У Кремлевской стены в Москве есть Братская могила жертв революции. На серых гранитных плитах рядом с именами видных революционеров, участников боев за власть Советов, высечены имена советских милиционеров Егора Швыркова и Семена Пекалова, погибших на боевом посту.

В родное село Демидково Егор Швырков возвращался с фронта уже по снегу. Дорога ему предстояла дальняя, а с провиантом было туго. Пришлось на хлеб и сало поменять солдатский кожаный ремень, белье, совсем почти новое. Торговали и винтовку, да не отдал и патронов к ней сберег четыре обоймы. С трехлинейкой-то оно надежнее.

До Москвы две недели добирался, а задержался в белокаменной на два дня. Новости разузнал, повстречался с фронтовым приятелем, бывшим вольноопределяющимся Старостиным, большевиком. Теперь он в милиции служил. Звал его, Егора, к себе в комиссариат милиции. Швырков поблагодарил, но ничего определенного не ответил. Сказал, что по родным, по земле истосковался, поживет пока дома, а потом посмотрит.

— Тебе виднее, — ответил Старостин. — Только если дома не усидишь, дай знать, помогу…

От Москвы до Демидкова — верст пятьдесят, не больше. Егору повезло: на попутной подводе почти до самого дома доехал. У леса слез, поднялся на взгорок и сразу увидел знакомую с детства церковь и старые вербы над прудом. Даже услышал крики галок над золочеными куполами. Увидел и прогон с покосившейся изгородью, тропинку заячьих следов на снегу. Пока был на фронте, вроде ничего не изменилось, будто и не уезжал никуда из деревни.

Не из слабых был солдат Егор Швырков, а не устоял, присел на изгородь. Воспоминания нахлынули потоком, куда-то понесли Егора. То ли от радости, то ли от предчувствия предстоящей встречи враз схватило сердце, да так, что встать не мог. Едва отдышался. Когда полегчало, встал. Даже не верилось, что пришел домой. Свернул с дороги, полем, прямо по снегу, торопливо зашагал к избам.

На задворках остановился. Обессиленный, потный от быстрой ходьбы, прислонился к бревнам, еще пахнувшим смолой, провел по стене огрубевшей рукой. Полкан залаял: видно, не признал хозяина. Из избы Домна вышла, окликнула:

— Ты к кому, служивый?

Пронзительно вскрикнула, запричитала, к Егору рванулась, жаркими руками обвила шею. Забилась в радостном рыдании.

— Живой я, Домнушка, успокойся, — ласково приговаривал Егор. — Ну, полно… Хватит…

— Мам, ты чего?!

— Сынок, посмотри, кто приехал.

— Серега-то как вытянулся, мать честная! — обрадовался Егор.

Обнявшись, они втроем вошли в дом.

Швырков отоспался, отмылся, отдохнул. Как-то сразу помолодел, расправил плечи. По селу не ходил, а летал под завистливыми взглядами солдатских вдов. По вечерам к нему в избу приходили на огонек фронтовики, соседи. Рассуждали, прикидывали, как весной хозяйство будут поднимать. Теперь новая власть землей наделит.

Помещик еще перед самой империалистической войной уехал за границу. Да, видно, там и остался насовсем. На земле теперь крепко сидели деревенские богатеи с отцом Иваном — священником Демидковского прихода. Хоть и революция, а бедняки по-прежнему шапки перед ними ломают.

Незадолго до призыва на службу Егор за пять пудов ржи и небольшие деньги срубил попу баню. Отец Иван деньги тогда еще отдал, а хлеб за ним остался. Теперь как раз к севу у Егора семена будут, не покупать. Зашел Егор за долгом — куда там! Послушать попа: не он Егору, а Егор, получается, еще ему должен. Кому пойдешь жаловаться? В Совете мельник Митька Косой сидел — одна с попом братия, у него полсела в долгах. И понял Егор, что прав был Старостин, когда говорил ему: винтовку рано еще в угол ставить. Пока Советская власть не укрепится, в селе будут верховодить богатеи.

