СМЕРТЬ, ДРЕМАВШАЯ В ДВУХ ПОРТФЕЛЯХ

20 июля 1944 года, четверг. Этот день вползал в Центральную Европу, словно загнанное, изнемогающее животное. А над искромсанной землей потертым шатром раскинулось небо.

Рассвет чуть забрезжил. Однако смерть уже косила солдат на фронтах, настигая их так же внезапно, как падающий с неба град, отыскивала их в лазаретах и блиндажах, проникала в танки и жилища. И тем не менее люди, подвергавшиеся смертельной опасности, спали порой так же крепко, как уставшие от долгих игр дети. Война продолжалась пять лет и была подобна дикому быку, неистовствовавшему в слепой ярости. Но как раз в эти-то минуты было сделано все, чтобы нанести ей смертельный удар. И казалось, сама история, словно нетерпеливый болельщик, подбадривала криками смельчаков.

В Восточной Пруссии, в ставке, затерянной среди лесов, в бункере с тройным перекрытием, сидел Адольф Гитлер. В эти часы его окружали лишь избранные. И говорил он с ними высокопарно, пытаясь утвердить их в своем мнении.

Окна были приоткрыты. Влажный теплый воздух окутывал истомившихся за долгий день нацистских главарей. Ранее двух часов фюрер никогда не ложился спать, а до тех пор он громоздил свои мысли, наподобие причудливых облаков.

Говорить он мог на любую тему. Однако любимое его занятие заключалось в том, чтобы комментировать собственные действия, ибо он, по его убеждению, олицетворял собой Германию. И Германии предстояло еще доказать, что она достойна фюрера: час испытания наступал — об этом свидетельствовало положение на фронтах, складывавшееся в последние месяцы.

— И я еще несколько месяцев назад в своей речи перед рейхслейтерами и гаулейтерами выразил уверенность, что мы победим, так как должны победить! — не без гордости заявил генерал-полковник Йодль, начальник штаба оперативного руководства верховного главнокомандования вермахта.

— В противном случае, — дополнил его генерал-фельдмаршал Кейтель, — всемирная история потеряла бы всякий смысл!

— Победа или гибель, — сказал Гитлер рассеянно и привычным движением погладил посапывавшую во сне овчарку. Этот жест всегда вызывал всеобщее умиление. — Но мы погибнем лишь в том случае, если не будем заслуживать победы.

Таким образом, победа была предрешена. В этом, казалось, никто из присутствующих не сомневался. И рейхслейтеру Борману не было необходимости окидывать взглядом, требующим одобрения, окружающих, но он все-таки сделал это. Его явно обрадовало, что Кейтель кивнул энергично, стало быть, косвенно заверил фюрера в своей верности.

Ничего другого и ждать было нельзя.

Этой ночью тяжелое, свинцовое небо, нависшее над Берлином, было свободно от бомбардировщиков — впервые за долгое время. И в городских руинах кое-где поблескивали огоньки, словно светляки на болоте.

В своей вилле на берегу озера Ванзее сидели братья Штауффенберг. Они выпили по последнему бокалу вина, ведя разговор о юношеских годах. В портфеле, который стоял несколько в стороне от них, покоилась бомба.

— А правда, что ты отказался от сложной операции? — спросил Бертольд. — Фриц фон Бракведе рассказал мне, будто врачи хотели попытаться спасти твою правую руку.

Клаус кивнул:

— На операцию требовалось несколько месяцев. А это бы означало, что меня бы сейчас с вами не было.

Капитан Фриц Вильгельм фон Бракведе развел огонь в камине своего кабинета на Бендлерштрассе и теперь сидел перед ним в расстегнутом кителе. Он аккуратно изорвал стопку исписанной бумаги, лежавшей на столе, и бросил клочки в огонь. Дрожащие светотени отразились на его лице, которое казалось сейчас монолитным. Когда над бумагой поднялись клубы желто-коричневого дыма и стали медленно таять, его глаза сузились — вероятно, в этот момент в них можно было отыскать что-то такое, что заставило его кузена сказать о нем: «Фриц станет когда-нибудь министром или же закончит жизнь на эшафоте…»

А всего в нескольких километрах отсюда, если отсчитывать в северном направлении через Тиргартен и Моабит, на Шиффердамм стоял облезлый темно-коричневый дом под номером 13, похожий на ящик с окнами, напоминающими заделанные амбразуры, — давно уже в Берлине не было ночи, когда бы под открытым небом сияли огни. Однако сон еще не овладел этим домом. Да и смерть не вошла в него. Она, как и сон, выжидала у порога.

Иоахим Йодлер, управляющий домом и блоклейтер, обладал некоторым сходством с обожаемым фюрером, которое старался всячески подчеркнуть. Оно, это сходство, не ограничивалось только щеточкой усов. Всем своим поведением Иоахим Йодлер старался подражать фюреру. Даже в ночное время.

— Какое счастье жить в нашей Германии, не правда ли? — Это он сказал Марии, фамилию которой не мог даже выговорить.

Она прибыла из Польши, была зарегистрирована как иностранная рабочая и распределена к нему и его жене Гермине. Поскольку оба они служили рейху, Мария была обязана служить им.

— Ты счастлива, что живешь у нас? — спросил Йодлер требовательно. — А может быть, нет?

— Да, — хрипло заверила его Мария.

Ей было разрешено обслуживать Йодлера, поскольку Гермина отсутствовала. Она проводила занятия с женщинами, членами национал-социалистской женской организации, и в последнее время настолько увлеклась этим, что пропадала не только днями, но и ночами. Эту жертву она приносила с удовольствием — тем более что дома была Мария, которой вменялось в обязанность облегчить столь трудное существование Йодлера.

Мария сидела верхом на табуретке у двери, по-детски прижав руки к туловищу, готовая в любую минуту вскочить. Большие, как бы подернутые туманом глаза выделялись на ее болезненно-бледном лице, узкие губы были слегка приоткрыты, длинные иссиня-черные волосы ниспадали до плеч, словно волна шелка. Марии было шестнадцать лет.

— Я рад, что тебе у нас нравится, — покровительственно заявил Йодлер и широко расставил ноги. — У тебя достаточно причин, чтобы быть благодарной, ибо кто знает, что бы с тобой могло произойти, не попади ты к нам. Подойди ближе!

Мария мелкими шажками пошла к нему. Она пыталась даже улыбаться при этом, ибо Йодлер внушил ей, что придает большое значение веселому настроению, которое должно быть у окружающих его людей. Мария наполнила вином его бокал, стараясь не подходить к Йодлеру слишком близко.

— А может быть, ты предпочла бы работать на какой-нибудь фабрике и спать в кишащем вшами бараке? Но я бы тебе этого не посоветовал.

Эти слова Йодлер произнес хрипло, но дружеским тоном — он ведь разрешил иностранной рабочей составить общество ему, представителю власти, к тому же истинному арийцу. Конечно же, она должна была чувствовать себя осчастливленной. И Йодлер без всяких предисловий схватил девушку за колено, а затем повел руку и выше.

Но Мария, охваченная ужасом, после нескольких секунд замешательства вдруг закричала, а затем с широко раскрытыми глазами выбежала из комнаты на темную лестничную клетку и рывком захлопнула дверь.

Ефрейтор Леман встретил нарождающийся день со своими новыми друзьями. Ночью они писали краской лозунги на стенах домов Пренцлауэраллеи. Лозунги спрашивали: «Как долго?» или же оповещали: «Ищем убойную скотину для Гитлера!» Среди них был и такой, который на первый взгляд казался довольно простым, а на самом же деле звучал утонченно: «Германия, проснись!»

И вот, с трудом переводя дыхание, они собрались в темном подвале на Ландверштрассе, что недалеко от Александерплац: рабочий трамвайного депо, две студентки, судебный заседатель, чета пенсионеров, драматург и ефрейтор Леман, по прозвищу Гном, который значился по фальшивым документам крановщиком, родом из Вестфалии. Чиновник, в распоряжении которого он состоял, был как раз вышеупомянутым судебным заседателем.

— Мы что, будем заниматься этим каждую ночь? — поинтересовался Леман.

Одна из студенток рассмеялась и ответила вопросом на вопрос:

— По-видимому, для этого требуется много усилий?

— И времени… — добавил Леман немногословно. — Лозунги выглядят так, как будто их писали наспех, дрожащими руками, а это не соответствует моим представлениям о прекрасном.

— К сожалению, — снисходительно заметил драматург, — среди нас нет художников.

И тут Леман предложил им глубоко продуманный с учетом перспективы план: изготовить шаблоны, подготовить красильщиков, ввести рациональные методы работы, применять более жидкие, влагоустойчивые и светящиеся краски. Изложив свой план, Гном с удовольствием насладился изумлением, которое он вызвал у слушателей.

Пенсионер, в ведении которого находился подпольный склад, спросил с сомнением:

— А как ты себе все это представляешь, товарищ? Ведь каждый килограмм краски приходится добывать с большим трудом.

— Придется сделать заказ на большую партию, — ответил спокойно Леман. — Если уж делать, так делать! Это мой девиз. Посмотрю, может быть удастся раздобыть парочку бочонков краски уже этой ночью.

Вскоре он звонил по телефону, доступ к которому его друзья имели с помощью отмычки. Леман нисколько не удивился, что через некоторое время ему ответил капитан фон Бракведе.

— Говорит склад сбыта номер семь, — бросил Гном в трубку. — Могу ли я сделать срочный заказ?

Бракведе потребовалось лишь несколько секунд, чтобы узнать, с кем он разговаривает. Потом он звонким голосом спросил:

— А хорошо ли складируется поступивший к вам на днях огнеопасный материал?

— Наилучшим образом! — заверил его Леман. — Укрыт в соответствии с требованиями инструкции от любого воздействия непогоды.

Бракведе, казалось, несколько замешкался с ответом, а затем сказал:

— Здесь сейчас нет подходящего материала, все упаковано, отправлено и к обеду должно быть доставлено в пункт назначения.

— Отлично! — обрадовался ефрейтор. — Могу ли я для оформления счета заехать в вышестоящую организацию?

— Да, можете, — согласился капитан. — Однако соблюдайте предельную осторожность при погрузке.

— Будет сделано! — заверил Леман радостно и, обращаясь к своим новым друзьям, объяснил: — Или мы с этого момента вообще не будем писать лозунги, или завтра вечером я притащу парочку бочонков нужной нам краски.

Вот уже несколько часов, как лейтенант Константин фон Бракведе сидел на стуле посреди узкой комнатки прямо под матово светящейся лампой, стараясь сохранить приличествующий случаю вид. Перед ним на низеньком столике, размером с раскрытую газету «Фёлькишер беобахтер», стояли чашки и бокалы, наполненные почти до краев.

— По-видимому, уже очень поздно, — сказал он с вежливым сожалением.

— А вы не скучаете? — спросила графиня Элизабет Ольденбург-Квентин. Она сидела напротив лейтенанта и тоже старалась держаться корректно. Казалось, она находится в своем бюро на Бендлерштрассе, где в любое время может открыться дверь.

Лейтенант поднял руки в знак протеста:

— Нет-нет, я не скучаю. На основании чего вы могли подумать такое? — Он очень редко, да, пожалуй, еще ни разу, не говорил столь взволнованно.

Их излюбленной темой была литература. На этот раз они вспомнили Шекспира, и Константин под впечатлением момента начал цитировать целые куски из «Ромео и Джульетты». Он собирался также подробно побеседовать о Шиллере, как вдруг Элизабет сказала:

— Странно, очень странно, что все героические личности увлекаются поэзией… Штауффенберг, например, помнит наизусть довольно сложные стихи, а ваш брат знает «Фауста» лучше, чем документы в своей папке…

— Вы, наверное, уже захотели спать, не правда ли? Мне нужно было уйти еще несколько часов назад.

— Я, конечно, не стану вас удерживать, если у вас какое-то дело. Мне не хотелось бы препятствовать выполнению вами какого-либо служебного задания…

Это предположение лейтенант решительно отверг.

— Я не мог представить себе ничего более прекрасного, чем… — Он смущенно замолчал, а затем поспешно спросил: — А что нам делать с портфелем, который поручил мне брат?

Туго набитый портфель стоял рядом. Его светло-коричневая кожа глянцевито поблескивала.

— А вы знаете, что находится в портфеле? — нетерпеливо спросила Элизабет. — Вы не задумались над тем, что же таскаете с собой?

— Над этим я даже не думал, — заявил лейтенант как о чем-то само собой разумеющемся. — Брат мне его доверил, и этого вполне достаточно.

— Портфель ведь даже не заперт, — продолжала девушка. — У вас не появлялось желания заглянуть в него?

— Ни малейшего.

— Насколько прав оказался ваш брат! — вздохнула Элизабет и улыбнулась, но улыбка эта предназначалась явно не лейтенанту. — Од знает, кому можно доверять. Перед ним остается только преклоняться.

В течение нескольких минут она словно прислушивалась к ночи. И вдруг эту гнетущую тишину прорезал резкий женский крик, а следом раздался приглушенный звук захлопнувшейся двери. Потом послышались шаркающие шаги.

Лейтенант поднял голову;

— Что такое?

— Пусть это вас не беспокоит, — заявила Элизабет решительно. — В наше время не все спят ночью. Можете себе представить, что среди нас есть люди, которые живут в постоянном страхе? Я вижу, вам не хватает фантазии, чтобы вообразить это… Пока не хватает. Но и вы скоро почувствуете страх. Вы хотите остаться у меня на ночь, Константин?

Сегодня Адольф Гитлер собрался идти спать на четверть часа позже, чем обычно. Эта задержка не на шутку обеспокоила Бормана: фюреру, которого он называл также шефом, сон был необходим, поскольку, невыспавшийся, он становился несносным, а от этого страдал строго регламентированный рабочий процесс в ставке.

Но генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель решил, что пробил его час. Стараясь растянуть этот час подольше, он пустился в разглагольствования, связанные с оптимистическими воспоминаниями. И Гитлер внимал ему с удовольствием.

— Когда я думаю о том, как вы, мой фюрер, прокладывали себе дорогу, несмотря на, коварные интриги врагов, я расцениваю это лишь как волю провидения!

Вильгельм Кейтель верил в то, о чем говорил. Он был всецело предан Гитлеру и в выполнении своего долга перед фюрером старался быть примером для других. Благосклонность фюрера окрыляла его, и он почти выкрикивал обличительные тирады о путче Рема, кризисе Фрича, афере Бломберга. Все было своевременно выявлено, преодолено и ликвидировано!

— То, что нас не губит, — изрек Гитлер, — делает нас сильнее!

Присутствующие восприняли эти его слова как откровение. Прилагая огромные усилия, они таращили усталые глаза, делая вид, что чрезвычайно заинтересованы беседой. А в коридоре уже нетерпеливо переминался шарфюрер СС, имевший задание выгуливать на ночь овчарку Гитлера, а затем отводить ее в конуру.

Фюрер подхватил мысль генерал-фельдмаршала: Гема, начальника штаба СА, необходимо было устранить из чисто государственных соображений, генерал-полковник фон Фрич был гомосексуалистом (правда, впоследствии это не подтвердилось), генерал-фельдмаршал фон Бломберг женился на женщине с сомнительным прошлым. Как бы то ни было, Гитлеру удалось стать верховным главнокомандующим вермахта. А потом он создал верховное главнокомандование вооруженных сил и передал его в надежные руки генерал-фельдмаршала Кейтеля.

«Кто хочет достичь великого, никогда не должен быть мелочным», — провозгласил тогда Гитлер, и все, кто находился в Германии под ружьем, с 1938 года стали повиноваться только ему одному. «У каждого человека чести есть свои враги. Если он хочет утвердиться, он должен их устранить» — этим правилом фюрер руководствовался и в дальнейшем.

— Спокойной ночи! — пожелал фюреру рейхслейтер Борман, стараясь казаться взволнованным.

Мария выбежала на темную лестничную клетку, ударилась головой о стену и свалилась на пол. Тяжело дыша, она попыталась подняться и уперлась в грязную штукатурку. Здесь и нашел ее один из жильцов третьего этажа, штудиенрат Иоганн Вольфганг Шоймер. Это был вполне достойный человек с лицом актера на героические роли и серебристым ежиком волос. Он помог Марии подняться и непроизвольно обнял ее:

— Что случилось? Что произошло, дорогое дитя?

В последнее время Иоганн Вольфганг взял в привычку обходить ночью дом номер 13 по Шиффердамм. Его жена была тяжело больна. Школу, в которой он преподавал, на днях разрушила вражеская бомба. Поэтому он чувствовал потребность ежедневно смотреть в ночное небо, так сказать, лететь навстречу звездам, выражаясь в духе Канта.

Мария дрожала всем телом, склонив голову на его большую грудь. Его руки гладили ее плечи и спину, и слова казались похожими на это нежное поглаживание:

— Только не падай духом, дорогое дитя. Человек не должен терять самообладания, что бы ни случилось. Мне-то ты ведь доверяешь?

Мария с готовностью подтвердила это. Она считала школьного учителя добропорядочным, хорошим человеком.

— Со мной ты можешь ничего не бояться, — заверил он девушку. — Моя дорогая жена не будет иметь ничего против.

Жена приняла на ночь сильнодействующее снотворное и вряд ли могла проснуться ранее обеда.

Они поднялись вверх по лестнице, прошли мимо двери фрау Брайтштрассер, которая с замиранием сердца прислушивалась к происходящему. Помогая Марии подниматься по лестнице, штудиенрат Шоймер приговаривал:

— Что значил бы человек, если бы вокруг не было других людей!

— Вы, по-видимому, интересуетесь нашей мастерской по ремонту мозгов, — грубо пошутил Майер. — Или, может быть, вы хотите снять здесь квартиру?

— Мне хотелось бы лишь полюбоваться вами, — ответил фон Бракведе саркастически.

Гестаповец Майер любил работать по ночам. И не случайно в кабинете штурмбанфюрера висела табличка с надписью: «Утро вечера мудренее». Когда начинал брезжить новый день, его жертвы обычно становились разговорчивее.

— Вы хотите просто занять мое время, господин фон Бракведе, или преследуете какие-то определенные цели?

Они стояли, выжидающе глядя друг на друга, в подвале гестаповской тюрьмы на Принц-Альбрехт-штрассе. Потом оба закурили, не выпуская один другого из поля зрения.

— Мне стало известно, что вы добились значительных успехов, — сказал наконец фон Бракведе. — Полковник Брухзаль, говорят, поет, как целый мужской хор.

— А ну его к черту! — взъярился вдруг гестаповец. — Этот Брухзаль кого угодно может вывести из терпения. Дело в том, что он, как и прежде, дает показания против генерал-фельдмаршала Роммеля.

— И именно это вы считаете абсурдным? — спросил капитан фон Бракведе.

— В том-то и дело, что нет! Но это же свинство! — посмотрел на него озабоченно Майер. — Ведь если об этом станет известно фюреру, он просто-напросто может стереть меня в порошок.

— А вы ему не докладывайте об этом. — Капитан выдал рекомендацию, прищурив глаза и понизив голос, — часовой, стоявший у подвальной двери, не должен был ничего слышать.

— Вам легко говорить! А меня Гиммлер запросто сдует с моего кресла, если я ему наконец не представлю результатов расследования. Он-то как раз и смотрит на все это, как кот на сало. И готов въехать в рай если не с моей помощью, то за мой счет.

— И все-таки прежде всего — терпение! — опять посоветовал капитан. — Любая поспешность может привести к роковой ошибке.

Штурмбанфюрер увлек своего посетителя в ближайший угол и зашептал:

— Дело уже закрутилось. Приказ на арест Гёрделера поступит в самое ближайшее время, а Кальтенбруннер, которого, по-видимому, разжег Гиммлер, собирается объявить его розыск по всей стране через уголовную полицию. Бек уже несколько месяцев стоит одним из первых в моем списке, и у меня большое желание заполучить его, хотя бы в порядке самозащиты, понимаете? Какой-нибудь доказывающий его вину материал наверняка найдется.

«Пожалуй, целая куча, — подумал фон Бракведе. — Для этого следует лишь очистить письменный стол генерал-полковника. На основе того, что там отыщется, можно завести несколько пухлых дел». А вслух он спросил:

— Как обстоит дело с Юлиусом Лебером?

Штурмбанфюрер, казалось, слегка смутился:

— Его уже допрашивают со вчерашнего дня… Поверьте, против моей воли, я ничего не мог поделать. Но этот парень — чертовски крепкий орешек, если это вас хоть немного успокоит. С ним нам придется повозиться не одну неделю.

— Если вы хотите остаться в умниках, тогда попытайтесь притормозить это дело, — сказал Бракведе требовательно. — И поэнергичнее! Вам, вероятно, придется потоптаться на месте всего сутки, а может, часов двенадцать.

Майер бросил на Бракведе пристальный взгляд прищуренных глаз:

— Это как же понимать — как зловещую шутку или как предложение?

— Как вполне конкретное предложение. И подумайте об этом хорошенько, Майер. Какую цену вам придется за это заплатить? Надеюсь, вы прекрасно понимаете, что дешево вам все равно не отделаться. Поэтому возникает вполне естественный вопрос: сколько стоит в нынешнее время такая голова, как ваша или моя?

— Удивительно, как быстро проходит ночь! — сказала графиня Элизабет Ольденбург и слегка потянулась.

Константин чувствовал себя совершенно счастливым. В эти часы молодые люди говорили друг с другом так, как если бы были знакомы долгие годы, чуть ли не с детства. Их юность была очень похожей и прошла в родительских имениях.

— Летом мы часто спали под открытым небом — брат и я, — рассказывал Константин. — В саду или в лесу ставили палатку: одно одеяло стелили на землю, другим укрывались…

— По-видимому, хорошо иметь такого брата, как капитан. А я всегда была одна: у меня нет ни братьев, ни сестер.

Сказать «У вас есть я» Константин не решился, но в его глазах сквозила неприкрытая нежность. И Элизабет, казалось, с радостью воспринимала эти исходящие от него волны искренней симпатий.

— Я немного устала, — сказала она и открыто посмотрела на него, — но не настолько, чтобы хотеть спать. Я просто прилягу.

Константин уже в третий раз за эту ночь заверил ее, что не хотел бы причинять ей хлопот, и предложил:

— Я могу, пожалуй, пройтись немного пешком, пока не пойдет первая электричка на Бернау. А кроме того, я могу провести несколько часов и на Бендлерштрассе.

— Ни в коем случае! — возразила графиня и тихо добавила: — Хотя, может быть, вам неприятно оставаться здесь?

— Я думаю только о вас, — заверил ее Константин. — Однако ваша репутация…

— Да что там! — энергично запротестовала Элизабет. — Хорошая репутация — одно, а война — совершенно другое. В эти дни миллионы людей вынуждены ютиться в тесных каморках, а у нас целая комната.

После этого они договорились прилечь, естественно не раздеваясь, на ее кровать. Его предложение устроиться на полу она отклонила, заявив, что нет никакой необходимости создавать лишние неудобства.

— А портфель?

— Его мы положим между нами, — рассмеялась графиня. — А сейчас — спать, у нас остается не так уж много времени.

— Мы малюем лозунги ночи напролет, — сказал драматург устало. — В такое время нужно же что-то делать!

— А мне это нравится, — заявил Леман. — Каждую ночь рисковать жизнью. И как долго вы ведете такую игру?

— Да уже три года, — ответил драматург и несколько смущенно добавил: — Правда, с некоторыми перерывами.

Они по-прежнему собирались в подвале на Ландверштрассе. Лишь несколько человек, живших поблизости, разошлись по домам. Оставшихся было четверо: обе студентки, драматург и Леман. Лишь с наступлением дня они могли без опаски выйти из убежища и смешаться с рабочими, идущими на смену. Путь к их убежищу был долгим.

Студентки раньше едва ли знали друг друга, так как одна из них занималась философией, а другая медициной. Сейчас они молчали, утомленные проделанной работой. Обычно после подобных ночных бдений все укладывались спать прямо на мешках. На этот раз спать никому не хотелось.

— Вы делаете все это, по сути, на свой страх и риск? — допытывался Леман.

— Да, — подтвердил драматург.

Леман лежал на спине и, прищурившись, смотрел на слабый свет свечи. Если он поднимал руку, стена оказывалась в тени. Студентки, прикорнувшие в углу, напоминали ему молчаливые тени. Драматург пристроился около двери, опершись спиной о потрескавшуюся стену.

— И у вас никогда не возникало чувства одиночества? — Леман даже приподнялся от возбуждения. — Не кажется ли вам иногда, что вы всеми покинуты? Много ли смысла в том, чтобы писать на стенах домов лозунги, когда повсюду гибнут люди?

— Давайте-ка лучше слать, — предложила одна из студенток. — Над тем, что происходит сейчас, долго ломать голову нечего, конечно, обладая хоть немного здравым смыслом да и убежденностью. А лучше сказать — совестью.

Другая студентка, светловолосая блондинка с голубыми глазами и несколько вытянутым лицом, на котором теперь лежало выражение строгости, спросила:

— Вы, видимо, уже слышали о брате и сестре Шолль?

Драматург пояснил ровным голосом:

— София Шолль и ее брат с одним приятелем разбрасывали листовки в актовом зале мюнхенского университета. Они ненавидели Гитлера и его режим и входили вместе со своим профессором, по фамилии Хубер, в группу под названием «Белая роза». Их казнили. Наряду с другими была и так называемая «Красная капелла», в которой, насколько мне известно, большинство составляли офицеры министерства авиации. Они тоже были казнены, причем тайно. По приказу Гитлера казнили священников и педагогов, чиновников и писателей, профсоюзных деятелей и бывших депутатов рейхстага — представителей самых различных партий. Да и многих других. По нескольку тысяч в год. Но многие живы до сих пор, и мы в их числе.

— Я знаю одного генерала, по фамилии Тресков, — сказал Леман, — из прусской дворянской семьи, который неоднократно пытался убить Гитлера. Знаю я и некоего подполковника Хайнца. Он еще в тысяча девятьсот тридцать восьмом году намеревался ворваться со штурмовой группой в имперскую канцелярию. Собирался уничтожить Гитлера и подполковник фон Бёзелагер со своими людьми. Генерал-майор Штиф, так же как генерал-майор фон Герсдорф и капитан Аксель фон дем Бусше, носил на себе взрывчатку, чтобы разнести Гитлера на куски…

— Так почему же этот человек жив до сих пор? — спросил чуть слышно драматург.

— Может быть, потому, что должен был появиться достаточно сильный противник, так сказать, антипод дьяволу, — выдвинул свою версию Гном, а мысленно заключил: «И он наконец появился. Это полковник Клаус фон Штауффенберг».

— Немедленно откройте! — крикнул шарфюрер СС Йозеф Йодлер и ударил кулаком в дверь.

Крик его разнесся по всем этажам дома номер 13 по Шиффердамм. Дверь была отперта незамедлительно, и штудиенрат Шоймер предстал перед Йодлером в халате в бело-голубую полоску. Его седые волосы отливали серебром, а прическа была немного помята.

— Хайль Гитлер, господин шарфюрер! — приветствовал он гостя и быстро добавил: — Как ваше здоровье?

— Эта скотина Мария у вас? — Йозеф Йодлер в помятой ночной сорочке очень напоминал памятник воину, отлитому из бронзы в обнаженном виде, перед самым его открытием. — Выставьте это дерьмо за дверь или мне придется применить силу!

Йозеф был сыном управляющего домом и блоклейтера Йодлера. Он входил в состав оперативной группы, которая выполняла в восточных областях специальные задания. Сейчас Йозеф — в который уже раз! — был в отпуске. Обычно он располагался в комнатах первого этажа и жил там, как правило, один, так как его жена находилась на службе. Ее занятие было сродни его собственному — она считалась специалистом по золоту, особенно по золотым зубам, а ее подразделение являлось прямым поставщиком имперского банка.

Йозеф отодвинул штудиенрата в сторону, прошел по коридору и через открытую дверь заглянул в комнату. На софе лежала Мария. Глаза ее были полны страха, одеяло натянуто до подбородка.

— Посмотрите-ка на него! — загоготал шарфюрер. — Уж не являетесь ли вы, старая перечница, тайным сластолюбцем?

Штудиенрат пытался возмутиться с достоинством:

— Я бы попросил вас, господин Йодлер! — Однако на большее его не хватило.

А шарфюрер загоготал еще громче — он считал себя человеком с юмором, что должно было повлечь за собой определенные последствия.

— Заткни глотку! — приструнил он спокойно Шоймера, а обращаясь к Марии, бросил: — Поднимай свой зад и пойдем со мной!

Мария откинула одеяло и поднялась. Ее грубое льняное платье, имевшее форму мешка, лежало, аккуратно сложенное, на стуле. Она схватила его и послушно направилась к двери, опустив голову. Шарфюрер Йодлер рассматривал ее со всевозрастающим вниманием.

— Вы должны поверить, что мной руководили самые лучшие намерения… — озабоченно лепетал штудиенрат Шоймер, ведь с Йодлером-младшим шутки были плохи. — Я чувствую себя обязанным…

Йодлер-младший отвернулся от него. Он шлепнул Марию ниже спины и крикнул:

— Шевелись, гвоздичка! Марш в хлев, там твое место!

Штауффенберг встал в начале шестого. Ему удалось поспать всего несколько часов — впрочем, как обычно за последние недели. Однако он был абсолютно бодр, лицо его выглядело свежим, а единственный глаз смотрел зорко.

Полковник подошел к окну, ухватил штору тремя пальцами левой руки и раздвинул ее. В лучах раннего солнца озеро сверкало бледно-голубыми искрами. В течение нескольких минут Клаус задумчиво смотрел на открывшуюся его взору мирную картину, затем пошел в ванную. Бертольд был уже там. Они только кивнули друг другу — слова казались сейчас лишними.

Клаус стянул с себя пижамную куртку. Бертольд не помогал ему: он знал, что брат не терпит этого.

— Ртуть в термометре вот-вот закипит, — заговорил наконец Бертольд. — По-видимому, сегодня будет самый жаркий день года.

Клаус намылил лицо и шею, причем постарался никоим образом не показывать, какие боли при этом испытывает. Ему было тридцать шесть лет. Брат был старше его на два с половиной года, но безжалостное время почти полностью стерло эту разницу, и теперь казалось, что они одногодки.

— Все должно идти по плану, — сказал Клаус, обрабатывая свое лицо безопасной бритвой. — На этот раз я уверен в успехе…

План, по которому Клаус фон Штауффенберг собирался действовать в этот день, был отработан с генштабистской точностью. Первая его часть выглядела следующим образом: полковник должен покинуть дом на Ванзее в шесть часов утра в сопровождении брата, при нем будет портфель, а у дома его будет ждать служебный автомобиль.

Далее предусматривалось, что по дороге на аэродром к ним присоединится адъютант Штауффенберга обер-лейтенант Вернер фон Хефтен. У него тоже должен быть портфель со взрывчаткой: полковник хотел обезопасить себя от любых случайностей. В Рангсдорфе их ожидает самолет связи «Хейнкель-111». Отлет назначен на семь утра.

— Уже пора, — поторопил Бертольд.

Прежде чем Клаус фон Штауффенберг покинул комнату, он еще раз взглянул на фотографию, стоявшую на маленьком столике у его кровати. На ней была изображена его жена Нина с детьми. Он ласково улыбнулся им на прощание.

Увидев полковника, приближающегося к машине твердым шагом, и, как всегда, дружески улыбающегося, водитель в знак приветствия приложил к пилотке руку.

Пронзительный свет первых часов наступающего дня уже дрожал на вздыбленных взрывами развалинах города, а большая часть жителей Берлина еще находилась во власти тяжелого, как свинец, сна.

Капитан фон Бракведе растянулся на своей походной кровати на Бендлерштрассе. Штурмбанфюрер Майер отсыпался впрок на своей рабочей квартире, перенеся на более позднее время два запланированных на это утро ареста. Обер-лейтенант Герберт лежал рядом со своей невестой Молли и мечтал о великих свершениях, не подозревая, что они ожидают его в самом ближайшем будущем.

В подвале на Ландверштрассе Леман прикорнул рядом со студентками, любезно уступившими ему один из мешков, на которых обычно располагались сами. А драматургу не спалось. Он делал заметки на небольших листочках бумаги и на одном из них написал: «Меня всегда удивляет, что у нас такие же лица, как у людей, живших три тысячи лет назад, хотя за эти тысячелетия пережито столько невзгод и горя».

Генерал-полковник Бек страдал аритмией сердца и во время приступов сильно потел. В последние дни это случалось довольно часто и его домоуправительница по утрам меняла полностью постельное белье. Друзья опасались за жизнь генерал-полковника, человека тяжелобольного, когда видели на его лице следы перенесенных страданий.

Юлиус Лебер, который в этот день должен был стать министром внутренних дел, провел ночь, как и все предыдущие, в камере гестаповской тюрьмы. Он лежал на полу и размышлял, почему его, как обычно в утренние часы, не вызвали на допрос. По-видимому, на то были особые причины, так как палачи старались выполнять свои обязанности аккуратно.

Карл Фридрих Гёрделер, которого заговорщики прочили на пост рейхсканцлера, нашел убежище у одного из бывших начальников окружного управления. Предыдущую ночь он провел у советника посольства, а на следующую кров ему обещал предоставить священник. Гёрделер еще не знал, что полковник фон Штауффенберг уже в пути.

Профессор Ойген Г. за день до этого прибыл в Берлин из Штутгарта. Он пробрался в квартиру своего друга Гельмута фон Мольтке, перемахнув через забор в саду, так как полагал, что она находится под наблюдением. А сейчас он спал спокойно и крепко, потому что получил открытку с обнадеживающим содержанием: «Свадьба скоро состоится. Петер Йорк». Граф Петер Йорк фон Вартенбург, доктор юриспруденции, высший чиновник, принадлежал к узкому кругу организаторов заговора.

Сотням людей наступающий день предвещал конец их жизни, и не только потому, что они были решительными участниками заговора. Многие погибли из-за нескольких неосторожно сказанных слов, некоторые — из-за того, что предоставили убежище друзьям, которых преследовали, другие — из-за того, что их фамилии были обнаружены в тех или иных списках, о которых они не имели ни малейшего представления. Даже заметки на полях могли стоить людям жизни!

Самые же полные данные о подготовке государственного переворота находились в портфеле, который стоял сейчас в небольшой светлой комнатке на третьем этаже дома номер 13 по Шиффердамм.

Элизабет и Константин все еще лежали рядом без сна. Они всматривались в бледно-серый потолок, который представлялся им куполом, защищавшим их от внешнего мира.

— Почему вы не спите? — спросила тихо Элизабет.

— Я не могу уснуть, — признался Константин, — ведь рядом вы!

Их лица были повернуты друг к другу. Казалось, они нежно светились, как серебро при слабом пламени свечи. Оба тяжело дышали.

— Элизабет, — позвал он едва слышно.

— Да… — откликнулась она.

В это время где-то громко хлопнула дверь, потом зашумела спускаемая в туалете вода и кто-то прошел по коридору, осторожно шаркая ногами. Вот на большом удалении прозвучал похожий на вой сирены женский крик и тут же оборвался, словно его приглушили подушкой.

Элизабет и Константин ничего этого не слышали. Они на ощупь протянули друг другу руки.

— Я люблю тебя, — сказал Константин.

— Да… — ответила Элизабет с закрытыми глазами, как бы не желая видеть света наступающего дня.

А потом она позволила свершиться тому, что считала неизбежным.

— Дружище, я, наверное, завидую вам, — сказал Гном.

— А чему, собственно? — удивился драматург, слегка усмехаясь. — Тому, что милые студентки составляют мне компанию по ночам?

— Конечно! — ответил Леман с подчеркнутой грубоватостью. — Я редко так хорошо проводил время.

Они переговаривались тихо, потому что девушки еще спали. Свеча была давно потушена — драматург мог уже делать свои заметки вблизи небольших, заклеенных полосками бумаги окошек.

— Вы можете так проводить каждую ночь, — сказал драматург Леману.

— А знаете, в чем я вам действительно завидую? В том, что ваша совесть спокойна. Ибо вы можете сказать о себе: «И я кое-что сделал!»

— Да что вы! — воскликнул драматург поспешно. — На сочиняйте о нас того, чего мы не заслужили. Мы просто не могли поступить иначе, и все.

— Выходит, что людей такого сорта, как вы, много?

— Достаточно. Только здесь, на Ландверштрассе, действуют две группы. Вблизи Александерплац живет пенсионер, инвалид первой мировой войны. Так вот, он пишет печатными буквами и рассылает почтовые открытки против Гитлера и войны, каждый день — не менее одной. На Метцерштрассе работает электрик, который снабжает нас лампочками, батарейками и карманными фонарями. В районе Люксембургерплац за ночь на стенах домов появляется не менее трех различных лозунгов, которые пишут разные группы.

— Слишком мало мы знаем друг о друге, — вздохнул Леман.

— А разве раньше вы не предполагали, что на этой земле есть люди, подобные нам?

— Нет, — признался Леман и взглянул устало и печально. — Мы живем каждый своей жизнью и, к сожалению, недостаточно интересуемся другими.

— Но у нас одинаковые мысли, а иногда мы даже поступаем так, будто заранее договорились друг с другом. Разве это не внушает больших надежд?

Дневной свет упал и на девушек в углу. Они поднялись, промассировали свои заспанные лица, одернули платья, поправили быстрыми движениями волосы, потом улыбнулись мужчинам и подошли поближе.

— Когда мы увидимся снова? — спросили они Лемана.

— Черт возьми! — воскликнул тот. — Кажется, я этой ночью забыл обо всем на свете, а сейчас даже не знаю, что и сказать.

— Во всяком случае, мы всегда рады вам, — сердечно заверила его светловолосая девушка. — Мужчины, подобные вам, нам нужны.

— Девушки, вполне возможно, что мы видимся в последний раз, — сказал Леман немного смущенно. — Надеюсь на это, хотя и не хотелось бы. Ну да этого вы не поймете. К тому же кто знает, что случится завтра. И все-таки я вас никогда не забуду.

— И мы вас тоже!

Леман обнял их и, ошеломленный, почувствовал их губы на своем заросшем лице. Он хлопнул драматурга по плечу и сказал:

— Как чудесно, что на свете есть такие люди, как вы! Если бы Штауффенберг знал об этом, ему было бы намного легче.

Раздувшийся портфель, который, по мнению капитана фон Бракведе, должен был находиться в полной безопасности, стоял у кровати рядом с сапогами лейтенанта. На него был наброшен какой-то предмет женского туалета из тонкого шелка.

Эта комната входила в небольшую квартирку офицерской вдовы фрау. Валльнер. Ее муж был майором и пал на поле брани за фюрера и великую Германию, тем не менее и ее не обошло принудительное уплотнение. И она была даже довольна, что ей подселили графиню Ольденбург, которая не мешала ее «гостям».

Как раз сейчас фрау Валльнер и выговаривала недовольным шепотом своему нынешнему «гостю»: он слишком громко шел по коридору, а потом спустил воду в туалете при открытой двери.

— От такого шума весь дом может проснуться, и у нас будут неприятности, — убеждала она тщедушного мужчину с лицом аскета.

Мужчина просил у нее прощения и выглядел озабоченным.

— Я же не хотел этого и старался придерживаться нашей договоренности. Могу лишь надеяться…

Фрау Валльнер посмотрела на него мрачно:

— Я не хочу, чтобы вы оправдывались передо мной, поскольку вынуждена принимать вас в столь убогой обстановке.

«Гость», по фамилии Грюнфельд, в знак благодарности склонил голову. Он был врачом и евреем и вот уже два года ютился в каморке фрау Валльнер. Дважды спасал он майору Валльнеру жизнь: на фронте во время первой мировой войны, а потом в Берлине после автомобильной катастрофы. Вот только спасти его от геройской смерти за великую Германию и фюрера он не смог.

— Как много у вас со мной хлопот! — сказал Грюнфельд тихо.

Фрау Валльнер лишь сердито буркнула:

— И эта война когда-нибудь закончится. Тогда я, по крайней мере, смогу сказать: «На колени она меня все же не поставила!»

В соседней квартире спала актриса Эрика, на этот раз — одна. Сон был ее любимым занятием. Она пользовалась благоволением высокопоставленных кругов нынешнего общества. Полицей-президент Берлина был ее самым желанным гостем. Он-то и обеспечил ее этой квартирой, которой она теперь могла распоряжаться по собственному усмотрению.

А еще на третьем этаже проживал штудиенрат Шоймер с семьей. Кроме больной жены в нее входили две дочери, слывшие весьма бравыми особами. Одна была медсестрой, другая служила во вспомогательном составе вермахта. Обеих в данное время дома не было. С тех пор как разбомбили школу, жизнь Шоймера стала довольно-таки пустой, но он старался приносить хоть какую-то пользу и посвятил все свое свободное время изучению немецкой философии от Гегеля до Гитлера, пытаясь доказать, что они дополняют друг друга. Однако в данное время он занимался куда более прозаичным делом — составлял на всякий случай своего рода протокол.

В нем можно было прочитать следующее: «Служащая в доме иностранная рабочая, которую все называют Марией, была обнаружена мной в полубессознательном состоянии на лестничной клетке и доставлена в безопасное место. Затем шарфюрер СС Йодлер забрал ее самым корректным образом, а я так же корректно передал ее…» Далее в протоколе следовало более подробное описание места и времени.

Фрау Брайтштрассер со второго этажа еще спала, а мозг ее был переполнен громоздящимися одно на другое впечатлениями. Утренние лучи солнца освещали ее сморщенное, лимонного цвета, лицо, а губы шевелились беззвучно, как зев у лягушки, сидящей на краю болота.

На первом этаже, в квартире справа, храпел, лежа на спине, шарфюрер Йодлер, и храпел так, как если бы он только что выполнил тяжелую работу. Рядом с ним, свернувшись клубочком, словно перепутанная собачонка, лежала Мария.

Квартира слева пустовала. Блоклейтер, которому она принадлежала, лежал в подвале. Он был мертв.

Самолет ждал полковника фон Штауффенберга точно в назначенное время на взлетной полосе аэродрома в Рангсдорфе. Его плоскости слегка дрожали — пилот запустил двигатель, чтобы прогреть мотор.

Самолет предоставил в распоряжение Штауффенберга генерал от артиллерии Эдуард Вагнер, генерал-квартирмейстер главного штаба сухопутных войск. Это была надежная машина, но без радиооборудования, которое применялось в авиации еще не везде. Опытный пилот занимался проверкой приборов — время приближалось к семи.

Автомобиль полковника Штауффенберга остановился на краю летного поля. Из него вылезли Клаус, его брат Бертольд и обер-лейтенант фон Хефтен. Их уже ожидал генерал-майор Гельмут Штиф. Он также принадлежал к числу посвященных, а в этот день летел вместе с ними в ставку фюрера.

Офицеры приветствовали друг друга по-товарищески — казалось, различий в званиях для них не существовало. Штауффенберг хлопнул по одному из портфелей, которые нес его адъютант, словно хотел тем самым сказать: «На этот раз все пройдет удачно».

