Глава первая

На старом прииске

С гор тянул слабый ветерок, сгоняя дневную жару. В дымке синего тумана виден большой город. Среди островков зелени высятся многоэтажные дома. Лучи заходящего солнца отражаются в их окнах. Где-то играет духовой оркестр. На привокзальной площади, окаймленной палисадниками, людно. Один за другим уходят в город голубые автобусы с белой каемкой ниже окон; с легким шелестом узорчатых шин пробегают легковые машины. Только что пришел поезд с востока. На площадь, через ворота рядом с вокзалом, шумно выливается поток людей.

Молодой офицер с погонами старшего лейтенанта отделился от толпы и, поставив на асфальт желтый фибровый чемодан, с любопытством огляделся. Так оглядывается человек, увидев незнакомый город. На первый взгляд лейтенанту можно было дать лет двадцать пять-двадцать шесть. Летняя офицерская форма щеголевато сидела на его ладной фигуре, сбоку висел планшет, гимнастерку стягивал широкий ремень со звездой на пряжке. Положив свернутый плащ на чемодан, он снял фуражку, вытер белым платком со лба пот и привычным движением руки поправил русые волосы. Его хорошо загоревшее лицо приняло озабоченное выражение, взгляд перебегал с автобуса, подошедшего к остановке, на ровный ряд такси, выстроившихся у вокзала. Офицер, видимо, решал, каким транспортом воспользоваться, чтобы попасть в город.

— Лейтенант Воробьев! — удивленно воскликнул крепкий, широкоплечий мужчина в черном кожаном пальто, внезапно остановившись рядом. — Какими судьбами?

— Товарищ майор! — радостно воскликнул лейтенант.

— Был майор, а теперь в запас переведен. Зови меня просто Андреем Ефимовичем.

— Товарищ майор... Андрей Ефимович! Да ведь я тоже демобилизовался. А помните, когда мы с вами последний раз встречались?

— Помню!.. Разве это забывается? Крепко тогда фашистам досталось. Давай-ка отойдем в сторонку, а то мы тут на виду у всех.

Они отошли в сторону. Старший, с радостным выражением чуть скуластого лица, окинул взором внимательных карих глаз лейтенанта, как бы подмечая в нем перемены.

— Да, а ты неплохо выглядишь. Непонятно, как такого образцового, можно сказать, заслуженного вояку отпустили, — он взглянул на ряд орденских ленточек на груди лейтенанта. — В Берлине побывал?

— Побывал, товарищ майор... А отпустили меня из-за специальности. Ведь я, знаете, незадолго до войны геологический факультет окончил. Год проработал на Урале — и на фронт, а сейчас геологи на Дальнем Востоке нужны. Направлен в распоряжение геологического управления.

— Значит, ты уже получил назначение?

— Нет. В главке я еще не был. А вы, Андрей Ефимович?

— Я что... я тоже, можно сказать, по специальности. Помнишь, когда ты оставил меня в санбате? Больше в армию не пришлось вернуться. Из госпиталя вышел, послали сюда. Работаю начальником геологоразведочного управления прииска. Пойдешь ко мне?

— Конечно! Только не знаю, как в главке посмотрят.

— С главком договоримся. Будем работать вместе.

— Вместе! Замечательно!

— Вот и хорошо! А я думал, ты откажешься от должности начальника геологоразведочной партии, которую я хочу тебе предложить, — улыбнулся Андрей Ефимович. — Поход в глубь тайги на разведку новых месторождений металла. Романтично. Помнится, на фронте лейтенант Воробьев мечтал об этом.

— Андрей Ефимович, с вами хоть на Северный полюс.

— Так далеко не будем забираться. У тебя много вещей? Носильщик! Пойдемте с нами, поможете.

Через полчаса Воробьев был уже в номере гостиницы «Дальний Восток», а через сутки самолет уносил его и Андрея Ефимовича Постригана на Север, Постриган без особого труда добился назначения молодого геолога в свое управление.

Во время Отечественной войны Андрей Ефимович был командиром батальона, одной из рот которого командовал лейтенант Воробьев. На дальних подступах к Берлину тяжело раненный майор чуть было не попал в лапы перешедших в контратаку гитлеровцев. Воробьев с ротой отбил атаку, и сам доставил майора в санбат. Возвратиться в строй Постригану не пришлось — он был демобилизован. Не сбылась его заветная мечта — не дошел он до Берлина.

Воробьев служил в части до конца войны, затем участвовал в разгроме японской армии в Маньчжурии. Служил на Южном Сахалине, откуда был демобилизован и направлен в распоряжение Главного геологоразведочного управления края. Встреча с Постриганом его несказанно обрадовала. Так же, как на фронте, Андрей Ефимович поставил перед ним точную задачу: возглавить геологоразведочную партию. Найти новое месторождение золота для прииска. Для Воробьева, привыкшего безгранично доверять каждому его слову, Постриган по-прежнему оставался командиром.

— Андрей Ефимович, расскажите, что собой представляет ваш Север? — обратился он к Постригану, взглянув вниз, где расстилалась бесконечная тайга, прорезанная голубыми извилинами рек. — В самом деле, еду с вами, а толком не знаю, в какую глушь. Когда-то читал о хребте Джугджур, да ведь почти забыл.

— Почему мой Север? Он такой же и твой, — улыбнулся Постриган.

— Вы патриот Севера.

— Будешь и ты таким же. Вспомни-ка, какими мы были патриотами своего батальона, полка...

— ...роты, — добавил Воробьев.

— Пусть роты. Я хотел сказать — дивизии, но тебе рота ближе.

— Конечно, в роте я каждого бойца знал.

— Будучи патриотами своего подразделения, гордясь им, разве мы не были патриотами всей Советской Армии?

— Были, Андрей Ефимович, и сейчас остаемся ими.

— А если я сейчас патриот своего разведочного управления, прииска, области, разве я не остаюсь патриотом всего Советского Союза? — лукаво прищурился Постригая.

— Убедил, Андрей Ефимович, я уже теперь патриот вашего Севера.

— Опять вашего...

— Оговорка, Андрей Ефимович... Честное слово, оговорка! Север мне начинает нравиться. Я его люблю заранее, хотя еще не видел. Правда, помню, читал, будто там много медведей и брусники... мошки...

— Мошкой, брусникой, медведями, морозами будешь обеспечен вволю, могу ручаться. Доволен?

— Вполне. Другого я и не искал.

— Да... Богатые, но еще мало обжитые места. Ты знаешь, о чем я мечтаю, Николай Владимирович?

— Скажите.

— Дожить до ста лет. И вот так же пролететь на самолете над тайгой, увидеть новые города, поселки, железные дороги, и не узнать тогда тайгу-матушку. — Он задумался, барабаня пальцами по подлокотнику кресла. На его смуглом лице глубже обозначились морщины. — Вызов жене послал?

— Послал.

— Хорошо. Не годится жить в разлуке. У вас ведь сын растет.

— Шестой год парню. А у вас, Андрей Ефимович, семья где?

— У меня... — Постригая помолчал. — На, взгляни вот...

Он порылся в полевой сумке и протянул Воробьеву фотографическую карточку. Тот увидел портрет молодой улыбающейся женщины, к плечу которой прислонилась головка мальчика лет девяти. Вернув карточку, Воробьев поднял с пола случайно выпавший клочок пожелтевшей бумаги.

— Любопытный документ, — сказал Постриган, взглянув на листок.

Это был титульный лист старинной библии. В верхней его части — почти сошедшая надпись карандашам: «Иван Жарков». По-видимому, имя владельца книги. Перевернув лист, Николай Владимирович увидел грубо набросанный карандашом план какой-то местности. План изображал изгиб реки, в которую с разных сторон впадало несколько ключей. Вдоль одного из них протянулась надпись: «Говорящий ключ».

— Ну, что скажешь? — спросил Постриган.

— Вам, наверное, что-нибудь известно об этом обрывке?

— С полмесяца назад один из старателей, расчищая старый шурф* (* Шурф - квадратная яма, выбиваемая для разведки золотоносности местности), наткнулся, на полуистлевший скелет человека. Он позвал других старателей. Осматривая останки, они обнаружили обыкновенную стеклянную бутылку, заполненную золотым песком. Вместе с золотом в ней был заложен этот лист. Вот все, что мне известно. Несколько золотых крупинок у меня с собой. — Андрей Ефимович достал миниатюрный мешочек из плотного полотна и высыпал на ладонь Воробьева его содержимое.

— Знаки* (* Знак - золотинка) крупные, необработанные, — рассматривая металл, произнес Николай Владимирович. — Большинство из них вкраплено в кусочки кварца. Значит, вблизи от того места, где они добыты, находится коренное месторождение золота. Да и тот ключ, где намыто золото, по-видимому, богатейшее место.

— Верно. Вижу, ты не забыл геологию, — оживился Постриган. — Теперь слушай мои предположения. Повторяю, это только догадки, основанные, правда, на некоторых фактах, но все же догадки. Они могут оказаться и ложными. Взгляни сюда, — Постриган ткнул пальцем в дату издания, обозначенную на титульном листе. — Видишь, «Санкт-Петербург, 1910 год», а здесь еще сохранились следы надписи, почему-то стертой владельцем книги, видишь — «Охотск». Тебе ничего не говорит эта надпись?

— Очевидно, ее владелец жил в Охотске после тысяча девятьсот десятого года. Но ведь это могло быть и недавно.

— Нет, примерно до тысяча девятьсот восемнадцатого года. Значит, между тысяча девятьсот одиннадцатым и тысяча девятьсот восемнадцатым. Кладем год на то, чтобы библия попала из Петербурга в Охотск к старателю Ивану Жаркову.

— Верно, год — не меньше.

— Ну, а в восемнадцатом году здесь уже разгоралась гражданская война. В тайге стало небезопасно. Особенно для старателей. Поэтому я отбрасываю возможность более поздней даты событий. Кроме того, состояние найденного скелета и остатков одежды говорит примерно о тридцатилетней давности.

— Допустим, вы правы. Однако это нас ни к чему не приближает.

— Нет, приближает. В тысяча девятьсот десятом году недалеко от Охотска было найдено золото. Случилось это довольно необычайно. Рабочие, строившие телеграфную линию, нашли металл во время рытья одной из ям для столбов. Строительство телеграфа тотчас приостановилось. Началась золотая лихорадка. Побросав свою работу, каждый стремился намыть больше металла. Но повезло немногим. Один из акционеров компании, строящей телеграф, немец Фогельман, оказался самым удачливым. Он успел застолбить несколько золотоносных ключей, нанял рабочих и стал добывать золото. Вот тогда-то и потянулись в Охотск искатели счастья, авантюристы, бродяги. Одним из них и был хозяин бутылки.

— Значит, золото из Охотска?

— Нет. Охотское золото имело другой вид, обкатанный. А это, сам видишь, — необработанное.

— Тогда я ничего не понимаю.

— Поймешь, Николай Владимирович. Не торопись только. Прииски вблизи Охотска росли, как грибы после дождя. Возникали акционерные общества, товарищества, артели. В четырнадцатом году здесь насчитывалось пять крупных и до десяти мелких приисков. В этот год один только Фогельман взял свыше двадцати пудов золота. В Охотске не признавали денег. Торговля велась только на золотой песок. О плановой разработке не могло быть и речи. Каждый старался урвать побольше. А как потом выяснилось, запасы металла были невелики; не прошло и пяти лет, как прииски стали закрываться один за другим. В восемнадцатом закрыли последний, и добычу золота стали вести отдельные артели старателей. Примерно в это время от выработанных охотских приисков в тайгу на поиски новых месторождений отправилось несколько старательских партий. В одной из них, очевидно, находился и Иван Жарков. Думаю, что партия была небольшая, может быть три-четыре человека, а вероятнее всего — двое. Где-то в глубокой тайге, наверно, ближе к Николаевску, чем к Охотску, старатели нашли золото. В пути Иван Жарков умер или был убит. Его спутник вырвал из библии Жаркова первый лист с планом ключа и пошел в сторону Николаевска.

— Значит, скелет не Ивана Жаркова?

— Подумай сам. Зачем бы Ивану Жаркову портить свою книгу? Кроме того, он, наверное, был религиозным человеком, если таскал ее повсюду с собой. Он посчитал бы это за кощунство. Но, повторяю, я только строю предположения.

— Весьма правдоподобные.

— Да... Так вот... Проходя через выработанный ключ, старатель, имя его не сохранилось, случайно упал в глубокий шурф и утонул, а может быть, разбился, если шурф был сухой. Можно сказать, что он погиб почти у самой цели. Такова моя теория о происхождении этого золота. Я пытался по карте установить примерное расположение ключа, но это оказалось невозможным: или план сделан неверно, или он падает на одно из белых пятен. В отрогах хребта Джугджур такие неисследованные места еще имеются. Одно несомненно: где-то на ключе, разведанном старателями, есть богатые золотоносные пески неглубокого залегания.

— Почему неглубокого?

— Ясно почему. Старатели, орудуя одной киркой да лопатой, не могли рыть глубокие шурфы. Просто для них это не имело никакого смысла, так как разрабатывать такие пески вдвоем-втроем почти невозможно. — Андрей Ефимович взглянул вниз. Самолет шел над рекой, разлившейся на ряд рукавов. — За несколько лет до войны этими местами проходила комплексная экспедиция. Она устранила часть белых пятен, нанеся их на карту. На ключе Светлом были обнаружены следы металла. Дальше ключа расстилается большое белое пятно, последнее в этом районе. Я думаю, там и Говорящий ключ.

— Целью нашей поисковой партии будет этот ключ?

— Нет. Вы пойдете на Светлый. Уточните данные экспедиции об этом ключе, а попутно обследуете белое пятно, расстилающееся дальше. Оно должно исчезнуть с геологической карты. Если Говорящий ключ там, вы его непременно найдете. У тебя будет прекрасный помощник, буровой мастер Юферов. Он сможет руководить практическими работами по намеченному тобой плану. Все данные за то, что Говорящий ключ надо поискать. Дело стоящее, но не основное.

— Есть поискать, товарищ майор! — по-армейски ответил Воробьев, пряча в планшет обрывок библии Ивана Жаркова.

Воздушный путь окончился в небольшом селе на берегу полноводной реки. Дальше надо было продвигаться водой. Маленький катер «Старатель» приготовился к плаванию. Он должен был вести за собой тяжело нагруженную халку* (* Халка — небольшая деревянная баржа) с низкой каютой на корме. На ней-то и устроились геологи.

В этих местах Андрей Ефимович Постригая был своим человеком. Шкипер халки, приземистый, широкоплечий пожилой человек, с лицом, продубленным солнцем и ветрами, встретил Постригана как старого знакомого.

— Андрею Ефимовичу привет! Располагайтесь в каюте, через полчаса отшвартуемся. Быстро вы съездили, быстро. Воздухом?

— Да, на самолете... Что у вас новенького?

— Нового? Кирилл Мефодиевич огромного медведя завалил.

— Большаков? О, этот сумеет. А еще что?

— Ничего особенного. Четвертый рейс на озеро делаю... а происшествий — ни одного.

В каюте шкипера было тесновато: две койки, столик и табурет составляли всю ее обстановку. На стене висел маленький шкаф. Устойчивый рыбный запах, казалось, пропитал всю каюту. Оглядев стены, Воробьев увидел несколько балыков копченой кеты.

— Кто такой Большаков? — спросил он, присаживаясь на койку.

— Кирилл Мефодиевич — наша местная знаменитость! Старый таежник и охотник, камчадал. Нет, наверное, ни одного уголка в глубине тайги, где бы он не побывал. Лучший проводник в этом крае. Его бы вам завербовать к себе в проводники.

Застучал мотор катера. Под кормой халки зашумела вода. Геологи вышли на палубу. Высокий берег с разбросанными домиками быстро уходил назад. Наступил вечер. Огромная река расплескалась километров на пять, а берега раздвигались все шире и шире.

Воробьев долго стоял молча, наслаждаясь величественной картиной. Постриган отошел в сторону со шкипером. Вдруг внимание Воробьева привлек разговор двух попутчиков, расположившихся на палубе.

— Не учи рыбу плавать, а птицу летать...

— Э... друг, старый ворон даром не каркнет.

Говоривший умолк и, достав трубку, стал набивать ее табаком. Это был человек лет сорока, с гладко выбритым скуластым лицом. Сросшиеся на переносице брови придавали ему угрюмый вид. Он сидел на свертке канатов рядом с собеседником. По его одежде Воробьев предположил в нем старателя. На втором попутчике были широкие шаровары, выпущенные поверх сапог, чуть не достававшие палубу, рубаха нараспашку, кушак из синего ситца, небрежно накинутый на плечи пиджак — все напоминало в нем старателя прошлых времён. Горбоносое его лицо носило легкие следы оспы. При разговоре он слегка гнусавил, растягивая слова.

Разговор внезапно оборвался. Заметив, что Воробьев прислушивается, старший наступил носком сапога на ногу старателя в шароварах. Это движение не ускользнуло от взора геолога. Сделав вид, будто он ничего не слышал, Воробьев направился к Постригану. Тот, взглянув в сторону старателей, сказал:

— Кандыба и Марченко. Последние единоличники. Оба считают невыгодным работать в старательских артелях или на хозяйственной добыче металла. Стараются самостоятельно; у нас таких зовут вольноприносителями. Опытные старатели, прошлым летом ходили в тайгу искать богатый ключ. Кажется, побывали в тех же местах, куда пойдете вы, но ничего не нашли. Зиму мыли золото в старых выработках, теперь снова собираются в поход. Свои планы они, конечно, держат в тайне, вот и разговаривают недомолвками.

Катер быстро тащил халку вниз по течению. Воробьев заметил, что берега реки сходятся все ближе. Скоро катер пошел у самых берегов, так что иногда борта халки почти касались свесившихся над водой кустов.

— Входим в протоку, — сказал шкипер. — Через тридцать километров будет Орлиное озеро, затем сотню километров по нему — и мы дома. Да... не дает мне покоя мысль о Говорящем ключе.

Разговаривая вполголоса, они прошли на корму. Каюта шкипера скрыла их от взоров Кандыбы и Марченко. Увлеченные планами будущей работы, Постриган и Воробьев долго сидели на каких-то ящиках. Они не заметили, как чья-то тень бесшумно скользнула вдоль борта и, прислонясь к стене каюты, слилась с ней. Если бы собеседники увидели, с каким напряженным вниманием подслушивал их разговор старатель в широких шароварах, они встревожились бы, но этого не случилось. Марченко, увидев, что Постриган встал и собрался идти в каюту, тихо скользнул назад и прилег рядом со своим товарищем на подостланное одеяло.

Утро застало катер на Орлином озере. Воробьев проснулся рано, вышел на палубу халки, оглянулся и невольно вскрикнул, пораженный величественной красотой природы.

Не было видно конца водному пространству. Справа крутые сопки, покрытые лесом, подступали к самой воде, у их гранитных стен тянулся узкий каменистый приплесок, усеянный крупными валунами. Катер шел в полкилометре от берега, глухо стуча мотором. Эти звуки отражались от каменных стен и, повторенные эхом, возвращались обратно. Казалось, что где-то в горах гигант-кузнец опускает свой молот на небывало громадную наковальню.

Дальний противоположный берег был таким же гористым, как и тот, вдоль которого шло судно. Над ним медленно всплывал огромный огненный шар, четко обозначенный по краям. Воробьев ясно увидел, как этот шар отделился от горбатой вершины далекой сопки, повис в воздухе, стал уменьшаться и... превратился в яркое утреннее солнце. Геолог протер глаза.

— Замечательное явление, — произнес Постригая, тоже вышедший из каюты. — Но нам оно не предвещает хорошего. Будет дождь или шторм.

— Дождь? — удивился Воробьев, — Не может быть. На небе — ни облачка.

— Увидим! Такой восход солнца — примета к перемене погоды.

Не прошло и двух часов, как из-за дальних сопок поплыли рваные тучи. Дохнуло свежим ветром, спокойная поверхность озера покрылась рябью. Закапал дождь. Скоро его пелена скрыла от взоров берега. Пассажиры спрятались в каюте шкипера, где сразу стало тесно. Катер заметно сбавил ход. Капитан, видимо, опасался попасть на мель или столкнуться с другим судном. В полдень сквозь завесу дождя на берегу показались постройки. Дав сигнал сиреной, катер пришвартовал халку к деревянным мосткам и сам встал рядом с нею.

— Приехали, — сказал Постриган. — Это и есть резиденция Орлиного озера. Отсюда идут пути на прииски и к морю. В восемнадцати километрах, на старом прииске Кухчан, расположено наше геологоразведочное управление.

Геологи собрались уходить, когда к Постригану подошел Марченко. Кандыба уже был на берегу и, прислонясь к стене бревенчатого склада, ожидал товарища.

— Товарищ начальник, слышал я — вам люди нужны в разведку. Принимайте меня, надоело в одиночку болтаться. Хочу поработать у вас.

— Рабочие нам нужны. Но ведь вы с Кандыбой, кажется, собрались в тайгу?

— Пустота! — махнул рукой Марченко, — Без толку время терять. Берете, что ли?

Постриган слышал о Марченко как об опытном старателе. Нужда в рабочих большая. В тайгу снаряжалось несколько партий, и почти ни одна из них не была полностью укомплектована. Поэтому он принял предложение Марченко и здесь же написал записку.

— Пойдете в отдел кадров. Постарайтесь завтра быть там.

— За этим дело не станет, — обрадованно ответил Марченко, вскидывая на плечи свой багаж. — Как прояснится, так и двину. — Он поблагодарил и легкой походкой поспешно сошел на берег.

Переночевав в маленькой гостинице, называемой здесь «Домом для приезжих», геологи рано утром выехали на прииск Кухчан. Лошадей Постриган заказал с вечера. Еще раньше их ушел из села Марченко. Солнце не взошло, когда он пустился в дорогу, оставив Кандыбу на ночлеге.

День выдался ясный, тихий. После вчерашнего дождя все дышало свежестью. Под ногами лошадей хлюпала вода. Брызги, словно зерна горного хрусталя, вспыхивали в солнечных лучах. Воробьев, ощущая необычную легкость во всем теле, жадно вдыхал воздух, пропитанный смолистым запахом тайги. Он дал волю резвому гнедому жеребчику, и тот наметом вылетел из села на широкую дорогу. Конь Постригана, закусив удила, несся следом. Андрей Ефимович пустил его крупной рысью. Он догнал Воробьева у распутья двух дорог, одна из которых круто уходила в гору, а другая исчезала в лесной чаще, подступающей к самому берегу озера. Постриган направил коня в гору.

— Обе дороги ведут к прииску. Эта короче на три километра. За перевалом будут старые выработки, а от них рукой подать до Кухчана. Здесь у нас самый оригинальный уголок дальневосточной природы. На расстоянии тридцати шести километров три климата меняется и три природные зоны. — Андрей Ефимович показал назад, где в лучах восходящего солнца голубело озеро. — Здесь тепло, ветры только южные залетают. Еще недельки через три озеро обмелеет, покроется слоем зелени, зацветет, как говорят рыбаки. Вода в нем станет теплая. Ребятишки целыми днями вроде утят плещутся в ней. На берегах озера огурцы, помидоры, арбузы зреют. Одним словом, тепла достаточно. У нас на Кухчане другой климат, вроде высокогорного. Ветры постоянно бьют с севера, с юга им доступа нет. Еще дальше, через восемнадцать километров, у самого моря, совсем холодно. И природа как бы другая, суровей. Сейчас на озере уже купаются, а по берегам моря еще лед лежит.

Издалека донесся резкий, прерывистый рев, похожий на скрипучий крик верблюда. Лошади зашевелили ушами. Реи повторился. Воробьев угадал в нем скрежет драги.

— Ну, не балуй, — хлестнул жеребчика Постригая. — Сотню раз мимо драги проезжали, а все боится. Не может понять, что за зверь ревет, точно верблюжий табун.

Скоро подъем кончился. Дорога сбежала вниз и как-то внезапно вывела на старые дражные выработки. Скрежет драги раздавался близко, но ее не было видно за частыми зарослями тальника и осины. Эти унылые деревья и кусты и изобилии покрывали ровные отвалы промытой драгой гальки. Кое-где между отвалов виднелись небольшие озера. С одного из них с шумом вылетела крупная утка, заставив лошадей шарахнуться в сторону. Сдержав коня, Воробьев огляделся вокруг. Чем-то грустным повеяло на него от развороченной, изрытой земли.

— Давно, видно, работает здесь драга? — нарушил он молчание. — Мне думается, такие деревья за десяток лет не вырастут.

— Давно, — нахмурился Постриган, — полвека прошло, как привезли сюда драгу из Новой Зеландии. Хозяйничали здесь американцы, концессию держали. Из конца в конец всю долину речки Кухчана прошла драга, почти до самого моря добралась. Не щадили концессионеры богатств чужой земли, снимали, можно сказать, сливки. Десятками пудов золото отправляли за океан, да еще больше заваливали отработанной породой. Когда началась гражданская война, американцы бросили драгу у самого моря, там она и догнивает. После наши геологи установили, что только вершки удалось снять концессионерам, корешки-то они своими же отвалами завалили. Металла много осталось не только под отвалами, но и в промытой уже породе. Нечисто работали заморские хищники, торопились захватить, что ближе лежало. В тридцатых годах сюда была завезена новая мощная драга отечественного производства. Ее пустили перемывать старые отвалы и то, что осталось под ними. Теперь драга снова прошла из конца в конец всю долину. В этом году она закончит здесь все и останется без работы. Вон она, наша красавица, виднеется.

Слева показался корпус большой драги. Она, подобно речной землечерпалке, плавала в воде, со скрежетом запуская свои металлические ковши в края котлована. Сходство драги с судном дополняли надстройки с окнами и мостиком, напоминающим штурманский.

Андрей Ефимович придержал коня на увале.

— Самая мощная драга на всем прииске. Вот для нее! и нужно разведать обширный полигон, хорошие россыпи, которых хватило бы на долгий срок работы. Экипаж здесь — орлы. На новом месте они чудеса покажут.

— Неужели вы думаете перевозить драгу? — удивился Воробьев. — Ведь если эту махину разобрать, то, пожалуй, собирать будет трудней, чем новую построить.

— Разберем, соберем, еще новее станет. Конечно, наполовину обновим. Техники нам дают много, да вот развернуться негде... Искать надо, разведывать.

Андрей Ефимович тронул коня и крупной рысью спустился с увала. Воробьев последовал за ним.

Впереди по-прежнему расстилались волнистые отвалы промытой гальки и камней, густо поросших тальником. Эта унылая картина развороченной земли, из которой уже взяты все ее сокровища, говорила о том, что прииск действительно задыхается в старых выработках. Между тем где-нибудь в тайге и сопках скрыты непочатые пласты золотоносных песков. Думая об этом, Воробьев почувствовал, что теперь на него ложилась доля ответственности за будущее прииска.

Поселок Кухчан раскинулся по склону сопки, густо поросшей даурской лиственницей. Несколько улиц тянулось вдоль склона сопки, образуя полукруг. В центре виднелось каменное здание электростанции с высокой трубой. Остальные дома были деревянные, добротно срубленные из лиственницы. Когда спутники въезжали в село, с другого его конца на таежную тропу выходил одинокий пешеход с вещевым мешком за плечами. Он явно спешил. Лишь дойдя до опушки леса, замедлил шаг и оглянулся. Это был Марченко. Придя в село за три часа раньше геологов, старатель тотчас явился в отдел кадров прииска.

— Пошлем вас на Западный ключ, к Сафронову, — прочитав записку Постригана, сказал начальник отдела кадров.

— Товарищ Постриган просил направить меня к буровому мастеру Юферову, — солгал Марченко.

— Там у них еще начальника партии нет.

— Едет. Вместе с Постриганом едет... из главка направили. Только они дня два задержатся на Орлином озере.

— Что ж, мне безразлично, — равнодушно пожал плечами начальник отдела. — Я советовал бы к Сафронову.

— Неудобно, я договорился к Юферову. Давайте направление к нему, — твердо сказал Марченко.

Получив направление, он немедленно покинул село. Последний раз взглянув на поселок, Марченко увидел около здания управления прииска двух всадников и поспешно скрылся в тайге...

 

Глава вторая

Ловецкая тропа

Воробьев недолго задержался на прииске. Через два дни имеете с проводником Большаковым он уже выехал к месту назначения. Большаков охотно взялся проводить до полевого стана геологоразведочной партии, но на предложение вести экспедицию в тайгу отмолчался. Старый проводник потихоньку присматривался к новому начальнику экспедиции и не спешил с ответом. В свою очередь геолога интересовал известный таежник, вдоль и поперек исходивший охотскую тайгу. Такой человек много и и дел, много знает, и геолог старался вызвать Большакова на разговор. Проводник отвечал коротко, немногословно и снова погружался в какие-то свои мысли. Его смуглое до черноты лицо, с крупным носом и лохматыми седыми бровями все время хранило строго-сосредоточенное выражение. Темные живые глаза странно гармонировали С белыми бровями и ресницами и лишь глубокие морщины, пересекавшие широкий лоб, выдавали почтенный возраст проводника. Когда Кирилл Мефодиевич сбросил свой малахай, сшитый из красивого меха тарбагана* (* Тарбаган — сурок), Воробьев увидел совершенно лысую голову, резко отделяющуюся своей белизной от загоревшего лица.

Широкоплечая, по-молодому статная фигура проводника, одетая в смесь русской и эвенской одежды, виднелась впереди Воробьева. Большаков ехал на маленьком пегом коне с длинной гривой и хвостом, цепляющим каждый репейник. На такой же якутской лошадке, но только обычной карей масти, трусил сзади геолог.

Сокращая путь, Большаков решил пробираться до стана экспедиции известной ему тропой — напрямик, через сопки и мари. От прииска спутники ехали хорошо проторенной дорогой до быстрой горной речки. Затем по ее извилистому берегу спустились на несколько километров и у сопки Забытой переправились вброд. Здесь начиналась ловецкая тропа. Она шла тайгой, иногда глубоко протоптанная копытами оленей, иногда исчезая на каменистых россыпях или разбегаясь на несколько неприметных тропинок. Тогда надо было искать засеки на стволах деревьев, чтобы не свернуть в сторону к какому-нибудь давно исчезнувшему кочевью. Из тайги тропа выходила к болотистой тундре, снова исчезала в лесу и поднималась на сопку, с которой было видно реку Урутукан. Отсюда близко до сопки Двухбратной. На ее южном склоне, недалеко от села, и раскинулись палатки стана геологоразведочной экспедиции.

Переночевав у костра, спутники чуть свет двинулись дальше.

Через несколько часов езды Большаков придержал коня на вершине перевала.

— Урутукан, — показал он вниз, где виднелась извилистая полоса реки, — самая медвежья река, однако.

Узкая тропа терялась в прибрежных зарослях. Дальше, насколько хватало взора, волнистым ковром вершин расстилалась тайга.

Маленькие якутские лошадки дружно шли бок о бок. Под ногами хлюпала вода, выступая из-под толстого слоя мха. Корни деревьев кое-где, словно диковинные змеи, протянулись через тропу, но привычные лошади переступали их, как бы не замечая.

Тропа шла в тени кедров с широкими раскидистыми ветками. Белочка перебежала от дерева к дереву, стремглав взобралась по стволу и тревожно застрекотала, глядя сверху на остановившихся людей. Воробьев сбросил с плеча карабин.

— Не надо, — Большаков протянул руку к ружью, — испортишь только, шкурка плохая, не примут все равно.

— Для практики!

— Зачем бить напрасно, плохо это, — укоризненно поглядел на него Большаков. — Пускай живет, другой охотник зимой застрелит, польза будет.

Он тронул лошадку и выехал на несколько шагов вперед. Воробьеву стало неловко перед этим простым человеком, чувствующим себя в тайге экономным и разумным хозяином. Такой человек никогда не убьет зверя или птицу без пользы. Он не скинет с плеча ружье, чтобы «для практики» сбить птичку или белочку-летягу, и спокойно будет смотреть вслед маленькой живой козочке, если не нуждается в ее мясе.

«Что здесь? Жалость к животным или расчет хозяина?» — думал геолог.

— Тайга большая, — обернулся Большаков, — хочешь стрелять, вон дерево, камень, стреляй! Им не больно. Зачем зря зверя бить? Всех убьешь, совсем скучно будет. Пушнину нужно? — стреляй зимой. Мясо нужно? — бей, чтобы лишнего не было. Другие звери пускай живут...

— А если медведь?

— Зачем нам сейчас медведь? Шкура линялая — не годится, мясо тоже не надо, куда мы его денем?.. Бросим! Зверь рос, мы убили — бросили, пускай воняет... совсем плохо.

Воробьев молча закинул карабин за плечо, решив не снимать его без крайней надобности. Доводы Большакова показались ему такими ясными, что, когда на дорогу выскочил зайчонок, он только захлопал в ладоши и до полусмерти испугал трусишку. Зайчишка запрыгал впереди, беспокойно бросаясь из стороны в сторону, потом, наверное неожиданно для самого себя, сбился с тропы и исчез и чаще, смешно вскидывая задними лапами.

На повороте к реке лошади заупрямились. Они беспокойно шевелили ушами, фыркали и старались повернуть обратно.

— Постой, — молвил Большаков, — медведь, однако. Слезай, смотреть будем.

Привязав лошадок к дереву, они осторожно стали пробираться к речке, шум которой был ясно слышен. Небольшой ветерок тянул в их сторону, поэтому лошади далеко учуяли запах зверя, а медведь, наоборот, ничего не слышал, подпустил их к себе.

Выглянув из-за куста, Воробьев увидел его на расстоянии двадцати шагов, посредине маленькой речушки. Медведь сидел на узкой каменистой отмели, выходящей островком из воды. Это был большой старый зверь. Бока его начали седеть, шерсть от застрявших репьев и колючек свалялась бурым войлоком. Геолог невольно поднял карабин.

— Постой, — шепнул Большаков, — он, однако, рыбу ловит.

По реке шла горбуша. Видны были ее всплески, а на перекате, ниже отмели, вода бурлила от борющейся с быстрым течением массы рыбы. Она шла так густо, что медведю нетрудно было своей когтистой лапой выхватывать из воды крупную рыбу, что он и делал до смешного старательно. Склонив голову набок и подняв правую лапу, он подкарауливал рыбу, затем — взмах лапы, фонтан брызг, полет рыбины над отмелью, и снова зверь застывал в напряженном внимании с поднятой лапой.

Увлеченный делом, лохматый рыболов не замечал главного. Он попросту перебрасывал рыбу из воды в воду, потому что почти всю ширину островка занял собой, а на шаг сзади струилась река. Рыбины, мелькнув в воздухе, падали в воду и, взбурлив ее, уплывали, а мишка, высунув большой красный язык, продолжал бесполезную рыбалку. Притаившись, спутники наблюдали за ним, ожидая, что будет дальше. Порядочно потрудившись, зверь, видимо, решил, что наловил уже много рыбы, встал на все лапы и повернулся назад. Он был сильно озадачен, увидя вместо кучи рыбы лишь воду. Привстав на задние лапы, медведь рявкнул и оглянулся вокруг. В этот момент он напоминал нерасторопного деревенского увальня, внезапно обнаружившего, что у него из-под ног исчез мешок. Воробьев еле удержался от смеха. Только свирепые знаки Большакова заставили его сдержаться.

— Сейчас подумает немного, — шепнул Большаков, — совсем человек, только глупый.

Зверь и в самом деле как будто задумался на минуту. Видимо, он решал вопрос, куда делась рыба? Там, куда он ее бросал, в другой протоке речки, тоже шла горбуша, ее было видно даже с берега. «Ага, вот куда ты делась, в воде спряталась» — наверное, думал мишка. Присел к воде и снова принялся перекидывать рыбу в обратном направлении, но — с прежним успехом. Разочарованно-обиженный вид страшного зверя, его недогадливость были настолько смешны, что Воробьев не выдержал, прыснул и зажал рот рукой. Но было уже поздно: медведь услышал шум, присел на корточки, как это делают суслики около своих нор, внимательные маленькие глазки его оглядывали берег.

— Заметил, — произнес Большаков. — Ты сиди, а я буду говорить, чтобы дорогу нам дал.

Раздвинув кусты, проводник вышел на берег. Увидев его, зверь снова рявкнул, на этот раз от неожиданности. Он, наверное, ожидал появления лося, оленя или другого зверя, но не человека. Теперь человек стоял напротив, отделенный от него узкой полоской воды. С минуту человек и медведь разглядывали друг друга. Может быть, зверь обдумывал в это время — не человек ли украл с трудом добытую рыбу и не предъявить ли ему иск своей чугунной лапой. На всякий случай Воробьев взял ружье на изготовку, но медведь враждебных намерений не проявлял. Он разглядывал Большакова, очевидно, не зная, чего от него ждать, и в его позе было больше любопытства, чем страха.

— Ты немного дурак, миша, однако, — без обиняков молвил проводник. — Старый дурак, сколько лет в тайге живешь, голова пустая.

Большаков иногда сбивался на упрощенную ломаную русскую речь. Медведь, слушая его, свесил передние лапы, вывалив из полуоткрытой пасти язык, и покачивал головой, как бы стараясь догадаться, о чем идет разговор.

— Разве рыбу так ловят, туда-сюда бросал, рыба ушла, сам лапу сосать будешь? Пустая твоя башка, мишка! Надо туда ходить — Большаков махнул рукой вверх реки. — На берег садись, на сухое место рыбу бросай. Вот!

Воробьев смотрел на них и вспоминал слышанную когда-то сказку об одичавшем в тайге человеке. В фигуре сидящего на корточках медведя было что-то отдаленно напоминавшее обросшего шерстью человека. Зверь почти с человеческим выражением глаз слушал Большакова, а тот говорил уже с ноткой увещевания в голосе:

— Ты, миша, напрасно здесь сидишь, однако, дорогу занимаешь. Ты ходи мало-мало дальше, рыбачь еще немного.

Медведь опустился на все лапы, наверное, решив, что ничего опасного нет, и человек, как белка, стрекочет попусту. Покачивая головой, он еще с минуту слушал слова Большакова.

Монотонная ли речь надоела сытому медведю или он действительно решил. что в тайге места много, — неизвестно. Покрутив недовольно головой, он последний раз взглянул на своего собеседника, решительно повернулся к нему куцым хвостом, побрел через речку на противоположный берег и вдоль него пошел вверх по реке.

— Он все равно как человек, все понимает, однако, — уверенно сказал Большаков, когда геолог присоединился и нему.

Они вернулись к своим лошадям, спокойно переехали Урутукан и продолжали путь.

— Однако, начальник, ты не говори, — вдруг произнес Большаков, дотрагиваясь до колена геолога.

— О чем не говорить?

— Про медведя не сказывай. Другой человек, глупый, смеяться будет.

— Ладно, не скажу, — пообещал Воробьев и, пошарив в своей полевой сумке, достал кусочек кварца.

— Вспомни, видел ли ты где-нибудь такой камень?

— Видел, — встрепенулся Большаков, — красивый камень, однако.

— Много там было такого камня?

— Много было. Такой камень лежал, другой камень лежал, в середине желтое золото.

— Золото! — чуть не выпрыгнул из седла Воробьев.

— Чего прыгаешь, начальник? Хорошее золото видел.

— Где же ты его видел?

— В городе, музей называется, там за стеклом.

— Ну, брат, удружил! — Воробьев весело рассмеялся. — Мне не в музее надо найти его, а в тайге, понимаешь? Где такой камень, там и золото близко.

— В тайге много камня, — серьезно сказал Большаков, — все не запомнишь. Недавно нашел, однако.

— Что нашел? — спросил Воробьев.

— Песню о золоте нашел, хорошую песню... Легенда о Говорящем ключе, так называется.

Большаков с улыбкой поглядел на геолога.

— Хотите расскажу? — предложил он.

— Рассказывайте, с удовольствием послушаю. Это действительно находка, — проговорил Воробьев.

— Слушайте, жалеть не будете, — промолвил проводник. — «Высоко ходит белка, еще выше летит птица, — начал он. — Еще выше ходит солнце. Еще выше ходят звезды. Только бедный Вамчу ходит ниже всех. По земле ходит Вамчу. Ходит хмурый Вамчу, как осенний день. Рассердился злой дух, нет в охоте удачи. Рыба вся ушла. И зверь весь ушел. Голодает Вамчу. Ходит хмурый Вамчу, и все племя его голодает. А сосед Мичинга сытно ест и пьет. И когда рыбы нет и когда зверя нет — Мичинга живет в достатке. Мудрый он человек, однако. И пошел тогда Вамчу к соседу, чтобы тот дал совет, как жить, когда зверя нет, когда рыбы нет, когда племя голодает. Сказал ему Мичинга-мудрец: «Хорошо, бедняк, дам тебе совет, как жить. Только ты заплати вначале». Принес Вамчу подарок мудрецу — все принес, что осталось у него. Тогда сказал ему свой совет мудрец: «Если рыбы нет, если зверя нет — плохо жить на земле. Надо в горы идти тогда. Надо знаки искать драгоценные. Называются они золотом. И лежат они глубоко в земле. Корни дерева не достанут их. Лисы тоже к ним не дороются. Надо идти в горы, добрых духов просить. Может, будет тебе удача. За совет же мой — долю первую».

Шел все лето Вамчу, зиму целую шел. Из последних сил выбился. Долго он копал землю твердую, только золото глубже пряталось. Много раз Вамчу добрых духов звал. Только духи его не слышали... Вот уже солнце пригрело сильнее. Оживилась вода. Снег осел глубоко. Птицы южные прилетели. А Вамчу не возвращался. Вот уже реки вошли в берега. От цинги умирало истощенное племя. А Вамчу не возвращался. Много лет и зим прошло с тех пор. Многих уже не было. А кто в живых остался, про Вамчу совсем забыли. Только сын его — молодой Вамчу — помнил отца. А когда вырос, в горы сам пошел. След отца нашел...»

Большаков взглянул на геолога и, видимо, оставшись довольным его напряженным вниманием, продолжал:

— «Высоко ходит белка. Еще выше летит птица. Еще выше ходят звезды. Только молодой Вамчу ходит ниже всех. По земле ходит Вамчу молодой. Белку легче найти, соболя легче найти, золото — трудно найти. Устал Вамчу, сел отдохнуть у ручья. Вдруг слышит голос звонкий и веселый, как колокольчик на богатой оленьей упряжке. Не поверил Вамчу. Про себя подумал: «Уж не ручей ли разговаривает, однако?» Наклонился Вамчу над ручьем. Слушает. А ручей звенит сильней. Белой пеной окутался, как лебяжьим пухом, совсем нарядным стал и говорит так: «Здравствуй, молодой Вамчу! Я так же молод, как и ты. Когда я родился, скалы высокие стали вдруг на моем пути. Корни деревьев сплетались надо мной. Они хотели выпить мои струи. Деревья падали на мою грудь, чтобы похоронить меня под собой. Трудно мне было, Вамчу. Но все же я вырвался на простор. Не сдавайся и ты, Вамчу. У тебя сильные руки. Ты сильный духом. Пойдем со мной в долину. Там я бросил обломки скал. Раскопай их. И ты найдешь золото». Ручей зашумел, зазвенел и побежал вперед. И Вамчу пошел рядом с ним.

Много дней работал молодой Вамчу. Долго землю копал. Глубоко копал. Трудно было ему. Но Вамчу помнил совет ручья: «Не сдавайся, Вамчу! Ты смелый духом!» И дошел Вамчу до золота. Много золота намыл Вамчу тогда. И добра накупил тоже много.

Узнал об этом Мичинга-богач, велел Вамчу никому не рассказывать, где он золото нашел. И еще велел платить долг за отца. Но Вамчу молодой рассказал секрет своим родичам.

И восстало племя — народ во главе с Вамчу. У всех были сильные руки. Все были сильные духом. И прогнал народ Мичингу-богача.

И опять стало много в реках рыбы.

И опять стало много в лесах зверя.

И опять стало много золота в земле.

Высоко ходит белка. Высоко летит птица. Еще выше ходит солнце. Еще выше ходят звезды. Выше белки, выше птицы, до солнца и до звезд — на стальных крыльях Вамчу поднимается. По горам, по тайге ходит хозяин Вамчу, через реки шагает быстрые».

Большаков виновато улыбнулся.

— Я прошу записать мне эту песню, — сказал геолог.

— Зачем писать! Вот, возьми, есть напечатано, — проводник достал из бокового кармана вырезку из газеты и подал Воробьеву.

— Газета! — разочарованно воскликнул геолог. — Жалко!

— О чем жалеешь, завидуешь, другой хороший человек вперед тебя песню записал? Напрасно жалеешь, радоваться надо, однако, не одни мы с тобой песню слышали, народ ее читает.

— Я не о том. Были случаи, когда народная легенда, песня наводили геологов на правильный путь.

— Говорящего ключа никто еще не нашел. На дне его золото лежит, как простой песок. Только найти его трудно. Скрывает ключ свои богатства, течет он в самых недоступных местах. Многие уходили в тайгу. Мало возвращалось обратно. Давно искали, в старое время искали. Чистой совести не было. Для себя искали, не для Родины. Пойдешь с чистой совестью — будет удача. Легенда так говорит, народ так говорит, — Он показал на видневшуюся впереди сопку с двумя невысокими вершинами. — Скоро однако, стан будет. Вон уже видно Двухбратную сопку.

Вскоре они подъехали к стану геологоразведочной партии. Собака дымчатого цвета с лаем бросилась им навстречу.

— Хакаты, Хакаты!* (* Хакаты — четырехглазый, над глазами светлые или темные пятна) — крикнул Большаков, выезжая вперед. — Не узнал, глупый?

Завиляв хвостом, собака побежала рядом с его лошадью, стараясь подпрыгнуть и лизнуть протянутую руку проводника. Из большой зеленой палатки с окнами вышел приземистый усатый человек. Прикрикнув на собаку, он| направился к Воробьеву, уже спрыгнувшему с коня.

— Буровой мастер Юферов, — произнес он звонким голосом, протягивая руку. — А вы, наверное, наш новый начальник Пташкин?

— Воробьев, — улыбнулся геолог и чуть не вскрикнул от крепкого пожатия. У этого небольшого ростом человека, казалось, вместо руки — стальные клещи. Инстинктивно геолог отдернул руку.

— Ну вот, опять! — огорченно произнес Юферов, рассматривая свою ладонь. На плотном с выпуклыми щеками лице мастера сердито зашевелились седые ершистые усы, а в серых глазах промелькнула озорная искорка. — Давайте-ка лошадку, я приберу. Эй, дагор! — крикнул он Большакову, видя, что тот уже расседлал коня. — Пускай лошадь здесь. Трава тут добрая. Ба! Да то, кажись, Большаков. Здоров будь, Кирилл Мефодиевич!

— Здорово, Антип Титыч! — отозвался проводник и, хлопнув коня по крупу, подошел к буровому мастеру.

Воробьев, отойдя от них, с некоторым волнением осматривался вокруг. Здесь начинался новый этап его жизни. Четкие контуры палаток, алые флажки над ними, строгий порядок во всем расположении маленького лагеря говорили о заботливом, хозяйском глазе. Буровой мастер Юферов понравился ему сразу. С таким человеком, наверно, легко работать. Воробьев не любил холодных, равнодушных людей, людей без огонька, а этот пятидесятилетний таежник, видимо, сохранил в душе юношеский пыл.

Остаток дня Воробьев осматривал имущество и снаряжение, затем собрал в палатке весь состав экспедиции.

Разложив на столе карту, он объяснил разведчикам предполагаемый маршрут экспедиции.

— Нам предстоит разведать вершину реки Накимчан, — говорил он, и острие карандаша остановилось на изгибе реки. — Здесь с юга и севера впадает несколько ключей. Наличие косового золота на отмелях реки от и до, — он провел карандашом границу, — заставляет предполагать золотоносность отдельных ключей. До войны здесь побывала комплексная экспедиция. Она нашла металл непромышленного содержания на ключе Светлом. Вот он помечен крестиком. Ясно, что дыма без огня не бывает, где-то здесь, в этом районе, должны быть богатые золотоносные россыпи. Вот их и надо найти.

— Какой же транспорт у нас будет для похода? — спросил Юферов.

— Перебираться придется на оленях и лошадях. В этом нам поможет директор оленеводческого совхоза Иннокентий Петрович Слепцов и председатель рыболовецкого колхоза Дашута. С ними товарищ Постриган договорился. Проводника дает тот же Слепцов.

Они долго просидели за детальным разбором маршрута, а на другой день Воробьев вместе с Юферовым и двумя молодыми разведчиками Вавиловым и Муравьевым отправился к берегу моря, в рыболовецкий колхоз, где должны были выделить для экспедиции лошадей.

 

Глава третья

У студеного моря

Дом председателя колхоза стоял на самом берегу бухты, отделенной от моря каменистым мысом. От крыльца добротно срубленной из лиственничных бревен избы до бухты было не больше трех десятков шагов. За домом, огороженным крепким тыном из жердей, был приусадебный участок, где виднелись всходы картофеля и грядки с другими растениями. У берега чернели балберы ставной сети, натянутой между двумя вбитыми в дно кольями.

— Неужели можно рыбу ловить под самыми окнами? — удивился геолог, задерживаясь на ступеньках крыльца.

Председатель колхоза остановился ступенькой ниже Воробьева и все же возвышался над ним на полголовы. Вдобавок к огромному росту и широченным плечам он имел сказочно-величавую бороду волшебника Черномора — до пояса. Разгладив бороду огромной ручищей, он взглянул на сеть, поплавки которой ныряли от усилий пойманной рыбы.

— Можно, — заговорил Дашута. — Прошлой осенью я выловил одной сеткой триста штук кеты. А знаете, какая рыба? Конечно, вам осенней кеты, кижуча или красной еще не приходилось видеть. На зиму я без особого труда заготовил столько рыбы, что и сейчас прошлогодний запас имеется. Да вот, кстати, мой главный рыбак.

От берега шел мальчуган лет тринадцати-четырнадцати с загорелым, обветренным лицом, покрытым слабым налетом веснушек.

— Саня! — крикнул Дашута. — Беги проверь сетку!

Мальчуган бегом пустился к берегу и, оттолкнув маленькую лодочку, на ходу прыгнул в нее. Через несколько минут он был уже у сетки, стал выбирать ее из воды. Воробьев увидел, как вспенив воду, мелькнула крупная рыбина.

— Есть одна!

Серебристая рыба упала на дно лодки, за ней другая, третья. Переборка сети заняла у ловкого мальчугана все-го несколько минут. Когда он уже заканчивал переборку, в дальнем конце сети взбурлила воду крупная рыба. Саня с трудом перевалил ее через борт лодки.

— Папка, не унесу! — звонко крикнул он с лодки.

— Возьми кижуча, а за горбушей после сходишь! — громким басом ответил Дашута.

Зацепив рыбину под жабры, мальчик с трудом приволок ее к дому, порядочно вывозив в прибрежном иле. Воробьев приподнял рыбу и определил ее вес. В рыбине было килограммов десять.

— Вот вам и питание на два дня для большой семьи, — усмехнулся Дашута. — Остальную рыбу Саня посолит на зиму. Другой раз в день несколько десятков попадет. За лето и осень он у меня не только на зиму заготовит, но и на рыббазу сдаст несколько центнеров. Это уж его заработок, сверхплановая добыча, так сказать.

Филипп Васильевич ласково взъерошил волосы мальчугану.

— Скажи мамке, чтобы зажарила нам свежей рыбы.

— Да у вас, кажется, огороды неплохие, — показал Воробьев на зеленеющие всходы картофеля.

— Еще какие! Картофеля, брюквы, редьки, всяких корнеплодов, можно сказать, собираем не меньше, чем в других местах. Земля здесь у моря хоть и состоит наполовину из гальки, а при удобрении родит хорошо. Когда я двадцать лет назад приехал сюда, люди от цинги валились из-за недостатка овощей. Не сеяли их тогда. А сейчас мы забыли, что такое цинга.

Николай Владимирович следом за Дашутой поднялся на крыльцо дома. Геолог, приняв от колхоза трех низкорослых, но крепких лошадей, поручил Юферову, Муравьеву и Вавилову отвести их к стану, а сам воспользовался приглашением Дашуты. Николай Владимирович рассчитывал заночевать у председателя с тем, чтобы выйти в лагерь рано утром. Дорогой он думал поохотиться.

Дашута жил просторно. В доме было несколько комнат, обставленных совсем не по-таежному. Та, в которой они находились, по-видимому, служила столовой. Больший круглый стол, несколько стульев, шкаф с книгами, мягкий диван, радиоприемник на маленьком столике составляли ее обстановку. Тайгу напоминала только большая шкура бурого медведя, растянутая над диваном, несколько ружей, живописно развешенных на ней, да развесистые рога сохатого, на которые Дашута повесил свою фуражку.

Жена председателя — Елена Афанасьевна — славилась хлебосольством. Она принимала гостей с такой чистосердечной радостью, что каждый побывавший в доме Дашуты долго вспоминал добрым словом приветливую хозяйку. Собрав на стол, Елена Афанасьевна стала угощать гостей. Изрядно проголодавшийся геолог не заставил себя упрашивать.

— Пирожки с ягодой кушайте, — подвинула Елена Афанасьевна тарелку с румяными пирожками.

— Наваги жареной, Николай Владимирович, на лахтачьем* (* Лахтак — вид тюленя) сале жарилась, — с другой стороны гудел Дашута. — А то попробуйте сивучьих* (* Сивуч или морской лев — вид тюленя) ластов, честное слово, хороши. Понравились? Я знал. У них нет рыбного запаха, как у нерпичьего мяса. Гусятину берите, недавно двух гусей подстрелил.

— Огурчиков соленых с помидорами со своего огорода, — подвигала Елена Афанасьевна тарелку — А вот грибы, сама собирала, много их у нас.

— Что же вы кижуча жареного забываете? Попробуйте, Николай Владимирович.

— Спасибо, напробовался уже, — улыбнулся геолог. — Благодарю, хозяюшка, такого угощения давно не видел. Стаканчик чаю с вареньем выпью с удовольствием.

— Накладывайте, вот брусничное, а вот из морошки. Это вот из жимолости. Ягоды с осени запасала.

— Кроме хлеба, соли, сахара, — все свое, — с гордостью сказал Дашута. — Море, тайга и земля нас не обижают. Скоро и яблоки будут свои. В прошлом году заложили колхозный сад в закрытом от ветра распадке. Морозоустойчивые мичуринские сорта да стелющаяся по земле киселевка. Лет двадцать пять назад мы только лишь начали огороды сажать, а сейчас сады пытаемся разводить. Старики говорят — климат другой стал, земля теплеет.

— Климат тут ни при чем. Не климат, а люди другие стали, — молвила Елена Афанасьевна.

— Да... Дело в людях, — согласился Дашута. — Народ своим трудом, своим сердцем землю согревает. Вот она, земля-то, и теплеет.

За открытыми настежь окнами ровно дышало прибоем Охотское море. Геолог взглянул на темную его синь, озаренную светом заходящего солнца. Холодным и неприветливым казалось ему море с первого взгляда, но теперь как будто горячие блики засверкали на его поверхности. Присмирело оно и тихо ласкается к людям-победителям.

— А море тоже теплеет? — невольно спросил он.

— И море, — уверенно ответил Дашута.

Дверь в комнату приоткрылась. Сначала в ней показалась голова с совершенно белыми бровями и усами, а затем как-то боком протиснулся весь человек, хотя ему ничто не мешало открыть дверь пошире.

— Здрасте, однако!

— Кирилл Мефодиевич! — удивленно поднялся Николай Владимирович. — Вы каким путем?.. А лагерь? Ведь вы остались охранять его!

Большаков хмуро взглянул на геолога, затем перевел взгляд на Дашуту. Потом медленно опустился на стул и снова взглянул на Николая Владимировича.

— Приехала, — выдохнул он.

— Кто приехала?

— Нина Дмитриевна.

— Какая Нина Дмитриевна?

— Нина Дмитриевна... — Большаков развел руками. — Нина Дмитриевна, однако.

— Нина Дмитриевна, Нина Дмитриевна, — рассмеялся Дашута. — Да ты, Кирилл Мефодиевич, спросил ее, кто она?

— Забыл, однако. — Большаков снова характерным жестом развел руки, повернув ладони вверх.

Воробьев уже знал, что этот жест означает полную растерянность или удивление проводника, поэтому попросил его рассказать подробнее. Но и подробный рассказ Кирилла Мефодиевича не внес ясности. По его словам выходило, что самолета он не видел, хотя безотлучно находился в лагере, в котором оставался один. В полдень его разбудила сердитая девушка. Сказала, что ее зовут Нина Дмитриевна, и велела тотчас ехать за начальником. Захватив для него лошадь, Большаков немедленно отправился в колхоз. Он только успел заметить сложенные у палатки мешки с продуктами, какие-то ящики.

— Очевидно был самолет. Привезли продукты и, наверное, подбросили мне нового сотрудника, — догадался Воробьев. — Не понимаю я только, как вы, Кирилл Мефодиевич, могли проспать?

— Э-э... Здесь дело неладно, — пробасил Филипп Васильевич. — Вопрос! — Дашута поднял палец: — Почему он до полдня спал? Сознайся, Кирилл Мефодиевич... лечился?

— Лечился немного, — избегая взгляда Дашуты, согласился проводник. — Только ты, начальник, ругаться не надо, Филипп другую аптечку даст, однако...

— Послушай, да ведь... это он... аптечку нашу выпил! — схватился за бока Дашута. — Ох, Кирилл Мефодиевич, Кирилл Мефодиевич! Ха-ха-ха!.. Дорогой ты мой... Скоро ты перестанешь такие штучки отмачивать?

— Аптечку?! — испугался Воробьев. — Да ведь там всякая ерунда: парегорик, валерьянка, анисовые капли, — Перечислял он. — Отравиться можно!

— Чепуха! — махнул рукой Филипп Васильевич. — Он смешал все склянки в одну посудину и вылечился от скуки. Кирилл Мефодиевич у нас компанейский. Один долго оставаться не любит. Обязательно что-нибудь натворит. Расскажи-ка, дорогой, как ты в прошлом году у доктора лечился?

— Лечился! — сердито произнес Большаков, шевеля седыми усами. — Три дня терпел...

— Приболел Кирилл Мефодиевич, ну и положили его в лазарет. Наш фельдшер, Юрий Яковлевич Санин, — нет его сейчас, уехал — три дня его лекарствами пичкал, по ложечке поил. На беду, других больных не было, один Большаков. Скучно ему показалось, на четвертый день он не выдержал, добрался до аптечки, смешал пузырьков двадцать в одну кружку и сразу вылечился. Два дня потом его будили. Ха-ха-ха...

— Елена Афанасьевна, нет ли у тебя чего-нибудь налить Кириллу Мефодиевичу после лечения?

— Прибавляешь немного, Филипп Васильевич, — запротестовал Большаков. Но его не слушали.

С трудом сдерживая смех, Елена Афанасьевна принесла бутылку вина и чистые стаканы. Большаков наотрез отказался.

Посмеявшись, Воробьев стал рассказывать о цели экспедиции. Сидевший у края стола Саня насторожился.

— Так далеко, ой, дядя Воробьев, а вдруг вы заплутаетесь? — сказал он и весь вспыхнул, отчего веснушки на его курносом лице проступили еще ярче.

— Не беспокойся о нас, дружок. Кирилл Мефодиевич нас выведет, он тайгу знает вдоль и поперек. А ты пошел бы с нами?

— Еще бы, конечно, пошел, — еще сильней зарделся Саня. Он впервые в жизни разговаривал с настоящим геологом, о которых раньше лишь читал в книгах. Набравшись смелости, Саня взглянул прямо в лицо Воробьеву. — Да вот папка с мамкой не пустят. Для них я все маленький, а я зимой медведя застрелил.

— Точно, правду говорит, — подтвердил Филипп Васильевич. — Пошли мы с ним на куропаток, вдруг откуда ни возьмись медведь на нас прет. Осенью не залег, значит, в берлогу, оголодал, вот и шатается, поживы ищет. Самый опасный зверь, таких у нас шатунами называют. У меня, как на грех, патроны все дробью заряжены, стрелять бесполезно, только разве в глаза, чтобы ослеп. Ну, я решил лучше с ним врукопашную сойтись. Бывало, и прежде схватывался, ничего, жив. Я, значит, за нож, а мишка вот уже рядом, поднялся на дыбы. Вдруг как грохнет, точно из пушки, медведь сразу и осел, повалился на бок. Оказывается, мой Саня не струсил, перезарядил ружье жаканами, они у него были, да и ударил. Вот он каков, Александр Филиппович Дашута! Мал, да удал.

— Весь в батьку, однако, — молвил Большаков, — Отпусти мне его в ученики, возьму, охотничья команда тогда будет, всю экспедицию кормить будем.

— Рано, пусть гуляет, сил набирается. Осенью в школу, в шестой класс перешел. Надо и подготовиться немного, почитать.

— Мы идем далеко, дружище, тяжело придется в походе, да, кроме того, к осени едва ли вернемся. Вот на следующую весну мы тебя обязательно возьмем, — подбодрил мальчика Николай Владимирович, видя его огорченное лицо. — А ты кем будешь, когда вырастешь? Наверное, капитаном корабля?

— Нет, геологом-разведчиком. Выучусь в школе, в техникум пойду.

— Геологом... Вот тебе и редька с квасом! А я думал, мне заместитель растет... рыбак, — Дашута с деланным огорчением развел руками.

— Никуда я его не пущу — ни в геологи, ни в рыбаки, пусть на инженера учится, — сказала Елена Афанасьевна.

— Э, мать, сам выберет, кем быть, до того времени он передумает десять раз. Помню, был я малышом, смотрел на извозчиков в окно. Сидят степенные такие на облучке, словно на троне, кушаки красные, широкие, кнут длиннющий. Самый важный человек на свете, думаю, этот извозчик, вырасту, буду извозчиком. Потом машины появились, да и я подрос, решил стать шофером, затем летчиком, моряком, кем только не мечтал стать! Пожалуй, лишь до председателя колхоза не додумался: не было их тогда, колхозов-то, Видишь, действительность вроде как перешибла все мои мечты. Так и Саня. Смотришь, через несколько лет такие специальности появятся, о которых сейчас и понятия не имеем. Значит, вы пойдете через Качанду? — повернулся он к Николаю Владимировичу.

— Ага... через Качанду. Кирилл Мефодиевич считает, что лучше сделать крюк по тропе, чем напрямик по бездорожью. В этом я с ним согласен.

— Ехать надо! Нина Дмитриевна сказала — начальнику пакет есть, — заторопил Большаков.

— Пожалуй, и в самом деле тронемся, — поднялся Воробьев. — Спасибо за хлеб, за соль. Приходите к нам в гости.

— Придете — самоварчик поставим, уйдете — чайку попьем, — рассмеялся Дашута. — Вас, наверное, завтра и на стане-то не будет?

— Завтра будем, а послезавтра, по-видимому, уйдем в тайгу. Кирилл Мефодиевич, вы далеко встретили Юферова с бригадой?

— Теперь на стане, однако.

Воробьев стал прощаться с хозяевами. Дашута крепко стиснул ему руку, а Елена Афанасьевна положила в переметную суму большую копченую кетину.

— В дороге пригодится, там в тайге рыбы нет, — сказала она.

Саня, улучив момент, спросил:

— Вы от Качанды к северу пойдете или на восток?

— К северу, до самой реки Накимчан, там и будем все лето работать, золото искать.

— Мы к вам придем, — глаза мальчика блеснули решимостью.

— Кто вы? — спросил из седла Воробьев.

— Я приду.

— Что ж, приходи, если сумеешь, — рассмеялся Николай Владимирович. — Дело пустяковое: раз-два — и готово, всего километров пятьсот пройти — и там. — Он тронул коня. — Учись, друг, лучше, сам станешь геологом, дальше нашего пойдешь.

Начинало темнеть. С моря веяли легкие порывы ветерка. Впереди, скрываясь в зарослях, виднелась уходящая в тайгу тропа.

Светлая северная ночь опустилась над рыбацким селом. Такие ночи для рыбаков — благодать, можно до самого рассвета продолжать лов рыбы, если она хорошо идет в ставные невода. После шторма к берегу подвалил косяк сельди, и Дашута, проводив геолога, собрался к рыбакам на берег моря. Перед уходом он заглянул в комнату сына. Саня готовил патроны дробового ружья. На столе стояла коробка пороху, мешочек дроби и лежала кучка продолговатых свинцовых пуль — жаканов.

— Что так поздно сидишь, разве утром нельзя сделать? Спать, спать!

— Утром мы на охоту собрались с Витькой, На бурундуков* (* Бурундук — небольшой зверек, принадлежащий к грызунам. Добывается в основном весной и летом. Зимой бурундук залегает в спячку.) пойдем. Сказывают, их видимо-невидимо развелось там, где в прошлом году лес рубили.

— Они порубки любят. — Филипп Васильевич присел на диван. — А жаканы зачем, тоже для бурундуков?

— А вдруг зверь? А то косуля набежит. Мы, папка, хотим у дедушки Гаврилова в землянке жить, чтобы домой каждый день не бегать, далеко очень.

— Что ж, это дело. Бурундук, он хотя и дешевый, да зато много их добыть можно. Кроме того, я тебе еще один наказ дам. Идет? — Филипп Васильевич протянул широкую ладонь.

— Идет! — Саня вскочил со стула, что есть силы ударил рукой о жесткую ладонь отца и запрыгал от боли, помахивая ушибленной рукой. — Ой! Ой! Ой! Папка, у тебя каменная ладонь.

— Будет каменная, потягай столько за неводные канаты. — Дашута рассмеялся, глядя на сморщенное от боли лицо сына. — Ушиб, говоришь? Вот неженка! Ну, друг, ты, я вижу, совсем в белоручку превращаешься, а все мамкиными заботами. «Саня, не ходи туда, Саня, не делай этого». Когда мне было четырнадцать лет, я уже молотобойцем работал, так вкалывал — за мое почтение. Вечером приду домой, все мускулы ноют. Зато закалку получил, друг, такую, что сам железным стал. Вот и ты должен быть таким, никакого труда не бояться. Понял?

— А я разве боюсь?

— А коли так, вот тебе наказ. Бурундуки — бурундуками, можешь их хоть тысячу набить, это твое дело, для себя стараться будешь. А для хозяйства заготовь жердей, чтобы всю изгородь обновить можно было. Зимой на собаках привезем, а весной в дело пустим. Сиди там у деда Гаврилова хоть месяц, а дело сделай. Без этого домой не являйся. Понял?

— Понял. Мы с Витькой столько жердей нарубим, на две изгороди хватит. — Саня отвернулся, чтобы скрыть свою радость. Он думал попроситься всего на несколько дней, а батька посылает на целый месяц. Это как нельзя больше отвечало планам мальчика.

— Действуй, действуй, — поднялся Дашута, — я матери скажу, чтобы собрала тебе продуктов.

Дашута вышел. Из другой комнаты донесся его раскатистый бас и протестующий голос Елены Афанасьевны. Прислушавшись к их разговору, Саня потихоньку выскользнул из комнаты, прокрался по коридору и, без скрипа отворив дверь, юркнул во двор. Знал, что теперь отец настоит на своем, и мать, скрепя сердце, соберет ему все необходимое для похода. Перемахнув через забор, Саня перебежал соседний двор, снова перелез ограду и оказался в огороде, примыкавшем к небольшому новому домику. Здесь жил его закадычный друг и одноклассник Виктор Нигей с матерью, работницей рыбной базы. Отец Виктора погиб на фронте во время Отечественной войны. Мать его, еще молодая женщина, вторично вышла замуж за мастера бондарного цеха. Виктор хотя сразу же подружился с отчимом, но все же чувствовал себя немного обиженным и даже несколько дней назад уговаривал Саню ехать с ним вместе куда-нибудь на край света.

Саня тихо постучал в окно, около которого, он знал, стояла койка товарища. Окно отворилось, белая занавеска на нем зашевелилась. Саня произнес громким шепотом

— Собирай манатки, драпаем сегодня.

Из-за занавески высунулась жилистая рука и крепко ухватила мальчика за плечо. Вслед затем показалось усатое лицо Горобца — отчима Виктора. Саня попытался было вырваться, да не тут-то было. Горобец подтянул его к себе.

— Погоди, постой, дружок. Драпать — так вместе. Куда же мы будем драпать?

— Пустите, Евгений Потапович, это я.

— Вижу, что ты. Куда же мы с тобой все же побежим, а?

— Никуда, Евгений Потапович, — пришел в себя Саня. — Бурундуков бить мы собираемся, на лесосеку. Папка меня отпустил, хоть на целый месяц. Я Виктора зову с собой, а вы меня сцапали.

— Бурундуков, говоришь, бить? А вот мы сейчас это дело проверим. — Горобец отпустил Саню. — Сходим к твоему батьке, а?

— Да зачем ходить? Вот он сам идет, на рыбалку собрался, — совсем осмелел Саня. — Это у нас слово такое — драпанем, значит, пойдем.

— А я думал — бежим.

Пока Горобец разговаривал с Дашутой, Саня успел договориться с Виктором, вышедшим к нему из дому. Тот сразу согласился идти с другом куда угодно. В характере Виктора была одна черта — разбуди его ночью, предложи ехать к Северному полюсу или лететь на луну, он не задумается, а лишь попросит минутку на сборы. Если Саня, прочитав несколько книг о геологах, мечтал стать геологом-разведчиком, то Виктор спал и видел себя на капитанском мостике океанского парохода, с золотым шитьем на рукавах и обязательно с биноклем. Хороший бинокль, в который можно рассмотреть пароходы, проходившие далеко в море, был его заветной мечтой. Саня знал, как быстро уговорить друга.

— Знаешь, я уже подсчитал. Если мы проохотимся месяц, то сумеем купить ружье и бинокль, ружье — мне, бинокль — тебе. Честное пионерское. Бурундуков, знаешь, сейчас много развелось.

— А если мы на нерпу будем охотиться у Чаечного мыса? — предложил Виктор.

— Нет, что ты...

— Эй вы, полуношники! — крикнул Горобец. — Идите в дом. Собирайтесь, коли спать не хотите. Вас теперь все равно не уложишь... охотники!

Над притихшим морем полз утренний туман, когда друзья покидали село. Впереди шагал Виктор. Саня еле поспевал за своим товарищем. Одногодки и одноклассники, они резко отличались один от другого не только внешне, но и по характеру. Виктор был выше, шире в плечах и отличался беззаботной удалью. В школе его считали неуравновешенным мальчиком, который может сегодня отлично знать урок, а завтра совсем не заглянет в книгу. На его немного широковатом, по-мальчишески красивом лице отражались все движения души. То оно становится угрюмым, то мечта осенит его своими крыльями, то словно веселый ветерок пробежит по нему и в серых глазах вспыхнут озорные искорки. Виктор легко увлекался любой интересной затеей и так же легко остывал. В одном он был постоянен — в дружбе. Никакие ссоры, размолвки не могли охладить его привязанности к Сане, а ссорились друзья частенько. Обычно, разойдясь обиженные друг на друга, они начинали скучать, и Виктор первый приходил мириться.

Большаков не ошибся, сказав, что Саня весь будет в Дашуту, — и ростом, и силой, и характером. Мальчик был упорен и настойчив. Задумав однажды дело, он никогда не отступал и обычно доводил его до конца. В классе был лучшим учеником, а в дружбе —верным товарищем.

Оба, живя на берегу бурливого моря, любили рыбачить и охотиться. Все близкие сопки, распадки, речки, ключи были ими изучены. В тайге они чувствовали себя как дома. Разжечь костер, снять шкуру с убитой белки или лисы, наловить рыбы, переночевать в лесу, пройти несколько десятков километров по таежным тропам — для них было привычным делом.

Саня не спешил, шел тихо. Он обдумывал, как лучше уговорить товарища на рискованное предприятие. Виктор строил планы будущего житья на лесосеке у деда, уверенный, что они и в самом деле идут охотиться на бурундуков и рубить жерди.

— А если дед нас не пустит в свою землянку, тогда мы построим шалаш, знаешь где? Около ручья. Там хорошо, верно, Саня? — заговорил Виктор.

Не пустит — не надо, мы к нему и не пойдем. — Саня, выбрав местечко, сбросил с плеч мешок, приставил ружье к дереву. — Привал!

Ребята повалились на еще мокрую от росы траву. Где-то за густой стеной деревьев всходило солнце. Его лучи окрашивали золотом вершины лиственниц и кедров. Издалека, со стороны села, доносился лай собаки.

— Давай, в самом деле, пойдем в другое место. На лесосеке все вырублено, одни пеньки торчат. Мы с тобой заберемся в такую глушь, в такую глушь, где людей нет. Знаешь, пойдем в Тигровую падь. Там козы водятся, сохатый. Как завалим одного, пудов на пятнадцать... Вот это будет дело, — глаза Виктора заблестели, и он, увлекаясь, стал рисовать картину привольной жизни в Тигровой пади.

