Парикмахерская, где работал Семен Захарович Тагильцев, была расположена в нижнем этаже огромного, чуть не на целый квартал здания Управления горнопромышленного округа. Это была небольшая, всего лишь на два кресла, так называемая «ведомственная» парикмахерская, которая едва справлялась с обслуживанием работников управления.

Два мастера — один пожилой, худощавый человек с большими круглыми очками на кончике острого носа, другой — средних лет, с черными непокорными волосами, немного прихрамывающий после ранения — имели постоянных клиентов и всегда были заняты. Очередь здесь соблюдалась по телефону. Клиент звонил. Мастер снимал трубку, назначал время. Поэтому в парикмахерской никогда не скапливалась очередь. Исключением были субботние дни. Ну, здесь уж ничего сделать нельзя — в субботу везде очереди, а в банях и парикмахерских тем более.

Хромой мастер был широк в плечах, коренаст и как видно, обладал немалой физической силой. Его карие, словно лесная смородина, глаза были всегда веселы, излучали простоватую теплую улыбку. Движения его были неторопливы, осторожны и несколько тяжеловаты. Бритва никак не соответствовала большой ухватистой руке этого детины: она была слишком легка и мала.

Когда Шатеркин, одетый в штатский костюм, вошел в парикмахерскую, в кресле у хромого мастера сидел пожилой степенный человек. Рабочий день подходил к концу. Капитан избрал именно такое время для того, чтобы выйти из парикмахерской почти одновременно с мастерами.

Мастер и клиент разговаривали. Точнее, клиент слушал и порой нечленораздельно выражал свое согласие или удивление, а мастер, под трескучий аккомпанемент ножниц, рассказывал о том, как он, литейщик и гвардии сержант, повредил на войне ногу и стал парикмахером.

Шатеркин, незаметно приглядываясь из-за развернутой газеты к мастерам, без труда определил, кто из них Тагильцев. И первое, на что поглядел капитан, были ноги Тагильцева, его большие черные ботинки. Шатеркин почувствовал, как грудь сразу наполнило знакомое радостное волнение. «Вот он где… Похоже, что это его след остался на берегу…» Он следил за каждым движением парикмахера.

Тагильцев тем временем закончил стрижку клиента и свой рассказ… Он не спеша обмел щеточкой морщинистую шею старика, пошумел немного пульверизатором.

— Вот, дядя Саша, и помолодел. Как огурчик муромский, первый сорт. — И уже снимая и стряхивая пеньюар, неожиданно спросил: — На рыбалку не собираетесь?

— Что ты, Семен Захарыч! — невесело воскликнул клиент. — И думать боюсь, старуха страшно ругается… Я-то бы со всей душой, у меня и черви запасены, с неделю уж, как в банке живут… Да знаешь этих старых баб…

— Нет, я уж утром схожу обязательно, — сказал Тагильцев. — По утрам язь хорошо берет на кашу. Чудесно берет, дядя Саша!

Шатеркин сложил газету и направился к креслу.

— А сверхурочные кто мне будет платить? — намыливая руки, шутя спросил Тагильцев. — Осталось семь минут, побрить не успею.

— Не беспокойтесь, товарищ мастер, сверхурочные не потребуются. Мне чуть-чуть подправить виски и шею.

— Ну, это можно.

Тагильцев вел себя так же просто и естественно, как с дядей Сашей, который только что освободил кресло. Он непрерывно что-то говорил. Но пустячные разговоры его, при каменном молчании соседа, пожилого, в роговых очках мастера, не были ни надоедливы, ни тем более неприятны.

«Говорил сейчас Тагильцев о том, что относилось к его обязанностям: как идет машинка? Не щиплет ли? Высоко ли подстричь волосы? Какие оставить виски: прямые или косые? Обратил внимание и на небольшой шрам на шее капитана, провел по нему пальцем, спросил:

— Кажется, фронтовая заметка?

— Да, осколком царапнуло, — ответил Шатеркин.

Тагильцев вздохнул.

