Весьма сожалею, — заверил Фогльброннер, делая вид, что впервые видит лейтенанта. — Уверен, что ваша озабоченность имеет основания.
И чиновник гестапо пустился в нескончаемые рассуждения о том, что если лес рубят, то щепки летят, что для службы всегда не хватает хорошо обученных, образованных сотрудников и отдельные упущения при таком положении неизбежны, наконец, что он рассчитывает на безусловное понимание истинными немцами стоящих перед ними великих задач.
— Я ведь вправе рассчитывать на понимание с вашей стороны?
— Само собой разумеется, — с готовностью заверил его Константин. — Однако именно поэтому я был, честно говоря, возмущен теми методами, с которыми столкнулся.
Фогльброннер не ошибся в оценке посетителя. Перед ним был неисправимый идеалист, с которым следовало обращаться, как с ребенком. Чтобы увести беседу в иную сторону, он неожиданно задал вопрос:
— Как вас зовут? — Он по-прежнему «не узнавал» лейтенанта.
— Простите, пожалуйста, я забыл представиться. — Константин назвал свою фамилию и звание.
— Бракведе? — Фогльброннер, казалось, был удивлен. — Я знаю капитана с такой фамилией. Он был когда-то полицей-президентом Берлина.
— Это мой брат, — с гордостью подтвердил лейтенант.
Фогльброннер встал, обошел стол, за которым восседал, протянул руку и воскликнул:
— Что же вы мне раньше об этом не сказали?
Однако их движение навстречу друг другу было приостановлено стуком и грохотом, который раздался на лестничной клетке и приближался с неотвратимостью лавины. Затем дверь распахнулась и в проеме показался Йодлер, раскрасневшийся и весьма довольный. Еще с порога он прокричал:
— Я все-таки схватил его! Он пытался спрятаться в шкаф, но эти штучки мне известны. Меня не проведешь!
— О ком вы, собственно? — заинтересовался Фогльброннер.
— О жиде! — воскликнул Йодлер. — Фрау Валльнер прятала его в своей квартире. Жидовская свинья! Теперь мне ясно, почему этот кусок дерьма, фрау Валльнер, не хотела пускать меня в свою конуру. — Шарфюрер оглядел всех так, будто одержал крупную победу. — Ну, какое еще требуется доказательство?
— Это многое меняет, — проговорил Фогльброннер. — Я не могу предвидеть все последствия, которые при этом возникнут. Я даже не берусь предугадывать их масштабы, но вы можете понадобиться в любой момент.
Когда капитан фон Бракведе возвращался из кафе «Рер» на Бендлерштрассе, на пути ему попался обер-лейтенант Герберт. Казалось, он поджидал графа. Выглядел Герберт весьма торжественно.
— Господин капитан, — сказал он решительно, — я пребываю в конфликте с собственной совестью.
— Действительно? — удивился фон Бракведе. Он спешил, ему нужно было как можно скорее попасть к Штауффенбергу, и тем не менее хотелось узнать, о каком конфликте идет речь. — И в чем же это проявляется?
— Если верно известие, что фюрер мертв…
— Принимайте это за истину. Что тогда?
— Тогда нужно быть последовательным! — Герберт вел себя так, будто принимал решение исторического значения. Он заговорщицки осмотрелся, не подслушивают ли их, и пояснил: — Я бы хотел сорвать с мундира орла со свастикой, мои товарищи тоже хотят это сделать. Как же нам поступить?
— Ждать, — ответил Бракведе.
— А как вы смотрите на все это? — приставал Герберт. — Создается у вас впечатление, что все окупится? Я имею в виду: пришла ли пора принимать такое решение? Вам я верю.
— Я этого, право, не заслужил, — ушел от ответа капитан.
— Что мы должны делать — мои товарищи и я? — Обер-лейтенант Герберт смотрел на Бракведе умоляющими глазами: — Мы будем благодарны за любое разъяснение.
— Держитесь подальше от линии огня, — посоветовал Бракведе, прежде чем отправиться к Штауффенбергу. — Это все, что я могу сказать вам и вашим друзьям. Сейчас ничегонеделание почти равноценно развертыванию активной деятельности. Если фюрер действительно мертв, вы должны рассчитывать на бога и сильные батальоны.
Капитан быстро удалился, а обер-лейтенант Герберт поплелся обратно к своим друзьям, озабоченно толкавшимся в служебном помещении.
— Вопрос остается открытым! — крикнул он им. — Я узнал это от капитана фон Бракведе, а ему известно, что к чему. Нам надо ждать.
— И как-то обезопасить себя, — подсказал майор.
Этот майор, по фамилии Хойте, вел, как он полагал, самые ответственные дела и потому считал себя важной персоной, однако о заговорщиках ничего не знал.
Кроме этого майора в подчинении у Герберта находились еще трое, и пришли они работать к нему не потому, что здесь можно было достать изысканные напитки, а исключительно по убеждению. В свое время один из них являлся гитлерюгендфюрером. Другой, обер-лейтенант, работал вместе с майором Хойте. Третий все еще принадлежал к числу интимных друзей Молли Циземан и вдобавок состоял в рядах НСДАП.
— Понятно, я тоже за то, чтобы себя обезопасить, — согласился Герберт. — Но как это сделать?
— Мы должны вооружиться, — высказал свое мнение майор.
— Против кого? — ошеломленно спросил офицер, который состоял членом НСДАП.
— Вопрос поставлен абсолютно неправильно, — вежливо поправил его майор Хойте. — Ты хотел спросить «для чего?». Оружие нам необходимо для выполнения специального задания, а какого — там видно будет. Главное — находиться в боевой готовности.
— Совершенно верно! — крикнул бывший гитлерюгендфюрер. — Если дойдет до дела, с нашими пистолетами немногого добьешься. Нужно запастись чем-либо более существенным.
— А это все есть в цейхгаузе, сообщил со знанием дела майор. — Там оружия достаточно. Его нужно лишь затребовать.
— Это запросто! — обрадовался Герберт. — Без дела мы сидеть не будем. На нас можно положиться в любом случае.
Майор Хойте утвердительно кивнул. Прежде чем подойти к телефону, он взглянул на свои ручные часы. Обер-лейтенант Герберт посмотрел на них через плечо майора. Было 17.15.
— Небезызвестный Пиффрадер на подступах! — доложил информатор из проходной. — Эсэсовский бонза при полном параде.
Леман передал это донесение далее, капитану фон Бракведе.
Тот кивнул и приказал:
— Сопроводите этого типа в приемную полковника Штауффенберга.
Фон Бракведе спустился этажом ниже и прошел в комнаты Ольбрихта и Мерца фон Квирнгейма, где находилось более дюжины участников заговора. Они сидели рядом и молчали. Ойген Г. расположился за письменным столом, в кресле генерала.
— Как настроение? — спросил его капитан.
— Ждем, — ответил доктор.
