Ровно и плотно обмазанная оранжевой глиной цесарка потеряла сходство с цесаркой, но неожиданно приобрела скульптурную обтекаемую форму птицы «вообще».

Генерал Кузнецов вспомнил, как в парке под Москвой во время зимней лыжной прогулки он увидел в конце аллеи замечательную скульптуру: мраморный гном, выросший из мраморного конусообразного пьедестала, откинув назад выразительную белобородую голову, пил молоко из большой, тяжелой бутылки.

С удивлением он подъехал поближе к скульптуре. И вблизи оказалось, что это занесенное снегом гипсовое изображение пионера с горном.

— Ну, все,— сказала Алла Кондратьевна.— Матвей Петрович, готовьте яму.

Матвей Петрович взял лопату. То, что показалось генералу небольшим костерком, в действительности было довольно глубокой ямой, доверху заполненной раскаленным древесным углем. Матвей Петрович выгреб лопатой уголь и сложил его у края ямы. Алла Кондратьевна аккуратно опустила в яму обмазанную глиной цесарку.

— Засыпайте.

Матвей Петрович снова засыпал яму жарким углем.

— Давай, Серега, картошки испечем, — предложил он.— Небось ее, голубушку, в Москве, как цесарку эту с рыжиками, не всякий день попробуешь... Оно, скажу вам, товарищ генерал, и сельский человек не часто ею балуется. Руки не доходят. Печеная картошка костра требует. И времени.— Матвей Петрович с упреком добавил: — Суетно мы живем.

Прихрамывая, он прошел в охотничий домик и вскоре вернулся, придерживая рукой полу пиджака. В поле у него лежало десятка два крупных отборных картофелин.

— Подгреби немного жара,— сказал он Сереже.— Чтоб не сгорела. И землей чуть сверху притруси. Тогда она ровней испечется.

Подошла Наташа с брошенным на плечо полотенцем и большим эмалированным кувшином в руках.

— Алла Кондратьевна, давайте я солью,— предложила она и посмотрела на Сережу. И таким бедным он ей вдруг показался, и таким родным, и таким близким, что ощутила она непреодолимое желание сказать ему что-нибудь хорошее, нужное, важное. Но вместо этого она почему-то сказала: — И ты весь в глине. Как цесарка. Умойся.

Алла Кондратьевна вымыла руки, а Сережа отошел в сторонку к невысокому пеньку. Наташа поставила на пенек кувшин, затем слила Сереже воду. Он умылся и крепко утерся свежим, жестким полотенцем, пахнущим чем-то домашним.

Вокруг пенька было разбросано много посеревших и растрепанных сосновых шишек. Это была «кузница» дятла. Дятел заправлял в трещину на пне принесенную с собой сосновую шишку, раздалбливал ее клювом, проглатывал семена, а затем выдергивал шишку, отбрасывал в сторону и приносил новую.

Сережа заметил и показал Наташе, как вверх по сосне, словно приплясывая вприсядку, поднимается, опираясь на хвост, пестрый дятел. В отличие от других птиц два пальца у него были направлены вперед, а два назад. Это был самец, определил Сережа, голова его была украшена поперечной яркой красной полосой. И тут же они услышали тоненькое посвистывание: «Си-си-си». Пролетела парочка ополовников — беленьких пуховых шариков с узкими длинными хвостиками. Прямо в воздухе птички подхватывали насекомых, которых дятел сгонял с дерева.

Неподалеку светились розовые свечи плакун-травы, которая так заинтересовала когда-то, Чарлза Дарвина своим сложным механизмом перекрестного опыления. А рядом, у пня, золотом отсвечивали цветы разрыв-травы, нежно синели лепестки дикого цикория.

И вся поляна, и весь остров, и все Полесье было застелено драгоценным фиолетово-розовым ковром. И сам воздух был окрашен этим фиолетово-розовым сиянием цветущего вереска. Басовито и радостно гудя, кружились над вереском пчелы, собирая чуть терпкий, чуть горьковатый, но целительный вересковый мед.

