Не все школьники знают, что такое любимый учитель. И тому, кто не встречался с этой особой категорией людей, с любимыми учителями, кажется: ну что в этом особенного? Это учитель, который мне нравится потому, что он справедлив, что интересно рассказывает о достижениях современной электроники, что он молод, что у него красивые глаза и от него всегда едва уловимо пахнет каким-то очень приятным одеколоном.

Ничего подобного! Любимый учитель может чем-то и не нравиться. Он может в чем-то быть и несправедливым.

Он ошибается, кается, стремится исправить ошибку, он бывает и смешным, и неловким, но школьники этому только радуются, они восхищаются и смотрят еще более влюбленно на своего учителя.

Полноценной, прекрасной жизнью любимый учитель живет только в школе, только на уроках. Он никогда поэтому не устает, и те, кто его слушают, тоже никогда не устают. И другие учителя такому учителю, как правило, не завидуют, а только чуть виновато и очень хорошо улыбаются: «Ну знаете... Это человек особый».

В школьной иерархии, где «табель о рангах» соблюдается почище, чем в армии,— самые высшие места всегда занимали не министры, не руководители отделов народного образования, не инспектора и директора школ, а любимые учителя. Но и министры, и директора принимали это всегда, как неизбежное. На должность директора или инспектора назначают. А любимого учителя нельзя назначить. Нельзя его и избрать.

Таким любимым учителем в школе имени Гены Воронова была преподавательница биологии Клавдия Захаровна. Невысокая, худощавая, на первый взгляд ничем не примечательная старушка, с коротко, по-мальчишески подстриженными седыми волосами. Одета она всегда была в длинный жакет из темной шерсти. Она его называла по-старинному «труакар» — три четверти.

В школе Клавдия Захаровна проработала полвека. В самом деле — пятьдесят лет. В прошлом году, в январе, торжественно отмечалось ее семидесятилетие и пятидесятилетие работы в школе. В газетах был напечатан ее портрет и сообщалось о том, что она награждена орденом Ленина.

Высокая награда, казалось, ничего не изменила в отношении школьников к Клавдии Захаровне. И все же ребятам приятно было сознавать, что не только им, а всем теперь известно, что в их школе есть любимая учительница. А орден она надевала только по праздникам. В обычные дни на лацкане ее труакара был такой же значок, как у Сережи.

Это был красивый значок. И сделать его для себя легко мог бы каждый. Выпуклая линза из прозрачной пластмассы, а в ней желтый жучок с продольными черными полосами. Но значок этот не был украшением. И носили его только те, кому их дала Клавдия Захаровна. Лучшие ее ученики. И некоторые взрослые. Однажды она сказала:

— Для того чтобы открыть тайну электромагнитной индукции, Фарадей на протяжении девяти лет носил в кармане маленькую модель электромагнита. В каждую свободную минуту он придавал ей различные положения и при этом раздумывал о том, как решить задачу. А перед нами другая задача: найти способ уничтожения колорадского жука без применения веществ, вредных для растений и других насекомых. Мы будем ставить опыты на пришкольном участке и в лаборатории, а главное, будем постоянно помнить об этой своей задаче.

В школьных мастерских были изготовлены значки с колорадским жуком. И первые экземпляры получили Сережа и Виктор Матвеевич.

Среди бумаг Виктора Матвеевича осталась школьная тетрадь с самыми последними его записями. К удивлению Наташи, это были заметки для лекции о колорадском жуке.

Наташа рассказала об этом Клавдии Захаровне. И Клавдия Захаровна попросила Наташу прочесть эти заметки в классе. Для соучеников. Ведь и Виктор Матвеевич учился когда-то у Клавдии Захаровны, как учились теперь Наташа, и Сережа, и Олег.

— «Как удалось колорадскому жуку осуществить то, что не получилось ни у Наполеона, ни у Гитлера»,— читала Наташа из тонкой школьной тетради, разлинованной в клеточку. У нее был высокий, звонкий голосок, чуть дрожавший от волнения.

И все-таки Сережа уловил в нем особые интонации. Интонации Виктора Матвеевича.