Перед ним лежала газета, которая в середине слегка топорщилась. Фон Бракведе приподнял ее и обнаружил пистолет. Он был заряжен и поставлен на предохранитель.
— Твой?
— Чей же еще!
— Неудавшийся философ с автоматическим пистолетом — забавная картинка! — пошутил фон Бракведе.
— Что же будет, Фриц?
Фон Бракведе похлопал друга по плечу и отправился к полковнику Штауффенбергу, который, как обычно, разговаривал по телефону.
— К тебе гость, Клаус. Сейчас здесь появится штандартенфюрер Пиффрадер собственной персоной.
— Кто он и что ему нужно?
— Почтенный Пиффрадер — один из способнейших деятелей своего ведомства. На его счету числится не более не менее как двести тысяч балканских евреев. В настоящее время он не имеет каких-либо конкретных задач. Он просто попытается позондировать почву.
— Что же мне предпринять в отношении этого субъекта? — спросил Штауффенберг с отвращением.
— Ликвидировать, — порекомендовал фон Бракведе.
Полковник тихо проговорил:
— Я понимаю тебя, Фриц. Мы решились действовать радикальным способом, и каждая полумера вредна. Однако я не последую твоему совету. Хотя бы из-за генерал-полковника Бека.
— Тогда предоставь это мне. Кто-то должен проявить решительность и мужество. Пойми, Клаус, пора отбросить джентльменские привычки, борьба предстоит не на жизнь, а на смерть.
— Нет, — спокойно возразил Штауффенберг, — я слишком уважаю тебя, чтобы поручать подобные дела. Достаточно, что мои руки в крови.
Тем временем штандартенфюрер СС Пиффрадер, прибывший, как он подчеркивал, по поручению рейхсфюрера, зашел в приемную командующего армией резерва. Держался он с достоинством. Его сопровождали три младших офицера — фон Клейст, Фриче И фон Хаммерштейн. Им было поручено, о чем, конечно, не знал посетитель, произвести его арест.
— Вам что-нибудь угодно? Есть какие-нибудь особые пожелания? — спросил один из офицеров с легкой иронией.
— У меня мало времени, — нетерпеливо бросил Пиффрадер.
Но долго ждать ему не пришлось. Появился полковник Клаус фон Штауффенберг. Он остановился в дверях и сразу же спросил:
— У вас ко мне поручение?
— Я намерен, господин полковник, выяснить с вами некоторые вопросы.
— Я их отклоняю.
— Этот отказ, господин полковник, может иметь нежелательные для вас последствия.
— Не пугайте меня, господин Пиффрадер.
— Я настаиваю, чтобы вы ответили на мои вопросы!
Пиффрадер, истинный ариец — блондин с голубыми глазами, был подтянут, самоуверен и по-мужски тверд. Он являл собой образец всемогущего гестаповца, каким его представлял себе рядовой немец.
— Вы арестованы, — произнес полковник.
— После Фромма это номер два, — сказал лейтенант фон Хаммерштейн своим товарищам. — Мне кажется, номер три тоже на подходе.
Речь шла о генерале Корцфлейше, начальнике Берлинского гарнизона, приверженце фюрера и национал-социалистской Германии, который ступил в здание на Бендлерштрассе, исполненный подозрительности и сомнений.
Он потребовал, чтобы его немедленно проводили к Фромму, но был направлен к Ольбрихту. В его кабинете он встретил генерал-полковника Бека.
Корцфлейш небрежно представился и сказал:
— Я прошу разъяснить, что здесь происходит.
— Речь идет о кардинальных переменах в управлении, — ответил Бек и по-дружески добавил: — Вы известны нам как исполнительный солдат, и мы надеемся, что вы будете действовать соответствующим образом.
— Я давал присягу, — промолвил с возмущением генерал, — и останусь ей верен.
— Присяга, данная человеку, который сам ее нарушил и является клятвопреступником, недействительна.
— Сведения подобного характера мне неизвестны, — произнес Корцфлейш и начал отступать к выходу. — Кроме того, я убежден, что здесь имеет место в высшей степени чреватая последствиями, если не преступная, ошибка. Моим прямым начальником является генерал-полковник Фромм, и только его приказы я буду выполнять.
— Я обращаюсь к вашей совести, господин генерал.
Корцфлейш задумался. Несколько секунд он стоял в нерешительности, очевидно, не зная, как поступить. Он не служил под командой Бека, но слышал множество легенд о генерал-полковнике. Говорили, что в его лице сочетаются Мольтке и Шлиффен. Однако есть фюрер, многократно оказывавший ему, Корцфлейшу, свое покровительство. Поэтому в конце концов генерал заявил:
— Нет!
Генерал-полковник Бек от огорчения даже отвернулся. Теперь решение должен был принять Штауффенберг. И полковник приказал:
— Арестовать!
— Ну вот, появился и номер три, — прокомментировал этот приказ обер-лейтенант фон Хаммерштейн.
А граф фон Бракведе подумал: «Это только начало, и ничего больше».
Состояние, в котором пребывал Фогльброннер, трудно описать. Поэтому он решил оставить все как есть и искать какие-то обходные пути. Он, правда, делал вид, что напряженно думает. В действительности же пытался лишь выиграть время.
— Этого жида я пока что запер в подвале, — докладывал Йодлер, твердо уверенный, что его действия заслуживают поощрения.
Этим можно было воспользоваться. И Фогльброннер понял это сразу.
— Я, во всяком, случае, не имею к этому никакого отношения, — уверял его в это время лейтенант.
Однако это было только утверждение, не подкрепленное фактами, хотя оно исходило от фон Бракведе. Поэтому нужно было проявлять осторожность. Теперь Фогльброннер жонглировал по меньшей мере двумя мячами, но для него это была просто детская игра, в случае необходимости он всегда сумел бы повернуть дело по-другому.
— Эта баба, эта Валльнер, укрывавшая жида, находится под наблюдением, — докладывал Йозеф Йодлер. — Партайгеноссе Шоймер получил от меня задание не спускать с нее глаз.
— Надеюсь, графиня Ольденбург, моя невеста, будет ограждена от всяких неприятностей, — проговорил со сдержанным негодованием лейтенант.
— Посмотрите-ка на него! — воскликнул ухмыляясь Йодлер. — Дама-то, оказывается, с вами помолвлена. А я полагал, что на нее наложил лапу ваш братец, капитан.
— Я запрещаю вам высказывать подозрения такого рода! — возмутился Константин. Он смерил презрительным взглядом Йодлера, в затем потребовал от Фогльброннера: — Надеюсь, вы пресечете подобные выпады.
Фогльброннер, который, казалось, полностью погрузился в свои записи, попросил лейтенанта и шарфюрера не отвлекать его.
— Найдите утешение в любви, — порекомендовал он Константину, — а мне дайте возможность вести расследование.
Как только лейтенант и шарфюрер удалились, Фогльброннер схватился за телефон. Он позвонил на Принц-Альбрехт-штрассе и попросил штурмбанфюрера. Майер как будто ждал его звонка.
