Настал день первого перегона американских самолётов на советскую землю. Погода стояла пасмурная. Облака плотно закрывали небосвод, но погодный минимум позволял выполнять задание. Рано утром, с Фербенкского аэродрома взлетел бомбардировщик Б-25 с эмблемой «Белый медведь» на борту. Вслед за ним один за другим, с коротким интервалом взлетели семь истребителей Р-40 «Киттихаук» с подвесными бензобаками, которые пристроились к бомбардировщику клином справа и слева.

Наблюдавшие за взлётом смотрели вслед улетающим самолётам.

– Красиво! – вслух отметил Кисельников.

– Прямо, как клин журавлей, – сказала Лена Макарова.

За штурвалом лидирующей машины сидел командир 1-й перегоночной авиадивизии и он же одновременно начальник Красноярской воздушной трассы полковник Мазурук. Он решил лично лидировать в первом групповом перегоне истребителей.

Штурман лидера прокладывал маршрут, а истребители на всём тысячекилометровом пути следовали за ним в строю. С трудом пробив многослойную облачность, самолёты прошли Берингов пролив. Аэродром Уэлькаль из-за непогоды был закрыт. Самолеты пошли на запасной – в Марково.

Для лётчиков и особенно для истребителей это был не просто первый перегоночный полёт на американских самолётах. Это был еще и испытательный полет. Ранее им не приходилось летать в плотном строю, с подвесными топливными баками, на расстояние в полторы тысячи километров. Этот полет для каждого из них стал рекордным.

В тот же день из американского Нома на чукотский аэродром Марково перегнали двенадцать бомбардировщиков А-20 «Бостон». За штурвалом ведущего находился полковник Мачин. Конвейер перегонки был запущен.

В числе экипажей, вылетевших из Нома, были и Гамов с Сорокиным. Это был их первый совместный полёт. Когда шли в облачности и не видели соседних самолётов, Гамов, не привыкший летать в таких условиях, а может быть, чтобы проверить штурмана, спросил:

– Не потеряться бы при такой видимости, ты не боишься?

– Нет, командир, – у меня есть координаты аэродрома Марково, куда мы должны приземлиться, ветер известен, даже если будет совсем темно, даже если все потеряются, мы прилетим в назначенное место.

– Ай да молодца, штурман! Ничего не боится. А по проложенному курсу мы лихо доведем…

– Здесь летать можно, – высказал свои размышления Саша. – И радиосвязь какая-никакая есть, и техника новая, и никакого противника внизу, прямо летишь – и душа радуется. Это не то что на Берлин или к партизанам. Вот там страшновато.

При подлёте к Чукотскому берегу, когда Берингов пролив остался позади, посветлело и Александр, пересчитав вывалившиеся из облаков наши самолёты, с хорошим настроением принялся рассчитывать посадку.

На земле все шло гораздо быстрее, чем в воздухе. Передав машины коллегам из второго перегоночного полка, пообедав в Марково, лётные экипажи загрузились в транспортник и полетели в Фербенкс. Они возвращались в приподнятом настроении, с чувством достойно исполненного долга. Но через несколько часов всех разморило. Все же напряжённость полёта и резко сменившее его непривычное безделье давали о себе знать. Монотонный гул моторов и периодическое покачивание убаюкивало пассажиров, все начали дремать.

Через какое-то время полёта Гамов взбодрился и стал приглядываться к товарищам, чтобы обнаружить не спящих. Увы, не обнаружил. Тогда он попробовал примоститься поудобнее, закрыл глаза и собрался ещё поспать. Но теперь сон не приходил. Он локтем ткнул в бок сидившего рядом Сорокина.

– Сань, хорош спать, проспишь всю молодость, – он посмотрел на соседа и, убедившись, что тот открыл глаза, спросил. – Сань, отгадай, о чём я сейчас думаю?

– Об английском, – равнодушно ответил Сорокин.

– А причём тут английский? – удивился Пётр.

– А что ещё можно думать, если снится переводчица.

– Ух, ты! А действительно. Частично отгадал, надо заняться английским, а то, понимаешь, языковой барьер.

– Понимаю.

– А ты о чем думаешь? Чем займешься после прилета?

– Не знаю, почитаю, отдохну. Завтра наверняка полетим опять, погода – смотри какая, а самолётов накопилось.

– А вот здесь ты не попал. Если даже и полетим, а скорее всего, так и будет – только одно другому не мешает. Слушай моё предложение, – он наклонился к Саше поближе, чтоб его «предложение» не было слышно остальным. – Сегодня – наш первый перегон. Его надо отметить. Сейчас прилетим, помоемся, побреемся, надраим ботинки, и ты пойдёшь занимать место в офицерский клуб. Я подозреваю, что народу там сегодня будет много. Займешь столик.

– Ну, ты даёшь! И что я буду делать за этим столиком один?

– В полете, Сань, ты сообразительней. Кто тебе сказал, что один? Мы с Леной придём. Если уж она откажется, то приду я и нас будет двое, согласен?

– Если Лену ты пригласишь на английском, точно не откажется.

– Именно так я и сделаю.