Этот широкий и длинный распадок находился километрах в пятидесяти от села. В нем, конечно, никаких тигров не водилось. Свое название он получил задолго до революции, когда в районе села неожиданно появился уссурийский тигр, неведомо какими путями зашедший так далеко на север. Попав в непривычную обстановку, застигнутый суровой северной зимой, тигр стал выходить к селу и приисковым поселкам давить домашний скот. Встревоженный появлением необычного зверя, полицейский урядник написал донесение приставу. Урядник, коренной местный житель, не имел понятия о существовании тигров, вначале попытался было убить зверя с помощью охотников. Но при появлении полосатого чудовища, похожего своей расцветкой на осу, все охотники разбежались. Вот тогда-то урядник настрочил свое знаменитое донесение:

«В нашей волости появилось полосатое насекомое, которое истребляет домашний скот, оленей и людей».

Пристав понял, что речь идет о тигре, посмеялся над донесением своего подчиненного и размашисто наложил резолюцию: «Вот так зоолог! То не насекомое, а тигра».

Посланная команда казаков загнала тигра в неизвестную падь, где он и был убит. С той поры падь получила название Тигровой. Сюда-то и звал Виктор друга. Тигровая падь давно потеряла свою дикость, через нее лежала дорога в эвенкийское село Качанду, расположенное в двухстах пятидесяти километрах от побережья моря, в горах Джугджура.

Саня тотчас согласился с предложением товарища. Поход в Тигровую падь отвечал его планам, а он задумал ни мало ни много — присоединиться к геологической экспедиции. Ему хотелось открыться Виктору, но, подумав, он решил пока не говорить о своих планах. Надо сделать так, чтобы эта мысль исходила от товарища. Если Виктор сам надумает увязаться за геологами, то ему потом будет труднее пойти на попятную. Саня рассказал о Говорящем ключе, где золото прямо лежит наверху, и о маршруте геологической экспедиции.

После привала мальчики шли по-прежнему не торопясь, по хорошо протоптанной тропе к прииску. Эта тропа пересекала дорогу, ведущую на Качанду.

— Сам главный ихний начальник, товарищ Воробьев, звал меня с собой, да отец не пустил.

— Звал... Ох, ты и врешь! — Виктор даже остановился.

— Правда, звал. Я говорю: «Мы придем к вам», а он: Приходите к реке Накимчан, мы все лето будем там работать. Пустое, говорит, дело для таких молодцов пятьсот километров пешим пробежать».

— Пятьсот! — Виктор присвистнул.

— Прибавляет он. Они пойдут сперва в Качанду, а там недалече. Через Тигровую падь ихний караван, проходить будет.

— Вот бы попроситься к ним!

— Зачем проситься, надо сказать, будто мы в Качанду идем, к родным. Попутчики. А так вдруг не возьмут.

— А потом?..

— Придумаем. Пойдем, к примеру, сзади, по следам! До самой той речки. Здрасте, скажем, вот мы и пришли, товарищ Воробьев... вам помогать.

— Знаешь что? — загорелся Виктор. — Мы давай придем в Тигровую падь да дождемся там каравана. Они увидят, спросят: «А вы куда, ребята, собрались?» Тут ми к ним и присоединимся. Ведь здорово получится, а?

— Ладно... шагай живей.

— Пошли!

Друзья быстро зашагали вперед. Перед ними лежал далекий, заманчивый путь, на котором, наверное, встретится немало приключений. Оба совершенно не задумывались о том, что придется им вернуться домой и ответить за самовольный поступок. Слишком интересным, полным романтики неизведанного, казался затеваемый похода Он заслонял собой все, как утренние лучи солнца стираю с неба блестящие звезды.

 

Глава четвертая

Тигровая падь

Самолет доставил на стан полевую радиостанцию и девушку с вьющимися волосами, золотым ореолом осеняющими мягкие черты лица. Девушке на вид можно было дать не больше восемнадцати лет. Взглянув на ее хрупкую фигурку, Воробьев подумал, что эта девушка не выдержит всех трудностей таежного похода. Пожалуй, лучше будет отослать ее домой, поближе к папе с мамой.

— Нина Дмитриевна Одуванчик, — отрекомендовалась девушка, первая протянув маленькую крепкую руку. — Послана к вам коллектором и радисткой. Вы знаете, товарищ начальник, мне у вас очень понравилось. — Внимательные голубые глаза с чуть заметной тревогой встретились с глазами геолога. Готовый сорваться с языка Воробьева совет — ехать назад, почему-то обернулся стереотипной фразой:

— Очень приятно. А меня называйте — Николай Владимирович... Воробьев. Значит, будем работать вместе.

Антип Титыч Юферов, отозвав Воробьева в сторону, забубнил:

— Ну чего... Ну чего вы нашли приятного? Не понимаю! Возиться с нею в дороге? Отошлите, ради бога, этот «одуванчик» обратно. Ей пионервожатой быть или ребятишек в детском саду на прогулку водить. Хлебнем с ней горя, поверьте старому таежнику. Одуванчик! Не хватало у нас еще одуванчиков, лучше бы уж багульником называлась, все же растение таежное, а то... одуванчик! — Он сердито дернул себя за ус и снова раздраженно повторил: — Одуванчик! Дунь на нее — рассыплется! Тоже нашли кого послать в тайгу.

— Поговорите с ней сами, Антип Титыч, — взмолился Воробьев. — Я вас уполномачиваю. Расскажите ей о трудностях, может быть, сама обратно запросится.

— Поговорю, пожалуй, а то прислали ребенка...

Юферов расправил усы и решительно зашагал к палатке девушки. Нина сразу поняла о чем будет говорить с ней этот на вид угрюмый, медлительный человек, встретила его приветливо. К такому приему она была подготовлена заранее. Провожая ее на стан, начальник управления Постриган сказал:

— Вас, возможно, попытаются спровадить обратно. Не сдавайтесь, держитесь по-комсомольски. Там, знаете, есть такой буровой мастер Юферов. Хороший старик, но со странностями. Против вас будет.

Присев на чурбак, заменяющий табуретку, Антип Титыч откашлялся для начала и вымолвил:

— Н-да... в тайгу собрались... Она, матушка, неприветлива. В тайге разные звери живут, —продолжал свою линию Юферов, — медведи...

— И зайчики..., — добавила девушка, пряча смеющиеся глаза под ресницами.

— Тоже и рысь... Опасное животное.

— Бурундуки..., — мечтательно продолжала радистка, сложив руки на коленях и покусывая губы, чтобы сдержать смех.

— Бурундуки, те — ничего, те на людей не бросаются, а вот медведь другое дело... Где ему, бурундуку, — с неловкостью заключил Антип Титыч, почувствовав, что девушка разгадала, его ход.

— Знаете, оставьте свой сказки, — сказала девушка и откровенно рассмеялась. — Меня все равно не испугаете, давайте-ка я лучше вам пуговицу пришью, видите, на ниточке болтается.

От радистки Юферов пришел хмурым, сердитым. Он ругал себя за то, что так неразумно затеял все это дело.

— Уговорил? — Спросил его Воробьев, когда тот вернулся на полянку, где геолог расположился почистить ружье.

— Где там, — Антип Титыч махнул рукой, — пуговицу мне пришила, а сама смеется, — не запугаете, говорит, мне уже двадцать лет. У меня, говорит, отец охотник. Мы с ним в приморской тайге не таких зверей видели как ваши бурундуки. Вас, говорит, в тайгу пускать одних опасно... Это меня-то!.. Все пуговицы, говорит, растеряете. Да... Удивительно настойчивая молодежь пошла. Этой девчонке в городе, в садике гулять, а она — в тайгу... Я, говорит, никаких ваших трудностей и знать не хочу.

Впрочем, скоро Воробьев и Юферов убедились, что радистка не будет для них обузой. Она оказалась на редкость веселой и неунывающей девушкой. В тот же день она наладила радиостанцию, связалась с геологоразведочным управлением. Выслушав отчет Воробьева, Андрей Ефимович Постриган поторопил с выходом.

Директор совхоза Иннокентий Слепцов сдержал свое обещание — прислал оленей и вдобавок выделил опытного провожатого. Через день, на заре, экспедиция тронулась в путь.

Хороша тайга по утрам. Едва заалеют вершины гор и прохладный туман поднимется над реками и ручьями, тайга начинает жить звериной жизнью. Вот хрустнули ветки под чьими-то быстрыми ногами. Из темной зубчатой стены елей выходит стадо чутких диких оленей, направляясь к водопою. Впереди, осторожно вышагивая, идет огромный самец — поводырь, высоко вскинув красивую голову с тяжелыми ветвистыми рогами. Он готов в любой миг предупредить о грозящей стаду опасности. На огромном стволе старого кедра появляется красногрудый дятел, начинает проворно долбить полусгнившую кору. По лесу разносится звонкое: «тук, тук», словно где-то работает дровосек. А вот бурундучок, распушив хвост, выбежал из ветвей сосны на пригрев и замер, как бы любуясь красотой восхода. Солнце встает огромным золотистым шаром, осветив вершины леса, морем разлившегося во все стороны. Кедр, пихта, высокая лиственница — сколько тут различных пород. Свистя крыльями, над верхушками деревьев проносится стайка стремительных турпанов* (* Турпан — разновидность диких уток). Высоко в небе тянется на север косяк казарок: с высоты небес доносится тревожное гоготанье. Легкая белка-летяга, раскинув меховые крылья-перепонки, перелетает с дерева на дерево. Простая пушистая белочка завистливо стрекочет ей вслед, а к ней незаметно крадется гибкий, готовый к прыжку соболь.

От пенька к пеньку, от муравейника к муравейнику медленно бредет бурый медведь. Завидя его, храпит и клонит рога сохатый. Но вот появился человек. И замирают звери, прячась в зарослях. Только крикливые сойки где-то затевают ссору да в вышине по-прежнему перекликаются гуси. Хорошо в такие дни пробираться меж вековых лиственниц, прислушиваться к таинственным лесным шорохам. Легко вливается в грудь пропитанный хвойным запахом воздух. И никогда не расставался бы с тайгой, волнующе прекрасной, как сказка.

Караван экспедиции далеко растянулся по таежной тропе. Впереди, верхом на олене, ехал бригадир оленеводов Олонго Урангин. Маленькое седло хорошо укреплено на лопатках оленя. Урангин сидит высоко подняв колени, и вся его поза кажется очень неудобной, но привычный оленевод чувствует себя не хуже, чем на коне. За бригадиром, тоже верхом, едут трое оленеводов эвенков. Каждый из них ведет за собой вереницу вьючных оленей. Следом за оленями идут лошади с тяжелыми вьюками на седлах. Первую лошадь ведет за повод самый молодой разведчик Афанасий Муравьев. Ему впервые пришлось участвовать в далеком таежном походе с экспедицией, о чем он мечтал еще мальчишкой. Окончив второй курс горного техникума, он был послан на стажировку.

За вьючными лошадьми, попыхивая неизменной трубкой, ехал на своем пегом коньке Большаков. Он чувствовал себя не у дел. Оленеводы вели караван по знакомым им тропам к заброшенному в глубине тайги эвенкийскому селу Качанде. Там предполагалась смена оленей и отдых, перед тем как углубиться в неизведанные еще дебри. Большаков был единственным конным, остальные, в том числе Воробьев, шли пешком. Благодаря помощи оленеводов весь груз и даже личные вещевые мешки были завьючены. Люди шли налегке, ступая вслед один за другим. Караван замыкали Юферов и Воробьев, оба вооруженные легкими карабинами. Охотничьи ружья имелись у большинства разведчиков.

Николай Владимирович был доволен составом экспедиции. Только Марченко вызывал у него какое-то смутное беспокойство. Первые дни его тревожила новая радистка. Слишком уж хрупкой и нежной казалась ему девушка. Он даже предложил ей ехать верхом на коне или олене, но радистка наотрез отказалась, заявив, что скорее он сам выбьется из сил, чем устанет она. Теперь красная косынка девушки мелькала впереди, рядом с Муравьевым. Вместе с ними шел Павел Вавилов. Он на год старше Муравьева и ровесник радистки. Павел широк в плечах, ловок и быстр в ходьбе. Он местный уроженец. Все они — комсомольцы, на них можно положиться.

В средине дня сделали небольшой привал. По совету Воробьева комсомольцы выпустили первый «боевой листок». Половина листка была занята передовой статьей, посвященной заключению договора с экипажем драги, затем следовало несколько мелких заметок, а в самом конце, выше голубого почтового ящика, была помещена карикатура на Алексея Марченко. Он был изображен с большим камнем в руке. Хотя Марченко мало был похож на себя, но все его сразу узнали по необъятно широким шароварам. Из его рта, словно клуб дыма, струилась надпись: «Вот бы самородок на пуд, тогда плевать на всякие экспедиции... гуляем!»

Разведчики теснились у «боевого листка», вывешенного на стволе лиственницы, добродушно посмеиваясь над Марченко. Тот, вынув изо рта трубку с длинным чубуком, равнодушно сказал:

— Что ж, пожалуй, не отказался бы от такой находки.

Постояв минуту, Марченко отошел от «боевого листка». Это был крепко сбитый человек, с большим старательским опытом, хорошо знавший тайгу. Однако к работе он относился без огонька. Казалось, его совершенно не интересует цель экспедиции и в ее успех он не верит. Как-то, рассказывая собравшимся у костра разведчикам легенду о Говорящем ключе, Воробьев заметил ироническую улыбку, промелькнувшую на лице старателя, спросил:

— Ты что, Марченко, так скептически настроен?

— Ничего вы не найдете, — махнул он рукой.

— Зачем же вы идете в экспедицию? — в упор спросил Воробьев.

Марченко отвел глаза в сторону, ответил:

— Надо же где-нибудь работать, а побродить я люблю. Век — в тайге.

Путь экспедиции, избранный по совету Большакова через бывшее стойбище, теперь колхозное село Качанду, не был самым прямым к цели похода. Идя по нему, экспедиция отклонялась к западу на добрую сотню километров, но зато до самого села тянулась хороша проторенная тропа. От Качанды Большаков рассчитывал вывести экспедицию к верховью реки Накимчан и по ней спуститься вниз до ключа Светлого.

Оленевод Урангин одобрил план Большакова, сказав, что легче пройти лишних сто километров по тропе, а затем воспользоваться удобным водным путем, чем пробираться напрямик нехожеными местами. По-русски Урангин говорил свободно, был по-военному подтянут. Легкая ватная фуфайка, перехваченная широким ремнем, красиво облегала его крепкие плечи. На ремне висел длинный самодельный нож в деревянных ножнах, украшенный искусной резьбой. Короткий кавалерийский карабин, патронташ и полевая сумка дополняли его снаряжение. Воробьев, не успев достаточно хорошо познакомиться с оленеводами до похода, на одном из привалов подошел к оленеводу-проводнику. Урангин сидел на валежине, записывая что-то в старую тетрадь. Ватная телогрейка его была расстегнута, пояс с ножнами лежал в стороне. Мельком взглянув на грудь, Воробьев увидел орденскую ленточку.

— Где предполагаете остановиться на ночлег, товарищ Урангин? — спросил геолог.

— Думаю, пройдем сегодня еще километров пятнадцать. Остановимся у Тигровой пади. Там есть мох для оленей, — ответил Урангин, откладывая тетрадь, и, подняв веселые, немного сощуренные глаза, продолжал. — Садитесь, товарищ начальник, ноги в походе надо беречь. От Тигровой пади прямой путь к реке Чалкун. Там стан третьей оленеводческой бригады нашего совхоза. Дня через четыре доберемся туда.

Воробьев присел.

— На каком фронте были? — спросил геолог, взглянув на орденскую ленточку Урангина.

— На первом Белорусском.

— В пехоте служили?

— Снайпером был.

— О! Неплохая специальность! Хороших снайперов у нас высоко ценили. Бригадиром теперь работаете?

— Нет. Старшим оленеводом фермы. У нас стада на триста километров вокруг совхоза кочуют. Только что вернулся домой из объезда, а директор попросил вас проводить. Тебе, говорит, все тропы в тайге знакомы.

— Сколько же времени занял у вас объезд стада?

— Два месяца, — Урангин улыбнулся, увидев удивление геолога, и добавил: — У нас десять стад, в среднем по тысяче голов. Для них много ягеля надо, долго стоять на одном месте не годится. Каждая бригада ежегодно совершает со своим стадом целое путешествие. Ранней весной пастухи ведут оленей за триста километров от Качанды на богатые мхами пастбища в предгорьях хребта Джугджур. Сейчас они подошли к самой Качанде, а осенью уйдут за двести километров на реку Улчибай. Потом всю зиму будут двигаться короткими переходами, чтобы олени могли искать мох на свежих пастбищах, и к марту снова подойдут к горам. Там у нас есть городьба, в которую можно загнать все стадо.

— Значит, они никогда не бывают дома?

— Они всегда дома, — улыбнулся Урангин. — Для оленевода тайга — родной дом. С ними кочуют и их семьи! Женщины готовят пищу, пастухи смотрят за оленями. Несколько человек управляются с огромным стадом. Настоящие пастухи знают оленей, умеют пасти их следы.

— Следы? — удивился геолог. — Как можно пасти следы?

В глазах Урангина вспыхнули веселые искорки, лицо расплылось в улыбке.

— Тысяча оленей разошлись в разные стороны: туда, сюда, верст за десять, — стал пояснять он, — как их упасти?

— Не знаю, я бы, пожалуй, не справился, — признался геолог.

— А упасти просто, — Урангин взял обломок ветки и очертил им на земле круг. — Здесь олени ходят, юрта стоит в центре. Пастухи обходят вокруг всего стада, смотрят следы. Если какой олень ушел далеко, идут за ним по следам и находят. Сделал круг, следов нет — значит все олени в стаде. По следам смотрят за стадом оленеводы. Как же еще можно усмотреть за оленями, если их очень много?

— Просто? — повторил Воробьев. — Да для этого настоящим следопытом надо быть.

— Наши пастухи и есть настоящие следопыты. Бригада Ультеная, где мы заночуем завтра, держит переходящее красное знамя совхоза. Сами увидите какой это оленевод. Нет ли у вас с собой последнего номера газеты?

— Найдется, — Воробьев открыл полевую сумку, достал аккуратно свернутую газету. — Берегу, есть хорошая статья об американском империализме. На дневке прочитаю для всех.

— Наши эвенки очень интересуются политикой. Куда ни приедешь, первый вопрос у пастухов — что на белом свете творится. — Урангин помолчал и задумчиво добавил: — Мой отец так и умер неграмотным, а мне довелось Институт народов Севера окончить. Народ меня посылал учиться! Он с меня и спрашивает. Я не только старший оленевод совхоза, но и лектор райкома партии.

Когда караван тронулся в путь, Урангин дал своему верховому оленю отдохнуть, а сам пошел вместе с Воробьевым и Ниной впереди. Из-за мелких задержек караван несколько раз останавливался, и они далеко обогнали его.

Долина сузилась. С обеих сторон ее теснили невысокие сопки, густо поросшие леском. Тропа снова пошла между деревьями, то теряясь в чаще, то выходя на поляны. Урангин присматривал место для ночевки. Вдруг Хакаты громко залаял и стремглав бросился вперед. Воробьев сбросил ружье с плеча, вглядываясь в густую стену леса.

— Там люди, — остановил его Урангин, — знакомые. Собака больше не лает на них.

Они ускорили шаг и через минуту вышли на обширную поляну, в центре которой протекал небольшой ключ. У самой тропы пылал костер. Хакаты прыгал вокруг мальчика с веснушчатым, курносым лицом, пытаясь лизнуть его в губы. Тот отталкивал собаку, грубовато говорил:

— Обрадовался, обрадовался, хватит тебе прыгать-то. Подумаешь, тоже друг!

Другой мальчуган, с вьющимися русыми волосами, стоял рядом, опираясь на ружье. Оба юных таежника были одеты в легкие ватные тужурки, опоясанные широкими патронташами с поблескивающими ружейными патронами. С боков у них висели самодельные охотничьи ножи. У костра лежали вещевые мешки. Ребята, очевидно, пришли недавно и только что- успели развести костер.

— Здравствуйте, таежники, — подойдя к ним, поздоровался Воробьев. — Далеко ли путь держите? О!.. Да это Саня! Вы как сюда попали, друзья?

— Здорово, товарищ начальник, — степенно ответил Саня, подавая руку. — Мы в Качанду идем, — он кивнул в сторону товарища и так же степенно, как Воробьеву, подал руку Нине и Урангину.

— Это Саня, сын председателя колхоза Дашуты, — представил Воробьев смущенного мальчика своим спутникам, — Знакомьтесь — охотник и будущий разведчик земных недр. А твой товарищ тоже геолог?

Нет, он в моряки пойдет, — ответил Саня, принимая слова Воробьева как должное. — Ты чего стоишь! Витька? Не видишь, что с тобой хотят познакомиться?

Виктор опустил ружье, подошел к Воробьеву и, вспыхнув до корней волос, протянул ему руку, подражая Сане.

— Виктор Нигей!

— Ничей? — переспросил Николай Владимирович.

— Нигей, — с отчаянной ноткой в голосе повторил Виктор. — Это фамилия наша такая... Нигей!

— А я думал — ничей, хотел было в экспедицию зачислить. Раз ничей, думаю, пусть будет нашим, — пошутил Воробьев.

Нина окончательно привела мальчика в смущение, задержав на его лице пристальный взгляд. Виктора выручил подход каравана. Поляна заполнилась шумом и движением.

Юферов зычно отдавал команду, указывая, где ставить палатки. Виктор бросился помогать развьючивать оленей. Николай Владимирович, не обращая внимания на суматоху, продолжал допрашивать Саню.

— Что же вы забыли в Качанде?

— У меня там тетка живет, а у Виктора сестра родная... Мы погостить, — соврал Саня. — Отец сказал: «Выйдете в Тигровую падь, подождете денек, пойдет экспедиция, вас с собой захватят до Качанды». Наказывал нам привет передать и это самое... как его... почтение. Кавалерийский привет, говорит, пехотинское почтение начальнику товарищу Воробьеву.

— Ага, вон что, значит, кавалерийское почтение, — рассмеялся Николай Владимирович и, подозвав Юферова, распорядился: — Антип Титыч, устройте этих орлов в палатку и зачислите на довольствие.

— Это что еще за пичужки? — встопорщил усы Юферов, с удивлением глядя на Саню.

— Андрей Ефимович Постриган прислал, — схитрил Николай Владимирович. — Пишет в записке: «Удовлетворяя просьбу бурового мастера Юферова по поводу замены радистки Нины Одуванчик комсомольцами, посылаю двух учеников горного ремесленного училища товарищей Нигей и Дашуту. Радистку немедленно отправьте на прииск».

— Что же они умеют делать? В бабки играть? Вот не было печали, да черти накачали. Нет! Нет! Я протестую, Николай Владимирович. Отправьте их обратно, а Нину отпускать нельзя. Она нам ко двору пришлась, молодец деваха. Да как же мы тогда без радиостанции обойдемся? Ведь не близко идем, к лешему на кулички. — Мастер критически осмотрел насупившегося Саню. — Чего только они там думают? Посылают мальчишек, будто бы у нас детский сад, а не экспедиция!

— Помнится мне, ты также был против Нины, а теперь за нее горой стоишь. Смотри, и здесь ошибешься. Придется все-таки приказ начальника управления выполнить. — Воробьев, взглянув на огорченное лицо мастера, не мы держал серьезного тона, подмигнул растерянно смотревшему на него Сане.

Юферов заметил это.

— А я уж подумал и вправду их к нам прислали, — повеселел он.

— Ребята идут в Качанду, — пояснил Воробьев. — Филипп Васильевич Дашута просил захватить их с собой. Это его сын Саня. Кстати, Дашута передал тебе... Саня! Что батька велел передать товарищу Юферову?

— Кавалерийское почтение, пехотный привет... Говорит, крепко пожми ему руку.

— Пожать руку! — Антип Титыч с сомнением оглядел хрупкую фигуру мальчика и осторожно стиснул его, руку в своей железной ладони. — Ну, коли так, пойдем, Воробей-охотник, в нашу палатку, там место для вас обоих найдется.

Нечаянно сорвавшееся у Юферова слово не пропало даром. Прозвище «Воробей-охотник» словно прилипло к Сане надолго. Он не обижался на это, хотя предпочел бы, чтобы его прозвали просто «охотник», без прибавки. Ребята скоро перезнакомились со всеми разведчиками и стали чувствовать себя в экспедиции словно равноправные ее члены.

Воробьев приказал завьючить вещевые мешки мальчиков, и они шли налегке, лишь с патронташами и ружьями. Ребята старались быть полезными, помогали в пути следить за вьючными лошадьми и оленями. К ним все быстро привыкли. Саня с увлечением слушал рассказы разведчиков о прошлых походах в тайгу, о неизведанных еще богатствах, таящихся в недрах земли. Антип Титыч Юферов, заметив интерес мальчика ко всему, что связано с горным делом, узнав о его мечте стать геологом, еще больше подогрел это стремление, рассказав несколько интересных случаев из своей таежной практики. Однажды он поднял с дороги кусок кварца и, протянув его Сане спросил:

— Что за камень?

— Кварц, дядя Юферов.

— Молодец, Воробей-охотник. Кварц — это первейший спутник золота. В кварцевых жилах металл вкраплен. Как-то на Белой горе — приисковый участок такой есть — подобрал я камень пуда на два, смотрю — в изломе блестит, раздробил его, промыл и добыл граммов двести золота. На крупных приисках, там, где имеется рудное месторождение металла, существуют специальные бегунные фабрики. На этих фабриках камень дробят, перемалывают, отделяют от металла.

Саня жадно впитывал в себя все эти рассказы. Окончательно освоившись, он пользовался каждым случаем, чтобы спросить о чем-либо у Юферова, Нины, Муравьева. Только к Николаю Владимировичу он не подходил, побаиваясь, как бы начальник экспедиции не понял всей правды. Но Воробьев больше не расспрашивал ребят. Объяснения Сани показались геологу вполне правдоподобными. Послать сына километров за двести пятьдесят — было похоже на Дашуту, старавшегося воспитать в сыне выносливость, умение преодолевать трудности.

Разведчики часто мечтали о будущем. Разговор обычно начинался между Ниной и Воробьевым, а затем становился общим. Сидя вечером у костра после тяжелого похода, хорошо помечтать о днях, когда в самых глухих уголках тайги лягут широкие дороги, возникнут города и поселки. Воробьев пользовался свободным временем, чтобы рассказать разведчикам о великих стройках Родины, о том, для чего нужны драгоценные металлы, разыскиваемые разведчиками.

Ярко пылает пламя костра. От его света еще гуще становится сумрак ночи. Где-то рядом пофыркивают спутанные кони, доносится позвякивание колокольчиков на шеях оленей. Николай Владимирович рассказывает разведчикам о днях битвы на волжских берегах, участником которой ему пришлось быть.

— Теперь Волгоград восстановлен. На руинах, оставшихся после боев, вырос прекрасный город, вечный памятник доблести советского народа.

Большаков набивает свою трубку-носогрейку. Он любит слушать рассказы об Отечественной войне, и сам непрочь вспомнить дни, когда водил партизанский отряд по таежным тропам. Правда, было это давно, во время гражданской войны, но в памяти проводника все эти события хорошо сохранились. Он даже узнает сопки, реки, ключи, которые ему довелось видеть больше трех десятков лет назад. Рядом с проводником сидят Саня и Виктор. Лица мальчиков задумчивы. Наверное, они видят себя сейчас в блиндажах и окопах смелыми солдатами. Юферов, Вавилов, Нина — все под впечатлением рассказа. Николай Владимирович доволен. Значит, эта сама собой возникшая беседа не напрасна.

— тихо запела Нина, и песня, раздвигая темные стены леса, плывет вместе с искрами костра, медленно взлетающими над деревьями. Она задумчиво смотрит на Виктора через разделяющее их пламя.

— Витя, скажи, о чем ты сейчас думал? — обращается Нина к мальчику, оборвав песню.

— Я?.. — встрепенулся Виктор.

— Да, вот сейчас, перед тем как я тебя спросила.

— Я хочу, чтобы вы меня взяли с собой в экспедицию.

— И все?

— Нет! — приподнявшись, сказал Виктор. — Я хочу найти настоящий самородок, вот такой, — он развел руками, — с оленя, а потом еще один, хоть малюсенький.

— Для чего ж тебе малюсенький, если будет другой, с целого оленя? — подтолкнул его Саня.

— В самом деле, зачем тебе такие самородки? Хотя бы тот, с оленя, уж очень большой, — заинтересовался Воробьев.

— Я отвез бы его в Москву, в Кремль, — выпалил Виктор, застеснялся, опустил глаза и добавил вполголоса: — Пусть на него построят самый большой, самый красивый дом в Волгограде.

— А малюсенький зачем?

— Я купил бы на него себе бинокль, — глядя в костер, тихо ответил Виктор.

Воробьев молча снял висевший через плечо на тонком ремне артиллерийский бинокль, подал его мальчику. Виктор взял бинокль, еще не понимая, зачем его дали ему.

— Это тебе за красивую мечту, дружок, а в экспедицию я не могу тебя взять, не проси.

— Что вы сделали, Николай Владимирович! — шепнул Юферов. — Такой замечательный бинокль... разве можно?

— У вас есть, а я возьму экспедиционный, обойдемся. — Воробьев взял Юферова под руку, отошел к палатке, чтобы не мешать Виктору вволю насмотреться на подарок.

Наутро караван тронулся в путь и вечером подошел к стану третьей бригады оленеводческого совхоза. Еще за несколько километров до него стали встречаться олени, пасущиеся на склонах гор, где зеленовато-белым бархат том выделялись лужайки мха-ягеля. Олени не пугались людей. Подняв увенчанные раскидистыми рогами головы, они смотрели в сторону каравана большими красивыми глазами. У многих из них не было рогов.

— Важенки, — пояснил Урангин. — Рога только у самцов растут. Видите, оленята!

Под тенью большого дерева стояли две важенки, около них паслись длинноногие, рыжеватые оленята. Привлеченные звуками колокольчиков, они с любопытством выглядывали из-за маток. В стороне спокойно пасся большерогий самец.

— Оленята, оленята! — Нина, протянув руку, пошла к ним.

— Не ходите, хозяин рассердится, — остановил ее Урангин.

— Какой хозяин? — оглянулась девушка.

— А вот, видите? — Урангин показал на рогача-самца. Тот, сделав несколько решительных шагов навстречу радистке, склонил голову и, сердито пофыркивая, ударял копытом о мягкий покров мха. Важенки, встревоженные приближением Нины, медленно пошли в сторону. Одна из них подталкивала носом олененка, то и дело останавливающегося, чтобы взглянуть на людей.

— Ого, какой сердитый! Охраняет! — девушка снова присоединилась к каравану.

Где-то впереди залаяли собаки, им отозвался Хакаты, Юферов взял его за ошейник. Завидев оленей, Хакаты взвизгивал, рвался к ним, видимо, принимая их за диких животных. Антип Титыч едва удерживал сильного пса. Урангин сбросил с плеча карабин и что-то высматривал в большом стаде оленей, пасшихся в полусотне метров от тропы. Своего верхового оленя он передал одному из проводников и теперь шел рядом с Большаковым впереди каравана. Следом за ним шли Воробьев, Юферов и Нина, с интересом разглядывавшая животных. Вдруг резкий пронзительный свист прорезал воздух. Олени испуганно вскинули головы. Один из них, вырвавшись из середины стада, стремительно бросился в глубь леса. Урангин вскинул карабин. Гулко грянул выстрел, и олень, как бы споткнувшись, упал на передние колени, перевернулся и остался недвижимым. Движение каравана приостановилось.

— Зачем домашний олень стрелял? — спросил внезапно появившийся из-за деревьев приземистый, широкоплечий человек, в короткой куртке, с ружьем в руках. Остановившись в пяти шагах, он строго оглядел разведчиков и, задержав взгляд на Урангине, шагнул к нему, протягивая руку. Его широкое смуглое лицо озарилось радостной улыбкой.

— Олонго!

— Ультенай, здорово! — Урангин, пожав руку оленевода, показал в сторону убитого оленя. — Я стрелял. Согжой!

— А, хорошо. Метко бьешь. — Взгляд его черных внимательных глаз вопросительно остановился на экспедиции. Урангин, коротко объяснив, кто перед ним, представил его разведчикам.

— Наш лучший бригадир Ультенай. Беспокоится он, думал — домашнего оленя убил, а он дикий, согжой.

Урангин объяснил, что согжой — предок домашнего северного оленя, еще сохранившийся в диком состоянии. Отличить его от домашнего может только опытный оленевод. Согжой иногда присоединяется к стаду, обхаживая важенок. Потомство при этом отличается неукротимым нравом, приручению не поддается. Поэтому оленеводы, если встретят согжоя среди домашних оленей или вблизи от места их выпаса, стреляют в пришельца. Шкура согжоя совершенно непроницаема для холода благодаря особому пористому устройству волоса. Оленеводы и охотники используют ее для постели. Ведь им нередко приходится ночевать прямо на снегу.

В сопровождении бригадира Ультеная караван скоро подошел к стану оленеводов. Две новые ровдужные* (* Ровдуга — выделанная оленья кожа без шерсти) юрты стояли на берегу прозрачной, как хрусталь, горной I речки, а кругом расстилалась расписным ковром богатая растительность тайги. Здесь Воробьев решил сделать дневку. Рядом с юртами выросли белые палатки экспедиции.

 

Глава пятая

На стане оленеводов

Бригадир оленеводов Александр Ультенай принадлежал к числу людей, наружность которых запоминается с первого взгляда. В его невысокой, плотно сбитой фигуре чувствовалась сила и ловкость жителя тайги. Смуглое, с резкими чертами лицо пожилого эвенка могло показаться суровым, если бы не глаза, смягчающие это впечатление. В них светился огонек душевной доброты много испытавшего на своем веку человека. Одежда оленевода представляла собой смесь обычной русской и национальной — эвенкийской. Поверх черной рубашки-косоворотки он носил меховую безрукавку, украшенную по краям ярким орнаментом вышивки. На ногах — короткие летние торбаза из выделанной оленьей кожи, голову накрывала фуражка, поверх которой была наброшена сетка накомарника.

Приветливо встретив экспедицию и показав, где поставить палатки, Ультенай вместе с Урангиным куда-то ушел. Вернулись они через час, неся на длинной жерди тушу оленя. Палатки были уже поставлены, и около них весело пылал костер. Разведчики собирались варить ужин. Опустив оленя на траву невдалеке от костра, Ультенай сказал Воробьеву:

— Согжой, которого застрелил Урангин, мясо нежное, все равно как домашний олень. Мы вам принесли, для всех хватит.

Николай Владимирович не стал огорчать гостеприимного хозяина отказом. Скоро мясо дикого оленя варилось в котлах. Оно оказалось очень вкусным. Разведчики наперебой хвалили Урангина за меткий выстрел. Плотно поужинав, стали располагаться на отдых. Сказывался длинный переход, сделанный в этот день. Все изрядно утомились.

Николай Владимирович спустился к речке. Она журчала по камням недалеко от стана, среди берегов, поросших высокой бархатной травой. Здесь геолог увидел пастухов, собравшихся в тесный кружок вокруг Урангина. Воробьев, присев рядом с ними, прислушался к неторопливой беседе эвенков. Урангин рассказывал оленеводам о плане развития животноводства и соревновании колхозов и совхоза за лучшее сохранение молодняка.

— Волки нам крепко вредят, — сказал Ультенай.

— А много здесь волков? — спросил Воробьев.

— Покоя нет от них, так за стадом и ходят. Куда мы перекочевываем, туда и волки. Осторожный зверь, близко к себе не подпускает. С неделю назад важенка от стада отбилась... Пока мы ее разыскивали, волки раньше нашли... зарезали.

— Облаву надо сделать, — посоветовал Урангин.

— Народу мало. Я заприметил распадок между сопок, где волки днем скрываются; чтобы окружить их, надо человек двадцать охотников, а нас всего пятеро...

Ночью где-то недалеко залаяли собаки, затем раздался выстрел, второй и человеческий крик, призывающий па помощь.

Воробьев, откинув полог большой палатки, где отдыхали разведчики, крикнул:

— Волки напали на оленей, берите ружья, за мной!

Захватив карабин, он быстро побежал следом за оленеводами.

Большое стадо оленей сбилось в кучу на берегу реки, метрах в двухстах от палаток. Самцы, выставив ветвистые рога, били копытами о землю и тревожно храпели.

Вокруг стада метались лохматые остроухие лайки. Собаки, видимо, боялись отбегать дальше в тайгу. Они жались ближе к стаду и людям. Когда Воробьев, запыхавшись, прибежал к стаду, он увидел оленеводов, столпившихся около лежащей на земле важенки. Оленуха была еще жива, она пыталась поднять молодую голову, ее большие, красивые глаза, казалось, с мольбой смотрели на людей. Из рваной раны на шее важенки с хлюпаньем лилась кровь. Ультенай молча вынул длинный нож и прекратил ее мучения.

— Ты чего же прозевал? — вытирая нож о шерсть важенки, спросил он у молодого, стройного пастуха с двуствольным ружьем в руках.

— Отбилось несколько оленей... Пока за теми ходил, волки на нее напали. Я стрелял, ранил одного, думал — убил, а он снова поднялся, убежал туда, наверное, и сейчас там. —Пастух показал на лесную заросль, островком чернеющую посредине обширной долины, за которой виднелись горы.

Тем временем подошли встревоженные Воробьевым разведчики. Нетерпеливый Афанасий Муравьев тотчас же направился к лесу, но Юферов задержал его.

— Не спеши, коза, в лес. Послушаем лучше, что хозяин скажет, что скомандует, — он кивнул на Ультеная, задумчиво посасывающего трубку.

— Если гости нам помогут, то, пожалуй, сумеем устроить облаву. — Ультенай взглянул на Воробьева, ожидая ответа.

— Конечно, мы выйдем с вами. — Воробьев оглядел толпившихся вокруг людей. Все разведчики были здесь. Вот, опираясь на карабин, стоит Кирилл Мефодиевич Большаков, рядом с ним Павел Вавилов и радистка Нина. Даже равнодушный ко всему Алексей Марченко явился со своим старым ружьем. — Народу в самом деле порядочно, и все готовы помочь оленеводам.

— Артель добрая собралась, хоть на тигра облаву устраивай, не упустим, — расправил усы Юферов. — Пожалуй, можно начинать, утро уже.

— Какое утро? Вечер, видишь — заря догорает, — показал на пламенеющий горизонт Афанасий Муравьев.

— Конечно, заря... только утренняя. Скоро солнце и войдет.

— Вечер, Антип Титыч, ведь мы заснуть как следует не успели... Солнце недавно закатилось.

— Мели, Емеля, твоя неделя.. Говорю — утро!

— Два часа ночи, — решил их спор Большаков, взглянув на массивные карманные часы с крышкой. — Ни утро, ни вечер. Темней уже не будет. Я думаю, ждать утра не следует. Надо окружить этот лесок теперь же. Тех, у кого нет ружей, пустим загонщиками. Они пусть с этого края идут, кричат, шумят. А с другой стороны леса стрелки в засаду встанут. Волки будут уходить к горам. Здесь мы их и перехватим, однако.

Ультенай согласился с предложением Большакова, Пересчитав людей, он разбил всех на две группы — загонщиков и стрелков. Командовать загонщиками остался Урангин. Все остальные, проверив оружие, растянулись длинной цепочкой вслед за Ультенаем, который повел стрелков обходным путем к противоположной стороне леса, в глубину распадка. Было светло, как в вечерние сумерки. Заря над горами разгоралась, предвещая скорый восход солнца. Охотники шли в полной тишине по тропинкам, протоптанным оленями. Среди стрелков находилась и Нина, горячо запротестовавшая, когда ее хотели определить в загонщики, и Саня с Виктором на правах вольноопределяющихся. Они просто пристроились к стрелкам.

Широкая долина клином уходила к горам, постепенно суживаясь между покрытыми лесом сопками. В середине долины, словно остров, раскинулась заросль густого кустарника с группами деревьев. Эта заросль начиналась в полукилометре от реки и тянулась километра на два, нигде не примыкая к горам. От сопок ее отделяла полоса тундры, поросшая ягелем — излюбленным кормом оленей. Ультенай, наклоняясь вперед, шел по тропе, безошибочно выбирая самые удобные места.

— Странная походка у вашего бригадира, он словно бежать собирается, — шепотом сказал Воробьев молодому пастуху, поднявшему ночную тревогу.

— У него пальцы на обеих ногах отрезаны, давно, однако, еще мальчишкой был, обморозил.

В середине леса, там, где от него, словно крыло гигантской птицы, выдавалась опушка, Ультенай оставил Нину, а шагов через полсотни — Афанасия Муравьева. Бригадир строго наказал им быть осторожными и не подстрелить вместо зверя кого-нибудь из загонщиков.

— За нас вы не бойтесь, — успокоил его Муравьев, — промаха не будет.

— Раз, два — и мимо, как по сове, — вспомнил Марченко.

Николай Владимирович смотрел на старателя и не узнавал его. Марченко оживился, равнодушное выражение лица его исчезло, глаза блестели, походка стала бесшумной, словно у крадущейся к добыче кошки. Старое, потрепанное двуствольное ружье как-то особенно ловко висело у него на плече.

— А вы промаха не дадите? — спросил он.

— У меня ружье пристреляно. На полсотни метров рябчика бью, — отозвался Марченко. — Нину с Афанасием Ультенай нарочно здесь оставил, чтоб не путались под ногами... охотники... — Он рассмеялся. — Одну Ниночку побоялся все же бросить в тайге, охранника к ней приставил. Хитрый старик!..

— А вдруг зверь набежит?

—Нет! Я волчью повадку знаю. Волк будет уходить тайгой в самый конец распадка, здесь он не выйдет, слишком широка тундра между лесом и сопками. Зверь осторожный, на него самая трудная охота. Недаром за каждого убитого волка премию дают.

Ультенай начал расстановку стрелков. Критически посмотрев на Саню и Виктора, он оставил их вместе под отдельным кустом — шагах в ста от опушки леса. Следующий пост занял Воробьев, а остальные ушли дальше по еле заметной оленьей тропке. Далеко над зубчатыми вершинами сопок скользнул первый луч солнца. Вспыхнули позолотой узорные края облаков. Со стороны реки донесся глухой звук выстрела. Это загонщики сигналили о том, что они двинулись по лесу.

Муравьев и Нина, не подозревая хитрости Ультеная, оставившего их далеко от места предполагаемого выхода волков, расположились в засаде. Нина выбрала для этой цели ясень, под раскидистой шапкой которого было уютно, как в шалаше. Муравьев также подыскал себе закрытое от свежего утреннего ветерка местечко под деревом. Высокая густая трава серебрилась прозрачными каплями. Листья деревьев блестели, как после дождя. Был тот утренний час, когда тайга оживает после короткой северной ночи. Муравьев долго стоял, прислонившись к стволу дерева, и прислушивался к неясным шумам леса. Вот, будто спросонья, свистнула какая-то птичка, ей отозвалась другая, где-то близко хрустнула ветка. Афанасий насторожился, но, кроме птичьего пересвиста, ничего больше не услышал. Стало скучно стоять в одиночестве, и он потихоньку направился в сторону Нины.

— Тише, тише... шумишь, как медведь, — шепотом встретила его девушка.

— Медведь, говорят, умеет ходить в тайге бесшумно, а я вот не могу, все ветки под ногами трещат.

— Научишься... ведь ты в городе жил.

— В Куйбышеве. Эх, хорошо у нас там... Волга! — вздохнул Афанасий, присаживаясь около Нины на толстый корень дерева, выступающий из земли.

— А здесь... разве плохо! Смотри, красота какая... Тайга! — Нина обвела вокруг рукой.

— Хорошо! — согласился Афанасий. — Когда закончу учиться, обязательно приеду сюда на прииск работать. Полюбил я тайгу, приволье... Смотришь и не знаешь, что там дальше, за этими сопками, какие ключи, речки, распадки...

— Железо, уголь, золото...

— Так то под землей!

— Все равно. За сопками, речками, распадками, неведомо где, а люди ищут и находят.

— Хочешь, стихотворение прочитаю о тайге?.. Недавно написал, плохое только, наверно. — Взоры их встретились. Афанасий потупил глаза, слегка покраснел и, скрывая смущение, достал из кармана блокнот. — Вот слушай.

— Знаешь, Афоня, мне твои стихи нравятся... — задумчиво сказала Нина, в глазах ее мелькнул лукавый огонек. — Если бы медведь мог писать, он, пожалуй, тоже такие стихи написал: «Ширь таежная, ширь бескрайняя!..»

— Ну вот... Хожу, как медведь, стихи пишу, как медведь... Тоже мне, критик! — обиделся Афанасий.

— Да нет, в критики я не гожусь. Я немного не так сказала. Если бы ты был медведь, то такие же стихи писал бы. Да, да, серьезно. Ходил бы по тайге, разворачивал муравейники, любовался природой, ширью бескрайней... Ни хлопот, ни забот. Людям надо эту ширь осваивать, строить, искать, а медведю — чем глуше, тем лучше. Вот я и говорю. Стихи у тебя ничего получаются, но только мысли в них... медвежьи. За таежной ширью да тишью бескрайней у тебя не видно людей, которые эту самую ширь раскорчевывают да тишь нарушают. Тысячу лет назад тайга еще более дикой была, но ведь мы стремимся не к прошлому. Сейчас наши люди природу преобразуют, подчиняют ее себе. Мне кажется, Афоня, что мы должны чувствовать себя хозяевами тайги, а не бессильными созерцателями ее дикой красоты. Попробуй написать такое стихотворение, чтобы в нем не только тайга, но, главное, человек был виден, его дела.

— А ведь ты правду говоришь, — согласился Афанасий. — Напишу обязательно. Мне тоже думалось: чего-то не хватает в моих стихах, а чего — не знаю. Ты читала Петра Комарова? Вот у него в стихотворении «Олень-цветок» хорошо сказано:

Вдали раздался выстрел. Муравьев потянулся за ружьем, стоящим у дерева. Нина огляделась вокруг. В лесу было тихо, в вышине плыли освещенные первыми лучами солнца легкие облака. Загорался день. Спрятавшись за стволы деревьев, оба некоторое время стояли затаив дыхание, вглядываясь в глубину леса. Афанасий не пошел на свое место. Он предложил Нине наблюдать за лесом со стороны реки, а сам взял под прицел другую сторону. Скоро стал слышен шум, производимый загонщиками. С минуты на минуту ожидая появления волков, охотники до боли в глазах всматривались в чащу. Мечтая о метком выстреле в матерого волка, Муравьев крепко сжимал ружье, но лес по-прежнему оставался безмолвным. Любопытный бурундучок, взбежав по стволу дерева, уставился на человека черными глазами-бусинками. Афанасий махнул на него ружьем, бурундук испуганно свистнул и исчез.

Крики загонщиков приближались.

— Пустое дело... Нет в лесу волков, — громким шепотом сказал Муравьев, выходя из-за дерева. — Слышишь, Нина, скоро загонщики до нас дойдут.

— Молчи, — шепнула девушка, притягивая его за рукав к себе, за ствол ясеня, — видишь, сохатый...

Муравьев замер. Всего шагах в двадцати от него, величественно подняв голову, обремененную огромными лопатообразными рогами, стоял лось. Чутко прислушиваясь к шуму загонщиков, он не замечал охотников, тесно прижавшихся к стволу ясеня. Ноздри сохатого тревожно вздрагивали, втягивая воздух. Прямые, как у лошади, уши двигались, улавливали звуки. В его огромном теле, казалось, каждый мускул был напряжен. Горбоносая голова сохатого медленно повернулась в сторону охотников, ноздри втянули воздух, он фыркнул, учуяв запах людей, тряхнул головой, свисающая на подбородке кожаная складка — серьга — закачалась. Неслышно переступив длинными ногами через лежащую на его пути валежину, сохатый плавной рысью побежал в сторону тундры, отделяющей лес от сопок. Темно-бурый, с ногами светло-пепельного цвета, гордо неся свои тяжелые рога, лось пробежал в нескольких шагах от дерева, за которым притаились Нина и Афанасий. Никто из них даже не подумал о том, чтобы выстрелить в этого могучего красавца.

— Уф!.. — тяжело перевел дыхание Афанасий, проводив взглядом сохатого. — Не годимся мы с тобой, Ниночка, в охотники. Пропустили такого зверя!

— А зачем он нам? Мясо есть, шкура не нужна, ответила Нина.

Афанасий предупреждающе поднял руку, притаился ка деревом. В глубине чащи, где выделялся своей белизной ствол стройной березы, мелькнуло гибкое тело зверя. Афанасий медленно поднял ружье. Бесшумно, словно не касаясь земли, прямо на охотников выбежал сероватый зверь величиной с собаку. Его уши кончались мохнатыми кисточками.

— Стреляй, рысь! — крикнула Нина, забыв про свое ружье.

Афанасий, не успев как следует прицелиться, дернул за спусковой крючок. Необычно громко грянул выстрел. Рысь метнулась в сторону и большими скачками стала уходить обратно в лес. Нина вскинула короткий карабин. В прогале между деревьями на секунду опять показался силуэт рыси. Хлестнул выстрел, зверь скрылся в чаще леса.

— Эх ты, охотничек! — разочарованно протянула радистка. — Твой дробовик чем заряжен был, пулей?

— Нет, дробью.

— На волка дробью! Замечательно... А когда на рябчиков будешь охотиться, пулей зарядишь? Упустили рысь, смех. Пойдем взглянем.

Нина стреляла наудачу, не надеясь на большом расстоянии попасть в бегущего зверя. Велика же была ее радость, когда в зарослях низкого кустарника они увидели мертвую рысь. Афанасий выволок ее за задние ноги на чистое место. Это был крупный экземпляр хищника, весом более десяти килограммов, с мягким пушистым мехом. Широкие лапы рыси с острыми длинными когтями произвели на охотников внушительное впечатление. Они перевернули зверя и нашли след пули, ударившей в голову под ухо. Вдали раздались голоса загонщиков, перекликавшихся между собой. Афанасий крикнул несколько раз, и скоро к ним подошел Урангин с другими оленеводами.

— Ого!.. Удачно поохотились. Эта кошка похуже волка. Телят истребляет, а зимой были случаи и на взрослого оленя бросалась. Лежит на сучке дерева, ждет, когда олень окажется под нею, потом вскочит на него, перегрызет шею. Кто ее подстрелил? Она?! — Урангин с уважением взглянул на Нину, похвалил ее за удачный выстрел. — Шкуру мы снимем вам на память, а мясо у рыси несъедобное... Что ж, вы несите свою добычу к лагерю, а мы пойдем дальше.

Он ловко связал все четыре лапы рыси вместе и просунул меж ними тут же вырубленную жердь. Афанасий и Нина взяли на плечи концы жерди и зашагали по тропе к стану. Сзади слышались крики загонщиков, удаляющихся в конец распадка.

***

Пожалуй, больше всех волновались самые молодые охотники — Саня и Виктор, затаившиеся под раскидистым кустом черемухи. Получив в подарок от Воробьева настоящий военный бинокль в желтом кожаном чехле с медными бляшками, Виктор чувствовал себя на седьмом небе. Он то и дело вынимал бинокль из чехла и прикладывал его к глазам, разглядывая то далекие вершины сопок, то просто вершины рядом стоящих деревьев, на которых каждый листик становится видимым. В такой бинокль все пароходы рассмотреть будет можно, как на ладошке. Только жаль, не скоро придется вернуться к морю. Но это ничего, и в тайге есть на что поглядеть. Виктор, на зависть Сане, приставив бинокль к глазам, стал рассматривать склоны сопок. Затем он перевернул бинокль наоборот и ахнул от удивления.

— Ох, как далеко! Смотри, Саня, сопки какие малюсенькие... — Он передал бинокль Сане. Тот с видом полнейшего равнодушия повертел его, взглянул вдаль и вернул бинокль другу.

— Ничего себе, бинокль подходящий!

Саня был рад за друга, завидовал ему и не понимал, как мог начальник экспедиции подарить такую прекрасную вещь, да еще за мечту, как он сказал. Подумаешь, мечта!

Для практического Сани это было просто непонятно. Мечтать и он умел, а до сих пор ему за это ничего не подарили. Наоборот, Филипп Васильевич, заметив такое душевное состояние мальчика, покрикивал: «Размечтался, а корове сена подбросить забыл! Ну, живо... сбрось свежего с сеновала!» Или того хуже. Посылал с каким- нибудь поручением на рыбалку — за семь верст киселя хлебать... Помечтаешь, когда у тебя отец такой, не любит, чтобы другие сидели без дела, да и сам не сидит. Другое дело — Витька. У того отца нет, а мать круглый день на работе, мечтай себе сколько влезет. Вот и домечтался, получил бинокль ни за что ни про что, а ему, Сане, шиш с маслом, разве это не обидно? Одних замечают, а других нет. Саня даже пригорюнился, а на другой вечер часа два сидел у костра, устремив взгляд в его пламя. Он вовсю старался придать своему лицу мечтательное выражение, так что от жары пот с него катился. А вдруг начальник подойдет да спросит:

«О чем задумался, Воробей-охотник, что тебе примечталось?»

Тогда Саня будет поумней Витьки. Он сначала эдаким печальным взглядом поглядит на двустволку начальника! — настоящая ижевка! — а потом скажет:

«Примечталось мне, товарищ начальник, будто вы меня с собой взяли и будто я стал копать ямку да нашел такой самородок, такой самородок... с нерпу, а то даже и больше, с целого кита».

«Зачем тебе такой огромный самородок-кит?»

«Я велю на это золото построить в Москве самый большой, самый красивый дом».

Тогда начальник снимет с плеча свою ижевку.

«Возьми, — скажет, — друг Саня, за красивую мечту».

Но начальник даже к костру в тот вечер не подошел и ни о чем его не спросил. Что ж поделаешь, коли не везет!

На волчью облаву Саня пошел с твердым намерением отличиться, убить здорового волка, такого, чтобы другим завидно было, чтобы все хвалили, перестали звать воробьем, а звали бы просто охотником. Он проверил патроны и зарядил свою старенькую «чемпионку» самым надежным патроном. Этот патрон был тяжелей всех и из него высовывался тупой кончик жакана.

Виктор тоже был вооружен одноствольным ружьем, но другой системы — берданкой. Это ружье, даже по сравнению со старым Саниным, казалось настолько древним, что Саня, когда Виктор стрелял, отходил подальше — ненароком разорвет. Берданка до сих пор хранила следы прежней красоты. Она была очень легкой и длинной, такой длинной, что на целую четверть торчала стволом над головой хозяина, когда он ставил ее к ноге. Весь ствол берданки, порядочно изъеденный ржавчиной, пестрел искусной гравировкой. При внимательном осмотре можно было еще разобрать сцену охоты, изображенную на стволе ружья. Приклад из красного дерева давно уже треснул, был склеен, а затем связан в цевье тонкой бечевой, намотанной в два раза, и все же оставался удобным. Он, казалось, так и влипал в плечо, а рука как-то особенно удобно охватывала его, когда палец тянулся к спусковому крючку. Наверное, замечательный мастер делал это ружье, если служит оно полвека и досталось Виктору от отца, тому — от деда.

Когда донесся сигнальный выстрел загонщиков, мальчики насторожились и, еще больше затаясь, стали наблюдать за лесом. Отсюда было хорошо видно в обе стороны. Проходила минута за минутой, взошло солнце, а волки из леса не показывались. Стало скучно ожидать. Ребята зашептались, обсуждая проекты окончательного присоединения к экспедиции. Время от времени Виктор поднимал бинокль, обводил им вокруг. Внимание его привлекла крупная птица, бесшумно парившая над лесом. Скоро к ней присоединилась другая, и обе, резко взмахивая крыльями, полетели в сторону охотников. Виктор заметил в когтях одной из птиц что-то темное, наверно, какой-то зверек.

— Орлы! — шепнул он другу.

Между тем орлы, не замечая притаившихся охотников, кружились над большой лиственницей со сломанной вершиной, растущей с края леса, всего в сотне шагов. Только теперь ребята заметили на лиственнице, немного ниже излома, огромное гнездо, сложенное из веток. Виктор заметил в гнезде двух уже оперившихся птенцов. В бинокль хорошо было видно, как птенцы раскинули крылья и, открыв крючковатые клювы, играя, наскакивали один на другого. Когда тень орла прошла над ними, орлята, бросив забаву, подняли отчаянный писк, требуя пищи. Та птица, у которой в когтях была добыча, опустилась на край гнезда. Сильными движениями она разодрала зверька. Виктор так и не успел разглядеть, белка это была или колонок, а то, может быть, зайчонок — так быстро орел расправился с добычей.

— Орел-могильник, видишь, сам орлят кормит, а орлица летает, — тоном знатока сказал он, передавая бинокль Сане.

— Ха!.. Могильник! Сам ты могильник! Где это видано, чтобы у могильника в хвосте белые перья были? — воспользовался случаем Саня, чтобы немного сбить спесь с товарища (а то совсем загордился своим биноклем). — Могильник, тот больше падалью промышляет, потому и прозвище у него такое — могильник. Орлан белохвостый, вот что это, сразу по хвосту видно. Орлица птенцов кормит, а сам охраняет, видишь, парит.

Против того, что это не могильники, а орланы, Виктор возражать не стал, он и сам заметил свою ошибку, но с последним заключением друга согласиться не мог. Попробуй, определи, где здесь орлица, а где орел, оба одинаковы, значит, поспорить можно.

— Орел!.. Видишь, у него клюв какой загнутый и когти, аж страх берет.

— Клюв загнутый, когти... ох ты, голова — два уха! А у того, который летает, когтей, что ли, нет или клюв незагнутый? Смотри, какой огромный... ого! Сразу видно — орел! У них завсегда орлица сама птенцов кормит.

— Орел кормит!

— Орлица!

— Орел!

— Заладил: орел да орел...

— Конечно, орел. — Виктор осекся. Споря, он не отнимал бинокля от глаз, а опустив, смотрел через него прямо в лес. Деревья были совсем рядом, просто рукой дотянуться можно, и каждый листик на них заметен. Вдруг в поле зрения бинокля появился какой-то огромный зверь, вернее даже не зверь, а лишь свирепая его морда с широким лбом, с ощеренной клыкастой пастью. Зверь тотчас же исчез из поля зрения. Виктор, выронив бинокль, схватился за свою длинную берданку, поняв в чем дело. Прямо на ребят выскочил из лесной чащобы волк. Он заметил охотников, на всем скаку остановился, сел на зад, тормозя лапами по траве. Зверь был старый, седой, опытный, но от растерянности он несколько секунд сидел, упираясь передними лапами и оскалив зубастую пасть. Ребята также растерялись. Первым пришел в себя Саня. Вскинув централку к плечу, он поймал на мушку лобастую голову с торчащими ушами, нажал спусковой крючок. Сухо щелкнул курок, выстрела не последовало, осечка. Саня мгновенно снова взвел курок. Волк тоже не терял времени, он сделал легкий прыжок в сторону, щелкнул пастью, как показалось Сане, презрительно взглянул на него и стремглав бросился к сопкам.

— Врешь, не уйдешь! — шептал Саня, выцеливая хищника. Снова щелкнул курок, опять осечка. — Бей, чего стоишь! — крикнул Саня Виктору, ведущему длинным стволом берданки вслед за волком. Виктор вздрогнул, грохнул выстрел. Волк по-прежнему убегал скачками. Пока мальчики перезаряжали ружья, он ушел далеко, и два выстрела вслед ему не достигли цели. Друзья с чувством горечи посмотрели один на другого.

— Мазила! — ехидно произнес Саня.

— А ты чего кричал под руку — бей! Я прицелиться не успел, ударил. Прозевали, а такой волчище. Теперь уж к нам не выбегут.

— А все ты виноват: затеял спор — орел да орел!

— Конечно, орел!

— Орлица! У меня осечка, капсюль отсырел, а он водит своей оглоблей, нет вдарить сразу.

— Оглоблей! — обиделся Виктор. — Это у тебя самострел, когда хочет, тогда и стреляет.

— Сказанул! Коли б не осечка, я эту волчиху сразил бы за милую душу, в самый лоб прицелился.

— Волчиху! Да то волк был...

— Волчиха.

— Волк, у него бакенбарды...

— Эй вы, орлы! В кого стреляли? — подошел Воробьев.

Услышав подряд несколько выстрелов, он бросился на помощь ребятам, опасаясь, что вместо волка, чего доброго, может и медведь набежать. Ребята рассказали о неудаче, скрыв свой спор об орлах.

— Волк или волчиха — неважно, все равно упустили... Покажи патрон, почему у тебя осечка получилась?

Взяв у Сани патрон, Воробьев осмотрел капсюль, хорошо пробитый ударником, подбросил патрон на ладони.

— Почему такой тяжелый, чем заряжал?

— Жаканом.

— Одним?

— Конечно, одним.

Николай Владимирович кончиком ножа извлек свинцовую пулю из гильзы, и на его ладонь посыпалась крупная дробь — пороха в гильзе не было. Саня покраснел от смущения и готов был провалиться сквозь землю. Он понял, что в минуту разговора с отцом насыпал в гильзу вместо пороха дроби.

— Вот тебе и осечка! Капсюль сработал нормально да взрывчатка отсутствовала. А если бы тебе, Саня, пришлось один на один с мишкой столкнуться, тогда что? У тебя остальные-то гильзы таким же манером заряжены?

— Они у него сразу чтобы и на медведя и на гусей, — уколол товарища Виктор.

— Дело! Новое изобретение Александра Филипповича Дашуты... Ну-ка, давай патроны проверим. — Воробьев тщательно проверил все патроны неудачливого охотника, но они были заряжены правильно.

— Случайно это получилось, товарищ начальник, — осмелел Саня, — торопился я...

— Случайности не должно быть. Первый раз случайно, второй — совпадение, а третий —уже привычка. Чтобы не было плохой привычки, не надо допускать и случайности. Так-то, други, наматывайте себе на ус. Ну, что ж, пошли. Вот уже загонщики идут, будем им помогать.

Неподалеку слышались крики загонщиков, треск ломаемых ветвей идущими напролом людьми. Воробьев и чувствовавшие себя неудачниками ребята присоединились к загонщикам с левого фланга. Саня грустно подумал, что теперь не видать ему ижевки начальника, хоть сто лет мечтай. После такого казуса ни за что не подарит.

Охотники вернулись на стан к полудню, отягченные добычей. Они принесли шкуры двух матерых волков и четыре молодых. Оба старых зверя были убиты Ультенаем, двух молодых волков застрелили Марченко и Павел Вавилов, стоявшие на смежных постах, по одному волку добыли Большаков и молодой пастух, поднявший ночную тревогу. Облава оказалась удачной, оленеводы радовались избавлению от хищников, опустошавших стада. Воробьеву и Юферову не посчастливилось. Оба они стояли ближе всех к Нине и Муравьеву, слышали их выстрелы, Ожидали выхода волков из лесу, но хищники прошли в глубине чащи. На Ультеная, сидевшего в засаде в самом конце леса, где с обеих сторон близко подступали сопки, сразу выбежало два матерых зверя. Бригадир не растерялся, он одним выстрелом убил наповал первого зверя и двумя пулями догнал другого. Волки были крупные, лобастые, серо-желтого цвета, с большими клочкастыми бакенбардами. Воробьев, попытавшийся поднять одного из них за задние лапы, удивленно воскликнул:

— Да он полсотни килограммов весит!

— Больше. Пуда по четыре в каждом, — сказал Ультенай. — Этот серый черт, бывает, весит килограммов восемьдесят. — Он вынул нож. — Такой зверь, даже собака его мяса не будет есть, брезгует, однако. Зато сами волки охотно поедают своих собратьев. Надо шкуры снимать, целиком будет тяжело нести их.

На подходе к лагерю молодой пастух, шагавший впереди с волчьей шкурой на плечах, запел по-эвенкийски. Его голос, свежий и сильный, далеко разносился вокруг.

— О чем он поет? — спросил Воробьев Ультеная.

Бригадир прислушался к словам песни.

— Он сочиняет сам. Он поет: «Я иду по зеленой цветущей тайге. Надо мною голубое небо, ярко светит солнце. Хорошо, айя* (* Айя - хорошо). В нашем стаде много оленей, тысяча оленей. Все это совхозные олени, они принадлежат государству. Значит, они наши олени, мои олени, айя, хорошо! Я иду по зеленой цветущей тайге. Удачной была охота. Тяжелая шкура волка лежит на моих плечах. Мы убили много волков. Нам помогли русские, которые ищут в земле железо, ищут уголь, ищут золото. Больше волки не будут нападать на стадо. Мы сбережем оленей, айя, хорошо... Красное знамя совхоза опять останется в палатке нашей бригады. Спасибо русским, они братья эвенков. Айя, хорошо!».

Вечером, как всегда, у костра собрались разведчики. Большаков, попыхивая неизменной трубкой, чинил порванную на охоте тужурку. Юферов чистил ружье, Нина варила ужин, а остальные обсуждали события дня. Афанасий Муравьев, бледнея при мысли, что Нина может обмолвиться о его неудачном выстреле дробью по рыси, каждый раз сводил разговор на волков.

— Замечательный стрелок бригадир Ультенай, тремя выстрелами свалил двух таких зверей, а ведь он по второму вслед стрелял. Здорово бьет, без промаха.

— Век в тайге, глаз острый, наметанный, — Воробьев подбросил в костер хворосту. — Он не только отличный стрелок, но и лучший бригадир в совхозе. Знаток своего дела. Бригада второй год держит переходящее Красное знамя.

— Да... Об Ультенае можно сказать только хорошее, — задумчиво сказал Юферов. — У него за плечами почти шестьдесят лет, а не каждый молодой за ним угонится. — Юферов взглянул на Муравьева и провел рукой по усам, скрывая улыбку.

Афанасий потянулся за дровами для костра, хотя надобности в том не было. Сердце его замерло. «Неужели Нина рассказала мастеру об этом злосчастном выстреле?» — подумал он и облегченно вздохнул, когда Юферов продолжал:

— В молодости с Александром Ультенаем случилось большое несчастье. Конечно, в наше время этого не было бы, но тогда эвенки были бесправными, забитыми. Случилось это в разгар зимы тысяча девятьсот шестнадцатого года. Впрочем, я расскажу вам по порядку, как слышал от других.

Все придвинулись ближе к Юферову. Он, набив табаком трубку, прикурил ее от головешки, привычным жестом поправил прокуренные усы и не спеша повел рассказ.

— ...Ехал тайгой в ту зиму какой-то большой начальник.

От юрты к юрте, от стойбища к стойбищу передавалась эта новость, и эвенки поспешно снимали юрты, откочевывая в сторону от дороги. Никто не знал, что за начальник, зачем и куда он едет, но лучшее не попадаться ему на глаза... Хорошего не будет.

Когда Трофим Хабаров пришел с этой вестью в юрту старого Ультеная, тот коротко взглянул на сына, и Александр стал готовиться в путь, прислушиваясь к рассказу гонца.

Эгден люче (большой русский) везут упряжкой в шесть оленей: на нарте сделана кибитка, из которой люче не вылазит, даже если свалится нарта. Он только страшно ругает каюров. В каждом стойбище начальник оставляет загнанных оленей и берет свежих, сзади на другой нарте едут два казака.

Ультенай снова взглянул в сторону сына — что-то долго собирается мальчишка. Но того уже не было в юрте. На легких лыжах он стремглав мчался вниз, к берегу озера. На другой его стороне, верст за двадцать, было кочевье сородичей Ультеная. Еле заметная, занесенная снегом лыжня вела к нему напрямик, сокращая расстояние. Через полчаса быстрого бега Александр остановился и оглянулся назад. Над сопками вихрился снежный туман, порыв ветра ударил в лицо. Струйки взметенного снега змеились по равнине озера, занося лыжню. Начиналась пурга. На широком озере, где нет приметных ориентиров, легко сбиться с пути. Ударят, закружат снежные вихри, исчезнет все за сплошной белой завесой — и тогда ничего не увидишь дальше вытянутой руки. Горе путнику в такое время. Собьется он с дороги и будет кружить в белой мгле, пока не выбьется из сил, и если неопытен он, то найдут его весной, когда растают наметенные сугробы.

Подгоняемый ветром, шел Александр вперед, но уже исчезла под снегом лыжня и скрылись берега озера. Тогда, на минуту остановившись, он свернул в сторону. Где-то недалеко, на мысу, стояло зимовье — маленькая бревенчатая избушка, срубленная русскими охотниками. Руководствуясь скорее каким-то подсознательным чутьем, чем приметами, эвенк вышел к зимовью. Около камелька, сделанного из разрубленной пополам железной бочки, он нашел охапку дров, а на полке, сложенной из жердочек, оказалось несколько сухарей, кусок юколы и щепотка соли, завернутая в тряпочку. «Хороший человек ночевал, — подумал эвенк, — оставил дров и продуктов для того, кто придет после». Растопив камелек, он снял торбаза и меховые чулки, чтобы высушить их. В избушке стало тепло, а на душе легко и радостно. Он обогнал сердитого русского начальника и ушел от пурги. Теперь она воет за стенами зимника, пытаясь пробраться в щели. Положив сухую юколу на камелек, чтобы она отмякла и слегка, поджарилась, Александр достал расшитый бисером кисет и набил трубочку.

Отец Александра, старый Ультенай, экономя табак, подмешивал в него мелкую стружку тальника. Чем тяжелее был год, тем больше было в табаке стружки. Иногда табаку совсем не было. Тогда Ультенай крошил старые прокуренные трубки и добавлял в это крошево все той же тальниковой стружки. Вспоминая прошлое, Ультенай говорил: «Тогда мы курили чистый табак» — и это считалось признаком высшего благосостояния семьи. Такого времени Александр не помнил. Если Ультенай говорит: «В табаке была половина стружки», каждый понимал, что жили так себе, средне. Теперь Александр курил табак, только на одну треть дополненный тальником: с осени охота была удачливой.

Порывы ветра становились все сильней, сотрясая ветхие стены зимовья. Камелек раскалился докрасна, в зимовье запахло подгорелой юколой.

Вдруг у зимовья раздался собачий лай, затем дверь широко распахнулась, и в облаке снежной пыли появился человек с ружьем за плечами. Заглянув внутрь, он посторонился, пропуская другого.

— Проходите, ваше благородие. Теперь, слава богу, переждем погоду, а не будь собаки, беда! На дымок вывела собачка-то.

Тучный человек, закутанный в меха, казалось, заполнил собой маленькую избушку. Сбросив доху, он подошел к печке и, обогреваясь, протянул к ней руки. Затем недовольно взглянул в сторону эвенка и коротко бросил:

— Выставить тунгусишку!

— Пурга, ваше благородие, — сказал один из казаков.

— Они привыкшие, — отозвался другой. — Все равно как собака, зароется в снег и переждет. Эй ты, выметайся, живо!

Испуганный Александр молчал. Он догадался, что перед ним начальник, но не понимал по-русски, не знал, чего от него хотят.

— Эмришь, эмришь, езжай!

— Да он разговаривать не умеет. А ну, помоги, Антип!

Казаки подхватили эвенка под руки и, сопровождая пинками, выбросили за дверь в сугроб снега. Если бы Александр встретил в лесу медведя, он не уступил бы ему в единоборстве. Но теперь страх обуял его, ему показалось, что казаки стоят в дверях, целясь в него из своих ружей. Обжигая голые ноги о снег, он стремглав скатился вниз, на равнину озера и исчез во мгле.

— Он добежал? — спросил Муравьев.

— Добежал к своим сородичам, но ноги были обморожены. Началась гангрена. Случайный приезд земского врача спас его от смерти. Ему отрезали пальцы обеих ног. В юрте старого Ультеная прибавилось нужды, в кисетах стало больше тальниковых стружек, чем табаку.

Около костра долго царило молчание. Каждый из слушателей Юферова как-то особенно живо ощутил те огромные перемены, которые произошли в жизни забитого прежде эвенкийского народа.

— А теперь, в нашу эпоху, Александр Ультенай стал всеми уважаемым человеком, передовым бригадиром совхоза, — как бы подводя итог своему рассказу, сказал Антип Титыч и принялся набивать трубку.

 

Глава шестая

Века за годы

Караван экспедиции покидал стан оленеводческой бригады ясным утром на другой день после волчьей облавы. Отсюда уже недалеко оставалось до хребта Джугджур. Это чувствовалось по местности, постепенно принимающей горный характер. Тропа шла по берегу мелкой быстрой речушки, то уходя от нее в сторону обрывистого склона сопки, то прижимаясь к самой воде.