Фогльброннер доложил:
— Все казалось поначалу обычным на Шиффердамм, 13. Предположительно речь идет об убийстве. Шарфюрер СС и офицер вермахта относятся к лицам, которые прямо или косвенно замешаны в деле. По этому поводу я составил донесение на ваше имя. И все бы шло хорошо, но… но я натолкнулся на лейтенанта фон Бракведе, брата капитана. Что делать с ним?
— А что ему при случае можно привесить? — заинтересовался Майер.
— Если потребуется, то кое-что можно. Например, заподозрить в укрывательстве, поскольку лейтенант фон Бракведе провел ночь у своей так называемой невесты, графини Ольденбург, то есть под одной крышей со скрывавшимся евреем. При желании кое-что из этого выжать удастся.
— Держать под наблюдением, — приказал Майер после короткой паузы. — Однако чтобы никаких осложнений ни при каких обстоятельствах. В общем, поджаривать так, чтобы горелым не пахло.
— Так точно! — отчеканил Фогльброннер, но ему ничего не было ясно, кроме того, что ответственность вновь возложена на него. А какова мера этой ответственности?
Было 17.25.
Лейтенант Ганс Хаген прибыл в министерство народного просвещения и пропаганды. В приемную Геббельса он попал сравнительно легко, заявив:
— Речь идет о событии чрезвычайной важности!
Нейман, статс-секретарь, знал Хагена как своего человека и ничуть не удивился его приходу, ведь министр поддерживал самые разнообразные, порой весьма интересные контакты. Поэтому через полчаса лейтенант уже предстал перед Геббельсом.
— Ну, мой милый Хаген, что вы мне принесли? — спросил министр с наигранно веселой улыбкой. Он был одет в костюм из прекрасной английской ткани жемчужно-серого цвета с едва заметными синими крапинками. — Выкладывайте!
— Я делал доклад для батальона охраны Большого Берлина. Почти вслед за этим была объявлена тревога «Валькирия»… — начал лейтенант быстро, но немного сбивчиво.
Министр, сидевший за столом в кресле и казавшийся карликом на троне, ободрил лейтенанта, дал понять, что для единомышленников у него всегда найдется время, и даже потянул к себе блокнот для записей.
— В ту же минуту правительственный квартал был окружен солдатами, — докладывал Хаген.
На какую-то долю секунды Геббельс словно окаменел, а затем воскликнул:
— Это невозможно!
Лейтенант Хаген преданно смотрел на министра. Замешательство Геббельса длилось лишь мгновение, но ограничиться только этим было бы легкомыслием, поэтому лейтенант торопливо пояснил:
— Подразделения получили приказ и, надо думать, будут действовать соответствующим образом, если в последний момент не получат другого приказа, отменяющего первый.
Это открытие, казалось, ошеломило Геббельса. Он бросил карандаш, отодвинул блокнот, резко поднялся с кресла и, будто марионетка, зашагал к окну, откуда увидел грузовики с солдатами, танк, медленно ползущий по улице. Ствол его пушки угрожающе поворачивался, как будто специально нацеливаясь на Геббельса. Приглушенное рычание моторов возносилось к серому небу. И министр невольно сделал шаг назад.
Происходило все это перед домом номер 20 по Герман-Геринг-штрассе. То, что резиденция Геббельса находилась, как нарочно, на улице, носившей имя толстого Геринга, давало повод для постоянных иронических замечаний, но сейчас министру было не до шуток. Дежурная улыбка на его лице погасла, будто разбитый фонарь. Несколько секунд он молчал, а затем спросил:
— Что за человек этот Ремер?
— Мне показалось, что ему можно доверять, — ответил Хаген и добавил: — Я убежден, что он преданный национал-социалист.
— Так тащите же его сюда! — приказал Геббельс. — Он должен немедленно прибыть ко мне. Я хочу с ним поговорить.
В центре связи на Бендлерштрассе лейтенант Рериг пододвинул фельдфебелю целую пачку телеграмм и спросил:
— А что вы скажете об этом?
— Все приказы имеют гриф «Весьма срочно».
— Да, но в создавшейся обстановке любой приказ можно снабдить таким грифом. — Указательным пальцем правой руки лейтенант ткнул в два-три текста. — Постепенно меня начинает беспокоить вопрос: а что мы, собственно говоря, передаем?
— До содержания нам нет никакого дела, — рассудительно заметил фельдфебель. — Не правда ли?
— Так-то оно так, — подтвердил лейтенант, — но случай-то несколько необычный. Или для вас безразлично, что здесь написано?
Фельдфебель прочитал:
— «Командованию вермахта I–XIII, XVII, XVIII, XX, XXI, командованию вермахта генерал-губернаторства, Богемии и Моравии. …Незамедлительно арестуйте и разместите в одиночных камерах: всех гаулейтеров, рейхсштадтхальтеров, министров, обер-президентов, полицей-президентов, высших эсэсовских, полицейских и гестаповских чинов, командиров эсэсовских частей, руководителей ведомств пропаганды и крайслейтеров…» Да-а, — протянул фельдфебель, — сильно сказано!
— Читайте дальше! — потребовал лейтенант Рериг. — Читайте вот это!
— «Соединения войск СС, беспрекословное подчинение которых сомнительно, подлежат немедленному разоружению. Для этих целей использовать превосходящие силы, с тем чтобы избежать ненужного кровопролития».
— Это заходит слишком далеко, — забеспокоился фельдфебель. — Когда я подумаю об этом, мне становится не по себе. Но что же делать?
— Эти телеграммы подписаны генерал-полковником Фроммом и полковником Штауффенбергом. Но Фромм почти час как не звонит, и связаться с ним нельзя. Когда его спрашиваешь, отвечает Штауффенберг, — объяснил лейтенант.
Связисты прошлись по подвалу. Девушки на коммутаторе работали лихорадочно, их возбужденные голоса звучали не умолкая. Им вторили приглушенные звонки.
— Может, нам организовать прослушивание некоторых телефонов? — в раздумье спросил фельдфебель.
— Каких, по вашему мнению?
— Штауффенберга, Ольбрихта и Мерца фон Квирнгейма, хотя бы этих.
— Отличное предложение, — с облегчением согласился лейтенант: фельдфебель, видимо, понял его. — Пожалуйста, распорядитесь об этом.
— А что делать с телеграммами?
— Я думаю, несмотря на указание о срочности, они подождут. Мне нужно все основательно проверить, что потребует некоторого времени. При известных обстоятельствах на это могут понадобиться часы. Как вы думаете?
— Я согласен с вами, господин лейтенант. Жаль, нет никого, кому бы мы могли доверительно сообщить об этом.
— Терпение и только терпение, — подбодрил его лейтенант Рериг. — Мы действуем правильно, осмотрительно. Нас не проведешь. В конце концов, это все, что мы можем сделать.