Вскоре от Старостина письмо пришло. Друг настойчиво звал в Москву. Егор написал — согласен. Напекла Домна в дорогу лепешек, положила в мешок чистое белье, краюху хлеба, сала ломоть, самосаду три фунта, и Егор двинулся в путь.

Старостин устроил Егора в Первый Пятницкий комиссариат милиции, который в ту пору размещался в доме № 31 по Пятницкой улице. Здесь Швырков познакомился с Семеном Матвеевичем Пекаловым — немногословным рослым милиционером. Как-то сразу сошлись, подружились. Оба родились в деревне, служили на Румынском фронте. Так и держались вместе.

Первая послереволюционная зима осталась позади. На березах Даниловского кладбища у гнезд целыми днями галдели грачи. На улицах у деревьев лежали еще сугробы. Зимой снег почти не убирали, так и остался до весны.

Замоскворечье в первую революционную весну походило на дырявый кафтан: в морозы многие заборы, всякие пристройки пошли на дрова. Куда ни глянь — дыры, везде проходные дворы.

Вечером редкого прохожего в Замоскворечье встретишь. Толстосумы еще засветло накрепко запирали ставни и двери. «Ночь прошла, и слава богу, — рассуждали они. — Керенского пережили, авось и Советскую власть переживем. Матушка Москва на своем веку всякого повидала…» Боялись за сундуки, дрожали за жизнь. Слухи, один ужаснее другого, ползли по городу. К вечеру милиционеры Егор Швырков и Семен Пекалов, в солдатских шинелях, с красными повязками на рукавах, обходя лужи, неторопливо шагали по направлению к Устьинскому мосту. Время от времени останавливались, прислушивались: не зовет ли кто на помощь.

Показалась громада моста. Егор с Семеном поднялись на мост. На солнце его деревянный настил просох, но внизу Москва-река была скована льдом. Отсюда город хорошо был виден.

Егор снял с плеча винтовку, прислонил аккуратно к перилам, неторопливо скрутил цигарку. Протянул кисет Пекалову.

— Закуривай!

— Благодарствуем, Егор Петрович, махорка имеется.

— До твоей черед дойдет, а сейчас попробуй моего табачка. Домна прислала.

Подождал, пока Пекалов скрутит папиросу, зажег спичку, прикрыв ладонями от ветра.

— Плоховато стало со спичками, — пожаловался Егор, — последний коробок. Как без них обходиться буду?

— Фабрики встали, откуда же спичкам быть, — объяснил Пекалов. — Ты огниво сооруди, как у меня. Удобная вещь, никакой ветер не страшен.

От цигарок вроде теплее стало. На Таганке хлопнули два выстрела. Взяв винтовки наизготовку, милиционеры прислушались.

— Наверное, чекисты, — предположил Егор, — давеча на грузовике туда промчались. Скажу тебе, Семен, служба у них похлеще нашей. Беспрестанно днем и ночью воюют с контрой. А мы тем временем, — Егор кивнул в сторону особняков, — купцов и всяких буржуев охраняем.

— Всему свое время. Дай срок, и до толстосумов доберемся.

— Так-то оно так, только охранять буржуев нечего. От них добра не жди.

— Арестовать купца только за то, что он купец, тоже нельзя. Он не убивец.

Прислушиваясь к звукам засыпающего города, милиционеры помолчали. Вспыхивали красные огоньки их цигарок. Выбросив за перила окурок, Егор с шумом вдохнул влажный воздух, пропитанный запахами снега и весны.

— По всем приметам в этом году весна будет ранняя. Грачи по насту еще прилетели. Лед посинел, и солнышко хорошо греет, не сегодня завтра Москва-река вскроется… А мужики у нас в Демидкове на пасху, пожалуй, отсеются. Завидую им. Выйдешь в поле, а от земли такой дух идет, аж голова хмелеет. Сам знаешь, Семен, какой сон в окопе, а чуть глаза закрою — так и снится, будто иду за плугом, а Домна погоняет гнедого…

— Ты навроде меня, Егор, из окопов спешил к земле, а, считай, опять на войну попал. Дела! И однако, — философски заметил Пекалов, — ты счастливый. Здоровым с войны пришел, жена тебя дожидалась, сын, дочь растут, хозяйство имеется, а у меня никого не осталось. Ты вот все твердишь, Егор Петрович: весна, светлый праздник… А ежели у крестьянина нет ни семян, ни коня — тогда как?