— До Качанды раз пятнадцать перейдете вброд речку: тропа все время кочует с берега на берег. У них там праздник, как раз успеете, — сказал Ультенай. Он вместе с Урангиным пошел проводить экспедицию до границы оленьего пастбища. Урангин решил остаться в оленеводческой бригаде, где у него, как у старшего оленевода совхоза, было много дела.

— Праздник? Что за праздник? — спросил Воробьев.

— Медвежий, известно, — обернулся шедший впереди Марченко. Поверх вещевого мешка у него была привязана мехом наружу шкура волка, за которого старатель хотел получить в селе премию. — Медведя выкормили, теперь убьют его, съедят — вот и праздник... Таежный.

Ультенай, взглянув на старателя, загадочно улыбнулся и ничего не ответил. Воробьев не стал расспрашивать о подробностях, приняв слова Марченко за шутку.

У поворота реки, где тропа перебегала на другой берег, оленеводы распрощались с разведчиками, Урангин, пожелав Воробьеву успеха, сказал:

— Осенью я тоже пойду в разведку. Буду искать новые пастбища. Оленей у нас прибавляется, надо создавать еще два стада по тысяче голов. Вот тогда, может быть, встретимся. Вы идете к реке Накимчан, я такой же маршрут наметил. В Качанде будете, передавайте от всех нас привет председателю колхоза Хабарову. — Он крепко стиснул геологу руку.

Оленеводы, опираясь на ружья, стояли у берега до тех пор, пока последний вьючный олень благополучно перешел брод. Воробьев и Большаков переправились последними. У Николая Владимировича было такое чувство, будто он расставался с давно знакомыми людьми, старыми товарищами. Видимо, то же самое чувство испытывали и все остальные члены экспедиции. Большаков долго шел молча, ведя на поводу своего пегого конька. Трубка у проводника погасла, но он, не замечая этого, посасывал ее.

— Хорошие люди, — задумчиво сказал он. — Настоящие люди, советские. Один день были с ними вместе, а привыкли — все равно будто свои. Урангин ученый человек, все равно инженер, в Москве учился. В городе не хотел оставаться, пошел в тайгу. Почему пошел? Хлеба много надо, мяса много надо, всего много надо, чтобы народу хорошо жилось. Коммунизм строить надо. Урангин приехал оленей разводить. Большому начальнику сказал: пускай другие бумаги пишут, а я в тайгу пойду, там дел много. Ультенай совсем старик... хромой. В тайге тяжело таким... Первый бригадир, однако, — проводник развел руками. — Какая сила его держит?

— Та же сила, что и нас с вами, Кирилл Мефодиевич, любовь к Родине, желание сделать ее еще богаче, а жизнь народа — краше, счастливее.

— Правду говоришь, начальник — Большаков, раскурив трубку, выпустил целое облако дыма. — Сегодня в тайге переночуем, завтра в полдень в Качанду приедем. Пускай не звали, все равно гостями будем... Праздник там.

— Медвежий. Интересно!

— Какой медвежий? — удивленно вскинул седые брови-метелки проводник. — Такой праздник давно век отжил. Даже в самых глухих стойбищах его теперь не празднуют.

— А разве Качанда — не глухое стойбище? В трехстах километрах от моря, в безлюдных горах стоит.

— Качанда — глухое стойбище? — снова удивился Большаков. — Совсем запутался, начальник. Двадцать пять лет назад с партизанами ходил. В Качанде стояли: всего два дома было, купец жил да поп, остальные юрты ставили, землянки рыли. Теперь там большое село, хорошее село. Клуб есть, почта, телеграф, радио, магазин, — перечисляя, он загибал пальцы, — больница, детский сад. Станцию электрическую построили. Завтра свет загорится.

— Вот оно что! А мне Марченко сказал — медвежий праздник.

— Марченко — слепой, отсталый человек, — перебил Большаков. — Когда он праздник медвежий видел? Десять лет прошло, однако. Совсем ослеп, жизни не видит. Эвенков дикарями считает... Э... — проводник даже приостановился: — Не эвенки дикари, Марченко дикарь. Таким же, как десять лет назад, остался. Золото ищет, найдет — гуляет, пропьет все — опять ищет. — Он бросил гневный взгляд на старателя, шедшего шагах в двадцати впереди. — Инди-ви-ду-лист.

Не выговорив трудного слова, Большаков с сердцем махнул рукой.

— Дикарь, совсем единоличник.

— Индивидуалист, — подсказал геолог.

— Ага... инди-вы-ду... Тьфу! Леший его забери, зачем такие слова? По-русски говорить надо, просто.

За время пути коллектив экспедиции сплотился, стал дружной семьей. Лишь Марченко по-прежнему держался в стороне. Он редко вступал в разговор, не расспрашивал других и о себе ничего не рассказывал. Впрочем, все поручения Воробьева или Юферова выполнял аккуратно. Его нелюдимость Николай Владимирович приписывал образу жизни старателя-одиночки и замкнутому характеру.

***

После совместной охоты с Ниной Афанасий Муравьев Почувствовал какую-то тревогу. Он стал совсем по-другому относиться к девушке и при встрече с ней смущенно потуплял взгляд. Он неожиданно заметил, как густы золотистые волосы Нины, как красивы ее глаза. Девушка по-прежнему была ровна со всеми взрослыми спутниками, но зато около нее все время находился Виктор.

Со своим длинным ружьем, патронташем и ножом у пояса, в кепке без козырька, лихо сдвинутой на затылок, мальчик выглядел очень живописно. Он сначала стеснялся разговаривать с девушкой, но потом, почувствовав искреннее расположение к себе, привязался к Нине. Дома его не баловали лаской, отца он почти не помнил, а мать, занятая работой, мало уделяла ему внимания.

Привязчивый и преданный по натуре, Виктор с открытым сердцем шел навстречу дружбе с Ниной. Это не мешало ему дружить и с Саней, который стал постоянным спутником Юферова. Исполняя все мелкие поручения мастера, Саня быстро завоевал его расположение, и Юферов уже жалел, что смышленый мальчик идет с ними только до Качанды. Во время работы такой расторопный помощник всегда пригодится.

Переправившись вброд через мелкую, быструю речку, караван вошел в распадок с живописными обрывами и кручами. Речка превратилась в ручей, шумно струящийся по камням.

— Завтра утром будем в Качанде, однако, — сказал Большаков.

Услышав его слова, Саня и Виктор о чем-то долго шептались перед тем как лечь спать. Они побаивались, как бы их обман не открылся после прихода в Качанду. Ничего путного ребята не смогли придумать и решили, что утро вечера мудренее.

Утром экспедиция, преодолев крутой подъем, вышла на голую, без растительности, верхушку сопки. Перед разведчиками развернулся неповторимый вид хребта Джугджур. Вершины гор виднелись подернутые легкой дымкой тумана. На некоторых из них блестел снег, хотя был уже конец июня и поспела первая таежная ягода — жимолость. Тропа, извиваясь, уходила вниз, в широкую долину, окруженную сопками, покрытыми лесной чащобой. Там, словно на дне глубокой тарелки, виднелось село, над игрушечными домиками вился дымок, голубая полоса реки, делая петлю, огибала село и терялась в дальнем конце долины.

— Смотрите, олени! — крикнула Нина.

По склону двигалось стадо северных оленей. Они толпились, медленно спускаясь вниз. Позванивали колокольчики, подвешенные на шеи животных, вокруг с лаем носились быстрые остроухие собаки, удерживая стадо в куче. За стадом шли пастухи.

— Колхозное стадо перегоняют. Качанда! — сказал Большаков, показав вниз, и тронул своего коня.

Вскоре караван под многоголосый лай собак вступил на широкую улицу таежного села. Большаков был прав. Качанда совершенно не походила на знакомое Воробьеву по литературе эвенкийское стойбище с его дымными юртами и землянками. Это было обычное село, не хуже многих, виденных геологом на западе в густо населенных районах Дальнего Востока. Широкая, поросшая травой улица тянулась вдоль реки. Деревянные, крепко срубленные дома весело смотрели друг на друга стеклами окон. Некоторые из домов были украшены резьбой, своеобразный орнамент которой радовал взор. Геолог заметил, что большинство зданий крыто железом и построено недавно.

Вдоль улицы с обеих сторон стояли новые желтоватые столбы, а по ним тянулись провода из конца в конец и к каждому дому. Жители этого дальнего селения строились просторно. Здесь за легкими изгородями буйно зеленели огороды. Улица пестрела празднично одетыми людьми, многие из них были в национальных эвенкийских нарядах. Большаков, ехавший впереди каравана, снял шапку и раскланялся на обе стороны. Некоторые жители были ему знакомы. Кроме того, в тайге, где населения мало, принято здороваться с каждым.

Пройдя вдоль улицы, караван повернул в переулок, полого спускающийся к реке. Здесь все дома были новые. Около одного из них, где на широком крыльце стояла группа эвенков, разглядывающих караван, Большаков остановился и слез с коня. Стайка ребятишек, черноглазых и черноволосых, окружила оленей, громко разговаривая на своем языке.

— Здорово, однако, — произнес Большаков.

— Здравствуйте, — хором ответили ребята, заглушив голоса взрослых.

— Хабаров здесь?

— Я Хабаров, — сказал спускавшийся с крыльца высокий эвенк в офицерском костюме без погон. На его груди — два ряда орденов и медалей, повыше которых блестела золотая звездочка Героя Советского Союза. На смуглом, энергичном лице Хабарова виднелись следы сильных ожогов. Окинув взором Большакова, он воскликнул, протягивая руку:

— Кирилл Мефодиевич! Не узнал, богатым будешь! Давно у нас не был, давно! Куда путь держите?

Хабаров говорил по-русски совершенно чисто, без малейшего акцента. Большаков представил председателю колхоза Воробьева, который, сказав о цели экспедиции, попросил приюта на одну ночь.

— Располагайтесь здесь, — Хабаров широким жестом показал на смежное с правлением здание, видимо только что достроенное. — Это наши новые детские ясли... пока в них ничего нет. Имущество сложите тут, а ночевать по квартирам устроим. Рады вашему приезду. У нас праздник сегодня, будете нашими гостями.

Когда олени были развьючены, Саня и Виктор взяли свои вещевые мешки.

— Прощайте, товарищ начальник, — Саня протянул руку Воробьеву. — Мы до своих пойдем.

— Вернешься домой, передай привет отцу и матери, — наказал геолог.

Нина грустно простилась с Виктором, к которому успела привязаться, а Юферов посоветовал Сане обязательно учиться на геолога-разведчика.

Разведчики, сменив дорожную одежду на лучшую, которая у них имелась в запасе, разбрелись по селу. Николай Владимирович, Юферов, Вавилов пошли осматривать хозяйство колхоза. Большаков, зарядив свою трубку изрядной порцией табаку, сел на бревна у правления со старыми знакомыми и повел неторопливую беседу. Марченко, надев широкие шаровары и небрежно набросив пиджак, отправился сдавать шкуру волка. Нина и Муравьев немного замешкались, вышли из дома последними. Поверив Марченко, что в селе будет медвежий праздник, они решили взглянуть на медведя, пока его не убили, но не знали, куда идти. Из затруднения их вывела полнолицая девушка с черными длинными косами. Она была в сером костюме, на лацкане которого Нина увидела комсомольский значок и медаль «За трудовую доблесть».

— Вижу, наши гости не знают, куда пойти, — как-то особенно приветливо улыбаясь, сказала она, подойдя к Нине. — Вас я уже знаю, вы радистка экспедиции. Мне ваш начальник рассказал о вас. Я тоже радистка, работаю здесь на метеорологической станции. Зовут меня Ингой.

Через полчаса все трое уже чувствовали себя настоящими друзьями. Инга повела их в переулок, соседний с тем, где находилось правление колхоза. Здесь в закутке между двумя домами, кончающемся глухим забором, позванивая цепью, ходил бурый раскормленный медведь. Его шерсть лоснилась. Маленькие глаза плутовато поглядывали на людей, от которых его отгораживала лишь деревянная перекладина, прибитая к стенам домов. В углу, стояла грубо сколоченная будка.

— Миша, Миша! — позвала Инга, протягивая руку.

Медведь тотчас приподнялся на корточки, свесил голову набок, умильно поглядывая в ожидании подачки.

— Нет ничего, мишенька, завтра принесу, дорогой, — Инга показала пустые руки. — Вот ведь зверь, а все понимает. Его в позапрошлом году охотники из тайги принесли. Маленький был, карапузик... А сейчас целый медведище. Скоро его отправят в зоологический сад. В Москву поедет миша.

— В Москву... А медвежий праздник? — спросил Муравьев. — Я слышал, что медведя убивать будут.

— Медвежий праздник! — Инга рассмеялась. — Я его в детстве видела, а теперь, думаю, больше не увижу.

Инга, прислонясь к перекладине и запустив руку в густую шерсть медведя, рассказала друзьям, что за праздник сегодня в селе. Медведь, довольный лаской девушки, терся головой о ее ногу и глухо урчал.

— Разве можно такого красавца убить? Он у нас совсем ручной. Кроме собак, никого не обижает. Собак, правда, недолюбливает: надоедают они ему. Бороться любит, просто удивительно. Если его поборют, то немного сердится, надо его тогда чем-нибудь угощать — пряником, конфетой. Он поборет — рад, даже глаза блестят. Побежденного не отпустит, пока тот не угостит его чем-нибудь.

— Хитрый мишка, — рассмеялась Нина. — Сам победил — приз давай, премию. Его победили — тоже премию. Без ошибки действует. Может быть, поборешься с ним, Афанасий?

— С таким лешим?.. Что я — с ума сошел? Вот Дашута и разговаривать бы с ним не стал. Сразу положил бы на обе лопатки. Тот сильней любого медведя.

Инга рассказала несколько забавных историй о мишке. Как-то раз зверь оборвал цепь, забрался на дерево и запутался там в обрывке цепи. Чуть не задушился. Много трудов стоило освободить перепуганного, ревущего зверя. Сойдя с дерева, он сразу же убежал в свой закуток.

— Плохо одно, — говорила девушка, — научили нашего мишку водку пить. Зимой охотники, как придут из тайги после удачной охоты, сами выпьют и его угостят. Да и каждый праздник не забывают мишу, угостят обязательно. Пойдемте в клуб, скоро начнется вечер.

В конце переулка показался раскачивающийся из стороны в сторону человек. В карманах его пиджака торчали бутылки. Нина узнала в нем Марченко, получившего-таки премию за волка, и подтолкнула Афанасия. Тот, сообразив в чем дело, подхватил Ингу под руку, увлек ее за собой. Нина облегченно вздохнула. При выходе на улицу она оглянулась. Марченко не было, он куда-то исчез. Афанасий, несколько раз порывавшийся что-то спросить у Инги, осмелел.

— У вас в селе шаман есть?

— Шаман, конечно, есть — глаза девушки заискрились лукавством. — В прошлом году его купили для улучшения породы скота. Еле довели за триста километров, по бездорожью.

— Шамана купили? Да ведь он человек! — воскликнул Афанасий.

— Зачем человек, бык породистый на молочнотоварной ферме.

— Значит, настоящего шамана уже нет?

— Почему нет? Тоже есть. Только он сейчас сторожем на нашей метеорологической станции работает и давно уже не шаманит. Такой плутоватый седенький старичок, совсем непримечательный. — Инга на секунду о чем-то задумалась, в глазах погасли озорные огоньки. — Почему вас интересует шаман, медвежий праздник?.. Все, о чем мы уже забывать стали, а вот библиотеку, школу и даже электростанцию вы оба не заметили, — сказала она.

— Библиотека, школа... да мы все это знаем, видели много раз, сами учились, а живого шамана не встречали.

— И не встретите больше. Разве в книгах да в кинофильмах о прошлом. Сегодня у нас в Качанде вспыхнет электрический свет. Вот наша электростанция, зайдемте.

Они вошли в здание. В помещении было довольно светло от нескольких керосиновых ламп. Посредине его поблескивала новыми частями паровая машина. Рядом с нею стоял генератор, а против него, у стены, новенький распределительный щит с рубильниками и приборами. Высокий эвенк, лет тридцати, в праздничном костюме нетерпеливо поглядывал на стенные часы. Двое других работали у машин. В топке гудело пламя. Механик стоял у распределительного щита. Увидев гостей, он, радостно улыбаясь, сказал:

— Еще один час потерпите, товарищ Инга... Всего часик. Ведь целые века обходились без электричества, обойдемся как-нибудь и в этот последний час. Правда?

— Каким образом вы доставили сюда через тайгу, горы, бездорожье это оборудование? — удивилась Нина.

— Дорога у нас есть... зимой. Райисполком дал трактор, а мы послали людей, чтобы расчистить путь где надо, — ответил механик. — Каждую зиму наш колхоз отправляет в район до трехсот оленьих нарт с мясом, меховым сырьем и меховыми изделиями, ведь у нас тысяч семь оленей. Обратным путем эти нарты доставляют продукты, товары. Вот таким обозом и шел трактор... Я сам ездил. Да разве одну электростанцию мы привезли? А лесопильную раму, а радиоузел? Да еще целую библиотеку в три тысячи книг. Теперь у нас не колхоз, а настоящий университет. — Последние слова механик произнес с видимым удовольствием.

Нина подумала, что, пожалуй, он прав, и таежное село Качанда становится для эвенков университетом новой жизни.

Клуб, самое большое здание села, был переполнен. На праздник пуска электростанции собралось все взрослое население Качанды. На стенах просторного помещения и столах, покрытых белыми скатертями, горели керосиновые лампы. Сегодня они были еще нужны, а завтра заботливые хозяйки поставят их куда-нибудь в дальний угол, по соседству с жирником, отжившим свой век еще раньше. Ломились столы от обильного угощения, хозяева и гости в ожидании начала торжества вели задушевную беседу. Большаков, Юферов и Воробьев занимали почетные места за первым столом, где разместились знатные люди колхоза. У многих на груди виднелись ордена и медали, заслуженные в дни Отечественной войны и в мирном труде. Председатель Хабаров, еще более подтянутый, чем днем, и по-особому торжественный, поднялся на трибуну.

— Сегодня мы зажигаем лампочку Ильича, — сказал он просто, и его голос был слышен в самом дальнем углу клуба. — Мне хотелось бы бросить взгляд в прошлое, чтобы еще ярче увидеть не только настоящее, но и будущее. Наш заведующий клубом пишет книгу об истории эвенков. Попросим его прочитать несколько страниц.

Откинув назад падающие на глаза волосы, из-за стола поднялся высокий человек. В зале воцарилась глубокая тишина. Перелистав первую страницу, он стал читать громко, отчетливо, на русском языке, чтобы было понятно и гостям.

— В тысяча шестьсот тридцатом году красноярский казак Иван Москвитин открыл Ламское (ныне Охотское) море и основал Усть-Ульинский острожек. Через тридцать лет весь Охотский край был присоединен к России. Первые русские землепроходцы застали здесь кочевые племена, жизнь которых даже бывалым казакам показалась особенно отсталой. Наши предки одевались в звериные шкуры, промышляя зверей с помощью лука и стрел. Со времен Москвитина до Октябрьской революции прошло почти триста лет. Путешественники, посетившие Охотское побережье перед Октябрем, увидели ту же отсталость эвенков, что и Москвитин. Кочевые племена за это время вымерли на две трети. Там, где стоит наше село Качанда, до революции находилась церковь да два деревянных дома, принадлежавших попу и скупщику пушнины. Наши отцы и деды, из которых многие сидят здесь, жили в юртах и приезжали в Качанду лишь для продажи мехов да на праздники. О школе, больнице, клубе, конечно, понятия не было. В дореволюционной энциклопедии было написано, — Громов открыл заранее заложенную книгу. «… Громадное большинство тунгусов живет очень бедно. Случаи голодной смерти среди них чаще, чем среди какой-либо из других сибирских народностей, и нередко гибнут не только отдельные лица, но и целые семьи и даже маленькие роды.

Причиной этого является их бесхозяйственность».

Вывод «ученого» о «бесхозяйственности» эвенков показался присутствующим настолько нелепым, что в зале долго стоял смех. Да и как было не смеяться людям, у которых на груди были ордена и медали, полученные за доблестный труд, если колхоз имел миллионные доходы от своего обширного хозяйства, если каждый из колхозников был зажиточным.

Дав стихнуть веселью, вызванному мрачными выводами энциклопедиста, Громов продолжал:

— В восемнадцатом году у эвенков появились первые местные Советы. Но борьба советской власти с бандами белогвардейцев, скрывающимися в тайге, закончилась только к лету двадцать третьего года. В том же году в Качанде был открыт кооператив, а еще через несколько лет появились школа, изба-читальня, больница. В тридцатом году был создан колхоз имени Ленина. Начался переход к оседлой жизни. Сейчас Качанда — богатое колхозное село. За время советской власти нами пройден во много раз больший путь, чем за триста лет.

Века — за годы! Вместе со всем народом Советского Союза эвенки строят новое коммунистическое общество.

Внезапно вспыхнул ослепительный свет. Яркие лампы загорелись под потолком клуба, осветив сцену, убранную хвоей, из десятков уст вырвались восторженные возгласы. Многие впервые видели, как горит электрическая лампа. Чей-то звонкий девичий голос запел:

Песню подхватили другие. В нее вливались все новые и новые голоса.

Оленеводы, охотники, рыбаки, доярки, хозяева и гости пели от души на двух языках, и песня от этого казалась еще прекраснее:

...Столы отодвинуты, молодежь кружится в веселом танце. Большаков и Юферов потихоньку выбрались из клуба. И без того светлая северная ночь показалась им днем. На всех столбах горели лампочки, заливая ярким светом улицы Качанды. В одиночку и группами по улице ходили люди, останавливались у столбов, прислушивались к гудению проводов, удивляясь ослепительному свету. Они еще не привыкли к тому, чтобы ночью на улице села было так же светло, как днем. Только в переулке, где привязан медведь, света не было. Проходя по переулку, Большаков и Юферов услышали чье-то невнятное бормотание. Большаков остановился, прислушался и сразу узнал голос Марченко.

— Эх! Михаил Потапыч, родненький, выпить у нас больше нечего... доконали. Споем, что ли? Споем, миша! «Когда б имел златые горы... » Пой, коли Марченко поет. Ты думаешь, он напрасно в тайгу попер, шишки... Пой, миша! Эх, где наша не пропадала, пой! «Так наливай, брат, наливай».

К голосу Марченко присоединилось какое-то глухое утробное урчание. Большаков шагнул вперед, заглянул в закуток. За ним подошел Юферов.

— Кто там?

— Друзья-приятели выпили, — усмехнулся Большаков, — песни распевают, однако.

Юферов Заглянул в загородку, отступил в сторону. В закутке, прислонясь к забору, сидел Марченко. Одной рукой он обнимал лежавшего медведя, а другой дирижировал сам себе. Медведь покачивал головой и ворчал.

— Вот так номер! — воскликнул Антип Титыч.

— Меня звал, других звал — не пошли, все хотели на празднике быть. Компаньона искал, нашел все же... Подходящий компаньон, однако. — Большаков рассмеялся. — Пускай проспится, сам перепугается, на карачках вылезет.

— Как бы не случилось чего, задерет его медведь.

— Зачем задерет? Зверь смирный... тоже выпил немного за компанию. Пусть поют. — Большаков зашагал дальше. Юферов, махнув рукой, пошел за ним. Вслед им неслись «Златые горы» и урчание мишки.

***

На рассвете караван экспедиции покидал Качанду. Марченко прибежал к самому отходу, растрепанный и ошеломленный.

— Хорошо ли почивали, Алексей Петрович? — подмигнув Большакову, спросил Юферов.

— Хорошо... У приятеля одного... заночевал.

— У приятеля, говоришь? У Михаила Потапыча? Знаю, знаю. Это который не моется, не бреется, зато люди его боятся, — под общий смех заключил мастер.

Село еще было погружено в сон, когда караван вытянулся по главной улице. Нина посматривала по сторонам, надеясь увидеть Ингу. Но ее не было. Вдруг громко заговорил большой репродуктор, установленный на здании клуба. Знакомый голос Инги произнес:

— Говорит Качанда, говорит Качанда. Привет смелым разведчикам земных недр. Желаем счастья и удачи. Ждем вас обратно, дорогие товарищи! Доброго пути! Доброго пути!

Нина остановилась, помахала рукой в сторону маленького домика радиостанции.

 

Глава седьмая

По следам каравана

Проторенная тропа кончилась. Путь стал тяжелым. Часто приходилось преодолевать крутые подъемы, пересекать распадки, переходить вброд какую-нибудь одну и ту же речонку, петляющую между сопок. Некоторые речки представляли серьезную преграду из-за быстрого течения. Впереди, задернутые легкой дымкой, синели вершины гор, у которых должна была протекать река Накимчан. Пройдя порядочное расстояние, экспедиция как будто бы не приблизилась к этим высоким сопкам, они казались такими же голубыми, как и с улицы Качанды, до них было еще далеко.

Последняя связь с жилыми местами оборвалась. Упакованная в тюки радиостанция покачивалась на вьючных оленях. Все знали, что радиостанция будет собрана лишь на месте. Но даже Большаков не мог сказать, сколько, дней придется добираться к ключу Светлому. Он вел караван по еле заметным оленьим тропам, каменистым берегам речек, обходя непролазные таежные заросли. Проводник рассчитывал выйти к реке Накимчан и по ней спуститься вниз. Пегого конька Большаков оставил в Качанде и теперь шел пешком впереди каравана. Несмотря на свои шестьдесят лет, Кирилл Мефодиевич не чувствовал усталости.

На пути каравана вставали то мрачные заросли хвойного леса с раскидистыми шапками лиственниц и ели, то пронизанные бликами прозрачного света березовые рощи, то густые стены кустарника, перегораживавшие дорогу. Часто попадались огромные стволы мертвых деревьев, вокруг которых буйно пробивались к солнцу молодые деревца. Лес здесь никто никогда не рубил, и лесные великаны, отжив свой век, догнивали на земле. Их приходилось обходить, а иногда прорубать проход сквозь трухлявые, полусгнившие стволы. Каждый километр пути доставался с большим трудом, и караван двигался, медленно, оставляя за собой заметный след.

Большаков с уверенностью вел разведчиков по известным ему одному старым заросшим тропам, таким чащам, где, казалось, не ступала нога человека.

— Здесь немного тундра будет, — говорил он, выводя экспедицию на широкую марь. — Ничего, тундра хорошая, болот мало. Вон на ту сопку придем, заночуем, однако.

— Кирилл Мефодиевич, вы здесь раньше бывали? — спросил Воробьев.

— Давно ходил. Давно. Есаула Бочкарева гоняли, партизан водил. Хитрый атаман был. Других бросил, а сам ушел.

Воробьев невольно удивлялся памяти проводника, легко вспоминавшего давно хоженый путь.

Погода установилась на редкость ясная. Лишь два-три дня потеряла экспедиция из-за дождя, который Большаков угадывал всегда заранее. Афанасий Муравьев попросил его рассказать, по каким приметам он так точно это определяет.

— Примет много, однако, — подумав, ответил проводник. — Парит среди дня — к дождю. Утром заря горит, тучки закраснели — опять плохо. Перед непогодой зеленый дятел летает с лесины на лесину, кричит: «кли-кли-кли». Рыба под вечер плещется, выбрасывается наверх — дождь к утру пойдёт; много примет, однако.

Старый проводник имел на каждый случай приметы. Он безошибочно угадывал, в каком месте реки можно поймать рыбу, в каком перелеске можно найти куропаток, рябчиков, косачей, много ли будет осенью белок. Природа была для него открытой книгой. Афанасий, жадно осваивающий жизнь тайги, ловил на лету каждое слово проводника.

Небо стало хмуриться, С гор потянул прохладный ветерок, закрапал дождь. Разведчики укрылись в палатках.

Николай Владимирович, пристроив седло вместо стола, писал письмо домой, Ольге. Закончив, он вложил его в конверт, написал адрес и, словно в почтовый ящик, опустил его в полевую сумку. На душе у него стало легче, как будто он только что поговорил с любимым человеком. Идя в тайгу, геолог знал, что его встреча с женой и сыном снова откладывается, и это угнетало его, особенно в часы вынужденного бездействия.

— Где же вы отправите письмо? — спросил Юферов. — Впереди сел нет, тайга-матушка.

— Пусть лежит: фронтовая привычка — писать часто. Вот я пишу и складываю в сумку. В Качанде сдал два письма, теперь еще одно написано. Вроде путевого дневника эти письма к жене.

— До встречи с ней у вас наберется много писем, целый роман в письмах составить можно. Лет через сорок будете сидеть со своей старушкой у печи да почитывать. Вы нас, Николай Владимирович, упомянете?

— Обязательно!

— Полную характеристику всем, конечно, дадите, описание внешности и характера, так сказать. Представляю, каким я выгляжу в ваших письмах. — Антип Титыч притворно задумался, повертел пальцем у лба. — После первой встречи с буровым мастером Юферовым у меня, дорогая моя, два дня болела рука, а по ночам снились рыжие усы. Одним словом, этот Титыч — ходячий анекдот... Угадал, Николай Владимирович?

— Почти, — рассмеялся Воробьев. — О ваших усах и медвежьей силушке написал, только помягче. Хотите прочту? — Воробьев потянулся к сумке.

— Зачем, Николай Владимирович, весь интерес исчезнет, мы сами угадаем. Вот Павел Вавилов закрыв глаза может сказать, как вы представили каждого из нас Ольге Петровне, если не ошибаюсь. Скажешь, Павел?

— Наш проводник, знаменитый Кирилл Мефодиевич, недавно встретил в тайге знакомого медведя, — закрыв глаза ладонью, произнес Павел. Большаков, услышав свое имя, насторожился. — После дружеского разговора они выкурили по трубке, обменялись рукопожатиями и разошлись до новой встречи. Звери его знают хорошо и наверно скоро изберут его председателем совета тайги.

— Тебя тогда секретарем возьму, однако, — проворчал Кирилл Мефодиевич. — Гадай дальше.

— Наша радистка Нина Одуванчик недовольна своей фамилией. Одуванчик — название не таежное. По совету Антипа Титыча Нина решила сменить фамилию на Ведьмедь.

— Вовсе нет! — поправила Нина. — У меня фамилия будет другая... Ефремова, а не Ведьмедь...

— Вот где она, тайна, оказывается! — спохватился Юферов. — Значит, в честь Василия Ефремова... летчика? Поздравляю, поздравляю! Когда же свадьба?

— На новый год, — девушка отвернулась, скрывая смущение, а Воробьев подумал, что Нина проговорилась намеренно. Теперь все будут знать, что у нее есть жених. Афанасий Муравьев, растерянно взглянув на радистку, выронил блокнот, в котором что-то записывал. Он долго искал блокнот, а когда выпрямился, лицо его было бледно. Посидев с минуту, он вышел из палатки. Нина, сама того не подозревая, нанесла Муравьеву такой удар, что ему показалось, будто земля колеблется под его ногами. Парень тяжело воспринял неожиданное открытие. Зато с этой минуты его «любовь» быстро пошла на убыль и скоро превратилась в хорошую, крепкую дружбу людей, связанных одной целью, одним стремлением.

В то время, когда разведчики укрылись от холодного ветра и дождя в палатке, на полпути между ними и Качандой, у берега быстрой речки, пылал яркий костер. У костра на воткнутых в землю палках висела насквозь промокшая одежда. С нее капала вода и поднимался пар. Если бы кто-нибудь из экспедиции оказался в тот момент поблизости, он не сразу бы догадался, что здесь происходит и почему вдоль берега реки бегают наперегонки два совершенно голых паренька. Присмотревшись, он узнал бы и них бывших попутчиков, Саню и Виктора, оставшихся в Качанде.

Мелькая голыми ногами, они сделали порядочную пробежку и разом остановились у костра, переводя дыхание. Потянул прохладный ветерок, начинал накрапывать дождь.

Жаркое пламя не согревало тела, было холодно.

— Сс... огре... лся? — не попадая зуб на зуб, спросил Саня.

— Ни... чего, — ответил Виктор, — согрелся.

— Тогда подбрось дров, я еще трохи побегаю. — Саня пустился бегом вдоль коварной реки, сыгравшей с ними такую злую шутку.

От самой Качанды друзья шли по следам каравана, решив присоединиться к экспедиции там, где она остановится для работы. Саня, подбадривая товарища, в десятый раз вспоминал в шутку сказанные слова Воробьева: приходи на реку Накимчан, там мы будем долго работать.

— Примут, — говорил он, — куда нас денешь, раз мы придем. Обратно ни в какую... Понял? Скажем, что хотите делайте, все равно останемся. Антип Титыч меня в помощники возьмет, а я за тебя упрошу.

— Дедушка Кирилл Мефодиевич меня охотиться возьмет.

Несколько мелких речек они перешли легко, и вдруг на пути встретилась эта река, неширокая, но быстрая. Сквозь прозрачную воду видно было дно, по которому, гонимые течением, подпрыгивая, катились мелкие камешки. Мальчики, найдя место, где переправлялся караван, разделись, связали одежду в одни узел, чтобы не замочить, и смело вошли в студеную воду. На середине реки течение стало очень сильным, и идти можно было лишь наискось. Скользкие камни на дне были плохой опорой для ног. Более сильный и высокий Виктор, пожалуй бы, перешел реку, но Саня поскользнулся, когда вода достигла ему груди. Услышав всплеск, Виктор обернулся. Саня барахтался в нескольких шагах ниже по течению. Рядом с ним плыл узел с одеждой. Окунувшись с головой, Саня хлебнул воды. Плавал он плохо и с перепугу растерялся, течение тянуло его все дальше и дальше. Виктор, увидев испуганное лицо друга, судорожно глотавшего воздух вместе с водой, не раздумывая кинулся ему на выручку. Оба вещевых мешка и знаменитое длинноствольное дедушкино ружье канули на дно, как только Виктор выпустил их из рук. Лучший пловец среди ребят рыбацкого поселка, Виктор быстро догнал товарища, уже совсем готового погрузиться в воду.

— Держись! Держись мне за плечи, — крикнул он.

Саня ухватился за плечи Виктора. На секунду оба исчезли под водой, а затем вынырнули, и Виктор, отфыркиваясь, поплыл к берегу, неся на себе товарища. Саня помогал ему, работая ногами. В этом месте было глубоко, зато течение било в берег и несло мальчиков к нему. Надо было лишь держаться на воде. Скоро Виктор нащупал под ногами дно, и мальчики выбрались на отлогий берег. Оба устали и замерзли.

Удалось спасти лишь один узел с одеждой. Он намок и почти совсем погрузился в воду. Поймав его, Виктор побежал к броду разыскивать остальное имущество. В светлой воде он увидел Санино ружье, застрявшее между двух камней. Оба вещевых мешка с продуктами, патронташи и дедова берданка исчезли бесследно. Быстрое течение утянуло их на глубокое место. Мальчики развязали узел, отжали воду из одежды, развесили ее на кустах сушить, сами стали согреваться, бегая по поляне у берега. Погода испортилась, подул холодный ветер.

— Собирай дрова, — на бегу крикнул Саня, — у меня спички есть, костер зажжем.

— Промокли спички, — отозвался Виктор, обгоняя его.

— Давай дров, говорю тебе, у меня спички непромокаемые.

На счастье, вблизи оказался целый завал сушняка, принесенного рекой во время разлива. Саня достал из кармана ватной фуфайки коробок спичек, завернутый в размокший обрывок газеты. К удивлению Виктора, коробок был совершенно целым и сухим.

— Я его в горячий стеарин макнул, — объяснил Саня, — и каждую спичку тоже макал для всякого случая, думал, дождь застанет.

Спички загорались великолепно. От удара о коробок стеарин слетал с головок. Запылал костер. Ребята перенесли одежду, принялись бегать взапуски, чтобы хоть немного согреться. Часто бывавший вместе с отцом на охоте, Саня высматривал что-то среди деревьев, близко подступавших к реке.

— Дупло... видишь, большой ясень с дуплом, — остановился он, — залезть можно. Бежим за одеждой.

— Она же мокрая!

— Пускай. Мы головешку захватим, под ясенем костер разведем, развесим сушить, а сами — в дупло. Надышим, там тепло станет.

Перенести костер было делом нетрудным. Под густой шапкой ясеня запылал огонь. Мальчики, развесив вокруг костра одежду, пролезли в дупло через узкое отверстие, находившееся в полутора метрах от земли. Внутри дупло оказалось довольно вместительным, на его дне лежала полусгнившая мягкая труха. Саня осмотрел пристанище, выбрался к костру и снял обе ватные телогрейки. Одной он занавесил вход в дупло, чтобы загородить доступ холодному воздуху, другую — мокрую, но теплую, друзья накинули себе на спины, чтобы не прижиматься голым телом к дереву. Прильнув друг к другу, они скоро почувствовали, что в дупле и в самом деле стало тепло.

— Это дупло удобное, настоящая медвежья берлога. Видишь, шерсть осталась — мишка зимовал здесь. — Саня снял с корявой стенки клочок свалявшейся шерсти.

— Как же он залезал? — удивился Виктор. — Ведь мы с тобой еле пролезли.

— Отец видел, сказывал. Сначала просунет одну лапу, потом голову, эдак бочком, потом вторую лапу. Коли голова прошла, то обязательно весь влезет.

Сильно утомившись и перемерзнув, мальчики, не задумываясь над своим положением, скоро незаметно для себя заснули, согревая друг друга.

Утро яркое, солнечное загорелось над тайгой. Под ясенем дотлевал толстый обломок дерева, брошенный Саней вечером в костер, а друзья все еще спали. От их дыхания в дупле было тепло. Первым проснулся Саня. Он с трудом сообразил, где находится, и, ткнув Виктора в бок, разбудил его.

— А... что? — встрепенулся тот.

— Приехали... вылезать надо, — Саня снял фуфайку, закрывавшую вход в дупло, и солнечный свет рассеял темноту. Был уже день. Мальчики выбрались из дупла и огляделись, протирая заспанные глаза.

— Штаны! — крикнул вдруг Виктор, бросаясь к костру.

— Чего? — не понял Саня.

— Штаны сгорели! — Виктор держал в руках жалкие остатки, клочок своих брюк с одним вывернутым карманом. — А твоих совсем нет.

В самом деле, у догорающего костра висели лишь рубашки, совершенно сухие и целые, а брюки, развешенные ближе к огню, чтобы скорее высохли, сгорели почти дотла. Мальчики печально переглянулись и оделись в то, что осталось. Саня оказался счастливее. Перед выходом из Качанды он надел поверх черной косоворотки старенькую гимнастерку. Теперь он приспособил косоворотку вместо брюк, просунув ноги в рукава. Это было не так чтобы красиво, но все же лучше, чем без брюк. Когда Саня надел сапоги и затянулся поясом, то издалека его рубашка стала походить на широченные галифе. Зато Виктор в своей короткой синей рубашке с застежкой «молния», в сапогах и с биноклем, болтающимся у бедра, чувствовал себя неважно. Саня попытался было утешить друга.

— Даже очень хорошо, что такая оказия случилась с нами в тайге, где никого нет; а вот если бы мы пришли в Качанду да там... — Саня даже махнул рукой, закончив: — Вот и бинокль целый... Это же здорово. Как ты его не упустил?

Перекинутый через плечо бинокль мешал Виктору плыть, когда он кинулся ка помощь товарищу, но Виктор скорее бы утонул сам, чем расстался с подарком.

Забрав свои еще сырые и тяжелые ватные фуфайки, незадачливые путешественники тронулись в путь. Они не ели со вчерашнего дня и теперь немного посасывало под ложечкой. К тому же целые тучи крупных злых комаров атаковали приятелей. Они противно пищали над ушами, впиваясь в тело.

Решив во что бы то ни стало быстрей догнать экспедицию, мальчики не жалели сил. Они быстро пробирались по хорошо заметной тропе, оставленной за собой караваном, изредка срывая еще зеленые ягоды голубицы или спелую морошку. Виктор, порядком искусанный комарами, догадался, как от них защититься. Он натыкал веток за туго затянутый ремешок, получилось нечто вроде зеленой юбочки, прикрывающей его голое тело.

По пути часто встречались целые выводки куропаток. Они почти не пугались людей. Потревоженный выводок, с маткой и петушком во главе, отбегал шагов на десять, останавливался, как бы раздумывая, что сделать — разлететься или же спрятаться в камнях и траве.

Ружье, оставшееся у Сани, было не заряжено, и ребята могли лишь бросать в птиц камнями, после чего они разлетались. Между тем голод давал себя знать. Приближался полдень, прошли сутки, за которые друзья, кроме ягод, ничего не ели.

Внезапно из-под ног Виктора, идущего впереди, с громким криком, шумно затрепетав крыльями, вылетела куропатка. Она опустилась недалеко на большой камень, Продолжая призывно кричать. На ее крик сбежалось шесть сереньких оперившихся птенцов.

— Лови! — крикнул Саня, бросая бесполезное ружье.

— Хватай! — устремился вперед Виктор.

Матка побежала между камней, призывно покрикивая, но испуганные птенцы попрятались здесь же, и ребятам удалось поймать четырех. Остальные два так замаскировались, что их невозможно было заметить. Пойманные птенцы пищали, ворочали головками. Мать, растопырив крылья и взъерошившись, словно курица-наседка, бросилась на выручку своих детенышей. Она так смело напала на Виктора, что он невольно отступил. Птица топорщила Крылья, подпрыгивала, норовя клюнуть его в руку. Она явно жертвовала собой для того, чтобы выручить птенцов.

— Лови ее, лови, сверни ей шею, — посоветовал Саня, у которого обе руки были заняты птенцами. Виктор вместо этого выпустил пойманных им двух птенцов. Куропатка сразу успокоилась, заквохтала, прикрывая крыльями подбежавших, и тут же склюнула подвернувшуюся ягоду-морошку. Она с некоторой тревогой посматривала на людей, как бы ожидая, когда они отпустят остальных птенцов.

— Ишь ты... смелая какая! — с удивлением взглянул на птицу Саня. — Понимает... не всех, мол, отпустили. Вот сейчас зажарим их, съедим.

Бесстрашие маленькой беззащитной птицы удивило ребят. Саня сознался, что он впервые видит такую храбрую куропатку, и выпустил птенчиков.

— Не будем мы их есть, а?

— Не будем, — согласился Виктор. — Потерпим, а они пусть растут... Кш... вы, — он замахал руками, отгоняя куропатку, собравшую наконец весь выводок. Неведомо откуда появились и те два птенца, которых ребята не нашли.

Куропатка короткими перебежками стала удаляться, уводя за собой птенчиков. Виктор печально вздохнул, подтянул ремень, поправил ветки своей зеленой «юбки» и решительно зашагал вперед. На душе у ребят было легко, словно, отпустив семейство куропатки, они совершили какое-то геройство. Они пели одну за другой все известные им песни. Наконец все было перепето. Голод не утихал. Мальчики все чаще останавливались, выискивая ягоды, Большую палатку экспедиции они увидели внезапно в узкой долине, поросшей высокой травой, перевалив через каменный увал. Около палатки горел костер, виднелись люди, а в стороне паслись лошади и олени.

Николай Владимирович был несказанно удивлен, когда раздался радостный лай Хакаты и перед ним появился Саня в своих необычных галифе и с ружьем за плечами.

— Здравствуйте, товарищ начальник! — Саня степенно подал руку, глядя в лицо геолога.

— Ты откуда взялся, Воробей-охотник?

— Вы сказали, приходи к нам... тогда в селе, — напомнил Саня. — Вот мы и пришли.

— Значит, ты не один?

— Там Виктор, — Саня показал на кусты.

— Чего же он прячется?

— Он без штанов.

— А ты... а ты во что одет? — Николай Владимирович невольно рассмеялся, глядя на смутившегося мальчика.

Саню окружили разведчики, засыпая вопросами. Юферов принес свои запасные брюки, а Нина, рассмеявшись, попросила Марченко:

— Научите меня, как вы шьете шаровары?

— И учить нечему, возьмите мешок, разрежьте его до половины да зашейте, чтобы гачи получились, — пояснил старатель. — Вот вам и шаровары будут.

Нина достала почти новую черную юбку и минут за десять сделала из нее превосходные шаровары. Неожиданное появление мальчиков, рассказ Сани о всех несчастьях, которые свалились на них, вызвали оживление и насмешили всех до слез. Успев привыкнуть к ребятам, почти все жалели о том, что они не в экспедиции, и теперь были довольны их приходом. Воробьев также не огорчался, но все же со строгим видом отчитал обоих путешественников, пообещав при первой же оказии отправить их обратно. Ребята весело переглянулись. Они понимали, что такой случай едва ли представится, и они останутся в экспедиции до конца ее работы.

 

Глава восьмая

Таёжка

Вековые кедры и лиственницы стояли причудливыми скелетами. Ветер печально свистел в их обнаженных ветвях. Стволы деревьев хранили следы пожара, когда-то прошумевшего из края в край обширной долины, замкнутой кольцом сопок. Спаленная огнем тайга была мрачна и безжизненна. Почти целый день шел караван экспедиции по пожарищу, не встретив ни зверя, ни птицы. Животным нечего было делать в мертвой тайге.

— Прошлым летом горела, однако, — заключил Большаков по каким-то признакам, неприметным для других. — Низовой пожар был, много торфа выгорело. — Он ткнул длинной палкой в сероватое скопление пепла под крупным кедром. Шест мягко погрузился в пепел на высоту человеческого роста. Обходя опасные места, где могли быть подобные ямины выгоревшего торфа, проводник выбирал гривы и увалы, где не было пепла и лишь чернели выгоревшие корни деревьев.

Постепенно местность стала оживать. Появились заболоченные, кочковатые мари, около которых теснилась поросль мелкого леса и кустов, пощаженных огнем. Люди повеселели, лошади и олени, чувствуя близость воды, пошли быстрее. Всех томила жажда. Запаса воды не было. Разведчики, привыкнув постоянно встречать по пути речки, ключи, озера, считали лишним носить с собой фляжки. Эта же мертвая тайга оказалась совершенно безводной.

Но еще долго шел караван, пока впереди засинел целый лесной островок, а копыта оленей зашлепали по скрытой между высокими кочками воде. Лесной оазис был со всех сторон окружен марью. Она-то и отвела огонь в сторону, заставив обойти маленький клочок тайги с километр шириною.

— Тут и заночуем... в таёжке, — сказал Большаков, утолив свою жажду прямо из мари.

— В какой таёжке? — спросил Воробьев, оглядываясь, вокруг.

— Таёжка — тот лес, — Кирилл Мефодиевич ткнул дымящейся трубкой в сторону лесного островка. — Совсем отдельно от всей тайги стоит, однако. Не тайга значит, а таёжка маленькая.

До таёжки было рукой подать, но на подходе к ней встретились такие завалы поваленных деревьев, что пришлось прорубать путь топорами. Только на закате, преодолев немало препятствий, караван вступил в тень вековых лиственниц, не тронутых огнем. В середине таёжки оказалось длинное озеро, сплошь заваленное буреломом. На его берегу забелели палатки. Комары и мошки, почти не тревожившие во время перехода через пожарище, появились несметными полчищами. Такого количества гнуса Воробьеву еще не приходилось встречать. Лошади и олени покрылись сероватым слоем копошащихся насекомых. Особенно страдали лошади. Они жались к костру, терлись одна о другую, неистово обмахивались хвостами, но гнуса становилось с каждой минутой больше. Кирилл Мефодиевич и Юферов разложили несколько дымокуров, чтобы хоть отчасти отогнать насекомых. Едкий дым костров оказал свое действие, зато в сплошной дымовой завесе стало трудно дышать. Наскоро поужинав, люди забрались в палатки, предварительно выкурив оттуда комаров. Лучше всех устроились оленеводы. Они раскинули квадратные полога-накомарники, сделанные из тонкой марли. Такой полог надежно укрывает от комаров, и под ним нет такой духоты, как в палатке.

Переход через мертвую тайгу оказался самым тяжелым со дня выхода из Качанды. Утомленные разведчики крепко спали и только один дежурный — Павел Вавилов сидел у костра, положив рядом карабин. Сон одолевал парня, он часто вставал, прохаживался между палаток, разгоняя дрему, но стоило ему присесть к огню, как веки начинали смыкаться. Пересилив дрему, Павел снова начинал ходить. У еле тлеющих дымокуров виднелись силуэты лошадей, доносилось позвякивание колокольчиков на шеях оленей. До смены оставалось с полчаса, когда с озера, расположенного в нескольких шагах, донесся сильный всплеск. Павел, только что присевший к костру, вскочил и прислушался. Всплеск не повторился. Павел подумал, что, видимо, обвалился берег или плеснула крупная рыба, и, раздвинув кусты, вышел к озеру. В сумрачной полутьме северной ночи поверхность озера выделялась узкой светлой полосой, за которой высилась темная стена леса. Огромные коряги и целые стволы лесных великанов лежали в озере, словно невиданные исполинские звери, высовывая из воды свои изогнутые спины. Ночь была полна таинственных лесных шорохов, порой еле уловимых слухом. Павел с минуту стоял, настороженно прислушиваясь и вглядываясь в причудливые очертания прибрежных кустов. Он уже хотел вернуться к палаткам, когда раздавшийся треск сухой ветки заставил его резко обернуться. В прогале между кустов, в десятке шагов от него, на мгновенье возник темный силуэт человека с ружьем в руке и тотчас исчез.

Недаром Павел провел в тайге столько лет. Он имел прекрасный опыт охотника, умел ходить бесшумно, как рысь, разбираться в следах, слышать там, где другому ничего не слышно, и видеть, где не видно, а главное — привык действовать быстро и вместе с тем обдуманно. Первым побуждением Павла было окликнуть неизвестного, но вместо этого он бесшумно двинулся вслед за ним, решив проследить его до лагеря. В том, что человек этот из экспедиции, Павел не сомневался. Но кто он — разведчик или оленевод, зачем ходил к озеру и что бросил в веду, надо было выяснить. Павел сразу же связал всплеск воды с появлением у озера неизвестного. Перехватив удобнее карабин, он неслышной походкой пробрался между кустов, отделявших палатки от озера.

Снова впереди мелькнул силуэт человека. На этот раз Павел успел разглядеть на его голове малахай. Такую зимнюю шапку носил лишь Кирилл Мефодиевич Большаков. «Наверно, он подкарауливал у озера какого-нибудь зверя и теперь возвращается с неудачной охоты, — подумал Павел. — Но что же тогда плеснуло? Озеро мелко, и в нем не может быть очень крупной рыбы».

Успокоенный этими мыслями, Павел пошел быстрее, намереваясь догнать человека, но затем снова замедлил шаг. Человек шел мимо лагеря, пригибаясь и обходя палатки. Где-то в темноте заворчал Хакаты, но, учуяв своего, не стал лаять. Между тем человек углубился в тайгу. Павел ясно слышал потрескивание веток под его ногами, сам старался идти совершенно бесшумно. Это ему удавалось. Он несколько раз терял силуэт человека между стволов вековых лиственниц и снова находил. Зрение его обострилось. Молодой таежник сейчас напоминал хищного зверя, выслеживающего добычу. Так эластична и легка стала его походка, так ловки все движения.

Костер давно скрылся за обступившим его лесом. На пути стали попадаться поваленные деревья, через которые человек легко перепрыгивал. Павел настойчиво шел за ним, соблюдая предосторожность, чтобы не выдать себя. Он то таился за стволом дерева, то неподвижно застывал на месте, то пригибался за куст или валежину. Все больше вглядываясь в мелькавшую впереди фигуру, Павел перестал находить в ней сходство с Большаковым. «Кто же это может быть? — думал он. — Чтобы так быстро идти ночью по тайге, надо иметь немалую сноровку. Ни Муравьев, ни сам начальник экспедиции Воробьев, ни кто другой, кроме, пожалуй, одного Марченко, этой сноровки не имели. Они бы сейчас шумели, ломясь сквозь тайгу».

На Марченко человек тоже не был похож. Старатель носил широкие шаровары и малахая не надевал. Значит этот человек посторонний. Но как он оказался здесь и что делал около стана? Почему Хакаты не бросился на него? Все это было загадкой, которую надо обязательно выяснить, а для этого необходимо выследить неизвестного. Окликнуть его — глупо. Он тотчас же затаится в таежной чаще, а пока, не зная, что за ним следят, шел открыто.

На пути встретился целый завал бурелома. Неизвестный ловко перелез через огромные стволы, наваленные один на другой, и мгновенно скрылся за ними. Павел, подойдя к этому месту, увидел над головой толстый сук сухого дерева, лежавший на другом стволе; перемахнуть через эту естественную баррикаду можно было только уцепившись за сук. Выждав несколько секунд, чтобы дать неизвестному возможность отойти немного подальше, Павел так и сделал. Внезапно верхний ствол качнулся, Павел, чувствуя, что теряет опору, мгновенно отпрыгнул назад от валившегося вниз толстого ствола, ударился ногами обо что-то рыхлое, податливое, упал на спину. Не успел он сообразить, в чем дело, как верхний ствол, мягко шурша, сполз вниз, прямо на него.

***

Николай Владимирович проснулся от чьего-то легкого прикосновения. Полог палатки был откинут, веяло утренней свежестью — ночь сменилась пасмурным рассветом. Около него стоял Юферов, потихоньку дергая за одеяло.

— Вставайте, Николай Владимирович, на стане у нас неладно.

— А... что? — встревоженно поднялся геолог.

— Вавилов исчез.

— Уснул, наверно, где-нибудь.

— Нет. Он дежурил до полночи, потом должен был разбудить Афанасия. Смотрю — Павла не видно, а Афонька дрыхнет себе сном праведника. Говорит — никто его не будил. Пропал Павел, как в воду канул.

— Что за чепуха! — воскликнул Воробьев, окончательно стряхивая остатки сна. — Хорошо ли вы его искали, Антип Титыч? Может, с усталости привалился куда-нибудь к дереву и проспал все дежурство.

Юферов отрицательно покачал головой. В своем помощнике он был уверен, как в самом себе. Перед тем как разбудить Воробьева, он долго искал Павла, заглядывая под каждое близкое дерево, куст, осмотрел все палатки. Поиски начались снова. На стане все еще спали, лишь Афанасий Муравьев разжигал погасший костер. Заглянув я палатку, Воробьев подошел к пологу Большакова. Кирилл Мефодиевич, разбуженный голосами, вылез из-под полога, нахлобучил свой малахай, висевший рядом на кусте, и, хмуря седые брови, выслушал Воробьева.

— Следы смотреть надо, поднимать всех, искать, стрелять надо, — заключил он и, вытянув из-под полога ружье, выстрелил в воздух.

— Вы проверяли, Антип Титыч, остальные люди все налицо? — спросил Воробьев Юферова, следя за пробуждением лагеря.

— Все, и оленеводы и наши, — подтвердил Юферов, теребя усы.

Между тем Кирилл Мефодиевич с тревогой прислушивался к шуму ветра в вершинах деревьев. Изредка теплые порывы ветра долетали вниз, до поляны, со всех сторон окруженной стеной леса. Над головой с криком летали птицы. Вся таёжка была полна каким-то тревожным шумом. Лошади и олени, испуганно всхрапывая, жались ближе к палаткам. Хакаты, навострив уши, долго смотрел на юг, ноздри его шевелились. Собака явно чуяла кого-то. Но вместо того чтобы броситься к лесу, Хакаты вдруг завыл.

— Цыц, ты! — замахнулся на него подошедший Марченко. Старатель успел уже убрать свой полог и был готов к походу. Остальные разведчики складывали палатки.

— Таёжка горит! — воскликнул вдруг Большаков. — Вели, начальник, скорее собираться, лошадей вьючить... Слышите? — он поднял руку, указывая на юг.

Сплошной птичий гомон стоял над лесом. Словно черные хлопья, кружилось воронье, с громким криком перелетали кедровки, стремительно промчалась стайка уток, бесшумно скользнула сова, а ниже, с ветки на ветку перепрыгивали десятки белок. Не обращая внимания на них, Хакаты отбежал в сторону и снова завыл. Дыма не было, зато теплые порывы ветра стали сильней и в них ясно чувствовался запах гари. Где-то вспыхнувший лесной пожар с огромной скоростью приближался к стану. Медлить было опасно, и Николай Владимирович тотчас приказал вьючить лошадей и оленей.

Геолог, оставив за себя Юферова, сам вместе с Большаковым пошел навстречу пожару в надежде разыскать Павла. Они расстреляли все патроны, охрипли от крика, но Вавилов не отзывался. Зато так внезапно возникший лесной пожар был уже рядом. В лицо пахнуло жаром, поползли едкие клубы дыма. Сильные порывы ветра, перебрасывая огонь с вершины на вершину, с дерева на дерево, гнал его с быстротой поезда. Увидев перед собой сплошную стену огня, геолог и проводник вынуждены были бросить поиски. Над их головами уже запылали смолистые ветви лиственниц, стало нестерпимо жарко. Возвращаться к месту стоянки было бесполезно и опасно. Большаков решительно повернул в сторону мари, окружавшей пылающий лесной оазис. До края таёжки казалось близко, но и там, словно свечи, пылали вековые деревья, а внизу горел кустарник. Прикрывая лицо руками, задыхаясь от дыма, Воробьев еле поспевал за старым таежником. Наконец они вырвались на границу мари и увидели за ней весь караван, успевший покинуть таёжку до приближения огня.

— На кого вы похожи! — воскликнул Юферов, увидя геолога и проводника, с ног до головы измазанных сажей, в порванной о кусты одежде.

— Павел не вернулся? — спросил Воробьев, оглядывая окруживших его разведчиков. Юферов отрицательно покачал головой, ниже нахлобучил фуражку и отвернулся в сторону. Он был уверен в гибели своего помощника, к которому сильно привязался за время похода. Кирилл Мефодиевич, взглянув на море огня, охватившее лесной островок, молча снял шапку.

— Рано хороните парня, — повернулся к нему Воробьев. Голос его стал твердым. — Нам не известно, какие причины заставили Вавилова уйти со стана и где он сейчас, но я не сомневаюсь, что он жив. Может быть, он вышел к другой стороне таёжки, нуждается в нашей помощи, ждет нас. Вы, Кирилл Мефодиевич, пойдете с оленеводами на север, а я и Юферов с остальными — на юг. Обойдем таёжку кругом, держась возможно ближе к ней. Сигналы — выстрелами.

— Придется дождаться конца пожара, осмотреть место ночевки, — заметил Юферов. — Одного вьюка не оказалось. Оленеводы торопились и наверно забыли, хотя говорят, будто его не было. Впрочем, это не оправдание, — куда могли деться два ящика?!

— С чем они — вы узнали? — спросил Воробьев.

— Один с лопатами. В другом — стеариновые свечи и еще кое-какая ерунда. Если эти вьюки и сгорели, мы и без них сможем обойтись. Лопаты у нас имеются.

— Ящик искать нет смысла, — заключил Воробьев. — И путь, друзья! Ищите Вавилова, человек для нас дороже всего.

Скоро два маленьких отряда двигались в разные стороны вдоль пылающего лесного острова. От моря огня людей отделяла полоса пропитанной водой мари, через которую огонь не мог перекинуться. Разведчики шли по старому пожарищу, а новый пожар на их глазах с шумом и треском уничтожал последний живой уголок в мертвой тайге.

Лесной пожар выгнал из таёжки все ее звериное и птичье население. С пути отряда часто слетали стаи рябчиков, куропаток, поднимались тяжелые глухари. Несколько раз дорогу перебегали олени и дикие козы. Животные были настороже. Подойти к ним на выстрел не удавалось. Кроме того, Воробьев поручил Сане и Виктору стрелять в воздух через каждую сотню шагов. Ребята шли впереди отряда и попеременно палили вверх, распугивая дичь.

Радистка Нина, взяв у Виктора бинокль, обогнала мальчиков. Она напряженно вглядывалась в каждый куст или дерево, стоящее на краю таёжки и уцелевшее от огня. Всем было ясно, что если Павел жив, он должен находиться не в горящем лесу, а за его пределами. В самой таёжке все живое должно погибнуть. Незаметно для себя Нина все дальше обгоняла караван, задерживающийся по разным мелким причинам. Девушке часто казалось, что вдали она видит человека, но при внимательном рассматривании в бинокль оказывалось, что это чернела валежина. Горячий ветер тянул со стороны пожара, принося с собой едкий дым. Он затруднял дыхание, сокращал видимость. Зато совершенно исчез гнус. Комары и мошки, очевидно, погибли в огне, а те, которые уцелели, были отогнаны дымом. Нина, сбросив с лица густую черную сетку прыгала с кочки на кочку брела по колено в воде или пробиралась по выступающим над марью сухим гривам, стараясь держаться как можно ближе к границе пылающей таёжки. Караван шел дальше от мари, где путь был легче, В стороне от него, держась в возможной близости к лесу, шагали Воробьев и Юферов. Они еще более тщательно, чем Нина, осматривали местность.

Хмурое утро превратилось в пасмурный день. По небу низко плыли лохматые серые тучи, готовые вот-вот разразиться дождем. Природа как бы готовилась залить потоками воды разбушевавшийся пожар, красноватое зарево которого отражалось в небе. Мрачная картина предстала перед глазами Нины, но, устремив все внимание на розыски пропавшего товарища, она почти не замечала грозной красоты лесного пожара. Впереди, на краю мари показалась целая заросль низкорослого кустарника голубицы вперемежку с какими-то более высокими кустами. В таком кустарнике трудно заметить человека, в особенности если он еле спасся от огня и лежит обессиленный, обожженный. Почему-то Нина думала, что Павел обязательно должен выбраться из пылающей таёжки в таком виде. Рассматривая кустарник в бинокль, Нина заметила что-то черное, шевельнувшееся за отдельной группой кустов, совсем близко. Бросив бинокль, повисший на ремне, перекинутом через плечо, она, не раздумывая, побежала к кустам. Она уже представляла Павла лежащим без чувств, уткнувшимся обожженным лицом в сырую землю.

— Павел! Павел! — Нина раздвинула обеими руками кусты, выглянула на маленькую полянку и отпрянула назад. Перед ней сидел маленький, весь черный с белой грудкой медвежонок, тараща на нее испуганные глаза.

— Ой! — вскрикнула девушка.

— Вя! — вякнул звереныш, оскалив белые острые зубы.

С минуту девушка и медвежонок глядели друг на друга, не зная что делать. Донельзя перепуганный пожаром, потерявший мать да вдобавок столкнувшийся с Ниной, медвежонок не бежал, потому что окончательно выбился из сил. Нина, поняв, что опасности пока нет, успокоилась, протянула руку.

— Муся, Мусечка! — ласково позвала она звереныша, вспомнив имя котенка.

Звереныш снова вякнул, попятился от нее и, видимо, решив сдаться, перевернулся на спину, как это делают собаки перед более сильным противником. Зеленые маленькие глазки медвежонка с явной тревогой следили за движениями девушки.

— Муся, Мусечка, ты лежи, мне с тобой некогда заниматься. — Нина, пошарив в кармане своего комбинезона, достала кусочек сахару, положила его рядом с мордочкой звереныша. Ей страшно хотелось погладить его блестящую черную шерстку, но вдруг он вцепится в руку. Пусть уж лежит, дожидается матери. Караван пройдет стороной, и никто его не увидит. — Ты спрячься, Мусечка, — посоветовала девушка зверенышу, — подожди маму, она тебя обязательно разыщет.

Успокоенный ее ровным голосом и ласковым прикосновением рук, медвежонок ткнул влажным носиком в сахар, лизнул его, и сахар уже захрустел у него в зубах, будто он питался им всю жизнь. Нина, с сожалением взглянув на него, решительно отступила за кусты и пошла дальше. Сзади уже слышались голоса людей, раздался сигнальный выстрел, залаял Хакаты. Нина оглянулась. Медвежонок, смешно переваливаясь с боку на бок, трусил за ней. Когда девушка остановилась, он сел, поднял мордочку кверху и жалобно заскулил. Нина махнула на него рукой, прикрикнула, чтобы отогнать, но звереныш и не думал убегать. Одиночество было для него страшнее. Нина понимала, что на выручку медвежонку может явиться разъяренная мать. Ей показалось, что в стороне хрустнула ветка под чьими-то ногами. Чтобы подбодрить себя, девушка крикнула, приставив ладони рупором ко рту.

— Эй, сюда... медвежонка поймала!

Тотчас сзади сильно зашумели кусты. Девушка обернулась, увидела большого черного зверя, напролом идущего к ней. Вскрикнув, радистка бросилась бежать. Испуганный ее резкими движениями, медвежонок взвизгнул, рванулся прямо ей под ноги, и они оба покатились на землю. Упав между высокими кочками с бахромой осоки, девушка закрыла глаза, уткнувшись лицом в жесткую траву...

Ее кто-то окликнул. Смущенная радистка поднялась. Перед ней, опираясь на ружье, стоял Вавилов.

***

Когда улеглось радостное возбуждение, вызванное благополучным возвращением Вавилова, которого многие считали уже погибшим, Воробьев намеренно отстал от каравана и, подозвав Павла, приказал:

— Рассказывайте, что с вами случилось.

Николай Владимирович сразу понял, что Павел что-то знает, что какая-то важная причина заставила его бросить пост и уйти в тайгу.

— Товарищ начальник, сделайте вид, будто вы распекаете меня за самовольную отлучку, — произнес Павел, глядя вслед каравану. — Еще лучше будет, если вы объявите мне выговор. Я выслеживал врага... предателя. Кажется тот, за кем я следил, меня не заметил.

Павел обстоятельно рассказал Воробьеву все случившееся с ним с того момента, когда он услышал всплеск на озере. Когда валежина, через которую попытался перепрыгнуть Павел, качнулась, он мгновенно спрыгнул вниз и провалился ногами в замаскированную мхом яму. Очевидно, это было логово волка или росомахи. Тяжелая валежина свалилась так, что целиком закрыла яму, придавив к ее краю ноги Павла выше колен. Боли Павел не почувствовал и скоро убедился, что ноги его целы, но сильно прижаты к твердому краю логова. Парень оказался в западне, из которой было трудно выбраться. Он лежал на спине в неудобном положении, хотя свободно мог действовать руками и даже шевелить ступнями ног. Попытка сдвинуть с места тяжелый, источенный червями ствол кедра была напрасной. Павел попробовал вытащить из-под валежника ноги, упираясь руками о землю. Он напрягался всем телом, но от его движения валежина осела еще ниже. Стало больно. Естественная ловушка крепко держала свою добычу. Павел потянулся к ружью, чтобы выстрелами призвать к себе кого-нибудь на помощь. Однако ружье упало ровно на шаг дальше, чем он мог дотянуться руками.

— Ваше счастье, что вы не достали ружья, — заметил геолог. — Тот, другой, мог вернуться, и тогда вам — конец.

— Да, мне был бы конец, — согласился Павел. — Я подумал об этом и оставил ружье в покое. У меня был охотничий нож. Я стал раскапывать им землю вокруг ног. Внизу оказался толстый, очень твердый корень, к которому прижала меня валежина. Перерубать его было страшно неудобно. В общем, когда я освободился, таёжка уже горела. Целая лавина огня была от меня на расстоянии каких-нибудь сотни шагов. Ноги плохо меня слушались. Ковыляя, кое-как я выбрался к мари. Постепенно ноги отошли. Сейчас ничего, идти можно.

— Кто он, этот человек?

— Не узнал. Было слишком темно.

— Муравьев? — начал перечислять геолог.

— Нет, тот выше.

— Марченко?

— Нет, Марченко я сразу узнал бы. У того был малахай на голове, а из наших малахай носит только, Большаков.

— Может, Большаков?

Павел отрицательно покачал головой. Перебрав всех, в том числе и оленеводов, сопровождающих караван, он решительно сказал, что этого человека нет в экспедиции, что он пришел со стороны.

— Иначе я узнал бы его, — с волнением закончил он.

— Не волнуйтесь, Вавилов, — спокойно сказал Воробьев, видя, как побледнело лицо молодого таежника, а пальцы нервно впились в приклад ружья. — Продолжайте рассказывать всем, что ваша отлучка вызвана погоней за оленем, подошедшим близко к стану, а сами присматривайтесь пристальнее, ко всем без исключения. Этот человек здесь... Среди нас. Откуда мог взяться в глухой тайге посторонний человек? Да и как он мог знать, где лежат ящики с грузом? Совершенно ясно, что и вьюк утоплен в озере, и лес подожжен именно им. Кто-то желает, чтобы мы вернулись обратно. Конечно, он хотел утопить ящик с каким-нибудь важным грузом, например, с частями радиостанции, но в темноте взял другой вьюк. Таёжка была подожжена в расчете, что мы проспим, не успеем вовремя уйти к мари, потеряем снаряжение, продукты и вынуждены будем повернуть назад. Нет ли среди оленеводов человека, оберегающего тайгу от нашего вторжения? Ведите себя спокойно, присматривайтесь — и молчок... Никому ни слова. Никто не должен знать, что с вами случилось.

— А Юферову?

— Юферову я верю. Расскажите ему все, только осторожно, чтобы не подслушали. Втроем мы будем начеку, поймаем этого подлеца. А теперь занимайте свое место в караване.

 

Глава девятая

Горный дух

Разбушевавшаяся непогода отняла у экспедиции четыре драгоценных дня. Дождь то затихал, то снова лил как из ведра, то начинал моросить по-осеннему. Выходить в поход было нельзя, но и безделье всем надоело. Кирилл Мефодиевич, надев непромокаемый плащ, отправился выслеживать дикого оленя или козу. По берегу речки было много следов этих животных. Самые юные путешественники — Саня и Виктор заявили, что они решили поохотиться где-нибудь вблизи на боровую дичь. Глухари, рябчики, куропатки были здесь непуганые. Один чересчур смелый косач прилетел даже к самым палаткам и преспокойно уселся на дереве. За это он поплатился жизнью. Увидев первой неосторожную птицу, Нина метким выстрелом сняла ее. Глухарь весил почти полпуда, и из него приготовили замечательное жаркое.

Во время вынужденной стоянки девушка установила радиостанцию и связалась с управлением прииска. Воробьев доложил Постригану о всех событиях последних дней. Он высказал предположение, что таёжка загорелась не сама по себе, а была подожжена человеком, виденным ночью Павлом Вавиловым. Андрей Ефимович полностью согласился с ним и приказал усилить бдительность. Воробьев, Вавилов и Юферов поочередно дежурили три ночи подряд, делай это так, чтобы другим незаметно было их бодрствование. Однако ничего особенного не случилось. Враг, если он и находился в экспедиции, действовал осторожно, затаясь до поры до времени. Николай Владимирович был уверен, что, выждав удобный момент, этот неведомый человек попытается сделать еще какую-либо подлость. После разговора с Постриганом пришлось поневоле посвятить во все Нину. Девушка тотчас потребовала, чтобы ей также поручили ночное дежурство. Николай Владимирович согласился.

Круг, замыкающий предателя, понемногу суживался. После долгого раздумья Воробьев сбросил со счета Афанасия Муравьева и Кирилла Мефодиевича. Оставались оленеводы и Марченко. Но за старателем пока не было ничего замечено. Николай Владимирович окончательно утвердился в мысли, что врага надо искать среди оленеводов и если нет, значит поджигатель появился со стороны.

Радиосвязь с прииском внесла большое разнообразие и жизнь затерянных в тайге людей. Нина поставила на своей палатке маленький металлический репродуктор, достаточно громкий, чтобы его можно было слышать во всем лагере, передала радиограммы родным и знакомым. Этой возможностью воспользовались все, кроме Марченко. Угрюмо буркнув что-то, он отошел в сторону.

Устроив навес из плащ-палатки, Марченко начал бить разведочный шурф, словно живой экскаватор ворочался в яме, выбрасывая полные лопаты тяжелой породы. Попытка была бесполезной. Воробьев видел, что по геологическому строению местности здесь не могло быть залегания золотоносных песков. Геолог долго стоял у шурфа, наблюдая за неторопливыми, точными движениями старателя. Киркой и лопатой Марченко орудовал ловко, чувствовался его многолетний опыт.

— Напрасный труд, — сказал Воробьев, когда Марченко закурил толстую цыгарку махорки. — Район, который мы сейчас проходим, незолотоносен. Потом вам помешают почвенные воды.

— Чем черт не шутит, когда бог спит, — ответил старатель, снова берясь за работу. — За свою жизнь я сотни глухарей выбил, пусть будет один лишний, не развалюсь. Дня два еще дождь будет... успею.

Но ему так и не удалось довести шурф до конца. Геолог оказался прав. Когда старатель углубился более чем на человеческий рост, в углу ямы просочился ручеек почвенной воды и быстро затопил шурф до краев. Марченко со злостью плюнул в мутную воду и ушел в палатку.

— Он все самородок мечтает найти, — кивнул вслед Марченко Антип Титыч.