Информаторы Лемана действовали все активнее. Один из них донес о замеченных им сборищах, другой — о том, что люди Фромма распространяют слухи: мол, генерал-полковник сидит под арестом. Контроль за входом и выходом осуществляется спустя рукава.
Обо всем этом Гном доложил капитану фон Бракведе, присовокупив, что, по его мнению, дело организовано довольно плохо.
— Ошибки в нашем деле неизбежны, а часть из них я вообще считаю вполне закономерными, — спокойно произнес граф.
— Друзья Герберта, включая Хойте и других нацистов, связались по телефону с цейхгаузом и затребовали оружие, — сообщил Леман.
— При необходимости мы используем его для наших целей, — успокоил его капитан.
— Заявка уже утверждена.
Но и это известие фон Бракведе не смутило: по опыту он знал, что пройдут часы, прежде чем выписанное оружие поступит к заказчику. И он не ошибся: на это потребовалось четыре часа.
— Какие новости от Фромма?
— Сообщение из первых рук, — ухмыльнулся Гном. — Генерал-полковник выразил особое желание — чтобы его отпустили домой, то есть в его рабочий кабинет в этом здании.
— В конце концов, безразлично, где его будут содержать. Главное — он обезврежен.
— Фромм обещал дать честное слово, что будет вести себя спокойно.
— При всех прочих условиях это звучит подозрительно. С таким типом, как Фромм, шутить нельзя. Его так называемое честное слово может обернуться ложью во спасение… Дай ему палец — он откусит тебе всю руку. Я должен немедленно сообщить обо всем Штауффенбергу.
— Не забудьте о том, что наше здание не раз перестраивали и теперь здесь полдюжины запасных выходов. И Фромм знает их, как никто другой, за исключением, может быть, обер-лейтенанта фон Хаммерштейна. Его отец имел здесь когда-то свою резиденцию. В ту пору наш обер-лейтенант был еще ребенком, а мальчишки, как известно, знают все. Сейчас это может очень пригодиться.
— Благодарю за информацию! Есть еще что-нибудь?
— Прикажите усилить охрану у ворот. Там всего один офицер. Остальные где-то дремлют. Любой может войти и выйти, когда ему вздумается. Сейчас наш ящик напоминает голубятню, а я всегда представлял, что если дойдет до дела, то он превратится в крепость.
«Я жду в кратчайшее время решительных, радикальных мер…» Гитлер торопил Гиммлера, Гиммлер подстегивал Кальтенбруннера, а тот подхлестывал Мюллера.
Генрих Мюллер, обергруппенфюрер СС и шеф гестапо, раньше служил в уголовной полиции и был известен как специалист по расследованию насилий. Теперь, вот уже в течение десяти лет, он занимался выявлением и искоренением элементов, враждебных рейху.
«Фюрер требует, чтобы грязная свинья была схвачена! — такую задачу поставили перед Мюллером. — Подключите для ее выполнения лучших людей!» «Будет выполнено!» — заверил Генрих Мюллер.
Свое дело обергруппенфюрер знал. Он работал скрупулезно, как бухгалтер. Те, кто видел шефа гестапо впервые, иногда принимали его за скромного чиновника, который с подкупающим видом отпускал шутки на уровне мелочного торговца. Однако это впечатление было более чем обманчивым. Многие за подобную ошибку поплатились жизнью, в том числе и некоторые из его сотрудников. Недаром его называли «Мюллер — делатель трупов», и это не было преувеличением.
Мюллер точно знал, на какие рычаги надо нажать. Он приказал позвать человека, который по его заданию следил за вермахтом, и теперь строго отчитывал его:
— Там готовится какое-то чудовищное свинство, а вы, судя по всему, ни о чем не ведаете! Господа из вермахта, за которыми вы должны бдительно следить, беспрепятственно организуют путч!
— Отдельные противоречивые сведения, во всяком случае…
— Вы все еще топчетесь вокруг да около, Майер? Поднимите ваших людей, займитесь этим делом лично. Фюрер хочет видеть результаты, и я тоже этого хочу, причем как можно быстрее.
— Слушаюсь!
Мюллер хорошо знал способы взбадривания. Они применялись не только на Принц-Альбрехт-штрассе. Шеф гестапо незамедлительно соединился со службой безопасности:
— Где сейчас находится оберштурмбанфюрер Скорцени?
— В поезде, следующем в Вену.
— Примите меры к тому, чтобы он тотчас же прервал свою поездку, вернулся в Берлин и как можно скорее прибыл к шефу главного управления имперской безопасности Кальтенбруннеру. Да, дружище, да! Прикажите остановить поезд, даже если все железнодорожные расписания полетят к черту. Приказ фюрера и, кроме того, мой приказ.
Следующим в списке Мюллера стоял полицей-президент Берлина граф Хельдорф. Ему шеф гестапо прямо, без обиняков заявил:
— Примите к сведению следующее. Во-первых, в разгаре военный путч. Во-вторых, фюрер в добром здравии. В-третьих, с этого момента и до особого распоряжения полицей-президиум находится в непосредственном подчинении главного управления имперской безопасности. В-четвертых, все приказания будете получать от Кальтенбруннера, а поскольку он сейчас в ставке фюрера, замещаю его я. В-пятых, части СС уже на подступах к Берлину…
Многое из сказанного не соответствовало действительности, но для обергруппенфюрера Мюллера это было совершенно безразлично. А потом, в случае необходимости он всегда выдавал желаемое за действительное. Граф Хельдорф не находил нужных слов. Было слышно, как он тяжело дышал. И шеф гестапо почувствовал удовлетворение.
Наконец полицей-президент произнес:
— А я получил известия совершенно противоположные…
— От кого? — строгим тоном спросил Мюллер. — У вас что, имеются приказы, противоречащие тем, которые я только что вам отдал? Нет? Ну вот видите. Я не допускаю мысли, что вы поверили каким-то слухам. В сомнительных случаях держитесь за меня. Все остальное — не более чем чистейшая глупость. И вы можете ею руководствоваться лишь в том случае, если вам надоело жить. Но я не думаю, что вы настолько безрассудны. Кто же тогда будет утешать ваших многочисленных вдов?
В отеле «Мажестик» на авеню Клебер в Париже находилась штаб-квартира командующего германскими войсками во Франции. У генерала от инфантерии Карла Генриха фон Штюльпнагеля было резко очерченное лицо и добродушные, по-отечески благожелательные глаза.
— Я сам разговаривал по телефону со Штауффенбергом, — доложил ему подполковник авиации Цезарь фон Хофаккер. — В Берлине подготовлены все предусмотренные планом мероприятия. — И с явным удовлетворением он добавил: — Мы здесь имеем некоторые преимущества. Комендант Большого Парижа генерал-лейтенант фон Бойнебург-Ленсфельд предоставил в наше распоряжение войска для действий против всех частей и учреждений СС, гестапо и службы безопасности.
