Нет, она не покупала отвратительных жёлтых цветов и не гнала алчных толп от своих покоев, а просто вышла в хмельные сумерки апреля — в один из тех весенних вечеров, когда небо приникает к земле с долгим нежным лобзанием и не покидает её до рассвета. Маргарита шла по мягкой прохладе бульвара и шептала строчки, что слышала много лет назад, когда девочкой жила у моря. Сильный, звонкий юношеский голос читал те стихи ветру, чайкам, прибою — и ей, прятавшейся за скалами.

— Позади — Илион. Впереди — Пенелопа, Итака. Рядом — плечи друзей. Плечи спутников. Я ведь — не Бог, я — их царь. Их защитник. Из Бездны, из Ада, из Мрака — я привёл их домой. Это вовсе не подвиг, а — Долг.

Асфальт поддакивал рифмам и ритмичному перестуку каблуков. Маргарита не знала, отчего в этот вечер ей захотелось нарядно, почти празднично одеться… Ведь просто же вышла на прогулку из душного пенала комнаты.

Нет, не просто… Тревога, неясная, неразличимая, как далёкий зов, обволокла душу предвосхищением чуда, позвала в шальное апрельское волшебство, обещая что-то. Песню? Радость? Жизнь?

«Ах, жизнь! Но какой же чудесный вечер… Да жила ли я прежде? Точно, точно, сегодня непременно случится… небывалое», — мысли и образы вились над русыми волосами женщины, отчего ей впервые за много лет захотелось танцевать. Ну и пусть осуждающе смотрят старушки и поджимают губы. Ну и пусть подростки те подсмеиваются — на здоровье! — а она подняла лицо к небу. И закружилось оно, закружилось, такое близкое, такое ясное…

— …такое ясное, — вкрадчиво произнёс кто-то рядом. Вздрогнув, женщина повернулась на голос. В мареве из городской пыли и закатных лучей стоял непонятный тип. Морщинистое, измятое жизнью лицо его несло отпечаток небесной благодати крепостью не менее девятнадцати оборотов. Тощую шею незнакомца обвивал жидкий шарфик в растаманскую полоску, концы которого спускались по застиранной футболке к потёртым на коленях и отчаянно расклешенным джинсам. Край брючин окаймляли согнутые пополам двухкопеечные монетки. Но даже не этот вполне хипповый вид удивил ко всему, казалось бы, привычную москвичку Маргариту, а то, что вместо хайратника голову этого странного явления украшал головной убор индейского вождя. В потоке солнечных лучей перья воинственно блестели и казались зелёными.

Над памятником великому поэту пронёсся ветерок, скользнул вниз, к бульвару, и блеснуло сквозь ветви солнце, царапнуло лучом на мгновение. И показалось Маргарите, что ей всё это мерещится — и уютный гомон бульвара, и весна, и этот диковатого вида хиппи, и жизнь вообще.

— Простите, что так внезапно потревожил вас, — субъект не столько проговорил это, сколько пропел, чем прервал старательные усилия Маргариты проснуться.

Ответом ему были прищуренный взгляд, сложенные на груди руки и скептически поджавшиеся уголки рта — Маргарита тоже умела быть резкой. На свой лад, конечно. Но типус всё понял правильно, так как рассыпался в многословных, цветастых и столь невнятных извинениях, что самым осмысленным в них для женщины оказалось «старинный друг семьи», «положение отчаянное», «без вас не обойтись» и «споспешествуйте». Ну и хиппи! А может, не хиппи?

— Не имею чести быть с вами знакомой, — высокомерно произнесла Маргарита. Обычно её вежливость безотказно отпихивала хамов, а этот наглец даже не подумал смутиться. Напротив, улыбнулся мармеладной улыбкой Будды и безмятежно сообщил, что именно сейчас ей и представится шанс исправить сие несомненное упущение.

Откуда-то потянуло вечностью. Маргарита зябко вздрогнула и огляделась. Люди шли мимо, и никто не обращал внимания на странную сценку, вроде бы происходящую у них перед глазами. Смотрели мимо и сквозь. Разве только через них с этим престарелым хиппи не проходили. Она снова перевела взгляд на своего собеседника, недоумевая всё сильнее. Но ещё больше её тревожило, почему она стоит здесь, говорит с этим — а между прочим, с кем? — и не делает ничего, чтобы уйти.