— «Как смог этот жук из Франции и Германии забраться далеко за Москву на север и восток?» — продолжала Наташа.

Дверь биологического кабинета открылась, вошел Вася Гавриленко, по прозвищу «У нас в Москве», высокий добродушный парень с черным пушком над верхней губой, хвастун и задавака. В сельской школе он учился третий год. После того как его отец, до этого работавший в Министерство иностранных дел, получил назначение за границу, Вася переехал в село Бульбы к своему деду, председателю колхоза Павлу Михайловичу Гавриленко.

— Клавдия Захаровна, разрешите войти, — обратился Вася к учительнице.

Она сидела за первым столом перед кафедрой рядом со школьниками.

— Разрешаю,— недовольно ответила Клавдия Захаровна.— Тем более, что ты уже вошел. Садись. Откуда к нам попал колорадский жук, ты знаешь?

— Знаю. Из Колорадо.

— Это настолько же верно,— поддержала его Клавдия Захаровна,— насколько верно, что английские булавки у нас из Англии, голландский сыр — из Голландии, а французские булочки — из Франции.— Она обернулась к Наташе.— Извини нас, пожалуйста. И продолжай...

Вася сел за стол перед Сережей и Олегом. Казалось, что он не только слушает, но и записывает слова Наташи. Но спустя некоторое время он вырвал листок из тетради и, не оборачиваясь, передал записку Сереже. На листке был изображен бык, а под ним слова: «Мировая сенсация!!! Археологи нашли Ганнибала!!! Выбит на камне!!! Точный портрет!!!»

Это было важное сообщение. Ганнибалом звали огромного черного породистого быка-производителя, и Сереже было совершенно непонятно, как, и где археологи могли найти его изображение. В другое время Сережа послал бы Васе записку с требованием сообщить подробности. Но сейчас ему было не до этого.

Наташа, волнуясь и сбиваясь, читала заметки Виктора Матвеевича о колорадском жуке, а Сережа помнил, что в этой же тетради были записаны, по-видимому, последние стихи Виктора Матвеевича. Тоже будто бы о насекомых. О стрекозах. Какие-то странные, пронзительные стихи.

— «Человек, когда он сажает картошку,— прочла Наташа,— думает, что он делает это для себя. А в действительности ему иногда достаются только объедки со стола колорадского жука. Это наш враг, о котором нельзя забывать ни на минуту. Главное — не успокаиваться. Не мириться».

— Спасибо, — сказала Клавдия Захаровна. Подошла к Наташе. И обняла, и поцеловала ее так, словно это не покойный ее отчим Виктор Матвеевич, а она сама написала заметки о колорадском жуке.

Вася, Наташа, Сережа и Олег дружно выбежали в школьный двор. Спешили за село, на место археологических раскопок. Но Наташу задержала Анна Васильевна. Наташа беспомощно посмотрела на ребят. Они остановились в сторонке. Решили ее подождать.

С Анной Васильевной разговаривала школьная уборщица Олимпиада Андрониковна. Эта болезненно самолюбивая и очень влиятельная в школе особа сердито выговаривала Анне Васильевне:

— Я в школе с войны. Когда еще развалюха была, а не школа. Ничего уже не боюсь. Я всяких тварей поперевидала. Собак приводили. Змей приносили. Ганнибал за ними гонялся и прямо в вестибюль забежал. Лягушки из парт прыгали. И мышу я в руки возьму. Обыкновенную. Которая но земле бегает. А когда мыша летает, это мне не нравится. А они принесли. В четвертый «А». И я так понимаю — это Ромась. Другому некому.

Анна Васильевна слушала ее с интересом и сочувствием.

— И я почему-то не люблю летучих мышей,— сказала она.— С детства. Хоть читала, что они очень полезны...

— Полезны,— хмыкнула Олимпиада Андрониковна.— Кровь пьют. Из коров. Или из людей, если зазеваться.

— Ну что вы... Кровь пьют другие летучие мыши. Вампиры. У нас они не водятся. Наши только насекомых едят. Вы расспросите Клавдию Захаровну, она вам лучше об этом расскажет.