Генерал фон Штюльпнагель кивнул, не проявив к докладу особого интереса. Он находил все происшедшее само собой разумеющимся и немедля отдал заранее намеченные приказы: поднять по тревоге надежные войска, арестовать офицеров СД и СС, а в случае сопротивления применить оружие, создать военно-полевые суды.
Он полностью был хозяином положения в Париже. Немало сотрудников генерала безоговорочно поддерживали его. На каждую из подчиненных ему частей можно было положиться. Однако он казался задумчивым.
— Я говорил по телефону с генерал-полковником Беком, — сообщил Штюльпнагель, — и заверил его, что он может на нас рассчитывать, что мы будем действовать с ними заодно. Генерал-полковник осведомился у меня о генерал-фельдмаршале фон Клюге. На этот вопрос я не мог дать вразумительного ответа.
— Генерал-фельдмаршал не должен оставаться в стороне, — заявил Цезарь фон Хофаккер. — Решение принято, и Клюге знает, что все в его руках. Стоит ему отдать приказ, как все войска на западе перейдут на нашу сторону и остальной части вермахта ничего не останется, как последовать их примеру.
— Генерал-полковник Бек того же мнения, — задумчиво сказал Штюльпнагель.
— Он должен сам поговорить с Клюге.
— Я ему советовал то же самое.
— И каковы же результаты, господин генерал? — Лицо фон Хофаккера сразу будто потемнело. — Чего достиг Бек?
— Не знаю, — произнес с едва заметным недовольством генерал фон Штюльпнагель. — Но генерал-фельдмаршал фон Клюге просил меня и начальника штаба прибыть к нему на важное совещание.
— Неплохо, — обронил подполковник Цезарь фон Хофаккер. — В этом весь Клюге — не говорит ни да ни нет и тянет время. А принятие окончательного решения откладывается, таким образом, по меньшей мере на несколько часов.
— А если Клюге скажет нет, что тогда? — спросил один из офицеров.
Штюльпнагель не отреагировал на вопрос. Он лишь посмотрел на Хофаккера, и тот, желая подбодрить присутствующих, убежденно сказал:
— Генерал-фельдмаршал в высшей степени осторожный человек. Обстоятельства сделали его таким. Но мыслит он вполне логично, притом всегда учитывает реальное положение вещей.
— А если реальности, на которую мы рассчитываем, он не поверит, что тогда?
— Тогда придется его убедить! — воскликнул фон Хофаккер. — Если он реагирует лишь на непреложные факты, он их получит. Если ему недостаточно бомбы для Гитлера, то мы положим к его ногам всех находящихся на Западе партийных, гестаповских и эсэсовских бонз. В этом случае мы наверняка убедим его!
— Ну, чего ты добился, Константин? — спросила Элизабет, когда лейтенант вернулся. — Оставят нас в покое?
— Надеюсь. Я разговаривал с чиновником, который показался мне человеком здравомыслящим. — Константин фон Бракведе сел на стул, стоявший неподалеку от двери. — Конечно, все не так просто.
— Это значит, что их люди могут и в будущем когда им вздумается производить обыски? В том числе и в нашей комнате?
— Вряд ли.
— Это исключено?
— Нет, категорически я это утверждать не берусь. Но ты не должна беспокоиться, Элизабет. Я почти уверен, что в ближайшем будущем ничего противозаконного здесь не произойдет. Этот чиновник производит вполне приятное впечатление.
— Ах, оставь! Они все производят приятное впечатление, а потом хватаются за пистолет.
Графиня Ольденбург-Квентин стояла у окна своего тесного жилища и старалась дышать полной грудью. Неспадающая жара действовала на нее удручающе.
— Ты думаешь об этом еврее?
— Да! — И с внезапно прорвавшейся горечью Элизабет добавила: — С ним обращались как со скотом.
— Это одно из тех злоупотреблений, которые, к сожалению, еще имеют место. Я обжалую действия этих людей.
— Замолчи! — с возмущением воскликнула графиня Ольденбург. — Не говори так легко о вещах, о которых ты даже понятия не имеешь. Спроси лучше об этом у своего брата.
— Хорошо, я поговорю с ним. — Чтобы успокоить Элизабет, Константин подошел ближе и попытался нежно прижать ее к себе, однако она отшатнулась от него и тихо спросила:
— А портфель? Что будет с ним?
— Какое нам дело до этого портфеля? Мой брат передал мне его лишь на временное хранение.
— А если гестаповцы проникнут в комнату, устроят обыск и заберут портфель, что тогда?
— Извини меня, Элизабет, но это абсурд.
— Нет! К сожалению, это не так, Константин. Портфель они не оставят без внимания. А если они начнут догадываться, что в нем содержится, обязательно захотят его забрать. Поверь мне!
— Что с Дёберицем? — нетерпеливо бросил Штауффенберг. — Почему не докладывает Дёбериц?
— Сейчас проверю, — сказал полковник Мерц фон Квирнгейм.
Бракведе, заинтересовавшись, подошел ближе. Регулярно, почти через каждые полчаса, он появлялся здесь, чтобы узнать, как идут дела. Обычно он почти сразу же исчезал, чтобы не мешать, однако на этот раз спросил:
— Мне кажется, в Дёберице мы имеем у руля особенно верного человека?
— Даже трех, — подсказал Клаус Штауффенберг, прервавший свои телефонные баталии, чтобы взять у капитана сигару. Зажигая спичку, он поинтересовался у Бракведе: — А что, радиостанция все еще не занята?
Бракведе достаточно хорошо знал план «Валькирия». По нему предусматривалось, что подразделения пехотного училища в Дёберице решают первоочередные задачи. Они должны были захватить здание на Мазуреналлее в Берлине и радиостанцию «Дойчланд» в Кенигс-Вустерхаузене.
— Ничего этого они до сих пор не сделали, — сказал недовольно Штауффенберг.
Этот разговор был прерван появлением генерал-полковника Гёпнера, который уже успел переодеться в военную форму. Бракведе взглянул на него и был приятно удивлен: против всякого ожидания она очень шла Гёпнеру.
Генерал-полковник взволнованно сообщил:
— Фромм настойчиво выдвигает новые требования. На этот раз он требует пищи.
— Что-что? — воскликнул капитан. — Он, вероятно, думает, что мы здесь реорганизуем казино?
Генерал-полковник Гёпнер не поддержал капитана, а дал понять, что хотел бы поговорить с полковником Штауффенбергом.
— Бек, Ольбрихт и я придерживаемся того мнения, что с Фроммом следует обращаться по-рыцарски. Бутерброды и бутылку вина ему нужно отнести.
— Кого мы откармливаем? — воскликнул капитан фон Бракведе и с горечью добавил: — Тот, кто намерен совершить революцию, должен наконец снять белые перчатки. Сервировка закусок и напитков не входит в круг наших обязанностей.