— Сколько памятных заметок война на нашем брате оставила, счету нет! На ином таких борозд понапахала, что хоть картошку высаживай, ей-богу!..

Из парикмахерской Шатеркин вышел раньше Тагильцева и ждал его возле своего автомобиля. Как только тот вышел, капитан, откинув наполовину выкуренную папироску, крикнул:

— Товарищ парикмахер! Садитесь, подвезу.

— Не откажусь, товарищ клиент. Это для меня подходящее предложение, как манна с неба, — неловко усаживаясь, сказал Тагильцев. — С моей ногой везде неудобно, везде она лишняя, как пятое колесо у телеги…

Затем он поглядел на Шатеркина и, будто сейчас только вспомнив, что между ними еще не состоялось знакомство, поспешно протянул руку.

— Разрешите познакомиться: Семен Захарович Тагильцев, — он так крепко давнул руку Шатеркина, что у того хрустнули и заныли пальцы.

— Николай Иванович, — ответил капитан, умышленно не добавив фамилии. — Куда вас доставить?

Тагильцев назвал адрес.

Шатеркин ловко и легко маневрировал автомобилем в бесконечном потоке машин, велосипедов и пешеходов. Машина шла на небольшой скорости, в кабине приятно шумел свежий, охлаждающий ветерок. Тагильцев с увлечением рассказывал о том, как он когда-то играл в футбол. Этот разговор возник потому, что на всех перекрестках в глаза бросались свежие афиши о предстоявшем футбольном матче.

— Хотел в ваш архив заглянуть, дело одно есть — не нашел, где помешается, — дождавшись небольшой паузы, заговорил Шатеркин. — Говорят, что где-то внизу, в конце корпуса.

— Николай Иванович, чего же вы мне сразу не сказали?! — огорченно воскликнул Тагильцев. — Да ведь это же рядом с нашей парикмахерской. И архивариус-то, можно сказать, приятель мой, Влас Керженеков. Но там все равно никого сейчас нет, — успокоил он. — Не работает он в настоящее время.

— Как не работает?

— Очень просто: получил отпуск и на курорт укатил.

Капитан все больше убеждался в том, что его собеседник — добродушный и рассудительный человек, что он, пожалуй, ничего не знает о трагической судьбе своего друга.

Шатеркин свернул с главной магистрали на тихую улицу и остановил машину. Тагильцев с легким удивлением в голосе сказал:

— Не тот адрес. Мы еще не доехали.

— Совершенно верно, Семен Захарыч, — успокоил капитан. — Адрес действительно не тот, но это не так уж важно… — Он назвал себя.

Тагильцев растерянно поглядел на Шатеркина.

— Очень приятно. Что же вы мне сразу не сказали?.. Я готов слушать вас, товарищ капитан.

Шатеркин вынул из кармана конверт, достал из него фотокарточку и, засветив фонарик, показал ее Тагильцеву.

— Кого узнаете? — спросил он.

— Вот это и есть Влас Прокопьевич Керженеков, мой земляк и хороший приятель, — ничуть не смутившись, ответил Тагильцев.

Шатеркин показал другую карточку.

— А что видите на этой фотографии?

Лицо Тагильцева перекосил ужас, он побледнел и отпрянул к дверце машины.

— Не может быть!.. — с трудом сказал он. — Здесь какое-то недоразумение… Мне точно известно, что Керженеков три дня как выехал в Крым по путевке. Я своими глазами видел эту путевку.

— Все это, может быть, верно, — сказал капитан, — наблюдая за парикмахером. — Но верно также и то, что найден труп Керженекова.

— Но что же произошло с ним?

— Как видите на фотографии… он застрелился…

В машине стало жарко и душно. На щитке мерно и отчетливо стрекотали часы. Тагильцев сидел молча, глядел куда-то в пространство, мучительно думал.

— Нет, ничего не могу понять… Я никогда не слышал от Власа жалоб на жизнь, всегда он был здоров и весел, никто его не обижал, да и не такой он человек, чтобы кому-то дать себя в обиду. И вдруг… — Он взглянул на Шатеркина глазами, полными недоумения.