— А потому, дорогая моя Маргарита Николаевна, что вы не покупали отвратительных жёлтых цветов и не гнали алчных толп от своих покоев, а просто вышли в хмельные сумерки апреля вослед так давно зовущим вас стихам. Неужто хоть раз в жизни не мечтали выйти из-за камней и заговорить с ним?

Она прикрыла глаза, положила ладонь на грудь, но ещё боролась. И потому ответ прозвучал хоть и тихо, но твёрдо:

— Это шантаж.

Тут тип удивил в очередной раз. Глаза его налились слезами по тысяче карат каждая, подвижное лицо перекосилось так, что если бы чувство юмора в тот момент не отказало Маргарите напрочь, она непременно вспомнила бы о лимоне. Таинственный незнакомец рухнул перед женщиной на колени, ткнулся перьями в мыски её туфель и зарыдал. Впрочем, на сей раз его дикция ничуть не пострадала, и за рыданиями Маргарита чётко различала каждое слово:

— Свет мой, княгинюшка, не вели казнить, вели за Волошина словцо замолвить! Пропадёт он без тебя, как есть пропадёт! Пощади, милостивая, защити, всесильная.

Расчёт оказался верным: перепуганная Маргарита нагнулась к нему, обхватила за плечи, зашептала утешающе:

— Хорошо, хорошо, я согласна, согласна, только, прошу вас, встаньте, успокойтесь, не надо так… всё хорошо.

Лукавому якобы хиппи только того и надо было. Он резво вскочил с колен — лицо сияет, глаза сухие. И не успела Маргарита догадаться, что как девчонка попалась на весьма дешёвый трюк, а этот циркач уже щёлкнул пальцами, и за его спиной появилась дверь. Смеяться теперь? Плакать? Звать на помощь?

Рассудительная часть Маргаритиного существа поколебалась ещё чуть-чуть — и уступила место шальной, открытой и участливой. Дома никто не ждал. И не с кем ей было поговорить по душам о неподдельном. И не сбылись девчачьи грезы о странствиях по таинственным мирам в окружении могучих героев. А с другой стороны, к чему сомнения, когда чудо — хоть и в диком таком обличье — вдруг прикасается к твоей жизни?

«Ну, что я теряю? Комнатку в коммуналке, работу в музейном архиве да редкие вечера где-нибудь с подругами? Библиотека, правда, хорошая… ах, ладно — если что, приятельницы себе возьмут. На память».

Сердце предупреждающе ёкнуло, а разум умолк. Эх, была — не была!

Загадочный посланец приглашающе указал ладонью на дверь, и услужливый Мэнь-Шэнь с поклоном отворил её.

* * *

Их встретил длинный узкий зал, едва освещённый пламенем камина и немногочисленными свечами. Тени играли на расписных балках низкого закопчённого потолка и стенах с портретами в массивных позолоченных рамах. Эта вычурная роскошь в сочетании с тёмным давящим потолком оцарапала поклонницу строгой классики Маргариту. В прокуренном полумраке угадывались лица сидящих на диванах или за столиками, и на людские эти лица совсем не походили.

Первым на глаза попался скелет в монашеской рясе. Он жизнерадостно наяривал на лютне блатной мотивчик, под который исполняли танец живота три горгульи, все как одна, похожие на маньяка с улицы Вязов. Маргарита чудом удержала нервный смешок и, чтобы не дразнить себя этим непристойным зрелищем долее, отвела торопливо взгляд — но его словно магнитом притянуло к царственно возлежавшему на широкой софе чёрному догу. На коротком обрубке хвоста и кончиках острых ушей того сияли огни святого Эльма. Пёс сверкнул электрическими лампочками глаз на вновь прибывших. От его прицельного внимания не ускользнул охвативший женщину трепет. Но в переживаниях её не было ничего нового под этой луной, а потому лампочки погасли, и пёс равнодушно отвернул морду к остову дерева, плотно обмотанному парчой и с алмазной диадемой на месте некогда пышной кроны. В сухой ветке дерево жеманно держало перламутровый мундштук с дымящейся папиросой и чёрным провалом дупла вещало нечто глубокомысленное бородавчатой жабе, курившей кальян. Жаба столь же глубокомысленно кивала в ответ и щурилась на пылавшее в камине полено. А там языки пламени учинили самую настоящую оргию, свиваясь с гибкими саламандрами в сложные и отвратительно чарующие узоры. Узоры пульсировали, сверкали, властно манили к себе…