Полесские пчелы вели свою главную, свою трудную осеннюю работу. Не ленились. Трудились на совесть. И собирали с гектара вереска по три центнера меда.

— Тайна верескового меда теперь потеряна,— сказал генерал Кузнецов, любуясь цветущим вереском.— Есть даже стихотворение такое.

Сережа не любил этого стихотворения. Прежде всего ему не нравилось, что старый медовар не верил в стойкость своего пятнадцатилетнего сына.

С.Маршак. Из Роберта Стивенсона. «Вересковый мед», шотландская баллада.

Сережа был уверен, что молодые бывают не менее мужественные, чем старые. Они это доказали. Во время революции. И во время Отечественной войны. И в наши дни. На всех горячих точках планеты. В Африке. На Ближнем Востоке. В Ирландии.

А во-вторых, Сережа знал, что напиток из вереска вовсе не забыт. Его бабушка Галина Федоровна угощала всех, кто был ей по сердцу, прекрасным вересковым медом, напитком, который издавна готовили на Украине.

Пчелы охотно берут взяток с цветов вереска. Потом получается мед темного красноватого цвета с особым горьким привкусом, по которому его легко отличить от всякого другого.

У них в саду на усадьбе стояло всего четыре улья. И все-таки они давали в год до центнера меда. Вересковый мед бабушка разводила водой, кипятила, добавляла хмель и сливала в дубовый бочонок. Бочонок этот она выдерживала в погребе до следующего меда. Целый год. А потом и получался напиток, который так понравился шотландскому королю из этого стихотворения.

— Не забыт,— возразил Сережа.— Просто поэт, который это сочинил, не знал технологии. У нас в Бульбах запросто готовят этот «из вереска напиток».

Над поляной пролетела сорока и, словно надломив длинный хвост, упала на верхушку тонкоствольной, обросшей мхом сосны с темной хвоей и застрекотала громко и недовольно.

— Идет кто-то,— сказал Матвей Петрович.

— Председатель? — оглянулась Алла Кондратьевна.

Ине смогла скрыть разочарования. Это был не председатель, а Анна Васильевна и Григорий Иванович.

— Добрый день,— поздоровалась Анна Васильевна. Григорий Иванович, который прошел вперед, обеспокоенно оглянулся на нее, подвинул чурбачок и предложил:

— Присядь, Аннушка.— И лишь затем сказал: — Здравствуйте.

— Здравствуй,— с угрозой ответила Алла Кондратьевна.— Ты-то мне и нужен.

Наташа быстро подошла к Анне Васильевне.

— Мамочка! Устала? — спросила она.— Дать воды?

— День не виделись, и уже соскучилась? — насмешливо ответил Алле Кондратьевне Григорий Иванович.

Наташа хотела пойти за водой в охотничий домик, но Анна Васильевна заметила часы и удержала Наташу, обняв ее за плечо. Наташа прижала указательный палец к губам.

— Ох, Наташа!..— укоризненно покачала головой Анна Васильевна.

— Ты почему полиэтилен не оплачиваешь? — резко спросила Алла Кондратьевна.

— И не оплачу,— так, словно ждал этого вопроса, ответил Григорий Иванович.— Получаете первосортные гранулы. Я смотрел. А счета — на отходы.

— А ты бы хотел получать отходы и платить, как за первый сорт? Гриша, я тебя добром прошу.

Генерал Кузнецов прошел в охотничий домик, вернулся с запотевшей, из холодильника, бутылкой минеральной воды и стаканом, откупорил бутылку, налил воду и подал стакан Анне Васильевне.

— Спасибо,— поблагодарила Анна Васильевна. И в ответ на собственные мысли добавила: — Какой длинный день.

В светлом платье из мягкой эластичной ткани, с темным шарфом, наброшенным на плечи, Анна Васильевна, как всегда, держалась ровно, спокойно, но по тому, как она иногда улыбалась невпопад, Сережа видел, что в самом деле она устала и углублена в себя.

— На кладбище ходили? — спросил Матвей Петрович.

— Да.— Григорий Иванович оглянулся на Анну Васильевну и нерешительно добавил: — Там надо бы...

