В дневнике появилась пометка «23-М», только ей одной понятная. Хотя ничего секретного в ней не было, просто сокращение. Для памяти о чудесном вечере на Костровой, где гостями у них были и Савельева, и Збруев (только что снялся в «Двух билетах»), и Лановой. Последний представился особенно:

— Перед вами артековец! — какого-то там года…

Шквал аплодисментов.

После встречи с такими солидными артистами показан был… «Морозко»! Однако и «Морозко» смотрелся с удовольствием.

Она сидела возле Роберта и объясняла, как могла, диковинки русских сказок: змея подколодная, баба-яга, мачеха, приданое, старичок-боровичок… Полная неожиданность: несмотря на всяческие трудности, никакой другой фильм Роберт не смотрел так восторженно. Все его смешило: и Тяпа, и свинья в упряжке, и дубинки, закинутые в «космос». А какое ликование вызвало пение Морозко: «Елочка, наша елочка, в лесу родилась елочка!»

Роберт с места даже привскочил и руки протянул к экрану.

… «23-М» — 23-го июля на Костровой «Морозко». Вот и все. Нет, не все. Алик для стенновки дал превосходную рецензию. Феноменально: Роу, Зуева, Хвыля, Милляр, Яншин, Чурикова, — как только он смог запомнить всех создателей картины! Отметил оператора, пейзажи и режиссерские находки. Правда, разбор его оценок в пресс-центре вызвал споры. Алик особенно похвалил душеньку Марфушеньку. Ерунда какая-то… Она и Ольга до хрипоты защищали Седых. Но Марк Антонович решительно взял сторону Алика, и Ольга моментально расстроилась, ушла в сторону моря. Когда же рецензия появилась в «Парусе», огорчился Алик. Заметка начиналась у него сердито: «Хорошие фильмы для детей выпускаются у нас не часто». Марк убрал «не», и такое исправление Алика отчаянно расстроило.

Она утешала его всячески, уверяла, что на правке могли оставить свой след и наскоки правильной тетеньки. Все впустую.

Единственный памятный разлад в пресс-центре. Зато к Алику пришла заслуженная слава эрудита-критика. А ей самой школьная англичанка за тот вечер на Костровой, за помощь Роберту вполне могла бы поставить законную четверку.

Когда же состоялся «Турнир всезнаек», они с Ольгой и вправду чуть было не рассорились. Причем напропалую. Как президент КЮДИ, она постоянно выбиралась председателем жюри различных конкурсов. Так случилось и на том турнире, где в судьи выбрали и Ольгу. Ареной схватки стала родная Костровая. За порядком в командах следили секунданты, Марк с Наташей. Звенья вожатые поделили по номерам: нечетные — «голубые», а четные — «желтые». Марку поручили «желтых», где капитаном оказалась Лёська. «Голубых» взяла себе Наташа, зачинщица турнира. Наташа составила и сценарий, и вопросник с ответами, поэтому Ольга к вожатой отнеслась весьма придирчиво: не будет ли подсказок? Подруга высказалась в том смысле, что на арене достаточно оставить одних капитанов, а место вожатых — среди судей, подальше от команд.

— По-моему, предложение хорошее, — согласилась Полозкова, третий член жюри. — Давайте введем вожатых в наш состав, но оставим их с командами.

Как председатель, она со Светланой согласилась. Не было ни малейших оснований ожидать подсказок со стороны, за Наташей вообще не водилось ничего нечестного. Вожатые остались на площадке, и Ольга впервые заметно помрачнела. И совершенно зря!

Да, выявилась еще одна довольно важная деталь: у Наташи «голубые» капитаном выставили Алика.

Итак, слева «желтые», Марк и Лёська. Справа «голубые», Алик и Наташа. Такой была расстановка сил к началу боя.

Три нитки разноцветных огоньков тянулись веером от амфитеатра к пилонам, замыкающим площадку, напоминая про кадрильный вечер. За радужным свечением гирлянд огромное захребетье Медведь-горы слегка растушевалось. Но окружающие красоты запечатлелись мельком, накал страстей на поле боя вскоре поглотил все судейское внимание. «Желтые» повели в счете, и Ольга немного успокоилась.

Объявили шуточный вопрос: какой хлебный злак не сеют, не жнут, не едят и у себя не терпят?

Вовка-ботаник, «голубой», выскочил вперед и завопил: «Ячмень!» Он схватился за глаз, и все повально грохнулись оземь, потому что накануне у ботаника веко побагровело, а с утра стало действительно зернистым.

Наташины «голубые» за Вовкин ячмень получили законных два очка, заметно подтянулись, и Ольга снова посуровела. Затем задали вопрос и посерьезнее.

Прозвучал музыкальный отрывок, — требовалось назвать произведение и автора. Музыка еще не смолкла, а Лёська уже назвала Рахманинова, второй концерт, часть и номер сочинения. Амфитеатр и «желтые» ударили в ладоши. После турнира Лёська объяснила, что ей помогла гимнастика: упражнения с лентой она готовила однажды под отрывок из концерта. Надо же, второе совпадение! Как бы там ни было, зачетные очки получила и команда Марка. Ольга просияла и с Лёськой, видимо, заочно примирилась. Борьба шла очко в очко, и все должна была решить последняя задачка. Костровая замерла: что-то будет задано?

У пилонов лежал укрытый щит, Марк Антонович поднял его и повернул: открылся текст, «отрывок из романа». Наташа заранее предложила объяснить его главную особенность.

Пошел отсчет времени, на разгадку давалась нещадная минута. Минута. На щите читали, хлопая глазами:

РОМАН А. КУКА «НА МОР»

«…ГОЛО, ДЕНЬ НЕДОЛОГ; МОРОЗ — УЗОРОМ УРАГАН И СЕНА НАНЕС, И НАГАРУ. УЖАС: ТЕСЕН ШАЛАШ, НЕСЕТ САЖУ. ТЕЛО КОТА НОЖ ДЖОНА-ТО КОЛЕТ! ЛИР УТРОМ АНЮ НА МОР ТУРИЛ. ХИНУ НИНЕ БРАЛ АРБЕНИН У НИХ…»

Дичайшая абракадабра!! Если бы на Костровой сидела правильная тетенька, она бы ужаснулась: как можно предлагать ребятам подобные загадки?! Наташа между тем посмеивалась в ожидании.

Секунды тянулись, как перед запуском ракеты. Метроном свое отстукивал бесстрастно. «Голубой» Гога вскинул руки и завопил: «Знаю» — одновременно с последним ударом метронома.

— Время истекло! — не удержалась Ольга, но вокруг уже шумела буря, и гром гремел, весь амфитеатр ощетинился, все встали с мест и горланили:

— Пусть объяснит! — Дайте человеку слово! — А может, он ошибся? — и все такое прочее. На щит уже и не смотрели, хотели слышать Гогу. И Гогина догадка оказалась верной, ларчик открывался просто. Ясно же, что на щите читалась шиворот-навыворот любая фраза. Даже заголовок! Пошла общая проверка, все жаждали найти ошибку, Ольга и «желтые» — особенно. Кто-то сгоряча орал обрадованно:

— Ага, здесь неправильно! — и срывался; стоял сплошной рев.

В таком гвалте и предстояло решить, что же следует зачесть: правильный ответ или спорную просрочку времени? Марк Антонович приблизился к жюри в одиночестве: Наташу качали «голубые». Ну, не совсем качали, только готовились, но весьма серьезно; шумели: «Качнем!» — и обступили основательно. С ума сошли! Наташа отбивалась, еле урезонила своих чудиков. Вместо нее качнули Гогу, и здорово качнули, под самые подвески, Наташа только охнула. А на жюри набежали «желтые» во главе с раскаленной Лёськой. Гунны и аланы… Побежденные окружили судейский стол, хором поддакивали Ольге: подруга стояла за просрочку времени. Все хотели слышать председателя. И она заявила убежденно: следует зачесть ответ! Пусть Гога вскинул руки в момент остановки метронома, — что из этого? Догадался он все-таки вовремя. Да и невозможно установить, когда он вскинул руки, а когда крикнул, нет же фотофиниша! И вообще, хорошо ли придираться к мелочам, когда нужно поощрять сообразительность и наблюдательность?!

Марк Антонович первый поступил по-рыцарски, высказался в пользу «голубых» и Гоши. Ольга прикусила губы, «желтые» заныли, и тремя голосами «за» при одной мрачно воздержавшейся жюри присудило победу «голубым». Что тут было!

Марк Антонович вовремя сообщил сенсацию и тем остудил огненные страсти: не кто иной, как Наташа сочинила все фразы-перевертыши! Она же и щит разрисовала, все в глубокой тайне. «Желтые» прикусили языки, — вот это да! — их ошеломило творчество Наташи.

Последующие события развивались главным образом под знаком перевертышей, все искали оправдания собственной отсталости.

— Я считал, что разгадка там, где Лир гонит Аню на мор, и стал соображать: может, это наша Кнопочка? — объяснял один.

— Вот, — мучился другой, — Лир, Нина и Арбенин: я подумал, что загадка театральная. Потом спутался, — при чем тут кот?

Умора!

Ритка честно призналась, что все время смотрела на щит, как на новые ворота.

— А как он-то догадался? — спрашивали про Гогу. — У него по русскому тройка с минусом. Даже с двумя хвостами, сам говорил, что не тройка, а комета Челибадзе…

Одиночные намеки на подсказку звучали некрасиво, большинство «желтых» их решительно отвергло. Хотя Гога и объявил: почему заорал, сам не понимает. Посмотрел на заголовок с конца, получилось «Ром-ан», он и завопил: «Знаю!», хотя дальше не проверил.

— Про Лира и кота я и не подумал, — прихвастнул Гога.

Уж лучше бы молчал.

Лёська в сердцах заметила, что у Гогена мозги набекрень, вот он и догадался.

Возникло стихийное движение, все кинулись придумывать оборотки. И получалось курам на смех, вроде: «Ишак у каши». Неудачники вспоминали ту знаменитую «А розу», которая упала на лапу не совсем понятного Азора. Если кто и отличился, так это Анкета. Кнопочка придумала оборотку просто бесподобную: «Дорог миру Рим-город». Но более других турнир осчастливил Вовку. По дороге с Костровой он объявил, что сочинил отличный перевертыш. «Какой, ну, какой, скажи», — приставали отовсюду, и Вовка торжественно изрек:

— Я — дядя! — все так и полегли. И к фотографу немедленно прилипло новое: — Ха-ха, Вовка-дядя! Так «Вовка-дядя» и осталось до самого разъезда.

У нее самой обнаружилась крайняя бездарность, на ум ничего не приходило, один «кадак», дешевенький шарф из шелка — по-тувински. Ничего не лезло в голову еще и потому, что с Ольгою тем вечером ей было не до шуток.

— Ты меня предала! предала! предала! — стала внезапно задыхаться подруга на прямой аллее, что вела к «Фиалке». Здесь не было торшеров, и они отстали от общего смеха, толкотни и споров. — Ты меня решила предавать с самого начала. Ты не поддержала меня, когда я захотела отвести с поля Наташу! Ты поддержала Полозкову, потому что она старшая вожатая! Ты неправильно засчитала время! Ты неверно присудила победу этому Гошке! Ты все, все, все делала мне назло! Ты подсуживала «голубым», потому что у них капитаном оказался Алик. Ты хотела показать одно, что ты — пред-се-да-тель! Ты сама… перевертыш, не председатель, а предатель!

Кажется, — все. Они шли по длинным ступеням, и с каждым шагом все выше поднимались по бокам кипарисы, залитые черной тушью. Луна за их силуэтами пряталась невесело, и после ослепительной Костровой любимая ими аллея превратилась в тюремный коридор. Бледновато-зеленый, куинджевский свет оттенял кинжальные вершины, воспринимался нереально. Она шагала по длинным ступеням рядом с Ольгой не спеша, ни на что не возражала, только прикасалась к подруге локтем. Наверно, сознавала, что случился приступ, все доводы будут не ко времени, поэтому на обиды отвечала тихо и бессвязно:

— Ну что ты, Олечка… что ты говоришь… ну, разве я могла бы?., разве тебя не понимаю?.. — все в таком духе. Ночью долго не засыпала, задавала себе трудные вопросы: «Может, Ольга в чем-то и права? Может, я действительно хотела только одного — похвалиться председательством, а? Может быть, и вправду надо было в чем-то поддержать подругу? Может… может… может…» — вспоминались острые камешки под ногами, лунная распыленность и то, что накануне Ольга и она пели вместе, на той же аллее: «И желтый цыпленок по небу плывет!..»

Да, был такой вечер, турнир всезнаек. Не замечалось тогда только лунного отблеска. Все остальное было: и потемки на дорожке, и галька под ногами, и Ольгины попреки. А лунного озарения не замечалось. Это она зачем-то придумала его в долгую бессонницу.

Рано утром она с Ольгой помирилась, и никогда больше не повторялось ничего подобного. Едва спросонья попыталась поморгать на свет, Ольга тут же (проснулась первой и ждала, когда пошевелится спящая) протянула руку к ее постели, коснулась ее плеча и чуть слышно выдохнула:

— Ты на меня не дуешься? — и сразу же добавила: — Меня чокнуло придурью, ты судила правильно.

Она вспомнила вчерашнее, сразу поняла Ольгу, все, что творилось в Ольгиной душе, и дико обрадовалась тому, что размолвка кончена. Два дня затем они не касались ничего колючего — ни Гоги, ни Наташиных талантов, ничего того, что заставило поссориться. Артековские дела помогали примирению. Проводился праздник Нептуна, после турнира наспех подготовленный, в застарелом оформлении. Они улепетнули с пристани, забрели на безлюдный скат и сели у обрыва. Глядя на глинистую, с камушками, осыпь, она внезапно остро и нежно припомнила — ощутила далекую землю матери. Прошлое прихлынуло, наверное, еще и потому, что утром пришла драгоценная посылка. Она получила ситцевое платьице в оранжевых разводах и браслетик, бесподобно симпатичный, под серебро, с узорчатой россыпью лазоревых стекляшек. Все кстати: готовился интернациональный вечер, куда приглашали и не в форме. Когда полученное разбиралось, из платья выпали два дорогие рублика, родительский подарок на сладости-сластености. Оранжевое одеяние мама сшила ей сама.

Вспоминая с Ольгой про посылку, она как-то незаметно перешла к рассказам о Туве, где остались дорогие ее сердцу люди голубых рек.