Выбитая Марченко яма находилась рядом с палатками. Ночью в нее свалился олень, вызвав переполох. Хакаты, подняв неистовый лай, разбудил всех. Оленя легко вытащили, а яму завалили.

За время стоянки Саня с Виктором удачно поохотились, они возвратились на стан, с гордостью неся двух тяжелых глухарей. Около лагеря их встретил Марченко. Он похвалил добычу и, усмехаясь, сказал:

— Глухаря подстрелить просто, их тут много, а вот оленеводы сказывали, есть здесь птица, которую пуля не берет, а дробь и подавно.

— Враки, — решительно возразил Саня.

— Птица та не живая, а деревянная, — продолжал Марченко, — на большом дереве вырезана. Стреляй в нее сколько хочешь, с трех шагов пали, а ей хоть бы что: посмеивается да и только.

— Да она же деревянная? — удивленно расширил глаза Виктор.

— В том то и дело, что деревянная, а коли промажешь, то клюв раскроет, глазом подмигнет, смеется, как человек. Заколдованная. Я сам не верю, да проводники говорят. Можете сами взглянуть. Вон там, у сухого дерева с обломанной вершиной. — Марченко показал направление, стал собирать дрова. Заинтригованные ребята, сдав Нине глухарей, тотчас отправились разыскивать таинственную птицу.

К концу четвертого дня непогоды надоедливый дождь как будто стих совсем и в разрывах туч заголубело небо. В палатку к Воробьеву прибежал взволнованный старик-оленевод Чигор. Будучи человеком суеверным, он верил в добрых и злых духов гор и тайги, а также в святых, о которых слышал еще в детстве от шамана. В его голове религиозные понятия смешались с древними эвенкийскими поверьями.

— Зачем так! Черта стреляй, бога стреляй, — говорил он взволнованно, размахивая руками, на ломаном русском языке и потом перешел на эвенкийский. Воробьев позвал Кирилла Мефодиевича. Проводник о чем-то заспорил с Чигором, видимо, успокаивая его. Чигор вдруг круто повернулся и выбежал из палатки.

— Наши ребята, Санька с Витькой, нашли где-то изображение духа гор, на дереве вырублено было, и постреляли в него, как в мишень. Старик сердится, говорит — удачи не будет, дух гор мстить начнет — злой дух. — Большаков усмехнулся и добавил: — Я этому пророку толмачил, толмачил, а ребята глупые, разве они понимают, какой дух злой, какой добрый.

— Выходит, в доброго можно стрелять, он не рассердится, — констатировал Воробьев, — а от злого все равно доброго нечего ждать.

— Однако, правда, — согласился Большаков.

— Вы все же, Кирилл Мефодиевич, побеседуйте с Чигором как следует. Успокойте его. Я пойду взгляну на эту диковину.

Смущенные Саня и Виктор показали Воробьеву священное дерево. Это был старый, дуплистый ясень, проживший не одну сотню лет. На высоте человеческого роста ствол дерева был отесан, и на этом месте грубо выдолблено изображение странного существа, похожего на диковинного зверя с крыльями летучей мыши. Время и черви сильно источили эту древнюю резьбу. Вдобавок ребята всадили в деревянное чудовище несколько пуль.

Николай Владимирович опасался, что Чигор будет каждую помеху в пути, каждую неудачу приписывать мести злого духа гор.

Так оно и случилось. Каравану надо было перебраться на другой берег речушки, но она вышла из берегов, залила всю долину. Бурый мутный поток стремительно мчался, неся смытые с корнем деревья, коряги и всякий лесной мусор. Перейти разбушевавшуюся реку оказалось невозможным. Все поиски брода оказались тщетными.

— Его рассердил, — сказал Чигор, увидя Воробьева, и показал назад, где осталось обстрелянное ребятами изображение духа гор.

Посоветовавшись с Большаковым, Николай Владимирович решил изменить маршрут — пройти по левому берегу реки дальше на север, до первого брода. Километров пять с большим трудом продвигался отряд вдоль реки. Берега становились все круче, угрюмей, и вдруг караван уткнулся в высокую скалу, преграждавшую путь. Высоко поднявшаяся вода омывала совершенно отвесный обрыв. Дальше от берега было такое нагромождение крутых утесов, разделенных глубокими ущельями, что поневоле пришлось вернуться назад. Все приуныли. Большаков вырубил длинный шест и мерил глубину реки, Воробьев искал выход из создавшегося положения, пытаясь найти способ переправиться через реку, а Чигор думал, что обиженный дух гор начал мстить всерьез. Косо поглядывая в сторону Сани и Виктора, Чигор горячо доказывал остальным оленеводам необходимость вернуться обратно в Качанду. Юферов, хорошо понимающий по-эвенкийски, предупредил Воробьева, что оленеводы начинают колебаться и как бы не ушли ночью вместе с оленями. Тогда экспедиция окажется в тяжелом положении. Среди оленеводов лишь один человек был средних лет, остальные немногим уступали Чигору по возрасту и верили в духов. Доказательства гнева горного духа были налицо. Во время короткого привала Чигор подошел к Воробьеву вместе с двумя стариками и, зажимая пальцы, начал перечислять:

— Тайга гори, дождь мешал, река мешал, скала встречал, иди совсем нельзя. Домой надо, начальник.

Николай Владимирович, слушая Чигора, напряженно искал выхода. «Эх, если бы сейчас можно было переправиться через реку и тем доказать, что все препятствия не страшны советским людям и горный дух здесь ни при чем». Ощутив чье-то осторожное прикосновение к локтю, он обернулся. Хитро подмигнув ему, Большаков обратился к оленеводам:

— Тайга сама горела, дождик часто идет, в реке воды много. — Он ткнул пальцем в живот Чигора. — Из ума ты выжил, вот и пугаешь нас злым духом гор. Сам видел, какой-такой дух, дерево просто. Сейчас реку будем переходить в этом самом месте, — Большаков широким жестом показал на бурную реку, разделенную здесь маленьким островком. — Перейдем, а дальше дорога легче будет. Пусть тогда Чигор скажет, помешал нам горный дух перейти реку или нет?

Оленеводы, взглянув на бурный поток, с сомнением покачали головами, а Чигор, усмехаясь, заявил, что если караван переправится в этом месте, он первый пойдет дальше, до самого конца пути.

Николай Владимирович вздохнул с облегчением, хотя не знал еще, как хочет переправиться Большаков через бешено несущийся глубокий поток. Кирилл Мефодиевич объяснил свою мысль. У самого берега росла группа высоких лиственниц с мощными кронами. На островке, разделяющем реку на два рукава, также высились мощные деревья. Прикинув на глазок расстояние до острова, Большаков решил свалить береговые лиственницы, чтобы они перекинулись вершинами на островок. Потом таким же путем спилить растущие на острове деревья, уложив их вершины на противоположный берег. На толстые, прочные стволы положить настил из тонкого леса и, как по мосту, переправить караван на противоположный берег.

Горячо пожав руку старому таежнику, Воробьев приказал начать работу. Завизжали пилы, застучали топоры. Лиственницы, качнув кронами, одна за другой с глухим шумом упали в реку. По ним мигом перебрались к острому Павел, Афанасий и Марченко. Скоро с островка к другому берегу перекинулись могучие стволы деревьев, способные удержать на себе большую тяжесть. Оленеводы, поняв в чем дело, с уважением поглядывали на Большакова и посмеивались над Чигором. Впрочем, Чигор, забыв про собственный страх, первым из оленеводов взялся на топор. Весело покрикивая, он принялся рубить деревца для настила. К нему присоединились остальные. Работа шла быстрее. Все же постройка моста отняла весь день, и только в сумерки отряд переправился на другой берег.

Оленеводы повеселели, словно все страхи перед злым горным духом остались за рекой. Когда на другой день караван неожиданно встретил сплошную стену молодого лиственного леса и пришлось часа три прорубать сквозь него дорогу, даже Чигор отнесся к этому, как к обычному явлению.

Между тем мысль о том, что в отряде находится скрытый враг, не давала Воробьеву покоя. Снова и снова приглядывался он к людям. После неудачной стрельбы Сани и Виктора по священному дереву у геолога зародилось подозрение на Чигора. В самом деле, напуганный собственными суевериями, старик мог сделать какую угодно глупость, чтобы заставить экспедицию вернуться в Качанду. А может быть, все эти разговоры о злом духе просто попытка напугать остальных оленеводов. Видя неудачу с поджогом таёжки, из которой караван выбрался благополучно, Чигор — если допустить, что именно он враг, — решил использовать удобный случай. Это ему вполне могло удасться, если бы Большаков не нашел способа переправиться через року. Воробьев посоветовался с Юферовым, и оба они стали наблюдать за Чигором. Вдобавок на голове старою оленевода вдруг появился такой же малахай, как и у Большакова. По-видимому, он хранил шапку в своем вещевом мешке и теперь надел ее вместо истрепавшейся фуражки. Николай Владимирович, подозвав Вавилова, кивнул в сторону Чигора, идущего за оленями.

— Видишь?

— Я давно обратил внимание, — ответил Павел. — Только, Николай Владимирович, это не он.

— Опять не он!

— Тот молодой, сильный, я с трудом за ним поспевал, а ведь я не первый год по тайге хожу. Потом, Чигор низкого роста, а тот... — Павел, оглядев растянувшийся караван, продолжал: — С Марченко ростом будет.

Доводы Вавилова показались Николаю Владимировичу неубедительными. В темноте он мог плохо разглядеть смутную фигуру человека. Кроме того, Чигор, может быть, и не так стар, как это кажется с первого взгляда. Да ведь Большаков старше его, а ходит по тайге так, что за ним трудно угнаться.

Скоро Большаков вывел караван на границу обширной мари. Кое-где между кочками проглядывала вода, а на другой ее стороне виднелась опушка. Там, по словам проводника, протекала река, в которую впадали ключи, намеченные для разведки. На границе мари сделали дневку. Марь оказалась очень топкой, и Большаков пошёл разыскивать переправу. Воробьев ждал его до полудня, затем, взяв дробовик, вышел к нему навстречу. Он увидел проводника в километре от лагеря. Кирилл Мефодиевич с головы до ног был измазан болотной тиной.

— Пешком можно, вон там, однако, — показал он на отдельный кустарник, виднеющийся на мари.

— Олени пройдут?

— Утопим. Посылай назад. Груз перенесем на себе.

Кирилл Мефодиевич объяснил, что, по его расчетам, марь тянется далеко, и обходить ее нет смысла. В ширину она имеет не более десяти километров, но пройти ее могут только люди и то с трудом. Зато от мари рукой подать до реки Накимчан, а оттуда можно спуститься до ключа Светлого, который является целью их похода.

Воробьев согласился с его доводами, полагаясь на опытность проводника. Он решил начать утром переправу груза через марь, рассчитывая за два дня управиться с этим делом.

Обсуждая план завтрашнего дня, они, не торопясь, шли к стану. Большаков пробирался впереди, почти бесшумно раздвигая кусты. Вдруг он предупреждающе вытянул назад руку. Геолог остановился. Перед ним была небольшая поляна, на противоположном конце которой высилось несколько раскидистых деревьев. Большаков медленно поднимал ружье, целясь во что-то невидимое для Николая Владимировича.

— Коряга, — разочарованно сказал проводник, опустив ружье. — Видишь, на том сучке сидит, там их несколько.

Только теперь геолог разглядел на ветвях дерева трех птиц, очень похожих на глухарей, но значительно меньшего размера. Он сбросил с плеча дробовик, но Кирилл Мефодиевич остановил его.

— Не надо, живыми возьмем. Птица эта смирная. У нее совсем страха нет. — Проводник, порывшись в кармане, достал узкий ремешок. Не таясь от птиц, он вырубил тонкую жердину и к ее верхушке привязал ремешок, сделав из него петлю. Воробьев с любопытством наблюдал за ним. С неменьшим любопытством следили за людьми и птицы, склонив головы набок и поглядывая вниз под дерево, куда подошли разведчики. Кирилл Мефодиевич устроил петлю так, чтобы она стояла над верхушкой жердины. Закончив приготовление, он стал медленно поднимать ее, приближая к сидящей с краю птице. Когда петля поравнялась с головой коряги, та вытянула шею и продела голову прямо в петлю. Проводник потянул вниз, петля захлестнулась на шее птицы. Затрепыхав крыльями, коряга попыталась вырваться, но было уже поздно. Через полминуты она была в руках у Кирилла Мефодиевича. Остальные две птицы, ни мало не тревожась, поглядывали вниз, как бы ожидая своей очереди.

— Дайте мне, — взялся за жердь Воробьев. Он быстро накинул петлю на шею второй птицы, но третья, видя, что ее товарки почему-то слетели на землю, вдруг сорвалась с ветки и, пролетев шагов десять, опустилась на поляну.

— Не трогайте ее, однако, — промолвил Большаков, разглаживая рукой перья пойманной птицы.

Коряга, которую он держал, вела себя совершенно спокойно и не пыталась вырваться. Она только вертела головой, норовя ухватить палец проводника.

— Совсем курица, только дикая. — Большаков разжал руки, выпуская птицу. Но та не взлетела... — Лети... — проводник подбросил ее вверх. Шумно захлопав крыльями, коряга пролетела до следующего дерева и уселась на первую ветку.

— Зачем вы ее выпустили?

— Нельзя! Смирная птица, каждый ее убить может. В другой раз человек заблудится. Ружья нет. Кушать нечего, тогда можно. Теперь нам не надо: продукты есть.

— Ее так и зовут — коряга?

— Эвенки зовут коряки, а русские просто коряга!

— Ага, теперь вспомнил! Читал где-то, кажется, правильное ее название — дикуша.

— Однако, так, — согласился Кирилл Мефодиевич. — Все равно коряга. Сидит — бери хоть голыми руками. Другой раз камнем бросишь, в ветку попадешь, она туда-сюда болтается, не улетает, только клохчет. Привозил я в село, до кур пускал. Привыкает. Куры дикие, к рукам не подходят, а эту кликнешь: «Кути-кути» или «цып-цып» — бежит....

Воробьев принес птицу на стан, чтобы показать другим. Но большинство разведчиков уже раньше видели дикушу и каждый из них мог рассказать про нее какую-нибудь любопытную историю.

Вечером Нина отнесла птицу в сторону от лагеря и выпустила на свободу.

***

Переправа через марь отняла в два раза больше времени, чем рассчитывал геолог: было невероятно трудно пробиваться с грузом на плечах по кочкам и болоту. Затянутые свежей зеленью глубокие провалы — окна подстерегали на каждом шагу, студеная ржавая вода проникала в разбитую обувь. Ноги застревали среди кочек и корней растений. Кирилл Мефодиевич, прощупывая путь шестом, первым перешел марь, следом за ним прошли разведчики, взяв с собой груз полегче. Теперь по проложенной трассе можно было проходить без риска провалиться.

Сразу за марью местность была возвышенной и сухой. Километрах в трех дальше протекала быстрая, свежая река Накимчан. На ее берегу среди живописной группы берез разведчики поставили палатки. В лагере оставались Большаков, Саня и Виктор. Несмотря на упорное желание проводника участвовать в работе, Воробьев категорически запретил ему это. Николай Владимирович щадил силы старого таежника. Он попытался оставить с Большаковым и Нину, но девушка воспротивилась.

— Я вас не прошу жалеть меня, — возразила она, и ее лицо вспыхнуло румянцем. — Вы меня боялись в тайгу брать, думали — буду обузой. — Нина решительно повернулась и первая пошла через марь за грузом. Глядя на нее, взбунтовались Саня и Виктор. Они, волнуясь, стали доказывать геологу, что хоть понемногу, а носить могут. Воробьев не стал удерживать ребят, но поручил Вавилову присматривать за ними, чтобы, чего доброго, не ввалились где-нибудь в скрытое окно.

Отправляясь в первый переход через марь, Воробьев объявил оленеводам, что они свободны и могут возвращаться домой. Поблагодарив оленеводов от всего коллектива экспедиции, геолог вручил им толстый пакет с письмами с тем, чтобы они сдали их на почту в Качанде. Прощаясь с оленеводами, он подумал, что неплохо было, если б они могли переправить груз через марь. Однако он не стал их задерживать, считая, что они выполнили свою задачу и им надо спешить в обратный путь. Каково же было его удивление, когда на середине мари он встретил целую вереницу людей с кладью на плечах. Впереди шел Чигор, а за ним остальные оленеводы. Поравнявшись с Воробьевым, Чигор, весело улыбнувшись, крикнул:

— Помогать будем немного... айя!

— Айя, айя, — обрадованно ответил Воробьев.

Помощь оленеводов была весьма кстати. Глядя вслед Чигору, геолог подумал, что, пожалуй, зря подозревал в этом простом, добродушном старике скрытого врага. «Но кто же тогда тот человек, которого видел Вавилов? Или в самом деле он пришел откуда-то со стороны и случайно встретился на пути экспедиции?»

Лишь к концу второго дня напряженной работы весь груз был переброшен к реке. Измученные, измазанные с ног до головы тиной, люди расположились на отдых. Оленеводы, тепло распрощавшись со всеми разведчиками, ушли к своим палаткам на другую сторону мари. На рассвете они тронулись в обратный путь.

На новом стане у реки все были в сборе. Не хватало лишь Марченко, который почему-то отстал. Воробьев, надеясь на опытность старателя, не беспокоился о нем. Марченко хорошо работал во время переправы через марь. Приспособив за плечами деревянные рогульки, он носил больше клади, чем остальные разведчики. Скоро старатель явился без рогулек, мокрый с головы до ног.

— Утопил, — угрюмо сказал он Воробьеву, — сам едва выбрался. В окно попал.

— В окно? — удивился геолог. — Где же это вас угораздило? Ведь мы проложили тропу, минуя все опасные места.

— Я напрямик пошел. Хотел сократить дорогу. Не везет мне, товарищ начальник. Ну, ничего, Марченко еще себя покажет.

— Покажете, если найдете груз, — нахмурился Воробьев. — Кирилл Мефодиевич, я попрошу вас сходить с Марченко и помочь ему.

Утопленный Марченко груз — кулек белой муки и герметически закупоренную банку сала найти не удалось. Марченко высказал предположение, что груз засосало в топь. Большаков промолчал, хмуря седые брови. Когда Марченко вышел из палатки Воробьева, проводник поглядел ему вслед и тихо молвил:

— Пустое место показал, не было там муки. Дурной человек, однако...

— Вы думаете, спрятал? — встревожился Николай Владимирович. — Зачем ему?

— Не знаю еще, — подумав, ответил проводник, — может, украл, может, утопил только другое место показал. Узнаю, наверное, найду.

Ожидая обеда, Воробьев поднялся с прибрежной отмели на более высокий берег, где начинался лес. К нему подошел Юферов. Под тенью деревьев было прохладнее, но над ухом зазвенели комары.

— Сколько их! — отмахиваясь веткой, сказал Юферов. — Тьма! Вечером заедят, если здесь заночуешь, и костер не поможет. Вот ведь изобретают люди всякое оружие для войны: атомные бомбы, разные газы, а никто не придумает такое средство, чтобы совсем истребить эту пакость! Такому человеку не грех было бы и памятник поставить. Этот комар да гнус много человеческой крови выпивают. В Москве ученые, наверное, изобретают. Может быть, скоро скажут: вот вам, товарищи таежники, подарок. Побрызгайте кругом из этой бутылочки, и весь гнус на километр вокруг пропадет. Может быть, изобрели уже где-нибудь за границей... в Америке.

— В Америке? — удивленно поднял брови Воробьев. — Там, Антип Титыч, ученые о другом заботятся — как бы сделать такую жидкость, чтобы на нас из-за океане побрызгать и не стало бы советских людей. Только кишка тонка! Пожалуй, у нас скорее найдется способ и против гнуса, и против заграничных атомщиков.

— Конечно! Одинаково — гнус, — подтвердил Антип Титыч и, увидев подошедшего Большакова, подвинулся, освобождая ему место.

— Плохо, однако, — хмуря седые брови, произнес камчадал. — Совсем плохо, начальник.

— Что случилось? — обеспокоился Воробьев.

— Рюкзак пропал, порох, патроны. Худой человек, однако, есть, — он сердито взглянул в сторону стана, — Марченко, наверное.

— Вспомните, Кирилл Мефодиевич, не забыли ли вы свой рюкзак на другой стороне мари?

— Забыл? Нет! — проводник отрицательно покачал головой.

— Большаков скорее другое забудет, только не припасы. — теребя ус, подтвердил Юферов. — Я не говорил вам об этом, а каким-то образом исчез маленький грохот для бутары. Думаю: кому он нужен? — Юферов пожал плечами. — Никому не нужен, значит, потеряли. Но потерять тоже нельзя было, ведь инструмент у нас упакован, увязан, значит, кто-то отвязал; а зачем? Не понимаю.

— Да, задача, — протянул Воробьев. Факты были тревожным, особенно этот рюкзак с припасами.

— Марченко, — коротко отрубил Большаков.

— Непонятна цель...

— Боюсь, мы узнаем, когда поздно будет, — нахмурился Юферов. — Надо взять его в работу.

— Наоборот, этого нельзя делать, — возразил Воробьев раздумывая. — Тем самым мы покажем, что подозреваем его. Я думаю, придется пристально наблюдать за ним, не спуская с него глаз.

Наблюдать за Марченко не пришлось. В тот же вечер, зайдя в палатку Воробьева, старатель заявил, что не может идти дальше и немедленно отправляется назад. Он развернул тряпку, обернутую вокруг ноги, и Николай Владимирович увидел ниже колена страшную язву с синевато-мертвенными краями и гнойником в центре.

— В дороге ударился этим местом о камень — объяснил Марченко. — Немного побаливало, да я внимания не обращал... думал, пройдет. Глядь — не прошло, болото переходил, замочил, теперь все хуже становится, загнивает.

— Перевязку надо.

— К врачу надо. Вы меня, пожалуйста, не держите. Таким манером ноги лишиться можно. Отпустите меня с оленеводами. Я их еще застану на месте. Одному-то мне, пожалуй, не добраться, сгину в тайге.

— Хорошо, идите, — подумав, согласился Воробьев, которому приходилось видеть подобные язвы у других. Он знал, как это опасно, если своевременно не обратиться к врачу. Юферов выдал Марченко продукты на обратный путь. В этот же день старатель, сильно прихрамывая, вышел со стана. Его хромота исчезла, лишь только палатки экспедиции скрылись за деревьями. Здесь он спустился к реке и тщательно промыл язву, после чего она стала совсем не такой страшной. Довольно насвистывая какой-то мотив, старатель зашагал, словно торопясь куда-то; язва на ноге не мешала ему быстро пробираться вдоль берега реки совсем в другую сторону от места расположения стана оленеводов.

Большаков долго ходил по берегу реки, зарубками помечая подходящие для плота деревья. Антип Титыч, с сомнением глядя на быстрое течение, покачал головой.

— Река быстрая. Опасно. Да ведь она на юг течет, а нам надо к северу двигаться.

— Нет, река добрая, — возразил Большаков. — Можно плыть. До самого ключа проплывем по реке. Выбирая удобный путь, мы много лишку сделали, а теперь к югу надо опуститься, однако, — ответил проводник.

На рассвете разведчики начали постройку плота. Проводник, незаметно для других, ушел на марь искать продукты, утерянные Марченко, но его попытка оказалась безрезультатной.

К вечеру плот был готов, все имущество экспедиции погружено. Наступившая темнота заставила отложить отъезд до другого дня. Тронулись на рассвете, когда утренний туман еще курился струйками над студеной водой реки. Быстрое течение тотчас подхватило тяжелый плот и понесло по воде.

Большаков исполнял роль лоцмана. Он удобно расположился на штабеле груза, закурил свою изогнутую трубку и спокойно посматривал вперед.

Если течение било в левый берег, Большаков говорил: «держи правой», если плот несло к правому берегу, он подавал команду держать влево. Остальные, налегая на шесты, отклоняли плот в нужную сторону. Иногда берега реки становились скалистыми и, близко сходясь между собой, сжимали реку. В таких местах течение усиливалось, бурлило у выступов скал. На лицах разведчиков появилось тревожное выражение.

— Ничего, ничего, — успокаивал Кирилл Мефодиевич, — порогов нет, быстро доплывем. Хорошо, однако.

Река снова притихла. Берега расступались шире, течение становилось плавнее. Плот тихо скользил между нависшими над водой деревьями; кое-где выдавались каменистые отмели, иногда далеко выходя в реку. На одном из поворотов особенно спокойного места реки Большаков внезапно поднял руку, указывая вперед на левый берег. Все взглянули туда и замерли. Целое стадо диких оленей стояло на отмели возле самой воды, и ветвистые рога животных отражались в ее зеркале. Олени с удивлением смотрели на приближающийся плот. На плоту никто не шевелился, любуясь этой картиной. Вдруг один из оленей, ближе всех стоявший к плоту, ударил копытом о гальку. Тотчас все стадо встрепенулось, побежало вдоль отмели. Большаков мгновенно вскинул карабин. Грянул выстрел. Один из оленей метнулся в сторону и сразу упал. Остальные, мелькая белыми подушечками коротких хвостов, скрылись в кустах.

— Кирилл Мефодиевич, ну зачем вы стреляли? Они такие красивые! — с сожалением произнесла Нина.

— Мясо надо, людей кормить, — отозвался проводник, берясь за шест, чтобы направить плоты к берегу.

Воробьев вспомнил, как Кирилл Мефодиевич не дал ему выстрелить в медведя, предпочитая вступить в переговоры со зверем.

— Кирилл Мефодиевич у нас хозяин тайги. Он бьет зверя только когда нужно и не больше, чем требуется.

— Конечно, хозяин. Весь народ хозяин, — согласился Большаков.

В середине второго дня плавания Большаков показал вперед, где на изгибе реки теснилась березовая роща, белые стволы выделялись среди темной зелени.

— Здесь ключ, будем приставать, однако, — сказал он, направляя плот к берегу. Действительно, когда плот ударился о дно застрял на мелком месте, разведчики увидели устье небольшого ключа, шумно вливающего в реку свою прозрачную воду. Воробьев еще раз удивился памяти проводника и распорядился начать выгрузку. Скоро на ровном месте у березовой рощи были поставлены палатки, запылал костер. Нина растянула антенну радиостанции. Над палаткой, где поселились Воробьев, Юферов и Большаков, затрепыхал по ветру красный флажок.

 

Глава десятая

У цели

Экспедиция расположилась лагерем среди белых стволов берез у берега реки, рядом с устьем ключа. Двери палаток выходили на восток, чтобы первые лучи солнца падали в них, а раскидистые шапки деревьев заслоняли палатки от полуденного солнца. Остаток первого дня ушел на благоустройство маленького лагеря. Разведчики сделали нары и столы, используя для этого тонкие лиственницы. На поляне под березами был поставлен длинный стол, рассчитанный на всех. Жерди обтесали сверху, подогнали одну к другой, и стол получился хоть куда. Вокруг него из тех же жердей устроили скамьи. Около палатки Воробьева и у радиостанции также устроили небольшие столики. Толстым слоем хвойных веток застлали нары, а для матрацев и подушек накосили душистой травы.

Всю подготовку инструмента к работе и окончательное благоустройство лагеря Воробьев поручил Павлу Вавилову, оставив его старшим, а сам вместе с Юферовым занялся осмотром берегов ключа и прилегающей местности. Ключ Светлый был границей обширного белого пятна, простирающегося от него вниз по реке до ее крутого поворота на юг. Белое пятно захватывало оба берега реки Накимчан и часть хребта. Ниже ключа Светлого долина реки постепенно суживалась, горы теснили ее с обеих сторон. На карте, врученной Постриганом Воробьеву, вершина ключа помечалась условно. Комплексная экспедиция, когда-то побывавшая здесь, не поднималась к его истокам. Признаки металла экспедицией были найдены в среднем течении ключа, который вполне можно было назвать горной речушкой. Ключ протекал в довольно глубокой впадине, его берега во многих местах были сильно подмыты. Это являлось признаком того, что в дожди ключ превращается в бурный, многоводный поток. Местность у устья Светлого была ровной, но даже простым глазом, без помощи приборов, Воробьев определил, что эта покрытая лесом равнина заметно повышается в сторону гор. Густая трава особенно пышно разрослась вдоль берегов. В иных местах она была выше человеческого роста и стояла на пути, словно зеленая стена, сквозь которую нелегко было пробираться. Геолог и мастер, уйдя от стана на полкилометра, расположились у берега ключа на огромном, поваленном бурей ясене, чтобы вдали от лагерной сутолоки лучше разобраться по карте.

— Сопка Дунгар, — Николай Владимирович показал на снежную вершину. — Где-то в ее районе протекает Говорящий ключ.

— Бориджа Дунгар, — взглянул на сопку Юферов.

— Что за бориджа?

— Эвенки называют «бори» безлесные вершины. «Джа» — приставка, показывающая, что сопка очень велика. Почтительное, так сказать, обозначение большой величины.

— Значит, ты хорошо по-эвенкийски знаешь?

— Кумекаю немного, но до Большакова мне далеко, тот не хуже самих эвенков по-ихнему разговаривает. Да... Интересно, как на плане этого самого старателя... Ивана Жаркова показана местность? Где он ключ помечает?

— А вот сейчас взглянем, — Николай Владимирович, отложив в сторону карту, стал рыться в полевой сумке, разыскивая обрывок библии с планом. Он выложил все бумаги, тщательно пересмотрел их, но пожелтевшего листка так и не нашел. — Не понимаю, куда он запропастился. Хорошо помню, клал его в эту тетрадь. Она у меня в планшетке была. Потом я все нужные бумаги переложил в сумку.

— Когда вы его в последний раз доставали из сумки или из планшетки?

— Последний раз?.. Стойте, стойте, вспомню, — Воробьев приложил палец ко лбу. — Переложил я его еще в Качанде, а последний раз смотрел перед тем как погрузиться на плоты. Вечером. А на другой день мы поплыли. Куда он все же делся? — Николай Владимирович стал пересматривать бумаги. — Не пойму!

— Да... зато я теперь кое-что понял. Плохо только, что поздно.

— Что же вы поняли, если я сам не понимаю?

— Мешок с припасами когда исчез у Кирилла Мефодиевича?

— Кажется, в тот же день или на день раньше.

— А Марченко когда ушел? Тогда же? Вот он и унес не только мешок, но и план. Взять-то было легко. Вы свою сумку где только не бросали — и в палатке, и перед ней.

— Зачем ему?

— Зачем! Да он за этим планом специально охотился. За тем и в экспедицию пошел. Вот когда я догадался, с чего бы Марченко в разведку идет? Эх, старый простофиля! — Юферов хлопнул себя по лбу. — Знает он об этом самом Говорящем ключе больше, чем мы с вами знаем.

— Откуда? Кто ему мог рассказать?

— Положим, рассказали вы сами. Тайны-то из этого никто не делал. Но он раньше нас о ключе знал... да, да, точно. Старателей, вы говорили, было трое. Один погиб в шурфе, другой, Иван Жарков, тоже, наверное, погиб, а третий дошел. Вот он-то и рассказал Марченко. Сам, конечно, стар, идти не может, а секрет свой рассказал.

— Почему же он раньше его не открыл? Ведь за находку нового месторождения металла порядочная премия полагается. Для страны польза, и ему хорошо.

— Конечно, ему было бы неплохо, да мы не знаем, что он за человек. Может быть, он о пользе для страны меньше всего заботится. Даже, наоборот, совсем этой пользы не хочет. Есть же еще такие... затаились мокрицами по щелям. Опростоволосились мы с вами, Николай Владимирович. Не сумели разглядеть этого Марченко. Можете быть уверенным, что это он поджег таёжку. А Вавилова обвел вокруг пальца, надев такой же малахай, как у Большакова, да запасные брюки вместо своих шаровар. Надеялся, подлец, что пожар застанет нас врасплох, все снаряжение погибнет в огне и мы вынуждены будем вернуться.

— Действительно, похоже на правду. Вот история!

— Марченко мне давно знаком. Это просто закоренелый единоличник. Враг другой — тот, кто ему открыл тайну Говорящего ключа.

— Немедленно сообщим об этом Постригану, найдут и Марченко, и того. Больше мы не в силах что-либо сделать. Попытаемся поискать Говорящий без плана. Впрочем, я его смогу восстановить в памяти. — Воробьев быстро сделал набросок плана.

— Похоже-то похоже, да непонятно, где же он протекает, у какой сопки берет начало.

— И на том плане было непонятно.

— Значит, мы ничего не потеряли. Если и будем искать ключ, то вслепую. План почти бесполезен.

— Да, пожалуй, верно. Тот, кто его сделал, чертил план лишь для себя и постарался, чтобы другим он не мог пригодиться. Что же, пройдем дальше.

Они снова двинулись вверх по ключу, с трудом прокладывая путь в высокой траве, пробираясь сквозь густые кусты, преодолевая целые завалы из упавших деревьев. Ключ в этом месте бежал среди крутых берегов, стоящих, словно стены, над его светлой струей. Через полкилометра берега изменились, стали ниже, появились длинные береговые отмели из разноцветной гальки. Идти стало легче. Воробьев, все время разглядывающий разливы берега и гальку под ногами, поднял камешек.

— Пирит, спутник золота, а вот кварц.

— Спутников здесь много, да не знаю, есть ли само золото. Не нравится мне этот ключ. —Юферов, подобрав палку, стал ковырять ею в подмытом берегу ключа. — Видите, до речников размыло, метром ниже пески должны быть, мелкое залегание.

— Мелкое, это ничего не значит, бывает...

— Знаю, бывает при мелком залегании песков богатое содержание металла, знаю, да не то хочу сказать. Весь рельеф местности мне не по душе. Просто чутье подсказывает — пустое место.

— Бурить будем, узнаем. Вот здесь и заложим первую линию шурфов. Отсюда начнем двигаться к верховью. Людей у нас достаточно; Афанасий, Нина и я составим маленькую поисковую партию. Здесь, сравнительно на небольшом расстоянии, в реку впадает несколько ключей, совершенно неисследованных. Мы побываем на них, доберемся и и до той вершины, — Воробьев махнул рукой в сторону сопки Дунгар. — Вам придется руководить работами здесь, на ключе.

— Не впервой, — подкрутил кончики усов Антип Титыч. — Мы этот ключ приведем в ясность, а вы к тому времени другой подыщете.

Они занялись наметкой линии буровых скважин, решив прокладывать их поперек долины ключа.

Между тем на стане также кипела работа. Павел Вавилов отправил всех рабочих за ручками к лопатам и кайлам к молодой березняк, тянувшийся вдоль берега реки. Делать порубки возле палаток он запретил. В лагере остались только Большаков, занявшийся подготовкой гильз для дробового ружья, Нина, налаживавшая станцию, да Саня с Виктором, не знающие, куда приложить свои силы. Друзья пытались было помогать радистке. Саня даже согласился вертеть любую кнопку передатчика, которую она покажет. Нина, кусая губы, чтобы удержаться от смеха, сказала:

— Возьми, Саня, Виктора за оба уха, а ты, Виктор, Саню.

— Зачем?

— Я вам фокус покажу.

— Берем, Саня!

— Берем!

Ребята взяли один другого за уши.

— А теперь вертите, что есть силы! — рассмеялась Нина. — Может быть, поумнеете.

— Тоже сказала, — обиделся Виктор. Друзья отошли к Большакову. Повертелись около него, глядя, как он ловко насыпает в медные гильзы порох и дробь, закладывает тяжелые свинцовые пули.

— Вам, я вижу, делать нечего, — заметал Павел, разбирающий тюк с тяжелыми кайлами, — Вот я вам сейчас найду работенку потрудней, до вечера запрягу.

— Потяжелей, однако, — усмехнулся Большаков.

— Конечно, ребята здоровые, на них хоть воду вози — выдержат. — Павел задумался, видимо, подыскивая для них работу.

Ребята приуныли, переглядываясь между собой. А что, если и в самом деле заставят воду носить с реки?

— Нашел, — воскликнул Павел. — Вот мы вас сейчас пристроим к делу, берите-ка ножи и марш в лес. Срежьте там десяток хороших удилищ. Рыбу будете ловить. Да чтобы к вечеру накормили нас всех ухой, понятно?

— Рыбу ловить, рыбу ловить! — закричал обрадованный Виктор, но более рассудительный Саня остановил его.

— Крючков-то у нас все равно нет... и лески тоже.

— А вы куда шли — к тете в гости или в тайгу? Почему не взяли с собой?

— Мы думали, в тайге откуда она, рыба-то.

— Откуда? Из реки! Выручим их, Кирилл Мефодиевич, дадим снасть?

— Придется дать.

Большаков принес из палатки белый холщовый мешочек, в котором оказались аккуратно свернутые лески с уже привязанными крючками и грузилами. Ребята быстро разыскали подходящие удилища, привязали лески, под гнилой валежиной накопали червей и пошли вниз по реке, высматривая подходящее место для ужения. Хакаты бежал впереди. Кирилл Мефодиевич, взглянув им вслед сказал Вавилову:

— Без дела сидеть не хотят, хорошо. — И немного подумав, добавил: — Пускай со мной ходят охотничать, рыбу ловить, всех кормить будем.

— Охотничья команда! Да они, Кирилл Мефодиевич, всю дичь тебе распугают.

— Зачем распугают? Сам такой был, охотился все же. Помню, очень любил с ружьем ходить. Мне хорошими помощниками будут, однако.

К вечеру все подготовительные работы были завершены. Воробьев и Юферов вернулись из своей рекогносцировки. Нина настроила радиостанцию и передала первую радиограмму с донесением о выходе экспедиции на ключ Светлый. Разведчики все были на месте. Лишь Саня и Виктор еще не вернулись, хотя солнце приближалось к закату. Рыбаки, видно, увлеклись и забыли о времени. Большаков захватил ружье, пошел по их следам.

Раздвигая траву на обе стороны, он прошел с полкилометра. Река струилась где-то рядом, под откосом берега, но ее не было видно за густой зарослью тальника. Тальник вставал вдоль всего берега непроницаемой стеной, пробраться сквозь которую можно было лишь с помощью топора. Большаков выбрал самое узкое место тальниковых зарослей и осторожно пошел, прислушиваясь к близкому плеску реки. Когда заросль кончилась, впереди блеснула полоса воды. Внезапно под его ногами что-то затрещало, словно птица. От неожиданности проводник вздрогнул, сделал шаг назад, взял ружье на изготовку, потом осторожно раздвинул траву стволом ружья. Брови его удивленно взметнулись. Перед ним, широко разинув зубастую пасть, лежала сероватая мальма. Она была еще жива, жабры рыбины тяжело вздымались. Большаков поднял ее, подумав, что, видно, мальчики переходили с места на место и растеряли рыбу. Он взял мальму, спустился под откос, вышел к реке. Около тихой заводи, с удилищами в руках, стояли рыбаки, следя за поплавками.

К проводнику с лаем бросился Хакаты, но тотчас, узнав его, завилял хвостом. Увидев Большакова, ребятишки переглянулись.

— Ловится? — спросил Кирилл Мефодиевич.

— Ага... Здорово клюет, — ответил Саня, снова перекинувшись с Виктором.

— Зачем же вы рыбу теряете? — проводник бросил мальму под ноги Сане.

— Мы не теряли.

— В траве нашел, далеко от воды. Сама разве ушла, однако? — усмехнулся Большаков.

— Она уползает, — шепотом сказал Виктор и воткнул удилище между двух камней. — Мы много поймали: мальма, линьки, хариус вот такой, — он развел руками, — вся в траву уползла... Правда, дедушка Кирилл, я не вру.

— Хм... разве у нее ноги вырастают? — Большаков пошевелил ногой мальму, рыба уже не дышала.

— Мы бечевку для кукана забыли, бросали рыбу вон туда, в яму, — Саня показал на углубление в отлогом берегу перед самым подъемом на крутое место. Яма, промытая в большую воду, протянулась на несколько метров и имела полметра в глубину. Ее сухое дно доросло мелкой травой.

Большаков, оглядев ложбину, с сомнением покачал головой. Никакая рыба, конечно, не могла выпрыгнуть отсюда. Проводник, подняв мальму, бросил ее в ложбинку.

— Что ж она не убегает, однако?

— Так она дохлая. Мы сейчас живую поймаем. — Саня проверил наживу и забросил крючок подальше от берега.

Большаков закурил трубку. С минуту они стояли, наблюдая за поплавком. Вдруг он вздрогнул, затем быстро ушел под воду. Саня, дернув удилище, выбросил на берег серебристого хариуса, величиной с ладонь взрослого человека. Сняв рыбу с крючка, Саня бросил ее в ложбинку. Большаков, попыхивая трубкой, стоял на ее краю, с усмешкой поглядывая то на хариуса, то на незадачливых рыбаков. Мальчики стояли рядом, а между ними сидел Хакаты, высунув язык и поглядывая на прыгающую рыбу.

— Вот вздумали, чертенята, — рассмеялся проводник. — Куда она уйдет, однако... чепуха! — Он махнул рукой, а сам подумал, каким же путем мальма оказалась в траве. Это заинтересовало старого таежника.

Но напрасно следили они за хариусом, он скоро перестал биться, измученный бесполезными усилиями. Виктор, сдвинув кепку, почесал затылок, хотел что-то сказать, но, услышав всплеск, оглянулся. Удилище, оставленное им на берегу, сгибалось и било концом по воде.

— Клюет! — крикнул он, бросаясь к удочке. Выдернув ее из-под камня, он попытался выбросить пойманную рыбу на берег. Но не тут-то было. Вода взбурлила, мелькнула темная спина какой-то крупной рыбины, удилище повело в сторону, чуть было не вырвав его из рук мальчика.

— Постой, постой, дай-ка мне, — заспешил Большаков. — Тянуть надо умело, не то порвет лесу. — Отобрав у Виктора удилище, он стал водить рыбу, то опуская леску, то снова натягивая ее. Виктор и Саня смотрели на него и волновались. Большаков, перебирая леску, наконец подвел утомленную рыбину к берегу и одним рывком выбросил ее на отмель.

— Щука! — радостно крикнул Виктор, падая животом на рыбу. — Теперь не уйдешь! Ого, какая большая, нам такие еще не попадались.

Щука, пятнистая, словно леопард, в самом деле была крупной. В момент рывка она оборвала леску и могла уйти к воду, если бы не Виктор. Торжествуя победу, он оттащил щуку к ложбинке и удивленно присвистнул:

— Ушли!

— Кто ушел?

— Мальма, хариус, нет их.

— Да мальма снулая была, — подошел Большаков.

— Все равно ушла. Я говорю, они ползают, как ужи.

— Может быть, зверь какой-нибудь утащил? — предположил Саня.

В ложбинке рыбы не было. Большаков в недоумении развел руками. Затем он осмотрел всю колдобину, но никаких следов не обнаружил. На твердом, из мелкой гальки дне их не могло остаться. Хакаты вертелся под ногами проводника, обнюхивая землю.

— Эх ты, а еще собака, — огорченно толкнул его ногой Большаков. — Прозевал зверя, однако.

Хакаты отскочил в сторону, с недоумением посмотрел на него, виновато завилял хвостом. Большаков велел ребятам снова приниматься за ловлю, а сам, отойдя на несколько шагов, чтобы удобнее было наблюдать за ложбинкой, приготовил ружье.

— Тише вы! — приказал он рыбакам. — Посмотрим, однако, что за зверь рыбу ворует.

Несколько минут прошло в напряженном ожидании. Ребята поглядывали то на ложбинку, то на поплавки. Хакаты, почувствовав настороженность людей, двигал чуткими ушами, ноздри его вздрагивали, втягивая воздух. Ожидаемый зверь не появлялся. Хакаты наскучило ожидать. Он встал, прошел вдоль берега, взглянул на ребят, затем на Большакова и спокойно направился к ложбинке, обнюхал одну за другой рыбины, осторожно взял в зубы живого хариуса. Большаков свирепо погрозил кулаком Сане, сделавшему было движение, чтобы прогнать собаку. Хакаты пронес хариуса к берегу, положил его у самой воды и принялся копать ямку. Почувствовав свежесть, рыба встрепенулась из последних сил, сделала несколько судорожных скачков и бултыхнулась в воду. Хакаты, прозевавший добычу, бросился к тому месту, где исчез хариус, ткнул носом в воду, фыркнул, пробежал туда, сюда, снова макнул нос, затряс головой и уселся, с огорченным видом посматривая на реку. Большаков громко рассмеялся.

— Вот он, ваш таинственный зверь! Вы рыбу ловили, а он ее отпускал, в землю закапывал... про запас.

— Ах, ты! — замахнулся Саня на собаку.

— Хакаты не виноват, сами смотрите лучше, — остановил его проводник. — Половим еще часик. Сейчас самый клев начнется.

Друзья снова взялись за удочки. Большаков присоединился к ним. Солнце закатывалось, опускаясь в тонкий узор облаков, пламенеющих на горизонте. Ветер был безмятежно тих. В чистом воздухе далеко разносились всплески выпрыгивающей на поверхность реки рыбы. Поплавки удочек то и дело уходили под гладкую поверхность воды.

— Сколько ее здесь!.. Ой, много, — сказал Виктор, снимая с крючка очередного линька. — Мы, дедушка Кирилл, будем каждый день рыбу ловить. Мы бы сетку захватили, если бы знали.

— Если бы... — заметил Саня, вглядываясь вдаль, и замолчал. С берега было далеко видно вверх по реке, и там, где она терялась, поднимался над лесом легкий, еле заметный дымок. Саня увидел его давно, но все еще не был уверен, действительно ли это дым или, может быть, облачко на горизонте приняло такой причудливый вид, Он показал на дым Большакову. Проводник долго вглядывался, приложив руку ко лбу.

— Костер кто-то жжет, — заключил он.

— Охотники, — предположил Виктор.

— На кого они охотятся летом, а? — спросил Саня.

— Ну, на зверя всякого, лису, белку.

— Кому летом шкурки нужны? Они негодные, эх, ты... охотник!

— Кто же, по-твоему?

— А я почем знаю, может быть другая экспедиция... А, дедушка Кирилл? Сходить бы туда.

— Далеко. Охотиться будем, посмотрим следы. Пойдете со мной?

— Спрашиваете! Еще бы, конечно, пойдем, — обрадовался Саня.

— Вот и будет у нас охотничья команда — я, вы да Хакаты, — улыбнулся проводник, видя радость друзей, сразу почувствовавших себя нужными в экспедиции, где каждый имел какое-нибудь дело.

Большаков, Виктор и Саня вернулись на стан поздно, когда все уже спали. Лишь в палатке Воробьева теплился огонек. Начальник экспедиции и буровой мастер обсуждали план детальной разведки ключа, помечая на карте крестинами будущие буровые скважины. Большаков рассказал о подозрительном дымке, но от каких-либо предположений воздержался. Проводник не любил гадать вслепую. Воробьем и Юферов не могли объяснить появление людей в этом глухом уголке тайги. Посоветовавшись, они решили, что в первый же поход охотники должны побывать на том месте, где был замечен дым, разыскать остатки костра и определить по следам, что за люди останавливались у реки.

Ночью тревожно залаял Хакаты. Большаков, по охотничьей привычке спавший всегда на одно ухо, тотчас вышел из палатки, захватив карабин. Собака металась по стану, лая в пустоту повисшего над рекой тумана. Большаков прикрикнул на Хакаты, заставил его замолчать и прислушался. Было тихо, только изредка долетали всплески рыбы. Туман струился над рекой и, казалось, будто второй поток молочно-белой воды стелется по ее поверхности. Проводник стоял вглядываясь и напрягая слух. Хакаты, насторожив уши, изредка лаял, ориентируя Большакова. Умный пес словно понимал, что от него требуется. Ниже стана, у того места, где вечером ловили рыбу, река делала крутой поворот вправо. Здесь туман клубился еще гуще, чем над прямым руслом реки, у лагеря. Большаков силился разглядеть что- нибудь, но его взгляд не смог проникнуть сквозь завесу тумана. Лишь на одно мгновенье ему показалось, что на повороте зачернел плот или большая карча, и тотчас скрылась за низким мысом, выступающим с другого берега реки. Большаков постоял немного, вспомнил о дыме неведомого костра. И костер, и тревожное поведение собаки, которая не станет лаять по-пустому, — все это имело какое-то отношение к недавним событиям — пожару, пропаже вьюка и плана Говорящего ключа. Ему стало ясно, что кто-то проплыл по реке крадучись, чтобы незаметно миновать стан экспедиции. Ночью, да еще в туман, на такой риск мог пойти только отважный человек, знакомый с быстрыми таежными реками. Пожалуй, сам проводник мог бы пуститься в такое плавание лет двадцать назад, когда был помоложе и покрепче, теперь же не рискнул бы отважиться на это.

— Карауль, друг, карауль, — потрепал Большаков Хакаты за взъерошенный загривок и вернулся в палатку, решив утром же поискать следы неведомых людей.

***

Кирилл Мефодиевич действительно на секунду увидел смутные очертания длинного, узкого плота в тот момент, когда плот скрывался за поворотом реки. Если бы не туман, старый таежник увидел бы и людей. Один из них правил кормовым веслом, привязанным к вбитому между бревен колу, другой полулежал на середине плота, где были поставлены хвойные ветви и сложен груз. В кормщике проводник узнал бы Петра Кандыбу, а в другом — Алексея Марченко, недавно покинувшего экспедицию.

— Пронесло! — с видимым облегчением сказал Марченко, когда палатки лагеря остались за поворотом. — Проклятая собака, чуть было не выдала. — Вынув платок, он вытер пот с лица.

— Слабоват ты, Алексей, на расплату, — презрительно произнес Кандыба. — Шкодить умеешь, а чуть что — в пот бросило.

— Приятного мало. Меня хоть и отпустили, а все же подозрение имели. Этот старый леший Большаков все принюхивался. А здесь у нас его мешок с припасами, продукты, грохот для бутары... статья обеспечена.

— Ну. счастлив твой бог. Хотел было я пристать к берегу, да раздумал. Пожалел тебя.

— А это? — Марченко придвинул к себе лежащее рядом ружье. Его лицо стало злым, глаза впились в Кандыбу.

— Стал бы стрелять? — сдвинул и без того густые брови Кандыба.

— Что же, мне из-за твоей дури пропадать, что ли? Хватит болтовни, прошли — и хорошо. Пусть они теперь поищут Говорящий ключ, мы там раньше будем, а они здесь увязнут, на пустом месте. Здесь подряд несколько ключей, пока их разведают, осень придет. Мы свое дело сделаем.

— Да... — протянул Кандыба. — Не знал я, что ты с ружьем сидел. Обязательно бы пристал. Правду говорят, что надо пуд соли с человеком съесть, чтобы его узнать. — Кандыба усиленно заработал веслом, направляя плот дальше от берега. Оба замолчали, угрюмо поглядывая один на другого, и каждый из них думал, что его товарищ ненадежен.

Петр Иванович Кандыба, пожалуй, и в самом деле был ненадежным товарищем для Марченко, который не остановился бы даже перед преступлением из-за наживы. Но обоих объединяло одно стремление — разбогатеть, хотя конечные цели у них были разные.

Алексей Марченко родился и вырос на прииске Кухчан. Его знали все местные старожилы за неплохого старателя. До войны он даже был некоторое время бригадиром в старательской артели на одном из участков прииска. Но так было до войны. Возвратясь из армии, Марченко совершенно переменился. В артель он не пошел, а стал стараться в одиночку или объединяясь на время с другими вольноприносителями металла. Марченко вернулся на прииск в конце 1944 года, будучи демобилизован после тяжелого ранения. О своей службе он не любил рассказывать, отделываясь общими фразами. Это было не случайно. Кроме всем знакомой биографии старателя, имелись и никому не известные ее страницы, замаранные кровью и грязью.

Осенью 1942 года Марченко попал в фашистский плен. В лагере, за колючей проволокой, люди умирали от голода и тифа, проклиная палачей. Те, кто не сдавался, гибли, а тех, кто шел на поклон к фашистам, они отправляли на работы в Германию. В числе таких слабых, потерявших веру в будущую победу советского народа, оказался и Марченко. Его одели в почти новое красноармейское обмундирование, подкормили и перебросили не в Германию, а в Белоруссию, где в то время крепло партизанское движение. Вместе с несколькими другими предателями Марченко снова попал в лагерь для военнопленных. На этот раз он недолго пробыл в лагере. Был инсценирован «побег». Охраняющие лагерь эсэсовцы подняли стрельбу из пулеметов, установленных на вышках. Однако никто из «беглецов» не пострадал, зато в самом лагере было много раненых и убитых. Через несколько дней после этого подозрительного бегства в лесах появился новый «партизанский отряд».

Пылали села. Люди в форме солдат Советской Армии строчили из автоматов, расстреливая женщин, детей, стариков. Следом за бандитами в разграбленные села врывались каратели, но они всегда опаздывали. «Партизаны», совершив свое гнусное дело, успевали скрыться.

— Партизаны вас убивают и грабят, — говорили эсэсовцы уцелевшим после бандитского налета крестьянам. — Вы должны помочь нам ликвидировать партизан, это в ваших интересах. Покажите, где они скрываются.

Провокация не помогла. Народ прекрасно разбирался, где действуют свои, а где — чужие. Бандитская шайка однажды столкнулась с настоящими партизанами и в коротком бою была разгромлена. Марченко уцелел. Явиться обратно к своим хозяевам он не решился. Словно затравленный волк, скрываясь и от партизан и от фашистов, ушел на восток. За сотню километров от места своих былых «подвигов» Марченко сумел втереться в небольшой партизанский отряд. Здесь он не показал особой доблести. Предатель заботился не о том, чтобы хоть частично искупить свою вину, а чтобы окончательно скрыть свое прошлое. Надвигался фронт. Тихими ночами стала слышна отдаленная артиллерийская канонада. Партизаны пускали под откосы поезда, взрывали мосты, тревожили фашистские гарнизоны. Отряд, в котором находился Марченко, влился в крупное соединение, контролирующее целый район. Помогая Советской Армии, партизаны громили тылы врага. В одной из стычек у линии железной дороги Марченко был ранен. Его отправили самолетом за линию фронта, вылечили и демобилизовали, признав негодным к службе.

«Тайга-матушка скроет», — думал Марченко, возвратись на прииск. С тех пор он стал еще более замкнутым, угрюмым, вел себя тише воды, стараясь стать совсем незаметным. Но тревога не покидала его. Она особенно возросла, когда окончилась война и в освобожденных от оккупации городах стали судить фашистских палачей и их пособников. В это время Марченко и узнал тайну Говорящего ключа, легенду о котором слышал и прежде. О ключе ему рассказал семидесятилетний старик, немало побродивший раньше в тайге. Старик знал Марченко давно. Он взял со старателя слово, что тот поделится с ним добытым золотом и не заявит о ключе государству. Марченко, боясь отправиться в глубокую тайгу в одиночку, стал искать подходящего товарища и остановил свой выбор на молчаливом, хмуром на вид Кандыбе, только что пришедшей на прииск. Вдвоем они совершили трудный поход, разыскали ключ, убедились в его сказочном богатстве, но вынуждены были вернуться несолоно хлебавши. Для того чтобы мыть золото, у них не осталось времени. Приближалась зима, кончились продукты. Старатели, вволю наголодавшись, выбрались из тайги на прииск. Они решили начать промывку весной следующего года, а тем временем лучше подготовиться к походу.

Весной оба съездили к старику, но уже не застали его и живых. Возвращались они на одной халке с Постриганом и Воробьевым, где Марченко и услышал разговор геологов о плане Ивана Жаркова. Геологи могли разыскать ключ, им надо было торопиться. К этому Марченко вынуждали и другие, более важные причины. Он понимал, что его прошлое рано или поздно станет известным. Он решил скрыться, уехать туда, где его не знают, переменить фамилию, затеряться в людской толпе. Для этой цели нужны были деньги, много денег. Их можно было получить, намыв золото на Говорящем ключе. Марченко шел в тайгу, заранее решив не возвращаться обратно на прииск, а выйти другими путями к побережью моря.

Петр Иванович Кандыба тоже мечтал разбогатеть, но совсем для другой цели. В сорок лет он был холост и дате не имел постоянного угла. В родном селе, на берегу полноводного Амура, он бывал редко, от случая к случаю. Двадцать лет назад, уйдя на действительную службу в армию, Кандыба не вернулся домой. Его родители к этому времени умерли, близких родственников не оставалось, и с селом его ничто не связывало. Характера он был беспокойного. Его постоянно тянуло в новые, незнакомые края. Он хотел увидеть хоть и не весь мир, но весь Советский Союз — от южных морей до Ледовитого океана, от седого Урала — до жарких пустынь Средней Азии. Если бы в пору молодости кто-нибудь спросил Кандыбу, зачем ему это нужно, он, пожалуй, не сумел бы ответить. Какая-то безотчетная сила влекла его в неизвестные места. Он много ездил, нигде не задерживаясь долго. Матрос, кочегар, плотник, лесоруб, сплавщик, рыбак, охотник — кем только не был Кандыба. Он зимовал в полярном рейсе у берегов Чукотки, сплавлял плоты по привольной Волге, бродил с археологической экспедицией в Каракумах, работал на шахтах Кузбасса, плавал по горным рекам лоцманом, проводя кунгасы с грузом. За что бы ни брался он, любое дело у него спорилось, но ни одно не увлекло его навсегда. Освоив новую профессию, ознакомясь с новым краем, он начинал скучать. Ему казалось, что там, где он находился, делается не главное дело, главное где-то творят другие люди, в других местах. Кандыба брал расчет и ехал туда, где начиналась новая стройка, где было трудней и интересней работать.

Война с фашистской Германией застала Кандыбу на строительстве Волго-Донского канала. Свой боевой путь он начал на берегу Волги, а закончил в Восточной Пруссии. Демобилизовался Кандыба в звании старшего сержанта, с двумя орденами. Соскучившись по мирному труду, он вернулся в родной край, поступил старшиной катера на крупный амурский рыбный завод.

Однажды ему пришлось буксировать баржу с путинными грузами в родное село, где был большой рыбацкий колхоз. Председатель правления, дальний родственник Кандыбы, мимоходом показал ему обширное хозяйство колхоза, рассказал о планах на будущее. Кандыба увидел, что пока он метался по всей стране, его односельчане много поработали и теперь живут обеспеченно и культурно. Он понял, что и здесь, как и в других концах страны, люди творят то главное дело, которое он искал раньше.

— Не пора ли тебе, Петр Иванович, основаться на одном месте? Повидал ты много, даже за границей был, теперь можно и домом обзавестись, жениться, невесту мы тебе подходящую найдем, — сказал председатель в дружеской беседе за столом.

— Коли в колхоз примете да старшиной на катер поставите, то подумать можно.

— Подумать! — воскликнул председатель. — Подумать придется, принимать тебя или нет. Разве на собственном катере приедешь, тогда примем.

О катере он сказал, конечно, не всерьез. Нельзя же сразу показать человеку, что в нем нуждаются. А Кандыбу председатель думал перетянуть в колхоз. Такому мастеру на все руки всегда нашлось бы дело.

Кандыба принял эти слова не то что всерьез, но мысль о приезде на собственном катере ему пришлась по душе. В самом деле, почему бы ему не заработать столько, чтобы можно было купить для колхоза катер? Это было бы хорошо! Покидая село, он крикнул председателю, стоявшему на берегу.

— Жди, через год приеду на собственном катере!

Осенью, когда навигация закончилась, Кандыба ушел на прииск, где, он знал, можно хорошо заработать, если повезет счастье. Но прошло больше года, а он все еще не мог выполнить своего обещания. Как раз в это время Марченко предложил ему отправиться на поиски Говорящего ключа, взяв с него слово хранить в тайне все сведения о ключе. Кандыба согласился. Они вышли в тайгу осенью, разыскали ключ и едва успели вернуться до снега. Весной, узнав о плане экспедиции, Марченко решил присоединиться к ней, чтобы помешать достигнуть цели. Кандыбе же сказал, что идет в экспедицию с целью воспользоваться транспортом и перевезти побольше продуктов. Кандыба наотрез отказался участвовать в этом нечестном предприятии, но мешать Марченко не стал. С тяжелым грузом на плечах он вышел в тайгу почти в один день с экспедицией, шел прямым путем, нигде не задерживаясь. Когда экспедиция достигла реки, Кандыба был уже на ней, в нескольких километрах выше. Ожидая Марченко, он подготовил легкий, удобный плот. Марченко явился через несколько дней, похвастался удачей, но о поджоге таёжки, о краже плана Ивана Жаркова ничего не сказал. Теперь, миновав стан экспедиции, они приближались к своей цели — устью Говорящего ключа.

Марченко был прав, когда утверждал, что экспедиция не скоро доберется до ключа. От стана до Говорящего ключа было сравнительно недалеко, но в этом промежутке в реку впадало несколько родников, мимо которых экспедиция не могла пройти. Все они имели малое содержание металла, но на их разведку, как он знал, потребуется много времени.

Плот бесшумно скользил по гладкой поверхности реки. Туман стал редеть, и сквозь него проступали очертания берегов. Кандыба стоял у кормового весла, посасывая трубку, зорко всматриваясь вперед. Издалека еле слышно доносился какой-то гул. Казалось, что это гремит поезд, проходя по большому мосту. Гул нарастал, звучал все грознее и грознее. Марченко взял весло.

— Давай к берегу, Петр Иванович, а то в пороги затянет! — крикнул он Кандыбе.

Кандыба несколькими ударами весла направил плот к пологому мысу, смутно чернеющему впереди. Оба усиленно заработали веслами. Течение усиливалось. Впереди река суживалась, ее теснили крутые склоны двух близко сошедшихся сопок. Река устремлялась в это ущелье, будто в ворота, и оттуда несся исступленный грохот воды, разбивавшейся о камни. За сопками начинались пороги, делавшие плавание очень опасным почти на сотню километров до менее гористых мест. Несколько минут плот, все убыстряя ход, скользил вдоль сильно подмытого берега. Пристать здесь было невозможно, а пороги неумолимо приближались. Но Кандыба был спокоен, не спеша работал веслом, удерживая плот в правильном положении, не давая ему развернуться боком... Обогнув узкий галечный мысок, вдававшийся в реку, плот попал в омут. Здесь вода кружилась на одном месте. Метров за полсотни впереди виден был другой, более длинный мыс. Старатели, взяв шесты, завели плот в бухту. Марченко, выпрыгнув на сушу, подтянул плот к низкому берегу. Сложенный посредине плота груз был тотчас же сгружен. Затем Марченко вывел плот из бухты и оттолкнул от берега. Быстрое течение подхватило, закружило плот, понесло к порогам, ревущим где-то близко за туманом.

Когда взошло солнце и разогнало жаркими лучами туман, бухта была такой же безлюдной, как и до приезда старателей. Лишь большая белая цапля важно расхаживала у воды, выслеживая себе добычу.

 

 

Глава первая

На ключе Светлом

Беспорядочное нагромождение горных кряжей, казалось, имело свою систему. К северу высилась громада конусообразной сопки, напоминающей шапку великана. Ее склоны были скалисты и обрывисты. Кое-где темнели каменистые осыпи, а на скалах стояли одинокие деревья. К югу веером расходились более низкие отроги, сплошь покрытые тайгой. Воробьев и Большаков стояли на вершине одной из сопок, разглядывая расстилавшуюся перед ними тайгу. Они вышли со стана два дня назад для того, чтобы лучше исследовать местность и попутно поохотиться.

— Вон у того флажного кедра сделаем засаду, — произнес проводник, показав на одно из деревьев, росших в расщелине сероватой скалы. — Обязательно горные бараны проходить тут будут.

— Как ты сказал... флажной кедр? — переспросил геолог.

— Угу... — не вынимая трубки из зубов, отозвался Большаков, — все равно будто флаг — ветви с одной стороны.

Воробьев пригляделся. В самом деле, одинокий кедр напоминал гигантский флаг, поднятый на бастионе полуразрушенной средневековой крепости. Холодные северные муссоны заставили дерево приспособиться к ним. Длинные ветви росли только с южной стороны ствола, вытягиваясь, словно полотнище изорванного ветром флага,. Было вообще мудрено представить себе, каким чудом удерживалось это одинокое дерево на вершине скалы в свирепые осенние и зимние бури.

— Нет, Кирилл Мефодиевич, — сказал Воробьев, задумчиво глядя на дерево, — нам пора в обратный путь. Охотиться будем в следующий раз.

— Зачем в следующий раз? — ответил Большаков, вглядываясь в склон серевшей невдалеке сопки. — Видишь... медведь.

Геолог с трудом разглядел светлое движущееся пятнышко между темнеющими камнями осыпи, тотчас же сбросил с плеча карабин. Оба быстро стали спускаться в распадок, чтобы подойти к зверю против ветра.

Медведь, находившийся от них почти в полукилометре, не замечал охотников. Перейдя каменистую осыпь, он сошел немного ниже к группе низкорослых березок. Здесь зверь, очевидно, нашел гнилую валежину. Он долго копался около нее, поедая личинок и червей. Тем временем охотникам удалось сократить расстояние вдвое. Они осторожно продвигались по узкому распадку, прокрадываясь от кедра к кедру, от камня к камню. Открытые места они перебегали в те моменты, когда зверь, увлекшись поисками корма, опускал голову, скрывая ее в траве.

— Теперь можно стрелять, — шепнул Большаков. — Плохо только, что он выше, чем мы, находится. Ранишь, бросится вниз, тогда берегись. Ничего, стреляй, я буду наготове, однако.

Воробьев, подумав, что и в самом деле зверь может броситься вниз по откосу, что, наверное, может оказаться опасным, поднял карабин, но не успел прицелиться. Медведь внезапно непостижимо легким для него скачком исчез в кустах кедрового стланика. С минуту слышался треск кустов, ломаемых идущим напролом зверем, а затем все стихло. Большаков разочарованно вздохнул и поднялся. Воробьев понял, что скрываться больше незачем, также встал.

— Ветер переменился, — сказал проводник, набивая трубку табаком. — Учуял, однако... теперь далеко уйдет... Он осмотрелся и добавил: — Пожалуй, здесь и заночевать можно, родничок близко, дрова есть, место подходящее.

Большаков ошибся, сказав, что зверь уйдет далеко. Медведь неожиданно дал о себе знать ночью, когда оба охотника заснули, утомленные дальним переходом. Правда, проводник спал чутко, часто просыпался, поддерживал костер. Воробьев не обладал способностью таежника спать в пол-уха, как говорил Большаков, ничего не слышал. Он проснулся от легкого толчка в бок; его будил проводник.

— Ходит, однако, — шепнул Большаков, поднимая руку вверх, к темнеющему склону сопки.

— Кто ходит, Кирилл Мефодиевич?

— Зверь ходит... Он умолк, прислушиваясь к странному гулу, зародившемуся где-то над ними. Затем вскочил, схватив карабин.

Гул быстро усиливался. Причина гула стала ясной, когда вокруг костра, барабаня о землю, стали падать камни, а невдалеке тяжело шлепнулся целый валун. Большаков мгновенно вскинул карабин. Гулко прогремели два выстрела. Эхо подхватило и умножило их.

— Хитрый, однако, — усмехаясь, молвил проводник, отставляя карабин в сторону.

— Кто хитрый, в кого вы стреляли, Кирилл Мефодиевич? — спросил геолог, подавив легкий испуг, вызванный падением камней.

— Зверь... Ночью пришел назад, смотрит — костер, люди. Дай, думает, их прогоню, взял и толкнул камень. Теперь мы его совсем испугали, убежал, больше не придет. Спи, однако.

Раньше медведей Воробьеву приходилось видеть лишь в зоопарке. Находясь в эвенкийском селе Качанде, он обратил внимание на большое количество медвежьих шкур. Почти в каждом доме шкура заменяла ковер. У многих шкур были зашиты глаза красными нитками и обрезаны уши. Воробьев тогда постеснялся расспросить об этом. Теперь же представлялся удобный случай.

— Кирилл Мефодиевич, почему охотники зашивают глаза у медвежьих шкур и обрезают уши? — спросил он.

— Боятся все же!

— Кто боится?

— Охотники боятся... эвенки. Придет мишкин дух, мстить будет. Я не боюсь, однако, —усмехнулся Большаков. — В ту зиму двух убил.

— Расскажи толком, в чем тут дело? — попросил геолог.

— У эвенков есть такая сказка-поверье, — начал проводник. — Давно, когда тайга была еще больше, а белок водилось столько, сколько сейчас кедровых шишек, жили два брата. Много обитало тогда в тайге разных зверей, олени ходили стадами, и никто их не трогал. От нерпичьих лежбищ чернели берега моря, сивучи не боялись людей, а соболя водилось больше, чем теперь белок. Вот какие времена были.

Большаков встал и уселся поудобнее.

— Братья вместе жили, охотились, зверя били в меру — сколько нужно. В юрте у них всегда кипел котел с мясом, а над костром коптились оленьи языки. Старший брат считался хорошим охотником, а младший был таким лодырем, каких свет никогда не видел, постоянно жаловался: «Почему звери спят всю зиму в берлоге, а мы мерзнем на охоте? Разве мы хуже их и не сумеем сделать себе теплое логово?» «Попытайся, может, и ты проспишь всю зиму», — посмеялся старший брат и ушел в тайгу, чтобы пополнить зимние запасы мяса.

Шла осень. Крабы выползали из воды, замерзали и становились красными. Олени стали пушистыми, а куропатки переменили серый цвет на белый: так им легче прятаться в снегу. Даже простой заяц и тот стал белым. Поглядел младший брат вокруг, видит — наступает зима и побрел по кедровнику разыскивать большое дупло, набросал в него мху, устроил себе логово. Хорошо ему показалось в дупле, лег на правый бок и заснул. Спит день, спит неделю — вылезать из тепла не хочется. Голодно станет, он правую руку сосать начинает. Пососет-пососет и снова заснет. Проспал лентяй до середины зимы, выглянул из дупла, видит — кругом снег и пурга, олени худые ходят, только одни кедровки в лесу летают, кричат. Перевернулся он на левый бок да и опять заснул. Вот какой ленивый был, однако! С половины зимы начал сосать левую руку. Спал, пока не стало жарко. Выглянул и видит — везде снег стаял, белки прыгают, стрекочут, олени уже гладкими стали, шерсть роняют. Рано еще, подумал лентяй, посплю, пока ягоды и грибы поспеют, поем да и снова спать. Только не смог заснуть больше: птицы летают, кричат, звери разные ходят, мешают. Вылез он и пошел к брату. Глянул на себя и видит: оброс за зиму шерстью, как зверь, лохматый стал. Когти на руках и ногах выросли, лицо от сосания вытянулось. Совсем медведем стал. Сильно испугался, однако, закричал: «Спасайте, люди добрые!» — только вместо человеческого голоса у него звериное рычание получилось. Совсем страшно ему стало, разум потерял. Бежит прямо в стойбище да ревет. Испугался старший брат, видит, идет страшный зверь, какого раньше в тайге не было. Позвал он людей, начали они шуметь, чтобы прогнать зверя. Хотел медведь сказать старшему брату: «Зачем ты меня прогоняешь, ведь я твой брат!», да не сумел, совсем слова забыл. Заревел он и еще больше испугал людей. Стали они в него стрелы пускать, совсем было убили. Видит младший брат, плохо его дело, жалобно заревел, закачал головой: «Эх, не узнаете меня!» — и ушел в лес. С той поры и живет в тайге. Потом, однако, узнали его люди по серьгам в ушах и порешили никогда такого зверя не трогать. Прошло много времени, забывать начали люди, стали убивать и медведя, когда надо. Только боятся все же, заговаривают немного, уши обрезают, глаза красными нитками зашивают, говорят: «Не мы тебя убили, другие убили».

— Чтобы мишкин дух другим мстил за свою смерть, — улыбнулся геолог.

— Немного верно, — помолчав, ответил Большаков, — только теперь мало кто заговаривает.... Старики разве.

Ночь подходила к концу, наступало туманное утро. Воробьев подбросил в костер дров, поставил котелок чаю. Спать больше не хотелось.

Обильная роса покрыла траву и деревья. По низине распадка клубился белесоватый туман, из которого, словно островки, выглядывали вершины кустов. Редкие деревья, казалось, стояли в молочно-белой реке. Неожиданно откуда-то из этой туманной реки вырвалась стайка уток. Со свистом разрезая воздух, утки налетели на людей и, увидев их, шарахнулись в сторону. Воробьев, вооруженный дробовым ружьем, послал им вслед выстрел. Он не надеялся на удачу, но дробь настигла цель, и одна из птиц, кувыркаясь, упала на землю. Воробьев встал, подобрав крупного селезня, принес его к костру.

Большаков принялся ощипывать птицу.

— Кирилл Мефодиевич, давайте лучше пойдем, а варить будем в обед... у какого-нибудь ключа остановимся.