— Хорошо. Уж я расспрошу,— согласилась Олимпиада Андрониковна и не спеша пошла к школе.

— К археологам? — уверенно определила Анна Васильевна, обращаясь к Наташе.— Скажи Платону Иннокентьевичу, что мы его сегодня ждем к ужину.

— Хорошо,— ответила Наташа.

— Как слушали? — несколько понизив голос, спросила Анна Васильевна.

— Хорошо,— снова сказала Наташа и быстро, незаметно и ласково ткнулась матери лбом в плечо.

«Кем ты будешь, когда вырастешь?» — такой вопрос постоянно задают взрослые школьникам.

— Продавцом мороженого,— отвечает первоклассник.

— Водителем,— твердо решает второклассник.

Третьеклассник хочет стать космонавтом, пятиклассник — врачом, семиклассник — трактористом, девятиклассника влечет теоретическая физика.

В селе Бульбы многие школьники, независимо от пола, возраста и образования, на вопрос «Кем ты будешь, когда вырастешь?» не задумываясь ответили бы: «Археологом».

С тех пор как на окраине села у реки начала работу археологическая экспедиция, археология заняла в жизни села такое же полноправное место, как свиноводство или мелиорация. Руководителя экспедиции знало все село — от мала до велика. Это был профессор Платон Иннокентьевич Снастин, невысокий и плотный одноглазый человек с черной повязкой, наискосок пересекавшей лицо, одетый в красную рубашку с широкими рукавами и узкими манжетами, подпоясанную кушаком, из-за которого выглядывали рукоятки двух старинных пистолетов. Вместо пиджака черный бархатный жилет нараспашку, а голову его украшала турецкая феска с кисточкой. На вид настоящий пират с иллюстраций к Жюлю Верну. Если к этому прибавить, что пистолеты были современные, пневматические, что стреляли они маленькими свинцовыми пульками, а только изукрашенные серебром рукоятки были точной копией старинного оружия, что сам он метко, без промаха, стрелял из своих пистолетов — одновременно из двух по двум мишеням! — и что он охотно давал пострелять из них любому школьнику, то станет понятно, почему сельские ребята души в нем не чаяли.

Впрочем, и в этом его наряде, и в этих пистолетах был у Платона Иннокентьевича свой расчет. Школьники были самыми надежными его помощниками на вскрышных работах. Трудились они' под его наблюдением увлеченно и аккуратно, и Платон Иннокентьевич был одним из немногих руководителей археологических экспедиций, которые никогда не ощущали недостатка в рабочей силе.

Зато уж «рабочая сила» знала все о каждой малейшей находке, о каждой удаче экспедиции. И о неудаче тоже.

Археологи нашли древнее поселение. Оно было расположено в пойме реки. Поселение представляло собой небольшой поселок с наземными деревянными жилищами.

Оно погибло в результате пожара. Деревянные стенки и подпорки жилищ обуглились и только поэтому сохранились на протяжении тысячелетий.

На этой территории жили племена днепродеснинской культуры — одна из групп древних индоевропейцев, предков славян, балтов и германцев. Относилась эта культура к концу третьего и началу второго тысячелетия до нашей эры. И эти глиняные горшки, и эти каменные топоры были сделаны руками людей, которые жили в этих местах более четырех тысяч лет тому назад.

Школьники, может быть потомки тех, кто пользовался этими горшками и этими топорами, чувствовали себя на месте археологических раскопок настоящими хозяевами.

— А для строительства такой камень годится? — спросил Сережа.

— Для строительства? — удивился Платон Иннокентьевич.— Какого строительства?

— Мы бутовый камень под фундаменты с Житомирщины возим. А тут на месте.

— Практичный ты человек, Сережа, — улыбнулся Платон Иннокентьевич.— Я не специалист. Но едва ли этот камень годится для строительства. Это песчаник. Он мягкий, кроткий. И главное для нас с тобой, если хочешь знать, все-таки не камень, а то, что на нем изображено.

На открытой гряде песчаника, представляющей неровную каменную стену высотой метра в полтора, было высечено изображение быка. Маленькое, с ладонь. Но бык был как живой. С мощным загривком, с опущенной вниз головой. Так, словно он собирался бодаться.