— Да ведь только за день или два до его отъезда мы на рыбалку с ним ездили.

— Куда? — быстро спросил Шатеркин.

— На двенадцатый километр… И ночевали там…

— Кто еще был с вами?

— Никого больше не было — я и он.

— Расскажите, как прошла эта ночевка?

— Прошла как полагается, товарищ капитан, — после глубокого вздоха ответил Тагильцев. — Уехали мы на попутной машине прямо с работы, даже домой не заглянули: все загодя было приготовлено. Приехали, расположились на берегу со своими удочками, и дело пошло в лучшем виде: рыба ловилась неплохо, настроение отличное, а нам больше ничего и не надо. Когда стемнело, костер развели, бурлацкую уху сварганили. — печально усмехнулся Тагильцев. — Говорили, конечно, о всяких пустяках, фронтовую, жизнь вспоминали, а больше все о рыбной ловле, об охоте… Потосковали о Сибири, что поделаешь — родина. Я-то лет двадцать там не бывал, задолго до войны на Урал перебрался. Вот так… Потом закурили, послушали, как рыба в реке играет, и и тут же у костра заснули, а утром чуть свет — опять за удочки…

— Брал с собой Керженеков оружие?

— Оружие? — переспросил с удивлением Тагильцев. — Да зачем же оно нужно, когда охота еще не разрешена?

— Не охотничье… Пистолет у него был?

— Может и был какой-нибудь… Но мне лично, кроме тульской двустволки, никакого оружия видеть у него не доводилось… Пистолета не видел, товарищ капитан.

— А как шли у него дела на работе? Не рассказывал? — постепенно расширял круг вопросов Шатеркин.

— По работе мы с ним почти не сталкивались: он в архиве, а я… Говорят, хороший работник, добросовестный, и сам он на работу не жаловался.

— Семейную жизнь его хорошо знаете?

— Немного знаю. С женой жили вроде дружно, в согласии. Детей вот у них не было…

— Знаете ли вы ближайших друзей Керженекова? Тагильцев задумался.

— Их у него было раз-два и обчелся. Близких друзей не замечал…

— Ну, вернемся немного назад: как же закончилась ваша рыбалка?

— В общем, на уровне, товарищ капитан, никаких происшествий. Вечером в воскресенье приехали в город — и по домам… А потом он в отпуск стал собираться.

— Вы не провожали его?

— Не приглашал он меня… А потом все-таки рабочее время…

Шатеркин завел мотор, машина, легко дрогнув, тронулась и мягко покатилась по асфальту. Тагильцев тяжело вздыхал, устало откинувшись на спинку сиденья. В голове какие-то несвязные мысли, перед глазами обрывки пустячных, ничего не стоящих событий. Почему-то с глупой настойчивостью лезет в глаза одна и та же нелепая, смешная картина: Керженеков тащит удочку и вдруг, поскользнувшись, кувырком летит в воду. Потом, весь мокрый и грязный, смеясь, лезет на берег. «Вот и рыбу всю разогнал, — басит он. — Слышь, Семен? Сматывай удочки, погреться надо…» Тагильцев ясно видит широкое смеющееся лицо Керженекова, черные мокрые волосы торчат в разные стороны. Тагильцев опять горько вздыхает. «Неужели у него поднялась на себя рука?..»

Шатеркин больше не задавал никаких вопросов. Он был как будто весь поглощен легким бегом машины. Улица стала уже, темнее. Капитан резко затормозил.

— Вот и приехали. — взглянув на освещенный номер дома, сказал он. — Номер двадцать восемь, ваша квартира.

— Спасибо, товарищ капитан, — Тагильцев торопливо и неловко вылез из машины. Шатеркин протянул ему руку.

— Я думаю, что мы с вами еще увидимся?

— Если это необходимо, я готов в любое время.

Шатеркин кивнул головой. Сердито загудел мотор, на мгновение улицу охватило светом, и машина ушла.