Четыре часа патрулировали милиционеры. Известное дело, апрель не май — холоду хоть отбавляй. Продрогли на ветру в шинелях. Свернули на Пятницкую.

Егор беспокоился, отпустят ли его на посевную в деревню. Комиссар вроде обещал…

— Я так думаю, Семен: Советская власть поможет мужикам семенами. Без хлеба нам не продержаться против мирового капиталу. Как думаешь?

— Надо бы кулаков тряхнуть. Зерна у них изрядно спрятано.

— Надо будет — и тряхнем! Не может того быть, чтобы бедняков в беде оставил товарищ Ленин.

В дежурной части комиссариата за столом сидел младший помощник по наружной охране, читал «Правду». Из «бывших», но был человеком деловым и обходительным.

— Здравствуйте, Швырков! Как дела на участке? — отложив газету, спросил он.

— На Таганке чекисты немного постреляли, а так тихо, — ответил Егор, по старой солдатской привычке чуть было не назвав дежурного «вашим благородием». Вот было бы смеху!

— Можете идти отдыхать, разумеется, не снимая обмундирования.

Дежурный мог и не говорить об этом, милиционеры сами знали, что после смены каждый из них находится в оперативном резерве. В готовности по первому сигналу тревоги прибыть на место происшествия.

Чекистам стало известно, что на одной из подмосковных станций стоит вагон с мукой. Сопровождают его человек двадцать анархистов, в основном матросы, вооруженные винтовками, револьверами и пулеметом «максим». Представителей власти к вагону не подпускают. Начальника станции избили. Задержали пассажирский поезд и требуют, чтобы их вагон прицепили к составу.

Оперативная группа милиции по тревоге срочно выехала на станцию. Операцией руководил Старостин.

Егор с ним не встречался с тех пор, как из милиции Старостина перевели в Московскую Чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией.

В кожанке, военной фуражке, с маузером в деревянной кобуре на боку, он мало чем отличался от других сотрудников ЧК. Старостин по-прежнему был подвижным и веселым, обнял Егора как старого знакомого, расспросил о доме, о семье, о службе. Егор отвечал неторопливо, пристально всматриваясь в выбритое до синевы, исхудавшее, посеревшее лицо друга.

— Что-то ты, Петрович, меня, как невесту, рассматриваешь? — улыбнулся Старостин. — Аль не признал?!

— Очень уж ты отощал, кожа да кости от тебя только и остались.

— Это правда, на перинах валяться некогда. Как ребята ваши? Надежные?

— Им не впервой, не волнуйся.

— Однако смотрите в оба.

На станции было безлюдно. У платформы красовалась размалеванная теплушка. На ее стене аршинная надпись: «Анархия — мать порядка». По перрону в лихо заломленных бескозырках прогуливались пятеро «клешников».

Старостин с двумя чекистами подошел к ним, предъявил документы. Потребовал позвать старшего. Минут через пять в окружении «свиты» появился высокий моряк в мичманке.

— Кто спрашивал? Я старший, — представился он. — Пошто братву беспокоишь?

— Я уполномоченный Московской ЧК. Именем Советской власти требую сдать оружие и освободить вагон.

— А мы с Советской властью не воюем — это вам известно. Как представители свободной партии анархистов подчиняемся только своему центру. По какому праву задерживаете нас? — с вызовом спросил анархист.

— По праву революции, как спекулянтов!