— Знаю, Гриша,— перебил его Матвей Петрович.— Пусть земля немного осядет.

Лицо Матвея Петровича исказила странная гримаса, словно он хочет и не может разгрызть что-то твердое. Григорий Иванович отвел взгляд и, желая перевести разговор на другую тему, спросил с несколько натужной улыбкой:

— Так как, Матвей Петрович? Будете Сережку в район посылать? Я ведь вас предупреждал...

— А что там такое? — заинтересовалась Алла Кондратьевна.

— Иди-ка сюда, — позвал Сережу Григорий Иванович. Сережа подошел. Они стояли друг против друга, и было видно, что Сережа выше отца иуже в плечах.

— Ты что, не рассказал? Сережа молча смотрел в землю.

— Докатался. Ну, чего молчишь? Стыдно? Я думал, покалечился. А он здесь прохлаждается... Машину он разбил.

Алла Кондратьевна ласково улыбнулась.

— Правильно сделал, — сказала она поощрительно.— Зачем ее беречь? Не своя — колхозная.

— Что значит разбил? — строго спросил генерал Кузнецов.

— Он не виноват,— вступилась за Сережу Наташа.— Он лося пожалел.

— Какого лося? — мягко осведомился генерал Кузнецов.

— На дорогу выскочил, — неохотно пояснил Сережа.— Я отвернул — и через кювет. В дерево вмазал. Хорошо, осинка тонкая попалась — придержала. Радиатор помял. И крыло тоже. И левую фару.

В глазах у генерала Кузнецова что-то дрогнуло.

— Сам добрался?

— Сам,— ответила за Сережу Наташа.

— Сам,— глядя в землю, подтвердил Сережа.

— Красиво у вас получается,— еще ласковее сказала Алла Кондратьевна. И вдруг резко, как выстрелила, спросила у Сережи: — Какая машина?

— Тридцать два сорок восемь.

— Новый самосвал! — выпалила Алла Кондратьевна.— Пятидесяти тысяч не прошел! Теперь на ремонт ставь. Запчасти на стороне покупай. А потом главный бухгалтер будет нос воротить.

— Ты, Алла, поспокойней,— начал злиться Григорий Иванович.— Машину мы сами отремонтируем. И уж если будем покупать на стороне запчасти, то за свой счет, а не за счет колхоза... Только почему ты лишь теперь так вскинулась? Почему раньше молчала? Ведь знала, что он ездит. И вы, Матвей Петрович,— повернулся он к бригадиру,— зачем вы его за руль сажаете? А когда б убился?

— Дед Матвей тут ни при чем, — искоса посмотрел на отца Сережа.— Я сам попросился...

— «Сам, сам»! Ты ведь мне обещал не ездить. Мама тебя просила... Втихую повадился. Самостоятельные заработки потребовались? Для чего? На сигареты?

— Я больше не курю,— неохотно сказал Сережа. — Ты ведь знаешь.

Сереже прежде случалось покуривать. Но после того, как Клавдия Захаровна рассказала школьникам о том, что рак легких очень «помолодел», что им заболевает все больше совсем молодых людей, и привела цифры зависимости этого заболевания от курения, Сережа больше не прикоснулся к сигарете.

— Кстати, Матвей Петрович,— снова обратился к бригадиру Григорий Иванович.— В ведомостях на оплату Сережи нет. Это вы нарочно?.. Чтоб я не знал, что он ездит?.. И как вы ему платили?..

— Что яему платил, — уклончиво ответил Матвей Петрович. — Ну, рубль, два...

— Сережа! Сколько ты получал за ездку? — с откровенным недоверием отнесся Григорий Иванович к ответу бригадира.

— Трояк, — мрачно признался Сережа.

— Щедро! — прищурился Григорий Иванович. — Из рук в руки брал? Нигде не расписывался?

— Нет.

— Молодец! Ты что, не знаешь: из рук в руки только чаевые дают. За работу у нас так деньги не получают.

— Это в теории,— возразил Сережа.— А шабашники как получают?

— Из бухгалтерии,— отрезал Григорий Иванович.— Не из кармана. В карман казенные деньги прямым путем не попадают.

