Работы не было. В поселковой больнице нет ни одного больного. Соня, чтобы чем-то заняться, собрала бинты и салфетки, которые медсестра предварительно постирала, (с перевязочным материалом было туговато) и сложила всё в бокс для стерилизации. В это время в перевязочную заглянула медсестра.

– Ой, Софья Семёновна, вы здесь, а я вас ищу.

– Что случилось?

– Да, как будто бы ничего. Семён Яковлевич вас вызывают.

– Ну, хорошо. Я пойду к нему, а вы, Мария Васильевна, поставьте бокс на стерилизацию. Бинты и салфетки я собрала и сложила.

– Хорошо, хорошо, не волнуйтесь, всё сделаю.

Соня вошла в кабинет к отцу, он сидел за столом, на пояснице поверх халата был повязан пуховый платок, который принесла ему Мария Васильевна после того, как два дня назад у него обострился радикулит.

Отец был не один. Перед ним на табурете сидел и мял в руках шапку аэродромный фельдшер старшина Куряков Иван Степанович.

– Вызывали, Семён Яковлевич? – обратилась к отцу Соня.

– Да, Соня, вызывал. К нам за помощью обращаются лётчики. У них в 150 километрах от Марково упал самолёт.

– О, господи! Экипаж-то жив?

– Экипаж жив, Софья Семёновна, – ответил старшина. – Но у пилота перелом ноги, ему соорудили шину, он чувствует себя более-менее нормально. А штурман неудачно приземлился, его нашли без сознания с забинтованным лицом. Вероятно, перевязывался сам индпакетом. Похоже, сильное сотрясение мозга, бредит, в сознание пока не пришёл.

– Папа, а не наши ли это знакомые? – в волнении Соня забыла про субординацию.

– Да нет, командир корабля Крючков, мы не знаем его. Но это дело не меняет. Сейчас лётчики снаряжают санный поезд для эвакуации экипажа, нужен врач. Я, как ты понимаешь, не транспортабелен, – он потрогал рукой свою спину и вздохнул. Уж очень не хотелось ему отправлять дочь, но вариантов не было.

– Когда выезжать?

– Сейчас, Софья Семёновна. Я приехал за вами. На аэродроме нас уже ждут. Надо ехать, – ответил Куряков.

– Хорошо, я мигом, – она выскочила из кабинета и побежала одеваться.

Уже через три минуты, они сидели в стареньком «Виллисе», обслуживающем аэродромную комендатуру, и мчались на аэродром. Когда подъехали к домику, где размещался комендант аэродрома, Соня увидела три оленьих упряжки, вокруг которых хлопотали люди в меховых одеждах.

Комендант аэродрома, пожилой капитан, поднялся навстречу.

– Здравствуйте, Софья Семёновна, я вижу Семён Яковлевич решил отправить вас?

– Да, он не смог, вот уже три дня, как у него разыгрался радикулит, – пояснила Соня. – А вы боитесь, что я не справлюсь?

– Что вы такое говорите. В вашем профессионализме у нас никто не сомневается, – стал оправдываться комендант. – Вы сейчас идите с Иваном Степановичем в медпункт и соберите аптечку. С собой нужно взять всё, что может понадобиться вам для оказания медицинской помощи.

– Аптечку я подготовил, товарищ командир, доложил старшина Куряков.

– Я в этом не сомневаюсь, Иван Степанович, но пусть доктор посмотрит её содержимое сама. Я сейчас распоряжусь, чтобы вам в медпункт принесли меховое обмундирование, там переоденетесь.

Соня внимательно осмотрела свои валенки и шубку:

– Зачем вы беспокоитесь? Я тепло одета.

– Вы, Софья Семёновна, тепло одеты для посёлка Марково, а тундра – это совсем другое дело, поэтому переодеться придётся, – разъяснил комендант тоном, не терпящим возражения. – Времени у вас мало. Через полчаса – обед, через час – колёса от земли, – закончил он по-авиационному свой иструктаж.

Времени действительно было мало. Его только-только хватило, чтобы посмотреть аптечку, добавить в неё кое-какие медикаменты, пообедать и переодеться. Соне выдали тёплый свитер, такой, какой она видела в кино у полярников, меховой комбинезон и унты. Надев всё это, она неожиданно для себя обнаружила, что чувствует себя в этом одеянии довольно неплохо.

– А действительно, комендант был прав, – сказала Соня фельдшеру, когда тот вошёл. – Тепло, легко, удобно, я бы даже сказала уютно. Ну что, пойдём? – спросила она, держа в руках саквояж с аптечкой.

– Да, пора. К отъезду всё готово, – подтвердил Куряков.

Всего в санный поезд входило три упряжки, в каждую из которых было запряжено по два оленя. В довольно просторных нартах свободно могло разместиться от трёх до пяти человек.

Соню усадили во вторую упряжку и укутали меховым покрывалом. Все отъезжающие заняли места в нартах, и поезд тронулся.

Кроме каюров и Сони санным поездом ехали ещё четыре человека – фельдшер Куряков и три авиационных техника, которым предстояло разобраться с самолётом и изучить возможность его эвакуации.

Каюров-чукчей вместе с оленьими упряжками выделил поселковый совет. Они солидно сидели на передках нарт и время от времени покрикивали:

– Хоп, хоп! Хей-я, хей-я!

При этом длинной палкой, которую каждый из них держал в руках, не сильно ударяли по спине то одного оленя, то другого, подсказывая животным направление движения. Ехали долго. Благодаря хорошей погоде было светло. Соня с интересом разглядывала тундру. Окружающий пейзаж, несмотря на то, что он был скучен и однообразен, девушку пленил. Она впервые уехала так далеко от дома, поэтому и тундра, и всё вокруг, что проплывало перед глазами, было ново и интересно. Ей было интересно, как, искрясь, сверкает снег в лунном свете, как бегут олени, как блестят звёзды. Снежная бесконечность, окружающая путников со всех сторон, покорила её своим величием и красотой. На отдых остановились около полуночи. Каюры выпрягли оленей, которые стали бродить вокруг стоянки, разгребая снег копытами, в поисках ягеля, с удовольствием поедая его. Чукчи хлопотали по хозяйству, обустраивая ночлег. Развели костёр, стали доставать вяленую оленину. Старший среди техников (Соня так и не узнала, какое у него воинское звание, все к нему обращались Михалыч) жестом остановил каюра и сказал:

– Это не надо, потом вам пригодится, а сейчас отведаем нашего, армейского, – он повернулся к одному из техников, возившемуся с костром: – Коля, оставь костёр, там справятся без тебя, доставай «сухпай».

Коля, получив распоряжение, вытащил из нарт вещевой мешок, раскрыл его, достал буханку хлеба, банку американской тушёнки, три банки гречневой каши. Консервы выложил в котелок, напоминающий татарский казан только размером поменьше, и передал его своему товарищу:

– На-ка, Илья, повесь над костром, пусть разогреется, только хорошо помешай.

– Да знаю, не маленький, – проворчал Илья. Ему не нравилось, что как самому молодому в команде Илье всегда все подсказывали.

Соня подошла к каюру, знающему русский язык. Она обратила внимание на то, что только он общался с техниками.

– А вы не боитесь, что олени разбегутся? Ведь без них мы пропадём, – спросила она с интересом.

– Однако не разбегутся, – ответил он задумчиво и пососал свою трубочку, которую не выпускал изо рта.

Девушка подождала ответа и уже подумала, что пора задать новый вопрос, как чукча продолжил:

– Зачем им бежать, они же приручённые. Без людей олени не могут, – он опять сделал паузу и твёрдо закончил: – Нет, не убегут. Поедят ягель и придут к нам спать.

После приёма пищи Соня с удивлением увидела, что олени действительно пришли к ним. Чукчи уложили их неподалёку от костра и устроились рядом с ними, согреваясь с одной стороны от костра, с другой – телом оленя.

Отдыхали у горящего костра недолго, а когда он стал угасать, засобирались в дорогу. Торопились. Быстро сложили вещи, Куряков заботливо упаковал Соню в спальный мешок, уложил на нарты и сверху ещё прикрыл меховым покрывалом.

– Ни к чему это, – попыталась остановить его девушка, но внимательный фельдшер не слушал.

– Выполняйте команду, доктор! Вам надо поспать! – Строгим тоном заявил он. – Завтра будет много работы, неизвестно удастся ли вам уснуть на обратной дороге.

Спорить было бесполезно. Не прошло и десяти минут, как она сладко засопела. Это было неудивительно, ведь намаялась она за этот хлопотливый и напряжённый день.

Прошло ещё около трёх часов. По расчётам, они должны были уже войти в зону действия аварийной радиостанции, которую Гамов сбросил с самолета. Один из техников, назначенный ответственным за связь, через каждые полчаса начал выходить в эфир.

– Сороковой, сороковой, я – спасатель, ответь, как слышишь меня? Приём! – неслось в эфир.

Эта фраза, вначале звучавшая бодро, с каждым новым выходом становилась всё тревожнее и тревожнее. Ответа не было. Прошло ещё два часа. Остановились. Остановка разбудила Соню, она открыла глаза и увидела, что все участники экспедиции собрались около её нарт.

– Ты не заблудился? – спросил Михалыч каюра, того самого, что говорил на русском языке. Он ехал на передних нартах. – Ты правильно выдерживал курс? Ехал по карте?

– Зачем чукче карта? – невозмутимо ответил каюр. – Начальник показал куда ехать, чукча туда ехал. Если не слышно радио, значит не доехали.

Михалыч аж задохнулся от такой наглости:

– Так зачем ты у меня карту взял?

– Начальник дал, значит надо.

И в этот момент с соседних нарт, прерывая спор, донеслось:

– Есть связь! Они нас услышали! – это кричал техник, дежуривший на радиостанции. Все бросились к нему, а он, довольный и счастливый, передал наушники с гарнитурой Михалычу.

– Да, «Сороковой», говори, я – «Спасатель», слушаю тебя.

– «Спасатель», я – «Сороковой», слышу тебя на четвёрку, все слова разборчивы. Какие будут указания? – хриплый голос, звучавший в наушниках, выдавал волнение говорившего.

– Молодец! Я тоже тебя слышу. У тебя есть сигнальные ракеты?

– Да, есть, сбросили в аварийном мешке, я их не расходовал, берег для встречи с вами.

– Ещё раз молодец! Пусти одну, а мы посмотрим, может быть, увидим направление, – сказал Михалыч в микрофон и, повернувшись к счастливым попутчикам, добавил. – Ребята, быстренько стали в круг и смотрим в разные стороны на горизонт, ищем ракету.

Все стали в круг, каждый стал вглядываться в горизонт, начинавший едва заметно светлеть. Вдруг Куряков, стоявший лицом по направлению их движения, закричал:

– Смотрите – это ракета!

Все повернулись в сторону, в которую он показывал, и увидели гаснущую звёздочку, которая вдали была еле заметна и, падая, угасла.

– Да нет, это звезда упала, – грустно заметил Михалыч.

– Ой, смотрите ещё одна, – взвизгнула от радости Соня. – Никакая это не звёздочка, а самая настоящая ракета. – Она была очень горда тем, что первая увидела вторую ракету.

А ракета тем временем взлетела вверх и, прочертив на небе дугу, угаснув, упала.

– Сороковой, я «Спасатель», мы увидели тебя, – хрипел в эфир Михалыч. – Ракеты береги, стреляй по одной через каждые пятнадцать минут. Засекай время. Если не увидим следующую ракету, буду выходить в эфир. Будь на приёме. Как понял меня? Приём!

– Я понял тебя, «Спасатель». Ракета через пятнадцать минут. Ждём встречи. Конец связи.

Михалыч передал гарнитуру технику, подошёл к старшему чукче, протянул руку и сказал:

– Ты, хороший каюр! Молодец! Извини, что засомневался в тебе.

– Зачем извини. Ты начальник, спрашиваешь – я отвечаю. А что Ваня хороший каюр, сам знаю. Однако лучший каюр в районе Марково, – без ложной скромности заявил чукча и несколько свысока посмотрел на своих товарищей.

– Молодец! – ещё раз похвалил каюра Михалыч и похлопал его по плечу. – И имя у тебя хорошее. А теперь по машинам и поехали.

Все участники экспедиции разбежались по своим нартам. Поезд вновь тронулся в путь. Олени, передохнув на недолгой стоянке, резво побежали вперёд. Соне даже показалось, что, то возбуждение, которое овладело людьми после того, как самолёт был обнаружен, передалось и животным. Прошло ещё около двух часов. Санный поезд двигался без остановки, периодически сверяя свой курс по сигнальным ракетам, которые каждые пятнадцать минут украшали полярный небосвод яркими светящимися звёздами. Наконец каюр, управлявший передними нартами, встал на ноги и что-то закричал, показывая своим шестом вперёд. Там, вдалеке, почти у самого горизонта, лежал распластанный на брюхе самолёт и рядом с ним человек в меховом комбинезоне. Человек подпрыгивал и размахивал руками. Было ясно, что он тоже увидел их. Олени, обнаружив впереди, как им показалось, жильё и людей, побежали быстрее.

Не прошло и пяти минут, как санный поезд достиг цели. Перед ними лежал, наполовину зарывшись в снег, бомбардировщик. Самолёт напоминал раненую птицу, у которой повреждены ноги, и она не может взлететь. Люди, обрадованные тем, что наконец-то окончилось это однообразие пути, попрыгали с нарт и бросились обниматься с бортрадистом, который был единственным ходячим в экипаже. Это радостное возбуждение прервал старшина Куряков:

– Ребята, давайте к делу, задач много, времени мало, – и, повернувшись к радисту, закончил. – Где тут ваши раненые, мы с доктором должны их осмотреть.

Закончил он фразу далеко не с тем воодушевлением, с которым начал, а скорее с удивлением. Когда он повернулся к радисту, то обнаружил, что тот потерял дар речи, обнаружив в одном из спасателей доктора марковской больницы Соню.

– Софья Семёновна, это вы? – взволнованно спросил он. – А вы меня не помните? Мы были у вас в гостях, всем экипажем, помните?

Соня смотрела на этого человека и не узнавала его. И всё же, это обросшее заиндевевшей щетиной, обмороженное лицо кого-то напоминало. И ещё этот голос, который она, наверняка, уже слышала. Неужели то нехорошее предчувствие, которое появилось у неё в Марково, сбылось. Румянец, игравший на её щеках, сменился мертвенной бледностью.

– Господи! Неужели это вы?

– Да, да, это я, – радуясь, что его наконец узнали, затараторил радист.

– А где же Саша? – спросила она и, смутившись, добавила. – Ваш штурман? И Пётр Павлович?

– Петр Павлович не с нами, он командир эскадрильи, а у нас в экипаже другой командир, у него сломана нога И Саша, штурман, здесь, только он без сознания.

– Так чего же мы стоим? Давайте быстро к ним.

И доктор с фельдшером, захватив свои медицинские сумки, сопровождаемые бортрадистом заспешили к самолёту.

В это время спасатели, прибывшие санным поездом, не теряя времени, принялись за дело. Каюры выпрягли оленей из нарт и, отпустив их добывать себе пищу, стали помогать техникам в разгрузке нарт.

Подойдя к самолёту, Соня увидела, что на крыле закреплён кусок брезента, служившего, как оказалось, пологом. Приблизившись к нему, Вася приподнял край, и перед медиками открылось помещение. Оно выглядело так: ступеньки из утрамбованного снега вели вниз. На глубине около метра была расчищена площадка, снег по её краям уложен таким образом, что искусственный бруствер достигал плоскости крыла. Крыло самолёта служило потолком. Поскольку ветер сюда не попадал, внутри было заметно теплее, чем под открытым небом.

Привыкнув к полумраку, Соня увидела двух человек, лежавших рядом.

– Здесь тесно, – сказала она, – давайте командира на улицу, а штурмана я осмотрю здесь.

Когда вынесли командира, Соня распорядилась:

– Вы, Иван Степанович, снимайте шину, а я пока посмотрю штурмана, – и, прихватив с собой сумку, направилась в искусственное сооружение, откуда донёсся её голос. – Вася, не отставайте, вы мне нужны. Радист метнулся вниз вслед за доктором. Остановившись у порога, чтобы привыкнуть к темноте, он услышал:

– У вас есть фонарик?

– Да, конечно, вот он, – ответил радист и нажал кнопку фонаря.

Яркая полоса света вырвала из темноты фигуру человека, который не подавал признаков жизни. Сердце Соня тревожно сжалось. Она подошла, нащупала пульс и, услышав чёткие ритмичные удары, несколько успокоилась.

– Он жив, сердце работает нормально. Посветите на голову, почему он в бинтах? – профессионализм брал своё, в Соне проснулся врач.

– Я его таким нашёл, – ответил Вася. – Скорее всего, он сам себя перевязывал. Я не стал делать перевязку, не справился бы, видите, у него все бинты пропитаны кровью и засохли.

– Вы правильно сделали. А нашли его в сознании?

– Нет, но за те сутки, что он лежит здесь, дважды бредил, всё какую-то станцию бомбил.

– Всё ясно. Здесь мы его тоже перевязывать не будем. Перевязку сделаем в Марково.

Она полезла в свою сумку, достала сверкающую никелем коробочку, открыла её и, достав шприц поменьше, сделала раненому укол. Подумав немного, взяла шприц побольше и, набрав из флакончика какую-то жидкость, сделала второй укол.

– Сейчас ему станет полегче. Я сделала обезболивающий укол и для поддержки сил ввела глюкозу. Пойдёмте к командиру.

Когда поднялись ко второму раненому, временная шина уже была снята.

– Как вы себя чувствуете? – спросила Соня, опустившись на колени.

– Нога побаливает, но терпимо. Стало полегче после наложения шины.

– Ну, это естественно. А как ваши пальцы на этой ноге, не пробовали, шевелятся?

– Да, пробовал, шевелятся, – заулыбался пилот.

– А крови не было? Не чувствовали?

– Нет, крови, не было, ноги сухие.

– Это очень хорошо, – в ответ улыбнулась девушка и продолжила: – сейчас, товарищ командир, мы поставим нормальную шину, до больницы дотянем, а там уже будем принимать решение.

Доктор понимала, что по всем правилам медицинской науки ногу надо бы осмотреть. Но снимать на морозе унты и комбинезон, а потом надевать всё это обратно – только время тянуть и мучить раненого. Поэтому они вдвоём с фельдшером наложили поверх комбинезона новую шину, и Соня стала торопить с отъездом.

– Давайте, ребята, запрягайте оленей, нужно трогаться. Чем раньше доберёмся, тем раньше окажем нужную помощь.

Пока грузили раненых и запрягали оленей, Михалыч разогрел тушёнку с кашей и организовал горячий чай.

– Я понимаю, доктор ваше волнение, но без обеда не отпущу, – заявил он Соне.

– Да я и не против, – ответила девушка, внезапно почувствовав приступ голода. – Только, давайте быстро, времени совсем нет.

Наскоро перекусив, отъезжающие разместились на нартах, и две оленьих упряжки тронулись в обратный путь. На месте аварии остались три техника для того, чтобы разобраться с самолётом и принять решение о его дальнейшей судьбе. С ними остался каюр с парой оленей и нартами для их возвращения в Марково.