— А это видели? — анархист показал Старостину дулю. — Сунетесь, как куропаток, посечем, — пригрозил он. — А ты, гражданин хороший, — крикнул главарь начальнику станции, молча наблюдавшему из приоткрытой двери за разговором, — если сей минут не дашь паровоз, пойдешь к праотцам! — Анархисты громко засмеялись. — Прощайте, товарищи чекисты, мне некогда с вами разговоры разговаривать.

Матрос повернулся, дав понять, что разговор окончен вразвалочку направился к вагону. «Свита», подметая широченными брюками перрон, последовала за ним. И Старостин понял, что вести переговоры с анархистами — дело пустое, добром не кончится, а дать бой на станции он не решался. Рискованно.

— Что если вагон отогнать подальше от станции? — предложил Егор.

— Дело говоришь, — оживился Старостин. — Позови-ка машиниста и сцепщика. Да так, чтобы об этом матросы не пронюхали.

Вскоре пришли машинист, пожилой человек в замасленной форменной фуражке, и сцепщик — сутулый, худощавый, совсем еще молодой. Машинист не спеша, обтерев ветошью руки, поздоровался со Старостиным.

— Сможете незаметно подать теплушку к лесу и там отцепить? — спросил Старостин.

Немного поразмыслив, машинист кивнул:

— Раз нужно, сделаем.

— Тогда минут через десять начинайте маневрировать, — попросил Старостин.

Чекисты медленно прошли по перрону. Анархисты, проводив их взглядами до ворот, успокоились.

Пока паровозная бригада маневрировала составом, оперативная группа устроила засаду там, где машинист должен был оставить вагон.

Из теплушки доносилась музыка. Несколько голосов пели под гитару. Но когда паровоз стал подавать вагон к лесу, пение прекратилось. По пояс высунулись двое в тельняшках и что-то закричали машинисту. Но было уже поздно: паровоз, дав короткий гудок, утащил остальной состав на станцию. Вагон с анархистами остался на путях, окруженный со всех сторон чекистами.

Матросы высыпали с винтовками и револьверами в руках. Вид у них был воинственный.

— Клади оружие! — зычно скомандовал Старостин из засады. — Огонь открываем без предупреждения!

Поняв бесполезность сопротивления, анархисты сложили оружие.

Старостин с Егором Швырковым поднялись в вагон. Он весь был забит мешками с мукой и ящиками с салом.

…У Егора имелись на счету и другие боевые дела. С Семеном Пекаловым они захватили главарей банды Николая Клестова в одном из притонов. За эту операцию их наградили юфтевыми сапогами…

Да разве все упомнишь!.. Егор задремал, однако заснуть не смог. Все думал — сумеет ли попасть на сев в Демидково. Он плотнее натянул на голову шинель, пытаясь согреться. Рядом спокойно дышал во сне Семен. «Не забыть бы завтра набить к сапогам подметки», — вспомнил Швырков, уже засыпая.

В тот весенний день Швырков и Пекалов заступили на пост. Это очень важный пост. Без него обойтись нельзя — рядом располагался Устьинский рынок. А на Устьинском обычно сбывали краденые вещи, купленные по дешевке в воровских притонах, продавали поношенные дворянские сюртуки и вицмундиры, солдатские сапоги, купеческие картузы и портянки…

Егор знал здесь все проходные дворы, ближайшие притоны уголовников, многих их обитателей. Примелькались они ему. Уголовники предпочитали милиционера обходить подальше. Не одного бандита друзья задержали. Их и пугали, стращали, пытались давать взятки, а они хоть бы что.

Милиционеры проверили, как хозяева выполнили распоряжение Совета о расчистке дворов и улиц от снега.

Возле моста милиционеров в сумерках окликнули шестеро в кожанках:

— Товарищи, будьте любезны, окажите содействие в обыске и аресте врагов революции, — обратился к Егору старший, по обличию и разговору, скорей всего, из бывших студентов. У милиционеров было строгое указание — всячески помогать чекистам.

— Отчего же не помочь, — ответил Швырков, — поможем. Только сначала предъявите ордер на обыск.

— Правильно поступаешь, товарищ, — одобрил чекист. — На слово никому верить нельзя. Вот наши документы.