— Кто же это сделал? — спросил Вася, критически рассматривая изображение быка.

— Подписи он не оставил,— ответил Платон Иннокентьевич.— Художники позднего палеолита и даже начала эпохи меди-бронзы подписей не знали. Но движение быка, его характер переданы так живо и точно, что мог это сделать только человек, хорошо знакомый с такими быками. Человек, который не раз их видел.

— А я думаю, это был школьник,— решил Сережа.

— Какой школьник? — рассмеялась Наташа.— При палеолите...

— Ну не школьник, так пацан какой-нибудь,— не сдавался Сережа.— Пацаны всегда рисовали на заборах, на стенках. Второе — высота. Когда б взрослый — он бы выше нарисовал.

— А может, у них тут была столовая? — подмигнул Наташе Вася.— И бык этот у них был вместо картины. Как в ресторане.

— Теорий по этому поводу появится еще много,— благодушно заметил Платон Иннокентьевич.— Среди них, помяните мое слово, будут и не менее оригинальные, чем Сережина и Васина. Но вообще, ребята,— продолжал он с нескрываемым удовольствием,— этот бык будет теперь называться наскальным изображением из села Бульбы. Учтите, что при раскопках в гроте Ля-Грез во Франции археологи обнаружили изображение быка, очень похожего на нашего, на бульбанского. Лягрезский бык изображен в такой же позе. Он тоже словно готов броситься на врага. О быке из села Бульбы напишут во многих книгах и даже учебниках. Репродукции и фотографии напечатают на открытках. И село ваше станет знаменитым.

— Село у нас и так знаменитое, — возразил Сережа. К раскопу подошел колхозный кладовщик Слесаренко,

коренастый, не старый еще человек со светлыми ресницами и бровями и с зубами, предназначенными для хрящей, переходящих в кость. Одет он был в плащ-болонью зеленого, силосного цвета, на голове — серая шляпа с узкими полями. Он осмотрел высеченное на скале изображение и, сипло откашлявшись, обратился к археологу:

— Вот вы мне скажите, профессор... Каким путем отрегулировалось, что у них на камне нарисован такой бык, как наш Ганнибал? Это же точный Ганнибалов портрет...

Платон Иннокентьевич быстро, оценивающе взглянул на Слесаренко своим единственным глазом.

— Если вы снимете шляпу и плащ и все остальное,— ответил он доброжелательно,— с недельку не побреетесь, возьмете в руки дубинку, то вас не очень отличишь от человека, который высек это изображение. Я имею в виду внешне, — добавил он для ребят, которым его слова очень понравились.— И быки с тех пор, по-видимому, не очень изменились. Во всяком случае, внешне.

— А сколько вам за это заплатят? — с живым интересом спросил Слесаренко.

— За что?

— За быка. За Ганнибала этого.

— Нам не платят за отдельные находки. Нам платят за всю нашу работу в целом. Ставку. Как и вам.

— А золото вы находили когда-нибудь?

— Случалось. Но ищем мы совсем не золото. Всюду, где жили или живут люди, на земле образуется «культурный слой». Он состоит в основном из остатков строений, из черенков посуды, из костей животных, и каждый год понемногу нарастает. Вот он-то как раз больше всего нас и интересует.

— А у нас, бывает, находят клады,— продолжал свое Слесаренко.— Говорят, в Турье — знаете такое село? — так там, говорят, школьники клад нашли. Сначала они бумажку разыскали на пергаменте. И на ней все было записано. План. Выкопали они по плану яму возле церкви. А в ней золотые крестики. Почти пуд.

— Главное, чтоб была бумажка,— снял свою турецкую феску и зачем-то заглянул в нее Платон Иннокентьевич.— Особенно на пергаменте. А крестики приложатся.

К ним подошел завхоз археологической экспедиции, худенький, подвижный и смешливый Валерий Афанасьевич.

— Так как же насчет бендикса? — спросил он у кладовщика. — Машину приходится на пригорок ставить. И вниз скатывать, пока заведется. Или, как в доисторическое время, рукоятку крутить. Стартер не работает.