— Поступайте как хотите, — коротко бросил Штауффенберг и слегка раздраженно добавил: — У нас в настоящий момент совсем иные заботы! — Потом он взглянул на Мерца фон Квирнгейма, который доложил:
— Генерал Хитцфельд, начальник пехотного училища в Дёберице, задерживается в Бадене по случаю семейного траура.
— И это именно сегодня! — с возмущением воскликнул Бракведе.
— Нет никаких оснований расстраиваться, — деловито заметил Штауффенберг. — В Дёберице есть еще полковник Мюллер, заместитель командира. Он тоже относится к числу посвященных. Что с ним?
— Полковник Мюллер в служебной командировке, — пояснил Мерц фон Квирнгейм. — Он делает доклады в частях и вернется не раньше чем в двадцать тридцать.
— Боже мой! Это же очень поздно, — застонал капитан, — слишком поздно.
— Наш третий доверенный в Дёберице, — сказал полковник Мерц фон Квирнгейм, — адъютант командира, донес мне, что личный состав поднят по тревоге и выведен из казарм, однако офицеры ненадежны. Они обсудили сложившееся положение, их мнения разделились, и большинством голосов они приняли решение занять выжидательную позицию.
Так называемый основной приказ, по которому вводилось осадное положение, поступил на узел связи Бендлерштрассе около 18 часов. Этот важный документ вначале хранился в папке «Валькирия» в качестве проекта. Наконец он был откорректирован в соответствии с военной терминологией и отпечатан. Секретарши Эрика фон Тресков, жена генерала, и Маргарет фон Овен работали без отдыха, их пишущие машинки стрекотали бесперебойно.
Затем основной приказ был вновь прочитан, дополнен и заботливо откорректирован. Только после этого он был направлен на узел связи и попал в руки лейтенанта Рерига.
— Позиция тех, наверху, становится все яснее, — заявил он своему фельдфебелю. — Я, право, опасаюсь передавать подобный текст под личную ответственность.
— Может быть, стоит кое-что в нем изменить? — обнаглев, предложил фельдфебель.
Он понял, куда клонит шеф, и был готов поддержать его. Если что-нибудь не получится, ответственность будет нести только лейтенант. А если последний окажется прав, что не исключено, выиграет и он, фельдфебель.
Сейчас Рериг и фельдфебель были информированы лучше, чем кто-либо на Бендлерштрассе, потому что прослушивали телефоны фон Штауффенберга и Мерца фон Квирнгейма. Они блокировали их переговоры, искажали передаваемые ими распоряжения и приказы или задерживали их передачу на некоторое время. Рекордной оказалась задержка на 3 часа 40 минут.
— Не мешало бы нам кое с кем связаться, — предложил лейтенант Рериг. — По-моему, нужно действовать поактивнее.
К кому надо обращаться — они хорошо знали. Деятельность штурмбанфюрера Майера не составляла для них тайны, и сейчас они в первую очередь попытались связаться по телефону с ним. Но адъютант Майера вежливо ответил, что штурмбанфюрер отсутствует по весьма уважительным причинам.
— А может быть, стоит обратиться прямо в главное управление имперской безопасности, к Кальтенбруннеру или Мюллеру? — предложил фельдфебель.
— Пока не надо, — заосторожничал Рериг. — До этого дело еще не дошло.
В то время как они переговаривались таким образом, на третьем этаже здания скучал без дела полковник Хассель. Он тоже принадлежал к числу посвященных и точно в назначенный срок прибыл в распоряжение генерала Ольбрихта.
— Все еще очень неопределенно. События как будто развиваются по плану, но мы почему-то все время вынуждены ждать, — сообщил ему генерал Ольбрихт.
Полковник Хассель являлся одним из лучших в армии специалистов по связи. И вот этот сообразительный, энергичный, решительный офицер маялся без дела в нескольких метрах от узла связи. Он побеседовал с некоторыми офицерами, но так и не понял причины их беспокойства и нерешительности, потом направился в группу генерала Ольбрихта и некоторое время терпеливо наблюдал за царившей у них суматохой. Никто не обращал на него внимания, и полковник, недоуменно пожав плечами, повернулся и поехал домой.
Вскоре после 18 часов наблюдатель из ефрейторской группы Лемана доложил:
— В приемной командующего появились три генерала.
Леман сообщил об этом капитану фон Бракведе, и тот взглянул на него с удивлением:
— Чего хотят эти господа?
— Они пришли с портфелями и намерены видеть генерал-полковника Фромма. Он якобы лично вызвал их.
Фон Бракведе огляделся вокруг. На командном пункте все были чем-то заняты: полковники разговаривали по телефону, генералы совещались, офицеры, собравшись группами, о чем-то спорили приглушенными голосами. Капитан сел на стул напротив Штауффенберга, жестом подозвал к себе его адъютанта обер-лейтенанта фон Хефтена и начал с ним беседовать:
— Так о каких посетителях нужно доложить Фромму?
Обер-лейтенант беззаботно рассмеялся. Его мальчишеское лицо сияло.
— В приемной собрались начальники управлений — на 18 часов было назначено совещание у командующего. Я сказал им, что Фромма в настоящее время нет, и они решили его подождать.
— И это вас не беспокоит, мой молодой друг?
— А из-за чего беспокоиться? Пусть ждут!
Бракведе взглянул на полковника — тот в знак согласия кивнул. Капитан встал и отправился в приемную. Три генерала посмотрели на него вопросительно. Заметно было, что они взволнованы, поскольку не привыкли ждать командующего более 15 минут.
— Что происходит? — спросил один из генералов. — Вы что-нибудь знаете?
Капитан ответил отрицательно.
— Где же генерал-полковник?
— К сожалению, я не могу сказать вам ничего определенного.
Генералы начали совещаться между собой. Один предложил подождать еще четверть часа, другой рекомендовал разойтись по своим кабинетам, а третий напомнил:
— Генерал-полковник Фромм всегда отличался точностью или своевременно извещал нас об отмене совещаний. Если он не смог нас принять, то должен был лично уведомить об этом. Господа, боюсь, здесь что-то не так.
Начальники управлений при командующем армией резерва в свое время окончили академию генерального штаба и были отобраны самим Фроммом. Ревностные служаки, они всегда и во всем руководствовались указаниями командующего и сейчас не хотели оказаться замешанными в какое-либо сомнительное мероприятия.
Бракведе вновь отправился к Штауффенбергу и сказал:
— От них легко не отделаешься, Клаус.
— Может быть, они присоединятся к нам, если им как следует все разъяснить? — предположил обер-лейтенант Хефтен.
Капитан отрицательно покачал головой, затем несколько минут разбирался в записках, которые ему с готовностью подвинул полковник.
Вскоре в приемной раздались уверенные голоса генералов.
— Они требуют немедленно провести их к командующему, — доложил обер-лейтенант.
— Прекрасно! — воскликнул фон Бракведе. — Если они так настаивают, придется выполнить их желание.
— Хорошо, — решился наконец Штауффенберг, — арестуйте их.
Группа лейтенантов, уже имевших опыт в этом деле, устремилась выполнять приказание полковника. Действовали они корректно, но решительно, не обращая внимания ни на протесты, ни на сыпавшиеся со всех сторон обвинения.
— Следуйте, пожалуйста, за нами, — повторял лейтенант фон Хаммерштейн так любезно, как если бы приглашал генералов в казино на банкет.
— Что, радиосообщение еще не передали? — нетерпеливо спросил Адольф Гитлер.
— К сожалению, нет, шеф, — ответил с удрученным видом Борман. — Мне это совершенно не понятно. — И намеренно подстрекательским тоном добавил: — Геббельс мог бы и побыстрее раскачаться.
Однако на сей раз фюрер не обратил внимания на бормановскую тираду, замешанную на подозрении, — он прощался со своим гостем Бенито Муссолини. Они стояли на перроне временной железнодорожной станции, построенной недалеко от ставки фюрера в Растенбурге. Высокие ели окружали их, словно гигантские часовые, а солнце заливало все вокруг ярким светом.
— Этот день я не забуду никогда, — утверждал дуче.
— То, что вы именно сегодня находитесь здесь, имеет глубоко символическое значение, — заявил фюрер.
Они обменялись долгим рукопожатием и стояли так некоторое время, чтобы все присутствующие запечатлели в своей памяти сей торжественный момент. Еще раз взглянули друг другу в глаза. Встретиться вновь им уже не было суждено.
Сразу после проводов Гитлер поспешил в свой бункер.
— У меня складывается впечатление, — произнес он, чувствуя себя в положении загнанного зверя, — что не все в порядке, как кажется на первый взгляд. — Он поднял предостерегающе руку — она сильно дрожала: — Где-то что-то зреет. Покушение — это еще не все.
Кейтель доложил, что пытался связаться с Ольбрихтом, по безуспешно.
— В министерстве иностранных дел все спокойно, — поспешил уведомить всех Риббентроп. — И никто туда не сообщал, что где-то что-то происходит.
— И в главном управлении имперской безопасности все в порядке, — заверил присутствующих Гиммлер. — Если возникнет опасная ситуация, мои люди готовы к бою.
— Тем не менее фюрер должен выступить перед народом, — заявил Борман.
— Я готов, — сразу согласился Гитлер. — Но как скоро это нужно сделать?
— К сожалению, мы опоздали просить вас, мой фюрер, выступить по радио. Теперь я расцениваю это как грубейшую ошибку. Просто не верится, что и министр пропаганды упустил это из вида.
Гитлер потребовал соединить его с доктором Геббельсом. Тот откликнулся с подозрительной быстротой, но сообщение его показалось совершенно невероятным:
— В правительственном квартале появились танки. Из окон моего кабинета видны три танка и несколько отделений пехоты.
Фюрер задрожал, как в лихорадке. Голос его зазвучал хрипло, хотя так же громко:
— Что все это значит, доктор Геббельс?
— Предположительно военный путч, — деловито, без тени какого-либо беспокойства сообщил министр — нервы у него были, очевидно, в полном порядке. — Но я уже предпринимаю необходимые контрмеры и вскоре надеюсь доложить вам подробнее по всем важным вопросам.
Этот краткий разговор вызвал в ставке фюрера волну негодования.
— Ну вот! — воскликнул Борман.
— Свинья! — глухо бросил Гиммлер.
Только Кейтель был настроен оптимистически:
— Речь идет, вероятно, о какой-то ошибке. Немецкие офицеры совершить такого не могут.
Гитлер пил чай. Геринг пребывал в состоянии легкого опьянения. Риббентроп был уверен, что вместе со своим ведомством сумеет остаться в стороне от этого грязного дела.
Фюрер отошел в угол, прислонился к холодной стене метровой толщины и поманил к себе Бормана и Гиммлера. Они с готовностью подбежали.
— Возможно ли, чтобы и Геббельс предал? — спросил их фюрер озабоченно.
Гиммлер воздел руки к невидимому небу, выражая этим жестом и огорчение, и недоумение одновременно. Его глаза стали какими-то мутными.
Борман обреченно повесил голову и промолвил:
— Я всегда считал Геббельса безгранично преданным человеком и остаюсь при своем мнении. Однако в этом мире все возможно.
Почти в то же самое время полковник Штауффенберг звонил и убеждал каждого, с кем говорил:
— Сообщение, что Гитлер жив, преднамеренная ложь.
Под телеграммами, которые отправлялись с Бендлерштрассе, если их не задерживал или не переиначивал лейтенант Рериг, стояли подписи: «Генерал-полковник Фромм, полковник Штауффенберг» или «Генерал-полковник Гёпнер, командующий армией резерва» и, наконец: «Генерал-фельдмаршал Вицлебен, верховный главнокомандующий вермахта».
Из Праги пришло сообщение, что все развивается по плану.
Вена доложила, что намеченные мероприятия реализуются успешно.
Наконец ответил Париж: на улицы выведены танки.
В 18.30 поступило сообщение: 3-я рота батальона охраны, действуя по приказу, окружила правительственный квартал, в соответствии с планом создано оцепление, через которое не сможет пройти ни министр, ни генерал.
— Ну, основные трудности позади, — счел возможным констатировать полковник Штауффенберг, но капитан фон Бракведе мыслил по-другому:
— Поминок без покойника не бывает.
Графиня Ольденбург водрузила портфель на стол, открыла его и придвинула к лейтенанту фон Бракведе:
— Посмотри, когда-нибудь ты должен узнать, о чем идет речь!
Константин отрицательно покачал русой головой:
— Что там хранится, меня совершенно не интересует.
— Это тебе безразлично?
Они стояли друг против друга настороженные, недоверчивые. Зарождающаяся отчужденность, казалось, стерла всякую нежность, появившуюся было в их отношениях. Они рассматривали друг друга так, будто были совсем незнакомы.
— Мне нет дела до этого портфеля. Он принадлежит моему брату.
— А если там хранятся документы, подтверждающие наличие хорошо спланированного заговора против твоего фюрера? Даже подробности его устранения, его убийства? Если речь идет об этом, Константин, что тогда?
Лейтенант фон Бракведе окаменел. Его обычно ясный взор затуманился. Он упрямо вздернул подбородок, и ему понадобилось некоторое время, чтобы подыскать нужные слова. Затем с неожиданным спокойствием он произнес:
— Если это даже так, Элизабет, что из того? Я безгранично доверяю своему брату. Если в портфеле и хранятся материалы, о которых ты говоришь, значит, Фриц собирал их, чтобы защитить нашего фюрера. Понимаешь?
— Боже мой! — промолвила графиня Ольденбург-Квентин еле слышно. — Неужели ты не догадываешься, что содержимое портфеля может стоить жизни многим сотням людей?
В 18.35 майор Отто Эрнст Ремер в сопровождении лейтенанта Хагена предстал перед министром народного образования и пропаганды. Доктор Геббельс поступил так, как, по его мнению, было наиболее целесообразно поступить в данных условиях. Он подчеркнуто сердечно улыбнулся, стараясь скрыть свое удовлетворение, и воскликнул:
— Добро пожаловать, господин майор! Ваше доверие ко мне базируется на взаимной основе. Я высоко ценю его.
Он пригласил обоих посетителей сесть. Казалось, министр принимал друзей и для этого не жалел времени. Загорелое лицо Ремера излучало такую преданность, что Геббельс при взгляде на него испытывал истинную радость. Он видел перед собой образцового офицера-пруссака, к тому же ревностного приверженца национал-социализма. Наиболее благоприятное сочетание трудно было даже представить.
— Я уверен, — заговорил доверительным тоном министр, — что мы понимаем друг друга и поэтому сможем избежать ненужных предисловий. Приступим прямо к делу. Вы получили приказ арестовать меня?
— Так точно! — подтвердил Ремер, слегка пристыженный. — Это меня смутило и показалось наглостью.
Геббельса подмывало выяснить дальнейшие подробности. Ему хотелось узнать, как все это майор представляет, однако он подавил в себе подобное желание и сказал:
— Я понимаю ваше положение. Не было ничего такого, что бы могло настроить вас против меня, но вы считали, что фюрера больше нет.
— Я в это не верил, господин министр, однако так мне было сказано.
— Тогда ваша проблема решается очень просто. — Министр схватился за телефон: — Соедините меня, пожалуйста, со ставкой.
Связь с «Волчьим логовом» работала безупречно. Кейтель подключился тотчас же, затем к аппарату подошел Борман, а вслед за ним и сам Гитлер.
— Мой фюрер, — радостно докладывал Геббельс, — рядом со мной стоит командир берлинского батальона охраны майор Ремер. Он получил приказ оцепить правительственный квартал, а всех находящихся здесь рейхсминистров и высших чиновников арестовать. Могу я просить вас, мой фюрер, принять решение по этому вопросу?
Гитлер, казалось, оживился. В течение нескольких секунд слышно было его тяжелое дыхание, затем он произнес:
— Я хочу переговорить с майором.
Ремер представился. Значительность происходящих событий грозила нарушить его душевное равновесие, но ободряющая улыбка министра, стоявшего рядом и слушавшего разговор, помогла майору не потерять самообладания.
— Майор Ремер, вы знаете меня? — спросил фюрер. — Различаете мой голос?
— Так точно, мой фюрер! — взволнованно крикнул Ремер.
Доктор Геббельс с признательностью кивнул лейтенанту Гансу Хагену. Тот покраснел от гордости и счастья. Теперь он знал, что его ждет по меньшей мере повышение в чине.
— Майор Ремер, я обращаюсь к вам как верховный главнокомандующий вермахта, — сказал далее Адольф Гитлер. — Считайте, что с этого момента вы подчиняетесь непосредственно мне. Я полагаю, что вы будете действовать в соответствии с моими указаниями.
— Так точно, мой фюрер! — гаркнул майор.
— Я даю вам задание, Ремер, сломить сопротивление мятежников. Действуйте заодно с доктором Геббельсом и немедленно звоните лично мне, если что-либо покажется вам неясным. Действуйте решительно, беспощадно! Постоянно думайте о том, что речь идет о великой Германии, о рейхе, о нашем народе. — Ему, видимо, очень хотелось добавить: «И обо мне», но он все-таки сдержался.
После этого телефонного разговора Гитлер, казалось, вновь ожил. Часы тупого, изнуряющего молчания остались позади. Борман вздохнул с облегчением.
Полковник фон Штауффенберг вновь позвонил в Париж подполковнику фон Хофаккеру, и тот заверил его:
— У нас все в порядке. Штюльпнагель ведет себя превосходно. Через несколько минут мы едем к генерал-фельдмаршалу фон Клюге. Уверен, он будет с нами.
Генерал-полковник Бек приказал принести ему последние донесения и внимательно их прочитал. Они показались ему обнадеживающими, и он удовлетворенно кивнул Гёпнеру и Ольбрихту.
Фон Бракведе задержался у ефрейторов. Здесь царило большое оживление. Гном, подмигивая, произнес:
— Что бы там ни произошло, мне известны теперь по меньшей мере три пути отступления. Один — через задний двор, другой — через коридоры и последний, наиболее вероятный, — по крыше.
Обер-лейтенант Герберт даже в кругу своих друзей не мог обрести ни покоя, ни уверенности. О том, что происходило в действительности, он по-прежнему не имел полного представления. Заказанное оружие из цейхгауза еще не поступило. И напрасно пыталась утешить Герберта Молли, его невеста.
В правительственном квартале майор Ремер собрал своих офицеров и приказал им возвращаться на Бендлерштрассе и ждать. Пароль на этот раз звучал так: «Да здравствует фюрер!»
Главное управление имперской безопасности как-то сразу опустело, да и на Принц-Альбрехт-штрассе в течение нескольких часов допросы не производились. Обергруппенфюрер Мюллер метался по своему кабинету, как зверь, запертый в клетке, а штурмбанфюрер Майер на время вообще исчез.
В доме номер 13 по Шиффердамм зевал, скучая от безделья, Фогльброннер, а в это время томились в подвале подследственные. Фрау Брайтштрассер молилась с притворной истовостью. Молодой Йодлер развлекался с иностранной рабочей Марией. Эрика Эльстер мечтала о чем-то, лежа на спине. Штудиенрат Шоймер искал утешения в Гёте, а фрау Валльнер тихо плакала.
Элизабет и Константин смотрели друг на друга, и им казалось, будто их разделяет стена. Портфель стал для них непреодолимой преградой.
А в это время по Берлину уже маршировали войска. Концентрировались они в Париже и Вене, в Праге и Мюнхене. Солдаты, участвовавшие в этих перебросках, оставались ко всему равнодушными. Они даже понятия не имели, для чего все это делается.
«В этом мире, полном до краев всевозможными глупостями, происходят самые невероятнейшие события, — размышлял по этому поводу капитан фон Бракведе. — Но какую же роль призван сыграть в этих событиях человек?»
— Я никогда не верил армии! — кричал Гитлер своему окружению. — Эти генералы постоянно организовывали против меня заговоры.
Гиммлер ринулся к фюреру.
— В часы бедствия… — начал он торжественно и положил на стол заранее заготовленную записку: «Командующим армией резерва вместо генерал-полковника Фромма назначается рейхсфюрер СС».
Эту записку фюрер подписал стоя, восклицая при этом:
— Расстреливать каждого, кто оказывает сопротивление! Речь идет о судьбе нации!
— Мой фюрер, где бы и при каких обстоятельствах ни находились враги государства, мы будем их устранять, — заверил преисполненный благодарности Гиммлер. — Такова наша цель, таковы помыслы всех истинных немцев!