— Зачем напрасно мокнуть, — возразил проводник, показав на вымокшие до колен ноги геолога. — За уткой сходил и вымок. Роса большая, плохо идти, вниз сойдем — там трава до пояса. Давай лучше сварим. Ветер поднимается, сгонит росу, тогда пойдем.

— Ветра может и не быть, а солнца и ждать нечего.

— Будет ветер, однако, — пыхнул трубкой Большаков, ощупал зоб селезня и, шутливо прищурив глаза, добавил: — Утка тоже, наверное, геолог, камней полный зоб набрала.

— Каких камней?

— Не знаю... Для пищеварения гальку глотает. Такая уж птица глупая.

— Геолог, говоришь? — рассмеялся Воробьев. — Ну, невысоко ты ценишь нас, геологов, Кирилл Мефодиевич. Значит, глуп геолог, как селезень? Ну ладно, что с тобой сделаешь.

Кирилл Мефодиевич острым ножом вскрыл зоб селезня, извлек его содержимое, вытряхнув на край вещевого мешка. Воробьев разворошил палочкой смесь непереваренной пищи с мелкой галькой. Лицо его вдруг стало серьезным. Выбрав один из камешков, он вытер его о мешок.

— Кирилл Мефодиевич, этот селезень в самом деле геолог, он нашел то, что мы с тобой ищем.

— Э... Николай Владимирович, опять шутишь, однако, — недоверчиво отозвался проводник. — Чего нашел?

— Золото... смотри.

На открытой ладони Воробьева лежал беленький камешек, к боку которого припаялась золотника. Кирилл Мефодиевич удивленно развел руками.

— Смотри-ка, совсем старатель! Там, наверное, еще есть, — он подвинулся ближе к вещевому мешку, с любопытством разглядывая содержимое зоба птицы. — Где она его нашла, золото-то? Удивительное дело, однако.

— Ничего удивительного. Селезень наглотался гальки где-нибудь на берегу золотоносного ключа. Видишь, вот еще. Ого! — Воробьев выбрал два кусочка кварца с вкрапленными в них золотниками и один крупный знак весом миллиграммов в двести. Остальные он забросил в траву. Несколько минут он внимательно рассматривал необычную находку, разговаривая вполголоса не то сам с собой, не то с Большаковым.

— Где же я видел такое золото? Постой, постой. Ах ты, селезень! Где же ты наглотался, на каком ключе, близко или далеко?

— Близко, — убежденно произнес проводник. — Я так думаю, камешки пролежали у него в зобу дня два.

— А может, месяц?

— Нет, дня два.

— Почему ты так уверен, Кирилл Мефодиевич?

— Совсем чистые камни, слизи мало.

— Хорошо, пусть будет два-три дня, но ведь за это время птица могла улететь за сотни километров.

— Зачем ей лететь так далеко? Через море летела, устала, однако. Здесь хорошо, речки, озера, корма много. Утки или совсем остаются здесь, или отдыхают некоторое время, кормятся и постепенно перелетают дальше, туда, — он махнул рукой в северном направлении.

— Все равно нам не легче. Узнать, где он наглотался гальки, невозможно. Допустим, селезень местный. Из этого мы можем сделать лишь один вывод — где-то здесь, или ближе к побережью моря, есть сказочно богатые россыпи... Постой, постой, Кирилл Мефодиевич, мне это золото очень знакомо.

Геолог порылся в полевой сумке и достал миниатюрный мешочек, который ему оставил Андрей Ефимович Постриган. В мешочке было несколько золотинок, взятых из бутылки, найденной старателями. Вытряхнув их на ладонь, Воробьев сравнил золотники с найденными в зобу птицы. Сомнения не оставалось. И те и другие были из одного месторождения.

— Кирилл Мефодиевич, этот селезень побывал на берегу Говорящего ключа! — возбужденно воскликнул он. — Золото одинаковое.

— Выходит, глупая птица нашла Говорящий ключ раньше нас.

— Умных геологов... ты хотел сказать? Точно, точно, но у него были крылья, а у нас нет. Да... интересно. Теперь ясно, что он где-то здесь, этот ключ... близко, и нам очень стоит его поискать. Честное слово, Кирилл Мефодиевич, жаль варить такую умную птицу, но раз ты уже выпотрошил селезня, то опускай его в котелок. Эх, хлеб у нас весь, а то бы завтрак был на славу.

— Лепешек испечем, однако.

— Лепешек? — удивился геолог. — А где мука?

— Здесь! — Большаков, развязав свой вещевой мешок, достал маленький кулек муки.

— Запаслив же ты, Кирилл Мефодиевич! — обрадовался Воробьев.

— В тайгу идешь на день, бери на неделю.

Большаков подвинул к себе деревянный лоток, захваченный Воробьевым для того, чтобы брать пробу, насыпал в него муки, круто замесил тесто, добавив в него щепотку соды. Геолог следил за его действиями, не понимая, каким путем он собирается печь лепешки. Между тем, проводник раскатал несколько лепешек, отставил лоток в сторону, вынул свой длинный самодельный нож и принялся строгать палочки. Несколько палочек, очищенных от коры, он воткнул в землю рядом с костром.

— Теперь готово, — усмехнулся Большаков, искоса поглядывая на геолога. — Вешайте их, Николай Владимирович, на палочки... разом испекутся.

— Э, нет, Кирилл Мефодиевич, — рассмеялся Воробьев. — Здесь еще какой-то секрет есть...

— Есть! — охотно согласился проводник. — Только зачем секрет, просто совсем.

Довольный тем, что Николай Владимирович сам не догадался, Большаков стал свертывать лепешки в трубочки и надевать их на палочки, как чехлы. Перед этим он сжимал верхний конец каждой трубки, чтобы она висела и не сползала вниз. Когда лепешка испекалась с одной стороны. Большаков повертывал ее, не снимая с палочек. После полного поворота вокруг палочек, трубки из теста оказались хорошо пропеченными.

Тем временем поднялся ветерок, предсказанный Большаковым. Сквозь тучи проглянуло солнце. День сразу повеселел. Последние клочки тумана рассеялись.

Обратный путь занял у разведчиков в два раза меньше времени. К вечеру Воробьев и Большаков были уже вблизи лагеря. Оба порядочно устали, исцарапались в густых зарослях кустарника, через которые им пришлось пробираться. Николай Владимирович шел за Большаковым, перестав приглядываться к местности. Утомление притупило его внимание, сейчас он видел перед собой лишь спину проводника, идущего все так же легко, как и утром. Геолог невольно завидовал старому таежнику; его выносливости, казалось, нет предела. В сгущающихся сумерках Большаков почти бесшумно шагал по еле приметной звериной тропке, протоптанной вдоль берега ключа. Внезапно Большаков остановился, подняв руку. Воробьев замер, удобнее перехватив ружье. Жест проводника означал, что он что-то заметил. Проводник тихо отступил шага на два в кусты, из которых только что вышел на поляну. Дальше темнела группа деревьев, а под ними протекал ключ. Большаков напряженно вглядывался вперед.

— Что там, Кирилл Мефодиевич? — шепнул геолог, касаясь его плеча.

— Глядите выше... на ясене... там, справа.

Сумрак сгустился. Теперь Воробьев видел лишь деревья, вырисовывающиеся на фоне неба. Какое из них ясень, ему было абсолютно непонятно. Все же, приглядевшись, он заметил на раскидистом дереве что-то темное. Это темное пятно вдруг шевельнулось.

— Медвежонок!

— Нет! — Большаков оглянулся. — Стрелять не надо, однако... дальше, на другом дереве тоже сидит...

Воробьев, удивляясь зоркости проводника, с трудом отыскал на соседнем дереве второе темное пятно, которое тоже пошевельнулось и выдало себя. Ветви деревьев плохо скрывали затаившихся над самой тропой неведомых зверей.

— Рыси, — Предположил Воробьев. — Здесь, наверно, кабарга на водопой ходит. Они ее караулят.

Большаков отрицательно качнул головой и шепотом объяснил, что рыси охотятся в одиночку. Геолог заспорил, доказывая, что в этих местах, кроме медведя и рыси, нет крупных зверей, которые лазили бы по деревьям.

— Зверь давно бы нас учуял, — спокойно ответил проводник. — Ветерок от нас к деревьям тянет.

— Значит, крупные птицы... орлы, наверно!

— Совсем плохо видишь, начальник, — шепнул проводник. — Сейчас узнаешь, какой такой зверь засаду сделал. Он передал Воробьеву свое ружье, снял вещевой мешок и вынул из него моток прочной бечевы. Еще раз предупредив геолога, чтобы тот не вздумал стрелять, проводник неслышно скользнул в сторону ключа. Воробьев уловил слабый шум осыпавшейся гальки, после чего настала полная тишина. По шуму гальки геолог догадался, что Большаков спустился к руслу ключа и сейчас, наверно, крадется к деревьям под прикрытием довольно крутого берегового откоса. Быстро наступившая темнота скрыла от взора геолога зверей, затаившихся на деревьях. Потеряв их из виду, геолог теперь не смог бы даже определить, на каких же именно деревьях он видел темные пятна.

— Готово, начальник! — внезапно раздался сзади громкий шепот Большакова. Геолог вздрогнул; увлеченный разглядыванием деревьев, он не слышал шагов таежника.

— Что готово?

— Куст видишь... ближе к нам?

— Вижу... у самого обрыва.

— Я берегом к нему подошел, бечеву привязал, сейчас немного дергать будем, узнаешь, какой-такой зверь сидит. Давай реветь, однако.

— Реветь?

— Пускай думают — медведь идет.

Большаков, искусно подражая зверю, испустил глухой утробный рев, далеко прозвучавший в тишине ночи. Подождав немного, он рявкнул еще раз, после чего присел на свой вещевой мешок, жестом пригласив Воробьева опуститься так же на землю. Геолог присел, все еще не понимая, к чему все эти проделки старого таежника.

— Тяните, — Большаков, сунул ему в руку конец бечевы. — Пускай куст качается, шумит, будто зверь там ходит.

Геолог, положив оба ружья рядом, потянул бечеву. Высокий куст, росший на краю берегового обрыва, вблизи от деревьев, где затаились неведомые существа, зашевелился, словно и в самом деле тревожимый каким-то зверем. Геолог стал дергать за бечеву, то натягивая, то отпуская ее. Куст закачался, зашумел ветвями. Вдруг с дерева, стоящего ближе других, сверкнула яркая вспышка огня, громыхнул выстрел. Воробьев невольно привстал от неожиданности, но в эту секунду блеснула молния выстрела с другого дерева.

— Видишь, какие звери сидят? — тихо произнес Большаков.

— Их надо окликнуть! — Воробьев хотел встать. — Наши ведь!

— Подожди! — и проводник положил руку на его плечо. — Слушай, сейчас разговаривать будут... думают, убили, однако.

Несколько минут люди на деревьях не подавали признаков жизни. Они. наверное, следили за кустом — не зашевелится ли он снова. Потом настороженную тишину прорезал звонкий голос Виктора:

— Санька, ты куда стрелял?

— В куст... он двигался. А ты?

— И я! А ты видел медведя?

— Нет... а ты?

— И я...

— И я, — передразнил Виктор. — Чего же ты палил, коли не видел?

— А ты чего... ты первый стрелял.

— Я же говорю — куст шевелился... Зверь лазил. Там он, наверное, лежит убитый... Я в самую середку целился.

— А я, думаешь, в краешек что ли? Тоже в середину. Еще вопрос, чья пуля в медведя попала.

— Я первый стрелял.

— Значит, промазал, потому что он опять по кустам лазил.

— Сам ты промазал. Слезай лучше, посмотрим.

— А если он живой? Давай еще разок ударим для верности, а?

— Давай! — согласился Саня.

Снова громыхнули два выстрела, направленные в неподвижный теперь куст.

Большаков поднялся, шагнул на поляну.

— Эй, чертенята полосатые! — крикнул он. — Кончили стрельбу, слезайте, однако!

Мальчики замерли, озадаченные человеческим голосом. Большаков и Воробьев вышли на середину поляны. Проводник направился к кусту, сматывая бечеву в клубок.

— Слазьте, слазьте! — крикнул он еще раз. — Медведя не убили, а уж шкуру делят... охотники!

— Дедушка Кирилл? — удивленно воскликнул Саня, узнав голос Большакова. Затрещали ветви деревьев. Мальчики спрыгнули на землю и очутились лицом к лицу с Воробьевым. В темноте не видно было выражения их лиц, но оба застыли, как по команде смирно. Николай Владимирович решил приструнить ребят за самовольную охотничью вылазку, да еще на такого серьезного зверя, как медведь.

— Выходит, это вы нас подстерегали, — строго сказал он. — Если бы Кирилл Мефодиевич не заметил вас на деревьях и мы вышли бы на поляну, то, пожалуй, нам несдобровать.

— С перепугу подстрелить могли! — добавил Большаков. — Подумали — медведь идет. Только зверь совсем не такой глупый. Зачем он сюда полезет, когда вас за полкилометра видно, слышно?

Саня стал было доказывать, что медведь все же был, иначе кто же лазил в кустах. Большаков, усмехаясь, показал ребятам моток бечевы и объяснил, почему куст шевелился. Саня смущенно замолк. «Теперь засмеют нас, — подумал он, — начнут расспрашивать, как мы пустой куст обстреливали». Приуныл и Виктор. Большаков раскурил свою короткую трубку, зашагал вперед. До стана оставалось километра полтора. Ребята уныло плелись за взрослыми, слушая, как они, посмеиваясь, вспоминали происшествие. Виктор шепотом укорял Саню за первый выстрел по кусту. Саня представил себе усатое лицо Юферова, серьезно обсуждающего с Павлом Вавиловым новый метод охоты, и совсем повесил нос. Вдали уже раздался лай Хакаты, учуявшего приближение людей. Саня набрался смелости, догнал Воробьева и тронул его за локоть.

— Товарищ начальник... Николай Владимирович! — умоляюще произнес он.

— Что, дружок? — обернулся геолог.

— Там следы были... медвежиные... честное слово, были... много следов, — заспешил мальчик. — Мы не знали, что вы по этой тропе ночью пойдете. Не говорите другим...

— Они еще засаду устроят, — буркнул Большаков, слышавший просьбу мальчиков, — обязательно кого-нибудь подстрелят вместо медведя.

— А может быть, мы с ними договоримся, Кирилл Мефодиевич? — возразил Воробьев. — Мы будем свято хранить тайну, а Виктор и Саня дадут нерушимое слово на медведя больше не ходить. Как думаешь, Кирилл Мефодиевич? Можно им поверить? Сдержат они слово?

— Обещаем! — в один голос воскликнули обрадованные охотники.

— Пожалуй, придется поверить им, — согласился Большаков. — Ребята надежные, однако.

Сквозь заросли блеснул огонь костра. Под ноги Большакову с радостным визгом бросился Хакаты. Мальчики, обогнав взрослых, первыми вошли в лагерь.

 

Глава вторая

Сопка Дунгар

В пасмурный день, накануне возвращения Воробьева и Большакова на стан, буровой мастер Юферов также сделал открытие. Впрочем, главным виновником этого открытия оказалась Нина, затеявшая благоустройство лагеря. Обнаружив выше по реке, недалеко от стана, песчаную косу, радистка вместе с Саней и Виктором натаскала порядочную кучу крупного чистого песка.

— Зачем он вам? — заинтересовался Антип Титыч, возвратись, с дневной работы на шурфах.

— Посыпем возле входа в палатки.

— Давайте, давайте, работа чудаков любит, в особенности бесполезная работа. Сегодня вы посыпете, а завтра мы перенесем стан на другой ключ.

— Знаете, Антип Титыч, когда я была маленькая, мама мне рассказывала про одного мальчика, такого же...

— С усами? — договорил Юферов, сделав удивленное лицо.

— Нет, с таким же образом мыслей, — продолжала Нина. — Мальчик этот очень не любил умываться. Мама ему говорит: «Костик, сейчас же умойся... ты знаешь, вечером тетя приедет». А Костик отвечает: «Умоюсь, а тетя не приедет, что я буду тогда делать?» Так и вы: а что же мы будем делать, если на другое место перейдем? Мы, Антип Титыч, возьмем да и там песочком дорожки посыпем.

— Отбрила! — усмехнулся мастер. — Ты мне, Ниночка, разреши взять лоток песку.

— Пожалуйста, хоть два, — разрешила Нина, думая, что Антип Титыч, наверно, хочет посыпать пол в палатке.

Но песок Юферову оказался нужен для другой цели. Набрав полный лоток, он перенес его к ключу и тщательно промыл. В оставшемся на дне лотка шлихе заблестел мелкий золотой песок. Песчинки были настолько малы, что окончательно отделить их от шлиха можно было лишь с помощью ртути.

— Видите, — сказал мастер окружавшим его разведчикам, — коли косовое золото есть, значит нанесло его водой откуда-то сверху. Выходит, вверху по реке россыпи имеются. Кто знает, может, мы на плотиках с песнями проплыли мимо ключей побогаче, чем тут. Ох... велика тайга-матушка, много в ней неисследованных мест. Но мы доберемся когда-нибудь до всех углов... доберемся! — Он расправил усы и кивнул в сторону Сани и Виктора, заглядывающих в лоток. — Если мне не придется, то они наверняка побывают во всех уголках тайги. Так что ли... будущие геологи?

— Конечно, — лихо ответил Виктор, — будьте уверены, Антип Титыч.

— То-то! — одобрительно повторил мастер.

В хмурый, ненастный день вернулись на стан Воробьев и Большаков. На обратном пути им посчастливилось добыть молодого кабана, и они с трудом донесли его тушу, порядочно измучившись.

Юферов тотчас доложил начальнику экспедиции об открытии косового золота. Воробьев в свою очередь рассказал ему о подстреленном селезне, в зобу у которого они обнаружили несколько золотинок. В этот вечер спать не ложились долго, делились предположениями, прикидывали, где выгоднее вести поиски. Николай Владимирович был настроен оптимистически. Он был уверен, что экспедиция находится в центре обширного золотоносного района. Оставалось найти хорошие россыпи, а затем продолжать поиски Говорящего ключа.

— Почти согласен с вами, Николай Владимирович... но...

— Опять «но»!

— Опять. Район исследования слишком обширен — почитай от моря до моря — и везде встречается золотишко, да не густо. А нам надо хорошее месторождение разведать. По пустякам драгу сюда не потащишь. На десятки лет металл для нее нужен. Тайга-матушка умеет прятать свои сокровища. Можем до самой осени проискать, ходить вокруг да около и остаться с носом. Были такие случаи. Года четыре назад целое лето вели буровую разведку недалеко от озера Чля. Где ни ткнешь, везде оказывался металл, да содержание непромышленное. Ну, думаю, все признаки говорят о том, что где-то близко есть богатое золотишко, найдем. Только шиш нашли. До зимы впустую проработали, а потом пришлось в другое место перебрасываться. И с нами то же самое может случиться. Меня, Николай Владимирович, тянет за реку, ключики прощупать.

— Не стоит разбрасываться, Антип Титыч. Надо прежде левый берег исследовать. Организуем маленькую поисковую партию. Сам пойду, Нина пойдет, Афанасий, а ты с Вавиловым и другими продолжай бурить. Пока мы осматриваем ближние ключи, впадающие в реку, ниже стана, вы тем временем выясните, что можно ожидать от этого ключа.

— Помяните мое слово, Николай Владимирович, пустой этот ключ.

— Почему так думаешь, по каким приметам?

— И сам не знаю, по каким приметам, а вот чувствую, да и все тут. Просто практика подсказывает. Много я таких ключей видел. Если и окажется здесь золотишко, то бедное.

Предположение мастера оправдалось. Первые буровые скважины, заложенные на ключе Светлом, оказались пустыми. Бур натыкался или на скалу, или на крупные валуны. Долбить их не было смысла. Только в среднем течении ключа удалось нащупать узкую полоску золотоносных песков непромышленного содержания. Данные комплексной экспедиции, когда-то исследовавшей устье ключа, очевидно, были верными по отношению ко всему ключу.

Воробьев вместе с Ниной и Афанасием предпринял многодневный поход с целью уточнить геологическую карту. Маленькая поисковая партия поднялась вверх по берегу ключа, до того места, где он терялся среди болотистой мари, примыкающей к подножию сопок. Достигнув вершины ключа, поисковая партия на обратном пути отклонилась к югу и вышла к реке далеко ниже стана. По пути геологи открыли еще три ключа, совершенно необозначенные на карте. По рельефу местности все ключи походили один на другой.

Разведчики бродили по тайге почти две недели, стирая с геологической карты белое пятно. Николай Владимирович работал с увлечением, не давал отдыха ни себе, ни своим помощникам. Группа шла по неведомым звериным тропам, карабкалась по горным кручам, пробиралась через непролазную чащу, обследуя берега ключей и склоны сопок. Все встречавшиеся горные породы наносились условными знаками на геологическую карту.

За время похода Афанасий и Нина поняли, как трудна и увлекательна работа геолога-изыскателя. Для них это была настоящая проверка сил, после которой они еще больше полюбили это трудное дело.

Поисковая партия всюду находила признаки золотоносности района. В пробы, взятые лотком на размывных берегах ключей, попадали знаки, на дне лотка оставался слой сероватого шлиха. Все говорило о том, что где-то вблизи имеется богатое месторождение металла.

В то время как Воробьев, Нина и Афанасий были в походе, Юферов перебросил один буровой комплект почти к самой вершине ключа и пробурил несколько скважин. Результаты были неутешительными. На глубине всего двух метров по центру ключа тянулся узкий пласт песков, содержавших незначительное количество металла. О промышленной разработке не могло быть и речи. Ключ Светлый можно было смело сбросить со счета и, не теряя времени, перейти на соседний, безымянный ключ, впадающий в реку всего в четырех километрах ниже. Антип Титыч осмотрел его берега и вернулся на стан недовольный.

На вопрос Вавилова он ответил:

— Не то. Чутьем угадываю: не то! Много на своем веку пришлось разных ключей видать — и золотоносных, и пустых. Ниже по реке надо искать, ниже. Здесь нет настроения работать.

Настроение бурового мастера повысилось, когда вернулась поисковая партия, и Воробьев объявил о переходе на самый дальний из вновь открытых ключей. Этот ключ имел наиболее ясные признаки золотоносности. Сборы были недолги. Погрузив имущество на плоты, экспедиция проплыла по спокойной реке до устья нового ключа. Здесь река была уже быстрее, а горы подступали ближе.

— Там, дальше, — махнул рукой Большаков, — вниз по реке сопки совсем сходятся. Река сквозь щель бежит, ревет, пробиваясь через пороги. Перед порогами тоже ключ есть, в заливчик впадает.

— Доберемся и до того ключа, дай только срок, Кирилл Мефодиевич, — ответил Воробьев.

Большаков с Виктором и Саней тоже сделали порядочный круг вверх по реке и тайгой. Охотничья команда, как полушутя-полусерьезно стали называть их в экспедиции, разыскала место, где неведомые люди жгли костер. От опытного следопыта Большакова не укрылись самые малейшие подробности пребывания людей. Он нашел место, где причаливал плот, и по следам обуви определил, что одним из них был Марченко. Старатель перед уходом из экспедиции починил свои ичиги, подшив их толстой дратвой. На прибрежном песке остались отпечатки его следов. Второй, не знакомый Большакову человек, носил солдатские сапоги. О нем проводник ничего не мог сказать, кроме того, что он уже пожилой, но еще достаточно сильный человек.

— Кандыба! — вспомнил Воробьев второго старателя, ехавшего с ним на халке. Сопоставив все известные факты: пропажу инструментов, продовольствия, обрывка библии с планом Ивана Жаркова, поджог таёжки, геолог пришел к выводу, что все это дело рук Марченко и его партнера. Ему стало ясно, что старатели отправились к Говорящему ключу и теперь хищнически моют золото. По-видимому, этот ключ находился где-нибудь за порогами, иначе Марченко опасался бы разведчиков. Воробьев решил накрыть преступников в их лагере. Он знал, что Марченко и его компаньон, охваченные стяжательской жадностью, потеряли всякую осторожность и это существенно облегчало их поимку.

На новом ключе быстро оборудовали стан, и опять началась будничная работа. Как и на Светлом, наметив вместе с Юферовым места бурения, Воробьев отправился в тайгу.

— Мы доберемся до сопки Дунгар, — объяснил он свой план Муравьеву и Нине, которые шли с ним, — поднимемся на ее вершину. Оттуда, наверное, вся эта местность видна как на ладони. Нанесем все, что можно, на карту и пойдем на поиски этих негодяев. Продуктов брать на неделю... с запасом.

— Охотничья команда пойдет тоже, — заметил Большаков.

— Вам-то туда зачем забираться?

— Посмотрим, где озеро есть. Скоро гуси полетят, бить будем, скрадок устроим на озере, — ответил Большаков уклончиво.

— До гусей еще далеко.

— Барана в горах поищем. Жирный сейчас. Здесь, близко, кроме глухаря да рябчиков, другой дичи нет. Мясо надо.

Против этого Николай Владимирович возразить не мог. Прокормить большую артель рябчиками да глухарями действительно трудно. Геолог, конечно, не мог думать, что проводник, окончательно убедившись что за люди проплыли, крадучись, мимо стана, решил найти Марченко.

Перед выходом со стана Николай Владимирович долго разглядывал сопку Дунгар в бинокль. Ее очертания очень походили на что-то знакомое, будто он видел эту гору когда-то давно. Воробьев задумался и вдруг вспомнил: «Да это Ключевская сопка на Камчатке... действующий вулкан, знакомый еще по школьным учебникам».

— Вулкан! — невольно воскликнул он.

— Где вулкан? — спросил Юферов.

— Эта сопка — потухший вулкан. Постойте-ка, я читал об этом.

Николай Владимирович прикрыл глаза рукой и произнес, точно читая книгу: «Побережье Охотского моря и располагающаяся на его восточной окраине гряда Курильских островов характеризуются современным и древним вулканизмом. Остатки древней, давно потухшей цепи вулканов тянутся на большом расстоянии вдоль западного побережья моря в пределах хребта Джунгар, а также прибрежного хребта...» — Он опустил руку.

— Теперь ясно, сопка Дунгар — древний потухший вулкан. Много тысяч лет назад, еще до ледникового периода, когда здесь было тепло, бродили динозавры, диплодоки, эта гора дышала огнем, выбрасывая потоки расплавленной лавы. Что же, поднимемся на ее вершину... Это интересно.

— Захватите с собой прочную веревку, — посоветовал Антип Титыч. — Может быть, в кратер придется опуститься.

— Кратер, очевидно, давно завален обрушившимися стенами, а веревку все же возьмем... на всякий случай, — согласился Воробьев. — Подъем, вероятно, очень крутой, придется помогать друг другу.

Путь к сопке оказался трудным. То и дело приходилось преодолевать целые завалы полусгнивших деревьев, лежавших на земле, пробираться сквозь сплошные заросли стланика, переходить через небольшие, но болотистые мари. К вечеру, порядочно устав, поисковая партия и охотники вышли к склону сопки, оказавшемуся довольно отлогим, но заросшим стлаником. Это кустообразное дерево ползло по земле, выбрасывая вверх упругие ветви. Заросли стланика поднимались почти на одну треть сопки и оканчивались ровной линией, словно проведенной человеческой рукой. Выше сопка была голой. Лишь кое-где в расселинах виднелись отдельные островки зелени.

Шедший в голове цепочки Большаков вдруг остановился и молча показал под ноги. Геолог увидел узкую тропинку, протоптанную каким-то животным. Тропинка местами была усыпана черным «горошком» помета.

— Косули дорожку протоптали, — предположил Воробьев.

— Кабарга. Косули здесь очень редко встречаются, а кабарги много.

Большаков сделал знак, призывающий к молчанию, бесшумно зашагал по тропке. Воробьев вспомнил кабаргу, так стремительно пробежавшую мимо, когда они шли в рабочий поселок. Тогда он даже не успел хорошо рассмотреть ее.

На небольшой поляне, поросшей кустами голубицы, проводник остановился. Порывшись в карманах, он достал кусочек бересты величиною с трехкопеечную монету. Берестяная пластинка была сложена вдвое. Проводник положил ее в рот. Николай Владимирович, ничего не поняв, удивленно взглянул на Большакова. Тот надул щеки, раздался резкий вибрирующий звук, напоминающий блеянье козы.

— Манок! — шепнул подошедший Саня. — Под язык его закладывают и кричат вроде кабарги. Та услышит и пулей мчится, только не зевай. — Он сбросил с плеча ружье, зорко вглядываясь в лес. Воробьев также приготовил ружье. Остальные, не зная в чем дело, стояли и с удивлением смотрели на проводника. Прокричав несколько раз, Кирилл Мефодиевич вынул манок изо рта.

— Все равно прибежит. Народу много, спрячьтесь в кусты, охотиться будем.

Афанасий, Нина и Виктор замаскировались в кустах. Ружей у них не было. Виктор, с сожалением вспомнив свою длинноствольную берданку, вынул из футляра бинокль, хотя в лесу он был совершенно бесполезен. Большаков снова стал манить, раздувая щеки. Воробьев и Саня оглядывались по сторонам, не зная, откуда ожидать появления кабарги. Внезапно впереди на тропинке что-то мелькнуло, прямо на охотников выбежала кабарга. Она мчалась скачками, словно заяц, и, увидев людей, не остановилась. Большаков мгновенно прицелился, грянул выстрел. Кабарга побежала еще быстрее. Почти разом загремели выстрелы Воробьева и Сани. Кабарга, сделав огромный прыжок, грохнулась наземь. Когда охотники подбежали к ней, она уже не шевелилась. Большаков, осмотрев след пули, ударившей под правую лопатку, взглянул на Саню.

— Молодец, Воробей-охотник! Метко стрелял, однако.

— Значит, мы промазали по этой козе. — Воробьев, наклонясь, перевернул кабаргу на бок, тщетно разыскивая след пули.

— Кабарга — не коза... Олень! Самый маленький, однако. Проводник показал на светлые пятна, покрывающие шкуру животного от лопаток до хвоста, — даже раскраска как у пятнистого оленя.

— Олень! В ней килограммов десять — самое большее. — Геолог, взяв кабаргу за ножки, легко вынес ее на более чистое место. — Вот так олень, одной рукой поднять можно!

— Старый самец, крупный даже, самка меньше.

— Где же у него рога? — заинтересовался Муравьев.

Проводник показал на острые, саблеобразные клыки, высовывающиеся с верхней челюсти вниз к подбородку. Они были длиною сантиметров в десять и производили внушительное впечатление. Воробьев подумал, что такими клыками кабарга может обороняться от хищников, как кабан-секач, на которого не всегда осмеливается напасть даже медведь.

— Вместо рогов у самцов клыки растут, — пояснил Большаков, набивая трубку. Раскурив ее, он добавил: — Только кабарга этими клыками не защищается... Пугает, однако. Бежит стремглав. Молодой волк, глупый, думает: ох, какой страшный зверь, съест. Пока думает, кабарга убежала. Видели — стреляем, а она все бежит. Всегда так.

Выбрав подходящее место, разведчики зажгли костер, решив заночевать. Большаков с помощью бывалого в этих делах Сани снял с кабарги шкуру, а мясо порезал на части. Сваренное в котелке, а также изжаренное в виде шашлыка на костре, оно всем очень понравилось. Большаков, повертывая над углями шомпол с кусочками насаженного мяса, рассказывал о повадках кабарги.

— Зимой кабарга питается лишайниками, объедая их с упавших от старости деревьев. Облюбовав себе склон сопки, где много пихты и ели, кабарга протаптывает дорожки. Согнать ее с обжитого места трудно. Увидев охотника, она отбегает недалеко и замирает, прислушиваясь. Затем снова отбегает. Так и водит за собой, далеко не уйдет, а близко тоже не подпустит. Охотники иногда ставят петли на ее тропинках. Вообще же специального промысла на кабаргу нет. Ее обычно добывают при случайных встречах. Кабарга ведет ночной образ жизни, она не так хорошо видит, как слышит и чует запахи. Подойти к ней незаметно очень трудно. Самый верный способ охоты на нее — это примененный сегодня. Во время гона, в конце лета и осенью, самец, заслышав звук берестяного манка, принимает его за зов подруги и стремглав мчится к охотнику. Здесь не зевай, подбегает самец всегда быстро и внезапно. Шкурка кабарги не ценится: она мала, волосяной покров на ней слабый. Зато самец кабарги имеет на животе мускусную железу. Густая, темная жидкость — мускус, содержащаяся в железе, обладает острым приятным запахом. «Кабарожья струя» применяется в парфюмерии. Охотники добывают кабаргу ради этой мускусной железы и мяса.

Саня, чувствовавший себя героем дня, отрезал у кабарги обе передние ноги до колен. Слушая Большакова, он снимал с ножки шкурку, стягивая ее как чулок. Рядом Виктор выстругивал острым ножом какие-то планки. Нина долго наблюдала за работой ребят, потом подсела к ним ближе. Саня снял шкуру так, что на ней осталось черное копытце, взял у Виктора две планки, сложил их вместе и с его помощью натянул на них шкурку. Ножка кабарги опять была целой, но кость теперь заменяли деревяшки, между которыми осталась узкая щель. Саня вложил в эту щель охотничий нож.

— Ножны... — поняла Нина, — Хитрый же ты... Придумал!

— Дедушка Кирилл научил, — сознался Саня, обтягивая шкуркой другие ножны для Виктора.

— У самих пороху не хватило на выдумку?

— Подожди. Мы еще такое придумаем...

— Штаны повесите сушить, — подсказал Афанасий.

— Нет, они решили до осени сотню-другую медведей убить, новый способ охоты изобрели. Не иначе как премию за него получат, — сказал Павел Вавилов. — Саня особый манок придумал... медвежиный, раз во сто больше, чем у Кирилла Мефодиевича. Виктор в этот манок реветь будет, ружья-то у него нет, а Саня — стрелять.

— Бросьте эти шутки, — остановила их Нина. — Придет время, Саня будет геологом, а Виктор моряком, и, конечно, оба что-нибудь придумают очень важное.

— Компас, — сказал Саня, с благодарностью взглянув на Нину. — Я хочу такой компас изобрести, чтобы он под землей золото показывал, серебро, платину... всякие драгоценные металлы. Идешь по тайге, стрелка вниз наклонится — тут яму и копай. Стрелка прямо на золото поворачивается.

— О таком компасе и я мечтал, когда еще учился, — прислушался к разговору Николай Владимирович. — Мысль очень интересная. Молодец, Саня! Только, видишь, в чем дело, дружок, драгоценные металлы не притягивают магнитную стрелку.

— Мы другую придумаем... стрелку, чтобы притягивалась, — сказал Виктор.

— Так ведь ты на штурмана хочешь учиться, а не на геолога. Для моряков и существующий компас хорош.

— Я передумал, — взглянул Виктор на Саню. — Мы вместе с ним поедем в горный техникум учиться на геологов-разведчиков.

— Поедем, вот только семилетку окончим... В Благовещенск. Там Амур, купаться будем.

— Зачем в Благовещенск, лучше во Владивосток, на море.

— Не успели сговориться, а уже поспорили, — улыбнулся Воробьев. — Знаете, что я вам, друзья, скажу: учиться одинаково где — в Благовещенске ли, во Владивостоке ли, было бы желание. Захочешь — добьешься своего. Можно стать и геологом и моряком, и летчиком, и агрономом, и инженером. Для этого надо много учиться, а вы, не подумав, удрали из дому. Экспедиция всю зиму пробудет в тайге. Отпустить вас одних домой опасно. Выходит, придется вам до весны оставаться у нас, значит, прощай, школа. Вместо того, чтобы на следующий год быть уже в седьмом классе, будете шестой заканчивать. Видите, к чему ведет ваш самовольный поступок?

Слова Воробьева смутили юных путешественников. Они поняли, что начальник экспедиции прав, и немного приуныли. Николай Владимирович хотел, чтобы мальчики глубже почувствовали свою ошибку, поэтому не сказал им, что к началу занятий сумеет отправить их домой. После прихода на ключ Светлый Воробьев отправил Постригану радиограмму с сообщением о Сане и Викторе. Андрей Ефимович ответил, что в августе будет послан в тайгу самолет с продуктами. На обратном пути самолет доставит мальчиков в село Свободное или на прииск. Пожалуй, эта весть еще больше опечалила бы друзей. Оба побаивались возвращения домой.

Лишь к середине следующего дня разведчикам удалось достигнуть вершины сопки Дунгар. Они поднимались по боковому отрогу, состоящему из нескольких второстепенных вершин, соединенных между собой, пока отвесный обрыв не преградил им путь. Пришлось обходить его, карабкаясь по гигантским каменным глыбам. Николай Владимирович повсюду замечал следы вулканического происхождения сопки. Отбив геологическим молотком несколько образцов горных пород, он положил их в заранее пронумерованные брезентовые мешочки. Большаков тщетно выглядывал горных баранов. Эти осторожные и чуткие животные редко подпускают к себе человека. Склон внезапно кончился зубчатой скалой. За ней пролегала узкая падь, идущая почти к самой вершине сопки.

— Когда-то здесь стекала раскаленная лава, — сказал Воробьев, — а теперь это самый удобный путь для восхождения.

Из-под ног сыпались мелкие камни, которыми была устлана середина распадка. Они скатывались вниз, увлекая за собой более крупные, а те в свою очередь сбивали целые глыбы. Сзади людей стоял глухой шум, вилась пыль. Вниз по распадку струился настоящий каменный поток. Он был неопасен для восходивших, но если бы кто-нибудь оказался ниже их, то. ему несдобровать бы.

Солнце было в зените, когда уставшие до изнеможения разведчики вступили на вершину сопки.

— Здесь озеро! — крикнул Афанасий, первым преодолевший последние шаги подъема.

В самом деле, вершина сопки представляла собой обширную площадку, посередине которой темнела поверхность круглого озера.

— Вот вам и кратер вулкана, — отдышавшись, произнес Воробьев. — Он давно завалился, потом подземные воды где-то просочились в него и в кратере образовалось озеро.

С вершины сопки открывался величавый вид. На север, восток и запад разбегались хребты, темнели заросшие тайгой долины, светлыми пятнами выделялись озера, словно ленты, вились по долинам ключи. На юге виднелась река Накимчан. В реку, словно пять пальцев руки, впадало пять ключей.

Воробьев долго всматривался в необозримое море тайги, затем, расположившись поудобней, стал наносить все видимое на карту. Большаков, взяв у Виктора бинокль, с полчаса обшаривал тайгу в надежде увидеть дымок костра. Но никаких признаков, говоривших о пребывании в тайге людей, не нашел. «Наверное, ушли далеко за пороги или же разводят костер только ночью, опасаясь выдать себя», — решил проводник, возвращая бинокль Виктору.

Чем дальше вглядывался Николай Владимирович в рельеф местности у реки Накимчан, тем ясней ему становилось ее геологическое строение. Вот здесь, восточнее сопки Дунгар, в древние времена была долина мощной реки. Затем река проложила себе другое русло и, постепенно усыхая, превратилась в эту небольшую речку Накимчан. Древнее русло было четко ограничено невысокими сопками, покрыто лесом, марями. Все пять ключей брали свое начало в одном месте и, как щупальца спрута, разбегались в стороны. Все они впадают в реку Накимчан. Если здесь имеется коренное месторождение золота, то оно должно находиться где-то вблизи верховья ключей, и, по-видимому, эти ключи имеют однородное содержание металла. Разведка Светлого показала непромышленное содержание золота, значит остальные ключи будут не богаче. Еще дальше, к югу, есть другие ключи. Там, по-видимому, и находится легендарный Говорящий ключ.

Обойдя вокруг озера, Воробьев вышел к северной стороне вершины. Перед его глазами возникла живописная картина разрушенного силами природы горного склона: обрывы, скалы, поднимающиеся, словно столбы или стены обрушившегося гигантского здания, гребни с почти острыми вершинами, глубокие щели — пропасти. Между этим беспорядочным нагромождением камней то там, то здесь виднелись отдельные деревья, каким-то чудом растущие на бесплодной почве. Занесенные ветрами, а может быть, птицами или зверями, семена, попадая в щели, проявляли диковинную живучесть. Всходы закреплялись корнями в расщелинах, и молодое деревцо тянулось к солнцу.

На одном из утесов Воробьев увидел своих спутников. Большаков в бинокль осматривал местность, а Нина молотком отбивала породу, рассматривала ее, бросала, затем снова долбила скалу. Утес соединялся со склоном сопки узкой грядой, по которой возможно было перебраться на него с опаской оступиться и упасть в пропасть.

Николай Владимирович, не задумываясь, пошел по гребню. Из-под ног покатились камни. Взглянув вниз, он увидел круто падавший куда-то в глубину отвесный обрыв.

К счастью, гряда была короткой, шагов через двадцать Воробьев и следовавший за ним Афанасий оказались на утесе. Здесь имелась слегка покатая к югу площадка, словно сложенная человеческими руками из базальтовых плит. Отсюда особенно удобно было осматривать местность. Северная стена утеса имела несколько уступов, будто вырубленных великаном вместо ступеней. По этим уступам легко можно было спуститься до совершенно отвесного обрыва.

— Можно спускаться вниз, здесь нам больше делать нечего, — сказал геолог, присаживаясь на камень рядом с Большаковым. — А вы, Кирилл Мефодиевич, много ли горных баранов видели?

— Видел. Смотри, начальник, целое стадо, однако, — проводник подал Воробьеву бинокль, — вон в том распадке, нас совсем не слышат, далеко.

— Левей, левей, там еще озерко блестит, — подсказал Саня. — Это я их первый заметил. Смотрю, какие-то черные точки мельтешат.

— Ты? А разве не я первый увидел двоих? — заспорил Виктор.

— То не бараны были, а каменюки... валуны, они все еще там лежат, тебя дожидаются.

Николай Владимирович впервые видел снежных баранов, да еще на свободе. Он хорошо разглядел все стадо, пасшееся в распадке почти за километр от утеса. Здесь было около двадцати животных, среди которых находились самцы с тяжелыми, круто загнутыми рогами, самки с маленькими рожками и ягнята. Сильный бинокль позволял геологу хорошо рассмотреть их. Они мало походили на обыкновенную домашнюю овцу. Высокие, полные силы, с гордо поднятыми головами, снежные бараны скорее напоминали оленей какой-то особой породы.

Распадок, где паслись бараны, представлял собой небольшой луг, расположенный между двух сопок. Посередине его блестело узкое озерко, в которое впадал короткий ручеек, вытекающий из-под сопки. К этому ручейку часто подходили животные утолять жажду.

— Можно подкрасться к ним, — сказал геолог, опуская бинокль, — обойти вокруг сопки.

— Засаду делать надо... на солонце, — отозвался Большаков.

— Где вы видите солонец?

— Ручей соленый, однако. Видишь, как жадно пьют. Наверно, издалека пришли, соли захотели. Теперь будут где-нибудь рядом пастись и каждый день спускаться к ручью. В другом месте землю соленую найдут, копытами роют, грызут, лижут, а здесь вода... хорошо.

— Поймать бы одного маленького баранчика, приручить его, — заметила Нина.

— Поймать трудно. У них зоркое зрение и быстрые ноги, чутьем охотника узнают. Ветер занесет запах, они тогда спасаются. Баран смотрит кругом лучше бинокля, а бежит быстрее оленя. Маленький за большим поспевает. Смотрит: другие бегут, и он бежит. Ягнята в мае родятся. Через несколько часов на ноги встают, через два дня уж их не догнать. Теперь они большие, резвые.

— Почему же они нас не видят? — усомнился в словах проводника Афанасий Муравьев.

— Видят! Только думают, далеко мы. В стороне ходит старый вожак, от него укрыться трудно. Он побежит, все стадо за ним бросится...

— Посмотрим! — Афанасий, выйдя на самую вершину утеса, стал размахивать руками, подпрыгивать. Воробьев, взглянув в бинокль, увидел, как застыл, подняв голову, баран с колоссальными рогами, пасшийся в сторонке от стада. С полминуты он стоял, наблюдая за движением на утесе, затем, по-видимому, решив, что это грозит опасностью, тряхнул головой, резко повернулся и побежал в дальний конец распадка, где виднелось нагромождение скал. Тотчас все стадо пришло в движение, поляна у ручья опустела. Следом за вожаком бросились взрослые животные, а рядом с ними помчались ягнята. Через две-три минуты бараны скрылись в скалах.

— Без бинокля увидел, — рассмеялся Воробьев. — А надо хоть одного добыть... с большими рогами.

— Добудем, ближе к стану найдем. Там я заметил солонец. Целую яму в земле выгрызли. Скрадок устроим, подкараулим, однако.

Большаков принялся набивать трубку, равнодушно поглядывая на распадок, где баранов уже не было.

— Я читал, будто на Памире архары достигают восемнадцати пудов весом, почти с коров... — начал было Афанасий и вдруг замер с открытым ртом. Каменная площадка утеса внезапно задрожала, качнулась. Афанасий, не поняв в чем дело, бросился животом на землю. С лица Большакова мгновенно исчезло флегматичное выражение. Он вынул изо рта трубку, растерянно оглянулся. Виктор и Саня, стоявшие рядом, схватились друг за друга, а Нина, сидящая рядом с Воробьевым, испуганно прижалась к нему. Николай Владимирович сильнее уперся ногами в неровности камня. Следом за первым последовал второй толчок. Он был еще сильнее первого. Все испытали такое чувство, будто утес сдвинулся с места. Сухо застучали камни, осыпаясь с его стен.

— Землетрясение!.. — воскликнул Воробьев, когда дрожание утеса окончилось. — Слабое землетрясение, но здесь, на скале, оно чувствуется сильнее. Страшного ничего нет. В этих краях сильных землетрясений не бывает.

— Угу! — буркнул Большаков, разжигая трубку. — Раньше тоже было, помню, однако.

— Вставай, Афоня! — крикнула смеясь Нина. — А то живот оцарапаешь!

— Я думал, утес падает, — поднялся Муравьев, — закачался даже... Все же страшно, ведь ничего сделать нельзя.

— Ты чего за меня держишься? — воскликнул Саня.

— А ты чего уцепился? — разжал руки Виктор.

— Помирать, так вместе.

— Я тоже подумал, вот и уцепился...

— Это значит, в вулкане, под землей, лава бурлит, наверх просится, — сказала Нина. — Когда-нибудь вулкан снова будет действовать.

— Нет, это не вулканическое, а тектоническое землетрясение. Иначе говоря, это отзвук мощных передвижений масс в глубинах земли, — объяснил Николай Владимирович. — Мы находимся не особенно далеко от Охотского моря, а оно в этом отношении является одной из интереснейших частей земного шара. Здесь проходит полоса так называемых глубокофокусных землетрясений, центры которых располагаются на глубине до девятисот километров от поверхности земли. Это расстояние больше, чем от Владивостока до Хабаровска. Восточная часть Охотского моря, район Курильских островов и сопредельные с ними территории относятся к районам молодых тектонических движений. Вот поэтому здесь так часты землетрясения. Обычно они бывают слабыми, баллов до пяти. Зато южнее... В Японии землетрясения достигают большой силы. Первого сентября тысяча девятьсот двадцать третьего года землетрясением полностью разрушило город Йокогаму и морскую базу Йокосука. Очень сильно пострадала и столица Японии — Токио. Гигантская морская волна, набежав на берег, разрушила город Камакура и много рыбацких поселков. Было уничтожено и повреждено около миллиона зданий. За несколько секунд землетрясения Япония понесла убытки, в пять раз превышающие все ее расходы за девятнадцать месяцев русско-японской войны. О человеческих жертвах даже говорить не приходится — их было очень много.

— А у нас море тряслось... в прошлом году, — сказал Виктор, подвигаясь ближе, и боясь, что его перебьют, стал торопливо рассказывать: — Погода хорошая была. Тихо-тихо, даже волн совсем незаметно было... Вдруг прибежала откуда-то волна, как в шторм, ударилась о берег — и снова стало тихо. Вот Саня тоже видел.

— Моретрясения обычны в морях Дальнего Востока. Они неоднократно отмечались на берегах Тихого океана, Японского и Охотского морей, — подтвердил Воробьев. — Моретрясения вызываются теми же причинами, что и землетрясения. Бывают они не реже, но в большинстве случаев проходят незамеченными, особенно слабые. Ведь моря почти постоянно волнуются от ветров, приливов и отливов. Только при сильных подводных землетрясениях, во время которых меняется рельеф дна, к берегам добегают огромные волны. На Дальнем Востоке их зовут цунами. От таких цун нередко страдают берега Японии.

Николай Владимирович поднялся, легко вскинул на плечи рюкзак, взял с земли ружье и, подождав, когда остальные разберут свои вещи, стал спускаться с утеса к каменной гряде, соединяющей его с сопкой-вулканом. На краю скалы он остановился как вкопанный. Перед ним была пропасть шириною не меньше десяти шагов. Геолог понял, что часть гряды обвалилась в результате подземных толчков. Между утесом и сопкой возникла непреодолимая преграда в виде этой глубокой щели.

 

Глава третья

Заслуженная награда

Антип Титыч добивал шурф, когда раздались подземные толчки. Буровой мастер был в яме, а не на вершине утеса, и толчки показались ему довольно слабыми. От них все же посыпалась земля с отвалов на краях шурфа и попала ему, за ворот рубахи. Чертыхнувшись, Юферов вылез из ямы, отряхнулся, сбрасывая с плеч землю, взглянул на Павла Вавилова, спокойно отдыхавшего на траве.

— Земля тряслась вроде?

— Слышал... Два толчка было.

Из кустов выбежал Хакаты. Он с недоумением взглянул на людей, как бы спрашивая, что случилось, почему земля трясется? — и порывисто залаял.

— Вот, вот, давай, погавкай немного, что это она в самом деле! — рассмеялся Юферов. Достав кисет, он присел рядом с Павлом.

Оба помолчали, оглядываясь вокруг. Затем Павел опустился в яму и принялся за работу. Он без видимого напряжения выбрасывал из края ямы полные лопаты глины, перемешанной с мелкими камешками. Плотно слежавшуюся, нетронутую глину приходилось сначала раскайливать или долбить ломом, а затем выбрасывать. Поэтому работа двигалась медленно.

В день ухода со стана поисковой партии и охотников одна из буровых скважин дала хорошую пробу. Взятые из нее пески оказались золотоносными.

Наконец, глина стала переходить в речники, Юферов сразу же взял пробу.

— Как там... есть? — спросил Вавилов, когда мастер вернулся с пустым ведром.

— Пусто! Хоть бы один знак. Рано еще...

— Почему рано? Иногда золото начинает попадать с речников постепенно, чем глубже, тем больше, а в песках уже по-настоящему.

— Конечно... У тебя губа не дура. Толстый пласт золотоносной породы и широкий фронт — это как раз то, что нужно для работы драги. А ну-ка, выбрось мне из правого угла, там вроде речник светлее.

Павел бросил на край ямы несколько лопат породы. Он уже с головой ушел в яму, но она оставалась сухой, вода из ключа не просачивалась в нее. Юферов взял щепотку породы, внимательно осмотрел ее, потер в пальцах. Мелкая галька стала липкой, словно покрылась каким-то вяжущим составом.

— Возьмем пробу... близко пески. — Наполнив ведро, Юферов спустился к берегу ключа и вывалил породу в лоток, затем, погрузив лоток наполовину в воду, пробуторил породу скребком. Вода вокруг лотка помутнела, мелкие частицы породы растворились в ней. Юферов, взяв лоток за углы, стал покачивать его так, что вода, проходя через лоток, уносила смывающуюся с камней и гальки глину-примазку. Чистую гальку он сбрасывал в ключ скребком или ребром ладони. Скоро на дне лотка осталось несколько пригоршней самых тяжелых камешков, а под ними зачернел шлих — мелкий песок из минералов, еще ниже, у самого дна, в желобке, вытесанном поперек лотка, оседали золотинки. Когда в лотке не осталось больше посторонних примесей, Юферов принес лоток к яме Павла Вавилова.

— Ого... — протянул тот, взглянув на лоток. В лотке он увидел несколько мелких блестящих знаков, сбитых в маленькую кучку. Проба была хорошей, особенно если учесть, что до настоящих чистых песков он еще не дорылся. Собственно говоря, песками в обычном смысле слова эту породу назвать было нельзя. Пески представляли собой слежавшийся нанос древней реки, которая когда-то протекала здесь. Самые тяжелые частицы, которые несла вода, оседали на дно. Поверх их лег толстый слой речников — гальки, перемешанной с камнями, а на нее напластовывалась глина. Золото содержалось в песках, лежавших на почве. Нередко встречаются пески самых различных цветов, от красного до небесно-голубого, как на этом ключе.

Юферов брал пробу за пробой. Обогащенные золотом пески тянулись пластом шириною около ста метров. Если так будет на всем протяжении ключа, то полигон для драги найден.

Промыв последнюю пробу, взятую из шурфа, Юферов облегченно расправил спину, молодецки подкрутил усы и, подняв лоток, показал его дно. В бороздке лотка, в самом ее уголке, перед краем мутновато блестела кучка золотого песка. В эту минуту Антип Титыч пожалел о том, что Николай Владимирович не здесь и, вероятно, не скоро вернется.

***

Спуститься с утеса по его неровным, но совершенно отвесным стенам, казалось невозможным. Николай Владимирович и Большаков внимательно осмотрели стены утеса со всех сторон, молчаливо переглянулись. Лишь в одном месте, с восточной стороны, стена была более неровной, и в ней виднелись трещины.

— Николай Владимирович, я сумею спуститься... Честное слово, сумею, я цепкий... разрешите? — Афанасий Муравьев, волнуясь, стал доказывать Воробьеву, что он, пользуясь выступами и трещинами, благополучно сойдет на землю.

— А потом что? Хорошо, что ты, например, такой ловкий, — слезешь, а Большаков, а Нина? Нет, Афанасий, рисковать напрасно нельзя, надо поискать другой выход. Плохо, что канат у нас короткий, его хватит лишь до середины утеса.

— Больше ничего не придумаешь, все равно кому-то надо спускаться... так лучше мне... Мне приходилось альпинизмом заниматься.

— Погоди, кажется, Большаков что-то придумал.

Кирилл Мефодиевич достал из вещевого мешка моток веревки, размотал его, сделал на конце петлю. Все следили за его действиями. Проводник подошел к обрыву, отделявшему утес от склона сопки.

— Пробовать надо, может быть, зацепимся вон за тот камень, — сказал он, засовывая в карман трубку.

Каменистая гряда, по которой разведчики перебрались на утес, развалилась не вся. Со стороны склона сопки сохранилась часть этого гребня. Его край обрывался над пустотой подобно мосткам, от которых только что отчалил пароход. Шагах в пяти от обрыва на гряде лежала глыба гранита, на нее-то и собирался закинуть свой аркан Большаков. Камень был не особенно велик. Он лежал прямо на поверхности и мог поползти при натяжении каната, когда люди станут перебираться по нему через пропасть. Это сразу же понял Воробьев и с сомнением покачал головой.

— Испыток не убыток, — Большаков протянул веревку Муравьеву. — Бросай, ты сильней меня, пожалуй.

Несколько попыток Афанасия оказались тщетными. Он горячился, бросал аркан сильно, а накрыть им камень не мог. Петля падала то дальше камня, то правее, то левее. Виктор и Саня путались под ногами, советуя замахнуться посильнее или послабее. Воробьев молча протянул руку, отобрал аркан. Однако забросить петлю на камень так, чтобы она захлестнулась вокруг него, оказалось не просто. Николай Владимирович зря надеялся на свою меткость: пятнадцать шагов, отделяющие камень, показались ему длиннее, чем сотня метров до мишени. Петля упрямо ложилась в стороне от камня.

— Придется мне... по-стариковски, — взялся за аркан Большаков. Расправив плечи, он ловко метнул свернутую в кружок веревку. Петля развернулась в воздухе и точно накрыла камень. Большаков, с улыбкой взглянув на разведчиков, потянул конец веревки к себе, петля, охватив камень, прочно затянулась вокруг него.

— По-стариковски? — удивленно протянул Муравьев. — С первого раза накрыл, здорово!

— Молодой был, оленей домашних маутом ловил. Аркан такой ременный. — Большаков что есть силы потянул веревку, камень шевельнулся. Проводник взглянул на Воробьева. — Плохо — не выдержит тяжести, сползет, однако.

— Николай Владимирович, он не успеет сползти, как я на той стороне буду, взмолился Афанасий.

— Нет, нет. Афоня... Ты слишком тяжелый, в два раза тяжелей меня, — заволновалась Нина. — Николай Владимирович, вы знаете, я в школе первой была по физкультуре... Сколько раз лазила по канату, на турнике работала. Я легче всех.

— Сказала тоже... самая легкая! А я еще легче, — выдвинулся Виктор. — Мы с Саней по канату с баржи на берег спускались, дальше этого будет. Правда, Саня?

— Правда... честное слово, правда, товарищ начальник! Лазили, тренировались.

— Вот! Я легче ее, сразу переберусь, — Виктор подтянул ремень на своих широких шароварах. В лице мальчика появилось решительное выражение, он взялся за веревку у самого провала.

— Постой! — рука Воробьева легла на плечо Виктора. — Я тебе не разрешал... нет? Отойди. Придет твой черед, будешь перелезать. — Он движением руки отстранил огорченного Виктора, потеплевшим взором обвел всех и остановил его на Сане. Даже по сравнению с Виктором Саня казался в два раза легче. Тот, без слов поняв начальника экспедиции, шагнул к нему, сбросил с плеч вещевой мешок, положил к ногам ружье и со всегдашней своей степенностью, внешне совсем не волнуясь, сказал:

— Я, товарищ, начальник, мигом...

— Будешь слушать мою команду. Скажу: тише, значит, тише, быстрей, так быстрей. А сейчас я тебя привяжу на всякий случай. Если камень поползет, то мы тебя живо вытянем обратно. — Взяв у запасливого Большакова тонкую прочную веревку, геолог обвязал ее вокруг талии мальчика. — Давай!

Воробьев встал рядом с Большаковым. Саня ухватился за канат и через секунду повис над пропастью. Он перебирался не только руками, но и ногами, стараясь не глядеть вниз. Саня с детства боялся высоты; стоило мальчику забраться на дерево или на крышу, взглянуть вниз, и у него кружилась голова. В такие минуту Саня крепче сжимал руки и торопливо спускался на землю. Теперь, повиснув над глубоким провалом, он собрал всю силу воли, чтобы побороть желание взглянуть вниз. Мальчик видел голубое небо, плывущие по нему кучевые облака, слышал ободряющий голос Воробьева:

— Не спеши... Хорошо, хорошо...

Разведчики, затаив дыхание, следили за мальчиком и за камнем на другой стороне пропасти. Камень лежал неподвижно. Воробьев и Большаков крепко держали конец каната. У середины каната Саня повис на одних руках, сообразив, что так будет видней, где удобней уцепиться за край провала. Через минуту ноги мальчика нащупали опору, он рывком подтянулся за канат и выбрался наверх.

— Есть, товарищ начальник!

Все облегченно вздохнули. Дав Сане с минуту передохнуть, Воробьев приказал ему собирать камни и наваливать их на глыбу, захлестнутую веревкой. Тот, проверив, прочно ли держится петля, принялся за дело и скоро натаскал порядочную кучку тяжелых камней.

— Виктор! — произнес Воробьев. — Теперь покажи ты свою ловкость, а ты Саня, поможешь ему выбраться.

Виктор слегка побледнел и, не ожидая, когда его обвяжут веревкой, повис на канате. Перебирая одними руками, он быстро добрался до противоположной стены.

— Плохо, Виктор, — строго заметил Воробьев, когда мальчик встал рядом с Саней. — Здесь не урок физкультуры, форсить не к чему. Нина, ваша очередь... Привязывайтесь покрепче.

— За меня не бойтесь, Николай Владимирович, — взглянула на него девушка и ее легкая фигурка в лыжном костюме закачалась над пропастью. Воробьев, Афанасий и Большаков, туго натянув канат, без напряжения удерживали его.

— Афанасий, — взглянул на Муравьева Николай Владимирович, — посмотри: нет ли вблизи какого-нибудь валуна, мы бы его прикатили, чтобы закрепить веревку.

— Здесь трещина... Вставить в нее что-нибудь, будет надежнее, — заметил Большаков, показывая под ноги.

Взгляд Николая Владимировича остановился на Санином ружье. Он поднял его, осмотрел, чему-то улыбнулся и засунул ствол в трещину между камнями. Ствол наполовину ушел в щель, прочно застряв в ней. Воробьев крепко морским узлом привязал к нему веревку. Убедившись, что ружье не вылетит из щели при натяжении каната, он подал знак Афанасию Муравьеву. Для Муравьева перебраться через провал по канату было не трудно. Сильный, ловкий, он через минуту присоединился к Нине, Виктору и Сане. На утесе остались Воробьев, проводник и все вещи разведчиков. Их надо было переправить.

Большаков сделал это очень просто. Сняв с себя солдатский пояс, он застегнул его на канате, привязал к нему прочную бечеву и перебросил ее конец через провал. К поясу проводник подвесил два вещевых мешка. Потянув за бечеву, Афанасий без особого труда перетащил пояс с мешками к себе, а затем перебросил бечеву обратно. Таким же путем были переправлены ружья и остальные вещи.

— Пригодилась, — улыбнулся проводник, свертывая бечеву. — Лежит себе в мешке, пусть лежит, думаю, все равно пригодится.

— Кирилл Мефодиевич, пожалуй, вам следует застраховаться. Осторожность тоже вроде запаса, везде нужна. Давайте я вас привяжу за пояс к канату... так, на всякий случай...

— Зачем привязывать? Сделаем люльку, сидя можно перетянуться. Я не боюсь, а все же... старик стал — согласился Большаков.

Отрезав лишний конец веревки, он связал ее кругом на канате, продел в круг ноги и спокойно, как будто делал что-то обычное, сполз с утеса, перетягиваясь сильными рывками вперед. Глядя на него, Николай Владимирович подумал, что, пожалуй, на такую перестраховку проводник пошел лишь для того, чтобы не спорить с ним. Следом за Большаковым переправился и Воробьев.

— Все хорошо, что хорошо кончается, — сказал он отдышавшись. — Теперь надо выручать Санин самострел. Беритесь за канат да разом потянем...

Ружье держалось в расщелине очень крепко. Только совместными усилиями удалось его выдернуть. Вылетев от рывка из трещины, ружье полетело в пропасть, ударилось о каменную стену и было извлечено Афанасием Муравьевым наверх вместе с веревкой. Саня, увидев изогнутый ствол и расколовшийся пополам приклад, чуть не заплакал. Он отвернулся, губы его задрожали. Остаться в тайге без ружья — не шутка, даже поохотиться нечем будет.

— Из-за угла можно стрелять, — сказал Афанасий, отвязывая ружье. — Забирай свою дугу, Саня.

— Оставь себе, — буркнул тот. — На медведя пойдешь, высунь ствол из-за скалы и стреляй, безопасно.

Воробьев, повертев в руках окончательно испорченное ружье, размахнулся и бросил его в пропасть. Затем он снял с плеч свою двустволку и протянул ее Сане.

— Владей! Это тебе за смелость.

— Мне?! — растерянно отступил Саня, лицо его вспыхнуло, отчего веснушки проступили еще резче. — Товарищ начальник, вам оно нужнее, я не возьму... — попытался отказаться он, но глаза с головой выдавали его — они так и впились в ижевку.

— Отказываться ты не имеешь права, друг. Это тебе не от меня, а от всего коллектива. Бери и чтобы обновить: добудь горного барана.

— Спасибо, Николай Владимирович! — Саня впервые назвал начальника экспедиции по имени. — Барана я обязательно подстрелю — самого большого... рогача.

— Вот и хорошо. Значит, будем знать, что ружье досталось меткому стрелку, настоящему охотнику. — Он повесил ружье на плечо мальчика, у которого радостно заблестели глаза.

Сумерки застали разведчиков внизу, у склона сопки. Они шли по высохшему руслу неведомого ключа, присматриваясь, где бы найти удобное место для ночлега. Безмерно счастливый, Саня шагал вслед за Виктором. Он больше не завидовал его биноклю. Подумаешь, невидаль, получил за какую-то мечту. Вот ему не даром отдал начальник замечательную ижевку, не за мечту, а за смелость.

— Витька, давай меняться, — в шутку предложил он, думая, что тот сразу согласится.

— Меняться? Нет, я свой бинокль ни за что не отдам, — обернулся Виктор.

— Тебя, наверное, завидки берут. Ох, и доброе ружье!..

— Настоящая ижевка, знаменитое ружье. Только я не завидую, — серьезно сказал Виктор. — Ты его правильно заслужил. Если бы я был начальником, тоже бы отдал тебе свое ружье. Ведь я знаю, Саня, как ты боишься высоты. Я рад за тебя.

— Теперь больше не боюсь, хоть на мачту залезу, — ответил Саня. Ему стало стыдно за свои мысли, за невольную зависть, испытанную раньше. Вот он какой, Виктор, хороший. Даже не завидует. Видно, начальник не зря подарил ему бинокль за мечту. А, может быть, не за мечту даже, а за эту самую, за душу. Какая она, душа, Саня и сам не знал, но решил, что у друга она гораздо правильней, чем у него. Ведь он раньше вызвался перелезать через провал. Выходит, Виктор мог получить это самое ружье... Саня ускорил шаг и догнал товарища. Они пошли рядом, плечом к плечу. Афанасий легко и звучно запел:

Виктор и Саня не слыхали раньше этой песни. Они догадались, что, наверное, Афанасий сам сочинил ее о геологах. А песня как-то особенно душевно плыла впереди них. Вот уже поет вместе с Муравьевым Нина. У нее красивый, звонкий голос.

Без слов поет Виктор, а за ним Саня. Мурлычет себе под нос Большаков, даже сам Воробьев подпевает. Будто не было тяжелого, беспокойного дня. Исчезла усталость и ноги сами идут по каменистому пути.

— Виктор, мы обязательно станем геологами... Правда, а? И дружить всегда будем, — тихо сказал Саня. Оба, не сговариваясь, подхватили последний куплет, повторенный Афанасием и Ниной.

 

Глава четвертая

Тайна Ивана Жаркова

Обнаружив золотоносный пласт, Антип Титыч Юферов был уверен, что найден подходящий полигон для работы драги. Через два дня эта уверенность поколебалась, а на третий день мастер угрюмо сказал Павлу Вавилову:

— Золотая струя... Пески тянутся узкой полоской по руслу ключа. Для старательской артели клад... можно работать, а драге делать нечего. Для нее нужен обширный полигон.

— Может быть, выше по ключу?

— Что там выше!.. — перебил Юферов. — То же самое. Знаю я такие ключи, встречал! — он махнул рукой.

Для разочарования были веские причины. Буровые скважины, пробуренные выше по берегам ключа, оказались пустыми. Разведчики свалили поперек ключа два дерева. На их стволах были устроены мостики, с которых пробурили скважину в середине ключа. Проба была замечательной, но она не радовала опытного разведчика. Следующие буровые линии подтвердили его предположение. Пласт обогащенных металлом песков узкой полосой тянулся по руслу ключа, иногда отклоняясь в стороны, иногда незначительно расширяясь. Юферов напрасно прощупывал бурением береговые увалы ключа, в них ничего не было.

— Забурим, но дальше от берега, — посоветовал Антип Титыч Вавилову, — вон там, — он показал на изгиб ключа возле опушки леса.

— Надо брать ближе к правому увалу, — высказал свое мнение Павел. — Прибой древней реки бил как раз в то место.

— Хорошо, — согласился мастер. — Ты бури на правом увале, я — на левом.

Буры впивались в землю. Соревнуясь между собой, оба звена бурильщиков не жалели сил, но золота по-прежнему не было. Под слоем торфов и глины вместо песков выходила скала или же начиналась почва. Здесь она имела черновато-синий цвет и рассыпалась в руках, не прилипая к пальцам. Ко дню возвращения на стан охотничьей бригады Юферов окончательно утвердился во мнении, что ключ не может стать полигоном для работы драги.

Охотники, Саня и Виктор, с трудом тащили на палке, продетой сквозь круто закрученные рога, голову снежного барана. Большаков принес лучшие куски мяса, завернутые в шкуру. Баран, добытый ими, оказался тяжелым, весил больше десяти пудов. Поэтому почти все мясо охотники оставили на месте, подвесив его к дереву.

Юферов, увидев у Сани ружье Воробьева, посоветовал ему хорошенько вычистить его и повесить в палатку начальника.

— Зачем в палатку начальника, пускай у себя держит. Его ружье. Начальник подарил, однако, — невозмутимо сказал проводник, посасывая трубку.

— Подарил? — воскликнул мастер. — Вот тебе на! Сначала бинокль, потом ружье... Это за какие-такие заслуги? — Юферов, подкрутив усы, грозно взглянул на Саню, словно уличил его в преступлении.

— Заслужил немного, — Большаков неторопливо рассказал о переправе через пропасть. С каждым его словом выражение лица мастера менялось, а когда проводник, заканчивая свой рассказ, добавил, что барана также убил Саня, мастер хлопнул смущенного мальчика по плечу.

— Видишь, Кирилл Мефодиевич, какие орлы растут, настоящие таежники... смена!

Кирилл Мефодиевич немного покривил душой, сказав, что Саня убил барана. Мальчик сам был в этом уверен и гордился охотничьей удачей. Но не его пуля свалила животное.

Охотники целый день сидели в засаде возле солонца, на поляне, окруженной чащей леса. К яме несколько раз приходили снежные бараны, но это были самки с ягнятами. Охотники их не трогали. В полдень второго дня из тайги вышел олень с большими ветвистыми рогами. Большаков погрозил пальцем взявшимся было за ружья ребятам. Осмотревшись, олень принялся жадно лизать и грызть землю. Это был согжой — дикий северный олень. Ребята имели возможность его хорошо рассмотреть. От домашнего оленя он отличался лишь равномерной буроватой окраской шерсти, без пятен, которые часто бывают у домашних оленей.

— Самец... ишь рога-то какие! — сказал Виктор, когда олень удалился с поляны, так и не заметив охотников.

— Наверно, важенка, — возразил Большаков. — У согжоя и самец и самки имеют рога. Они их каждый год сбрасывают. У всех других пород оленей рога растут только у самцов. Такой особый олень, однако.

— Почему мы его не стреляли? — спросил Виктор.

— Барана надо, Саня ружье обновить обещал. Начальнику барана добыть. Стрелять будем — распугаем. Жди, однако.

Удобно расположившись в кустах, они терпеливо ждали, замирая при каждом лесном шорохе. Тайга казалась пустой лишь поначалу, затем, когда они присмотрелись, не выдавая своего присутствия, она стала оживать. На дереве, в трех шагах от охотников, появился светло-рыжий зверек с пятью продольными черными полосками на туловище. Размером меньше белки, этот зверек был еще суетливей. Он то взбегал по корявому стволу, то опускался ниже, выискивая что-то.

— Бурундук, — заметил его Виктор и хлопнул ладонями. Зверек мгновенно взобрался выше, пробежал по толстой ветке и возбужденно застрекотал, зацокал почти так же, как белка. Его черные бусинки-глаза тотчас разыскали людей. Увидев их, бурундук еще сильней заволновался, забежал за ствол дерева и стал их разглядывать, высовывая головку то с одной, то с другой стороны ствола.

— Ишь, чертенок... кричит! Теперь другой зверь услышит, подумает, кто напугал бурундука, повернет обратно, — молвил Большаков. — На охоту идете, всегда надо слушать, где бурундук кричит. Другой раз он на дереве, а под деревом медведь или олень ходит. Замрите... уйдет, однако.

Все трое затаились, перестав шевелиться. Бурундук поволновался, пострекотал минут пять, затем, наверное, решив, что эти не известные ему звери безопасны и не стоят внимания, исчез так же внезапно, как и появился. Большаков приподнялся на месте, оглядывая поляну. На ней с криком перелетали с дерева на дерево две пестрые, напоминающие кукушку птицы. Проводник снова прилег, сказав вполголоса ребятам:

— Сойки... эти похуже бурундука: завидят, поднимут крик, застрекочут, станут летать вокруг. Медведь по тайге ходит, муравейники разгребает, гнилые валежины переворачивает, личинок разных ищет, сойки его увидят, провожают другой раз целый день. Они, конечно, просто за медведем проверяют, где личинки, жуки, черви остались в перевернутой колоде, и своим криком выдают его охотникам.

— Других зверей тоже выдают? — спросил Саня, но Большаков, не ответив, сделал ему знак молчать. Там, где летали с криком сойки, в самом дальнем конце поляны стоял внезапно появившийся из чащи снежный баран. Откинув на спину огромные закрученные кренделем рога, он чутко прислушивался и оглядывался вокруг. Убедившись, что кругом тихо, баран осторожно пошел к солонцу, часто останавливаясь. За воротник Саниной рубашки заполз какой-то жук, было страшно щекотно. Мальчик терпел, не шевелился, крепко прижимая к плечу приклад ружья.