— А ведь не хотела я машины по бригадам раздавать, — вмешалась Алла Кондратьевна.— Тебя послушала. Хозрасчет! Вот он, твой хозрасчет,— машину угробили! А у меня завтра дожди пойдут! Картошка в поле останется!.. Чуяло мое сердце... Анатолий Яковлевич! — горячо обратилась она к генералу Кузнецову. — Мне ведь всего десяток машин!..

— Житья от них нет,— виновато сказал Матвей Петрович генералу Кузнецову.

Это было так неожиданно и так грубо, что Алла Кондратьевна на какую-то секунду захлебнулась, а затем зловеще спросила:

— От кого это нет житья?

— От лосей,— с готовностью пояснил Матвей Петрович.— Я их терпеть-видеть не могу. На дерево загнал меня, старого человека.

— На какое дерево? — удивился генерал Кузнецов.

— На березу. Поиграться ему захотелось, так он товарища себе нашел. Лось — он сейчас самый противный. Все у него не по-человечески. Другим тварям когда самка нужна? Весною. А у него осенью гон. С августа по октябрь. Потому он и на машину бросился. Совсем сдурел. За сохатого, значит, ее принял... И волосы на брюхе у него вперед растут. У всех животных назад, а у него вперед. Посмотрел я когда-то и вначале даже глазам своим не поверил... Развелось их... А ты его охраняй. Раньше мы веники березовые в Москву отправляли. Чтоб трудящий мог в бане попариться. Теперь веники лосю на зиму заготовляй. А он все равно посадки портит.

— Так что же, по-вашему, их стрелять? — не согласился генерал Кузнецов.

— Стрелять! — убежденно сказал Матвей Петрович.— Каждого третьего. Лося бережем, а лес пропадает. Лес, он тоже природа. Может, еще поважнее лося... И вот машину через него Серега гробанул...

Сережа слушал Матвея Петровича с удивлением. Вот уж кто умел так увести беседу в сторону, что участники ее сами забывали, о чем же они говорили. Но только не Алла Кондратьевна.

— Так как, Анатолий Яковлевич? — настойчиво напомнила она.— Насчет машин?

— Ну, Алла Кондратьевна,— улыбнулся генерал Кузнецов,— могу вам пообещать только одно. В первый же день, как вернусь к себе, выясню и телеграммой сообщу.

— Не понимаю, — неожиданно возмутилась Анна Васильевна.— Лоси... лес... машины... Сережа, ты не расшибся?

Сережа осторожно пощупал голову.

— Шишку набил.

— Шишкой ты не отделаешься,— с угрозой сказала Наташа.— Вот откуда у тебя деньги. Тоже мне, трудовая копейка.

— А что, не трудовая? — огрызнулся Сережа.— Покрутила бы ты баранку.

— Наташа! У тебя часы с календариком? — спросил генерал Кузнецов.

— Да,— настороженно ответила Наташа.

Сережа исподлобья посмотрел на генерала. Он ожидал, что тот сейчас заговорит о том, откуда у Наташи часы, но вместо этого генерал Кузнецов обратился к Анне Васильевне:

— Ты помнишь, какой сегодня день?

— Не помню,— рассеянно ответила Анна Васильевна.— Сегодня что, двадцать седьмое?

— Двадцать седьмое,— подтвердила Наташа, взглянув на часы.

— Помнишь Париж, Эйфелеву башню,— медленно, словно что-то преодолевая, сказал генерал Кузнецов.

— Как давно это было,— покачала головой Анна Васильевна.

— А что было двадцать седьмого сентября на Эйфелевой башне? — не выдержала Наташа.

Анна Васильевна молчала.

— Хорошо было,— ответил генерал Кузнецов и твердо добавил: — Всем.

— Анна Васильевна,— горячо, так, словно собиралась сообщить о чем-то важном, сказала Алла Кондратьевна.— Вы мне сегодня всю ночь снились! И такой сон интересный... Что вы с Анатолием Яковлевичем уезжаете, я пришла попрощаться, а в комнате пусто, только стол и к столу, к ножке, собака лохматая привязана. Вы не беспокоитесь, это хороший сон, если собака привязана.