— Ничего не получается,— глядя в землю, ответил Слесаренко.— Есть, правда, один человек... Так он, подлец, немыслимую цену заломил. Семнадцать.

— Действительно! — покачал головой Платон Иннокентьевич.— Это за бендикс?.. Сколько он стоит? — спросил он у завхоза.

— Не знаю. Рубля два...

— Да... И все-таки придется взять. Никуда не денешься. Хорошо бы только поскорей,— сказал Платон Иннокентьевич кладовщику.

— Это пожалуйста. Можно хоть сейчас прямо. Пусть кто-нибудь со мной съездит.

— Степа с вами и поедет, — решил завхоз.

Степой звали водителя археологической экспедиции.

— Я уж сюда не вернусь,— сказал Слесаренко.— Так как насчет... — он показал пальцами, — этого...

— Это пожалуйста,— достал из кармана деньги Валерий Афанасьевич и дал их кладовщику.— А бендикс новый?

— С заводской смазкой.

Слесаренко сел в машину — она стояла на пригорке и брала разгон за счет инерции, пока не завелся мотор,— и уехал.

— Заводская смазка! — сказал завхоз Платону Иннокентьевичу.— И человек у него всегда есть подходящий... Ну и кладовщик у вас в колхозе,— с неодобрением обратился он к Сереже.

— Мой батя говорит,— посмотрел исподлобья Сережа,— что тот, кто покупает у спекулянта, так же нарушает закон, как сам спекулянт.

— Должно быть, строгий у тебя батя,— широко улыбнулся завхоз.— Только ты когда-нибудь поинтересуйся, как он добывает запчасти для тракторов.— Не дожидаясь ответа, он ушел к передвижному, на колесах, домику, служившему археологической экспедиции и конторой и складом.

Днепродеснинская культура, или «культура шнуровой керамики», имела у ученых еще и другое название: «культура боевых топоров». И когда Олег извлек из своего старенького портфеля тяжелый каменный топор, Платон Иннокентьевич взял его в руки и осмотрел тщательно и недоверчиво. Потом он достал из кармана футляр с увеличительным стеклом. Просверленное в камне отверстие для рукоятки он осмотрел с обеих сторон через стекло.

— Хорошая работа,— сказал Платон Иннокентьевич удовлетворенно.— Хоть в музее выставляй.

— А если б вы нашли этот топор? — спросил Сережа.— Если б он лежал в раскопе? Вы б узнали, что это не настоящий?

— Узнал бы.

Среди находок археологов было немало заготовок топоров. Это и дало возможность выяснить технологию их изготовления. Отверстие для рукоятки высверливалось в прочном камне полой костью. Для этого под край кости все время подсыпали мокрый песок.

Сережа и Олег были, может быть, единственными людьми на земле со времен начала бронзового века, которым удалось с помощью костяной трубки просверлить отверстие для рукоятки в каменном топоре. Сначала они пробовали вращать эту кость между ладонями, но Олег сказал, что при таких темпах им удастся просверлить отверстие не раньше чем через год. За час резец углубился меньше чем на полмиллиметра.

И тогда Олег создал механизм, которым, по его мнению, должны были пользоваться специалисты по изготовлению топоров в бронзовом веке. Он согнул палку в небольшой лук, натянул на нее веревку, которую Сережа свил из овечьей шерсти. Веревку сложил петлей, вставил в петлю кость, а сверху эту кость Сережа прижимал деревяшкой с углублением. Теперь, двигая лук взад и вперед, можно было вращать трубку то в одну, то в другую сторону. После этого дело пошло намного быстрее.

Недалеко от места, где было древнее поселение, теперь стоял молодой сосновый лесок, а над ним светились прихваченные первым золотом старые березы. Некоторые из них недалеко от земли были отмечены деревянными затычками. Весной в березах просверливали неглубокие отверстия, вставляли туда деревянные желобки и собирали в трехлитровые стеклянные банки березовый сок, который затем сливали в большой деревянный чан.

Сережа думал, что и в те темными тысячелетиями отдаленные от нас времена тут, может быть, тоже собирали сладкий березовый сок.