— Бей под переднюю лопатку, — шепнул проводник, когда баран подошел шагов на двадцать и подставил свой бок под выстрел. Он стоял, оглядываясь перед тем как начать лизать и грызть соленую землю. Саня, выцелив, нажал спусковой крючок. Грохнул выстрел. Баран, сделав несколько прыжков, исчез в чаще.

— Промазал, — со слезами в голосе воскликнул Саня, с ожесточением разыскивая за воротом жука. — Тут стрелять надо, а он меня скребет, терпенья нет. Вот он.

— Отруби ему голову, — посоветовал Большаков вставая. — Посмотрим, однако.

Внимательно осмотрев место, где стоял баран, проводник не нашел крови на траве.

— Я говорю, мимо, — с отчаянием сказал Саня.

— Ты думаешь, сразу упасть должен? — усмехнулся проводник. — Курице голову отрубишь, а она крыльями хлопает. — Он пошел по следам барана и через несколько шагов показал ржавое мокрое пятно на траве. Нетерпеливый Виктор забежал вперед и скрылся в кустах, где исчез баран. Через минуту раздался его голос:

— Здесь он... лежит.

Саня стремглав бросился вперед, продираясь сквозь кусты. Проводник с улыбкой взглянул ему вслед, вспомнил, что вот так же волновался он сам, когда еще мальчиком добыл первого снежного барана. Не торопясь, он пошел вслед за мальчиками, на ходу раскуривая трубку.

Он увидел Саню и Виктора у лежавшего без движения барана. Виктор стоял, поставив ногу на левую лопатку животного, а Саня взволнованно ходил вокруг, не выпуская из рук ружья.

— Здорово бьет ружье, — сказал он, увидев проводника. — Я, Кирилл Мефодиевич, прицеливаюсь, а у меня жук по спине ползет, щекотно. Все равно попал. Мы, Кирилл Мефодиевич, голову вместе с рогами на стан унесем. Начальнику надо. Он чучело сделает... сказывал...

Большаков мельком взглянул на рану, из которой сочилась кровь, удивленно вскинул седые брови. Рана была не в убойном месте, с такой раной баран мог уйти за десятки километров. Проводник, склонясь над бараном, стал осматривать его, не понимая — в чем же дело?

— Саня, будь другом, сходи к нашему скрадку, я бинокль там забыл, — попросил Виктор, потихоньку передвигая бинокль на другой бок, чтобы скрыть его от Сани.

В другое время Саня не пошел бы и даже мог обидеться на друга за то, что он его посылает, когда может сходить сам. Теперь же, опьяненный радостью удачи, он тотчас побежал разыскивать бинокль. Когда Саня скрылся, Виктор снял ногу с барана и шепнул Большакову, увидевшему след малокалиберной пульки.

— Я тоже стрелял, Кирилл Мефодиевич. Угодил прямо под лопатку... в сердце. Только вы про это не говорите. Пусть он думает, будто сам убил. Ладно, дедушка Кирилл? Ведь он обещал начальнику убить барана.

— Ладно, однако, — и старик ласково взглянул на мальчика. — Хороший выстрел, я даже не слышал его.

— Мы сразу выстрелили... вместе. Он своей ижевкой заглушил. Я смотрю, у него руки трясутся, подумал, обязательно промажет, взял, тоже прицелился.

Когда Саня вернулся, не разыскав бинокля, Большаков и Виктор уже снимали с барана шкуру. Виктор сказал другу, что бинокль он положил рядом с бараном и забыл про него, подумав, что оставил в кустах, а потом нашел.

— Эх... вот чепуха! — с огорчённым видом пошарил в карманах Большаков. — Трубку там забыл, Саня, поищи, однако.

— Кирилл Мефодиевич, да трубка-то у вас в зубах! — расхохотался Саня.

— В самом деле, — схватился за трубку Большаков. — А я разве сказал — трубку?.. Кисет забыл. Выложил его под кустик, да там и оставил. Принеси, курить хочется.

Кисет, конечно, оказался в кармане у Большакова, но, пока Саня его разыскивал, проводник наполовину снял шкуру с барана. След от меткой пули Виктора он так замаскировал, проткнув в этом месте шкуру ножом, что его невозможно стало заметить. Радость Сани по поводу удачного выстрела и выполненного обещания осталась ненарушенной. Правда, уже на стане, когда разведчики, похваливая охотника, ели изжаренные сердце и печень барана, Павел Вавилов чуть было не сломал зуб о маленькую свинцовую пульку.

— Кирилл Мефодиевич, смотрите, что у него в сердце было? Пуля от малокалиберной винтовки! — удивленно произнес он, показывая проводнику пульку. — А вы сказали, что его Саня из ижевки свалил. Значит, его раньше кто-то стрелял. Только, почему он живой был?

Проводник долго рассматривал пульку, затем, не дав взглянуть на нее другим, отбросил в сторону.

— Хм... сказал! Разве это пуля? Ты, парень, спутал кислое с пресным.

— А что же это, Кирилл Мефодиевич? — заинтересовались другие.

— Камень... в печени он его нашел, а не в сердце. Камень у барана в печени бывает, однако.

Смущенный Вавилов умолк. Спорить с прославленным таежником было бесполезно. Все равно теперь ему никто не поверит, раз пульки больше нет.

Между тем поисковая партия, расставшись с охотниками после ночевки у подножия Дунгар, направилась к одному из далеких ключей, увиденных с вершины сопки, надеясь найти там следы пребывания Марченко. С трудом добравшись до ключа, Воробьев, Нина и Афанасий решили исследовать его берега. Захваченные с собой кайло, лопата и лоток позволили им брать пробы в размытых местах и выбивать небольшие ямы там, где можно было рассчитывать на мелкие залегания песков. Признаки золотоносности здесь были ярко выражены. В лоток часто попадали золотинки, напоминающие очень мелкие, узкие стружки. Двигаясь вниз по ключу, разведчики увидели землянку, вкопанную в увал. Это примитивное строение было очень ветхим и со всех сторон густо заросло высокой травой. На крыше землянки, когда-то засыпанной толстым слоем земли, теперь разрослись кусты какого-то растения, а перед дверью выросла березка. Ее зеленая крона поднялась выше землянки. Первая увидела это давно заброшенное жилище Нина. Она остановилась, поджидая Николая Владимировича и Афанасия.

— Кто-то здесь искал золото, вероятно, очень давно, — произнес геолог, когда Нина показала ему на брошенное жилье. Оба с минуту молча разглядывали землянку, испытывая волнение, вызванное этими следами прошлого.

— Смотрите, какая береза выросла у самой двери. Ей не меньше двадцати лет, — продолжала Нина.

Афанасий Муравьев, подойдя к землянке, удивленно присвистнул, сбросил с плеч тяжелую ношу и, смахнув с лица пот, сказал:

— Давайте посмотрим, что там внутри.

— Что там может быть? Пусто, гниль да плесень.

— Все же поглядим.

Муравьев подошел к двери, пнул ее ногой. Дверь рухнула внутрь землянки, подняв кучу мелкой пыли. Афанасий скрылся в мрачной темноте, но тотчас вернулся назад, пятясь задом, будто отступал перед чем-то страшным.

— Там... — выдохнул он, растерянно взглянув на Воробьева, стараясь взять себя в руки. — Там скелет человека. Человек умер прислонясь к стене, и так остался сидеть.

Воробьев, сложив ношу, молча переступил порог. На него пахнуло сыростью и плесенью, словно из могилы, чем и была в сущности землянка. В полумраке геолог увидел скелет, на котором еще сохранились клочки сгнившей одежды. Смерть застала человека в момент, когда он сидел на грубо сколоченных нарах привалясь к стене землянки. Двое других лежали на нарах. Осыпавшаяся с потолка земля густо припорошила их, и среди пожелтевших костей росла бледная от недостатка света трава. В углу землянки виднелась куча камней от развалившегося камелька.

— Николай Владимирович, их убили, — тихо сказала Нина из-за плеча геолога. — Видите, в черепе сидящего отверстие от пули. А другие даже подняться не успели.

— Обычная трагедия тайги в старое время, — ответил Воробьев. — Старателей нередко подкарауливали на глухих тропах, чтобы отобрать у них добытое золото. Этих, по всем признакам, застали врасплох во время отдыха. Там, в углу, наверное, был камин, а рядом с ним стол. Стол подгнил, свалился, с потолка на него осыпалась земля.

Николай Владимирович прошел в угол землянки, стал ворошить носком сапога кучку земли и почерневшие остатки стола. Внимание его привлек какой-то продолговатый, похожий на книгу предмет. Подняв его, геолог стряхнул приставшую к нему землю и плесень. В руках его была полуистлевшая библия в кожаном переплете, настолько испорченном, что он разлезся от прикосновения. Николай Владимирович осторожно открыл книгу. Титульного листа не было. Геолог положил книгу обратно на место, где она лежала много лет. Для него стало ясно, что один из погибших старателей был Иван Жарков, которому принадлежала библия. Собираясь уходить из тайги, он на оборотной стороне титульного листа книги сделал карандашом набросок плана местности, где течет Говорящий ключ. Неведомые люди, совершив гнусное преступление, не только ограбили старателей, но и вырвали этот лист. Николай Владимирович долго стоял в раздумье. Кто они, эти убийцы? Один из них погиб, свалившись в шурф, а остальные? Сколько их было, живы ли они сейчас? Это была загадка, непосильная для геолога. Он пожалел, что нет здесь Большакова. Старый таежник, пожалуй, смог бы многое установить по различным признакам, незаметным даже для геолога.

Нина, на которую угнетающе подействовала мрачная картина, вышла из землянки. Афанасий Муравьев последовал за ней. Яркий солнечный день был безоблачен и тих. По небу плыли прозрачные облака. Нина жадно вдохнула смолистый воздух, провела рукой по глазам, словно отгоняя навязчивое видение.

— Если они здесь построили землянку, значит, собирались долго жить, а может быть, и жили не один месяц, — раздумывал вслух Афанасий. — Конечно, старатели мыли здесь золото. Наверно, где-нибудь близко должна быть яма.

— Давай поищем. — Нина с облегчением отошла от землянки, решив больше в нее не заглядывать.

Они принялись осматривать берега ключа поблизости и скоро обнаружили неглубокую яму, заросшую по краям тальником. Она была похожа на естественное углубление в почве, и Нина с сомнением покачала головой. Муравьев, обойдя вокруг ямы, стал доказывать Нине, что именно здесь работали старатели. Через несколько минут подошел Николай Владимирович.

— Ясно! Работали здесь. Форма ямы показывает, что она сделана человеком. Придется расчистить ее до песков, взять пробу.

Действуя киркой и лопатой, они стали выбрасывать из ямы землю, добираясь до песков. Вдруг Афанасий, раскапывая слежавшуюся породу, зацепил кайлом какой-то мягкий ком. Рассмотрев находку, разведчики догадались, что перед ними свернутая в узел одежда или то, что от нее осталось. Воробьев взмахнул лопатой, рассек ком пополам. Что-то звякнуло, будто лопата задела о металлический предмет. Николай Владимирович разворошил сгнившие тряпки, нашел среди них несколько позеленевших медных пуговиц и сравнительно хорошо сохранившиеся офицерские погоны со следами звездочек. Перетряхнув еще раз остатки одежды, он разыскал еще два погона. На этих заметны были поперечные полосы — лычки.

— Двое... офицер и унтер... белогвардейцы, — заключил Воробьев, присаживаясь на кучу выброшенной из ямы земли. — Произошло это, по-видимому, в двадцать втором году. Тогда разбитые красными войсками, преследуемые партизанами, остатки белогвардейских банд скитались по тайге. Этими местами проходил отряд есаула Бочкарева. Большаков был в партизанском отряде. Он, пожалуй, лучше бы нас разгадал эту трагедию прошлого.

За несколько часов упорной работы они расчистили яму до песков и взяли пробу лотком. Мелкий золотой песок тонким слоем осел в борозде лотка. Николай Владимирович смыл его в баночку, просушил на костре, отдул шлих и завернул в бумажный пакетик. Ключ был золотоносным, но металл резко отличался от того, который показывал Воробьеву Постриган в самолете. Те золотые знаки были крупными, некоторые золотинки были вкраплены в кусочки кварца. Это доказывало близость россыпи, где было добыто золото от коренного рудного месторождения металла. Золото же, взятое в пробах из ямы, проделало большой путь, сносимое быстрым течением древней реки. Недаром оно такое мелкое, строганое. Николай Владимирович задумался. Напрашивался вывод, что старатели где-то, может быть недалеко, разыскали другой ключ, очень богатый металлом. Намыв достаточное количество золота, они возвратились с неведомого ключа в свою землянку, чтобы переночевать или захватить оставшиеся вещи. Вот тогда-то застигли их белогвардейцы. Переодевшись в платье убитых старателей, бандиты забрали золото, бросили свою одежду в яму и засыпали ее. Один из них погиб, свалившись в старый глубокий шурф около прииска, а другой?.. Другой наверняка уцелел. Перед уходом они, вероятно, поделили между собой золото старателей. Это они могли сделать в землянке за столиком.

— Подождите, я сейчас вернусь, — сказал Воробьев.

Захватив лоток и лопату, он вернулся в землянку, разворошил остатки стола и набрал полный лоток земли, перемешанный с разным мусором. Нина и Афанасий с волнением следили, как Воробьев промывал лоток. Вот на дне его блеснуло несколько крупных золотинок, совсем не похожих на те, которые были в пробах из ямы. Воробьев облегченно вздохнул. Все его догадки подтвердились. Говорящий ключ, где старатели добыли это золото, был где-то близко. Может быть, он совсем рядом, в нескольких километрах ниже по реке.

— Пошли на стан, — поднялся Воробьев. — Нам больше нечего здесь делать. Марченко мы займемся позже.

— А они? — спросил Афанасий. — Их надо похоронить.

— Для них это уже не имеет никакого значения.

Пройдя с полкилометра, Воробьев обернулся. Над тем местом, где находилась землянка, поднималось облако дыма.

— Наверное, бросили непотухшую спичку, вот она и вспыхнула, — как бы оправдываясь, сказал Афанасий, отводя глаза в сторону.

— Тайга может загореться, — строго взглянул на него геолог.

— Нет, Николай Владимирович, кругом только березки, кусты. Лес далеко. Так лучше.

Николай Владимирович промолчал. Он подумал, что, пожалуй, Афанасий прав, обронив «случайную» спичку. Пусть пламя, пожирающее землянку, уничтожит следы этой давнишней трагедии.

День возвращения поисковой партии на стан стал памятным для всей экспедиции. Всем было о чем рассказать. Охотники торжественно поднесли Николаю Владимировичу огромные рога снежного барана. Саня даже попытался сказать что-то вроде маленькой речи по этому случаю.

— Вот... товарищ начальник... Николай Владимирович, мы добыли. Голова, конечно, протухать стала, очень долго вас не было. Зато рога...

— Не протухнут, — подсказал шутник Юферов, пряча улыбку в усы.

— Рога на память от охотничьей команды, — закончил Саня, пропустив мимо ушей замечание Юферова.

Ознакомившись с результатом бурения, Николай Владимирович пришел к тому же выводу, что и Юферов. Хотя этот ключ золотоносен, но работать здесь может лишь старательская артель. Пригласив в свою палатку Юферова, Большакова и Вавилова, геолог рассказал им о страшной находке и высказал предположение о близком соседстве Говорящего ключа.

— Иван Жарков и его товарищи погибли в годы гражданской войны. Как думаешь, Кирилл Мефодиевич, — обратился он к проводнику, — кто были эти белобандиты? Пепеляевцы?

— Бочкаревцы, — подумав, ответил проводник. — Мы гнали их, однако. Недалеко отсюда пороги начинаются, залив там есть, ключ в него впадает. Кругом сопки, окружили мы их, думали, всех взяли. Только после от пленных узнали, ушел Бочкарев, бросив других. С ним человек двадцать было. Кто-нибудь из этих бандитов и наткнулся на старателей, находившихся в землянке. Только ты, начальник, ошибся. Иван Митрофанович Жарков прошлой зимой в селе умер. Старый был.

— Это правда? — с недоверием переспросил геолог, пораженный догадкой. Стало ясно, один из белогвардейцев воспользовался не только золотом, но и документами Ивана Жаркова и все это время жил под чужой фамилией. Он, несомненно, знал тайну Говорящего ключа и рассказал о ней Марченко и Кандыбе. Геолог вспомнил случайно брошенные слова Марченко в разговоре с Постриганом: «Ездили мы тут к одному старику». Сомнений никаких не оставалось. Вся цепь событий неожиданно распуталась. Расправясь со старателями и ограбив их, белобандиты, которых было двое, разделились и направились к прииску разными путями. Дорогой один из них погиб, случайно упав в старый глубокий шурф. Второй остался жив. Воспользовавшись документами Ивана Жаркова, он поселился в каком-то селе вблизи прииска Кухчан. Марченко и Кандыба, не зная о его смерти, ездили к нему зимой за каким-то советом. Несомненно, они и раньше встречались с мнимым Иваном Жарковым, который и рассказал им о Говорящем ключе.

— Чего же вы раньше молчали, Кирилл Мефодиевич? Ведь мы часто говорили о ключе, об Иване Жаркове и его плане.

— О плане говорили, о ключе говорили, о золоте говорили, обо всем говорили, а главное не сказали, — возразил Большаков.

Геолог рассказал Кириллу Мефодиевичу всю историю Ивана Жаркова так, как она ему представлялась.

— Обманул, однако! — взволнованно произнес проводник, до этого спокойно покуривавший свою трубку. — Много лет знаком был, сколько раз чай у него пил, беседовали о том, о сем, хороший старик, думал, а он... — Большаков презрительно махнул рукой, не находя слов для того, чтобы выразить свое возмущение.

— Значит, хитрый был, умел маскироваться, — заметил Воробьев.

— И нам надо хитрее быть! — отрезал Большаков и вышел из палатки. Через несколько минут, ничего не сказав, он ушел по звериной тропинке вдоль берега реки. Воробьев, знавший характер проводника, не остановил его. Стоило тому взволноваться, как он тотчас брал ружье и уходил на охоту. Из тайги проводник возвращался успокоенным и обязательно с добычей.

Воробьев и Юферов долго сидели в палатке, обсуждая возможность быстрого розыска Говорящего ключа. Слова Кирилла Мефодиевича задели геолога за живое. Он давно уже втихомолку поругивал себя за излишнюю доверчивость к Марченко. Надо было пристальнее приглядеться к этому человеку, вывести его на чистую воду.

— Найдем этого Марченко, непременно найдем! — разгадав мысли геолога, произнес Юферов. — Знаете, Николай Владимирович, что я думаю? — Он умолк, настороженно прислушиваясь к какому-то нарастающему гулу. К свету утреннего солнца, пробивающемуся сквозь полотняные стены палатки, примешался быстро усиливающийся, необычной яркости свет.

— Что это? — встревожился Воробьев, протягивая руку, чтобы отбросить полог палатки. В тот момент где-то в стороне от стана вспыхнул ослепительный огонь и невероятной силы взрыв потряс окрестность. Могучая волна горячего воздуха, словно вихрь, обрушилась на палатку, смяла ее и бросила на землю вместе с людьми. Воробьев и Юферов почувствовали, как задрожала под ними земля, а сопки отозвались на гул взрыва небывалым эхом.

— Юферов, жив? — спросил геолог, освобождаясь из складок палатки.

— Жив... Постойте, я помогу вам выбраться, — глухо прозвучал голос бурового мастера. — Вылезайте!

Воробьев с трудом поднялся на ноги. Голова его кружилась, в ушах болело. Сделав несколько неверных шагов, он покачнулся и чуть было не упал, но кто-то поддержал его за руку. Это был Муравьев.

— Что это, Николай Владимирович? Снаряд? — спросил парень.

— Нет... — недовольно произнес геолог, — откуда здесь снаряд? Все живы? — он оглянулся.

Юферов стоял рядом, ощупывая одной рукой голову. Нина появилась откуда-то со стороны. Один за другим вставали растерянные, оглушенные разведчики, с удивлением оглядываясь вокруг.

— Где Большаков? — тревожно спросил Воробьев.

— В тайгу ушел, — отозвался кто-то.

Воробьев взглянул на стан. Собственно говоря, никакого стана больше не было. Смятые палатки валялись бесформенными грудами. Радиостанция лежала с оборванными проводами антенны. В стороне, на правом берегу ключа вились языки пламени — пылали поваленные деревья, словно свеча горела чудом уцелевшая лиственница. Геолог с трудом спустился к ключу, лег на берег и опустил голову в воду. Он лежал так с минуту, чувствуя, как силы возвращались к нему.

— Легче стало, Николай Владимирович? — подошел Юферов.

— Ага... Черт знает что, контузило малость! — проговорил Воробьев и поднялся.

— Взгляните на находку! — Юферов протянул черный, величиной с кулак камень с острыми гранями. — Понимаете, этот камень врезался в радиостанцию, разбил приборы. Нина извлекла его.

— Да... случай исключительный, — протянул Воробьев, рассматривая камень, потом подбросил его на ладони. — Видите, какой тяжелый.

Окружившие геолога разведчики рассматривали камень, строя самые невероятные предположения о причине взрыва. Нина даже придумала сверхъестественное орудие, стреляющее на расстояние за тысячи километров.

Воробьев достал компас, поднес прибор к камню. Стрелка компаса заметалась, сделала круг и остановилась, показывая прямо на камень.

— Магнитный железняк... Осколок небесного снаряда.

— Видите, я говорила! — встрепенулась Нина.

— Да, осколок небесного снаряда — метеорита, — продолжал геолог. Он повел камнем вокруг компаса, и стрелка стала поворачиваться за ним. — Мы с вами, друзья, стали свидетелями редкого явления — падения крупного метеорита. Наше счастье, что он упал не здесь, а далеко, может быть, за сотню километров. Над нами от метеорита отделилась лишь небольшая часть, разлетевшаяся на мелкие осколки. Это и было причиной взрыва.

— Вот, Ниночка, какой твой снаряд из-за границы, вернее, с того света! — рассмеялся Афанасий Муравьев.

— Двенадцатого февраля тысяча девятьсот сорок седьмого года в горах Сихотэ-Алиня упал метеорит во много раз крупней нашего, — продолжал геолог. — Многие жители Дальнего Востока наблюдали, как сначала высоко в небе появился ослепительно яркий шар, немногим уступавший по яркости солнцу. С каждым мгновением размеры шара увеличивались, и вскоре за ним появился разноцветный клубящийся след из паров и метеоритной пыли, сходной с дымом. Во всех селениях, над которыми летел метеорит, от воздушных волн, сопровождавших его полет, распахивались двери, сыпалась штукатурка и вылетали стекла из окон. Люди в страхе выскакивали на улицу, и многие из них успели заметить стремительно пролетавший по небу метеорит. Особенный переполох произошел среди животных. Лошади ржали, пытаясь сорваться с привязи, коровы мычали, собаки с визгом и лаем забивались под укрытия или убегали в лес. Не долетев несколько километров до поверхности земли, метеорит под мощным напором воздуха раскололся на множество частей, и весь этот рой железных осколков и капель расплавленного железа обрушился на Уссурийскую тайгу, покрывающую склоны Сихотэ-Алиньского хребта. Грохот от удара о землю слился с мощными звуковыми волнами, порожденными пролетевшим метеоритом, а на сотни километров вокруг местные жители услышали звуки, напоминающие артиллерийскую канонаду. Было подобрано много осколков. Самый большой из них весил семьсот килограммов. Все осколки были магнитны и притягивали к себе стрелку компаса. Наш метеорит тоже состоит из магнитного железняка.

— А Тунгусский метеорит, который профессор Кулик с экспедицией разыскивал?

— Тот не был найден.

— Николай Владимирович, вы говорите, мы стали свидетелями редкого явления природы, разве метеориты редко падают? — спросил Муравьев.

— Ученые подсчитали, что на поверхность земли ежедневно падает десять тысяч небесных камней, общим весом примерно в три тысячи тонн. Но падение крупных метеоритов очень редкое явление. Такие случаи известны наперечет.

— Натворил нам хлопот этот небесный снаряд, чтобы его черти забрали! — угрюмо буркнул Юферов. — Весь стан размотал, радиостанцию разбил, тайгу зажег. Что ж, давайте палатки ставить, собирать весь шурум-бурум.

— Хорошо уже то, что все обошлось благополучно и никто из нас не пострадал, — заключил Николай Владимирович, направляясь к стану.

 

Глава пятая

Встреча в тайге

Большаков не успел далеко отойти от лагеря экспедиции, как его догнали Саня и Виктор. Оба были с ружьями и рюкзаками за плечами. Кирилл Мефодиевич довольно усмехнулся. Он не напрасно приучал своих юных помощников всегда держать наготове ружья, припасы и продукты в вещевых мешках.

С неделю назад проводник разбудил ребят на рассвете, сказал, что надо идти охотиться, захватил ружье и тотчас ушел со стана.

— Догоните... я потихоньку пойду, — сказал он.

Ребята стали торопливо собираться и в спешке не заметили даже, в какую сторону ушел старый таежник. Как всегда в таких случаях, между ними возник спор.

— Вниз по реке! — уверял друга Саня. — Знаешь, там тропка такая.

— Эх ты... тропка такая! — передразнил Виктор. — Если хочешь знать, он не по реке, а по ключу ушел, там тоже тропка... еще лучше той.

— По реке!

— По ключу!

— О чем спорите, найдите его следы, — надоумил Антип Титыч, разбуженный их сборами. — Посмотрим, что вы за следопыты... Только где вам! — он так презрительно махнул рукой, что ребята тотчас забыли спор и бросились разыскивать следы проводника. Через час, запыхавшиеся и довольные, они стояли перед Большаковым, поджидавшим их на поваленном дереве.

— Нашли, дедушка Кирилл! — воскликнул Саня, отирая капли пота со лба. — Ох, как вы петляли... будто олень.

— Какой там олень, совсем прямо шел, как кабан... напролом! — рассмеялся таежник. — Потому и след заметный остался. Отдыхайте, однако.

Когда ребята расположились рядом с ним, Кирилл Мефодиевич предложил им позавтракать перед дальним походом. Он сказал, что вернутся они на другое утро, достал из вещевого мешка хлеб, консервы, ложку, разложил все рядом с собой и стал с аппетитом закусывать. Ребята переглянулись. Саня начал старательно протирать ижевку, а Виктор заинтересовался своим патронташем.

— Вы чего же, особого приглашения ждете? — скрывая усмешку, спросил проводник. — День долгий, скоро проголодаетесь.

Ребята сознались, что они забыли продукты, и даже вещевые мешки с собой не взяли.

— Лопнула, значит, наша охота! — с огорченным видом протянул Большаков, отправляя в рот последнюю ложку консервов. — А я, однако, на вас понадеялся, думаю, захватят хлеба, а дичи мы подстрелим... Э-э-э, а где же у тебя патронташ? — спросил он Саню.

Тот объяснил, что захватил патроны в карман. Кирилл Мефодиевич проверил припасы у обоих мальчиков и укоризненно покачал головой. Оказалось, что у Виктора, временно пользовавшегося ружьем Юферова, все гильзы заряжены мелкой дробью на птиц, а у Сани, наоборот, пулями, словно он собрался идти на крупного зверя.

— Мы хотели поменяться, — начал было оправдываться Саня, — он мне дробовых даст, а я ему пулевых.

— У него ружье шестнадцатикалиберное, а у тебя двенадцати, как же ты будешь заряжать?— сказал проводник. — Разве колотушкой забивать? — Он посоветовал ребятам всегда держать наготове охотничье снаряжение, а в вещевых мешках — дневной запас продуктов. Собрав остаток еды, Большаков не спеша пошел обратно к лагерю экспедиции. За ним нехотя поплелись смущенные друзья.

На этот раз придирчивый взгляд Кирилла Мефодиевича не смог обнаружить оплошности в охотничьем снаряжении ребят. На обоих были патронташи, в гнездах которых поблескивали медные гильзы. Вещевые мешки за плечами даже казались перегруженными. Проводник одобрительно оглядел обоих и, ни слова не говоря, зашагал дальше по тропе, ведущей в глубь тайги. Впереди его бежал Хакаты, то и дело оглядываясь назад. Уши верного пса настороженно двигались, улавливая лесные шорохи. Иногда он приостанавливался и, ловя еле заметное движение воздуха влажным носом, а затем, удостоверившись, что зверя или птицы близко нет, снова бежал вперед.

Охотники отошли за километр от стана, не встретив дичи. Они углубились в тайгу, плотно обступившую их со всех сторон. Внезапно Хакаты остановился, поднял вверх морду и заскулил, словно месячный щенок. Шерсть на нем вздыбилась. Большаков мгновенно вскинул ружье, всматриваясь в низко нависшие ветви деревьев. Сзади него, тоже с ружьями наготове, стояли Саня и Виктор.

— Рысь, наверно, — шепнул проводник. — Взять ее, Хакаты, взять!

Собака медленно пятилась к людям, все так же повизгивая. Наткнувшись на ноги Большакова, Хакаты прижался к нему и вдруг тихо завыл. Большаков, видя, что вблизи никакого крупного зверя нет, опустил ствол ружья и положил руку на взъерошенный загривок пса. Ему был непонятен страх Хакаты. Раньше собака смело бросалась на медведя, загоняла на дерево рысь. Такой ужас мог внушить Хакаты лишь тигр... Но откуда тигр в предгорьях Джугджура?

— Ну чего, ну чего испугался? — успокоительно произнес проводник, поглаживая спину Хакаты. — Видишь, все... — он умолк.

В лесу стало быстро светлеть, откуда-то донесся нарастающий гул, подобный гулу приближающегося поезда.

— Пожар! — крикнул Саня, а Хакаты, окончательно испуганный непонятным явлением, метнулся в сторону и скрылся в таежной чаще. Вслед затем вековые деревья закачались под бешеным напором горячей волны воздуха. Оглушенные гигантским взрывом, охотники попадали на землю, инстинктивно закрывая головы руками. В тайге творилось что-то невероятное. Гнулись и ломались деревья, летели сучья, хвоя, все вокруг трещало, рушилось. И хотя длилось это недолго, людям показалось, что они по крайней мере с полчаса пролежали в низинке, удачно прикрывшей их.

— Саня! Витя! — позвал Большаков поднимаясь. Тотчас рядом с ним возникли фигуры мальчиков, с ног до головы запорошенные какой-то красноватой древесной трухой и иглами хвои.

— Здесь мы! — испуганно отозвался Виктор.

— Все в порядке, — отряхиваясь добавил Саня.

— Идемте на стан... что-то там взорвалось! — тревожно сказал Большаков.

— Дальше взрыв был, дедушка Кирилл, — высказал свое мнение Виктор.

— Нет, ближе! — возразил Саня. — А на стане у нас взрываться нечему.

— Почем знаешь — нечему? — сердито оборвал проводник. — Может, у начальника есть чему, у Нины, может, есть... там радио, ящики разные.

— Так то аппаратура, она не взрывается, — сказал Саня.

— Хватит спорить... Если вы с Витькой оба тонуть будете, то обязательно поспорите, какая вода — теплая или холодная. Где Хакаты? — Проводник свистнул. Вслед за ним начали пронзительно свистеть оба мальчика, но собака не появлялась.

— Испугался, забежал далеко. Ладно, сам придет! — решил Большаков.

Местность вокруг неузнаваемо изменилась. Многие деревья были выворочены с корнем или сломаны. Еле заметная тропа, по которой до этого шли охотники, совсем исчезла, заваленная древесным мусором. Чтобы не сбиться с пути, проводник взял направление в сторону реки, рассчитывая быстро выйти к ее берегу. Так оно и случилось. Скоро тайга стала редеть, уменьшилось количество сваленных небывалым взрывом деревьев, начались кусты, а за ними блеснула озаренная солнцем река.

Охотники вышли к изгибу берега, откуда на расстоянии в полкилометра был виден лагерь экспедиции. Большаков облегченно вздохнул, различив людей, ставящих палатки. Значит, на стане все в порядке, заключил он, палатки конечно, сбросило на землю и их приходится заново ставить. Проводник больше не спешил. Он принялся раскуривать трубку, а ребята снова взялись звать Хакаты.

— Он давно уже в лагере, — свистнув несколько раз, заявил Саня. — С перепугу забился где-нибудь в уголок... отлеживается.

Виктору почему-то лезли в голову мрачные мысли. Воображение рисовало ему Хакаты, придавленного сваленным деревом. Собака скребет лапами землю, жалобно визжит, призывая на помощь людей, а вблизи никого нет.

— Вы идите, а я позову его еще... Ладно, дедушка Кирилл? — спросил Виктор.

— Останьтесь оба, — согласился Большаков.

— Говорят тебе, он уже в лагере... Оставайся, если хочешь, а я пойду. — Саня демонстративно направился к стану. Он был уверен в своей правоте и не хотел напрасно терять времени. Виктор, наоборот, был убежден, что Хакаты остался в тайге, поэтому, не став спорить с другом и звать его с собой, пошел обратно по своим же следам.

— Далеко не заходи! — крикнул ему вслед Большаков. — Слушай хорошенько, если Хакаты дома, то я дам выстрел. Понял, однако?

— Понял... я буду близко. — Виктор скрылся в зарослях кустарника.

***

Николай Владимирович был окончательно успокоен, когда в лагерь вернулись Большаков и Саня. За полчаса до их прихода прибежал весь взъерошенный, облепленный репьями Хакаты. Несколько минут он носился от одного к другому, норовя всех лизнуть в лицо, чтобы выразить свою беспредельную радость. Он лизнул. Юферова в самые усы. Разгневанный Антип Титыч дал ему пинка. Обиженный пес забрался в укромный угол и начал старательно очищать зубами свою шерсть. Завидя Большакова и Саню, Хакаты побежал к ним навстречу. Собака была уже рядом с проводником, когда тот, подняв ружье, выпалил в воздух. Хакаты опрометью бросился назад в лагерь. Близкий выстрел, наверное, показался Хакаты новым взрывом. Большаков, объяснив Николаю Владимировичу причину выстрела, внимательно выслушал его объяснения о падении метеорита.

— Какой небесный черт таким камнем кидается? — Большаков поднял руку и погрозил пальцем в небо. — Плохо, совсем плохо, надо бросать в реку, в море, зачем в тайгу кидает, однако?

К вечеру в лагере все приняло прежний порядок, лишь мачты радиостанции больше не было. Аппаратура станции оказалась безнадежно выведенной из строя. Николай Владимирович распорядился разобрать ее и упаковать для отправки. Дня за два до этого Андрей Ефимович Постригая сообщил радиограммой, что в экспедицию в скором времени будет прислан гидросамолет летчика Ефремова с грузом продуктов. Постригая приказал Воробьеву отослать с самолетом Саню и Виктора. С тем же самолетом можно будет отправить радиостанцию. Нина с помощью Афанасия и Павла упаковала аппаратуру, после чего заявила Воробьеву, что теперь она не радистка, а только коллектор и поэтому обязана сопровождать его во всех изыскательских походах.

Ушедший за Виктором Саня вернулся лишь к закату солнца. Он пришел один, чем сразу заронил тревогу. Саня дошел до того местам где застал охотничью команду взрыв метеорита. Он терпеливо свистел, кричал, расстрелял все захваченные с собой патроны — Виктор не отзывался. К довершению всего куда-то исчез Хакаты, который все время был с Саней, пока тот не повернул обратно. Саня пытался разыскать следы Виктора, но безуспешно. Сомнения не оставалось: Виктор заблудился в тайге, разыскивая Хакаты, а Хакаты убежал от Сани, найдя след Виктора. Большаков, укоризненно покачав головой, сказал огорченному мальчику, что нужно было взять собаку на поводок и тогда она повела бы его по следам. Старый таежник заверил всех, что особых оснований для беспокойства нет. Виктор сбился, потерял направление, только и всего, Он переночует в тайге, а днем поднимется на ближайшую сопку и сориентируется. Сейчас Хакаты вместе с ним. У мальчика есть ружье и продукты. Завтра к полудню его можно ждать на стане. Если он к этому времени, или самое позднее — к вечеру, не придет, тогда придется организовать поиски.

На всякий случай Николай Владимирович приказал разжечь яркий костер и поддерживать его до полуночи. Саня рьяно принялся за это дело. Он разложил такой костер, что его можно было бы увидеть за несколько десятков верст. Разведчики, проведшие самый беспокойный день за все время экспедиции, в эту ночь долго не спали. Около Саниного костра было людно. То один, то другой отходили в сторону от жаркого пламени, пристально вглядывались в темноту ночи, надеясь увидеть ответный огонь где-нибудь на склонах сопок. Больше всех волновались Саня и Нина. Они решили дежурить у костра всю ночь, хотя Большаков считал, что Виктор давно уже спит где-нибудь под деревом в обнимку с Хакаты. Глубокой ночью, когда все уже заснули, Нина разбудила Николая Владимировича.

— Костер, — коротко сказала она.

Геолог вышел из палатки и сразу же увидел далекий огонек, то затухающий, то снова вспыхивающий. Это несомненно был костер, разложенный на склоне сопки севернее стана. Геолог долго смотрел на него, стараясь запомнить направление, чтобы лучше ориентироваться днем.

— А где Саня? — спросил он.

Нина молча показала. Саня крепко спал у костра, положив голову на руки. Геолог вернулся в палатку, принес одеяло и осторожно накрыл им мальчика.

***

Виктор совершенно выбился из сил, пробираясь сквозь высокую, гораздо выше его роста, траву. Направление, по которому надо идти, он давно потерял, даже не заметив, как это случилось. Вначале думал зайти в лес недалеко, но вдруг услышал далекий лай. Он остановился, прислушался, — какие-то неясные звуки снова донеслись до него. Виктор пошел на них, то и дело останавливаясь и свистя. Выстрела Большакова он не слышал. Порой мальчику казалось, что он ясно слышит визг Хакаты, и он менял направление. Так повторялось несколько раз, пока Виктор неожиданно вышел на широкую поляну, посредине которой виднелось болото. Стайка уток, испуганная его появлением, сорвалась с воды и, резко свистя крыльями, умчалась в сторону. Виктор не успел даже прицелиться, хотя ружье держал в руках.

«Надо возвращаться, — решил он, — а то скоро вечер». Сделав пару выстрелов в надежде, что Хакаты прибежит на них, мальчик повернул назад, стараясь идти по своему следу. След почему-то вывел его к маленькой горке, густо поросшей березняком. Этой горки Виктор раньше не видел. Он пригляделся и понял, что идет по следу какого-то зверя, наверное, оленя. Рассчитав примерно в какой стороне должна быть река, мальчик пошел в ту сторону и скоро попал в такое высокое разнотравье, что затерялся в нем с головой. Тайга здесь была разреженная, светлая, как говорят охотники. Раздвигая исцарапанными до крови руками упругие стебли какой-то колючей травы, Виктор упорно двигался вперед. В траве часто попадались полусгнившие деревья, высокие кочки, ямы. Мальчик часто падал и выбрался из этой травяной заросли вконец обессиленным. Перед ним была болотистая ложбина, за которой начинался лесистый склон сопки. Виктор понял, что заблудился.

Крякали утки, проносясь над головой, а мальчик, не обращая на них внимания, сидел у болотца, раздумывая над тем, как выйти к реке. Солнце опускалось за лес, окрашивая верхушки деревьев в пламенный цвет. Казалось, что тайга горит необычно ровным пламенем. Виктор по стволам деревьев, обросшим с северной стороны мхом, легко определил, где север, где юг. Но как раз на юге, там, куда надо было, по его расчетам, идти, стояла сопка, а между тем, в сторону реки сопок не могло быть. Значит, река в другой стороне, но в какой?.. Виктор окончательно запутался. Привычный к тайге мальчик не испугался. Он был уверен, что все равно выйдет к реке, а по ней — к лагерю экспедиции, разве проблудит лишний день в тайге, но выберется. Запас продуктов в вещевом мешке да заряженная двустволка в руках делали Виктора спокойным. Он обошел болото и стал приглядывать место для ночлега. Внезапно сзади раздался подозрительный шорох. Виктор обернулся. Никого... только качается вершинка куста, будто кто-то зацепил ее. Мальчик прошел несколько шагов, и снова за спиной зашелестело, снова никого... лишь мрачнее стала тайга, потемнела, нахмурилась. Мальчик понял, что солнце закатилось, надо останавливаться на ночь, а то в тайге быстро темнеет. Как назло, вблизи не было подходящего удобного места, под ногами сыро, а справа виден пригорок. Виктор повернул к нему, решив заночевать рядом с большим сухостойным деревом без вершины.

Место оказалось очень удобным, а главное, рядом был целый завал сухих дров — наверное, вершина дерева сломана бурей много лет назад. Виктор поставил к стволу дерева ружье, снял рюкзак, в его карманчике были спички. Разжигая костер, Виктор встал на колени. Спичка уже вспыхнула в его руке, когда сзади зашуршала трава под чьими-то быстрыми ногами, и какой-то зверь бросился на мальчика, свалив его на землю.

Неожиданность нападения ошеломила юного таежника. «Рысь — мелькнула мысль. — Надо притвориться мертвым, может быть, оставит». Упав лицом вниз, он остался лежать неподвижно, с ужасом прислушиваясь к шумному дыханию зверя. Вдруг что-то холодное, наверное нос зверя, ткнуло мальчика в щеку, а затем горячий шершавый язык лизнул его в самые губы. Раздалось радостное собачье повизгивание.

— Хакаты! — вскрикнул Виктор, переворачиваясь на спину и хватая собаку обеими руками. — Будешь меня пугать, будешь?.. Я вот тебе задам!..

Обрадованный мальчик, забыв испуг, повалил Хакаты на траву. С минуту они катались по траве в веселой борьбе, пока мальчик не пригвоздил противника на обе лопатки.

— Ага!… Попался! Вот я с тебя сейчас спущу шкуру да повешу сушить... Трус несчастный... Испугался, убежал. Совесть у тебя собачья... — выговаривал Виктор четвероногому другу, прижав его к земле — Негодный ты после этого... Вот я тебе что скажу... понял?

Хакаты норовил лизнуть мальчика, всем своим видом показывая, что целиком с ним согласен и все понял.

— Хватит. Повозились! — Виктор, оттащив Хакаты, поднялся. — А спички где... спички! Потеряли... ищи вот теперь в траве. Ищи, Хакаты, ищи!

Поиски спичек оказались тщетными. Хакаты не понимал, что надо искать, и лишь мешал мальчику. Проползав по траве с полчаса, Виктор, поругивая Хакаты, бросил поиски. Стало быстро темнеть. Мальчик, наспех устроив себе постель из травы под деревом, отломил кусок хлеба собаке, поужинал сам и, почувствовав, что веки смыкаются, зарылся в траву. Хакаты лег рядом с ним, согревая его своим горячим телом.

Предутренний холод разбудил мальчика. Хакаты рядом не было, его приглушенное рычание доносилось из темноты. Затем собака залаяла. Виктор мгновенно схватил ружье, взвел курки, настороженно вглядываясь во мглу.

«Хакаты не станет лаять даром» — подумал он, оборачиваясь в другую сторону.

— Костер! — невольно вскрикнул мальчик, сразу же увидя причину беспокойства верного пса.

Яркий огонек горел, казалось, совсем недалеко, но на него приходилось смотреть снизу вверх. Виктор сообразил, что костер разложен на склоне сопки, к которой он подходил вчера вечером. Мальчик предположил, что костер зажжен кем-нибудь из экспедиции, отправившимся на его розыски. Ведь там давно догадались, что Виктор заблудился, и теперь ищут его. Может быть, у этого костра сидят Саня с Большаковым. Мальчик, кликнув Хакаты, взял его за ошейник, чтобы тот не убежал один, и двинулся к костру. Он правильно рассчитал, что собака и в темноте выберет самый удобный путь.

— Тише, тише, Хакаты, — шептал он, придерживая собаку, — мы их сейчас напугаем... крикнем: «Руки вверх!»

Хакаты, словно понимая мальчика, перестал рычать. Он сильно тянул вперед, помогая мальчику взбираться на довольно крутой склон сопки в непроглядной темноте. На счастье лес окончился, а за мелкие кусты удобно было цепляться. Одолев подъем, Виктор выбрался на сравнительно ровное место. Костер куда-то исчез, отчего темнота стала еще гуще. Виктор устал и весь вымок от обильной росы. Он остановился, чтобы отдохнуть. Хакаты, поворачивая, тянул его вправо. Виктор догадался, почему не виден огонь. Костер горит в распадке и сейчас скрыт склоном. Придерживая Хакаты, он снова пошел за ним. Через четверть часа мальчик опять увидел мерцающий огонь, теперь уже близко и немного ниже. Увлеченный своей затеей незаметно подкрасться, Виктор стал перебегать от дерева к дереву, шепотом успокаивая Хакаты, Здесь, на склоне распадка, появился лес. Огонек то скрывался за стволами деревьев, то снова просвечивал между ними. Мальчику удалось подойти незамеченным на полсотни шагов. Притаившись за деревом, он всмотрелся и с огорчением увидел, что у костра никого нет, да и огонь явно затухает. Виктор открыто вышел из-за дерева. Вдруг Хакаты сильно рванулся, мальчик упал, выпустив его ошейник, а собака с громким лаем устремилась к костру.

— Уберите собаку! — раздался откуда-то из темноты спокойный мужской голос, совсем не знакомый мальчику.

Растерянный мальчик с трудом отозвал Хакаты, с яростным лаем метавшегося в стороне от костра. Понимая, что скрываться от незнакомого человека теперь бесполезно, Виктор с некоторым страхом подошел к костру. Навстречу ему из мглы вынырнул пожилой охотник с патронташем вместо пояса и двустволкой в руках. Из-под сросшихся бровей на мальчика глянули веселые, насмешливые глаза.

— Эге, брат, да ты весь вымок! — оглядел охотник мальчика. — Ну, иди... иди к огню... грейся, да отпусти собаку-то, чай, не разорвет при хозяине. Вот так... Ну ты, дурачок, нечего рычать! — охотник подбросил в костер дров, повернулся к Виктору. — Значит, говоришь, заблудился?

— Откуда вы знаете? — удивился Виктор.

— Мудреного ничего нет... Вижу, у вас в лагере всю ночь костер жгут, ну и я зажег, думаю, может, на мой огонек выйдет блудящий-то.

Виктор взглянул в ту сторону, куда показывал охотник, и тотчас увидел далекий костер. Он горел внизу, совсем в другом направлении, чем то, где, по соображению мальчика, должен был находиться лагерь.

— Запутался, таежник? — усмехнулся охотник, присаживаясь ближе к огню. — Ничего. Это со всяким может случиться. Отсюда, с этой сопочки, хорошо реку видно... теперь выберешься. Ты чего же ко мне крался вроде разбойник? За полкилометра слышно было! Нет, парень, не годишься ты в разведчики — шумишь.

— А вы зачем спрятались? — в свою очередь спросил Виктор.

— От греха подальше, люди разные бывают. Думаю, может быть, другой кто, а не из экспедиции. Значит, говоришь, не нашли доброго золотишка?

— Нет, не нашли еще, да вы почему знаете, что мы ищем?

— Мало ли чего я знаю. К примеру, знаю, как тебя зовут, как собаку кличут. Эй, Хакаты, возьми вот косточку. — Он пошарил в траве и бросил собаке кость. — Видишь, проголодался твой пес, да и ты, наверное, тоже. А я вчера кабанчика завалил, мяса нажарил прямо на костре. Подвигайся ближе, закусим...

— Значит, вы охотник? — Виктор, окончательно осмелев, подсел к валежине, на которой незнакомец разрезал ножом аппетитно пахнущее мясо. — А я думал, мы одни здесь в тайге работаем.

— Работают и другие.

— Тоже экспедиция?

— Как тебе сказать... ни то ни се... Одним словам, люди работают. Ты вот что, паренек, — он подвинулся ближе. — Увидишь своего начальника Воробьева, шепни ему по секрету — пусть ищет Говорящий ключ...

— Говорящий ключ? — удивленно перебил Виктор, много раз слышавший разговор об этом легендарном ключе.

— Вот-вот. Пусть ищет внизу по реке, у самых порогов тот ключ в реку падает. Богатеющее место! — Он помолчал, угрюмо сдвинул брови. — Да скажи ему: в устье ключа людей нет, а повыше пусть один не ходит, поостережется... Так-то, Виктор. А теперь давай спать, — решительно закончил он и растянулся у костра. — Спать, спать! — повторил он, видя, что мальчик хочет еще что-то спросить. — Утро вечера мудренее, набалакаемся еще. — Он закрыл лицо воротником ватной куртки.

Виктор проснулся, когда солнце уже начало пригревать. Кроме него да лениво потягивающегося Хакаты, рядом никого не было. Костер погас, а незнакомый охотник, видимо, ушел. Мальчик торопливо собрался в путь. Теперь он видел реку и знал, как выйти к стану, Свистнув собаку, он стал спускаться с сопки. Вдруг до его слуха донесся выстрел, затем другой. Виктор разрядил в воздух оба ствола ружья. Через минуту он услышал ответный выстрел и пошел в том направлении. Хакаты, насторожив уши, постоял, прислушиваясь, затем скачками бросился вперед.

— Эгей... эге... ге... Виктор! — ясно долетел зов. Мальчик поторопился. Достигнув подножия сопки и оглядев болотце, он увидел Воробьева, выходящего из зарослей кустарника.

 

Глава шестая

Исчезающий самородок

Первое время, увлеченные охотой, ребята не особенно завидовали разведчикам, целыми днями копающимся в земле. Им казалось куда интереснее бродить по тайге с ружьями на изготовку, подстерегать в засаде диких кабанов, подманивать на выстрел кабарожек или даже подкрадываться к тяжелым глухарям и свистунам-рябчикам. Правда, Саня давно уже подговаривал друга заложить свой отдельный разведочный шурф.

— Знаешь, а вдруг мы золото найдем, а?.. Самородок!

— С кита, — съехидничал Виктор.

— Да, с кита... Большой самородок... Мы тогда купим...

— Пароход!

Саня рассердился и отошел от друга. После блуждания Виктора в тайге Кирилл Мефодиевич занялся рыбалкой. Он сделал легкий плотик, перекинул через реку прочную веревку и по ней перетягивал плот на другую сторону. Там проводник ставил с вечера сети, а утром собирал улов. Рыбы было так много, что Большаков стал реже ходить на охоту. Ребятам хотя и по душе пришлась рыбалка, да времени оставалось много, и они часто отправлялись вдвоем за рябчиками и глухарями. Пользуясь плотиком Большакова, они переезжали за реку, где боровой дичи было больше. За рекой местность казалась веселей. Сразу же от берега начинался лиственный лес, постепенно переходящий в хвойную тайгу. Ложбинки, увалы, кустарниковые заросли по беретам ключей, падающих в реку, были излюбленными местами целых стай пернатых. Горы за рекой отстояли еще дальше, чем на левом берегу. К тому же они были ниже, отложе, их густо покрывала тайга. Саня как-то спросил Воробьева, почему экспедиция ведет разведку лишь по левому берегу, ведь на другой стороне реки тоже много ключей.

— Видишь, дружок, в чем дело: сразу всего не охватишь. Будет срок, доберемся и туда, не в этом, так в следующем году, — ответил вместо геолога Юферов, а Воробьев добавил:

— Мы идем по следам комплексной экспедиции. Здесь все предположения для существования богатой россыпи, а за рекой белое пятно. Это значит, что там еще не проходила ни одна геологическая экспедиция. Там совершенно неразведанные места. Они еще ждут своих пионеров-разведчиков.

— Слышишь? — ткнул Саня Виктора в бок. — Пионеров-разведчиков!

Он отвел Виктора за палатку и зашептал с таинственным видом:

— Слышал?.. Неизведанные места, которые ожидают своих пионеров... то-то... А мы разве не пионеры? Давай потихоньку искать. Пусть никто не знает. Пойдем будто на охоту, а сами выбьем шурф, в другой раз еще ямку выроем, тайно от всех, понял?

— Давай, — согласился Виктор, которого всегда словно магнитом тянуло все таинственное. — Только смотри, если что скажешь, сразу уйду!

Саня поклялся в гробовом молчании. Началась незаметная подготовка к первому выходу за реку пионеров-разведчиков. Ребята, скрытно от других, перевезли и упрятали в кустах две лопаты, кирку, ломик, деревянный лоток для промывки породы, скребок, которым буторят в лотке породу, и даже жестяную баночку для просушки золотого песка. В экспедиции, где каждая лопата была на счету у бурового мастера Юферова, это было сделать не так просто. Чтобы обмануть Антипа Титыча, мальчики попросту подменили две крепкие лопаты старыми, лопнувшими поперек. Таких лопат валялось больше десятка за палаткой Юферова. Ребята рассчитывали, что во время работы ломаные лопаты заново «сломаются» и буровой мастер опять бросит их за палатку. С кайлом было проще. Сане посчастливилось отыскать возле одной из ям кем-то забытую кирку-мотыгу, давно уже списанную в расход. Тем временем Виктор стащил, где-то отличный лоток и не очень тяжелый ломик. Увидев лоток, Саня напустился на друга:

— Ну зачем ты его взял? Ведь это лоток Антипа Титыча! Он в нем пробы смывает. Теперь он все вверх дном перевернет, будет его разыскивать. Эх ты, голова два уха, слямзил самый лучший лоток в экспедиций и доволен... Тащи его обратно.

Антип Титыч в самом деле уже искал свой лоток, поругивая себя за рассеянность, и очень удивился, увидев лоток на старом месте, хотя готов был поклясться, что за час до этого лотка здесь не было. Виктор, подкараулив момент, утащил один из двух лотков, которыми пользовались остальные разведчики. На этот раз мальчик выбрал тот, что похуже. Юркнув с лотком в руках за кусты, Виктор не заметил Павла Вавилова, следившего за ним из-за дерева. На этот раз лоток почему-то не искали, хотя такая пропажа не могла пройти незамеченной. Наконец настал день, когда все тайные приготовления были закончены. Узнав, что в ближайшие дни Большаков не собирается на охоту, друзья отправились к начальнику экспедиции проситься за реку с ночевкой. Они вошли в палатку геолога, когда там были Юферов и Вавилов. Парень о чем-то со смехом рассказывал, но тотчас же умолк, увидя мальчиков.

— Так-так, значит, собрались на глухарей? — почему-то улыбаясь, сказал Николай Владимирович. — Ну что же, идите, только, чур, больше не плутать. В случае чего разжигайте костер с дымом, мы увидим, придем на выручку.

— Со мной он не заплутается! — Саня покровительственно взглянул на друга.

— Глухари-то, они разные бывают, — подмигнул Юферов Вавилову. — Другого глухаря бьешь, бьешь, ажно в пот бросит, а он — пустышка. Вы за какими глухарями, за пустопорожними?

— За настоящими, — степенно ответил Саня.

— За настоящими! — улыбнулся мастер. — Слышишь, Николай Владимирович, их устраивают только настоящие глухари* (* Игра слов. Глухарем старатели называют пустую яму, в которой не оказалось золота. Убить глухаря — значит впустую выбить яму.), — подчеркивая слово «настоящие», произнес мастер. — Валяй, ребята! — он махнул рукой. — Кройте! Этих глухарей можно тысячи набить, лишь бы силенки хватило. Убьете, обязательно убьете глухариков. — Мастер рассмеялся.

— Конечно, убьем! — не понимая причины смеха Юферова, сказал Виктор и этим окончательно рассмешил всех. Юферов, хватаясь за бока, сел на койку, а Павел Вавилов привалился к столу, за которым сидел. Лишь Воробьев, с трудом сохраняя серьезный вид, продолжал разговор:

— Если вы оба дадите слово бить только глухарей и не пытаться охотиться на медведя, то можете идти.

Ребята заверили геолога, что при одном виде медвежьего следа они будут уходить за версту в сторону. В тот же день после обеда они переправились за реку и, забрав припрятанные инструменты, стали удаляться в глубь тайги. Тащить на себе ружья, припасы, инструмент, вещевые мешки оказалось тяжело. Отойдя с полкилометра, ребята остановились в березнячке. Сразу же между ними завязался спор, в какую сторону идти. Видя, что Виктора не переспоришь, Саня предложил выбрать направление по-старательски. Бросить кепку вверх, а куда она ляжет козырьком, — в ту сторону и идти.

Сорвав с головы кепку, Виктор высоко подбросил ее. Кепка легла козырьком к реке. Получилось, что надо возвращаться назад. Это не входило в планы ребят. Виктор снова бросил кепку. На этот раз она упала в густую траву, козырьком вниз. Ребята остановились в недоумении. Такое загадочное поведение кепки озадачило их.

— Бросим еще раз. — Саня нагнулся было за кепкой, но Виктор остановил его, сказав, что надо подумать. Может быть, кепка правильно показывает.

— Правильно!.. Тоже скажешь. Что же, в землю лезть, что ли?

— А хотя бы в землю... будем копать прямо здесь. Козырек вниз показывает, может быть, прямо на золото. Ты же сам сказал, что так старатели гадают. Тебе кто говорил?

— Юферов... Он говорил, так в старину золото искали.

— А мы в новину поищем... вот и все. Здесь как раз место хорошее.

Место и в самом деле было замечательное. Светлая широкая поляна в окружении березок. Невдалеке протекал безымянный ключ — не ключ, а просто ручеек светлой родниковой воды. Ребята поспорили и решили заложить свой первый разведочный шурф на том месте, где упала кепка. Они сразу же горячо взялись за работу. Виктор отмерил три шага в длину и полтора в ширину, а Саня вбил по углам колышки. Затем ребята принялись вырубать лопатами высокую траву; чтобы освободить площадку. Лопаты оказались не особенно удобными для этой цели. Через полчаса оба пионера-разведчика, порядочно уставшие, сидели на груде срубленной травы, размазывая по лицу пот. Площадка была готова, теперь предстояло снять ровным квадратом верхний покров — дерн, под которым, как знали ребята, начинается торфяная прослойка. Виктор с сомнением поглядывал на Саню, сказав, что торфа могут оказаться глубокими.

— Торфа, а ты знаешь, что такое торфа?

— Знаю. Ну, торф, и все тут.

— То-то все! — с видом знатока произнес Саня. — Торфами называется все, что лежит сверху до самых речников... Понял?

— Ага... — протянул Виктор, тоскливо поглядывая на лес, где можно было удачно поохотиться, если бы не эта проклятая яма, которую надо копать.

— Здесь торфа мелкие, метра полтора разве, — подбодрил Саня друга, после чего тот совсем повесил нос. Шутка сказать — полтора метра одного торфа, а там еще сколько до песков!

— Может быть, кепка совсем не туда показала, давай бросим еще раз, — робко предложил Виктор.

— Ты что... сдался уже? — догадался Саня.

— Нет... я совсем не устал, — ответил Виктор и первый взялся за лопату.

Ребята копали до заката солнца, но так и не осилили торфов. Они выбили яму глубиной всего в метр. Правда, в коричневой, слежавшейся массе торфа стали попадаться мелкие камни, галька — верная примета близости речников. Вконец выбившись из сил, перемазанные с ног до головы, ребята вылезли из ямы. У обоих болела спина, на руках появились мозоли. Виктор уже не предлагал бросать кепку, он попросту решительно заявил, что больше не может держать лопату и в доказательство показал ладони.

— Заночуем здесь. Утром покопаем малость да охотиться пойдем, — согласился Саня. — Потом придем докопаем.

Вечером у костра ребята размечтались. Саня, попивая густой чай из металлической кружки, передал другу слышанный от Юферова рассказ о старательском фарте. Сам того не замечая, Саня подражал Антипу Титычу:

— Шли это, значит, старатели, артелька целая, человек десять. Ну, бредут, значит, из тайги, в жилуху выходят. Целое лето работали впустую, возвращаются, значит, а у самих кошки на душе скребут. Неохота домой без ничего приходить. Шли, шли, тундре конца-края не видно. Зашли, значит, в середину тундры, старшина и говорит: «Давай, ребята, ударим последнюю ямку, счастье свое, фарт поищем».

— Какое там счастье! — ответили ему, — горе одно. — Все же послушались, стали бить яму там, где отдыхали. Вдруг у одного кайло обо что-то стукнуло, камень круглый выкатился, он его поднял, а то — золото чистое, самородок. Тут все в яму попрыгали, давай землю руками разгребать, кайлом разворачивают, камешки перебирают. То одному, то другому самородок попадет, так и набрали целых пять пудов...

— Вот, наверное, где богатая жила была! — воскликнул Виктор.

— Юферов сказывал: после туда разведка приходила, ничего не нашли. Повезло им, старателям-то... на кочковатое золото наткнулись.

— На кочковое, — поправил Виктор. — Вот бы нам так найти, а, Саня?

— Кочковое золото нам не годится.

— Почему?

— Потому... Для чего нашу экспедицию посылали? Для драги искать новое место, а кочковое золото — это большие самородки... то там, то здесь, вроде кочек лежат. Такое золото драга выбрасывает вместе с разными камнями. Как ей, драге-то, разобраться, который самородок, а который просто камень, она ведь машина. Просеивает породу сквозь грохоты — решета такие железные, все камни отсеивает и самородки вместе с ними. Драге нужно рассыпное золото, мелкое, да чтобы участок побольше был. Драге на малом месте делать нечего. Значит, нам рассыпное золото надо искать.

— Без самородков? — с сожалением произнес Виктор, а Саня укоризненно покачал головой, объяснил, что и в россыпи встречается самородки.

Ребята хорошо выспались, а утром по холодку снова взялись за работу. Теперь дело пошло быстрей, мягкий торф легко поддавался лопатам. Скоро галька стала встречаться чаще. Саня заявил, что близко речники и, пожалуй, пора взять первую пробу. Виктор набросал полный лоток перемешанного с галькой торфа и с трудом донес лоток до ручья. Здесь ребята отыскали место, где можно было промыть породу. Оба они плохо владели лотком. Все же, кое-как размесив торф в буроватую, похожую на навоз жижу, Саня принялся смывать лоток. Виктор, напряженно вглядываясь, не мелькнет ли желтоватым боком самородок, стоял рядом. На дне лотка осталась горсть мелких камешков и сероватого шлиха. Сколько ни ворошили пионеры-разведчики шлих, в нем даже признаков золота не было. Разочарованные первой пробой, ребята сложили все инструменты в яму и отправились охотиться. Им посчастливилось подстрелить пяток рябчиков, а на самом подходе к лагерю Саня удачным выстрелом снял с вершины дерева увесистого глухаря.

Вечером Антип Титыч снова разжег у друзей желание к поискам, рассказав не то сказку, не то легенду об исчезающем самородке. Как всегда, после утомительного дня все разведчики собрались у костра. Юферов лукаво поглядывал на ребят, привычным жестом разглаживая усы, и, не дожидаясь обычных просьб рассказать что-нибудь, начал:

— Всякое бывает на свете. Другой раз случится такое, рассказать — не поверят. — Юферов обвел взглядом слушателей. — Однажды, давненько это было, я работал ка золотом прииске вольностарателем. Целое лето мыл золото и все время мечтал найти самородок. А надо вам сказать, что на том прииске появился исчезающий самородок, который никому в руки не давался.

— Ну, это ты присочиняешь, Антип Титыч! — возразил Вавилов. — Коли он в руки не давался, то откуда вы о нем узнали?

— Давался-то давался... находили его, только он после снова исчезал. А ты слушай да помалкивай. Так вот... Появился тот самый самородок лет двадцать назад. Нашли его двое старателей, имена я их не помню. Нашли и поспорили. Один говорит — я его первый увидел, мне большую часть, другой не соглашается. До того разгорячились, что первый схватил самородок и забросил его обратно в ключ. Пусть, говорит, никому не дается! Как сказал — будто заклятие какое положил. С тех пор никому не дается самородок. Много раз его находили снова, но никто не сумел им воспользоваться. Год спустя нашел его горный смотритель Семенов, спрятал в карман, чтобы другие не видели. Прорвал самородок карман, упал в камни — как не было его.

Года через три вымыл самородок другой старатель, завернул в тряпицу, понес сдавать. Не успел выйти из ключа — откуда ни возьмись, медведь лезет прямо на него. С перепугу потерял старатель самородок. Недели две потом искал. Где там, все равно что растаял. Через год снова появился — вымыл его Ванька Шарап. Обрадовался дурень и ну плясать. Мы сбежались, диву даемся: сдурел парень, пляшет кругом костра. «Что с тобой, пьян, что ли?» — спрашиваем. — «Самородок, кричит, нашел, вот он!» Открыл руку, а в ней шишка еловая. С того дня бросил парень золото искать, пошел охотиться.

Вскоре после этого самородок попал в лоток Вани Коржика. Молодой был старатель. Взял, обтер его. Ну, думает, я не упущу, не таковский, все время буду на глазах держать. В старом разрезе дело было, глубокий разрез, стены крутые, а он умудрился самородок под самой стеной положить на большой камень, чтобы видно было. Лежи, мол, никуда не денешься, а сам сел переобуться, воды в сапог набрал. Вдруг видит: валится стена разреза, еле успел сам отскочить, а самородок завалило оползнем. Все перерыл и перемыл — не нашел самородка.

Опосля многие находили этот самородок. Обрадуются, вот, мол, думают, — богатство подвалило, а он — не тут-то было. Обязательно какая-нибудь диковинка случится, исчезает самородок. Так и не дается никому в руки. Ждет, значит, настоящего хозяина.

— А он где, этот самый самородок-то исчезающий? — затаив дыхание, спросил легковерный Виктор.

— Повсюду его можно найти... даже здесь, у нас. Только старики сказывали — в березнячке надо его искать, на увале чтобы, да не очень близко к воде, шагов за сто чтобы. — Юферов подмигнул Вавилову, тот, сдерживая смех, отвернулся в сторону, а буровой мастер продолжал, обращаясь к ребятам. — Вот вам бы вдвоем где-нибудь ямку выбить на таком месте, может быть, и подфартит. Старики тоже говорили, будто тот самородок взрослым не дается в руки, а ребята, вроде вас, могут его взять. Да, такие-то дела, — закончил мастер.

В эту ночь друзьям долго не спалось. Виктор доказывал Сане, что все приметы сходятся. Яму они копают в березняке, на увале, от ручья шагов за двести, а то и за все триста. Саня посмеивался над другом. Он благодаря своему практическому складу ума не очень-то верил всяким сказкам. Все же утром они снова переправились за реку с твердым намерением добить яму. На этот раз они захватили с собой ведро, чтобы в нем носить породу к месту промывки. Проводив взглядом легкий плот с юными разведчиками, Юферов усмехнулся, обращаясь к Павлу Вавилову, спросил:

— Значит, бьют ямку, говоришь?

— Роют, Антип Титыч!

— На увале?

— На увале, в березнячке, сам видел. Будут искать теперь исчезающий самородок.

— Ничего, пускай ищут... Это им полезно, физическая закалка. Ты бы, Павлуша, не сегодня, так завтра понаведался к ним, посоветовал ребятам, что и как... Одним словом, пособил бы.

— Да ведь у них тайна, пожалуй, интерес пропадет.

— А ты присоединись к их тайности, поклянись в гробовом молчании, вступи в компанию, так сказать... пионеров-разведчиков.

На другой день Павел, прихватив ружье и Хакаты, Переехал за реку. Он собирался сделать вид, что наткнулся на ребят случайно, идя охотиться. Через пару часов Павел вернулся на стан чем-то сильно взволнованный. Случилось это в выходной день, который в экспедиции строго соблюдался. Еще с берега Павел крикнул Юферову, подготавливающему новый черенок для лопаты.

— Нашли, Антип Титыч, нашли!

— Чего нашли? — поднялся мастер навстречу.

— Золото... настоящую россыпь... Пионеры наши — разведчики.

— Будет тебе! — мастер пренебрежительно махнул рукой. — Вздумал разыграть меня, что ли?

— Да нет, Антип Титыч, серьезно говорю. Мелкое залегание, всего метра два до песков. Богатейшие пески, вот, смотри, с одного лотка здесь.

Павел протянул мастеру бумажный пакетик, свернутый так, как сворачивают в аптеке порошки. Мастер с сомнением подбросил его на ладони, почувствовал тяжесть золотого песка и осторожно развернул.

— Ого... — протянул он.

— Угу... — передразнил его подошедший Большаков, не выпуская изо рта неизменную трубку. — Молодцы ребята, однако. Сами нашли. — Старый таежник был очень доволен неожиданным успехом своей охотничьей команды. Услышав шум, поднятый вокруг Павла, из палатки вышел Воробьев, появились Нина и Афанасий Муравьев. Пакетик с золотым песком пошел по рукам.

— Это в самом деле золото? — спросила Нина у Воробьева. — Почему оно такой странной формы?

Геолог внимательно осмотрел песок. Взглянув на часы и не ответив на вопрос Нины, сказал, что времени еще мало, пожалуй, стоит пройти до ямы, где работают ребята. Большаков, довольно попыхивая коротенькой, трубкой, переправил всех за реку на своем плотике.

Между тем Виктор и Саня переживали разочарование, наступившее после буйной радости. Золото исчезло неведомо куда, хотя ребята ковыряли во всех углах ямы. Посещение Павла Вавилова пришлось весьма кстати. Он взял несколько лотков пробы и в каждом лотке оказалась щепотка мелкого золотого песка. Но стоило лишь Павлу уйти, так и золото исчезло. Напрасно ребята трудились изо всех сил. Они выбросили из ямы порядочную кучу песков, после чего распределили между собой обязанности. Саня промывал породу в лотке, а Виктор подносил ее от ямы в ведре. Золото шло бедное. На иной лоток попадалось два-три значка, а другой раз даже значков не было, Тогда Саня, вздохнув, опускал лоток глубже в воду и одним движением смывал шлих в ключ.

— Пусто, — разочарованно говорил он.

— В этом ведре обязательно будет, — подбадривал Виктор. — Я в яму залез, новых песков наковырял, с правого угла какие-то зеленые пески пошли с красными прожилками, вроде ржавчины. Помнишь, Антип Титыч говорил — в зеленых песках завсегда золото есть. Подставляй лоток.

Отерев рукавом пот с лица, Саня снова брался за промывку. Опустив лоток в воду, он старался быстрее промыть пески и каждый раз ожидал увидеть самородок, хоть не тот самоисчезающий, может быть, поменьше немного, но все же самородок, хотя бы с таракана. Но на дне лотка оставались одни, камешки.

Солнце уже клонилось к западу. Саня устал. Он сполоснул лоток и поставил его к большому камню на берегу ключа. Подошел Виктор с полным ведром породы. Он тоже утомился и пока донес ведро, раз пять отдыхал, Его лицо раскраснелось, волосы взлохматились. Шутка ли перетаскать ведер двадцать тяжелой породы почти за четверть километра. Да еще какой породы, в которой нет ничего. Но в последнем ведре обязательно должно быть что-нибудь, недаром пески снова переменились и в них пошла голубая жилка. В такой жилке обязательно будет, дедушка Антип Титыч говорил...

— А бабушка ничего не говорила? — перебил его Саня, когда он начал излагать свои мысли.

— Бабушка?.. — Виктор взъерошил рукой и без того лохматые волосы, недоуменно глядя на друга. — Какая бабушка?

— Которая тебе нагадала, что в голубой жилке самородки по пуду, только не золотые, а каменные, — он снова взялся за лоток. — Вот последний раз промою и шабаш. Пойдем домой... нечего здесь делать, пустая яма.

— У Вавилова было, — заикнулся Виктор.

— Чего там было, поманило немного... — Саня осекся. Незаметно подошедший к спорившим ребятам Юферов отстранил его от лотка и сам, присев у ручья, принялся за промывку.

Следом за Юферовым подошли Воробьев, Нина и Муравьев с Вавиловым. Ребят окружили, стали их расспрашивать, хвалить за открытие. Между тем Антип Титыч заканчивал смывку лотка породы. Лоток так и ходил в руках мастера, хотя он держал его за края, казалось бы, совсем слабо. Для того чтобы смыть лоток породы, Юферову потребовалось в несколько раз меньше времени, чем тратил на это Саня. Когда в лотке оставалось совсем немного шлиха, мастер повернул лоток боком к себе и несколькими легкими толчками краем лотка о ногу отбил золотой песок от более легкой примеси. В уголке лотка сбилась щепотка мелкого желтоватого песка. Мастер смыл подряд четыре лотка породы и в каждом был металл.

— Вот как надо промывать, — толкнул Виктор в бок Саню, — а ты все упустил в ключ.

— Сейчас проверим. — Юферов нагреб полный лоток прямо со дна ключа в том месте, где вел промывку Саня. — Если Воробей-охотник золотишко упустил, то тут оно...