Егор внимательно прочитал мандат на имя Михайлова, проверил ордер.

— Пошли, Семен, дом № 12 отсюда недалеко.

Все вместе отправились к нужному дому.

— Товарищ Михайлов, вам не приходилось со Старостиным встречаться? Он на Лубянке работает, — спросил Швырков. — Его гражданин один разыскивает. Рассказывал, будто бы Старостин с его братом в одном полку служил. Брат пропал без вести. Он хотел разузнать о нем. По его рассказам, Старостин тогда полуротой командовал…

— Да, да, вспомнил. Небольшого роста, с усиками… Видите ли, на фронте я имел честь лично знать подпоручика Старостина. Находились в одной роте. Я — вольноопределяющимся, а он — командиром. Сегодня же расскажу ему о нашем разговоре, — пообещал Михайлов. — А вы с ним знакомы?

— Нет, — ответил Егор.

Подошли к дому. Было тихо, ни одно окно не светилось. На улице безлюдно. Звонко падала в железное корыто весенняя капель.

#img_5.jpeg

— Вы с нашими товарищами пока побудьте внизу. А мы с Горбулиным поднимемся на второй этаж, в комнаты, — шепотом распорядился Михайлов.

Улучив момент, Егор шепнул Пекалову:

— Это бандиты!

Перед тем как войти в дом, Михайлов предупредил:

— Как договорились, без сигнала не стрелять! Понятно?

— Чего же здесь понимать, не впервой, — спокойно отозвался Егор.

Неладное он заметил, еще когда проверял у «чекистов» документы. Печать и подписи на мандате Михайлова были неясными, смазанными и бледными. А от его спутников за версту несло самогонным перегаром. Что же касается Старостина, то он офицерского чина не имел и усов отродясь не носил. И потом, чекисты всегда брали милиционеров при обыске понятыми. А эти — внизу оставили…

Мысль работала лихорадочно. Зачем они с Семеном понадобились им? Месть? Вряд ли. Этих людей милиционеры видели впервые. Скорей всего, бандиты хотели их присутствием прикрыть преступление, а потом убрать и завладеть оружием.

Двое против шестерых!

Выждав, пока Михайлов с напарником поднялись на второй этаж, Егор захлопнул за ними дверь, вскинул винтовку к плечу:

— Руки вверх!

Воспользовавшись замешательством «чекистов», Пекалов отскочил к стене дома и передернул затвор винтовки. Милиционеры держали на мушке четверых бандитов. Не спуская глаз с задержанных, Егор свистнул.

Тревожную трель милицейского свистка заглушил выстрел. Егор не понял сразу, что произошло. Семен, не выпуская из рук винтовки, повалился на бок. Стреляли сверху, из бокового окна, которого Егор в темноте не заметил.

Задержанные, отстреливаясь, кинулись к сараям. Егор выстрелил. Один из бандитов упал. Словно взрыв, зазвенели разбитые стекла, из окон с наганом в руке выпрыгнул Михайлов. Вскинув винтовку, почти не целясь, Егор уложил его на месте и кинулся вдогонку за убегавшими. Он еще раз успел перезарядить винтовку и выстрелил два раза по почти невидимому в темноте человеку. Услышал крик раненного им бандита…

Увлекшись погоней, Егор не заметил еще одного, затаившегося у дровяного сарая. Тот не торопясь выстрелил ему в спину.

Произошло это 4 апреля 1918 года.

Рассказывают, что В. И. Ленину об убийстве двух красных милиционеров стало известно от Я. М. Свердлова. Свердлов предложил Рогову похоронить их у Кремлевской стены на Красной площади.

Ильич поддержал это предложение, сказав, что Советская Россия должна знать своих героев. Он попросил Свердлова позаботиться о семьях погибших.

В ясный апрельский день 1918 года трудовой люд Замоскворечья с флагами пришел на Красную площадь проводить в последний путь верных стражей общественного порядка, советских милиционеров Егора Швыркова и Семена Пекалова, шагнувших в бессмертие.