Пришлось с усилием прикрыть веки, чтобы не поддаться настойчивому зову камина, не уйти в него. Разгорячённых щёк коснулся благодатный ветерок, Маргарита открыла глаза — вместо её удивительного спутника стоял пожилой человек, одетый дорого и со вкусом.

— Маргарита Николаевна, — он коротко поклонился и продолжил так церемонно, будто разговор происходил в Дворянском собрании, — как я рад, что мы встретились, наконец-то.

По залу пронёсся гул, пахнуло едкой химией, и Маргарите Николаевне привиделся на старике вместо цивильного костюма тёмно-синий мундир. Мягко стекали с плеч золотые нити эполет, при внимательном взгляде оказавшиеся сложенными крыльями. Тонкий блеск алмазов от сиявшей на груди звезды кольнул зрачки. Когда женщина снова смогла видеть, наваждения уже не было.

— Это не наваждение, — прошелестело у Маргариты над ухом, мелькнул перед глазами изумрудный отблеск перьев.

— Простите Кеца, — в ответ на её молчаливое недоумение тонкие губы старика растянулись в снисходительной улыбке, — он любит пошутить, но, как вы уже убедились, безобиден абсолютно.

«С ума с вами со…» — мелькнул в снова закружившейся русой голове намёк на соображение, но старик заговорил снова:

— Маргарита Николаевна, я в затруднительном положении, а помочь мне может только ваше доброе сердце.

И выжидающе посмотрел на собеседницу. Глаза его блестели, на впалых щеках выступили пунцовые пятна. Маргарита сердито молчала.

— Простите мою оплошность, — он отозвался тут же, отвечая на её безмолвный упрёк, — я не представился. Волошин Владислав Аркадьевич. Кандидат философских наук. Мы дружили с вашим отцом до самых его последних дней.

Он помолчал, давая собеседнице время проникнуться сказанным. Отца Маргарита почти не помнила — в школу только пошла, когда его не стало, да и у мамы уже не спросить…

— Если вы, Маргарита Николаевна, соблаговолите последовать за мной, я смогу объяснить всё подробнее. Ваш батюшка и я… нас многое связывало, и взаимовыручка в том числе. Как же я надеюсь, что дочь моего друга окажется похожей на своего отца.

И его рука, покрытая пигментной «гречкой», изящно указала на зал.

Маргарита кивнула. Старик подхватил её под локоть и повёл к одному из скрытых за колоннами столиков, попутно сделав знак бармену обслужить их. Бармен поклонился, и в этом движении сутулой фигуры женщине почудилось подобострастие. Волошин чувствовал себя здесь, как дома… Нет, ещё точнее: он не распоряжался — повелевал.

Будь его гостье свойственно тщеславие, оно бы изрядно полакомилось мыслью, что этот столь уверенный в себе и властный человек нуждается в её помощи. Но Маргарита тревожилась: «Если такой — и с чем-то не справился, то что могу я?» Волошин ощутил её беспокойство и постарался отвлечь:

— Добро пожаловать в мой мир, уважаемая.

Как и следовало ожидать, ей тут же стало не до тревог. Быть может, и правду говорят, что женщины чересчур скоры на ничем не обоснованные домыслы, но именно после этих слов Маргарита как-то странно успокоилась: она догадалась, зачем нужна здесь.

Волошин подвёл свою гостью к уединённому, но уже полностью накрытому столику. Даже любимый лакомкой-Маргаритой кофе по-арабски — и тот уже сам собой наливался в крохотную фарфоровую чашечку из парящего в воздухе кофейника.

Хозяин оказался галантным кавалером — прежде чем заговорить о деле, он всячески развлекал даму. То угостил поистине воздушными конфетами. То повеселил парой анекдотов о начале своей научной карьеры. То позволил себе мило позлословить в адрес незримо прислуживавшего им Кеца — но умудрился при том и достоинства своего не унизить, и не оскорбить щепетильность Маргариты. Её же все эти тактические и лирические отступления не обманули — он мягко подбирался к теме основного разговора, а она ждала, вполне разумно решив предоставить инициативу ему.

Наконец, взгляд воодушевившегося было Волошина пригас, улыбка уступила место скорбной серьёзности. Он снова стал почти официален — и только исключительной вежливостью тона смягчалась его речь:

— Ваше общество, моя дорогая, на несколько чудесных минут подарило мне забвение от терзающей меня боли. А между тем именно она — причина того, что я решился побеспокоить вас. Как вы, благодаря присущим вам чуткости и уму, уже догадались, — я создатель этого крохотного мирочка. О, творить его было ни с чем не сравнимой радостью, тем более, что на кону стояли моя честь и… и немалые деньги! Я создавал на пари, а вышло… вышло — увы. Но истинная беда в том, что сотворённое мной безобразие совершенно невозможно полюбить! Да и можно ли, если сам создатель этого не…

Дыхание его сбилось, и Волошин приумолк. Молчала и Маргарита. Неподвижно сидела она — локти на столе, пальцы сцеплены в замок, взгляд устремлён на того, кому нужно было сейчас одно. Как же часто нам нужно только это одно: чтобы выслушали про наше наболевшее — и может ли кто-то понять человека лучше другого человека?! Ну, в самом деле, не та же вот скрипящая у ближней колонны статуя? А с виду — вполне себе хомо сапиенс… Но, увы, только с виду. Определённо, старик думал так же, поскольку взглянул на скульптуру с такой ненавистью, будто это был надгробный памятник его безвременно скончавшегося должника. И взахлёб продолжил изливать Маргарите свою беду:

— Приступая, я замахнулся создать Мир! А получилось вот это вот — кошмарное отражение моей собственной души, в котором нет ни грана любви, ни грана, сплошное уродство и китч! Знали бы вы, каким отвращением преисполнился ваш покорный слуга, поняв, что же это за место!!! А тому, кто преисполняется ненавистью к своей душе, дорогая моя Маргарита Николаевна, суждено пропасть в её Тартаре. И только добровольная помощь извне может вызволить несчастного из этого заточения!

Неудачливый создатель снова резко остановился и посмотрел на собеседницу. Затрепетала меж ними невысказанная более просьба. Губы женщины дрогнули было, затем мягко и просто произнесли:

— Я хочу вам помочь, но не представляю, как.

На морщинистых губах обозначилась улыбка:

— Уже одна эта ваша готовность и есть помощь.

И увидев, что собеседница устраивается поудобнее, явно настроившись внимать ему и дальше, Волошин самолично подлил ей ещё кофе и тепло проговорил:

— Да что мы всё о делах, о делах, право? Они никуда не убегут. А мне бы хотелось, чтобы вы чувствовали себя хорошо здесь. Обычно посетители в моём мире знакомятся сами, но вам я хочу представить особенного моего гостя. Уверен — вам найдётся, о чём побеседовать.

Стена, возле которой они расположились, исчезла, у столика обнаружилось продолжение, а на противоположном его краю — задумчивый и, как показалось Марго, очень уставший человек.

* * *

Знаете ведь, как оно случается у некоторых счастливцев? Слово за слово, улыбка к улыбке, взгляд об взгляд, и вот — вот! — высеклись искорки, и упали на хворост истосковавшегося по родной душе сердца, и затеплился там, растопил казавшуюся уже вечной мерзлоту и вознёсся к небесам грешный и святой огонь.

То была первая из череды последовавших встреч — а в промежутках между ними Марго впадала в созерцательное раздумье, в уединённую, никем и ничем не нарушаемую дрёму — ни Волошиным, ни странными обитателями его мира. Никто не мешал Маргарите предаваться полюбившемуся занятию — думать о нём. О том, кто попросил звать его, как зовут все друзья — Улиссом.

Оставаясь в мечтательном своём безмолвии, Маргарита бережно перебирала каждую деталь прошедших встреч, вспоминала, во что и когда он был одет, в каком настроении, с какими мыслями. Её, с одной стороны, в высшей степени радовало, что Улисс хорошо подстрижен и всегда причёсан, выглядит аккуратно и свежо, выбрит до той гладкости, которая так восхищает в мужчинах женщин с очень чувствительной кожей, а с другой — то же немало и огорчало: стало быть, там есть та, которая заботится о нём. Но то, что удалось ей выяснить путём деликатных расспросов на эту тему, окрылило: Улисс жил бобылем, и следил за собой сам. Маргарита ликовала — свободен, свободен, значит, она не переходит никому дорогу, не крадёт ни у кого его внимание, энергию, время… а какой он, оказывается, чистюля! Будучи чистоплотной сама, Маргарита обожала то же в окружающих, в мужчинах особенно.

Она ещё не верила себе, боялась поверить — так не бывает, нет, за что мне такое, молнией вдруг грянувшее счастье?! — а бессмертная вещунья, которая живёт в каждом из нас и мягко нашептывает в одинокой тишине самое сокровенное, эта вещунья уже обо всём прознала. И дала Маргарите один совет — иначе оробевшая как школьница женщина так и не решилась бы попросить всего за несколько встреч ставшего ей самым близким во Вселенной человека почитать свои стихи.

Он нисколько не удивился этой просьбе, словно бы из её уст она была любима до привычки, вздохнул глубоко, собираясь с мыслями. И вот уже качает Маргариту на палубе вольного фрегата, свистит в упругих парусах солёный ветер странствий.

А тот, кого она готова слушать бесконечно, радостно покоряясь её нежному желанию, всё дарит ей и дарит самое ценное, что один человек может подарить другому, — мысли:

«Да! Я жду! Которую жизнь я жду тебя — и вот, дождалась!», — думала Маргарита всякий раз, когда слышала эти строчки. А встречи происходили всё чаще, продолжались всё дольше. И вот, настал день, когда она, собравшись с духом, спросила Улисса:

— Мы ведь не прикованы к этому… странному месту? Можем ли мы уйти отсюда — и быть вместе? Если ты хочешь, конечно…

И посмотрела прямо, долго, внимательно, чтобы ни в коем случае не скрыть от него загоревшийся надеждой взгляд. Улисс ласково сплёл свои пальцы с Маргаритиными, улыбнулся получившемуся узору:

— Смелая ты моя девочка, опередила меня… Слушай же. Место действительно странное — кроме меня, по-моему, никто отсюда и не мог выйти. Мне надо подумать, как вывести отсюда тебя. Мы должны быть вместе. Но дай мне время — всё обдумать!

О чём он промолчал, о чём… почему же так больно?! Маргарита вопросительно посмотрела на Улисса. И столько печали было в её глазах, что он не устоял. А ведь прежде никогда не позволял себе так целовать её — хоть и в стороне от всего того дива, что мельтешило вокруг, проходили их с Марго свидания, а всё же… Но не сегодня. Сегодня всё было по-другому.

Потому что сегодня он понял, точнее, заново почуял: миры — это бусинки на бесконечных чётках Вселенной. И держатся вместе эти миры, потому что нанизаны на одну нить, и нить эта — людские чувства и мысли. Войди в эту дверь, выйди в ту — и благодаря тебе протянется от одного мира к другому эта, самая надёжная ниточка. И станет твой отдельно взятый мир частью того, что зовётся мiром… А вот тут надо подумать, тут надо очень хорошо подумать дальше… Улисс с великой неохотой заставил себя отпустить Маргариту:

— До завтра, радость моя, до завтра. Завтра я уже всё буду знать, и мы с тобой уйдём отсюда. Путь окажется неблизким, но мы будем вдвоём — и это самое главное.

* * *

Но завтра не настало — он не пришёл. Сначала Маргарита волновалась. Потом огорчалась. Дальше — больше: обижалась. Потом снова волновалась, только уже по другой причине. Затем эта причина была отброшена, как самое нелепое, что может предположить влюблённая дурочка, и тягучая тревога ядом растеклась по венам. И когда тихое помешательство уже почти совсем свило уютное гнёздышко чуть правее сердца, Маргариту вдруг охватила злость. Женщина даже подскочила на месте — так остро и горячо разозлилась она на всё и сразу, но больше всего — на себя. Злость, как и полагается, вскипятила кровь и придала сил. Маргарита перестала мучить себя неведением, покинула своё обычное место в дальнем углу зала и отправилась к барной стойке, стараясь не очень присматриваться к копошившимся вокруг чужим кошмарам — чтобы не добавлять к этому сонмищу новых.

Волошин как чувствовал, что Марго ищет его — во всяком случае, он уже поджидал её, элегантно облокотившись о стойку. Но разгневанная женщина решительно пренебрегла этикетом — не тот случай, чтобы версали разводить:

— Где он?! Это ваша банда его сюда не пускает?!

Сверля Волошина глазами, Маргарита, конечно, не заметила, как за спиной материализовался Кец с покрытым ядом кураре шипом в пальцах. Шип почти уже коснулся беззащитной шеи, но Волошин только двинул бровью, и шип вместе с Кецем растворились в чаду зала.

— Милая Маргарита Николаевна, — проникновенно заговорил тогда Волошин, — мы не знали, как вам сообщить. Моя, как вы изволили выразиться, банда, вдоль и поперёк прочесала ваш с Улиссом родной мир, и нигде не нашла следов вашего друга. Боюсь, у нас проблема. Уходя отсюда в прошлый раз, он вышел вон в ту дверь.

И Волошин подбородком указал куда-то вперёд. Маргарита нервно оглянулась. Там мягко мерцала стена, и в стене пульсировала дверь. Очень похожая на входную, но поменьше. Кто-то маленький и чернявый настолько, что казался сгустком темноты, топтался рядом с той дверью.

— Что там?

— Да кому ж это известно, Маргарита Николаевна… не вашему покорному слуге, во всяком случае. Я здесь заперт, входы-выходы мне заказаны.

Стукнуть бы этого покорного слугу чем-нибудь тяжёлым, да ведь, Улиссу то не поможет… Маргарита мимоходом подивилась собственной кровожадности, а с её губ уже выстрелил новый вопрос.

— Туда можно выйти?

Её собеседник тонко усмехнулся типично женской последовательности этого вопроса, но вслух сказал только, что выйти-то можно куда угодно, гораздо важнее, куда войдёшь.

— Но я найду его там?

Волошин мог бы уточнить, что гарантированный результат бывает только у смерти, но не стал — шутку Маргарита сейчас явно не оценит, а раздражать собеседницу в планы Волошина не входило. Тем более, что решение всё равно должна принять она… добровольно.

Не дождавшись ответа, Маргарита задумалась, а хитрюга Кец тем временем прищёлкнул перьями, и над барной стойкой загорелся широкий плоский экран. Замелькали чёрно-белые кадры известного фильма, полилась песня. «Кто весел, тот смеётся, кто хочет, тот добьётся», — жизнерадостно и звонко уверял мальчишеский голосок.

— Кто ищет, тот всегда найдёт, — шкодливым фальцетом подхватил зеленопёрый хиппи и принялся отплясывать твист. Монетки на обшлагах его уникальных штанин позвякивали в такт.

Маргарита усмехнулась очередной проделке хулигана и обвела взглядом тёмное, затянутое смогом помещение. Сколько она прожила в этом странном месте, куда пришла помочь и где обрела любовь? Кто знает, да и надо ли? Ведь что такое время — быть может, песчинки вон в тех часах? А раз так, значит оно в наших руках, и не нам бояться ловушек Вселенной. Просто потому, что их нет. Слушай внимательно Её тихий шёпот, и услышишь всё, что тебе нужно.

Решительно направляясь к маленькой двери, Маргарита ещё успела краем глаза заметить коней и волков, круживших друг напротив друга в жестоком и изнуряющем танце, и мимолётно порадоваться, что не видела этой дикости прежде. Темнота, обретавшаяся вблизи стены, сгустилась в длинноносого грача с надвинутой на самый клюв фуражкой и в перчатках с раструбами — он лихо отсалютовал Маргарите, превратился в маленького Мэнь-Шэня и услужливо распахнул дверь.

Продолжение следует…