Хотя было раннее утро, лица офицеров блестели от жары, но голос полковника Штауффенберга звучал, как никогда, звонко:

— Как вы себя чувствуете, господин генерал?

— Довольно хорошо, — ответил улыбаясь Штиф. — А ваша энергия и бодрость укрепляют мою уверенность в успехе нашего дела. — И почти без всякого перехода он поинтересовался: — Вы убеждены, что на этот раз все пойдет по порядку? — Слова его не были проявлением озабоченности или сомнений, скорее, в нем говорил привыкший к четкому планированию штабной офицер.

— Стопроцентной гарантии нет, — ответил Клаус фон Штауффенберг несколько раздраженно, — но исходя из чисто человеческих возможностей все подготовительные меры осуществлены с максимальной точностью.

Обер-лейтенант фон Хефтен высоко поднял оба портфеля, которые были у него в руках. Его обычно дружелюбное мальчишеское лицо казалось возбужденным.

— На этот раз мы подстраховались вдвойне! Если не сработает один заряд, у нас есть другой.

— А ваты для больного глаза у тебя достаточно? — озабоченно спросил брата Бертольд.

— Да, спасибо.

Генерал-майор Штиф задумался. Ему пришлось пережить на своем веку немало разочарований, даже когда все планировалось самым тщательным образом, и он не мог, да и не хотел, забывать об этом. Поэтому, чуть помедлив, он сказал:

— Решающее значение будет иметь то, насколько четко сработает информационный аппарат. Но это очень сложное дело.

— Тогда надо все упростить! — воскликнул обер-лейтенант фон Хефтен.

Обер-лейтенант, как и многие молодые участники заговора, являлся сторонником радикального решения вопроса, не слишком-то задумываясь о последствиях, в то время как генерал-полковник Бек и другие представители командования сухопутных войск были «мыслителями», а Ольбрихт и Бракведе занимались планированием. Штауффенбергу же предстояло сегодня одним ударом разрубить гордиев узел — претворить все их планы в жизнь.

— Время теорий прошло, — сказал Клаус. — Еще несколько часов — и мы будем знать, где окажемся.

Он склонил в задумчивой покорности голову, будто отдавал себе последний приказ, потом выпрямился, кивнул на прощание брату и поднялся в самолет.

Пилот перевел двигатель на повышенные обороты. Небо было безоблачным. Конус, показывающий направление ветра, свисал как тряпка. Разрешение на взлет было дано с точностью до минуты в семь часов утра. Машина понеслась по взлетной полосе, затем оторвалась от земли и стала набирать высоту.

Бертольд фон Штауффенберг долго смотрел вслед самолету, пока он не превратился в точку, мерцающую на горизонте. Его лицо оставалось бесстрастным, и лишь глаза подернулись влагой.

Подвал в доме номер 13 по Шиффердамм был разделен дощатыми перегородками на отдельные отсеки по числу квартир. В летнюю жару здесь гнил последний картофель, хранились жалкие остатки угля, на полках стояли уцелевшие банки с компотами и маринадами. Чемоданы, ящики и коробки, в которых прятали наиболее ценные вещи, громоздились до самого потолка. Однако проход был оборудован под «бомбоубежище».

Здесь-то и лежал труп Иоахима Йодлера — бывшего блоклейтера и управляющего домом. Йодлера-старшего положили поперек одной из скамеек, стоявших посередине. На его рубашке расплылось кроваво-красное пятно величиной с ладонь.

Фрау Валльнер была первой, кто его обнаружил. Она собиралась взять кое-что из мясных консервов, чтобы сделать приятное своему «гостю» после столь неспокойной ночи. Увидев труп Йодлера, она сделала шаг назад, затем внимательно осмотрелась и, убедившись, что одна в подвале, пробормотала:

— Таким я его и представляла в своих мечтах.

Потом фрау Валльнер все же решила: будет лучше, если она сделает вид, что ничего не заметила, и быстро удалилась. По лестнице она поднималась почти бегом.

В этот момент она и наткнулась на Шоймера. Тот поздоровался с ней, стараясь придать себе солидности: он вроде бы приподнял шляпу и одновременно воздел руку в гитлеровском приветствии. Точно определить это было бы практически невозможно — так хорошо он напрактиковался.

— Уже на ногах? — спросил он по-соседски дружелюбно. — Небольшая утренняя прогулка, не правда ли? У меня тоже появилась в этом потребность, надо насладиться новым днем.

— Если вы зайдете в подвал, взгляните, пожалуйста, на мой замок с секретом, — попросила фрау Валльнер. — Не дай бог, его взломают или я забуду запереть. В нынешнее время все может случиться.

Настроенный дружелюбно по отношению к людям, штудиенрат Шоймер быстрыми шагами спустился вниз по лестнице. Но не прошло и десяти минут, как он возвратился, заметно побледнев. Когда он увидел Йодлера, то воскликнул: «О боже!» — что было непроизвольным проявлением набожности, которую он обычно, как истинный философ, старался не выказывать. А после некоторых размышлений «философ» решил не только забыть о своем восклицании, но и вообще сделать вид, будто ничего не заметил.

— Хайль Гитлер, фольксгеноссин Шульц! — воскликнул капитан фон Бракведе иронически. — Удалось убрать уже всю грязь, которую натаскали за вчерашний день?

— Благослови вас бог, господин граф! — ответила уборщица и посмотрела на него, прищурившись. — Вы прекрасно выглядите. Видимо, хорошо провели ночь.

Бракведе спал всего несколько часов, но это не имело значения. Да и матушка Шульц относилась к числу тех, кому граф покровительствовал, — ее прислал один из его друзей, поскольку гестапо начало проявлять к ней интерес. Поэтому считалось, что на Бендлерштрассе она отбывает трудовую повинность.

Капитан пригласил матушку Шульц на чашечку кофе и был к ней внимателен, как к гостье. Впрочем, так оно и было на самом деле. А матушка Шульц знала, кто интересует графа в настоящее время — сотрудники, работавшие на Бендлерштрассе по ночам.

Однако по наблюдениям матушки Шульц никто особого рвения не проявлял, за исключением, пожалуй, друзей графа фон Бракведе.

— А полковник Мерц фон Квирнгейм вообще ни на минуту не расстается с письменным столом!

Они продолжали шутить еще некоторое время. Капитан фон Бракведе ценил сведения, добытые его людьми в течение ночи, — они помогали ему составить более полное представление о том, что творилось в этом доме.

— А что, этот Герберт тоже с некоторых пор относится к числу ваших друзей? — поинтересовалась матушка Шульц. — Во всяком случае, он упорно говорит об этом. Но я ему особенно-то не доверяю.

— Почему же вы ему не доверяете? — спросил капитан с подковыркой.

— Потому что он не умеет смеяться. У него не получается даже простой улыбки. Я бы такому не доверила даже орехи колоть.

— Вам бы работать в уголовной полиции, — заметил капитан.

— Как только представится возможность, я попытаюсь туда устроиться.

Затем граф Бракведе спустился на второй этаж по лестнице, покрытой плитами, имитирующими мрамор. Работа здесь еще только-только начиналась, поскольку офицеры в основном придерживались золотого правила чиновников — лишь бы время шло.

Однако генерал Ольбрихт был уже на месте, и они вместе с полковником Мерцем фон Квирнгеймом сверяли списки сбора по тревоге.

Капитан фон Бракведе присоединился к ним и, склонясь над бумагами, спросил:

— Очевидно, пытаетесь вскрыть источники возможных ошибок?

— Наш план сбора по тревоге переработан недавно с особой тщательностью, — заверил его генерал Ольбрихт. — Как только получим сведения, что у Штауффенберга все прошло по плану, мы начнем действовать.

Полковник Мерц фон Квирнгейм кивнул и добавил:

— На этот раз мы все ставим на карту, поэтому действовать будем не шаг за шагом, а сразу широким фронтом, всеми наличными силами и средствами. Это мероприятие вам по душе, не правда ли?

— К тому же оно соответствует и моим принципам, — заметил капитан фон Бракведе дружелюбно. — Но иногда на душе становится так тяжело, особенно когда задаешь вопрос: а что будет, если все закончится провалом?

— Тогда с нами будет покончено, — сказал генерал просто.

— Не следовало ли даже возможную катастрофу предусмотреть в наших планах, как это делают генштабисты, перед тем как начинать сражение? То есть возможное отступление, с тем чтобы избежать полного поражения.

Полковник Мерц фон Квирнгейм даже подался вперед:

— Вы имеете в виду принятие некоторых мер безопасности?

— Скажем лучше — мер предосторожности.

— Каких, в частности?

— В этом здании, например, слишком много бумаг, — заявил капитан. — Большую часть из них необходимо заблаговременно сжечь, чтобы они ни при каких обстоятельствах не попали в чужие руки. Об этом вы подумали?

— Конечно, — ответил Ольбрихт. — Подобные мероприятия предусмотрены, если что-то пойдет не так. При этом не следует забывать, что некоторые документы представляют собой, так сказать, историческую ценность…

— Господа, о вечности мы еще успеем подумать! — воскликнул капитан фон Бракведе иронически. — Речь идет прежде всего о требованиях сегодняшнего дня. И тут я могу посоветовать вам лишь одно: очистить все основательно! Сожгите все, без чего можно обойтись. Оставшееся же необходимо укрыть где-нибудь в безопасном месте. Что касается меня, то я уже это сделал.

Портфель все еще стоял у кровати, на которой лежали Элизабет и Константин. Полыхающее жарой солнце нового дня начинало проникать даже сквозь занавески.

— Я люблю тебя, — шептал Константин, целуя девушку в шею, и повторял снова: — Я люблю тебя…

— Да… — отзывалась Элизабет — в последние часы она говорила только это одно-единственное слово.

Оштукатуренный потолок высокой комнаты, отделанный бледно-серым орнаментом из роз, казалось, начал опускаться на них, наподобие крышки гроба, и они прижались друг к другу с закрытыми глазами.

Константину представлялось, что он падает в глубокую пропасть. Но вот он остановился, подхваченный ее руками, а все его тело начало лихорадить. Тяжело дыша, он спросил:

— А ты меня тоже любишь?

— Да, — сказала она снова торопливо и тихо и, обнимая его, добавила: — Помни всегда о том, что я тебя люблю, никогда об этом не забывай.

Она спрятала свое лицо в его руках. Яркое утреннее солнце припекало все сильнее. Однако ей не хотелось открывать глаза, она лишь дрожала от счастья и страха.

Дом номер 13 по Шиффердамм, казалось, плыл в неизвестность на гребне из пены, которая ни в коей мере не могла служить опорой. Окружающее перестало для них существовать, остались только они одни. И Элизабет вскрикнула, замирая.

А портфель из светло-коричневой кожи в ярких солнечных лучах светился, как сигнал предупреждения.

В 10.15 самолет связи «хейнкель» после трехчасового полета приземлился в районе Растенбурга в Восточной Пруссии. Первым из него вышел полковник Штауффенберг, генерал-майор Штиф и обер-лейтенант Хефтен — вслед за ним. Их фигуры отбрасывали длинные тени на изъезженную и исхоженную землю.

Пилот вытер пот со лба и с достоинством кивнул фон Хефтену, когда тот предупредил:

— В полдень будьте, пожалуйста, готовы к обратному полету в Берлин. После нашего появления вы должны будете взлететь через несколько минут.

Пилот был прежде всего солдат. Он получал приказы и выполнял их, как все другие солдаты. Как раз на это и рассчитывали люди с Бендлерштрассе. На этом же убеждении был основан и весь план «Валькирия». Приказы отдавались, и они должны были выполняться. Таково было положение дел в Германии.

Полковник фон Штауффенберг пытливо осмотрелся вокруг. Все шло по плану. Они приземлились с точностью до минуты. Машина показала себя в воздухе с лучшей стороны.

Малолитражный автомобиль повышенной проходимости подъехал к ним на небольшой скорости. Его выслал за Ними комендант аэродрома при ставке фюрера. Штиф и Штауффенберг сразу сели в машину, не проронив ни слова, а обер-лейтенант фон Хефтен немного поболтал с водителем. Затем и он занял свое место, с большой осторожностью придерживая оба портфеля.

— Должен ли я ехать на повышенной скорости? — предупредительно спросил водитель.

Штауффенберг ответил отрицательно — на поездку требовалось от двадцати пяти до тридцати минут, как предусмотрено планом.

Они проезжали лесом, где ветви корабельных сосен переплетались наподобие рук молящихся. Затем их снова окружило какое-то светлое и зеленое мерцание, по большей части березы с серебристо-белыми стволами. Теплый сырой воздух овевал их лица.

Клаус фон Штауффенберг глубоко вдыхал запахи, исходящие от разогретой земли, от пушистого мха и капелек смолы, которые напомнили ему леса его детства, прогулки с Бертольдом, уединенные часы, когда строки стихов звучали словно перезвон колокольчиков.

Спутники смотрели на него улыбаясь. В то же время обер-лейтенант фон Хефтен осторожно ощупывал портфели, а генерал Штиф глядел не отрываясь темными задумчивыми глазами на разбитое полотно дороги. Воспоминания о бесконечной цепи неудач действовали на него угнетающе. А что их ждет сейчас? Неапробированный взрывной заряд, вызывавший сомнения запал, не поддающиеся контролю поступки Гитлера! Да и практический опыт применения бомб был весьма любопытен. Оказывается, легкая колышущаяся портьера при определенных условиях может обеспечить безопасность стоящих за ней людей не хуже бетонной стены. При мощном взрыве значительная часть постройки рушилась, однако находившиеся в непосредственной близости от эпицентра взрыва гипсовые фигуры оставались абсолютно невредимыми.

Неожиданно улыбнувшись, Штауффенберг наклонился вперед и сказал Штифу:

— Знаете, что весьма примечательно? У меня уже выработалась привычка разрабатывать планы с величайшей тщательностью, точно так же я поступил и на этот раз. И вот я пришел к заключению, что нельзя предусмотреть абсолютно все — даже для одного какого-либо человека, тем более — для народа, не говоря уже о том, что мы называем судьбой.

— И ей-то, по вашему мнению, мы себя и вверяем?

— Не только! Мы просто-напросто являемся ее составной частью. И нам, по моему мнению, остается лишь одно — быть готовыми ко всему. А это главное.

В 10.45 они подъехали к ставке фюрера.

Примерно в это же время ефрейтор Леман появился на Бендлерштрассе. На нем была голубая блуза монтера — в конце концов, в его документах значилось, что он работает крановщиком в Западном порту, а сегодня числится больным.

— Что нужно отремонтировать? — спросил он, входя в роль.

Капитан фон Бракведе сразу затащил его в свой кабинет.

— Сначала вы немного отдохнете. Пока все не закрутится, пройдет несколько часов. А кроме того, вы выглядите немного усталым, дружище.

— Внешность обманчива, — заверил его Гном. — Оно, конечно, не хватает продовольственного обеспечения генерального штаба, да и спецпайка Герберта, ну а в общем я бодр и чувствую себя как рыба в воде. Последнюю же ночь я провел вместе с двумя студентками. Как видите, одно событие следует за другим.

Они еще некоторое время поболтали о том о сем. Леман потребовал коньяку, а фон Бракведе хотел знать все подробности.

— Представьте себе, — сказал ефрейтор совершенно серьезно, — пока мы тут занимаемся планированием, незнакомые нам единомышленники рискуют каждую ночь собственной головой. Пока мы тут исписываем целые кипы бумаги, они там пишут лозунги на стенах и спасают людей от смерти…

Фон Бракведе кивнул:

— Это мне известно. Мы намного сильнее, чем когда-то предполагали.

— Чего нам, по-видимому, не хватает, так это, как говорят наши генштабисты, координации сил и средств, а попросту — контактов графской группы с группой демократов, — высказал свое мнение Леман.

— А где же в таком случае группа ефрейторов?

— У меня большое желание создать ее.

Во время своего пребывания в Париже Леман сделал весьма интересное открытие: там все нити заговора держал в своих руках подполковник Цезарь фон Хофаккер. Так вот он был не только родственником Штауффенберга и свидетелем при бракосочетании Бракведе, но и другом десятку других, принадлежавших к кругу заговорщиков людей.

— Круг этот значительно шире, — заявил улыбаясь капитан. — Один из самых надежных наших людей является зятем генерала Ольбрихта. Мой отец хорошо знал генералов Бека и Штюльпнагеля, они часто бывали в нашем доме. Гёпнер был когда-то начальником Штауффенберга. А наш доктор знаком с широким кругом духовных лиц. Юлиуса Лебера поддерживает значительное число ветеранов рабочего движения. За Карлом Гёрделером стоят представители промышленности.

— Настоящее сборище родственников! — воскликнул Гном и добавил: — Но я понимаю, что вы хотите этим сказать: необходимо всецело доверять друг другу.

— А в наше время это возможно лишь в том случае, когда люди знают друг друга достаточно хорошо. В конце концов, мой дорогой, вопрос идет не о взаимных симпатиях или общности взглядов, а о жизни и смерти.

— И все же нам следовало бы уделить больше внимания тем, кто не является ни нашими личными друзьями, ни товарищами по полку, — заметил Леман.

— Ах, мой дорогой, не надо выискивать ошибки и упущения, я и сам занимался этим в течение последних лет. Не слишком-то хорошо я чувствую себя сейчас в своей шкуре. Мы живем в такое время, что даже продохнуть не успеваешь, не забывайте об этом. И мы должны благодарить бога, что нам удалось хоть что-то сделать к сегодняшнему дню.

— И он еще не кончился, — сказал Леман. — В последнее время я часто вспоминаю свою мать. Она всегда говорила: «Как бы ты ни старался быть ангелом, не успеешь и оглянуться, как окажешься в лапах дьявола».

Труп в подвале дома номер 13 по Шиффердамм был, так сказать, официально обнаружен Эрикой Эльстер, которая отреагировала на это очень просто. Определив, что этот человек мертв, она посмотрела на часы — было 11.15, — поднялась на первый этаж и позвонила жене Йодлера-старшего. Поскольку никто не отозвался, она позвонила в дверь напротив его сыну.

Йодлер-младший появился на пороге в полураздетом виде. Он осклабился и спросил:

— По-видимому, вы не ко мне? Я, собственно, в отпуске и немного прикорнул. Но если вы все же…

Эрика вела себя довольно скромно — момент был чересчур неподходящим. Она лишь бросила короткий взгляд на поросшую волосами, как у гориллы, грудь шарфюрера и сказала:

— Вам следовало бы поскорее позаботиться об отце — он лежит в подвале.

— Он что, пьян, что ли? — не понял Йодлер-младший.

Эрика нисколько не поколебалась сообщить шарфюреру правду, ее даже немного заинтересовало, какова же будет ответная реакция.

— Нет, он мертв.

Йозеф Йодлер широко раскрыл глаза — на несколько секунд он остолбенел. По его внешнему виду нельзя было ничего определить. Наконец он изрек:

— Наверное, несчастный случай или что-нибудь в этом роде, а? Ну да я сам посмотрю.

Он спустился в подвал. Эрика последовала за ним: спектакли любого рода ее интересовали. Она немного удивилась, когда увидела, как сын наклонился над отцом. Действовал он вполне профессионально — вероятно, ему приходилось часто иметь дело с трупами.

— Застрелен, — произнес он, деловито выпрямляясь. — Как узнаешь — кем? Фрейлейн Эльстер, надеюсь, это не ваша работа?

— Святая правда, нет! И это все, что я знаю…

Йозеф Йодлер не проявил особого волнения. Если он решил продемонстрировать свое самообладание Эрике, то это ему удалось.

— Ну да, — сказал он. — В конце концов идет война, и может произойти всякое, ведь повсюду шныряют темные личности. А может быть, все-таки несчастный случай? Или самоубийство? — Он постоял, задумавшись. — Что же теперь делать?

— Ну, по-видимому, надо прежде всего сообщить в полицию. — Эрике в какой-то степени импонировало его хладнокровие. — В подобных случаях всегда проводится официальное расследование.

— Вы так думаете? — Йодлер-младший, казалось, очень удивился. — И его будут проводить? На пятом году войны? Из-за одного трупа? Да только в Берлине каждую ночь трупов находят по нескольку тысяч!

— Вы забываете, что в данном случае речь идет о необычном трупе — о трупе блоклейтера.

— Ну, хорошо, — молвил наконец Йодлер, — тогда мы поднимем занавес здесь. И если я найду ту свинью, которая ухлопала моего старика, я сделаю из нее отбивную. Гарантирую!

Полковник фон Штауффенберг уже видел третью, последнюю дверь, отделявшую его от Гитлера. Сейчас он находился в среднем отсеке ставки фюрера. Он позавтракал с адъютантом коменданта объекта, а теперь его пригласили к генерал-фельдмаршалу Кейтелю.

Вильгельм Кейтель, начальник штаба верховного главнокомандования вооруженных сил, принял однорукого и одноглазого полковника подчеркнуто любезно. Штауффенберг, офицер, перенесший тяжелое ранение и продолжавший сражаться, как это было здесь расценено, за рейх и фюрера, являлся своеобразным символом.

После нескольких вступительных слов Кейтель перешел к делу:

— В первую очередь нас будут интересовать вновь формируемые народно-гренадерские дивизии.

— Они должны быть переданы в распоряжение рейхсфюрера СС, не так ли? — спросил напрямик полковник.

Кейтель улыбнулся свойственной ему сердечной улыбкой завсегдатая офицерских казино и сказал не раздумывая:

— Этого я просто не знаю, хотя мог бы ответить на поставленный вопрос и более обстоятельно. Сначала нужно сформировать эти дополнительные дивизии, окончательное же решение их судьбы, естественно, остается за фюрером.

Штауффенберг держался вполне корректно, и голос его звучал ровно, однако пальцы левой руки все крепче стискивали ручку портфеля.

— Если на самом деле предусматривается передача этих войсковых соединений в распоряжение командования СС, то мне хотелось бы знать об этом заранее, чтобы избежать дополнительных сложностей.

И снова Кейтель улыбнулся как можно любезнее:

— Не ломайте над этим голову. Доверьтесь всецело фюреру. Думайте только о том, что сейчас необходимо мобилизовать последние силы. Где и каким образом они будут потом использованы — подскажет обстановка.

Барак Кейтеля находился всего в нескольких сотнях метров от бункера Гитлера, и тем не менее дойти до него было непросто: хитроумные системы охранения, безопасности, скрытности, маскировки, двойного и тройного контроля превратили «Волчье логово» в мощную крепость, ощетинившуюся со всех сторон оружием.

После первых, так называемых входных ворот шел участок заминированной и укрепленной местности — не менее трех километров в диаметре. Там находились парные посты, постоянно совершалось патрулирование и располагались высокомобильные подразделения. Только через вторые ворота можно было попасть в собственно рабочие и управленческие помещения ставки фюрера. Здесь же располагались различные отделы, изолированные друг от друга подразделениями и постами охраны, ядро которой составлял так называемый офицерский караул.

— Докладывайте фюреру только самое существенное, — порекомендовал Кейтель настойчиво. — Как раз сегодня у нас очень мало времени, поэтому пришлось внести некоторые изменения в распорядок дня.

Полковник Штауффенберг ничем не выдал своего беспокойства, хотя был чрезвычайно встревожен, ибо подобные изменения могли привести к срыву плана заговорщиков.

— И значительные изменения, господин генерал-фельдмаршал? — поинтересовался Клаус и посмотрел в открытое, квадратной формы, окно.

Между высокими стволами деревьев он увидел бетонные глыбы кубической формы, выкрашенные маскировочной серо-зеленой краской, проволочный забор высотой два с половиной метра, по которому был пропущен электрический ток, механически вышагивавшего взад-вперед постового и деловито сновавших офицеров с кожаными папками или записными книжками.

— Обсуждение положения на фронтах состоится у фюрера на этот раз не в тринадцать часов, как обычно, — говорил Кейтель, — а ввиду приезда дуче гораздо раньше. Расширенное совещание штабных офицеров назначено на двенадцать тридцать. Ориентируйтесь на это время.

— Буду готов, — ответил Штауффенберг.

На часах было 12.00.

— Какой чудесный день! — воскликнул Константин.

Он стоял у окна, отодвинув немного в сторону штору. Его взору предстали закопченные развалины домов, складские сараи, угольные отвалы и погрузочно-разгрузочные сооружения Западного порта. Здесь господствовали грязно-серые тона, и все же лучам солнца удавалось наложить на все это своеобразный золотистый глянец.

— Пожалуйста, не открывай штору, — попросила Элизабет. — Я хочу еще долго, долго быть только с тобой, хочу видеть только тебя, и ничего больше.

— Как ты прекрасна! — восхитился Константин, глядя на нее.

— Иди ко мне, — позвала Элизабет.

Она протянула руки в радостном ожидании, и он поспешил к ней, но споткнулся о портфель, который все еще стоял рядом с кроватью. Она весело рассмеялась. Он тоже улыбнулся и отодвинул портфель в сторону, к стулу, на котором лежала ее одежда.

— Поставь его в угол, Константин, между окном и корзинкой для бумаг. Я не хочу его больше видеть.

— А может быть, его лучше вообще выбросить за окно? — спросил он, развеселившись.

Элизабет покачала головой. Он лег рядом, взял ее за руки и притянул к себе. Затем нежно поцеловал в лоб и поднялся на локтях, чтобы увидеть свое отражение в ее глазах. И глаза эти засияли ему в ответ беззаветной преданностью.

— Так, как теперь, должно быть всегда, — прошептал Константин и почти резко добавил. — Так будет всегда.

Элизабет улыбнулась:

— Тем не менее когда-нибудь нам придется вставать.

— Так далеко я не хочу даже загадывать.

— По крайней мере, этот день целиком принадлежит нам.

— И все последующие!

Они были уверены, что у них еще есть время. Идти на Бендлерштрассе Элизабет было не нужно, а у Константина лежал в кармане отпускной билет — граф фон Бракведе позаботился о них.

— Боже мой, оказывается, я до сих пор не знала, что такое счастье! А теперь я счастлива и хочу, чтобы так было всегда.

Гном, вновь превратившийся в ефрейтора, расположился в служебном кабинете капитана фон Бракведе, как у себя дома. Он подтачивал ногти мелкозернистой пилкой, которую взял из монтерского ящика. Но как бы эта работа его ни занимала, он то и дело выжидательно поглядывал на графа.

Капитан неподвижно стоял у окна, и его высоко поднятая голова говорила о том, что им владело беспокойство. Руки он засунул глубоко в карманы брюк, а его форменный китель был расстегнут.

— Я все же создал небольшую ефрейторскую группу, — доверительно сообщил Гном. — Пока нас только трое, но все отличные следопыты. Что вы об этом думаете?

— Прекрасно! — Фон Бракведе одобрительно кивнул. Отойдя от окна, он приблизился к Леману и сказал: — Нам, как мне кажется, нужно быть готовыми ко всему. А пока не мешает немного подкрепиться. Не возражаете?

— Вы, наверное, опять очистили свою кладовку? — спросил Леман с тайной надеждой.

Граф открыл портфель, лежавший на письменном столе, и извлек из него приличный кусок салями. Гном удовлетворенно хмыкнул и достал складной нож. Они нарезали колбасу толстыми кусками и принялись есть с большим аппетитом.

— Удивительно вкусно! — воскликнул Гном, прожевывая, и совершенно неожиданно задал вопрос: — Мучают ли вас угрызения совести? Не из-за колбасы, конечно, а по другим соображениям. Вы же были когда-то приверженцем национал-социализма, если я не ошибаюсь?

— Вы не ошибаетесь, Леман! — Фон Бракведе продолжал жевать с завидным аппетитом. — В свое время, еще до прихода нацистов к власти, я даже вступил в их партию, причем по убеждению.

— И как долго продолжалось ваше заблуждение?

— Несколько лет, — признался фон Бракведе. — Меня привлекала связь национального с социализмом. В определенной степени эта связь, по-моему, существует и сегодня.

— Но уже не под вывеской прежней фирмы, не так ли?

— В течение долгих лет я состоял на государственной службе, был даже полицей-президентом Берлина, и все это время старался выполнять то, что в Пруссии называется долгом. А потом я стал солдатом.

— И когда же к вам пришло прозрение?

— Уже в тысяча девятьсот тридцать третьем году я начал кое над чем задумываться. Во-первых, слова у нацистов явно не соответствовали делам. Во-вторых, то, что я воспринимал как поверхностное, наносное, на поверку оказалось весьма серьезным. Одурманивая народ с помощью бесстыдной лжи, национал-социалисты на глазах превращались в бонз. Тем не менее я пытался честно служить Германии в той мере, в какой это было еще возможно. Но разве позволительно вступать в союз с преступниками? Нет и еще раз нет! И даже полная неосведомленность не может служить в данном случае оправданием.

— Постепенно я начинаю понимать, почему все это происходило с Беком, с вами, с сотнями и тысячами других людей. Проходимец Гитлер обманул ваши идеалы! Вы ведь поначалу увидели в этом болтуне и фанатике олицетворение так называемой вечной Германии, а он олицетворял совсем иное. И этого вы ему никогда не простите.

— Этого я не прощаю и себе, — тихо сказал граф фон Бракведе.

— Поторопитесь, Штауффенберг! — крикнул генерал-фельдмаршал Кейтель. Он явно нервничал.

Его адъютант, генерал от инфантерии Буле, посмотрел на свои часы — пора было идти на совещание.

— Одну минутку! — сказал полковник. — Я только возьму портфель.

Клаус фон Штауффенберг остался один в прихожей барака. Он снял с вешалки портупею и фуражку и положил перед собой на маленький столик. Затем уверенным движением открыл портфель и, отодвинув в сторону лежавшие на бомбе бумаги, раздавил кусачками кислотный взрыватель. При этом послышался едва различимый звук — как будто разбилась сосулька. Взрыв должен был произойти через пятнадцать минут.

— Возьмите у полковника портфель! — приказал Кейтель своему адъютанту.

Тот с готовностью протянул было руку, но Штауффенберг от помощи отказался. Генерал-фельдмаршал не обратил на это никакого внимания — торопливыми шагами он шел к своему фюреру.

После обмена несколькими незначительными словами эсэсовский охранник широко распахнул третьи ворота, и они увидели бункер Гитлера, дом для его гостей, барак для проведения совещаний и конуру для овчарки фюрера.

Вскоре, как обычно в подобных случаях, появился начальник внутренней охраны штандартенфюрер СС Раттенхубер. Его острые глазки тщательно ощупывали каждого, кто проходил мимо, но, увидя Кейтеля, он широко осклабился и пропустил фельдмаршала и сопровождавших его лиц без дальнейшего досмотра.

Штауффенберг принудил себя не ускорять шагов. В прихожей барака для совещаний он подошел к дежурному фельдфебелю-телефонисту и предупредил:

— Я жду срочного звонка из Берлина.

Кейтель и его адъютант отчетливо это слышали.

— Мне нужны дополнительные данные для доклада фюреру.

Наконец они вошли в основное помещение. Обсуждение положения на фронтах шло полным ходом. Генерал Хойзингер докладывал обстановку на Восточном фронте. Вокруг Гитлера теперь толпилось двадцать четыре человека.

Помещение размерами примерно пять на десять метров имело продолговатую форму. Стены и потолок были оклеены обоями серого цвета. В середине стоял дубовый стол (шесть метров в длину и немногим более метра в ширину) с крышкой толщиной десять сантиметров, которая поддерживалась двумя массивными тумбами.

У длинной стороны стола, против входной двери, стоял стул, на котором сидел Гитлер. Перед ним лежали сложенные аккуратной стопкой топографические карты, которые могли потребоваться во время докладов. Очки Гитлера находились у него под рукой. В помещении имелось десять окон, и все они из-за жары были широко раскрыты.

Гитлер оторвался от карты и взглянул на вошедших. Он кивнул Кейтелю, подождал, пока полковник представится, и протянул ему руку. От этого эффектного, рассчитанного на публику жеста он никогда не отказывался — полководец приветствовал израненного в сражениях героя!

— Доложите несколько позже, Штауффенберг. А сейчас мы закончим анализ положения на фронтах.

Генерал Хойзингер сразу же продолжил свой доклад. Все присутствующие, как и Гитлер, склонились над развернутой на столе картой. Все старались делать вид, что слушают с большим вниманием и напряженно анализируют положение дел.

Полковник Клаус фон Штауффенберг поставил портфель под стол в каких-нибудь двух метрах от Гитлера. Через некоторое время он, никем не замеченный, вышел из помещения.

На часах было 12.37.

На Бендлерштрассе капитан фон Бракведе ходил по коридорам и совал свой нос то в одну, то в другую дверь. Делал он это не столько для того, чтобы отвлечься, сколько по обыкновению — таковы были правила его любимой игры. Вначале он задавал дежурный вопрос: «Ну и как обстоят боевые дела?» Ответ следовал опять же в соответствии с правилами игры: «А в каком сражении?» На что Бракведе отвечал: «Да в том, которое мы уже проигрываем». После этого он выдавал несколько саркастических шуток.

И в этот день его шутки, как обычно, вызывали определенное оживление. И тем не менее капитана не покидало чувство, что он не в форме, погода, по-видимому, действовала угнетающе.

Чтобы немного отвлечься, он отправился к обер-лейтенанту Герберту. Как и следовало ожидать, этот образцовый служака фюрера развивал кипучую деятельность. Он звонил в различные партийные организации и заказывал пропагандистские материалы чуть ли не ящиками. Они предназначались для вновь формируемых Штауффенбергом народно-гренадерских дивизий.

— Вас теперь ничто не устрашит, не правда ли? — спросил капитан с явной издевкой и присел на стул.

— Вы, вероятно, уже принимаете меры по обеспечению следующей войны?

Герберт почувствовал себя польщенным. Значит, его служба действительно хорошо работала! Расход горючего у них постепенно возрастал до уровня ведомства Штауффенберга, а это уже кое-что.

— К сожалению, не все сейчас идет так, как следует, — сказал он сокрушенно, — но это зависит не от меня, а от телефонной связи. Она работает хуже, чем прежде.

— Что, связь вообще не работает? — насторожился Бракведе.

— Не все линии, во всяком случае.

— А почему?

— Сегодня осуществляется переход на другие каналы, — заявил Герберт со знанием дела — ведь его Молли работала прежде в подвале, где размещались службы связи, и довольно-таки продолжительное время. — Да и коммутатор переносят.

Эхо заинтересовало Бракведе, и он выслушал Герберта не перебивая. Оказалось, что именно в этот день ставка переключалась с коммутатора в Растенбурге на коммутатор в Цоссене под Берлином. А это означало, что важнейшие для заговорщиков линии связи в критические минуты могли их подвести.

— Продолжайте в том же духе! — воскликнул капитан и заторопился.

Быстрым шагом он спустился по лестнице и вошел в кабинет полковника Мерца фон Квирнгейма. Тот приводил в порядок содержимое своего сейфа — планы сбора по тревоге лежали аккуратно подобранные и могли быть изъяты оттуда в любое время.

— Мы ждем лишь условного звонка, — сказал он.

— А что будет, если до вас не смогут дозвониться? Вы разве не знаете, что коммутатор сегодня переносят в другое место?

Полковник задумчиво посмотрел на Бракведе через очки и взялся за телефонную трубку. Он попросил срочно соединить его с надежным специалистом по вопросам связи. Специалист, который тоже принадлежал к кругу посвященных, подтвердил предположение капитана. Он сказал, что сегодня не вполне подходящий день, чтобы брать в руки всю сеть связи, может быть, даже совсем неподходящий, и теперь все будет зависеть от того, насколько далеко продвинулись работы по переводу линий связи на новые каналы.

— Ну? — спросил Бракведе, сверкая глазами. — Это тоже предусмотрено в вашем плане?

— План предусматривает особые трудности и осложнения. — Полковник Мерц фон Квирнгейм нервно поправил очки. — Ничто не сможет застать нас врасплох.

— А не находите ли вы, любезнейший, что эти осложнения начались слишком рано? И как вам удастся руководить переворотом, если телефонная связь будет неустойчивой?

— Я сейчас же распоряжусь, чтобы этой проблемой занялись эксперты, — бросил полковник немного нетерпеливо и с улыбкой добавил: — Подогревайте для нас преисподнюю и дальше, дорогой друг, для этого мы вас и выбрали! Я уверен, вы не упустите ничего в своих спецзаданиях. Каково положение дел, например, с полицейскими подразделениями Берлина?

— Такое же, как и у других! Они находятся на своих местах и ждут. Они даже не подозревают, что счастье близко.

Полицейский участок, к которому относился дом номер 13 по Шиффердамм, выслал туда своего представителя. Им оказался вахмистр Копиш. Его сопровождал полицейский вспомогательной службы. Он походил на сторожевую собаку — моментально реагировал на приказание хозяина, — но никаких самостоятельных действий не предпринимал.

Копиш, проявивший себя с лучшей стороны еще в мирные годы и наполовину поседевший от оказанного ему доверия во время войны, действовал строго по инструкции: он осмотрел место, где лежал труп, и составил предварительный протокол. Его типичное для извозчика лицо сохраняло при этом важное, но простодушное выражение.

— Вы сын умершего? — спросил он у Йодлера.

Йозеф представился — назвал свое имя и чин и не преминул упомянуть, что служит в частях спецназначения. Вахмистр Копиш отметил про себя с одобрением: «Ну и выдержка у этого парня!» — и стал обращаться к нему с исключительной почтительностью. Он понимал, что такое война.

— А вы? — спросил он, указывая карандашом на Эрику. — Кого вы здесь представляете?

— Я обнаружила труп, — сообщила она.

Эта личность не понравилась вахмистру Копишу с первого взгляда. Он терпеть не мог таких мясистых женщин: они всегда напоминали ему об упущенных возможностях, ибо служба обязывала.

— Вы одна занимаете в этом доме целую квартиру? — посмотрел на нее с глубоким недоверием Копиш. — И это на пятом году войны, да еще в таком районе?

— Вы удивлены, не так ли? — Эрика посчитала, что ей бросили вызов, и решила парировать его соответствующим образом: — У меня есть кое-какие связи.

Вахмистр Копиш лишь отмахнулся: о своих связях говорили многие. А что оказывалось на деле?

— Наверное, какой-нибудь министр, а? — спросил он с явной насмешкой.

— Нет, всего лишь полицей-президент Берлина, — небрежно бросила Эрика. — Для вас этого достаточно?

Копиш оторвался от своих записей и опять посмотрел на нее с недоверием.

— Мы дружим, — оживленно продолжала Эрика, — можно даже сказать, мы почти помолвлены.

Вахмистр открыл от удивления рот и захлопнул свою записную книжку. Он что-то пробормотал, что прозвучало как извинение, и быстро исчез, оставив на месте полицейского вспомогательной службы.

— Ну вы сильны! — воскликнул Йодлер уважительно. — Здорово вы ему выдали! Я и раньше был высокого мнения о вас, не раз думал: «От нее можно ожидать многого!».

Эрика засмеялась отработанным сценическим смехом — мелодичным, как звон серебряного колокольчика, в котором все-таки иногда проскальзывали более низкие тона, призванные искушать.

— Вот какие штуки может преподнести жизнь, а? — промолвила она кокетливо. — Никто не застрахован от неожиданностей.

Вахмистр Копиш в это время уже подбегал к ближайшей телефонной будке. Он позвонил в вышестоящую инстанцию и вкратце доложил обстоятельства дела. В заключение он сказал:

— Здесь, как мне кажется, кроется что-то весьма серьезное, и можно легко забуксовать. Необходимо срочно прислать кого-нибудь из гестапо, желательно прямо из главного управления. А я пока надежно прикрою эту лавочку.

Бомба в ставке фюрера взорвалась в 12.42.

Генерал Хойзингер в это время как раз докладывал:

— Русские, имея мощную группировку войск, усиливают натиск в северном направлении, и, если группа армий «Север» не будет отведена назад, мы окажемся в катастрофическом…

В этот момент барак для совещаний содрогнулся, словно от удара грома. Появившиеся языки пламени отразились на лицах присутствующих, освещая картину разрушения. Плотный, как вата, удушливый дым наполнил помещение. Раздался всплеск криков, а затем наступила гнетущая тишина.

Полковник Клаус фон Штауффенберг находился примерно в ста пятидесяти метрах от места взрыва. Какую-то долю секунды он стоял неподвижно, потом взглянул на обер-лейтенанта Хефтена, ожидавшего у автомашины, быстро сел в нее и приказал:

— К аэродрому!

Через пятьдесят метров, у ворот, которые вели в среднюю зону ставки фюрера, их остановил дежурный офицер и выразил сожаление, что не может пропустить их. Штауффенберг непринужденно вышел из машины и потребовал дать ему возможность позвонить по телефону. Он набрал номер, сказал что-то в телефонную трубку и, положив ее на рычаг, четко произнес:

— Господин лейтенант, мне разрешено проехать.

Штауффенберг ни с кем не говорил, но дежурному офицеру и в голову не пришло заподозрить полковника во лжи, так подействовали на него спокойствие и выдержка этого человека. И в журнале дежурного появилась запись: «12.44 — проследовал полковник Штауффенберг».

В 12.45 была объявлена тревога.

Через три-четыре минуты автомашина полковника приблизилась к внешней охране у южных ворот. Здесь на проезжей части дороги уже стояли ежи. Охрана была усилена дополнительным нарядом.

Полковнику вновь пришлось выйти из машин. Дежурным здесь был обер-фельдфебель Кольбе, на вид спокойный и добродушный. Он заявил коротко:

— Проезд закрыт!

— Но не для меня, — ответил полковник. — Дайте-ка я позвоню.

На этот раз Штауффенберг действительно позвонил адъютанту коменданта объекта:

— Говорит полковник фон Штауффенберг. Я нахожусь у южных ворот. Охрана меня не пропускает в связи со взрывом. Но я тороплюсь, на аэродроме меня ждет генерал-полковник Фромм.

К этому времени — примерно в 12.49 — в ставке еще не было известно об обстоятельствах происшествия. Знали только одно — произошел взрыв. Поэтому адъютант сказал:

— Можете проехать.

Штауффенберг положил трубку. Его лицо не изменило своего выражения. Обер-лейтенант Хефтен глядел на полковника с возрастающим изумлением — выдержка этого человека и в него вселяла уверенность.

Обер-фельдфебель Кольбе не заметил ничего необычного, но какой-то внутренний инстинкт подсказывал ему: что-то здесь нечисто. Поэтому он заявил, что адъютант должен подтвердить свое распоряжение.

Он покрутил ручку полевого телефона и попросил соединить его с адъютантом коменданта объекта.

Штауффенберг воспринял эту затянувшуюся проверку внешне спокойно, но эти долгие секунды ожидания дались ему дорогой ценой. Его бросило в пот, и он не замечал ни высокоствольных елей, которые, словно мачты парусной армады, высились на лесной просеке, ни кустарника с зеленой сочной листвой, ни радостно щебечущих птиц, скрытых от людских глаз. А впрочем, никто не обращал на это никакого внимания.

— Можете проезжать! — разрешил наконец обер-фельдфебель Кольбе и приказал освободить дорогу для проезда.

Они завтракали — открыли баночку сардин в масле, отрезали два куска хлеба и положили все на белую скатерть, которую постелили прямо на пол около кровати.

— Это же просто великолепно — быть здесь с тобой! — воскликнула беззаботно Элизабет.

Он наклонился к ней, и она притянула его к себе.

В этот момент в дверь тихонько постучали.

Стук в дверь повторился — на этот раз несколько громче. Теперь они его услышали. Элизабет приподняла голову, не отрывая рук от Константина, и крикнула в сторону запертой двери:

— Прошу извинить, но у меня сейчас нет времени!

— Только на несколько секунд, — прошептали хриплым, полным страха голосом. Это была фрау Валльнер. — Мне нужно срочно поговорить с вами.

— Сейчас это невозможно, действительно невозможно. Вы этого не понимаете?

— Еще бы! — ответила фрау Валльнер сердито, по сдержанно. — Я-то все понимаю, не глухая.

— Тем лучше, попозже я сама приду к вам!

Элизабет придвинулась к Константину, и он крепко обнял ее.

И снова раздался голос фрау Валльнер — еще более громкий, нетерпеливый и возбужденный:

— Мне очень жаль, что я вам мешаю, но в доме что-то случилось!

— А нас это не касается! — Элизабет сказала это безразличным голосом и стала медленно опускаться на спину. — Нас совершенно это не касается! И не только это, а вообще все. — И шепотом добавила: — Имеет значение только то, что происходит с нами, только это…

На Бендлерштрассе появился мужчина в скромном гражданском костюме, с небольшим кожаным чемоданом. У контрольного пункта к нему подошел часовой.

— Все в порядке, — заявил водитель. — Этого господина ожидает генерал Ольбрихт.

Часовой небрежно отдал честь — человек в гражданском не произвел на него впечатления. Он показался ему похожим на коммивояжера, торгующего пылесосами. Но голос выдавал в нем человека, привыкшего повелевать. Это часовой понял, когда незнакомец сказал:

— Мне кажется, я еще не забыл расположения кабинетов, поэтому сопровождать меня не надо.

— Как вам будет угодно, — ответил часовой.

Он не мог знать, что видит перед собой возможного преемника генерал-полковника Фромма. Он открыл дверь, ведущую в левое крыло здания, и господин с чемоданом пошел по лестнице вверх.

Однако правильный путь он нашел не сразу. Да и немудрено. Здание на Бендлерштрассе походило на лисью нору: здесь имелось несколько главных входов, дверь, ведущая в караульное помещение, отдельный вход для командующего, наконец, несколько входов для обслуживающего персонала. Кроме того, в коридорах, которые перекрещивались между собой, было много ответвлений — в стороны к боковым зданиям, вверх и вниз к промежуточным этажам, в сами коридоры выходило несколько сот дверей.

Человек с чемоданом шел относительно легко, но иногда сбивался, поэтому к концу пути его узкое, изборожденное морщинами лицо начала заливать краска.

— А вот и я! — сказал он, входя в комнату генерала Ольбрихта. Он поставил свой чемодан на пол и несколько секунд стоял неподвижно, как изваяние. — Надеюсь, я прибыл не слишком поздно?

И тут невзрачный человек в гражданском почувствовал полное удовлетворение — он увидел, как радостно вскочил со своего места генерал Ольбрихт, а полковник Мерц фон Квирнгейм протянул ему правую руку. Даже капитан фон Бракведе поднялся, хотя и неохотно, однако человек с чемоданом, очевидно, и не ожидал от него другой реакции.

— Добро пожаловать, господин генерал-полковник! — воскликнул Ольбрихт.

Человек с чемоданом был не кем иным, как генерал-полковником Эрихом Гёпнером, бывшим командиром дивизии Штауффенберга. Он был уволен из вермахта в 1942 году, поскольку в период зимнего кризиса под Москвой самостоятельно, не дожидаясь приказа, отвел свои войска на новые рубежи.

Фон Бракведе взял у Гёпнера чемодан и прикинул его на вес:

— Надеюсь, вы не принесли с собой никаких документов? Их у нас здесь более чем достаточно.

Ольбрихт рассмеялся, но, видимо, посчитал шутку капитана не слишком удачной и пояснил:

— Это, собственно говоря, одна из основных забот Бракведе. Он опасается, что, погрязнув в бумагах, мы вряд ли окажемся способными к решительным действиям.

— В принципе мысль эта не столь уж неправильна, — заявил Гёпнер со скупой похвалой. — Четкие приказы не нуждаются в обстоятельных объяснениях. — И, указывая на свой чемодан, добавил: — Здесь всего-навсего моя форма. Когда настанет время, я ее надену.

— Заранее рад этому, — заверил капитан Бракведе улыбаясь. — Будем надеяться, что ждать этого долго не придется.

На Бендлерштрассе никто еще не знал, что бомба взорвалась. И Ольбрихт, чтобы как-то сократить ожидание, пригласил генерал-полковника Гёпнера немного перекусить.

— Приятного аппетита! — пожелал фон Бракведе. — А я займусь любимым всеми нами в данное время видом спорта — буду звонить по телефону.

В 12.43 Адольф Гитлер, пошатываясь, вышел из дымящихся развалин. Фюрера заботливо поддерживал Кейтель.

Не сказав ни слова, Гитлер побрел к жилому бункеру. Он пережил сильное потрясение, но никаких тяжелых ранений не получил. Запыхавшийся личный врач установил, что у фюрера обгорели волосы, лопнула барабанная перепонка, он получил ожоги на правой ноге и ссадины на спине.

— Это чудо! — воскликнул Кейтель, намеренно употребив любимое словечко Гитлера и его окружения.

«Чудо» это произошло, как потом выяснилось, благодаря полковнику Хайнцу Брандту. Ему помешал портфель Штауффенберга, и он передвинул его по другую сторону массивной тумбы, подальше от Гитлера. Таким образом он спас жизнь фюреру, но не свою.

А Кейтель продолжал с воодушевлением:

— Фюрер жив — так и должно быть!

Адольф Гитлер, сгорбленный и дрожащий, тревожно всматривался в лица оставшихся в живых и торопящихся прийти ему на помощь генералов и офицеров, но не заметил ничего, кроме верноподданнической озабоченности. Это успокоило его, и он сказал:

— По-видимому, это был удар вражеских истребителей-бомбардировщиков. Приказываю провести тщательное расследование!

По распоряжению Раттенхубера сразу же было перекрыто кольцо внутреннего охранения, введена готовность номер один — теперь никто без особого разрешения не мог ни войти, ни выйти.

Появились врачи и санитары с перевязочными материалами и носилками. Люди Раттенхубера внимательно следили за всем происходящим, держа автоматы на изготовку. Уже через полчаса после взрыва в направлении Растенбурга покатили первые санитарные машины.

Оставшиеся в живых собрались взволнованной кучкой. Генерал-полковник Йодль, начальник штаба оперативного руководства верховного главнокомандования вермахта, после Кейтеля самый верный вассал Гитлера в ставке, воскликнул с возмущением:

— Проклятые строители!

Он был убежден, что бомбу подложил кто-то из строительных рабочих организации Тодта, наверняка не немец по национальности. Предположения свои он обосновывал тем, что под полом зияла дыра глубиною в метр.

Вслед за этой гипотезой начали выдвигаться самые различные предположения — одно другого удивительнее, причем виновниками взрыва назывались поочередно вероломные иностранные рабочие, британская тайная служба, советский отряд особого назначения, американские гангстеры. Борману пришла в голову идея обвинить в преступных деяниях какую-то еврейскую террористическую организацию. Но ближе всех к истине был Гитлер. Видимо, догадываясь о сути происшедшего, он воскликнул:

— Даже в собственных рядах могут найтись твари, которые хотят уничтожить меня, а вместе со мной Германию!

Поначалу Клауса фон Штауффенберга никто не подозревал, но двумя часами позже одноглазый полковник был назван в числе возможных преступников. Возникло даже предположение, что Штауффенберг уже приземлился к этому времени за русским фронтам.

Итог этой кровавой акции был таков: из двадцати пяти участников совещания четверо были мертвы, пятеро находились на смертном одре и шестеро числились тяжелоранеными. Совсем не пострадал лишь один человек — генерал-фельдмаршал Кейтель.

Заботясь о своей славе национальной святыни, с которой ничего не может случиться, фюрер заявил:

— Ничто, даже самая малость, не должно просочиться отсюда!

Эти слова фюрера собравшиеся сразу восприняли как приказ, и был установлен запрет на передачу любой информации из ставки.

Дом номер 13 по Шиффердамм казался обшарпанным и каким-то невыразительным. Заклеенные бумажными полосками окна смотрели на мир сумрачно. Трещины в наружной стене напоминали ходы, которые проделывают в земле толстые черви.

— Меня зовут Фогльброннер, — представился невысокий мужчина, только что переступивший порог этого дома. Он сложил руки одна на другую и сообщил: — Я получил задание провести расследование, которое окажется необходимым.

— Старик мертв, — заявил Йозеф Йодлер. — По крайней мере, это ясно.

Фогльброннер посмотрел на присутствующих кротко — будто просил извинения за свое появление:

— Но речь-то идет не об обычной смерти, поскольку покойный был человеком непростым.

— Конечно нет! — воскликнул Йодлер-младший. Он предполагал, что присутствующие видят в нем борца за великую Германию, и решил в этом плане их не разочаровывать.

— Простите, а я-то тут при чем? — спросила Эрика с явным беспокойством. Такой оборот дела ей не нравился: она предугадывала возможные осложнения.

Фогльброннер молитвенно поднял обе руки.

— Пожалуйста, не поймите меня превратно! — попросил он. — Я ведь здесь не из-за какого-то трупа — их в настоящее время насчитываются тысячи. Я хотел бы с вашей помощью защитить интересы партии и государства.

— Ага! — воскликнул Йодлер с удовлетворением. Приятно слышать. Это тот ветер, который должен здесь дуть. Мне кажется, вы на, правильном пути.

— Тогда и я могу быть уверена, что вы не ошибетесь, — заявила обнадеженная Эрика.

— А вы, уважаемая барышня, будете находиться, так сказать, под моей личной защитой, — заверил ее гестаповец.

Он предусмотрительно навел справки об Эрике и выяснил, что предположения вахмистра Копиша не лишены оснований. Она на самом деле получила квартиру благодаря протекции полицей-президента Берлина графа Хельдорфа. У того, кроме апартаментов в гостинице «Эксцельсиор», было еще четыре квартиры подобного рода.

— Вы можете полностью положиться на меня, я сумею соблюсти ваши интересы.

— А я? — спросил Йодлер, склонившись выжидательно. — Что вы намереваетесь поручить мне?

— Я собираюсь просить вас оказать мне деятельную помощь.

Вахмистр Копиш передал гестапо список лиц, находившихся в данное время в доме номер 13 по Шиффердамм. В нем значился и некий лейтенант фон Бракведе. Поэтому расследование в отсутствие штурмбанфюрера Майера было поручено одному из его сотрудников.

— Поначалу мы прокрутим через мясорубку всю шайку-лейку в этом доме, — решил Фогльброннер. — Любопытно, что из этого получится.

В 13.00 полковник Клаус фон Штауффенберг находился по пути к аэродрому Растенбург. Его сопровождал адъютант Вернер фон Хефтен. Оба молчали, но их лица были уже не столь напряженными.

Машина тряслась по вконец разбитой дороге, подпрыгивая на многочисленных выбоинах. Водитель старался как можно крепче держать руль в руках. Позже, давая показания, он скажет: «Это была обычная поездка. Оба офицера вели себя как и многие другие, которых я возил на аэродром».

Полковник и обер-лейтенант молча сидели рядом. Они были твердо убеждены: акция на этот раз прошла удачно, Гитлер мертв, а военный государственный переворот идет полным ходом.

«Пламя поднялось так высоко, — заявлял позже Штауффенберг, — будто разорвался стопятидесятимиллиметровый снаряд. Никто в том помещении жив остаться не мог». В этом полковник был убежден твердо и не мог даже предположить, какие это будет иметь последствия. Более того, некоторые утверждали, что Штауффенберг видел, как мертвый Гитлер был выброшен взрывом из искореженного барака, а генерал Фельгибель вроде бы рассказывал: «Фюрер летел по воздуху наподобие летучей мыши».

Нашлись и такие, которые якобы слышали восклицание генерала Фельгибеля: «Случилось что-то ужасное — фюрер жив! Все приостановить!» Под словами «все приостановить» генерал имел в виду работу главного коммутатора ставки, который был ему подчинен. Но этот коммутатор был не единственным в районе Растенбурга. Поблизости находилась ставка Гиммлера, а она имела собственные линии связи. Ими пользовался и Геринг. А рейхслейтеру Борману пришла в голову самая простая мысль — использовать обычную почтовую связь.

Таким образом, сторонники Гитлера начали звонить уже вскоре после происшествия — когда Штауффенберг и Хефтен еще ехали в сторону аэродрома. Однако на Бендлерштрассе тщетно ожидали телефонного звонка из Растенбурга — сигнала действовать.

Только в Цоссен генерал-квартирмейстеру Вагнеру около 13.15 пришло сообщение, показавшееся крайне загадочным: «Покушение осуществлено, но, предположительно, неудачно».

По пути к аэродрому обер-лейтенант фон Хефтен демонтировал запасную бомбу и выбросил ее из автомашины. С глухим стуком она упала в придорожный кювет. Теперь, когда все свершилось, она стала ненужным балластом.

От водителя этот факт не укрылся, и позднее он упомянет о нем в своих показаниях. Хроникеры, подробно описывая этот день много лет спустя, отметят это событие как нечто удивительное. Но было ли оно на самом деле столь удивительным? Ведь спешащие путешественники всегда избавляются от лишнего груза…

— Все идет по плану, — увидев на аэродроме в Растенбурге готовый к отлету «хейнкель», сказал обер-лейтенант фон Хефтен с удовлетворением.

Через несколько минут самолет был уже в воздухе. Пройдет почти три часа, пока он совершит посадку в Берлине. И все эти три часа Штауффенберг будет твердо уверен: Гитлер мертв, государственный переворот начался.

 

ЛЮДИ, ПОЖЕЛАВШИЕ РАСПОРЯДИТЬСЯ СОБСТВЕННОЙ СУДЬБОЙ

Дом по Бендлерштрассе был похож на широкую колоду. Проезд для автомашин, который вел во внутренний двор, казалось, заканчивался в каменной пещере.

— А может быть, нам слегка вздремнуть для бодрости? — шутливо предложил капитан фон Бракведе. — Почти вся корпорация в этом здании так или иначе начала дремать.

Он опять поднялся к генералу Ольбрихту и вновь застал у него генерал-полковника Гёпнера и полковника Мерца фон Квирнгейма. На столе перед ними стояли фужеры с вином цвета крови.

— Разве вы смогли бы теперь уснуть? — спросил Ольбрихт слегка удивленно.

— Если бы захотел — смог, — заверил капитан фон Бракведе и присел, не ожидая приглашения, — но я не хочу.

— На душе неспокойно? — спросил генерал-полковник Гёпнер, входя в роль заботливого начальника и великодушно закрывая глаза на то, что этот необычный капитан держался как сугубо гражданский человек: китель его был расстегнут, как какой-нибудь летний пиджак спортивного покроя.

— Я тоже неспокоен, — признался полковник Мерц фон Квирнгейм, — особенно после того невразумительного разговора по телефону.

— В подобных случаях нервы нужно держать в кулаке, — заметил Гёпнер, — и терпеливо ждать, пока поступят сведения, не вызывающие никаких сомнений.

Фон Бракведе вздернул подбородок — эта непоколебимая самоуверенность генерал-полковника в штатском начинала его раздражать. Но затем он сказал себе: «В часы, подобные этим, никто не смог бы остаться совершенно спокойным. Вот разве что генерал-полковник фон Хаммерштейн». Однако его, к сожалению, уже не было, а Гёпнер не являлся достойной ему заменой. И, по-прежнему нервничая, Бракведе спросил:

— Прошу прощения, о каком телефонном разговоре идет речь?

Гёпнер хотел было не отвечать на вопрос этого странного капитана, но Ольбрихт едва заметно кивнул Мерцу фон Квирнгейму, и тот доложил, что несколько минут назад, а точнее, в 13.15 окольными путями, через генерала Тиле, поступило короткое сообщение: «Покушение осуществлено, но, предположительно, неудачно».

— Ничего не ясно! Сообщение допускает ложное толкование, поэтому использовать его практически невозможно, — прокомментировал Гёпнер.

Капитан прищурился:

— А не было ли совещание назначено на тринадцать часов?

— Так-то оно так, но затем все изменилось и совещание было перенесено на двенадцать тридцать.

Граф фон Бракведе наклонился вперед, его светло-голубые глаза сразу оживились, и он воскликнул:

— Так чего же мы еще ждем?

— Несомненного подтверждения, — ответил генерал-полковник внушительно.

— А есть ли связь со ставкой фюрера?

— Нет! — Полковник Мерц фон Квирнгейм, казалось, пытался направить фантазию Бракведе в нужное русло. — Тамошний коммутатор не отвечает — по-видимому, он не работает.

Капитан решительно вскочил:

— Тогда тем более все ясно! Отключение коммутатора ставки фюрера доказывает, что Штауффенберг начал действовать…

— И тем не менее мы не имеем права без подтверждения приступить к осуществлению плана «Валькирия», как это имело место вечером в прошлую субботу, — заметил генерал Ольбрихт. — На этот раз нам нужна полная ясность.

— Начать действия преждевременно — это легкомыслие, но начать их с опозданием — это самоубийство! — с горячностью воскликнул фон Бракведе.

— Только без сомнительных мероприятий! — остановил его Гёпнер. — Кто обладает чувством ответственности, должен действовать наверняка.

Полковник Мерц фон Квирнгейм молчал и лишь поглядывал на капитана фон Бракведе. Он снял очки — холодный серый цвет в его глазах начал уступать место голубым тонам.

Капитан настаивал:

— Теперь нам так или иначе необходимо действовать! При этом возможны два варианта: или мы немедленно выступаем, или попытаемся спустить все на тормозах. И в том и в другом случае у нас в распоряжении немного времени: по моим расчетам — три часа. Решение надо принимать немедленно!

— Таково и мое мнение, — поддержал его полковник Мерц фон Квирнгейм.

— Генерал-полковник Бек неоднократно предупреждал против преждевременных действий, — заметил Ольбрихт и посмотрел на Гёпнера.

Тот, казалось, размышлял, сохраняя полное спокойствие. Наконец он заявил:

— И все-таки необходимо подождать, нервов на это у нас хватит. А главное — не паниковать!

Берлин напоминал раскаленный котел, а дом номер 13 по Шиффердамм находился посередине этого котла. Ртутные столбики термометров поднялись выше тридцати градусов по Цельсию, но сотрудник гестапо Фогльброннер, казалось, не чувствовал этой жары. Его бледное лицо оставалось сухим. Зато человек, писавший протокол, готов был растопиться сию минуту — на его лбу крупными каплями блестел пот.

— «Смерть блоклейтера, — диктовал Фогльброннер, — как показывают результаты первоначального расследования, наступила между тремя и шестью часами утра. Обнаружена револьверная пуля, которая направлена в лабораторию для исследования…» Как видите, мы идем вперед шаг за шагом, поэтому один из моих первых вопросов, который я должен задать каждому жителю этого дома, прозвучит следующим образом: «Где вы находились в указанное время?» Итак, начнем с вас, господин Йодлер.

Шарфюрер ответил ухмыляясь:

— В постели!

— Один? — спросил Фогльброннер вкрадчиво.

— Моей жены сейчас нет дома, если это вас интересует. Она вносит свой вклад в дело окончательной победы, и против этого ничего не скажешь, но, в конце концов, я мужчина и прибыл домой после трудного задания. Вы понимаете?

— Я понимаю, — заверил его гестаповец с благожелательной снисходительностью. — Так с кем же?

Йодлер-младший попросил его соблюдать такт и сказал:

— С Марией. Она как раз оказалась под рукой, знаете ли. Или вы относитесь к этому неодобрительно?

Фогльброннер воздержался от ответа и приказал вахмистру Копишу привести Марию. Она пришла сразу же и стояла, дрожа всем телом и закрывая красное от стыда лицо. Йодлер попытался ее подбодрить.

— Она довольно-таки глупая скотинка, по-немецки говорит плохо, поэтому к ней нужно отнестись снисходительно, но делает все с охотой, — пояснил он коллеге из гестапо.

Запинаясь и подыскивая с трудом нужные слова, Мария поспешила подтвердить показания Йодлера. Таким образом, поначалу алиби этих двоих не вызывало сомнений.

Фогльброннер понимающе усмехнулся и как бы между прочим спросил:

— А эта девушка занята по хозяйству у вас или у вашего отца?

— Первое слово, конечно, за стариком. Точнее говоря, было… Но малышка и раньше нуждалась в опоре.

— В чьей же?

— Ну что же, если уж вы так этим интересуетесь, могу дать хороший совет, — заявил Йодлер покровительственно, — я не как другие. Суньте свой нос на третий этаж. Там стоит хорошенько почистить!

Когда ефрейтор Леман вошел в кабинет капитана фон Бракведе, тот сидел за письменным столом, поудобнее устроившись в кресле. Перед ним лежала раскрытая книга.

— И вы можете сейчас читать? — спросил Гном.

— Для того и существуют книги, — заявил капитан.

Он просматривал афоризмы Лихтенберга, к которым всегда обращался в горькие минуты жизни. Многие высказывания были подчеркнуты, и сейчас он перечитывал их не без удовольствия. Например: «Есть вещи, которые причиняют мне боль, а есть вещи, которые вызывают лишь сожаление», или: «Наши слабости, когда мы их знаем, не вредят нам».

— Есть известия от нашего полковника? — поинтересовался ефрейтор Леман.

— Нет, — ответил капитан, — никаких.

— А это хорошо или плохо?

— Этого я не знаю.

Ефрейтор покачал неодобрительно головой:

— По-видимому, эти линии связи не годятся ни к черту! Неужели никто действительно не знает, что в настоящее время предпринимает полковник Штауффенберг? Предстоит ли ему еще совершить акцию? А может быть, он уже летит сюда?

— Не имею ни малейшего представления, Леман!

— Это мне не нравится, потому что равносильно прыжку в неизвестность. Я бы в такой день звонил по телефону через каждые четверть часа, ведь любой шаг Штауффенберга важен.

— Но вы пока не офицер генерального штаба, Леман.

— К сожалению, — ответил тот и, чтобы как-то отвлечь своего капитана, шутливо доложил: — В данное время я возглавляю лишь ефрейторскую группу, состоящую из Бекерата и Климша. К ней же относятся вестовой из офицерского казино и ординарец Фромма. Вот и все мои люди. Один слоняется поблизости от караулки, другой вышагивает по коридорам, а моя штаб-квартира находится здесь.

— Великолепно! — отозвался фон Бракведе. — Вы собираетесь, по-видимому, создать своего рода сыскное бюро?

— Во всяком случае, я не хочу сидеть сложа руки.

— Ваши люди посвящены?

— Да как вы могли подумать! — ужаснулся Леман. — Я ведь в конце концов ваш сотрудник, а кроме того, я одобряю систему Штауффенберга: каждый должен знать лишь то, что ему понадобится для выполнения задания. В нашей лавочке, пожалуй, не каждый пятый знает о том, что здесь делается.

— Даже не каждый десятый, — уточнил фон Бракведе.

— Главное, мотор работает на полных оборотах! А ребятам из своей группы я сказал всего-навсего: держите свои глаза и уши открытыми и, если что-то привлечет ваше внимание, быстренько сообщите мне. Посмотрим, что из этого получится, ведь сейчас всего можно ожидать.

Многое из того, что случилось в этот день, казалось еще неясным, словно было скрыто густым туманом. Гнетущая жара одуряюще действовала на многие головы — как в Берлине, так и за несколько сот километров от него, в ставке фюрера «Волчье логово».

Здесь Адольф Гитлер, уже переодевшийся, внимательно рассматривал брюки, которые были на нем во время взрыва. Его адъютант, секретарша, начальник охраны и один из личных охранников так же, как и фюрер, уставились на брюки, будто располосованные острой бритвой. Фюрер, он же рейхсканцлер, он же верховный главнокомандующий вермахта, считал это зрелище имеющим историческое значение, ибо, в чем он был глубоко убежден, судьба вновь коснулась его этой «острой бритвой» и — не тронула. Другими словами, она сохранила ему жизнь! А для каких деяний?

Брюки стали вскоре музейным экспонатом, были выставлены на обозрение и вызвали всеобщее изумление. Осмотрел их и рейхслейтер Борман, и зрелище это навело его на мысль о роли провидения в спасении, фюрера, а генерал-фельдмаршал Кейтель напомнил, что то же самое он сказал непосредственно после взрыва.

Рейхсмаршал Геринг, как всегда жизнерадостный и шумный, восторженно поздравил Гитлера со спасением и тоже упомянул о роли провидения.

Фюрер, казалось, еще не мог найти подходящих слов для выражения своего отношения к этому чудовищному происшествию. Его молчание было многозначительным и расценивалось как запрет на все разговоры. Он лишь сказал:

— Как это могло произойти? Я жду объяснений!

Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер в своей ставке уже начал расследование. Его каналы связи работали бесперебойно. В начале второго он дозвонился до Берлина. Ему ответило главное управление имперской безопасности. Гиммлер попросил соединить его с Кальтенбруннером.

— Здесь произошло настоящее свинство, — сказал он. — Немедленно соберите группу надежных людей для переброски самолетом, среди них должны быть специалисты по взрывчатке и криминалисты. Они должны прибыть сюда как можно скорее.

— Будет сделано, — ответил Кальтенбруннер. — Что-нибудь еще, рейхсфюрер?

— Пока ничего, но будьте готовы ко всему. Дальнейшее — по обстановке. Ничего определенного пока сказать не могу.

По всей вероятности, никто в этот момент не знал, что происходит в действительности.

Полковник фон Штауффенберг сидел в самолете рядом с обер-лейтенантом фон Хефтеном. Внизу проплывали темные, подчас однообразные леса и светлые, будто выцветшие глаза, озера Восточной Германии. Пассажиры не обмолвились ни словом. Полковник закрыл свой единственный глаз и выглядел очень усталым, а обер-лейтенант все время улыбался, как человек, наконец-то избавившийся от больших забот.

Пилот не отрываясь смотрел на приборную доску. Двигатель самолета гудел в утомительным однообразием, а офицеры думали: «Что-то сейчас происходит на Бендлерштрассе?»

Однако там ничего не происходило. Гёпнер, Ольбрихт и Мерц фон Квирнгейм терпеливо ждали определенных, недвусмысленных сведений и время от времени пили за успех переворота.

Капитан фон Бракведе засел за телефон. Он пытался соединиться со ставкой фюрера, в частности с генералом Фельгибелем. Но это ему не удалось.

Генерал Эрих Фельгибель, начальник связи вермахта, сделал то, что от него требовалось: он блокировал коммутатор «Волчьего логова», и столь основательно, что даже Бендлерштрассе не имела никакой связи со ставкой фюрера. А теперь он со стоическим хладнокровием сидел среди своих офицеров и ждал дальнейшего развития событий. Одно из них произошло довольно скоро: Кейтель вызвал его на доклад.

Фельгибель поднялся, поправил форму, выбросил недокуренную сигару за окно и сказал примолкшим друзьям:

— Если бы вы верили в потусторонний мир, то сейчас я сказал бы вам: «До свидания!»

Он знал, что это конец.

В 14.30 полковник Эберхард Финк в Париже получил по телефону из Цоссена сообщение: «Учение началось». Это означало: покушение на Гитлера состоялось. Немецкие войска в районе Большого Парижа были сразу же приведены в состояние боевой готовности — значительно раньше, чем в Большом Берлине.

А на Бендлерштрассе все еще ничего не происходило.

Человек, который уже начал действовать, правда не имея о том ни малейшего представления, был лейтенант Ганс Хаген. У него было полное добродушное лицо, а по-юношески стройная фигура выглядела в военной форме довольно странно. Шел он задумавшись, и причиной тому был предстоящий доклад. Задача Хагена состояла в том, чтобы показать эффективную деятельность национал-социалистского руководства, а выступать на этот раз он должен был перед офицерским составом берлинского батальона охраны.

Для Ганса Хагена большой трудности это не составляло. Ведь прежде чем стать офицером, он был сотрудником министерства пропаганды. Именно там его заприметил сам шеф, Йозеф Геббельс, с тех пор относившийся к нему благосклонно. И теперь Хаген мнил себя личностью.

Сейчас он плелся по Фридрихштрассе и подбирал наиболее броские формулировки: «Только при больших испытаниях лучше всего проявляется добродетель!» Или же: «Для истинно великого никакая жертва не может быть достаточно большой!» А то и так: «Ничто не делается само По себе, чтобы чего-то добиться, необходимо хорошо потрудиться!»

Он проходил неподалеку от здания варьете «Винтергартен», когда обратил внимание на легковую машину. В ней сидел мужчина в генеральской форме, и лейтенанту вдруг показалось, что он узнал его. Это был Браухич!

Хаген страшно удивился, ибо генерал-фельдмаршал Браухич в настоящее время находился в немилости. Он был отстранен от дел самим фюрером и нигде не должен был появляться в форме, а прежде всего — в Берлине.

Это обстоятельство показалось лейтенанту Хагену, как он говорил впоследствии, весьма забавным. У него не было времени долго раздумывать об этом, но все-таки он сказал себе: «Весьма странно!»

В действительности Хаген не мог видеть генерал-фельдмаршала Вальтера фон Браухича, который до 1941 года являлся главнокомандующим сухопутными войсками, — в этот день Браухич находился в своем поместье в Восточной Пруссии. Но это было уже неважно.

Хаген заметил нечто, что стало занимать его мысли, хотя вначале и подсознательно. Об этом он заявил позднее, и ему можно верить. Однако эта ошибка, несомненно, послужила тем толчком, который привел к трагедии.

Небо было безоблачным, в воздухе ни малейшего ветерка, термометр показывал в тени тридцать четыре градуса. В этот день положение на фронтах не претерпело значительных изменений, да и бомбардировщики союзников в районе Большого Берлина не появлялись.

Фогльброннер не торопился. Он инстинктивно чувствовал: расследование в доме номер 13 по Шиффердамм таит много неожиданностей. То, что на третьем этаже рано или поздно он столкнется с неким лейтенантом фон Бракведе, было ему известно. Но как на это отреагировать — он еще не знал. Не мог он знать и того, что у лейтенанта имелся портфель, обладавший поистине «взрывной» силой. Фогльброннер думал сейчас лишь о том, как ему лучше сбалансировать государственные интересы и сложившееся в настоящее время соотношение сил.

Было почти 15.00, когда он стал подниматься на третий этаж.

В 15.00 Кейтель появился у Гитлера И попросил разрешения снять запрет на работу средств связи, поскольку могли быть звонки с фронтов.

Фюрер посмотрел на генерал-фельдмаршала с удивлением:

— Запрет на работу средств связи? Я об этом ничего не знаю. А кто отдал такое распоряжение?

Кейтель смутился, его обычно вкрадчивый голос зазвучал хрипло:

— По-видимому, Фельгибель неправильно понял ваше замечание, мой фюрер… Сознательно неправильно.

— Какое замечание? — спросил Гитлер, начиная сердиться.

— Вы же сказали, мой фюрер: «Ничто, даже самая малость, не должно просочиться отсюда!»

— И поэтому был заблокирован весь аппарат связи?! — завопил Гитлер. — Это же настоящий саботаж! Кто отвечает за связь? Арестовать мерзавца!

— В целях предосторожности я уже взял под арест генерала Фельгибеля.

В 15.00 полковник Финк из Парижа связался с главнокомандующим войсками «Запад», но к аппарату подошел начальник штаба генерал фон Шпейдель, который сообщил:

— Генерал-фельдмаршала фон Клюге в настоящее время в штаб-квартире нет.

— Попытайтесь разыскать его немедленно, — потребовал Финк. — Гитлер мертв.

Генерал фон Шпейдель несколько секунд молчал. Известие потрясло его, хотя и не было неожиданным: он относился к числу посвященных. Наконец он сказал:

— С генерал-фельдмаршалом связаться в настоящее время невозможно. Он выехал на линию фронта, у него там назначено совещание.

В дальнейших объяснениях собеседники не нуждались, так как хорошо понимали: только генерал-фельдмаршал в силу занимаемого поста мог обеспечить решение «западной проблемы» и тем самым вызвать лавинообразный переворот во всем вермахте.

— А когда можно ожидать возвращения генерал-фельдмаршала? — спросил Финк сдержанно.

— Ничего определенного сказать не могу. Может быть, только поздно вечером.

— А до тех пор?

— Придется ждать.

На Бендлерштрассе по-прежнему ничего не происходило.

С 15.00 до 16.00 лейтенант Ганс Хаген выступал перед офицерами берлинского батальона охраны по вопросу о современном положении. Формулировки его звучали доходчиво, и аудитория слушала Хагена внимательно.

В зале находился и командир этого подразделения майор Отто Эрнст Ремер. На его грубом солдатском лице кроме обычной решимости отражалось приличествующее случаю выражение напряженного внимания. И время от времени он кивал в знак согласия с докладчиком. Он был преданным солдатом фюрера, и сейчас это отчетливо читалось на его лице.

Хаген говорил о германской империи, о величии немецкой нации и о беспредельной верности народа своему вождю. При этом он то и дело ссылался на древнегерманскую мифологию, сыпал цитатами из Ницше и Розенберга, даже Гёте им не был забыт.

— В это самое великое время, которое когда-либо выпадало на долю нашего народа…

Самолет, на борту которого находился полковник фон Штауффенберг, приближался к Берлину.

Адольф Гитлер стоял на перроне, поджидая поезд с Бенито Муссолини.

Майор Ремер говорил лейтенанту Хагену: «Побудьте еще немного в нашем обществе, чтобы мы могли углубить затронутые вами проблемы».

А на Бендлерштрассе по-прежнему ждали. Ждали уже в течение трех часов.

Без нескольких минут четыре на Бендлерштрассе свернул темно-серый лимузин штурмбанфюрера СС Майера, следовавший со стороны Лютцовплац. Проехать мимо дома номер 11/13, одиноко возвышавшегося среди пыльной груды развалин, было для Майера свыше его сил.

Одетый в скромный гражданский костюм темного цвета, он вылез из машины, приказал водителю подождать на противоположной, пустынной стороне улицы и, стараясь скрыть охватившее его любопытство, направился к входу. Часовые приветствовали Майера довольно небрежно, и это его несколько смутило. Не было и обычного контроля, более того, ему не пришлось даже предъявлять пропуск. Забеспокоившись, Майер ускорил шаги. Он торопливо поднялся по лестнице и уверенно направился по лабиринту коридоров в нужном направлении. Гестаповец довольно хорошо знал эту лисью нору: на службе у него имелся подробный план всего здания. Он ожидал увидеть здесь оживленную деятельность, лихорадочную активность, а застал обычное течение рабочего дня.

— Спите вы здесь, что ли? Или живете на Луне? — с этими словами он обратился к капитану Фрицу Вильгельму фон Бракведе.

Капитан оторвался от чтения и с удивлением взглянул на вошедшего. Майер приближался к нему, по-бычьи склонив голову.

— А я-то думал, что здесь стены качаются! — Майер напоминал сейчас лицо, предъявляющее иск. — Так как же, дружище, вы делаете вид или же действительно не знаете, что происходит?

Фон Бракведе старался держаться невозмутимо, но в глазах его запрыгали искорки.

— Что вас так разволновало?

Майер помимо воли засопел:

— Я в вас разочарован. Вы что же, струсили? Во всяком случае, достоверно известно, что в Растенбурге творится что-то неладное. Там разверзлась преисподняя! Гиммлер приказал Кальтенбруннеру собрать команду специалистов-криминалистов, которая сейчас уже находится на пути в ставку фюрера. А что делаете вы, дружище?

— Мы ждем.

— Какого же черта вы ждете?

Бракведе не мог ответить на этот вопрос, поэтому только сказал:

— Для нас время еще не пришло, но это не должно вас волновать. Я твердо обещаю, что как только у нас начнется, я немедленно вас уведомлю, поскольку это соответствует нашей договоренности.

— А вы не хотите посвятить меня в некоторые подробности?

— Пока нет. Кроме того, я рассчитываю на ваш ум и ваши связи, а там вы и сами разберетесь, что для вас может оказаться полезным.

— Старина, — сказал Майер, — если вы будете так долго колебаться, то опоздаете на поезд и из вашего дела просто ничего не получится. Я-то уж колебаться не стану, когда придется свертывать вам шеи поодиночке. Уж если наводить порядок, то основательно! Вам все ясно?

Капитан кивнул:

— Я знаю цену нашей договоренности. Но пока, мой дорогой, счета еще не предъявлены. Ясно только одно: мы не останемся должниками даже по мелочам. Только наберитесь терпения.

В доме номер 13 по Шиффердамм Фогльброннер решил сделать творческую паузу. Поводом для этого послужила фрау Брайтштрассер, которая его подкарауливала. Она стояла в полутьме у своей двери, широко расставив ноги, и от нее исходил терпкий запах кухни и пота.

Еще прежде чем она открыла рот, Фогльброннер знал, чего можно от нее ожидать. Подобные люди суют свой нос повсюду. Эта женщина была подобна мутному источнику, который желает похвастаться своей чистой водой.

— Если речь идет о нравах и приличии, то можете всецело положиться на меня, — заявила она, приглашая гестаповца в свою комнату. — Во имя правды я не остановлюсь ни перед чем.

Фогльброннер оставил сопровождавшего его Йозефа Йодлера на лестнице, втолкнул фрау Брайтштрассер в комнату и там разговаривал с нею битых полчаса. Когда он вновь появился на пороге, лицо его расплывалось в улыбке.

— Послушайте, мой хороший, — сказал он шарфюреру, — я, конечно, высоко ценю ваши особые заслуги, но ваше положение сейчас далеко не блестящее. Здесь дурно пахнет даже на очень большом расстоянии.

— Что такое, в чем дело? — взволновался Йодлер. — Видимо, эта старая карга очернила меня в том плане, что я настоящий мужчина? Ну так что же? Во всяком случае, я не такой старый похотливый козел, как этот штудиенрат Шоймер. Вот К нему рам стоит присмотреться повнимательнее, или, скажем, взять эту исполненную скрытой злобы Валльнер вместе с ее квартиросъемщиками. Да, не забудьте, пожалуйста, эту высокомерную бабенку Ольденбург-Квентин, которая занимается подобными делами, наверное, только с графами.

— Все это звучит весьма многообещающе, — сказал Фогльброннер снисходительно, — однако, судя по имеющимся пока результатам расследования, лишь на одного человека падает подозрение в содеянном, а именно на вас.

У Йодлера перехватило дыхание. На его верхней губе выступили крупные капли пота.

— Это совершенный идиотизм! — пролаял он хрипло. — Я, сын, по-вашему, пристрелил собственного отца?

— И такое случается! — Фогльброннер решил применить свой излюбленный прием, который он называл «натаскиванием охотничьих собак». — Но у меня нет ни малейшего намерения изобличать вас, ведь мы в конце концов принадлежим к одной организации.

— Ну вот! — воскликнул Йодлер с облегчением. — Я тоже так думаю.

— Поэтому я предоставляю вам возможность уладить это дело в вашем, а точнее, в нашем духе. Вы понимаете, что я имею в виду?

Йодлеру казалось, что он действительна понимает. В конце концов, это же были методы, которые он применял и в своей повседневной практике: как только находился хоть один предполагаемый виновный, лиц подозреваемых больше не было.

— Это я сделаю! — пообещал он уверенно.

— Ну и отлично! — ответил его коллега из гестапо.

Теперь у него появилась масса свободного времени и не было необходимости сразу же встречаться с лейтенантом фон Бракведе. К тому же за это время могли поступить новые указания.

— Я надеюсь, что вы быстро справитесь со всем этим, а я пойду пока выпью чашечку кофе.

Около 16 часов на аэродроме Рангсдорф, под Берлином, приземлился «хейнкель» с полковником Клаусом фон Штауффенбергом и его адъютантом обер-лейтенантом фон Хефтеном.

Хефтен выпрыгнул из самолета первым и поспешил к ближайшему телефону. Штауффенберг огляделся. Ни на взлетной полосе, ни у главного аэродромного здания никого не было. Он глубоко вздохнул и пошел вперед, высоко подняв голову.

Обер-лейтенанту за это время удалось связаться с Бендлерштрассе. Услышав спокойный голос генерала Ольбрихта, он доложил:

— Мы только что прибыли!

— Наконец-то! — воскликнул Ольбрихт радостным и в то же время напряженным голосом. — Что произошло?

— Что произошло? — Обер-лейтенант фон Хефтен воспринял этот вопрос как весьма странный и взглянул на Штауффенберга.

Полковник взял трубку:

— Я говорю с генералом Ольбрихтом? — Вначале он подумал, что его неправильно соединили, но тут же узнал голос единомышленника. — Как идут дела?

— А мы ждем вашего звонка, Штауффенберг!

Полковник решил, что ослышался.

— А как наши дела? — поинтересовался он. — Многого ли удалось достичь?

— А ваше мероприятие прошло удачно? — спросил Ольбрихт.

В эти мгновения тишина показалась Штауффенбергу оглушительной, а обер-лейтенант, слышавший весь разговор, посмотрел на него растерянно.

— Следовательно, план «Валькирия» еще не приведен в действие? — спросил Штауффенберг глухим голосом.

— Как же мы могли это сделать, не получив достоверного известия?

— Гитлер мертв! — сказал Штауффенберг.

— Вы в этом уверены?

— Я видел взрыв собственными глазами. Он был подобен прямому попаданию стопятидесятимиллиметрового снаряда. Никто не мог там уцелеть!

— Проклятие! — воскликнул обер-лейтенант фон Хефтен. — Прошло целых три часа, а они ничего не предприняли. Три часа, когда каждая минута может стать решающей!

— План «Валькирия» должен быть приведен в действие немедленно! — потребовал полковник Клаус фон Штауффенберг. — Немедленно!

И только с этого момента 20 июля 1944 года стало поистине его днем.

На Бендлерштрассе первым на призыв Штауффенберга отреагировал полковник Мерц фон Квирнгейм. Не говоря ни слова и не выказывая ни малейшего волнения, он достал план «Валькирия», и через несколько минут в соответствии с ним были отданы первые распоряжения. Было уже 16.12.

Генерал Ольбрихт доложил о положении дел только что прибывшему генерал-полковнику Беку. Тот был в гражданском костюме — после недолгих колебаний он решил форму не надевать.

— Штауффенберг убежден, что Гитлер мертв, — сказал Ольбрихт.

— Тогда это соответствует истине, — кивнул Бек.

— Штауффенберг требует, чтобы план «Валькирия» был незамедлительно приведен в действие.

— Пусть так и будет, бог с ним! — Голос генерал-полковника звучал взволнованно. Он покорно склонил голову, и сразу стало видно, какие глубокие морщины избороздили его лицо. — Я готов.

Такого же мнения был и генерал-полковник Гёпнер — он еще раз кивнул в знак согласия, слов в этот момент у него не нашлось.

Ольбрихт поспешил в соседнюю комнату.

Риттер Мерц фон Квирнгейм был уже здесь — он форсировал введение в действие плана «Валькирия». Его указания звучали хладнокровно, были деловыми и лаконичными. Штабная машина была пущена на полные обороты.

Излюбленным выражением Мерца фон Квирнгейма было: «Вам отдан приказ…» И лишь иногда он добавлял в заключение: «Это — приказ!» А самым частым словом, которое он слышал в ответ, было четкое: «Есть!»

Фон Бракведе вошел в свой кабинет с высоко поднятой головой и направился к письменному столу, за которым восседал теперь Гном. Капитан остановился, затем наклонился вперед и уперся руками в крышку стола. Внезапно на его всегда строгом, зачастую казавшемся высокомерным лице появилась широкая улыбка, и Леман сразу понял, что это значит.

— Наконец-то! — воскликнул ефрейтор. — Ну, этого следовало ожидать после такой-то подготовки!

Фон Бракведе рассмеялся, но сдержанно. Затем он связался по телефону с графом Хельдорфом, полицей-президентом Берлина, и проинформировал его о событиях в ставке. Хельдорф обещал сразу же приступить к выполнению всех обговоренных мероприятий и заявил, что вскоре прибудет на Бендлерштрассе.

Леман в это время открыл средний ящик стола, достал оттуда коробку с сигарами и протянул ее Бракведе. Эти сигары граф держал для особых случаев. В коробке их осталось всего три штуки.

— Сегодня, — сказал капитан и протянул руку к коробке, — будут выкурены две сигары. Одна из них — для вас, мой дорогой. Другую я выкурил бы в любом случае: у моей жены день рождения.

Ефрейтор принял сигару, как принимают орден, но, протягивая капитану спички, осторожно заметил:

— А вы выглядите не очень-то довольным.

— На основании чего вы сделали такое заключение? — удивился граф.

— Трудно сказать, однако у меня такое чувство. По-видимому, что-то вам не нравится. Но что?

— У вас светлая голова, старина, — проговорил фон Бракведе, с удовольствием затягиваясь сигарой. — И именно поэтому вы должны были задать мне вполне определенный вопрос, когда узнали, что дело сделано.

Леман глубоко затянулся сигарой, а потом спросил:

— Когда?

Фон Бракведе одобрительно кивнул — к людям, которые обладали острым умом, он особенно благоволил.

— Вот в этом-то как раз и дело!

— Так когда же взорвалась бомба?

— Около четырех часов назад.

— Боже мой! — только и смог сказать Леман. — Этого не может быть! А где же полковник?

— Он на пути сюда. В 16.00 он приземлился на аэродроме в Рангсдорфе, а чтобы доехать оттуда до Бендлерштрассе, ему понадобится минут сорок пять. — Капитан посмотрел на свои часы: — Еще минут десять — и здесь все завертится.

Генерал Ольбрихт и полковник Мерц фон Квирнгейм беспрерывно сновали из кабинета в приемную и обратно. Две секретарши безостановочно стучали на машинках. Группа связных разносила первые, самые важные приказы на узел связи и отдельным исполнителям.

Узел связи находился в подвале. Дежуривший там персонал работал споро и надежно: связь с нужными абонентами устанавливалась быстро, тут же стучали телеграфные аппараты. Всего за несколько минут подвал превратился в пчелиный улей.

— Наконец-то и у нас закипело! — молвил один из фельдфебелей, настроенный инициативно. Он относился к числу людей, которым доставляло радость видеть аппаратуру работающей с полной загрузкой. В этом случае он мог показать, какие у него хорошие специалисты.

Дежурный офицер оказался более сдержанным. Он принимал документы, регистрировал их в соответствии с установленными правилами и направлял дальше. И лишь однажды он заметил:

— Слишком много сразу-то.

Дежурным офицером в тот день был лейтенант Рериг. Вышло это совершенно случайно. На его месте мог оказаться любой другой офицер связи, но по расписанию выпала его очередь.

Рериг был человеком серьезным, внимательным и по-юношески застенчивым. Одаренный в области искусств, до службы в вермахте он изучал музыку. Состоял он когда-то и членом национал-социалистского студенческого союза, что также было в то время делом обычным.

Сейчас лейтенант держал в руках текст для передачи по телеграфу и смотрел на него с некоторым удивлением.

Фельдфебель, стоявший рядом и уже протянувший было руку за приказом, спросил:

— Что-нибудь не ясно?

— Эти документы, — произнес осторожно лейтенант Рериг, — кажутся мне не совсем правильными.

Фельдфебель опять посмотрел на него с удивлением:

— Здесь все в порядке. Эти приказы исходят непосредственно от генерала Ольбрихта, он их завизировал.

— Конечно, конечно, — торопливо согласился лейтенант. — Но они написаны на простой бумаге, на них нет грифа секретности. А для вас нет пометки о срочности передачи.

— Подобное иногда случается, — сказал фельдфебель, — особенно в спешке, а сегодня дело именно так и обстоит. — И озабоченно добавил: — Вы что же, собираетесь возвратить их для дооформления?

— Конечно нет! — Лейтенант Рериг поторопился передать документы дальше. — Я просто немного удивлен, ведь у нас-то все службы работают абсолютно четко. И если что-то делается не безукоризненно, это меня озадачивает. Но, разумеется, передача сообщений в возможно кратчайшие сроки является для нас основной задачей.

Лейтенант Рериг, дежуривший на узле связи на Бендлерштрассе, был, таким образом, слегка озадачен. Ничего страшного, правда, пока не произошло, и приказы передавались в соответствии с установленным порядком. И все же — некто в некоем подвале проявил недоверие.

— Давай отпразднуем этот день! — воскликнула Элизабет с воодушевлением и по-девичьи грациозно прошлась по своей узкой комнате. — Устроим грандиозный праздник! Что ты на это скажешь, Константин?

Лейтенант глядел на нее счастливыми глазами. Впрочем, ничего другого за эти истекшие часы он, по сути, и не делал — таял от нежности и одобрительно улыбался ей.

— Я пожертвую все свои запасы, все-все, — сказала Элизабет и огляделась. — Вообразим, что после сегодняшнего дня уже ничего не будет. День, в котором заключена вся жизнь. Ты это понимаешь?

Константин не понимал, но кивнул в знак согласия, ведь что бы она ни говорила, все звучало так чудесно. Он поторопился ей навстречу и споткнулся о портфель брата.

Элизабет прильнула к лейтенанту, однако на этот раз как-то поспешно, даже робко. Потом быстро высвободилась из его объятий и сказала:

— У меня есть еще настоящий кофе в зернах, его хватит на целый кофейник. Кроме того, имеется половина торта, баночка икры, две пачки ржаных хлебцев и стаканчик с гусиным жиром.

— Одним нам с этим не справиться! — радостно воскликнул Константин.

— А мы пригласим гостей, — заявила великодушно Элизабет. — Так всегда делают, когда что-то празднуют. Я приглашу к нам фрау Валльнер и ее «гостя».

Константин был согласен со всем, что бы ни предложила Элизабет. Вместе они накрыли столик, на который выставили все имевшиеся в их распоряжении съестные припасы. Затем Элизабет широко распахнула дверь своей комнаты.

— Фрау Валльнер, просим зайти к нам! — крикнула она.

Соседка, казалось, давно ждала этого приглашения, стоя под дверью в коридоре, тускло освещенном синей лампочкой и заставленном мебелью. Ее седые волосы поблескивали, словно под яркими прожекторами, а серое лицо совсем погасло.

— Мы вот собрали все, что у нас было, и я прошу вас разделить с нами трапезу, — сердечно пригласила ее Элизабет. Половина — для нас, половина — для вас и вашего «гостя», как вы его называете.

Фрау Валльнер медленно покачала головой.

— Не делайте этого, — сказала она тихо. — Побудьте лучше одни. Не беспокойтесь ни обо мне, ни о моем «госте».

— Вы скрываете у себя еврея, не правда ли? Я давно догадалась. И это хорошо, что на свете есть люди, подобные вам.

Константин посмотрел на Элизабет недоверчиво и изумленно. Ему потребовались долгие секунды, чтобы переварить это известие. Но изборожденное морщинами лицо фрау Валльнер вызывало у него сочувствие, да и что бы ни говорила, что бы ни делала Элизабет, все было хорошо.

— Запритесь, даже если вы благодаря этому выиграете всего несколько минут! — сказала фрау Валльнер. — В доме творится что-то невообразимое. Старый Йодлер убит прошлой ночью! Полиция и гестапо уже прибыли и сейчас, по-видимому, ищут виновного. Они перевернут вверх дном весь дом. И что тогда?

Фрау Валльнер удалилась семенящими шагами. На ее белые волосы упала тень. Она, словно утопающий, сделала какое-то судорожное движение, но лишь затем, чтобы закрыть за собой дверь.

— А что нам до этого? — спросил Константин, стараясь оставаться хладнокровным. — Мы же не имеем к убийству никакого отношения!

— Ты, видимо, совершенно забыл об одной вещи — о портфеле своего брата.

— Не понимаю: портфель сам по себе, а мы сами по себе.

Элизабет опустила голову и сказала едва слышно:

— Какой же ты наивный!

В 16.00 генерал Ольбрихт направился к генерал-полковнику Фромму. Командующий армией резерва сидел, как обычно, за своим внушительным письменным столом, будто за толстой бетонной стеной, — он придавал немаловажное значение дистанции.

Ольбрихт начал решительно, без всякого вступления:

— Гитлер погиб в результате покушения.

Генерал-полковник Фромм в течение нескольких секунд сохранял молчание. На его мясистом лице отражался интенсивный мыслительный процесс, но смотрел он не на Ольбрихта, а на хорошо натертый паркет своего кабинета. Затем, растягивая слова, спросил:

— Откуда вам это известно?

Генерал знал о гибели Гитлера от полковника Штауффенберга, однако Фромму решил этого не говорить.

— Известие о том, что Гитлер мертв, поступило непосредственно из ставки фюрера. Там на него совершено покушение.

— Кто поручится за это?

— Генерал Фельгибель.

— А кто еще? Имеется ли официальное подтверждение?

— Его не может быть, ибо Гитлера нет в живых. — Генерал Ольбрихт старался представить неоспоримые доказательства. — Но к нам и к генерал-квартирмейстеру в Цоссен поступили одинаковые сообщения. Поэтому все необходимые мероприятия должны быть выполнены безотлагательно. Пора вводить в действие план «Валькирия». Прошу вашего согласия.

Генерал-полковник Фромм засопел — раздраженно и в то же время возбужденно, как лошадь перед барьером. Его лицо начало наливаться кровью — в последнее время у него поднялось давление. Тем не менее он заговорил, стараясь сохранить самообладание:

— Вы меня ошеломили. Но я вынужден указать вам, что вы реагируете на не полностью подтвержденные сведения из третьих рук. Более того, на основании этого вы представляете на утверждение предложение, которое может иметь чрезвычайные последствия. Не слишком ли вы торопитесь? Сделаны ли необходимые уточнения? Нет? Ну, что касается меня, то я не собираюсь дать вовлечь себя в авантюру.

— С авантюрой, господин генерал-полковник, это не имеет ничего общего. В какой-то степени речь идет о принятии решения исторической важности!

Глаза Фромма были наполовину закрыты. Он оперся своим энергичным подбородком на руку:

— А вы уверены?

— Абсолютно уверен!

— Мой дорогой Ольбрихт, от меня не укрылись ваши взгляды и намерения. Я понимаю вас и ваших единомышленников. Но согласитесь, что любое спонтанное действие, которое может рассматриваться как легкомысленное и необдуманное, для меня чуждо. Я несу большую ответственность, и с меня ее никто не снимет.

Ольбрихт понял, что Фромм, как всегда, старается себя обезопасить. Чтобы убедить генерал-полковника в своей правоте, Ольбрихт сам снял телефонную трубку и потребовал соединить его со ставкой фюрера — он был уверен, что его не соединят.

Однако «Волчье логово» отозвалось с поразительной быстротой. Даже для Фромма это явилось неожиданностью. Он попросил соединить его с Кейтелем, и генерал-фельдмаршал сразу взял трубку.

Генерал-полковник Фромм поговорил о ним о том о сем с сердечностью коллеги и как бы между прочим спросил!

— Что там у вас случилось? Здесь, в Берлине, ходят самые дикие слухи.

— Никаких причин для серьезной озабоченности нет, — заявил Кейтель.

Тогда Фромм спросил откровеннее:

— Говорят, что на фюрера совершено покушение, так ли это?

Кейтель и Фромм никогда не были друзьями. Более того, Фромм нередко называл Кейтеля «лакейтелем», а то и просто «лакеем», Кейтель же в свою очередь именовал Фромма «склочником», и при случае они, конечно же, постарались бы убрать друг друга с дороги. Но сейчас эти распри были временно забыты, и Кейтель беседовал с Фроммом вполне доверительно:

— Покушение на фюрера было совершено, но, к счастью, закончилось неудачей. Фюрер жив, он получил лишь незначительные царапины. — И вдруг Кейтель опросил: — А где, между прочим, начальник вашего штаба полковник фон Штауффенберг?

— Он еще не возвратился, — ответил Фромм.

На этом разговор окончился. О Штауффенберге больше не было сказано ни слова. Не намекал Кейтель и на то, что может сложиться весьма опасная ситуация. Более того, лейтмотив этого разговора прозвучал вполне оптимистично: и снова все обошлось!

— Итак, ситуация серьезна лишь наполовину, — заявил Фромм генералу Ольбрихту. — И совсем ни к чему приводить в действие план «Валькирия». Видите, фюрера не так-то легко убрать. Сохраняйте спокойствие!

В доме номер 13 по Шиффердамм шарфюрер СС Йодлер, облачившийся теперь в полную форму, начал проявлять угрожающую инициативу. В этом ему никто не мешал. Фогльброннер, как и говорил, отправился пить кофе. Представитель вспомогательной полиции заблокировал вход, а вахмистр Копиш устроил себе, хоть и с опозданием, послеобеденный сон, утонув в громадном кожаном кресле.

Йозеф Йодлер был полон решимости пойти на все. При этом он преследовал две взаимосвязанные цели: во-первых, снять с себя подозрения, а во-вторых, найти кого-нибудь, на кого можно было бы взвалить всю вину.

Прежде всего он «обработал» фрау Брайтштрассер со второго этажа. Он считал, что на таких людей, как она, надо воздействовать по системе, поэтому ударил ее по лицу справа и слева — для начала, так сказать, а затем пообещал снизить ей квартплату, предоставить больший по размерам отсек в подвале, спецобеспечение и шанс на получение квартиры на первом этаже. После этого фрау Брайтштрассер заявила о намерении подкорректировать свои прежние показания в нужном Йодлеру направлении и поблагодарила за те ценные указания, которые были даны ей в изобилии. Она же обязалась поклясться в том, что Йодлер-младший считал правильным.

Следующую остановку шарфюрер сделал у штудиенрата Иоганна Вольфганга Шоймера. Йодлер решил поднажать на патриотизм Шоймера, апеллировать к его убеждениям: мол, каждый истинный немец обязан охранять государство, поддерживать государственную власть, делать все возможное для окончательной победы Германии. Но убедить штудиенрата удалось лишь отчасти.

Тогда Йодлер перешел к доводам более действенным. Он схватил штудиенрата за шиворот, поднял его и швырнул об стенку. Шоймер стал хватать ртом воздух, как рыба, и в ужасе уставился на своего собеседника. Лицо его побледнело от страха. С трудом выговаривая слова, он спросил:

— Скажите, пожалуйста, что же вы от меня требуете?

— Я хотел помочь вам, поскольку всегда считал, что вы настроены в национал-социалистском духе. Но ваше теперешнее поведение заставляет меня задуматься. Впрочем, отец не раз предупреждал меня относительно вас. А что, если вы враг народа? Тогда вполне возможно, что как раз вы-то и убили, моего старика.

Шоймер поднял руки, словно заклиная шарфюрера. Он просил дать ему возможность доказать свою преданность фюреру и национал-социализму. Его просьба была удовлетворена. И поскольку он был работником умственного труда, перед ним была поставлена задача написать подробное заявление, не допускающее кривотолков о честности и добропорядочности Йодлера-младшего. Вместе с тем он должен был изложить и свои соображения относительно предполагаемого убийцы.

Затем Йодлер направился в соседнюю квартиру — к Эрике Эльстер. Здесь он встретил полное взаимопонимание. Однако в данный момент он не мог этим воспользоваться, поскольку очень торопился.

— Могу я на вас надеяться? Я имею в виду ваши положительные показания.

— Конечно! Я же заинтересована в том, чтобы вы оставались с нами, причем по многим причинам.

— Милостивая сударыня, если бы я не торопился, — галантно заверил ее Йодлер, — мы бы с вами отлично провели время. Да так, что небу стало бы жарко!

Однако затем он столкнулся с неожиданным препятствием, поскольку дверь квартиры фрау Валльнер оказалась закрытой. Он барабанил по ней кулаком, стучал ногами, по ему не отпирали.

— Считаю до трех! — кричал Йодлер. — Если за это время дверь не откроется, у вас будут крупные неприятности.

Капитан фон Бракведе стоял у окна и смотрел на улицу. Чтобы лучше видеть, он даже вставил в левый глаз монокль. Лучи полуденного солнца освещали его облысевший череп, по ни капли пота не было заметно на его озабоченном, энергичном лице. Палящая жара, казалось, не действовала на этого человека.

— Наконец-то! — вырвалось вдруг у капитана: он заметил машину полковника Штауффенберга.

Бракведе в три шага пересек комнату, распахнул дверь и, оставив ее открытой, поспешил по коридору навстречу Клаусу фон Штауффенбергу.

Полковник стремительно вбежал по покрытым ковровой дорожкой мраморным ступеням. Казалось, он берет штурмом вершину горы. Часы показывали 16.40.

— Как разворачиваются события? — воскликнул Клаус.

— Ты прибыл вовремя, — сказал Бракведе и рывком открыл следующую дверь, которая вела к генералу Ольбрихту. — Здесь ты найдешь всех, кого хочешь увидеть.

— Спасибо, — коротко бросил Штауффенберг. — Хорошо, что я встретил тебя.

Какую-то долю секунды они смотрели друг другу в глаза, их руки соприкоснулись, а затем друзья поспешили дальше.

Первым, кого они заметили в кабинете генерала Ольбрихта, был генерал-полковник Бек, спокойный, как монумент. Здесь же присутствовали и другие участники заговора. Все они выжидающе смотрели на вошедшего полковника. Только Мерц фон Квирнгейм не прерывал своей работы. Он лишь поднял руку в знак приветствия, а сам с четкостью машины продолжал отдавать распоряжения.

— Гитлер мертв, — сообщил полковник Штауффенберг.

— Ставка фюрера утверждает обратное, — лаконично заметил Бек.

— По всем данным, Гитлер мертв, — твердо повторил Штауффенберг. — Я сам видел взрыв.

Бек поднял руку, но, прежде чем он успел что-либо сказать, граф фон Бракведе воскликнул:

— Мертв Гитлер или нет, мы должны действовать так, как если бы его не было в живых, а утверждение Кейтеля надо расценивать как дезинформацию.

— Хорошо! — решительно произнес Бек. — Для меня этот человек мертв. И этим я и буду руководствоваться в своих дальнейших действиях. Мы не имеем права отступать…

В этот момент на Бендлерштрассе отбросили все сомнения. Ольбрихт одобрительно склонил голову. Гёпнер, как полководец, обвел всех присутствующих многозначительным взором, Бракведе кивнул Штауффенбергу, а офицеры, младшие по званию, стояли некоторое время так, будто находились на богослужении в гарнизонной кирке в Потсдаме.

— Войсковые части в Крампнице, Гросс-Глинике, Дёберице и Потсдаме, как и было предусмотрено, подняты по тревоге! — доложил Мерц фон Квирнгейм полковнику Штауффенбергу. — Соответствующие приказы подтверждены.

— Хорошо, — сказал полковник и подошел к другому телефону. — Связь с комендантом Берлина работает?

— Генерал фон Хазе в настоящее время собрал командиров подчиненных ему частей для постановки им задачи.

— Есть сведения из других городов?

— Вена доложила о готовности. Прага, к сожалению, лишь подтвердила получение нашего приказа. Но в Париже уже начались первые акции.

Штауффенберг взглянул на Бракведе — из Парижа, где действовал подполковник Цезарь фон Хофаккер, они ничего иного и не ждали.

— А где Вицлебен?

Генерал-фельдмаршал Эрвин Вицлебен намечался в качестве нового верховного главнокомандующего. Он принадлежал к числу противников Гитлера, и не только потому, что фюрер снял его в 1942 году с занимаемой должности. Друг Бека и генерала фон Бракведе, генерал-фельдмаршал фон Вицлебен, конечно же, не мог не примкнуть к заговорщикам.

Однако сегодня его не было на Бендлерштрассе. Он оказался за тридцать километров от нее, в Цоссене, где предпринять что-либо существенное в помощь заговорщикам было крайне затруднительно.

— Вицлебен нужен здесь! — воскликнул Штауффенберг.

— Он еще появится, — заметил фон Бракведе с иронией, — хотя, по обыкновению, запоздает. Главное, чтобы это случилось не слишком поздно.

Оба полковника вели оживленные переговоры по телефону. Их обязанности были точно определены, при их выполнении они опирались на определенный каждому круг специалистов.

Бек и Гёпнер знали, что должно произойти в ближайшие часы и даже минуты. Но их вмешательство ничего не могло изменить. Они вынуждены были ждать.

Тем временем небольшая группа офицеров собралась в коридоре второго этажа. Одни переговаривались друг с другом приглушенными голосами, другие казались какими-то растерянными, третьи выглядели бледными и безразличными, словно воплощение самой смерти.

— Бодрее, друзья! — крикнул им на ходу граф фон Бракведе. — Все может обернуться веселеньким погребением по первому классу.

— Об этом не может быть и речи! — с возмущением заявил лейтенант Константин фон Бракведе и демонстративно встал рядом с фрау Валльнер, которая возбужденно размахивала руками. — Пытаться проникнуть сюда без разрешения — это же настоящее нарушение неприкосновенности жилища!

Йодлер продолжал барабанить в дверь. Его последний удар ногой заставил дерево податься.

— Открывайте, черт бы вас побрал! Здесь СС.

Элизабет страшно разволновалась.

— Вы должны с ним поговорить, Константин, — настаивала она. — Только, пожалуйста, без драки. Все надо уладить мирным путем.

— Во всяком случае, это ему даром не пройдет, — негодовал лейтенант, готовясь к схватке: слишком грубо оторвали его от идиллических мечтаний. — Я внушу ему, что такое хорошие манеры!

— Я не позволю этого в моей квартире, не позволю! — кричала с дрожью в голосе фрау Валльнер. — Только через мой труп! — И ее слова не казались преувеличением.

— Пожалуйста, не тревожьтесь, — по-рыцарски успокаивал ее лейтенант. — В конце концов, есть же в этой стране порядок и справедливость, не напрасно же мы боремся за это!

Фрау Валльнер с изумлением посмотрела на Константина и попыталась улыбнуться, но это ей не удалось. Йодлер, видимо тоже от изумления, перестал барабанить в дверь, однако потом вновь завопил:

— Ну подождите, мое терпение лопнуло!

— Мое тоже, — промолвил лейтенант и решительно шагнул вперед, надевая мундир, который ему подала Элизабет.

— Пожалуйста, будь благоразумен.

— Я всегда благоразумен, — заверил ее лейтенант.

— Попытайся поговорить с этим человеком по-хорошему, не раздражай его без нужды, иначе ты навлечешь на нас беду. Боже мой! Кажется, ты действительно не ведаешь, что происходит вокруг.

Этого предостережения Константин уже не слышал. Он подошел к двери и широко распахнул ее. Йодлер попытался проскользнуть в квартиру боком, но наткнулся на лейтенанта.

— Стоп! — произнес Константин, сдерживая натиск. — Не так агрессивно. Или, может быть, вам жизнь надоела?

Офицеры батальона охраны окружили своего командира, майора Отто Эрнста Ремера. Он беседовал с гостем, лейтенантом Гансом Хагеном:

— Вы сделали превосходный доклад, современный, конструктивный.

Хаген поклонился, благодаря за оценку, и огляделся. Офицеры, казалось, были того же мнения, что и их командир.

В то время, когда они продолжали обмениваться любезностями, к Ремеру обратился его адъютант:

— Господин майор, вас срочно просят к телефону.

Часы показывали 16.15.

Командир взял трубку, сказал «Яволь», и по мере того, как он слушал, лицо его все больше покрывалось бледностью. К концу разговора майор стал белым как мел, глаза его потускнели. Усилием воли взяв себя в руки, он направился к офицерам и с трудом произнес:

— Господа! На фюрера произведено покушение. Вермахт принял на себя функции правительства.

Офицеры молчали. Одни пытались сохранить спокойствие, хотя бы внешнее, другие казались обескураженными. Большинство, однако, выжидало, что будет дальше.

— План «Валькирия» вступает в силу, — возвестил майор Ремер. — Наша задача состоит в том, чтобы заблаговременно оцепить правительственный квартал. Это первый этап наших действий. Мы должны немедленно обсудить детали, не отработанные нами на занятиях.

Отдавая распоряжения, которые в создавшейся обстановке воспринимались без вопросов, майор совершенно забыл о лейтенанте Хагене, которого куда-то оттеснили. Но сам лейтенант мгновенно вспомнил об отставном генерал-фельдмаршале фон Браухиче, который ехал в полной форме по Фридрихштрассе, и шепнул стоявшим рядом с ним офицерам:

— Дети, здесь чем-то пахнет.

У человека, которого привели к капитану Бракведе, были безукоризненные манеры. Он поклонился не только капитану, но и Леману, что, естественно, приятно удивило ефрейтора.

— Господа не знакомы? — спросил фон Бракведе и театральным жестом указал на ефрейтора: — Один из моих доверенных сотрудников.

Посетитель представился:

— С вашего разрешения, полицей-президент Берлина граф Хельдорф.

— Очень приятно. Ефрейтор Гартенцверг-Леман, — последовал ответ.

Смущение Хельдорфа длилось несколько секунд. Раздался звонкий смех, и капитан объяснил гостю, что Гартенцверг, то есть Садовый Гном или просто Гном, прозвище ефрейтора Лемана. Полицей-президент тоже рассмеялся:

— В вашем окружении всегда можно услышать какую-либо шутку, господин фон Бракведе. — Хельдорф пожал ефрейтору руку. — Однако сегодня я с трудом допускаю мысль, что вы…

— Сегодня — тем более, — сказал капитан и тотчас же перешел к делу. — Проверена ли у вас готовность всех запланированных мероприятий?

— Все готово. Я только хотел еще раз все проконтролировать.

— Как, не все проверено? — Бракведе произнес эту фразу тихо, тактично, но со скрытым упреком. — Пойдемте со мной, вы должны увидеться со Штауффенбергом и поговорить с Беком.

— Гитлер мертв! — воскликнул Штауффенберг, увидев графа Хельдорфа, и через мгновение вернулся к прерванному разговору по телефону.

— Значит, свершилось, — промолвил полицей-президент с видимым облегчением и стал здороваться с присутствующими, но капитан Бракведе настойчиво торопил его:

— Чего же вы ждете? Запланированные события должны немедленно развертываться на местах.

— Достаточно моего сигнала.

— Так подайте же его! — Бракведе пытался оттеснить Хельдорфа в соседнюю комнату, и тот, казалось, уже собирался уступить его натиску, но в этот момент раздался голос генерал-полковника Бека, спокойный, размеренный:

— Мы должны откровенно информировать полицей-президента о том, что в соответствии с сообщением из ставки Гитлер не погиб.

Присутствующие на какое-то время оторвались от своих документов, а генерал Ольбрихт закашлялся и несколько раз проговорил:

— Кейтель лжет, Кейтель лжет!

— Я могу приписать это лишь провидению, — в который раз повторил генерал-фельдмаршал Кейтель. — Другого объяснения быть не может.

Кейтель сопровождал фюрера и его гостя Бенито Муссолини к месту происшествия. В конуре скулила любимая овчарка фюрера — ее водворили туда, чтобы она, чего доброго, не помешала проведению государственного визита.

— Это было как на фронте в мировую войну, — говорил Гитлер — он всегда любил рассказывать о прошлой войне. — Я прекрасно помню, к примеру, взрыв мины, которая осыпала меня и многих моих товарищей осколками. Сегодня было почти то же самое.

Дуче привычным жестом потирал квадратный подбородок и неподвижно глядел на кучу мусора. Его когда-то строгое лицо было теперь похоже на бледную, потерявшую форму резиновую маску. Он медленно шагал через искореженные взрывом балки к тому месту, на котором, как утверждали, стоял стул Гитлера. Фюрер пытался как можно дольше занять гостя осмотром места происшествия, чтобы хоть таким образом оттянуть предстоящие отнюдь не радостные переговоры. Однако окружающие не давали ему расслабиться. Сзади тихо докладывал Кейтель:

— Я говорил по телефону с Фроммом. Он очень взволнован, но я его успокоил.

Справа шептал Гиммлер:

— По предварительным данным, исполнителем злодейского покушения является полковник Штауффенберг. — И он почти победоносно, но в то же время сдержанно бросил Кейтелю: — Ваш Штауффенберг, господин генерал-фельдмаршал.

— Штауффенберг вовсе не мой! — быстро отмежевался Кейтель. — Я его почти не знаю. И если у вас действительно имеются неопровержимые доказательства…

— Еще нет, но скоро…

Гитлер был недоволен. Он знал о взаимной неприязни многих из своего ближайшего окружения и не только терпел их интриги, но и поощрял. Однако сегодня их распри были ему противны. Он хотел, чтобы результаты расследования были получены едиными усилиями его окружения.

— Кто доставит мне виновных, — коротко бросил он, — тот может рассчитывать на мою благодарность и признательность. О тех, кто пытается остаться в тени, я тоже хочу знать.

Бенито Муссолини карабкался по обломкам за Адольфом Гитлером. Два специальных военных кинооператора снимали фильм. Они были уверены, что создают произведение, которое будет иметь всемирно-историческое значение. В их распоряжении находились интереснейшие объекты. Дуче поднялся на гору мусора — снимок. Он шагнул Гитлеру навстречу с распростертыми объятиями — снимок. Руки двух вождей сомкнулись в крепком рукопожатии — снимок. Они смотрят друг на друга взором, в котором чувствуется уверенность в победе, — снимок.

И наконец Муссолини произнес фразу, стенографически краткую, явно рассчитанную на то, чтобы быть переданной из уст в уста:

— После того как я все увидел, у меня создалось впечатление, что это перст божий.

— Вы меня не знаете или знаете только по имени. Меня зовут Майер. Я дружу с графом Бракведе. Более того, мы преследуем одни и те же цели. Это вам известно?

— Нет, — ответил мужчина, стоявший перед штурмбанфюрером.

Это был Юлиус Лебер. Чтобы добраться до кабинета Майера, ему нужно было лишь пересечь коридор, но это далось Леберу нелегко. Его ноги были как парализованные. Он еле стоял.

— Мне все о вас известно, — промолвил Майер и жестом пригласил Лебера сесть. — Надеюсь, и вы обо мне тоже кое-что знаете.

— Ничего, — ответил Юлиус Лебер.

Его слова нисколько не огорчили штурмбанфюрера. Он хорошо знал, что за человек сидит перед ним — «неколебимая скала движения Сопротивления», по чьему-то меткому выражению. Однако Майер не терял надежды сдвинуть эту скалу с места.

— Я знаю, господин Лебер, вас не проведешь. Еще никому не удавалось сломить вашу волю. Я даже не хочу пытаться это сделать. Наоборот, мне было бы приятно сотрудничать с вами. Так же, как с графом Бракведе.

Этот Лебер и теперь чем-то импонировал Майеру. И хотя его корпус согнулся, словно от нестерпимой боли внутри, его квадратное лицо оставалось спокойным, а в глазах, казалось, светилась скрытая усмешка.

— Что произошло? — спросил он.

— То, чего вы так долго ждали, господин Лебер. — В голосе Майера звучали подкупающие нотки.

Юлиус Лебер закрыл глаза. Никаких иных перемен в его лице штурмбанфюрер не заметил. Он смотрел на Лебера не без удивления, чувствуя, что перед ним сидит человек редкого самообладания.

— Не хотите ли вы довериться мне и кое-что сообщить? Возможные уступки с вашей стороны дали бы мне отправную точку, с которой я мог бы начать…

— Обратитесь к графу Бракведе.

В этот момент Майеру стало совершенно ясно, насколько опасна та игра, в которую он ввязался. Лебер наверняка знал, что, если все пойдет хорошо, он выйдет на свободу, в противном случае его ждет гибель и никакие переговоры ему не помогут. Лицо штурмбанфюрера покрылось потом.

В 16.40 лейтенант Ганс Хаген попросил командира батальона охраны принять его для беседы с глазу на глаз. Его просьба была удовлетворена.

Постановка задач была закончена. Офицеры спешили к своим солдатам. Прозвучали первые сигналы тревоги. Майор Ремер готовился к действиям.

— Вы несете большую ответственность, — попытался прощупать почву лейтенант Хаген.

— Я знаю, — скромно ответил командир.

— Я усматриваю во всем этом, — продолжал откровенничать лейтенант, — некоторую неясность.

— Я тоже чувствую что-то такое…

В этом отношении они были единодушны.

— Господин майор, — продолжал Ганс Хаген, — а что произойдет, если мы станем жертвой ошибки?

— Это было бы ужасно. Но приказ есть приказ, а я солдат.

— Не национал-социалист?

— Национал-социалист, солдат, офицер фюрера… — Здесь майор запнулся. Казалось, он сам удивился пришедшей ему мысли. — Но если фюрера больше не…

Он, вероятно, уже ничего не понимал. На его лицо, лицо ревностного служаки, легла тень беспомощности. Он хотел быть храбрым, верным приказу, мужественным, но как достигнуть этого — не знал.

— Господин майор, — предложил Хаген, — давайте я съезжу к моему министру, доктору Геббельсу. Он, очевидно, знает больше, чем мы.

— Согласно плану «Валькирия» я имею приказ взять под стражу министра народного образования и пропаганды, что практически означает его арест.

— Это что, соответствует вашей совести и вашим убеждениям?! — спросил патетическим тоном лейтенант Хаген. Он видел перед собой человека, который колебался, как былинка на ветру. — Предоставьте в мое распоряжение мотоцикл, и я выясню для вас истинное положение вещей. Через час, господин майор, вы будете знать гораздо больше.

«Вряд ли это может повредить мне», — подумал, немного успокаиваясь, Ремер и приказал:

— Езжайте!

— Разрешите! — воскликнул Йозеф Йодлер, с удивлением рассматривая лейтенанта, с которым столкнулся. — Не хотите же вы воспрепятствовать мне войти в квартиру?

— Именно этого я и хочу, — твердо заявил Константин. Йодлер почувствовал себя несколько обескураженным, особенно из-за Рыцарского креста, который висел на шее у этого офицера. Его нельзя было не заметить. Требовалось действовать осторожно. Однако это не могло остановить Йозефа Йодлера. Он чувствовал, что право на его стороне. И потом, чрезвычайное положение еще сохранялось, а он принадлежал к числу тех, кто определял, какие методы руководства нужны Германии.

— Итак, господин лейтенант, — промолвил он деланно дружеским тоном, — я не спрашиваю вас о том, почему вы здесь оказались. У вас, вероятно, были для этого основания. Но я должен войти в эту квартиру в качестве, так сказать, нового управляющего вместо моего покойного родителя.

— По этому поводу я имею честь сообщить: владелицей квартиры является фрау Валльнер, которая просила меня в помещение никого не пускать.

— Я хочу только бегло осмотреть квартиру и переброситься парой слов с фрау Валльнер.

— Нет! — крикнула та, дрожа от страха. — Он не должен переступать порог моего жилища!

Элизабет, однако, рассудила иначе:

— А почему бы нам не пойти господину Йодлеру навстречу? Он спокойно все осмотрит, если ему так хочется, и с нами поговорит.

— Нет! — опять закричала фрау Валльнер.

— Вы не хотите? — спросил Йодлер.

— Нет! — И женщина в черном платье с седыми волосами ушла на кухню, закрыв за собой дверь.

— Мне, право, жаль, но она не желает, — вежливо и в то же время решительно промолвил лейтенант. — В таком случае вам придется уйти.

Они остались вдвоем. Графиня тоже удалилась.

Йодлер решил поставить другую пластинку, ту, которая, по его мнению, должна была возыметь определенное действие.

— Я пришел сюда в интересах движения, партии, государства. Вы имеете что-либо против?

— Ни в малейшей степени, — сказал лейтенант. — Именно поэтому мне хотелось бы избежать любого проявления беззакония. В конце концов, мы находимся в Германии.

— Именно это я и пытаюсь вам внушить, господин лейтенант. Вы хоть это-то понимаете?..

Войдя в свою комнату, Элизабет быстро огляделась, набросила одеяло на измятую постель, затем схватила портфель, стоявший у окна, и спрятала его в ящике комода.

— Боже мой! — промолвила она при этом едва слышно. — Мир состоит из одних случайностей. И как только с ними бороться?

— Я полагаю, пришло время посвятить генерала Фромма во все наши планы, — настаивал Ольбрихт.

— Пока он не замечает, что здесь происходит. И не стоит без нужды его обременять.

— Не надо недооценивать Фромма. Я думаю, он точно знает, что здесь происходит, но не хочет показать этого, — возразил Ольбрихт.

— Это тоже неплохо, — равнодушно заметил генерал Гёпнер.

— Фромм далеко не простак, — проговорил генерал-полковник Бек. — Не хотел бы я иметь его в числе своих врагов. Я чувствую себя не особенно уверенно при мысли, что Фромм, никем не задействованный, находится у нас в тылу.

— Нужно приставить ему к груди пистолет, — заявил капитан фон Бракведе, — и не только символически. Или он с нами, или в преисподней.

Генерал-полковник Бек укоризненно посмотрел на капитана:

— Я решительно отвергаю подобные методы.

— Это делает вам честь, — парировал капитан, — однако может привести к роковым последствиям. Мы имеем дело не с честными, но заблуждающимися вожаками народных масс, а с высокоорганизованной машиной уничтожения, и парализовать ее можно лишь силой.

Бек неодобрительно покачал головой, Гёпнер всем своим видом также выражал несогласие.

— Тем не менее дело с Фроммом нужно решить по возможности быстрее, — упорствовал генерал Ольбрихт.

— Хорошо, тогда сделайте это сами, — уступил наконец Гёпнер.

— Я готов, — ответил Ольбрихт и повернулся к Беку: — Не желаете ли, господин генерал-полковник, проводить меня?

Бек немного помедлил, а затем сказал:

— Я думаю вмешаться несколько позже. Но при всех обстоятельствах мы должны избегать применения силы. Пусть Фромм согласится добровольно.

— Да что там! — воскликнул фон Бракведе. — Это же ненужная трата времени, вот увидите.

— Может быть, вы, Бракведе, и правы, — отреагировал генерал Ольбрихт, — однако не исключено, что Фромм поведет себя совершенно иначе.

— Именно потому, что его точка зрения не ясна, мы должны быть готовы к неожиданностям. Только не рассчитывайте, что он кинется к вам с распростертыми объятиями! — воскликнул фон Бракведе. — Возьмите с собой бутылочку хорошего красного вина и прихватите двух-трех решительных офицеров, которые ничего и никого, в том числе и Фромма, не испугались бы.

— Предложение принимается, — кивнул Ольбрихт и посмотрел вокруг испытующим взглядом. — Я тоже считаю это правильным. К Фромму нельзя идти в одиночку. Мне, по крайней мере, необходим свидетель, способный поддержать мои требования, подкрепить мои позиции, помочь мне. Кто из вас желает меня сопровождать?

— Я, причем с удовольствием, — откликнулся Бракведе.

Однако прежде чем кто-либо смог возразить против этого решения, встал полковник Штауффенберг и заявил:

— Это сделаю я.

Профессор Ойген Г. спешил к проходной на Бендлерштрассе. Он был в летнем спортивном костюме, во взгляде его светло-серых глаз сквозило неприкрытое любопытство, однако он не увидел того, что ожидал увидеть, — ни скопления людей, ни машин, ни оружия. От стен из серого песчаника веяло равнодушием.

Появился офицер. Это был армейский капитан — молодой, спокойный, подчеркнуто вежливый. Он вышел из левой двери навстречу профессору и спросил:

— Что вам угодно?

Ойген Г. с некоторой фамильярностью посмотрел на статного офицера и приглушенно произнес:

— Пароль — «Родина».

Капитан казался внимательным и равнодушным одновременно. Тем не менее он приложил правую руку к козырьку, по всем правилам отдал честь:

— Добро пожаловать, — и крикнул часовому у двери: — Этот господин может пройти!

Несмотря на послеобеденное время, на Бендлерштрассе все бодрствовали. Это впечатление еще более усилилось, когда Ойген Г. быстро поднялся по лестнице из искусственного мрамора на второй этаж. Многие двери были широко распахнуты, отовсюду доносились громкие голоса. Офицеры собирались маленькими группами и о чем-то оживленно беседовали.

— Фриц! — обрадованно крикнул Ойген Г., увидев графа фон Бракведе, и поспешил к нему навстречу.

— Дружище! — воскликнул капитан. — Какой черт тебя сюда принес?

— Как обстоят дела? — Ойген Г. сердечно дожал капитану руку. — Как далеко вы продвинулись? Все ли в порядке?

Фон Бракведе отвел друга к окну, сквозь которое был виден двор: каменные плиты, слегка помятые газоны, автомобиль, два человека, неподвижно стоящие рядом. Никакой лихорадочной деятельности заметно не было.

— Что тебе нужно здесь, Ойген?

Профессор расценил эту фразу как совершенно лишнюю. Он вглядывался в озабоченное лицо друга со всевозрастающим беспокойством.

— Ты, кажется, чем-то недоволен?

— Я глубоко встревожен, поскольку вижу тебя здесь. У тебя какое-либо задание? Или ты должен передать какое-либо сообщение? Ничего подобного. Тогда почему ты здесь?

— А где же, по-твоему, я должен быть в такой момент?

Фон Бракведе растроганно обнял друга, похлопал его по плечу, а затем отстранил от себя и сказал почти строго:

— Что мы за удивительный народ, Ойген! Такой человек, как ты, мог бы сейчас просто молиться за нас. А что он делает? Он желает быть с нами. Ах, милый друг, куда все это нас приведет?

— Наконец-то вы прибыли, Штауффенберг! — воскликнул генерал-полковник Фромм. — Ставка фюрера уже справлялась о вас: Вы не знаете, по какой причине?

Генерал Ольбрихт предусмотрительно оставил в приемной Фромма двух офицеров, третьему он поручил готовить помещение, которое должно было служить камерой для арестованного. Командующему же он сказал:

— Речь идет о важнейшем мероприятии.

— Это твое мнение, Ольбрихт, но оно не обязательно должно совпадать с моим, не правда ли? — Командующий армией резерва откинулся на спинку кресла: — Ну, что случилось особо важного, по вашему мнению?

— Гитлер мертв. Полковник Штауффенберг подтвердил это.

Фромм снисходительно усмехнулся. Стараясь продемонстрировать свое превосходство, он медленно произнес:

— Но это же невозможно. Как вам известно, я только что разговаривал по телефону с генерал-фельдмаршалом Кейтелем и он заверил меня в обратном.

— Фельдмаршал Кейтель, как всегда, лжет, — твердо заявил Штауффенберг.

Генерал-полковник опустил глаза и играл ножом для разрезания бумаг. Его руки выдавали с трудом скрываемое волнение. В этот момент генерал Ольбрихт сообщил:

— Учитывая создавшееся положение, мы ввели в действие план «Валькирия».

Еле сдерживаемое внутреннее волнение генерал-полковника Фромма мгновенно прорвалось наружу. Он сжался, будто от внезапно нанесенного удара, потом вскочил, опрокинув стоявшее у письменного стола кресло, и в ярости закричал:

— Это открытое неповиновение! Кто отдал такой приказ?

Ольбрихт взял всю ответственность на себя. Штауффенберг ободряюще улыбнулся ему. Однако Фромм не удовлетворился таким «джентльменским» решением вопроса.

— Ответственным за это, — прорычал командующий, — является полковник Мерц фон Квирнгейм. Немедленно вызовите его сюда!

Фромм считал, что в создавшемся положении это самый верный ход, поскольку фон Квирнгейм умен, хладнокровен, мыслит вполне реально и не способен ни на какую спонтанную глупость. Командующий почти с надеждой смотрел на дверь.

Мерц фон Квирнгейм вошел через несколько минут и испытующим взглядом окинул Фромма.

— Мерц, — закричал командующий, — я не могу себе представить, чтобы вы отважились отдавать приказы без моей санкции!

— Я сделал это, — спокойно подтвердил полковник.

— Я не верю, не могу поверить! Вы же не идиот, Мерц!

— Я ориентировался на точные факты, господин генерал-полковник. И этими точными фактами для меня были данные, что Гитлер мертв.

— Безумие! — воскликнул Фромм. — Этот тип… этот субъект… я хотел сказать, фюрер… жив! Я в этом убежден. И тех, кто не верит этому, кто не хочет считаться с этим, я прикажу арестовать! Я всех вас прикажу арестовать, если будет нужно!

Полковник Мерц фон Квирнгейм оставался невозмутим. Он отступил назад и встал между Штауффенбергом и Ольбрихтом. Теперь перед Фроммом стояла стена.

Первым заговорил полковник Штауффенберг.

— Я сам подложил бомбу.

Фромм покачнулся, однако вновь выпрямился и твердым голосом заявил:

— Если это так, вы, Штауффенберг, должны застрелиться. Другого выхода у вас нет. Покушение не удалось.

Полковник несколько иронически поклонился, собираясь выйти из кабинета. При этом темная прядь волос упала на его высокий, покрытый каплями пота лоб, и он быстро отбросил ее назад.

— Я объявляю всех троих арестованными, — жестко произнес Фромм.

— Вы ошибаетесь в реальном соотношении сил, — заявил Ольбрихт. — Вы не можете нас арестовать. Это вы арестованы нами!

— Вы не осмелитесь это сделать, — тихо сказал Фромм и двинулся вперед, как бы повинуясь толчку извне. Казалось, еще мгновение, и он бросится на Ольбрихта, однако в этот момент командующий наткнулся на стоявшего на его пути Штауффенберга, и его руки непроизвольно уцепились за мундир начальника штаба. Но Штауффенберг мгновенно отпрянул, и Фромм пошатнулся, беспомощно огляделся и отчетливо произнес:

— Это же недопустимо…

— Вы вынуждаете нас к этому, господин генерал-полковник, — сказал Ольбрихт. — Расценивайте это как неизбежную, превентивную меру. Если ваше отношение к событиям изменится, сообщите нам немедленно.

— Вы еще пожалеете об этом, — выдавил Фромм.

Штауффенберг открыл дверь. Вошли два офицера и потребовали, чтобы командующий армией резерва следовал за ними. Он повиновался, словно автомат. Его заперли в соседней комнате.

Часы показывали 17.15.

На третьем этаже дома номер 13 по Шиффердамм лейтенант Константин фон Бракведе пережил несколько тревожных минут. Он был убежден, что действует абсолютно правильно, однако внутреннего удовлетворения не чувствовал.

— Я не понимаю тебя, Элизабет, — вымолвил он. — Я сделал лишь то, что было необходимо. Мы же, в конце концов, не дикари.

— Ты навлек на нас опасность, — с горечью заметила графиня и посмотрела при этом через широко открытое окно.

Небо над Берлином было покрыто свинцовыми тучами, они закрывали солнце, тем не менее жара оставалась такой же невыносимой, а дышать было тяжко.

— Мне многое непонятно, — произнес он. — Но я убедился, что никогда не надо спешить с обобщениями, потому что всегда найдутся исключения.

Элизабет, казалось, начала уступать. Она в волнении ходила взад-вперед возле узкого стола. Затем прислонилась к стене и спросила:

— Ты хочешь нас выдать?..

Она избегала смотреть на него — это он заметил, а ему так хотелось, чтобы она улыбнулась.

— Ты беспокоишься, потому что здесь я?

— Нет, Константин, не то. — Она взглянула на комод, где лежал портфель. — Нельзя допустить обыска. А это может случиться, поскольку мы имеем дело с гестапо. Ты действительно не понимаешь, что это значит?

Константин самоуверенно улыбнулся:

— Эти люди шныряют у вас на службе там и сям. Я немного знаю штурмбанфюрера Майера, а полицей-президент Берлина, кажется, дружит с моим братом. Может быть, поговорить с ними?

— Пожалуйста, сделай это! — настойчиво воскликнула Элизабет. — Поговори с ними сейчас же, пока не поздно.

— В квадрате «А» вновь все спокойно, — доложил штандартенфюрер Раттенхубер рейхслейтеру. — Мертвые и раненые убраны, пострадавшим оказана медицинская помощь. Место происшествия охраняется надежными людьми. Специальная комиссия прибудет из Берлина с минуты на минуту.

— Хорошо, — вполголоса проговорил Борман и махнул рукой. — Фюрера не беспокоить, он думает.

Раттенхубер, слегка обиженный, удалился.

«Нужно проверить, не подведут ли органы охраны, — размышлял Борман, делая пометки в блокноте. — Да и этот Раттенхубер слишком исполнителен…»

Конечно же, Борман не преминет использовать сложившуюся ситуацию, чтобы укрепить свои позиции. Это ему удавалось уже не раз, и особенно успешно в тех случаях, когда он заранее высказывал сомнения и подозрения по отношению к неугодным ему лицам. Гитлер зачастую реагировал на это, хотя не всегда в нужный момент.

Погрузившись в тяжкие раздумья, фюрер забился в жилой бункер «Волчьего логова». Его окружал скромный комфорт рейхсканцелярии: большое кресло, восточные ковры, гардины из камки, на стенах — картины фламандских художников в тяжелых золоченых рамках, портреты исторических деятелей.

Под ними сидел худой, скупой на слова, по-солдатски корректный гросс-адмирал Дениц. При первом же сообщении о покушении на фюрера он немедленно прилетел в ставку. Узнав, что фюрера лишь слегка контузило, гросс-адмирал, испытывая глубокие верноподданнические чувства, сразу уверовал в божественный характер его спасения. Он сидел, как обычно, справа от Гитлера, храня, как и верховный главнокомандующий, многозначительное молчание.

Рейхсмаршал Геринг, подкрепившись спиртным, начал всячески поносить сухопутные войска, тем более что повод для этого был достаточно удобный.

— К этому грязному делу, безусловно, приложили свои чистые ручки армейские генералы, — авторитетно заявил он.

Кейтель, сам генерал сухопутных войск, молчал, выжидательно поглядывая на фюрера, утонувшего в глубоком креоле.

А Дениц внезапно оживился:

— В этом отношении я разделяю точку зрения господина рейхсмаршала. Действительно, сухопутные войска не оправдали наших ожиданий. Однако и военно-воздушные силы, к сожалению, оказались не на высоте.

— Это огульное обвинение, и я его отвергаю! — вознегодовал рейхсмаршал.

— А я считаю свое мнение верным, — сдержанно возразил Дениц.

Тем самым гросс-адмирал дал понять: один военно-морской флот… Он с надеждой посмотрел на Гитлера, однако фюрер по-прежнему молчал.

Напротив него восседал Бенито Муссолини. Бывший гаулейтер Ломбардии, теперь он напоминал обветшалый памятник самому себе. Муссолини пытался принять участие в этом сумбурном разговоре, но на него никто не обращал внимания.

Кейтель миролюбиво посматривал на собеседников. Борман и Гиммлер перешептывались на заднем плане. Геринг осушил свой стакан и тотчас же приказал его наполнить. Министр иностранных дел Риббентроп наклонился вперед и с неожиданной для него смелостью заявил:

— Мнению господина гросс-адмирала нельзя отказать в убедительности.

Геринг вскипел:

— Заткнитесь, вы, паркетный шаркун!

Риббентроп обиделся. Дуче, казалось, занялся подсчетом цветов на ковре. А фюрер по-прежнему не принимал участия в беседе, и его продолжительное молчание действовало удручающе.

Наконец в разговор вступил Мартин Борман. Он знал, как вывести фюрера из состояния глубокой депрессии, этой расслабляющей летаргии, которая часто переходила у Гитлера в сон. И вот Борман выставил свою невыразительную физиономию вперед и многозначительно произнес:

— Этот бунт, если его так можно назвать, напоминает мне обстановку в 1934 году.

Тогда начальник штаба штурмовых отрядов Эрнст Рем предпринял попытку выступить против Гитлера. Он и его приверженцы были быстро ликвидированы, а заодно и ряд других неугодных лиц. Фюрер лично участвовал в этой акции. Геринг и Гиммлер весьма преуспели в ее проведении. Вот это была «работа»!

— Я их уничтожу вместе с их Брутом! — прохрипел Гитлер. Ненависть била из него фонтаном. — Они все подохнут, как крысы! — Затем фюрер бросился к Гиммлеру и закричал: — Расстреливать каждого! Расстреливать всех, Кто хотя бы в малейшей мере подозрителен!

— Ну, как жизнь? — спросил штурмбанфюрер Майер с подкупающей сердечностью. — Как вы думаете, почтеннейший, что могут совершить ваши люди?

— Начало многообещающее, — заверил его капитан фон Бракведе, пребывая в отличном настроении. — И теперь, разумеется, мы приветствуем любую действенную помощь.

Они встретились в кафе «Рер», расположенном в десяти минутах ходьбы от Бендлерштрассе. Казалось, в этом уютном уголке никто не будет наблюдать за ними.

— Судя по вашему виду, не скажешь, что все это мероприятие — мертворожденное дитя? — Штурмбанфюрер мгновение помедлил и продолжал: — Ну, во всяком случае, я не могу допустить мысли, чтобы вы участвовали в предприятии, обреченном на крах.

Для Майера это была обычная сделка, да и беседовали они на нейтральной полосе. В том случае, если что-то пойдет вкривь и вкось, никто не сможет обвинить штурмбанфюрера в том, что в критический момент он находился на Бендлерштрассе.

— Итак, — сказал фон Бракведе, — перейдем к делу. Вы хотите обезопасить себя, и я помогу вам. Как говорится, око за око. Мне нужны сведения в части запланированных вами контрмероприятий.

— Согласен, — произнес Майер. — И вот первое доказательство моей доброжелательности: в ближайшие тридцать минут на Бендлерштрассе появится штандартенфюрер Пиффрадер без какого-либо конкретного задания. Он должен просто совать всюду свой нос.

— Хорошо, неплохое начало, — одобрил капитан. — В качестве следующего доказательства я рассчитываю получить от вас некоторое число специалистов, в которых мы будем крайне нуждаться.

— Среди них Юлиуса Лебера, не правда ли?

Бракведе с интересом взглянул на собеседника и быстро проговорил:

— О деталях договоримся позже. Пока мне достаточно вашего принципиального согласия.

— Естественно, при определенном условии…

— Я знаю. Если дело пойдет вкривь и вкось, мы с вами ни разу о нем не говорили. Но вы используете полученную информацию по собственному усмотрению. Ну что же, принимаю условия. Таким образом, я рискую попасть к вам на допрос.

— Не только, — нагло заявил Майер. — Вы должны учитывать даже то, что я пропущу вас через Вольфа. Вас и всех ваших сообщников.

Лейтенант фон Бракведе потребовал, чтобы его принял представитель гестапо, и Константина провели к Фогльброннеру.

— Я хочу подать жалобу, — начал лейтенант фон Бракведе официальным тоном. — Поступок господина Йодлера, который ссылался на высокие инстанции, в частности на вас лично, показался мне недопустимым.

— Весьма сожалею, — заверил Фогльброннер, делая вид, что впервые видит лейтенанта. — Уверен, что ваша озабоченность имеет основания.

И чиновник гестапо пустился в нескончаемые рассуждения о том, что если лес рубят, то щепки летят, что для службы всегда не хватает хорошо обученных, образованных сотрудников и отдельные упущения при таком положении неизбежны, наконец, что он рассчитывает на безусловное понимание истинными немцами стоящих перед ними великих задач.

— Я ведь вправе рассчитывать на понимание с вашей стороны?

— Само собой разумеется, — с готовностью заверил его Константин. — Однако именно поэтому я был, честно говоря, возмущен теми методами, с которыми столкнулся.

Фогльброннер не ошибся в оценке посетителя. Перед ним был неисправимый идеалист, с которым следовало обращаться, как с ребенком. Чтобы увести беседу в иную сторону, он неожиданно задал вопрос:

— Как вас зовут? — Он по-прежнему «не узнавал» лейтенанта.

— Простите, пожалуйста, я забыл представиться. — Константин назвал свою фамилию и звание.

— Бракведе? — Фогльброннер, казалось, был удивлен. — Я знаю капитана с такой фамилией. Он был когда-то полицей-президентом Берлина.

— Это мой брат, — с гордостью подтвердил лейтенант.

Фогльброннер встал, обошел стол, за которым восседал, протянул руку и воскликнул:

— Что же вы мне раньше об этом не сказали?

Однако их движение навстречу друг другу было приостановлено стуком и грохотом, который раздался на лестничной клетке и приближался с неотвратимостью лавины. Затем дверь распахнулась и в проеме показался Йодлер, раскрасневшийся и весьма довольный. Еще с порога он прокричал:

— Я все-таки схватил его! Он пытался спрятаться в шкаф, но эти штучки мне известны. Меня не проведешь!

— О ком вы, собственно? — заинтересовался Фогльброннер.

— О жиде! — воскликнул Йодлер. — Фрау Валльнер прятала его в своей квартире. Жидовская свинья! Теперь мне ясно, почему этот кусок дерьма, фрау Валльнер, не хотела пускать меня в свою конуру. — Шарфюрер оглядел всех так, будто одержал крупную победу. — Ну, какое еще требуется доказательство?

— Это многое меняет, — проговорил Фогльброннер. — Я не могу предвидеть все последствия, которые при этом возникнут. Я даже не берусь предугадывать их масштабы, но вы можете понадобиться в любой момент.

Когда капитан фон Бракведе возвращался из кафе «Рер» на Бендлерштрассе, на пути ему попался обер-лейтенант Герберт. Казалось, он поджидал графа. Выглядел Герберт весьма торжественно.

— Господин капитан, — сказал он решительно, — я пребываю в конфликте с собственной совестью.

— Действительно? — удивился фон Бракведе. Он спешил, ему нужно было как можно скорее попасть к Штауффенбергу, и тем не менее хотелось узнать, о каком конфликте идет речь. — И в чем же это проявляется?

— Если верно известие, что фюрер мертв…

— Принимайте это за истину. Что тогда?

— Тогда нужно быть последовательным! — Герберт вел себя так, будто принимал решение исторического значения. Он заговорщицки осмотрелся, не подслушивают ли их, и пояснил: — Я бы хотел сорвать с мундира орла со свастикой, мои товарищи тоже хотят это сделать. Как же нам поступить?

— Ждать, — ответил Бракведе.

— А как вы смотрите на все это? — приставал Герберт. — Создается у вас впечатление, что все окупится? Я имею в виду: пришла ли пора принимать такое решение? Вам я верю.

— Я этого, право, не заслужил, — ушел от ответа капитан.

— Что мы должны делать — мои товарищи и я? — Обер-лейтенант Герберт смотрел на Бракведе умоляющими глазами: — Мы будем благодарны за любое разъяснение.

— Держитесь подальше от линии огня, — посоветовал Бракведе, прежде чем отправиться к Штауффенбергу. — Это все, что я могу сказать вам и вашим друзьям. Сейчас ничегонеделание почти равноценно развертыванию активной деятельности. Если фюрер действительно мертв, вы должны рассчитывать на бога и сильные батальоны.

Капитан быстро удалился, а обер-лейтенант Герберт поплелся обратно к своим друзьям, озабоченно толкавшимся в служебном помещении.

— Вопрос остается открытым! — крикнул он им. — Я узнал это от капитана фон Бракведе, а ему известно, что к чему. Нам надо ждать.

— И как-то обезопасить себя, — подсказал майор.

Этот майор, по фамилии Хойте, вел, как он полагал, самые ответственные дела и потому считал себя важной персоной, однако о заговорщиках ничего не знал.

Кроме этого майора в подчинении у Герберта находились еще трое, и пришли они работать к нему не потому, что здесь можно было достать изысканные напитки, а исключительно по убеждению. В свое время один из них являлся гитлерюгендфюрером. Другой, обер-лейтенант, работал вместе с майором Хойте. Третий все еще принадлежал к числу интимных друзей Молли Циземан и вдобавок состоял в рядах НСДАП.

— Понятно, я тоже за то, чтобы себя обезопасить, — согласился Герберт. — Но как это сделать?

— Мы должны вооружиться, — высказал свое мнение майор.

— Против кого? — ошеломленно спросил офицер, который состоял членом НСДАП.

— Вопрос поставлен абсолютно неправильно, — вежливо поправил его майор Хойте. — Ты хотел спросить «для чего?». Оружие нам необходимо для выполнения специального задания, а какого — там видно будет. Главное — находиться в боевой готовности.

— Совершенно верно! — крикнул бывший гитлерюгендфюрер. — Если дойдет до дела, с нашими пистолетами немногого добьешься. Нужно запастись чем-либо более существенным.

— А это все есть в цейхгаузе, сообщил со знанием дела майор. — Там оружия достаточно. Его нужно лишь затребовать.

— Это запросто! — обрадовался Герберт. — Без дела мы сидеть не будем. На нас можно положиться в любом случае.

Майор Хойте утвердительно кивнул. Прежде чем подойти к телефону, он взглянул на свои ручные часы. Обер-лейтенант Герберт посмотрел на них через плечо майора. Было 17.15.

— Небезызвестный Пиффрадер на подступах! — доложил информатор из проходной. — Эсэсовский бонза при полном параде.

Леман передал это донесение далее, капитану фон Бракведе.

Тот кивнул и приказал:

— Сопроводите этого типа в приемную полковника Штауффенберга.

Фон Бракведе спустился этажом ниже и прошел в комнаты Ольбрихта и Мерца фон Квирнгейма, где находилось более дюжины участников заговора. Они сидели рядом и молчали. Ойген Г. расположился за письменным столом, в кресле генерала.

— Как настроение? — спросил его капитан.

— Ждем, — ответил доктор.

Перед ним лежала газета, которая в середине слегка топорщилась. Фон Бракведе приподнял ее и обнаружил пистолет. Он был заряжен и поставлен на предохранитель.

— Твой?

— Чей же еще!

— Неудавшийся философ с автоматическим пистолетом — забавная картинка! — пошутил фон Бракведе.

— Что же будет, Фриц?

Фон Бракведе похлопал друга по плечу и отправился к полковнику Штауффенбергу, который, как обычно, разговаривал по телефону.

— К тебе гость, Клаус. Сейчас здесь появится штандартенфюрер Пиффрадер собственной персоной.

— Кто он и что ему нужно?

— Почтенный Пиффрадер — один из способнейших деятелей своего ведомства. На его счету числится не более не менее как двести тысяч балканских евреев. В настоящее время он не имеет каких-либо конкретных задач. Он просто попытается позондировать почву.

— Что же мне предпринять в отношении этого субъекта? — спросил Штауффенберг с отвращением.

— Ликвидировать, — порекомендовал фон Бракведе.

Полковник тихо проговорил:

— Я понимаю тебя, Фриц. Мы решились действовать радикальным способом, и каждая полумера вредна. Однако я не последую твоему совету. Хотя бы из-за генерал-полковника Бека.

— Тогда предоставь это мне. Кто-то должен проявить решительность и мужество. Пойми, Клаус, пора отбросить джентльменские привычки, борьба предстоит не на жизнь, а на смерть.

— Нет, — спокойно возразил Штауффенберг, — я слишком уважаю тебя, чтобы поручать подобные дела. Достаточно, что мои руки в крови.

Тем временем штандартенфюрер СС Пиффрадер, прибывший, как он подчеркивал, по поручению рейхсфюрера, зашел в приемную командующего армией резерва. Держался он с достоинством. Его сопровождали три младших офицера — фон Клейст, Фриче И фон Хаммерштейн. Им было поручено, о чем, конечно, не знал посетитель, произвести его арест.

— Вам что-нибудь угодно? Есть какие-нибудь особые пожелания? — спросил один из офицеров с легкой иронией.

— У меня мало времени, — нетерпеливо бросил Пиффрадер.

Но долго ждать ему не пришлось. Появился полковник Клаус фон Штауффенберг. Он остановился в дверях и сразу же спросил:

— У вас ко мне поручение?

— Я намерен, господин полковник, выяснить с вами некоторые вопросы.

— Я их отклоняю.

— Этот отказ, господин полковник, может иметь нежелательные для вас последствия.

— Не пугайте меня, господин Пиффрадер.

— Я настаиваю, чтобы вы ответили на мои вопросы!

Пиффрадер, истинный ариец — блондин с голубыми глазами, был подтянут, самоуверен и по-мужски тверд. Он являл собой образец всемогущего гестаповца, каким его представлял себе рядовой немец.

— Вы арестованы, — произнес полковник.

— После Фромма это номер два, — сказал лейтенант фон Хаммерштейн своим товарищам. — Мне кажется, номер три тоже на подходе.

Речь шла о генерале Корцфлейше, начальнике Берлинского гарнизона, приверженце фюрера и национал-социалистской Германии, который ступил в здание на Бендлерштрассе, исполненный подозрительности и сомнений.

Он потребовал, чтобы его немедленно проводили к Фромму, но был направлен к Ольбрихту. В его кабинете он встретил генерал-полковника Бека.

Корцфлейш небрежно представился и сказал:

— Я прошу разъяснить, что здесь происходит.

— Речь идет о кардинальных переменах в управлении, — ответил Бек и по-дружески добавил: — Вы известны нам как исполнительный солдат, и мы надеемся, что вы будете действовать соответствующим образом.

— Я давал присягу, — промолвил с возмущением генерал, — и останусь ей верен.

— Присяга, данная человеку, который сам ее нарушил и является клятвопреступником, недействительна.

— Сведения подобного характера мне неизвестны, — произнес Корцфлейш и начал отступать к выходу. — Кроме того, я убежден, что здесь имеет место в высшей степени чреватая последствиями, если не преступная, ошибка. Моим прямым начальником является генерал-полковник Фромм, и только его приказы я буду выполнять.

— Я обращаюсь к вашей совести, господин генерал.

Корцфлейш задумался. Несколько секунд он стоял в нерешительности, очевидно, не зная, как поступить. Он не служил под командой Бека, но слышал множество легенд о генерал-полковнике. Говорили, что в его лице сочетаются Мольтке и Шлиффен. Однако есть фюрер, многократно оказывавший ему, Корцфлейшу, свое покровительство. Поэтому в конце концов генерал заявил:

— Нет!

Генерал-полковник Бек от огорчения даже отвернулся. Теперь решение должен был принять Штауффенберг. И полковник приказал:

— Арестовать!

— Ну вот, появился и номер три, — прокомментировал этот приказ обер-лейтенант фон Хаммерштейн.

А граф фон Бракведе подумал: «Это только начало, и ничего больше».

Состояние, в котором пребывал Фогльброннер, трудно описать. Поэтому он решил оставить все как есть и искать какие-то обходные пути. Он, правда, делал вид, что напряженно думает. В действительности же пытался лишь выиграть время.

— Этого жида я пока что запер в подвале, — докладывал Йодлер, твердо уверенный, что его действия заслуживают поощрения.

Этим можно было воспользоваться. И Фогльброннер понял это сразу.

— Я, во всяком, случае, не имею к этому никакого отношения, — уверял его в это время лейтенант.

Однако это было только утверждение, не подкрепленное фактами, хотя оно исходило от фон Бракведе. Поэтому нужно было проявлять осторожность. Теперь Фогльброннер жонглировал по меньшей мере двумя мячами, но для него это была просто детская игра, в случае необходимости он всегда сумел бы повернуть дело по-другому.

— Эта баба, эта Валльнер, укрывавшая жида, находится под наблюдением, — докладывал Йозеф Йодлер. — Партайгеноссе Шоймер получил от меня задание не спускать с нее глаз.

— Надеюсь, графиня Ольденбург, моя невеста, будет ограждена от всяких неприятностей, — проговорил со сдержанным негодованием лейтенант.

— Посмотрите-ка на него! — воскликнул ухмыляясь Йодлер. — Дама-то, оказывается, с вами помолвлена. А я полагал, что на нее наложил лапу ваш братец, капитан.

— Я запрещаю вам высказывать подозрения такого рода! — возмутился Константин. Он смерил презрительным взглядом Йодлера, в затем потребовал от Фогльброннера: — Надеюсь, вы пресечете подобные выпады.

Фогльброннер, который, казалось, полностью погрузился в свои записи, попросил лейтенанта и шарфюрера не отвлекать его.

— Найдите утешение в любви, — порекомендовал он Константину, — а мне дайте возможность вести расследование.

Как только лейтенант и шарфюрер удалились, Фогльброннер схватился за телефон. Он позвонил на Принц-Альбрехт-штрассе и попросил штурмбанфюрера. Майер как будто ждал его звонка.

Фогльброннер доложил:

— Все казалось поначалу обычным на Шиффердамм, 13. Предположительно речь идет об убийстве. Шарфюрер СС и офицер вермахта относятся к лицам, которые прямо или косвенно замешаны в деле. По этому поводу я составил донесение на ваше имя. И все бы шло хорошо, но… но я натолкнулся на лейтенанта фон Бракведе, брата капитана. Что делать с ним?

— А что ему при случае можно привесить? — заинтересовался Майер.

— Если потребуется, то кое-что можно. Например, заподозрить в укрывательстве, поскольку лейтенант фон Бракведе провел ночь у своей так называемой невесты, графини Ольденбург, то есть под одной крышей со скрывавшимся евреем. При желании кое-что из этого выжать удастся.

— Держать под наблюдением, — приказал Майер после короткой паузы. — Однако чтобы никаких осложнений ни при каких обстоятельствах. В общем, поджаривать так, чтобы горелым не пахло.

— Так точно! — отчеканил Фогльброннер, но ему ничего не было ясно, кроме того, что ответственность вновь возложена на него. А какова мера этой ответственности?

Было 17.25.

Лейтенант Ганс Хаген прибыл в министерство народного просвещения и пропаганды. В приемную Геббельса он попал сравнительно легко, заявив:

— Речь идет о событии чрезвычайной важности!

Нейман, статс-секретарь, знал Хагена как своего человека и ничуть не удивился его приходу, ведь министр поддерживал самые разнообразные, порой весьма интересные контакты. Поэтому через полчаса лейтенант уже предстал перед Геббельсом.

— Ну, мой милый Хаген, что вы мне принесли? — спросил министр с наигранно веселой улыбкой. Он был одет в костюм из прекрасной английской ткани жемчужно-серого цвета с едва заметными синими крапинками. — Выкладывайте!

— Я делал доклад для батальона охраны Большого Берлина. Почти вслед за этим была объявлена тревога «Валькирия»… — начал лейтенант быстро, но немного сбивчиво.

Министр, сидевший за столом в кресле и казавшийся карликом на троне, ободрил лейтенанта, дал понять, что для единомышленников у него всегда найдется время, и даже потянул к себе блокнот для записей.

— В ту же минуту правительственный квартал был окружен солдатами, — докладывал Хаген.

На какую-то долю секунды Геббельс словно окаменел, а затем воскликнул:

— Это невозможно!

Лейтенант Хаген преданно смотрел на министра. Замешательство Геббельса длилось лишь мгновение, но ограничиться только этим было бы легкомыслием, поэтому лейтенант торопливо пояснил:

— Подразделения получили приказ и, надо думать, будут действовать соответствующим образом, если в последний момент не получат другого приказа, отменяющего первый.

Это открытие, казалось, ошеломило Геббельса. Он бросил карандаш, отодвинул блокнот, резко поднялся с кресла и, будто марионетка, зашагал к окну, откуда увидел грузовики с солдатами, танк, медленно ползущий по улице. Ствол его пушки угрожающе поворачивался, как будто специально нацеливаясь на Геббельса. Приглушенное рычание моторов возносилось к серому небу. И министр невольно сделал шаг назад.

Происходило все это перед домом номер 20 по Герман-Геринг-штрассе. То, что резиденция Геббельса находилась, как нарочно, на улице, носившей имя толстого Геринга, давало повод для постоянных иронических замечаний, но сейчас министру было не до шуток. Дежурная улыбка на его лице погасла, будто разбитый фонарь. Несколько секунд он молчал, а затем спросил:

— Что за человек этот Ремер?

— Мне показалось, что ему можно доверять, — ответил Хаген и добавил: — Я убежден, что он преданный национал-социалист.

— Так тащите же его сюда! — приказал Геббельс. — Он должен немедленно прибыть ко мне. Я хочу с ним поговорить.

В центре связи на Бендлерштрассе лейтенант Рериг пододвинул фельдфебелю целую пачку телеграмм и спросил:

— А что вы скажете об этом?

— Все приказы имеют гриф «Весьма срочно».

— Да, но в создавшейся обстановке любой приказ можно снабдить таким грифом. — Указательным пальцем правой руки лейтенант ткнул в два-три текста. — Постепенно меня начинает беспокоить вопрос: а что мы, собственно говоря, передаем?

— До содержания нам нет никакого дела, — рассудительно заметил фельдфебель. — Не правда ли?

— Так-то оно так, — подтвердил лейтенант, — но случай-то несколько необычный. Или для вас безразлично, что здесь написано?

Фельдфебель прочитал:

— «Командованию вермахта I–XIII, XVII, XVIII, XX, XXI, командованию вермахта генерал-губернаторства, Богемии и Моравии. …Незамедлительно арестуйте и разместите в одиночных камерах: всех гаулейтеров, рейхсштадтхальтеров, министров, обер-президентов, полицей-президентов, высших эсэсовских, полицейских и гестаповских чинов, командиров эсэсовских частей, руководителей ведомств пропаганды и крайслейтеров…» Да-а, — протянул фельдфебель, — сильно сказано!

— Читайте дальше! — потребовал лейтенант Рериг. — Читайте вот это!

— «Соединения войск СС, беспрекословное подчинение которых сомнительно, подлежат немедленному разоружению. Для этих целей использовать превосходящие силы, с тем чтобы избежать ненужного кровопролития».

— Это заходит слишком далеко, — забеспокоился фельдфебель. — Когда я подумаю об этом, мне становится не по себе. Но что же делать?

— Эти телеграммы подписаны генерал-полковником Фроммом и полковником Штауффенбергом. Но Фромм почти час как не звонит, и связаться с ним нельзя. Когда его спрашиваешь, отвечает Штауффенберг, — объяснил лейтенант.

Связисты прошлись по подвалу. Девушки на коммутаторе работали лихорадочно, их возбужденные голоса звучали не умолкая. Им вторили приглушенные звонки.

— Может, нам организовать прослушивание некоторых телефонов? — в раздумье спросил фельдфебель.

— Каких, по вашему мнению?

— Штауффенберга, Ольбрихта и Мерца фон Квирнгейма, хотя бы этих.

— Отличное предложение, — с облегчением согласился лейтенант: фельдфебель, видимо, понял его. — Пожалуйста, распорядитесь об этом.

— А что делать с телеграммами?

— Я думаю, несмотря на указание о срочности, они подождут. Мне нужно все основательно проверить, что потребует некоторого времени. При известных обстоятельствах на это могут понадобиться часы. Как вы думаете?

— Я согласен с вами, господин лейтенант. Жаль, нет никого, кому бы мы могли доверительно сообщить об этом.

— Терпение и только терпение, — подбодрил его лейтенант Рериг. — Мы действуем правильно, осмотрительно. Нас не проведешь. В конце концов, это все, что мы можем сделать.

Информаторы Лемана действовали все активнее. Один из них донес о замеченных им сборищах, другой — о том, что люди Фромма распространяют слухи: мол, генерал-полковник сидит под арестом. Контроль за входом и выходом осуществляется спустя рукава.

Обо всем этом Гном доложил капитану фон Бракведе, присовокупив, что, по его мнению, дело организовано довольно плохо.

— Ошибки в нашем деле неизбежны, а часть из них я вообще считаю вполне закономерными, — спокойно произнес граф.

— Друзья Герберта, включая Хойте и других нацистов, связались по телефону с цейхгаузом и затребовали оружие, — сообщил Леман.

— При необходимости мы используем его для наших целей, — успокоил его капитан.

— Заявка уже утверждена.

Но и это известие фон Бракведе не смутило: по опыту он знал, что пройдут часы, прежде чем выписанное оружие поступит к заказчику. И он не ошибся: на это потребовалось четыре часа.

— Какие новости от Фромма?

— Сообщение из первых рук, — ухмыльнулся Гном. — Генерал-полковник выразил особое желание — чтобы его отпустили домой, то есть в его рабочий кабинет в этом здании.

— В конце концов, безразлично, где его будут содержать. Главное — он обезврежен.

— Фромм обещал дать честное слово, что будет вести себя спокойно.

— При всех прочих условиях это звучит подозрительно. С таким типом, как Фромм, шутить нельзя. Его так называемое честное слово может обернуться ложью во спасение… Дай ему палец — он откусит тебе всю руку. Я должен немедленно сообщить обо всем Штауффенбергу.

— Не забудьте о том, что наше здание не раз перестраивали и теперь здесь полдюжины запасных выходов. И Фромм знает их, как никто другой, за исключением, может быть, обер-лейтенанта фон Хаммерштейна. Его отец имел здесь когда-то свою резиденцию. В ту пору наш обер-лейтенант был еще ребенком, а мальчишки, как известно, знают все. Сейчас это может очень пригодиться.

— Благодарю за информацию! Есть еще что-нибудь?

— Прикажите усилить охрану у ворот. Там всего один офицер. Остальные где-то дремлют. Любой может войти и выйти, когда ему вздумается. Сейчас наш ящик напоминает голубятню, а я всегда представлял, что если дойдет до дела, то он превратится в крепость.

«Я жду в кратчайшее время решительных, радикальных мер…» Гитлер торопил Гиммлера, Гиммлер подстегивал Кальтенбруннера, а тот подхлестывал Мюллера.

Генрих Мюллер, обергруппенфюрер СС и шеф гестапо, раньше служил в уголовной полиции и был известен как специалист по расследованию насилий. Теперь, вот уже в течение десяти лет, он занимался выявлением и искоренением элементов, враждебных рейху.

«Фюрер требует, чтобы грязная свинья была схвачена! — такую задачу поставили перед Мюллером. — Подключите для ее выполнения лучших людей!» «Будет выполнено!» — заверил Генрих Мюллер.

Свое дело обергруппенфюрер знал. Он работал скрупулезно, как бухгалтер. Те, кто видел шефа гестапо впервые, иногда принимали его за скромного чиновника, который с подкупающим видом отпускал шутки на уровне мелочного торговца. Однако это впечатление было более чем обманчивым. Многие за подобную ошибку поплатились жизнью, в том числе и некоторые из его сотрудников. Недаром его называли «Мюллер — делатель трупов», и это не было преувеличением.

Мюллер точно знал, на какие рычаги надо нажать. Он приказал позвать человека, который по его заданию следил за вермахтом, и теперь строго отчитывал его:

— Там готовится какое-то чудовищное свинство, а вы, судя по всему, ни о чем не ведаете! Господа из вермахта, за которыми вы должны бдительно следить, беспрепятственно организуют путч!

— Отдельные противоречивые сведения, во всяком случае…

— Вы все еще топчетесь вокруг да около, Майер? Поднимите ваших людей, займитесь этим делом лично. Фюрер хочет видеть результаты, и я тоже этого хочу, причем как можно быстрее.

— Слушаюсь!

Мюллер хорошо знал способы взбадривания. Они применялись не только на Принц-Альбрехт-штрассе. Шеф гестапо незамедлительно соединился со службой безопасности:

— Где сейчас находится оберштурмбанфюрер Скорцени?

— В поезде, следующем в Вену.

— Примите меры к тому, чтобы он тотчас же прервал свою поездку, вернулся в Берлин и как можно скорее прибыл к шефу главного управления имперской безопасности Кальтенбруннеру. Да, дружище, да! Прикажите остановить поезд, даже если все железнодорожные расписания полетят к черту. Приказ фюрера и, кроме того, мой приказ.

Следующим в списке Мюллера стоял полицей-президент Берлина граф Хельдорф. Ему шеф гестапо прямо, без обиняков заявил:

— Примите к сведению следующее. Во-первых, в разгаре военный путч. Во-вторых, фюрер в добром здравии. В-третьих, с этого момента и до особого распоряжения полицей-президиум находится в непосредственном подчинении главного управления имперской безопасности. В-четвертых, все приказания будете получать от Кальтенбруннера, а поскольку он сейчас в ставке фюрера, замещаю его я. В-пятых, части СС уже на подступах к Берлину…

Многое из сказанного не соответствовало действительности, но для обергруппенфюрера Мюллера это было совершенно безразлично. А потом, в случае необходимости он всегда выдавал желаемое за действительное. Граф Хельдорф не находил нужных слов. Было слышно, как он тяжело дышал. И шеф гестапо почувствовал удовлетворение.

Наконец полицей-президент произнес:

— А я получил известия совершенно противоположные…

— От кого? — строгим тоном спросил Мюллер. — У вас что, имеются приказы, противоречащие тем, которые я только что вам отдал? Нет? Ну вот видите. Я не допускаю мысли, что вы поверили каким-то слухам. В сомнительных случаях держитесь за меня. Все остальное — не более чем чистейшая глупость. И вы можете ею руководствоваться лишь в том случае, если вам надоело жить. Но я не думаю, что вы настолько безрассудны. Кто же тогда будет утешать ваших многочисленных вдов?

В отеле «Мажестик» на авеню Клебер в Париже находилась штаб-квартира командующего германскими войсками во Франции. У генерала от инфантерии Карла Генриха фон Штюльпнагеля было резко очерченное лицо и добродушные, по-отечески благожелательные глаза.

— Я сам разговаривал по телефону со Штауффенбергом, — доложил ему подполковник авиации Цезарь фон Хофаккер. — В Берлине подготовлены все предусмотренные планом мероприятия. — И с явным удовлетворением он добавил: — Мы здесь имеем некоторые преимущества. Комендант Большого Парижа генерал-лейтенант фон Бойнебург-Ленсфельд предоставил в наше распоряжение войска для действий против всех частей и учреждений СС, гестапо и службы безопасности.

Генерал фон Штюльпнагель кивнул, не проявив к докладу особого интереса. Он находил все происшедшее само собой разумеющимся и немедля отдал заранее намеченные приказы: поднять по тревоге надежные войска, арестовать офицеров СД и СС, а в случае сопротивления применить оружие, создать военно-полевые суды.

Он полностью был хозяином положения в Париже. Немало сотрудников генерала безоговорочно поддерживали его. На каждую из подчиненных ему частей можно было положиться. Однако он казался задумчивым.

— Я говорил по телефону с генерал-полковником Беком, — сообщил Штюльпнагель, — и заверил его, что он может на нас рассчитывать, что мы будем действовать с ними заодно. Генерал-полковник осведомился у меня о генерал-фельдмаршале фон Клюге. На этот вопрос я не мог дать вразумительного ответа.

— Генерал-фельдмаршал не должен оставаться в стороне, — заявил Цезарь фон Хофаккер. — Решение принято, и Клюге знает, что все в его руках. Стоит ему отдать приказ, как все войска на западе перейдут на нашу сторону и остальной части вермахта ничего не останется, как последовать их примеру.

— Генерал-полковник Бек того же мнения, — задумчиво сказал Штюльпнагель.

— Он должен сам поговорить с Клюге.

— Я ему советовал то же самое.

— И каковы же результаты, господин генерал? — Лицо фон Хофаккера сразу будто потемнело. — Чего достиг Бек?

— Не знаю, — произнес с едва заметным недовольством генерал фон Штюльпнагель. — Но генерал-фельдмаршал фон Клюге просил меня и начальника штаба прибыть к нему на важное совещание.

— Неплохо, — обронил подполковник Цезарь фон Хофаккер. — В этом весь Клюге — не говорит ни да ни нет и тянет время. А принятие окончательного решения откладывается, таким образом, по меньшей мере на несколько часов.

— А если Клюге скажет нет, что тогда? — спросил один из офицеров.

Штюльпнагель не отреагировал на вопрос. Он лишь посмотрел на Хофаккера, и тот, желая подбодрить присутствующих, убежденно сказал:

— Генерал-фельдмаршал в высшей степени осторожный человек. Обстоятельства сделали его таким. Но мыслит он вполне логично, притом всегда учитывает реальное положение вещей.

— А если реальности, на которую мы рассчитываем, он не поверит, что тогда?

— Тогда придется его убедить! — воскликнул фон Хофаккер. — Если он реагирует лишь на непреложные факты, он их получит. Если ему недостаточно бомбы для Гитлера, то мы положим к его ногам всех находящихся на Западе партийных, гестаповских и эсэсовских бонз. В этом случае мы наверняка убедим его!

— Ну, чего ты добился, Константин? — спросила Элизабет, когда лейтенант вернулся. — Оставят нас в покое?

— Надеюсь. Я разговаривал с чиновником, который показался мне человеком здравомыслящим. — Константин фон Бракведе сел на стул, стоявший неподалеку от двери. — Конечно, все не так просто.

— Это значит, что их люди могут и в будущем когда им вздумается производить обыски? В том числе и в нашей комнате?

— Вряд ли.

— Это исключено?

— Нет, категорически я это утверждать не берусь. Но ты не должна беспокоиться, Элизабет. Я почти уверен, что в ближайшем будущем ничего противозаконного здесь не произойдет. Этот чиновник производит вполне приятное впечатление.

— Ах, оставь! Они все производят приятное впечатление, а потом хватаются за пистолет.

Графиня Ольденбург-Квентин стояла у окна своего тесного жилища и старалась дышать полной грудью. Неспадающая жара действовала на нее удручающе.

— Ты думаешь об этом еврее?

— Да! — И с внезапно прорвавшейся горечью Элизабет добавила: — С ним обращались как со скотом.

— Это одно из тех злоупотреблений, которые, к сожалению, еще имеют место. Я обжалую действия этих людей.

— Замолчи! — с возмущением воскликнула графиня Ольденбург. — Не говори так легко о вещах, о которых ты даже понятия не имеешь. Спроси лучше об этом у своего брата.

— Хорошо, я поговорю с ним. — Чтобы успокоить Элизабет, Константин подошел ближе и попытался нежно прижать ее к себе, однако она отшатнулась от него и тихо спросила:

— А портфель? Что будет с ним?

— Какое нам дело до этого портфеля? Мой брат передал мне его лишь на временное хранение.

— А если гестаповцы проникнут в комнату, устроят обыск и заберут портфель, что тогда?

— Извини меня, Элизабет, но это абсурд.

— Нет! К сожалению, это не так, Константин. Портфель они не оставят без внимания. А если они начнут догадываться, что в нем содержится, обязательно захотят его забрать. Поверь мне!

— Что с Дёберицем? — нетерпеливо бросил Штауффенберг. — Почему не докладывает Дёбериц?

— Сейчас проверю, — сказал полковник Мерц фон Квирнгейм.

Бракведе, заинтересовавшись, подошел ближе. Регулярно, почти через каждые полчаса, он появлялся здесь, чтобы узнать, как идут дела. Обычно он почти сразу же исчезал, чтобы не мешать, однако на этот раз спросил:

— Мне кажется, в Дёберице мы имеем у руля особенно верного человека?

— Даже трех, — подсказал Клаус Штауффенберг, прервавший свои телефонные баталии, чтобы взять у капитана сигару. Зажигая спичку, он поинтересовался у Бракведе: — А что, радиостанция все еще не занята?

Бракведе достаточно хорошо знал план «Валькирия». По нему предусматривалось, что подразделения пехотного училища в Дёберице решают первоочередные задачи. Они должны были захватить здание на Мазуреналлее в Берлине и радиостанцию «Дойчланд» в Кенигс-Вустерхаузене.

— Ничего этого они до сих пор не сделали, — сказал недовольно Штауффенберг.

Этот разговор был прерван появлением генерал-полковника Гёпнера, который уже успел переодеться в военную форму. Бракведе взглянул на него и был приятно удивлен: против всякого ожидания она очень шла Гёпнеру.

Генерал-полковник взволнованно сообщил:

— Фромм настойчиво выдвигает новые требования. На этот раз он требует пищи.

— Что-что? — воскликнул капитан. — Он, вероятно, думает, что мы здесь реорганизуем казино?

Генерал-полковник Гёпнер не поддержал капитана, а дал понять, что хотел бы поговорить с полковником Штауффенбергом.

— Бек, Ольбрихт и я придерживаемся того мнения, что с Фроммом следует обращаться по-рыцарски. Бутерброды и бутылку вина ему нужно отнести.

— Кого мы откармливаем? — воскликнул капитан фон Бракведе и с горечью добавил: — Тот, кто намерен совершить революцию, должен наконец снять белые перчатки. Сервировка закусок и напитков не входит в круг наших обязанностей.

— Поступайте как хотите, — коротко бросил Штауффенберг и слегка раздраженно добавил: — У нас в настоящий момент совсем иные заботы! — Потом он взглянул на Мерца фон Квирнгейма, который доложил:

— Генерал Хитцфельд, начальник пехотного училища в Дёберице, задерживается в Бадене по случаю семейного траура.

— И это именно сегодня! — с возмущением воскликнул Бракведе.

— Нет никаких оснований расстраиваться, — деловито заметил Штауффенберг. — В Дёберице есть еще полковник Мюллер, заместитель командира. Он тоже относится к числу посвященных. Что с ним?

— Полковник Мюллер в служебной командировке, — пояснил Мерц фон Квирнгейм. — Он делает доклады в частях и вернется не раньше чем в двадцать тридцать.

— Боже мой! Это же очень поздно, — застонал капитан, — слишком поздно.

— Наш третий доверенный в Дёберице, — сказал полковник Мерц фон Квирнгейм, — адъютант командира, донес мне, что личный состав поднят по тревоге и выведен из казарм, однако офицеры ненадежны. Они обсудили сложившееся положение, их мнения разделились, и большинством голосов они приняли решение занять выжидательную позицию.

Так называемый основной приказ, по которому вводилось осадное положение, поступил на узел связи Бендлерштрассе около 18 часов. Этот важный документ вначале хранился в папке «Валькирия» в качестве проекта. Наконец он был откорректирован в соответствии с военной терминологией и отпечатан. Секретарши Эрика фон Тресков, жена генерала, и Маргарет фон Овен работали без отдыха, их пишущие машинки стрекотали бесперебойно.

Затем основной приказ был вновь прочитан, дополнен и заботливо откорректирован. Только после этого он был направлен на узел связи и попал в руки лейтенанта Рерига.

— Позиция тех, наверху, становится все яснее, — заявил он своему фельдфебелю. — Я, право, опасаюсь передавать подобный текст под личную ответственность.

— Может быть, стоит кое-что в нем изменить? — обнаглев, предложил фельдфебель.

Он понял, куда клонит шеф, и был готов поддержать его. Если что-нибудь не получится, ответственность будет нести только лейтенант. А если последний окажется прав, что не исключено, выиграет и он, фельдфебель.

Сейчас Рериг и фельдфебель были информированы лучше, чем кто-либо на Бендлерштрассе, потому что прослушивали телефоны фон Штауффенберга и Мерца фон Квирнгейма. Они блокировали их переговоры, искажали передаваемые ими распоряжения и приказы или задерживали их передачу на некоторое время. Рекордной оказалась задержка на 3 часа 40 минут.

— Не мешало бы нам кое с кем связаться, — предложил лейтенант Рериг. — По-моему, нужно действовать поактивнее.

К кому надо обращаться — они хорошо знали. Деятельность штурмбанфюрера Майера не составляла для них тайны, и сейчас они в первую очередь попытались связаться по телефону с ним. Но адъютант Майера вежливо ответил, что штурмбанфюрер отсутствует по весьма уважительным причинам.

— А может быть, стоит обратиться прямо в главное управление имперской безопасности, к Кальтенбруннеру или Мюллеру? — предложил фельдфебель.

— Пока не надо, — заосторожничал Рериг. — До этого дело еще не дошло.

В то время как они переговаривались таким образом, на третьем этаже здания скучал без дела полковник Хассель. Он тоже принадлежал к числу посвященных и точно в назначенный срок прибыл в распоряжение генерала Ольбрихта.

— Все еще очень неопределенно. События как будто развиваются по плану, но мы почему-то все время вынуждены ждать, — сообщил ему генерал Ольбрихт.

Полковник Хассель являлся одним из лучших в армии специалистов по связи. И вот этот сообразительный, энергичный, решительный офицер маялся без дела в нескольких метрах от узла связи. Он побеседовал с некоторыми офицерами, но так и не понял причины их беспокойства и нерешительности, потом направился в группу генерала Ольбрихта и некоторое время терпеливо наблюдал за царившей у них суматохой. Никто не обращал на него внимания, и полковник, недоуменно пожав плечами, повернулся и поехал домой.

Вскоре после 18 часов наблюдатель из ефрейторской группы Лемана доложил:

— В приемной командующего появились три генерала.

Леман сообщил об этом капитану фон Бракведе, и тот взглянул на него с удивлением:

— Чего хотят эти господа?

— Они пришли с портфелями и намерены видеть генерал-полковника Фромма. Он якобы лично вызвал их.

Фон Бракведе огляделся вокруг. На командном пункте все были чем-то заняты: полковники разговаривали по телефону, генералы совещались, офицеры, собравшись группами, о чем-то спорили приглушенными голосами. Капитан сел на стул напротив Штауффенберга, жестом подозвал к себе его адъютанта обер-лейтенанта фон Хефтена и начал с ним беседовать:

— Так о каких посетителях нужно доложить Фромму?

Обер-лейтенант беззаботно рассмеялся. Его мальчишеское лицо сияло.

— В приемной собрались начальники управлений — на 18 часов было назначено совещание у командующего. Я сказал им, что Фромма в настоящее время нет, и они решили его подождать.

— И это вас не беспокоит, мой молодой друг?

— А из-за чего беспокоиться? Пусть ждут!

Бракведе взглянул на полковника — тот в знак согласия кивнул. Капитан встал и отправился в приемную. Три генерала посмотрели на него вопросительно. Заметно было, что они взволнованы, поскольку не привыкли ждать командующего более 15 минут.

— Что происходит? — спросил один из генералов. — Вы что-нибудь знаете?

Капитан ответил отрицательно.

— Где же генерал-полковник?

— К сожалению, я не могу сказать вам ничего определенного.

Генералы начали совещаться между собой. Один предложил подождать еще четверть часа, другой рекомендовал разойтись по своим кабинетам, а третий напомнил:

— Генерал-полковник Фромм всегда отличался точностью или своевременно извещал нас об отмене совещаний. Если он не смог нас принять, то должен был лично уведомить об этом. Господа, боюсь, здесь что-то не так.

Начальники управлений при командующем армией резерва в свое время окончили академию генерального штаба и были отобраны самим Фроммом. Ревностные служаки, они всегда и во всем руководствовались указаниями командующего и сейчас не хотели оказаться замешанными в какое-либо сомнительное мероприятия.

Бракведе вновь отправился к Штауффенбергу и сказал:

— От них легко не отделаешься, Клаус.

— Может быть, они присоединятся к нам, если им как следует все разъяснить? — предположил обер-лейтенант Хефтен.

Капитан отрицательно покачал головой, затем несколько минут разбирался в записках, которые ему с готовностью подвинул полковник.

Вскоре в приемной раздались уверенные голоса генералов.

— Они требуют немедленно провести их к командующему, — доложил обер-лейтенант.

— Прекрасно! — воскликнул фон Бракведе. — Если они так настаивают, придется выполнить их желание.

— Хорошо, — решился наконец Штауффенберг, — арестуйте их.

Группа лейтенантов, уже имевших опыт в этом деле, устремилась выполнять приказание полковника. Действовали они корректно, но решительно, не обращая внимания ни на протесты, ни на сыпавшиеся со всех сторон обвинения.

— Следуйте, пожалуйста, за нами, — повторял лейтенант фон Хаммерштейн так любезно, как если бы приглашал генералов в казино на банкет.

— Что, радиосообщение еще не передали? — нетерпеливо спросил Адольф Гитлер.

— К сожалению, нет, шеф, — ответил с удрученным видом Борман. — Мне это совершенно не понятно. — И намеренно подстрекательским тоном добавил: — Геббельс мог бы и побыстрее раскачаться.

Однако на сей раз фюрер не обратил внимания на бормановскую тираду, замешанную на подозрении, — он прощался со своим гостем Бенито Муссолини. Они стояли на перроне временной железнодорожной станции, построенной недалеко от ставки фюрера в Растенбурге. Высокие ели окружали их, словно гигантские часовые, а солнце заливало все вокруг ярким светом.

— Этот день я не забуду никогда, — утверждал дуче.

— То, что вы именно сегодня находитесь здесь, имеет глубоко символическое значение, — заявил фюрер.

Они обменялись долгим рукопожатием и стояли так некоторое время, чтобы все присутствующие запечатлели в своей памяти сей торжественный момент. Еще раз взглянули друг другу в глаза. Встретиться вновь им уже не было суждено.

Сразу после проводов Гитлер поспешил в свой бункер.

— У меня складывается впечатление, — произнес он, чувствуя себя в положении загнанного зверя, — что не все в порядке, как кажется на первый взгляд. — Он поднял предостерегающе руку — она сильно дрожала: — Где-то что-то зреет. Покушение — это еще не все.

Кейтель доложил, что пытался связаться с Ольбрихтом, по безуспешно.

— В министерстве иностранных дел все спокойно, — поспешил уведомить всех Риббентроп. — И никто туда не сообщал, что где-то что-то происходит.

— И в главном управлении имперской безопасности все в порядке, — заверил присутствующих Гиммлер. — Если возникнет опасная ситуация, мои люди готовы к бою.

— Тем не менее фюрер должен выступить перед народом, — заявил Борман.

— Я готов, — сразу согласился Гитлер. — Но как скоро это нужно сделать?

— К сожалению, мы опоздали просить вас, мой фюрер, выступить по радио. Теперь я расцениваю это как грубейшую ошибку. Просто не верится, что и министр пропаганды упустил это из вида.

Гитлер потребовал соединить его с доктором Геббельсом. Тот откликнулся с подозрительной быстротой, но сообщение его показалось совершенно невероятным:

— В правительственном квартале появились танки. Из окон моего кабинета видны три танка и несколько отделений пехоты.

Фюрер задрожал, как в лихорадке. Голос его зазвучал хрипло, хотя так же громко:

— Что все это значит, доктор Геббельс?

— Предположительно военный путч, — деловито, без тени какого-либо беспокойства сообщил министр — нервы у него были, очевидно, в полном порядке. — Но я уже предпринимаю необходимые контрмеры и вскоре надеюсь доложить вам подробнее по всем важным вопросам.

Этот краткий разговор вызвал в ставке фюрера волну негодования.

— Ну вот! — воскликнул Борман.

— Свинья! — глухо бросил Гиммлер.

Только Кейтель был настроен оптимистически:

— Речь идет, вероятно, о какой-то ошибке. Немецкие офицеры совершить такого не могут.

Гитлер пил чай. Геринг пребывал в состоянии легкого опьянения. Риббентроп был уверен, что вместе со своим ведомством сумеет остаться в стороне от этого грязного дела.

Фюрер отошел в угол, прислонился к холодной стене метровой толщины и поманил к себе Бормана и Гиммлера. Они с готовностью подбежали.

— Возможно ли, чтобы и Геббельс предал? — спросил их фюрер озабоченно.

Гиммлер воздел руки к невидимому небу, выражая этим жестом и огорчение, и недоумение одновременно. Его глаза стали какими-то мутными.

Борман обреченно повесил голову и промолвил:

— Я всегда считал Геббельса безгранично преданным человеком и остаюсь при своем мнении. Однако в этом мире все возможно.

Почти в то же самое время полковник Штауффенберг звонил и убеждал каждого, с кем говорил:

— Сообщение, что Гитлер жив, преднамеренная ложь.

Под телеграммами, которые отправлялись с Бендлерштрассе, если их не задерживал или не переиначивал лейтенант Рериг, стояли подписи: «Генерал-полковник Фромм, полковник Штауффенберг» или «Генерал-полковник Гёпнер, командующий армией резерва» и, наконец: «Генерал-фельдмаршал Вицлебен, верховный главнокомандующий вермахта».

Из Праги пришло сообщение, что все развивается по плану.

Вена доложила, что намеченные мероприятия реализуются успешно.

Наконец ответил Париж: на улицы выведены танки.

В 18.30 поступило сообщение: 3-я рота батальона охраны, действуя по приказу, окружила правительственный квартал, в соответствии с планом создано оцепление, через которое не сможет пройти ни министр, ни генерал.

— Ну, основные трудности позади, — счел возможным констатировать полковник Штауффенберг, но капитан фон Бракведе мыслил по-другому:

— Поминок без покойника не бывает.

Графиня Ольденбург водрузила портфель на стол, открыла его и придвинула к лейтенанту фон Бракведе:

— Посмотри, когда-нибудь ты должен узнать, о чем идет речь!

Константин отрицательно покачал русой головой:

— Что там хранится, меня совершенно не интересует.

— Это тебе безразлично?

Они стояли друг против друга настороженные, недоверчивые. Зарождающаяся отчужденность, казалось, стерла всякую нежность, появившуюся было в их отношениях. Они рассматривали друг друга так, будто были совсем незнакомы.

— Мне нет дела до этого портфеля. Он принадлежит моему брату.

— А если там хранятся документы, подтверждающие наличие хорошо спланированного заговора против твоего фюрера? Даже подробности его устранения, его убийства? Если речь идет об этом, Константин, что тогда?

Лейтенант фон Бракведе окаменел. Его обычно ясный взор затуманился. Он упрямо вздернул подбородок, и ему понадобилось некоторое время, чтобы подыскать нужные слова. Затем с неожиданным спокойствием он произнес:

— Если это даже так, Элизабет, что из того? Я безгранично доверяю своему брату. Если в портфеле и хранятся материалы, о которых ты говоришь, значит, Фриц собирал их, чтобы защитить нашего фюрера. Понимаешь?

— Боже мой! — промолвила графиня Ольденбург-Квентин еле слышно. — Неужели ты не догадываешься, что содержимое портфеля может стоить жизни многим сотням людей?

В 18.35 майор Отто Эрнст Ремер в сопровождении лейтенанта Хагена предстал перед министром народного образования и пропаганды. Доктор Геббельс поступил так, как, по его мнению, было наиболее целесообразно поступить в данных условиях. Он подчеркнуто сердечно улыбнулся, стараясь скрыть свое удовлетворение, и воскликнул:

— Добро пожаловать, господин майор! Ваше доверие ко мне базируется на взаимной основе. Я высоко ценю его.

Он пригласил обоих посетителей сесть. Казалось, министр принимал друзей и для этого не жалел времени. Загорелое лицо Ремера излучало такую преданность, что Геббельс при взгляде на него испытывал истинную радость. Он видел перед собой образцового офицера-пруссака, к тому же ревностного приверженца национал-социализма. Наиболее благоприятное сочетание трудно было даже представить.

— Я уверен, — заговорил доверительным тоном министр, — что мы понимаем друг друга и поэтому сможем избежать ненужных предисловий. Приступим прямо к делу. Вы получили приказ арестовать меня?

— Так точно! — подтвердил Ремер, слегка пристыженный. — Это меня смутило и показалось наглостью.

Геббельса подмывало выяснить дальнейшие подробности. Ему хотелось узнать, как все это майор представляет, однако он подавил в себе подобное желание и сказал:

— Я понимаю ваше положение. Не было ничего такого, что бы могло настроить вас против меня, но вы считали, что фюрера больше нет.

— Я в это не верил, господин министр, однако так мне было сказано.

— Тогда ваша проблема решается очень просто. — Министр схватился за телефон: — Соедините меня, пожалуйста, со ставкой.

Связь с «Волчьим логовом» работала безупречно. Кейтель подключился тотчас же, затем к аппарату подошел Борман, а вслед за ним и сам Гитлер.

— Мой фюрер, — радостно докладывал Геббельс, — рядом со мной стоит командир берлинского батальона охраны майор Ремер. Он получил приказ оцепить правительственный квартал, а всех находящихся здесь рейхсминистров и высших чиновников арестовать. Могу я просить вас, мой фюрер, принять решение по этому вопросу?

Гитлер, казалось, оживился. В течение нескольких секунд слышно было его тяжелое дыхание, затем он произнес:

— Я хочу переговорить с майором.

Ремер представился. Значительность происходящих событий грозила нарушить его душевное равновесие, но ободряющая улыбка министра, стоявшего рядом и слушавшего разговор, помогла майору не потерять самообладания.

— Майор Ремер, вы знаете меня? — спросил фюрер. — Различаете мой голос?

— Так точно, мой фюрер! — взволнованно крикнул Ремер.

Доктор Геббельс с признательностью кивнул лейтенанту Гансу Хагену. Тот покраснел от гордости и счастья. Теперь он знал, что его ждет по меньшей мере повышение в чине.

— Майор Ремер, я обращаюсь к вам как верховный главнокомандующий вермахта, — сказал далее Адольф Гитлер. — Считайте, что с этого момента вы подчиняетесь непосредственно мне. Я полагаю, что вы будете действовать в соответствии с моими указаниями.

— Так точно, мой фюрер! — гаркнул майор.

— Я даю вам задание, Ремер, сломить сопротивление мятежников. Действуйте заодно с доктором Геббельсом и немедленно звоните лично мне, если что-либо покажется вам неясным. Действуйте решительно, беспощадно! Постоянно думайте о том, что речь идет о великой Германии, о рейхе, о нашем народе. — Ему, видимо, очень хотелось добавить: «И обо мне», но он все-таки сдержался.

После этого телефонного разговора Гитлер, казалось, вновь ожил. Часы тупого, изнуряющего молчания остались позади. Борман вздохнул с облегчением.

Полковник фон Штауффенберг вновь позвонил в Париж подполковнику фон Хофаккеру, и тот заверил его:

— У нас все в порядке. Штюльпнагель ведет себя превосходно. Через несколько минут мы едем к генерал-фельдмаршалу фон Клюге. Уверен, он будет с нами.

Генерал-полковник Бек приказал принести ему последние донесения и внимательно их прочитал. Они показались ему обнадеживающими, и он удовлетворенно кивнул Гёпнеру и Ольбрихту.

Фон Бракведе задержался у ефрейторов. Здесь царило большое оживление. Гном, подмигивая, произнес:

— Что бы там ни произошло, мне известны теперь по меньшей мере три пути отступления. Один — через задний двор, другой — через коридоры и последний, наиболее вероятный, — по крыше.

Обер-лейтенант Герберт даже в кругу своих друзей не мог обрести ни покоя, ни уверенности. О том, что происходило в действительности, он по-прежнему не имел полного представления. Заказанное оружие из цейхгауза еще не поступило. И напрасно пыталась утешить Герберта Молли, его невеста.

В правительственном квартале майор Ремер собрал своих офицеров и приказал им возвращаться на Бендлерштрассе и ждать. Пароль на этот раз звучал так: «Да здравствует фюрер!»

Главное управление имперской безопасности как-то сразу опустело, да и на Принц-Альбрехт-штрассе в течение нескольких часов допросы не производились. Обергруппенфюрер Мюллер метался по своему кабинету, как зверь, запертый в клетке, а штурмбанфюрер Майер на время вообще исчез.

В доме номер 13 по Шиффердамм зевал, скучая от безделья, Фогльброннер, а в это время томились в подвале подследственные. Фрау Брайтштрассер молилась с притворной истовостью. Молодой Йодлер развлекался с иностранной рабочей Марией. Эрика Эльстер мечтала о чем-то, лежа на спине. Штудиенрат Шоймер искал утешения в Гёте, а фрау Валльнер тихо плакала.

Элизабет и Константин смотрели друг на друга, и им казалось, будто их разделяет стена. Портфель стал для них непреодолимой преградой.

А в это время по Берлину уже маршировали войска. Концентрировались они в Париже и Вене, в Праге и Мюнхене. Солдаты, участвовавшие в этих перебросках, оставались ко всему равнодушными. Они даже понятия не имели, для чего все это делается.

«В этом мире, полном до краев всевозможными глупостями, происходят самые невероятнейшие события, — размышлял по этому поводу капитан фон Бракведе. — Но какую же роль призван сыграть в этих событиях человек?»

— Я никогда не верил армии! — кричал Гитлер своему окружению. — Эти генералы постоянно организовывали против меня заговоры.

Гиммлер ринулся к фюреру.

— В часы бедствия… — начал он торжественно и положил на стол заранее заготовленную записку: «Командующим армией резерва вместо генерал-полковника Фромма назначается рейхсфюрер СС».

Эту записку фюрер подписал стоя, восклицая при этом:

— Расстреливать каждого, кто оказывает сопротивление! Речь идет о судьбе нации!

— Мой фюрер, где бы и при каких обстоятельствах ни находились враги государства, мы будем их устранять, — заверил преисполненный благодарности Гиммлер. — Такова наша цель, таковы помыслы всех истинных немцев!

 

ТЕ, КТО ИСПОЛНИЛ СВОЙ ДОЛГ

В кабинете капитана фон Бракведе гремел бодрыми маршами, поддерживая должное настроение у защитников отечества, радиоприемник.

— Пытаетесь развлечься или не доверяете поступающей информации? — поинтересовался из соседней комнаты Леман.

— Я просто любопытен, — пояснил Бракведе и принялся звонить по телефону.

Не дожидаясь, пока доверенные лица позвонят ему сами, капитан регулярно подбадривал их. И чем раздражительнее были абоненты, тем более оптимистично звучал голос фон Бракведе.

— Мой дорогой, вы говорите так, будто только что пробудились от послеобеденного сна, — подтрунивал капитан дружески.

Абонент, майор полиции, озабоченно возражал:

— Все так неопределенно…

— И это вас удивляет? Вряд ли можно было ожидать иного, поскольку люди, подобные вам, искусственно затягивают начало действий.

— Простите, пожалуйста. Пока я не имею никаких определенных сведений…

— Что-что? — воскликнул капитан. — Может ли начаться переворот, если нам еще не выдали гарантийного свидетельства об его успешном завершении?

Ефрейтор Леман, ухмыляясь, стоял у дверей и слушал телефонные разговоры.

— Некоторые уже трубят отбой, не правда ли?

— Это-то меня и возмущает, Леман. — Граф фон Бракведе сказал это совершенно спокойно, только немного вздернул подбородок. — И потом, я пришел к выводу, что многие за нами не пошли. Для того чтобы выступать вместе с нами, нужно мужество и еще многое другое. Они же способны только болтать об истинной Германии да давать всякие заверения, а когда дошло до дела, медлят, увиливают, уходят в сторону. Как я их презираю!

— Поскольку вы заговорили об этом, мои друзья докладывают, что в казино настоящий штурм. Наверное, некоторые господа хотят немного подкрепиться перед решительными действиями.

Бракведе благодарно кивнул Леману и спросил:

— А что там сегодня в меню?

— Свежая камбала, — ответил ефрейтор. — Я дал указания своему другу, официанту казино, оставить для вас порцию.

— Превосходно! — обрадовался капитан. Он никогда не отказывался от еды и напитков, поскольку придерживался фронтового правила: никто не знает, что будет потом.

Вскоре к капитану обратился обер-лейтенант Герберт и попросил разрешения зайти. Как только он появился, Гном поторопился удалиться.

Герберт, казавшийся чрезвычайно озабоченным, сразу же заявил!

— У моих друзей и у меня создается впечатление, что здесь что-то должно произойти.

— Ваши впечатления вас не обманывают, — промолвил фон Бракведе.

— Так нужно же на что-то решиться!

— Конечно.

— Но на что?

— Очень просто, Герберт. Замените Штауффенберга или того, кто хочет его заменить. Это была бы самая безошибочная позиция.

Капитан, несомненно, шутил, и обер-лейтенант Герберт сдержанно засмеялся, но особого удовлетворения при этом не почувствовал.

— И все-таки разрешите спросить, господин капитан: что вы намерены предпринять? Я ведь ориентируюсь на вас.

— Я пойду в казино. Там мне заказали порцию камбалы.

Герберт поблагодарил и поспешил к своим друзьям. Они встретили его вопросительными взглядами.

— До чего же хитер этот Бракведе! — сообщил им Герберт. — Знаете, чем он занят? Он слушает радио. А знаете, что он намерен предпринять? Собирается пойти в казино. Хотел бы я иметь такие же нервы.

Друзья Герберта еще долго терялись в догадках: что все это значит? И в конце концов пришли к выводу, что Бракведе, который в этом доме имеет своих людей в каждом углу, действует, видимо, в соответствии с каким-то замыслом, поэтому и им следует соблюдать особую осторожность и бдительность.

Обер-лейтенант Герберт разделял это мнение своих друзей, а потому считал, что консультации с партийными инстанциями при любых обстоятельствах не повредят.

В 18.40 монотонное бормотание диктора было неожиданно прервано. Граф фон Бракведе отвернул ручку приемника на полную громкость и услышал следующее сообщение, переданное радиостанцией «Дойчланд»:

— «Сегодня на фюрера было произведено покушение с помощью взрывного устройства… Фюрер не пострадал. Он получил лишь легкие ушибы и ожоги. Сейчас фюрер уже приступил к работе…»

Затем диктор перечислил имена легкораненых и тех, кто получил тяжкие увечья, а также упомянул дуче и рейхсмаршала. Никаких комментариев не последовало. Все сообщение заняло не более 50 секунд.

Ефрейтор посмотрел вопросительно на капитана. Тот выключил радиоприемник и некоторое время молчал. Затем медленно встал и пошел к полковнику Штауффенбергу.

Это сообщение услышал на Шиффердамм, 13, и лейтенант фон Бракведе. Он думал, что будут передавать сигнал воздушной тревоги, а диктор вдруг заговорил о покушении на фюрера.

— Есть же люди, которые идут на это! — воскликнул он и собрался было узнать подробности.

Однако голос диктора внезапно смолк — Элизабет вытащила штекер из розетки и резко бросила:

— Какое нам до всего этого дело? У нас теперь другие заботы.

— Элизабет, прошу тебя! — всполошился лейтенант. — Ведь речь идет о фюрере.

— Он как будто жив! — Элизабет подбежала к двери и прислушалась. — То, что происходит в этом доме, для нас сейчас важнее. Нас попытаются загнать в угол. И ты должен беспокоиться только об этом.

Константин покачал головой и с грустью осмотрелся. Дверь, покрашенная в грязно-коричневый цвет, резко контрастировала с белизной стен и голубыми шторами. Мебель казалась остатками прежней роскоши. И только кровать оставалась кроватью, как тысячи других. Но как все изменилось!..

Кто-то требовательно постучал в дверь, и графиня открыла. Она увидела перед собой кроткое, почти смущенное лицо, такое же гладкое, круглое и румяное, как у подростка. Обладатель этого удивительного лица ласково произнес:

— Простите великодушно! Моя фамилия Фогльброннер. Я веду в вашем доме расследование.

— Если вы намерены произвести у меня обыск, — решительно заговорила Элизабет, — то я должна поставить вас в известность, что необходимо иметь специальный ордер. Не правда ли, Константин?

— Безусловно, — произнес лейтенант и встал рядом с ней.

Фогльброннер высказал сожаление, что его познания в этих вопросах недооценивают, но он уже привык. Он еще раз улыбнулся и промолвил:

— Я не имею намерений причинять вам беспокойство, поскольку достаточно хорошо знаю, с кем имею дело. И могу заверить вас, что очень уважаю капитана фон Бракведе. Он необыкновенный человек.

Лейтенант почувствовал некоторое облегчение:

— Графиня Ольденбург работает в учреждении брата.

— Я знаю об этом. — Фогльброннер вел себя предельно вежливо, почти галантно. — Меня хорошо проинформировали. — И неожиданно спросил: — А почему вы испугались, что я произведу в вашей квартире обыск? Что бы я мог при этом найти?

— Это радиосообщение не должно нас касаться, — задумчиво сказал генерал-полковник Бек.

Он знал, какое место занимает в Германии пропаганда. Лживые сообщения можно было слышать ежедневно, давно стала обычным явлением и подтасовка фактов. Все это вызывало у нормального человека отвращение. Но в данном случае капитана фон Бракведе волновало другое.

— Это сообщение было сделано по радио лишь потому, что план «Валькирия» оказался небезупречным. Радиостанцию следовало занять по меньшей мере час назад.

— Неприятный факт, — подтвердил генерал-полковник Бек и кивнул капитану.

— Самое время все это откровенно обсудить.

Генерал-полковник тяжелыми шагами ходил по кабинету.

— Я недоволен ходом переворота! — воскликнул он.

остановившись перед генералом Ольбрихтом. — Где Вицлебен?

— Генерал-фельдмаршал следует из Цоссена сюда. К сожалению, его прибытие задерживается.

— Он должен был находиться здесь! — прорычал Бек. — Однако поговорим о другом. Где генерал Линдеман? Ему было поручено подготовить речь для радио?

— Да, но, к сожалению, генерала не могут найти.

— А текст его речи?

— Находится у него.

Генерал-полковник Бек бросил гневный взгляд на капитана фон Бракведе. Слова были излишни. И наконец последовал еще вопрос:

— А почему генерал Вагнер не докладывает?

— Он не единственный, который не дает о себе знать, — ответил вместо генерала Ольбрихта фон Бракведе. — И тут нечему удивляться. Общее положение по-прежнему остается неясным, и люди реагируют на это по-разному: одни опаздывают, другие уходят в сторону, третьи просто отрекаются от нашего движения…

Бек остановился перед капитаном фон Бракведе. Его серо-стальные глаза смотрели на него вопрошающе и в то же время с надеждой, но лицо фон Бракведе оставалось бесстрастным. Он лишь обронил:

— Благородными методами здесь многого не добьешься, — и показал глазами на полковника Штауффенберга, который находился в кабинете Фромма, в двадцати шагах от них, за полуоткрытой стеклянной дверью.

Штауффенберг беспрерывно говорил по телефону, повторяя, как и прежде:

— Кейтель лжет… Гитлер мертв… События разворачиваются!

И тогда Бек, обращаясь к капитану фон Бракведе, воскликнул:

— Если бы все было именно так! — а затем взглянул на генерала Гёпнера.

— Поднятые по тревоге войска до сих пор не прибыли! — с упреком сказал тот.

— Но и части СС еще не появились, — с мягкой иронией возразил фон Бракведе.

А Штауффенберг тем временем кричал раздраженно:

— Какое нам дело до пропагандистского сообщения по радио! Это ложь! Вот правда: в Париже все идет по плану, в Берлине важнейшие правительственные здания оцеплены солдатами батальона охраны. Первые танки вступили в центр города.

— И когда же раздастся первый выстрел? — спросил капитан фон Бракведе.

В ставке фюрера начала действовать особая группа, созданная Кальтенбруннером, в состав которой были включены криминалисты и специалисты по взрывчатым веществам. Они приступили к работе в соответствии с установленными правилами. Осторожно продвигаясь к месту происшествия, они тщательно исследовали каждый встречавшийся на их пути объект.

Вскоре группа установила: место происшествия — сравнительно небольшая комната 12,5 метра длиной и 5 метров шириной. Посередине стоял длинный стол для топографических карт, справа — маленький круглый столик, слева — письменный стол и мощный радиоприемник. Помещение и мебель были сильно повреждены. Справа от входа в полу зияла воронка диаметром 55 сантиметров.

Примерно в 50 метрах отсюда метался в своем бункере Гитлер. Секретарши, с которыми в обычное время обращались подчеркнуто вежливо, носились по помещению в состоянии крайнего волнения. Один Борман казался спокойным среди этого тайфуна.

— Я хочу наконец обратиться к немецкому народу! — орал перепуганный фюрер. — Почему я до сих пор не могу этого сделать?

— Автомашина с аппаратурой в пути. Она вызвана из Кенигсберга.

— И когда, Борман, она прибудет сюда?

Рейхслейтер неопределенно развел руками. Он предполагал, что до тех пор, пока придет автомашина, могут пройти часы, но вслух сказать этого не захотел, а заверил только:

— Я постараюсь максимально ускорить ее прибытие.

На месте взорванного помещения продолжали работать специалисты главного управления имперской безопасности. Они делали зарисовки, заполняли формуляры, брали пробы. Ими было установлено: заряд взорвался на уровне пола, разрушив его при этом. Вверху взрывная волна нашла выход через окно, дверь и промежутки между стенами.

— Мой фюрер, группа специалистов радио Кенигсберга прибыла, — доложил с заметным облегчением Борман. — Примерно через четверть часа они будут готовы к передаче.

Радиотехники трудились напряженно: за четверть часа они проложили кабели, установили микрофоны, проверили качество звучания, проконтролировали приемную аппаратуру. Работа была для них привычной, но устали они безмерно — вероятно, сознание «величия часа» давило тяжким грузом, да и от успешного проведения этого мероприятия зависело слишком многое.

— Можно приступать, мой фюрер! — объявил Борман и подвинул Гитлеру кресло.

Фюрер сел. Листки бумаги плясали в его руках.

— Внимание, запись! — скомандовал Борман.

Гитлер надел очки и тем не менее вынужден был наклониться, чтобы прочитать сантиметровые буквы, которые ему печатали на специальной пишущей машинке. В горле у него клокотало — казалось, он задыхается.

— Включите микрофон на полную мощность! — приказал Борман техникам шепотом.

А в полусотне метров криминалисты особой группы с серьезными лицами занимались на первый взгляд детскими играми: они просеивали песок. И их усилия были вскоре вознаграждены — среди мусора были найдены металлические и кожаные кусочки, а также остатки железных кусачек.

Кусочки металла, как было потом установлено, принадлежали взрывному устройству британского производства. Для его подрыва, вероятно, был использован химический взрыватель. Обнаруженные кусочки кожи являлись частями портфеля, который, по показаниям свидетелей, принадлежал полковнику Штауффенбергу…

— Это нужно передать немедленно! — приказал Гитлер после того, как с трудом дочитал до конца свое воззвание. — Передать и многократно повторить!

Это произошло вскоре после 19 часов.

Гитлер возвратился обратно довольный. Борман заверил его:

— Воззвание произведет повсюду колоссальное впечатление, мой фюрер!

Кейтель поздравлял:

— Это были убедительные слова!

Техник по звукозаписи с готовностью докладывал:

— Идет запись!

Потом записывали выступления рейхсмаршала Геринга и гросс-адмирала Деница. Их речи также изобиловали привычными формулировками, но Борман слушал с предельным вниманием, стараясь не упустить ни слова из сказанного.

— Когда вы сможете передать это в эфир? — спросил он по окончании записи.

— В ближайшее время, — заверил его ответственный за запись механик.

Борман был удовлетворен и выразил свою благодарность не только словами, но и весьма щедрыми дарами: кофе в зернах, колбасами, кондитерскими изделиями. Слишком большие надежды возлагал он на эту радиопередачу.

— Это сработает! — прошептал он Кейтелю.

Прошло более пяти часов, прежде чем передача вышла в эфир. Но хотя ее и передали поздно, она все же не опоздала.

— По мне, вы можете спокойно обыскать квартиру, — заявил Константин фон Бракведе с независимым видом.

— Действительно? — чуть изумился Фогльброннер.

— А почему бы и нет? В конце концов, нам нечего прятать. Не правда ли, Элизабет?

Она кивнула, пытаясь не смотреть в сторону комода, в ящике которого был спрятан портфель капитана. Она не спускала глаз с Фогльброннера, а тот, словно в раздумье, произнес:

— Зачем мы будет осложнять то, что кажется уже достаточно ясным. Не лучше ли принять за истину добровольное признание?

— Какое признание? Кто признался? — спросила Элизабет, подавшись вперед всем телом.

— Хотя бы этот еврей! — Фогльброннер вздохнул то ли облегченно, то ли озабоченно: — Он признался, что застрелил блоклейтера. Господин Йодлер позаботился об этом.

— Да ведь это чистейшая бессмыслица! — воскликнула графиня Ольденбург.

— Я полагаю, что это нас не касается, — проговорил предостерегающе Константин.

Фогльброннер улыбнулся:

— Я за достоверность и стараюсь, если это возможно, не преувеличивать. Конечно, я допускаю, что вам обоим было неизвестно о еврее, скрывавшемся в квартире.

— Одно по меньшей мере мне известно точно, — сказала графиня Ольденбург-Квентин решительно, — гость фрау Валльнер не может быть обвинен в убийстве, так как в ту ночь он не покидал квартиры. От нашей входной двери всего два ключа: один по соображениям безопасности висит у управляющего домом, то есть у Йодлера, другой всю ночь находился у меня. Дверь была закрыта. Это я могу засвидетельствовать.

— Вы все хорошо обдумали? — снисходительно спросил Фогльброннер.

— Здесь и обдумывать нечего!

Фогльброннер взглянул на свои ручные часы. Препирательства подобного рода вполне устраивали его: у него все еще не было исчерпывающих директив Майера. И Фогльброннер сделал как бы приглашающий жест:

— Если хотите меня проводить…

— С вами пойду я! — Лейтенант встал рядом с графиней, однако Элизабет энергично запротестовала:

— У тебя свои дела, и нет необходимости вмешиваться еще и в это! Я улажу все сама.

Таким образом, лейтенант остался в комнате один. Он чувствовал себя покинутым, несчастным, непонятым. Элизабет все больше отдалялась от него. Терзаемый мрачными мыслями, он тупо уставился себе под ноги, на бухарский ковер. Затем перевел взгляд на комод, в котором, как ему было известно, лежал портфель его брата, и, словно притягиваемый какой-то магической силой, медленно шагнул к комоду.

— Меня, милый Бракведе, гнетет чувство, что, к сожалению, не все идет как надо, — признался генерал-полковник Бек.

— Хуже некуда, — подтвердил капитан.

Бек подвел его к оконному проему. Он знал, что с этим человеком можно говорить откровенно. Генерал-полковник охотно бывал в доме Бракведе и считал себя в некотором роде отцом Фрица. Впечатление небрежности и подчеркнутого безволия, которое производил капитан с первого взгляда, было обманчивым.

— В чем мы ошиблись, Бракведе?

— Мы приняли крыс за полноценных домашних животных, — Бракведе произнес это с нескрываемой злостью. — Мы должны потребовать, чтобы все эти деятели, невзирая на чины, решили наконец, на чьей они стороне. Или у них есть честь — или нет.

Бек опять заметался по комнате. Ему не хотелось ставить чересчур жесткие требования, он ведь полагал, что пользуется у заговорщиков большим доверием, а теперь не находил его.

— Никогда еще я не чувствовал себя таким одиноким, как сейчас, — тихо промолвил он.

— Это вполне естественно, господин генерал-полковник.

Неожиданно, вероятно в знак сердечной признательности, Бек положил руку на плечо капитана. Вряд ли он сделал бы что-либо подобное в другое время, но ему было очень одиноко, а капитана он считал в некотором роде своим сыном.

— Что же мне предпринять, дорогой Бракведе, чтобы повернуть все на правильный путь?

— Позвоните генерал-фельдмаршалу фон Клюге, — настоятельно посоветовал капитан. — Попытайтесь принудить его принять наконец решение.

— А если он откажется?

— По крайней мере, мы будем знать об этом.

Бек кивнул. Бракведе попросил соединить его с главнокомандующим войсками «Запад», и через несколько минут фон Клюге подошел к телефону:

— Какова обстановка?

Бек начал с обстоятельного вступления.

— Для Клюге, — прошептал слушавший доклад Бракведе, — не стоило делать подобного вступления. Этим его не убедишь, Он реагирует лишь на факты.

Генерал-полковник Бек потер лоб и затем спросил:

— Клюге, ответьте определенно: поддерживаете ли вы наши теперешние действия, подчиняетесь ли мне?

Несколько секунд Клюге молчал.

— Все это для меня так неожиданно, — промолвил наконец главнокомандующий войсками «Запад». — Конечно, мое отношение к существующему режиму не изменилось, однако я должен посоветоваться, прежде чем принять окончательное решение.

— Спросите его, сколько времени ему для этого понадобится, — подсказал фон Бракведе генерал-полковнику шепотом.

Бек казался очень бледным, но оставался спокойным. Бесстрастным голосом он задал фон Клюге вопрос, предложенный капитаном.

— Я позвоню вам через полчаса, — заверил генерал-фельдмаршал и закончил разговор, а генерал-полковник Бек с горечью произнес:

— В этом весь фон Клюге!

Чтобы обезопасить себя со всех сторон, штурмбанфюрер Майер на несколько часов укрылся у одной давно симпатизирующей ему дамы. Дам подобного сорта он знал немало. На этой он остановился лишь потому, что ее квартира находилась на Лютцовуфер, как раз посередине между Бендлерштрассе и Принц-Альбрехт-штрассе.

Сейчас Майер возлежал на застланной красным покрывалом софе. Значительную часть одежды он снял, и отнюдь не по причине жаркой погоды. Однако это не мешало ему развивать бурную деятельность — правда, по телефону.

— Из твоих пяти добродетелей, — заявил он своей подруге, — одну ты должна на некоторое время исключить. Не подслушивай и ступай куда-нибудь подальше.

Преимущество Майера состояло в том, что он звонил, а ему позвонить не могли, потому что он не сообщал никому номера своего телефона. Он уверял всех, что находится в пути.

Наконец дошла очередь до Фогльброннера. На вопрос о положении дел на Шиффердамм Фогльброннер ответил следующим образом:

— События могут развиваться в любом направлении…

— Смотрите не ошибитесь, мой милый, — предостерег его Майер. — Обнаруженные вами факты при определенных условиях могут стать бесценными. Усекли?

Следующим собеседником Майера стал капитан фон Бракведе. С ним штурмбанфюрер разговаривал в нежно-доверительных тонах:

— Ну, мой многоуважаемый, каково положение на фронтах?

— Приходите к нам и посмотрите! — Голос графа звучал оптимистично. — Мы арестовали почти полдюжины генералов.

— Действительно? — удивился штурмбанфюрер. — И штандартенфюрер Пиффрадер в числе арестованных? — Получив утвердительный ответ, он поинтересовался: — И меня вы, наверное, посадили бы в качестве заложника?

— При случае я охотно воспользуюсь вашим советом.

Майер громко захохотал:

— Мы же договорились, что я первым поздравлю вас в случае вашей победы и отправлю вас в каталажку в противном случае… Не правда ли?

Эта беседа удовлетворила штурмбанфюрера. Он ласково похлопал свою даму ниже спины и набрал номер следующего абонента — обер-лейтенанта Герберта. Лучшего собеседника, чтобы перестраховаться, он вряд ли нашел бы.

— Как, вы еще живы? — спросил его Майер. — Я имею в виду: вы еще на свободе?

Герберт слегка закряхтел и произнес:

— Здесь все как-то непонятно, неуловимо. Не могли бы вы посоветовать, что мне предпринять?

— Во-первых, пейте поменьше. Вы говорите так, будто у вас во рту вместо языка тряпка. Сейчас вам, как никогда, надо иметь трезвую голову. В противном случае вы не сможете выполнить вашего долга.

— Ясно, ясно. Но что мне делать конкретно? Как вы думаете?

Майер почувствовал удовлетворение.

— Мой совет совершенно однозначен, и я надеюсь, что вы вовремя вспомните о том, кто взывал к вашей совести. Не забудьте, речь идет о Германии.

После того как эта содержательная беседа закончилась, штурмбанфюрер соединился со своим рабочим кабинетом. Телефонную трубку взял один из его помощников:

— Хорошо, что вы позвонили, шеф. Вас здесь все время требуют.

— Самое важное сейчас то, чем я занимаюсь. Я вышел на след. С уверенностью могу сказать, что мы имеем дело с широко разветвленным заговором. Информируйте немедленно рейхсфюрера! А нашим коллегам передайте: настало время действий.

Для каких действий настало время — он не сказал, потому что рассчитывал таким образом обезопасить себя. А в последующие четверть часа он всецело предоставил себя в распоряжение своей всегда готовой к услугам подруге.

Караульную службу на Бендлерштрассе нес батальон охраны. Все шло своим чередом, никаких особых указаний на проходную не поступало. Однако после 16 часов здесь появился капитан, который лично проверял прибывающих и давал команду «Пропустить!».

Поначалу никто не усмотрел в этом ничего удивительного. Так бывало неоднократно, когда командующий давал приемы или когда проводились специальные конференции. Но первого капитана сменил второй, второго — третий. Все они были вежливы, выдержанны и, казалось, точно знали, что им нужно. С ними несли службу несколько ефрейторов.

В 18.50 к проходной подъехал автомобиль. Капитан отдал честь и бросил привычное «Пропустить!». Часовой открыл ворота, и капитан сказал ефрейтору:

— Полковник Глеземер.

Ефрейтор продублировал слова капитана ефрейтору Леману, тот — капитану фон Бракведе, а капитан в свою очередь доложил генералу Ольбрихту:

— Начальник танкового училища в Крампнице полковник Глеземер просит принять его.

— Что нужно полковнику Глеземеру? — спросил генерал-полковник Гёпнер с удивлением. — В этот самый момент он должен находиться совсем в другом месте.

— Мы его сейчас примем, — сказал Бек, и это был приказ.

Полковник Глеземер, подтянутый, энергичный, остановился у двери и изумленно уставился на собравшихся. Он узнал Бека и вежливо поклонился, но обращаться к нему не стал, а подошел к Ольбрихту:

— Могу я срочно переговорить с командующим по очень важному делу?

Ольбрихт на этот вопрос ответил отказом:

— Генерал-полковника Фромма сейчас нельзя видеть. Можете обращаться ко мне.

— Так точно! — отчеканил начальник училища. — Я получил приказ ввести в действие план «Валькирия».

— Совершенно верно, — подтвердил генерал. — Надеюсь, вы уже отдали необходимые распоряжения?

— Нет, — откровенно признался полковник Глеземер.

Это предельно лаконичное заявление вызвало оживление присутствующих. Послышались недовольные восклицания. Ольбрихт не смог скрыть своего удивления. Один генерал-полковник Бек оставался невозмутимым. Он подошел к начальнику танкового училища в Крампнице и спросил:

— А почему?

— Я не могу, да и не хочу принимать в этом участия, — быстро объяснил полковник. — Мне не нравится вся эта история.

На это Бек возразил:

— А я лично, Глеземер, считаю выполнение данного вам приказа почетным и абсолютно правильным.

— Я не могу! — решительно заявил полковник Глеземер. Больше он ничего не мог объяснить собравшимся.

— Что ж, во всяком случае, он честно во всем признался, — сказал генерал-полковник Бек и добавил: — Я согласен на арест полковника Глеземера.

— Тем не менее известных осложнений вам не избежать, — напомнил генерал Ольбрихт.

Он взглянул на обер-лейтенанта Хефтена, и тот кивнул:

— Группа по задержанию готова осуществить арест.

— Я протестую! — заартачился было начальник училища.

— Ваш протест принимается и даже будет зафиксирован письменно, — заверил его генерал Ольбрихт. — При определенных обстоятельствах вы сможете сослаться на это.

Полковника Глеземера увели и посадили на четвертом этаже. Дом номер 11/13 по Бендлерштрассе постепенно превращался в лагерь для военнопленных. Там сидели под арестом пять генералов, эсэсовец Пиффрадер, а теперь еще полковник Глеземер.

Когда об эхом доложили Штауффенбергу, он без промедления приказал:

— Заместителю командира в Крампнице приступить к осуществлению плана «Валькирия». Поступать также во всех аналогичных случаях. Откажется где-либо командир — его должен немедленно заменить заместитель. Не может быть, чтобы в Германии не осталось честных людей!

Лейтенант Константин фон Бракведе встал на колени перед комодом, ухватился за его вычурные бронзовые ручки и выдвинул ящик. Он выдвигал его медленно, нерешительно. Бледно-желтые отблески заката падали на его напряженное, сосредоточенное лицо.

Портфель лежал замком вниз. Лейтенант приподнял его и хотел потянуть к себе, но портфель зацепился за какие-то листки бумаги величиной с почтовую открытку, и они выпали из комода. Константин схватил их и уже намеревался засунуть обратно в ящик, где лежали в беспорядке другие бумаги, набросанные туда почти до краев, но рука его замерла на полпути. Ему попались фотографии, на которых была изображена Элизабет в окружении известных ему лиц: рядом с ней стояли задумчивый Цезарь фон Хофаккер, серьезный Клаус фон Штауффенберг, улыбающийся брат Фриц и, кроме того, по-отечески добрый Бек и скучающий фон Мольтке.

«Она знает всех! — поразился Константин. — Но она никогда не говорила мне об этом. Почему?» С трудом он подыскал подходящие к случаю слова: «Это меня не касается!» — однако фотографии продолжали его интересовать. Помедлив, он все-таки положил их обратно, но заметил среди бумаг открытый конверт, который сразу узнал. Это было письмо, которое его брат передал с ним графине Ольденбург-Квентин. С тех пор прошло не более 24 часов.

Его пальцы сразу схватили конверт, тогда как лицо выражало нерешительность и всевозрастающее беспокойство. Наконец он вынул письмо из конверта и начал читать его, испытывая все большее возмущение: «Все зашло слишком далеко… Посылаю Вам портфель и моего брата… Попытайтесь сохранить и то и другое. Обеспечьте им безопасность… по меньшей мере на 24 часа… Вы знаете, как я Вам доверяю…»

Рука Константина опустилась. Листок упал на пол. Ему показалось, что все вокруг утратило свои краски: пол, на котором он стоял на коленях, письмо, которое лежало рядом с ним, свет медленно угасающего дня. Лейтенант ударил сжатыми кулаками по портфелю. Он упал и раскрылся.

На Бендлерштрассе генерал Ольбрихт собрал вокруг себя человек сорок офицеров и заявил:

— Это предприятие может развиваться самым непредвиденным образом. Я не считаю себя вправе сообщать вам все подробности, однако вы должны знать, господа, что решение вопроса может целиком зависеть от вас. Я полагаюсь на вас!

— Можете на нас рассчитывать! — воскликнул какой-то полковник.

Некоторые офицеры кивали, остальные стояли неподвижно и молчали. А Ольбрихт говорил и говорил…

— Вы должны немного отдохнуть, — обратился тем временем Гном к полковнику фон Штауффенбергу и протянул ему сигарету.

Клаус с готовностью взял ее. Это была последняя сигарета в его жизни.

— Вы не устали? — озабоченно спросил Леман. — Я слышал три телефонных разговора. Все больше и больше людей нам просто изменяют.

— Я уже привык к этому, — вздохнул Штауффенберг и, улыбаясь, добавил: — Это я предусмотрел заранее. Если бы все шло гладко, я, вероятно, чувствовал бы себя гораздо хуже.

Тем временем в соседней комнате генерал-полковник Бек по просьбе графа фон Бракведе попытался связаться с командующим группой армий «Север», но, к сожалению, не смог этого сделать.

— Он тоже изменил, — заключил Бек.

И граф фон Бракведе впервые потерял самообладание.

— Скотина! — воскликнул он.

Генерал-полковник Бек попросил всех собравшихся офицеров пройти к нему в кабинет и приготовить блокноты.

Он размеренно продиктовал приказ войскам группы армий «Север» подготовиться к отходу в Восточную Пруссию. Таким образом, первым приказом Бека войскам Восточного фронта был приказ об оставлении оккупированных областей, но осуществить его, к сожалению, не удалось.

— Время 19.30, — закончил Бек.

Это был единственный приказ, который он отдал в тот знаменательный для него день. И подписал он его не как генерал-полковник, а лишь как генерал. Пользоваться знаниями, присвоенными ему Гитлером, он считал предосудительным.

О чем тогда думал Бек — осталось неизвестным. Он не высказывал ни упреков, ни обид. Он только констатировал факты и расценивал их как исключительно неблагоприятные для заговорщиков.

— Старик держится как скала, — говорил фон Бракведе полковникам фон Штауффенбергу и Мерцу фон Квирнгейму.

Тем временем Леман занял место у телефона, а капитан сел на письменный стол командующего и продолжал:

— Он старается честно выполнить свой долг и напоминает мне благородного скакуна, который один смело бросается на стаю волков. И никто не открывает по этой сволочи огонь, чтобы помочь ему.

— С батальоном охраны связи больше нет, — сообщил Леман. — Это докладывает генерал фон Хазе, комендант Берлина.

— Значит, батальон охраны наконец-то приступил к выполнению поставленной задачи.

— Возможно, просто испортилась связь, — предположил ефрейтор Леман.

Но никто, даже Бракведе, не обратил внимания на замечание ефрейтора, поскольку в этот момент появился обер-лейтенант Хефтен и возбужденно прокричал:

— Наконец-то прибыл генерал-фельдмаршал фон Вицлебен!

— Это сделал я! — кричал скорчившийся на полу человек. — Я пристрелил его из пистолета! У меня не было выхода, я был вынужден это сделать. Подробностей я не знаю.

— Он не мог этого сделать! — утверждала графиня фон Ольденбург. — Он не покидал ночью нашей квартиры.

— Лучше не вмешивайтесь! — предостерегающе крикнул Йодлер. — Это вас не касается! Или, может, это ваш еврей?

Фогльброннер улыбался. Все развивалось так, как он предполагал. Человек, корчившийся на полу, был уже полутрупом и на любой вопрос давал такой ответ, который нужен был ему, Фогльброннеру. Молодой Йодлер вел свою роль как по писаному, и при желании его можно было повернуть в любую сторону. А упрямство графини Ольденбург-Квентин тоже пришлось как нельзя более кстати: оно позволяло растянуть процесс расследования на неопределенный срок.

— Ничего не понимаю! — с возмущением кричал Йодлер. — Я выявляю виновного, добиваюсь от него признания, и оказывается, этого недостаточно.

— Поскольку это не соответствует действительности, — промолвила Элизабет.

Измученный человек умоляюще взглянул на нее:

— Пожалуйста, пощадите себя, мне так или иначе конец.

— Нет! — твердо заявила графиня Ольденбург-Квентин. — Я не хочу быть пособницей в подобного рода делах.

— Фу, черт! — прорычал Йодлер. — Так не может вести себя немецкая женщина!..

Фогльброннер же скучал и думал: «До чего паршиво устроен мир! Что представляет собой сейчас этот жалкий еврей, который когда-то зачем-то родился на свет? Кандидат в крематорий, чтобы в кратчайший срок превратиться в удобрение. И труп блоклейтера — это всего только труп. А что такое правда, честь, справедливость? Тоже не более чем навоз, удобрение для повышения урожая государства!»

Фогльброннер зевнул и приказал оттащить еврея в подвал, а от графини потребовал, чтобы она не выходила из квартиры.

Оставшись наедине с Йодлером, он сказал:

— Ваши лагерные методы делают вам честь, но сейчас вы имеете дело не с одним евреем. Здесь все значительно сложнее.

— Что такое? Что такое?! — воскликнул Йодлер. — Вы что, осторожничаете из-за этой графини?

Фогльброннеру все это изрядно надоело, и он решил немного развлечься.

— Графиня Ольденбург весьма убедительно доказывает, что еврей не мог покинуть квартиры, — пояснил он Йодлеру. — Ключ был у нее. Это не так-то легко опровергнуть. Таким образом, еврея можно рассматривать лишь как свидетеля, да и то под вопросом. Поразмыслите-ка об этом.

Шарфюрер, разумеется, наживку проглотил и, с трудом переведя дыхание, спросил:

— Как вы смотрите на Брайтштрассер? Она в этом отношении человек надежный и под присягой подтвердит все, что нужно.

— Может быть, она и надежна… — осторожно остановил его Фогльброннер: он не мог допустить, чтобы все закончилось так быстро, да и никакого удовлетворения он при этом не испытал бы. — Ваша болтливая домохозяйка — не слишком убедительный противовес этой изощренной кобыле благородных кровей. Позаботьтесь о другом, более солидном свидетеле. И прошу вас, никаких необдуманных шагов не предпринимайте.

— Хорошо, я возьмусь за дело основательно, — пообещал Йодлер и вполголоса проворчал. — И подобное творится у нас в Германии!

— Это чистое свинство! — воскликнул генерал-фельдмаршал с угрозой в голосе.

Капитан фон Бракведе улыбнулся, а стоявший рядом с ним Гном ухмыльнулся с удовлетворением:

— Кажется, теперь все пойдет по-настоящему.

Эрвин фон Вицлебен появился в полной форме и даже с маршальским жезлом. Восклицание «Это чистое свинство!» явилось, так сказать, его приветствием. Лицо фельдмаршала сделалось красным как помидор.

Наконец он заметил генерал-полковника Бека. Как на параде, прошагал к нему, поклонился:

— Докладываю о своем прибытии!

Бек и Вицлебен торжественно обменялись рукопожатием. Ни упрека, ни вопроса о причинах опоздания Вицлебена со стороны Бека не последовало, и стоящие вокруг вздохнули с облегчением.

— Я должен сказать… — вновь загремел фельдмаршал.

— Вам не нужно ничего говорить, Вицлебен, — промолвил Бек со сдержанной вежливостью.

Генерал-фельдмаршал замолчал и снова поклонился Беку. Присутствующие наслаждались подобным зрелищем не первый раз. Почти все современные немецкие военачальники принадлежали к школе Бека и оставались его учениками. А те, кто работал когда-то под его началом, и впоследствии не переставали восхищаться им.

Капитан фон Бракведе прошептал ефрейтору:

— Надеюсь, мы будем избавлены от торжественной церемонии обмена комплиментами. Ведь сейчас каждая минута дорога!

Леман поспешил к двери, которая вела в кабинет командующего, и широко распахнул ее, сделав при этом красноречивый жест.

Вицлебен, которого заговорщики прочили на пост главнокомандующего вермахта, ворвался в кабинет Фромма, где сейчас расположился Штауффенберг, и, ударив кулаком по столу, воскликнул:

— Безобразие, черт возьми!

Он еще долго возмущался, отчитывая всех, кто попадался ему на глаза, в том числе Ольбрихта и Гёпнера. Штауффенберг оторвался на минуту от телефона и, слегка наклонившись вперед, внимательно слушал этот неожиданный взрыв негодования.

— Свинство! — вновь и вновь повторял генерал-фельдмаршал. — У вас, оказывается, вообще ничего не подготовлено.

Полковник Мерц фон Квирнгейм с тревогой наблюдал, как мрачнеет лицо полковника Штауффенберга, и, наконец решившись, выступил вперед:

— Трудности, господин генерал-фельдмаршал, в нашем деле неизбежны, но они были предусмотрены.

— Я не спрашиваю вас о трудностях! — гремел Вицлебен. — Меня интересуют результаты!

— Для этого нам нужно некоторое время.

— У вас его до сих пор не хватало?

— Отдельные акции казались многообещающими, — пояснил полковник, — и последние донесения могут подтвердить…

— Я хочу видеть результаты! — Вицлебен стукнул с возмущением маршальским жезлом по письменному столу. — Какие учреждения и центры заняты? Какие министры арестованы? Какие радиостанции в наших руках? С кем фон Клюге? Как восприняли происшедшее на фронтах? Удалось ли нейтрализовать соединения СС? Ну?

— Слишком рано ожидать ощутимых результатов.

— Прошло целых восемь часов с момента покушения, господа! По нашим же расчетам, уже первые четыре часа должны были стать решающими.

— Но первые три часа мы никак не могли использовать!

— Это объяснение, а не оправдание. Куда ни взглянешь, везде провал. Я выхожу из игры. Никто не вправе осуждать меня за это!

И действительно, не нашлось никого, кто осудил бы его. Полковник Штауффенберг молчал, полковник Мерц фон Квирнгейм беспомощно смотрел прямо перед собой, обер-лейтенант Хефтен с побелевшим лицом подпирал дверь.

— Очень сожалею, — заговорил генерал-фельдмаршал с усилием, обращаясь к Беку, — но при таких обстоятельствах…

— Я тоже весьма сожалею, — ответил Бек и отвернулся.

Эрвин фон Вицлебен покинул Бендлерштрассе. Его визит, напоминающий появление на театральной сцене, длился не более 30 минут. Он сразу же сел в «мерседес» и приказал отвезти его в свой штаб, расположенный в 50 километрах от Берлина.

Там он и был арестован на следующий день.

А после его отъезда генерал-полковник Бек воскликнул: — За работу, господа! Восстание продолжается.

Полковник Клаус фон Штауффенберг проводил удаляющегося военачальника потемневшими глазами, затем подошел к одному из трех окон, у которого молча стоял Бракведе. Отсюда им была видна будто вымершая Бендлерштрассе. Жара лениво растекалась по ее развалинам.

— Я знаю, что ты хочешь сказать, Фриц. — Штауффенберг, казалось, разговаривал с самим собой. — Мне известны все твои аргументы, и я понимаю их, а теперь даже убежден, что они верны, и тем не менее не решаюсь применить рекомендованные тобой методы. Я покушался на одну жизнь — жизнь Гитлера, а от дальнейшей цепи убийств отказываюсь.

Полковник смотрел теперь на кирку святого Матфея. Она находилась на удалении примерно километра. Бомбы пока ее не тронули, и остроконечная, похожая на башню готического замка колокольня четко выделялась на фоне серого неба. К кирке тесно прижималось маленькое кладбище.

— Мне кажется, — сказал фон Бракведе, — в сложившейся обстановке каждый должен действовать так, как считает нужным. Что касается меня, то я всегда отвечал за свои поступки. Ты не должен чувствовать себя ответственным за то, что я намереваюсь сделать. С этого момента я начинаю мое собственное «движение Сопротивления».

Штауффенберг улыбнулся:

— Дюжина генералов ничто по сравнению с тобой.

— Чего стоит дюжина генералов подобного сорта? — Капитан подмигнул полковнику своими серо-голубыми глазами: — Я всегда думал, что ты обо мне лучшего мнения.

Перед генерал-фельдмаршалом фон Клюге лежали две телеграммы: одна — из ставки фюрера за подписью генерал-фельдмаршала Кейтеля, другая — с Бендлерштрассе за подписью генерал-фельдмаршала Вицлебена. Телеграммы явно противоречили одна другой.

— Что будете делать? — допытывался начальник штаба.

— Выжидать, — ответил фон Клюге, — а вечером — ужинать.

— А до того времени?

— Все останется по-прежнему.

Ужин у командующего группой армий «Запад» в Ла-Рош-Гуйон был назначен на 20.00. В нем принимали участие генерал фон Штюльпнагель и подполковник Цезарь фон Хофаккер, генералы Шпейдель и Блюментрит. Формальности были соблюдены.

Прежде чем все отправились в столовую, Цезарь фон Хофаккер произнес речь. Говорил он около 15 минут. С едва сдерживаемым волнением он указывал причины, которые сделали восстание против Гитлера неизбежным: поведение клики фюрера, этих подонков, ужасное положение на фронтах, тревога за дальнейшую судьбу Германии…

Фельдмаршал не перебивал подполковника, казалось, даже внимательно слушал его, хотя не высказывал ни одобрения, ни порицания. И это молчание давило как тяжкий груз. Наконец он коротко бросил:

— Все так, господа, но покушение не удалось.

Цезарь фон Хофаккер растерянно посмотрел на командующего. Генерал Штюльпнагель изменился в лице. Остальные приглашенные на ужин не решались взглянуть друг другу в глаза.

— Прошу вас к столу, господа! — произнес невозмутимо фон Клюге.

Все молча направились в столовую и стали рассаживаться. Один из очевидцев заявил позднее: «Все было как на похоронах».

— Леман, мой дорогой, я намерен совершить небольшую прогулку, — сказал капитан фон Бракведе.

— И как вы это себе представляете?

— Очень просто. Я сажусь в автомобиль и приказываю отвезти меня в комендатуру Берлина. Там, вероятно, очень нужны люди, которые могли бы сдвинуть дело с мертвой точки. И я хочу доставить себе удовольствие и выступить в роли такого толкача.

Ефрейтор Леман взглянул на капитана с удивлением и доложил:

— На улицах южнее Тиргартена замечены подразделения солдат и танки. Вероятно, они покинули правительственный квартал и двигаются теперь к Бендлерштрассе.

— Ну а если и так? — воскликнул фон Бракведе. — Это же дает нам полное основание атаковать, перейти в наступление, и как можно быстрее!

— Если вы действительно намерены развлекаться подобным образом… — Не закончив фразы, Леман принялся о невероятно серьезным видом звонить по телефону. Минуты через три он сообщил. — Как я и предполагал, в настоящее время здесь нет ни одной машины.

— Этого не может быть, Леман.

— К сожалению, это факт, причем неоспоримый. Еще недавно шесть машин стояли в полной готовности, а сейчас они все в разъезде, и никто не знает, когда вернутся.

— Какое свинство! — воскликнул возмущенно Бракведе.

— Не скажите, — промолвил Гном, — таким путем вас пытаются уберечь от опасности. Кто знает, что вы в противном случае предприняли бы. Настоящий цирк только начинается.

— Каковы новости у вас на задворках? — поинтересовался штурмбанфюрер Майер у Фогльброннера.

Он пребывал в прекрасном настроении, и не только из-за дамы, с которой так хорошо провел время. Он, кроме того, неплохо поработал, обеспечив контакты с нужными людьми, и теперь перед ним открывались широкие возможности, хотя он и не решил еще, какую именно предпочесть.

— Все идет наилучшим образом! — радостно заверил шефа Фогльброннер.

— Вы, кажется, в отличном настроении? — слегка удивился штурмбанфюрер. — Что придало вам уверенности?

— Господин штурмбанфюрер, сейчас я могу предложить именно тот вариант, который вам нужен.

— Откуда вы, Фогльброннер, знаете, что мне нужно?

— Господин штурмбанфюрер, у меня подготовлены материалы на любой вкус.

Манер заинтересовался:

— Ну, давайте выкладывайте ваши варианты.

— Первый: блоклейтер убит по всем правилам.

— Кем?

— Предположительно собственным сыном, шарфюрером группы СС специального назначения, из-за польки.

— Недурно, — согласился Майер. — В данном случае мы имеем объект для обмена с главным управлением имперской безопасности, к чему нас обязывает взаимная ведомственная выручка. Продолжайте, Фогльброннер.

— Помимо штудиенрата и домохозяйки, которые, по-моему, не представляют особого интереса, могу предложить вам вероятную невесту полицей-президента.

— Смотри-ка! — весело воскликнул штурмбанфюрер. — И на чем же вы засекли эту даму?

— Ее связь с сыном убитого, предполагаемым убийцей, не исключается. На этой основе можно состряпать по меньшей мере обвинение в соучастии.

— Привет, Фогльброннер! Не хватает еще, чтобы вы повесили что-либо в этом роде на молодого фон Бракведе и графиню Ольденбург-Квентин.

— Могу, господин штурмбанфюрер. В квартире, где они ночевали, скрывался еврей. Им инкриминируется соучастие в его укрывательстве и обмане властей, то есть их можно подозревать в деятельности, наносящей ущерб государству.

— Догадываются ли голубки об ожидающем их сюрпризе?

— Ни в коей мере. Они ведут себя в высшей степени наивно, очевидно, даже не представляют, какими возможностями мы располагаем, и все еще верят писаниям о справедливости.

— Приберегите этих простаков на будущее, а пока держите ваше варево на маленьком огне до моих особых распоряжений. Впрочем, мой дорогой Фогльброннер, вы отлично поработали. И если впредь нигде не допустите ошибки, то продвижение по службе вам обеспечено. И мне тоже.

Обер-лейтенант Герберт спустился в подвал, чтобы встретиться там с представителями из группы связи. Речь должна была идти о возможной координации действий.

Герберт старался сохранять равнодушно-невинное выражение лица, и это ему, кажется, удалось. Незамеченным он прошагал по коридору мимо офицеров, которые толпились на лестничных клетках, собирались во дворе, лениво переговариваясь. Большинство из них все еще высказывались за кардинальные действия, но уже раздавались и предостерегающие голоса.

— Я здесь, — сказал обер-лейтенант Герберт.

Навстречу ему вышел представитель группы связистов лейтенант Рериг, они обменялись дружеским рукопожатием и скрылись в нише.

Этому знаменательному моменту они были обязаны маленькой Молли Циземан. Впрочем, ей уже не раз приходилось оказывать влияние на события хитроумной мировой политики, правда весьма незначительные. Недаром она исполняла одновременно обязанности невесты и сотрудницы обер-лейтенанта Герберта, а когда-то сама работала в центре связи на Бендлерштрассе, расположенном в подвале.

— Надеюсь, что там, внизу, вы информированы о происходящем лучше нас. Мы живем как в потемках.

— Вы за или против фюрера? — спросил напрямик представитель группы связистов.

— Что за вопрос! — воскликнул Герберт с хорошо разыгранным возмущением. — А потом, я отвечаю за национал-социалистский образ мышления в нашем ведомстве, значит, являюсь представителем фюрера. — И без перехода шепотом, доверительно сообщил: — Но фюрер, кажется, мертв. По меньшей мере в этом вопросе не все ясно.

— Фюрер жив! А все, что происходит в этом доме, самая настоящая измена.

— Вы уверены в этом?

— Абсолютно.

Герберт внутренне задрожал. Его лоб покрылся испариной, и он вытер ее рукавом.

— Что вы намерены предпринять? — спросил представитель связистов.

— Я, конечно, не бездействовал, — промолвил угрюмо Герберт, — затребовал оружие из цейхгауза.

— Об этом мы знали час назад. Но оружие все еще не привезли. А если вы его все-таки получите, как вы намерены использовать?

— Вы знаете об оружии? Очень хорошо! В случае чего вы будете моим свидетелем. — Обер-лейтенант выпрямился, будто сбросил с плеч тяжкий груз, и гордо заявил: — Как только получим оружие, мы устроим здесь хорошую чистку. Так вам точно известно, что Гитлер жив? Мы уже несколько часов действуем соответствующим образом.

После этой встречи саботаж связистов на Бендлерштрассе значительно усилился. Лейтенант Рериг, фельдфебель, верные им солдаты да и женский персонал, осуществлявший всю работу по связи, ранее переданные телеграммы объявляли теперь недействительными, контролировали телефонные переговоры со Штауффенбергом и его друзьями, установили постоянную связь с главным управлением имперской безопасности.

И обер-лейтенант Герберт принял наконец твердое решение.

— Я хотел бы перейти в свои апартаменты, — потребовал генерал-полковник Фромм. — Там я намерен лечь спать.

Ранее он съел свои бутерброды и осушил бутылку вина. Три арестованных генерала, начальники управлений, молча окружили его. Их тоже великодушно накормили обедом из казино.

— Я готов дать честное слово в любой форме, что буду вести себя под арестом подобающим образом, — заявил Фромм.

Эта просьба была передана дежурным офицером по инстанции и поступила к Ольбрихту, Гёпнеру и Беку. Они посовещались. Честное слово командующего произвело впечатление. Правда, генерал-полковник Бек предпочел не высказывать своего мнения по этому вопросу, зато Ольбрихт не соглашался удовлетворить просьбу командующего. Но Гёпнер заявил:

— Таким путем мы по крайней мере избавимся от него. Мысль о том, что у тебя за спиной торчит этот Фромм, не особенно воодушевляет.

— Ну хорошо, — промолвил Ольбрихт, продолжая колебаться.

Фромму разрешили перейти в его апартаменты, соединявшиеся с кабинетом. Данное им честное слово было признано достаточной гарантией. Фромм забрал с собой трех генералов, удовлетворенно кивнул охранявшему его офицеру и вышел.

И вот генерал-полковник вновь оказался в своей норе, которую он знал гораздо лучше, чем охранявшие его офицеры.

— Господа, пора действовать, — заявил он сразу же генералам.

Начальники управлений слушали его молча. Все происходящее по-прежнему казалось им невероятным.

А Фромм продолжал:

— Я останусь здесь, на своем посту, но не потому, что дал честное слово. Его можно считать недействительным, так как давал я его предателям. Здесь я дождусь того момента, когда вновь получу полную свободу действий.

Его слова нашли полное понимание у начальников управлений, и это придало Фромму уверенности. Он приказал генералам следовать за ним, провел их к запасному выходу — маленькой стеклянной двери справа от вестибюля, ключ от которой всегда находился у генерал-полковника.

— Господа, поднимайте войска по тревоге! — напутствовал Фромм генералов. — Я рассчитываю, что уже в ближайшее время вы перейдете в наступление. На этот случай я наделяю вас всеми необходимыми полномочиями. Жду результатов!

Обер-лейтенант Герберт, запыхавшись, вбежал в кабинет фон Бракведе:

— Господин капитан, точно установлено, что здесь совершается предательство!

— От кого вы это узнали? — спросил граф и вставил монокль в левый глаз, которым плохо видел.

— Из совершенно достоверных источников.

— Ну, тогда это соответствует действительности, — ответил фон Бракведе почти весело. — Меня удивляет, как много вам потребовалось времени, чтобы выяснить это.

— А вы уже знаете? — спросил пораженный Герберт.

— Конечно.

— Тогда почему же вы ничего не предпринимаете против этого?

— Что, например, мой дорогой?

— Ну, оружие… Как вы считаете?

Фон Бракведе снисходительно усмехнулся:

— Ваше усердие весьма похвально. И ваше доверие ко мне очень трогает. Но я все-таки хочу вам посоветовать: никому не говорите об этом. Ваши знания легко устранить вместе с вами.

— Как это понимать, господин капитан?

— Буквально. Считайте, что произошел бунт, или государственный переворот, или восстание. Что из того?

Герберт так и прилип к стенке и смотрел на капитана глазами, полными мольбы о помощи, а фон Бракведе продолжал:

— Вообразим, что это восстание — удар впустую. Тогда вам действительно известно, кто предатель. Однако если восстание удастся, то предателями будет считаться противная сторона. Усекли? И вы настолько легкомысленны, что хотите присоединиться к ней?

Обер-лейтенант почти автоматически покачал головой: нет, он этого не хотел. Противоречивые мысли роились в его голове.

— Проклятие! Что же мне делать?

— Ждать, мой дорогой. Что же еще?

Таким образом, граф фон Бракведе снова парализовал группу Герберта, и как раз на те несколько часов, когда должно было прибыть оружие из цейхгауза.

В 21.00 генерал-фельдмаршал Кейтель передал всем командующим из ставки фюрера следующую радиограмму: «Фюрер назначил командующим армией резерва рейхсфюрера СС Гиммлера… Приказы Фромма, Вицлебена, Гёпнера считать недействительными. Директива вводится в действие немедленно».

Через несколько минут радиограмма поступила на Бендлерштрассе. Лейтенант Рериг торжествовал:

— Теперь все ясно!

— Этот документ мы должны обработать в первую очередь? — спросил фельдфебель.

— Разумеется. Мы разошлем его как можно быстрее во все инстанции.

— А приказы сверху? — Фельдфебель имел в виду телеграммы и радиограммы Ольбрихта, Штауффенберга и Мерца фон Квирнгейма. — Как быть с ними?

— Оставь их лежать без движения, — категорично посоветовал лейтенант Рериг.

На столе, на которым сидел генерал-фельдмаршал фон Клюге со своими гостями, горели свечи. Некоторое время все ели молча, но затем начальник штаба сообщил:

— У Сен-Ло и Кана идут кровопролитные бои. Крайне необходимы подкрепление и боеприпасы. Резервов нет. Фронт может быть прорван…

Командующий, казалось, не слышал его. Он пил кофе, и дрожащий свет свечей трепетал на его погруженном в глубокие раздумья лице. Глядя на командующего, люди из его окружения надеялись, что он наконец решится.

— Могу я просить вас о беседе наедине? — обратился к командующему генерал фон Штюльпнагель.

Они вышли в соседнюю комнату, где генерал сказал:

— В этот момент высшие чины СД, СС и гестапо здесь, в Париже, разоружены, арестованы и привлекаются к суду.

— Нет, — почти беззвучно промолвил фон Клюге, — вы не осмелитесь.

— Я нарисовал вам истинное положение вещей. Иначе поступить я не мог, господин генерал-фельдмаршал, а вы должны сделать соответствующие выводы.

— Об этом нужно было меня предупредить! — воскликнул возмущенно Клюге. — Я не участвую в этом. — И он решительно добавил: — Я снимаю вас с должности! — Клюге сделал усилие, чтобы успокоиться. Потом он направился к двери, но вдруг остановился, вернулся и сказал сердито и одновременно доверительно: — Попытайтесь бежать и укройтесь где-нибудь.

— Я не могу.

— У вас, Штюльпнагель, остается лишь эта возможность.

— Если вы последуете голосу вашей совести, все будет иначе.

— Я несу ответственность за сотни тысяч солдат. Кто снимет ее с меня? — промолвил Клюге.

— Подумайте о будущей Германии.

— Я не могу участвовать в этой авантюре. Это мое последнее слово. Все вы мне глубоко симпатичны, но я ни в коей мере не согласен с вашими действиями. Или я должен высказаться еще яснее?

— Нет, — сказал, отворачиваясь, генерал Штюльпнагель.

— Да — если бы эта свинья подохла! — заорал с досадой фон Клюге.

Вскоре после этого генерал-фельдмаршал подписал верноподданническую радиограмму верховному главнокомандующему: «…Преступная рука убийцы, предпринявшая злодейское покушение на Вашу жизнь, мой фюрер, благодаря воле провидения была остановлена… Поздравляю Вас и заверяю в моей непоколебимой, постоянной верности».

Войдя в комнату, Элизабет фон Ольденбург-Квентин увидела на столе открытый портфель, выдвинутые нижние ящики комода и лежавшие там в беспорядке фотографии. Лейтенанта фон Бракведе она, казалось, не замечала. Потом графиня закрыла за собой дверь, подошла к стулу и села. Она горько улыбнулась и закрыла глаза — видимо, от усталости.

Поколебавшись, Константин медленно заговорил:

— Я, конечно, тебя не упрекаю…

— Почему же? — спросила Элизабет с неожиданной твердостью. Она открыла глаза и смотрела теперь на лейтенанта так, будто впервые его видела.

Он стоял посередине комнаты. Его Рыцарский крест одиноко поблескивал в позднем свете зари, а юношеское лицо приобрело какое-то старческое выражение. Ее охватила жалость к Константину.

— Поверь, я не совершила ничего такого, в чем бы ты мог меня упрекнуть, — проговорила она, и голос ее звучал прерывисто и глухо. — Скажи, что тебя беспокоит?

— Ничего, — жестко отрезал Константин.

Элизабет протянула было руки ему навстречу, но тут же бессильно их опустила.

— Фотографии? — спросила она с усилием.

— Нет. Все эти фотографии — твое личное дело.

— Пусть так. — Элизабет почувствовала некоторое облегчение. — Что же тогда, Константин? Содержимое портфеля?

— Нет, — равнодушно ответил он, — и до этого мне нет дела. Это касается только моего брата. Кроме того, я, как и прежде, убежден, что мой брат — честный человек.

— Он действительно таков, — заверила его с жаром графиня Ольденбург. Она встала и подошла к окну.

В бесцветном небе уходящего дня проскальзывали красные полосы заката. Они окрашивали в розовый цвет стены узкой комнаты, падали на лицо Константина, которое, казалось, пылало. Он протянул графине письмо брата. Его рука дрожала, и листок бумаги трепетал, как крыло голубя.

— Это? — спросила она.

— Да, — ответил он и, поскольку Элизабет письма не взяла, уронил его рядом с портфелем на стол.

— Все это было вчера, — тихо сказала Элизабет. — С тех пор многое произошло. Ты что, Константин, все еще не понимаешь этого?

— Доктор, я пригласил тебя, чтобы сделать предложение тебе и Леману, — сказал капитан фон Бракведе своему другу Ойгену Г.

Они сидели в кабинете капитана. Из радиоприемника выплескивалась волнами бравурная музыка, которая, вероятно, имела целью поднимать настроение истинных немцев.

— Когда вы делаете предложения, я всегда путаюсь, — пошутил Леман. — Говорите прямо, что вы имеете в виду.

— Ну, хорошо. Я хочу, чтобы вы совершили небольшую вечернюю прогулку.

— Без вас? — уточнил ефрейтор.

И доктор удивленно взглянул на фон Бракведе:

— Означает ли это, что нам необходимо скрыться?

— Что-то в этом роде, — подтвердил капитан. — Считайте, что в целях безопасности я откомандировываю вас. Леман знает, как отсюда выйти.

— Я охотно покажу дорогу и вам, господин капитан.

— Я уйду позже.

— Или мы уйдем отсюда втроем, или мы остаемся, — безошибочно оценив обстановку, засопротивлялся доктор.

Фон Бракведе встал и хотел подойти к радиоприемнику, который внезапно умолк, потом посмотрел заблестевшими глазами на ефрейтора:

— Леман, в конце концов я могу и приказать.

— С этого момента я опять крановщик Западного порта и лицо сугубо гражданское, — возразил ефрейтор.

— Неисправимый шутник! — усмехнулся фон Бракведе. — А тебе, Ойген, я хочу задать вопрос: чем ты здесь занимаешься? Ничем! Какие функции ты выполняешь сегодня? Никаких! Что сможешь ты здесь сделать? Ничего! Итак?

— Я здесь, и этого достаточно, — произнес доктор не без смущения. — Сегодня мне хочется быть именно здесь, и нигде больше.

Капитан повернулся к радиоприемнику. Диктор радиостанции «Дойчланд» объявлял:

— В ближайшее время к немецкому народу обратится фюрер.

Это сообщение было повторено многократно.

— Только начало десятого, — уточнил Леман, взглянув на свои наручные часы.

— Ну? — спросил выжидающе капитан. — Разве моего распоряжения недостаточно, чтобы совершить предложенную мной прогулку?

— Пожалуй, самое время ужинать, — улыбнулся Гном. — Заказанная для нас камбала остывает.

— Это мое предложение номер два, — подхватил капитан.

— У меня совсем нет аппетита, — сказал Ойген Г., — но это предложение я принимаю.

— Пошли, друзья! — Граф фон Бракведе направился к двери. — А о том, что у тебя нет аппетита, ты не беспокойся. Я охотно съем и твою порцию.

— Почему не поступают донесения об исполнении моих приказов? — кричал в бункере возмущенный Гитлер. — Они должны были уже поступить! Или нас по-прежнему окружают изменники и саботажники?

Для фюрера опять наступили черные времена. Угар, вызванный мыслью о чудесной воле спасшего его провидения, быстро развеялся. Бесцельные жалобы сменялись угрозами, но и они не приносили облегчения. Тупое отчаяние охватило Гитлера.

— Чего я только не делал для этих генералов! И какую получил благодарность?

— Партия осталась в высшей степени лояльной, — заверил фюрера Борман.

— В вермахте к заговору оказалась причастной лишь незначительная группа офицеров, которая вскоре будет локализована, — пытался смягчить гнев фюрера Кейтель.

Только они — рейхслейтер и генерал-фельдмаршал — оставались возле Гитлера. Остальные лихорадочно работали в общем служебном помещении.

— Почему не докладывает Фромм? Он должен немедленно связаться со мной. Я хочу с ним говорить! — опять завопил фюрер.

— С генерал-полковником пытались установить связь, по пока безуспешно, — доложил Кейтель.