В самом деле, золотого песка в лотке оказалось значительно больше, чем в прежних. Виктор укоризненно взглянул на друга, но промолчал. Саня, вздохнув, отвернулся. Он понял, что, мечтая вымыть самородок, упускал в ручей все мелкое золото.

— Повезло ребятам! — откладывая лоток в сторону, произнес Юферов. — Случайно наткнулись на доброе место. Это часто случается, новичок по глупости ударит ямку там, где опытный старатель пройдет мимо. Смотришь — золотишко-то и показалось. Одно меня смущает, Николай Владимирович, — обратился Юферов к геологу, — песочек-то вроде легковесный.

— Да... Он, конечно, значительно легче золотого.

— Но ведь это золото! — воскликнула Нина.

— Нет... к сожалению, это лишь медный колчедан.

— Медный колчедан? — хлопнул себя по лбу Юферов. — А я-то дивлюсь... легковат маленько. Не разглядел.

— Ошибиться очень легко, — успокоил Юферова геолог. — Иногда медный колчедан так походит на золотой песок, что только химический анализ помогает установить истину. В старину было много случаев, когда старатели, принимая колчедан за золото, тратили, зря много труда, добывая этот недорогой металл. Но для нас открытие наших пионеров-разведчиков имеет большое значение. Медный колчедан — верный признак золотоносности района. Теперь можно с уверенностью сказать, что на этом берегу реки имеются месторождения золота. Со временем они, конечно, будут найдены. Ну, поздравляю вас, друзья мои, самовольные разведчики. — Николай Владимирович, как равным пожал руки смущенным ребятам и, улыбаясь, добавил: — Только самородков здесь не ищите, нет их здесь, разве что исчезающий самородок, который никому в руки не дается.

— Да они нашли его! — воскликнул Антип Титыч, лукаво поглядывая на ребят.

— Нет! — в один голос запротестовали Саня и Виктор. — Что вы, Антип Титыч!

— То-то что нашли. Ведь я вам прошлый раз не успел рассказать конец сказки. Старики сказывали, будто тот самый исчезающий самородок потому людям в руки не дается, что каждый мечтает найти его только для себя лично, а не для всех. Если же попадет он в руки человеку, который для всех, для народа старается, ищет значит, с чистой совестью, как вы искали, тогда рассыпается самородок в мелкий-мелкий песок и становится того песка в земле видимо-невидимо. Вот, выходит, и нашли его наши ребята, только не видели, как в песочек он рассыпался. Не беда, если песочек тот колчеданный, он тоже цену имеет. Что ж, придется назвать этот ключ...

— В честь Виктора и Сани, — подсказала Нина.

Ребята повеселели. Шутка ли, если целый ключ назовут в честь их! Саня, подтолкнув Виктора локтем в бок, сказал:

— Во... а ты хотел ямку бросить. Видишь... Камчадал!

— Не камчадал, а колчедан, — поправил Воробьев. — Теперь, раз вы сумели найти, то сумейте и название сами для ключа придумать. Так и на карте пометим.

— Санин ключ, — предложил Виктор. — Это он первый придумал.

— А кепку кто бросал? Ты кидал. Это она нам место показала, — загорячился Саня, —прямо козырьком в землю легла. Здесь мы и ударили ямку. Витькина кепка-то была.

— Выходит, ребята здесь ни при чем... все дело в кепке, — стараясь сохранить серьезный тон, произнес Юферов. — Бери, Нина, карту, пиши название ключа «Витькина кепка».

— Разве так называют — кепка! — не на шутку испугался Виктор. — Давайте лучше назовем...

— Ключом пионеров-разведчиков, — выручил его из затруднения Вавилов.

В тот же день Нина пометила на карте новый ключ и к полному удовольствию ребят вывела вдоль его красивую подпись:

«Ключ пионеров-разведчиков».

 

Глава седьмая

По следам Марченко и Кандыбы

Поспевали голубица и морошка. Красные кислые ягоды морошки прятались у самой земли, их трудно было искать, зато от голубицы заголубели мари и открытые солнцу поляны. Рядом с лагерем, выше по реке, оказалась обширная заросль кустов этой ягоды. Саня и Виктор ходили измазанные ее темным соком, а на столе около большой палатки постоянно стояла полная миска ягод. Нина затеяла даже варить варенье, но запас сахару оказался небольшим и ради экономии пришлось это прекратить. Буровой мастер Юферов, уничтожив за один присест свою порцию варенья, крякнув от удовольствия, вымазал остаток на хлеб и стукнул пустой кружкой о стол.

— Эх, хороша кашка, да мала чашка!.. А вот в Приморье мы без сахару обходились, да еще лучше получалось... За уши вас всех не оттянул бы.

— Без сахару? Что для этого надо, Антип Титыч? — заинтересовалась Нина.

— Бочонок голубицы да спичечную коробку муки.

— Загадка! — подвинулся к мастеру Павел Вавилов. Прислушались и остальные разведчики, сидевшие за столом.

— Какая там загадка... правду говорю.

— Зачем же тогда дело встало? Бочонок у нас есть, мука тоже!

— Пчел нет, — вздохнул мастер. — Надо в коробочку с мукой пчел посадить. Не живут они в этих местах, а в Приморье их много. И какие пчелы — дикие уссурийские!

— Я говорю — загадка...

— Не перебивай! Наловишь диких пчел в коробочку, они там вывозятся в муке, белыми станут, заметными. Тогда выпустишь одну пчелку и следишь, куда она курс взяла. В том направлении идти надо. Потом еще одну выпустишь, она снова дорогу показывает. Так и пускаем одну за другой, пока они приведут к дуплу. Тут тебе и мед вместо сахара. Заливай бочонок голубицы медом, дай ему постоять, а потом... Эх! — Юферов вкусно причмокнул и обтер рукой усы.

Павел разочарованно отодвинулся. Как ищут мед диких пчел в Приморье, его совсем не интересовало. Вот если бы здесь... тогда другое дело. Но здесь водились медведи, сохатые, горные бараны, козы да другое зверье, а диких пчел и в самом деле не было. Многого не было в этом суровом краю. Павел лишь в книгах читал о душистых персиках, абрикосах, сочных грушах и яблоках. Даже простой дикий виноград, которого много на юге Дальнего Востока, не забирался так далеко на север. Все же, если бы Павлу предстоял выбор, ни Крым, ни Кавказ не заменили бы ему тайги и сопок Охотского побережья. Павел родился и вырос в том же селе, где жили Виктор и Саня. Его родители умерли рано, оставив мальчика на попечении родного дяди. Дядя был членом рыболовецкого колхоза, но море недолюбливал и боялся его. Он постарался спровадить мальчика подальше от моря, устроив его учеником к старому приятелю буровому мастеру Юферову. С той поры прошло уже пять лет. Павел вырос, стал помощником бурового мастера и мечтал о геологоразведочном техникуме. Антип Титыч Юферов всей душой привязался к способному ученику. Он передал ему все, что мог, из накопленных годами знаний, пожалуй, и сам подучился вместе с Павлом, постоянно добывавшим книги по горному делу. Теперь Юферов чувствовал, что ученик начинает его перерастать, во всяком случае теоретически. Мастера это не обижало. Наоборот, он советовался с ним, когда затевал какое-нибудь новое дело, и только после этого шел к Воробьеву для окончательного разговора.

— Золото тоже своих пчелок имеет, которые могут к самому улью привести, — сказал Юферов, дождавшись, когда другие встали из-за стола и он остался наедине с Павлом. Тот снова придвинулся ближе, поняв, что рассказ об уссурийских пчелах лишь прелюдия к серьезному разговору. Юферов, помолчав, стал развивать свою мысль.

— Косовое золото мы нашли выше стана. Выше! Значит, его сверху нанесло. В реку-то оно как попало?.. Из ключей. А сколько мы таких ключей проплыли, когда спускались, по плоту? Много. Вот и думаю — надо идти вверх по реке, построить плот и снова спуститься до лагеря. Только не спеша. Надо проверить устья всех ключей, оба берега осмотреть надо. Золотишко, оно тянется понемногу, с косового начинается, к коренному месторождению приводит, вроде как те пчелки меченые. Там и Говорящий ключ... вверху. Проплыли мы его.

— О чем совет? — подошел Воробьев. Юферов с Вавиловым переглянулись. Павел еле заметно кивнул, показывая этим, что поддержит мастера. Юферов повторил все сказанное Воробьеву. Николай Владимирович задумался. Его уверенность, что Говорящий ключ надо искать вниз по реке, за последние дни поколебалась. Виктор, встретивший в тайге Кандыбу, неверно передал его слова начальнику экспедиции: вместо — «ищите ниже», сказал «ищите выше», а о порогах совсем забыл упомянуть. Выходило, что Говорящий ключ остался где-то позади. Правда, Большаков уверял, будто видел плот, проплывший ночью мимо, и Хакаты в это время лаял. Но старик мог принять за плот какую-нибудь корягу, ночью легко спутать, а Хакаты лает чуть ли не каждую ночь. Попробуй разбери, на кого он гавкает, на людей или на зверей, подходящих близко к стану. Уверениям Большакова, будто он прекрасно разбирается в интонациях голоса собаки и что Хакаты лаял на чужих людей, Воробьев не особенно верил. Николаю Владимировичу это казалось просто невероятным.

— Да... — протянул он, механически вычеркивая прутиком у ног изгиб реки. — Одно неясно, почему Марченко с Кандыбой плот строили и вниз сплывали? Большаков сам видел их следы, где они приставали к берегу, километрах в десяти отсюда, на другом берегу.

— А не видел ли он там устья какого-нибудь ключа? — спросил Павел.

— Сейчас узнаем, — Николай Владимирович окликнул Большакова, вышедшего из палатки. Проводник на секунду закрыл глаза, и местность, где он видел следы, возникла перед его мысленным взором. Он утвердительно кивнул головой.

— Однако, был ключ... маленький только.

— А кто сказал, что Говорящий обязательно должен быть целой речкой? Теперь ясно, — Юферов хлопнул ладонью о стол, — Марченко с Кандыбой там остались, а плот пустили вниз по течению. Вот его и видел Большаков. Хакаты тоже недаром гавкал. Учуял запах чужих людей, плот сохранил этот запах.

— Пожалуй, верно, — согласился Большаков, — так могло быть. Ночь, темно, разве хорошо увидишь! Плот, может, пустой проплыл. Они хитрые: столкнули плот — пускай мимо стана несет, чтобы подумали, будто они ниже уплыли. Так, однако.

— Будем искать! — твердо сказал Воробьев поднимаясь. — Завтра, Кирилл Мефодиевич, поведете нас к тому месту.

Юферов и Вавилов удовлетворенно переглянулись. Они были вполне уверены в правильности своего предположения.

Николай Владимирович никогда еще не видал такой густой заросли кедрового стланика и такого нагромождения обломков скал, как на том ключе, в устье которого Марченко и Кандыба оставили свои следы. В некоторых местах приходилось буквально переползать через стланик, рискуя в клочья изодрать одежду. Хваленые индийские джунгли были ничто в сравнении с этой чащей. Там люди могли расчистить себе путь топорами, а здесь самый острый топор оказывался бесполезным. Прочные, как железо, упругие стволы стелющегося по земле кедрового стланика так перепутались между собой, что ни пройти, ни пролезть между ними было невозможно, а прорубить путь топорами — и тем более. Оставалось только одно — брать этот барьер шириной неведомо в сколько километров по верху, перешагивая со ствола на ствол, цепляясь за ветки, падая и переползая через эту невероятно плотную заросль. Воробьев, храбро возглавивший разведчиков, скоро выдохся, в кровь исцарапал руки, порвал одежду и уступил путь рвущемуся вперед Афанасию Муравьеву. Одолев за полчаса не более сотни метров, Афанасий оказался в настолько растерзанном виде, что беспомощно свалился на тугое переплетение ветвей. Большаков, молчаливо пробиравшийся за Афанасием и Воробьевым, нашел удобное местечко и закурил. Тучи комаров поднялись из самых затаенных дневных пристанищ, бросились в атаку на разведчиков. Николай Владимирович взмолился, обращаясь к Большакову:

— Кирилл Мефодиевич, да ведь ходят же в конце концов по чертовому стланику?

Большаков, молчаливо пробиравшийся сзади за геологом и Муравьевым, опрометчиво рискнувшим на штурм стланиковых джунглей, гуще задымил трубкой.

— Зачем ходят... Совсем напрасно, однако. Сохатый даже стороной обходит, а мы лезем.

Николай Владимирович понял, что проводник нарочно пустил его вперед, чтобы проучить за самонадеянность и теперь посмеивается над его горячностью. Прихлопнув на щеке сразу добрый десяток комаров, каким-то путем проникших под сетку, геолог сказал:

— А я, Кирилл Мефодиевич, думал — раз другого пути нет, то прямо через стланик.

— Прямо только птица летает.

Проводник огляделся. Справа, метрах в ста, стланиковые заросли кончались у самого берега ключа. Сюда и направился Большаков, с завидной ловкостью преодолевая препятствия. Николай Владимирович и Афанасий облегченно вздохнули, когда почувствовали под Ногами твердую почву вместо колеблющегося переплетения стланика. Впрочем, радоваться было нечему. Маленькая полянка, на которую вывел их Большаков, с трех сторон словно стеной была окружена тем же стлаником, а с четвертой стороны кончалась крутым обрывом. Внизу, между размытыми берегами, струился ручей мутной воды шириною в два-три шага.. Рискуя свалиться вместе с нависшим берегом с пятиметровой высоты, Николай Владимирович подошел к краю обрыва. Почва заколебалась под его ногами, и он невольно отступил назад. Геолог понял, что почти вся полянка представляет собой торфяную площадку, скрепленную переплетением корней растений. Весной и во время осенних дождей этот тихий ключ, по-видимому, становился настоящим бурным потоком. Из года в год размывая вечную мерзлоту, ключ промыл здесь целое ущелье, далеко уйдя под берег. Николай Владимирович топнул ногой по сплетению корней давно погибшего дерева, ствол которого догнивал, наполовину погрузясь в торф, почва дрогнула, заколебалась. Большаков поднял руку, привычным жестом предупреждая об осторожности.

— Висим, Кирилл Мефодиевич... Под нами пустота.

— Не может быть! — воскликнул Афанасий поднимаясь.

— Вся поляна колеблется. Она висит на высоте двухэтажного дома.

— Чепуха, Николай Владимирович! — Афанасий встал на ствол даурской лиственницы и высоко подпрыгнул, сильно ударив обеими ногами. В тот же момент вся поляна заколебалась, дрогнула и с мягким шорохом поползла, сильно кренясь.

— Держись! — успел крикнуть Афанасий, теряя равновесие.

***

Виктор мечтал, лежа на густой траве возле закинутых в реку удочек. Рядом деловито возился Саня, выстругивая из тальникового развилка жерлицу на щуку. Щук в реке было очень много, но они упрямо не хотели попадаться на обычные удочки, обрывая лески. Кирилл Мефодиевич, уходя на поиски Говорящего ключа, оставил ребятам десяток крупных крючков, прочную леску и показал, как сделать жерлицы. Теперь Виктор ловил мелких рыбок для наживы, а Саня выстругивал последнюю развилку. Вечером они собирались поставить пяток жерлиц под кустами, нависшими над водой у самого стана. Здесь, ранним утром и особенно вечером, сильно били крупные щуки. Виктор следил за маленьким поплавочком, неподвижно застывшим на воде, видел совеем не тихую речку, а синие-синие моря. Поэтому он не обратил внимания на странный круглый предмет, проплывавший мимо. Саня, мельком взглянув на поплавок, удивленно вскрикнул:

— Фуражка плывет!

— Где фуражка? — приподнялся на локтях Виктор.

— Слептырь! А это что? — Саня, взяв из рук Виктора удилище, подогнал его концом к берегу круглый предмет и, зайдя в воду по колена, поднял его. С минуту мальчики разглядывали намокшую военного образца фуражку, а затем, не сговариваясь, бросились бежать к лагерю. Оба узнали фуражку Воробьева, неведомо каким путем попавшую в реку.

Антип Титыч, работавший вместе с Павлом рядом со станом, долго рассматривал фуражку и, наконец, убедившись, что она действительно принадлежит начальнику экспедиции, спокойно повесил ее на сучок дерева. В ответ на бессвязное предположение ребят о том, что с Воробьевым, может быть, случилось несчастье, мастер спокойно возразил:

— С ними Большаков, а фуражку он мог уронить в реку. Не волнуйтесь, ребята, все у них в порядке. Возвратятся скоро.

Павел присоединился к мнению мастера. Оба таежника были уверены в старом проводнике, да и сам Воробьев уже не был новичком в тайге. Зато Нина, узнав о пойманной в реке фуражке, разволновалась. Она упрекнула Юферова в равнодушии и потребовала немедленного похода по следам ушедших на поиски Говорящего ключа. Нина привела основательный довод, говоря, что Воробьев не позволил бы фуражке уплыть. Выловить ее ему могло помешать лишь какое-нибудь несчастье. Юферов заколебался, а Нина добила его окончательно, сказав, что у начальника фуражка одна, заменить ее нечем и, значит, она Воробьеву особенно дорога.

Скоро со стана вышла группа разведчиков, возглавляемая самим Юферовым. Саню и Виктора мастер оставил на стане, несмотря на их горячее желание отправиться в поход.

— Вот это да... проехались! — воскликнул Афанасий Муравьев, поднимаясь и с удивлением оглядываясь вокруг. Вся поляна сохранилась целиком, переместись вниз к самому руслу ключа. Теперь вокруг вместо зарослей стланика высились мрачные обрывы, от которых веяло холодом. Посредине полянки, сослужившей роль лифта, сидели Воробьев с Большаковым, крепко вцепившись руками в торфяной покров. Николай Владимирович был без фуражки. Когда полянка неожиданно поползла вниз, Воробьев держал ее в руке. Инстинктивно взмахнув руками, он выпустил фуражку, которая укатилась неведомо куда. Черную сетку накомарника Николай Владимирович подобрал у самого края полянки, а фуражку так и не удалось разыскать.

Большаков, пожурив Афанасия за неосторожность, сказал, что такие обвалы случаются часто. Эта полянка, состоящая целиком из торфа, переплетенного корнями растений, рано или поздно все равно должна была сползти. На больших северных реках нередко образуются целые плавучие острова с деревьями и кустами. Подобный остров может проплыть сотни километров, пока не сядет на мель, где его постепенно размоет течением.

— Мы и здесь можем поплыть, — заметил Воробьев. — Наша полянка теперь стала плотной. Скоро выше нее накопится целое озеро воды.

В самом деле, оползень целиком перегородил узкое в этом месте русло ключа. Ниже него вода в ключе скоро исчезла, а выше стала быстро скапливаться. Берега были настолько обрывисты, что подняться по ним оказалось совершенно невозможным. Путь вверх по самому руслу ключа также был отрезан прибывающей водой, зато вниз по руслу ключа можно было идти свободно. Здесь остались лишь отдельные лужи, а дно казалось довольно твердым. Правда, этот путь отдалял разведчиков от их цели к вершине ключа, где они предполагали найти Марченко и Кандыбу. Большаков осторожно спустился вниз, попробовал ногой прочность грунта в самой середине русла ключа и спокойно прошел несколько шагов, погружаясь в наносы только по щиколотку. Воробьев и Афанасий последовали за ним. По сравнению со стланиковой зарослью идти было во много раз легче. Афанасий ожил, запел вполголоса:

— Только сейчас летел вверх ногами, а уже поет! — рассмеялся Большаков.

Николай Владимирович шел сзади всех, внимательно осматривая береговые откосы. Такой глубокий размыв он встречал впервые. Вода знатно поработала здесь, прорезав не только верхние слои, но и толстый слой сероватых песков. Ключ проходил по участку вечной мерзлоты. Постепенно вгрызаясь в грунт, оттаивая вековую мерзлоту, вода промыла глубокие щели под обоими берегами. Весной и в дожди ключ несомненно превращается не только в бурный поток, но и в гигантский промывательный аппарат. Вода, размывая породу, уносила с собой легкие частицы, а тяжелые оседали вниз на твердый слой вечной мерзлоты. Если здешние пески золотоносны, то в промоинах под берегами должна слоем лежать обогащенная металлом порода, особенно в тех местах, где на поворотах вода с силой била в берег. Геолог, окликнув спутников, выбрал клочок сухой земли, сбросил на него свой вещевой мешок, поверх которого был привязан лоток с легким скребком.

Пока Большаков раскуривал трубку, геолог наскреб из глубины расщелины полный лоток сероватой грязи. Тем временем Афанасий, действуя обломком сучка, подобранного здесь же, углубил мелкую впадину, наполненную ведой. Получился зунд, вполне пригодный для работы лотком. Николай Владимирович перенес лоток к зунду и взялся за промывку породы. Афанасий с жадным нетерпением ждал, когда на дне лотка зажелтеют золотинки, но этого не случилось. В бороздке лотка осталась лишь пригоршня шлиха вперемешку с мелкими черными камешками.

— Пусто! — разочарованно протянул парень.

— Сдается мне, что этот ключ можно смело сбросить со счета! — поднялся Воробьев. — Марченко и Кандыбе здесь делать нечего.

— Значит, они проплыли ниже, — сказал Большаков. — Мне показалось, люди на плоту были, однако.

— Будем двигаться к устью и по пути брать пробы, — решил Воробьев. — Одно хорошее качество имеет этот ключ — он сам вскрыл пески, нам не надо бурить или бить шурфы.

Начинало темнеть, когда разведчики выбрались из мрачного ущелья ключа на открытое место. Николай Владимирович и Афанасий были с ног до головы измазаны липкой глиной. Они промыли несколько десятков лотков породы, оказавшейся совершенно пустой. Теперь уже не оставалось сомнения, что здесь искать нечего — надо двигаться обратно к стану. Ночь застала разведчиков у костра в закрытом распадке около реки. Кирилл Мефодиевич, поглядывая на закипающий котелок воды, достал плитку черного кирпичного чая, настругал ножом порядочную кучку ароматного крошева и всыпал в котелок.

— Заварим потолще, однако.

— Погуще, — поправил Афанасий.

— Все равно... люблю толстый чай.

— Толстый чай! — Афанасий рассмеялся. — Толстыми бывают люди, деревья, а вы, Кирилл Мефодиевич, чай так называете.

— Толстый чай, густой чай — какая разница? Ты зовешь так, я по-другому, пей, однако! — проводник, сняв котелок, разлил чай по кружкам.

Воробьев с удовольствием потягивал крепкую до горечи жидкость, думал о том, что теперь задача поисков Говорящего ключа значительно облегчается. Он может впадать в реку лишь ниже лагеря. Отсюда до лагеря по обоим берегам реки нет больше ни одного ключа. Оставался неясным вопрос, где он находится: до порогов или за порогами. Кирилл Мефодиевич говорит, что проплыть по порогам невозможно. Но ведь старатели могли бросить плот перед первым порогом и пойти дальше пешком.

Хорошо отдохнув у горевшего всю ночь костра, разведчики вышли в обратный путь, придерживаясь берега реки. День разгорелся ясный, жаркий, над рекой колебалось марево, лениво всплескивала рыба, оставляя расходящиеся круги. Разморенные жарой, Николай Владимирович и Афанасий шли следом за Большаковым, который все время был настороже. Вдруг проводник остановился, сделал шаг в сторону, прячась за кустом.

— Сохатый плывет, — показал он вдаль. — Переправляется на наш берег, однако.

— Где? — Афанасий снял карабин с плеча. Воробьев также приготовил ружье.

— Далеко... не достанете. Видите, у самого поворота.

Только теперь Воробьев заметил какую-то корягу по середине реки, там, где она делала крутой поворот к югу. Приглядевшись, геолог увидел, что коряга плывет не по течению, а пересекает реку наискосок. Он понял, что это вовсе не коряга, а голова лося с лопатообразными рогами. Нетерпеливый Афанасий перебежал к поваленному дереву, положил на него карабин и стал целиться. Неожиданно где-то впереди раздалось подряд три выстрела. Сохатый заметался из стороны в сторону, потом, повернув, поплыл к другому берегу. Вслед ему продолжали сыпаться выстрелы. Было видно, как пули поднимают вокруг зверя фонтанчики брызг. Сзади лося оставался расходящийся двумя лучами след. Афанасий, торопливо передергивая затвор, также открыл стрельбу. Большаков, посмеиваясь, раскуривал трубку, а Воробьев наблюдал за лосем в бинокль. Он видел, что пули Афанасия шлепаются в воду, не долетая до зверя сотню метров. Между тем сохатый уже приблизился к берегу, где тянулась длинная песчаная коса. Взбурлив воду широкой грудью, зверь вышел на песок, отряхнулся и, не оглядываясь, побежал широкой рысью к лесной чащобе. Вслед зверю раздалось несколько запоздалых выстрелов. Когда сохатый уже скрылся в лесу, в поле зрения Воробьева попало другое животное, переплывающее реку в том же направлении. Николай Владимирович не сразу разглядел, что это собака.

— Сохатенок! — крикнул Афанасий, снова стреляя.

— Стой! — Большаков положил руку на карабин Афанасия. — В сохатого промазал, теперь Хакаты хочешь подстрелить! Видишь, собака. Какой у тебя прицел? А, постоянный! Тогда можешь бить, все равно не попадешь.

Собака, достигнув середины реки, повертелась, тщетно выискивая зверя, и поплыла обратно к берегу. Афанасий смущенно смотрел на прицельную рамку карабина. Теперь-то он понял, почему все выпущенные им пули легли с большим недолетом. Второпях он забыл установить прицел. Последнее время ему приводилось стрелять только из дробового ружья, на котором нет прицельной рамки.

Скоро обе группы разведчиков встретились. Сначала из прибрежных кустов стремглав выбежал мокрый, извалявшийся в песке Хакаты. Он с радостным лаем бросился к Большакову, но тот предусмотрительно выставил вперед приклад ружья. Тогда преданный пес умудрился лизнуть в самые губы Афанасия, а затем обеими лапами встал на грудь Воробьева, норовя облизать его. Николай Владимирович оттолкнул Хакаты, но тут же отступил под натиском Юферова, Вавилова и Нины.

— Я говорил!.. — крепко сжимая обе руки геолога, кричал мастер. — Жив, здоров, ничего с ним не случилось.

— А чего со мной могло случиться? Ведь я не один.

— А фуражка ваша где? — спросила Нина.

— Потеряна.

— Ее выловили из реки ребята.

— Значит, уплыла по ключу в реку. — Воробьев коротко рассказал обо всем случившемся на безымянном ключе. Юферов пообещал заставить Виктора вспомнить дословно все слова Кандыбы, как только вернется в лагерь.

— Зачем ждать? — усмехнулся Большаков. — Можно сейчас спросить.

— Ребята в лагере остались.

— В лагере... — Большаков, подняв ружье, прицелился в ближайшие кусты, грозно нахмурил седые брови над веселыми глазами и крикнул суровым голосом: — Руки вверх!.. Выходи, кто там прячется, а то стрелять буду!

— Дедушка Кирилл, это мы! — испуганно прозвучал Санин голос.

Смущенные тем, что их открыли, Саня и Виктор вылезли из кустарника. Оба чувствовали себя виновными в нарушении приказа Юферова оставаться в лагере. К удивлению Сани, мастер даже не упомянул об этом, зато Виктор стал центром общего внимания. Поставив его перед собой, Юферов заставил мальчика рассказать о ночи, проведенной у костра вместе с неизвестным охотником.

— Потом, потом он сказал, — бормотал Виктор. — передай начальнику, чтобы искали Говорящий ключ вверх по реке, там... там... — Виктор растерянно оглянулся на Воробьева, силясь вспомнить последние слова охотника. — Там, где пороги начинаются! — выкрикнул Виктор и облегченно вздохнул. — Потом он еще сказал, что там другие люди работают.

— А где пороги? — спросил Юферов.

— В той стороне... внизу, — махнул Виктор рукой.

— А ты говорил «вверх по реке».

— Нет, вниз по реке, я говорил вниз, — заспорил Виктор, вполне уверенный в своей правоте. — У меня память крепкая.

— Оставьте его в покое, — сказал Воробьев. — Память у тебя действительно хорошая, но на этот раз она сыграла с тобой шутку. Теперь мы знаем, где искать Говорящий ключ, если только ты снова не перепутал.

— Около порогов, — твердо заявил Виктор и вдруг ясно, до мельчайших подробностей, вспомнил весь разговор с неизвестным охотником.

 

Глава восьмая

Курс к морю

Утром другого дня над лагерем раздался гул самолета. Серебристая летающая лодка, поблескивая крыльями, сделала широкий круг и снизилась у самого стана. Взбурлив воду, гидросамолет, замедленно работая пропеллером, подрулил к берегу. Разведчики помогли летчику закрепить машину веревкой за ближайшее дерево. Пилот, ровесник Воробьева, высокий, стройный, в синем меховом комбинезоне и коричневом шлеме, подошел к Воробьеву, представился.

— Ефремов!.. Трудно было вас отыскать в этих дебрях. — Он с любопытством оглядел лагерь. — На прииске о вас беспокоятся, радиосвязь оборвалась, послали меня на поиски.

— А запасной радиостанции вы, случайно, не привезли? — спросил геолог.

— Нет. Но ведь я в прошлый раз доставил вам радиостанцию и радистку. Где она? — проговорил летчик с некоторой тревогой.

— К сожалению, с ней случилось несчастье.

— Несчастье? — побледнел Ефремов.

— Да... авария. Радиостанция совершенно вышла из строя. Я хочу отправить ее с вами. Придет радистка и сдаст ее вам.

— Уф... — облегченно вздохнул Ефремов. — Есть принять на борт радиостанцию и радистку.

— Нет, товарищ Ефремов, — скрывая улыбку, сказал Воробьев. — Радистку мы пока оставляем. Ведь она, кроме того, и коллектор экспедиции.

— Имею задание произвести авиаразведку местности, — чуть обрадованно продолжал пилот. — Кроме того, мне поручено забрать от вас мальчиков.

— Тсс... — Воробьев приложил палец к губам, взглянул на Саню и Виктора, стоящих у самолета — Откровенно, чтобы вы предприняли на месте мальчиков, узнав, что вас хотят отправить из экспедиции домой?

— Сбежал бы в тайгу! — по-озорному блеснул глазами Ефремов. — Я был озорным мальчишкой. Потом, после вылета самолета, вернулся бы и дело с концом.

— Не сомневаюсь, что и Саня с Виктором сделают то же самое. Лучше будет предложить им прокатиться на самолете, а когда сядут — курс к морю. Я черкну записку Филиппу Васильевичу Дашуте, чтобы он не обижал сына, да и за Виктора заступился перед родными.

— Зачем же обманывать, — вмешался Юферов. — Надо объяснить, что им скоро в школу. Ребята они смышленые, поймут.

Воробьев замолчал и некоторое время над чем-то раздумывал. Потом повернулся к Юферову.

— Вы правы, Антип Титыч, обманывать ребят не к чему.

Ефремов предложил начать разгрузку самолета, на котором были продукты. Разведчики быстро организовали это дело. Воробьев подозвал ребят, приказал им разыскать Нину, которая ушла вверх по ключу, к разведочным шурфам. Видя, с каким нетерпением Ефремов оглядывается в поисках Нины, геолог предложил ему пойти вместе с ребятами, которые покажут ему дорогу.

— Она увидела самолет и теперь, наверное, бежит к стану. Самолет мы разгрузим без вас. Беру на свою ответственность, все будет в порядке.

Ефремов не спеша зашагал за ребятами. Вскоре Саня и Виктор вернулись. Через час пришли Ефремов и Нина. Оба были радостными, сияющими, хотя свидание оказалось коротким.

Воробьев и Юферов ожидали летчика у самолета. Здесь же вертелись Саня и Виктор, обсуждая достоинства машины и мечтая хоть раз подняться в воздух. Оба и не подозревали, что их желание скоро осуществится. Не знали они, что находятся в экспедиции последние часы. После случайного открытия залежей медного колчедана друзья ходили именинниками. Они готовы были считать себя взаправдашними геологами-разведчиками. В самом деле, ведь не каждому мальчику удается открывать новые ключи с настоящим колчеданом. Когда Воробьев с Юферовым расположились в открытой лодке самолета, а летчик занял свое место, ребята помогли Большакову, Вавилову и Муравьеву оттолкнуть самолет от берега и долго смотрели ему вслед, завидуя счастливцам, которые глядят сейчас на тайгу с высоты птичьего полета.

Николай Владимирович возлагал на авиаразведку большие надежды. После встречи Виктора в тайге с неведомым охотником, в котором легко было угадать Кандыбу, Воробьев решил вплотную заняться поисками Говорящего ключа. Он не сомневался, что Кандыба сказал Виктору правду, и ключ действительно впадает в реку перед порогами. Теперь представился случай убедиться в этом. Ведь старателей легко будет увидеть сверху. Должно же у них быть на ключе какое-нибудь жилье, а может быть, будет гореть костер. Николай Владимирович рассчитывал сделать посадку на реке, у устья ключа, если старатели окажутся там. Тогда Марченко не уйти. Рассматривая местность в бинокль, Воробьев и Юферов насчитали несколько ключей, впадающих в реку с обоих ее берегов. Наконец река стала уже, сопки подступали к ней с обеих сторон, сжав ее между отвесных скал. На спокойной до этого воде появились белые бурунчики. С высоты в полкилометра они казались безобидными, игрушечными волнами. Внезапно Юферов тронул геолога за плечо, показал в сторону. Николай Владимирович увидел небольшой залив в устье какого-то ключа. Это был последний ключ перед порогами. Геолог, пользуясь телефоном, попросил летчика снизиться и пройти на бреющем полете до самой вершины ключа. Но тщетно Воробьев и Юферов осматривали местность. Признаков пребывания людей нигде не было. Ефремов вел самолет настолько низко, что, казалось, лодка вот-вот заденет за вершины деревьев, густой чащей подступающих к светлой полосе воды. Особенно густой и темной тайга стала у самой вершины ключа. В одном месте ключ широко разлился, образовав продолговатое озеро. Дальше начинались сопки, и ключ, превратясь в еле приметный ручеек, терялся в распадке, густо заросшем лесом. Воробьев, разочарованно махнув рукой, крикнул Юферову:

— Нет... соврал Кандыба!

— Или Виктор перепутал, — ответил Антип Титыч.

Ефремов повел самолет назад к стану, подняв его выше, чтобы увеличить сектор обзора. Внизу по-прежнему расстилалась глухая тайга, светлела река, ключи, озера и нигде никакого признака жизни.

***

Светлый ручей, журча, бежал среди огромных камней, будто брошенных сюда рукой сказочного великана. С первого взгляда можно было угадать, каким путем попали сюда эти обломки скал. Рядом высилась крутая сопка с разрушенной вершиной. Когда-то горный обвал донес сюда гигантские камни, завалив ими русло ключа. Но вода проточила себе путь, прорвалась сквозь завал. Прозрачные струи ключа, падая с камня на камень, звенели, игриво сбегая вниз.

Ниже завала ключ выбегал на узкую болотистую марь, разливался в озеро и выходил из него уже в два раза полноводнее. Хмурая тайга так близко подходила к его берегам, что порою ключ струился в тени деревьев. Здесь, в совершенно скрытом даурскими лиственницами месте, стояло маленькое зимовье, наскоро срубленное из тонкого лесонакатника. Рядом с зимовьем ключ раздваивался на два рукава, один из которых бежал в нескольких шагах от избушки. Этот ручей, шириною не более шага, был перегорожен плотиной из земли и мха. В середину плотины был вставлен конец длинного желоба, выдолбленного из расколотого вдоль дерева. Другой конец желоба лежал на бутаре* (* Бутара — примитивное приспособление для промывки золота), устроенной из грубо вытесанных топором досок, материалом для которых, видимо, послужил остаток дерева, ушедшего на желоб. Вода бежала по желобу в бутару, верхняя часть которой была перегорожена обрубком дерева. В головной части этой проходнушки, как зовутся на приисках подобные примитивные аппараты для промывки золота, лежал металлический лист с частыми круглыми отверстиями. Взглянув на него, Юферов тотчас узнал бы грохот, исчезнувший в пути. Грохот не касался дна проходнушки, которое было устлано обрывками мешковины, придавленной сплетенным из прутьев ковриком.

Вода, проходя по желобу, падала струей на грохот бутары, стекала сквозь отверстия вниз и по коврикам сбегала в ключ. Вся бутара стояла с уклоном в двадцать пять градусов. Около нее работал Кандыба. Он брал лопатой пески из груды, наваленной рядом, бросал их под струю воды на грохот и пробуторивал их той же лопатой до тех пор, пока оставались только чистые камни да галька, а песок, глина, размытые водой, проходили сквозь отверстия грохота. Здесь тяжелые части породы оседали, задерживаемые прутиками решетки, а мелкая галька и песок уносились водой в ключ. Вместе с тяжелыми породами — шлихом на коврике оседало золото.

Кандыба точными движениями привычного к тяжелой работе старателя быстро пропускал через бутару пески, но их груда почти не уменьшалась. Из ямы, выбитой рядом, то и дело появлялась лопата, выбрасывая светло-голубую массу новых песков. Иногда над краем ямы появлялось горбоносое лицо Марченко, покрытое мелкими капельками пота.

— Возьми-ка, Петр Иванович, пробу, — хрипел он, выбрасывая в стоящий рядом лоток пару лопат песков. — Новые пески в правом углу пошли с красной жилкой, примазка добрая, должно быть золотишко.

— Тебе все мало, — отозвался Кандыба, стер рукой пот со лба и, взяв лоток, перенес его к плотине.

Здесь было достаточно глубоко, чтобы делать промывку. Поставив лоток в воду так, чтобы один конец его был на берегу, Кандыба наступил на его край ногой, стал пробуторивать породу скребком, устроенным из металлической пластинки, присаженной на палку.

— Ого!..

— Что там? — живо выскочил из ямы Марченко.

— Пофартило* (* Фарт — по-старательски счастье. Пофартило — посчастливило.) нам с тобой. Самородок! — изменившимся голосом произнес Кандыба, отмывая что-то в воде.

— Где, где? Покажи! — Марченко жадно протянул руку.

— Успеешь, дай отмыть сначала. Вот он, больше килограмма потянет. — Кандыба поднес к лицу Марченко ладонь, на которой лежал крупный шероховатый самородок, напоминавший сидящего на корточках человека. — Интересно, похож на индийского божка. — Он подбросил самородок вверх. — Да... Подвезло. Больше я не работаю, завтра же уходим.

— Уронишь! — Марченко схватил золото. В его глазах вспыхнула жадность. Он со всех, сторон осмотрел металл, попробовал на зуб. — Больше килограмма!.. Да здесь все полтора будет. Первый раз такой вижу. Шабаш! Кончаем работу! Песочка-то у нас тоже порядочно наберется. Хватит двоим. — Он сорвал с головы шапку, шлепнул ее о землю. — Ну и гульнем!..

— Кто как, — презрительно усмехнулся Кандыба. — Гусь свинье не товарищ. Разделим золотишко, ты в свою сторону, я в свою. Давай закурим.

Он развалистой походкой отошел к бутаре и присел на валежник рядом с прислоненным к ней дробовиком. Марченко исподлобья метнул на него взгляд, вытер самородок о фуфайку, подсел рядом и, свертывая цигарку, спросил:

— Значит, не по пути?

— Нет. Я к морю ударюсь, здесь близко, а ты, известно — в город.

— Конечно. В тайге не останусь. Эх, знаешь, Петр Иванович, два года мы с тобой вместе счастье искали, а нашли — дороги врозь. Выйти бы нам в жилуху на пару, — он искоса взглянул на суровое лицо Кандыбы. — Здорово бы время провели, знай наших!

— Слушай, Алексей! Отсталый ты человек. Черт тебя знает, в каком лесу ты рос. Неужели у тебя нет другой мечты, кроме как напиться влёжку? Ну, скажи, пожалуйста, куда ты денешь это золото? На ветер пустишь? Да премия еще нам за открытие положена.

— Хм... Куда?.. Это вопрос... Оденусь, гармонь куплю, пару кулей муки, масла ящик, то-другое, пятое-десятое. Разве мало куда? Найдем им место. Отсталый, сказал? Что же теперь, по-твоему, бежать заявлять — золото, мол, нашли богатое. Ключ Говорящий, легендарный, как этот Постригая рассказывал. Пожалте, мол, товарищи, на готовое. Шиш! Проживем золотишко, снова сюда явимся. Нужна нам премия! Да мне и на глаза показываться нельзя... Дезертир!

— Да, человек ты... — протянул Кандыба и вдруг, привстав, прислушался к далекому звуку. — Самолет летит. Низко, кажется.

Звук мотора нарастал. Кандыба сделал несколько шагов, вглядываясь в небо. Марченко, опустив самородок в карман, схватил ружье. Из-за леса вырвался самолет. Он шел низко, держа направление прямо на старателей, скрытых от него тенью деревьев. Кандыба медленно шел к открытому месту. Внезапно Марченко вскинул ружье. Гулко прозвучал выстрел. Кандыба вскинул руки, схватился за голову и, сделав полоборота, рухнул лицом вниз.

— Вот тебе премия! — злобно выкрикнул Марченко и, круто повернувшись, бросился к зимовью. Самолет, почти задевая лодкой вершины деревьев, пронесся над ним, грозно рокоча мотором. Марченко испуганно юркнул в низкую дверь зимовья. Через несколько минут он уже пробирался звериной тропой, унося с собой все золото, намытое вместе с Кандыбой. Сзади снова нарастал гул мотора. Самолет второй раз шел бреющим полетом вдоль ключа. Марченко успел разглядеть усатое лицо Юферова и, втянув голову в плечи, встал за толстую лиственницу. «Увидел!» — застучала беспокойная мысль, но самолет, уйдя в сторону реки, больше не вернулся. Старатель, перезарядив ружье, углубился в чащу, поминутно оглядываясь назад. Животный страх преследовал его по пятам.

***

Высадив на берег Воробьева и Юферова, Ефремов стал готовиться в обратный путь. Провожать его собрались все разведчики. Здесь же стояли Саня и Виктор. Они были в полном сборе — с ружьями, готовые покинуть лагерь разведчиков.

— Ну, ребята, нам пора, садитесь, — сказал Ефремов, широким жестом пригласив их в машину.

Саня и Виктор обернулись, посмотрели на пришедших проводить их разведчиков. Юферов хмурится, Большаков стоял задумавшись. Ему жалко было расставаться со своими помощниками. Нина смотрела на Виктора грустно, силясь улыбнуться. Только Воробьев был весел, как прежде. Его улыбающиеся глаза как бы говорили: ну, чего не садитесь, орлы, погуляли, теперь пора и в школу.

Саня не выдержал этого теплого, подбадривающего взгляда, бросился к Воробьеву, обхватил его, уткнувшись лицом ему в грудь. На глаза мальчика выступили слезы.

— Ты чего это плачешь, Воробей-охотник? — весело сказал Воробьев, заглянув Сане в лицо.

Мальчик смущенно отвернулся и, вырвавшись, побежал к самолету, из которого уже выглядывал Виктор, помахивая разведчикам рукой.

Летчик завел мотор. Пропеллер, образовав блестящий круг, погнал назад мощную струю воздуха. Самолет, вспенив гладкую поверхность реки, стал набирать скорость, удаляясь от стоящих на берегу людей. Саня и Виктор помахали фуражками, прощаясь с разведчиками. В ответ им поднял руку Воробьев, замахали Большаков и Юферов, взметнулась красная косынка Нины.

— Летим! Когда это мы поднялись? — закричал Виктор на ухо товарищу, заметив, что самолет уже оторвался от воды и набирает высоту. Сделав крутой вираж, отчего земля вдруг встала наискосок, самолет промчался над палатками и лег курсом на юг.

Вот уже скрылась река, промелькнули какие-то незнакомые озера и ключи, потянулась необозримая глухая тайга. Саня в последний раз с грустью взглянул на далекие вершины сопок, где остался лагерь разведчиков. А впереди, сливаясь с горизонтом, отражая лучи яркого солнца, расстилалось необозримое море и уже виднелись дома рыбацкого поселка.

Сделав большой круг, серебристый гидросамолет опустился в бухту, вспенил воду и подрулил к берегу. Встречать гостя выбежало почти все свободное от работы население рыбацкого поселка. Дашута, поглаживая бороду, стоял в толпе рядом с отчимом Виктора, мастером Горобцом. Председатель колхоза думал, что самолет доставил кого-нибудь из ответственных работников области. Каково же было его изумление, когда из машины вылез его сын Саня, а следом за ним выпрыгнул Виктор. Мальчики были буквально ошарашены такой встречей, а столкнувшись лицом к лицу с Филиппом Васильевичем, совсем растерялись.

— Так, — произнес Дашута, теребя бороду и грозно посматривая на Саню. — Значит, это мы явились!

Саня молчал, переминаясь с ноги на ногу. Виктор попытался было увильнуть в сторону, но столкнулся с отчимом.

— Прибыл, голубчик! — шевельнул усами Горобец. — Что ж, придется дома покалякать хорошенько.

— С почетом, значит, доставили, на самолете! — продолжал Филипп Васильевич.

— Вам пакет, — подошел к нему летчик.

Дашута поблагодарил его за доставку мальчиков, распечатал письмо.

— Хм... Начальник экспедиции пишет: «...присоединились самовольно...» Так, так, самовольно. — Дашута снова грозно взглянул на мальчиков. — Придется это самовольство вышибить! — он потрогал пряжку ремня и опять углубился в письмо. Саня стоял перед ним, словно воды в рот набрал.

— Читай вслух, Филипп Васильевич, — попросил Горобец, — что они там настряпали.

— Настряпали! — метнул взгляд на Саню Филипп Васильевич. — Это, выходит, ты тонул, а Виктор тебя спасал... за ногу тянул, что ли?

— Дядя Филипп, он за мое плечо держался, — осмелел Виктор.

— Молодец у тебя сынок, молодец! — повернулся Дашута к Горобцу. — Ты, знаешь, не особенно его того... Человека спас, бинокль ему подарили, заслужил значит. — Дашута кивнул на Саню: — А этот? Мало что самовольно сбежал, да еще тонуть вздумал. Я ему вот потону! — сказал Филипп Васильевич, читая письмо и поглядывая сверху вниз на сына.

Чем дальше он читал, тем больше смягчался его взгляд. Воробьев обстоятельно писал о том, что мальчики вели себя в экспедиции отлично, а Саня, геройски переправясь через пропасть, выручил из беды поисковую партию. Геолог не забыл упомянуть об открытии залежей колчедана.

— Геройски... ружье подарили. Что же молчишь? — потеплевшим голосом пробасил Дашута. — А ну-ка, покажи? — Он взял из рук сына ижевку, повертел ее, заглянул в стволы, заметил, что они хорошо вычищены и смазаны. — Тоже, значит, заслужил! Добре, добре. Колчедан нашли, говоришь? Придется, пожалуй, простить их, а? Как ты думаешь? — спросил он Горобца.

— Для первого раза, пожалуй, простим. Ребята отличились, можно сказать, — согласился тот.

— Простим, но плохо учиться будут — все вспомним! — хмуря брови над смеющимися глазами, заключил Филипп Васильевич.

Ребята, поняв, что гроза миновала, весело переглянулись.

 

Глава девятая

Где искать?

Отправив Саню и Виктора домой, Воробьёв решил пройти вниз по реке до порогов. Кирилл Мефодиевич рассказал ему, что когда-то во время гражданской воины побывал здесь и хорошо помнит устье ключа, впадающего в реку там, где она устремляется в узкое ущелье. Проводнику последние дни нездоровилось. У остальных было много работы, и геолог решил идти один. Нина пробовала протестовать, ссылаясь на свою обязанность коллектора, но Николай Владимирович все же не взял ее.

С ружьем и сумкой за плечами он вышел со стана ранним утром, когда солнце еще не согнало росу с травы и деревьев. Отойдя с полкилометра, геолог вспомнил, что хотел взять с собой Хакаты, но забыл кликнуть его. Возвращаться не хотелось, и Воробьев продолжал путь в одиночестве.

По пути геолог то и дело вспугивал рябчиков, тетеревов, глухарей. Рябчики со свистящим шелестом перелетали вперед или в сторону и снова опускались. Глухари поднимались на деревья и, усаживаясь на ветки, равнодушно поглядывали на пришельца. Птица была непуганая, но Воробьев не снимал ружья с плеч. Дичи здесь было так много, что подстрелить птицу не составляло труда. Когда солнце стало спускаться за сопки, геолог разложил костер, переночевал, а на рассвете снова тронулся в путь.

К концу второго дня пути, пробираясь через цепкую заросль стланика, Николай Владимирович неожиданно вышел на звериную тропу. Тропа тянулась на несколько километров и, выведя его на склон сопки, незаметно исчезла. Геолог перевалил через сопку и спустился в падь, склоны которой густо заросли лиственницей. В середине пади было открытое место, и только ближе к центру теснилась группа белых берез.

Николай Владимирович огляделся. Местность напоминала долину древней реки, берущей начало у гряды сопок, над которыми возвышалась гора. «Тут должен быть ключ», — подумал геолог и через несколько сотен шагов действительно вышел на берег стремительно текущего, светлого, как кристалл, ключа. Его берега были песчаны и сухи, всюду виднелись отпечатки медвежьих следов и оленьих копыт. Николай Владимирович прошел с километр вниз по ключу и очутился в просторной долине. Здесь ключ, образовав небольшой тихий лиман, впадал в быструю и довольно широкую речку.

Утомленный переходом, геолог сбросил сумку и ружье, присел на берегу. Достав кружку, он зачерпнул воды. Прозрачная поверхность ключа зарябила, от лежавших на дне камешков пошли радужные круги. Встав на колени, Воробьев опустил руку в холодную воду, зачерпнул полную горсть гальки, среди которой блестело несколько камешков горного хрусталя. Перебирая их на ладони, геолог настолько увлекся, что не слышал шороха шагов, раздавшихся позади. Сердце его радостно забилось: среди гальки лежал маленький приплюснутый самородок. С минуту геолог разглядывал его, затем попробовал на зуб. Сомнений не оставалось. Это было золото.

— Уа-а-а! — рявкнул кто-то за его спиной. Николай Владимирович испуганно оглянулся. За ним стоял, поднявшись на задние лапы, большой бурый медведь, обдавая его смрадным дыханием. Инстинктивно геолог рванулся в сторону и свалился в ключ. В тот же момент грянул выстрел. Зверь, сделав крутой поворот, рявкнул и здесь же, бездыханный, рухнул на землю.

Николай Владимирович вышел из воды. На берегу неподвижно лежала туша зверя. Он сделал шаг вперед — медведь не двигался. Все говорило о том, что он мертв. Из судорожно открытой пасти стекала струйкой кровь. Геолог, все еще не доверяя, стремительно бросился к ружью, схватил двустволку и тотчас же отскочил назад. Зверь по-прежнему был неподвижен. Геолог подошел к нему, осмотрел рану. Какой-то меткий стрелок свалил зверя наповал, попав ему в сердце. Но стрелка не было видно. Впрочем, он мог скрываться в кустах, начинавшихся в десяти шагах от ключа.

— Кто стрелял, выходи! — позвал геолог.

Кусты зашевелились. От удивления геолог едва не свалился в воду вторично. Перед ним с карабином в руках стояла Нина. Синяя косынка на ее голове сбилась набок, в глазах бегали озорные искорки.

— Нина? Вы? — невольно воскликнул геолог.

— Я. Кажется, вовремя пришла?

— Зачем же вы прятались?

— Испугалась!

— Медведя?

— Сначала медведя, потом испугалась вас, думала — ругать будете.

— Значит, я все же страшный, страшнее медведя? — рассмеялся геолог.

— Он мертвый! А вы лезете из реки вроде водяного, тогда я в кусты.

— Спасибо, вовремя подоспели. А то бы...

— А то бы пришлось плыть на другую сторону реки, — подсказала девушка.

— Нет, дело могло кончиться хуже. Все же вы молодец... прямо в сердце!

— Что вы нашли, Николай Владимирович? Золото?

— Кажется, то было золото...

Пока геолог, отойдя в кусты, выжимал воду из своей одежды, Нина внимательно осмотрела дно ключа и его берег. В том месте, где ключ, впадая в реку, образовал наносную косу, она набрала полный лоток песку и, присев у воды, принялась за промывку. Искусству работать лотком ее научил Юферов. Увлеченная работой, она с волнением ждала, что вот-вот в лотке блеснет корявым боком тяжелый самородок или на дне лотка останется сразу целая щепоть золотого песка. Когда в лотке осталось несколько пригоршен тяжелых камешков и шлиха, по краям его желобка блеснуло несколько мелких крупинок металла.

Теперь требовалось настоящее искусство, чтобы, пропуская через лоток воду, не смыть вместе со шлихом через борт лотка и пылинки золота. Эти пылинки упрямо не желали оставаться в бороздке и ползли к краю лотка.

— Давайте, я отобью, — произнес Николай Владимирович, уже с минуту наблюдавший за ее работой. Взяв лоток, он с трудом закончил обивку. На дне лотка, в правом его уголке, осталась кучка мелких крупинок металла.

— Как мало! — разочарованно протянула Нина. — Разве это золото, так себе!..

— Золото, золото! Мы нашли богатый ключ, — перебил ее Николай Владимирович и радостно улыбнулся. — Подумайте, какое содержание металла может оказаться в песках, если в вынос его столько попало! Нам просто посчастливило.

— Почему посчастливило? Мы нашли то, что искали, — рассудительно отозвалась девушка. — Уже третий месяц в тайге.

Николай Владимирович задумчиво поворошил пальцами золотые крупинки.

— Если бы вы не подоспели... Интересно, как вы нашли меня?

— Я не искала. Шла за вами по пятам, не теряя из виду. Оставила записку, захватила на всякий случай карабин и отправилась по вашим следам, — она ткнула носком сапога в бурую шерсть зверя. — Ух, какой он лохматый!

А вот сейчас мы его разденем, шкуру снимем, — произнес геолог и, вынув нож, принялся за дело.

Однако снять с медведя его тяжелую шкуру оказалось делом не простым, особенно для новичка. Прошло полчаса, час, Николай Владимирович замучился сам, замучил Нину, а шкуру не снял и наполовину.

— Теперь я догадался, как надо. Тяните за это место, а я буду подрезать. Нет, что-то не то. Уф!.. Однако легче убить, чем раздеть его. Давайте перевернем на другой бок.

Они с трудом перевернули десятипудовую тушу, но дело шло по-прежнему медленно. Солнце уже начинало закатываться, оба проголодались и устали.

— Оставим до утра, — сдался геолог. — Признаюсь, мне приходилось охотиться лишь на зайца, да и то редко.

— Утро вечера мудренее, — согласилась Нина. — Вам посушиться надо.

Скоро запылал костер. В этот вечер он был особенно ярок, груда валежника, найденная невдалеке от берега, позволила щедро его поддерживать. В маленьком котелке закипел чай, сахар нашелся в рюкзаке Николая Владимировича. Поджаренный на шомполе карабина шашлык из медвежатины показался необыкновенно вкусным.

Быстро темнело. Искры от костра, поднимаясь высоко в небо, наверное, заставили уйти дальше в сопки не одного зверя. Хотя костер был жарким, но с реки тянул холодный ветерок. Николай Владимирович, предусмотрительно захвативший с собой кроме ватной тужурки прорезиненный плащ, набросил его на плечи Нины.

— Укладывайтесь спать, я подежурю.

— Николай Владимирович, вы заметили, какой особенный этот ключ? Он не похож на другие. Берега у него песчаные.

— Да, большинство ключей, здесь течет среди кочек в болотистых берегах. Завтра мы посмотрим лучше, сейчас ложитесь спать, я подежурю у костра, потом разбужу вас. Боюсь, без костра будет холодно.

Но Нине не пришлось заснуть. Несколько порывов ветра высоко взметнули пламя костра, затем стал накрапывать мелкий холодный дождь.

— Николай Владимирович, я знаю здесь близко пещеру, когда шла за вами — заметила. Давайте скроемся в ней.

— В темноте не найдете.

— Найду, вон там в скале за кустами.

Девушка, захватив карабин и фонарик, скрылась в темноте. Свет костра настолько сгущал и без того темную ночь, что Николай Владимирович тотчас потерял ее из виду, как только она вышла за пределы освещенного костром места. Скоро она вернулась.

— Нашла, пойдемте туда!

Через минуту оба укрылись под нависшими плитами скалы. Дождь усилился, порывы ветра забрасывали мелкие брызги под неглубокое укрытие. Ника засветила электрический фонарик, направила его луч в отдаленный угол грота, где он, сужаясь, немного поднимался вверх. Здесь темнело узкое отверстие.

— Надо посмотреть, — решил геолог и, взяв у Нины фонарик, с трудом пролез в узкий вход.

Шагов через десять лазейка расширилась, и Николай Владимирович оказался в довольно просторном гроте, в стенах .которого не было больше никаких отверстий.

Между тем погода разыгралась не на шутку. Небольшой дождь превратился в ливень, он вымочил оставленные у костра вещи.

— Придется ночевать в пещере, — сказал Николай Владимирович. — Забирайте вещи да идемте в эту нору.

В пещере было сухо и прохладно. В углу геолог постелил свой плащ, пол пещеры оказался песчаным. Геолог с удовольствием растянулся на нем, положив под голову рюкзак, Нина прикорнула рядом. Через несколько минут оба крепко спали, утомленные беспокойным днем.

А дождь все усиливался. Ночью Воробьев проснулся от сильного грохота. С отвесной стены падали камни. Выход из пещеры оказался закрытым.

***

Костер, оставленный Воробьевым и Ниной, не успел догореть, когда из темноты бесшумно появился человек с ружьем в руках и, с опасением осмотревшись, присел у огня. Если бы Воробьев выглянул в эту минуту из пещеры, он тотчас узнал бы Марченко. Старатель оброс курчавой бородкой, одежда его сильно истрепалась, лицо осунулось, стало похоже на профиль хищной птицы. Положив ружье, Марченко снял вещевой мешок, покопался в нем, достал какой-то продолговатый, туго набитый мешочек и полуметровый обрывок белого шнура. Минуты две он возился, соединяя шнур с мешочком. И без того угрюмое лицо его приняло злое выражение. Губы под щетинистыми усами шевелились, шепча слова угрозы по адресу геологов, добравшихся все же до Говорящего ключа.

Соединив мешочек со шнуром, старатель критически осмотрел их и решительно встал. Перекинул ружье через плечо стволом вниз, крадучись, направился к пещере. Шел осторожно, ни одна ветка не хрустнула под его ногами. Впрочем, если бы он даже не был так осторожен, все равно Воробьев и Нина не услышали бы его. Оба крепко спали, не подозревая об опасности, подстерегающей их. К тому же грот, где отдыхали геологи, находился так глубоко в горе, что звуки почти не проникали в него.

Марченко заглянул в темный лаз пещеры, напряженно прислушался. Немая тишина нарушалась лишь мерным шумом дождя. Огромная каменная глыба прикрыла старателя от дождя, тяжелой громадой нависая над входом в пещеру. Марченко вскарабкался по уступам скалы к основанию глыбы и долго шарил в темноте, нащупывая что-то. Наконец его рука попала в глубокую щель. Старатель осторожно выгреб из щели мелкие камешки. Дробно застучав, они посыпались вниз. Марченко, прильнув к скале, замер, слился с темными ее уступами. В пещере по-прежнему было тихо.

Через минуту, ловко спустившись вниз, Марченко черной тенью метнулся в сторону от пещеры. Под сводом, шипя и выбрасывая искры, тлел огонек, уходя все глубже в щель между глыбами базальта. Затем глухой звук взрыва заставил вздрогнуть землю. Своды пещеры тяжело осели, прочно закрыв узкий вход. Марченко, выйдя из укрытия, не таясь, подошел к беспорядочному нагромождению камней, постоял с минуту, прислушиваясь и злорадно усмехаясь, прочертил рукой в воздухе крест.

***

Исчезновение Воробьева и Нины встревожило всех участников экспедиции. Антип Титыч Юферов в сотый раз обдумывал, где искать Николая Владимировича и радистку. Разведчики бесполезно бродили по тайге, но никому из них не удалось даже наткнуться на какие-либо следы начальника экспедиции и его спутницы. Они словно канули в воду. Впрочем, следы были: полуободранная туша медведя на берегу ключа и залитые дождем остатки костра говорили о том, что Воробьев и Нина побывали здесь до последнего сильного дождя. Какое-то обстоятельство помешало Воробьеву снять с медведя шкуру. Юферов и Большаков никак не могли подумать, что Воробьев оставил медведя неосвежеванным просто из-за своего неумения это делать. Для обоих таежников это было совершенно обыденным делом. Поэтому они строили различные догадки о том, какая причина заставила геолога и радистку оставить медведя наполовину освежеванным. Дождь смыл другие следы, которые могли остаться на берегу ключа. Не было каких-либо признаков пребывания людей где-нибудь поблизости. Был один путь — по воде, но Большаков категорически отверг этот вариант, выдвинутый было Юферовым в первый день поисков. Он вывел Юферова на косу, показал на реку ниже ключа.

В полукилометре от впадения ключа берега реки суживались, с обеих сторон над водой высились отвесные скалы, образуя ущелье. Пройти здесь было нельзя. Кроме птиц да горных баранов, едва ли какое-нибудь живое существо могло удержаться на этих гладких скалах. Спуститься по реке без лодки тоже было невозможно. Стесненная скалами вода мчалась в ущелье с бешеной скоростью и даже издали были видны буруны, все время вскипающие на середине реки. Путь вниз по реке был отрезан. Оставалось искать вверх по ключу и в другие стороны, а также на противоположном берегу реки, куда можно было переправиться вброд немного выше устья ключа. Это направление Юферов поручил Большакову и Павлу Вавилову. Сам же, захватив Хакаты, отправился вверх по ключу, а Афанасия Муравьева послал на стан с приказанием погрузить имущество экспедиции на плот и сплавить вниз, к устью ключа. Юферов рассчитывал возобновить поиски Воробьева, когда все разведчики будут здесь.

Двигаясь вверх по ключу, мастер внимательно осматривал берега, надеясь найти какие-нибудь признаки пребывания Николая Владимировича и Нины. Как истый приискатель, он знал, что Воробьев не мог оставить ключ неисследованным и обязательно должен был пройти до его вершины. Так сделал бы он на месте Воробьева. На всякий случай он захватил с собой один из матерчатых мешочков, в которые Воробьев собирал образцы пород. Буровой мастер надеялся на нюх Хакаты, то и дело совал мешочек под нос собаке, заставляя ее искать следы. Но Хакаты виновато вилял хвостом, глядел на него и особенной активности не проявлял.

— Эх ты, а еще собака! — ворчал буровой мастер. — Какой же ты пес, коли искать не можешь. На, нюхай еще разок, — он снова доставал мешочек из кармана и совал его под нос Хакаты. Тот отскакивал, тряс головой, громко чихал. — Расчихался! На, нюхай, нюхай, говорят тебе, — ворчал Антип Титыч.

Хакаты, покосясь на него, отбежал в сторону.

— Что, не хочешь? Ах ты... — Юферов запнулся, увидев в своей руке не мешочек Воробьева, а кисет с табаком. — Ишь ты. Не хочешь, не надо. Сам понюхаю.

Он усмехнулся, поняв свою ошибку, достал со дна кисета щепотку пыли, поднес к носу, чихнул и рассмеялся.

— Вот как мы с тобой, брат, нанюхались, теперь тебя не подманишь к мешочку. Ну, что ж, будем так искать — не на нюх — на глазок.

Продолжавшиеся поиски не давали результату. Хоть бы одна сломанная ветка, остаток костра, какой-либо неприметный след — ничего похожего не было. Напрасно он отклонялся в сторону от русла ключа, давал выстрелы, на них отвечало лишь горное эхо в склонах распадка, все ближе сходящихся к ключу.

К вечеру, присматривая место для ночлега, Юферов заметил вывороченное дерево. Поваленное бурей, оно лежало вершиной к ключу, перегораживая путь. Корни дерева, сплетенные в своеобразный круг, были покрыты слоем голубоватой глины с примесью гальки и камней. Юферов отломил кусочек породы, размял его в пальцах.

— Пески, настоящие пески, — протянул он, внимательно осматривая корни. — Должен быть металл... Так и есть! — Он, ковырнув пальцем в песках, достал плоскую золотинку, напоминающую таракана. Глаза бурового мастера загорелись. Он отломил большой кусок породы, застрявшей меж корней, и, раскрошив, высыпал в котелок, решив заменить им лоток. Промывка первого же котелка дала щепотку золотого песка. Юферов со вздохом отставил котелок в сторону, подавив желание снова наполнить его породой. Такого богатого содержания металла ему еще не приходилось встречать. Ключ, без сомнения, представлял собой настоящее золотое дно. Снова осмотрев корни дерева, мастер убедился, что кроме него никто их не трогал.

Юферов снова оглядел местность. С другой стороны ключа к нему выходила буроватая скала, в которой вода пробила углубление. Пройти там они не могли. Значит, оставался один путь — мимо дерева, в непосредственной близости от него, так как в десятке метров начиналось болото, простирающееся вплоть до склонов распадка. Юферов тяжело вздохнул, поняв, что Воробьев со своей спутницей здесь не были, иначе геолог сразу же заинтересовался бы золотоносными песками и оставил бы следы. Было ясно, что искать их у вершины ключа бесполезно.

Начинало темнеть, и буровой мастер расположился на ночлег. Утром он отправился в обратный путь в надежде, что Большакову посчастливилось больше, чем ему.

В устье ключа Юферов застал шумное движение. Разведчики ставили палатки, разгружали прибывший со старого стана плот. Тушу медведя сбросили в реку. Большаков сидел на валежине, попыхивая трубкой, в тяжелом раздумье.

— Ничего не нашли, Кирилл Мефодиевич? — теряя надежду, спросил Юферов, присаживаясь рядом.

— Нет! На другой берег они совсем не ходили, туда тоже. — Большаков махнул рукой в направлении, рте вернулся мастер. — Нигде никаких следов нет. Пришли сюда, следы есть, убили медведя, потом пропали. Плохо, однако.

— Чертовщина, Кирилл Мефодиевич! Куда они могли деться, если не ходили? Может быть, утонули оба?

— Река выбросила бы их ниже порога. Я был, смотрел, медведь уже валяется. Нет, зачем тонуть, живые.

— Живые, так где же?

Большаков не ответил, выбил трубку и снова стал набивать ее табаком. Юферов оставил старика в покое. Хотя буровой мастер хорошо знал, насколько безошибочно находит старый проводник самые неприметные следы, все же его доводы показались ему вздорными. Чего доброго, не найдя следов, он, по старости, свалит все на духов гор.

Утром Юферов, оставив на стане Павла Вавилова, разослал всех разведчиков в разных направлениях. Только у вершины ключа он не велел искать, уверенный в безошибочности своих исследований. Павел Вавилов, рвавшийся больше других на поиски, взбунтовался было, но мастер тотчас же его успокоил, приказав получше собираться в дорогу, брать продуктов на несколько дней и ружье.

— Сами мы оказались бессильны что-либо сделать, дождь смыл все следы, а тайга большая, черт знает где они сейчас плутают, — сказал Юферов на общем совете. — Надо весточку на прииск подать, самолет вызвать, оглядеть сверху тайгу. Так я думаю. Радио у нас нет, значит, надо кому-то отправляться на прииск. Павел у нас лучший ходок и к тайге привычный, ему и идти. Собирайся, Павел, бери продуктов в меру, чтобы не загружаться, и в поход. Да не забывай, что от тебя судьба товарищей зависит. Иди быстро, отдыхай меньше, не щади себя. Доберешься до прииска, там отдохнешь вволю. Вспомни Мересьева, как он с перебитыми ногами полз, а у тебя ноги целые, крепкие.

— Хакаты с собой возьми, однако, — кивнул Большаков на собаку. — Собьешься с пути, иди за ним, выведет к людям.

Павел немедленно собрался в путь. Кирилл Мефодиевич пошел его проводить. В километре за станом он присел на поваленное дерево, знаком пригласив Павла сесть рядом.

— Старая дорога не годится, слишком далеко. Слушай, запоминай, я расскажу другой путь, однако. — Кирилл Мефодиевич раскурил трубку, прикрыл глаза рукой и с минуту сидел молча, вспоминая когда-то давно пройденные тропы. — Река пробила сквозь горы самый короткий путь к морю, — начал проводник. — Только идти берегом реки тяжело. Отвесные скалы стоят, по ним только горные бараны ходят. Далеко в сторону от реки тоже уходить плохо. Пойдешь верхом... сопками, чтобы реку все время видно было. Два дня будешь видеть реку, потом сопки станут меньше... Запомнил?

— Запомнил, Кирилл Мефодиевич.

— Еще день пройдешь берегом, уже встретить другую маленькую реку, в Накимчан впадает, однако. Здесь заночуешь. Перейдешь вброд, полдня будешь вдоль речки идти, увидишь низкую сопку с голой вершиной. как облупленная стоит, внизу — лес, на вершине — тундра. Здесь поворот, Однако, влево... на юг... Запомнил?

Кирилл Мефодиевич рассказал Павлу весь путь до села Свободного на берегу моря, от которого к прииску ведет проторенная дорога. По его словам выходило, что если идти так, как в молодости ходил он сам, то через неделю Павел будет у прииска.

— Я за пять дней приду, — упрямо сдвинул брови Павел.

— Зачем хвалиться, однако, — укоризненно покачал головой Большаков. — Лет двадцать назад я был, пожалуй, сильнее тебя. Командир сказал, лети, Большаков, птицей, ты должен обойти белогвардейцев, которым удалось удрать от нас. Предупреди партизан в Свободном, чтобы встретили нежданных гостей. Деваться им больше некуда, выйдут они обязательно к селу. Я шел ночью и днем, пришел за семь дней. Через два дня белогвардейский отряд вышел из тайги. Встретили крепко, однако. Шагай! — Большаков поднялся, крепко стиснул руку Паяла.

Позвав Хакаты, Павел быстро скрылся в тайге. Большаков долго стоял, опираясь на ружье, и смотрел вслед Павлу. Старый проводник мало верил в успех Павла. Большаков не сомневался, что Павел доберется до прииска, но на помощь авиаразведки он не надеялся. Ведь оказалась же неудачной попытка разыскать Марченко в Кандыбу с помощью самолета. Такая же неудача может постигнуть и поиски Воробьева и Нины. Пройдет много дней, прежде чем появится самолет, и за это время мало ли что может случиться с заблудившимися. Возвратясь на стан, он с новой энергией принялся за поиски.

***

...Шли дни. Упорные поиски продолжались, но по-прежнему никаких следов обнаружить не удавалось. Одного из разведчиков Юферов послал к месту старого стана на тот случай, если Воробьев и Нина выйдут туда. Большаков сильно сдал, угрюмо пыхтел трубкой, отмалчивался, когда Юферов пытался узнать его мнение.

К вечеру десятого дня он поднялся на вершину увала и несколько часов молчаливо озирал местность. Загадка исчезновения Николая Владимировича и Нины начинала казаться старому проводнику неразрешимой. Он не верил в горных и таежных духов. Однако полное отсутствие каких-либо следов выводило проводника из душевного равновесия.

Большаков успел крепко привязаться к Николаю Владимировичу и Нине, особенно к последней, называл ее дочкой и теперь тяжело переживал свое бессилие. И все же надежда еще теплилась в душе проводника. Он неотступно думал, пытаясь путем размышлений проникнуть в тайну исчезновения Воробьева и радистки. Перед мысленным взором его проходило далекое прошлое, когда он водил здесь отряд партизан, преследовавших белую банду есаула Бочкарева.

Здесь, в устье ключа, партизаны прижали часть банды к берегу реки. Вниз по реке путь белым был отрезан скалой. Вершины сопок по обоим берегам ключа заняли партизаны. Большаков вместе с командиром отряда, матросом Амурской флотилии Петровым, лежали на этом самом увале, где он сидел сейчас. В то время от Гижиги до Шантарских островов на всем побережье не было более меткого стрелка, чем он. Каждая пуля, посланная из его винтовки, была смертельной. За меткость в стрельбе Петров подарил ему перед строем отряда свои часы, выцарапав на крышке слова благодарности. Прижатые к земле меткими выстрелами Большакова и хоть не таким губительным, но частым огнем остальных партизан, белые скоро выбросили флаг. Лишь один из бандитов, офицер, засев в пещере, отстреливался короткими очередями из ручного пулемета. Командир сплыл по ключу, скрываясь за его берегами, по-пластунски выполз к пещере, метнул гранату, навеки успокоив белого офицера.

Да, это случилось здесь, и хотя много прошло времени, а местность почти не изменилась. Упали старые деревья, на их месте выросли новые; вдоль ключа густо разросся кустарник, но сопка та же. Она обрывистой скалой, подобно голове дракона, выходит в реку и мрачно смотрит одним глазом — темным отверстием пещеры. Вон она там была, за кустами, эта пещера, хотя нет, выше кустарника. Отсюда с увала ее хорошо видно. Но где же она? Пещера исчезла.