— Спасибо,— не поднимая глаз, ответила Анна Васильевна.— Я не беспокоюсь.— И уже другим тоном, чуть виновато, спросила у генерала Кузнецова: — Как тебе тут? Не холодно ночью?

— Нет. Я окно открывал. В лес.— Генерал Кузнецов посмотрел на охотничий домик, на поляну, на лес и снова на Анну Васильевну.— Хорошо тут у вас. Так давно мне хотелось пожить в лесу!.. Хоть несколько дней. Без телефонов, без адъютантов. Без пакетов с сургучными печатями. А тут так тихо, что слышно, как вдали, в селе, петухи поют. Голубика вокруг. Хочешь? Я собрал.

На острове, над сиренево-розовым вереском сизым дымом стелилась голубика — крупная, прохладная. Сережа машинально сорвал несколько ягод, и они сразу же растаяли во рту, оставив свой сладковато-терпкий, с кислинкой вкус.

— Нет, спасибо. Я не ем голубики,— уклончиво ответила Анна Васильевна.

Григорий Иванович коротко рассмеялся.

— До сих пор забыть не можешь? — И пояснил генералу Кузнецову: — Напугали мы ее голубикой.

— Каким образом?

— А так. Пошли мы вчетвером — я с Сережей и Виктор с Наташей. Осень, день короткий, рано стемнело. И совсем мы по-городскому заблудились. Ночевали в шалаше, на лапнике. Аннушка ночь не спала, утром все село на ноги подняла... Да, Наташа, — добавил он, все еще улыбаясь своему воспоминанию. — Уедете вы. Забудешь ты и вкус нашей голубики. Скучно нам с Сережкой без вас будет. Непривычно.

Сережа посмотрел на отца. Понимал ли он, как будет без Наташи ему, Сереже?

— И нам, Гриша,— растроганно отозвалась Анна Васильевна.— Уже никогда не будет у нас таких друзей.

Сережа вспомнил, как они заблудились. И как Наташа радовалась тому, что они заблудились...

Возвращались они тогда темно-серым рассветным лесом, и от влажной лесной подстилки остро пахло... В день рождения Сережиной мамы Григорий Иванович открыл бутылку золотистого венгерского вина «Токаи». Пробка от этой бутылки пахла, как осенняя лесная подстилка — остро и грустно, так, словно происходит что-то такое, что уже никогда не сможет повториться. И в самом деле, это уже никогда не повторится. Нет больше на свете Виктора Матвеевича...

Они тогда сразу же нашли дорогу. И, не сговариваясь с отцом, свернули немного вправо и повели Наташу и Виктора Матвеевича к маленькой лесной полянке. На ее краю росла Сережина яблоня. Это в самом деле была его яблоня, и Григорий Иванович и Наташа это знали. Но Виктор Матвеевич об этом ничего не знал и очень удивился и обрадовался, что на яблоне среди леса растут такие красивые краснобокие яблоки. Наташа сказала ему, что это Сережина яблоня, что росла тут яблоня-дичка, что обронил кто-то случайно яблочное семечко, и выросла она на краю полянки, а три года назад Сережа и Григорий Иванович сделали прививку. Они съели по сочному росистому яблоку и еще взяли с собой.

А потом они пошли к грядкам топинамбура, земляной груши, которую Григорий Иванович и Сережа посадили здесь же, на полянке. Грядки были разрыты, и Сережа очень обрадовался. Это значило, что сюда приходили дикие свиньи, вепри, для них Сережа с отцом и посадили топинамбур. Сережа подобрал несколько клубней земляной груши. Это был очень хороший сорт — тамбовская красная. Без обработки земли и подсадки он мог давать урожай несколько лет подряд.

Дальше в лесу Сережа показал Наташе «ведьмину метлу» — пучок коротких, густо растущих побегов на сосне. «Ведьмина метла» — болезнь дерева. Что-то вроде раковой опухоли. На такой «метле» появляется масса шишек, иной раз больше, чем на всем дереве. Но из семян этих шишек вырастают корявые, худосочные сосенки, которые быстро гибнут.

И, по-видимому, как сказала Наташа, ведьмы в этом лесу водились в большом количестве. Повезло Виктору Матвеевичу. Он нашел «ведьмино кольцо», состоявшее из ярко-оранжевых сосновых рыжиков. Виктор Матвеевич радовался, как маленький. «Ведьмины кольца» не так часто попадаются людям. Это верхняя, внешняя часть грибницы. Иногда очень старой. Григорий Иванович сказал, что возраст некоторых «ведьминых колец» иногда достигает более тысячи лет, и круг такой охватывает сто и двести метров. Каждый год круг расширяется на двенадцать сантиметров. По годовому приросту и определяют возраст «ведьминого кольца».

Этому было уже более ста лет. И тут же они съели рыжики из «кольца». Все до одного. А нет ничего вкуснее свежего рыжика с его оранжевой шляпкой, украшенной темными кругами, с запахом сосновой шишки. Григорий Иванович показал, как нужно насыпать на рдяные пластинки рыжика немного соли, нанизать гриб на прутик и подержать над костром, пока соль не растает и не начнет пузыриться.

Наташа очень удивилась, когда узнала, что сыроежка — это только название. Сырой ее едят одни белки. А вот рыжик — единственный гриб, который в самом деле можно есть сырым.

А когда они уже вышли из леса и пошли лугом, поднялся густой туман, запахло дождем, от труб сельских печей донесся запах глиняного угара. И Виктор Матвеевич вдруг остановился и прочел им удивительные стихи. Лучшие свои стихи, если только в самом деле стихи у поэта бывают лучшие и худшие.

Это было год назад, ну чуть меньше, чем год назад. И уже тогда Виктор Матвеевич, по-видимому, знал, что ему недолго осталось вдыхать этот влажный, чистый и прекрасный луговой воздух с кружащей голову горчинкой глиняного угара. Знал или догадывался?.. Но он создал маленькую модель, этюд того, что его уже поджидало.

Негромкий и мягкий мелодичный голос Виктора Матвеевича чуть более глухо, чем обычно, звучал в густом молочном тумане.

Алле Кондратьевне было неприятно, что Анна Васильевна так подчеркивает свою дружбу с Сережиным отцом. Как будто тут других людей не было. И не хуже Гриши.

— Вы к нам в отпуск приезжайте, товарищ генерал,— предложила она громко.— Мы вам этой голубики... Лучше любого курорта. Ездила я в Сочи. Там на пляже — как шпроты в банке. Даже неприлично. А у нас тут, это вы правильно сказали, тишина, спокойствие... ИАнну Васильевну привозите. И Наташу.— Она говорила о них так, словно и Анна Васильевна и Наташа уже были в Москве.— Наташенька! — вспомнила она.— Будешь в ГУМе, там на первом этаже у фонтана, слева, крем облепиховый. Возьми для меня две баночки.

Матвей Петрович, тяжело сидя на корточках, подгребал уголь в костре. Не поднимая головы, он проворчал:

— Нет лучше, чем в Москве, Серега! Тут тебе крем облепиховый, тут тебе фонтал в магазине.

— Фонтан, дед Матвей,— машинально поправил его Сережа.

— Фонтан — когда вода вверх бьет для красоты,— убежденно сказал Матвей Петрович.— А когда вниз, для питья, — фонтал... (Так в старину в маленьких полесских городках называли водоразборную колонку на рыночной площади. Из нее брали воду, чтоб напоить лошадей) — Он поднялся и, тяжело выталкивая слова, обратился к Анне Васильевне: — Слушай, Анна... Я тебе кто? — Он горько поджал губы.— Бывший свекор. И все-таки с отъездом подумай еще раз. Как говорится, на счетах прикинь: что у тебя справа будет, что слева...

Генерал Кузнецов, которому этот разговор здесь, сейчас, показался совершенно неуместным, недовольно поморщился. Матвей Петрович заметил это каким-то боковым зрением и виновато добавил:

— Вы не обижайтесь, товарищ генерал. Дело это такое...

Сережа всем сердцем был с дедом Матвеем.

— Что вам, Матвей Петрович, ответить? — негромко, у себя самой спросила Анна Васильевна.— Устала я. Что во сне, что наяву... С одной стороны, самой непонятно, как же я школу брошу?.. А с другой... не знаю... Наташу я замучила... Правильно... Неправильно...

— Правильно, Анна Васильевна! — вмешалась Алла Кондратьевна.— И не сомневайтесь! Что вам здесь терять? Не будете директором, учителем пойдете. Оно, может, и легче — ответственности меньше. И для Наташи лучше. Ей через два года в институт поступать.

— Да,— раздумчиво-рассеянно согласилась Анна Васильевна.— В институт...

— Мама, ну при чем здесь это? — с досадой возразила Наташа.— Куда мне в институт с моими тройками.

Генерал Кузнецов снова недовольно поморщился.

— Что же ты собираешься делать?

— Закончу школу, воспитательницей буду. В детском саду, — сказала Наташа, как о деле, совершенно решенном.

Алла Кондратьевна посмотрела на нее, как на несмышленыша.

— Когда вокруг НТР,— протянула она,— а по-простому говоря, научно-техническая революция, человек без диплома далеко не пойдет. Что ж, так и будешь всю жизнь детям сопли утирать?

Сережа подумал о том, что Алла Кондратьевна, меняя свои кофточки и жакеты, каждый раз наново прикрепляет синий ромбик — значок, который выдают вместе с дипломом. В селе такие значки, не без яда, называли «поплавками». Мол, всегда поможет выплыть. Она даже не скрывала, что в институт шла не за знаниями, а за дипломом.

— Виктор Матвеевич,— враждебно сказал Сережа,— не имел диплома. И всегда с малышней возился. А все село к нему за советом бегало.

— К учителю младших классов,— поддержал Сережу Григорий Иванович.

— Не к учителю,— отрезала Алла Кондратьевна.— К секретарю партбюро. — И уважительно пояснила генералу Кузнецову. — Большим авторитетом пользовался. И ведь я ему говорила: нечего в школе сидеть. При его образованности мог университет кончить. Заочно. Тогда б не в младших классах, а в институте мог бы работать. А там бы и диссертацию защитил.

— Алле Кондратьевна! — с ужасом сказала Анна Васильевна.— Я вас очень прошу!.. Не говорите о Викторе Матвеевиче. Какая диссертация?.. Ведь его же нет!

У Наташи на глазах показались слезы.

— Не нужен ему был ваш институт! — с гневом выпалила она. — И ваш диплом! Он стихи писал...

Матвей Петрович горько покивал головой:

— Стихи?.. Что ты понимаешь, Наташка... Писал он их ночами, мучался. Из-за них и университет бросил, жизнь поломал. Куда ни посылал — хоть бы раз напечатали...— Матвей Петрович глубоко, прерывисто вздохнул и вдруг сказал с той удивительной, пронизывающей сердце откровенностью, с какой говорят только люди, уже впереди ничего не ожидающие. — Так я боялся, что Витя пить начнет... Лучше б уж пил...

Он снова подошел к костру, присел на корточки, палочкой поворошил уголья и негромко, рассеянно спросил:

— Так какое число часы твои показывают, Наташа?

— Двадцать седьмое,— удивленно ответила Наташа.

— Это по-старому выходит четырнадцатое, воздвиженье. У нас на воздвиженье всегда дождь. Крутит у меня ногу. Не так мне ее сложили, видать... А в Залесье сегодня престол. Помяни мое слово, Кондратьевна,— обратился он к Алле Кондратьевне,— опять они на хоря сотню кур с фермы спишут. Вот интересно мне: который председатель у них меняется, а хорь один и тот же самый.

Сережа и Наташа переглянулись. В селе Бульбы любили рассказывать всякие небылицы о Залесье. А Виктор Матвеевич особенно охотно придумывал шуточные истории о Залесской школе. Ничто, наверное, не сближает так людей, как общие воспоминания.