— Это гнездо предателей, Бендлерштрассе, должно быть уничтожено! — кричал Гитлер, и казалось, что кричит не один, а два фюрера — так резонировали стены. — Почему этого до сих пор не произошло? Выступила артиллерия? Двинули наконец танки? По мне, этот свинарник нужно снести с лица земли.

— Все части СС в Большом Берлине подняты по тревоге, — доложил Борман. — Операцией руководит обергруппенфюрер Мюллер из гестапо. В соответствии с планом к ней вскоре подключится Скорцени — он по указанию Гиммлера должен взять на себя руководство действиями на Бендлерштрассе.

— Но когда наконец, когда? — барабанил фюрер по письменному столу. — А что делает Ремер? Знает ли он, что я произвел его в полковники?

— Он это знает, — заверил фюрера Кейтель. — По последним донесениям, батальон охраны покинул правительственный квартал и направляется к Бендлерштрассе. Полковник Ремер арестовал коменданта Берлина генерала фон Хазе.

— Надеюсь, он поставил эту свинью к стенке?

— Он передал генерала рейхсминистру Геббельсу, — сказал Кейтель и быстро продолжал: — Начальник штаба при генерале Корцфлейше генерал Херфурт донес по телефону, что речь идет о военном путче, но он крепко держит в своих руках управление войсками.

Фюрер уставился прямо перед собой. Ему было неудобно спросить: «Кто такой этот Херфурт?» Вопрос мог поколебать веру в его феноменальную память, и он решил промолчать.

Генерал-майор Отто Херфурт входил в число заговорщиков, но рассчитывал вовремя замаскироваться. Впрочем, многие поступали так же, но впоследствии их причастность к заговору раскрывалась и они погибали.

— Достаточно ли энергичен Ремер, чтобы овладеть ситуацией?

Пытаясь рассеять сомнения фюрера, Кейтель сказал:

— Я подчинил новоиспеченного полковника генералу Рейнике.

Это была неплохая идея: Рейнике считался сторонником борьбы до победного конца. Он-то и руководил сейчас операцией по окружению Бендлерштрассе.

— Ну хорошо, хорошо! — поспешно одобрил решение фельдмаршала Гитлер. — Рейнике нужно поторопить и приказать, чтобы действовал радикальными методами, а этих подстрекателей, этих недочеловеков я хотел бы захватить живьем и посмотреть, как они подохнут.

— Кажется, все, — произнес полицей-президент Берлина Вольф Генрих фон Хельдорф, придя к горькому выводу, хотя внешне он по-прежнему сохранял спокойствие. — Вероятно, мы подошли к концу.

Это он сказал своему другу Гансу Бернду Гизевиусу, правительственному советнику, который считался идеологом антигитлеровского заговора. Гизевиус располагал связями за рубежом, был хорошим конспиратором, в течение одиннадцати лет сеял недовольство среди противников национал-социализма, привлекая их на свою сторону. А сейчас он упорно не хотел заканчивать игру: слишком много сил, времени было затрачено, слишком много надежд приходилось хоронить.

— Как видите, все впустую.

— Еще немного, хотя бы час, — умолял Гизевиус фон Хельдорфа.

Полицей-президент в изнеможении откинулся назад. Глухим, прерывающимся голосом он обронил:

— Это безнадежно!

Ганс Бернд Гизевиус покорно склонил голову. Его глаза, повидавшие на своем веку так много, казались совершенно пустыми. И тем не менее его вера в Германию не угасала, вернее, в те скрытые духовные силы, которые еще у нее оставались.

Полковник Клаус фон Штауффенберг примерно в это же время восклицал:

— Бывают мгновения, когда и один офицер может победить!

В доме номер 13 по Шиффердамм, в подвале, по-прежнему лежал труп блоклейтера Йодлера. Избитый «гость» с третьего этажа сидел на корточках подле него и тихо стонал.

А чуть выше скучал, развалившись в кресле, Фогльброннер. У дверей застыл в ожидании дальнейших приказаний полицейский вспомогательной службы. В соседней комнате спала на голом полу уставшая до изнеможения Мария.

Жильцы первого этажа старались, чтобы их не замечали. Этажом выше беспокойно бегала по комнате фрау Брайтштрассер. Штудиенрат Шоймер опять дал своей больной жене сильную дозу снотворного, а сам открыл «Фауста». Но читать ему было некогда. Он старательно подслушивал у стены.

И вот он уловил какие-то неразборчивые слова, затем приглушенное хихиканье и, наконец, постанывание. Шоймер знал, с чем ассоциируются эти звуки. Он слышал их в соседней квартире довольно часто. Там менялись лишь мужчины, а звуки оставались прежними.

— А ты мне нравишься, — говорила между тем Эрика шарфюреру. — Скажи, что тебе нужно, я для тебя все сделаю.

— Превосходно! — обрадовался Йодлер. — Ты бы выступила со свидетельскими показаниями, а? А я всегда готов оказать ответную услугу.

В квартире рядом Константин и Элизабет стояли друг против друга и, упрямо склонив головы, все еще рассматривали письмо. Никому из них не хотелось говорить. Но вдруг Элизабет воскликнула в отчаянии:

— Почему ты не хочешь поверить?

— Сегодня я разучился верить, — тихо промолвил Константин.

Сразу после 22 часов во двор здания на Бендлерштрассе въехал через ворота грузовой автомобиль. Никто его не остановил, никто ничего не проверил, казалось, никому до него не было дела. Сопровождавший автомобиль унтер-офицер нехотя направился в караульное помещение, расположенное слева от ворот. Там царило какое-то нервозное оживление: по меньшей мере два отделения солдат спорили о том, кому из них и где нести службу.

Унтер-офицер, здоровенный детина, удивленно покачал головой и стал звонить по телефону: он требовал, чтобы его соединили с обер-лейтенантом Гербертом, если таковой здесь найдется.

Солдаты в караульном помещении окружили двух офицеров, прибывших сюда для приема дежурства. Третий, находившийся там же, очевидно, не намеревался что-либо делать и спокойно сидел на стуле. Вдруг один из офицеров выстрелил вверх. На несколько секунд установилась тишина, и в этой тишине раздался равнодушный голос унтер-офицера из цейхгауза:

— Я привез автомашину с оружием и боеприпасами. Она стоит у ворот 2-а. Если в ближайшее время никто не явится за ним, я увезу его обратно.

Унтер-офицер положил трубку на рычаг и огляделся вокруг. И хотя все слышали, о чем он говорил по телефону, казалось, никто особенно не удивился. У всех были свои заботы. Все инстинктивно понимали, что в этой суматохе главное — уцелеть. Это была испытанная солдатская мудрость.

У машины с оружием появились шестеро солдат во главе с обер-лейтенантом Гербертом. Унтер-офицер проверил груз по накладной, заставил Герберта расписаться и передал ему ящики с оружием и боеприпасами, которые затем были быстро перенесены на третий этаж, в кабинет Герберта.

— Вам помочь? — подчеркнуто услужливо спросил капитан фон Бракведе.

Кроме сотрудников Герберта он был на Бендлерштрассе, пожалуй, единственным, кто по-прежнему интересовался тем, что же все-таки происходит вокруг. Об оружии ему доложил один из трех наблюдателей Лемана.

— Большое спасибо, господин капитан! — вежливо поблагодарил обер-лейтенант Герберт, все еще ни о чем не догадываясь.

— А кого вы, собственно, собираетесь этим оружием убивать, Герберт? Вам это ясно?

— Преждевременная забота, — отмахнулся обер-лейтенант. — Или вы уже можете назвать мне имена?

— Например, пяти генералов, включая Фромма.

— Но Гитлер жив!

— Надолго ли?

Герберт с озлоблением втащил наверх ящик с двумя автоматами. Сомнения обуревали его. Пот катил по его лицу градом, и не только от физических усилий.

— Теперь мы готовы! — крикнул он своим друзьям и тотчас же предостерегающе добавил: — Но нам надо все основательно обдумать.

Как показали последующие события, на размышления им понадобилось не менее часа.

Штурмбанфюрер Майер медленно застегнул мундир на все пуговицы. Пришло время расставаться с дамой. Он позвонил еще в несколько мест и узнал самые неожиданные новости. Кажется, пора было спешить.

Особенно тревожило Майера то, что ему не удалось связаться с капитаном фон Бракведе. Это означало одно из двух: либо тот велел отвечать, что его нет, либо был не в состоянии разговаривать. Так или иначе, это обстоятельство заставило Майера поторопиться. Он позвонил Фогльброннеру и спросил:

— Что делает лейтенант?

Ему ответили, что лейтенант фон Бракведе настоятельно просит разрешения покинуть дом — хочет срочно поговорить с братом.

— Ну и прекрасно! — обрадовался Майер. — Это именно то, о чем я собирался его попросить. Скажите лейтенанту, я сейчас буду и подвезу его на Бендлерштрассе.

Затем он связался с обер-лейтенантом Гербертом.

— Надеюсь, вы закончили все приготовления? — спросил его Майер. — Пора! Посылаю к вам лейтенанта фон Бракведе. Он будет на Бендлерштрассе через четверть часа и передаст вам мои распоряжения. Встречайте его у входа.

И наконец, он позвонил к себе на службу:

— Военный путч, очевидно, в разгаре. Все имеющиеся в распоряжении силы — ко мне. Место встречи — южный конец Бендлерштрассе, у канала Шпрее.

Прощание с дамой заняло всего несколько секунд. Он быстро вышел и свистом подозвал автомобиль, который отделился от груды развалин.

— Шиффердамм, тринадцать, и как можно быстрее! — приказал штурмбанфюрер и вскочил в машину.

В 22.30 генерал Ольбрихт вновь собрал офицеров своей службы — в третий раз за этот день. Он сообщил им, что командование берлинского батальона охраны, который нес службу и на Бендлерштрассе, отдало последним оставшимся в здании солдатам приказ покинуть свои посты.

— Господа, теперь мы должны сами позаботиться о своей безопасности и выставить офицерский караул, — заключил генерал сообщение.

— Почему же только теперь? — с упреком заметил какой-то майор, а один из обер-лейтенантов резко спросил:

— Что здесь, собственно говоря, происходит?

Лицо Ольбрихта застыло в болезненном негодовании. Он с трудом произнес:

— Сомневающиеся и трусы мне не нужны, нужны добровольцы.

Из тридцати шести офицеров пойти в караул вызвались шестеро, из них четверо совсем новые сотрудники. Остальные ушли, даже не попрощавшись.

«И это все?» — спрашивал себя потрясенный генерал Ольбрихт.

Лейтенант фон Бракведе ждал на Шиффердамм перед домом номер 13. Портфель он крепко сжимал под мышкой. Рядом с ним стояли Фогльброннер и полицейский вспомогательной службы.

— Садитесь быстро, дружище! — закричал, еще подъезжая, Майер. — Случилось нечто ужасное, нам нужно срочно на Бендлерштрассе!

Лейтенант сел, машина резко рванула.

Штурмбанфюрер взял Константина за руку и спросил:

— Вы слышали сообщение по радио? Знаете про покушение на фюрера?

Это лейтенант знал. А еще он знал, что фюрер получил только легкие царапины и ушибы.

— А вам известно, что существует военный заговор? Что танки вышли на улицы? Что арестованы генералы? Что покушавшийся находится на Бендлерштрассе и что именно оттуда заговорщики ведут подрывную работу с целью свергнуть фюрера?

Этого лейтенант не знал. Он побледнел как полотно и с трудом расслышал вопрос Майера:

— Господин лейтенант, на вас можно положиться? На вашу преданность фюреру?

— Безусловно! — не задумываясь ответил Константин.

— Прекрасно! — И штурмбанфюрер удовлетворенно откинулся на спинку сиденья. Его рука легла на портфель Константина, стоявший между ними. — Сам я, к сожалению, не могу появиться сейчас на Бендлерштрассе, не рискуя головой, а она мне еще пригодится. Ну а вы сумеете пройти беспрепятственно. У входа вас встретит обер-лейтенант Герберт.

— А мой брат? — спросил Константин. — Что с моим братом?

— До недавнего времени я поддерживал с ним связь, — сказал Майер правду и в душе даже усмехнулся по этому поводу. — Но затем мне не удавалось застать его на месте. Кто знает, что с ним случилось. Вам, может быть, придется пробиваться к нему с оружием в руках, мой мальчик, Для этого и могут понадобиться Герберт и его люди. Ну а теперь я расскажу, как лучше всего действовать.

Остаток пути штурмбанфюрер давал Константину указания и разъяснения. Он был настоящим специалистом своего дела, и последующие события подтвердили это.

Они мчались по ночному Берлину. Мимо них, словно на ленте конвейера, скользили темные фасады домов, причудливые контуры развалин, острые силуэты деревьев, вспарывавших верхушками темно-синее небо.

Машина остановилась около бронеавтомобиля, который казался брошенным. До здания на Бендлерштрассе оставалось триста метров.

— Ну, ни пуха ни пера! — подбодрил лейтенанта штурмбанфюрер.

— Мне срочно нужен приказ, — заявил вошедший полковник и только теперь заметил, какие серьезные лица у окружающих, будто они присутствовали на похоронах.

Генерал Ольбрихт шагнул навстречу полковнику и, с трудом скрывая удивление, спросил:

— Что, вы сказали, вам нужно?

— Мне необходим письменный приказ, подтверждающий мои полномочия, чтобы заставить повиноваться колеблющихся. Тогда я смогу, как было условлено, занять радиостанции.

— Полковник Вольфганг Мюллер из пехотного училища в Дёберице, — шепнул генералу Ольбрихту Мерц фон Квирнгейм.

И тот сразу вспомнил: начальник училища генерал Хицфельд отсутствует по случаю траура, а его заместитель, полковник Мюллер, до сих пор находился в командировке. И вот он прибыл сюда, чтобы ему письменно подтвердили приказ, который он должен был выполнить семь часов назад.

— Мы благодарим вас, несмотря ни на что! — Ольбрихт был тронут до глубины души.

Даже капитан фон Бракведе на секунду отбросил свою иронию и с улыбкой спросил:

— У вас есть еще какие-нибудь пожелания, господин полковник?

— Нет, самое важное для меня — приказ, — ответил Мюллер.

И полковник Мерц фон Квирнгейм с застывшим лицом продиктовал приказ. Генерал Ольбрихт подписал его, а Мюллер с облегчением взял.

Насколько удалось установить, это был последний письменный приказ, отданный заговорщиками с Бендлерштрассе. На документе было указано время — 22 часа 40 минут.

— Отсюда вас выведет один из моих людей. — Фон Бракведе слегка поклонился Вольфгангу Мюллеру. — Он знает в этой норе несколько выходов, о которых не подозревает даже Фромм.

— Всего хорошего и благодарю вас, — сдержанно произнес генерал Ольбрихт. — Такие люди, как вы, заставляют верить: то, что мы предприняли, имело смысл.

— Сюда, сюда! — приглушенным голосом позвал Константина обер-лейтенант Герберт из какой-то подворотни. Он стоял в густой тени, видна была только его машущая правая рука. — И осторожно, осторожно! — Герберт схватил руку лейтенанта фон Бракведе и сердечно пожал ее, при этом он затащил Константина в тень. — Ну, с чем ты пришел? Ты в самом деле прямо от штурмбанфюрера Майера?

— Да, он довез меня сюда. А что происходит?

— Черт знает что! Здесь все бурлит, как в котле у ведьмы. Каждый следит за кем-то, все подозревают друг друга, только никто не знает почему. А чего хочет штурмбанфюрер?

— Где мой брат? Что с ним?

— Не имею представления. Он же не сидит в своем кабинете. Я хотел сообщить ему о твоем приходе, да не застал. Однако чего же все-таки хочет Майер?

Они остановились на лестничной площадке, чтобы перевести дух. Константин крепко прижимал к себе портфель, а Герберт перегнулся через перила и посмотрел, не следит ли кто за ними.

— Ты можешь найти несколько надежных людей? — спросил Константин в соответствии с указаниями Майера.

— Уже целая команда наготове.

— А оружие у вас есть?

— Пойдем-ка!

Обер-лейтенант, то и дело оглядываясь, будто за ним гнались, поспешно провел Константина в свой кабинет. Здесь он широким жестом обвел вокруг себя и с гордостью спросил:

— Ну, что ты теперь скажешь?

Константин фон Бракведе не знал, что сказать. У своих ног он увидел собранный пулемет. Тут же лежали автоматы, карабины, армейские револьверы старых образцов и даже две ракетницы. Сзади стояли люди Герберта — позднее их стали называть группой Хойте по фамилии старшего по званию — майор, два капитана, обер-лейтенант, два лейтенанта, три унтер-офицера и четверо рядовых.

— Этот лейтенант, — указал Герберт на Константина, — привез нам распоряжение главного управления имперской безопасности.

Лейтенант фон Бракведе спешил поскорее отделаться от своего поручения — он хотел найти брата.

— Итак, штурмбанфюрер Майер велел передать следующее: на Бендлерштрассе государственная измена. Речь идет о жизни и смерти. Необходимо немедленно прочесать здание и потребовать у всех ответа — за фюрера они или против?

— У всех? — переспросил майор Хойте.

— У всех без исключения, невзирая на звание.

— А если кто-то откажется отвечать?

— Кто не заявит однозначно о своей преданности фюреру, должен быть задержан — это приказ штурмбанфюрера. Все лица, преданные фюреру, немедленно присоединяются к вашей группе.

— Если я правильно понял, в некоторых случаях нам придется действовать даже против генералов?

— По мнению штурмбанфюрера Майера, именно так. Он велел сказать: тот, кто принимает участие в этой операции, практически выполняет личное поручение фюрера.

— Тогда вперед! — вскричал обер-лейтенант Герберт и схватился за автомат.

— Никакой самодеятельности, прошу вас! — выступил вперед майор и тоже взял в руки автомат. — Сначала нужно как следует все организовать: создать штурмовые группы, назначить связных, выделить помещение для задержанных.

— А я тем временем начну! — воскликнул Герберт и угрожающе потряс автоматом. Он боялся конкуренции и потому очень спешил. Сделав знак двум молодым офицерам, он позвал их: — Пошли со мной! А вы, господин майор, можете организовывать оставшихся.

Про Константина обер-лейтенант просто-напросто забыл. Впрочем, лейтенанта это вполне устраивало. Молодой фон Бракведе удалился, держа под мышкой портфель, — он пошел искать брата.

— Фриц, у тебя есть еще сигары? — спросил капитана полковник фон Штауффенберг.

— К сожалению, кончились. Видишь, Клаус, даже в моем хозяйстве есть недостатки.

Полковник уже несколько минут не звонил по телефону. Это обеспокоило фон Бракведе, и он тихо спросил:

— Что, устал?

Штауффенберг покачал головой:

— Просто жду связи с Парижем.

— Ты не собираешься отступать?

— Ни за что, — заявил Клаус и как бы между прочим добавил: — Скажи остальным, что не стоит никого заставлять или уговаривать присоединиться к нам. Пусть лучше те, кто хочет и может, отойдут в сторону. Все нужно свалить на меня — на этом я настаиваю. И прежде всего позаботься о собственной безопасности: тебе предстоит рассказать правду о том, что здесь произошло.

— Хорошо, Клаус, — согласился фон Бракведе так же спокойно. — Но я надеюсь, что ты позволишь мне использовать последние возможности.

— Фриц, несколько минут назад я попросил генерал-полковника Бека разрешить мне одному сделать то, что еще можно сделать.

— И что тебе сказал на это Бек?

— Что он остался на своем посту и не собирается его покидать.

— Таков же и мой ответ, Клаус.

Штауффенберг напряженно слушал то, что ему говорили по телефону. Лицо его при свете свечей казалось отлитым из бронзы. Наконец он проговорил:

— В Париже проведена операция против СД, СС и гестапо. Все главари арестованы. Все! Париж прочно в руках наших друзей.

— Их поведение в высшей степени достойно похвалы, но мы-то с тобой в Берлине, — произнес капитан фон Бракведе без всякого сарказма. — И я сейчас опять проявлю инициативу, пойду попытаюсь раздобыть парочку сигар.

Прочесывание обер-лейтенант Герберт и его люди начали с четвертого этажа. Оно происходило следующим образом: один из унтер-офицеров распахивал дверь, следом за ним врывался Герберт с автоматом, которого прикрывали два лейтенанта, и в соответствии с приказом вопил:

— На Бендлерштрассе — государственная измена! Отвечайте немедленно: вы за фюрера или против?

В большинстве случаев он, так сказать, ломился в открытые двери. Майоры и полковники покорно поднимали руки, что само по себе уже доставляло Герберту огромное удовольствие. Затем все, как правило, в один голос заявляли, что они безусловно за фюрера.

— Тогда присоединяйтесь к нам! — приказывал Герберт, опьяненный собственной решительностью. — Колебаниям сейчас нет места. Да здравствует фюрер!

Эти фразы Герберт повторял каждый раз слово в слово и быстро заучил их наизусть. Штабные офицеры поспешно заверяли его в своей безусловной лояльности. Генералы выражали приверженность режиму. Лейтенанты снимали с предохранителей пистолеты и следовали за ним. И вскоре Герберта окружала уже целая свора офицеров, безгранично преданных фюреру.

— Пошло дело! — радостно объявил обер-лейтенант.

Проверка убеждений посредством оружия длилась почти десять минут — и без единого выстрела. Правда, одного майора все-таки пришлось ткнуть автоматом под ребра, чтобы он заявил о своей верности фюреру. Только какой-то капитан, сильно покраснев, отказался отвечать, и его сразу увели.

Однако эти радующие сердце изъявления преданности резко сменились проявлениями иных настроений, когда Герберт и его свита спустились этажом ниже. Несколько стоявших в коридоре офицеров, едва заметив их, быстро скрылись. На окрик обер-лейтенанта «Стой!» они не отозвались, а добавить «Стрелять буду!» он не решился.

И в это мгновение он услышал в некотором отдалении выстрелы — кто-то выпустил из автомата, видимо, целую обойму.

— Что там? — спросил Герберт, часто дыша.

Связной объяснил ему:

— Это наша вторая штурмовая группа, господин обер-лейтенант. Ее ведет майор Хойте. Сейчас он как раз добрался до апартаментов командующего.

Герберт даже задохнулся от злости: этот майор, которого он привлек к участию в операции, пытался перейти ему дорогу, отнять у него лавры победителя. Нужно во что бы то ни стало опередить его.

Герберт рванулся вперед, споткнулся, упал, разбил себе лоб, но быстро вскочил. По пустому коридору к нему не спеша приближался офицер.

— Вы за фюрера или против? — прокричал обер-лейтенант.

— Нет ли у вас сигар? — вежливо осведомился офицер.

Герберт только теперь узнал капитана фон Бракведе и попытался дружески улыбнуться ему:

— Я занимаюсь чисткой нашего заведения. Вы не хотите к нам присоединиться?

— Благодарю, — сказал граф и поправил монокль. — В данный момент у меня другие дела. Я ищу сигары, и желательно гаванские.

— Что ж, нам придется испить эту чашу до дна, — с печалью в голосе произнес генерал-полковник Бек.

Он слышал выстрелы, которые неуклонно приближались, и теперь старался не смотреть в глаза никому из присутствующих — не хотелось лгать. Он лишь молча отошел к одному из окон.

Безмолвствовали и все присутствующие. Они стояли маленькими группами, и создавалось впечатление, будто они позируют художнику.

Только доктор Ойген Г., сидевший за письменным столом Ольбрихта, отодвинул в сторону газету, под которой лежал пистолет, и взял его в руку. Рука была тверда, точно он собрался просто поохотиться. И доктор удивленно усмехнулся, потому что в глубине души испытывал страх перед тем, что им всем предстояло пережить.

Наконец дверь, на которую он направил дуло своего пистолета, распахнулась. Спустя две секунды в комнату ворвался майор Хойте, наткнулся на широко открытую дверцу сейфа, в котором раньше хранились папки с планом «Валькирия», и остановился.

Доктор видел только ноги этого майора и его изумленное лицо — от кончика носа и выше. Бронированная дверца скрывала остальное. И Ойген Г. не выстрелил — он промедлил, ибо происходящее было не лишено комизма. Он чувствовал желание расхохотаться, но все-таки продолжал целиться.

— Не стрелять! — раздался позади него звонкий голос. — Не стрелять! — на пороге комнаты, в проеме второй распахнутой двери, вырос обер-лейтенант Герберт и дрожащими руками направил на присутствующих автомат: — Где генерал-полковник Фромм?

Ответа он не получил. Люди, собравшиеся в комнате, глядели сквозь него, словно он был сделан из стекла. Обер-лейтенант почувствовал себя униженным и стал сгибать указательный палец, лежавший на спусковом крючке.

— Генерал Ольбрихт, я требую объяснений! — хрипло заявил Герберт.

— Я не обязан давать вам никаких объяснений, — резко ответил тот.

И Герберт решился:

— Тогда я объявляю всех вас арестованными!

В этот момент из своего угла вышел майор Хойте. Он понял, что пора проявить инициативу, иначе этот обер-лейтенант, пожалуй, опередит его. Конечно, Герберт показал себя смельчаком, но по части организации ему далеко до него, майора Хойте. И майор выступил вперед:

— Разговоры запрещаются, вы все арестованы. Сопротивление бессмысленно, оно будет сразу подавлено силой оружия. Требую неукоснительно выполнять все мои распоряжения.

— Иначе будем стрелять! — прохрипел Герберт. — Теперь именем фюрера приказываем мы.

— Слава богу, ты жив! — воскликнул лейтенант фон Бракведе, увидев брата.

Он хотел броситься к Фрицу, обнять его, задать тысячу вопросов, но не сделал этого — холодный взгляд серых глаз капитана, как раз входившего в кабинет, удержал его.

— Как ты сюда попал? — спросил Бракведе-старший, словно не веря своим глазам.

— Мне помог Майер, наш друг Майер.

Капитан сердито захлопнул дверь, толкнув ее ногой.

— Ты действительно неисправим, — с горечью произнес он. — Что же должно случиться, чтобы ты наконец понял, на что способны люди!

— Здесь… здесь государственная измена! — заговорил Константин, страстно желая оправдаться. — Это известно наверняка. Но я уверен, что ты к этому абсолютно непричастен.

— Боже мой! — в отчаянии воскликнул Фриц фон Бракведе. — Если ты и в самом деле так думаешь, почему же ты не пошел с этими рьяными защитниками фатерланда, которые сейчас без разбору палят во всех, кто подвернется?

— Этого я не мог сделать: что-то меня удерживает, — объяснил Константин.

— Невероятная бессмыслица, на которой зиждется весь этот мир! — Капитан гордо выпрямился: — Ладно, оставим это, у меня больше нет времени. Скажи лучше, где портфель, который я дал тебе.

— Я принес его. Вон он, на твоем столе.

Если кто-то когда-то и видел, как граф Фриц Вильгельм фон Бракведе полностью потерял самообладание, то это был его брат Константин. На его глазах лицо Фрица превратилось в застывшую маску.

— Что с тобой? — озабоченно спросил Бракведе-младший. — Ты болен?

— Я чувствую себя уже покойником, — сказал Фриц, отвернувшись, — и это по милости моего собственного брата!

Вооруженная группа двинулась дальше, по направлению к апартаментам генерал-полковника Фромма. Три стеклянные двери, ведущие в переднюю командующего армией резерва, были разбиты. Кованые сапоги топтали красные бархатные подушки, сброшенные с кресел. Автоматная очередь крест-накрест прошила портрет Гитлера.

— Руки вверх! Ни с места! — закричал Герберт.

Высокий человек, пытавшийся скрыться от жаждавших крови головорезов, оказался полковником Штауффенбергом. Один из сторонников фюрера поднял пистолет и выстрелил шесть раз подряд. Две пули попали в цель — в левое плечо и спину полковника. Определить степень тяжести этих ранений уже никому не довелось.

Оставляя за собой кровавый след, Штауффенберг поспешно уходил. Он стремился добраться до помещения, в котором находился генерал-полковник Бек.

— Уложим его! — закричал кто-то из своры Герберта. — Уложим всех этих свиней!

Но обер-лейтенант, следуя советам Майера, сдержал его прыть:

— Сначала мы должны освободить генерал-полковника Фромма!

— Командующий ждал своих освободителей в гостиной. Когда они вошли, он сидел в темно-коричневом кожаном кресле и его мясистое лицо не выражало ничего, кроме тупого равнодушия. Только отчего-то блестели глаза. Взглянув на вошедших, он коротко бросил:

— Давно пора! — затем поднялся и приказал: — Все подозреваемые должны быть арестованы! Кто попытается сбежать — расстрел! Надо действовать решительно!

Лейтенант Константин фон Бракведе стоял против своего брата и никак не решался передать ему портфель.

— Ты имеешь какое-то отношение к этому безумию? — настойчиво вопрошал он. — Тебя это касается? Ты участвуешь в заговоре? Ну скажи же мне!

Капитан фон Бракведе через силу засмеялся:

— У меня мало времени, и я не собираюсь попусту тратить его с тобой. Я должен как можно скорее исчезнуть, пока не перекрыты последние лазейки.

— Значит, я не ошибся, — тихо проговорил Константин.

Брат решительно забрал у него портфель.

— Я всегда стремился быть самим собой, — сказал он и попытался еще раз улыбнуться: — Попробуй и ты сделать то же самое, только на свой лад. В данный момент это сулит определенную выгоду.

Капитан открыл портфель и заглянул внутрь. Свет лампы падал ему прямо в лицо, и казалось, от него исходит какое-то сияние.

— Фриц, что же мне теперь делать? — тихо спросил брат.

— Жить! — ответил тот и закрыл портфель. — И при случае вспоминать о том, что ты все-таки Бракведе.

— Ты же знаешь, я люблю тебя, Фриц, несмотря ни на что.

— Знаю, — сказал капитан со сдержанной нежностью, но внезапно голос его переменился, будто где-то внутри у него захлопнулся какой-то клапан. — Однако это не должно мешать тебе идти своим путем, даже в том случае, малыш, если он проходит через труп твоего брата. На эти мелочи в такое великое время не стоит обращать внимания.

В 23.15 генерал-полковник Фромм уже находился в своем рабочем кабинете. Он стоял около письменного стола, а рядом с ним выстроились офицеры, вооруженные автоматами. Кроме них помещение охраняли четыре унтер-офицера с винтовками и ручными гранатами.

В центре кабинета сгрудились три генерала — Бек, Ольбрихт и Гёпнер, два полковника — фон Штауффенберг и Мерц фон Квирнгейм и обер-лейтенант фон Хефтен, адъютант Штауффенберга. Они молчали.

Фромм смотрел поверх их голов. Его голос звучал холодно и решительно:

— Итак, господа, теперь я сделаю с вами то, что вы собирались сделать со мной. — И он угрожающе поднял пистолет: — Сдайте оружие!

Ни у кого из заговорщиков оружия не оказалось, а генерал-полковник Бек попросил спокойно, но твердо:

— В соседней комнате лежит мой пистолет. Я хотел бы воспользоваться им в личных целях.

— Так воспользуйтесь! — Фромм сразу понял, что имел в виду генерал-полковник, и почувствовал облегчение. — И сделайте это теперь же.

Бек попытался сказать что-то о прежних временах — видимо, хотел в последний раз растолковать Фромму свое отношение к происходящим событиям и свои взгляды на жизнь. Однако Фромм сделал резкий жест — по его мнению, пора было закрывать занавес: последний акт драмы кончался.

Бек взял в руку пистолет и выстрелил себе в голову. Она резко дернулась в сторону, тело его вздрогнуло и судорожно вытянулось. Но генерал-полковник был еще жив. И тогда по приказу Фромма какой-то фельдфебель оттащил тяжелораненого, потерявшего сознание Бека в соседнюю комнату и там пристрелил, дабы оборвать его тяжкие мучения.

Дом номер 11/13 по Бендлерштрассе был оцеплен войсками — танками, бронеавтомобилями и подразделениями моторизованной пехоты. Командовал ими генерал от инфантерии Герман Рейнике, Ему было приказано во время проведения операции тесно взаимодействовать с оберштурмбанфюрером СС Отто Скорцени. Кроме того, Скорцени до прибытия Гиммлера исполнял обязанности командующего армией резерва.

Это означало, что окончательные решения будет принимать оберштурмбанфюрер. И тот, быстро войдя в роль, в настойчивой манере, без всякого стеснения отдавал приказания генералу. Даже явившийся на место действия шеф гестапо обергруппенфюрер СС Генрих Мюллер в эти минуты не был для Скорцени авторитетом.

— Я действую по личному указанию фюрера! — неоднократно повторял оберштурмбанфюрер.

А Мюллер был достаточно умен, чтобы вмешиваться только в дела, относящиеся к его компетенции, командовать же штурмовой группой он вовсе не стремился. Он проверил боевую готовность пяти групп захвата, принял рапорты полицейских подразделений, предназначенных для оцепления, и, наконец, выслушал отчет штурмбанфюрера Майера, не проронив при этом ни слова.

— Я хотел бы провести заключительное совещание, — потребовал Скорцени.

— Прибывшие войска готовы к захвату, — сообщил генерал Рейнике. — Здание окружено со всех сторон, у всех выходов будут стоять танки, при малейшем сопротивлении приказано стрелять. Остальное — в соответствии с прежними указаниями.

— Хорошо, — кивнул Скорцени. — Как только будет дана команда — вперед в эту крысиную нору!

— Для нас важны два момента: обеспечение сохранности бумаг и арест всех подозреваемых в измене, — напомнил шеф гестапо.

— Я тут подготовил довольно обширный список, — заявил штурмбанфюрер Майер, — но, судя по последним сообщениям, он далеко не полон.

— Для большей верности необходимо захватить всех сразу, без исключения, — сказал Скорцени.

— Но не моих людей! — запротестовал Майер.

Шеф гестапо внимательно посмотрел на него:

— Вы хотите кого-то обезопасить, мой милый? Может быть, самого себя?

— Я просто решил позаботиться обо всем загодя, — уточнил Майер.

— Довольно поздно, как мне кажется. — И обергруппенфюрер СС заулыбался.

— Однако не слишком поздно, — возразил Майер.

Скорцени понимал, о чем идет речь. Каждый старался заранее укрепить свои позиции. И чтобы не дать маленькой стычке перерасти в бесконечно долгие дебаты, он предложил:

— Пусть группы захвата проводят необходимые аресты, а люди Майера в это время будут обеспечивать сохранность всех бумаг, какие только удастся обнаружить. И не будем больше медлить.

— Я считаю, что нам некуда торопиться, — сказал штурмбанфюрер Майер. — Очень скоро все придет к логическому концу, причем без единого выстрела.

— Почему вы так уверены? — спросил шеф гестапо.

Майер самодовольно рассмеялся, а затем ответил:

— Именно потому, что я вовремя обо всем позаботился. У меня есть надежные офицеры внутри здания, и они уже начали проведение операции. Впрочем, вы и сами скоро убедитесь, что мои марионетки пляшут тогда, когда надо.

— Надеюсь, — произнес обергруппенфюрер Мюллер с подчеркнутой иронией.

— По мне, уж лучше бы они перестреляли друг друга, — заявил Скорцени. — Головы все равно покатятся — так какая разница!

— Да-да, главное — никого не упустить, — поддержал его шеф гестапо и многозначительно посмотрел на Майера.

— Дорогой Леман, я собираюсь вас слегка позабавить, — взял граф фон Бракведе за руку ефрейтора.

Гном выжидающе уставился на капитана:

— Вы все-таки хотите совершить прогулку?

— Вот именно! Но возможно ли это?

— Разумеется, — сказал Леман. — Я как раз собирался исчезнуть отсюда, но, честно говоря, никак не надеялся на столь приличное общество. Можно поинтересоваться, за что такая честь?

— Необходимо вынести портфель в безопасное место.

— И куда же конкретно?

— Куда угодно!

— Ну, неплохо бы это знать заранее. — Ефрейтор Леман с задумчивым лицом сидел на письменном столе капитана. — К старым друзьям обращаться нельзя — к ним очень скоро заявится гестапо. Однако если вы, господин граф, согласитесь принять помощь у товарищей, с которыми я недавно познакомился, я бы порекомендовал вам несколько надежных адресов.

— Послушайте, сейчас не время для шуток! — нетерпеливо воскликнул фон Бракведе. — Вы ведете себя так, будто присутствуете на спектакле, а ведь Бендлерштрассе могут оцепить в любую минуту!

— И это, господин капитан, произойдет именно в тот момент, который я наметил…

Граф фон Бракведе не знал, то ли беззаботно смеяться, то ли проявлять беспокойство, а Леман разрезал сигару на две части и ту, что побольше, протянул капитану.

— Я собираюсь действовать по системе обер-лейтенанта Хаммерштейна, — принялся объяснять он фон Бракведе. — Мы пробираемся на крышу, затем спускаемся вниз, проходим через подвалы двух разбомбленных домов, вдоль разрушенной стены и около десяти метров по старой канализационной шахте — и вот уже поплевываем в Шпрее.

— Так вперед! Мне не терпится встретиться с вашими друзьями, включая прекрасных студенток. Чего же мы ждем?

Леман, сощурившись, глядел на дым своей сигары.

— Чем теснее смыкается кольцо вокруг Бендлерштрассе, — произнес он, — тем лучше для нас. Мы посмотрим на этот спектакль с крыши, а когда все войдут в здание, нам практически останется только совершить небольшую прогулку.

— Он мертв, — доложил фельдфебель, имея в виду генерал-полковника Бека.

Фромм кивнул. Решительное выражение его потемневшего лица говорило: «Очень жаль, но это было неизбежно».

— Следующий! — скомандовал он.

Вперед вышел генерал-полковник Гёпнер:

— Я могу доказать свою невиновность. Мое поведение было продиктовано соображениями чести, и я очень сожалею…

— Вам придется сделать из этого выводы! — констатировал Фромм.

— Есть! — послушно отозвался Гёпнер.

Генерал-полковник Фромм выслушал его с некоторым облегчением: этот человек не мог ему навредить.

— Увести! — приказал он, делая резкое движение рукой.

Унтер-офицер и рядовой пошли впереди, а генерал-полковник Гёпнер последовал за ними, стараясь сохранять выдержку, но никто из присутствующих уже не обратил на это внимания.

Фромм выпрямился. Его взгляд, словно луч прожектора, заскользил по лицам стоявших перед ним генерала Ольбрихта, полковников фон Штауффенберга и Мерца фон Квирнгейма, обер-лейтенанта фон Хефтена.

— А вы, господа?

Офицеры хранили молчание.

Через несколько секунд генерал-полковник Фромм поднялся:

— Думаю, у вас не осталось никаких иллюзий относительно вашей участи. Я должен выполнить свой долг. В вашем распоряжении несколько минут — можете написать прощальные письма.

Фромм приказал принести бумагу и письменные принадлежности и удалился, оставив арестованных под охраной солдат с оружием на изготовку. Через пять минут он вернулся и объявил:

— Именем фюрера состоялся военно-полевой суд…

Впоследствии никто не мог засвидетельствовать, состоялся ли в действительности этот суд, на котором слова обвиняемым не предоставляли. Неизвестно, кто входил в состав суда, не сохранилось ни протоколов, ни копий приговора. Все это так и осталось невыясненным в суматохе того кровавого дня.

А Фромм между тем продолжал:

— Суд приговорил к смерти: полковника генерального штаба Мерца фон Квирнгейма; генерала от инфантерии Ольбрихта; вот этого полковника, имени которого я не желаю знать… — Генерал-полковник указал рукой на фон Штауффенберга. — И вот этого обер-лейтенанта… — Фромм имел в виду фон Хефтена.

И снова воцарилось молчание. Напрасно Фромм ждал жестов несогласия, возгласов протеста. В глазах обвиняемых он прочитал лишь горькое презрение.

Тогда он поспешно воскликнул:

— Приговор должен быть приведен в исполнение немедленно! — и обратился к лейтенанту, стоявшему сзади с автоматом на изготовку: — Возьмите несколько человек и приведите приговор в исполнение внизу, во дворе.

— Есть! — послушно ответил лейтенант.

Его фамилия также осталась неизвестной.

Стрелки часов приближались к полуночи.

Во дворе стоял грузовик с включенными фарами, свет от которых падал на серую мрачную стену. Слева и справа возвышались кучи из мешков с песком, предназначенных для защиты от воздушных налетов. Теперь же они должны были служить заграждением от пуль.

Приговоренные к смерти в сопровождении конвоя молча спустились по каменной лестнице во двор и выстроились в ряд примерно в двадцати метрах от главного входа. Солдаты взяли автоматы на изготовку.

— Заряжай! — скомандовал лейтенант.

Солдаты щелкнули затворами.

Приговоренные к смерти стояли, касаясь друг друга. В последние минуты своей жизни они увидели ослепляющий свет направленных на них фар, изломанные тени вокруг и темное небо, тяжело нависшее над ними.

— Огонь! — прокричал лейтенант.

Доктор Ойген Г, прислонился к стене и каждой клеточкой своего тела чувствовал направленные на него взгляды трех солдат. Один из них держал в руке пистолет и наблюдал за двумя другими, а те напряженно целились в стоявших против них людей.

— Не вздумайте пошевелиться! — предупредил солдат.

Доктор оглядывался, будто ждал чего-то. Но как можно изменить ситуацию? Броситься на автоматчиков? Однако шансы на успех были наверняка равны нулю.

— Я был готов к этому, — сказал человек, стоявший справа от Ойгена Г.

Это был Хельмут Джеймс фон Мольтке, адвокат и эксперт по военному и международному праву при верховном командовании вермахта. Он сдержанно улыбался, но улыбка его казалась неестественной.

— Придержи язык, а то буду стрелять! — прервал его один из солдат.

Слева от доктора стоял Бертольд фон Штауффенберг, брат полковника. Он был молчалив, совершенно неподвижен, но дышал тяжело.

И вдруг они услышали знакомый голос, голос Клауса фон Штауффенберга. Казалось, он донесся до них откуда-то издалека.

— …Германия! — воскликнул этот голос, но залп, похожий на раскат грома, заглушил его.

— Огонь! — скомандовал лейтенант, и солдаты выстрелили.

Генерал-полковник Фромм внимательно наблюдал за этой процедурой.

Так называемые свидетельства очевидцев стали известны лишь годы спустя, и все они были очень противоречивы. По одной версии расстрелом руководил лейтенант по фамилии Шади, по другой — его фамилия была Шлее.

Полковник Ремер, в недавнем прошлом майор, уверял, что он тут ни при чем, а Кальтенбруннер свидетельствовал — его слова подтвердили Мюллер, Майер и Скорцени, — что, когда его люди заняли Бендлерштрассе, все уже было кончено.

Таким образом, бесспорно только одно: названный лейтенант дал своим солдатам команду стрелять, и они послушно ее выполнили.

Обер-лейтенант фон Хефтен рухнул как подкошенный. Вслед за ним упал генерал Ольбрихт. Полковник Риттер Мерц фон Квирнгейм в последнюю минуту попытался заслонить собой Клауса фон Штауффенберга, который успел перед смертью крикнуть:

— Да здравствует свободная Германия!