***

Глухой тайгой шли два человека и собака. Первый был далеко впереди. Страх преследовал его по пятам, заставлял спешить к морю. Это был Марченко. Он знал о существовании на побережье рыбных промыслов, сюда каждое лето приезжали тысячи рабочих-сезонников. В такой пестрой массе нетрудно будет затеряться, а осенью уехать совсем.

Зорко оглядываясь, опасаясь случайных встреч с оленеводами, следы пребывания которых он обнаружил в одном из распадков, он упрямо пробивался к морю. Не зная шути, он шел, не теряя из виду реки, отклоняясь от нее лишь для того, чтобы обойти непроходимые пади. В его вещевом мешке лежали документы на имя Ивана Хрипунова — рабочего прииска «Огонек», расположенного в Якутии, далеко за хребтом Джангур. Свои документы Марченко сжег.

Истрепав окончательно одежду, в сапогах с отвалившимися подошвами, теряя последние силы, Марченко вышел в низовья реки на хорошо проторенную оленью тропу. Здесь уже чувствовалась близости моря, труднопроходимые места остались позади. Марченко воспрянул духом, подумав, что теперь-то он в безопасности, даже если вздумают преследовать. Отсюда до побережья осталось каких-нибудь полсотни километров. Чтобы окончательно запутать следы, он решил переправиться через реку, выйти к морю и уходить в другую сторону от знакомых мест. До ближайшего крупного рыбного промысла было километров полтораста. Но теперь его уже не пугало столь большое расстояние. Наоборот, чем дальше, тем лучше, а с голоду он не умрет: прокормит ружье.

Разыскав брод, старатель прошел еще километров десять вниз по реке, но мелких перекатов не было. Осталось одно — сделать плот и переправиться на нем. а там ищи ветра в поле.

Облюбовав укрытое местечко у самой воды, старатель сделал привал. Здесь можно было отдохнуть, привести в порядок одежду и связать маленький плот. Марченко поспешил бы переправиться за реку, если бы знал, что по его следам упорно идет другой человек.

Павел Вавилов не задавался целью преследовать старателя, тем более, что не знал, по чьим следам ведет его Хакаты, и склонен был думать, что следы оставлены кем-нибудь из оленеводов. Он вспомнил слова старшего оленевода Урангина, провожавшего караван до бригады Ультеная. Еще тогда Урангин собирался на реку Накимчан на поиски новых угодий для оленьего стада. Теперь, наверное, Урангин или кто-то другой возвращался из похода, спешил к морю, чтобы там по более хорошей дороге направиться в совхоз. Если оленевод, хорошо знавший тайгу, не пошел напрямик через сопки, а выбрал более длинный путь, то ему и подавно надо придерживаться этого направления. Путь хоть и длинней, но зато по нему, пожалуй скорее доберешься до прииска.

Была и другая причина, заставившая молодого таежника изменить маршрут, подсказанный Большаковым. Павлу казалось, что он хорошо запомнил весь путь и без труда сможет найти дорогу до самого прииска. Однако вскоре он убедился, что помнит лишь первую часть пути до речушки, впадающей в Накимчан. Поэтому он обрадовался, когда Хакаты нашел след идущего к морю человека. По некоторым признакам Павел заметил, что человек спешит, редко останавливается, почти не разжигает костра. Павел тоже сократил остановки и постепенно настигал идущего впереди человека. Неугомонный Хакаты забегал вперед, рыскал по сторонам, выискивая дичь. Его лай часто доносился издалека. В нем слышался призыв, Хакаты как бы говорил спутнику: иди скорее, посмотри, каких глупых дикуш я разыскал.

Но молодой таежник шел дальше, не отвлекаясь в стороны. Он охотился лишь тогда, когда дичь попадалась на его пути. Верный пес догонял Павла, появляясь всегда внезапно, словно тень, некоторое время бежал рядом, жарко дыша и обиженно поглядывая на Павла.

— Ладно, ладно, дружище, — говорил Павел, — поохотимся в другое время.

Проходило с полчаса, и Хакаты снова исчезал в тайге. Иногда в его лае слышались свирепые нотки. Павел на всякий случай приготавливал ружье. Он знал, что собака лает на какого-нибудь хищника: росомаху, рысь или даже медведя, но не искал с ними встречи, думал лишь об одном — как можно быстрее добраться до прииска. Он терпеливо преодолевал крутые склоны сопок, глубокие распадки, пробираясь сквозь заросли кустарников и завалы бурелома, пользуясь каждой звериной тропой, чтобы облегчить себе путь.

Если бы ему сказали, что его собственная жизнь зависит от быстроты, он не смог бы идти быстрее. Короткие передышки, которые он делал после длинных переходов, трудно было назвать отдыхом. Переспав где-нибудь в тени, на мягком мху, чутким охотничьим сном вполуха, шел дальше. Все же с каждым днем все труднее было подниматься после отдыха. Сказывалась безмерная усталость. Иногда он с усилием подавлял желание свалиться где попало и спать, спать.

Больше всего он боялся, что на очередном привале заснет как убитый и потеряет много времени. Чтобы этого не случилось, он привязывал Хакаты за поводок к своему поясу. Верный пес ложился рядом, чутко поводя ушами. ловил лесные шорохи. Спокойно пролежав часа два, Хакаты начинал тревожиться, не нуждаясь в таком длительном отдыхе, как Павел, дергал поводок, тыкал холодным носом в лицо хозяина и будил его.

В полдень пятого дня Павел вышел на оленью тропу в низовьях реки. Здесь начинались знакомые места. Молодой таежник, забыв усталость, бодро зашагал по тропе сторону села Свободного, до которого было вдвое ближе, чем до прииска. Павел решил идти в рыбацкое село, где можно взять лошадь.

Впереди блеснула река. Тропа после очередного отклонения снова вышла к берегу. Лес расступился, образовав обширную поляну, сплошь заросшую кустами голубицы. Из-под ног серым комком метнулся молодой заяц. Хакаты, взвизгнув, стремительно бросился за ним. Павел, позавидовав его неутомимости, на ходу сорвал несколько спелых ягод. Однако кисло-сладкие ягоды не утолили жажды, а река была так заманчиво близко, что он направился к ней. В этом месте берег вдавался в реку узким мыском, поросшим теми же низенькими кустиками голубицы. Павел сбросил с плеча карабин. Здесь могли встретиться глухари или рябчики, которые любили полакомиться этой ягодой. Могла забежать кабарга на водопой, тогда ей путь в тайгу отрезан.

Почти у самой воды колыхнулся кустарник, мелькнуло что-то темное. Павел, вскинув карабин, замер, напряжению всматриваясь, затем шагнул вперед, готовый в любой момент поймать зверя на мушку.

Неожиданно громыхнул выстрел. Павел, вскрикнув, рухнул на землю.

***

Председатель рыболовецкого колхоза Филипп Васильевич Дашута возвращался из поселка на берегу моря в село Свободное. Вместе с ним ехали капитан сейнера «Смелый» Лисицкий и механик Костин. Дорога, устланная яркими осенними листьями, вилась вдоль берега речки и была хорошо накатана.

Дашута пустил коня крупной рысью. Езда «с ветерком» была слабостью председателя. Особенно он любил промчаться зимой на собаках так, чтобы сзади курилось снежное облачко. В районе каждый мальчишка знал упряжку Филиппа Васильевича, в которой собаки отличались редким дымчатым цветом, силой и быстротой. Все они вели происхождение от Хакаты, когда-то спасшего Дашуте жизнь. Одну из молодых собак Филипп Васильевич подарил Юферову. Как и предок, эта собака имела над глазами светлые пятна, за что и получила старую кличку.

Со дня выхода экспедиции Воробьева в тайгу Дашута мало слышал о разведчиках. Говорили о том, что связь с ними прервалась, но он не придал этому большого значения. Возвращение экспедиции ожидалось не раньше зимы или даже весны, поэтому Дашута был удивлен, увидев Хакаты, выбежавшего с едва приметной тропы на дорогу. Собака с радостным визжанием запрыгала у телеги, норовя лизнуть ему руку. Филипп Васильевич придержал коня, ожидая, что вслед за собакой покажутся люди.

— Ну, ну, тише, тише, — говорил он, пряча руки от обрадованного пса. — Придержи-ка, капитан, коня, видишь, старого друга встретил. — Он передал вожжи Лисицкому и ласково потрепал собаку по спине. — О, какой ты худой! Интересно, чем тебя кормили, еловыми шишками, что ли? — Собака, успокоившись, легла у ног Дашуты и, уткнув нос в траву, защелкала зубами, выбирая какие-то съедобные травинки. — Понятно! — рассмеялся Дашута. — Без слов, а ясно... питался, друг Хакаты, зеленой травкой! Не жирны харчи в экспедиции! Где же твой хозяин? Хозяин где, Юферов, Антип Титыч?

Услышав знакомое имя, Хакаты вскочил, насторожил уши и, глядя в сторону тропы, с которой вышел, нетерпеливо завизжал, затем отбежал несколько шагов, взглянул на Дашуту и залаял, как бы приглашая его идти за собой. Дашута нахмурился.

— Товарищ Костин, возьми вожжи у Лисицкого, привяжи коня к дереву и подожди здесь часок. Мы с капитаном сходим в тайгу неподалеку. Боюсь, не случилось ли чего с Юферовым. Похоже, он шел с собакой, да застрял где-то вблизи.

— Не думаешь ли ты, Филипп Васильевич, что собака тебя понимает? — недоверчиво глядя на Хакаты, сказал Костин.

— Понимает ли меня Хакаты, не знаю, зато я его прекрасно понимаю. Километров пяток надо пройти по тропе. Если никого не найдем, Лисицкий вернется к вам, а я пройду дальше. Тогда вы уезжайте в село да шлите вслед за мной людей верхами, может быть, помощь понадобится. Пошли, шкипер!

Дашута перешел с дороги на тропу. Хакаты, поняв его намерение, бросился вперед и тотчас исчез в зарослях.

— Видишь, обратился Дашута к Костину. — Побежал хозяина успокоить, а ты сомневался, понимает ли он. Конечно, собака не машина, в ней трудней разобраться... — кольнул он Костина, скрываясь в чаще.

— Да... — протянул механик, — нашему председателю недаром прозвище дали — собачий бог. Он со своими лохматыми друзьями запросто разговаривает. Я думаю все же, что Филипп Васильевич ошибается. Собака просто убежала от нового хозяина к старому.

— Увидим, — отозвался Лисицкий, уходя следом за Дашутой.

Скоро он вернулся, шумно раздвинув кусты.

— Из экспедиции, Павел Вавилов, — почему-то шепотом произнес Лисицкий. — Не дошел каких-нибудь сотню метров и свалился... без сознания. Видно, блуждал в тайге, оголодал, а то заболел, Филипп Васильевич несет его.

На дорогу вышел Дашута. Он легко нес Вавилова. Руки парня безжизненно висели, лицо было бледное, черты его заострились. Дашута осторожно положил Вавилова на мягкий слой осенних листьев у дороги.

— Воды! — коротко бросил он. — Ранен он. Погиб бы, если бы не собака. Она его к дороге вывела. Уф! — Он смахнул рукавом пот. — Умен парень. Привязал Хакаты к себе за поводок и полз за ним. Когда он свалился без сознания, Хакаты перегрыз поводок и прибежал к нам, Я сразу смекаю: обрывок поводка еще мокрый, значит, дело неладно... перегрызен поводок.

Только после слов Дашуты Лисицкий и Костин увидели, что Вавилов и в самом деле ранен, или чем-то повредил левую ногу выше колена. Сквозь разорванную штанину виднелась повязка, сделанная из нижней рубахи. Запекшаяся кровь темнела коричневым пятном, голенище сапога было разрезано до самой щиколотки. Раненая нога, распухнув, не вмещалась в обуви. Костин живо принес воды, зачерпнув ее своей фуражкой, и решительно отстранил Филиппа Васильевича.

— Пустите-ка, для меня это дело привычное. На фронте санитаром был. Мы его быстро приведем в себя.

Осторожно обмыв лицо раненого, он влил несколько капель ему в рот. Павел открыл глаза, с минуту смотрел за окружающих и вдруг радостно улыбнулся, попросил пить. Дашута помог ему сесть. Костин принес свежей воды. Утолив жажду, Павел сознался, что не пил три дня, заменяя воду ягодами.

— Что с тобой? — спросил Лисицкий. — Чем ты повредил ногу?

— Марченко стрелял... мякоть пробита жаканом, — нахмурился Павел.

— Марченко?.. Кто такой Марченко? Расскажи-ка, друг, все по порядку.

Дашута присел. Вертевшийся рядом Хакаты от полноты чувств лизнул председателя в самые губы.

— Фу, ты, леший... совесть у тебя собачья, тоже лезет целоваться, — оттолкнул Дашута собаку. Хакаты, ничуть не обижаясь, забежал с другой стороны и ткнулся носом в лицо Павла.

— Ну хватит, хватит, видишь, живой, значит, все в порядке. Посмотрели бы вы, как он меня тащил. Словно нарту. Я ползу, а Хакаты помогает, старается. Остановлюсь, он ляжет, отдышится и снова тащит. Так вот и полз. Сначала, правда, шел понемногу, потом на четвереньках, а последний день еле карабкался. Сильно нога разболелась, Думал, пропаду в тайге.

— И пропал бы, если бы не Хакаты. — подтвердил Филипп Васильевич. — Где же этот самый Марченко?

— Там... в реке... утонул.

— Утонул! Час от часу не легче. Расскажи по-человечески, не то бросим тебя здесь и ползи дальше, как хочешь, — полушутя пригрозил Дашута.

Павел коротко рассказал о событиях в экспедиции, до того момента, когда внезапным выстрелом из засады он был ранен в ногу. Упав в кусты голубицы, Павел отполз в сторону, чтобы не попасть под другой выстрел. Кто затаился на мысе — он не знал. Нога сразу онемела, одежда взмокла от крови, но заниматься ею не было времени. Павел прополз до возвышенного места, откуда весь мысок хорошо был виден, и залег за трухлявым стволам полусгнившего дерева. Теперь враг, затаившийся на мыске, сам оказался в западне. Весь мысок был под прицелом молодого таежника. Уловив еле заметное движение в низком кустарнике, Павел выстрелил. В ответ раздался выстрел. Пуля просвистела рядом. Завязалась перестрелка, в которой все преимущества оказались на стороне Павла. Он крепко закрыл неизвестному выход с мыса. Тот, сделав еще два выстрела, не повредивших Павлу, затаился, Павел решил, что враг выжидает момента, чтобы стрелять наверняка, использовал старый прием — надел шапку на палку и потихоньку поднял ее над укрытием. Долго ждал выстрела, но его не последовало. Неизвестный, по-видимому, разгадал уловку.

Внезапно появился Хакаты. Он стремительно пронесся мимо Павла прямо к мыску.

— Назад! — крикнул Павел, ожидая, что навстречу собаке грянет выстрел. Однако Хакаты, злобно лая, бесновался на мыске, а выстрела не было. Поняв, что у противника кончились патроны, Павел, пересилив боль, встал и с карабином на изготовку пошел на помощь Хакаты.

Собака металась у берега, около старого двуствольного ружья и стреляных гильз, а метрах в двухстах ниже по реке плыл человек. Он достиг уже середины реки, когда стал тонуть. До Павла донесся его крик. Человек несколько раз погружался в воду и снова всплывал. Тяжелая, намокшая одежда тянула его ко дну. Скоро все было кончено, и быстрое течение уносило какой-то темный предмет. Рассмотрев брошенное ружье, Павел узнал в нем двустволку Марченко.

— Да... водятся у нас еще подлецы, — протянул Дашута, выслушав рассказ Павла. — Между прочим, если бы ты прошел мимо мыска, Марченко не стал бы в тебя стрелять. Он решил, что ты его преследуешь. Туда ему и дорога. Одним негодяем меньше. Ну, держись, герой, сейчас мы тебя на телегу перенесем.

Павел попытался было подняться, но могучие руки Дашуты удержали его на месте. Костин и Лисицкий осторожно подняли Павла и уложили на телегу. Дашута, отвязав жеребчика, вывел его на дорогу.

— Не пойму, как ты мог пройти от Накимчана досюда с такой ногой? — удивленно покачал головой Костин, укладывая поудобней распухшую ногу Павла.

— Я и сам не знаю, как последний день полз, слабо улыбнулся Павел. — Нога одеревенела, больно... сил совсем нет. Кажется, раз пять терял сознание. Потом очнусь, вспомню Мересьева, как он зимой с разбитыми ногами полз через линию фронта... ему еще тяжелее было. Думаю, если он мог, то и я смогу... силы вроде сразу прибавлялось. Да вот Хакаты помог, здорово он меня тянул. Так и карабкался за ним. Филипп Васильевич, надо скорее на прииск послать кого-нибудь, чтобы самолет отправили разыскивать наших.

— Лежи, лажи. Это уж наше дело. Сегодня сам поеду к Андрею Ефимовичу Постригану. Тебе волноваться больше незачем. — Дашута оглянулся на Павла. Тот крепко спал, уронив голову на колени Лисицкому.

 

Глава десятая

Здесь будет прииск

...Если бы Юферов во время поисков дошел до вершины ключа, километрах в пяти от поваленного дерева, то он был бы несказанно удивлен, найдя здесь маленький домик, сложенный из накатника, и старателя с повязанной на голове тряпкой, промывающего золотоносные пески на примитивной бутаре-проходнушке.

В старателе Юферов узнал бы Кандыбу. Пуля Марченко лишь контузила его, содрав кожу с головы. Отлежавшись несколько дней, Кандыба снова взялся за работу, чтобы восполнить намытое золото, унесенное Марченко. Рядом с бутарой дымился костер. Оставшись один, старатель жег костер, не опасаясь, что дым выдаст его местоположение. Он твердо решил показать начальнику экспедиции Воробьеву это богатое месторождение металла. Рана все еще побаливала, и Кандыба со дня на день откладывал свое посещение стана экспедиции.

Прошло несколько дней после похода Юферова вверх по ключу, а Кандыба все еще не собрался к разведчикам. Содержание золотого песка в яме, выбитой вместе с Марченко, оказалось настолько богатым, что старателю было трудно оторваться от работы. Потихоньку возясь у бутары, Кандыба вновь услышал гул самолета. Как и прошлый раз, серебряная птица показалась со стороны реке. Кандыба торопливо подбросил в костер сырой травы, отчего тотчас же поднялся густой столб дыма. Выбежав на открытое место, старатель замахал шапкой, стараясь привлечь к себе внимание Самолет пронесся низко, качнул крыльями и, уйдя в сторону сопок, сделал разворот. Кандыба понял, что его заметили. В самом деле, самолет повернул обратно и внезапно пошел на снижение к широкому разливу ключа выше бутары. Кандыба замахал руками, думая, как бы предупредить летчика о непригодности выбранного места для посадки. Но было уже поздно» Самолет- спланировал на мелкую воду, коснулся дном лодки ее поверхности, взлетели брызги, затем машина проползла десяток шагов и, круто задрав хвост, скапотировала. Старатель бросился к самолету, чтобы помочь людям, если они остались живы... Над опрокинутым самолетом разрастался дым. Самолет горел. Подбежав к нему, Кандыба увидел выброшенного толчком падения бесчувственного летчика в меховых унтах и шлеме, лежавшего на мелком месте. Ближе к самолету лежал второй человек в гражданской одежде. Кандыба мельком взглянул в его лицо.

— Андрей Ефимович!.. Постриган! — удивленно воскликнул он.

Схватив начальника геологического управления в охапку, Кандыба перенес его на безопасное расстояние от горящего самолета. Летчик очнулся и без помощи старателя поднялся на ноги. Он недоверчиво ощупал все свое тело, как бы сомневаясь в его целости, печально взглянул на исковерканный самолет и махнул рукой.

— Все! Даже спасать нечего. Классическая посадка, нечего сказать. А все вы, — напустился он на Кандыбу. — Занесло вас к черту на кулички, а потом ищи в этих проклятых трущобах.

— Кажется, мы сели, товарищ Ефремов? — шатаясь, поднялся Постриган.

— Сели. Вверх тормашками. Потом пролетели и еще раз сели, только без самолета, на свои салазки, — зло ответил летчик. — Черт меня дернул полететь с вами.

— Зачем ругаться! Дело поправимое. Сам остался цел — хорошо. Снова летать будешь. Человек дороже машины.

— Где Воробьев? — окончательно придя в себя, спросил Постриган Кандыбу.

— Воробьев? Не знаю. В экспедиции, наверное. Я его с того времени не видел, как вместе с вами на халке ехали. Мы здесь вдвоем с Марченко работали.

— Марченко? Как он здесь оказался?.. Где он?

— Эх, коли бы я знал, где он! — нахмурился Кандыба, — Я бы с ним посчитался. — Он коротко рассказал о выстреле и бегстве Марченко.

— Он же в экспедиции был?! — воскликнул Постриган. — Вот подлец!

— Был, да ушел. Золотишко мы здесь нашли, вот и мыли. В прошлом году мы сюда впервые забрались, К зиме дело было, когда отыскали этот самый Говорящий ключ...

— Говорящий ключ? — переспросил Постриган. — Не может быть!

— Почему не может быть? Старик один нас навел. Когда-то, лет двадцать тому назад, он здесь бродил с товарищем. Его друг в тайге погиб, а он выбрался. Нашли мы ключ, да продукты кончились, работать некогда, надо было выбираться в жилуху. Решили в этом году помыть золотишко, а потом уже заявку сделать. Марченко не хотел заявлять о ключе.

— Ладно, Петр Иванович, — вспомнил Постриган имя старателя, — после расскажешь, а теперь веди нас в свои владения на отдых. Встряхнуло нас все же порядочно.

Взглянув последний раз на остатки самолета, они направились к избушке. Медленно догорал самолет и так же медленно угасал день. Последние отсветы солнца золотили верхушки лиственниц на Сопках. В тишине вечера вызванивал свою вечную песню Говорящий ключ.

Утром Ефремов проснулся позже всех. В избушке никого не было. Наскоро закусив оставленным для него завтраком, он пошел к ключу. Около бутары работал Кандыба, домывая остатки песков, выброшенных вчера из ямы. Он хотел хотя бы частично вознаградить себя за золото, унесенное Марченко. Андрей Ефимович лазил по камням, исследуя ключ.

— Теперь я верю, что это действительно легендарный Говорящий ключ, — с радостно блестевшими глазами встретил Постриган Ефремова. Он был как-то весь приподнят. — Немедленно будем забрасывать сюда людей, драгу. Стране нужно золото, а оно вот где лежит, — Постриган топнул ногой о землю.

— Уже драгу поставил, здорово! Подумай лучше, Андрей Ефимович, как выбраться отсюда. Самолет сгорел, один пропеллер остался.

— Не горюй, Ефремов! Твой самолет упал на золотую землю. — Постриган хлопнул летчика по плечу.

— Мне не легче от этого.

— Зато государству легче. На средства, которые кроются здесь в недрах, будет построена не одна прекрасная машина. Тысячи. Скоро, через месяц-два, оживет здешняя тайга, и ты будешь прилетать сюда на новой машине.

— Садиться на старую лужу тем же манером?

— Нет, друг, в первую очередь расчистим посадочную площадку.

— Может быть. Неужто в этой голубой грязи, где копается старатель, в самом деле много золота?

— Во-первых, не грязь, а золотоносные пески, во-вторых, пойдем взглянем, убедишься. Сейчас он съемку будет делать.

Кандыба, закончив промывку породы, пустил воду мимо бутары, сдвинув желоб в сторону. Затем снял грохот и осторожно поднял прутяные коврики. Набрав полный лоток воды, он смыл в ней коврики так, чтобы вся налипшая на них порода осталась в лотке. Потом вынул из бутары подстилку, на которой лежал слой породы, перемешанной с поблескивающими крупинками золота, и так же промыл в лотке. Теперь лоток был наполнен обогащенной металлом породой, и требовалось лишь отделить металл от нее. Подсев к воде с лотком, Кандыба стал делать промывку, лоток быстро ходил в его привычных руках, в нем оставалось все меньше и меньше песков. Летчик, наклоняясь, следил за работой старателя.

— Ничего там нет, кроме черного песка да гальки, — разочарованно протянул он.

Кандыба усмехнулся. Острым взглядом он давно видел металл, осевший на дно лотка. Старатель ударил несколько раз краем лотка о ногу. От резких толчков тяжелый золотой песок подался в сторону старателя, а черный шлих сдвинулся вперед. Ефремов невольно вскрикнул. Вся выемка на дне лотка была заполнена золотым песком. Постриган взволнованно прошёлся по берегу ключа.

— Сколько песков вы промыли? — спросил он старателя, продолжающего чистовую отбивку металла.

— Кубометра два, не больше.

— Сказочное содержание. Вот где мы возьмем план. Какой там план, все планы перекроем!

Кандыба закончил отбивку золота от шлиха, слил добычу в металлическую банку и поставил ее на небольшой костер. Когда металл прокалился и стал сухим, старатель высыпал его в кожаный мешочек.

— Да ведь там много примесей, — заметил Ефремов.

— С гарантией — не больше одной пятой. После отдую, выберу.

— Да... — протянул Ефремов, прикидывая мешочек на руке. — Зачем человеку столько денег? Ведь ты много за него получишь.

— Мало, еще надо столько, да полстолько, да четверть столько, как в загадке про стаю гусей. Надо мне тысяч сто, а то и больше. Мечта у меня есть одна. — Кандыба начал свертывать цигарку и продолжал: — Я хочу в родной колхоз вернуться. Лет пятнадцать почти не был. С пустыми руками на готовое приходить не хочется. Вот и решил я приобрести для колхоза самый лучший катер, да на том катере старшиной работать. Рыбалкой наш колхоз занимается на Амуре. Одинокий я, а в колхоз вернусь, как в родную семью попаду.

— Хорошее дело! — Андреи Ефимович потеплевшими глазами взглянул на Кандыбу. — Знаешь что — набери в лоток той породы, в которой самородок попал. Видишь, справа в углу, красная жила в голубых песках пошла, выгребай эту жилку, в ней самое золото. Смою лоток на твое счастье.

— И на колхозное. — Кандыба спустился в яму и, ловко орудуя кайлом, надолбил полный лоток породы из того угла, где брал пески в последний раз Марченко. Андрей Ефимович, засучив рукава, присел с лотком к воде.

— Эх!.. Есть еще порох в пороховнице. Не разучился мыть! — Лоток быстро заходил в воде. Ефремов и Кандыба подступили ближе, заглядывая через его плечо. — Чур, не сглазить! — рассмеялся Постриган. — На Говорящем ключе золото заговоренное, не всякому дается. Так легенда говорит...

— То легенда!..

— А это факт... — Постриган слил воду, поднял лоток. Среди массы темного шлиха выделялось несколько шероховатых мутно-желтых камешков. Они глухо перекатывались по дну лотка. — Большое твое счастье, Петр Иванович, будет у колхоза катер — не катер, а целый пароход. Как он называется, колхоз-то?

— «Вперед», — взволнованно отозвался Кандыба, осторожно выбирая самородки из шлиха.

— Славное название. Всегда вперед и вперед. — Постриган счастливым взором посмотрел на Ефремова к Кандыбу. — Одно скажу, друзья, сделано большое открытие. Теперь и нам пора вперед. Тронемся к стану экспедиции. Направление мы вчера с самолета хорошо заметили, не собьемся с дороги.

***

Николай Владимирович и Нина не знали, что было — день или ночь. Все их попытки пробить себе дорогу на волю окончились неудачей. Оползень прочно закрыл выход из пещеры. Подходили к концу запасы продуктов. Воробьев съедал половину своей порции, другую половину незаметно от Нины клал обратно в походный мешок. Правда, в воде особенной нужды не было. В дальнем углу грота с потолка размеренно падали крупные капли холодной ключевой воды, и в котелок ее набиралось достаточно.

По многим признакам Николай Владимирович чувствовал, что Нина заметно ослабла. Он приписывал это исключительно ее душевному переживанию и старался поддержать в ней бодрость духа, вселить уверенность в благополучный исход необычного приключения. Он не знал, что Нина съедает не больше трети своей порции, а остальное так же, как и он, незаметно кладет в мешок.

— Если мы сами не выберемся, нас все равно найдут. Большаков по следам разыщет, — часто повторял геолог Нине.

— Найдут, обязательно найдут, ведь у них есть собака, — поддакивала радистка, но в ее голосе не было уверенности.

— Коллектив — великая сила. Товарищи горы своротят, а нас разыщут. На фронте у нас в дивизии был случай...

И Воробьев рассказывал о разведчике, десять дней просидевшем в подвале дома, занятого фашистами, или вспоминал подвиги партизан в одесских и крымских катакомбах. Нина, прислонясь к его плечу, слушала или сама рассказывала что-нибудь из прочитанных книг. Оба старались меньше говорить о том, что их ожидает, если друзья не отроют вход в эту каменную могилу. В том, что других выходов нет, Николай Владимирович и Нина убедились в первый же день своего плена. Они тщательно, шаг за шагом, обследовали все стены пещеры, остукивая их прикладами ружей. Вся надежда была только на разведчиков, которые, несомненно, их давно ищут.

Иссякла батарейка электрического фонарика. Узенький луч света с каждой минутой тускнел и скоро совсем стал незаметным. Наступила полная темнота. Геолог встал и, опираясь о стены, ощупью добрался к месту, где были сложены вещи. От слабости кружилась голова, сказывался недостаток питания. Разыскав металлическую масленку с ружейным маслом, он налил немного масла в крышку масленки, сделал из обрывка носового платка фитиль и зажег его. Пламя своеобразной коптилки не могло рассеять густого мрака пещеры, но все же это был свет. При нем можно было снова, в который уже раз, осмотреть стены мрачного грота. Воробьев направился в дальний угол, где порода была как будто более рыхлой, а с потолка капала вода.

У геолога еще теплилась надежда отыскать другой выход, может быть, также заваленный камнями, и попытаться пробить дорогу через него.

Но Нина ни во что уже не верила.

— Напрасно вы, Николай Владимирович, расходуете силы, — сказала она.

— Нина! — укоризненно воскликнул геолог. — Вы зря отчаиваетесь. Нас еще разыщут. Я встречал людей, шедших во имя Родины на верную смерть, но и они не теряли мужества.

— Во время войны на фронте люди ложились под вражеские танки, чтобы подорвать их, бросались на амбразуры дотов, чтобы заглушить их огонь; я знаю — вы хотели это сказать. Но поймите, Николай Владимирович, война — другое дело. Героическая смерть в бою во сто раз легче. То был порыв, вспышка, подвиг, а здесь?.. Здесь медленное умирание.

— Опять! — притворно сердясь, проговорил Николай Владимирович. — Если вы хоть еще раз скажете это слово, я рассержусь. Давайте лучше пообедаем.

— А может быть, позавтракаем или поужинаем? Ведь неизвестно, что сейчас: ночь, день, утро или вечер, понедельник или вторник, среда или пятница! Передайте мне ваш «НЗ». Я буду накрывать на стол, а вы принесите воды.

Раскрыв рюкзак, радистка достала два маленьких кусочка раскрошенного хлеба и по куску сахару, печально заглянула в мешок. Там оставалось граммов четыреста хлебных крошек и еще два кусочка сахару. Подумав, она положила обратно один кусочек, а второй разбила пополам. Николай Владимирович разлил в кружки холодную воду. Оба быстро съели жалкие порции, причем каждый припрятал половину доли сахара и часть хлеба, чтобы незаметно положить потом обратно в мешок.

— Иногда мне хочется заглянуть в будущее, — сказал Воробьев, делая вид вполне насытившегося человека, — перенестись вперед лет на полсотни, посмотреть, что будет тогда, как люди устроят свою жизнь. — Он дунул на коптилку. — Надо приберечь, посидим без огня, помечтаем. Я представляю наш ключ, каким он будет через пару лет. Тогда здесь, на ключе...

— Погибших геологов...

— Наоборот, на ключе счастливых геологов вырастет большой горняцкий поселок. Мощные драги будут добывать ценный металл. Мы, геологи, — счастливые люди. Мы с вами нередко появляемся там, где никогда не ступает нога исследователя. Мы — пионеры новых земель и завоеватели новых богатств. Вслед за нами нередко идет армия строителей, и глухие, пустынные до этого места оживают. Не пройдет и десятка лет, и мы не узнаем этих мест.

Воробьев говорил горячо и увлекательно, с глубокой верой. Он развернул перед Ниной грандиозную картину будущего. Словно раздвинулись сырые стены мрачной пещеры, пропустив яркий свет тысяч электрических огней, вспыхнувших по склонам сопок. Всюду кипит жизнь, высятся трубы заводов, шахт, расступилась тайга, присмирели закованные в гранит реки. Появились города, рабочие поселки, соединяясь между собой сетью дорог. От моря и до океана бегут поезда, рассыпая искры в снежных просторах. Недра земли отдают свои сокровища победившим людям, и там, где бродили лишь медведь да сохатый, слышится гордая поступь творца жизни — человека.

Воробьев, ободряя Нину, ободрял и себя.

Прошло еще много времени, кончились продукты. Постепенно и сам он стал терять надежду на спасение. Пользуясь минутами, когда девушка забывалась в тяжелом, тревожном сне, Воробьев на одной стене грота расчистил и сгладил от выступов квадрат размером с грифельную доску. Кусочком мела, случайно найденным в планшетке, геолог написал несколько слов об открытии месторождения золота. Ниже он поставил две подписи и дату. Немного подумав, геолог добавил несколько прощальных слов к товарищам и, шатаясь от слабости, вернулся к Нине. Через час, когда он заснул, Нина зажгла огонек, прочитала надпись и в самом углу прибавила два слова: «За Родину».

А в это время Большаков, вновь и вновь оглядывая склоны сопки, отыскивал пещеру. Ее не было. Скала Дракона ослепла, у нее пропал последний глаз. Минуту проводник сидел, осмысливая внезапно мелькнувшую догадку, затем вскочил и с резвостью юноши побежал вниз к лагерю.

— Есть, Антип Титыч, нашел я, однако! — Большаков подошел к Юферову, тяжело переводя дыхание. — Вели брать лопаты, кайлы, пойдем.

— Лопаты и кайлы? Зачем?

— Нашел, говорю. Нину нашел, начальника нашел.

— Где, где они? — набросился Юферов. — Говори скорее, не тяни.

— Завалило их, раскапывать надо. — Проводник схватил попавшую под руку лопату, направился к обрыву сопки. За ним, вооружась инструментами, спешили разведчики. — Здесь, — повторил Большаков, останавливаясь около свежей осыпи обрыва, где совсем недавно произошел обвал. — Пещера тут была, а теперь ее нет, значит, там они, завалило их. Медведя убили, дождь пошел, спрятались там, однако. — Проводник, отставив лопату, поднял крупный камень, отбросил его в сторону. Его примеру последовали все. Через минуту Юферов установил порядок, и работа закипела. Разведчики отгребали мелкие камни, перебрасывали покрупней, переваливали артелью большие глыбы. Каждый старался работать напрягая все силы.

...Геолог и радистка проснулись от какого-то неясного шума, проникавшего сквозь каменные стены. Воробьев приподнялся на локтях, прислушался. Глухой, еле слышный шум доносился со стороны входа, слышались неясные голоса людей. «Нашли!» — мелькнула радостная мысль.

— Нашли, Нина, нашли! — крикнул он, тормоша девушку. — Я говорил — найдут!.. Ведь это коллектив, разве могли они не найти нас?!

— Я слышу, Николай Владимирович, — тихо ответила Нина и, не выдержав, разрыдалась.

— Ну вот... Теперь это совсем некстати, — растерялся Воробьев, чувствуя, как у самого слезы радости бегут по щекам. — Перестаньте, Нина, надо встречать друзей. — Здесь, здесь, друзья! — крикнул Воробьев, идя к входу.

— Здесь, — тихо шептала Нина, поспевая за ним. Ей казалось, что она кричит громко.

Через минуту под дружным напором разведчиков отвалился большой камень, прикрывающий вход, и много рук протянулось навстречу геологу и радистке. Ослепленные ярким дневным светом, они стояли у выхода, невольно закрыв глаза.

Руки друзей подхватили их, вынесли на открытое место. Трудно было понять: кто более счастлив — спасенные или спасители. Юферов, забыв о своей незаурядной силе, стиснул Николая Владимировича в объятиях. Большаков, помолодевший от счастья, расцеловал обоих.

— Антип Титыч, сколько дней мы находились в пещере? — спросил Воробьев.

— Сегодня десятый день.

— Странно! У нас продуктов было в обрез на пять дней, голодный паек, так сказать, а между тем мы вчера только их кончили. — Он с подозрением взглянул на Нину. — Вы, Нина, не съедали своей порции!

— Мужчины хуже переносят голод. А вы, Николай Владимирович, разве не подсовывали в темноте лишнего?

Нина пошатнулась, невольно хватаясь за плечо Юферова. От слабости она словно отяжелела. Антип Титыч подхватил девушку, повел ее к лагерю. Воробьев, собрав силы, решительно пошел вслед за Юферовым.

— Постойте, Антип Титыч, — слабым голосом сказала Нина, когда они оказались на берегу ключа, — здесь мы золото нашли.

— Где? — Юферов остановился.

— Здесь... в ключе.

— Правда, здесь, в гальке... — Николай Владимирович осекся, удивленно глядя на неведомо откуда появившегося Постригана, за которым шли Ефремов и Кандыба.

Нина слабо вскрикнула и остановилась, увидев Ефремова. Летчик бросился к ней, привлек ее к себе.

— Разрешите и мне обнять вас, дорогие наши узники, — сказал Постриган и, расставив руки, пошел к Воробьеву. — Э, дорогой мой, на кого вы похожи! Краше в гроб кладут... Когда вы последний раз ели?

— Вчера. А впрочем, не знаю. Может быть, и раньше. В темноте ведь нельзя понять, когда день, а когда ночь.

— Отдохните, разговаривать будем после. Все, все! Оставить их в покое, — Постриган решительно взял Воробьева под руку и направился к стану.

— Постойте, Андрей Ефимович, — остановился Воробьев. — Разрешите раньше доложить об открытии, а отдохнуть мы всегда успеем. Здесь, в устье ключа, мы нашли богатую золотую россыпь. Песок брали прямо с берега... и вот, видите!

Николай Владимирович достал пакетик со щепоткой золотого песка, протянул его Постригану.

Тот, внимательно рассмотрев металл, спросил:

— Сколько промыто лотков?

— С одного лотка. Был еще самородок, но я его где-то потерял.

— Мне тоже посчастливилось, — вмешался Юферов. — Видите... Котелком мыл, породу брал с корней поваленного дерева.

Буровой мастер показал щепотку золотого песка, крупней, чем у Воробьева.

— Замечательно! — обрадовался Постриган. — Значит, в устье и в середине ключ золотоносен, теперь проверим вершину. Петр Иванович, покажите-ка ваше золотишко! — обернулся он к Кандыбе.

— Сейчас! — отозвался Кандыба и, достав тяжелый мешочек с золотым песком и самородками, протянул его Юферову.

— Это в самой вершине Говорящего ключа, — улыбнулся Постриган.

— Говорящего... разве вы нашли его! — воскликнул Воробьев.

— Нашли, — рассмеялся Постриган. — Мы сейчас на Говорящем ключе. Осталось только...

Ему не дали договорить. Юферов во всю мочь крикнул ура, подбросил вверх шапку. Остальные дружно поддержали его. Сопки отозвались долгим эхом на радостные крики разведчиков.

***

Утро следующего дня выдалось морозное. Серебряный иней покрыл деревья. В тихом заливе устья ключа появилась тонкая кромка льда. Где-то в лесу стучал дятел, и в янтарно-чистом воздухе ясно слышался его стук, будто кто-то бил деревянной колотушкой в дно пустой бочки.

— Солнце взошло, день начинается! — как всегда, обычным возгласом будил разведчиков Юферов. В палатку, где поместились невольные гости, так неожиданно появившиеся вчера, Антип Титыч заглянул тоже, осторожно приподняв полог. Он не хотел их будить, но, к удивлению мастера, в палатке никого не было.

Юферов обернулся и увидел разведчиков на увале. Они стояли на том самом месте, откуда Большаков заметил исчезновение пещеры. Буровой мастер тотчас направился к ним.

— Тут, на этом месте, будет горняцкий поселок, — говорил Постриган обступившим его разведчикам. — Удобнее этого увала для стройки нам не найти. Сегодня же мы заложим первый дом.

— Хорошо! Счастливое место, — пыхтя трубкой, подтвердил Большаков. — Отсюда белых бил, отсюда пещеру искал, однако.

— Отсюда мы начнем освоение нового района, в недрах которого таятся несметные богатства. Место, действительно, счастливое, — согласился Постриган. — Название прииску надо дать светлое, радостное.

— Ключ счастливых геологов, — предложила Нина.

— Или ключ несчастного летчика, — усмехнулся Ефремов, вспомнив о своем самолете.

Постриган поднял руку, призывая к молчанию.

— Скоро праздник Октября, — сказал он. — Что может быть радостнее для нас, чем этот день?

Он оглядел всех, и его голос зазвучал торжественно.

— Предлагаю назвать новый поселок — Октябрьским.

Его предложение пришлось всем по душе.

Через час дружной работы была расчищена площадка для первого дома, свалено несколько деревьев. Разведчики, подняв ружья, дали залп, потревожив долгим эхом крутые склоны сопок.

 

Глава одиннадцатая

Через пороги

Под ногой хрустнул тонкий ледок. Воробьев взглянул на замерзшую лужицу, еще раз наступил, продавливая светлую корку льда, и подумал, что вот уже прошло лето. Скоро полетят белые мухи, ударят морозы, зашумит пурга. Тогда по снежному пути, пробивая новую дорогу, придут сюда, на ключ, люди, потянутся оленьи и конные транспорты. А следом за ними пойдут мощные гусеничные тракторы. Они доставят тяжеловесные части драги, электростанцию, лесопильную раму и другие механизмы. Оживет глухая тайга, наполнится шумом человеческого труда...

Темная осенняя ночь сомкнулась вокруг яркого костра. Николай Владимирович присел на чурбак рядом с Юферовым. Буровой мастер подбросил в костер дров, заглянул в котел с варевом.

— Подай-ка, Афанасий, разводящего, — протянул он руку.

Муравьев взял с пня большую поварешку и передал ее мастеру. Помешав в котле, Юферов зачерпнул супу, дунул на него, попробовал и выплеснул остатки на землю.

— Посолено в аккурат, а сыроват еще, пускай доваривается. В этот бы суп да пару уток! Или гуся... Слышите, гогочут, — указал он поварешкой в небо. В наступивших сумерках гусей не было видно. Зато их звонкое гоготанье слышалось и справа, и слева, и прямо над головой. Несколько косяков гусей тянулось по небу.

Воробьев встал, отошел от костра, прислушался к шуму реки, ясно доносившемуся из темноты. Его занимали не гуси, а эта темная река. Удобный путь к морю отрезан бурливыми порогами.

— Сможем ли мы спуститься по реке к морю? — спросил он у Большакова, возвратясь к костру. — От моря всего полсотни километров до села Свободного, где мы лошадей брали.

— Пороги... плот разобьем, — ответил Большаков, вынув изо рта трубку.

— Река серьезная, — подтвердил Кандыба. — На большой лодке или кунгасе я взялся бы провести, а плот — верная гибель.

— Вы что, Петр Иванович, лоцманом работали?

— Пришлось плавать по горным рекам, не чета этой. Баханча, например, зверь, а не река. От берега отчалишь и будто оглохнешь, ревет, голоса человеческого не слышно. Кунгасы для сплава делались крепкие. Команда — десять человек на кунгас. В реке, главное, разбираться надо, куда она свой воды направляет, где свал воды.

— Лодкой хорошо, однако, — согласился Большаков. — Я через пороги не плавал. А все же, думаю, можно. Кандыба сумеет, однако.

— Да... Но сумеем ли мы сделать большую лодку или кунгас? Лодки-то нет.

— Есть лодка! — вставил Ефремов, вскакивая с чурбана, на котором он сидел. — Есть лодка! — он хлопнул себя по лбу. — Как это я раньше не догадался! У самолета лодка целой осталась. Помята слегка, это ничего. Надо отъединить ее и притащить сюда. Лодка будет отменная. Всех поднимет.

Мысль летчика все нашли правильной. Здесь же было решено: на рассвете отправиться к месту аварии самолета, разобрать его и во что бы то ни стало доставить лодку к лагерю.

Утро выдалось ясное. Словно завороженные стояли горы. Снежная вершина сопки Дунгар сияла в лучах восходящего солнца. Над рекой и ключом лебяжьим пухом стлался легкий туман. У берега появилась тонкая корка льда. Разведчики, наскоро позавтракав, отправились вверх по ключу.

Антип Титыч уверенно шагал впереди, выбирая среди деревьев и кустов удобный путь. К вечеру лодка, хотя и с большим трудом, но все же была доставлена к лагерю, а на другой день все приготовления к плаванию были закончены.

Антип Титыч забил двери только что достроенного дома и спустился к бухточке в устье ключа. Здесь у берега покачивалось необычное судно. Разведчикам удалось как нельзя лучше приспособить лодку гидросамолета для плавания. Ее борта были обшиты поверху отесанными бревнами даурской лиственницы. В этой обводке имелись гнезда, заменяющие уключины для трех пар весел. На корме вместо руля было укреплено большое весло гребь, вытесанное из целого дерева. На носу также имелось гнездо для второй греби. Руководивший оборудованием лодки Петр Иванович Кандыба объяснил, как надо пользоваться боковыми веслами в узких местах реки.

К полудню все приготовления были закончены. Кандыба встал у кормовой греби, остальные взялись за весла. Юферов отвязал канат, закрепленный за дерево, и оттолкнул лодку от берега.

Кандыба, оглядев со своего возвышения, все ли в порядке, сказал:

— На лодке я лоцман, значит, и хозяин. Все мои приказы исполнять не раздумывая. А теперь слушай команду: весла в воду!

Гребцы ударили веслами, вспенив спокойную гладь бухточки. Большаков украдкой перекрестился. Лодка набирала ход и вышла в реку. Достигнув середины, она быстро поплыла вниз, гонимая течением и веслами. Через несколько минут скрылся за поворотом домик с красным флажком над крышей.

— Как же мы назовем наш пароход? — спросил Афанасий Муравьев, налегая что есть силы на весла.

— «Говорящий» — в честь ключа, — предложил Николай Владимирович.

— Добро, пусть будет «Говорящий», — согласился Постриган. Остальным название также понравилось.

— Сейчас нам придется оставить весла и взяться за носовую и кормовую греби, — произнес Кандыба. — Пороги близко. — Он приложил руку ко лбу, вглядываясь вперед.

Словно в ответ на его слова, донесся нарастающий гул. Течение реки ускорилось. Кандыба, помедлив минуту, подал команду. Боковые греби были быстро убраны в лодку, вместо них с носа поднялась такая же гребь, как на корме. Муравьев и Постриган присоединились к Кандыбе. К носовой греби встали Юферов, Ефремов и Большаков. Гул порога рос, он уже заглушал голоса людей. Большаков, выбив трубку о борт, наполнил ее свежим табаком.

Еще один стремительный поворот — и рев порога оглушил людей. Берега мелькали с калейдоскопической быстротой, стесненная в узком ложе река покрылась белыми бурунами над выступавшими из воды камнями.

— Бей направо, направо! — кричал лоцман. Его лицо побагровело, жилы на шее вздулись, и все же команда была еле слышна. Разведчики больше следили за взмахами его рук.

— Бей налево! — Взмах руки лоцмана, и греби с силой забили влево. — Легче, легче, корма, — кормовая гребь заработала слабее. «Говорящий» нырнул куда-то вниз, мутная волна с обеих сторон плеснула через высокие борта.

— Бей направо! — Трещат греби, в страшном усилии напрягаются мышцы людей, прямо перед лодкой возникает громадный вал с белой шапкой пены. Лодка стремительно взлетает вверх и зарывается носом в буруны. Холодная вода окатывает людей, и сразу наступает тишина. Лодка спокойно плывет по гладкой поверхности реки, сзади затихает рев порога.

— Проскочили! — смахнул пот с лица Кандыба. — Это еще цветочки, а ягодки впереди! Закуривай! — Разведчики скручивают цигарки, и улыбка набегает на лица.

— Да, крепко! — молвил кто-то.

— Кончай курить! Слышите? — поднял лоцман руку.

Впереди снова нарастал гул порога. «Говорящий» стремительно несся вниз и скоро вошел в «трубу».

В этом месте река становилась особенно узкой. Отвесные обрывы сопок сжимали ее каменными стенами, уходящими высоко вверх. На голых вершинах утесов во многих местах виднелись громадные глыбы камней, нависших над рекой. Взглянешь вверх и кажется, что вот-вот массивный обломок утеса в несколько тысяч пудов весом, каким-то чудом сохраняющий равновесие, стоя на остром углу, скатится вниз, взбунтует реку гигантскими каскадами брызг и похоронит под своей чудовищной тяжестью хрупкий кунгас. В такие моменты кажется, что река течет медленно, на самом же деле она несла свои воды с быстротой экспресса.

Вся сила течения сосредоточивается в середине реки, где катятся громадные волны. Туда смело и направил лодку Кандыба, зная, что ближе к берегам под более спокойной поверхностью кроются острые камни, способные в мгновенье разодрать дно лодки, смять ее и бросить в кипящий водоворот реки. В несколько минут промчался «Говорящий» по страшным бурунам, постоянно зарываясь носом в волны. Потом берега расступились, шум воды стал затихать, течение пошло ровнее. Оглянувшись назад, Воробьев крикнул:

— Смотрите, мы спустились под гору!

В самом деле, уклон был хорошо виден. Зимой здесь можно было скатиться на санях. С волнением смотрели разведчики на пройденное ущелье. Вдруг один из гигантских камней на вершине горы, мимо которой только что проплыла лодка, стал тихо сползать вниз. Вот он докатился до более отвесного склона, посыпались мелкие камни, затем громадная глыба, подпрыгивая на уступах, помчалась вниз. Обрыв! Как бы в раздумье, на одну неуловимую долю секунды замер осколок скалы над его краем, замер и сорвался вниз... Каскад брызг, словно гейзер, взметнулся на месте падения. Затем гул удара докатился до людей, глухим громом отозвался в сопках и замер вдали.

Прямо по носу кунгаса чернела мрачная скала. Течение разбивалось о нее, уходило к другому берегу.

— Бей направо! Кормовая, направо! — загремел Кандыба.

Лодка, казалось, неудержимо неслась прямо к скале. Она промчалась мимо нее лишь на расстоянии вытянутой руки и снова выплыла на стрежень. Впереди река вытянулась бесконечной лентой, сзади затихал грозный гул порогов.

— Греби убрать! Садись на весла, — скомандовал Кандыба, спокойно завертывая самокрутку.

Солнце близилось к закату. От напряженной работы на веслах люди устали. Кандыба стал присматривать место для причала. Левый берег, очень скалистый, обрывался в воду грядой отдельных утесов, между которыми виднелись небольшие заливы — заводи. Здесь можно было причалить, но вдоль берега из воды торчали верхушки подводных камней. Некоторые из них почти совсем скрывались под водой, и лишь след разбивающегося о них течения выдавал их присутствие. Правый берег, более отлогий, показался лоцману удобнее. К нему он и направил лодку.

— Суши весла, — приказал лоцман. Гребцы подняли весла над водой, и «Говорящий» тихо поплыл вдоль берега, гонимый лишь течением. Кандыба, орудуя кормовой гребью, легко держал лодку в правильном положении, не давая ей встать поперек течения.

— Что там впереди, человек, кажется? — показала Нина на черную точку у самой воды впереди кунгаса. Ефремов поднял бинокль к глазам.

— Медведь! — он потянулся за карабином, стоявшим у борта. — Грызет что-то...

— Бросьте, сейчас у него мясо рыбой пахнет. Лучше давайте припугнем Михаила Ивановича, — сказал Кандыба. Большаков одобрительно кивнул.

— Снежного барана смотреть надо. Медведь рыбу ест, мясо воняет. Весной хорошо, когда из берлоги встает. Пугнем, однако. — Проводник взял медный котелок со дна лодки. — Когда рукой махну, шуми больше, пускай бегает немного.

Медведь, занятый каким-то своим делом, не замечал приближения лодки. Ветер дул снизу и относил запах людей. Разведчики, разобрав разные гремящие предметы, ожидали знака Большакова. Зверь был уже близко. Повернувшись к лодке задом, он с аппетитом чавкал. Ветер донес запах разлагающейся рыбы. Прошла еще минута, и лодка почти поравнялась с ним. Большаков махнул рукой. Все разом ударили кто во что и закричали. Медведь рявкнул, мгновенно метнулся в сторону, перемахнул через лежавшую на берегу валежину и скрылся в кустах на склоне сопки, полого спускавшейся к берегу.

— Ого! Задал стрекача!..

— Улю-лю-лю! Держи его, держи!

— Миша, Миша, постой!

— Ух, ух-хх... подожди! — со смехом кричали разведчики вслед зверю.

— Кирилл Мефодиевич, правду ли говорят охотники, будто медведь может умереть со страху? — спросила Нина у проводника.

— Бывает... Я не видал, однако. Медвежью музыку слышал.

— Музыку?

— Ага. Слушаю — скрипит в тайге. Пошел на звук, смотрю — дерево, сломанное бурей, рядом медведица с двумя медвежатами. Сама то зацепит когтями щепу в изломе дерева, то оттянет да отпустит, дерево дребезжит. У медвежат уши так и ворочаются. Слушают музыку, однако.

— Вы убили их?

— Нет. Немного послушал и ушел.

Между тем течение реки снова усилилось, берега стали неприступными, издалека долетел рев порога... Кандыба, так и не выбрав места для ночевки, распорядился убрать боковые весла и поставить носовую гребь.

— Ого... сильно шумит! — прислушиваясь, сказал Воробьев. Каждый раз, когда лодка приближалась к порогу, он чувствовал невольную робость перед сокрушающей силой воды. Но стоило только лодке войти в кипящие буруны — и страх исчезал. Во всю мочь нажимая на весла, Воробьев видел на лицах товарищей выражение решимости, их движения становились четкими, упругими...

Так было и теперь. Гул порога заглушил голос лоцмана. Впереди вырос огромный вал, увенчанный пенистым гребнем. Лодка нырнула, взлетела на гребень, стоящий в месте падения воды, снова ринулась вниз и внезапно выплыла на сравнительно тихое место. Река мчалась здесь зажатая с обеих сторон гранитом скал. Впереди снова ревел порог и белели буруны.

— Бей направо, носовая, направо! — скомандовал Кандыба.

Гребцы налегли. Вдруг длинная гребь затрещала и сломалась у самой лопасти. Гребцы, еле удержавшиеся на ногах, попытались работать обломком.

— Запасную, запасную ставь! — крикнул Кандыба, пытаясь одной кормовой гребью удержать судно носом по течению. Юферов бросился к запасной греби, лежавшей вдоль борта, но было уже поздно. Нос судна относило влево, бурное течение развернуло лодку, поставило ее бортом поперек реки, затем повернуло кормой вперед. В следующий момент сильный толчок потряс судно, оно слегка накренилось и застыло на месте. Вода, разбиваясь о борта лодки, с шумом мчалась вниз, не двигая ее с места.

— Сели! — произнес Кандыба, выпуская из рук гребь. — На камень подводный затащило. — Взяв шест, он со всех сторон смерил глубину и нигде не достал до дна.

— Целая скала подводная, а мы на вершине сидим, даже оттолкнуться не от чего. Попытаемся раскачать лодку, давай все на нос — загрузим его, корма поднимется.

Больше часа бились разведчики, переходя с носа на корму, с правого борта на левый, снова на нос и корму, но «Говорящий» по-прежнему крепко сидел на подводном камне. Между тем вечерние сумерки окутали землю. Приближалась ночь. Кандыба решил прекратить бесполезные попытки и дать людям отдохнуть. Он предполагал, что вода в реке должна прибывать, как это бывает осенью. За ночь уровень может подняться, и лодка сама сойдет с мели.

На корме судна развели небольшой костер, дровами для которого послужила сломанная гребь. Горячий чай и сваренные еще на стане гуси, добытые Большаковым, подкрепили силы, вернули всем хорошее настроение. Кандыба установил поочередную вахту, чтобы разбудить остальных, если лодку стронет с камня. Но спать никто не хотел, хотя уже наступила ночь. Полная луна освещала бурливую реку. Как будто теснее сдвинулись скалистые берега, стали еще причудливее, чем днем. Непрерывный гул порога, до которого оставалось не больше ста метров, дополнял суровую красоту природы.

Воробьев смотрел на темнеющие уступы гор и думал о том, что скрывается за ними. Тайга, тайга и тайга, необозримое море лесов, сопки, перевалы, горные реки и ключи, заросшие мхом озера, болота, мари. А далеко за цепью гор, за тайгой и тундрой — холодный Ледовитый океан. Сколько труда еще придется положить людям, чтобы освоить этот девственный край!

— Любуетесь, Николай Владимирович? — прервал его размышления Постриган. — Красивы наши северные таежные реки.

— Очень! Только слишком дикие места. Много еще медвежьих уголков. Но придет время, когда и эти дикие места перестанут быть дикими. План освоения севера постепенно осуществляется. — Воробьев говорил горячо и убежденно. Заинтересованные беседой разведчики собрались в кружок.

— Все это в будущем, — сказала Нина, — а сейчас, в настоящем, мы сидим в лодке посреди реки, а сколько просидим, сами не знаем.

— Утром оглядимся получше, как-нибудь снимемся с камня. Сейчас пора отдохнуть. — Постриган плотнее завернулся в плащ.

— Утро вечера мудренее, — согласился Воробьев, делая вид, что укладывается спать на дне лодки. На самом деле он не сомкнул глаз до рассвета, опасаясь, что вахтенные могут пропустить момент, когда судно снимется с камня. В таком случае неуправляемую лодку могло утащить в порог.

Ночь прошла спокойно. Все так же гремел порог и плескала вода за бортом лодки. Чуть забрезжил рассвет, все уже были на ногах. Кандыба проверял метку, сделанную вечером в борту лодки на уровне воды, и только покачал головой.

— Убывает! На три сантиметра села вода. Эх, если бы суметь протянуть веревку до берега, да закрепить вон за то дерево, тогда мы, пожалуй, стянулись бы с камня.

Река была неширокой, всего метров двадцать отделяло лодку от правого берега и в три раза больше от левого. Пожалуй, до ближней береговой отмели можно было добросить тонкую веревку с грузом, но кто ее примет на берегу, чтобы за нее вытянуть канат и закрепить его за дерево, стоящее неподалеку? На берегу людей не было, значит, кому-то надо переправиться вплавь через узкий, но бурный поток. Эта мысль, высказанная Кандыбой, была тотчас подхвачена Воробьевым. Не задумываясь долго, Николай Владимирович стал раздеваться, чтобы броситься в ледяную воду.

— Не торопись! — остановил его Постриган. Подобрав со дна лодки щепку, он бросил ее за борт. Быстрое течение подхватило ее, завертело, понесло сначала вдоль берега, а затем на стрежень реки. — Видите, течение отбивает от берега. Вы не доплывете, унесет в порог.

— Пустяки... Я на Волге вырос. Плаваю как рыба.

— А я на Черном море, — сбрасывая меховой комбинезон, сказал Ефремов. — Уж если кому плыть, то мне.

Оба стояли рядом, ждали решения Постригана.

— Кто на камень посадил, тот и плыть должен, — сказал Кандыба, также сбрасывая телогрейку.

Ефремов, не обращая внимания на спор, стал раздеваться. Сбросив одежду, он обвязал тонкую веревку вокруг талии, решительно встал на борт лодки. Плечистый, стройный, покрытый ровным загаром, летчик был силен и ловок. Поправив упавшую на лоб черную прядь волос, он окинул взглядом товарищей. На секунду его взгляд встретился со взглядом Нины. Девушка опустила глаза, скрывая волнение. Сердце ее замирало от страха.

— В случае чего мы вас вытянем обратно, — сказал Воробьев, беря конец веревки. — Главное... — он не договорил. Летчик стремительно бросился в реку и исчез под водой, затем показался в нескольких метрах. Он плыл кролем, быстро продвигаясь к берегу. Но еще быстрей течение сносило его к порогу. Николай Владимирович постепенно выпускал веревку и скоро увидел, что ее длины недостаточно. Ефремов и наполовину не приблизился к берегу.

Веревка кончилась. Теперь она задерживала движение пловца, мешая ему. С минуту летчик, напрягая все силы, стремился к берегу. Веревка натянулась, течение давило на нее. Пловец стал сдавать, медленно отдаляясь от берега.

— Тянем назад! — крикнул Николай Владимирович. — Держись крепче, в порог унесет.

В ответ донесся голос летчика. Слов его никто не понял. На несколько секунд голова пловца скрылась под водой, затем она вынырнула ниже того места, где он скрылся. Резко взмахивая одной рукой, Ефремов поплыл к берегу.

— Отвязался! — вскрикнул Воробьев.

— Бочком плывет, режет воду, — впиваясь взором в далекого пловца, сказал Постриган. — Молодец... решил достигнуть берега во что бы то ни стало.

На лодке воцарилась тишина, все, не сводя глаз, следили за пловцом. Вот он недалеко уже от берега, на темном фоне воды мелькает рука. Но что это? Медленно, шаг за шагом пловец отдаляется на стрежень. Сильное течение, ударяясь о скалу, поворачивает к центру реки и непреодолимо несет смельчака за собой. Он все дальше и дальше от лодки, а впереди кипят волны порога.

Внезапно пловец прекращает усилия, больше не видно мелькающей руки, над водой чернеет его голова, вокруг которой уже кипят пенистые буруны. Еще минута — и дружный крик вырвался у побледневших людей. В начале порога, там, где река зажата с обеих сторон неприступными скалами, мелькнула голова пловца, на секунду показались его плечи и быстро взмахивающие руки, затем пловец поднял руку, как бы посылая последний привет, и скрылся в кипящем водовороте.

Прошло несколько напряженных минут, но Ефремов не показывался. Да и едва ли можно было увидеть его среди волн, бурлящих над камнями порога. Большаков снял шапку. На носу лодки, закрыв руками лицо, сидела Нина. Плечи ее судорожно вздрагивали.

***

Старый толсторог ни за что не хотел уступить молодому первенства в стаде. Упрямо склонив голову, увенчанную пудовыми, круто загнутыми рогами, снежный баран стоял на выступе скалы, ожидая натиска противника. На его рогах можно было увидеть тринадцать колец, что равнялось количеству прожитых бараном лет. Рога носили следы многих боев, выдержанных им в горах. Вот уже лет восемь подряд вожак не встречал достойного себе противника. Удар его массивных рогов был страшен, в него старый вожак вкладывал вес своего десятипудового тела и бил в лоб противника, словно тараном. Сегодня он встретился с сильным врагом, таким же крепким, да вдобавок вдвое моложе, чем он. Злобно роя землю копытом правой ноги, молодой баран смело ринулся в бой. Мгновение — и оба толсторога, встав наг дыбы, ударились рогами.

Громкий костяной стук разнесся далеко, примешиваясь к однообразному гулу порога. Этот звук услышал человек, идущий вдоль берега реки. Он скинул ружье с плеча и настороженно прислушался. Сомнений не было. Где-то близко, за поворотом береговой скалы, дрались снежные бараны. Удары рогов сыпались один за другим. Человек бесшумно пошел на звук по узкой полоске отлогого берега, протянувшейся у подножия скалы. Если бы кто-нибудь из экспедиции оказался сейчас здесь, он тотчас узнал бы старшего оленевода Урангина, с которым разведчики расстались после облавы на волков.

Урангин, неслышно ступая, подкрался к повороту скалы и, прислонясь к гранитной стене, взглянул за угол. Бараны были еще далеко. Они дрались на выступе утеса, круто поднимающегося над берегом. То один, то другой из бойцов в пылу схватки оказывался так близко к обрыву, что, казалось, вот-вот он свалится с кручи, и тогда не нужно будет стрелять.

Урангин с минуту стоял неподвижно, наблюдая за схваткой. Его острые глаза различали подробности.

Ого, какие огромные, толстые рога у того крупного барана, что сейчас потеснил к пропасти своего противника. Старый, значит, мясо его невкусно, надо бить молодого, который, выдержав удар массивных рогов противника, еле удержался на выступе и сам перешел в атаку.

Оленевод ловко прополз до большого камня впереди и, притаясь за ним, поднял карабин. Он долго не стрелял, выжидая момента. Надо свалить барана так, чтобы он упал вниз, иначе его будет очень трудно достать с этого неприступного утеса.

Вот снова молодой боец нападает на старого барана. Рога у него не такие огромные, но силы больше. Зато старый толсторог опытнее. Он старается зайти так, чтобы противник оказался на уступе, и сбросить его вниз.

Снежные бараны осенью всегда бьются за право быть вожаком, но один другого они не убивают. Более сильный, вынудив противника к бегству, после зачастую ходит с ним в одном стаде. Иногда, затевая бой на краю пропасти, бараны сбрасывают вниз один другого или падают оба, разбиваясь о камни. Так и теперь старый толсторог прижал противника к обрыву. Сухой стук рогов раздается все чаще. Вот молодой, собрав все силы, продвинулся немного вперед; старый начинает уступать пядь за пядью.

Пора! Урангин прицелился, выждал момент, когда оба бойца поднимутся на дыбы для очередного удара, и спустил курок. Звук выстрела слился со стуком рогов. Молодой баран осел на задние ноги, перевернулся на бок, секунду задержался у обрыва и, увлекая за собой мелкие камни, рухнул вниз. Его противник, гордо подняв голову, оглянулся вокруг, потряс рогами, довольный одержанной победой, притопнул ногой, не торопясь отошел от края скалы и исчез из виду. Урангин бросился к своей добыче, лежавшей наполовину в воде.

Добытый оленеводом баран был очень тяжел. Урангин с трудом оттащил его на несколько шагов от воды. Через полчаса, разложив костер, он поджаривал ломтики печенки, насадив их на обструганные палочки. Но позавтракать ему не пришлось. Внимание его привлек коршун, описывающий круги над чем-то лежащим у самой кромки воды, там, где река, вырываясь из теснины скал, образовала у берега небольшую заводь с обратным течением.

«Другой баран, наверное, — подумал Урангин, приглядываясь. — Нет, не похоже. Что бы это могло быть?» Отложив в сторону недожаренную печенку, он не спеша направился к странному предмету. Чем дальше, тем быстрее становился шаг оленевода. Затем он пустился бегом, поняв, что коршун вьется не над трупом снежного барана, а над телом человека.

***

Горестное молчание долго царило в лодке. Люди старались не встречаться взорами, словно каждый чувствовал себя виновным в гибели летчика. Николай Владимирович Воробьев мысленно винил в случившемся одного себя. Нельзя было уступать этому горячему человеку право плыть. Но сделанного не вернешь, а попытку Ефремова должен повторить сам Воробьев. Взглянув на хмурые лица товарищей, Николай Владимирович сбросил одежду и стал обвязываться веревкой.

— Постой, начальник, — поднял руку Большаков. — Зачем напрасно — не доплывешь; другое думать надо, однако.

— Другого не придумаешь...

— Придумал немного. Собрать одеяла, брезент, шить парус, стащит.

— Парус... бесполезно, ветра-то нет.

— Ветер зачем? Водяной парус делать будем, течение сильнее ветра, однако. — Кирилл Мефодиевич невозмутимо принялся набивать трубку.

— Водяной парус! — сказали разом Воробьев и Постриган, поняв мысль проводника.

— Ты, Кирилл Мефодиевич, просто гений. Водяной парус — да ведь это идея!.. Течение здесь сумасшедшее, мигом стащит нас с камня.

— Зачем гений, просто Большаков, — улыбнулся проводник. — Сошьем парус, привяжем весла, к ним веревки, совсем хорошо.

Закипела работа. Разведчики собрали все пригодное для водяного паруса. Он получился настолько огромным, что Кандыба усомнился — выдержит ли его тягу канат, свитый еще на стане из остатков всех веревок от палаток и упаковки груза.

— Выдержит, — решил он, осмотрев канат. — Вяжите его по углам паруса. Если оборвет, значит, крепко мы сели — не стащить тогда лодку.

Водяной парус, спущенный с носа «Говорящего», тотчас наполнился быстрым течением. Канат натянулся, как струна, задрожал, судно медленно подвинулось вперед, скрежеща дном о камень. Разведчики бросились ставить носовую и кормовую греби. Еще минута — и «Говорящий», освобожденный из плена, закачался на чистой воде и, увлекаемый парусом, помчался к порогу.

— Руби канат! — крикнул Кандыба, занимая свое место у кормовой греби. — Руби, нам его обратно некогда выбирать. Кормовая, бей направо! Носовая — лево, лево! Навались!

Юферов. обрубил канат водяного паруса. Разведчики заработали веслами, следя за движением руки лоцмана. Лодка стремительно взлетела на первый бурун порога, зарылась носом в воду и снова поднялась, словно норовистый конь. Мимо промелькнул острый камень, торчащий из воды, за ним другой, третий. В десять минут «Говорящий» промчался через порог, не задев за подводные камни. Крутые берега реки расступились, лодка плыла по спокойному широкому плесу. Нина, все время вглядывавшаяся в берега реки, вдруг закричала:

— Там люди, костер!..

Впереди, на отмели правого берега, дымился костер. У воды, размахивая шапкой, чтобы привлечь внимание людей, стоял человек. Возле костра, прислонясь к большому камню, сидел второй, он также делал знаки рукой, затем попытался подняться, но бессильно опустился на место. Кандыба повернул лодку к ним. Все с тревогой и надеждой вглядывались в быстро приближающихся людей.

— Урангин, оленевод! — воскликнул Афанасий Муравьев.

— Ефремов, Ефремов! — крикнула Нина и, не дожидаясь, когда «Говорящий» ткнется носом о берег, выпрыгнула на прибрежную отмель.

— Быть свадьбе! — улыбнулся Юферов, увидев, как летчик прижал к груди девушку. — Что, Николай Владимирович, чья правда? Вспомните, как я еще в начале похода вам говорил, — на свадьбе гулять доведется, чай, пригласят...

Буровой мастер направился к Ефремову, уже окруженному обрадованными разведчиками.

— Каким путем вы оказались здесь так кстати? — спросил Воробьев оленевода.

Урангин рассказал, как он месяц назад с двумя оленеводами вышел на поиски новых пастбищ для одиннадцатого по счету оленьего стада, организованного при ферме.

— Нашли ?

— Да, за сопкой, километрах в четырех, просторная поляна. Мху много, сейчас строим загон. Здесь богатые, нетронутые пастбища, место очень удобное, зимой хорошо будет оленям.

Николай Владимирович поблагодарил Урангина за помощь, оказанную летчику. Оленевод, выслушав его слова и глядя в воду за бортом лодки, сказал:

— Теперь до моря дорога гладкая. Только я вас не отпущу. Обедать будем,. Барана я здесь подстрелил, мясо вкусное, на всю артель хватит.

— За этим дело не станет, спасибо за приглашение.

Через два часа, подкрепившись вкусным мясом снежного барана, разведчики продолжали путь, оставив на берегу оленевода, долго махавшего им шапкой. Гребцы не жалели сил, и лодка стремительно мчалась по течению. Урангин был прав: порогов больше не встречалось, и чем дальше, тем река становилась спокойнее, шире, а берега отложе. Скоро горы остались далеко позади, в порывах ветра чувствовалась близость моря.

— Морем пахнет, — сказал Большаков, глубоко вдыхая воздух. — От бухты Казачьей мы, пожалуй, морем плыть будем. Или пешком по бережку пойдем.

— Море видно, море! — закричала Нина, смотревшая в бинокль Ефремова. — И поселок какой-то на берегу бухты.

Все вглядывались вперед, где, сливаясь с небом, темнел простор моря.

— Поселок! — развел руками Большаков. — Откуда поселок, пустое место было, однако.

— На карте значится бухта Казачья, населенного пункта нет, — развернул карту Ефремов.

— Не было, — поправил Постригая, — а теперь есть. Мы, товарищи, заложили в тайге основание нового прииска, он тоже на карте не значится, но существует, к весне там вырастет горняцкий поселок. Здесь другие советские люди, рыбаки, начали постройку нового рыбного завода.

— Новое появляется везде, — с гордостью произнес Воробьев.

звучно запел Афанасий Муравьев, снова налегая на свое весло.

Над холодным разливом реки поплыла звонкая песня, словно быстрокрылая птица, обгоняя лодку: