Адвокат шайтана

Эта история стала моим авторским достоянием совершенно случайно. Уже после того, когда сборник новелл был подготовлен к печати, и незадолго до завершения необходимых формальностей, сопутствующих любой публикации, на юбилее одного моего близкого друга я познакомился с действующим сотрудником ФСБ РФ. На этой вечеринке в ходе непринуждённой беседы я вкратце поведал чекисту о жанровых особенностях этих художественных историй.

— Вы знаете, а ведь у меня тоже есть документальный материал, который может заинтересовать вас, — сказал он мне. — Думаю, он может быть использован для вашего нового рассказа. И в нём у вас будет та же возможность положить в основу сюжета заключение судебно-психиатрической экспертизы по уголовному делу, как и во всех других ваших произведениях…

Признаться, я ничего не ожидал в продолжение этого ни к чему не обязывающего разговора. Но каково же было моё удивление, когда буквально на следующий день он позвонил мне и спросил, где можно со мной встретиться, чтобы продать мне бумаги…

Так появился сюжет для очередной новеллы. Осталось только преобразовать его в приемлемую литературную форму и придумать название. Но здесь меня поджидало ещё одно удивление — название новеллы поместило её в начало этого сборника, поскольку очерёдность расположения в нём моих сочинений была подчинена самому простому порядку — алфавитному. И последнее стало первым.

Нет ничего хуже дурного предчувствия сразу после пробуждения, когда в окно твоего жилища вползает серое безжизненное утро. Я оглядел беспорядок своей комнаты и отыскал глазами белеющий в мутном свете циферблат. Стрелки показывали 7 часов 30 минут. «Зачем я согласился с судьёй на рассмотрение этого дела на десять утра?

Дурак!», — в который раз я выругался на себя за то, что опять из-за собственной недальновидности придётся в утренней давке метро, зажатым сонными и злобными людьми, ехать из одного конца Москвы в другой. Спал бы себе спокойно. После обеда бы — самое то. Как ни заставляй свой организм переключиться на график жаворонка, совиную натуру не переделаешь. Я встал и отключил электронное пиликанье будильника.

— Ничего, Жорик, крепкий кофе тебя взбодрит, — сказал я себе, укладывая пену для бритья на свою щетину. — Сон ты видел странный, конечно, но это так, из воспоминаний. Типичное пережёвывание прошлого. Выплюнь эту умственную жвачку и забудь. Чёрт!..

На левой щеке краснела царапина от бритвы. Порезаться безопасным станком? Не к добру это. Ой, не к добру.

Две чашки кофе нисколько не развеяли мрачные мысли. Ночной эпизод снова и снова в замедленном действии прокручивался в мозгу. Зачем этот ребёнок счёл нужным так неожиданно напомнить о себе? За столько лет он ни разу не снился мне, я уже почти забыл этот случай, а тут вдруг… Кстати, в каком году это было? В 91-ом…

Лето на Урале в тот год выдалось жарким и душным. Вместо того чтобы устроить себе нормальный отдых — кататься целыми днями на мотоцикле, купаться в озере и клеиться к девчонкам на пляже, — я целый месяц торчал в прокуратуре своего родного, но нелюбимого городка. Практика после третьего курса юридического института была ознакомительной, и было совсем необязательно самозабвенно отдаваться следственной работе, но в двадцать лет это мне казалось интересным. Я был прикреплён к следователю Кудряшову, молодому, деловитому и энергичному сотруднику. Всё это время он был для меня старшим товарищем. С ним я впервые участвовал в обысках, осмотрах, допросах. В один из первых дней июля, ближе к вечеру, в его кабинет заглянул милиционер, пожилой капитан.

— Здорово, Андрей, — поприветствовал он Кудряшова. — Ты сегодня дежуришь? У нас труп. Утопленник. На Севастопольской улице…

— Я так и знал! — Андрей хлопнул ладонью по столу, шутливо изображая недовольство. — Вот когда дежурит Новиков — тишина и покой во всём городе. А если я или Галина, то кто-нибудь обязательно зажмурится… Погоди, откуда на Севастопольской мог взяться утопленник? Там не то что водоёма поблизости, канавы приличной никогда не было.

— В колодце нашли, — кратко ответил капитан.

Что-то бормоча себе под нос, Кудряшов начал собирать свою «дежурную» папку с пустыми бланками протоколов. Встав из-за стола, он обратился ко мне:

— Поедешь со мной?

Я с радостью согласился. В моём воображении уже замелькали сцены из детективного фильма, и я играю в нём главную роль. Утопленник — это важный свидетель, которого устранила банда, недавно ограбившая банк. У этой преступной группы связи с мафиозными структурами страны. Далее следовали обыски, аресты, допросы. Во время захвата главаря банды один из наших сотрудников ранен, я беру его пистолет и продолжаю преследование особо опасного рецидивиста. В смертельной схватке враг повержен. Мне вручают высокую награду и сообщают об этом по телевизору. Кстати, в каком-то из эпизодов этого фильма я спасаю жизнь милой очаровательной девушке, которая в тот же день влюбляется в меня…

Когда наш милицейский «уазик» подъехал к месту происшествия, утопленника уже достали из колодца. Им оказалась девочка, возраст которой был три года и восемь месяцев. Врачи «скорой помощи» томились на жаре в ожидании нас возле частного дома, в котором случилось это несчастье. Родителей девочки допрашивать в этот момент было бессмысленно. Они только что приехали с работы и безутешно рыдали над телом дочери. Из всех людей, у которых можно было что-то выяснить, был дедушка погибшей. Он нам и поведал о том, как случилась трагедия.

— Мы с бабкой по хозяйству крутились, — утирая слёзы, рассказывал дед. — А внучка наша в огороде игралась. То я, то бабка поглядывали за ней. Потом через какое-то время смотрю, пропала Катенька. Думаю, может, домой зашла. Но и там тоже нет. Я бабку-то и спрашиваю: «А Катюшка-то где?». А она мне: «Так разве не с тобой?». Тут-то мы и спохватились. Давай искать. В колодец-то мы и не думали сразу глянуть…

Кудряшов сочувственно качал головой и что-то записывал. Я подошёл к колодцу, который был вырыт у самого края небольшого огорода возле забора. Лист железа, служивший для колодца крышкой, лежал сдвинутым на полтора метра от скважины. Я заглянул в чёрную глубину. В холодном блеске воды застыл игрушечный совок из ярко-зелёной пластмассы.

— Скажите, а в это время только вы и ваша супруга были дома? — осторожно спросил деда Кудряшов.

— Да, — кивнул тот и, всхлипнув, добавил, — да ещё вторая наша дочь, Катина тётка то есть.

— Простите, кто? — задал уточняющий вопрос Кудряшов.

— Ну у меня же две дочери, — начал объяснять дед. — Старшенькая, она бездетная у нас. А у младшенькой вот Катенька была.

— И где была ваша старшая дочь, когда вы узнали, что Катя утонула? — спросил Кудряшов, пристально глядя в глаза собеседнику.

— Здесь же, в огороде, — выдохнул дед.

Двое оперативников, до этого безучастно гулявших по огороду, повернули головы в сторону Кудряшова и деда. Поняв, что и для них предвидится работа, они насторожились.

— А где она сейчас? — продолжал свой устный допрос Кудряшов.

— Не знаю, убежала куда-то, — опустив глаза, сказал дед. — Она у нас дурная. Психопатка.

— Психопатка? На учёте у психиатра? — удивился Кудряшов.

— Да, первая группа инвалидности, — спокойно ответил дед.

Кудряшов отошёл в сторону и незаметно мотнул мне головой, чтобы я подошёл к нему поближе.

— Слышал? Не нравится мне всё это, — тихо произнёс Кудряшов.

— Надо найти эту тётку и допросить с пристрастием, — решительно предложил я. — Получается, она была здесь, когда всё это произошло. Бля буду, это она ребёнка столкнула в колодец. Тяжёлую железную крышку отодвинуть на полтора метра ребёнок сам бы не смог…

— Может, ты и прав, но только зачем это ей было надо? — скорее себя, чем меня, спросил Андрей.

— Ну она же психопатка, — начал отстаивать я свою версию. — Кроме того, бездетная. Просто из злости к своей сестре. Неосознанная ненависть. У психопатов, сам знаешь, всё это проявляется чуть ли не открыто.

— Допросим её, а дальше? — задумался Андрей. — Если она психопатка, её показания никакого доказательственного значения иметь не будут. А экспертиза на вопрос, могла она это сделать или нет, ответов не даст.

— И как быть? — растерялся я.

— Никак! — был ответ Андрея. — Спишем на несчастный случай.

— А вдруг это убийство? — не унимался я.

— Будем считать, что никто не хотел этой смерти, — подвёл итог Кудряшов.

В прокуратуру мы возвращались молча. Через несколько дней я отпечатал на машинке постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, Андрей расписался в нём и отнёс прокурору. С тех пор прошло тринадцать лет…

Сегодня ночью меня будто бы кто-то разбудил. В темноте я подошёл к двери своей квартиры, она была распахнута настежь. На пороге стояла девочка… «Дяденька, ты меня помнишь? Я Катя из колодца». Она была в том же красном платьице в белый горошек, в котором я видел её мёртвой. «А ведь я не сама упала туда». Улыбнувшись, девочка игриво завизжала и побежала прочь…

Я выглянул в окно. Серое мартовское утро не внушало оптимизма. С высоты двенадцатого этажа утренняя суета обывателей, спешащих по своим делам, казалась смешной и бессмысленной. Докурив сигарету, я собрался и вышел из дому, смешавшись с людским множеством, с человечками, торопливо шагающими к автобусным и троллейбусным остановкам, к станциям метро. Начался день, который изменил всю мою дальнейшую жизнь.

«Суки текучие! За какое дело ни возьмись — везде одно и то же. Замкнутый круг. Заколдованный и порочный. И как ловко у них всё получается! Действуют нагло, почти открыто. А для тех из них, кто попался, слова из песни подходят: „Если кто-то кое-где у нас порой…“. Попадётся один, а остальные? А остальные сделают вид, что это, мол, не наш товарищ. „Это бяка, кака и взяточник!“ — заорут они хором. И судить его будет эта же мафия. Ну ладно менты, прокурорская и судейская сволочь… Но ведь и все адвокатишки туда же полезли. Все в прислужниках! Как шавки бегают, договариваются, „решают вопросы“. Некоторые из них до того докатились, что аж с утра до ночи в мусарнях сидят — „дежурят“. Клиентов выжидают. Пидоры подментованные!..».

— Жора! — голос за спиной остановил поток моих ругательств. Я обернулся.

Неужели?! Вот так встреча! Откуда он здесь? И постарел он как… Впрочем, он всегда для меня был дядькой…

— Рамзан! — воскликнул я на всю улицу и побежал к тёмно-синему «мерседесу», из которого выглядывало знакомое лицо.

— А я смотрю, ты или не ты, — обнимаясь со мной, сказал Рамзан. — Сколько лет!

— Сколько зим! — прижимаясь к нему, вторил я.

— Вот уж и не думал, что ты тоже в Москве, — смеясь, начал хлопать меня по спине Рамзан.

— И уже давно, больше десяти лет, — сказал я. — А ты?

— Я около того, — не переставая улыбаться ответил Рамзан. — Слушай, у тебя как сейчас со временем? — Может зайдём куда-нибудь, отметим встречу? Поговорим…

— С удовольствием, — согласился я. — Дел у меня на сегодня никаких.

— Отлично. Ты без машины? Садись ко мне, поехали. Я только заеду в свою фирму, ладно? Она здесь рядом. Я там ненадолго.

Я был искренне рад этой встрече. Рамзан, хочется верить, тоже. С ним, Рамзаном Мурзаевым, мы учились в одной группе в юридическом институте в Екатеринбурге, который в те далёкие годы назывался Свердловском. Он поступил в институт в 27 (!) лет и поэтому был для всех студентов нашей группы самым старшим товарищем. Но не только из-за своего старшинства он пользовался у нас уважением. Его превосходство над нами ощущалось на подсознательном уровне. В любых ситуациях он держался с достоинством. Никогда не унижался перед преподавателями, вымаливая у них нужную ему оценку. «Двойки» и «незачёты» исправлял упрямой зубрёжкой. Шпаргалками на экзаменах не пользовался. Если у него возникали трудности по какому-либо предмету, он прямо обращался к кому-то из одногруппников с просьбой: «Помоги». После выпуска я ни с кем из товарищей по учёбе не стал поддерживать отношения, хотя все мы, разъезжаясь по разным городам и весям, обменялись адресами. Все обещали писать друг другу, собираться в годовщины выпуска, созваниваться. И что? Каждый ушёл в свою жизнь, и всё забылось.

Рамзан предложил поехать в узбекский ресторан, что на Покровке. Дорогое, стилизованное под восточный колорит заведение. Я согласился.

Пока добирались до ресторана, Рамзан рассказал о себе: женат, трое детей; имеет четырёхкомнатную квартиру на Ленинском проспекте; руководит собственным агентством недвижимости. Бизнес процветает. Жизнью доволен.

— А как у тебя дела? — спросил Рамзан. — Наверное, уже хозяин крутого адвокатского бюро?

Скрывать мне от него было нечего и хвастаться придуманным благополучием не хотелось. В общих чертах я рассказал о нелёгкой жизни адвоката Георгия Светлячкова, то есть о себе. О том, что до недавнего времени она складывалась из сплошных неудач. Что живу я до сих пор в паршивенькой съёмной квартирке. Машины нет и не было. Не женат. Детей не завёл. Не на что. Гонорары были мизерными, еле-еле сводил концы с концами. Ведь дела, будь то уголовные или гражданские, уже давно ведут не адвокаты, а «заряженные», то есть посредники в передаче взяток. Если в начале девяностых следователи и прокуроры брали взятки через адвокатов, то сейчас уже берут напрямую. Адвокаты стали ненужными. О том, что присутствие адвоката в судебном процессе, — лишь декорация. О том, что судьи обнаглели настолько, что просят платить им даже за вынесение законного решения. Почему даже за законное решение? А чтобы не волокитили дело. Управы-то на них никакой. У них сейчас абсолютная независимость от закона. Воротят, как хотят. «Прижать» жалобой уже никого невозможно. Даже привлечь их к дисциплинарной ответственности почти нереально. Кругом наглость и обожравшиеся рыла. О том, что в милиции почти повсеместно царит вымогательство денег у задержанных. Многие адвокаты с ментами в сговоре. Задача адвоката — закошмарить клиента и побольше выманить у него денег. Миф о престижности адвокатской профессии оказался злым обманом.

— Впрочем, о чём это я? — своим же вопросом остановил я свой монолог. — Ты, Рамзан, об этом и сам не хуже меня знаешь.

— Знаю, конечно, — кивнул он. — Просто сталкиваться с этим приходится реже, чем тебе. Ты изнутри всё это видишь.

— Вот и суди, как работать и зарабатывать в таких условиях, — пожаловался я.

— Но неужели всё так плохо? — возразил мне Рамзан. — Есть же адвокаты, которые из телевизора не вылезают, в газетах о них пишут. Будто бы дела выигрывают любые…

— Это пузыри, — рассмеялся я. — Что значит адвокат, который может выиграть любое дело? Он что, Уголовный кодекс лучше меня знает? Проверь любого из этих павлинов в реальном деле. Там, где связи и телегеничность не принимаются в качестве юридического аргумента. Скажем, в суде присяжных. Вся их дутая популярность лопнет! — к сожалению, здесь, даже несмотря на моё безоговорочное уважение к суду присяжных, я был вынужден поправить себя: — Хотя и там уже сплошная профанация. У нас, в России, из импортных завозов хорошо и везде прижилась только картошка. А по делам, когда по указанию Кремля вся мощь прокуратуры обрушится на олигарха? Эти знаменитые адвокаты становятся просто клоунами. От своей беспомощности только и визжат с экранов телевизоров: «Произвол, беззаконие!».

Мы зашли в ресторан и поднялись на второй этаж. Девушка в шёлковых нарядах, пёстрых и ярких, провела нас за столик. В этом зале каждое место для посетителей было устроено в виде дастрхана. Сняв ботинки, я и Рамзан полулёжа уселись среди мягких подушек. Сделали заказ.

— Вот сегодня с утра я был на процессе, — продолжил я жаловаться Рамзану. — Дело гражданское. Суть спора такова. Мой клиент по договору купли-продажи приобрёл квартиру у одного мужика по фамилии Жильцов. Договор был заверен у нотариуса. Чтобы сделка вступила в силу, требуется государственная регистрация. Но её не провели, потому что Жильцов долгое время был в запое. Тогда мой клиент пошёл в суд и через несколько месяцев получил решение суда об обязании зарегистрировать сделку. Был выдан исполнительный лист. Когда мой клиент приехал регистрировать договор, обнаружилось, что Жильцов за это время ещё раз продал квартиру уже другому дядьке, Старкову. Пришлось подать в суд иск о признании договора купли-продажи между Жильцовым и Старковым недействительным. Тяжба длилась полтора года, и что ты думаешь? Я проиграл это дело!

— Не может быть, — усмехнулся Рамзан. — Это же ничтожная сделка, если по закону, а по сути это мошенничество.

— Но продажная судья даже не пустила меня в процесс, — развёл я руками. — Выгнала меня из зала. Ответчик её «зарядил». Его адвокат, безграмотный тупица, даже для проформы ни одной бумажки суду не представил. Зато нахально высмеивал меня до рассмотрения дела, когда вышли покурить перед началом заседания.

Я не стал рассказывать Рамзану о том, что было после: как меня выталкивали клиент и его родственники из здания суда, как они ругались со мной. «Адвокатишка сраный! Тебя судья даже слушать не стала… Верни деньги и пошёл в жопу!», — орали они мне вслед, когда я сказал им, что на это судебное решение я подам кассационную жалобу.

— И что теперь? — спросил Рамзан. — Кассировать будешь?

— Конечно, буду! — со злостью выпалил я. — Вот там-то я не упущу своего шанса…

Принесли заказ. Маленькие порции в огромных блюдах разместили на столе, не оставив на нём свободного места. Официантка налила в бокалы вино и бесшумно удалилась. Мы чокнулись «за встречу», и я жадно осушил свой бокал. К спиртному у меня давняя страсть. К тому же, скверное настроение после неудачно проведённого мною сегодня процесса нужно было чем-то развеять. Деликатный Рамзан сделал вид, что не заметил моего нетерпения напиться.

С полчаса мы говорили на отвлечённые темы. До вечера было ещё далеко, и поэтому посетителей в ресторане было немного. Музыка играла негромко, и ситуация располагала к спокойному разговору.

Выпив с Рамзаном еще несколько бокалов под дежурные тосты, я почувствовал, что приятное опьянение начало овладевать мною. Через некоторое время очертания окружающих предметов начали становиться менее чёткими, с лёгким размытым затемнением, как в старых кинофильмах. Вино — не водка, напиток более коварный, поскольку действует не так предсказуемо. Неизвестно, когда и какой будет эффект. Всё зависит не только от сорта, но и от массы других параметров.

— Может, мне поискать связи в Мосгорсуде? — Рамзан вдруг вернулся к моему проигранному делу. — Договориться с кем надо… А то ведь и там к твоим доводам могут не прислушаться.

— Куда они денутся, Рамзан?! — чувствуя, как ко мне подбирается пьяная самоуверенность, ответил я. — С недавнего времени я нашёл такой волшебный способ убеждения всех этих выблядков в чёрных балахонах…

— Тогда почему проиграл сегодня? — возразил Рамзан. — Волшебство не помогло?

— Я ещё не волшебник, я только учусь…

— Ладно, Жора, — сказал Рамзан, давая своим тоном понять, что моё дело — это моя проблема. — Короче, тебе нужна моя помощь?

— Спасибо, нет, — ответил я и с игривой почтительностью уронил свой подбородок на грудь. Через несколько секунд я предложил Рамзану:

— Ты лучше богатеньких клиентов мне подтаскивай. Порекомендуй меня своим партнёрам. Нет, я серьёзно. С каждого гонорара тебе десять процентов…

— Жора, я верю, что ты классный юрист, — пригубив из бокала, сказал Рамзан, — но без обиды, пойми меня правильно. Деловым людям нужен не сложный и интересный процесс, а результат. Как ты выиграл это дело, никого не интересует. Они платят тебе не за грамотную писанину твоих заявлений и жалоб, а за судебное решение в их пользу…

— Будет им решение в их пользу! — сказав это, я даже удивился тому, как раззадорился.

— Давай лучше выпьем ещё, — Рамзан вытянул в мою сторону руку с бокалом вина.

Я не отказался осушить очередной бокал. Но это не остановило и не отвлекло меня от темы:

— Рамзан, за многие годы своей адвокатской практики я такого навидался! Хватило бы на целый учебник для взяточников. Если бы ты знал, как мне надоели все эти хитрые способы договориться и встретиться, незаметно сунуть, «забыть» портфель в кабинете, перечислить деньги на счёт. А эти вонючие посредники? Этот язык намёков со взяточниками? Особенный такой язык — как у гомиков. Насмотрелся я этого, как порнухи в перестройку… Хватит. Я понял, что работать по-другому выгоднее…

— По-честному, что ли? — как и следовало ожидать, на серьёзном лице Рамзана появилась неприятная саркастическая усмешка. Даже не саркастическая, а какая-то грустная и снисходительная.

— Да, — поразил я его.

— О результатах честного ведения дела ты уже рассказал, — тут же высмеял меня Рамзан.

— Пустяки, в кассации отыграю назад, — с абсолютной уверенностью заявил я.

— Ну-ну.

На этом моменте нам бы стоило повернуть разговор в другое русло. Например, в сторону воспоминаний о студенческом прошлом. Но это самое «ну-ну» заставило меня взять курс на разъяснение всех неясностей до конца.

— А знаешь, Рамзан, что меня заставило работать по-честному? — я решил для начала заинтриговать его. — Война в Чечне.

Рамзан, конечно, искренне удивился такому повороту разговора, поскольку эта тема была его плотью и кровью, ведь он был чеченцем.

— Кстати, ты участвовал в этой войне? — я не мог не задать ему этот вопрос.

— Только в самом начале, — кивнул Рамзан. — В расстреле армейской автоколонны под Гудермесом. Мне нужно было вывести своих родителей в Москву, они старые у меня; вывозил из-под обстрела, под бомбёжкой. Вот и пришлось немножко поучаствовать. Потом я занимался отправкой наших раненых боевиков в Польшу, на лечение. Когда закончилась первая война, вернулся к мирной жизни. Организовал вот агентство недвижимости в Москве. Начало второй войны нас, чеченцев, вообще застало врасплох. Никто и не думал, что всё снова повторится. Но к чему это ты про войну вспомнил?

— Ты никогда не задавался вопросом о том, что во время двух войн борцы за свободу Ичкерии действовали весьма странно: захватывали роддома, больницы и школы, взрывали жилые многоэтажки, станции метро, отрезали головы заложникам перед телекамерами, пленных превращали в рабов. Зачем? Ведь достаточно было им направить всю эту дикую жестокость против представителей власти, и русский народ воспринял бы чеченских боевиков как своих освободителей. Скажу больше: русские не только оказывали бы им помощь путём укрывательства складов с оружием и боевиков-смертников в своих квартирах, но и сами бы приняли активное участие в войне против коррумпированного режима. Согласен?

Рамзан в ответ пожал плечами.

— Думал я над этим вопросом, думал, — продолжал я. — Всё никак не мог понять, почему ваши боевики такие тупые…

— Что значит, тупые? — вступился за них и за себя Рамзан. — Просто англичанам была нужна такая туземная армия, которая бы воевала с Россией до тех пор, пока «Бритиш Петролеум» не построит свой нефтепровод от Баку до Джейхана. У этой войны была совсем другая цель — в обход России качать каспийскую нефть.

— Да-да, ты абсолютно прав… И вот однажды я вдруг сам себе задал вопрос: а почему, собственно, для борьбы с коррупцией нужны чеченские отморозки? Я и сам это смогу. Ведь у меня для этого самая подходящая профессия! Со своей адвокатской коркой я доступ имею и к бобикам, и к тузикам. Где бы они не сидели — в ментуре, в прокуратуре или в суде…

— Ты короче можешь? Ближе к теме, — поторопил меня деловой Рамзан.

— Так вот, — поспешно прихлебнув вина, продолжал я с лёгким волнением в голосе. — Благодаря своей смекалке, теперь я перешёл к самым радикальным методам работы с судейским преступным сообществом. Я их уже почти год как взрывами пугаю.

— Ты? — непонимающе спросил Рамзан. — Взрывами?

— Да, — стараясь быть невозмутимым, ответил я.

— Звонишь в их конторы и делаешь ложные сообщения о заложенной бомбе? Но зачем?

— Нет, не так, — я самодовольно улыбнулся. — Я реально пугаю. Поясняю, как. Допустим, я подал иск в суд, и судья Пупкина будет его рассматривать. Мне нужно, чтобы она вынесла законное решение. Кстати, это главное моё условие — законность решения. Это для того, чтобы потом у меня проблем с этим не было. Поэтому за гнилые дела я не берусь. Так вот, в один прекрасный день я затягиваю щепотку «кокса» в нос для бодрости и блеска в глазах и появляюсь у кабинета этой судьи. Жду. Улучив момент, приближаюсь к этой Фемиде во плоти и прошу её срочно принять меня. А сам в это время перекладываю пачку баксов из одного внутреннего кармана в другой. Естественно, делаю это так, чтобы видела это только она. Некоторые сразу ведутся и зовут в кабинет, другие — те, что поосторожнее — назначают приём попозже. Но ни тем, ни другим я денег никаких не даю. Да и не бывает их у меня в тот момент — «кукла» это. Оказавшись в кабинете судьи, я достаю не пачку баксов, а гранату Ф-1…

— Настоящую «лимонку»? — изумлённо вытаращив на меня глаза, вымолвил Рамзан.

— Конечно же, нет, — успокоил я его. — Муляж это. Повторяю, муляж. Но судья этого не знает. Что происходит далее? Выдернув чеку, я протягиваю эту игрушку судье в руку и прошу зажать рычаг запала покрепче, после чего объявляю примерно следующее: «Мне уже всё равно — я смертельно болен. Но ты, тварь, можешь пожить ещё долго, если выполнишь моё простое условие — вынесешь законное решение. Понятно?». В ответ звучит блеяние про то, что моё любое требование будет, конечно же, выполнено. Тогда я заставляю эту сволочь написать под диктовку: «Прошу Вас, Георгий Владимирович, срочно доплатить мне $ 5 000. Ранее полученная сумма оказалась недостаточной. Срок на доплату — три дня. В противном случае, я не смогу выполнить нашу договорённость по делу — далее следует номер, название дела и подпись». После чего я забираю гранатку и эту бумагу у судьи и объясняю дальнейшие правила игры: я возвращаю эту бумагу после вынесения решения. Затем прошу его или её проводить меня к выходу. Здесь изредка случаются накладки. Может вмешаться физиология — обмороки, непроизвольное мочеиспускание или дефекация — но, повторяю, подобное случается не часто. В основном судьи провожают меня до выхода. На улице я машу рукой застывшей Фемидушке, сажусь в такси и уезжаю.

— Но ведь тебя сразу же…

— Кто меня будет ловить? — перебил я Рамзана. — Любой судья хоть чуточку интеллектуальнее ментовского полкана. Что мне можно предъявить? Угрозу убийством? Ты только вдумайся, как это будет звучать: адвокат угрожал гранатой судье, чтобы было вынесено законное решение! Даже в романе «Процесс» у Кафки ты ничего такого не найдёшь. И абсурдно, и голословно! А вот у меня есть бумажка, которая написана этим взяточником собственноручно. И текст в ней прямо-таки вымогательский. Для меня это страховка, а для судьи — компромат. Надо быть полной дурой или дураком, чтобы заявить на меня, когда против них убойный документ — просьба увеличить сумму взятки! Это же расписка в собственной виновности, тупости и жадности.

— И долго ты так промышляешь? — спросил Рамзан. Напряжение на его лице было особенным — с признаками восхищения.

— Я же говорил, уже почти год.

— И что, никакой реакции с их стороны? — не унимался возбуждённый Рамзан.

— До сих пор всё проходило «на ура», — постарался я его успокоить. — А с этими обманутыми взяточниками, которые игрушку мою в руках подержали, я продолжаю оставаться в нормальных отношениях. Здороваюсь, улыбаюсь. Обоюдно мы делаем вид, что ничего между нами взрывоопасного не было. Боятся они меня. Им наверняка кажется, что моя наглость чем-то ещё подкреплена. То есть боязнь у них особая — неопределённая.

— Ну ты авантюри-и-ист… — только и смог сказать потрясённый Рамзан. — Не ожидал от тебя такого.

— Каждый адвокат должен быть хоть немножко авантюристом.

С минуту мы оба молчали. Я оглядел зал. За время нашей беседы с Рамзаном посетителей ресторана стало больше. Посторонние шумы уже начали меня немного раздражать.

— Погоди, но почему сегодня ты проиграл? — встрепенувшись, прервал молчание Рамзан.

19

— Да, сегодня я прокололся, как инфантил, — согласился я, закуривая сигарету. — Но это из-за моей неизжитой веры в справедливость. Честно говоря, я был уверен, что уж по такому делу никакого экзотического решения быть не должно. Но оказалось… Ладно, что говорить. Теперь придётся выдёргивать чеку в кассационной инстанции…

В этот момент я почувствовал, что красное вино и жареное мясо довели меня до того состояния, которое называется «Играй, гармон!». Действительно, нежданно-негаданная встреча с другом юности спустя долгие годы не могла ограничиться банальной попойкой. Моя душа требовала приятного и романтического продолжения. Чуть помявшись, я предложил Рамзану поехать в сауну. К моей радости, он согласился.

— Да, я тоже не против давление сбросить, — кивнул он мне. Было очевидно, что Рамзан не хотел после столь интересных рассказов быстро расставаться со мной.

И уже через час я, раскрасневшийся от жара и утомлённый сексом, лежал на вершине животного блаженства — на гидрамассажоре, встроенном в лоне небольшого овального бассейна. Когда-то, в начале своей адвокатской карьеры, наивно полагая, что это будет способствовать обретению полезных связей, я водил в подобные учреждения следователей, прокуроров, судей. Но мои гонорары были слишком скромны, и приходилось экономить на всём — заказывать пиво покрепче и одну девочку на всех. Сегодня гостем был я, и мне не надо было беспокоиться о расходах. За всё платил Рамзан.

— На самом деле, — вяло и томно продолжал я разглагольствовать на тему, как можно победить коррупцию в правоохранительной системе страны, — для этого в России созданы прекрасные условия. Не надо никого выслеживать, искать доказательства, устраивать шумные процессы. Зачем? Просто сверху спускать разнарядки на посадку. Скажем, спустили разнарядку в Липецкую область: посадить в текущем месяце десять прокуроров и столько же ментов. Конечно, Липецкая область в этот месяц превратится в Содом или Гоморру. Ну и пускай. Пускай петушат друг друга. Жалко, что ли? За то, что там могут пострадать праведники, не беспокойся. Господь так распорядился, что в нашей правоохранительной системе нет праведников.

Голый Рамзан слушал моё выступление без особого внимания. Лёжа на кушетке, он изредка стонал от удовольствия, которое ему доставляла худенькая блондинка (кажется, её звали Оксана) своими оральными усилиями в области паха, медленно качая головой в такт его порывам.

— Но когда разгневанный Бог всё-таки почтит своим вниманием правоохранительную систему России, — в пьяной мечтательности я откинул голову и начал рассматривать эротические фантазии, запечатлённые в мозаике на потолке, — потеха будет мировая. Такое уже было, когда молодёжь бериевского призыва[1]Берия Лаврентий Павлович (1899–1953 г.г.) — архитектор, Генеральный Комиссар государственной безопасности СССР, Маршал Советского Союза, куратор "советского атомного проекта", Герой Социалистического Труда. 18 декабря 1938 года Берия Л.П. был назначен на пост наркома внутренних дел СССР. Под его руководством аппарат НКВД был обновлён на 45 %. 9 ноября 1939 г. Берия Л.П. издал приказ "О недостатках в следственной работе органов НКВД", на основании которого 22 000 сотрудников правоохранительных органов были привлечены к уголовной ответственности за незаконное ведение следствия и нарушение принципов социалистической законности. Вместе с тем, до конца года из лагерей, тюрем и колоний было освобождено 327 200 незаконно репрессированных граждан за годы "ежовщины".
покончила с «ежовщиной»[2]Ежов Николай Иванович (1895–1940 г.г.) — предшественник Л.П. Берии на посту наркома внутренних дел СССР, самоучка, наркоман и гомосексуалист. 10 апреля 1939 г. был арестован по обвинению в руководстве заговорщической организацией в органах НКВД СССР, в шпионаже, в подготовке террористических актов и вооруженного восстания против Советской власти. 4 февраля 1940 г. Ежов Н.И. был расстрелян.
… Тогда и мне уже не придётся ходить с гранатой к судьям. Держать их всех на подрыве… Хотя, если честно, Рамзан, иногда так хочется объехать все тридцать три суда Москвы, заложить там тротила, поставить таймер на час «икс», со спокойной душой вернуться домой и включить новости…

Из раздевалки послышалась электронная мелодия моего мобильного телефона. Не успел я что-то предпринять, как девушка, обёрнутая в махровое полотенце (кажется, её звали Ольга), подошла к краю бассейна, и, сев на его кафельный бортик, подала мне звенящую телефонную трубку. Звонил мой коллега — адвокат Артур Джабекян. Его я не слышал и не видел уже более года, но он начал разговор со мной таким тоном, будто мы с ним встречались до этого звонка чуть ли не ежедневно.

— Привет. Как дела? — Артур говорил быстро, не дожидаясь моей ответной реакции. — Ты сейчас где? Приезжай срочно в Шереметьево-2. Тут таможенники словили двух чудиков на «контрабасе». Нужен второй адвокат для разводки. С таможней я договорился, она дала добро, дела никакого не будет. Вопрос решён за десять зелёных тонн. Половину забираем мы, ты и я. Пятёрку — таможенникам. Давай, дуй сюда!

— Артурик, я пьян. Отмокаю в бассейне с русалками, — шевеля пьяным языком, пролепетал я. — И вообще, в твои авантюры я больше влезать не буду.

— Послушай, поросёнок, это дело очень срочное. Кончай пьяный базар.

Артура Джабекяна, бессовестного авантюриста (удостоверение адвоката он называл лицензией на мошенничество), я возненавидел сразу же после совместного участия с ним в «разводке клиента» по делу о серийных разбойных нападениях на ювелирные магазины. Разбойник при этом убил трёх частных охранников и тяжело ранил четвёртого. Артур пообещал матери своего клиента, что оправдает его, если та заплатит ему пятьдесят тысяч долларов. Его умение выманивать у клиентов деньги было просто гипнотическим. Ничего не понимающий в правоведении (он окончил среднюю школу милиции, а диплом о высшем юридическом образовании купил в метро), он обладал главным достоинством адвоката — умением серьёзно врать.

— Вы всё же считаете, что есть шанс на оправдательный приговор? — с недоверием спрашивала его старушка — мать разбойника, собиравшаяся продать свою квартиру на судебные расходы.

— Конечно! — торжественно заверил её Артур. — Я тщательно изучил дело, доказательств его вины практически никаких.

— Как никаких? Его же опознали продавцы этих магазинов… А кровь на его ботинках?

— Подумаешь, опознали! Могли обознаться. Это же так субъективно. Что касается крови на ботинках, то будем оспаривать выводы биологической экспертизы.

Артур жестом показал в мою сторону и представил меня старушке:

— Это мой коллега, кандидат наук. Будет отвечать за научное обоснование юридических заключений по делу. Подготовку жалоб, ходатайств…

— Вы извините меня, пожалуйста, но если всё-таки не удастся оправдать моего сына? — оторвав от меня молящий взгляд, спросила она.

— Если не удастся? Что ж, будем давить на условное, — не моргнув глазом, сказал Артур.

«Это полный провал!». Я чуть не схватился за голову. «За три с половиной трупа условное наказание! Он что, идиот?!». Но невозмутимый Артур абсолютно серьёзно продолжал «грузить» старушку:

— А что? Ваш сын положительно характеризуется, ранее не судим…

Артур, конечно же, с треском проиграл это дело. Его подзащитному назначили наказание сроком на двадцать пять лет. Но он триумфально заявил старушке, которая была в полуобморочном состоянии после оглашения судебного приговора:

— Поверьте мне, это величайшая победа! Вам крупно повезло, что адвокатом по делу был я, иначе бы вашему сыну не миновать пожизненного заключения.

Когда Артуру из тюрьмы позвонил обманутый осуждённый и попытался получить объяснения, Артур грубо, но с достоинством ответил:

— Послушай, урка. Что я мог сделать, если очевидцы опознали тебя? Сам виноват, надо было гасить всех свидетелей.

Из обещанных мне пяти тысяч долларов Артур выделил всего лишь пятьсот, объяснив, что большую часть гонорара по этому делу пришлось потратить на попойки со следователями и прокурорами, раздачу им подарков (это он называл покупкой административных ресурсов).

— Я здесь причём? — возмутился я. — Отдай мне мои деньги.

Артур напоил меня армянским коньяком до скотского состояния и пообещал, что подберёт мне стоящее дело. На этом мы тогда и расстались. За тот обман старушки мне до сих пор было стыдно, а потому мне вдвойне было приятно осознавать, что теперь я работаю честно. Сейчас было самое время выразить свою злобу и порвать с ним окончательно. К тому же, как я помню, Рамзан обещал мне подыскать жирного клиента.

— Иди ты на хуй и там погибни! — процитировал я Виктора Пелевина и отключил мобильник.

— Здравствуйте! — кто-то бодро поприветствовал меня на том конце телефонного провода. — Могу я переговорить с Георгием Владимировичем?

— Это я.

— Меня зовут Сергей Фёдорович, — представился мой собеседник. — Я по рекомендации Рамзана… Хотел бы обратиться к вам со своим вопросом…

«Это хорошо, — освобождаясь от тяжелого сна, подумал я. — Значит, у меня предвидится заработок».

— К вашим услугам, Сергей Фёдорович, — стараясь преодолеть хрипоту, ответил я своему возможному клиенту.

— Я думаю, нам лучше всё обсудить при встрече, — вежливо предложил Сергей Фёдорович. — Вам когда будет удобно?

— Вы знаете… — я сделал паузу, изображая замешательство занятого человека, вынужденного изыскать свободное время в своём плотном рабочем графике. — Если сегодня, то, наверное, только во второй половине дня, не раньше трёх или даже четырёх часов…

— Очень подходящее время, — обрадовался Сергей Фёдорович. — А где?

— На Каширском проезде. Я там буду в Нагатинском суде, — соврал я. — К четырём я уже точно освобожусь.

— Годится. Давайте я буду вас ждать у входа в метро «Каширская». Тот вход, что по правую руку, если ехать на машине в сторону области. Годится? Мои приметы: на вид тридцать-тридцать пять лет, ниже среднего роста, худощавого телосложения, волосы тёмные, глаза… Одет: чёрная кожаная куртка, серые брюки. А вы как будете выглядеть?

«Так ты мусорок, оказывается. Оперативный состав. Скорее всего, сыскарь. Значит, я свой гонорар увеличу вдвое. С вами, ментами, у меня особые счёты».

— Чёрное пальто, чёрный портфель и кепка, как у Ленина, — описал я свой внешний вид и, попрощавшись, повесил трубку.

Голова, конечно, трещала по швам, а в животе, казалось, зверствовала сотня пираний, раздирая внутренности в мелкие клочья. Корчась от изжоги, я встал с постели и пошёл в ванную. Выплюнув в раковину горькую слюну, я взглянул на себя в зеркало.

— Да, Жорик, твоя безудержная склонность к пьянству есть главная причина, почему ты до сих пор не стал лучшим адвокатом страны, — сказал я вслух своему опухшему и перекошенному отражению лица.

Пожалуй, единственным положительным опытом, приобретённым за те годы, которые были отданы поиску радости на дне бутылки, было то, что на следующий день после пьянки я научился быстро избавляться от похмельного синдрома. Уже достаточно длительное время я прибегал к услугам верных спутников в этом нелёгком деле: газированной минералке с солью, клизме, контрастному душу, горячей солянке (или хотя бы куриному бульону с лапшой), жареному мясу под острым соусом и крепкому чёрному чаю с лимоном. При этом, конечно же, необходимо соблюдать последовательность, ни в коем случае не путая очерёдность применения этих антипохмельных мер.

«Молодец, Рамзан, просто молодец!», — не переставал я радоваться, постепенно приводя себя в порядок после вчерашней попойки в сауне (к концу оргий количество выпитого там пива и водки снизило мои способности к правильной артикуляции до уровня иностранца, лет в шестьдесят предпринявшего попытку выучить русский язык). И надо отдать должное Рамзану: столько выпить, не спать полночи и при этом не забыть своего обещания подыскать мне богатенького клиента.

После посещения трактира (где я закончил «курс реабилитации» и даже выпил пятьдесят грамм для окончательной победы над похмельем) до встречи ещё была уйма времени. Поэтому я решил погулять по Царицынскому парку, подышать свежим воздухом. После пьянки это тоже необходимая процедура. Настроение с каждой минутой становилось лучше. Было предчувствие того, что скоро у меня появится приличное дело, а значит, и приличные деньги. Рамзан ведь серьёзный человек. И окружение у него должно быть тоже солидное. Ну не по заливу же чьей-нибудь квартиры ко мне обратился Сергей Фёдорович. Вряд ли у Рамзана такие знакомые, которые будут судиться с соседями из-за такого пустяка. Деловые люди всегда могут договориться, а не томиться целыми месяцами в коридорах суда в ожидании разрешить спор, привлекая адвокатов и экспертов по поводу расчёта стоимости ущерба, причинённого неполадками в санузле.

Я медленно шёл по парку, тщетно пытаясь поэтически воспеть грязь и серость московской весны. Гуляя вокруг недостроенного за двести лет дворцового комплекса эпохи Екатерины II, я в который раз порадовался за свою принадлежность к либерально-паразитическому сообществу, за возможность так вот бесцельно тратить время, которое люди иных профессий вынуждены проводить у себя на работе — на фабриках и заводах, на рынках, на скотных дворах, в офисах …

Придя домой, я неспешно собрался, взял пустой портфель и поехал на станцию метро «Каширская».

Выйдя на улицу из подземки, я быстро отыскал глазами Сергея Фёдоровича. Им оказался ничем непривлекательный мужичок — невысокий, худой, с кривыми ногами. Чёрные усики нисколько не придавали ему мужской значительности, скорее наоборот — это походило на попытку небритых юношей выглядеть старше своего возраста. Заметив меня, он улыбнулся и протянул мне руку. В момент рукопожатия я поймал его колючий, чуть нагловатый взгляд.

— Георгий Владимирович? Очень приятно. Рамзан мне рекомендовал вас как очень хорошего адвоката. Он отзывался о вас как о принципиальном и вдумчивом человеке, профессионале с большой буквы. К тому же, у вас разносторонняя практика, и уже совсем немалый опыт работы.

Я не без удовольствия слушал эти приятные слова в свой адрес, разглядывая собеседника. Прежде всего я обратил внимание на его одежду, часы и обувь. Ничего дорогостоящего. Жаль.

— Ну что вы, Сергей Фёдорович, я ещё не заслужил вашей лести.

— Георгий Владимирович, я на машине, она тут рядом, у дороги. Не возражаете, если мы там поговорим? Документы вам покажу. Пойдёмте.

Вообще-то я бы предпочёл разговор в кафе или ресторане, но его предложение продолжить разговор в машине я воспринял как возможность для себя оценить благосостояние своего будущего клиента. Если его машиной окажется новая иномарка, то свой гонорар я могу подкорректировать в сторону увеличения.

К моей радости, машина, к которой подвёл меня Сергей Фёдорович, была вишнёвая «Тойота-Камри», на вид не старая.

— Прошу вас, Георгий Владимирович, — любезно приглашая меня занять переднее кресло пассажира, сказал Сергей Фёдорович, открывая передо мной дверь.

Усаживаясь в машину, я увидел, что на водительском месте сидел бандитообразный парень лет двадцати пяти. Выглядел он соответственно — короткая стрижка, чёрная кожаная куртка, на правой руке сверкал жёлтый металлический браслет.

— Знакомьтесь, это мой водитель, — усаживаясь сзади меня, сказал Сергей Фёдорович.

— Николай, — произнёс водитель и протянул мне свою широкую ладонь.

В момент рукопожатия моя рука была крепко зажата в его руке. Ничего не подозревая, я смотрел в его лицо и изображал улыбку. Николай быстро вывернул мне руку и потянул её к себе.

— Что происходит?.. — попытался я возмутиться и хотел было повернуть голову назад…

Но едва я обернулся, как ощутил довольно сильный удар по голове, даже не удар, а толчок, от которого у меня перед глазами вспыхнули яркие круги, а во рту лязгнули зубы. Не успев испугаться, я почувствовал, что сердце всё же подскочило куда-то к низу шеи. Через секунду я ощутил, что, оказывается, до крови прикусил язык, а из глаз брызнули слёзы. Наконец я понял, что удар пришёлся по затылку.

— Не дёргайся, сука, — пригрозил мне водитель, пристёгивая наручниками мою левую руку к замку противоугонного блокиратора, вмонтированного в коробку передач.

Я повернул заметно потяжелевшую голову вправо в надежде найти возможность высунуться из машины и позвать на помощь, но в этот момент моё горло сдавил холодный металл. Вероятно, цепь.

— Я сейчас дёрну, и твоя подъязычная кость хрустнет, как у висельника, — медленно выговаривая слова, продышал мне в ухо Сергей Фёдорович. Такую манеру говорить со своей жертвой я видел часто в кино про вампиров.

Я молчал. От растерянности я не знал, что сказать. К тому же, спрашивать, что этим вампирам от меня надо, было бы проявлением трусости с моей стороны. А единственное, что я мог им в ту минуту противопоставить, это только напускное спокойствие.

— Так вот, — продолжал свою экзекуцию надо мной Сергей Фёдорович, — хочешь быть висельником, завтра твой труп найдут у тебя же дома. Будто сам повесился…

— Не получится, — хрипло возразил я. — На шее две странголюционные борозды останутся. Экспертиза покажет, что…

— Не умничай, сука! — сдавливая мое горло цепью, закричал Сергей Фёдорович.

— Товарищ майор, — водитель обратился к Сергею Фёдоровичу, — может, повезём его на Лубянку? А там уж…

— Верно говоришь, лейтенант, — согласился с ним Сергей Фёдорович. — Поехали. Там уж расколем его до жопы.

Автомобиль плавно тронулся с места и выехал на проезжую часть. Меня повезли на допрос. Правда, не туда, где располагается головной офис ФСБ РФ, а совсем в другое место. Машина стремительно понеслась по Каширскому шоссе в сторону области.

— Я майор ФСБ Фролов, — представился мне Сергей Фёдорович. — Управление по борьбе с терроризмом. Слыхал про такое?

— Ошейник ослабь, майор, — задыхаясь, ответил я.

— Слыхал, я спрашиваю? — заорал майор мне в ухо, нисколько не ослабив свою удавку.

— Да…

— Так вот, я сотрудник этого управления. Вчера мы взяли твоего Рамзана. Он во всём признался. Так что отпираться тебе бессмысленно. Нашему управлению даны такие полномочия, что даже гестапо нам бы позавидовало. Мы имеем право ликвидировать любого, кто нам покажется причастным к терроризму. Понял?

— Не совсем, — сказал я, пытаясь правой рукой сдерживать удавку на шее. — Я-то здесь причём?

— О чём вы вчера говорили с Рамзаном?

— Да о всяком…

— Выкладывай всё, а то потом поздно будет, — ослабив свою удавку, сказал Сергей Фёдорович.

— А что рассказывать-то? Встретились, выпили, попиздели за жись… Потом поехали тёлок ебать … — я кратко изложил события вчерашнего дня.

— Ты чё, сука, нас за лохов держишь? — опять заорал мне в ухо Сергей Фёдорович. — Я тебе сейчас яйца отрежу! Выкладывай, что ты взрывать собирался?

— Да не помню я, пьяный был, — попытался я уйти от ответа.

— Если не вспомнишь, я тебя на твоих же кишках повешу, — продолжил озвучивать свои «пугалки» майор ФСБ.

— Ну был, может, какой базар… Так ведь по пьяни… Я так однажды на мраморную статую полез…

— Я последний раз тебя спрашиваю, что ты взрывать собирался? — срывая голос, закричал Сергей Фёдорович.

— Не помню… — чувствуя, как на меня накатывает страх, ответил я.

— Товарищ майор, кончать с ним надо, — опять заговорил водитель. — Выедем за город, там и прикончим…

— Давай, лейтенант, — вдруг успокоившись, сказал Сергей Фёдорович.

«Что мне делать?», — спросил я себя. Наверное, каждый, оказавшись в такой ситуации, начинает перебирать в мозгу все возможные варианты своего спасения. Выпрыгнуть на ходу не удастся — рука пристёгнута наручниками, шея на цепи… Даже если бы не было этих сдерживающих факторов, то выпрыгивание из машины, несущейся на полном ходу, — спасение ли это? Выход был один — дождаться, когда приедем куда-нибудь, а там, может, появится шанс.

То, что нас сдали чекистам проститутки из сауны, у меня не было сомнений. Все они работают под ментовской крышей. ФСБ тоже прибегает к их услугам. Рамзан, как доносчик, мной исключался сразу. «Вчера мы взяли твоего Рамзана. Он во всём признался. Так что отпираться тебе бессмысленно…», — это самый простой оперский трюк. Я же не малолетка, чтобы купиться на такой дешёвый понт…

Мы миновали МКАД. Через несколько минут по правую сторону начали появляться лесные массивы. Ещё некоторое время спустя, машина свернула с главной дороги вправо и на тихой скорости поехала по узкой лесной дороге. В зеркале заднего вида я заметил, что за нами следует легковой автомобиль на дистанции около ста метров. «Машина оперативного прикрытия», — догадался я. Через несколько минут у следовавшей за нами машины несколько раз блеснули фары. Это было сигналом для остановки.

— Всё, приехали, — сказал Николай, сворачивая на обочину.

Сергей Фёдорович быстро вышел из машины и открыл правую переднюю дверь. Когда с меня сняли наручники, моё твёрдое решение сбить с ног маленького кривоного майора и бежать прямиком в лес оказалось слишком наивным — в руках у Фролова был пистолет, направленный на меня.

— Вылезай, ублюдок, — скомандовал он.

Я подчинился. Горячая боль в затылке от недавно перенесённого удара просила приложиться к чему-нибудь холодному. «Когда закопают в мёрзлой земле, быстро голова остынет», — зло подшутил я сам над собой в попытках успокоить свою боль.

— Пошёл вперёд, — ткнул меня в спину Сергей Фёдорович. — Шагай быстрей и не оглядывайся.

Серая ледяная корка легко проваливалась под ногами. Я шёл в лес, специально замедляя шаги в надежде, что, может быть, люди в изредка проезжающих по этой дороге машинах заметят нечто подозрительное в том, что в эту минуту происходит со мной. «Может кто-то, вызовет по мобильному телефону милицию?» — глупо надеялся я. За спиной хлопнули дверцы машины, и послышался негромкий и неразборчивый разговор. Я оглянулся — из второй машины вышли три человека и направились за мной. «Понятно, убивать меня будут всей оперативной группой…».

— Я же сказал, не оглядываться, — Фролов прыжком наскочил на меня, пнув меня ногой в правый бок.

Я опять молча пошёл вперёд, думая о том, как внезапно подкралась смерть. Без всяких предвестников. Даже ни одна ворона не каркнула мне в окно сегодня утром, а настроение перед встречей с Сергеем Фёдоровичем было чуть ли не праздничным. Хотя нет, накануне ночью мне приснился сон…

«Шанс выжить есть в любой ситуации, — сказал мне внутренний голос, — даже в падающем самолете. А уж здесь-то. Ведь ты, Жора, артист! Играл в студенческом театре… Сейчас у тебя самая главная роль в жизни…».

От неожиданного и сильного толчка в спину я упал на землю лицом вниз. Через мгновение рука Фролова сдавила мою шею, а на затылке я почувствовал холодное дуло пистолета.

— Ну что? — голос майора ФСБ звучал над моею головой, как голос ангела смерти. — Последний шанс тебе даю, придурок. Будешь говорить?

— Буду! — заорал я в ответ, насколько мог это себе позволить, лёжа на животе, прижатым к земле, как пойманный зверь. — Да, я террорист. Готовил взрывы в Москве и Волгодонске. Сам взрывчатку таскал на себе. Никто меня не проверял. Потому что у меня славянское лицо! Ненавижу вас, тварей! Думаешь, я последний? Да нас сотни таких! В своих братьях-шахидах я уверен. Они за меня отомстят. Всё взорвут на хуй! Стреляй, блядь. Алла Акбар!..

Прокричав последние слова, я почувствовал, как застывшие от страха губы чуть размягчились. Я ждал реакцию на мой выпад. Мои «признания» в причастности к терроризму должны были спасти меня в эту минуту. Ведь нельзя же меня прямо сейчас ликвидировать, если ещё сотни таких же террористов готовят новые взрывы. Отсюда вывод: со мной надо работать, проводить следственно-оперативные мероприятия. И чтоб всё было официально, а не так, как здесь — в лесу, под дулом пистолета. А уж оказавшись в кабинете следователя, можно будет потолковать о том, почему я в пьяном бреду похвастался Рамзану и проституткам о своих экстремистских методах в адвокатской практике. И самое главное — где доказательства? Ни хрена у вас не выйдет! В крайнем случае, закошу под психа…

— А ну-ка встань, — как-то неожиданно и подозрительно вежливо сказал Фролов и стал помогать мне подняться. — Вставай, Георгий, вставай, родной.

Я медленно, с чувством достоинства, встал на ноги и свысока посмотрел на маленького майора. «Только бы не переиграть..», — думал я в тот момент, стараясь глядеть хотя и в его сторону, но не в глаза.

Фролов улыбался. Я молчал. Немая сцена была абсурдной. Я постарался изобразить надменное лицо и всем своим видом показать ему: «Ты, кажется, собирался везти меня на Лубянку? Вези». Три тёмные фигуры стояли слева от меня в десяти шагах и молча наблюдали за происходящим. Я не обращал свой взгляд в их сторону, демонстрируя тем самым — мол, я с начальником разговариваю, а значит, количество его помощников для меня абсолютный ноль.

— Браво, Георгий, — вдруг сказал Сергей Фёдорович и, спрятав пистолет в карман, потянулся меня обнимать. — Молодец!

В замешательстве я начал мягко сопротивляться майору, слегка отталкивая его, чтобы избавиться от его объятий. Не понимая, что происходит, я повернул голову влево и тут…

— Рамзан?..

Рамзан стоял в длинном чёрном пальто посредине двух молодых парней. Он смущённо изобразил улыбку и быстрым шагом направился ко мне со словами:

— Георгий, я тебе сейчас всё объясню.

Моим первым желанием было со всей силы заехать ему по физиономии. Но руки и ноги плохо слушались, всё тело как-то обмякло. Оставалось только плюнуть ему в лицо. Но я сдержался.

— Послушай, брат, — сказал Рамзан и хотел подойти ко мне поближе.

— Подожди, Мурза, — перебил его Сергей Фёдорович. — Я сам всё объясню.

Сергей Фёдорович быстро повернулся ко мне и сказал:

— Извини, Георгий, это была проверка.

— Какая ещё проверка? — пролепетал я, начиная приходить в себя от пережитого ужаса.

Фролов взял меня под руку и повёл обратно из леса — к дороге.

— Дело в том, что никакие мы не чекисты. Мы друзья твоего Рамзана. Сегодня утром он рассказал нам о тебе, и мы решили с тобой встретиться. Мы твои братья по духу. Нам нужно быть вместе…

— Вместе? А кто вы такие? — я снова испугался этих непонятных друзей Рамзана и даже на несколько секунд повернул голову назад — разглядеть их получше. Они молча шли за нами.

— Я руководитель русского отделения Аль-Каиды, — сказал Сергей Фёдорович и пристально посмотрел мне в глаза. Выдержав паузу, он вполоборота обернулся назад и, кивнув головой в сторону Рамзана и двух неизвестных мне товарищей, добавил: — а это мои помощники.

Я встал, как вкопанный. Все мысли, вопросы, загадки мгновенно растворились в тихой сумеречной пустоте мёртвого леса.

— Ещё раз извини нас за эту проверку, но она была нам необходима, — не дав мне опомниться, продолжал Сергей Фёдорович. — А что нам оставалось? Поверить твоим экстремистским высказываниям? Так по пьяни мы все экстремисты. Мы должны были убедиться в твоей твёрдости. А вдруг ты бы струсил?

«Но если честно, так я струсил. От страха даже живот заболел. Роль, которую я разыграл перед активистами Аль-Каиды, предназначалась как раз для их противников. От испуга перед ФСБ всё это было, уважаемые коллеги-террористы!».

— Но ты оказался молодцом, — снова начал хвалить меня Фролов. — Настоящий герой. Нам такие нужны.

— Для чего?

— Как для чего? — неподдельно удивился Сергей Фёдорович. — Ты что, не желаешь бороться с мировым злом? Так и собираешься отсидеться на обочине жизни? И это в то время, когда идёт такая схватка!

— Какая схватка? — я не понимал, к чему он клонит.

— Всё, что тебе известно о коррупции в России, — это лишь часть той правды, которая скрыта от всего человечества.

— Вы о мировой мафии, что ли? — уже не скрывая усмешки, спросил я.

— Почти угадал, — не обращая внимания на мою несерьёзность, сказал Сергей Фёдорович.

Мы подошли к машинам. Я достал сигарету и закурил. Затягиваясь дымом, я подумал о том, как всё чертовски закрутилось — вышел из дома на встречу с клиентом с мыслью заработать на том, чтобы начать очередную занудную судебную тяжбу, а тут на тебе! — пресловутые международные террористы в друзья напрашиваются, работать вместе предлагают. Зачем я им понадобился? В инженерно-сапёр-34

ных войсках я не служил, с минно-подрывным делом не знаком. Им что, простой смертник понадобился?

Будто услышав мои мысли, Сергей Фёдорович ответил на мой неозвученный вопрос:

— Ты готов нам помочь в очень серьёзном деле? Как адвокат нашего товарища, который сидит сейчас в тюрьме. Мы подумали, посовещались — освободить его можешь только ты, Георгий. Больше некому.

Наверняка моё выражение лица в тот момент лучше всяких слов передало мою догадку: «Ах, вот оно что!».

— Холодно что-то и сыро, может, сядем в машину? — предложил Сергей Фёдорович.

Я выкинул сигарету и предусмотрительно сел на заднее сиденье. Николай, недавний «лейтенант ФСБ», смущённо улыбнулся мне. Рамзан сел рядом со мной, а Сергей Фёдорович занял переднее место пассажира.

— Так вот, — продолжил Сергей Фёдорович. — Нам нужен свой парень, проверенный.

— Ну что ж, я согласен, — успокоившись, ответил я и тут же пустился в приятные рассуждения о своём призвании: — Мой профессиональный долг — защищать любого, кем бы он не был. По закону даже дьяволу должен быть предоставлен адвокат.

— Я знал, что ты согласишься, — не поворачиваясь ко мне лицом, как бы про себя, сказал Рамзан.

— Для начала, ответь мне на такой вопрос, — потирая руки в предвкушении интересного разговора, спросил меня Сергей Фёдорович: — ты нас не выдашь? Ведь про Аль-Каиду наши враги только и рассказывают, что мы негодяи, тупые убийцы. Хотя на самом деле — мы боремся против мирового зла, оплотом которого является США. Наша борьба идёт по всему миру… Короче, ты согласен участвовать в нашей борьбе?

— Давно мечтал закрыть Америку, — пошутил я в ответ.

— Тогда поехали, — Сергей Фёдорович кивнул головой, и машина, лихо развернувшись, понеслась по дороге. — Суть дела такова. Полгода назад ФСБ приняла нашего товарища, Назира Хамалова, члена нашей организации. Сейчас он сидит в «Лефортово» — ждёт суда. Ему вменяют попытку сбыть за границу секретный проект советской суперторпеды «Шакал». Она была создана незадолго до развала СССР в одном казахском оборонном НИИ. Понятно, что когда Союз умирал и его разрывали настоящие шакалы, про эту секретную разработку, как и про многие другие, забыли. Русские генералы занялись очень прибыльным бизнесом — продажей военных секретов. Тогда нами было принято решение оснастить иракские ВМС этими торпедами, которые способны в считанные минуты потопить весь американский флот в Персидском заливе. За передачу этой секретной документации иракским спецслужбам отвечал Назир Хамалов, который, как и все мы, свято верил в то, что Саддам Хусейн всерьёз собирался воевать с США. Ну про итоги этой войны тебе известно — запуганный бородатый дедушка защищается сейчас в суде с помощью полутора тысячи адвокатов. Надеясь, что это спасёт его от виселицы. То есть всё, на что хватило этого грозного диктатора, — собрать один полк болтунов. Дурилка картонная… И теперь всё бремя ответственности за освобождение Ближнего Востока легло на нас — честных и бесстрашных бойцов Аль-Каиды. О своих контактах с Хамаловым продажная иракская военная разведка сообщила американцам. ЦРУ, в свою очередь, пожаловалось ФСБ. Хвала Аллаху, документы так и не были перехвачены — мы их спрятали в надёжном месте. Чуть позже мы переправили их в Иран.

— Иран? Почему такая неразборчивость в связях? — несмотря на то, что от всего услышанного у меня уже перехватило дух, я всё же не мог не задать этот вопрос, поскольку моё детство прошло в дыму и грохоте ирано-иракской войны, которая велась в телепередаче «Международная панорама».

— А тебе не всё равно, кто устроит «Пёрл-Харбор» в Персидском заливе? — усмехнулся Фролов в ответ.

От причастности к готовящимся великим потрясениям на планете моя ушибленная голова слегка закружилась. Я всегда чувствовал в глубине души, что нечто особенное мне уготовано судьбой. Правда, каково это предназначение, я не знал. Быть может, оно опасно и разрушительно? Такое же, как у тех простых мужичков, на которых я обратил внимание в рюмочной на Никольской улице, где я опохмелялся со следователями из ОВД «Китай-город». Эти двое мужичков, с виду типичные пьянчуги, вели себя странно — подозрительно озирались, их лица были чем-то серьёзно озабочены, говорили они тихо, и их голоса терялись в звоне посуды и шуме, царившими в этом заведении. Однако мне удалось расслышать несколько фраз из их таинственного разговора:

— Решено, — сказал мужичок в замусоленной кепке своему товарищу, облокотившись на столик-грибок (рудимент советского общепита). — Завтра мы начинаем.

— Это уже точно? — второй мужичок пригнулся за столиком, чтобы приблизиться к своему собеседнику. — У нас всё готово для этого?

— Всё продумано до мелочей, — ответил мужичок в кепке и протянул свою рюмку, чтобы чокнуться с собутыльником. — Завтра увидишь.

Я бы забыл об этом случайно подслушанном разговоре, но на следующий день, 11 сентября 2001 года, смертельное авиашоу с участием арабской пилотажной группы потрясло весь мир. С тех пор меня время от времени мутило странное ощущение: а не видел ли я организаторов этих терактов? Их скромный вид и место обсуждения их планов меня нисколько не смущали. Ведь я тоже, в своё время сделавший величайшее историческое открытие, разгадавший тайну крестовых походов на Ближний Восток (оно случилось в результате ночного озарения, когда я задался вопросом об истинных причинах этих масштабных военных экспедиций), понявший, что их окончательной целью было воссоздание Государства Израиль, стоял там же, в рюмочной, за столиком-грибком, заставленным селёдочной закуской, а не за кафедрой Гарвардского университета или «Оксбриджа»[3]Oxbridge (англ.) — слово образовано от названий двух английских городов — Оксфорда и Кембриджа. Указанное сокращение часто используется при одновременном упоминании об Оксфордском и Кембриджском университетах.
.

Фролов чем-то отдалённо напомнил мне этих типов из рюмочной — такой же маленький, плюгавенький усатик. Из курса судебной психологии мне было известно, что люди с такой комплекцией отличаются ярко выраженным честолюбием, жестокостью и повышенной сексуальной активностью — очень подходящий контингент для тайных обществ, где оргазм от осознания скрытого могущества несравненно приятнее явного господства.

Машина пересекла МКАД. Николай уверенно петлял между автомобилями, обгоняя их то справа, то слева. Я прокашлялся — Рамзан и Сергей Фёдорович повернули головы в мою сторону, и я спросил их:

— А в чём будут заключаться мои услуги по этому делу?

Фролов ненадолго задумался, улыбнулся Рамзану и сказал мне:

— Чуть позже мы посвятим тебя в нашу задумку. А пока нам нужно всё обсудить с товарищами. Получить утверждение этого плана.

Машина свернула с Каширского шоссе и поехала к моему дому. Было очевидно, что мой адрес им был хорошо известен (вычислили по номеру домашнего телефона). Николай не спрашивал меня, как проехать ко мне.

— Сергей Фёдорович, — решил я задать ему личный вопрос, — Рамзан, я знаю, мусульманин, а вы?

— Я? — переспросил Сергей Фёдорович и отвернулся. Выдержав недолгую паузу, он ответил: — Да, но… Но показывать я тебе этого не буду.

«Вот ещё! Больно мне надо твой хуй разглядывать, — обиженно подумал я. — Вообще-то я другое имел в виду…».

— Обрезание — это не всегда обязательно, — неохотно вмешался в наш разговор Рамзан.

— А мне, например, врачи запретили, — поспешил дать и о себе объяснение на эту тему Николай.

Я в свою очередь решил воздержаться от рассказа о том, как забавный случай отщипнул у меня крайнюю плоть. Было это в десятилетнем возрасте на летних каникулах, когда я гостил у бабушки своего одноклассника Равиля Султанбекова в татарской деревне. Однажды утром меня в числе весёлой ребятни пригласили (как оказалось, по ошибке) в уютный дом загадочного доброго старца. Угостив нас сладостями, он поправил свою тюбетейку, прочитал молитву и, поглаживая свою седую бородку, что-то хитро спросил. Равиль мне тихо перевёл его вопрос: «Ну что, кто из вас самый смелый?». Громче всех слово «минь», то есть «я» по-татарски, кричал я… Когда во время этой деликатной операции я вскрикнул «больно!» и заревел, было уже поздно…

Машина подъехала к моему подъезду. Сергей Фёдорович включил в салоне свет, повернулся ко мне, и достав из внутреннего кармана конверт, протянул его мне:

— Это твой гонорар. Здесь три тысячи долларов.

— Это хорошо… — еле сдерживая собачий восторг, дрожащей рукой я взял деньги. — У меня как раз сейчас любовный период, а это, сами понимаете, большие расходы.

Этот странный роман случился, что неудивительно, как служебный, точнее — профессиональный.

Всю зиму я занимался делом о выселении таджикских цыган из квартиры, которую им «сдал» участковый милиционер. Хозяйка квартиры — одинокая пенсионерка — уже год жила на улице. Подкармливали её сердобольные азербайджанцы, которые работали на рынке возле её дома.

Дело это шло с большим трудом, даже, можно сказать, совсем не шло — вздорная, истеричная судья под надуманными предлогами отказывала мне в приёме иска. За много лет своей практики, неоднократно преодолевая запутанную, вольно трактуемую процедуру подачи документов в суд, я убедился в том, что главной задачей любого судьи является прежде всего отказ в судебном рассмотрении просьбы гражданина. В этом и заключается основная причина труднодоступности к российской Фемиде. Действительно, зачем для судьи лишнее дело в производстве? Зарплата от этого не изменится. Кстати, вот если бы судьям платили в зависимости от количества рассмотренных дел, то, я уверен, наши суды работали бы со скоростью McDonalds. Прежде, чем я пугану муляжом гранаты судью, моё исковое заявление должно было пройти «проверку на пригодность», а поэтому мне оставалось только одно — быть настойчивым: каждый приёмный день приходить в суд, чтобы подавать всё новые и новые документы.

В один из таких приёмных дней я привычно занял место среди посетителей в коридоре на скамейке возле судебного зала. Напротив сидела молодая особа с закрытыми глазами. Время от времени она открывала рот, чтобы зевнуть, напоминая этой зевотой усталую измождённую жабу, уснувшую жарким летним днём на берегу вонючего пруда.

Разглядывая спящую барышню, я нашёл её симпатичной и добродушной. Правда, склонной к полноте, несдержанности плоти. На её лице мирно застыло последнее очарование молодости, и персиковый румянец уже не был по-юному свеж. «Персик», хоть и был по-прежнему сладок, но с лёгким привкусом огорчения, которое непременно наступает при вкушении красивого, но перезревшего осеннего плода. На пальцах обеих её чуть пухленьких рук поблёскивало скопление золотых и серебряных колец, но обручального не было.

— Кто следующий? — из-за двери выглянуло недовольное лицо секретаря судьи.

Просители Фемидовой милости, заполонившие коридор, своим шипением и возбуждёнными выкриками разбудили спящую посетительницу напротив меня и поторопили её идти к судье.

— Ага, ага, ага, — растерянно проголосила она и, показав мне свой внушительный зад, брючный шов на котором не выдержал нагрузки и разошёлся (в эту трещину можно было разглядеть даже цвет её трусиков), быстро исчезла за дверью.

Как я и предполагал, пробыла она там недолго. То, что у неё искового заявления не приняли, было видно по выражению её лица. Через минуту, когда она удалилась, из-за двери кабинета судьи опять появился толстомордый и наглый секретарь (я б таких не то чтобы тюремным писарем на Колыму, на строительство гранитной набережной Северного Ледовитого океана отправлял). Именно они, секретари судов, — основная кадровая смена российских судей, этих злых языческих божков.

— Она уже ушла? — обратился он к посетителям. — Ну вот, а ксиву свою оставила. Лучше бы деньги забыла.

— Давайте я передам, я её коллега, — я встал и взял удостоверение у него из рук.

Быстро спускаясь по лестнице к выходу, я заглянул в красное удостоверение: Анастасия Фатиховна Милкашевская…

Через две недели, когда мы стали любовниками, я узнал, что она была не только результатом банального русско-татарского симбиоза. По утверждению Насти, в её роду были замечены также поляки и даже немцы. В этом я усмотрел глубокие корни интеллигентности.

— А адвокаты в твоём роду были? — поинтересовался я во время нашего свидания в английском пабе.

— Нет, в семье с детства хотели, чтобы я стала врачом, — ответила она мне с неопределённой улыбкой. — После восьмилетки я поступила в медучилище, готовилась в медицинский институт, но потом, сам знаешь, время-то какое началось. Надо было деньги зарабатывать, а врачи в девяностые зарплату по полгода не видели. Решила пойти в юридический.

На минуту я представил нереализованный сценарий её врачебной жизни: она тяжёлой и неуклюжей походкой ходит по больничным палатам в белом халате; на её круглом миловидном лице застыли усталость и ответственность за здоровье пациентов; больные благоговейно слушают её строгие наставления и покорно следуют им …

— Надеялась, что адвокатов ждут быстрые и лёгкие деньги? — спросил я, выпрыгнув из потока своего воображения в тот момент, когда застал Настю в процедурном кабинете во время её ночного дежурства при соитии с каким-то сорокалетним очкариком — видимо, с заведующим отделением больницы.

— Знаешь, когда я работала медсестрой, моего младшего брата с товарищем привлекли за участие в изнасиловании.

Срок им грозил от восьми лет. Мама наняла через знакомых адвоката, который запросил такую страшную сумму, что нам пришлось не только отдать ему все свои сбережения, но и надолго залезть в большие долги. Тогда я была удивлена дороговизной адвокатских услуг.

— А оказалось, что адвокат брал эти деньги не только для себя, а ещё для следователя с прокурором? — предугадал я и протянул Насте салфетку, указав ей на необходимость избавиться от козявки, торчавшей из её левой ноздри.

— Ну да, дело быстро замяли, — ответила Настя, сморкаясь.

Настя была ещё только начинающим адвокатом (со стажем чуть более года) и в отличие от меня, привлечённого в это сообщество голливудскими сказками про суды присяжных, она была из тех, кто при выборе этой профессии уже знал, что наша адвокатура давно превратилась в беззубую шлюху коррумпированной судебной бюрократии, а размах государственного беспредела и безумства достиг апогея — вступили в силу законы об обожествлении судей, ментам фактически были предоставлены чрезвычайные полномочия, прокурорам даровались абсолютно неограниченные возможности вмешиваться в жизнь любого человека или фирмы, а наскоро придуманным судебным приставам была отведена роль попрошаек и бездельников, по закону лишённых реальной возможности приводить в исполнение судебные акты. Пока престарелые лицедеи и самовлюблённые павлины, занимавшиеся адвокатской практикой на российском телевидении, восторженно разевали рты, восхваляя наперебой эти пьяные выходки законодательной власти (я исхожу из того, что проекты законов в девяностые писались в бане «под пивом», во время весёлых попоек на охоте либо с похмелья. Иначе как можно объяснить такое количество «противоречий и пробелов» в наших законах?), рядовые адвокаты во всеобщем коррупционном угаре так стремились играть главную роль в одной и той же пьесе «Дай взятку и спи спокойно», что их в другой роли уже перестали рассматривать. Вопросы клиентов адвокату свелись до минимума: «А у вас на этого прокурора выход есть? А на судью? Нету?.. Извините, до свидания». За это адвокатуру не только перестали бояться, ценить и уважать, но и отшвырнули на периферию правовой системы, а если быть точнее, её вышвырнули за ненадобностью (ничто же не мешает следователю, прокурору или судье взять взятку напрямую). Поэтому недаром из всех законов, принятых во время так называемой судебной реформы (её истинная цель заключалась в том, чтобы никакой реформации правосудия не допустить), закон об адвокатуре в России был принят самым последним. Потому что адвокатура сама определила место собственной значимости.

Прекрасно зная обо всём этом, как же Настя видела себя в этой профессии? Как и большинство адвокатов — заниматься «разводкой клиентов»?

Косвенный ответ на этот не озвученный мною вопрос прозвучал в сиамском ресторане (мне пришлось свозить Настю в Таиланд, поскольку все её подружки там уже побывали, а она, бедная, нет). В тот момент, когда я боролся с рвотной реакцией на сладкие креветки и салат из жареного солёного ананаса с луком, заиграла трель мобильного телефона Насти, и на несколько минут она забыла о моём присутствии. Из её разговора с телефонным собеседником я понял, что звонил её бывший бойфренд, Саша Клыков. Она прожила с ним около восьми лет ничем не примечательной жизни. Расстаться с ним ей помогло неожиданное вмешательство психопата, который во время своего очередного припадка бешенства развлекался стрельбой из охотничьего карабина наобум из окна своего дома по троллейбусам. Пострадавшим оказался Клыков — он был ранен в руку, при этом была раздроблена кость. Настя тоже была в том троллейбусе, рядом с Клыковым, т. е. пуля-дура могла попасть и в неё. Какое-то время Настя добросовестно ухаживала за больным, но потом перестала и выставила его вещи за дверь.

— Зачем мне нужен был этот инвалид? — объяснила она мне свой поступок, искренне порадовав меня своим цинизмом, благодаря которому теперь у неё был я.

Клыков не остался в долгу: их сожительство закончилось заявлением Насти в суд о привлечении его к уголовной ответственности за нанесение ей побоев. Позже Настя отказалась от идеи его засудить, и их отношения чуть наладились, застыв на околоприятельском уровне, — иногда они созванивались.

Из обрывков услышанных фраз я понял, что Настя обсуждала с Сашей его очередную проделку: у своей теперешней сожительницы он забрал деньги, а поскольку он до этого уже крепко поссорился с ней, она заявила на него в милицию. При этом Лена — так звали сожительницу Саши — была подругой Насти.

— Да, Саш, Лена уже звонила мне и рассказала, что ты её обворовал. Просила быть её адвокатом в этом деле… Что? Ты хочешь, чтобы я стала твоим адвокатом? Ну, это будет зависеть от того, кто мне из вас больше заплатит. Мы, адвокаты, народ продажный…

Вот и ответ. Как говорится, спасибо за откровенность. Закончив беседу по телефону, Настя, не обращая на меня внимания, замурлыкала над дымящимся лобстером на подносе.

Кстати. Кто побывал в Таиланде, согласятся с тем, что там европейских туристов поджидают, в том числе, экзотические варианты надувательства. Кого миновала участь сия, тому повезло. Мне с Настей не повезло. Счёт за лобстера оказался сложенным из стоимостей за каждые сто грамм его веса, хотя цена в меню была указана просто за блюдо из него. Весил этот морской рак больше двух килограмм… Чтобы расплатиться с хитрыми тайцами — цунами их побери! — мне пришлось съездить в отель за недостающими деньгами.

— Странно, почему так дорого? — по дороге из ресторана вопрошала обескураженная Настя.

«Ну прям как в наших судах, — мысленно сравнил я, — только на минутку расслабился, только доверился…». Ведь стоило мне однажды прийти к судье без гранаты, как мне тут же подсунули нечто похожее на «блюдо тайской кухни». Правда, без подобострастных поклонов и резиновых улыбок.

К сожалению, с Настей этими рассуждениями я поделиться не мог. Думаю, если бы она узнала о моих «радикальных методах», отнеслась бы к ним неодобрительно (очень мягко говоря). К тому же, её профессиональные устремления, как я невольно услышал, были направлены совсем на иные цели, нежели мои. Впрочем, меня это не сильно волновало. Развитие нашего романа уже дошло до той стадии, когда душевное беспокойство во мне вызывали другие, более серьёзные, обстоятельства, а здравый смысл подсказывал, что мне пора уже определяться.

К своим тридцати трём годам, успев переспать с кем-то по пьяни, с кем-то по любви, я так и не изменил своим изначальным эстетическим воззрениям, ни за что не желая расставаться с девушкой своей мечты — юной блондинкой с водевильными ногами. По себе знаю, что у тех, кто не женился до моего возраста, в далёкой юности осталась красивая и недостижимая Любовь-Мечта. В белом, розовом или голубом Она шла к тебе сквозь твои сны. Пролетали дни и ночи, но тебе их не было жаль — ведь они были без Неё. В поисках и ожидании Её проходит молодость. Мелькают в памяти глаза и улыбки. Она? Нет, не она. Лица девушек проносятся в потоке времени. Где Она? Может, только что проехала мимо тебя в дорогой иномарке? Кстати, об этой иномарке ты тоже давно мечтал. Ладно, встречу завтра. Чем дольше ожидание, тем сильнее разочарование. Наконец, приходит понимание: никогда! Оглядываешься на вчера. Да, столько было возможностей начать простую и обычную семейную жизнь…

Причём здесь Настя? Конечно, она была слишком далека от образа мечты эпохи моей юности, но в противовес легковесным заоблачным грёзам Настя была уже состоявшейся женщиной, как говорится, без материально-бытовых проблем: с собственной квартирой и машиной. Мечта провинциала! Короче, я сделал ей предложение. Настя с ответом не торопилась.

— Мы мало знаем друг друга… Давай пока будем встречаться… Нам надо понять, подходим ли мы друг другу… — бубнила она что-то в этом роде каждый раз, когда я напоминал ей о своих серьёзных планах.

Выяснение вопроса, подходим ли мы друг другу, оказалось недолгим. Не прошло и трёх месяцев, как наши отношения стали стремительно развиваться по наклонной — от плохого к худшему. Настя всё чаще раздражалась, выискивая любые поводы для обид на меня. К тому же, чтобы понять, что моя роль счастливого героя-любовника не удалась, по всем правилам жанра должен был появиться третий персонаж нашего романа. Третьестепенный и невидимый. Как папа Гамлета. Голос этого призрака прозвучал очень скоро…

Однажды, после недолгого перерыва из-за незначительной ссоры, произошедшей по моей вине (на ночном киносеансе во время эротического нашёптывания я назвал Настю пупсиком, а она в этом расслышала намёк на свою склонность к полноте и обиделась), я решил красиво помириться с ней. Прослушав пение двух «англоязычных» гитаристов в переходе метро, я спросил одного из них, знают ли они песню ‘My Love’, и, получив утвердительный ответ, пригласил их за умеренную плату к дому Насти, чтобы они исполнили эту песню под её окном. Вечером в тот же день я позвонил с уличного таксофона на её домашний телефон и убедился, что она уже дома. Ничего не подозревавшая о приготовленном для неё сюрпризе Настя, взяв трубку и не услышав в ответ ни слова, вежливо выругалась:

— Это безобразие какое-то!..

Минут через сорок я подъехал с музыкантами к её дому. Выйдя из машины, я отыскал окно её квартиры. Свет почему-то в нём не горел. Распинав застывшие собачьи фекалии, кучки которых выглядывали из-под серого весеннего снега, я расставил купленные в ритуальном магазине миниатюрные красные лампадки в виде сердечного символа и зажёг их. Оценив эту огненную идеализацию серой действительности со стороны, я взглянул на окно своей возлюбленной и подумал, что сверху это должно смотреться ещё более романтично. Дав команду своему «оркестру» приготовиться, я набрал номер её домашнего телефона. Ни домашний, ни мобильный телефоны Насти не отвечали. Длинные гудки колючими холодными дротиками врезались мне в ухо. Странно…

Расплатившись с музыкантами, злой и растерянный, я поехал к себе домой, где, уже будучи пьяным (по дороге я выпил чекушку коньяка, закусив шоколадкой), опять предпринял тщетную попытку дозвониться до Насти. Странно…

Лишь утром мне удалось услышать её сонный голос в телефонной трубке, когда я позвонил ей домой. С её слов, оказывается, она «так устала вчера, что, придя домой, сразу уснула».

— Я даже не слышала, что ты мне звонил… — зевая, отвечала Настя.

В тот момент, когда я хотел выплеснуть на неё свою злобу за сорванный вчера «концерт», я услышал в трубке посторонний голос. Мужской…

— Подожди, — сказала Настя и отложила телефонную трубку, оглушив меня раздавшимся в ней стуком о какой-то твёрдый предмет.

Через минуту она продолжила со мной разговор как ни в чём не бывало.

— Что за ночной гость? — обескураженно спросил я.

— Какой ещё гость? — возмутилась Настя. — Это мой водитель. Я же тебе говорила, что я ещё пока плохо вожу машину.

— Водитель должен сидеть в машине у подъезда, а не…

— Он зашёл ко мне, чтобы залить воды в бачок стеклоочистителя, — перебила меня Настя.

Несмотря на эти правдоподобные «отмазки», ситуация всё же требовала объяснений. Я предложил ей встретиться на Кузнецком мосту в семь вечера. Она согласилась.

К назначенному времени я отправился на разборку со своей пассией. По дороге я попытался спокойно обдумать план своего поведения при встрече с ней, но мысли, как непоседливые пчёлы, витали в голове, жужжа под шум электромотора и стук колёс метропоезда. Перебрав десятки способов выведать у Насти правду — психологических методов скрытого допроса, известных мне из институтского курса по следственно-оперативной тактике, — о её отношениях с «драйвером», я понял, что ни один из них не пригоден в качестве безупречного детектора лжи. Каждый из вариантов допускал высокий процент погрешности. Выйдя из метро, я разогнал этот рой негодных мыслей и решил действовать по обстоятельствам.

Недалеко от выхода станции метрополитена в подвальном помещении здания под низкими кирпичными сводами располагался ресторан, уличная вывеска которого призывала прохожих отведать блюда настоящей немецкой кухни и пиво из Баварии.

«Насте это должно понравиться, — решил я, вспомнив о её немецких предках. — И пиво она любит».

Заняв столик, я позвонил Насте и сообщил координаты своего места ожидания. Ждать пришлось долго — больше часа. За это время я, не спеша, выпил водки, закусил и расслабился. За другими столами ресторанного зала сидели по двое и более — дамы и их ухажёры, деловые партнёры и шумные кучки жизнерадостной молодежи. Лишь только за одним столиком сидел одинокий человек в синем джемпере с грустной и далёкой от этих людей улыбкой — это был я. В бессмысленных воспоминаниях прошлого улетучивались, как сигаретный дым, минуты ожидания, в одну из которых непонятно почему из памяти всплыло восхитившее меня в студенческие годы правило из Ясы Чингисхана[4]Яса Чингисхана — свод постановлений неписаного монгольского обычного права, содержащий преимущественно перечень наказаний за тяжкие преступления. Впервые Яса была обнародована в 1206 году при избрании Тэмуджина великим ханом и присвоении ему титула "Чингис" (от тюрк. тенгиз — океан, пространство, Вселенная).
— строгий запрет кому-либо принимать пищу в присутствии людей, не поделившись с ними. Нарушение этого запрета неминуемо влекло смертную казнь. Эта же мера грозила и тем, кто начал есть раньше, чем пришли к застолью остальные участники трапезы.

«Пока Настю дождёшься, можно в голодный обморок упасть! — начал я оправдываться перед монгольской стражей, схватившей меня за это преступление во время моего исторического путешествия, — она всё время опаздывает. Я однажды полтора часа прождал её на морозе…». Но суровые азиаты были непреклонны. К тому же, они не понимали по-русски. Уже когда я, связанный по рукам и ногам, должен был быть брошен палачом через колено и оставлен со сломанным позвоночником мучительно умирать в бескрайней степи, появилась Настя. Заметив её, воины Чингисхана, со свистом пригрозив мне кривыми саблями, исчезли. Небо шокирующей Азии свернулось в точку на потолке.

— Приветик. Давно ждёшь? — усаживаясь за столик, спросила Настя. В ярко-оранжевой блузке с пышными, многослойными кружевами она была похожа на пушистую гусеницу.

— С незапамятных времён.

— Это просто шоу Бени Хилла! — вместо извинения Настя начала с напущенным негодованием рассказывать о причине столь длительной задержки: — Представляешь, я два часа проторчала с клиентосами в нотариальной конторе, чтобы удостоверить документы. Дождались, зашли, а эта противная тётка говорит: «Вы, товарищ адвокат, неправильно их составили. Я только свои образцы удостоверяю». Понятно, деньги вымогала. Спорить бесполезно. Искать другого нотариуса? Так там то же самое. Пришлось соглашаться на её дебильный проект. Пока помощницы впечатывали фамилии и реквизиты, ушёл ещё час. С этими нотариусами вообще беда — их мало, вот народ и готов им втридорога платить, чтобы не стоять в очередях, чтобы без задержек, без волокиты. А нотариусы, конечно, борзеют. Ставят свои условия.

Да, это правда. Отечественный нотариат до начала девяностых представлял собой женское сообщество калек, недоучек и неудачниц, которым не суждено было занять почётное место в органах советской юстиции. Однако, когда страну захлестнула волна приватизации, потребность в разного рода нотариальных услугах резко возросла. В захолустные нотариальные конторы выстроились очереди, и, чтобы туда никогда не заросла народная тропа, в законодательство о нотариате вкралась безобидная, на первый взгляд, норма о том, что численность нотариусов в том или ином регионе определяется по согласованию нотариусов с местными органами юстиции, т. е. были введены квоты. Итогом таких «согласований» стал банальный коррумпированный сговор — нотариусов оказалось слишком мало для населения. Так, на ровном месте появилась проблема искусственного дефицита нотариальных услуг. Попасть в кабинет нотариуса стало также проблематично, как и в кабинет высокого чиновника, а чтобы стать хозяином такого кабинета, например, в Москве, претенденту придётся заплатить нотариальной мафии сотни тысяч долларов.

Во время ужина, наблюдая за Настей, ожидая, как мне казалось, удобного момента для того, чтобы расспросить её о подозреваемом в интимной связи с ней (которого она прятала под легендой о водителе), я вдруг испытал неловкость от осознания того, что моя неудача раз и навсегда покорить Настю могла быть вызвана моей недоразвитой в эпоху советского пуританства сексуальностью. Иначе говоря, «игрушками» я никогда не пользовался и «экспериментировать» не умел. А Настя в постели почему-то часто поворачивалась ко мне спиной, ложась на живот, подставляя свой широкий зад. «Бедняжка! — мысленно сокрушался я, разглаживая целлюлитные вмятины на её пухлых ягодицах. — Твои предыдущие любовники были любителями анального секса?». Конечно, я бы так не подумал, будь Настя помоложе лет на десять. Тогда её поза была бы воспринята мной как щепетильная привычка некоторых юных барышень до замужества сохранять свою драгоценную девственность путём допуска своего секс-партнёра только к анальному входу. Но Насте было уже за тридцать. Откуда была эта поза?

— И давно ты, это самое, с драйвером? — стараясь не задираться, двусмысленно спросил я, не дожидаясь, когда Настя закончит совокупляться с едой.

— Отстань, — даже не посмотрев в мои глаза, отмахнулась от моего вопроса Настя и прильнула к поросячьей рульке.

Я понял, что разговорить упёртую Настю, уже решившую только отмахиваться от моих вопросов краткими ответами, мне не удастся. Ладно, подумал я, в следующий раз… И в этот момент я обратил внимание на то, что Настя опять мельком взглянула на часы. Не более пяти минут назад она уже смотрела на этот же циферблат. «Вот ты себя и выдала, блядь!».

— Настёнок, а Настёнок…

Когда она посмотрела мне в лицо, я пристально заглянул в её глаза. Она же свой взгляд отвела влево, улыбнулась и утопила свои развесистые губы в пивном бокале.

— Пойдём в кино, — ласково предложил я, аккуратно вытирая салфеткой её нос.

— Нет, поздно уже, — замотала головой она. — Завтра мне рано вставать.

— Ещё только двадцать один тридцать — детское время, — взглянув на дисплей своего мобильного телефона, сказал я.

Я и не думал её уговаривать — моей целью было выяснить, куда и к кому она сейчас торопится. Интуиция уже подсказала мне, что обладатель мужского голоса, услышанного мною при телефонном разговоре с Настей сегодня утром, навестит её и вечером. А может, она сама собирается нанести ему ответный визит? Я продолжил осторожное прощупывание измены.

— Может, всё-таки на десятичасовой сеанс? — подмигнул я ей.

— Я же сказала, мне завтра рано вставать, — взгляд Насти опять непроизвольно упал влево. Через секунду она нарочито зевнула.

«Понятно, торопишься к нему. Он уже тебя ждёт? Или хочешь поспеть к его приезду?»

— Ладно, поехали домой. — сдался я.

В такси она что-то щебетала про своих подружек и игриво трепала меня за руку. Я до самого её дома выдерживал молчание, отвернувшись в окно. Когда машина остановилась у её подъезда, я предпринял ещё одну попытку проверить свою гипотезу о двуличности Насти.

— Можно, я заночую у тебя? — чмокая её в щёку, миролюбиво спросил я без малейшего шанса получить согласие.

— Ну я же тебе сказала … — с усталой раздражённостью ответила Настя.

Она была одета в тёмно-коричневую норковую шубу. В этой тяжелой бесформенной одежде, купленной на дешёвом греческом рынке, в пёстрой шали, плавно обхватившей её голову, розовощёкая и округлая Настя была похожа на огромную матрёшку. Этакая русская Венера — Матрёна в мехах…

Домой я вернулся в двенадцатом часу ночи. Набрал её домашний телефон. Трубку взяла Настя. То, что на том конце провода мне отвечала она, ещё ничего не значило — ведь она была хозяйкой квартиры. В ходе разговора с ней я пристально вслушивался в посторонние шумы в радиотрубке. Я слушал не её противный голос, а прослушивал пространство вокруг неё. Вдруг мне послышалось мужское бормотание… В этот же момент Настя начала говорить громче и быстрее, смущённо и чуть растерявшись.

«Вот и всё. Еще нужны доказательства?» — спросил я сам себя.

Не подавая виду, я закончил с ней разговор и отключил радиотрубку от телефона. В отчаянии я не знал, как поступить. Мои подозрения нашли своё подтверждение. Может, завтра подкараулить её у подъезда и изуродовать ей лицо опасной бритвой?

Знаю, что всё это банально и старо, истёрто до дыр. Сколько писателей и поэтов фразисто и талантливо на протяжении веков описывали одну и ту же ситуацию: твои ночные переживания, когда ты думаешь о ней, а она сейчас с другим. Об этом уже всё сказано и спето. Но разве от этого мои чувства менее искренни, душевный надрыв менее трагичен? Какая же ты все-таки дрянь, Настя!..

На следующий день я с самого утра замучил её звонками на мобильный и домашний телефоны — она не брала трубку. Я засыпал её SMS-сообщениями — она не отвечала до вечера. Наконец, мы встретились в суши-баре.

— Настя, я не собираюсь устраивать сцены ревности, — искренне рассчитывая на откровенный диалог, начал я разговор серьёзным доверительным тоном, дождавшись, когда девушка с азиатской внешностью, «косившая» под японку, расставит на деревянных дощечках блюда псевдояпонской кухни и удалится. — С первого дня нашего знакомства я понимал, что наверняка вписываюсь в чужую игру. Туда, где третий — лишний. Я был абсолютно уверен, что у такой, как ты, должен быть кто-то. Но когда ты ответила мне взаимностью, я понял, что его место занял я. Оказалось, ошибся. Настя, видите ли, пребывает ещё в раздумье: и с ним хорошо, и со мной неплохо. В итоге, непонятно — кому ты изменяешь? Зачем ты обманываешь его и меня? Ведь на обмане своё счастье не построишь.

— Я никого не обманываю, — лживо начала отпираться Настя.

— Ну ладно, Насть, — с трудом подавляя свое желание ударить её по лицу, я, натужно улыбнувшись, решил злобно пошутить: — Пока ты не определилась, давай поживём втроём: ты, я и твой драйвер. Кстати, он покладистый парень?

— Не говори ерунду.

— А что, в России сейчас это входит в моду, — не унимался я.

— Ты очень мнительный, тревожно мнительный, — отхлебнув зелёного чая, по вкусу ничем не отличавшегося от заваренной соломы, сказала Настя. — Навыдумаешь всякое…

— А что мне ещё остаётся? Только додумывать… — поняв, что откровенный разговор опять не получился, я решил хотя бы постебаться над своим невидимым соперником, а значит и над Настей: — Только вздыхать. И завидовать крутости этого мачо. Я представляю его симпатичным и скромным, с атлетическим торсом, в меру молчаливым, послушным, даже чуть туповатым. Иначе, чем бы он тебя привлёк?..

— Послушай, он просто водитель, — коротко отрезала Настя.

— Ты за кого собираешься замуж, за него или за меня?

— Я вообще ни за кого замуж не собираюсь! — решительно заявила она.

— Я убил его!

— Кого… ты убил? — испуганно спросила она, выпучив на меня свои глаза и настежь открыв рот.

— Я убил твоего принца!

— Какого принца?

— Того самого, на белом коне, в пурпуровом плаще, с ликом сказочной красоты. Я зарубил этого парня топором у порога твоей квартиры. В тот момент, когда он собирался позвонить тебе в дверь. Что, плохой конец у сказки? Согласен, ужасный финал. Но этот герой из твоих девичьих грёз сам виноват — долго ехал. Опоздал. На много лет опоздал. Вот лет десять назад ему бы никто не помешал преклонить пред тобой колено. А сейчас уже время ушло. Для тебя тоже, Насть. Безвозвратно. Тебе уже за тридцать. И долго ты будешь примерять мужиков?..

Настя молча сосредоточила на мне свой взгляд и, умело обхватив деревянными палочками ролл, заткнула им мне рот…

Этот странный роман близился к концу. Поведение Насти уже было невыносимым, а мои шутки становились всё злее и циничнее. Но всё же завершился он для меня неожиданно. Конечно, я мог порвать с ней резко и нагло, и несколько раз я с трудом сдерживал эти порывы, но, как известно, влюблённости без мазохистского наслаждения не бывает. Я хотел доиграть роль Пьеро до конца.

В один из ненастных воскресных дней в середине апреля мы отправились к Насте на дачу. Город в тот день дышал холодным сырым перегаром. Как назло, на рынке мы не нашли готовых шашлыков из баранины. Настроение у Насти тут же упало.

— Может, не поедем, — как часто это бывало, Настя предложила изменить повестку дня. — Что там делать? Скучно.

Настя была одета в милитаристском стиле — в чёрную стилизованную под гусарский ментик куртку и штаны песочного цвета с широкими накладными карманами по бокам. Поразительное сочетание разных эпох в наряде Насти делало её похожей на кентавра: сверху до пояса она была опереточным гусаром, а ниже — современным солдатом Армии Обороны Израиля. Я решительно настоял не менять планов и, смахнув бумажной салфеткой козявку, выглянувшую из носа этого «кавалериста-пехотинца», продолжил поиски вдоль мясных рядов. Купив «шашлык из курятины», мы взяли такси.

Сквозь холодную сырость и серый туман машина понеслась к одному из моих давних вожделений из числа мещанских радостей — подмосковной даче. В моём представлении уже рисовались сцены из счастливой жизни людей «интеллигентных профессий»: я сижу в кресле у жаркого камина в дорогом клетчатом халате, курю сигару, пью кофе с коньяком и сочиняю очередную судебную речь, насыщенную высокопарными фразами и убийственными аргументами против обвинения моего щедрого клиента; Настя, как обычно, слегка критикует меня и мило посмеивается надо мной, но это меня совсем не злит, даже забавляет; в мелких приятных хлопотах за окном проходят дни, месяцы, годы; ко мне медленно подбираются старость и мудрость; Настя непрерывно полнеет и уже не борется с этим; наши дети красивы и здоровы, у них прекрасное будущее, согретое нашей любовью…

Машина остановилась у высокого забора, из-за которого ничего не было видно. Настя уже предупредила по телефону свою бабушку, которая жила на даче с ранней весны, что мы скоро приедем. Калитку открыла старая женщина, одетая «по-дачному» — в рваных и грязных одеждах.

— Здравствуйте, Елена Васильевна! — воскликнул я. — Пустите нас переночевать, а то нам с Настей негде.

На вытянутом старческом лице Елены Васильевны застыли искусственная улыбка и потуги вспомнить, где она меня раньше видела. Глаза её забегали в растерянности.

— Проходите, конечно, пущу, — наконец, сказала она.

Я по-хозяйски прошёл в открытую калитку и, не оборачиваясь, направился к дому по обледенелой тропинке…

Передо мной стояло убогое, перекошенное бревенчатое строение, образчик деревенского зодчества. Наверняка, он пережил немецкую оккупацию. Даже очень может быть, что в этой избе фашисты пытали пойманных русских партизан и насиловали партизанок.

На самом приусадебном участке — там, где в моих мечтах должна была расти вечнозелёная травка, стоять круглая беседка с ажурной резьбой и струиться фонтан с нимфами, — лежали пустые разбитые ящики, мятые ржавые железные бочки, строительный мусор.

Но окончательное разочарование меня ожидало внутри избы. Миновав террасу, заваленную старыми вещами, источавшими тоскливые запахи умерших эпох, я оказался в мрачной комнате, обставленной древней мебелью. По центру левой стены стояло громоздкое, совершенно несуразное сооружение из красного кирпича — некое уродливое подобие камина. Печник, вероятно, был кубистом — поклонником воинственно примитивного стиля в искусстве начала XX века. Оттого его творение было вызывающе простым и нелепым. Кирпичное чудовище, казалось, само было удивлено своей ролью здесь и в немом изумлении широко разинуло огромный зёв, из которого виднелись дрова, старые тряпки и обломки мебели. Возле этой «европечи», холодной и ненужной, стояло кресло-качалка, перекошенное и в трещинах.

Оцепенело смотря на весь ужас перед собой, я услышал за спиной:

— Ему правда переночевать негде? — спрашивала Настю бабушка.

— Не слушай его, ба, — отмахнулась Настя. — Это у него шутки такие дурацкие.

— Откуда он взялся?

— Он был у нас, я его с тобой знакомила.

— А, это тот, который скандал устроил?

— Нет, это другой.

— Ну что, девчонки, — обернулся я к Елене Васильевне и к Насте, стоявшим у порога террасы, — давайте топор.

— Зачем? — Елена Васильевна испуганно посмотрела на меня.

— Дрова рубить, мы шашлыки жарить будем, — поспешила успокоить бабушку Настя.

— Какие шашлыки? Смотрите, какой дождь! — подняла руку старуха, показывая на небо.

Действительно, с низкого серого неба моросил дождь. Я выругался про себя на непогоду и, улыбнувшись, обратился к «девчонкам»:

— Ерунда, пламя моей души взовьётся до неба! Где топор?

— Где-то был во дворе, — подозрительно неправдоподобно старуха начала изображать забывчивость, вертя головой по сторонам.

— Ладно, пойду готовить место для кострища, — сказал я и пошёл к выходу с террасы.

— Постойте, оденьте что-нибудь на голову, простудитесь, — Елена Васильевна суетливо подошла к столу, заваленному старыми вещами, и начала рыться в стоявшей на нём картонной коробке. — Вот возьмите, турецкая феска.

Откуда здесь мог взяться этот экзотический головной убор, который даже в Турции уже мало кто носит со времён реформ Мустафы Кемаля Ататюрка?

— Это мне? — я протянул руки, чтобы разглядеть поближе сей заморский подарок. — Как здорово! О, Восток, мой Восток!

— Вы что, оттуда? — Елена Васильевна настороженно посмотрела на меня.

— Да! — шутливо кивнул я.

— Ба, не слушай его, — недовольно сказала Настя и ушла в комнату.

— Из Турции? — не обращая внимания на Настину рекомендацию, спросила Елена Васильевна и внимательно посмотрела в мои чуть раскосые глаза, лукаво напоминающие о трёхсотлетнем татаро-монгольском иге на Руси. — Вы что, турок?

— Да, я родом из Турции, — я расплылся в улыбке и надел на голову феску. — А что, незаметно?

— Нет, и акцента нет, — затрясла головой старуха.

— Я вообще-то чеченец. Но родился в Турции. С раннего детства мечтал вернуться в родные горы Ичкерии. И как только началась великая освободительная война чеченского народа под руководством нашего героя — блистательного генерала Дудаева — против русского владычества на Кавказе, я примчался туда на белом коне. Участвовал в обороне Грозного в новогоднюю ночь с девяносто четвёртого на девяносто пятый годы. Был ранен, сбежал из полевого госпиталя снова на фронт. Опять был ранен, снова бежал…

Бабка ахнула. Я продолжал широко улыбаться. В надежде, что моя шутка наконец-то будет по достоинству оценена, я продолжал:

— Теперь, имея такой боевой опыт, я стал известным и уважаемым мастером диверсионных акций. Скоро меня командируют в Ирак, помочь братьям-мусульманам в партизанской войне против американских оккупантов. Настя едет со мной.

— Настя тоже едет?.. — едва выговорила старуха сквозь мелкую дрожь на губах.

— Настя! — позвал я её, не отводя своего взгляда от лица старухи. Мне уже не терпелось увидеть и услышать хохот Елены Васильевны над моим шутливым вымыслом.

— Чего? — выглянула из комнаты Настя.

— Ты едешь со мной в Ирак?

— Куда-а-а?..

— Кстати, подскажи, пожалуйста, как правильно пишется, Иран или Ирак? — едва сдерживая смех, я подошёл к Насте поближе.

То, что я услышал в ответ, повергло меня в шоковое состояние. Вернее даже, в предсмертное уныние. Я ожидал чего угодно от Насти — недовольно фыркнет и исчезнет опять в комнате, рассмеётся или просто улыбнётся, хотя бы промолчит. Но такого!..

Выпучив на меня свои глаза, она от изумления разинула рот, показав все свои зубы, и ошарашила меня вопросом:

— Ты не знаешь, что это две совершенно разные страны?!

Выражение лица Насти было таким же, как в то предрассветное утро, когда мы были в Египте — она лежала с глупо открытым ртом, закрытые глаза напрочь лишали её эмоциональной выразительности, а неподвижность настораживала тем, что эта безмятежная тупость навсегда. Неужели это образ моей любимой? Если бы я не узнал в этом лице знакомые черты, я бы испуганно подумал, что со мной лежит девушка с синдромом Дауна.

Стряхнув с себя эти безрадостные воспоминания, я махнул рукой и пошёл во двор разжигать огонь. Несмотря на то, что в воздухе висела мокрая пыль, а земля была обледенелой, мне всё же удалось развести костёр из собранных под навесом сухих веток. Огонь начал весело потрескивать и шипеть. Я выбрал под навесом дрова посуше и помельче и, положив их рядом с костром, стал подкладывать поленья в огонь. В тот момент, когда я возился вокруг костра, случайно повернув голову влево, я краем глаза заметил, что Елена Васильевна направляется ко мне и несёт топор. Я обрадовался, что можно будет порубить крупные поленья для более быстрого приготовления углей. Но едва я развернулся на корточках в её сторону, как увидел над собой занесённый топор и безумные глаза старухи…

— Террорист проклятый!

Инстинктивно я поднял левую руку над головой и хотел было отскочить в сторону, как сразу же почувствовал сильный удар в левое предплечье. Ноги разъехались, и в этот же момент резкая боль пронзила мне пах. Растяжение…

— А-а-а! — заорал я от боли и страха.

Старуха занесла надо мной топор для второго удара…

Каким-то неимоверным усилием я увернулся от падающего мне на голову топора и откатился в сторону.

— Ба, не надо, ба! — раздался крик Насти.

Когда Настя подбежала к бабушке и перехватила у неё рукоятку топора, я уже был на безопасном расстоянии. Выпрямившись на ногах, я стал наблюдать за борьбой двух поколений. Как и следовало ожидать, победила молодость.

— Ба, я же тебе говорила, что он так шутил, — тяжело дышала Настя. — Ты чего, ба?

— Ничего себе шуточки! — возбуждённо возразила Елена Васильевна. — Он тебя в Багдад собирался забрать. А ты видела по телевизору, что там творится?

Настя отшвырнула топор в сторону и направилась ко мне:

— С тобой всё в порядке?

— Похоже, что рука сломана и растяжение в паху, — пожаловался я ей.

— Так тебе и надо, идиот! — со злостью выпалила она. — Доигрался! Всё, туши огонь — уикенд окончен.

Развернувшись ко мне спиной, она быстро пошла в дом. Елена Васильевна, шаркая галошами по мёрзлой земле, поспешила за внучкой.

— Девчонки! Надо бы меня в больницу. Я тяжело раненный! — крикнул я им вслед.

А в ответ была тишина. Костёр недовольно шипел, освещая унылую обстановку вокруг. Я тоже пошёл в дом, придерживая второй рукой сломанную руку. В детстве я перенёс подобную травму, случившуюся в результате падения с балкона второго этажа, когда я увлёкся киданием гнилых яблок в прохожих. Поэтому болевые ощущения мне были знакомы.

Зайдя в дом, я попросил Настю оказать мне первую помощь:

— Ты же всё-таки бывшая медсестра, может, наложишь шину?

Настя собирала мой рюкзак, складывая в него привезённые продукты для несостоявшегося пикника. Лицо её было злым и бледным. Елены Васильевны в комнате не было, она гремела посудой в дачной пристройке около террасы, служившей кухней.

— Причём здесь медсестра? Я же не травматолог, — даже не глядя в мою сторону, сказала Настя.

Я молча сел на стул и стал разглядывать кисть левой руки, пытаясь пошевелить пальцами. Всё оказалось не так уж и плохо — пальцы шевелились. Краснота и опухоль на внешней стороне кисти увеличивались прямо на глазах. По моим предположениям, скоро должна была подняться температура тела.

Молчание Насти было недолгим. Её монолог был безжалостным. Во время её словесной тирады мне казалось, что она собирается морально уничтожить меня. Я был обвинён в том, что её отдых был испорчен, что у неё случился нервный стресс, что у её бабушки от такого переживания может быть инфаркт или инсульт, что о случившемся может узнать Настина мама, которая непременно расскажет об этом всем знакомым, а значит, на работе все будут знать, что адвокат Милкашевская связалась с чеченским террористом, что с этого момента ей опасно быть со мной рядом, что лучше бы она поехала сегодня на дачу со своими подругами, и вообще, она проклинает тот день, когда познакомилась со мной. Эмоциональная речь Насти с театральной жестикуляцией не прекращалась и в машине, когда мы ехали обратно в Москву в НИИ скорой помощи им. Н. В. Склифосовского.

Равнодушие Насти к чужому страданию для меня не было новостью, но я всё же решил попробовать пробить брешь в этой неприступной бетонной стене, за которой должна была прятаться, как я надеялся, частичка взаимности:

— Ты знаешь, Насть, а быть может, это и к лучшему, — перебил я её, когда мы уже шли по коридору приёмного отделения. — Теперь мы вынуждены будем жить вместе. Кто за мной будет ухаживать? Готовить, стирать, убираться…

— Ага, — со злой насмешкой кивнула она.

В приёмном покое при заполнении карты больного дежурная медсестра спросила у меня причину моего травмирования. Зная, что эти данные будут переданы в аналитический отдел московской милиции, говорить правду было нельзя.

— Упал с мотоцикла, — соврал я.

— Как же вы так неаккуратно? — с дежурным состраданием спросила медсестра.

— Забыл, где тормоз, — ответила за меня Настя.

После посещения рентген-кабинета меня укололи в ягодицу и отправили в отделение травматологии, где врач быстро, без расспросов, наложил гипс и выманил у меня сто долларов. Я препирался недолго.

Выйдя на улицу, мы никак не могли поймать такси. Настя, стоя на обочине, продолжала возмущаться, повторяя ранее высказанные тирады. Ноющая боль в сломанной руке и резкие колики в паху превратили меня в глубоко несчастного человека, но далеко не безразличного, и свои телесные страдания я слишком хорошо отличал от нарастающей печали из-за неизбежного расставания с Настей. А это было всё-таки очень тяжёлым ранением в душу. Ведь, как бы то ни было, окунулся я в этот роман с юношеской серьёзностью и страстью. С той лишь разницей, что у меня уже имелся некоторый опыт циничного демагога.

— Зря ты так со мной, Настя. Вот если бы тогда в троллейбусе этот псих ранил не Клыкова, а тебя… Если бы не он, а ты осталась калекой, я бы любил тебя не меньше. Я бы никогда не бросил тебя… Даже изувеченной, в инвалидной коляске… А если бы ты была убита, я бы и в могиле тебя замучил своею любовью…

У Насти началась истерика. Со смехом и рёвом одновременно. По ночной улице с гулом проносились яркие фары машин, в свете которых мелькало искажённое лицо Насти. Ветер развевал её длинные волосы. С чёрного неба сыпались белёсые крупинки дождя. Фигура Насти была зловещей. В этой сцене было что-то нереальное.

— Настя, дурочка. Я имел в виду… Я хотел сказать…

— Не подходи ко мне! Я тебе вторую руку сломаю…

Наконец я поймал такси, куда усадил свою царевну-плаксу. По дороге к ней домой она молча шмыгала носом и на мои попытки обнять её резко дёргала плечами и даже толкалась. У подъезда, перед тем, как хлопнуть дверью и исчезнуть из моей жизни навсегда, она бросила мне прощальную фразу:

— Ты, кажется, мечтал о войне? Считай, что это твоё боевое ранение.

Настя была права — ведь я уже почти месяц работал на Аль-Каиду.

— Пока ты со своей зазнобой зажигал, мы тщательно всё подготовили. Если что-то сорвётся, то только по твоей вине, Георгий, — Фролов решил в последний раз психологически надавить на меня.

В длинном чёрном кожаном плаще его маленькая худенькая фигурка, вымерявшая шаги по моей комнате, была карикатурным образом «рыцаря плаща и кинжала». Сергей Фёдорович со своим водителем Николаем были у меня в гостях уже около часа, но он так и не снял с себя плащ. Было очевидно — он красовался.

— Сделаем всё в лучшем виде… — развалившись полулёжа на диване, потягиваясь и зевая, отвечал я.

Пожелав мне удачи в завтрашнем судебном процессе, мои гости вышли в коридор.

— Да, кстати, — уже стоя на пороге, сказал Николай. — Мы тут пакет у тебя оставим. Пусть полежит, ладно? А то, когда мы к тебе ехали, нашу машину злые менты дважды останавливали для проверки документов. На третий раз и обыскать могут. Поэтому от греха подальше…

Когда мои гости ушли, я достал из полиэтиленового пакета завёрнутую в газету стопку брошюр. Их было около сорока, и все они были одинаковые. «Под знаменем джихада» — прочитал я название на обложке лежавшей сверху книжицы. О да, теперь это меня уже не шокирует.

С момента своего знакомства с активистами Аль-Каиды я решил изучить Коран. Ранее мне никак не удавалось построить свои взаимоотношения с Богом — всё время что-то мешало и отвлекало. С началом «Второго Крещения Руси» в 1988 году я под влиянием всеобщего увлечения религиозными вопросами с большим интересом прочитал Библию, но с упоением целовать крест и пускать слезу перед тусклыми византийскими иконами мне казалось уделом особо убогих. К тому же, пока РПЦ самодовольно чесала бороду, жизнерадостные и деловые массовики-затейники из разных стран уже собирали на свои проповеди стадионы. На их рок-концертах и шоу с «чудесными исцелениями» уверовавших в Христа молодёжи было интереснее.

Однажды в Екатеринбурге я случайно забрёл на лекцию заезжего доктора теологии (в то время многие бывшие преподаватели научного атеизма беззастенчиво объявляли себя учёными-богословами и «работали с духовными темами»). Бородатый очкарик в обвисшем свитере рассказывал об основах авраамических верований. Через несколько минут его монолога я уснул. После лекции, которая была устроена в доме политпросвещения, в вестибюле, где продавали религиозную литературу, я выбрал себе Коран.

— Да это та же самая Библия, — оценила мой выбор пожилая дама с лицом строгой учительницы. — Хотя чуть посвежее.

За годы своих долгих скитаний по чужим квартирам я растерял множество книг, но Коран всегда оставался со мной. И дело было не в особой бережливости по отношению к этой книге, а просто из-за того, что я никак не мог её прочитать — откладывал на потом. А расставаться с непрочитанной книгой я не мог. Так Коран сохранился в моей личной библиотеке — непрочитанным до недавнего времени.

Эта книга из-за очень непоследовательного и запутанного изложения всегда казалась мне непонятной и даже несерьёзной. Именно поэтому мои немногочисленные попытки прочитать её заканчивались перелистыванием первых страниц. Но, наконец, я решил сделать над собой усилие и прочитать Коран от начала до конца.

К своему величайшему удивлению, смысл этой священной книги мусульман я понял, ещё не дочитав её и до середины.

Суть её оказалась простой и понятной. Для этого нужно всего лишь знать Библию.

Коран (по-арабски Кур’эн: «то, что сказано» или «чтение») — это сборник угроз возмущённого пророка. «Так ниспослали Мы Коран арабский и рассыпали в нём угрозы, — может быть, они побоятся, или возбудит это в них воспоминание!» (Та-Ха, 112). И вправду, ну как не возмущаться праведному человеку? Столько посланников приходило к людям от Бога, столько пророков несли божественный свет в этот мир, а всё никакого толку! Мухаммед многократно перечисляет всех библейских пророков: Нуха (Ноя), Ибрагима (Авраама), Мусу (Моисея), Ису бен Марйам (Иисуса, сына Марии) и многих других. «Разве не приходили к вам наши посланники? Одних вы сочли лжецами, других вы убиваете», — сокрушается Мухаммед. А ведь ранее был заключён договор с Богом! Он вывел людей из рабства, наслал многочисленные кары на фараона и потопил его конницу в море, которое незадолго до этого расступилось перед беглецами, кормил их манной небесной во время их скитаний по пустыне, поселил их в стране истины и даровал им блага. «О сыны Исраила! Неужели вы не благодарны?» — спрашивает их Мухаммед. Нет, не благодарны и не довольны. Они по-прежнему «внимают лжи лицемеров и вкушают запретное»! Те, которые называют себя иудеями, исказили смысл Писания, неверно толкуя значения слов и скрывая его суть. «И предали они забвению ту его часть, которую им велено было помнить». А те, которые называют себя христианами, и вовсе перестарались, объявив Ису бен Марйам своим Богом. Ну сколько можно повторять?! Нет божества, кроме Бога! Кстати, неправильный перевод с арабского этой фразы породил и искажённое понимание — «Нет Бога, кроме Аллаха». Слово «Алла», которое в русском языке в результате ошибочной транслитерации (с латиницы на кириллицу) приобрело в конце лишнюю букву «х», по-арабски и есть Бог. Обращаясь к христианам, Мухаммед восклицает: «О обладатели Писания! Не предавайтесь излишествам в вашей вере и не говорите против Аллаха ничего, кроме истины. Мессия Иса, сын Марйам — только посланник Аллаха, пророк Господний, и Его обещание, которое дано было Им Марйам, и Дух Его. Так веруйте же в Бога и Его пророков. Не говорите „троица“. Удержитесь себе во благо. Поистине, Бог един, и все хвалы — Ему! Достохвальнее Он того, что у Него был ребёнок. Ему принадлежит всё на земле и в небе. Его, как поручителя, довольно!» (Женщины, 169).

Кратко суть посланий Аллаха, переданных людям через Мухаммеда, наверное, можно выразить цитатами из пятой суры Корана, называемой «Трапеза», общее содержание которых сводится к следующему: «Воистину, Мы ниспослали Тору, в которой содержится руководство к прямому пути и свет. По ней судят иудеев пророки, которые преданы Аллаху, а также раввины и учёные мужи в соответствии с тем, что было дано им на хранение из Писания, свидетелями истинности которого они были. Не бойтесь людей, а бойтесь Меня. Не продавайте мои знамения за ничтожную цену. А те, которые не судят согласно тому, что ниспослал Аллах, — они и есть неверные. Вслед за пророками Мы отправили Ису, сына Марйам, с подтверждением истинности того, что было до него в Торе. И Мы даровали ему Евангелие, а в нём — свет и праведный путь в подтверждение тому, что в Торе, и ниспослали наставление для богобоязненных. Пусть последователи Евангелия судят согласно тому, что Аллах ниспослал в нём. А кто не будет судить согласно тому, что ниспослал Аллах, тот — грешник. Мы ниспослали тебе, Мухаммед, это Писание (то есть Коран) как истину для подтверждения того, что было сказано прежде в писаниях, чтобы предохранить их от искажения. Так суди же их согласно тому, что ниспослал Аллах, и не поддавайся их желаниям, уклоняясь от истины, которая явилась к тебе. Каждому из вас мы установили различные законы веры и предписания. Если бы захотел Аллах, то сделал бы вас одной общиной верующих, однако Он не сделал этого, чтобы испытать вас в том, что вам даровал. Так старайтесь же превзойти друг друга в добрых деяниях! К Аллаху всем вам возвращение, и поведает Он вам истину о том, в чём вы были не согласны друг с другом». Далее Аллах сообщает пророку: «Скажи им, Мухаммед: „О люди Писания! Вы не будете стоять на прочной основе, пока не последуете за предписаниями Торы и Евангелия и того, что ниспослал вам Господь“. Но у многих из них низведённое тебе от Меня только увеличивает их заблуждение и неверие. Не скорби же о неверных!».

«О люди Писания! К вам пришёл Наш Посланник, чтобы разъяснить вам многое из того, что вы утаиваете из Писания, и чтобы простить многие ваши грехи. Явились к вам от Аллаха свет и ясное Писание, которым Аллах ведёт по путям мира тех, кто приемлет Его благоволение, выводит их по Своему соизволению из мрака на свет и направляет к правильному пути».

Иными словами, Коран — это всего лишь пояснения, разъяснения и напоминание к уже ранее сказанному в Торе и Евангелии. «Поистине, Коран повествует сынам Исраила большую часть того, в чём они расходятся» (Муравьи, 78). «А если бы люди Писания уверовали и были богобоязненны, Мы простили бы им мерзкие деяния и ввели бы их в благодатные сады» (Трапеза, 65).

Такова вкратце суть классического Ислама. Всё остальное — архаичные традиции, суннито-шиитские кровавые разборки и нескончаемая демагогия о противоречиях и неясностях Корана — это уже не от Бога, это земное, человеческое. Просто до тех, кто этого ещё не понял, не дошла пока мудрость, изречённая Джалаледдином Руми[5]Руми Джалаледдин (1207–1273 г.г.) — персидский поэт-суфий.
: «Возьмите из Корана суть, а шелуху оставьте ослам». Дело в том, что Ислам это не отдельная, самая поздняя из мировых и третья по счёту, религия, а путь к истокам божественной истины, дарованной ранее и иудеям, и христианам, призыв вернуться к известным им фундаментальным ценностям, к первооснове их единой Веры, то есть к Аль-Каиде[6]Аль-Каида (араб.) — первооснова, основание, фундамент, база.
. А мусульманин — это супериудей и суперхристианин в одном лице. Супермен?! Что ж, неплохо…

Большая часть текста Корана — это диалог между Богом, говорящим то от первого, то от третьего лица, и теми, кто выступает против или колеблется. В ряде случаев — это слова Мухаммеда, произнесённые им в ответ на незафиксированные реплики его слушателей, их возражения или даже обвинения в его адрес. Только в некоторых случаях Мухаммед прежде повторяет обращённые к нему слова, а затем уже даёт ответ, цитируя откровения, данные ему Богом. Именно по этой причине в Коране отсутствует какое-либо последовательное изложение ветхо-или новозаветных преданий, поскольку люди, к которым обращался Мухаммед, были хорошо о них осведомлены. Даже получение легендарным пророком Моше-Моисеем-Мусой божественных скрижалей на горе Синай упоминается в Коране лишь по поводу гнусного поведения тех, которые во время вынужденного отсутствия этого пророка создали себе идола — Золотого Тельца и поклонились ему. О том, что же было начертано на этих скрижалях перстом Божьим, в Коране сказано кратко: «В списке их — прямой путь и милость к тем, которые боятся своего Господа»(Преграды, 153). Очевидно, что десять божественных заповедей были прекрасно известны публике, к которой обращался Мухаммед (Алайхи свалату ва салам! [7]Да благословит его Аллах и приветствует! (араб.) — обязательное для мусульман выражение уважения при упоминании имени Пророка.
).

Да, те самые десять заповедей. Такие простые и человеческие. Но столь трудные для исполнения. Только и делаем, что всю свою жизнь нарушаем чуть ли не каждую из них. Потому что не помним. А ведь восхождение на духовную вершину и принятие этих заповедей — долг каждого из нас. Две каменные скрижали, на обеих сторонах которых были изложены заповеди, — это всего лишь духовный символ, призыв к верующим: «Навечно высеки в своей душе, как на камне, эти требования к себе. И с „внешней“, и с „внутренней“ стороны своей души. И „справа“, и „слева“ они должны стать напоминанием того, что от тебя требует Бог».

А что сделал я? Взял за руку Настю и взошёл на Синайскую гору. Ужас! Будто в насмешку над моим последним душевным порывом Настя родилась под знаком Тельца. Хоть и неумышленно, но получилось, что я превознёс Тельца и преклонился перед ним. Тьфу ты, прости меня, Господи…

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

Заместителю

Начальника Управления

по борьбе с терроризмом

и политическим экстремизмом

ФСБ РФ Генерал-майору

Пузыреву А.В.

РАПОРТ

В ходе оперативного сопровождения уголовного дела в отношении Хамалова Н.М., обвиняемого в совершении преступления, предусмотренного ч.2 ст.208 УКРФ, было установлено, что в период март-апрель с.г. членами исламской ортодоксально-радикальной организации осуществлялась подготовка побега Хамалова Н.М. из-под ареста.

Для реализации своего преступного плана члены указанной экстремистской организации привлекли гр-на Светлячкова Г.В., который должен был, используя полномочия адвоката по этому делу, пройти в здание Московского городского суда и, угрожая сотрудникам данного судебного учреждения приведением в действие взрывного устройства, спрятанного в предметах одежды(«пояс шахида»), потребовать освобождения подсудимого ХамаловаН.М. из под стражи в залесуда.

После получения информации от нашего осведомителя, действующего под агентурным псевдонимом «Мурза», за Светлячковым Г.В. было установлено наблюдение, а в его ближайшее окружение был внедрен оперативный сотрудник под видом личного водителя гр-ки Милкашевской А.Ф. (близкой знакомой Светлячкова Г.В.). В день правонарушения сотрудниками оперативно-технической службы взрывное устройство Светлячкова Г.В. было приведено в негодное состояние без угрозы жизни и здоровью третьих лиц, а сам преступник был задержан. Иных участников террористической организации принятыми оперативно-розыскными мерами установить не представилось возможным.

Проведенными следственно-оперативными мероприятиями было установлено, что Светлячков Г. В. задолго до совершения преступления принял ислам и активно занимался распространением экстремистской литературы(справка о медицинском освидетельствовании и протокол обыска по месту его жительства содержатся в материалах уголовного дела).

Однако в период следствия по делу поведение и высказывания Светлячкова Г.В. вызвали сомнения в его психическом здоровье, и он был направлен в Государственный научный центр социальной и судебной психиатрии им. В.П. Сербского на судебно-психиатрическую экспертизу для выяснения вопроса о его вменяемости. Согласно экспертному заключению установлено:

«Испытуемый правильно ориентирован во времени и месте, в беседу вступает охотно, держится оживленно, подробно сообщает о себе анамнестические сведения, прерывая свою речь цитатами из Корана, рассказывает о своих сновидениях.

На вопросы экспертной комиссии по поводу совершенного им общественно опасного деяния сообщил, что был привлечен к уголовной ответственности в результате „игры Шайтана“, который явился к нему в образе Назира Хамалова.

„Хамаль“ в переводе с арабского — подросший ягненок. В мусульманской традиции ягненок является жертвенным животным в праздник „Ид-аль-Адха“, более известный в России под тюркским названием „Курбан-Байрам“. Кроме того, Хамаль — это навигационная звезда в созвездии Овна.

Со слов Светлячкова, истинный смысл жертвоприношения Аллаху заключается не в том, что Аллах тем самым запрещает мусульманам приносить в жертву человеческую кровь, требуя в знак преданности лишь крови животного, а в скрытом, постигаемом только в результате мистического озарения Божественном Завете, содержащемся в Торе, Библии и Коране. По мнению Светлячкова, древняя легенда об Ибрагиме (библейский Авраам), который в подтверждение своей беззаветной любви к Господу должен был принести в жертву своего сына, имеет следующий духовный смысл: человек, будучи по природе абсолютным эгоистом, на протяжении всей своей жизни занят лишь только удовлетворением своих эгоистических желаний, поскольку самое дорогое, что есть в душе человека — это любовь к самому себе; в обыденной жизни самым дорогим для нормальных людей являются их дети — продолжение их эгоистических желаний; древняя легенда в иносказательном смысле пытается донести до человека суть того, что от него требует Бог, — принести в жертву свои эгоистические желания. Однако „убить“ все эгоистические желания Бог не требует (сын Ибрагима был спасен ангелом, и обрадованный этим отец зарезал подвернувшегося под руку барашка). Т. е. Богу достаточно, чтобы человек отказался от скотских желаний, от животного эгоизма. Таким образом, сакральный смысл священного праздника для мусульман „Курбан-Байрам“ заключается „в убийстве животной сущности в человеке“. В подтверждение этого Светлячков цитирует один из хадисов: „И кровь, и мясо жертвенного животного останутся на земле — до Меня дойдут только ваши чистые помыслы“.

Таким образом, как пояснил Светлячков, „Шайтан живет и бурлит в крови каждого, кто не совершил этот сакральный акт, кто не убил в себе животное. Следуя своим низменным инстинктам, такой человек постоянно подвержен козням Шайтана“.

„Я же стал его добычей, так как двигали мной корысть и гнев — самые простые дьявольские искушения“, — заявил Светлячков. В то же время, по утверждению Светлячкова, Аллах предупредил его, „дав знамения ясные и через звезду на небе, и через имя Хамалова, поскольку Назир в переводе с арабского „предупреждающий“. Однако, Светлячков „не увидел этих знамений, поддался на уговоры засланных казачков Шайтана и согласился быть его адвокатом“.

С медперсоналом и пациентами груб, общается без чувства дистанции, упрекает всех в неопрятности и нечистоплотности, требует к себе „стерильногоотношения“.

Попытка на короткое время лишить испытуемого Корана дала буйную реакцию — испытуемый стал злобно материться, на замечания не реагировал, обзывал медперсонал „мандавошками Шайтана“, отказался принимать пищу и перестал быть доступным к контакту.

Называет себя суфийским шейхом, мусульманским каббалистом, основателем исламского ордена „Идущие сквозь мрак“, куда призывает вступать всех желающих с целью духовного просвещения путем постижения сакрального смысла Корана.

Однократно имела место демонстративная попытка суицида путем выпрыгивания из окна больничной палаты. На вопросы экспертов Светлячков пояснил, что „туда его позвала мертвая девочка из колодца, указав путь к очищению в водах вечности“. При этом высказал суждение о том, что „путь к смерти“ ничем не отличается от хаджа, поскольку паломничество в Мекку мусульмане совершают с целью репетиции смерти, подготовки встречи с Аллахом.

Считает, что ему теперь открылось многое, что может толковать любые сны и события. Для этого, по его мнению, достаточно „разглядеть знамения Аллаха, которые даются каждому с целью проникновения в божественный замысел“. На вопрос экспертной комиссии, почему он считает Назира Хамалова дьяволом, стал грубо упрекать врачей „в непонимании элементарных вещей“, пояснив при этом: „Шайтан может менять свой облик и имя, поэтому для человека главной жизненной целью является умение с помощью своего духовного зрения разглядеть, где и как Шайтан может проявить себя“.

Часто и бессистемно принимает молитвенные позы и вслух произносит одну и ту же заученную фразу: „И я хитрил, и они хитрили, и хитрил над нами Аллах, ведь он — хитрейший из хитрецов! Давались мне знамения ясные, но сошел я с пути прямого и встал на защиту Шайтана. Поистине, Аллах быстр в расчете. И наказание Его—жажда, но вместо воды — гной“.

На протяжении всего периода пребывания в Центре суждения Светлячкова остаются неизменными, реальная критическая оценка своего состояния и правонарушения отсутствует.

Клиническая картина психического расстройства у испытуемого характеризуется наличием у него ложных религиозных представлений, сопряженных с мегаломаническим бредом величия; бредом виновности и воздействия; патологическому толкованию подвержены как явления внешнего мира, так и субъективные ощущения.

Обнаруженые болезненные состояния от чрезмерной впечатлительности, повышенной внушаемости и тревожной мнительности до искаженных представлений в процессе суждения и галлюцинаторных проявлений, а также отсутствие критики своих поступков позволяют установить стойкое и грубое изменение личности с прогрессирующими психотическими тенденциями. Диагноз: Светлячков Г.В. страдает параноидной шизофренией. Прогноз заболевания неблагоприятный.

ВЫВОД : в отношении инкриминируемого деяния невменяем; учитывая тяжесть психического расстройства и общественную опасность содеянного, нуждается в принудительном лечении в психиатрическом стационаре специального типа с интенсивным наблюдением“.

По данным следствия уголовное дело в отношении Светлячкова Г.В. в текущем месяце подлежит направлению в суд для применения к нему принудительных мер медицинского характера.

С учетом результатов судебно-психиатрической экспертизы дальнейшее оперативное сопровождение указанного уголовного дела прекращено ввиду нецелесообразности.

Допущенный просчет в работе моей агентурной группы, связанный с несвоевременным выявлением тяжелого психического расстройства у лица, в отношении которого велась оперативная разработка, был подвергнут тщательному анализу, и были приняты меры во избежание подобных ошибок в дальнейшем.

Денежные средства в размере 5000 долларов США, выделенные на проведение активных мероприятий в ходе оперативной работы по данному делу, израсходованы полностью. Отчет об их использовании утвержден финансовым отделом.

Начальник 3-го отдела

 

Герундий

Наступил вечер, один из тех значительных вечеров в конце сентября — начале октября, когда всем существом владеет особая грусть, невыразимая печаль, когда люди должны ближе сплотиться друг с другом, чтобы понять друг друга, а главное — простить и полюбить каждый другого.

В этот вечер к Евдокии Васильевне приехала издалека её дочь Галина — прекрасная и жгучая женщина. Несмотря на то, что ей было уже далеко за тридцать, она по-прежнему оставалась юной и милой кокеткой. Едва заметные черты увядания на лице Галины ничуть не портили её первозданной привлекательности. Скорее наоборот, любое не чуждое романтизму воображение невольно уносилось к годам её скоротечной и ветреной молодости, к цветам и вздохам её назойливых поклонников, ревнивым мужьям, к щемящей душу ностальгии по тому, что невозможно стать частью судьбы каждой красивой женщины. До того страшного дня, когда Галина покончит свою жизнь самоубийством, ещё оставалось целых четыре года. А пока она была красива и счастлива.

С Дмитрием Сартаковым — студентом, снимавшим комнату у Евдокии Васильевны, — Галина познакомилась легко и непринуждённо. Через каких-то полтора часа они стали старыми друзьями.

Всем было весело оттого, что Галина включила зажигательную музыку и танцевала сама с собой, играя в танце с пушистой белой шалью. Время от времени её глаза вспыхивали шутливой страстью, а обворожительная улыбка становилась уже опасной. Наконец, она сказала Дмитрию:

— Дмитрий, я вам нравлюсь? Пойдёмте со мной танцевать!

Но тут из кухни появилась добрая Евдокия Васильевна:

— Галина, не отвлекай Димитрия, ему ещё учиться надо.

— А разве я не могу нравиться? Ждать в свой адрес излияний, чистых и нежных? — молвила Галина, усаживаясь на диван рядом с Дмитрием и обмахиваясь платочком.

— Идите на кухню, — улыбаясь, сказала Евдокия Васильевна, — я приготовила блины.

Дмитрий соскочил с дивана и, повернувшись к Галине, по-театральному кивнул головой, почтительно приглашая её следовать за ним.

— Прошу вас, прошу к столу.

Галина молча взяла Дмитрия под руку. Кривляясь и подпрыгивая, они вышли из комнаты и пошли на кухню. Евдокия Васильевна, охая и по-старушечьи кряхтя, шла за ними.

— Эх, Галина, — смеялась Евдокия Васильевна, — взрослая тётка, а всё шалишь.

— Что делать, мама, — не оборачиваясь, отвечала Галина, — если очень хочется.

— А чего хочет женщина, того хочет Бог. Ведь он большой шалун, — подыграл ей Дмитрий.

До пенсии Евдокия Васильевна около десяти лет проработала поваром в столовой какого-то оборонного НИИ, и потому готовила она быстро, просто и со знанием дела. На кухонном столе дымящаяся горка блинов сверкала сливочным глянцем, красные лепестки лосося лежали веером на блюдце, чёрная икра в глубокой пиале играла холодным блеском, прочие разносолы собственного приготовления еле вмещались в больших и малых салатницах. Над всем этим возвышалась бутылка домашней наливки.

— Ну, с приездом, Галина, — Евдокия Васильевна взяла на себя руководство этим уютным застольем. — Спасибо, что навестила.

— Я тоже очень рад, что вы нас навестили, — чокаясь с Галиной, сказал Дмитрий, — приезжайте почаще. Мы люди гостеприимные.

Хозяйский тон Дмитрия — квартиранта её матери — рассмешил Галину. А ведь этот парень прост и ловок — сразу и не заметишь, что разница в возрасте при общении с ним почти не чувствуется. Вроде ещё юнец, но что-то подсказывало Галине, что есть у него опыт обольщения женщин. Именно женщин постарше его. Таким, как он, сверстницы не интересны. Глуповаты для него потому что. И будто в подтверждение догадки Галины Дмитрий обратился к ней:

— Позвольте поухаживать за вами, — Дмитрий взял её тарелку и начал накладывать салаты, — надеюсь, в этот чудный вечер только я один могу претендовать на то, чтобы быть вашим кавалером. Для меня это высоченный пьедестал.

— Не стану помогать вам туда подняться. Боюсь, окаменеете, — Галина с холодной нежностью посмотрела в его глаза.

— Значит, меня ждёт вечность, — Дмитрий говорил спокойно, даже обречённо, — застыть в порыве вожделений сердца — это подвиг.

— Ой, ребятушки, — Евдокия Васильевна, не умышленно прервав разговор Дмитрия и Галины, пустилась в воспоминания из далёкого прошлого, — бывало, мы в детстве наедимся блинов с обеда и до вечера, пока мать домой не загонит, носимся по деревне на санках. У нас там речка была рядом. Один-то берег покатый, а другой — обрывистый. Так мы горку сделаем, снегом засыпим обрыв-то, зальём его водой, и аж до середины речки катишься. Эх!

Когда Евдокия Васильевна начинала свои повествования, она незаметно преображалась в бабушку-рассказчицу. Даже старорусский кокошник или цветастый платок были не нужны, чтобы полностью соответствовать образу доброй сказочницы. Баба Дуся — так называл её Дмитрий — продолжала свой сказ:

— Потом случай вышел на этой горке. С окраинного дома, там Петька-тракторист жил, корова сбежала. Сарай открытым был, так она и вышла на улицу. Это зимой-то!

— Значит, корова гулящая оказалась, — сказала Галина.

— Что ей там понадобилось, не знаю, — развела руками Евдокия Васильевна, — так вот, она не куда-нибудь, а к речке подошла. Поскользнулась она, значит, и с горки, что мы, детишки, накатали, вниз покатилась!

— Во как! Убилась? — воскликнула Галина.

— Нет. И даже не поранилась, только задницу, да бока стёрла, — казалось, что и сама Евдокия Васильевна удивилась сказанному.

— И что же было дальше? — спросил Дмитрий.

— А дальше вот что. Видно, испугалась она бедная, давай барахтаться на льду. Встать хочет. И лёд-то под ней и проломился! Ну мальчишки-то наши сообразили — звать взрослых надо. Пока звали их, корова мычала. Утонуть бы не утонула, там не глубоко было, а вот околеть могла.

— Да уж. Говядина свежей заморозки, — грустно заметил Дмитрий.

— Ну, мужики-то сбежались быстро, поняли, в чём дело, — продолжала Евдокия Васильевна, — доски принесли, хомут, вожжи, верёвки. Еле подвязали её. Опасно ведь — она брыкается, лёд округ неё ломится. Но справились. И мы, детишки, тянули, и взрослые. Так всем миром и вытянули.

— И чем же всё закончилось, баба Дуся? — нетерпеливо спросил Дмитрий.

— Потом повели её в деревню. Мороз колючий был. Бока у коровы уже ледяной коркой покрываться начали. Но среди мужиков, что сбежались её спасать, зоотехник был, Василий Игнатьевич. Ох, и толковый мужик был. В своём деле мастер. И скотина его любила. Так он и спрашивает: "У кого, мужики, баня топится. Её ведь отогревать надо". И тут я говорю: "У меня мамка истопила. Точно знаю". Василий Игнатьевич мне и говорит: "Давай, Дуняша, беги-ка домой, скажи мамке с папкой, что в баню корову ведём". Короче, привели её туда и давай отпаривать — берёзовым веничком! А корова головой мотает, но стоит смирно, понимает, что так-то оно лучше для неё.

— Отогрелась? — спросила Галина.

— Да. Потом высушили её, и Петька, хозяин то есть, домой отвёл. И что характерно! — баба Дуся в своих рассказах часто пользовалась этим оборотом. — Ничего с её здоровьем худого не было. К следующей зиме телёночка справила. Борькой назвали.

— Русская баня творит чудеса! — подвела итог Галина.

— Милые барышни! — Дмитрий разлил всем вина и поднял свою рюмку. — Самое время выпить за здоровье!

— Это верно, Дима, — охотно с ним согласилась Евдокия Васильевна, — если здоровья нет, то всё остальное уже ненужно.

За окном светил уличный фонарь. Его неоновое сияние растворяло ранние осенние сумерки. Жёлто-бордовые листья на ветках клёна просвечивались волшебным зелёным светом. Глядя в окно, Дмитрий вспомнил фотографию из семейного альбома Евдокии Васильевны: юная красавица сажает маленькое деревце. Девушка улыбается, видимо, фотографу. Позади неё стена и окна знакомого дома. Под фотографией побледневшая надпись, сделанная перьевой ручкой: "Моя семнадцатая весна. Целую всех! Галина".

— Ты чего, Дима, заскучал? — прервала задумчивость Дмитрия Евдокия Васильевна, подкладывая ему завёрнутый треугольником блин с икрой. — Подлей-ка нам ещё. Григория Степановича помянем.

Григория Степановича — мужа Евдокии Васильевны, ныне покойного — Дмитрий лично не знал. Но рассказов про него от бабы Дуси слышал много. В послевоенные годы молодые супруги, Евдокия и Григорий, исколесили всю страну. В каких только отдалённых уголках они не жили. Григорий Степанович служил в те времена офицером в охране тюрем и лагерей. Дальний Восток и Крайний Север, Сибирь и Средняя Азия — всех мест и не перечислить, в которых Евдокии Васильевне пришлось побывать со своим мужем.

Выпили молча. Евдокия Васильевна уголком фартука вытерла влагу под глазами. На её старческом лице отразилась затаённая грусть — печаль одинокого человека. Дочь и внук навещали её раз в полгода. Других близких в городе не было. Единственным утешением в её старости был Дмитрий, на которого и была обращена вся любовь к далёкому внуку.

— Бывало, мы с Григорием, — прервала молчание Евдокия Васильевна, — сядем ужинать, вот так же вечером, Галины ещё не было, я спрашиваю Григория: "Ну как, Григорий, дела?". А он спокойно так: "Без происшествий". Чего только мы с ним не повидали…

Дмитрий подумал, что баба Дуся сейчас расскажет какую-нибудь историю из своей жизни, которую он слышал не раз. Например, про то, как однажды в каком-то городке под Тюменью, убив конвоиров, сбежали три зека. Она работала тогда инкассатором. Из этого городка к ближайшей железнодорожной станции вела только одна дорога. Как раз в это время по этой дороге молодая Евдокия Васильевна на инкассаторской машине возвращалась с выручкой для рабочих местной артели. Зекам нужна была машина для продолжения побега, а они были вооружены карабинами убитых конвоиров. Двумя точными выстрелами шофёр был убит, и машина скатилась на обочину. Радостные зеки бросились к машине. Но Евдокия Васильевна не растерялась и, действуя согласно должностной инструкции, достала свой, как она выражалась, "товарищ наган" и открыла огонь на поражение. Двое урок были убиты на месте, третий был ранен в живот и скончался через сутки в больнице.

Но на удивление Дмитрия Евдокия Васильевна начала рассказывать совершенно иную, неизвестную ему историю:

— Мы тогда с Григорием под Ташкентом жили. Зона там строгая была. В ней много басмачей бывших, тех, что Фрунзе не добил, срок отбывали. Так вот, к одному бывшему узбекскому баю жена приехала на свидание. Молоденькая такая девица, лет девятнадцати. Оказалось, она у этого злодея четвёртой женой была до того, как советская власть разобралась с ним.

Галина отодвинулась от стола ближе к окну и щёлкнула миниатюрной серебристой зажигалкой, поставив пепельницу на подоконник. Ветер на улице дул прерывисто, лёгкими порывами срывая листья с дерева под окном. Один из грязно-бордовых листьев, цвета трупной крови, прилип к оконному стеклу и медленно сполз вниз, оставив за собой влажный след. Поддавшись усилиям ветра, подвесной фонарь на столбе качнулся в сторону, выплеснув поток яркого света на крону дерева. Среди оголённых ветвей и редких красно-жёлтых мельканий листвы высветился чёрный силуэт человека…

"О, Боже… — Галина быстро отвела свой взгляд от окна, машинально затушив сигарету, — не может быть… Неужели опять начались эти страшные видения? Нет-нет, — стала успокаивать себя Галина, — это показалось…"

По лицу Галины пробежала нервная улыбка, никем не замеченная. Евдокия Васильевна разливала душистый чай, а Дмитрий сосредоточенно разрезал вишнёвый пирог.

— Начальником этой тюрьмы был Владимир Петрович Аракатов, — продолжала свой рассказ Евдокия Васильевна. — Мужик он был волевой. Всю войну прошёл. В Сталинграде заградотрядами командовал. А вот перед восточной красавицей не устоял!

— А можно поподробнее? — избавляясь от нервных переживаний, в будущем ставших причиной её добровольного ухода из жизни, Галина обратилась к матери. — Что значит — не устоял?

— Так влюбился он в неё! — это пояснение прозвучало от Евдокии Васильевны как сенсация.

— И что же было дальше? — нарочито по-детски спросил Дмитрий.

— А дальше вот что, — продолжала баба Дуся, — Владимир Петрович ухаживал за ней, как мог, а она никак не отвечала взаимностью. Так и уехала обратно в свой кишлак. Незадача, конечно, вышла. Владимир Петрович ходил после этого хмурый, как туча. Прошло полгода, а может, и меньше, и Владимир Петрович поехал к ней свататься. Уж не знаю, как у них там всё развивалось, может, калым большой её родителям повёз, а может, просто им понравился, но привёз он её к себе уже женой. И засиял, как солнышко, наш начальник! Мы тоже с Григорием рады за него были. Жили молодожёны на служебной квартире. А басмач, муж её первый то есть, продолжал срок отсиживать. Вот ведь как бывает в жизни — была женой зека, а стала женой хозяина тюрьмы.

— Ну, мне пора, — Дмитрий, отхлебнув глоток из дымящейся чашки, взглянул на часы.

— Куда это ты? — удивилась Евдокия Васильевна. — Поздно уже.

— Эх, мама, — Галина искоса посмотрела на Дмитрия, — неужели непонятно? У Димы свидание.

— Ваша проницательность меня пугает, — Дмитрий подмигнул Галине и встал из-за стола.

— Скажи, Дима, — Галине явно хотелось смутить парня, — у тебя с ней серьёзно или так, баловство?

— Разве в моём возрасте может что-то быть серьёзным и навсегда? — попытался отшутиться Дмитрий. — Повзрослею и оценю с высоты прожитых лет.

— Ошибки молодости, — мечтательно произнесла Галина, — это лучшее, что останется в наших воспоминаниях.

— Смотри, Дима, аккуратнее будь, — сказала Евдокия Васильевна.

К чему относилась эта фраза — к тому, чтобы Дмитрий был осторожен на тёмных улицах, или к тому, чтобы остерегался ошибок молодости, — было непонятно. Галина и Дмитрий посмотрели на Евдокию Васильевну и оба рассмеялись.

— Уважаемый суд и все остальные, имеющие уши! — Эдуард Казелин, зажмурившись, поскрёб мелкую щетину, сивым бархатом покрывавшую нижнюю часть лица. Даже когда Эдуард был в костюме и галстуке, какая-то маленькая неопрятность в его внешнем облике обязательно присутствовала — не застёгнутая ширинка, косо повязанный галстук, недоглаженная штанина брюк. Сегодня Эдуард был не брит.

— Викторов Николай Александрович обвиняется в совершении убийства с особой жестокостью женщины, заведомо для виновного находящейся в состоянии беременности, с целью скрыть другое преступление, а также в совершении вымогательства и нарушении тайны телефонных переговоров.

В ходе всестороннего исследования обстоятельств этого дела вина Викторова нашла своё полное подтверждение объективными доказательствами.

Вечером второго мая прошлого года, то есть за несколько часов до реализации своего преступного умысла, Викторов, использовав вымышленный предлог, а именно, ремонт холодильника, оставил на всю ночь оголёнными электропровода, находившиеся под напряжением. К несчастью, его жена, Мария Викторова вышла ночью на кухню и пыталась открыть холодильник. Вполне даже возможно, что сам убийца попросил свою жертву пойти туда, изобразив ночную жажду: "Машенька, ты не спишь? Будь добра, принеси-ка мне молочка из холодильника, что-то пить хочется". А сам в это время дожидался или подглядывал, как всё произойдёт. Удар током оказался для Марии Викторовой не смертельным, то есть она могла бы остаться живой! Вероятно, она была без сознания, а может, и нет, просила мужа о помощи… Но это не входило в планы убийцы. Чтобы всё-таки изобразить смерть жены как несчастный случай, Викторов сам вложил оголённые концы электропровода в руки жены. После повторного и долговременного поражения электротоком Мария Викторова скончалась. Дождавшись утра, Викторов сообщил в милицию о смерти жены. Якобы он обнаружил её мёртвой на кухне. После чего рыдал напоказ, вызывая сочувствие у доверчивых слюнтяев и сентиментальных учительниц русской литературы. Викторов продолжал умело лицедействовать и в суде, пытаясь ввести в заблуждение правосудие. Нужно отдать должное его умению выглядеть невинной овечкой, несправедливо попавшей под карающий меч нашей прекрасной богини. Но не кто иной, как Фемида, знает, что рассказ любой заблудшей овцы начинается со слов: "когда я была невинной овечкой…".

Благодаря тому, что судебно-медицинская экспертиза трупа Марии Викторовой установила, что смерть наступила в результате неоднократного подключения к её телу электротока, была выдвинута версия об убийстве, которая полностью подтвердилась в ходе расследования! Согласно гистологическому исследованию на ладонях умершей были выявлены электрометки, позволившие определить форму и количество контактов с проводником тока. Исходя из того, что на ладони правой руки Марии Викторовой имелись две электрометки, следует прийти к однозначному выводу, что её смерть наступила от не менее, чем двукратного поражения электротоком. Могла ли сама жертва дважды ухватиться за смертельно опасные провода? В такую вероятность может поверить только хорошо оплаченный адвокат.

Казелин с артистически правдоподобной ненавистью бросил гневный взгляд на Сартакова, сидевшего за столом напротив. Дмитрий Сартаков ответил на этот выпад высокомерной усмешкой. Шумно высморкавшись в мятый платок, Казелин продолжал:

— Викторов не смог внятно пояснить, зачем же ему понадобилось чинить электропровод от холодильника. Проверка показала, что никаких повреждений не было, а конец провода был зачищен искусственно. Подсудимый также заявил, что его жена не знала о его "ремонтных работах", то есть не предупреждалась о возможной опасности. Вообще-то для Викторова было бы логичнее утверждать обратное — заявить о том, что жена как раз знала об этом. Почему же Викторов сказал нам, что не предупреждал жену? Да ведь это ничто иное, как "оговорка по Фрейду"! Викторов косвенно признал, что подготовка убийства жены проходила втайне от неё. Отец психоанализа, помимо других открытий, обнаружил важную находку и для криминологии — в подсознании любого преступника сидит желание признаться в совершённом преступлении. Именно поэтому преступник оставляет за собой следы и улики. Это происходит неосознанно! По этой же причине появляются подобные оговорки, случайные для контролируемого сознания, но закономерные с точки зрения психоанализа…

Зачем же Викторов совершил это злодеяние? Тщательно обдумал его, а потом на протяжении всего следствия играл роль безутешного вдовца? В ходе обыска у Викторова в доме были найдены магнитофонные кассеты с записью разговоров между гражданином Зайкиным и его любовной подругой Барыкиной. Как показал Викторов, эти кассеты, вероятно, попали к нему случайно, вместе с кассетами, которые он взял у своего племянника послушать музыку. Племянник, Станислав Самойлов, подтвердил, что давал своему дяде-меломану какие-то кассеты, но среди них не было тех, которые содержали бы записи чьих-либо разговоров. Совершенно очевидно, что эти кассеты принадлежали Викторову, записи разговоров Зайкина и Барыкиной были произведены им с целью последующего вымогательства. Допрошенный в качестве потерпевшего Зайкин пояснил, что в середине апреля прошлого года он получил бандероль с вымышленным обратным адресом. В бандероли была магнитофонная кассета с записью одного из телефонных разговоров Зайкина и Барыкиной. Через несколько дней Зайкину позвонил неизвестный и предложил за крупную денежную сумму не делать интимную сторону жизни Зайкина достоянием гласности. Зайкин, известный и уважаемый в городе человек, к тому же, порядочный семьянин, пошёл на поводу у шантажиста и по его указанию оформил по почте денежный перевод "до востребования". Мария Викторова узнала о том, что её муж занимается сбором сведений о частной жизни своего начальника, знала и о случае вымогательства денег у Зайкина. Именно об этом она рассказала своей матери, Молодцовой Зинаиде Степановне. Последняя поведала нам, что Викторов угрожал своей жене убийством, если та заявит на него в милицию. Из этого следует, что Мария Викторова, бесспорно, знала о преступной деятельности мужа. Бесспорно и то, что Мария Викторова, будучи законопослушной гражданкой, собиралась сообщить об этом в милицию. Страх перед справедливым наказанием толкнул Викторова на ещё более страшное преступление!

Жестокость этого злодеяния поразила даже самых опытных сотрудников правоохраны, за свою службу много повидавших ужасных случаев. Викторов не просто хладнокровно совершил акт мучительной экзекуции, применяемой в извращённых буржуазных странах, убил человека из-за трусливого стремления избежать ответственности, но и лишил жизни ещё одного человека, едва начавшего жить. Мария Викторова была беременна! Убивая её, Викторов избавился и от нежеланного ребёнка. Думаю, что приговор суда должен учесть все эти обстоятельства как квалифицирующие.

Вряд ли что-то ещё можно добавить к сказанному. Эмоции и негодование переполняют меня, боюсь скатиться с объективной кочки зрения. Наказание Викторов заслуживает самое строгое. Око за око, смерть за смерть! Души убиенных ждут справедливого возмездия. И я призываю правосудие собрать все силы гуманности и обратить их в защиту пострадавших от рук убийцы.

С учётом изложенного, я прошу высокий суд назначить наказание по совокупности совершённых преступлений, а именно: за вымогательство — к трём годам лишения свободы с конфискацией имущества; за нарушение тайны телефонных переговоров — к штрафу в размере тридцати рублей; за убийство с особой жестокостью женщины, заведомо для виновного находящейся в состоянии беременности, с целью скрыть другое преступление — к смертной казни. Окончательное наказание — расстрелять!

Казелин перевёл дыхание, вытер влажные губы рукой и, бегло оглядев аудиторию, с облегчением сел на место.

— Слово предоставляется адвокату Викторова… — Сергей Каганов посмотрел исподлобья в сторону Дмитрия Сартакова.

"Хмурый ты чего-то, Серёга. Плохо спал? Зря. Это всего лишь игра", — вставая со стула, подумал про себя Дмитрий.

— Уважаемый суд! — Дмитрий Сартаков взял со стола исписанные листы, на секунду заглянул в один из них и, выдержав недолгую паузу, начал свой монолог:

— Тяжесть предъявленного обвинения моему подзащитному, как огромная мрачная глыба, лежит на пути к той цели, достигнуть которой стремится беспристрастное и справедливое правосудие. Путь к истине труден и опасен, особенно для незрячей Фемиды. И только внимательный поводырь может стать для неё незаменимым помощником и ценным союзником в нелёгком поиске правды, скрытой за домыслами и наговорами. Беру на себя смелость и всю полноту ответственности всемерно содействовать правосудию в безошибочном избрании нужного вектора, который укажет кратчайший путь к желанной истине. Этим вектором является линия защиты. Да-да, именно она! И я попрошу следовать за мной.

Сразу хочу предупредить, что я не собираюсь с помощью красноречивых тирад или традиционных адвокатских хитростей увлекать суд в заоблачные абстракции или, наоборот, мелочно, как опытный сутяга, искать противоречия в деталях этого дела. Я лишь предлагаю суду дать правовую оценку тем доказательствам, на которых основано обвинение Викторова в тяжких злодеяниях. На каких же "китах" держится предъявленное обвинение? В древние времена, о которых история сохранила лишь мифы, даже наша Земля держалась на трёх китах. И где же они теперь? Попались на удочку науки и прогресса. К чему это я? Да к тому, что любое утверждение, бесспорное сегодня, завтра может оказаться забавным достоянием мифологии. От этого не застраховано ни одно субъективное представление, ни один умозрительный вывод. Такой страховки не было ни у следователя, ни у прокурора. Именно по этой причине версия о причастности Викторова к тем преступлениям, которые так живописно и правдоподобно были представлены нам прокурором, осталась лишь версией, претензией на правду. Нужно признать, что это была и есть обоснованная версия, подкреплённая доказательствами. Но вот только какова цена этим доказательствам? Не слишком ли легковесные аргументы были брошены на чашу весов правосудия? Давайте взвесим…

Во-первых, чем доказывается вина Викторова в убийстве жены? Только его забывчивостью. Викторов во время починки электропроводки холодильника забыл и оставил оголёнными провода, находившиеся под напряжением. Забыл также предостеречь жену об этом. Тому была причина — зазвонил телефон, и Викторов был отвлечён на некоторое время разговором с приятелем. Свидетель Пороховщиков подтвердил, что второго мая прошлого года он звонил Викторову и говорил с ним несколько минут по телефону. После этого разговора Викторов не продолжил начатую починку электропроводки — отвлёкся и забыл. Такое бывает с каждым. Сколько начатых дел мы не завершаем, господа! Сколько человеческих замыслов не доходят до конца! "Евгений Онегин" — незавершённый роман не только из-за того, что Пушкин преждевременно покинул нас. Александр Сергеевич просто отвлёкся, и у него появились другие увлечения. Эйфелева башня изначально задумывалась как временное сооружение — сразу же после Всемирной выставки 1889 года она подлежала демонтажу. И что же? Стоит до сих пор! А всё потому, что у парижской мэрии никак не доходили руки до сноса этого громоотвода, всё время что-то мешало и отвлекало. Сначала пожалели денег, потом туристы понаехали, а потом уже радиоантенны разместили на ней. Так башня нашла своё применение не только для самоубийц. Но я хотел бы, чтобы уважаемые судьи задумались над феноменом человеческой непоследовательности и забывчивости как о свойстве памяти, не только когда они будут взбираться на смотровую площадку этой причуды инженера Эйфеля или сидеть в ресторане "Жюль Верн" за час до заката, глядя с высоты, как с причала Бато Паризьен отправляются кораблики на прогулку по Сене. Задуматься надо здесь и сейчас. Ведь случай с Викторовым — очередной пример часто встречающегося невольного упущения из сознания какой-либо мысли или события. Забывчивость Викторова сыграла в его жизни роковую роль — он был обвинён в убийстве жены. К тому же, прокурор усмотрел в этом умысел! Вероятность наличия умысла в действиях Викторова, конечно же, присутствует. Но степень этой вероятности одинаково сопоставима с вероятностью неосторожного преступления. То есть умысел убить жену у Викторова весьма вероятен, и в то же время — весьма сомнителен. Согласно закону все сомнения толкуются в пользу подсудимого…

Во-вторых, единственным человеком, заявившим о намерении Викторова убить свою жену, является гражданка Молодцова Зинаида Степановна, тёща Викторова. Обращаю внимание суда, не очевидцем убийства, а всего лишь лицом, утверждающим, что Викторов угрожал своей жене убийством. Об этой угрозе Молодцова узнала со слов покойной. Можно ли проверить достоверность её показаний? Нечем! Да и как быть с настоятельной рекомендацией наших древнеримских коллег: "testis unus — testis nulus"?. Неужели достаточно этого единственного и косвенного доказательства по делу, чтобы признать Викторова виновным в убийстве жены?

В лета своей безвозвратно ушедшей юности мне пришлось много путешествовать, и однажды судьба забросила меня на Балканы, в Болгарию. Прогуливаясь по ботаническому саду в Балчике — когда-то летней резиденции королевы Румынии Марии, — я набрёл на поляну кактусов, их там более двухсот видов. Мне запомнился один из них — большой, с плоскими и вытянутыми листьями в виде овала, покрытыми длинными шипами и щетинками. Научное название на латыни я, конечно же, забыл, а вот шутливое имя этому кактусу, которым нарекла его народная мудрость, я запомнил — "язык тёщи". Действительно, отношения, складывающиеся между зятем и тёщей, практически повсеместно являются проблемными, злобно-скандальными, иррационально-конфликтными. Встретить тёщу, довольную своим зятем, — редкость. Не является исключением и случай с Викторовым. Его тёща никогда не отрицала своей неприязни к нему. Кроме того, Молодцова Зинаида Степановна — мать покойной и потерпевшая по данному уголовному делу. Как бы мы не сочувствовали её горю, следует признать, что её показания — это показания заинтересованного лица.

Итак, обвинение основано на показаниях одного человека, заинтересованного в исходе дела, испытывающего неприязнь к подсудимому. Сами показания лишь косвенно доказывают причастность Викторова к инкриминируемому деянию. Чувствуете, какие зыбучие пески под ногами?

В-третьих, экспертным заключением установлено, что Мария Викторова дважды ухватилась за оголённые электропровода. Этот факт неоспорим. Могла ли она это сделать сама? Конечно! А кто из нас дважды не наступал на одни и те же грабли? Заметьте, дело было ночью, в темноте… Мария Викторова после первого удара током упала на пол, потеряла сознание, через некоторое время приходит в себя, пытается встать… Чёрная ручка холодильника отчётливо выделяется на белом фоне двери… Рука так и тянется ухватиться за неё, чтобы встать с пола… Очень жаль, что имел место столь ужасный конец. Окажись Викторов в тот момент рядом со своей женой, я уверен, Мария Викторова была бы спасена!

В-четвёртых, Викторов обвинён также в нарушении тайны телефонных переговоров и совершении вымогательства. В подтверждение его вины прокурор сослался на результаты обыска — в доме Викторова были найдены кассеты с записью телефонных разговоров Зайкина и Барыкиной. Поскольку эти кассеты были найдены у Викторова, был сделан вывод, что они принадлежат ему, что именно он записывал разговоры между Зайкиным и Барыкиной, а потом требовал у Зайкина денежную сумму под угрозой оглашения позорящих сведений о нём. Что ж, логично. Но где подслушивающие устройства? Где они? Они находятся у действительного шантажиста! Как нам рассказал Зайкин, неизвестный, вымогавший у него деньги, пригрозил, что если не получит требуемую сумму, он распространит упомянутые записи телефонных разговоров через аудио-студии города, подменив там музыкальные кассеты. Покупатели музыкальной продукции, сами того не зная, станут распространителями очень нежелательной для Зайкина информации. И ведь так оно и случилось! Защитой были представлены свидетели, которые случайно купили подобные кассеты в студиях звукозаписи. Кто-то хотел послушать песенки смазливой Ким Уайлд, а включив магнитофон, услышал интимные разговоры двух любовников…

— Обычное адвокатское плутовство! — выкрикнул с места Казелин. — Это были лжесвидетели!

— Товарищ прокурор! — Каганов стукнул кулаком по столу. — Я делаю вам замечание. В прениях даже я, судья, не имею права перебивать участника процесса. У вас будет еще возможность высказаться в репликах. Извините, товарищ адвокат, продолжайте.

Казелин замолк и посмотрел на Каганова своим обычным насмешливым взглядом.

— Спасибо за комплимент, в нём столько искренности, — съязвил Сартаков, обращаясь к Казелину.

На несколько секунд заглянув в свои записи, Дмитрий продолжил свою речь:

— Таким вот способом приобретателями злополучных кассет оказались люди неопределённого круга. Случайным хранителем интимной жизни Зайкина и Барыкиной стал также Викторов. То есть действительный шантажист, благодаря бездарной работе следствия по делу, гуляет на свободе вместо того, чтобы стать моим клиентом. Злорадно смеётся в зеркало и нагло верит в то, что избежал справедливого возмездия! Однако я надеюсь, что уважаемый суд не попадётся на такой лёгкий обман, жертвой которого стала прокуратура. Не мнимый преступник, то есть Викторов, а настоящий вымогатель должен рано или поздно предстать перед судом! Необходимо добавить, что этот неизвестный шантажист поступил всё-таки не по-джентльменски: и деньги у Зайкина выманил, и кассеты распространил, хотя последнего делать был не должен — условие-то Зайкиным было выполнено. Подлый обманщик! Считаю, что это дело чести для правоохраны города — найти его…

В завершение не могу воздержаться от метания тяжёлых булыжников в прокурорский огород. Викторов был обвинён в квалифицированном убийстве, то есть с отягчающими обстоятельствами, а именно: с особой жестокостью женщины, заведомо для виновного находящейся в состоянии беременности, с целью скрыть другое преступление.

Особая жестокость — понятие оценочное. Судебная практика знает немало примеров, когда жертва испытывала особые мучения и страдания не из-за того, что убийца был патологически жесток, а по причине, например, желания убийцы нанести множество ранений для более быстрого наступления смерти потерпевшего. И в этом нет проявления особой жестокости.

Далее, мной была представлена суду медсправка Викторова, согласно которой у него есть заболевание — повышенный гонококк. Поясняю: заболевание, исключающее детородные качества. Викторов был бесплоден! Его жена не могла забеременеть от него! Её беременность была результатом чьей-то иной половой активности. Сам Викторов не знал, что его жена ждёт ребёнка. Потому что у Марии Викторовой были все основания тщательно скрывать это. До самого момента смерти ей это удалось…

Что касается стремления Викторова скрыть другие преступления, то я уже высказал обоснованные сомнения в том, что они были совершены моим подзащитным. Все эти ошибки прокуратуры — ещё одно подтверждение её низкопробной работы. В связи с изложенным, прошу суд признать Викторова Николая Александровича виновным в совершении неосторожного убийства. Следует согласиться, что за допущенную им небрежность он должен понести наказание. Все остальные обвинения надуманны и не подтверждены материалами дела. Благодарю за внимание.

Дмитрий Сартаков сел за стол и постарался изобразить безразличие — мол, его мало волнует, чем закончится рассмотрение дела, а с его стороны всё возможное уже сделано. Каганов пошептался со своими коллегами и, попеременно поворачивая голову то к Казелину, то к Сартакову, спросил:

— Реплики будут?

— Я думаю, что суд итак утомился слушать этот адвокатский бред. Не буду провоцировать повторных галлюцинаций, — насмешливо отмахнулся Казелин.

— Бред? Поставьте это утверждение в конце вашей аргументации! — привстав с места, Сартаков раздражённо выбросил правую руку вперёд, указательным пальцем целясь в Казелина.

— Понятно, — повышая голос, сказал Каганов, — реплик не будет. Подсудимому Викторову предоставляется последнее слово.

Учебная аудитория № 301 была оборудована как зал судебного заседания со всеми присущими атрибутами. От настоящего судебного зала её отличало только то, что вместо скамей для слушателей стояли студенческие парты. Со "скамьи подсудимого" поднялся Денис Фесков, исполнявший роль Викторова в этом учебно-игровом процессе. Положив руки на полированный бортик перил ограждения, он повернулся к "судьям" и нарочито глуповато произнес:

— А чё говорить-то? Не виновен я…

В аудитории на несколько секунд повисла тишина. Студенты 402-й группы послушно ждали окончания семинара. Самые нетерпеливые с надеждой посматривали на часы.

— Судебное заседание окончено; суд удаляется в совещательную комнату для вынесения приговора, — несколько растерянно сказал Сергей Каганов, продолжая сидеть в своём кресле.

Соколова Светлана Николаевна, доцент кафедры уголовного процесса, сидевшая на первой парте, продолжала молча наблюдать за происходящим. Казалось, что она сама не знала, что делать дальше. Сергей Каганов, понимая, что его замешательство может продлиться неопределённо долго, обратился к ней:

— Светлана Николаевна, нам по правде уходить на приговор?

— Нет, конечно, останьтесь, — улыбнувшись, сказала она. — Уходить никуда не надо. На сегодня, я думаю, достаточно. Вам ведь нужно время, чтобы подготовиться? Готовьте приговор к следующему семинару, Серёжа.

Ласковое обращение преподавателя "Серёжа" вконец взбесило Каганова. "Ненавижу…" — читалось в его глазах. Сергей поступил в университет с третьей попытки. До удачной же сдачи экзаменов, чтобы избежать нелёгкий и унизительный для карьериста труд заводского работяги, ему пришлось пройти школу комсомольского функционера. Мелкая, но всё-таки должность. Можно было по статусу носить шляпу и папку. Привычка выглядеть солиднее своего возраста перешла от лидера-назначенца к студенту. Даже бородатые аспиранты казались при нём гораздо моложе, а некоторые первокурсницы называли его Сергеем Дмитриевичем. Строгость и недовольство, впрочем, постоянно присутствовали в его взгляде, но сегодня его душила злоба. И зависть…

Утром Сергей неожиданно получил ранение в сердце. То, что раньше ему казалось чьей-то глупой выдумкой, оказалось реальностью.

Сергей никогда не опаздывал, приходил в университет за пятнадцать-двадцать минут до начала занятий и, сидя за партой в аудитории, обдумывал своё выступление на семинаре. Иногда он важно, скрестив руки на груди, прогуливался в университетском сквере. Сегодня же он стоял на ступеньках у входа в университет, наслаждаясь свежестью и серо-жёлтыми красками октябрьского утра. Мимо Сергея тянулась вереница студентов. Некоторые из них здоровались с ним, он же снисходительно кивал им головой.

— Здорово, Серёга, — протянув пухлую руку, пробасил Эдуард Казелин, прервав созерцательный процесс Сергея.

Эдуард смотрел на Сергея своим обычным насмешливым взглядом, пыхтя сигаретным дымом, как маленький паровозик, и непрерывно сплёвывая. Несползающая с лица лёгкая насмешка и сплёвывание во время курения невидимых песчинок, будто бы прилипших к его губам, были у Эдуарда то ли вредной привычкой, то ли нервной болезнью. Во всяком случае, чем-то нездоровым.

— Привет, — неохотно поприветствовал его Сергей.

— Ну как, готов приговорить злодея по всей строгости? — спросил Эдуард.

— Готов.

Сергей всем своим видом не скрывал своё нежелание вести какую-либо беседу с Эдуардом. С первого курса Казелин был оппонентом Каганова по любому поводу. Даже в студенческой столовой он передразнивал его во время еды. К своим выступлениям на семинарах Каганов готовился тщательно: прочитав учебники и конспекты, изучив несколько статей учёных по данной теме, стремясь тем самым удивить преподавателей обширными познаниями в этой области. Во время ответа на домашнее задание Каганов сопоставлял взгляды разных учёных по тому или иному вопросу, обильно цитировал, соглашался с одними авторами и спорил с другими. Возбуждённый и довольный собой Каганов садился на место и ждал похвалы преподавателя. В этот момент вставал Казелин и начинал с ходу разрушать только что воздвигнутую Кагановым пирамиду. На голову преподавателя сыпались фразы: "Не могу согласиться с предыдущим оратором, прозвучавшее выступление содержит множество противоречий и досадных промахов…", "нельзя оставить без внимания серьёзное упущение Сергея Каганова…", "там, где мой уважаемый коллега увидел ошибку в позиции этого учёного, её нет и в помине…", "на первый взгляд, те серьёзные противоречия, которые усмотрел мой товарищ, если приглядеться, — лишь кажущиеся…" и т. д. и т. п. Поединок Каганова и Казелина продолжался уже четвёртый год, охватывая всё новые и новые пространства, где могли уместиться учебные дисциплины и темы для дискуссий. Сергей ожидал, что и сегодняшний семинар не будет исключением. Но к этой битве с Казелиным он был морально готов. "Приговор" был аккуратно напечатан на машинке, консультации судей районного суда получены, все ожидаемые подвохи предусмотрены, и Сергей был в прекрасном расположении духа. Ничто не предвещало беды…

Сергей, посмотрев на свои часы, уже собирался идти, но тут Эдуард обратил его внимание на молодую пару, шедшую к входу в университет.

— Ты смотри, что делается, — стараясь быть негромким, сказал Эдуард, — быстро однако у них сладилось. Я-то думал это шутки про них рассказывают, а у них и вправду роман.

Увиденное заставило Сергея застыть в изумлении. В его голове сокрушительно прозвучала фраза: "Вот и доказано…". Дмитрий Сартаков поднимался по ступенькам парадной лестницы вместе с Людмилой Юрьевной. Нет, они не шли обнявшись или держась за руки, просто рядом, близко друг к другу. Дмитрий оживлённо что-то рассказывал, а Людмила Юрьевна, видимо, не веря, смеялась и качала головой. Посмотрев в сторону Сергея и Эдуарда, Дмитрий поприветствовал их взмахом руки, а Людмила Юрьевна, на секунду прекратив смеяться, сказала: "Здравствуйте, ребята". Эдуард в ответ почтительно наклонил голову, а у Сергея вдруг вырвалось желание сделать что-нибудь оригинальное. И он, широко расплывшись в улыбке, оголив передние зубы, протяжно произнёс, почти нараспев: "Здра-а-а-ствуйте…". И поняв, что сдурковал, Сергей тут же изобразил серьёзное выражение лица. От такой метаморфозы Людмила Юрьевна залилась хохотом, и отведя голову в сторону, положила свою руку Дмитрию на плечо, будто невзначай найдя опору, чтобы не упасть от смеха.

"Может, они случайно встретились по дороге? — глядя на Сартакова, мучился Каганов. — Может, и так, но о них ведь уже давно ходят слухи… Недооценил я тебя, Дима, недооценил… Мало того, что ты мне приговор только что растоптал, всё переделывать придётся, так ты ещё…".

Дмитрий сидел вполоборота за своим столом и тихо беседовал с "подсудимым Викторовым" — Денисом Фесковым. В аудитории уже началась шумная возня — большинство студентов собиралось на перемену. Светлана Николаевна торопливо объявляла задание на следующее занятие, лишь некоторые из вежливости делали вид, что слушают её.

"А она-то сука, оказывается… Женщина моей мечты… Что она в нём нашла? Юнец, школяр… Впрочем, для постели…".

Перед глазами Сергея стремительно пронеслись кадры из порнофильма с Дмитрием и Людмилой Юрьевной в главных ролях. В грудь Сергея вонзилась острая боль. Он тяжело вздохнул.

"А что у меня? Кроме лекций, семинаров, библиотеки и вечерней скуки рядом с настольной лампой, ничего".

Раздался звонок. Каганов продолжал оставаться в "судейском кресле". В задумчивости, отстранённым взглядом он смотрел на своих одногруппников, проходивших мимо него к дверям аудитории, как пассажиры автобуса, достигшего конечного пункта назначения. Задумавшийся пассажир не спешил к выходу. "А стоило ли сюда ехать?" — разочарованно думал он. А может быть, его заторможенность была вызвана другими причинами? Например, вопросом о счастливых днях в своей жизни. Были? А сколько, и какой самый? Задумался и оказался перед образом своей возлюбленной…

В одном провинциальном городе, расположенном за седыми скалами Уральских гор, окружённом густыми лесами синей тайги, стоял светоч культуры — университет.

Каждое буднее утро, приехав с разных концов города, шумной гурьбой, влюблёнными парами или в одиночку, проходя мимо триумфальных колонн тополиной аллеи, шли студенты к зданию своей alma mater. Этот поток юных, живущих верой в завтрашнее счастье людей медленно и неизменно плыл через годы и десятилетия. Менялись только лица и времена года. На смену тем, кто навсегда покидал обитель своей юности, чтобы осесть в бесчисленных городах бескрайней Советской Империи, приходили другие, ещё не знавшие, что через несколько лет они тоже увезут с собой в новую жизнь вместе с плодами учёности и лёгкую грусть о том, что в прожитом останутся близкие, почти родные, лица друзей и подруг.

Дымка тумана прозрачной белизной расплывалась над осенней листвой, окутывая снизу стволы дерев университетского сквера. Правое крыло здания, где располагался факультет романо-германской филологии, тонуло в готических призраках. Вместе с утренней прохладой и сыростью оттуда веяло средневековым романтизмом, рыцарскими балладами и сказками добрых фей. Едва уловимо из глубины веков доносились Песнь о Нибелунгах и весёлый хохот милых пастушек, соблазнивших безымянных авторов пасторалей.

Если бы в то утро читатель шёл в потоке студентов к входу в университет и повернул голову влево, то он имел бы возможность разглядеть в одном из освещённых окон на втором этаже молодую преподавательницу кафедры английского языка — Людмилу Юрьевну Саенко. Случайный взгляд на этот мимолётный портрет красавицы в проёме окна вдохновил бы поэта на лирические, как волны морского прибоя перед закатом, рифмы, а скульптор, обнажив прекрасное, увековечил бы свои эстетические переживания в камне. Действительно, её красота, обаяние и волшебной мелодичности голос могли даже испугать человека, впервые встретившего её. Когда она легко своими каблучками стучала по коридору, у многих студентов, да и преподавателей из мужской половины стеснялась грудь и билось сердце. К тому же, женская красота должна быть увенчана ореолом таинственности, а прошлое прекрасной дамы должно быть почти неведомым. Поскольку работать на кафедре Людмила Юрьевна начала недавно, о ней было мало что известно. Говорили, что её детство прошло в Восточной Германии, где служил её отец военным хирургом, что закончила она Киевский университет, была замужем, но недолго, а после развода переехала жить к родителям, которым дали квартиру в этом городе после увольнения в запас её военного папы. Из достоверного это всё. Вы, читатель, всё ещё стоите у окна? Нет-нет, я Вас больше не задерживаю. Через несколько минут Людмила Юрьевна, взяв несколько тетрадок с собой, выйдет из кабинета кафедры, направившись на семинар по английскому языку в 402-й группе юридического факультета.

Ираида Львовна Бронштейн и Софья Моисеевна Дарданельская, коллеги Людмилы Юрьевны, остались в кабинете вдвоём. Не спеша, они допивали свой утренний чай. Обе они были пожилого возраста, начали преподавать в университете с незапамятных времён и приходили на работу к девяти утра, даже когда у них не было занятий. Как и все представители потомственной русской интеллигенции, они были исступлёнными поклонницами непризнанных поэтов и писателей, тонко ценили декадентское искусство, а в своих личных неудачах винили политическую систему страны.

Ираиду Львовну студенты боялись и не любили. Она была излишне придирчивой, грубой и постоянно чем-то недовольной. Софья Моисеевна, напротив, казалась женщиной великодушной и отзывчивой, была легка и приятна в общении. Несмотря на столь контрастные различия характеров этих двух особ, их дружба оставалась неуничтожимой. Никто не мог понять тайну такого парадоксального единства. Странно, что же их связывало? Корни этой связи, видимо, слишком глубоко уходили в историю, в древнюю библейскую почву. О чём же беседовали две неразлучные престарелые подружки?

Денис Фесков оказался невольным слушателем этой беседы. Его послал на кафедру староста группы за методическими пособиями. На своём пути Денис встретил Людмилу Юрьевну и сбивчиво, будто оправдываясь в чём-то, объяснил, куда он идёт.

— Да-да, Денис, попросите кого-нибудь на кафедре найти их, — на ходу сказала Людмила Юрьевна.

Каждая встреча Дениса с Людмилой Юрьевной была для него волнительной. На семинары по английскому языку Денис старался одеваться торжественно и безупречно. А к домашнему заданию он готовился задолго и тщательно. Целых девяносто минут (!) он будет полноправно смотреть сегодня на объект своего обожания. Юношеское сердце разрывалось от волнения. Сдерживая неровное дыхание, Денис подошёл к кабинету кафедры и услышал разговор за дверью:

— Разве тебе неизвестно о порочной связи этой девчонки со студентом юрфака? — громко донесся голос Ираиды Львовны.

— Не может быть! — удивился опереточный голосок Софьи Моисеевны.

— А помнишь, Софочка, как эта развратная девка попросила тебя подменить её на одно занятие. Около месяца назад это было, да? И что она сказала, помнишь? Видите ли, у неё в тот день голова болела. Ещё бы! Кувыркалась небось всю ночь в постели с этим студентиком, головка-то заболит!

— Надо же, а я поверила! Думала, действительно утомилась Людочка. У неё ведь столько переводов было.

— А вот я сразу её раскусила. Чем смазливее девка, тем сучнее.

— Ирэн, дорогая, сколько знаю тебя, столько мудрости твоей поражаюсь.

— И ведь таких, как она, никакие побочные эффекты не остановят. У неё уж наверняка этот аборт не первый, а она, видимо, таких блядских наклонностей, что даже предохраняться не думает.

— О чём это ты, Ирэн?

— Ах, да, — Ираида Львовна поняла, что забежала вперёд. — Два дня назад я её около женской консультации видела. Знаешь, наверное, от Сиреневого бульвара две остановки до Садовой улицы. Выхожу из трамвая, а она навстречу мне. И ты представляешь, даже ничуть не смутившись, мне говорит: "Здравствуйте, Ираида Львовна!".

— Так ты сама видела, как она из консультации выходила?

— А откуда ей ещё выходить? — вопросом на вопрос ответила Ираида Львовна.

Вдали по коридору послышались шаги, и Денис, чтобы не быть замеченным в подслушивании, постучав в дверь, быстро вошёл в кабинет.

— Доброе утро, — Денис остановился у дверей, изобразив добродушную улыбку.

— Здравствуйте, юноша. Что вам угодно? — слегка испугав Дениса размерами своего лошадиного оскала, спросила Ираида Львовна.

— Я за пособиями, ‘English for law students’ называются, — ответил Денис.

— Вы из какой группы? — вставая с места, обратилась к нему Софья Моисеевна.

— Четыреста второй.

Софья Моисеевна, застыв на несколько секунд в позе больного радикулитом, оставаясь сгорбленной над столом, молчаливо спросила Ираиду Львовну, сверкнув в сторону Дениса глазами: "Это тот самый?". "Нет", — едва заметно мотнула головой Ираида Львовна. Денис, не зря подслушавший их беседу, тут же разгадал этот немой диалог.

— Вот здесь возьмите, — подойдя к огромному застеклённому стеллажу, Софья Моисеевна показала студенту на вторую полку снизу.

Взяв двенадцать пособий, по числу соучеников Дениса в группе английского языка, он буркнул "спасибо" и вышел в пустынный коридор. Услышанная беседа потрясла Дениса. Зажав методические пособия под мышкой, он шёл вниз по лестнице к выходу из здания университета. Хотелось уйти домой. Зарыться в одеялах и, обхватив голову подушкой, рыдать, рыдать, как ребёнок, всхлипывая и глотая слёзы. "А ведь я писал ей стихи…", — выйдя на ступеньки у входа, говорил сам с собой Денис. Ещё весной, когда только появилась Людмила Юрьевна в университете, Денис поднатужился и в одну из бессонных ночей выдавил из себя следующие строки:

What can you tell me about Love? Is it one of the human feelings? May be there is no more than stuff? Tell me, what is your meaning?

На ступеньках у входа в университет, в трёх шагах от Дениса, стояли парень и девушка, курившие одну сигарету на двоих. У парня были длинные до плеч русые волосы. Одет он был в армейские ботинки, потёртые джинсы и чёрную кожаную куртку-косуху, окантованную металлическими заклёпками. На плече у него висел тёмно-коричневый рюкзак кустарной работы, расшитый индейскими божками-тотемами. Денис знал этого парня, это был Юра Бойков, второкурсник физмата и диджей университетской дискотеки. Такие, как Юра, вызывали у Дениса молчаливое возмущение. "Патлатые, отвязанные грубияны, с устрашающими амулетами на шеях, глядящие на признанных авторитетов взглядом свободолюбивого протеста — разве такие могут быть научными светилами? И как только эти типы могут нравиться девчонкам?", — кусая губы и отвлекаясь от своих личных переживаний, подумал Денис. В университет Юра обычно весной и осенью приезжал на гоночном мотоцикле, часто с какой-нибудь девушкой. У Юры не было постоянной подруги.

— Ну всё, мне пора, — сказала девушка, протягивая Юре "бычок".

— Мы уже и так опоздали, — затягиваясь дымом, сказал Юра и задумчиво посмотрел на окурок.

— Мне ещё нужно у кого-нибудь подглядеть домашнюю работу, хоть что-то успею запомнить, — торопливо оправдывалась девушка.

Юра обнял её одной рукой и тихо произнёс:

Серый дым сигареты растаял, Твоей помады краснеет томат, Зачем ты уходишь, не знаю, В день, унося ночной аромат…

— Красное — это вульгарно. Я предпочитаю для губ коричневый цвет, — она быстро поцеловала Юру в подбородок и засеменила в открытые двери университета.

— А мне нравится. Красное в сочетании с женщиной — это призыв… — бросив окурок в другую от урны сторону, Юра скрылся внутри здания.

Через несколько недель Юру найдут убитым на съёмной квартире. Его истерзанное, окровавленное тело будет лежать на кровати вместе с очередной подругой, исколотой ножом.

"Хорошо им, живут беззаботно, легко, — успокоившись, подумал про себя Денис, — ведь и я когда-то мечтал — стану студентом, окунусь с головой в бурные воды молодости. Это потом нужно быть серьёзным и деловым. Четвёртый курс уже, а я до сих пор ни разу не упал под стол на весёлой пирушке, не залез с букетом ворованных роз в окно к возлюбленной. Сколько девчонок вокруг, я ни с одной из них даже в кино не сходил. Кроме скучного онанизма перед сном, ничего".

На семинар Денису идти не хотелось, а на улице было прохладно, и он пошёл бродить по лабиринтам здания университета. Поднявшись на четвёртый этаж главного корпуса, он побрёл по коридору медико-биологического факультета, оглядывая массивные дубовые шкафы с выставленными на полках скелетами животных и стеклянной посудой с заспиртованными беспозвоночными существами. Отдельно ото всех наглядных пособий в нише стены стоял на гранитном постаменте скелет человека. Это был профессор Синицын. Всю свою научную жизнь он отдал Университету, перед смертью завещав свой скелет родному медико-биологическому факультету. Даже сейчас учёный продолжал служить науке. На лбу черепа Синицына кощунственно было нацарапано гамлетовское восклицание: ‘Poor Yorik!’

Денис вышел из коридора под стеклянный купол оранжереи. Тропические растения, по воле человеческой прихоти оказавшиеся на чужбине, жадно впитывали янтарные лучи октябрьского солнца. Отыскав резную скамейку около низкорослой пальмы, Денис сел и закрыл глаза, направив лицо к оранжевому свету осеннего неба.

…Под крылом самолёта проплывали посёлки и деревни, тонущие в зелёном море сибирского леса. Впереди в ярких красно-бордовых красках плавился закат. Денис поворачивает штурвал на 30 градусов, и машина послушно "падает на крыло", резко смещается горизонт, и земля стремительно приближается… Внизу кучка колхозников убирает урожай на чёрном, блестящем жиром, огромном поле. Денис пикирует на эту кучку, сбавляя обороты… Фигурки людей испуганно разбегаются от летящего на них спортивного самолета… "Тра-та-та! Тра-та-та!" — кричит Денис за штурвалом и уходит на вираж..

— Приветствую вас, Денис Петрович! — голос откуда-то сверху прервал воспоминания лётчика-любителя, курсанта местного военно-спортивного аэроклуба.

Денис открыл глаза и тяжело поднял свой взгляд. Перед ним, а точнее, над ним стоял Антон Фёдоров.

"Откуда он здесь взялся?" — была первая мысль Дениса.

Впрочем, удивляться сейчас этому неожиданному появлению Антона после того, как однажды он свалился буквально с неба, не стоило. В тот день Денис стоял на автобусной остановке. Вдруг с её крыши под изумлённые возгласы присутствующих, распугав воробьёв, мирно щебетавших под ногами, спрыгнуло нелепое человеческое существо в длинном пальто и с портфелем в руках. Оправившись после приземления, Антон улыбнулся Денису и вежливо поприветствовал его:

— Добрый день, Денис Петрович.

— Ты что там делал? — спросил ошарашенный Денис.

— Наблюдал. Оттуда виднее, — спокойно ответил Антон.

— У тебя там обсерватория? — попытался пошутить Денис.

— Нет, — протирая свои очки, сказал Антон и, оглядев немногочисленную публику, испуганно разглядывавшую странного молодого человека, обратился к ней: — Товарищи, автобус уже идёт, приготовьтесь к посадке.

На пригорке завиднелась жёлтая коробочка "Икаруса", катившаяся вниз по дороге, ведущей к остановке.

Антон не был другом Дениса, просто знакомым. Они вместе ходили три раза в неделю в бассейн. Фёдоров учился в "параллельной" группе юрфака, в 403-й. Несколько раз Денис был у Антона дома в гостях. Первый визит к Антону тогда поразил Дениса спартанским убранством его комнаты. Ничего лишнего. Самодельные книжные стеллажи вдоль стен, кровать и стол. Остальное занимала пыльная пустота.

— Зачем тебе столько пособий по английскому языку? Хочешь превзойти успех Сартакова? — спросил Дениса странный Антон.

"И этот уже всё знает", — обречённо подумал Денис.

— Кстати, у тебя никогда не возникало желания избавиться от Сартакова? — Антон снял очки и, выпучив глаза, посмотрел на Дениса.

Ну что на это ответить? Опуститься во мрак своего подсознания, отыскать там на ощупь липкую рукоятку топора?

— Я бы с удовольствием от тебя избавился, — серьёзно ответил Денис.

— Но я же не источник твоих страданий, — Антон сделал шаг в сторону и, спрятав руки в карманах брюк, скрестил ноги. — Твои страдания в половой сфере, в неудовлетворённых желаниях. Сбрось оковы условностей и увидишь, как страдания обратятся в наслаждение. Освободи своё психо. Стань Рыцарем Тьмы. Хочешь, я буду твоим оруженосцем?

Антон достал из кармана большую булавку и коротким взмахом проткнул себе мизинец на левой руке. Денис слишком отстранённо наблюдал за происходящим, даже не пытаясь дать оценку очередной выходке Антона. За то время, которое можно было назвать периодом знакомства с ним, Денис неоднократно убеждался в его аномальности. Но нетипичное поведение Антона многим казалась очень забавным. Некоторые его чудачества даже высоко ценились. Например, когда прошлой осенью в городе проходила выставка художника Глазунова — слишком помпезное, с натужными и поддельными восторгами, мероприятие — Антон был замечен там в солдатской форме… Ольга Курохтина, учившаяся с ним в одной группе, увидев Антона посреди выставочного зала в военном маскараде, не удержалась от смеха.

— Несуразный, очкастый, в военном кителе не по размеру… Просто умора! — рассказывала Ольга на следующий день в университете. — Я так хохотала, что меня попросили покинуть выставку. На улице я решила дождаться Антона и спросить, на какую войну он собрался.

Оказывается, милитаризм Антона был обусловлен тем, что на выставку военнослужащих пускали бесплатно. Удивление Ольги сменилось сочувствием. У бедного студента не было даже одного рубля на билет. Но прикоснуться к "прекрасному" пришёл… Так подумала простодушная, недалёкая Ольга.

— Придворное искусство слишком в большом долгу перед народом. Платить за это деньги — непростительная глупость, — объяснил истинную причину своего внешнего вида Антон и, сославшись на то, что в любую минуту может нагрянуть военный патруль, он извинился и скрылся в ближайших кустах.

Несколько кровавых капель упали с мизинца Антона на пол. Денис молча опустил свой взгляд на мокрые многоконечные красные звёздочки. В этот момент Антон быстрым движением схватил за кисть правую руку Дениса и, потянув её на себя, начал метиться иглой булавки в его пальцы. С большим трудом Денису удалось вырвать свою руку и оттолкнуть "оруженосца".

— Но ведь это же не больно, — с притворной лаской сказал Антон. — Просто символичный союз на крови…

— Ты дегенерат, Антон, причём явный, — Денис встал со скамейки и аккуратно прижал под мышкой методические пособия.

Антон вскочил на скамейку и начал декламировать:

Злым изначально человек рождён, О преступленьях мыслит он, Посмотришь глубже: добрые дела — Лишь проявленье того же зла!

Денис быстрым шагом удалялся из оранжереи. "Меня ждут, меня давно ждут…", — стучало в его висках.

…Наконец-то! Завтра наступит завтра! Мой долгий труд ждёт вознаграждения. Сколько дней и ночей ушло на мои искания! И вот завтра свершится то, к чему я шёл, к чему стремился. Скрупулёзно, как археолог из разбитых черепков восстанавливает произведение древнего, забытого искусства, я складывал из мельчайших частиц эту мозаику. Мозаику из слухов и догадок, случайных фраз и едва заметных мыслей, прочитанных в глазах этих двух тайных любовников.

Ах, как они скрывали свою любовную связь! Как нелегко было допытаться до этой интимной сути! Насколько нейтрально выглядели их отношения! Но оттого и было мне интереснее это наблюдение. Всё, что было до этого, не идёт ни в какое сравнение.

Никогда я ещё так тщательно и продуманно не готовился к этому действу. Я изучил всю внешнюю сторону их жизни. И вот завтра я познаю и внутреннюю, в буквальном смысле внутреннюю, скрытую ото всех — жизнь!

Ночами я взбирался на дерево под его окном, вглядывался в узкие полоски между шторами, всматривался в мелькания теней, разгадывая, кто же находится там. Нет ли её с ним? Даже кленовый лист с этого дерева я храню в страницах моего дневника, как память об этих сырых и холодных ночах моего ожидания.

Тот чердак, на котором я провёл не одно раннее утро и не один поздний вечер, — стал моим вторым домом. Сначала голуби с этого чердака побаивались меня, но потом уже не стали обращать никакого внимания на одинокого странноватого наблюдателя. За эти долгие недели я сроднился с ними. Каждому голубю я дал имя. Только они были свидетелями моих мучительных страданий и неудач во время этой, иногда казавшейся бесконечной и бесполезной, слежки за ней. Их воркование было тихим и бессловесным обсуждением моих действий. Своими совокуплениями они вдохновляли, подготавливали меня к тому, что я увижу и сделаю завтра.

С замиранием сердца я вспоминаю те рассветы, когда я с трепетом дожидался каких-то признаков пробуждения за наблюдаемым окном. Вот дрогнула штора… Через мгновение я хватаю свой бинокль и напрягаю всё своё зрение, чтобы, наконец, увидеть долгожданную сцену. Раздвинув шторы, она появляется в окне. Я изучил все её ночные одежды! Я всматриваюсь вглубь её спальной комнаты. Мой оптический взгляд скользит по стенам, картинам, трюмо, шкафу, убранству кровати…Где же он? Может, проснулся раньше и готовит кофе на кухне? А я не могу этого видеть, так как окна кухни выходят на другую сторону дома. Вижу только её… Но я-то знаю, что он должен быть с ней! Если не сейчас, то в другой раз! И опять начинается всё заново. Вечером или рано утром я вновь иду к его или её дому — взбираюсь на дерево под его окном, либо тихо крадусь на чердак, стараясь не спугнуть своих сизых соседей. Опять и опять меня ждала неудача. Я был уже на грани нервного срыва. Были моменты, когда хотелось бросить эту затею — так всё казалось безнадёжным. Но вот судьба предоставила мне шанс! Мои усилия дали плоды. Я раскрыл место их тайных любовных свиданий! И завтра будет подведён итог моих усилий…

Представить только! Уже завтра в это же время я буду писать на следующих страницах моего дневника о том, как я увидел их! Вернее, что я увидел. Какие чувства я испытал, глядя на их обнажённые красивые тела! Какие силы во мне проснутся от этого головокружительного запаха человеческой похоти…

В пустынном коридоре городской прокуратуры, тускло освещённом сиротливой лампочкой, звонко раздавался треск одинокой печатной машинки из кабинета следователя Королёва. К девяти часам вечера только он и прокурор продолжали работать. Последние сотрудники и посетители ушли уже около двух часов назад.

Павел Королёв допечатал очередной лист и резко выдернул его из машинной каретки. Утомление, обычное в конце рабочего дня, удвоенное монотонной работой, заставило его прерваться. Он встал и, разминая пальцы, прошёлся по своему кабинету. На столе, заваленном бумагами, отыскал пачку сигарет и, взглянув внутрь, тут же выкинул в мусорное ведро.

— "Уже вторую начинаю за сегодня, — сказал про себя Павел и достал из ящика стола новую пачку сигарет, — надо бы бросить курить и заняться спортом".

Выпустив струю дыма в потолок, Павел откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Следствие по делу было окончено. Позади остались осмотры мест происшествий, обыски, экспертизы, допросы, бессонные ночи и шокирующие факты. Двенадцать томов дела — полный сборник результатов работы за три года — беспорядочно лежали на столе, тумбочке, стульях, в сейфе и в шкафу кабинета. Последний том был у прокурора. Запечатанные полиэтиленовые мешки с "вещдоками" были уложены в дальнем углу. Банки с человеческими органами хранились в бюро судебно-медицинских экспертиз. Обвиняемый по делу сидел в одиночной камере городского СИЗО.

Павел принял это дело год назад, уже после того, когда злодей был пойман и дал первые показания. До этого времени следствие было приостановлено, шёл вялотекущий розыск подозреваемых, а само дело пылилось в нескольких сейфах разных следователей. Около двух лет никаких результатов розыскная работа не давала, и серийный маньяк, зверски убивший восьмерых человек, продолжал разгуливать на свободе. Тот факт, что все эти преступления совершил один человек, был бесспорным. Сам характер и "почерк" их совершения говорили об этом. Жертвами этого удивительно странного маньяка всегда становились парень и девушка, причём одновременно. Не мужчина и женщина, тем более не муж и жена, а именно: молодая влюблённая пара. Очевидно, что преступник долго выслеживал своих жертв — он знал где они живут, когда встречаются, где проводят время, и многое другое. Сопоставление данных, полученных из осмотров мест происшествий и трупов, давало основание полагать, что в момент убийства влюблённые состояли в сексуальной связи. Их интимную встречу неожиданно прерывало внезапное появление преступника, который многократными ударами ножа убивал обоих. У всех трупов-мужчин хирургически квалифицированно были вырезаны половые органы, которые убийца уносил с собой.

Когда была убита только ещё первая пара молодых и влюблённых, следствие, конечно, пошло по ложному пути — отрабатывалась версия чьей-то ревности. Второе аналогичное преступление позволило следователям сделать вывод, что между первым и вторым преступлениями есть некая связь. Совершение третьего двойного убийства убедило в этом даже опытных скептиков. Четвёртая вылазка маньяка уже не застала сыщиков и следователей врасплох — они к этому времени точно знали, что в городе действует сексуальный психопат.

Хотя общая картина вырисовывалась достаточно чётко, в ней не хватало главного — личности преступника. Искали его по старой недоброй традиции — собирали самые пахучие сплетни и распространённые слухи по городу (на жаргоне профессионалов от уголовного розыска это называется оперативной информацией), вылавливали и калечили невинных подозреваемых. Безуспешно. Никто ни в чём не хотел сознаваться. Но, как это часто бывает, все эти преступления раскрылись сами собой, то есть случайно.

Однажды зимой в городскую больницу поступила женщина с сильным обморожением ступней ног. Как выяснили врачи, обморожение произошло в результате того, что она вышла поздним вечером на балкон своей квартиры и дверь за ней захлопнулась. По какой причине женщина предпочла достаточно долго оставаться в домашней одежде и в одних носках на двадцатиградусном морозе вместо того, чтобы выбить стекло в окне или в балконной двери и вернуться в квартиру, никого из медперсонала больницы это не заинтересовало. А вот соседка по лестничной площадке оказалась более внимательной. Через несколько дней после случившегося она сообщила участковому инспектору, что в ту морозную ночь ей было слышно, как женский голос жалобно кого-то уговаривал. Несчастная, стараясь, чтобы никто не услышал, негромко просила: "Сыночек, не надо… Впусти, я замерзаю… Я никому не скажу…". Заявительнице пообещали, что разберутся и письменно сообщат о результатах работы. Через две недели ей пришло уведомление о том, что по её заявлению проводилась тщательная проверка, и факты, указанные в этом заявлении, не подтвердились. Никто не собирался выяснять причины семейной неурядицы, возникшей между сыном и матерью, тем более, что последняя полностью отрицала роль сына в случившемся. Этот случай был бы благополучно забыт, а маньячные выходки непременно бы продолжились. Но соседка оказалась не только бдительной, но и настойчивой. Видя, что никакой реакции на её просьбы органы милиции не проявляют, она обратилась с жалобой на участкового инспектора в прокуратуру, пригрозив при этом, что если и прокуратура не разбёрется в этих безобразиях, то она пожалуется авторитетным бандитам города. Прокурор сделал уступку навязчивым и неясным подозрениям жалобщицы. Он дал указание провести ещё более тщательную проверку по этому факту. Результат ошеломил всех сотрудников правоохраны города…

Следуя строгим указаниям начальства участковому инспектору Коптеву Михаилу Ивановичу пришлось-таки пойти к заявительнице и в доверительной беседе за чашкой чая узнать, чего же она так беспокоится за свою соседку-"снегурочку". К тому же, он решил отнестись к этому поручению серьёзно — не хотел за год перед выходом на пенсию получить очередное взыскание по работе.

Вместо злобной одинокой старухи его собеседницей оказалась женщина добродушная и вполне психически уравновешенная — Лидия Николаевна Баулина, бывшая заведующая детским садом. Именно такие женщины нравились Михаилу Ивановичу — светлорусые, пышных форм, с открытыми славянскими лицами. Её объяснения внушили Михаилу Ивановичу — капитану милиции с двадцатилетним стажем — некоторое доверие.

— Вот вы сами только подумайте, товарищ инспектор, — в третий раз наливая Михаилу Ивановичу рюмку коньяка, рассуждала Лидия Николаевна, — как она могла на своём собственном балконе замёрзнуть? Это же не в открытом поле в пургу попасть и заблудиться, верно? Сынок с ней так пошутил. Я сама слышала. После этого случая я на этого садиста смотреть не могу.

— А вы часто его видите? И вообще, как вы можете охарактеризовать этих соседей? Вы очень серьёзная и наблюдательная женщина, — Михаила Ивановича отличало то, что свои редкие комплименты он говорил людям искренне, а потому как-то не к месту. Даже его неуклюжая поза в кресле стала заметней.

— Живут вроде спокойно, — охотно поделилась своей наблюдательностью Лидия Николаевна. — Вежливые, всегда здороваются. Но какие-то они настороженные, угрюмые. Я всё понимаю, перестройка, бандиты, демократия. А вот что-то не то. Никто к ним в гости не ходит. Раньше вроде друзья к нему наведывались, когда он в университете учился. Редко, но бывали. А в последнее время никого. Так посмотришь, парень вроде хороший. Не пьёт, не курит, девок не водит. Я думала, пока учится, так и должно быть. А что он делает вечерами в подвале? Постоянно там торчит. Да он и сейчас там. Вот в эту самую минуту там. Не верите? Сходите, увидите.

— В подвале? — спросил Михаил Иванович и, откусив ломтик лимона, насторожился.

— Ну вы знаете, наверно, в нашем подвале на каждую квартиру свой отсек отгороженный приходится, — пояснила Лидия Николаевна. — Я как ни спущусь туда за картошкой или за капустой, или варенье достать какое-нибудь, так в их отсеке номер пятнадцать часто свет вижу. Почти каждый вечер свет там горит. И копошится там кто-то. Надо бы проверить…

— А что, пойду и проверю, — отважился Михаил Иванович, — имею право знать, чем занимаются граждане на вверенной мне территории.

Как признавался потом сам Михаил Иванович, спускаясь в подвал, он ощутил необъяснимый страх. Казалось бы, обычный запах сырости, холодок подземелья, безжизненный мутный свет — в любом погребке то же самое. Но здесь было что-то могильное, мертвецкое. Идя по узким проходам между дощатыми отсеками, выискивая цифру "15", Михаил Иванович пожалел, что при нём нет оружия. Пистолет бы не помешал. И не только в качестве "пугалки".

Пройдя несколько метров вглубь помещения, сквозь расщелины досок одной из дверей Михаил Иванович заметил дрожащий свет. На двери была трафаретно выведена жёлтой краской цифра "15". За дверью слышались шорохи и лёгкий стеклянный звон.

— Откройте! Милиция! — храбрым басом сказал Михаил Иванович, дрожа от страха.

За дверью резко шелохнулось, но голосов слышно не было. Через секунду всё стихло. Наступила непредсказуемая тишина. Именно в такие минуты выстрел из неизвестности, разрывая оцепенение, вносит ясность. Становится легче, застывшая глыба в позе беспомощного ожидания падает ниц, а смертельное ранение спасает от страданий стыдливого страха. Но выстрелов не последовало.

— Вы окружены! Выходить по одному! Считаю до трёх! Иначе, стреляем на поражение! — предупредил Михаил Иванович.

Тишина становилась невыносимой, оставлявшей только два выхода: бежать отсюда сломя голову или броситься навстречу опасности.

— Всем лежать! Перестреляю гадов! — со всей силой пнув дверь, Михаил Иванович ввалился внутрь отсека.

Посредине комнатки стоял худощавый молодой человек, до смерти запуганный блефом безоружного Михаила Ивановича. Руки его были подняты вверх. Сквозь очки неподвижно блестели маслянистые чёрные глазки. Парень трусливо ожидал своей участи.

Чуть придя в себя, Михаил Иванович сцепил руки за спиной и с видом фашиста, заставшего врасплох обитателя еврейского гетто, осмотрелся вокруг. Полки вдоль стен, сбитых из досок, были заставлены банками и коробками, в дальнем углу стояли мешки с картошкой, напротив входа был небольшой столик, когда-то, видимо, кухонный. Старая клеёнка на нём была залита какой-то грязно-коричневой жидкостью. В этой маленькой лужице лежал небольшой кусок мяса. Михаил Иванович пригляделся и обомлел — это был мужской половой член…

Когда Павел Королёв принял это уголовное дело к своему производству, он тоже спускался в этот подвал. Для дополнительного осмотра и фотосъёмки. Действительно, запах смерти, мёртвой человеческой плоти был здесь. Нет, это не было обычной трупной вонью, пропитавшей стены морга. Это было ощущение внутреннее, мозговое. Позднее, спустя некоторое время, Павла посетила догадка, что источником излучения страха были не сами человеческие останки, находившиеся в этом подвальчике, а едва заметный запах формалина, который использовался для нейтрализации их гниения.

Антон Фёдоров — сексуально помешанный на убийствах влюблённых пар тип, а затем и пытавшийся заморозить свою мать — на первом же допросе признался во всех своих зверствах, как это свойственно большинству маньяков. Показания он давал подробные и последовательные, и в смысле организации работы с ним следователям и оперативникам было легко устанавливать все факты по этому делу. Но вот мотивы этих деяний оставались загадочными. Вроде бы с психикой у Антона было всё в порядке — память хорошая, на вопросы реагировал адекватно, эмоционально был уравновешен, даже слишком. Некоторые сомнения в его психическом здоровье, конечно же, были. Что-то указывало на нетипичность его поведения. Например, он был излишне вежлив, лакейски услужлив, часто и без повода улыбался. На допросах Антон Фёдоров неустанно старался льстить Павлу Королёву. Причём лесть его была вязкой, липкой и вычурной. Сидеть на расстоянии вытянутой руки с этим сгустком мерзости и чертовщины было противно чуть ли не до рвотной реакции.

Судебно-психиатрическая экспертиза пришла к заключению, что Антон Фёдоров вменяем, несмотря на целый букет психиатрических условностей. Чего только у него не обнаружили — вуайеризм, бисексуализм, сексуальную психопатию, астению, невроз навязчивых состояний и прочие выдумки старика Фрейда.

Когда Павел ещё только учился на юриста и судебная психиатрия была для него одним из учебных предметов, он где-то читал, что некоторые умники от уголовного права в своих научных публикациях давно добиваются включения в Уголовный кодекс статьи о так называемой ограниченной вменяемости. Согласно их взглядам, психические аномалии, не достигшие уровня стойкого психоза, а значит, не исключающие вменяемости, тем не менее влияют на сознание и волю преступника, поэтому помимо наказания такому ненормальному должно быть назначено ещё и лечение. Именно такими психическими отклонениями страдал Антон.

Сейчас страна ждала нового Уголовного кодекса. В некоторых законодательных проектах была статья об ограниченной вменяемости. И ведь какой-нибудь мученик науки диссертацию на эту тему уже настрочил, потратив целые годы жизни, подорвав здоровье, чтобы однажды спросить себя — зачем?

— Ну ладно, с жертвами твоей сексуальной агрессии всё понятно, — Павел вспомнил на одном из допросов Антона, что как-то в суете забыл для себя выяснить непонятный эпизод этого дела, — лично для меня понятно, кто ты. Сатанинский выблядок, которого ещё в своё время нужно было прикончить абортом. А мать-то свою зачем хотел заморозить?

Действительно, этот вопрос во время следствия почему-то никого не заинтересовал. Всё внимание уделялось выяснению подробностей совершённых убийств.

— Видите ли, уважаемый Павел Сергеевич, — нисколько не оскорбившись высказыванием в свой адрес, отвечал Антон, — моя мамочка случайно обнаружила в подвальчике… Вы понимаете, о чём я говорю? — Антон хихикнул и протёр свои очки, — и мне пришлось рассказать ей о своих опытах. К сожалению, она отреагировала на это взрывом эмоций. У неё началась истерика. Настоящая женская истерика. А вы, наверное, знаете, что истерику можно остановить только резкими действиями. Такими действиями, которые ломают механизм самовзвинчивания эмоций. Например, хлёсткой пощёчиной, холодной водой в лицо… Но это ей не помогло. Мне пришлось вытащить её на мороз. Жаль, конечно, что она обморозилась, — без малейшего сочувствия добавил он.

Раздался непрерывный, раздражающий звонок внутренней связи. Просмотр воспоминаний неожиданно оборвался. Перед глазами Павла опять возникла привычная обстановка кабинета. В руке дымился сигаретный фильтр. Павел взял трубку.

— Паша, зайди ко мне, — бодрым голосом позвал его к себе прокурор.

В кабинете прокурора горела только настольная лампа, освещавшая помещение не более чем на треть. Тёмно-коричневая мебель, мягкий свет, плотные зелёные шторы создавали ощущение респектабельного уюта. Казалось, за письменным столом сидит профессор, а то и академик, тихо копающийся в чужих и собственных заблуждениях.

— Давай выпьем, — с ходу предложил прокурор.

Павел кивнул и сел за стол. Прокурор достал из холодильника бутылку "Столичной" и бутерброды с красной икрой.

— Ну, за долгожданное окончание следствия! — торжественно произнёс прокурор, чокаясь с Павлом.

По настроению прокурора было ясно, что он доволен работой Павла. Если и будут какие-то замечания, то несущественные. Это значило, что через неделю, максимум через две, дело будет направлено в суд.

— Пролистал я дело, — пережёвывая бутерброд, сказал прокурор, — думаю, нормально. Когда собираешься обвинительное заключение писать?

— Наверно, завтра начну, — ответил Павел, — постановление допечатаю и сяду за "обвиниловку".

— Какое постановление?

— Отсекающее.

— Отсекающее? — удивился прокурор.

— Да так, чистая формальность, — потянувшись за бутербродом, сказал Павел, — был там эпизод у этого злодея, когда он собирался ещё одну сладкую парочку укокошить, но в последний момент отказался.

— А где это по делу проходит, может, я чего упустил?

— Да нигде не проходит. Вы дневник его читали?

— Ну да, читал, — кивнул прокурор, — и что там?

— Короче, ситуация была такая…

Павел понял, что прокурор не знает, о каком случае идёт речь, и даже повеселел от этого. Павлу не с кем было поделиться о том, что ему стало известно из дневника Антона, а прокурор был подходящим слушателем. Выдержав паузу в несколько секунд, обдумывая, с чего начать, Павел поведал прокурору:

— Когда Фёдоров ещё учился в университете, он приметил одну преподавательницу английского языка и студента. Как я понял из дневника, в университете ходили разговоры, что между "англичанкой" и этим студентом был любовный роман, но это они ото всех скрывали. Никто, конечно, точно не знал — так ли это, но выдумки и сплетни множились, как поганки после дождя. Будто бы их по вечерам где-то вместе видели, якобы по утрам в университет вместе шли, а кому-то они даже в пустой аудитории померещились — обнимались, целовались и всё такое. И вот из-за этих баек они и стали клиентами "нашего" Антона. Он начал слежку за ними. Усердствовал долго — месяца два, а то и три. Всё выглядывал и высматривал, где же эти любовники встречаются. Наконец, он сделал вывод, что их сексконтакты происходят в университетских аудиториях после окончания лекций и семинаров. Остаются там под видом занятий английским языком, а сами… Обоснованный вывод, между прочим. У этого студента нельзя — квартировал у местной старушки. А "англичанка" с родителями жила — тоже неудобно. Антон продумал план нападения, отход с места преступления, алиби на случай его допросов. Выбрал день, дождался, когда опустеет университет, подкрался незамеченным к аудитории. Встал у дверей, прислушался. И что вы думаете? Облом!

Прокурор застыл в немом изумлении. Он хотел что-то сказать или спросить, но у него ничего не получилось. Павел продолжил:

— Оказывается, "англичанка" рассказывает своему "любовнику", студенту этому то есть, правила употребления герундия…

— Чего-чего? — промычал прокурор.

— Герундий — это одна из неличных форм глагола в английском языке. Такая же ерунда есть и в немецком, латинском языках. Соответствующей формы в русском языке не существует, — блеснул своими познаниями в лингвистике Павел.

— К чёрту подробности, — не проявляя интереса к языкознанию, отмахнулся прокурор, — дальше-то что?

— Так ведь вся соль в этом, — обиделся Павел, — это был обычный урок английского языка!

— Значит, между ними ничего не было? — разочарованно спросил прокурор.

— Получается, так, — подвёл итог Павел.

Павел хотел было рассказать про то, как Антон после провала своего замысла сокрушался на страницах своего дневника. Наступила депрессия, нервное истощение, пришлось пропустить несколько занятий в университете.

— Да, — задумчиво произнёс прокурор, — получается, в действиях Фёдорова был добровольный отказ от совершения преступления. Факт.

— Об этом я и собираюсь писать в своём постановлении. На всякий случай. Вдруг в суде обнаружат, что имело место приготовление к этому преступлению, а юридическая оценка на следствии дана не была.

— Правильно, — согласился прокурор.

Водка сделала своё дело, и приятная истома овладела Павлом. Расслабившись, он откинулся на мягкую спинку стула и медленно оглядел кабинет прокурора. Павлу было уютно здесь и хорошо. Он никуда не торопился. Прошёл уже почти год после его развода с женой, ни собаки, ни кошки он не заводил. Даже рыбки в аквариуме сдохли две недели назад. Так что дома его никто не ждал и поговорить о жизни было не с кем. Оперативники, помогавшие Павлу в работе, были для него тупыми и скучными собутыльниками. А прокурор по сравнению с ними был интеллектуалом. Для одинокого человека всегда выбор ограничен.

— Представляете, — Павел подпёр свой подбородок кулаком, — живут сейчас эти двое, "англичанка" и студент — теперь уже бывший, каждый своей жизнью. Где они сейчас? Уж и позабыли друг друга, наверное. Живут и радуются, печалятся, суетятся под солнцем. А ведь так и не знают, что несколько лет назад за дверью их смерть стояла. В замочную скважину подглядывала.

Прокурор промолчал, но в знак согласия кивнул головой и налил в стаканы водки. В этот момент на его раскрасневшемся лице вдруг появилось оживление.

— Слушай, чуть не забыл. Мы в следующем месяце премию получим, — прокурор потянулся к Павлу, чтобы чокнуться.

— Хорошо бы, — без видимой радости сказал Павел.

— Я ведь раскрытие этих убийств по делу Фёдорова по учётам провёл как прокурорские, — подбадривающе подмигнул Павлу прокурор.

— Так их же дознание раскрыло, — справедливо возразил Павел.

— А чьи были указания? Если бы прокуратура не дала указаний, хрен бы они чего раскрыли, — вступился за своё ведомство прокурор, — эти уроды, пускай бабушкины валенки ищут.

У прокурора была какая-то только ему известная бабушка с пропавшими валенками. Расследованием подобных мелких хищений занимались не следователи, а дознаватели, и прокурор при случае всегда вспоминал о том, что поиск бабушкиных валенок — единственная роль, которую стоит поручать милицейскому дознанию.

Павел выпил, не закусывая, — ему хотелось побыстрее опьянеть. Если не собеседник, так пусть водка подымет настроение. Красно-оранжевая бусинка слетела с бутерброда прокурора и упала на стол. Прокурор небрежно скользнул локтем по полировке стола. Павел хотел предупредить, но было уже поздно — на правом рукаве прокурорской формы образовалось жировое пятнышко.

— Ну, мне пора, — сказал Павел, — дома ещё дел полно.

Последние очертания закатного солнца, теряясь в дымчатой синеве, медленно исчезали за линией горизонта. Наконец, красные блики издалека уже не были видны на краю неба, и только мерцающая дорожка по усталым волнам тянулась к берегу.

Над Персидским заливом стремительно воцарялась очередная волшебная ночь. Ещё один будничный день Арабского Востока — с его палящим солнцем, поющими минаретами, уносящими гортанные молитвы муэдзинов к Всевышнему, шумом многоязычных базаров и безликими тёмными фигурками в чадрах, скрывающих жертв мракобесия — растворился в чёрных и синих красках.

Нежный шелест пенной волны, ласкающей белый песчаный пляж, с каждой минутой становился слышнее и громче. Беспечные отдыхающие, устало и томно, неторопливо собираясь и уходя со своих лежбищ, почти на всех европейских языках озвучивали свои планы на вечер.

Лишь только двое — он и она — оставались сидеть на скамейке, из-под которой недавним отливом был вымыт песок, и по-детски болтали ногами. В десяти шагах от них волнистая череда воды, переливаясь многоцветием отражений света, исходившего от побережья, каждый раз пыталась коснуться их ступней. Долгожданная свежесть и прохлада растекались по берегу.

Смуглокожий индус, официант пляжного бара, сопроводив вежливой фразой исполненный заказ, подал два бокала коктейля со льдом. Казалось, что с привкусом манго, папайя и ананаса в сочетаниях с виноградным мороженым наступающая сладостная ночь холодными струйками вливалась внутрь тела.

— Нравится? — она повернулась к своему собеседнику в надежде услышать солидарные отзывы.

— Ничего особенного, — сдержанно произнёс он, — у меня получилось бы лучше…

— Лучше?! — она звонко рассмеялась своей неповторимой белозубой улыбкой.

— А чего тут особенного? Намешал, разболтал — и готово.

— Ах, да! Помню, помню, — вглядываясь в водную даль залива, будто оттуда высматривая свои воспоминания, сказала она, — ты же угощал меня как-то раз коктейлем… И название у него было какое-то вампирское, — она нарочно выжидательно посмотрела на него, в её глазах бешено суетились искры смеха, — "Кровавая Мэри"!

Она заливалась хохотом, а ему ничего не оставалось, как смущённо отвернуться. "Кровавая Мэри" — единственная женщина, которой стоит доверять!" — так несколько лет назад, когда их знакомство было ещё недолгим, на одной вечеринке он предложил ей этот коктейль. После недолгих уговоров она согласилась попробовать угощение… Морщась, сожалея о своей сговорчивости, откашливаясь от избытка перца, сдавливая укоризну в его адрес, она поставила пустой стакан на стол…

За окном пёстрой чередой мелькали яркие рекламные огни, и в салоне машины было почти непрерывно светло. Время от времени заглядывая в зеркало заднего вида, пакистанец-таксист плохо удававшейся украдкой вожделенно рассматривал молодую красивую женщину, о чём-то мило беседовавшую со своим, очевидно, мужем. По-русски пакистанец ни слова не понимал, но вслушиваться в их речь его заставил её голос, завораживающий своей нежностью и какой-то особой певучестью. Доехав до отеля "Аль-Хайат", машина ещё продолжала оставаться на месте, пока молодая пара неторопливо шла в свете гирлянд пальмовой аллеи.

В полутёмном боулинг-зале игроки с азартом вгоняли шары в ряды кеглей, многие из них были уже изрядно хмельны. Один из игроков, отдыхавший в кресле и наблюдавший за игрой своей спутницы, подозвал служащего отеля и, вручив ему свою кредитную карточку, стал что-то наговаривать ему на ухо. Слегка удивившись, по-видимому, не совсем обычной просьбе, служащий отеля ушёл.

— Ну что, какие ещё мероприятия нас ждут в этот вечер? — растягивая паузы между словами, спросила она и, не зажигая света, прошла в комнату.

— Традиционные. Принять ванну, выпить чего-нибудь и лечь спать.

— Я не против, — она игриво повалилась на диван, лениво сбрасывая сандалии.

Он сел с ней рядом и обнял её. Было тихо и темно. Казалось, что ритмы времени замерли в ожидании…

Он помог ей раздеться. Дурманящий аромат женского тела и неподдельные запахи морской свежести кружили ему голову. Он поднял её на руки и понёс в ванную комнату. На входе сработало фотореле, и там бесшумно включился свет, осветив прозрачную джакузи, в которой под островками пены искрилось золотистое шампанское вместо воды. На бортике в изголовье одиноко стоял пустой хрустальный бокал.

Он осторожно опустил её в лоно джакузи. С лёгким шипением пузырьки шампанского засеребрились на её загорелых плечах.

— К чему эти новорусские причуды? — на её лице не было признаков ни восторга, ни восхищения.

— Я приготовил коктейль, о котором мечтал с тех пор, как увидел тебя, — сказав это, он взял в правую руку бокал и опустил его в джакузи.

Она молча, с едва заметным удивлением, следила за ним. Наполненный шампанским бокал он преподнёс к своим губам и быстро выпил.

— Мне уже давно казалось, что ты немножко патологичен, — с осуждением в голосе, но с улыбкой на лице сказала она.

— Неправда! Я патологичен насквозь, а психиатрия бессильна!

— Так все безнадёжно? — с игривым сочувствием прошептала она.

— Да! И причина в этом коктейле, — целясь в неё указательным пальцем, ответил он.

Заготовленная и мысленно отрепетированная сцена должна была быть продолжена пылкой эротикой. Но в его замысел, почти воплощённый и законченный, звонком мобильного телефона ворвалась другая реальность.

‘Hello — It’s me — Fine. Thanks. And what about you? — Okay — What? — I wanted Andrew to do, but he’s due in Athens tomorrow. Could you handle it? — Fine — Yes, yes, change it. In other respects I think we should agree to the terms from their draft. Okay? It’s close but not the same — Yeah — How many transfers? — Is this an existing account? — No, it’s not a good idea. Let’s suggest another variant to them — Why? — But we stopped to open deposits with the wire — What? — No, no, no — I mean — I mean we stopped — Right — Well — Okay — Yeah — Good — Yes, it’s quite urgent — Thank you — I don’t know when. Maybe a week — Goodbye.’

— Ты знаешь, Дима, — вставая под душ, сказала она, — твой английский по-прежнему оставляет желать лучшего.

— Ну, Люда, это скорее твои упущения, чем мои, — нашёл оправдание её бывший ученик.

— Как я поняла, вместо твоего ‘we stopped to open’ правильнее было бы ‘we stopped opening’, то есть использовать герундий.

— Во время разговора не всегда получается задуматься над заменителем переводимой фразы, — раздевшись, он подошёл к ней под упругую струю прохладной воды, — а герундия в русском языке не существует.

— Да, не существует, — согласилась она, обнимая его шею, — но в русском лексиконе его вариант употребляется очень часто. В давние времена латинский "gerundium" в русских духовных семинариях считался, по-видимому, грамматической премудростью. Позднее семинаристы не очень почтительно стали обозначать этим словом всякую абракадабру. Со временем оно видоизменилось. Так в русском языке появилось слово "ерунда".

— Ерунда?

— Да, ерунда.

Прижавшись друг к другу, сливаясь в одно целое, они долго стояли под струями воды. Его поцелуи растекались по её телу.

 

Принц и нищая

Когда в семье Сальцовых родился сын, никто и не думал назвать его каким-нибудь англо-королевским именем. Например, Вильгельмом или Ричардом. Ни родители малыша, ни его старшая сестра тогда не могли даже в шутку предположить, что в их семье появится претендент на английскую корону — Принц Уэльский.

Семья Сальцовых была простой, советской, истинно пролетарской, поэтому это событие не было отмечено пышным праздничным весельем англичан на улицах Лондона под грохот салютов и слововония первоиерархов англиканской церкви. Поэтому с младенцем, завёрнутым в казённую застиранную простынку с синим штампом роддома, нянчились не знатные лорды и леди, а обычные медсёстры и его мать — Анна Алексеевна Сальцова, урождённая Репкина. Её муж, Сальцов Георгий Захарович, узнав о рождении сына, всего лишь попросил своё начальство — бригадира бульдозеристов и экскаваторщиков глиняного карьера рабочего посёлка "Строители" Ульяновской области — дать ему отгул на день, когда будет нужно забрать жену с ребёнком из роддома. Никаких особых торжеств, кроме бытовой пьянки, не намечалось.

После того, как новорождённого родители привезли домой, на маленьком семейном совете было решено дать ему имя Анатолий. Лиза, сестра Толика, и родители, как на подбор, имели имена королев и королей Англии, и было бы логично наречь очередного члена семьи согласно этой неведомой случайности, но этого не произошло. Толик, конечно, возразить этому не мог.

Но в имени ли дело?

…Оно умрёт, как шум печальный Волны, плеснувшей в берег дальный, Как звук ночной в лесу густом…

‘What’s in a name? that which we call a rose. By any other name would smell as sweet’ — повторила бы и в этом конкретном случае банальное мудрствование Шекспира жеманная Джульетта, хотя и не к месту.

Но перешагнём на пятнадцать лет вперёд.

…После отшумевшего застолья, ближе к полуночи перемещённые на кухню Георгий Захарович со своим зятем Никитой Хрющенко продолжили свой пьяный разговор, начатый ещё во время разгара семейного праздника — дня рождения Анатолия. Сам виновник окончившегося торжества тоже охотно присоединился к этой беседе взрослых, т. к. тема их разговора напрямую касалась его жизненного выбора. Гремевшие посудой у мойки Анна Алексеевна со своей дочерью в этот разговор не вмешивались, считая его несерьёзным.

— Нет, батя, — облокотившись на кухонный столик, Никита продолжал отвечать на вопросы своего тестя. — Войны не будет. Разве мы зря загнали такую армаду в Восточную Европу? Открою тебе секрет…

Никита повернул своё сверкающее от пота и жира лицо к жене с тёщей, разгребавших завалы грязной посуды в раковине, и обратился к ним:

— Женщины, заткните уши.

Не дождавшись требуемой реакции на свою просьбу, Никита повернулся опять лицом к Георгию Захаровичу:

— Двадцать пять тысяч танков! Вдумайся, батя. Их уже не надо гнать в Европу, как в сорок пятом. Они уже там стоят, готовые стальной лавиной обрушиться на врага. А ракеты, а наша авиация? Да мы это НАТО одним маршброском накроем. Ни один американский солдат до берега Атлантики добежать не успеет, когда мы приказ о наступлении получим. Империалисты Запада знают это и боятся…

Георгий Захарович разлил остатки водки себе и зятю. Поймав на вилку скользкий маринованный гриб в своём блюдце, он молча протянул руку с рюмкой, чтобы чокнуться с зятем. Никита, взяв рюмку в руку, продолжал:

— А посмотри, батя, что в Афганистане делается. Ох, и светлая голова у Горбачёва! Хоть и с кляксой на лысине, но… На Солнце тоже есть пятна…

Георгий Захарович с пьяной озабоченностью посмотрел на Никиту. Толик тоже насторожился, приготовившись узнать нечто более важное, чем то, что ему приходилось изредка слышать от взрослых об этой стране. Те, кто говорил об Афганистане, говорили как будто полушёпотом, стараясь сохранить сказанное втайне от кого-то.

— И что там хорошего? — осторожно спросил Георгий Захарович.

— Ну вы что, газет не читаете? — возмутился Никита и громко рыгнул. — Там же полным ходом уже переговоры между оппозицией и законными властями идут. Взят курс на национальное примирение. Скоро официально об этом объявят. Разве не ясно, что это значит? Разгромили мы там душманов! Сдаются, сволочи! Так что с басмачеством, можно заявить уверенно, там покончено.

— Мне на работе сказали, что в этом месяце ещё два цинковых гроба оттуда в Ульяновск доставили… — тихо сказал Георгий Захарович.

— Отдельные бандиты ещё продолжают упорствовать, — ответил на эту реплику Никита, поднося рюмку ко рту. — Но это уже агония.

Выпив, Никита небрежно взял ломтик хлеба и поднёс его к носу. Несмотря на то, что в его тарелке было полно закуски, он протянул свою вилку к салатнице, на дне которой в майонезной жиже плавали несколько огуречных кружочков. Подцепив один из них, Никита закинул его в рот. Чавкая и облизываясь, Никита продолжал:

— Так что, батя, ты за нас, за вояк, не волнуйся. Мы не зря хлеб народный жрём. Мирное небо над вами мы гарантируем. Ни один воробей без нашего ведома границу Союза не перелетит. Для этого и торчим в Европе и Азии.

Чтоб здесь вам спалось спокойно. Но знаешь, батя, что я тебе скажу. Самое главное — это, чтобы наши тылы прикрыты были. Понял, о чём я?

— А за это ты, Никитка, не волнуйся, — махнул рукой Георгий Захарович. — Мы, рабочий класс, последнюю рубаху для родной армии с себя снять готовы, лишь бы не было войны.

— Вот я об этом, батя, — довольно улыбнулся Никита. — Мудрость есть такая древняя: кто не хочет кормить свою армию, тот будет кормить чужую. Слыхал?

Георгий Захарович кивнул. Никита посмотрел на Толика, сидевшего справа от него. Подперев правой рукой подбородок, он рассматривал подарок Никиты на своём левом запястье — командирские часы. Движением локтя Никита задел плечо Толика и сказал ему:

— Ты, это, закусывай давай.

— Так я же не пью, — рассмеялся юноша.

С мужем своей сестры Анатолий виделся несколько раз и знаком с ним был плохо. В отличие от сестры Толик был поздним ребёнком — ему было всего девять лет, когда Лиза уже окончила техникум и вышла замуж за Никиту, служившего тогда в штабе Ульяновского гарнизона. Через несколько месяцев после свадьбы молодожёны уехали в Венгрию — там, в городе Дунафёльдваре, прапорщику Хрющенко предстояло проходить дальнейшую службу начальником склада ГСМ зенитно-ракетного полка. С тех пор о том, как сложилась жизнь Лизы, её брат и родители могли судить только по восторженным письмам от неё. Год назад в одном из них Лиза обрадовала родителей внучкой. В этот приезд дочери и зятя Анна Алексеевна с Георгием Захаровичем наконец увидели Юлю — так Лиза назвала свою дочь.

Горячий и потный Никита рассмеялся тоже и обнял хрупкого парня своею тяжёлой рукой.

— Ты, Толян, послушай, что тебе умный человек говорит, — приблизив свою упитанную, лоснящуюся физиономию к лицу Анатолия, сказал Никита. — Я просто хочу, чтобы ты…

— Никита, если ты о себе, то это нескромно, — протирая полотенцем тарелку, перебила мужа Лиза. — И не вся правда.

— Ты чё, анекдотов про прапорщиков наслушалась? — повернувшись к жене, спросил Никита. — Да на таких, как я, вся армия держится! Я, между прочим, даже генерала в прошлом году в бане парил…

— А генерал-то хоть помнит об этом? — шутливо смеясь, спросила Анна Алексеевна.

— Да ну вас, дурочек… — разозлился Никита и отвернулся.

— Ты уже устал, Никита, пойдём, я тебя спать уложу, — вежливо предложил Георгий Захарович.

— Нет уж, — нестрашно грозя пальцем, возразил Никита. — Я должен отстоять правильный выбор Анатолия. А то ведь перевербуете парня, пока я сплю. Я своих на войне не брошу!

— Ладно, оставайтесь, — выходя из-за стола, сказал Георгий Захарович. — А я пойду спать.

Пожелав всем спокойной ночи, отец Анатолия ушёл из кухни. Оставшись без собутыльника и без водки, Никита расстроился и, встав с места, начал искать дополнительную выпивку. Несмотря на просьбу жены больше не пить, Никита настоял на том, чтобы ему "выдали боевые сто грамм". Гостеприимная Анна Алексеевна не посмела отказать в этом зятю.

Обрадованный Никита опять вернулся к разговору о будущем Анатолия:

— Не студент или работяга — худой и измученный, а курсант, будущий офицер! А когда парадную форму наденешь, все девки твоими будут…

— А у тебя-то самого много их было? — Лиза насмешливо покосилась в сторону Никиты.

— Некоторым и в глаза столько не попадалось, — отмахнулся он от неё.

Анна Алексеевна посмотрела на Никиту. С сожалением покачав головой, она хотела что-то сказать, но передумала. Никита не заметил этого и продолжал обращаться к Анатолию:

— Ты только представь, Толян, что тебя ждёт в жизни, если ты передумаешь. Допустим, пойдёшь ты в ПТУ. Ну и чё? Отучишься… А потом? Поставят тебя в очередь на квартиру на твоём предприятии, и простоишь ты в ней до сорока лет. Конечно, к этому времени у тебя будет уже возможность жене норковую шапку и шубейку модную купить, ну и хатёнку обставить свою — гарнитур румынский, а если повезёт, гэдээровский, в большую комнату, хрусталя побольше в сервант, ковёр на стену. Не исключаю, что каким-то чудом даже на "Жигули" заработаешь. Но не забывай, что у тебя уже болячки тогда появятся, и дети уже подросли. Об их благополучии думать надо. Опять, как белка в колесе, крутиться начнёшь, но уже не для себя, а для них. Вот и подумай, Толян, когда ты с лёгкой душой прыгнуть мордой в салат сможешь? С криком: "Жизнь удалась!".

Из комнаты Анатолия послышался детский плач. На секунду Никита насторожился и обратился к Лизе, занятой протиранием вымытых тарелок, которые ей подавала Анна Алексеевна. Из-за шума воды из-под крана и разговора между собой они не слышали криков ребёнка.

— Лиза! — испугав её и свою тёщу командным басом, сказал Никита. — Там Юлька проснулась. Совсем забыла ты про неё. Мать называется…

Лиза, не сказав ни слова, торопливо вытирая руки о фартук, выбежала из кухни. Через минуту крики девочки умолкли.

— А теперь глянь на жизнь военного, — Никита снова обратился к Анатолию. — Кормят, поят, обувают, одевают… Думают за тебя! Служи, ни о чём не тужи! Обеспеченным будешь до конца жизни. В армии главное — услужить начальству. Запомни это, Толян.

Толик был вынужден слушать эти пьяные рассуждения в надежде побольше узнать о жизни военных. Раньше поговорить об этом ему было не с кем, да и незачем. Его решение поступать после окончания восьми классов в Суворовское училище было ещё не до конца обдуманным и несозревшим. Он робко обмолвился об этом родителям пару месяцев назад. Да и то, как бы в шутку. Они, конечно, сочли это за очередное детское увлечение, вроде тех, которыми он смешил их всего несколько лет назад.

Так, когда Толику было восемь лет, он занялся скульптурной живописью малых форм — лепил из пластилина. Конечно, на вопросы взрослых Толик с детской серьёзностью тогда отвечал, что станет скульптором. Чуть позже это увлечение переросло в желание стать архитектором, и он начал проектировать пластилиновые дворцы, замки, а потом и целые города в миниатюре. Эти многочисленные поделки даже иногда выставлялись во время маленьких торжеств, проводимых в школе.

В десять лет он оставил архитектурно-скульптурные художества, твёрдо решив стать хирургом, отчего был неоднократно замечен родителями с марлевой повязкой на лице, с пинцетом для выщипывания бровей и перочинным ножичком в руках при попытках делать операции лягушкам. В качестве наркоза он использовал димедрол.

Когда Толику исполнилось двенадцать, он понял, что перед тем, как стать хирургом, он сначала побудет астрономом, и, не откладывая звёздные искания на потом, начал мастерить самодельный телескоп, конструкцию которого вычитал в журнале "Юный техник". До того, как кто-то из старших каждые сутки в полночь прогонял его с крыши спать, он успевал аккуратно вносить записи наблюдений в свой астрономический дневник.

В четырнадцать лет у него появился интерес к сыскной работе. Став семейным сыщиком, чрезмерно внимательным и чуть подозрительным, Толик начал третировать всех своих ближайших родственников просьбами найти для него подходящее дело. Например, поймать вора. Толику никого поймать так и не удалось, а вот сам он попал однажды в милицию за попытку пройти с друзьями на кинофильм, афиша которого привлекла их не названием, а маленьким предупреждением: "Дети до шестнадцати лет не допускаются". Злобная старуха-билетёрша, которую ребятам удалось оттеснить в сторону, чтобы пройти в кинозал, вызвала наряд милиции. Из отделения милиционеры отпустили подростков домой только после того, когда взяли с их родителей обещание применить к детям воспитательную порку.

Никита выпил очередную рюмку и с жадностью начал закусывать мясным салатом. Доев салат, он сгрёб в свою тарелку несколько кусочков свиного окорока из тарелки Георгия Захаровича и принялся за них.

Анна Алексеевна тем временем закончила мыть и протирать посуду. Сняв фартук, она подошла к столу и сказала:

— Ребята, поздно уже, пора спать.

— Ну что ты, мать, — сквозь набитый рот Никита издал звук, больше похожий на недовольное мычание. — Мы посидим ещё.

— Да, мам, — сказал Толик. — Я пока не хочу ложиться.

— Как закончите, уберите всё со стола, — сказала Анна Алексеевна сыну и вышла из кухни.

Никита и Анатолий остались на кухне одни.

— Пацан ты ещё, — временно насытившись, сказал Никита. — В голове одна романтика булькает. Сам такой был, понимаю.

— Что вы, все взрослые, нас упрекаете в этом? — обиженно нахмурился Толик. — Что плохого вы видите в романтике?

— Не перебивай главного, — строго сказал Никита. — Умей слушать старших по званию.

— Я не перебиваю, а спрашиваю…

— Ты твёрдо решил стать военным? Или так, фильм "Офицеры" понравился?

— Решил, но сомневаюсь, — честно признался Толик. — Я же троечник. Мне после восьмого класса без экзаменов — только в ПТУ. А поступать в Суворовское…

Никита подвинул стул поближе к Толику и обнял его рукой — видимо, у Никиты эта манера была необходимой формальностью в доверительном общении с собеседником. Наклонившись близко к Толику, он с таинственной серьёзностью посмотрел на него и, выпустив изо рта вонь спиртного и непереваренных закусок, тихо произнёс:

— Ты чё, хочешь продолжить трудовую династию?

Толик не понял сути вопроса и машинально, по привычке, почесал макушку. Заметив непонимание на лице юноши, Никита озвучил свой вопрос иначе, более доходчиво:

— Ты хочешь угробить свою жизнь, как твои родители? Остаться в этом рабстве навсегда? Запомни, Толян, "рабочий" от слова "раб". Кто-то идёт на заводской гудок добровольно, кто-то вынужденно, но все они — трудовой скот. В нашей стране ему живётся неплохо пока. Есть, где ему жить, есть что покушать. К культуре приручают. Даже для его массовых пьянок праздники особые придумали: "День шахтёра", "День строителя"…

Сказанное Никитой вызвало у Толика смешанные чувства — от омерзения к этой говорящей пьяной харе до абсолютной солидарности с её циничными рассуждениями. Невольно Толик отстранился.

В его памяти промелькнули эпизоды из детской жизни, в которых он по своей наивности с радостью выполнял обязанности по развлечению пьяных гостей родителей в "День строителя", отмечаемый по советскому обычаю во второе воскресенье августа. Этот праздник был для его мамы особенным и вынужденным — она работала крановщицей на местном заводе железобетонных изделий. "День экскаваторщика" не был предусмотрен пролетарским календарём, и поэтому Георгию Захаровичу ничего не оставалось, как тоже отнести себя к числу тех, кто полноправно мог отпраздновать "День строителя".

Каждый раз, когда изрядно охмелевшие гости семьи Сальцовых хотели приобщиться к искусству, в одну из передышек между застольными песнями Анна Алексеевна неизменно приглашала своего сына прочитать стихи. Взобравшись на детский стульчик перед сидевшими за столом дядями и тётями, маленький Толик терпеливо дожидался появления внимания на их покрасневших лицах. Когда звон вилок, ножей, рюмок и тарелок затихал, он воодушевлённо начинал:

Со всею страною шагая вперёд, Мы в стройках и песнях воспели Тебя, наш родной и любимый завод Железобетонных изделий! Эти строки были заимствованы у рабочего поэта Андрея Манина, опубликовавшего их в местной газете много лет назад. С тех пор на красном плакате над входом в заводскую проходную данное четверостишье служило бодрым напоминанием о славном пути тружеников этого завода. Его знали все из присутствующих. Но вдохновение рабочего поэта не ограничивалось только этим, и в выступлении Толика следовало продолжение:

Здесь, как правило, Толик запинался и не мог вспомнить продолжения стихотворения. Запинка каждый раз была вызвана тем, что детское мышление отказывалось давать импульсы к радости за тех людей, у которых две трети жизни пройдёт в цехах завода ЖБИ. Он с друзьями неоднократно бывал там в жаркие летние дни, когда они на велосипедах приезжали туда пить бесплатную газировку (в цехах стояли газированные автоматы для рабочих). Внутренности заводских корпусов выглядели для детского сознания пугающими. Повсюду из неведомых щелей в грязном бетонном полу струился белый пар, в воздухе висела цементная пыль, создавая серую безрадостную завесу, за которой были различимы застывшие в причудливых позах арматурные скелеты будущих железобетонных изделий — плиты, сваи, колонны, стены… Над ними в сизой дымке тяжело проплывали огромные ковши с бетоном, кузова с арматурой и готовые бетонные изделия — всё это перемещалось на стропах мостовым краном, кабинка которого терялась под сводами этого страшного здания. Где-то там, в кабинке, с утра до вечера сидела его мама, ежедневно взирая сверху на этот кошмар. Она тоже участвовала в нём, творила его… Гул, скрип, треск, рёв, стуки и завывания механизмов сливались в один угрожающий хор бездушных зверей-роботов. Среди всего этого копошились в чёрно-серых робах люди. Много людей. Толику было странно представить, как они могли радоваться тому, что большая часть их жизни пройдёт здесь.

Благодаря этим кратким размышлениям, Толик делал непредусмотренную паузу, которая воспринималась публикой как окончание, за которым должны последовать аплодисменты. Когда гости начинали хлопать, Толик, довольный тем, что никто не заметил его запинки, раскланивался и шёл к столу за конфетой…

Последний раз он получил конфету за чтение наизусть этого поэтического творения в десятилетнем возрасте, поскольку на следующий год он накануне "Дня строителя" заявил своей маме, что больше не будет этого делать. Несмотря на обиду матери, Толик остался непреклонным.

— Вот посмотри на меня, Толян, — Никита ткнул себя большим пальцем в грудь, оставив на своей зелёной рубашке жирное пятно. — Я похож на дурака?

Юноша молча обратил свой взгляд на пьяного хвастуна и мысленно ответил: "Ты на хряка похож!".

— Вот то-то и оно! — усмехнулся Никита. — Поэтому я и не поехал обратно к себе в колхоз. Я чё, дурак, чтобы на тракторе пахать? У нас на Украине много мест, где рабочие руки требуются. Например, в шахтах Донбасса. Но я же не дурак, чтобы работать! Ты тоже, я вижу, неглупый парень…

От этой животной откровенности Толику стало не только обидно и грустно, но и страшно одиноко. Причём, одиноко не потому, что ему некому было рассказать о своей романтической причине столь внезапного решения поступать после восьмого класса в Суворовское училище, а потому, что даже мысль, произнесённая вслух об этом, так быстро была испоганена.

Впрочем, можно ли испоганить звёздное небо? Или хотя бы Луну? Даже американцам, якобы побывавшим на этом загадочном шарике, этого не удалось.

Именно, глядя в небо, в его ночную глубину, Толику пришла идея с поступлением в Суворовское училище. Причина, конечно же, была в его тайной любви…

…Перед зимними каникулами в школу пришёл Виталий Смоляков. Раньше этот парень жил по соседству с Толиком, на параллельной улице. Он был старше Толика на восемь лет, но благодаря Лизе Толик был хорошо знаком с ним. Когда она училась в школе, её сверстники — соседские ребята и девчонки — часто собирались во дворе или на спортивной площадке. Иногда маленького Толика "взрослая" Лиза брала с собой. Как правило, она усаживала его в дворовую песочницу, вручала ему алюминиевый совок и формочки, а сама отправлялась играть с ребятами в волейбол, прятки и прочее. А если это было вечером, она сидела с друзьями неподалёку у подъезда, вслушиваясь в тихие душевные стоны под гитару местного певца. В отличие от других знакомых Лизы, Виталий очень часто играл с Толиком. В песочнице они вместе строили замки, а если это было зимой — Виталий помогал Толику лепить "снежную бабу". Потом Виталий надолго исчез из жизни Толика. Поговаривали, что он поступил после школы в лётное училище.

И вот пару месяцев назад Толик вновь увидел его…

Когда "карандаш", то есть классный руководитель 8 "А" Владимир Фёдорович Клешко, зашёл в класс со старшим лейтенантом в синей парадной форме офицера ВВС, все девчонки ахнули. Да и ребята, тоже затаив дыхание, смотрели на пришельца. Толик, узнав в нём своего соседа, сразу застеснялся и даже невольно пригнулся за партой. Уж больно красив был Виталий в этой форме! Высокий и стройный, с обаятельной улыбкой и уверенной речью, он на несколько минут заставил школьников смотреть на себя с открытыми ртами.

По просьбе Владимира Фёдоровича Виталий рассказал классу о своей службе, которую он проходил в Польской Народной Республике. Из этого рассказа Толик успел запомнить только то, что Виталий был лётчиком-истребителем. Всё внимание юноши было отвлечено на Ольгу Притульчик…

Её парта в третьем ряду хорошо просматривалась с того места, где сидел Анатолий, и он видел всё то восхищение, которое было в её взгляде, обращённом на Виталия. Она смотрела на него влюблёнными глазами!..

Все мечты Толика о ней, все тайные чувства и желания застыли в вакуумной тишине от этого взгляда. Ольга, его единственная и неповторимая любовь с первого класса, ускользала из его грёз прямо на глазах. Если до этой минуты он мог полноправно обманывать себя придуманными надеждами, то теперь не то, чтобы в далёкой реальности, но даже в самых робких мечтах Ольга становилась недостижимой, как звезда. И любые земные блага без раздумий были бы отданы Толиком только за то, чтобы этот восхищённый взгляд Ольги был обращён на него…

Пытки разума были недолгими. В одну из тех зимних ночей, когда Толик сквозь линзы своего самодельного телескопа всматривался в холодное мерцание звёзд, он увидел то, как возможно приблизиться к сиянию своей любви. Он тоже предстанет перед Ольгой в военной форме! Причём всего лишь через год — ведь время не терпит…

— …поэтому абсолютно правильно ты решил поступать в Суворовское училище, — пьяные рассуждения Никиты вернули мечтательного Толика обратно к кухонному столу. — И не надо мучиться сомнениями — "поступлю или не поступлю". Думаешь, эти генеральские недоросли и сынки офицериков всяких умнее тебя, что ли? У них только расчёт на связи своих папашек… А ты готовься к экзаменам. Прямо с завтрашнего дня! Шпаргалки там разные готовь… Ну, ты это лучше должен знать…

Язык у Никиты уже начал заплетаться, и речь становилась несвязной. Толик решил закончить с ним разговор и предложил ему идти спать. Никита согласился. Толик проводил его до своей комнаты, которую он был вынужден освободить на время приезда семейства сестры. Идя по тёмному коридору, Никита, поддерживаемый Толиком, продолжал расписывать его "военные перспективы":

— Я тебя потом в Харьковское танковое училище пристрою… У меня там всё схвачено… А после… Ты, Толян, хоть мир увидишь. Наша армия более чем в сорока странах мира… Войска, инструктора, советники… В одной только Африке сколько дел у нас… Ближний Восток от евреев освобождать тоже надо… На пенсию раньше пойдёшь…

Озвучив последний аргумент, абсурдный для пятнадцатилетнего юноши, Никита наконец умолк и исчез за дверью, за которой послышался шёпот разбуженной Лизы.

Толик тоже пошёл спать — в большой комнате ему мама разложила диван. Засыпая, Толик видел себя стоящим перед Ольгой в чёрной форме "суворовца" с букетом алых роз.

"Но это произойдёт, если я поступлю в училище… А если нет?..".

В страхе от этой мысли душа юноши готова была обратиться ко всем силам волшебства, способным преобразить Толика хоть ненадолго в героя, созданного фантазией.

"Жаль, что батя у меня не король Англии, — вздыхая в темноте, думал мечтатель. — У меня бы только одно беспокойство было — какую форму надеть на этот раз?"

Мысленно разглядывая себя в воображаемом зеркале, перед которым он стоял то в парадном мундире морского офицера, придерживая левой рукой кортик, то в камуфляжном комбинезоне десантника с парашютным ранцем за спиной, юный мечтатель, позвякивая медалями, снял зелёную фуражку пограничника и, небрежно стянув скрипучие хромовые сапоги офицера Кремлёвского полка, заснул с сожалением: "Эх, если бы я был Принцем Уэльским!.. Мне ведь много не надо. Только одна из его привилегий…".

Но вот только откликнулись на эти призывы влюблённой души силы злые и губительные — из мрачного мира потусторонней психики.

К середине ночи все батарейки магнитофона "Электроника-302", несмотря на энергосберегающую технологию (подростки перематывали плёнку в кассете, используя для этого гранёный карандаш), "сдохли" окончательно. Сама же плёнка с записью ‘Cheri, cheri lady’ была "заезжена" и безжалостно "пережёвана" прижимным роликом магнитофона до такой степени, что прослушивание песни уже казалось мучением.

Ради этой песни сегодня утром ученики 8 "А" класса 27-й школы посёлка "Строители" не только сбежали с урока зоологии, но и уронили на пол учительницу, которая пыталась удержать несущуюся из класса к дверям толпу. Толик Сальцов тоже участвовал в этом "прорыве".

Дело в том, что по заведённой традиции на советском телевидении, начиная с семидесятых годов, каждую субботу по утрам повторялась передача "Утренняя почта", которую сначала показывали в предыдущее воскресенье. Эта передача была одной из самых любимых среди молодёжи, поскольку была музыкальной. Причём, по заявкам телезрителей звучали не заунывные русские народные песни, а песни советской и даже зарубежной эстрады. А это уже само по себе было редким явлением на отечественном телевидении.

В одно прекрасное воскресное утро в конце мая 1986 года страна услышала "Современный разговор", то есть западногерманскую группу ‘Modern Talking’. Над одной шестой частью суши прозвучал божественный голос Бернда Вайдунга, явившегося в мир поп-музыки под именем Томас Андерс.

…Cheri, cheri lady Going through a motion Love is where you find it Listen to your heart Cheri, cheri lady Living in devotion It's always like the first time Let me take a part…

Подпевал ему композитор Гюнтер Дитер Болен.

И в миг были забыты вчерашние кумиры — итальянцы. Теперь их место заняли улыбчивый блондин Дитер и манерный длинноволосый брюнет Томас. Позже и эти живые идолы будут низвергнуты, но тогда для советских юношей и девушек они были посланцами иного мира.

Наверняка во время повторного показа "Утренней почты" в ту далёкую майскую субботу полстраны сидело у своих "голубых" экранов в ожидании появления этих двух немецких парней, чтобы нажать кнопку "Запись" на своих бабинных и кассетных магнитофонах. К этому стремились и соученики Толика. Но не разделявшая их музыкальных симпатий Надежда Степановна Мантурова, несмотря на мольбы школьников, пыталась провести для них последний урок зоологии. За что и пострадала.

— Пацаны! Ну сделайте же что-нибудь! — призвала своих одноклассников к решительным действиям Люда Галченко, поняв, что уговорить Надежду Степановну отпустить класс с урока не получится. — Пять минут до начала!

Пацаны подскочили с мест и побежали к дверям. Надежда Степановна ринулась перегородить им путь. Но слепая сила толпы была сногсшибательной…

Теперь, когда эта мелодия продолжала звучать только в памяти, уставшие от танцев восьмиклассники сидели у лесного костра на берегу одного из притоков Волги, развлекая друг друга анекдотами и "страшными историями". Две бутылки столового вина, чудом украденные у родителей, давно были распиты компанией более чем в двадцать человек, закуски съедены и полпачки сигарет выкурены. Веселье закончилось. Но ночная тишина то и дело разрывалась от девичьего хохота и нескладного полумужского галдежа юношей.

— А давайте напишем записку будущим поколениям, — предложила Света Ершова своим одноклассникам в момент передышки от смеха над очередным анекдотом, — напишем, что мы, выпускники восьмого "А", сидели здесь… Отмечали окончание школы… Что сегодня у нас был последний урок…

— И про Надежду Степановну напишем? — спросил Саша Смирных.

— Нет, про неё не надо! — возразила Разгуляева Лена.

— И ещё. Скажем всем, кто найдёт эту записку, что мы обязательно соберёмся здесь в двухтысячном году! — закончила своё предложение Света.

— Точно! — воскликнула Люда Галченко.

— Это ж сколько нам будет лет? — спросил себя и всех присутствующих Рустам Хамидуллин.

— Мне будет двадцать восемь… — Сказал Сергей Карноухов.

— А мне двадцать девять? С ума сойти! Это же полжизни! Придём сюда… Такие дяди и тёти… Все с детьми… — удивляясь тому, какими они придут сюда к двухтысячному году, произнёс взволнованный Вадим Глазер.

— Ха-ха-ха… (всеобщий смех).

И было решено написать это послание в будущее, запечатать его в бутылку и пустить по Волге…

Конечно, они никогда больше не соберутся здесь. К началу третьего тысячелетия эти девчонки и ребята разъедутся в разные города, обзаведутся семьями, погрузятся в мелочные домашние заботы, а некоторые — просто не доживут. Но в тот день никто не сомневался в своём возвращении сюда. Каждый думал о том, как замечательно сложится его жизнь.

Толик тоже ненадолго представил себе, как он придёт на этот берег великой реки в своей военной форме, весь в орденах и медалях. Расскажет о своей нелёгкой офицерской службе. Быть может, даже расскажет или соврёт историю о том, как его танковая бригада при поддержке местных революционеров совершала очередной государственный переворот, спасая маленькую африканскую страну от очередного людоедского правительства.

Забрезжил рассвет. Пора было расходиться по домам. Залив угли водой, компания двинулась к дороге, тянувшейся через лесополосу, отделявшую посёлок "Строители" от реки.

Уже на полпути к дому Толик вспомнил, что забыл свои наручные часы на берегу. Вчера вечером перед тем, как войти в прохладную, ещё не прогретую майским солнцем, воду он снял этот подарок Никиты с руки и повесил за ремешок на ветку прибрежного куста. За весь вечер и последуюшую за ним ночь он так и не вспомнил об этом. Теперь, когда Толику нужно было вернуться за ними, он расстроился не столько из-за того, что придётся идти обратно, сколько из-за того, что никто из одноклассников не будет его ждать — все устали и хотели спать. Но самое главное — Толик так и не узнает, кто на этот раз пойдёт провожать Ольгу Притульчик до дому. А ведь за ней он собирался проследить. Попрощавшись со своими одноклассниками, Толик побежал к берегу реки.

Быстро отыскав свои часы, Толик решил срезать путь и направился не по дороге, а по лесной тропинке. Выйдя на залитую утренним солнцем опушку леса, он услышал слева от себя девичий голос:

— Нинц!

Повернув голову влево, Толик увидел, как к нему неуклюже бежит грузная и некрасивая девушка лет двадцати. Он остановился. Её быстро приближающееся лицо светилось необыкновенным восторгом.

— Нинц! Мой милый… Мой нищий принц…

Подбежав к Толику, незнакомая девушка с разбега хотела кинуться ему на шею, но он резко отпрыгнул в сторону. Промахнувшись, девушка ещё раз попыталась повторить ту же попытку, но Толик снова увернулся от её объятий. Однако и это не остановило девушку. Громко рассмеявшись, она начала игриво ловить Толика. Тот на несколько секунд поддался дурашливому настроению девушки и начал убегать от неё кругами. Наконец, девушка выдохлась и тяжело села на траву, поджав под себя ноги. Только в этот момент Толик смог разглядеть, насколько она была неопрятна: длинная чёрная юбка была старой и грязной, разорванной в нескольких местах; синяя кофточка давно утратила свой первоначальный цвет и скорее была тёмно-серой, засаленной и выцветшей; из-под кофточки виднелась заношенная светло-коричневая футболка. Слипшиеся пряди её нечёсаных и немытых волос тёмными хвостами свисали на плечи. Стоя вблизи этой незнакомки, Толик почувствовал запах зловония.

— Ну хватит, я устала. Нинц, иди ко мне. Мы так долго не видели друг друга…

— Ты меня с кем-то перепутала, — улыбаясь, ответил Толик.

Девушка расхохоталась. Раскат её смеха казался беспричинным, неестественным и настораживающим.

— Меня зовут Анатолий, — сказал Толик.

Но девушка не слышала его — она продолжала хохотать. Толик понял, что имеет дело с сумасшедшей, и хотел было уйти. Но вдруг заметив это, девушка внезапно прекратила смеяться и закричала:

— Постой! Куда же ты?!

— Отстань, — отмахнулся Толик, не останавливаясь.

Девушка бегом обогнала его и, повернувшись к нему, рухнула на колени.

— Нинц! Неужели ты не рад видеть меня?

— А чё мне радоваться? — усмехнулся он и, обойдя девушку, снова пошёл вперёд.

Девушка опять бегом обогнала Толика и снова рухнула перед ним на колени. Это Толику уже не понравилось, и он хотел молча обойти её, но она схватила его за руку.

— Разве ты не ждал меня все эти годы? Разве не тосковал по мне? Вспомни, как мы мечтали об этой встрече? Вспомни свои сны со мной…

Даже в самых мрачных сновидениях Толик никогда не оказывался в трущобах и нищенских кварталах приснившихся городов. В своих ночных фантазиях ему просто негде было повстречаться с этой убогой и грязной девкой. Там, во сне, его всегда ждала красавица Ольга Притульчик.

— Я ничего не помню. Я всё забыл, — сказал Толик, стараясь вырвать свою руку, зажатую в руке сумасшедшей бродяжки.

— Да, да, ты мог забыть. Ведь прошло столько времени… Но я не виновата, Нинц. Я искала тебя все эти годы, искала каждый день, мечтая о тебе каждую ночь… Нинц, прости… Не думай обо мне ничего плохого. Я ни разу не изменила тебе… Я хранила верность и чистоту…

Последнее слово в этой непонятно к кому обращённой речи рассмешило Толика. Но эту реакцию бродяжка восприняла по-своему:

— Милый, любимый… Ты по-прежнему тот же… Тот же весёлый озорник…

Бродяжка потянула руку Толика к себе, увлекая его на траву. Толику удалось вырваться.

— Послушай, — громко сказал разозлившийся Толик. — Кто ты такая? Я не знаю тебя и знать не хочу! Отвяжись от меня, дура!

— Не злись на меня любимый, — вдруг разрыдалась девушка. — Да, я дура. Я искала тебя не там…

Толику стало немножко жаль эту несчастную, больную незнакомку. Её слёзы, катившиеся по одутловатым щекам, вызвали у Толика сочувствие. То, что она приняла его за кого-то другого, ему было понятно с самого начала этой неожиданной встречи. Но как ей объяснить, что она обозналась?

С минуту он молча стоял рядом с ней, глядя на её рыдания. Ему было странно видеть, что, несмотря на громкий плач и натужные всхлипы, округлые черты лица девушки оставались как будто бы неизменными. Она не закрывала лица руками, как это обычно делают нормальные люди в горестные моменты жизни, а откинув голову назад, обратила его к небу. Руки же были бессильно опущены. Лицо её было восковым, застывшим, с неподвижными мышцами. Оно отдалённо напомнило ему своих пластилиновых персонажей из раннего детства. Тогда его попытки вылепить форму человеческого лица заканчивались тем, что на круглом пластилиновом шарике вылеплялись лоб, нос, рот, подбородок и "продавливались" глаза. Понятно, что это было человеческое лицо, но уж слишком оно было непохожим на живой образец. Таким же неживым было лицо этой бродяжки. Но настораживало не только это. Её глаза были стеклянными! В них отражался совершенно иной мир, они видели нечто другое, нечто невидимое в окружающей действительности.

— Хватит плакать, — наконец сказал Толик. — Разве стоит так расстраиваться из-за того, что ты обозналась? Рано или поздно ты обязательно найдёшь, кого ищешь…

Девушка прекратила реветь так же внезапно, как и начала. Посмотрев на Толика своими невидящими стеклянными глазами, она тихо произнесла:

— Так вот оно что… Ты разлюбил меня… Вот почему я не могла найти тебя сразу… Ты не хотел нашей встречи…

Толик понял, что говорить с ней было бессмысленно. В момент, когда он хотел повернуться и уйти, сумасшедшая едва слышно прошептала:

— Я слишком долго страдала по тебе, Нинц, чтобы так быстро тебя потерять…

Неожиданно девушка рывком бросилась под ноги Толику и, обхватив их обеими руками, резко дёрнула их на себя. Толик не был готов что-либо противопоставить этому борцовскому приёму. Упав на землю, он сильно ушиб голову, и несколько секунд было потеряно в бездействии. За это время девушка весом своего тела придавила его к земле и левым коленом прижала его правую руку. Наступив вторым коленом ему на грудь, она начала душить его. За свою недолгую жизнь Толик успел побывать в роли сыщика и имел теоретический опыт, приобретённый из прочитанных детективов. В каком-то из них он прочитал о том, что вопреки всеобщему заблуждению задушить человека не так просто, как это описывают в глупых книгах и показывают в фильмах. Поэтому его сопротивление удушению было долгим и упорным. По иронии судьбы один из последних детективных романов, прочитанных Толиком, был из сборника Буало-Нарсежака[11]Пьер Буало (1906–1989) и Том Нарсежак (1908–1998) — французские писатели, создатели нового типа детективных романов, в центре повествования которых не сыщик и не преступник, а жертва преступления, её трагическая судьба.
.

Судья Наталья Ивановна Олухвер, в очередной раз убедившись в том, что в зале заседания отсутствуют несовершеннолетние, объявила об окончании перерыва и продолжила судебное рассмотрение уголовного дела. В переполненном зале, в котором для присутствующих пришлось поставить дополнительные скамейки и стулья, было душно, несмотря на открытое окно. Мельком взглянув на родителей Анатолия Сальцова, сидевших на первой скамейке, Наталья Ивановна раскрыла папку на странице с закладкой и громко, с натянутой вежливостью, произнесла:

— Переходим к ознакомлению с заключением судебно-психиатрической экспертизы…

Олухвер не в первый раз рассматривала дела, в которых главная фигура уголовного процесса — подсудимый или подсудимая — согласно заключению психиатров признавались невменяемыми. По закону судебное рассмотрение такого дела проходило без участия психически больных. Их судьба должна была решаться в стенах правосудия заочно. По сути это означало, что "медицинский приговор" им уже был вынесен, а потому функция суда была формальной — придать заключению психиатров юридическую силу. Граждане, пришедшие на этот процесс, не знали этих правил, и, конечно, сначала этому возмутились, но Наталья Ивановна всё же сумела перекричать толпу, пригрозив удалить всех в коридор.

Обычно судьи при ведении дела очень редко утруждают себя читать какое-либо экспертное заключение от начала до конца и ограничиваются зачитыванием только его выводов. Олухвер тоже всегда придерживалась такого распространённого правила. Но в сегодняшнем деле она была вынуждена сделать исключение. Во-первых, зал был переполнен людьми, возмущение которых было объяснимым. Среди присутствующих даже был внештатный корреспондент местной рабочей газеты Андрей Манин, накануне давший в ней свою заметку о начале этого нашумевшего дела. Во-вторых, только из содержания экспертизы была понятна причина убийства Анатолия Сальцова. И в-третьих, этого вообще-то требовал уголовно-процессуальный закон. Дождавшись тишины в зале, Наталья Ивановна начала зачитывание документа.

Согласно заключению судебно-психиатрической экспертизы установлено:

Больная Ефимова Ирина Евгеньевна, 20 лет. Наследственность неизвестна, о раннем детстве объективных сведений нет. Больная сообщает, что, читая в 12-летнем возрасте повесть "Принц и нищий", она влюбилась одновременно в обоих мальчиков. Любила представлять себя их подругой, "помогала" то одному, то другому, участвовала во всех перипетиях сюжета. Постепенно эти мальчики "слились в одно лицо", судьбу которого Ефимова не отделяла от своей. Во время менархе она ощутила "кровное единство" со своим "нищим принцем". Со сверстницами не дружила, о своих фантазиях "из-за ревности" никому не рассказывала, даже сожгла взятую из библиотеки книгу, чтобы никто не читал и не мог знать её кумиров.

В дальнейшем узнала о половых отношениях между мужчинами и женщинами и решила стать женой Нинца, как она собирательно назвала свое го "кумира". Торжественно обставила "первую брачную ночь", долго к этому готовилась, разрабатывая в фантазиях малейшие подробности. Мастурбируя, представляла образ Нинца, считала, что выполняет свой долг жены, получила большое моральное удовлетворение. Отец, заметив кровь на белье, не стал разбираться в происшедшем, жестоко избил её и выгнал из дома.

В течение ряда лет Ефимова жила то у дальних родственников, то в общежитиях, работая подсобной рабочей, уборщицей и т. п. Отличалась нелюдимостью, неряшливостью в одежде, свои обязанности выполняла плохо, в связи с чем впоследствии не могла найти никакой работы и постоянного места жительства. Задолго до правонарушения начала заниматься бродяжничеством и попрошайничеством. При этом считая, что подобный образ жизни поможет ей быстрей найти Нинца.

Всеми своими житейскими трудностями делилась только с Нинцем, часто представляла, что она в конце концов становится счастливой принцессой. Чтобы Нинц ее не разлюбил, часто представляла себе "брачные встречи", во время которых мастурбировала. Постепенно мастурбация стала приносить не только моральное, но и сексуальное удовлетворение. Однако тосковала по Нинцу, хотелось увидеть его живым. Стала прислушиваться к разговорам женщин на сексуальные темы, хотелось побольше узнать о половой жизни, чтобы реальнее пред ставлять сцены свиданий с Нинцем.

В день правонарушения, встретив на опушке леса Сальцова А.Г., "поняла, что это и есть Нинц" и попыталась его приласкать. Когда Сальцов ответил ей, что она обозналась, Ефимова испугалась, что никогда не встретится с ним вновь. Неожиданно возникла ярость к Сальцову, который "все испортил, разрушил ее мечты", и, "больше ни о чем не думая", Ефимова сбила его с ног и принялась душить его. Была задержана на месте происшествия случайным прохожим — свидетелем Таганцевым С.Д.

При психиатрическом освидетельствовании больная отказывалась от бесед с врачами, отворачивалась при попытках расспросить о ее прошлом и причинах убийства Сальцова. Выражение лица было хмурым, лишь иногда чему-то улыбалась и закрывала лицо руками. В палате также ни с кем не общалась, иногда мастурбировала. В процессе медикаментозного лечения стала несколько доступнее, прониклась доверием к своему врачу, под большим секретом рассказала изложенные выше анамнестические сведения. В попытке совратить юношу не раскаивается, о совершенном убийстве говорит холодно, формально сожалеет о со деянном. Оправдывается тем, что растерялась и не знала, что делать, "появилась злость, и не помнила, что делала". К своей дальнейшей судьбе безучастна. Считает себя здоровой, но соглашается с тем, что "не совсем такая, как все", "настоящие люди плохие". Счастье находила только в общении с Нинцем.

Отмечаются выраженная эмоциональная обеднённость, нарушения ассоциативного процесса. Сообщила, что во время пребывания на экспертизе несколько раз слышала голос Нинца, после чего наступала "приятная расслабленность". Обнаруживает двойственное отношение к Нинцу, говорит, что его "в обычной жизни нет, но он всегда присутствует", чувствует общение с ним, получает от него советы.

На основании полученных при обследовании данных комиссия приходит к выводу о том, что больная аутична, уходит в мир сексуальных фантазий. Платонические мечты и фантазии, характерные для пубертатного периода формирования сексуальности, не получили дальнейшего адекватного развития. Отчетливо прослеживается разрыв между реальной жизнью и существованием в фантастическом мире. Вместе с тем сексуальные фантазии соответственно половому развитию претерпевали свою динамику, переходя от платонических в эротические, и при формировании сексуального либидо к ним стали присоединяться эротические ритуалы. Однако это сопровождалось все большим отрывом от реальности, образ сексуального партнера становился все более фантастическим, но именно в этом больная находила счастье и не замечала действительных житейских трудностей. По существу эти фантазии полностью определили половое поведение больной. Совершенное правонарушение, имея явно психопатологическую мотивацию, отражало не только эти нарушения сексуального поведения, но и выраженные негативные изменения личности: эмоциональное огрубение, холодность, аутизм. Вместе с тем до указанного деяния Ефимова, хотя и на очень низком, примитивном уровне, как-то приспосабливалась к требованиям жизни и в целом не проявляла социально опасных тенденций.

Установленные в период экспертизы идеаторные расстройства (к числу которых следует отнести "общение с Нинцем"), нарушения ассоциативного процесса, выраженная эмоциональная измененность, обманы восприятия, полное отсутствие способности критически осмыслить свой образ жизни, сложившуюся ситуацию, свое состояние и нелепое аутистическое фантазирование наряду с анамнестическими данными делают диагноз шизофрении несомненным.

Заключение : невменяема. Диагноз: шизофрения. Нуждается в принудительном лечении в психиатрическом стационаре специализированного типа.

Олухвер оторвалась от чтения и, взяв в руку тонкую книжку с надписью "Уголовный кодекс РСФСР", стала обмахиваться ею, будто веером. Откинувшись на высокую спинку своего кресла, она обратилась к прокурору:

— Слово предоставляется представителю государственного обвинения Макаровой Нине Николаевне.

Из-за стола, стоящего справа от судейского, встала полноватая женщина в тёмно-синем мундире с тремя маленькими звёздочками в петлицах. В этой форме она была скорее похожа не на представителя карательной власти, а на диспетчера железнодорожной станции. Всё остальное в её внешности и манерах было от продавщицы сельмага.

— Уважаемый суд! Мы только что заслушали дело. Очень трагичное дело. Погиб человек, к сожалению. Очень жаль его. Хороший мальчик был. И главное, ни за что ни про что погиб… А жизнь человека ведь бесценна. Нет слов, чтобы выразить сочувствие родным и близким погибшего. Как же случилось такое? Он был убит психически больной девушкой. Все доказательства по делу доказывают это. У суда нет оснований им не доверять. В ходе следствия по делу выяснилось, что девушка по фамилии Ефимова тяжело больна была. Психически страдала. Диагноз серьёзный установили врачи и вывод сделали однозначный: шизофрения. А это значит, — невменяема, и ей требуется принудительное лечение. Я согласна с выводами экспертизы и прошу применить ей лечение в специальной больнице.

Выступление прокурорши удивило многих из присутствующих своей краткостью, бестолковостью и бабьей простоватостью. Зал недовольно загудел.

— Тишина в зале! — ударив кулаком по столу, закричала на толпу судья Олухвер. — Здесь вам не родительское собрание!

Ей было известно, что большинство из присутствующих здесь были родителями одноклассников Анатолия Сальцова. Сами ребята, которых в зал заседания не пустили, ожидали исхода процесса около здания суда. Шум в зале стих. В наступившей тишине был слышен лишь негромкий плач Анны Алексеевны.

Прокурорша села на место и уткнулась в свои бумаги. Адвокат Ефимовой, привлечённый к этому делу в качестве казённого защитника, за всё время рассмотрения дела не проронивший ни слова, промолчал и на этот раз. Пошептавшись о чём-то с народными заседателями — двумя сговорчивыми старушками, — Наталья Ивановна объявила об окончании судебного заседания и, соскочив со своего кресла, торопливо направилась в совещательную комнату.

Отодвигая скамейки и стулья, переговариваясь друг с другом, люди медленно начали покидать зал суда.

Уже когда Наталья Ивановна открыла дверь в свой кабинет и хотела туда войти, к ней подошёл Георгий Захарович.

— Извините, товарищ судья, — обратился он. — Но я не понял, что будет теперь с Ефимовой?

— Её будут лечить, — недовольным тоном ответила Наталья Ивановна. — Вы что, не слышали выступление прокурора?

— И всё?

— Поймите, потерпевший, — не скрывая своего раздражения, сказала Наталья Ивановна. — В этом деле нет виновных.

— То есть, как нет виновных? — растерялся Георгий Захарович.

— Так, нет и всё, — пожав плечами, она перешагнула порог своего кабинета. — Ефимова не может быть признана виновной в этом преступлении. Таков закон. Она просто больна.

— Это что же получается, во всём этом английский писатель тогда виноват? — уже с явным возмущением спросил Георгий Захарович.

— Марк Твен — американский писатель, — строго поправила его Наталья Ивановна.

— Ну да, американский… — согласно закивал головой Георгий Захарович и, понизив тон, задал главный вопрос, интересовавший его с самого начала этого процесса: — А что, её никак нельзя наказать, как положено? По всей строгости…

В другой ситуации судья Олухвер могла бы найти несколько фальшивых слов для утешения родителей погибшего и более подробно разъяснила бы положения уголовного закона, касающиеся особенностей тех мер, которые применяются к психически больным преступникам, но, к сожалению, в этот момент она слишком торопилась к себе в кабинет — тугая резинка новых трусов глубоко врезалась в её жирный живот и требовала немедленного уединения.

— Я вам очень сочувствую, — грубо ответила она и хлопнула дверью перед лицом Георгия Захаровича.

В первые дни пробуждения природы от зимней спячки русская весна напоминает серое утро немолодой и одинокой женщины — некрасивая и стервозная, оторвавшись от долгого сна, она даже не находит в себе силы приукрасить себя. Медленно, с затаённой злобой на действительность, принимается она за свою унылую работу, которую видит, главным образом, в напоминании людям о чём-то нерадостном. В каждой среде обитания человека, а уж особенно в городе, эта русская напасть непременно растопит белый снег в грязь, оголив пожухлую траву и мусор на газонах, спрячет ямы на дорогах в мутные лужи и мокрой печалью покроет крыши и стены домов. Окутав города серыми облаками и тёплой сыростью, она выползет за городскую черту к почерневшим полям и опустевшим лесам, чтобы напоить их нечистой влагой. Даже там, где люди находят своё последнее пристанище, вид могил с поникшими на них крестами или неровно стоящими памятниками в раннюю весеннюю пору вызывает не только грусть и горестные переживания за тех, кто уже завершил свой жизненный путь, но и растерянность из-за осознания конечности любой жизни и бессмысленности её подчинения достижениям материального мира. Пугающая своей тишиной пустота вокруг и слишком рыхлый снег под ногами вынуждают задуматься об этом.

Как и большинство старых деревенских кладбищ, то, где был похоронен Анатолий Сальцов, было местом забытым, куда уже почти никогда не приходят люди. Многие из тех, кто когда-то ходил сюда отдать дань памяти своим близким, тоже ушли вслед за похороненными здесь. Но на могиле Толика каждый год в первые весенние дни появлялись искусственные красные розы. Неувядаемые под дождём и солнцем они стояли здесь до следующей весны.

Сегодня от могилы Толика так же, как и в прошлом году, в мокром сером снегу тянулись следы к калитке кладбища, а прошлогодние, утратившие свою алую окраску розы были заменены на новые.

Поддерживая друг друга, по-старчески тяжело и медленно родители Толика вышли к дороге и сели на скамейку разрушенной автобусной остановки деревни "Селянино". Когда-то будка этой остановки была кирпичной, но в "перестройку" её разобрали на личные нужды местные жители.

Сидя в ожидании автобуса, Георгий Захарович несколько минут задумчиво смотрел на свою родную деревню. Здесь прошло его детство. После окончания семи классов он с небольшой котомкой в руке пешком ушёл отсюда в город — поступать в ремесленное училище.

— Чайку хочешь? — спросила его Анна Алексеевна, доставая из сумки литровый термос.

Георгий Захарович отказался. Налив тёплый чай в пластиковую кружку, она сделала пару глотков и грустно произнесла:

— Ну вот и день рождения Толику справили.

— Двадцатипятилетие, — выдохнув, сказал Георгий Захарович.

— Сейчас бы, наверное, он и внуками нас уже порадовал…

С минуту они молчали.

Юлю — единственную свою внучку — Анна Алексеевна и Георгий Захарович последний раз видели три года назад, когда Лиза приезжала с ней к родителям проведать их. После вывода советских войск из Венгрии муж Лизы сначала был направлен для дальнейшего прохождения службы в Амурскую область, в часть, расположенную недалеко от Благовещенска, но вскоре он там попал под сокращение и был уволен из армии. Разочарованный Никита начал сильно пить и бить Лизу. Она прогнала его на Украину, где он активно занялся общественно-политической деятельностью и даже несколько раз его выступления были показаны по российскому телевидению. В них он яростно призывал НАТО покончить с Россией навсегда. Лиза с дочерью осталась в Благовещенске и занялась челночной торговлей с китайцами. Вскоре она вышла замуж за гражданина КНР Ли Найсяна и уехала вместе с ним и дочерью в Харбин, откуда начала писать родителям восторженные письма.

— Знаешь, Георгий, я часто думаю, может, не стоило всё-таки тебе тогда грех на душу брать, — прервала молчание Анна Алексеевна.

— Да брось ты, — встрепенулся Георгий Захарович. На его измятом ранней старостью и истёртом пожизненным тяжёлым трудом лице появилась злобная ухмылка. — Какой же это грех — за сына отомстить?

— Да я не об этой дурочке… — сказала Анна Алексеевна. — Я о тех, ещё двух психопатках, которые с ней в одной палате в ту ночь были.

— Ну откуда же мне было знать, кто там с ней будет? Я, когда выследил её в психушке, засёк только окно её палаты, а уж сколько их там будет… Хорошо хоть, когда бутылки с бензином кидал, не промахнулся, в то самое окно попал. А то бы ещё кого лишнего сгубил…

Разбрызгивая дорожную жижу, к остановке подъехал обшарпанный "пазик". Старики, суетливо помогая друг другу, влезли внутрь. Автобус с хриплым надрывом тронулся с места. Сквозь серую небесную мантию пробились первые лучи весеннего солнца.

* * *

— Почему ты плачешь, мама? — протянув свои руки к шее матери, спросил Богдан. — Тебе тоже жалко русалочку?

Ольга смахнула слезу, катившуюся по щеке, и молча обняла сына. С минуту они сидели на диване, прижавшись друг к другу. Что ответить ребёнку о причинах своих внезапных слёз? Поделиться своими воспоминаниями из школьного детства?

— Нет, сынок, — наконец, ответила Ольга. — Это ведь всего лишь сказка.

— Тогда почему?

— Даже не знаю, что тебе ответить, Богдан.

— Ты папу вспомнила, да? — с детской настойчивостью и простотой продолжил свой расспрос матери Богдан. — Не плачь, мама. Ты же мне сама говорила, что ему там хорошо, когда я плакал. Помнишь?

Богдану было всего четыре года, когда его отец, работавший охранником коммерческого магазина, был убит бандой налётчиков, поэтому его воспоминания об отце были редкими. Зато он часто видел свою маму со слезами на глазах. Жалея её, он тоже иногда плакал вместе с ней. Но недавно, разглядывая семейный альбом, сидя один в своей комнате, Богдан вдруг разрыдался над свадебной фотографией родителей. Тогда-то он и услышал от испуганной мамы, вбежавшей к нему в комнату, о том, что его папа просто уснул навсегда и ему хорошо, но своим плачем Богдан может потревожить его. Для шестилетнего ребёнка такое средство утешения оказалось действенным.

— Помню, — сказала Ольга и, встав с дивана, взяла в руки книгу со сказками Андерсена, лежавшую на журнальном столике.

— Мы будем читать ещё? — радостно спросил Богдан.

— Нет, на сегодня хватит.

Ольга подошла к книжной полке, чтобы поставить на неё книгу, но Богдан, подбежав к матери, ухватил её за руку.

— Ну мама, давай ещё…

Ольга посмотрела на сына. Судя по его глазам, он искренне хотел, чтобы она продолжила читать ему вслух эти удивительные, не по-детски грустные и до конца понятные только взрослым, странные сказки знаменитого датского сочинителя. Ольга молча подчинилась просьбе сына и вернулась на диван. Богдан с разбегу прыгнул к ней. Перелистывая книгу, она опять едва удержалась от слёз…

Теперь, оставшись молодою вдовой, Ольга вела тихую и грустную жизнь, занятую только воспитанием сына. Казалось, что её лучшие годы остались в ранней юности, когда данная ей от природы красота ещё только начинала приобретать признаки, свойственные девушке, и первыми ухажёрами были пока ученики из старших классов. Сегодня вернуться к своим воспоминаниям о школе, когда она вновь была Ольгой Притульчик, в то время, которое было наполнено счастливым ожиданием будущего, её заставил одноклассник Толик Сальцов, нелепо погибший десять лет назад. Ольга запомнила его застенчивым, щуплым, невысокого роста пареньком, явно влюблённым в неё, но изо всех сил старавшимся скрыть это. Она же обращала на него внимание, когда его "поросячья" фамилия становилась поводом для высмеивания Сашей Бирюковым — усердным подхалимом для учителей и тупым подонком для всех остальных.

Толик учился посредственно — его средней оценкой была "тройка с плюсом", и никто не замечал за ним смелости мышления, поэтому для всех одноклассников было неожиданностью, когда однажды на уроке истории он удивил их несвойственной ему оригинальностью.

Урок был посвящен периоду раздробленности Германии. В тот момент, когда учительница Екатерина Николаевна в доходчивой форме высмеивала количество и малоразмерность германских государств, мешавших нормальному развитию немецкого народа, Толик Сальцов поднял руку.

— Вы только представьте себе, их число порой достигало… Чего тебе, Толик?

— Но ведь это же было хорошо! — радостно подскочив с места, возразил Толик и засиял от удовольствия.

— Что хорошего ты в этом увидел, Толя? — спросила Екатерина Николаевна, взглянув на него с подозрением.

— Если бы не все эти герцогства, королевства, княжества, то о чём бы писал Ганс Христиан Андерсен?..

— Причём здесь Андерсен?

— Но ведь в его сказках речь идёт именно о них… Его принцы постоянно искали своих принцесс в других королевствах. Если бы их не было так много…

— Сядь, Толик, и не срывай урок, — быстро и строго учительница попыталась приземлить возвышенные размышления ученика.

Но Толик сбивчиво, по-детски неумело, продолжил отстаивать правоту своей догадки о том, что образцами, примерами для сказок Андерсена служили эти самые карликовые государства периода раздробленности Германии — соседи Датского Королевства. То есть прообразы сказочных королевств Андерсена с их бесчисленными принцессами, влюблёнными в них принцами, рядившимся в свинопасов, грустными русалками и голыми королями были совсем рядом от автора.

Класс недовольно зашумел, но прозвучали и одобрительные возгласы в поддержку Толика. Призывы Екатерины Николаевны к спокойствию на учеников не подействовали. А Толик, ободрённый тем, что его доводы нашли понимание среди некоторых одноклассников, тем временем продолжал:

— Если бы немцы объединились намного раньше, то где бы у Андерсена жили его принцы и принцессы?

Но в ответ на этот вопрос класс услышал весьма распространённый педагогический аргумент против проявления интеллектуальной независимости воспитанника.

— Выйди из класса! — треснув указкой о стол, взвизгнула Екатерина Николаевна.

Толик молча подчинился и, засунув руки в карманы брюк, побрёл с урока. Дойдя до двери, он обернулся к классу и шутливо произнёс:

— Я очень рад, что покидаю ваше злое королевство…

 

Сердцеед

Как и всякий педагог, Татьяна Борисовна ненавидела детей. Поэтому, когда сбылась её заветная мечта стать директором школы, она старалась как можно реже проводить беседы с учениками и их родителями. Происходило это по особым случаям. Сегодня был один из них.

В кабинете директора Сергей Якимов был всего лишь второй раз за всё время своего обучения в школе. Впервые он оказался здесь, когда ещё будучи первоклассником был замечен в том, что помогал своим соученикам выбрасывать цветочные горшки с подоконника классной комнаты на головы прохожих, шедших мимо здания школы. К счастью, тогда никто не пострадал. Но наказание последовало незамедлительно — всех маленьких хулиганов классный руководитель отвёл в кабинет к директору школы, где на них обрушился такой поток ругательств и угроз, которых Серёжа не слышал даже от своих отца и матери во время их самых жестоких ссор. В тот момент, когда дети услышали, что им грозит за содеянное, они зарыдали хором, испуганно прячась друг за друга и громко всхлипывая наперебой: "Я больше не бу-у-ду…". Не плакал только Серёжа — он не понимал, почему из-за такого пустяка Татьяна Борисовна злится и ругается.

В этот раз всё было по-другому — ведь время стирает из памяти обиды и переживания. Всё остается в безвозвратном прошлом. Татьяна Борисовна, хотя и держалась подчёркнуто строго, вела разговор очень вежливо, не повышала голоса и даже иногда улыбалась.

— Нет-нет, даже не сомневайтесь, Надежда Александровна, — продолжала настаивать Татьяна Борисовна, обращаясь к матери Сергея Якимова. — С такими данными, как у вашего сына, только в МГИМО. Уж поверьте мне, педагогу с двадцатилетним стажем.

Рассуждения директрисы о будущем своего сына Надежда Александровна слушала молча, учтиво кивая головой и беспрестанно теребя замусоленный уголок старой серой шали, свисавшей у неё с плеч.

Сергей сидел рядом с матерью напротив стола Татьяны Борисовны, но в их разговор не вмешивался. Отвернув голову в сторону окна, он задумчиво рассматривал крошечные листики на ветках могучего тополя, раскинувшего свою крону подле стен школы. Сергей был там, за окном, под ярким апрельским солнцем, на свежем весеннем воздухе. Разве в такую пору могут интересовать какие-то мелкие, почти никчёмные вопросы — где продолжать учиться, например? Кем быть или куда пойти работать? Весна на дворе! Да возрадуемся же, друзья!

Татьяна Борисовна, заметив созерцательную улыбчивость на лице Сергея, обратилась к нему:

— Ну что, Серёж, пойдёшь в МГИМО учиться?

Сергей, внезапно отвлечённый от своих вдохновенных раздумий, повернулся к Татьяне Борисовне, на миг их взгляды встретились. Оценив, с какой доброжелательностью на него смотрит когда-то казавшаяся грозной женщина, Сергей посмотрел на мать. Надежда Александровна ласково взглянула на сына и улыбнулась. В ответ на улыбку матери Сергей кивнул головой.

— Ну вот и умница, — облегчённо произнесла Татьяна Борисовна и встала из-за стола, давая понять, что аудиенция окончена.

Выйдя в коридор из уютного и тихого кабинета, мать с сыном оказались в мире шума, визга и гулкого топота, сотрясавшего своды здания — школьники бежали в столовую. Толпы маленьких человечков проносились мимо Сергея и его мамы, не давая им возможности пройти по коридору. Встав возле окна, они решили переждать эту стихию. Через минуту основная волна детского потока начала ослабевать, унося за собой оглушительные раскаты в другую часть здания. В этот момент в коридоре появилась Зоя Ивановна. Увидев Сергея, стоявшего у окна со своей мамой, классный руководитель громко поздоровалась с ними и подошла вплотную к Надежде Александровне. Сергей давно столкнулся с привычкой этой учительницы разговаривать с собеседником "лицом к лицу". Достаточно было одного разговора с ней, чтобы надолго запомнить всё безобразие, которое творилось в полости её рта. Там не хватало шести зубов.

— Как хорошо, что я вас встретила, — обрадовалась Зоя Ивановна, обильно обрызгав слюной Надежду Александровну. — Были у директора? Очень хорошо. И что вам сказала Татьяна Борисовна?

— Да вот в МГИМО собираемся, — стеснительно ответила Надежда Александровна.

— Я так и знала! — воскликнула Зоя Ивановна, одарив сияющей улыбкой своего ученика. — Ничего, привыкнешь, Серёжа. Там прекрасные условия, прекрасные преподаватели.

Сергей посмотрел на маму. На её измождённом лице сверкали капельки слюны Зои Ивановны. Данная от природы тактичность удержала Надежду Александровну от того, чтобы демонстративно утереться на глазах у собеседницы, а той стало стыдно за свою неопрятность в общении с людьми. Сергей тоже дипломатично промолчал.

Поскольку профессиональное любопытство Зои Ивановны было удовлетворено полностью, а беседа ни о чём во время обеденного перерыва была бы ещё более пустым занятием, чем беседы о политике, она пожелала Сергею успехов и поспешила в столовую.

По дороге домой Сергей не проронил ни слова, несмотря на то, что его мама много говорила о его будущем, о трудностях его дальнейшей карьеры. Уже подходя к подъезду дома, где жила семья Якимовых, Сергей услышал весёлую мелодию, доносившуюся из открытого окна. Песня была знакомой:

"Прощание со Швабией" в русском переводе, довольно сильно урезанном и приблизительном, была известна советской публике как "Песня вагантов" или "Из вагантов".

Маленькая горстка шутливых строк из немецко-латинской средневековой поэзии удивительным образом стала одной из самых популярных песен в среде советского студенчества.

Наверно, каждый студент, собиравшийся в путь, ведущий в "мудрости обитель и разума чертог", напевал про себя эту песенку.

Сергей не напевал слова песни, к ним он даже не прислушивался, ему была приятна сама мелодия, её весёлая сентиментальность. Хотелось тут же пуститься в пляс или хотя бы отстукивать ногою ритм песни.

Действительно, даже не вдумываясь в смысл слов, каждому понятен дух этой песни — сквозь печаль расставания с родным краем звучит трепетный призыв к юному сердцу отправляться в дальнюю дорогу.

За новые горизонты, в новую жизнь. Туда, куда зовут оставшиеся в средневековом романтизме вечно молодые ваганты.

Туда, где живёт молодость и раздаётся девичий смех. Где жизнь ещё только начинается, где за началом не видно конца.

— Серёжа! — раздался материнский голос, оборвав прослушивание песни и спутав мысли Сергея. — Ты чего встал? А ну пошли домой.

Ирина стояла у входа в барак и кого-то ждала. Лёгкий осенний ветерок развевал её длинные русые волосы. Проходя мимо неё, Сергей успел разглядеть, что глаза у неё голубые, а ресницы пушистые и длинные, как у куклы, с которой он играл ещё в детском садике. Что-то до боли знакомое вспомнилось ему в этот момент. Воспоминания были краткими, но очень яркими и необычными. Это мимолётное виденье было одним из тех, которым поэты посвящают свои гениальные откровения. Каждому знакомо это чувство узнавания своей любви.

Ирина была одета в тёмно серый-свитер и синие джинсы. Никакой нарядной атрибутики, не говоря уже о косметике. Абсолютная естественность во всём. Пройдут годы учёбы в МГИМО, и Сергей увидит Ирину в разных нарядах — модной и стильной во время торжеств и предельно строгой на занятиях, — но этот колхозный образ Ирины, в котором Сергею явилась любовь, останется в его памяти навсегда. А желание вернуться в этот сентябрьский вечер, "на картошку", в эту деревню, на своё случайное свидание с возлюбленной будет тревожить его душу всю оставшуюся жизнь…

Ведь любовь приходит к каждому из нас только однажды. Всё остальное — лишь подготовка или уже повторение. Разве не так? Для тех, кто думает иначе, судьба злодейски подбрасывает приманки, создаёт помехи и ямы-ловушки. К сожалению, Сергей был одним из тех, для кого были уготованы эти коварные штучки Амура. Поэтому вместо того, чтобы сразу подойти к Ирине и без стеснений показать своё пробитое сердце, Сергей прошёл мимо. Даже не подав вида. Дурачок…

Позже, когда группа Сергея вернулась из колхоза и приступила к учёбе, он почти ежедневно встречал Ирину на занятиях, несмотря на то, что они учились в разных группах. И каждый раз при виде Ирины его сердце начинало биться, как у всех влюблённых. Но в том, что это любовь, он ещё не готов был себе признаться. Могла же она всего лишь только нравиться ему и не более?

Из-за того, что ответ на этот вопрос не был столь убедительным, чтобы не сомневаться в искренности своих чувств, проходили целые месяцы, а Сергей только и делал, что украдкой любовался Ириной, считая дни, когда он видел её в коридорах и аудиториях МГИМО. При этом вчера было похоже на сегодня — увидел её и всё. Даже не подошёл к ней, не поздоровался. Лишь ночами, когда волшебная игра рекламного многоцветия "Огней Большого Города" проникала вглубь его комнаты, он в своих мыслях был с ней рядом: её другом, возлюбленным, а позднее и мужем. Однако с наступлением дня ночные мечты отступали за горизонты реальности. Но почему же? Может быть, отвлекала учёба?

Сказать, что Сергей всей душой отдавался учёбе и у него не было времени думать "об этом", было бы враньём. Мол, мне некогда. Времени еле на учёбу хватает. Нет. Ведь разве что-то может быть сильнее и страшнее любви? Что-то может увлекать больше, чем любовь? Конечно, для любого, кому было суждено учиться в МГИМО, процесс учёбы занимал большую часть ежедневных забот. Быть исключённым из этого заведения за неуспеваемость было и остаётся позором. Особенно для родителей исключённого.

Ведь именно только благодаря родительской природной особости, их сынок или дочка могли попасть в МГИМО и продолжать там учиться.

Учёба для Сергея была интересной, насыщенной и, наверное, поэтому давалась очень легко. Преподаватели оказались людьми очень отзывчивыми и внимательными, настоящими профессионалами своего дела. В связи с особым статусом этого учебного заведения в нём очень часто проводились научные конференции, во время которых Сергей со своими товарищами нередко оказывал высоколобым учёным практическую помощь, услужливо разливая минеральную воду членам президиума, развешивая на стенде различные плакатные схемы и графики, раздавая участникам конференции пособия и методические материалы. Кроме того, иногда Сергея или его товарищей вызывали на сцену конференц-зала, где им предлагали ответить на вопросы докладчиков либо изобразить на письменной доске свои соображения по той или иной теме.

Нет, дело было не в занятости Сергея учёбой. Причиной тому, почему в тот момент, когда к Сергею уже тихо и незаметно, как пантера в ночной тиши, подкралось это томительно-сладостное страдание, излечиться от которого можно было только путём признания Ирине в своей любви, было то, что Сергей попал в лапы другого, более коварного охотника — случайного увлечения.

Произошло это через год после его первой встречи с Ириной, в один из ноябрьских дней, когда отмечалась дата основания МГИМО. Как обычно, в спортзале была устроена дискотека, на которую Сергей пришёл со своими друзьями. Музыка, яркие огни вскружили Сергею голову, и он не хотел пропустить ни одного танца, даже медленного. Только усталость от непрерывных прыжков и махательных движений рук и ног во время танцев заставляли его ненадолго брать передышку. Во время одной из таких передышек он заметил, как какая-то красавица качается в танце с парнем, обняв его за шею. Переводя дыхание, не отрывая от них своего взгляда, Сергей почувствовал, как его горячий пот начал стремительно холодеть…

Новой возлюбленной Сергея оказалась Света. Эта огненно красная вспышка (Света в тот вечер была в красном платье) настолько ослепила Сергея, что в тот недолгий период влюблённости в Светлану он забыл об Ирине. По сути это была измена. Весь жар его любовных страстей теперь пылал только для Светланы. Все мысли были только о ней. И в своих кратких мечтаниях о Светлане душа Сергея парила над землёй в поисках цветов надежды на взаимность.

Но настоящая любовь всегда такова, что избавление от неё бывает лишь кратковременным, как забытьё во время тяжёлой болезни. Снова и снова в ночных образах появлялось лицо Ирины. Вновь и вновь при мысли о ней его сердце начинало биться в знакомом ритме, а волнение от встречи с Ириной заставляло забыть его обо всём. Казалось бы, что настоящая любовь уже доказала своё полное право на обладание сердцем Сергея. Но опять, по случайному стечению обстоятельств, новое увлечение Сергея, не оставив ни малейшей возможности почувствовать что-то неладное, вкралось в его жизнь.

Её звали Яна… Белокурая и загорелая, она появилась пред ним совершенно неожиданно, сразив его наповал своей красотой. Это случилось на третьем году его обучения в МГИМО во время летних каникул, когда Сергей вернулся в свой родительский дом на отдых.

Владимир Иванович и Алевтина Сергеевна — старые знакомые родителей Сергея — проводили свой отпуск в доме отдыха недалеко от города, где жила семья Якимовых. Вместе с ними была их племянница Яна. Несколько раз они навещали Якимовых и даже оставались на ночь.

В эти дни Сергей ходил с Яной на озеро купаться и загорать. Восхищённый её фигурой, глазами и улыбкой, Сергей подолгу не мог оторвать от неё свой взгляд, вызывая у неё лёгкое смущение. А когда они прогуливались по городскому парку, Сергей многократно старался улучить момент, чтобы как будто невзначай коснуться её руки.

Эта временная влюблённость Сергея опять заставила его забыть об Ирине. Глядя на Яну, он даже не сравнивал её с Ириной. Ему казалось, что в Яну он уже влюблён пожизненно, и в ночных сновидениях на месте возлюбленной Сергея была только она.

Когда Яна уехала со своими родственниками домой, тоска по ней у Сергея была вселенской. Он не представлял уже своей жизни без неё. Целые две недели после её отъезда родители Сергея не могли добиться от него ни слова о причинах его хандры.

Что же такое любовь? — вопрошала душа Сергея. — Где же найти ключ к взаимности?

В поисках ответа на этот вопрос проходили дни и недели…

Кончилось лето. У Сергея продолжилась учёба, и он вновь увидел Ирину. Забытые чувства снова воспылали жарким костром. Вся страсть, некогда обращённая к Яне, опять была адресована только Ирине. Никаких сомнений, что Ирина была той единственной и неповторимой, уже не было. Решимость Сергея объясниться ей в любви становилась уже непоколебимой.

Обдумывая бессонными ночами этот самый главный в своей жизни поступок, Сергей поражался тому, как это просто. Зачем нужны какие-то поводы, чтобы обратить на себя внимание? Зачем выдумывать глупые приёмы для ухаживания? Зачем?! Как это просто — подойти и признаться в любви! И не надо бояться того, что будет после. Пускай будет, как будет. Пускай она услышит твоё признание и посмеётся над тобой. Пускай! Главное — сделать этот шаг. Дать волю своим чувствам. Упасть на колени и разрыдаться. Или подхватить её на руки и унести на край света. Украсть её в конце-то концов! Пусть это будет выглядеть коряво и смешно, глупо и нелепо, но ни в коем случае нельзя прятать своё признание в глубинах своей души. Рано или поздно оно вырвется наружу, но это будет уже другое признание — признание своей роковой ошибки. Нельзя её допустить! Иначе, случится трагедия…

И вот наступил этот день — один из дней золотого сентября, когда жёлтые листья засыпают город; когда осеннее солнце светит ярко, но греет нежно; когда в душу проникает нечто особенное, что заставляет тонко и лирично чувствовать дыхание природы.

Едва сдерживая душевный трепет, Сергей стоял у входа в МГИМО, ожидая, когда мимо него пройдёт Ирина. Занятия уже закончились, и около здания было многолюдно. То, что кто-то услышит его разговор с Ириной, нисколько не смущало Сергея. Для него уже не было никаких причин, чтобы отложить столь важное событие в жизни хоть на час.

Ирина вышла из здания и стала спускаться по ступенькам. В ту же секунду Сергей быстрыми шагами направился к ней.

Но что это? С Ириной рядом шёл какой-то парень, обнимая её за талию…

В оцепенении Сергей встал, как вкопанный. Улыбающаяся Ирина со своим парнем прошла мимо него…

Кто он? Этого не может быть…

Обнимающаяся пара удалялась. Сергей машинально последовал за ними.

"Неужели это её муж?", — электрическим разрядом сверкнула мысль в голове Сергея.

Он сделал несколько быстрых шагов за этой парой и почти приблизился к ней. Взгляд Сергея застыл на правой руке Ирины, обнимавшей парня…

О, Боже! Этого не может быть… На безымянном пальце Ирины сверкало золотое обручальное кольцо…

Ну вот и всё! Когда это оказалось слишком просто, было уже поздно…

В глазах Сергея помутнело, его возлюбленная со своим избранником исчезли из вида…

Вечером того же дня Сергей молчаливо просидел с друзьями до глубокой ночи, глотая горький коктейль из водки и слёз. Когда его мозг поглотила тёмная вязкая жижа, Сергей рухнул в печальный сон.

Утром, не сказав никому ни слова, Сергей уехал домой к родителям. В дороге в унисон его душевному плачу из радиодинамика автобуса чей-то трагичный голос читал неизвестные стихи:

Родители, удивлённые неожиданным приездом сына, поначалу пытались разузнать причину этого возвращения, но безуспешно. Сергей не проронил ни слова. В последующие дни ни уговоры матери, ни угрозы отца не заставили Сергея вернуться на учёбу.

С тех пор Сергей уже никогда не увидит Ирину. Ни воочию, ни на фотографии. Только по памяти её образ будет всплывать в его снах.

Лишь в печали немой, В звёздном свете огней, Её образ мерцал неземной В потоке ночных миражей.

Прекращение учёбы Сергея в МГИМО очень сильно испортило его отношения с матерью, а особенно с отцом. Последний то и дело отпускал в адрес Сергея какое-нибудь нецензурное словечко. Но Сергей реагировал на это абсолютно равнодушно. Мать иногда пыталась лаской выведать у сына его душевные секреты, но тщетно. Единственный человек, с кем Сергей мог общаться в период этой драмы, была его бабушка — Василиса Никифоровна.

Однажды, спустя месяц после душевного потрясения, Сергей всё-таки поведал ей о том, что же было причиной его прекращения учёбы в МГИМО.

Выслушав волнительную, сбивчивую речь внука, Василиса Никифоровна сочувственно покачала головой и сделала неутешительный вывод:

— Ничего не поделаешь, Серёжа, её сердце теперь принадлежит другому…

Гроб Даши Елоховой, покачиваясь и скребя по стенкам могилы, спускался в вечность. Александр Коломиец, оставаясь неподвижным, продолжал незаметно всматриваться в людей, окруживших могилу. Лишь на секунду, в момент, когда раздались внезапные истошные рыдания матери покойной, он оторвался от своих наблюдений.

Присутствовать на этих похоронах следователю Коломийцу было совсем необязательно. Осуществлением оперативных мероприятий по уголовному делу занимаются сыщики, то есть оперативные сотрудники уголовного розыска. Это их дело — разыскивать преступника. А у следователя, даже по особо важным делам, функции исключительно только протокольные. Но именно эта функциональная разобщённость в работе следственного и оперативного аппарата с самого начала работы следователем возмущала Коломийца. Ещё только будучи студентом юридического института и стажёром районной прокуратуры он поражался тому, насколько парадоксально были определены законодательством целевые установки прокурорских и следственно-оперативных органов. За многие годы своей следственной практики Коломиец неоднократно убеждался в том, что это и было главной причиной, почему даже самое очевидное преступление могло остаться нераскрытым, а расследование уголовного дела могло быть приостановлено, а при определённых стараниях и вовсе прекращено.

Абсурдность существующей организации взаимодействия следственных, оперативно-розыскных органов и прокуратуры особенно была заметной в случаях, когда в ходе расследования личность преступника не была установлена либо преступник скрылся. При таких обстоятельствах следователь становился абсолютно незаинтересованным лицом в розыске или установлении личности преступника, поскольку по закону следствие по делу должно было быть приостановлено, а розыск поручен оперативникам. Большинство следователей, с которыми Коломийцу доводилось быть знакомым по работе, с поразительным равнодушием относились к этому. Некоторые из них зачастую нарочно давали оперативникам искажённые данные о преступнике, которого те должны были искать. Почему? Чтобы они никогда не нашли его! Ведь следователь — абсолютно незаинтересованное лицо в розыске или установлении личности преступника, поскольку по закону функции его исключительно протокольные, то есть оформительские. В свою очередь, бесконтрольным оперативникам законодательная власть предоставила возможность заниматься сбором информации на кого угодно без возбуждения уголовного дела. На практике это повсеместно привело к сбору заказного компромата, которым оперативники давно научились выгодно торговать. А вот по уголовному делу вместо нужной оперативной информации в девяти случаях из десяти следователю поступал и продолжает поступать один и тот же ответ на его отдельное поручение: "Принятыми мерами установить местонахождение разыскиваемого лица не представилось возможным".

Понятно, что идея о подчинении всей огромной своры оперативников следственному аппарату (чтобы они наконец-то занялись уголовными делами, а не сбором сплетен, слухов и доносов) никогда не нравилась руководству ни советского, ни российского МВД. Но такая идея не устраивала бы и всех чинов в следственных органах (от милиции до прокуратуры), поскольку это лишило бы их возможности останавливать расследование дела под предлогом розыска преступника.

Александр Коломиец был редким следователем. Его самолюбие не позволяло мириться с тем, что какой-то урка окажется хитрее огромной правоохранительной махины. И ладно бы хитрее и интеллектуальнее следователя или опера, это ещё простительно. Но когда тупой подонок остаётся на свободе из-за тупости в организационной работе оперативно-розыскных и следственных органов? Дожидаться, когда руководство страны наконец-то создаст Всероссийский Следственный Комитет? (Александр Коломиец приветствовал более удачное название подобной структуры — Федеральное Следственное Бюро России). Об этой службе, призванной объединить в себе и следственный, и оперативный аппарат всех правоохранительных органов государства (по типу американского ФБР), разговоры шли уже с начала шестидесятых годов. Ещё в 1978 году будучи первокурсником Харьковского юридического института Коломиец слышал от своих преподавателей:

— Вы, ребята, будете уже работать в Следственном Комитете…

С тех пор Коломиец уже стал следователем по особо важным делам областной прокуратуры. Да, прокуратуры, но не Следственного Комитета.

А тем временем могильщики набрасывали лопатами могильный холмик…

Коломиец последний раз медленным взором оглядел родственников и знакомых погибшей и пошёл к выходу из кладбища.

— Здесь тоже ничего подозрительного, — сказал сам себе Коломиец, втыкая ключ в замок зажигания своей потёртой "жучки" пятой модели.

Собраться с мыслями на работе ему бы не дали — там его ожидала бы привычная бестолковая суета сотрудников и постоянные звонки начальства и подчинённых. Поэтому Коломиец решил ехать сразу домой. Благо, жена была с детьми на даче.

Но, уже открывая дверь в своей квартире, он услышал телефонные звонки. Звонили настойчиво и нервно. Выругавшись непонятно на кого, Коломиец взял трубку.

— Слушаю вас.

— А ты дома, что ли? — бесцеремонно его спросил голос Ольги Гавриловны Черепковой.

— Нет, Ольга Гавриловна, — ответил Коломиец. — Я на работе.

Ольга Гавриловна издала негромкий хохоток и начала свой стремительный монолог (перебивать её было бесполезно, так как она была из тех людей, которые своим собственным разговором до такой степени завораживают сами себя, что теряют слух):

— Вот послушай, Саш, что я тут записала. Нашла сегодня в библиотеке. У Бакшеева Евгения Сергеевича вычитала. Знаешь, кто это? Японовед известный. Вот что он пишет: "В традиционной картине мира японцев есть представления об ещё одной душе человека или божества — "кокоро", то есть по-русски "сердце, духовность". Исконно японское слово "кокоро" имеет параллели в алтайских языках, а именно: корейском, тунгусо-маньчжурских и тюркских. Изначально обозначало часть тела: сердце в биологическом смысле, грудь. Однако уже по данным восьмого века видно, что оно стало утрачивать физические характеристики и приобретать психологические и эмоциональные черты. "Кокоро" могло записываться разными иероглифами… "Кокоро" превратилось в отличительный признак и неотъемлемый атрибут человека, психическую и познающую деятельность, способность чувствовать, выражение индивидуальной воли и желания. "Сердце", в смысле "тайная воля", божества узнавалось через магические обряды, гадания, в сновидениях. Понятие "кокоро" позднее развилось в важнейшую категорию японской эстетики. Итак, можно сказать, что, в принципе, у древних японцев для человека существовала дуалистическая концепция души, состоящей из телесной и свободной души. Однако, учитывая важную роль "сознания-чувства", или "эмоционального сознания", можно говорить и о троичной структуре представлений о сакральном…".

Вчера на оперативном совещании прокурор области Петухов Андрей Степанович распинал сотрудников следственно-оперативной группы, которую семь дней назад возглавил Александр Коломиец:

— Ищите ритуальщиков! Ритуальщиков ищите! Неужели не понятно, что это какой-то сатанинский ритуал! Соберите всю информацию по этому поводу…

Непонятно, зачем, но на это совещание была приглашена и Черепкова. Эта неисправимая дура лет десять работала в отделе по надзору за законностью в исправительно-трудовых учреждениях области. Сейчас она была заместителем областного прокурора по так называемому общему надзору. К следствию она никогда отношения не имела. Но прокурор по какой-то неведомой причине решил привлечь её "в помощь" следователям и оперативникам группы Коломийца.

— И вот ещё, — продолжала тараторить Черепкова в ухо Коломийцу. — "Японское "кокоро" обязательно включает и теплоту. То, что связывает память с человеческой теплотой…".

— Спасибо, я ничего не понял, — Александр всё-таки успел вставить фразу, которую расслышала Ольга Гавриловна.

— Что ты не понял?

— Зачем всё это? — стараясь удержать ровный тон, спросил он.

— Как, зачем? Вчера Андрей Степанович потребовал от нас провести мозговой штурм. Вот я сегодня с утра сразу и пошла в библиотеку, подняла все материалы. Своих девочек заставила всё перерыть на эту тему…

"Мозговой штурм? Ты-то, дура, здесь причём? Твои мозги годятся только для того, чтобы их поджарить на сковородке".

— Ты сегодня уже не будешь на работе? Тогда давай, Саш, зайди ко мне утричком, я тебе передам все эти выписки. Здесь много ещё чего интересного. Почитай, посмотри. Это тебе пригодится.

Нет ничего хуже глупого, но инициативного сотрудника. После того, когда Черепкова загрузила Александра японской философией он бы не удивился тому, что, если бы ей вчера прокурор сказал "искать марсиан", она бы на полном серьёзе сейчас грузила его астрономией и цитатами из "Войны миров" Герберта Уэллса.

— Хорошо, Ольга Гавриловна. Я обязательно завтра к вам зайду. Вы собрали очень нужный мне материал. Проанализируем.

— Ну вот, у меня пока всё, — ответила на издёвку Александра повеселевшая Ольга Гавриловна. — Тогда пока?

— До свидания.

"Твою япону мать!".

Александр прошёл на кухню, приготовил кофе, нашёл трубку из вишнёвого дерева и по привычке закрылся у себя в комнате. Сев за письменный стол, Александр закурил. На работе он курил сигареты, стесняясь показывать сотрудникам свой маленький снобизм, к которому он относил курение трубки. "Вот ещё, подумают, что я под Шерлока Холмса играю…".

Копии и выписки из уголовного дела у него были дома, и он мог спокойно работать целыми днями, не выходя из квартиры. А что ещё нужно опытному сыщику? Только побольше информации.

Дело, соединившее в себе три убийства школьниц, было принято к производству Коломийца неделю назад. До того, когда была найдена убитой в городском парке Даша Елохова, дело расследовалось районной прокуратурой. Её убийство было аналогичным двум предыдущим: убийства совершались в городском парке в дневное время суток с двенадцати до четырнадцати часов; все убитые девочки были приблизительно одного возраста (двенадцать, тринадцать и четырнадцать лет); убийца наносил удары ножом в область шеи и груди, вырезая сердце у убитой; следов изнасилования обнаружено не было.

Что было известно по делу? Практически ничего. Все убийства были совершены в первой половине сентября — 5-го, 10-го и 13-го числа. А сегодня было только 25-е сентября. Поэтому материалы дела были только первичными и разобщёнными, а результаты ни одной из криминалистических экспертиз ещё не были готовы. Всё, что успели сделать коллеги Коломийца до того, как он приступил к расследованию, так это только найти несколько пенсионеров и молодых мам с малолетними детьми, гулявших в те дни и в то время в парке. Судя по рапортам оперативников, никто из этих возможных свидетелей не слышал криков жертв и не видел кого-либо, кто бы мог по их описанию попасть под подозрение сыщиков. После того, когда было совершено второе убийство, в парке и городских скверах было установлено скрытое оперативное наблюдение, но это не помешало совершению третьего убийства, жертвой которого стала Даша Елохова. Попросту проворонили. Двое оперативников, лейтенанты Ткачёв и Скворцова, изображавшие влюблённую пару, вместо того, чтобы наблюдать за идущей через парк домой девочкой, бродили по его тропинкам вдали от места происшествия. Естественно, они ничего подозрительно не заметили.

Среди рапортов, правда, был ещё такой, в котором указывалось на то, что пенсионерка Маргарита Вячеславовна Лукина в день первого убийства, то есть 5-го сентября, видела в парке знакомого ей четырнадцатилетнего подростка Серёжу. Из её объяснений следовало, что он бесцельно прогуливался по парку в обеденное время. Оперативники нашли его дома на следующий день, но опросить не смогли. Мальчик был дебилом.

В материалах уголовного дела, собранных по убийству Даши Елоховой, Коломиец обратил внимание на одно из письменных объяснений ещё одного из опрошенных пенсионеров — Леонида Павловича Сумовского. В тот день в промежуток между тринадцатью тридцатью и четырнадцатью часами Леонид Павлович возвращался из магазина и проходил по тротуару вдоль железной ограды парка, за которой метрах в пятнадцати он увидел мальчика, сидевшего на корточках около небольшого костра. При этом мальчик как-то странно мычал. Судя по описанию, данному Леонидом Павловичем, этому мальчику было не больше тринадцати-четырнадцати лет.

"По двум убийствам в объяснениях свидетелей встречаются какие-то мальчики, — сопоставляя два эпизода, размышлял Коломиец. — Сколько их? Два или один? Один и тот же?".

Мысль о том, что необходимо будет допросить этого мальчика, у Коломийца возникла ещё три дня назад, когда он досконально изучил материалы дела. К этому вынуждало полное отсутствие иных зацепок и улик. Его расчёт на то, что сегодня на похоронах девочки он сможет заметить что-то подозрительное, не оправдался. Впору было впасть в отчаяние, и любой следователь на его месте скинул бы с себя это тяжёлое бремя поиска подозреваемого на оперативников. Но Коломийца это не устраивало никак. Он понимал, что тогда все эти преступления могут остаться нераскрытыми до того момента, пока преступник случайно сам не попадётся в их руки.

Из своего опыта он знал, что информация о преступлении всегда где-то обязательно должна сохраниться. Таким "хранилищем" может оказаться, что угодно. В классических, хрестоматийных детективах эту роль выполняют отпечатки пальцев преступника на месте происшествия и его следы. Неискушённый читатель подобных детективных романов полагает, что на практике раскрыть преступление с такими уликами также легко, как если бы преступник оставил свой паспорт на месте совершения преступления. Но в работе Коломийца случалось и такое, когда преступник действительно терял на месте преступления документ, удостоверяющий его личность. Ещё начинающим следователем Александр Коломиец расследовал изнасилование, при котором насильник, видимо, в борьбе с жертвой выронил свой пропуск на завод, в котором он работал. Пропуск был обнаружен при осмотре места происшествия. Казалось бы, вот и удачное раскрытие преступления! Но не тут то было. Взволнованная потерпевшая в процессе опознания не смогла узнать нападавшего. Других улик по делу не было (стыдливая женщина постирала своё бельё в тот же день, а обратилась в милицию только на следующий).

Но случалось и обратное. По делам, в которых на первый взгляд вообще не было никаких "засветок злодея", кропотливая работа давала неожиданные результаты. Так, несколько лет назад был найден водитель автомашины, который, обгоняя на большой скорости другой автомобиль, выехал на полосу встречного движения и сбил насмерть велосипедиста, семнадцатилетнего юношу. Виновник трагедии с места происшествия скрылся. За рулём автомашины марки "Жигули", которую обогнал неизвестный преступник, был некто Лучков. С ним в машине были двое его приятелей — Зажигин и Ляхович. Последний смог вспомнить только то, что обгонявший их автомобиль был, вероятно, марки "Волга" светлого цвета. Скудость этой информации объяснялась тем, что, со слов приятелей, их обогнала машина в конце крутого спуска дороги, там, где она резко поворачивала влево. На спуске Зажигин, бывший навеселе, рассказывал смешной анекдот. Пассажиры рассмеялись. Лучков перед поворотом не притормозил своевременно, и машина резко наклонилась вправо. И, продолжая движение только на правых колёсах, чуть не опрокинулась. Едва она опустилась на левые колёса, её обогнала "Волга", как заметил Ляхович, сидевший на заднем сиденье слева. С ним было решено провести собеседование с применением гипноза. Ляхович против этого не возражал. Будучи в гипнотическом состоянии он припомнил: на кузове обгонявшей их машины лежал объёмный груз, накрытый жёлтой материей. Из-под груза торчали удочки, а на заднем смотровом окне висела чёрно-белая игрушка в виде пингвина. В памяти запечатлелся также один из знаков госномера. По этим приметам вскоре машина с преступником была обнаружена.

В деле, которое расследовалось сейчас, единственным шансом получить дополнительную информацию о преступлении пока была только память "странного мальчика", в которой предстояло покопаться. Правда, без участия гипнотизёра, но с участием психиатра.

Коломиец полистал свою записную книжку и, найдя в ней номер телефона Алмазова Николая Петровича, начал крутить диск телефонного аппарата.

— Алло, — прозвучал в трубке голос Алмазова, обрадовав Коломийца тем, что удалось застать на месте заведующего областным отделением судебно-психиатрических экспертиз.

— Приветствую тебя, Петрович. Как дела, дорогой?

— Здравствуй, Саш, — ответил Алмазов. — Пока с ума не сошёл.

— Помощь твоя мне нужна, — сразу перешёл к просьбе Коломиец. — Свидетель есть у меня по твоему профилю.

— Вот как, — удивлённо произнёс Алмазов. — Зачем тебе такой свидетель? Его лечиться направляй, а не ко мне допрашивать.

— А ваша наука уже научилась лечить олигофрению?

— Ой, какой плохой у тебя свидетель, — шутливо запричитал Алмазов. — Совсем плохой.

— Других пока нет.

— Если честно, Саш, то экспертиза на предмет определения способности олигофрена правильно воспринимать обстоятельства и давать нормальные показания, это такая ерунда…

— Нет, Петрович, мне нужно только, чтобы он с тобой откровенно побеседовал…

— Ну это пожалуйста. Это дело нехитрое. Олигофрены — народ простодушный.

— Когда у тебя будет время?

— Завтра после обеда заезжай.

Через неделю после разговора Коломийца с Алмазовым на столе у прокурора Петухова лежало заключение судебно-психиатрической экспертизы Сергея Якимова:

"Обследуемый Якимов Сергей Семёнович, 14 лет, подозревается в убийстве несовершеннолетних Чернявской Е.В., Крутовой С.Л. и Елоховой Д.Е. Поступил на экспертизу на основании выводов амбулаторного обследования.

В детстве Якимов отставал в развитии, ходить начал с трех лет, говорить — с пяти лет. В обычной средней школе учился плохо, оставался на второй год обучения в первых двух классах. После чего был переведен во вспомогательную школу — Муранский городской интернат для малолетних олигофренов (МГИМО), где проучился три класса. В поведении был труден, агрессивен, непредсказуем, но учебную программу интерната и трудовые навыки (сельхозработы и уборка территорий) в основном усваивал.

С 13 лет начал употреблять спиртные напитки.

Из интерната сбежал и в течение года до совершения правонарушений нигде не учился. Проживал дома с родителями. Состоит на учете районного психоневрологического диспансера с диагнозом: выраженная умственная недостаточность с психо-патизацией личности.

Инкриминируемые деяния совершил при следующих обстоятельствах.

5-го сентября с.г., находясь в состоянии алкогольного опьянения, Якимов гулял в городском парке. Встретив ранее ему незнакомую Чернявскую Е.В., учащуюся школы № 44 г. Муранска, предложил ей "выйти за него замуж". "Получив отказ", нанёс ей не менее шести ударов ножом в область груди и шеи, а когда Чернявская упала на землю, расстегнул её верхнюю одежду и, обнажив её левую грудь, вырезал ей сердце. Забрав сердце жертвы с собой, Якимов скрылся на окраине парка, где на костре "зажарил его и съел". 10-го и 13-го сентября Якимов совершил аналогичные преступления в отношении учащихся той же школы Крутовой С.Л. и Елоховой Д.Е.

Судебно-психиатрическое обследование показало, что Якимов низкого роста, диспластичен, череп несколько увеличен. При неврологическом обследовании отмечаются выраженные органические изменения центральной нервной системы неясного генеза. Обследуемый ведет себя без учета обстановки, сидит, развалившись, болтает ногой, смотрит по сторонам, не слушает задаваемые ему вопросы. Сам перебивает врачей по поводу приема пищи и питья, требует, чтобы его "побольше и лучше кормили". Фамильярен, груб, циничен. Осмысливает только вопросы в элементарной форме и на конкретную тему.

По незначительному поводу становится злобным, агрессивным, угрожает убийством. Требует отпустить его домой, считая, что это зависит от санитарки. Эмоциональные реакции отличаются крайней неустойчивостью и опосредованной через внешние факторы мотивированностью. Неожиданно злобный аффект сменяется беспричинным весельем и благодушием, во время которого он прыгает, подолгу смеется. Режиму в отделении подчиняется плохо. Читать способен только по складам, но прочитанное пересказать не может, быстро забывает. Суждения примитивны. Уровень интеллектуального развития низкий. Интересы крайне ограничены и сводятся к пищевым и сексуальным потребностям. Отсутствует критическое отношение к своему состоянию и создавшемуся положению. Односложно и тупо рассказывает о содеянном.

При экспериментально-психологическом обследовании, проведенном по материалам следствия, было установлено, что в период обучения во вспомогательной школе Якимов был знаком с одной из учениц по имени Ирина, которой он симпатизировал. Однажды, увидев ее вместе с подростком после занятий, обратил внимание на то, что у нее на пальце есть кольцо. Полагая, что это означает замужество, испытал сильные эмоциональные переживания, которыми поделился с бабушкой после побега из интерната. Из разговора с ней понял, что "у Ирины сердце забрал муж". Выяснилось, что обследуемому до настоящего времени не было известно о том, что лица, вступающие в брак, должны достигнуть брачного возраста. По данному поводу Якимов выразил свое непонимание, восприняв эту информацию, как обман со стороны экспертов.

С момента своего побега из интерната начал проявлять интерес к внутренним органам человека и животных. Как показали в своих допросах родители, их сын иногда просил их "показать ему сердце". Несколько раз его мать, не подозревавшая о причинах этого интереса, при приготовлении пищи показывала ему говяжье или свиное сердце.

На вопросы экспертов о причинах поедания сердец своих жертв Якимов не скрывал, что это приводило его к сексуальному возбуждению, которое он снимал мастурбацией. О том, как в действительности протекает половой акт между мужчиной и женщиной, не знает.

В ходе эксперимента выявлены: снижение мыслительных процессов и активного внимания, замедленность идеаторных актов, ассоциативная бедность.

Заключение судебно-психиатрической экспертной комиссии: Якимов С.С. страдает психическим заболеванием в форме олигофрении в степени выраженной дебильности с аффективными и волевыми нарушениями; в отношении инкриминируемого деяния невменяем; нуждается в принудительном лечении в психиатрическом стационаре специализированного типа с интенсивным наблюдением".

На оперативном совещании в кабинете областного прокурора, кроме Коломийца и Алмазова, сидели все четверо сотрудников уголовного розыска г. Муранска, которые были включены в следственно-оперативную группу по этому делу, а также ответственный за оперативное сопровождение в этой группе — начальник Муранского угро, подполковник милиции Любимов Владислав Тимофеевич. Непонятно зачем, но на это совещание снова была приглашена Ольга Гавриловна Черепкова.

Петухов, видимо, накануне совещания приложил максимум усилий для вдумчивого изучения заключения экспертов-психиатров — текст этого документа изобиловал пометками и подчёркиваниями, сделанными красными чернилами.

— Николай Петрович, — обратился Петухов к Алмазову после того, как Коломиец закончил свой доклад о проделанной работе по делу, — а что за кайф такой, мастурбировать после поедания сердца жертвы?

— Дело в том, Андрей Степанович, — монотонно стал отвечать Алмазов, — что дебилы отличаются повышенной внушаемостью и конкретностью понимания услышанного или уведенного. В их мышлении, если это можно назвать таковым, легко фиксируются только простые, упрощённые образы. Так, на вопрос, что такое тюрьма, Якимов ответил: "Это руки назад". Поэтому если в эротических фантазиях дебила возникает ситуация, в которой присутствует такой упрощённый образ, это приводит к стремлению воспроизвести его, а испытав удовлетворение, дебил впоследствии уже не тяготится такого способа получения удовольствия. Да, это приводит его к рецидиву. В отличие, например, от психопатов, для которых характерна своеобразная жадность к новым впечатлениям, стремление к беспрерывной смене способов удовлетворения полового влечения, дебильные личности фиксируются только на одном первоначальном варианте. Для них это становится стабильным и в дальнейшем не развивается.

— То есть, если бы Якимова не поймали сейчас, — переводя свой взгляд на Любимова, Петухов продолжил расспрашивать Алмазова, — неизвестно, сколько бы ещё школьниц погибло от его рук?

— Совершенно верно, Андрей Степанович, — согласился Алмазов.

— Как вы думаете, Николай Петрович, родители Якимова могли догадываться о проделках своего сына?

— Думаю, вряд ли. Судя по всему, они его воспитанием активно никогда не занимались. Отец — пьяница. Мать тоже любит выпить. А после того, когда его в интернат определили, они и вовсе забыли, как это делается.

— Кстати, а где у нас в Муранске такой интернат для олигофренов? — обращаясь ко всем присутствующим, спросил Петухов.

Петухов был назначен на свою должность всего полгода назад, а перевели его по службе из Перми, поэтому Муранск для него был ещё неизвестным городом.

— На улице маршала Жукова, напротив армянского кафе "Огни Большого Города", — быстрее всех отреагировала на вопрос Ольга Гавриловна, спеша сообщить исчерпывающую информацию. — Но его уже упразднили в связи с отсутствием государственного финансирования, детей вернули родителям. А в самом здании бывшего интерната недавно Международный фундаментальный университет открыли под эгидой Британского Совета. Готовят студентов по специальностям "Мировая экономика", "Всемирная Юриспруденция" и "Политическая астрология". Полгорода сейчас там учится.

— Спасибо, понял, — кивнул Петухов и повернул голову в сторону Любимова.

Тот поднял свой хмурый взгляд на прокурора.

— Ну что, Владислав Тимофеевич, — качая головой, сказал Петухов, — опять вы нам ничем не смогли помочь.

— Да ладно, Степаныч, — фамильярно ухмыльнулся Любимов в ответ, — мои пацаны тоже по делу работали…

— Твои пацаны уже давно не работают, — перейдя на "ты", возразил Петухов, — только коммерцией занимаются.

— Обижаете…

— Да вы только на свой прикид посмотрите, — повышая голос, Петухов обратил своё возмущение ко всем молчаливым оперативникам — подчинённым Любимова. — Кожаные куртки, цепи, браслеты… От бандосов уже ничем не отличаетесь. Скоро песцовые шубы на себя напялите и золотые кулоны размером с шайбу. Как негры-сутенёры в Нью-Йорке.

"Так ты, оказывается, бойцовый петух, — мысленно похвалил Петухова Коломиец. — Даже на милицейскую мафию прыгать не боишься. Молодец".

— Дебила поймать не могли! — будто услышав одобрение Коломийца, Петухов ещё громче продолжил свои нападки на сотрудников угро. — Кто убийство Даши Елоховой проглядел? Бездельники… Даже дебила выследить не можете…

Переведя дух, Петухов обратился к Черепковой:

— Ольга Гавриловна, подготовьте, пожалуйста, представление о принятии мер по устранению обстоятельств, способствовавших совершению преступления. Проведите проверку работы всех сотрудников уголовного розыска и подготовьте на них компромат. Может, дело какое-нибудь на них заведём.

"Так вот зачем тебе была нужна Черепкова! Правильный выбор. Она своей глупой суетой весь уголовный розыск до смерти замучает".

— Обязательно, — привстав с места, услужливо кивнула головой Черепкова.

— К сожалению, это всё, что могу для вас сделать, — снова обращаясь к сотрудникам угро и их начальнику, сказал Петухов. — Была б моя воля, погоны бы со всех сорвал…

Когда закончилось совещание, Александр Коломиец вышел из здания областной прокуратуры вместе с Алмазовым. Машина Коломийца была на ремонте, и поэтому Алмазов предложил подвезти его на своей, но тот отказался.

— Пойду пешком, прогуляюсь, — пожав руку Алмазову, сказал Коломиец и пошёл в сторону городского сквера.

В свете осеннего солнца осыпающаяся с деревьев листва завораживала. Вот и лето прошло…

Гуляя среди деревьев, Коломиец грустно улыбался тому, что это дело заставило его вспомнить и задуматься о своей первой любви. Её тоже звали Ирина. Ирина Куликова. Она училась вместе с ним в Харьковском юридическом институте в параллельной группе. На пятом курсе Александр снимал однокомнатную квартиру в доме на берегу городских прудов. Там проходили их встречи. После окончания института их распределили в разные города — её в Донецк, а его в Муранск. Здесь он и встретил свою теперешнюю жену — Лену. С тех пор он уже никогда не виделся с Ириной.

…Начало июня ещё сохранило сочную майскую зелень. Яркие краски пропитывали листву деревьев, и трава пахла свежестью весны. Начиналось лето. Синие ночи были коротки, светало рано, они почти не спали…

В один из жарких дней они сидели на балконе и пили прохладное янтарное вино. Над прудами, переливаясь радугой, низко висело марево. Ирина отворачивала свой взгляд от прямых лучей солнца и улыбалась. В её глазах тонула небесная синева. Будущее казалось таким же прозрачным, ясным и чистым, как эти глаза и бирюзовое небо над головой. Мысли были только о ней, только об Ирине.

Счастье было тогда.

 

Тайны Веры

Бетонно-блочное здание бывшего НИИ "ВиК" издалека напоминало старый дедовский чемодан, обклеенный разноцветными яркими этикетками и ГДРовскими переводками, служившими в советские времена элементами детского тюнинга мебели, холодильников и ручной клади. Многочисленные вывески фирм, арендовавших офисы в этом здании, и рекламные щиты с призывами повысить уровень и качество потребления с такой же детской непосредственностью и аляповатостью располагались на фасаде бывшего НИИ, приютившего мелких бизнесменов.

Несмотря на то, что Научно-исследовательский институт "воздухоплавания и космонавтики" оказался ненужным в рыночных условиях, в которых уже несколько лет жила страна, некоторые бывшие сотрудники этого учреждения будто по привычке продолжали ходить на работу. Секрет этого профессионального зуда заключался в том, что незадолго до упразднения института благодаря предприимчивости бывшего председателя профкома Александра Ефимовича Репина была создана научно-исследовательская группа "Водоснабжение и канализация", позднее преобразованная в ООО "ВиК", на расчётный счет которого стали стекаться платежи за незаконную аренду помещений.

Штат этого причудливого научно-коммерческого образования был невелик: номинальный гендиректор, которого никто никогда не видел, бухгалтер и восемь человек, предоставленных самим себе, но регулярно получавших зарплату. Чем занимался "ВиК", помимо сбора левых платежей, никто не знал. Даже его работники. Но признаваться в бесцельности своей деятельности никому не хотелось, и поэтому работа в двух спаренных кабинетах в левом крыле третьего этажа здания — офисе ООО "ВиК" — кипела с утра до вечера. Единственный офисный телефон был почти ежеминутно занят, факсовый аппарат постоянно выдавал новые и новые послания, стопки папок в рабочем беспорядке занимали всё свободное пространство на подоконниках и столах. Понять, кто является сотрудником "ВиК", а кто посетителем этой странной организации, стороннему наблюдателю удалось бы не сразу. Поспешность в движениях и озабоченность на лицах тех и других были одинаковыми. К тому же, большинство посетителей "ВиК" были одни и те же люди — неутомимые говоруны-"воздухогоны". Темы деловых переговоров в офисе "ВиК" обсуждались самые разные и необыкновенные — от участия в программе подъёма затонувших во Вторую мировую войну подводных лодок на Балтике в надежде получить от шведского правительства разрешение построить автомобильный завод в Калуге до поставок таможенного конфиската китайского ширпотреба в Анголу в обмен на крупный завоз в Россию мандаринов из Эквадора к Новому году.

Душой и сердцем "ВиК" был Григорий Анатольевич Фомин — бывший младший научный сотрудник лаборатории сверхточной механики НИИ "ВиК" и нынешний исполнительный директор ООО "ВиК". Энтузиазм, с которым он брался за любую тему, поражал любого. Его работоспособность была феноменальной — в день он мог провести десятки переговоров, сделать сотни звонков, дать бесчисленное количество поручений своим подчинённым и раздать все свои визитки партнёрам. Коллектив его уважал за это и даже любил, поскольку все его поручения были необязательны для исполнения (он про них забывал), а обсуждение какого-либо вопроса всегда заканчивалось неожиданным переходом к новостям мировой экономики и политики. Все остальные сотрудники "ВиК" полностью соответствовали образу своего руководителя и работали с полной отдачей. Исключением был, пожалуй, Александр Романович Хренов — тихий и безобидный алкоголик-созерцатель, который начинал регулярно ходить на работу только за неделю до зарплаты. Единственный раз, когда он с интересом принял живое участие в работе всего коллектива, было обсуждение проекта строительства судоходного канала от Каспийского моря до Персидского залива. Но получив зарплату, Александр Романович опять удалился в свой внутренний мир.

Неудивительно, что в такой запарке никто и не заметил, что в один из будничных дней руководитель службы протокола ООО "ВиК" Вера Павловна Сташина не пришла на работу, несмотря на то, что она относилась к числу самых дисциплинированных членов трудового коллектива. Её отсутствие на рабочем месте ни у кого не вызвало вопросов, а уж тем более беспокойства. А зря…

Накануне вечером Вера Павловна, как обычно, во время показа программы новостей сидела за столом на кухне и ела морковный салат, давно уже ставшим её диетическим ужином с того дня, когда у неё возникло желание сохранить расползавшуюся фигуру. Время от времени она поглядывала на экран телевизора, стоявшего на холодильнике. В тот момент, когда российский премьер-министр на заседании правительства своим неповторимым бархатным баритоном, без сомнения, оказывающим непоправимое воздействие на половые чакры женщин, начал озвучивать оптимистичные прогнозы развития экономики до конца года, внимание Веры Павловны к говорящему сменилось лёгкой застенчивостью. На кухне, кроме неё, никого не было — муж с сыном были в большой комнате и тоже смотрели телевизор, а дочь трепалась по телефону с одноклассником в коридоре. Но, несмотря на это, у Веры Павловны вдруг возникло ощущение чьего-то присутствия рядом с ней. Вера Павловна вздрогнула и огляделась — вокруг была мирная и привычная обстановка. Она снова взглянула на экран — симпатичное породистое лицо премьера говорило ей: "Экономический рост в этом месяце, как и в предыдущие, превысил пять процентов. Он должен сохраниться до конца года при том, что правительство должно жёстко контролировать свои расходы, чтобы сдерживать инфляцию…". От неожиданно навалившегося понимания, что председатель российского правительства говорит лично с ней, что его речь произносится специально для неё, у Веры Павловны съёжилось сердце. Застигнутая врасплох, в дешёвом домашнем халате, на кухонном диване, с морковным месивом во рту, она не знала, как поступить. Поддавшись чувству женской стыдливости, Вера Павловна, шумно звякнув чайной ложкой, оттолкнула тарелку и привстала с места, чтобы выбежать из кухни… Но ровный и уверенный голос премьера остановил её необдуманный порыв: "…первые итоги свидетельствуют о том, что инфляция в этом месяце была равна нулю. Однако подобный уровень сложился в целом, то есть по совокупности всех отраслей". Смущённо присев, Вера Павловна поправила причёску, одёрнула халат и даже улыбнулась, несмело посмотрев в лицо премьера. Продолжая свою речь, Михаил Касьянов поблагодарил её за это одобрительным взглядом — выражение его глаз можно было бы перевести приблизительно в следующие слова: "Спасибо, моя дорогая". Через несколько секунд Вера Павловна была всецело погружена в разгадывание смысла произносимой для неё речи…

Выслушав до конца сказанное ей, она долго сидела за столом, анализируя произошедшее.

Столь экстравагантный способ признания ей в любви — под видом выступления в теленовостях — стал самым потрясающим событием в жизни Веры Павловны. Конечно, та необычность, с которой были выражены чувства её обожателя, объяснялась прежде всего тем, что этот давний, как оказалось, поклонник занимал столь высокую должность, был публичен, в конце концов, женат. Не мог же Касьянов взять и просто с букетом цветов объявиться у дверей её квартиры со словами: "Верочка, я твой навеки!". Нет, такое исключалось. Это Вера Павловна поняла сразу. Непонятно было другое — почему Михаил так долго скрывал свои чувства?

— Ах, да, — Вера Павловна вспомнила смысл ответа на этот вопрос, скрытый в потоке официальной речи.

Судя по интонации Касьянова, было очевидно, что ранее он боялся оказаться не достойным её взаимности. И только теперь, с высоты достигнутого жизненного статуса, он мог обратиться к ней со столь смелым предложением — стать его тайной любовницей.

Как человек высоконравственный Вера Павловна, безусловно, исключала двойственность (а уж тем более, тройственность) в своей интимной жизни, и мысли о супружеской измене отметались без колебаний. Хотя любовь к мужу за шестнадцать лет совместной жизни давно превратилась в привычку, даже скуку, Вера Павловна никогда не задумывалась о поиске нежности и ласки где-то на стороне. Более того, её отношение к подругам и приятельницам резко менялось, если ей становилось известно, что они ведут аморальный образ жизни. Поэтому столь откровенная прямота Касьянова была поначалу воспринята Верой Павловной как неслыханная дерзость и унизительное для женщины приглашение высокого начальника побыть его сексуальной утехой. Но в то же время, та глубинная искренность, которая была в его интонации, и такие о многом говорившие глаза не могли вызывать сомнения в честности и безысходности его поступка.

Растроганная и растерянная, Вера Павловна с трудом нашла в себе силы встать и пойти в большую комнату. Увидев Андрея, дремавшего в кресле у телевизора, и Кирюшку, игравшего на полу с пластмассовым верблюдом, на горб которого был усажен плюшевый зайчик, Вера Павловна тихо заплакала. Давно забытое чувство расставания с привычной обыденностью вернулось к ней сквозь слёзы. Когда-то она, будучи семнадцатилетней девушкой, испытывая те же переживания, плакала на выпускном вечере в школе. Потом была институтская прощальная вечеринка, где были те же причины для слёз. Эта печаль расставания с частью своего прошлого знакома каждому. Ведь даже бродяге известно сентиментальное чувство привязанности…

— Ты чё, ма? — голос Маши заставил Веру Павловну вздрогнуть.

Дочь стояла рядом и, не отрывая от уха трубку телефона, удивлённо смотрела на неё.

Вера Павловна быстро утёрла слёзы и улыбнулась дочери, перебирая в голове варианты ответов. Но Маша сама нашла подходящее объяснение расстройства матери:

— Ты из-за этого, что ли? — Маша кивнула в сторону телевизора.

На экране телевизора голливудский спецназ спасал человечество от очередной глобальной катастрофы.

— Да, — задёргала головой Вера Павловна.

— Ну ма, ты даёшь… — Маша отвернулась и пошла в свою комнату продолжать телефонный разговор со своим парнем: — Извини, Лэд, это я на мамашу отвлеклась…

Весь вечер Вера Павловна провела на автоматизме. Никто из домашних не заметил её странной задумчивости. Готовясь ко сну, муж устало и привычно шлепками загнал Кирюшку в постель, отругал Машку за то, что она опять сегодня не ходила в школу, и ушёл в спальню. Дочь после разборок с отцом, злобно протопав босыми ногами по коридору, достала из школьной сумки плеер с наушниками и, хлопнув дверью, закрылась у себя в комнате. Всё было, как всегда. Лишь только для Веры Павловны это был необычный вечер. Мысль о двойственности положения, в которое она была ввергнута таким внезапным вмешательством в её доселе спокойную и устроенную жизнь, начала свой мучительный поиск ответа на губительный для русской души безответный вопрос: "Что делать?".

— Ты что удумала, а? — грозно вскрикнула Нина Петровна, показывая всем своим видом, что этот разговор неизбежно срывается на бабскую ругань.

— Нет, мама, — всхлипнула Вера. — Я больше так не могла. Не могла больше обманывать Андрея. Это не могло продолжаться бесконечно. Иначе бы я, как Анна Каренина…

— Ещё чего! — ещё громче Нина Петровна закричала на дочь. — Совсем с ума сошла? А о детях подумала?

— Тише, мам, — Вера призвала мать понизить голос, машинально поднеся указательный палец к губам.

Разговор между матерью и дочерью происходил в маленькой кухоньке "хрущёвской" квартиры, где проживала теперь уже одинокая Нина Петровна (её муж и отец Веры умер восемь лет назад). Сейчас Кирилл шумно игрался в комнате, в которой прошла жизнь Веры до замужества.

— Пускай слышит, — всё-таки понизив голос, но тем же грозным тоном сказала Нина Петровна. — Пускай знает, какая у него мать.

Воцарилось молчание. Игривый вопль Кирюшки отчётливо доносился из комнаты. Ребёнок, привыкший часто играть сам с собой, обходился собственной фантазией, чтобы не скучать в одиночестве.

— Ну хорошо, есть у тебя любовник, — прервала молчание Нина Петровна. — Пусть будет. Для души. В конце концов, это современно…

— Прекрати, мама! — теперь уже закричала Вера. — Я не такая, как некоторые. Двойная жизнь не для меня. Поэтому только развод! К тому же есть веские причины, о которых я не могу тебе говорить.

— А Андрей-то что думает? — подавленная такой решительностью дочери, спросила Нина Петровна.

— Ну мы же продвинутые люди, мам, — раздражённо ответила Вера. — Сказала, что люблю другого. Он уже давно подозревал, что со мной что-то неладное происходит.

Перед глазами Веры проплыл этот драматичный диалог вчерашней давности.

— Кто он? — спросил Андрей, когда Вера, набравшись смелости, объявила ему о разводе.

— Работаем вместе, — соврала Вера.

Бедный Андрей, потрясённый таким вероломством жены, тихо разрыдался. Предвидя эту реакцию, Вера завела этот разговор, когда дома не было детей (Маша ушла на вечерний сеанс в кино со своим парнем, а Кирюша был намеренно оставлен ночевать у Нины Петровны). Вера также не исключала, что у Андрея — тонкокожего, ранимого и безвольного очкарика — могут вдруг проснуться мужицкие инстинкты и с ним придётся драться.

— Прости меня, Андрюш, — стараясь не глядеть ему в глаза, сквозь слёзы сказала она. — Так будет лучше для нас обоих и для детей. Завтра я переезжаю к маме.

Прошедшую ночь они спали раздельно. Спали, конечно, условно, поскольку уснули оба только под утро.

— Ты говоришь, у тебя какие-то серьёзные причины. Какие? — спросила Нина Петровна, не подозревая, что возвращает своим вопросом Веру из вчерашнего дня и, вкрадываясь в доверие, предположила: — Ты беременна от него?

— Нет, пока до этого дело не дошло, — успокоила свою мать Вера.

— Звать-то хоть как его? — смирившись с жизненным выбором дочери, Нина Петровна начала заочное знакомство с будущим зятем.

— Миша.

— А чем он занимается?

— Работает в правительстве, — уклончиво ответила Вера.

— Ах, вот оно что, — одобрительно качнув головой, Нина Петровна высказала своё понимание поведения дочери.

Вера, наконец, улыбнулась матери. У той, в свою очередь, разгладились на лице морщины, а в глазах засияла радостная догадка причины той решительности дочери, с которой последняя отстаивала свой разрыв с мужем.

— Ладно, — вставая со стула, сказала Вера. — Пойду вещи разбирать.

Зайдя в комнату, где играл сын, Вера начала молча распаковывать чемоданы. Кирюшка, увидев среди вещей и свои одёжки, подбежал к матери и начал их беспорядочно растаскивать по комнате. Рассредоточив свои вещи по разным углам, Кирюшка спросил:

— А зачем это тут?

— Потому что теперь мы будем жить у бабушки, — развешивая свои платья в шкафу, сказала Вера.

— Ы-ы-ы… Не хочу у бабушки… — заныл Кирюшка.

— Почему? Ты же её любишь.

— Она меня не кормит, — начал он выдумывать глупости.

— Что значит, не кормит? — Вера озабоченно посмотрела на упитанного малыша.

— Ну кормит, конечно, — стал он жалобно оправдываться. — Всё время суп заставляет есть. Котлеты. А мне так сырочка хочется!

Впервые за эти мрачные недели Вера искренне рассмеялась. Бросив полиэтиленовую упаковку с шерстяным пуловером обратно в раскрытый чемодан, Вера обеими руками обхватила Кирюшку и повалила его на диван. Ребёнок игриво завизжал.

— Сырка, говоришь, захотел? — начала тискать она сына.

— Да, — раскатисто захохотал тот. — Шоколадного.

— А не слипнется у тебя тут? — щипнув его за попку, пошутила она в ответ.

— А-а-а…

На веселье в комнату заглянула и Нина Петровна. Стоя на пороге, она молча смотрела на игру дочери с внуком, вспоминая и свои материнские ласки, давным-давно подаренные Вере. Конечно, Кирюшка не будет сильно скучать по отцу и по прежней квартире, справедливо рассуждала Нина Петровна, поскольку не заметит особых перемен в своей жизни, ведь с полуторагодовалого возраста родители почти ежедневно с утра до вечера оставляли его у бабушки. В ясли и детсад ребёнок никогда не ходил — к моменту его рождения московские власти уже раздали это советское наследство налоговым инспекциям, милиции, судам и другим более нужным для современной России учреждениям. Сложнее было с Машей. Захочет ли она переезжать в другой район Москвы? Совсем недалеко отсюда, но всё же. Ведь там у неё были давние друзья и знакомые.

— А как быть с Машей? — озвучила свои переживания за внучку Нина Петровна.

— С Машей? — отвлекаясь от игры с ребёнком, переспросила Вера. — А что за неё волноваться? Она уже взрослый человек. Через год школу заканчивает.

— Соплюха она ещё, — возразила Нина Петровна. — В таком возрасте за ней глаз да глаз нужен.

— Мама, перестань, — отмахнулась от матери Вера и, встав с дивана, продолжила раскладывать вещи. — Не забывай, что поколение Маши особенное. Дети перестройки взрослеют очень быстро.

Возбуждённый Кирюшка скатился на пол, требуя продолжения баловства. Заметив, что на его крики и кривляния взрослые не реагируют и продолжают свой разговор, он попытался вырвать из рук матери вешалку с юбкой. В ответ получив шлепок, ребёнок спрятался за диван и затих.

— Дети перестройки! — передразнила Веру Нина Петровна. — Причём здесь перестройка?

Рождение Маши пришлось именно на тот краткий период всеобщей эйфории, который наступил после того, как на политическом небосклоне середины восьмидесятых засияла солнечная лысина коммунистического генсека, озарившая своим светом дорогу из унылой советской действительности в завтрашнее счастье и процветание. Страна с восторгом приветствовала своё обманчивое будущее и наивная надежда людей на обещанное благополучие воплотилась в серьёзную любовь, став причиной последнего в истории СССР бэби-бума.

Вера не стала ничего говорить по этому поводу, зная прекрасно, что реакция Нины Петровны на упоминание об уникальности подрастающего поколения может быть бурной, с враждебными отзывами о методах современного воспитания и нестерильными выражениями в адрес Маши.

— Я ведь вот чего беспокоюсь, — продолжила пояснять свои опасения Нина Петровна. — Девка ведь не парень. Это парню глупость сотворить, всё равно что высморкаться, а для девчонки — травма на всю жизнь.

В действительности опасения Нины Петровны были уже запоздалыми. Два месяца назад Маша огорошила мать своей проблемой — после неутешительных анализов подтвердились подозрения, что Маша "в положении". Вере, конечно, было известно, что Маша дружит с одноклассником "Лэдом" (то есть Лёней Колесниковым), но то, что их отношения приобрели столь опасный характер, стало для неё открытием.

— Это когда же вы успели? — только и смогла спросить Вера.

— Ну мам, мы только попробовали, — смущённо ответила дочь.

После недолгой воспитательной беседы, закончившейся скандалом, Вера быстро нашла возможность решить эту проблему без огласки. Андрей заподозрить ничего не успел. Аборт Маше был сделан втайне от него, и поэтому несколько дней, прогулянных ею в школе, как обычно, остались лишь дополнительным поводом к его беззубой строгости по отношению к дочери. Вера предвидела, что та невидимая дистанция, образовавшаяся после этого между отцом и дочерью, не позволит Маше комфортно чувствовать себя, если она останется жить у Андрея. Так что, с кем останутся дети после развода, у Веры сомнений не было.

Вера продолжала молчать. Сев на диван, она оглядела комнату. Мысль о том, что ей когда-то после замужества придётся вернуться обратно в "родительский дом", ещё месяц назад показалась бы абсурдной. Ранее эта квартира всегда говорила ей о давних, почти исчезнувших из памяти, радостях и переживаниях. С момента переезда к мужу здесь она уже чувствовала себя в гостях. Но несмотря на своё возвращение под сень прошлого, она отчётливо понимала, что для неё наступила новая жизнь.

После подачи в суд заявления о разводе Вера Павловна сразу начала замечать признаки одобрительного отношения Михаила Михайловича Касьянова к этому поступку. В теленовостях и передачах, посвящённых заседаниям правительства, Вера Павловна каждый раз могла видеть, что лицо российского премьера открыто излучает удовлетворение и ту особенную, сдержанную радость, которая наступает в предвкушении долгожданного итога своих стремлений. Для неё было очевидно, что его улыбка, взгляд, манера говорить обращены исключительно к ней с целью вселить в неё уверенность в том, что скоро всё образуется, устроится, как им задумано. И в такие минуты, когда изысканный, властный и безупречный мужчина на виду у всех давал понять, что его намерение твёрдо и неизменно, Вера Павловна не могла не испытывать блаженного чувства женщины, к которой обращена любовь могущественного покровителя.

Но чтобы прийти к решению о разводе, Вере Павловне пришлось преодолеть мучительный период тихого ужаса.

С того самого знаменательного вечера, когда в её душу проникло любовное признание, Веру Павловну начали посещать подозрения о том, что о её тайной, незримой любви с Михаилом Михайловичем могут догадываться другие. Только ли ею одной было разгадано это зашифрованное, распознаваемое исключительно по интонации и выражению глаз, послание?

Когда на следующий день после прогула, посвященного раздумьям над предложением Касьянова, она пришла на работу, то о причине её отсутствия накануне спросила только бухгалтер Светлана Викторовна Полозкова.

— Приболела чуть-чуть, — ответила ей Вера Павловна.

Она была готова к подобным расспросам со стороны остальных сотрудников, но они, как обычно, поприветствовали её на рабочем месте и закрутились в карусели своих забот. А может, просто не подали вида? Может, кто-то всё-таки понял истинный смысл этого телеобращения Касьянова? Конечно, такая вероятность была небольшой, но это весь день продержало Веру Павловну в напряжении. В последующие дни напряжение стало спадать, Вера Павловна постепенно убеждалось, что её тайна осталась нераскрытой, но уже через несколько дней будто невзначай прозвучала фраза, которая нарушила её хрупкое психическое равновесие:

— Верочка, что у нас с поручением Григория Анатольевича? — обратился к ней Иван Петрович Лаптев, заведующий сектором экологии. — Я имею в виду подготовку протокола о намерениях закупки подбитых танков в Афганистане. Помните, вчера к Фомину приходил человек, забыл фамилию, предлагал договориться с талибами об отправке металлолома в Магнитогорск на переплавку?

— Я уже подготовила проект, — учтиво ответила Вера Павловна.

— Хорошо, — сказал Иван Петрович и как-то странно добавил, — хорошо бы ещё подключить к этой выгодной сделке наше правительство.

От услышанного у Веры Павловны ёкнуло сердце, и потемнело в глазах. Заметив, как бледнеет лицо Веры Павловны, Иван Петрович спросил:

— Что с вами? Вам плохо? Воды?

— Ничего, сейчас, сейчас… — стараясь сделать глубокий вдох, сказала Вера Павловна.

Через несколько минут, чуть придя в себя, Вера Павловна вышла в коридор. Обеспокоенный Иван Петрович последовал за ней, несмотря на её просьбу не делать этого. Ей было понятно, что его суета вызвана чувством вины за проявленную бестактность. Если уж он знает, что в действительности имел в виду Касьянов в своём выступлении по телевизору, то не стоило вот так грубо, почти открыто вмешиваться в чужие отношения, думала Вера Павловна. Вежливо прогнав от себя Ивана Петровича, она попыталась собраться с мыслями для выработки своего дальнейшего поведения. Причём, не только с Иваном Петровичем. Вера Павловна понимала, что подобные провокации могут продолжиться и надо быть готовой к любым вызовам, а это потребует от неё максимальной собранности и бдительности.

Этот случай заставил Веру Павловну чаще присматриваться к людям, стать более проницательной и обращать внимание на мелкие детали, поскольку именно они являются показателями внешне немотивированного поведения. Она даже была немного благодарна этой глупой выходке Ивана Петровича, поскольку с этого дня, вглядываясь в лица людей, вслушиваясь в их разговоры, она начала различать тех из них, которые были в курсе происходящих в её жизни событий, и тех, которые пребывали в неведении. Постепенно, день ото дня количество людей, знавших о тайной любви между Верой Сташиной и Михаилом Касьяновым, стало увеличиваться (уже через неделю Вера Павловна могла безошибочно определять одним пристальным взглядом, знает тот или иной человек об этом или нет). Было очевидно, что эта новость, обрастая выдумками и сплетнями, распространяется по всей стране. Веру Павловну стали узнавать прохожие, которые как ни старались казаться безразличными, не могли скрыть своего любопытства к ней. Голоса радиодикторов во время сообщений о работе правительства становились чуть игривыми и насмешливыми. А некоторые радиодикторы даже делали короткие многозначительные паузы после произнесения фамилии российского премьера. Наконец, в день, когда Вера Павловна, как обычно, по пути с работы домой села в трамвай и отвернула свой взгляд в окно, чтобы не видеть косых, завистливых и осуждающих взглядов пассажиров, в плечо её кто-то толкнул и тут же извинился. Подняв голову, она увидела стоящего перед собой мужчину средних лет, лицо которого сразу выдало его социальный статус. Оглядев его внешний вид, Вера Павловна поняла, что перед ней стоит правительственный чиновник. О цели его нахождения в общественном транспорте она догадалась мгновенно. Извинение мужчины за толчок было особенным, с подчёркнутой вежливостью и условностью. Так извиняются друг перед другом на своих явках разведчики, обмениваясь паролем. Но поскольку Вера Павловна не знала, что ответить человеку, который был, безусловно, направлен к ней Касьяновым передать что-то очень важное, ничего не оставалось, кроме того, как внимательно следить за ним. К удивлению Веры Павловны, мужчина, не сказав ни слова, не протянув никакой записки, даже не посмотрев на неё, вышел на первой же остановке. Но в его движениях и поступи было столько решительности и твёрдости, что не оставалось никаких сомнений в том, что помощник Касьянова тем самым дал ей понять, что его шеф ждет от неё однозначных действий.

Правильно оценив эту подсказку выхода из сложившейся вокруг неё ситуации, Вера Павловна пришла к выводу, что больше ждать нельзя. На следующий день она объявила Андрею о разводе. К тому же, она знала, что рано или поздно слух о её особых отношениях с Касьяновым дойдёт и до него.

Теперь, ожидая судебного решения о расторжении брака, будучи свободной, и самое главное, поступив с мужем порядочно, честно, Вера Павловна была спокойна. Она не могла поступить иначе, справедливо полагая, что так же, как когда-то её девичья невинность, подаренная своему мужу, была основой искренности в их семейных отношениях, её сегодняшняя нравственная чистота должна стать залогом будущего счастливого устройства их совместной жизни с Михаилом Михайловичем.

Чувство лёгкости и самообладание, сменившие гнетущую безысходность и двойственность её недавнего положения, не могли не преобразить и её внешний облик. Первая, кто это заметил, была Маша.

Когда через несколько дней после переезда к матери Вера Павловна с утра собралась на работу и стояла у зеркала в прихожей, глядя на то, как она выглядит, в ванно-туалетную комнату проходила полуголая Маша.

— Мам, ты чё такая нарядная сегодня? — спросила она недовольным сонным голосом.

Вера Павловна была одета в длинное ярко-зелёное платье с блёстками и глубоким вырезом, купленное более десяти лет назад в период турецкого завоевания московских вещевых рынков. Пощеголять в нём ей удалось только один раз — на дне рождения Алексея, брата Андрея.

— Так надо, Маша, — серьёзно ответила Вера Павловна. — Теперь я буду всегда выглядеть торжественно.

— Зачем?

— Положение обязывает, доча, — закончив вертеться перед зеркалом, ответила Вера Павловна и, скрипя дешёвыми, но новыми туфлями на каблуках, направилась к двери.

Выйдя на улицу, Вера Павловна сразу стала объектом внимания прохожих. Мужчины смотрели с интересом, женщины — с завистью. Вера Павловна никогда не отличалась красотой, но её можно было назвать симпатичной. А правильная и умеренная косметика делали её лицо весьма привлекательным. Неудивительно, что в ярком, необычном для повседневности, наряде симпатичная Вера Павловна вызывала улыбки и любопытство. Взгляды одних вопрошали: "Куда эта дура так вырядилась?". "Что делает эта леди в утренней суете трамвая?", — изумлённо думали другие.

Сверкая своим нарядом, излучая счастливую улыбку, Вера Павловна пришла на работу. Коллектив воспринял такое преображение своей сотрудницы неоднозначно: Светлана Викторовна, открыв рот, промолчала; Григорий Анатольевич осыпал её стандартными в таких случаях комплиментами; другие сотрудники "ВиК" разделились на присоединившихся к восхвалениям в её адрес и тех, которые ещё не определились со своими выводами относительно такого наряда коллеги. А вот Иван Петрович опять совершил мелкую провокацию, спросив Веру Павловну при всех:

— У вас сегодня намечается торжество?

— Теперь я торжествую каждый день, — величественно подняв голову, ответила Вера Павловна.

Она была готова к этому диалогу с заведующим сектором экологии. На этот раз он не мог застать её врасплох.

— А позвольте осведомиться о причине вашего ежедневного торжества? — пытаясь вызвать Веру Павловну на откровенность, спросил старый бездельник.

— Не спешите, Иван Петрович, — смиряя взглядом любопытство мелкого провокатора, сказала Вера Павловна. — Узнаете вместе со всей страной.

Лаптев продолжил бы свои расспросы, и не исключено, что разговор для него мог закончиться пощёчиной от оскорблённой дамы (Вера Павловна была готова и к такому поступку), но их диалог был прерван Григорием Анатольевичем, который призвал своего подчинённого к работе:

— Ваня, только что я провёл переговоры с одним человеком. Предлагает разработку рецепта какой-то интересной мази. Ищет инвестора для продолжения испытаний своих опытных образцов.

Иван Петрович отвернулся от Веры Павловны. Она села на своё рабочее место и включила компьютер, вполуха слушая деловую беседу исполнительного директора и завсектором экологии.

— Так вот, — сняв очки и развалившись в кресле за столом, продолжал Григорий Анатольевич. — Этот товарищ уверяет, что мазь лечит от блуждающих опухолей.

— А что такое блуждающая опухоль? — присаживаясь на стул напротив начальника, спросил Лаптев.

— Не знаю, — набирая номер телефона, ответил Григорий Анатольевич. — Но этот учёный уверяет, что его разработка — перспективное дело. Так что дерзай, Ваня. Ищи инвестора.

Увлёкшись работой, Вера Павловна потеряла из виду Ивана Петровича, и этот рабочий день больше ничем не отличался от всех предыдущих. Впрочем, как и ото всех последующих. Лишь дней через десять молчаливая Светлана Викторовна однажды всё-таки поинтересовалась у Веры Павловны по поводу её ежедневных нарядов. Понятно, что она не могла так долго равнодушно взирать на дешёвые вечерние платья Веры Павловны, которые та закупила их чуть ли не оптом в комиссионном магазине через день после подачи в суд заявления о разводе.

— Верочка, с тобой всё в порядке? — осторожным тоном спросила бухгалтерша, улучив момент, чтобы её вопроса никто из числа сотрудников или посетителей не слышал.

В этом вопросе Вера Павловна заметила странное созвучие с непрекращающимися домогательствами матери, которая в последние дни выпытывала у неё, чем вызвана необходимость так выглядеть на работе.

— Ты что, певичкой в ночном ресторане подрабатываешь? — ругалась на дочь Нина Петровна, глядя на то, как та по утрам примеряла новый наряд.

— Есть вещи, которые я никому никогда не объясняю, — отвечала Вера Павловна матери.

— Ты с ума сошла! — кричала ей вслед Нина Петровна каждое утро.

Теперь, когда нечто подобное прозвучало из уст бухгалтерши Светы, Вера Павловна сначала хотела ответить резко, дабы пресечь такие необдуманные замечания в дальнейшем, но чувство ответственности за ожидаемый в скором будущем статус премьер-леди не позволило ей унизиться до обидных высказываний в адрес простой и глупенькой бабёнки.

— Да, Света, — снисходительно ответила Вера Павловна. — У меня всё в порядке. Всё идёт, как надо.

Когда накануне судебного заседания позвонил Андрей и попытался в последний раз уговорить Веру одуматься и вернуться к нему, Вера ещё раз попросила у него прощения, но холодно и твёрдо подтвердила свое окончательное решение.

— Верочка, если ты думаешь, что я когда-нибудь попрекну тебя за твою измену, — доносились из трубки до неё жалобные слова Андрея, — то я уверяю тебя, никогда…

— Давай без надрыва, — оборвала она его. — Будь, наконец, мужиком! В конце концов это не смертельно.

— Хорошо, — подчинился Андрей, и в его голосе появились более низкие обертоны. — Но имей в виду, что я попрошу судью, чтобы нам дали срок для примирения. Мне в этом отказать никто не вправе. Таков закон. Может, за эти три месяца у тебя что-то поменяется. Я терпеливый, я подожду. А потом вместе посмеёмся.

Но этот шантаж Андрея наткнулся на шантаж со стороны Веры:

— Тогда я сообщу, куда следует, где и кем ты работаешь.

На другом конце телефонного провода повисла долгая пауза. Андрею было о чём задуматься. Он работал в известной на всю страну фирме, специализирующейся на продаже антивирусных компьютерных программ. Но вот только занимался он в этой уважаемой всеми организации разработкой и распространением в виртуальном пространстве этих самых вирусов, дабы фирме было с чем бороться. Эта работа засекреченной группы программистов-вирусологов, собственно говоря, и была причиной коммерческого успеха фирмы. Андрей был автором более сотни вредоносных программ. И его труд высоко ценился.

— Ну что ж, я сделал всё, что мог, чтобы сохранить нашу семью, — наконец, капитулировал Андрей и повесил трубку.

На следующий день в назначенное время он в суд не явился. Но Веру это не беспокоило, так как она знала, что это не помешает вынесению судебного решения. Её обеспокоило другое — как только она открыла дверь в кабинет судьи и хотела сказать, что явилась, ей оттуда грубо ответили:

— Ждите, женщина!

Ожидая в душном обшарпанном коридоре, стоя среди граждан, пришедших сюда в надежде найти потерянную правду, Вера растерянно думала о том, почему судья к ней отнёсся как к обычной заявительнице:

— Неужели Михаил не предупредил судейских чиновников, что приду я? Ведь он сам настоял на этом разводе…

Объяснение такого бездействия Касьянова, что, мол, судебная власть в России независима от исполнительной, всерьёз не принималось вообще. А в частности, потому что, когда на глазах у всей страны на Касьянова в день голосования на выборах в Государственную Думу в декабре 2003 года было совершено "покушение" — бросок сырым яйцом, — виновница этого шоу на избирательном участке, национал-большевичка Наталья Чернова была немедленно привлечена к уголовной ответственности и посажена в тюрьму. Более того, как писали газеты, в Оренбург, откуда была родом эта продуктовая террористка, была направлена московская следственно-оперативная бригада, устроившая там по прибытию облавы и обыски среди оренбургских национал-большевиков. О, как прогнулись! И Вера вправе была рассчитывать на то, что и в её деле правосудие проявит такое же подобострастие.

Превозмогая обиду на Касьянова за то, что он пустил на самотёк развитие столь особенного события в их отношениях, Вера прождала в коридоре суда больше часа. За это время она уже рассталась с тем представлением о процедуре развода, которое ей рисовалось накануне — официально и со строгой торжественностью судья в чёрной мантии объявит: "Именем Российской Федерации…". Поэтому, когда мелкий мужичок, представлявший в этом районе Москвы правосудие, сказал ей, чтобы она пришла через десять дней за выпиской из судебного решения, Веру не удивила эта серая обыденность.

Домой Вера вернулась злой и заплаканной. Маленький праздник, который она хотела устроить по поводу развода, отменился сам собой. Единственным утешением было то, что в квартире никого не было — Маша была в школе, а Кирюшка с бабушкой в это время были на прогулке. Эмоции, которые она пыталась сдерживать на улице по пути домой, здесь, в квартире, нашли своё выражение в безудержных рыданиях.

— Я бросила любимого мужа ради тебя! — кричала навзрыд Вера, сидя в кресле, обхватив руками колени. — Я терпела все насмешки прохожих… Я, как дура, ждала тебя каждый день… А ты только смотрел из телевизора! Я думала, что хотя бы сегодня ты дашь о себе знать! Сколько можно играть в прятки? Ты что, Миша, издеваешься надо мной?

Вдруг неожиданно её душевные стенания прервал столь знакомый баритон:

— Успокойся, милая. Найди в себе силы простить меня. Обещаю, мы обязательно скоро увидимся.

В квартире, где происходила эта сцена ни радио, ни телевизор не работали. В испуге Вера соскочила с кресла и начала оглядываться по сторонам. Голос Касьянова, как ей послышалось, звучал откуда-то сверху. Взглянув на люстру на потолке, Веру посетила догадка… И в этот момент она услышала отчётливый вздох, исходивший из одного из плафонов люстры… Вера вздрогнула…

— Вера, Верочка, проснись… — разбудил её осторожный шёпот.

Она открыла глаза и увидела, что потухшая лампочка на потолке излучает едва различимый зелёный свет, похожий на слабое свечение в ночи фосфорических статуэток и ёлочных игрушек.

— Я жду тебя, милая, — голосом Касьянова сказала лампочка.

Вера Павловна встала с кровати и огляделась. Комната, где она обычно ночевала с Кирюшкой, выглядела очень странно. Шкаф, трюмо и ковёр были из квартиры Андрея, на стенах были старые, бывшие до ремонта, обои, а шторы на окне были похожи на те, которые Вера Павловна давным-давно видела в гостях у одноклассницы. Это даже была не та комната, поскольку и её размеры, и расположение окна и двери были другими. Но Вера Павловна почему-то пребывала в состоянии полной уверенности, что это именно её комната в квартире матери. Тихо пройдя к двери, она поймала себя на мысли, что надо одеться, и подошла к шкафу, но обнаружила, что он пуст. В этот же момент она заметила, что стоит одетой в тёмное вечернее платье. Это не удивило её, так как поняла, что спала в нём. Выйдя из комнаты, Вера Павловна оказалась в абсолютно незнакомом месте — в начале длинного и широкого коридора, по левую сторону которого были большие зарешёченные окна, через которые проникал серый несолнечный свет, а по правую — железные двери, пронумерованные и покрашенные в серо-голубую краску. Одна из этих дверей была открыта. Вера Павловна подошла к ней и заглянула в дверной проём. Это была тюремная камера.

Возле привинченного к полу железного столика в белой сутане и шапочке Римского Папы сидел Михаил Касьянов. Напротив него на "шконке" сидела коротко стриженная девушка, на плечи которой была накинута серая тюремная фуфайка. Склонившись друг к другу, они неслышно о чём-то перешёптывались. Наблюдая за этой трогательной сценой, Вера Павловна вспомнила фрагменты известного на весь мир телерепортажа, посвящённого визиту Иоанна Павла II в тюрьму "Ребиббиа" к раскаявшемуся турецкому террористу Мехмету Али Агдже, отбывавшему там наказание за покушение на главного католика 13 мая 1981 года. Но в этой камере, как догадалась Вера Павловна, на месте настоящего террориста сидела Наталья Чернова — "яичная бомбистка" из НБП.

Недолго постояв на входе, Вера Павловна зашла внутрь камеры. Ни Касьянов, ни девушка не заметили этого.

— Здравствуйте, — кто-то негромко поприветствовал Веру Павловну из-за спины и тут же спросил её: — Вы к кому?

Оглянувшись, Вера Павловна увидела Эдуарда Лимонова, стоявшего в левом углу камеры возле проржавевшей этажерки. Живой русский классик, одетый в чёрный смокинг и белую сорочку с бабочкой, смотрел на Веру Павловну своим уникальным взглядом — сквозь линзы очков её оценивали увеличенные глаза маньяка-интеллектуала. На этажерке стояла маленькая электроплитка, на которой потрескивала жарящаяся на чугунной сковородке яичница.

— Это ко мне, — встав с места, сказал Касьянов и, мило улыбнувшись Вере Павловне, подошёл к ней. — Здравствуй, моя дорогая.

Вера Павловна, давно мечтавшая об этой встрече, хотела броситься с жаркими поцелуями на шею Касьянова, но посторонние люди и столь непривычное для Касьянова папское облачение остановили её чувственный порыв. Оставаясь на месте, она смотрела на своего возлюбленного, не зная, как поступить.

— Извини, Верочка, мне нужно переодеться, — развёл руками Касьянов. — Я сейчас. Вот только расстанусь со святостью.

Зайдя за грязную занавеску, за которой прятался туалет тюремной камеры, Касьянов начал переодеваться. Чтобы не смущать себя и его, Вера Павловна вышла обратно в коридор, или на "продол", как его называют зеки. В конце коридора, противоположно тому, откуда пришла сюда она, раздался лязг цепей, скрип и мужская ругань. С минуту она вглядывалась в даль "продола", пытаясь разглядеть очертания фигур людей и какого-то большого предмета, катившегося ей навстречу. Им оказалась железная клетка с человеческий рост, которую катили два конвоира. Когда клетка подъехала ближе к Вере Павловне и остановилась, она увидела внутри неё молодого парня с голым торсом и распростёртыми руками, которые были прикованы кандалами к прутьям клетки по разным её сторонам. Он был почти распят. Его конвоиры выглядели очень необычно — в судейских мантиях, а их лица скрывали чёрные спортивные шапочки с прорезями для глаз. Вооружены они были тоже не менее странно — у одного была коса, а у другого вилы. Они молча посмотрели на Веру Павловну и ушли, показав на своих спинах большие чёрно-жёлтые нашивки "ОМОН". Вера Павловна, заметив на себе взгляд заключённого, отвела глаза в сторону и хотела уйти, но он остановил её своим вопросом:

— Что, стыдно в глаза мне смотреть?

— Я вас не знаю, — ответила она. — Мне нечего вас стыдиться.

— Я тот, кого вы распяли.

— ?

— Неужели ты забыла двадцать второе августа девяносто первого года? — немного прищурив глаза, сказал парень. — Когда ты и ещё сотни тысяч ртов орали мне в лицо с экрана телевизора: "Россия, Ельцин, Свобода!". Вспомни массовую свистопляску на площади у Дома Советов, устроенную в честь победы над старыми пердунами из ГКЧП. Я тогда был за тысячи километров от Москвы. Но ваша оргия шумела под окном моего дома у подножия Алтайских гор. Я был в эпицентре катастрофы. Ты не помнишь мои слёзы ненависти? Вспомни, как я умолял: "Где моя доблестная Армия? Где мой грозный КГБ? Замесите эту толпу в кровавую кашу. Начните гражданскую войну! Спасите Империю!..".

Вера Павловна была в недоумении. Откуда этот парень мог знать, что она действительно была в тот день у здания Верховного Совета РСФСР? Усталые и счастливые, после трёх ночей бдения "на второй линии обороны Белого Дома", она и Андрей, как и тысячи других, радовались победе над "путчистами".

Склонив голову, парень устало и хрипло продолжал говорить, но уже не с Верой Павловной, а скорее сам с собой:

— Даже разгромленный при Ватерлоо и поверженный навсегда Наполеон был счастливее меня в ту минуту, когда в последнем отчаянном броске на врага погибала его "Старая Гвардия", выдохнув на прощание: "La garde meurt mais ne se rend pas!"[12]Гвардия умирает, но не сдаётся! (фр.)
. Откуда же мне, провинциальному юноше, тогда было знать, что моя Родина уже предана коммунистами-перестройщиками, что советское офицерьё поголовно изменит священной присяге и охотно переоденется в позорную, полунатовскую форму, что чекисты тихой гурьбой перейдут на службу к ворам и мошенникам и устроятся при них сторожами. Я не мог — просто не мог! — допустить мысли, что страна станет жертвой мелких и мелочных зверьков-паразитов, что они смогут разорвать такого льва, как СССР. Оказалось, что сделать это было слишком просто. Достаточно было объявить о том, что в эгоизме, алчности, стяжательстве нет ничего постыдного, что это нормально. И зверьки-паразиты, до этого прятавшиеся среди людей, тут же откажутся от человеческой сущности, начнут сбиваться в стаи, чтобы хозяйничать повсеместно, поедая богатства страны, уничтожая понятия о добре и справедливости, порабощая народы, кромсая души границами уродливых государств…

Парень поднял голову и посмотрел на Веру Павловну. После короткой паузы он презрительно сплюнул на пол своей клетки и ухмыльнулся. С минуту они оба молчали.

В памяти пристыженной Веры Павловны замелькали эпизоды того массового зрелища: огромное полотнище трёхцветного российского флага было перекинуто вдоль парапета Дома Советов, как половик на перилах балкона; какой-то придурок с автоматом на коленях сидел на перилах этого балкона, свесив ноги и прижав своей задницей российский триколор, чтобы его не сдуло ветром истории. После нескольких громогласных выступлений ораторов победное торжество превратилось в клоунаду, в которой участвовали и новоявленные, наскоро выдуманные, государственные чины, и эстрадные скоморохи, и чумазый танкистик — "воин за свободную Россию". Потом к трибуне прорвался похожий на беса с отпиленными рогами священник-демократ и расстрига Глеб Якунин и понёс такую ахинею, что Геннадий Бурбулис — придворный философ и госсекретарь России — был вынужден призвать его вполголоса:

— Ты про Бога давай, про Бога…

За спиной Веры Павловны громко хлопнула дверь. Она оглянулась и увидела, что Касьянов с Лимоновым вышли из камеры. Переодетый в строгий синий костюм, Касьянов подошёл к ней и, обворожительно улыбнувшись, предложил ей взять его под руку. Взволнованная Вера Павловна продолжала стоять неподвижно, глядя то на Касьянова, то на Лимонова.

— Слава России! — вскинув вперёд и вверх сжатую в кулак руку, парень из клетки поприветствовал Лимонова.

— Ну как вам тут? — приглушённым голосом спросил его Лимонов.

— Тяжело, конечно, комрад Лимонов, — ответил парень. — Но лучше здесь, чем с фольклорными старушками, поющими на сборищах в честь седьмого ноября революционные песни. О русских националистах, зачатых в пробирках еврейских политических химиков, я вообще молчу. Так что будем считать это моим вкладом в подготовку нашей революции.

Михаил Михайлович, заметив некоторое замешательство Веры Павловны, сам взял её за руку и повёл по коридору. Удаляясь от клетки, она продолжала слышать разговор национал-большевистского вождя со своим последователем.

— Ничего-ничего, Максим, — подбодрил Лимонов парня в клетке. — Все великие люди сидели в тюрьме: Ленин, Гитлер, Сталин… Я тоже сидел.

— Когда начнём? — спросил своего вождя Максим.

— Посидите ещё чуть-чуть, — ответил вождь и, попрощавшись с заключённым, быстрым шагом начал догонять Касьянова с Верой Павловной.

— Ну как, Михал Михалыч? — спросил Лимонов, поравнявшись с Касьяновым. — Берёте нас в большую политику?

— Да-да, конечно, — на ходу ответил Касьянов. — Берём. Но вот только позвольте задать вам, Эдуард, интимный вопрос: зачем вам эта троцкистская бородка и усы? Без них вы были мужественнее.

— Что вы! — подкручивая усы, засмеялся Лимонов. — Ведь я так похож на Дона Кихота!

Михаил Михайлович и Вера Павловна дошли до конца коридора и повернули направо, оказавшись перед большими дубовыми дверями. Лимонов отстал за углом. Касьянов открыл двери и галантно пропустил Веру Павловну вперёд. К её удивлению, это были двери в просторный кабинет с письменным столом на точёных ножках и кожаной мебелью. Жестом указав ей сесть на диван, Касьянов сел в кресле напротив.

— Ну вот и встретились, — сказал Касьянов. — Рада?

На самом деле она не ожидала, что их встреча будет именно такой, в тюрьме, да ещё и при посторонних. Кроме того, происходящее вокруг казалось странным, даже абсурдным. Большой радости от этой встречи она уже не испытывала.

— Где мы, и что вообще происходит? — спросила она.

— Мы в глубоком сне, — ответил Касьянов. — В самом глубоком. Глубже уже начинаются пророческие видения, но туда нам нельзя.

Веру Павловну нисколько не потрясло это сообщение о её отрыве от реальности. Она сразу почувствовала это, как только её "разбудила" лампочка, но не хотела себе в этом признаться. В то же время, ранее она не испытывала ничего подобного, и её желание проверить себя в необычном состоянии, не боясь, что в реальности это будет иметь последствия, возбудило в ней страстное любопытство. Однако, прежде чем во сне отправиться в полёт, она решила выяснить, какова была суть увиденного, то есть попытаться найти истолкование сна, не выходя из него.

— Михаил, что у тебя общего с этим экстремистом? — строго спросила Вера Павловна, имея в виду его отношения с Лимоновым.

— Что, очень похож? — добродушно улыбнулся Касьянов. — Это был не он. Настоящий Лимонов, пламенный революционер-романтик и бесстрашный партизан, был убит в ожесточённом бою на Алтае. Миф о пленении русского Че Гевары спецназом ФСБ был нужен, чтобы завладеть его оловянными солдатиками. Одного из них ты только что видела. А место подлинного вождя революции занял заурядный диссидент со стандартным набором фраз о диктатуре, тоталитаризме и правах человека. А поскольку сейчас Россия опять скатывается в своё имперское прошлое, диссиденты снова позарез нужны.

— Как в имперское прошлое? — всполошилась Вера Павловна. — Миша, этого нельзя допустить! Разве мы зря боролись за демократию, за либеральную экономику? Вспомни, как всё прекрасно начиналось…

— Всё начиналось с цековских квартир и госдач… — с ностальгической задумчивостью, будто из глубин памяти черпая воспоминания, сказал Касьянов. — Когда наши партийные вожди устали от казённости и ощущения временности… А тут ещё и сверкающие витрины Запада манили к себе. Хотелось бросить весь этот надоевший советский колхоз и примкнуть к их красивым тусовкам. Это и было главной причиной перестройки.

Касьянов взял с письменного стола серебряный колокольчик и беззвучно потряс им в воздухе. Через несколько мгновений двери открылись, и Вера Павловна увидела, как в кабинет вошли одетые в чёрные костюмы Аркадий Вольский и Александр Яковлев, принеся шампанское. Брызгая пенной струёй из стороны в сторону, они кое-как разлили его в бокалы и сконфуженно убежали.

Изумлённая Вера Павловна долго не могла отвернуть головы от дверей, за которыми скрылись эти известные личности. Маленький торжественный ритуал был смазан, а шампанское оказалось безвкусным. Но Касьянов, как ни в чём не бывало, продолжал:

— Они думали, что достаточно распустить колхоз и можно смело рядиться во фраки и смокинги. Но они забыли основной закон рыночной экономики — то, что любой рынок находится под чьей-нибудь "крышей". Когда наши колхозники со своими мешками и бидонами оказались на мировом рынке, им открылась истина — этот рынок уже более двухсот лет крышует англосаксонская преступная группировка. Имеющая, как тебе известно, самый большой исторический опыт колонизации целых стран и континентов. Именно они, потомки основателей гигантской колониальной империи и колоссальной американской мощи, подсунули мистеру Горби шутливую идейку о преобразовании СССР в некое содружество суверенных, независимых… По типу Британского Содружества. Но тонкость английского юмора в том, что он вызывает смех только у англичан. Впрочем, это было бы действительно смешно, если бы горбачёвская чета после предательской ликвидации Советской Империи с тем же почётом разъезжала по бывшим владениям, как английская королевская семейка ездит по Австралии, Канаде, Новой Зеландии… Поэтому, как только Горбачёв открыл рот, чтобы сказать об "обновлённом Союзе", во всех его национальных провинциях уже с радостью встречали британских педагогов и советников ЦРУ. Потому что мозги величиной с грецкий орех не были способны вместить ни прошлого, ни будущего. Завалив Союз макулатурой ФРС[13]Федеральная резервная система (Federal Reserve System) — объединение 12 американских банков, выполняющее функции центрального банка и уполномоченное регулировать денежно-кредитную политику США. Под макулатурой ФРС здесь имеются в виду федеральные резервные билеты (federal reserve notes), т. е. доллары США.
, англосаксонская ОПГ сделала ставку на укров и всё пошло как по маслу…

— Но о свободе мечтали не только украинцы, но и прибалты, и грузины… — перебила Касьянова Вера Павловна. — Тебе неизвестно, кто такие укры? — удивлённо спросил он.

— Древнее название жителей Украины? — припомнила Вера Павловна один из исторических очерков, прочитанных ею на работе.

Как сообщалось в статье киевского академика Тараса Жопко, общепризнанное мнение о том, что слово "Украина" происходит от общеславянских слов "край", "окраина", является ошибочным. Как считал автор, Украина — это страна укров, т. е. мигрантов из Атлантиды, основавших суперцивилизацию на берегах Днепра, но вскоре уничтоженную русскими дикарями. К счастью, укры успели передать свои достижения ацтекам, грекам, египтянам, римлянам и китайцам, благодаря чему импульс к развитию у человечества был сохранён.

— Укры — это сокращённое название людей, которые живут ради своей утробы, корысти и разврата, — внёс уточнение Касьянов. — К малороссам это не имеет никакого отношения.

Вера Павловна прикусила губу и от чувства неловкости поджала ноги. Касьянов тем временем продолжал:

— Именно их проникновения в руководство страны смертельно боялся Сталин и хотел им противопоставить "орден меченосцев".

Вера Павловна закончила "политех" в советские времена, и поэтому из курса истории КПСС ей было известно о том, что под "орденом меченосцев" подразумевалась партия большевиков — так, однажды Сталин поделился о своей мечте сделать из членов своей партии не обычных функционеров-аппаратчиков, а братьев по духу, фанатиков веры в коммунистические идеалы.

— Но украм удалось убить Сталина, а чуть позднее — Берию, — продолжал свой экскурс в советскую историю Касьянов. — Укры думали, что вместе с ними они похоронили и сталинскую мечту об "ордене меченосцев". Но Сталин, видимо, на том свете до сих пор хитро улыбается в усы. Оказывается, он мечтал не о каком-то тщательном отборе в большевистскую партию только очень убеждённых коммунистов, а о некой мистической связи хранителей священной тайны России. Быть посвящённым в эту тайну — значит знать разгадку её непобедимости. Этот духовный орден всё-таки был создан, и сейчас он уже накинул петлю на шею российского либерализма и демократии…

У Веры Павловны от испуга перехватило дыхание. Мысль о том, что в Россию может вернуться эпоха сталинизма, повергла её в ужас. Через некоторое время, избавившись от шока, она растерянно спросила Михаила Михайловича:

— А чем это грозит нам с тобой, Миша? Нас расстреляют?

— Не знаю насчёт расстрела, — пожал плечами Касьянов. — Но то, что меня скорее всего выставят на улицу, это точно.

— Но откуда такие прогнозы, Миша? — пытаясь успокоиться, спросила Вера Павловна. — Откуда ты всё это знаешь?

— К тому времени, когда я стал премьер-министром, наше туземное правительство уже заслужило высокое доверие в Вашингтоне и Лондоне. Поэтому меня сразу поставили в известность о том, что британская мистическая разведка, МИ-666, получила секретную, точнее, сакральную информацию о том, что этот сталинский орден готовит некую спецоперацию по внедрению своего агента в российское руководство. Но наш политкагал отнёсся к этим сведениям без достаточного внимания. И вот только недавно по результатам сверхдальнего эхоперехвата были получены новые данные. После их дешифровки оказалось, что этим тайным посланником ордена является небезызвестный тебе Путин, который под видом своего увлечения горными лыжами занимался восхождением на некую вершину… Чтобы получить высшую санкцию… Понимаешь, о чём я? У каждого это своя гора. У кого-то Синай, у кого-то Фудзи…

— Ты хочешь сказать, что Путин общался с самим Богом?! — даже здесь, во сне, где возможно услышать и увидеть всё, что угодно, Вера Павловна была потрясена услышанным.

Касьянов обречённо кивнул и взял со стола портативный магнитофон. Вставив в него кассету, он нажал на кнопку. После нескольких секунд глухих шумов, похожих на аудиовоспроизведение порывов ветра, сквозь миниатюрный динамик разыгралась пьеса, точнее, вариант её радиопостановки:

Голос Путина: Господи, услышь меня!

Глас Божий: Слышу тебя, сын мой…

Голос Путина: Приходили ко мне волхвы умудрённые с именем Твоим на устах. Предупредили они меня о последнем дне моего народа. Совсем Ты забыл его…

Глас Божий: Это не Я его забыл, а он Меня.

Голос Путина: Ты простишь нас?

Глас Божий: Я всех прощаю (пауза). Рано или поздно (порывы ветра).

Голос Путина: Ответь мне тогда, когда ожидать милости Твоей?

Глас Божий: Земля страны твоей богата и обильна. Многими достоинствами наградил Я её. И золото чёрное даровал, и дух огненный вдул в недра её (пауза). Но замыслил гад дело грешное. Он не токмо хочет держать народ твой в рабстве, но и бремя непосильное возложить захочет на него, дабы уменьшить его до числа, равного прислуге своей. А прислуга гадская и отпрыски её согласны отдать твой народ на заклание греховное гаду. Ведь вознамерился гад высосать из земли народа твоего и всех других народов богатства, что даровал Я. И начнёт воплощаться его замысел. И взлетят в небо орлы Аравии, и обернутся они там в Ангелов Гнева, дабы спуститься на землю и сокрушить столпы могущества гада, посеяв смятение и страх. И ожесточится тогда сердце гада, и пошлёт он своё воинство в страну Арианскую, ибо захочет гад украсть дух огненный из земли Маргианской за ничтожную цену. И рукотворит он уже реку свою дабы золото чёрное из моря Хвалынского потекло в обход страны твоей. А в Вавилонское Царство он своё воинство пошлёт, дабы наполнить воды Двуречья кровью человеческой и золото чёрное продавать в страны далёкие за большую цену. Но не дана гаду воля Моя, и не бывать этому. Да иссохнут замыслы гада, как и всякие реки, созданные не по воле Моей! И остановится воинство гада у стен Вавилона, и взмолится оно о спасении. А в горах Ариана воинство гадское станет стадом козлов отпущенных. А ты тем временем поведёшь свой народ из рабства гада. И усмиришь ты племя горское, и станут вожди его верными тебе, и прекратишь ты распутство в уделах страны своей, устрашив грешников из числа местной знати, и соберёшь ты паству, рассеянную по миру, во Храме одном. Но нелёгким путь будет народа твоего, ибо впасть в корыстолюбие и грех легче, чем выйти из рабства оного. И будут ропот среди народа твоего возбуждать языки гадские, но малочисленны будут твои осквернители, и иссякнут силы их творить обман. И расползутся черви тучные, что питались смертью сынов и дочерей народа твоего, сами не ведая мерзости своей. Накорми одного из них тюремной похлёбкой и учини в норах его разорение, повергнув в прах не по праву нажитое. Пусть это остальным уроком станет! И замысли ты создать реки в обход земель, где народы живут заблудшие, в рабство гада отданные корыстолюбивыми вождями своими. Особливо обойди окраину, одурманенную ядовитым дымом цвета спелой хурмы. Сей дым гад извергает из зловонной пасти своей дабы застить глаза братьям кровным, чтоб не видели они единства меж собою, чтоб почитал брат младший своего старшего брата за врага лютого. Но не будет злоба сия помехою тебе в деле праведном. Да потечёт по рекам твоим рукотворным золото чёрное, и подует дух огненный в страны далёкие. Ведь сотворю Я нужду великую в странах этих, чтоб давали они народу твоему цену большую и за золото чёрное, и за дух огненный. Но неведомо им будет о нашем с тобой сговоре! Завет сей под покровом тайны сохрани навечно! И будет дивиться мир богатству страны твоей, а особенно гад. Будет он в ярости устрашать тебя. Но пошлю я тебе в помощь Царя Персидского, и насмеётся он над гадом. И выведешь ты свой народ из рабства гада, и возвращено будет украденное величие твоей страны. И остановишься ты у берега реки судьбы своей, подобно Моисею, после долгого пути из рабства в землю обетованную, и народ твой со слезами благодарности прославит имя твоё во веки веков. Аминь?

Голос Путина: Аминь!

Касьянов выключил магнитофон и тяжело вздохнул. Вера Павловна имела самое поверхностное представление о нефтегазовой стратегии англо-американцев, но из услышанного ей было понятно, что для некого гада была уготована геополитическая ловушка в Афганистане, Ираке и в каспийском регионе, в частности, в Туркмении и Иране. А также на Украине. Правда, для обозначения этих местностей использовались слишком древние названия. К удивлению Веры Павловны, Бог с библейских времён не изменил своим привычкам.

— А о каком гаде шла речь? — спросила Вера Павловна.

— О глобальном англосаксонском доминировании, — ответил Касьянов.

— Но ведь с крахом этого мирового оплота свободы, демократии и прогресса погибнет и вся либеральная Россия! — в тихом отчаянии Вера Павловна предположила будущий политический сценарий в стране.

— К сожалению, да, — грустно согласился Михаил Михайлович. — Несмотря на то, что я был и остаюсь поборником либеральных ценностей в ничтожно малой степени и на девяносто восемь процентов признаю правоту меченосцев, мне всё же будет очень жаль расставаться с достижениями демократии и либерализма в России: с этой обрусевшей американской киномечтой — мечтой о том, как легко богатеть, сидя у лазурного бассейна с коктейлем в руке, отдавая распоряжения биржевому брокеру по телефону; мечтой о жене-домохозяйке с обложки глянцевого журнала; об океанских яхтах и частных самолётах; мечтой, в которой на твоём офисном столе с фотокартинки тебе улыбается твоё счастливое чадо на фоне престижного университета — в клоунской шапочке с плоским квадратным верхом… Каждый русский мог мечтать об этом! Мечтать об этом свободно, как свободный гражданин. Не боясь насмешек меченосцев. Жаль, очень жаль расставаться с этим. Ты знаешь, Вера, в своё время у англосаксонских покорителей Дикого Запада был очень мудрый лозунг: "Трусы не начинают никогда. Слабые умирают в пути. Только смелые доходят до цели". Точно так же, как эти осы[14]Оса по-английски — wasp. WASP также является сокращением от White Anglo-Saxon Protestant, т. е. американец англосаксонского происхождения и протестантского вероисповедания, или иначе — "стопроцентный американец".
, я и Россия шли к своей цели, к своей мечте. Да, на этом пути от нищеты и болезней умирало по миллиону русских в год, но ведь я дошёл до своей цели. И что теперь, идти назад?

Вера Павловна, заметив удручённый вид Касьянова, помрачнела тоже. Найти слова утешения ей никак не удавалось. Её недавняя уверенность в том, что на днях она станет премьер-леди, развеялась в этом вещем сне. Михаил Михайлович посмотрел в глаза Веры Павловны и с едва сдерживаемой дрожью в голосе, совсем неестественной для него, произнёс:

— Но самое главное, Верочка, я боюсь, что твои чувства охладеют ко мне. Ведь я уже вскоре не смогу полностью соответствовать твоему идеалу.

— Нет, что бы ни случилось, Миша, я буду всегда рядом с тобой, — немедленно заверила она его.

— Спасибо тебе, Верочка, — ласково посмотрев на неё, сказал растроганный Михаил Михайлович. — Я был уверен, что ты не покинешь меня, даже если нашествие меченосцев погубит мою карьеру.

За дверями кабинета раздался громкий петушиный крик, заставив Веру Павловну вздрогнуть. Касьянов посмотрел на наручные часы.

— Время к пробуждению, — вставая с места, сказал он.

Вера Павловна встала тоже. Очертания окружающих предметов становились уже более размытыми, а лицо Михаила Михайловича начинало утрачивать индивидуальные черты.

— Да, чуть не забыл, — расплываясь в сонном пространстве, ответил Касьянов. — Я знаю, что тебе приходится ютиться сейчас с двумя детьми у матери в "хрущёвке". Как разберусь со своими хозяйственными делами, перевезу вас в свою усадьбу в Сосновке. Ладно? Я подбирал её специально для тебя. Там тебе понравится…

В момент, когда Вера Павловна приблизилась к своему возлюбленному, она проснулась.

После встречи с Касьяновым Вера Павловна заметно изменилась. Это стало очевидным для всех и на работе, и дома. Но все попытки знакомых и близких Веры Павловны выяснить, что с ней происходит, были безуспешными. На их вопросы она отвечала односложно, была молчалива и задумчива. Всё чаще её можно было застать со слезами на глазах. Лишь однажды Вера Павловна приоткрыла своей матери причину своего беспокойства:

— Разве ты не видишь, мам, какое ужасное время наступает?

— О чём ты, Верочка? — уже давно и всерьёз обеспокоенная психическим состоянием дочери, спросила Нина Петровна.

— Ты знаешь, что вчера наших соседей из четырнадцатой квартиры арестовал НКВД?

— Родионовых? Бог с тобой, никто их не арестовывал, — начала успокаивать дочь Нина Петровна.

— Я сама в окно видела, как они садились в чёрную машину вчера вечером, — едва сдерживая рыдания, сказала Вера Павловна. — За кем следующим приедет "воронок"?!

— Это же их машина! — рассмеялась Нина Петровна. — Вспомни, ты ещё сама говорила, что Родионовы на "чёрном бумере" ездят, как бандитская семейка.

— Никто мне не верит, — закрывая ладонями лицо, тихо сказала Вера Павловна и разрыдалась.

Поняв, что у её дочери тяжёлое нервное расстройство, Нина Петровна решила в ближайшее время обратиться к психиатрам за советом. Но не успела…

На следующий день, возвращаясь с работы, Вера Павловна заметила, что за ней в подъезд зашёл мужчина в сером плаще и в шляпе. Мужчина выглядел, как подобает классическому сыщику в детективных кинофильмах, — воротник плаща был поднят, шляпа надвинута на глаза, руки были в карманах. Поднимаясь по лестнице, Вера Павловна оглянулась. Мужчина, встретившись с ней взглядом, подозрительно смутился. Она поняла, что это "товарищ из органов" и направлен, чтобы следить за ней. Возмущённая таким грубейшим нарушением её прав, она остановилась и, открыто посмотрев в глаза служителю тоталитарного режима, спросила его:

— Вы к кому?

— А вам какое дело? — ответил тот, продолжая подниматься по лестнице.

Вера Павловна преградила ему путь и повторила свой вопрос, но мужчина молча шёл ей навстречу, стараясь не глядеть ей в глаза. Удивлённая тем, что несмотря на то, что его слежка за ней была обнаружена и, как она рассчитывала, по правилам конспирации ему следовало бы быстро ретироваться, он продолжал подниматься по лестнице. Подойдя к ней вплотную, он взял её за правое предплечье и хотел было сдвинуть с места, чтобы пройти дальше, но Вера Павловна вырвала руку и оттолкнула его.

— Ты чего, ненормальная что ли? — схватившись за перила, спросил мужчина, испуганно смотря на Веру Павловну.

Видя, что мужчина не собирается уходить, Вера Павловна поняла, что этот человек пришёл сюда не за тем, чтобы выследить её, а с более страшной целью. Но какой?! Судя по его настырному желанию пройти дальше наверх — туда, где была квартира её матери, — было очевидно, что он тупо и безотлагательно выполнял какое-то очень важное для него задание. И в этот момент, ещё раз взглянув в лицо мужчины и увидев в нём отчётливые признаки натуры палача, её материнский инстинкт подсказал ей, что если она сейчас пропустит этого "чекиста-ликвидатора", она больше никогда не увидит своих детей. С криками "не пущу, не дам!" Вера Павловна решительно набросилась на незваного посетителя…

На отчаянные крики женщины в подъезде несколько смельчаков, вооружённых газовыми баллончиками и травматическими пистолетами, выбежали из своих квартир, а остальные тут же вызвали милицию. К моменту приезда милицейского наряда мужчина уже лежал на лестничной клетке, связанный по рукам и ногам. Лицо его было в глубоких царапинах, а на разорванном плаще виднелись многочисленные пробоины от резиновых пуль.

— Воды! Промойте мне глаза! Я же ослепну! — кричал он, корчась от боли.

Быстро разобравшись в том, что на жительницу этого дома напал то ли маньяк, то ли грабитель, сотрудники милиции, поблагодарив соседей Веры Павловны за проявленное гражданское мужество при задержании преступника, забрали с собой в отделение "нападавшего" и "потерпевшую".

Дежурные оперативники ОВД "Беспределкино", куда были доставлены Вера Павловна и подозреваемый в нападении на неё гражданин, с энтузиазмом взялись за работу. Установив личность подозреваемого (им оказался Поченюк Сергей Васильевич, заведующий складом мебельного магазина) и выслушав его рассказ о том, как сумасшедшая женщина беспричинно вцепилась своими когтями ему в лицо, зовя при этом соседей на помощь, оперативники приступили к допросу с пристрастием.

— Ты у меня сейчас не только в разбойном нападении признаешься, — приговаривал старший оперуполномоченный Владимир Малахов, зажимая карандаши между пальцев Поченюка, — ты сейчас все наши "висяки" на себя возьмёшь.

Коллеги Малахова, оперативники Дымин и Власин, крепко держа несчастного за обе руки, наблюдали за его мучениями. Когда от пронзительной боли Поченюк взмолился о пощаде, Малахов отпустил его руку и спросил:

— Ну чё, будем поднимать раскрываемость на районе?

— Я на всё согласен, — прошептал Поченюк.

В тот момент, когда подполковник Злодеев — заместитель начальника уголовного розыска — зашёл в кабинет к Малахову, измученный Поченюк уже сидел, сгорбившись за столом, и писал под диктовку оперативников "чистосердечное признание".

— Чистуху отрабатываете? — спросил своих подчинённых заместитель главного районного сыщика.

— Ну да, отрабатываем, — ответил Малахов.

— Не надо пока, зайди ко мне, — скомандовал Злодеев и вышел в коридор.

Войдя в кабинет к Злодееву, Малахов сел на стул за приставным столиком у письменного стола.

— Тут вот какое дело, — протягивая Малахову письменное объяснение гражданки Сташиной В.П., сердито сказал Злодеев. — Оказывается, потерпевшая-то больная.

Малахов быстро пробежал глазами по документу. Когда перед его взором замелькали фразы об идеалах свободы, либеральных завоеваниях, тоталитаризме, сталинизме и возрождении НКВД, Малахов понял, что подполковник прав. Письменный текст объяснения потерпевшей заканчивался словами: "Прошу оградить меня и моих близких от кровавой гэбни и путинских палачей!".

Площадка вокруг заброшенного, давно не работающего фонтана в центре внутреннего двора психиатрической больницы № 5 Департамента здравоохранения г. Москвы была любимым местом сбора обитателей этого учреждения во время их дневных и вечерних прогулок. Полюбилось оно и Вере Павловне.

Зимой каменная чаша фонтана наполнялась чистым, ослепительно белым снегом, создавая завораживающую иллюзию застывшей вечности. Весной сквозь трещины каменного изваяния стекала талая вода, наполняя собой бассейн фонтана, чтобы согреться под лучами апрельского солнца. Летом, особенно в жаркие дни, фонтан внушал спокойствие и умиротворение, надежду на утоление духовной жажды. Сегодня фонтан был усыпан жёлтыми листьями, принесёнными сюда тёплым сентябрьским ветром с вершин берёз, стоявших за высокой оградой больницы.

Вера Павловна сидела в застиранном фланелевом халате на мраморном бортике фонтана и в который раз перечитывала "Раковый корпус" Солженицына. Иногда ветер заигрывал с ней, перелистывая своими порывами страницы книги.

— Ну подождите! Куда вы меня тащите? — закричал кто-то позади неё.

Оглянувшись, Вера Павловна увидела, как два санитара оттаскивали от фонтана молодого человека лет двадцати. Это был паренёк, несколько минут назад изображавший у фонтана ловлю рыбы. Больные сами пожаловались медперсоналу на него из-за того, что вёл он себя шумно и приставал к ним с просьбой купить у него "живых карпов".

Вера Павловна опять вернулась к чтению. В этот момент снова подул ветер и, подхватив из фонтана охапку жёлтых листьев, понёс их к административному корпусу больницы. В открытое окно на втором этаже здания залетело несколько из них. Здесь, в кабинете старшего врача психбольницы Гайдовой Натальи Андреевны, сегодня в очередной раз на заседании медкомиссии решалась судьба Веры Павловны. Выступал врач-докладчик Крушинский Антон Борисович:

— Соматическое и неврологическое состояние то же, без изменений, каким и было при поступлении больной к нам. Подробнее указано в заключении. Психическое состояние чуть изменилось к лучшему. В последнее время фон настроения ровный. Доступность к контакту постоянная. Но по-прежнему полагает, что помещение её в психиатрическую больницу, а не в тюрьму, является продолжением забот её покровителя-любовника. Не называет его имени, считая, что врачи, если узнают, кто он, своими личными просьбами будут добиваться от неё, чтобы она устраивала их корыстные дела через него. В целом говорить на эти темы не любит, заявляя, что речь идёт не только о ней, и она не хочет давать повода для новых сплетен. "Я не хочу снова прятать свои глаза от укоризненных и насмешливых взглядов", — заявляет она. Какой-либо коррекции бредовые идеи больной не поддаются. Критики своего состояния и правонарушения нет. Поведение в отделении упорядоченное, несколько замкнута, пребыванием среди психически больных не тяготится. Обманов восприятия, формальных расстройств мышления, снижения памяти нет. Однако, по сообщениям дежурных врачей, у больной по ночам иногда наблюдается соноговорение. Как правило, в своих сновидениях больная обсуждает политические события в стране и за рубежом, с кем-то спорит, часто смеётся, рассказывает о своих эротических переживаниях, высказывает надежду на скорую встречу со своим собеседником во сне. После подобных сновидений настроение у больной на протяжении последующих дней становится приподнятым, больная начинает чаще беспричинно веселиться, суждения становятся менее связными, более наивными, а поведение становится суетливым и дурашливым. На вопросы о содержании своих сновидений не отвечает.

— Спасибо, Антон Борисович, — поблагодарила его Наталья Андреевна и обратилась к заведующей отделением Римме Васильевне Фроловой: — У вас на всех из вашего отделения ходатайства в суд готовы?

— Нет, — ответила Римма Васильевна. — Только на тех, кому требуется продление принудительного лечения: на Сташину, Косачевского, Осинцева и Ухналёву. А на тех, кому изменять режим лечения собираемся, ещё нет. Готовим.

— Хорошо, — сказала Наталья Андреевна. — У нас всё на сегодня?

— Вроде, да, — посмотрев на Римму Васильевну, ответил Антон Борисович.

Когда Крушинский с Фроловой собрались уходить из кабинета Гайдовой, через открытое окно до них долетели слова одного из пациентов психбольницы:

— Осень патриарха, Болдинская осень…

Врачи подошли к окну и посмотрели вниз. Под окном стоял седобородый мужчина в сером халате. Это был Юрий Альбертович Подгорный, престарелый педофил и мошенник. Здесь, в больнице, он скрывался от тюрьмы и активно симулировал, зная о том, что среди зеков ему не выжить. Заметив, что врачи обратили на него внимание, он с видом сумасшедшего философа продолжил разговор сам с собой:

— Осень патриарха, Болдинская осень. Последняя стадия разложения…

 

Чеченский синдром

14 июня 1995 года из-за предательства военных в Чечне и милиции Ставропольского края банда Шамиля Басаева беспрепятственно прошла блокпосты на своём пути и захватила город Будёновск. Захватила в буквальном смысле. На городских улицах лежали убитые и раненые, толпы людей в панике спасались бегством, сотни жителей превратились в пленных. Это позорное для России событие сделало доселе мало кому известный городишко одним из самых печально знаменитых.

В последующие дни российские СМИ каждый час сообщали о происходящем в Будёновске. Туда стягивались войска и боевая техника.

Миллионы русских людей смотрели в экраны своих телевизоров с нескрываемым чувством гордого злорадства, когда начался штурм роддома, где бандиты заняли оборону, оборону, типичную для звероподобной мрази, — живым щитом им служили женщины и дети. Ни у кого, почти ни у кого из русских не было сомнения, что результатом молниеносного штурма будет истребление взбесившихся животных, а сдавшихся в плен, как трусливых шакалов, вытащат на улицы на всеобщее обозрение.

Обречённость, полная обречённость бандитов явствовала из создавшейся ситуации. Обречённость была видна в глазах и слышалась в голосе Шамиля Басаева.

— Нас загнали в угол. У нас нет выбора, и мы пришли сюда умирать… — еще до начала штурма он сказал журналистам.

Казалось, другого быть не могло и не должно было быть. Ведь в штурме городского роддома участвовала хвалёная "Альфа". Об этом спецподразделении КГБ СССР в советские времена сначала ходили легенды, потом писали статьи в газетах, затем отсняли километры документальной киносказки. Хвастливые ветераны "Альфы" рассказывали одну и ту же историю — ликвидацию Президента Афганистана Хафизуллы Амина в далёком 1979 году. Тогда элитный батальон охраны президентского дворца вблизи Кабула, имея трёхкратное численное превосходство, не смог противостоять советским спецназовцам. Вместе с "Альфой" в штурме дворца Амина участвовала ещё и другая группа спецназа КГБ СССР под кодовым наименованием "Зенит", но об этих деталях мало кто вспоминал. В чём уникальность этой, по сути войсковой операции, остаётся непонятным до сих пор. Если уж была поставлена задача убить Амина, то почему нельзя было просто- напросто обрушить на его голову мегатонную авиабомбу или подкупить охрану, которая бы без пыли и шума… Кстати, в действительности Амина вечером перед штурмом отравил его же повар (агент КГБ), но ничего не знавшие об этом советские врачи спасли афганского президента от верной гибели. То есть КГБ сначала тихо отравил, дал возможность спасти, а потом с матом и грохотом на весь мир пристрелил человека, замученного клизмой.

В Будёновске всё было иначе. Противник был в плотном кольце многочисленных штурмовых подразделений, в небе барражировали военные вертолёты, на крышу роддома при огневой поддержке с воздуха был высажен десант. Несмотря на шквальный огонь басаевцев, офицеры "Альфы" начали бой за первый этаж осаждённого роддома…

Безнадёжным, полностью безнадёжным было положение банды Басаева. Они были в окружении на российской земле, без малейшего шанса остаться в живых, без самого главного — надежды на помощь. Но…

Но помощь бандитам пришла сама собой. Пришла подло и неожиданно. Подло, потому что помощь пришла от российского правительства. Неожиданно, потому что даже от российского правительства этого никто не ожидал.

Миллионы русских людей со слезами стыда и ненависти смотрели, как в прямом телеэфире российский премьер-министр спрашивал Басаева по телефону о том, куда подать автобусы для беспрепятственного выезда террористов с места событий обратно в Чечню.

Как могло так случиться? Почему бандитам дали возможность уйти? Кто дал приказ остановить штурм?

Этими вопросами мучались многие. То ли атака спецназовцев захлебнулась в крови, вынудив их отступить и просить своих командиров прекратить операцию, то ли у российского руководства были какие-то причины пойти на поводу у подонков. А может, и то и другое вместе.

Очевидным для всех стало одно — скоты поставили Россию на колени.

Этим утром Евгений проснулся достаточно рано для своего образа жизни в данный период времени. В институте заканчивалась сессия — самая утомительная пора для добросовестного студенчества. До того, когда начнутся традиционные попойки в честь её окончания, похмелье после веселья и безмятежное лето, Евгению предстояло сдать последний экзамен.

Было около семи утра.

"Странно, — подумал он, — совсем не хочется спать, а ведь уснул, наверно, часа в два ночи".

Покрутившись на диване в попытках найти позу поудобнее, чтобы снова заснуть, он до конца сдвинул к ногам скомканную за ночь простыню и лёг на спину.

"Это потому что лето, — ответил сам себе Евгений, — летом спится меньше. Зимой все живые организмы уходят в спячку, а летом спешат бодрствовать".

Он встал, потянулся и визгливо зевнул. Из открытого окна доносилось неприятное щебетание воробьёв и шорканье метлы проспавшего дворника.

За ночь лёгкий ветерок сделал своё дело, и некоторые бумаги с письменного стола оказались на полу. Первый лист, который был поднят Евгением, оказался письмом, которое было написано им накануне вечером своему бывшему однокласснику и единственному другу Дмитрию. После школы они разъехались в разные города. Встречи были редкими, и поэтому их дружба сохранялась только на бумаге — они часто переписывались. Но от этого теплота и откровенность их отношений не пострадала. Короткие перерывы в их переписке иногда были вызваны тем, что кто-то из них был чрезмерно занят, в основном учёбой — всё-таки оба были студентами. Так было и на этот раз. Последнее ответное письмо от Димы пришло полтора месяца назад.

Евгений сел на диван и прочитал написанное.

Здравствуй, дорогой Димитрий!

Что же мы с тобой совсем беспричинно прервали золотую нить нашего эпистолярного искусства? Двадцатый век уже на исходе, на пороге топчется обещанное третье тысячелетие, а мы в самые ответственные минуты для человечества до сих пор не предприняли попытки увековечить себя в памяти людских особей.

Все потуги безумства, воплощённые в литературе и кино, потерпели полную неудачу. Нет, до сих пор нет ни единого творения мирового искусства, которое ознаменовало бы конец одной эпохи и начало следующей!

Отсюда следует мой нескромный вывод — надо что-то предпринять, хватит водить мириады человекодуш по философическим пустыням, надо выводить эту биомассу к морям и океанам. И путеводной звездой для всего этого мирового потока должна стать наша с тобой совместная работа — тайная высокочастотная переписка.

Как говорили жрецы ацтеков: "Величие хранит безмолвие …". И это правильно! До наступления часа "икс" Вселенского Времени ни одна частица человеческого сознания не должна знать о нашем совместном труде. Мы не будем повторять ошибок прошлого — нам не нужны лишние посвящённые или предвестники, страдающие эпилепсией. Обойдёмся без них! Будем следовать принципу, высказанному моим другом-поэтом Наби:

"Пусть свиньи хрюкают в долине, Моментом жизни наслаждаясь. А мы с тобой напишем Книгу, В которой истинная радость!"

И этой Великой Скрижалью будет наша обоюдная переписка. Этот литературный жанр я уже определил, он должен называться — письмотворением. Не сомневаюсь, что неугасимый свет нашего творчества пробьётся сквозь мглу веков и укажет будущим сверхчеловекам выход из тупика. У нас есть ещё время, и надо стараться. Ещё немного упорства, и мы станем свидетелями, как с кровью и криком родится новая и прекрасная жизнь.

Твой друг Евгений

Евгений небрежно откинул письмо на стол. В памяти промелькнули картинки из детства: он бежит с Димкой по ночным улицам, удаляясь от здания школы, после того, как они разбили окно в кабинете завуча, которая несправедливо выгнала их с урока; они спорят, как правильно делать "волну", танцуя супермодный в те времена брейк-данс; затаив дыхание, они смотрят вслед девушке неземной красоты — божественной, как казалось тогда, — вот от её ног по зеркальной глади лесного озера расходятся круги, в лучах заката её загорелые плечи становятся блестящими, она оглядывается, словно русалка, уплывающая в родную сказочную стихию…

Собрав с пола остальные рукописные листы, использованные при подготовке к экзамену, Евгений вышел из своей комнаты и пошёл заниматься утренними делами.

После душа и крепкого кофе с горьким шоколадом Евгений выкурил свою первую в этот день сигарету.

Было ещё только восемь, а значит, можно было неспешно собираться в библиотеку имени Ленина, где Евгения ждала заказанная накануне литература — почти весь день ему предстояло провести в библиотечных залах, а ночью продолжить сидеть над учебниками уже дома.

Солнце еще не успело прогреть воздух, и поэтому на улице было свежо и приятно. У входа в метро стояла кучка из нескольких солдат, попрошайничающих у прохожих мелочь. Их убогий вид вызывал ассоциацию не то с группой военнопленных, не то с жалкими остатками разбитого войска — всё, что осталось от советской военной угрозы.

Ехать до Ленинки по Филёвской линии недолго, без пересадок до конечной станции "Александровский сад".

На предпоследней станции дикторский голос по мегафону объявил: "Станция Смоленская. Уважаемые пассажиры, при выходе из поезда не забывайте свои вещи".

Вряд ли кто уже помнит точную дату появления в московском метро напоминания пассажирам не забывать своих вещей, но все знали, что эта вежливая просьба, появившаяся с момента начала войны в Чечне, являлась скрытой формой предупреждения пассажиров быть бдительными к потенциальной опасности установки террористами взрывного устройства в вагоне метро.

Вагон остался полупустым, и поэтому Евгений мог сесть на освободившееся место. Ни рядом с ним, ни напротив никого не было.

"Не понял… — взгляд Евгения остановился на картонной коробке средних размеров, перевязанной бечёвкой и стоявшей на полу у двери вагона, противоположной к выходу. Около коробки никого не было. — Кто-то оставил, что ли?"

Евгений начал быстро вглядываться в лица пассажиров, сидящих ближе к коробке…

"Этот лысый с портфелем? Нет. Да и сидит далековато. А эта милая барышня таких коробок носить не будет. Может, эта старуха с лицом высушенной ящерицы? Тоже вряд ли, сидит наискосок, да и сама слишком дряхлая, чтобы такое таскать… Так, кто ещё? Нет, остальные уж слишком далеко сидят. Значит, оставили…".

От такого неожиданного предположения пересохло во рту. Казалось, что грудь пронзило чем-то острым и холодным, отчего по всему телу пробежал озноб.

"Интересно, если взорвётся, то когда?", — это была последняя мысль Евгения, которую он мог контролировать.

"… нет не может быть это не бомба коробка простая и всё слишком в глаза бросается бомбы в сумках проносят для маскировки с коробкой рискованно сразу заметят ну где же хозяин где ты сука во тварь запытал бы тебя до смерти ублюдок…".

Евгений продолжал смотреть на коробку. Еще более сильная волна оцепенения накатилась на него. Он не только видел боковым зрением в этот момент, он ощущал, что рядом с этой коробкой никого нет.

"… не может быть всё вот так просто чёрт бы их побрал нелепая смерть неужели конец вся жизнь в клочья сразу конец или ещё помучаемся может рывком схватить выбросить в форточку не влезет бить окно придётся хотя наверняка поставили на неизвлекаемость суки даже шанса побороться не оставили коробка небольшая но фугас влезет или связка лимонок а может и химия…".

Не без усилия воли он оторвал свой взгляд от коробки и оглядел вагон. Никто из пассажиров на неё не смотрел, но в их спокойствии, казалось, присутствовала напряжённость, точнее, смиренное ожидание неизбежного…

"… а ведь она красива наверно не замужем жалко такую девку изуродуют куски рваного мяса старые козлы молодым умирать легко для какого выдумали уроды что-то незаметно…".

Евгений сидел неподвижно, не зная, что делать. Ни одна мысль не задерживалась в голове даже на долю секунды, не давая возможности сосредоточится. В его сознании началось какое-то ранее неведомое коловращение — в памяти стремительным потоком проносились обрывки воспоминаний. И не было такой воли, которая могла бы остановить этот непрекращающийся круговорот сознания.

…Ненастный вечер поздней осени заглянул в окно, и черты наглядно увядающей природы, навязчиво располагающие к философствованию о смысле жизни, проникли внутрь небольшого каминного зала загородного дома. Раскалённые поленья весело разбрасывали отражения огоньков из камина на стены и потолок. Казалось, что комнатная мебель англо-колониального стиля охотно вбирала в себя переменчивые лучики света одомашненного костра.

Серо-свинцовое небо за окном окончательно поглотило размытую желтизну осеннего солнца. Блёклое пятно небесного светила едва угадывалось на краю западного горизонта. И только редкие грязно-жёлтые островки опавших листьев среди опустевших деревьев, впитав в себя признаки солнца, будто из последних сил продолжали создавать стойкое впечатление о цвете осени.

Темнело. Незаметно погас серый свет из окна, и комната всецело погрузилась в уют ласковых теней и романтику прошлых эпох. Огонь из камина ещё старательнее разбрасывал свою яркость и тепло.

Елена, откинувшись на спинку кресла, неподвижно сидела вполоборота к камину. Складки синего бархата её платья светились мягким отражением огня. Прозрачные камни её ожерелья переливались жёлто-оранжевыми каплями света. Бокал с красным вином в её левой руке казался огромным кристаллом рубина.

Подпирая голову правой рукой, Евгений лежал на белой пушистой шкуре у ног Елены и читал вслух роман Леопольда Захера фон Мазоха "Венера в мехах". Время от времени он поднимал глаза и всматривался в её красивое лицо.

Вот он снова отвлёкся от чтения, отложил книгу в сторону и посмотрел на Елену. Отзвук пережитых страданий юноши воплотился в вопрос:

— Ты сможешь когда-нибудь простить меня окончательно?

Его вопрос был встречен её вопросительным взглядом.

— У нас две разные жизни, а могла быть одна на двоих. В этом виноват я. Если бы ещё тогда я понял, что могу тебя потерять, мы никогда бы не расстались. Из-за моей глупой выходки ты стала женой нелюбимого человека. И что теперь? Быть любовниками с потерянным счастьем?

— Понятно, — Елена перевела взгляд на огонь, — твои впечатления от прочитанного о мазохистских страданиях заставили тебя некстати подумать об этом.

— Я просто хочу …

— Разве сейчас это важно, — она не дала ему закончить фразу и, неожиданно, повысив голос, назидательно произнесла, — ибо прежнее прошло.

С минуту они молча смотрели на огонь. Лёгкий треск в камине внушал спокойствие и сладостное утомление.

Евгений окинул взглядом богато и со вкусом обставленную комнату. Казалось, что незримый двойник хозяина этого дома не уехал вместе с ним далеко за границу, а затаённо присутствует здесь. Однако ощущение чьего-то присутствия нисколько не отпугивало, а даже наоборот, чувствовалось сопереживание двум влюблённым, разлучённым волею судьбы. Их краткие греховные встречи были всего лишь оглядкой назад, мечтой о прошлогодней весне, безнадежной попыткой вернуться к утраченному навсегда.

— Ты согласна с тем, что твоя красота дарована богами за праведную жизнь, прожитую в других мирах? — прервал молчание Евгений.

— Ну, я не помню, — улыбнувшись, сказала Лена.

— Твоя красота — это награда…

— Награда для кого? — кокетливо спросила она.

— Для тех, кто тебя достоин, — Евгений приблизился к ней и обнял её ноги.

— Может, как-нибудь сублимируешь похоть и дочитаешь роман, — с игривой строгостью сказала Елена, оставаясь неподвижной.

— В такие минуты я не рекомендую вспоминать Фрейда, — ответил Евгений, увлекая её за собой на блестящую шкуру, — он бессмысленно прожил жизнь в поисках механики любви…

Он целовал её губы и плечи. Жаркий воздух из камина нежно окутывал душу и плоть…

… Мама накрывает новогодний стол. Запах апельсинов. Он стоит у окна рядом с ещё не наряженной ёлкой. Издалека она кажется мягкой и пушистой, но стоит коснуться её веточек, как колючие листики начинают "царапаться".

— А сколько в Новом году мне будет лет? — осторожно доставая из ящика с ёлочными игрушками розовую сосульку, спрашивает Женя.

— Пять, — отвечает ему папа.

Женя рассматривает зайчиков, лисичек, рыбок, которых папа развешивает на ветки. Вот белочка с орешком в лапках. Сама вся рыженькая, а орешек жёлтенький. Женя показывает папе на какую ветку "посадить" её.

Мама зовёт Женю в комнату, и он послушно бежит к ней.

— Видишь, какие мы все нарядные, — говорит мама, показывая на свое тёмно-зелёное платье, которое Женя видел на ней впервые. — И ёлочка наряжается, и тебе тоже надо нарядиться.

Женя кивает головой. Мама достаёт из шкафа белую рубашку, которую Женя обычно одевал на праздничные утренники в детском саду. Воротник у неё был сшит из блестящих серебряных ниточек. Переодевшись, Женя бежит обратно к папе. Наряд на ёлке уже почти готов.

Дяди и тетёньки — мама сказала, что это гости — усаживаются за стол. Так много на нём всего! И тарелочки все новенькие и чашечки. На кухне Женя таких не видел.

— Бам! Бам! Бам! — доносится из телевизора. Там показывают большой круг со стрелкой.

Все встают и молча чего-то ждут. Женя спрашивает маму, почему все стоят и молчат.

— Сейчас придёт Новый год, — шёпотом она отвечает ему и целует в щёку.

Вдруг все взрослые зачем-то делают своими бокалами "дзинь" — это когда бокалы тихонько ударяются друг об друга — шумно смеются и говорят: "С Новым годом! С новым счастьем!"

Первый раз он пьёт яблочно-смородиновый компот не из чашки, а из большого стеклянного бокала. Узоры на нём такие же, как на окне. У взрослых компот шипучий и другого цвета — искристо жёлтый, как у лимонада — но не такой вкусный. Мама так сказала.

Женя бежит к ёлке и хлопает в ладоши.

— Ёлочка, зажгись!

Звезда вспыхивает красным огнём, фонарики начинают разноцветно переливаться. Жёлтый, синий, зелёный… Веточки задрожали, игрушки затряслись, ёлка скрипнула… И закружилась.

— Ой, Женя! Смотри, — говорит ему папа и показывает на фигурку Деда Мороза под ёлкой, — Смотри, что Дед Мороз тебе принёс. Надо же! Рядом с Дедом Морозом стоит машина, усыпанная бумажными снежинками. Грузовик! Почти как настоящий, только маленький. Дверки кабины открываются, кузов поднимается вверх, передние колёса могут поворачиваться. Женя видел её раньше, но только в магазине, когда были там недавно с папой. Как Дед Мороз догадался подарить именно эту машину? Может, подслушал, когда Женя просил папу купить её?

— Вот машина вырастет, — говорит Женя родителям, — мы влезем в неё, и я буду вас катать.

Все смеются. Но ему совсем от этого не обидно. Его поднимают на стул, и он начинает петь песенку. Теперь уже забытую.

Тёплые мамины руки раздевают его и укладывают в кроватку. Музыка и голоса взрослых за стенкой еле слышны. Мама поправляет подушку под его головой, наклоняется и целует его. В эту ночь ей не надо читать ему сказку. И так очень хочется спать, глаза закрываются сами…

…Ступени мраморной лестницы светились матовым цветом. Евгений неторопливо спустился вниз, к берегу. Плеск воды в ночной тишине вкрадчиво что-то нашёптывал о нежности, неге и любви. Он напряжённо вглядывается в ночную даль. Водная равнина озера устремлена в чёрно-синюю бесконечность.

Евгений оглянулся. Светлана легко сбежала по ступеням. Будто днём. Вчера она также быстро спускалась к пляжу, сверкавшему от солнечных лучей, а теперь потухшие окна дачных корпусов сонно смотрят ей в след.

С гулким шорохом скользнув о песчаное дно, лодка отплывает от берега. Вёсла мягко погружаются в водную гладь. Лёгкое дуновение ветра и прохлада летней ночи, сливаясь с волнением от первого в жизни свидания с девушкой невидимыми струйками проникают в сердце. Мелкая дрожь пробегает по телу.

Мохнатая шапка острова таинственной чернотой вздымается над озером. Светлана о чём-то задумалась и посмотрела на небо. Звёздный бисер, блистая дрожащими ледяными искрами, рассыпан от края до края небосвода.

— А кем ты хочешь стать? — спрашивает его Светлана.

Лодка, плавно покачиваясь на невидимых волнах, подплывает к острову.

— Я стану архитектором, — с шестнадцатилетней серьёзностью произносит Евгений. — Я буду строить города. Хочешь, я построю город для тебя? Это будет самый необычный город на Земле! В непроходимой тайге, в неприступных болотах, в далёкой горной долине, где-нибудь на Алтае или в Саянах будет воздвигнут этот город! С нуля, на ровном месте. Там, где сейчас бегают стаи диких животных, где вместо дорог — лесные тропинки, вырастут высоченные дома из бетона, стали и стекла. Для их проектировки я приглашу всех фантастов планеты. Площадки под строительство каждого объекта — там, где строится здание, там и вырубается лес, и ни одного деревца больше. Представляешь, современный, выстроенный в каком-нибудь марсианском стиле, дом, а вокруг живая, нетронутая природа. Выглянула утром ранним в окно, а там горы, реки, леса! Мохнатая лапа векового кедра лежит на подоконнике. На крышах домов — зимние сады и парки. Дорог в обычном смысле не будет! Всё передвижение людей по городу поверх деревьев — между зданиями будут протянуты стальные рельсы, и на них в подвесном состоянии будут ездить воздушные трамваи! А на космических спутниках, орбита которых будет высчитана так, чтобы их вращение предусматривало прохождение именно над этой географической точкой Земли, будут установлены мощные солнечные отражатели! И днём, и ночью в городе будет светло и тепло! Я назову этот город Светлоград!

— А как туда добираться, вертолётом? — интересуется Света тем, как попасть в город, построенный в её честь.

— Нет, другими летательными аппаратами, — отвечает Евгений, зная о том, что к моменту появления города его мечты, вертолёты уже окажутся примитивным воплощением конструкторской мысли. Продуктом прогресса вчерашнего дня.

Они тихо, будто стараясь не разбудить неведомых обитателей безлюдного острова, сходят на берег. Берёзовая рощица в глубине острова, белея, заметно выделяется из окружающей темноты. Дух языческой сказки живёт в ней… Первый поцелуй… И новое дыхание… Первые клятвы в вечной любви…

Евгений смотрел на коробку, пронизывая её взглядом. Может быть, в какой-то момент она станет прозрачной, и всё-таки удастся разглядеть, что в ней? Может быть, есть ещё шанс?

Евгений последний раз оглядел вагон. На секунду он остановил свой взгляд на девушке, сидевшей справа наискосок в противоположной стороне вагона. "И ты красавица, прощай", — сказал про себя Евгений.

"…надо молиться где же те слова эти молитвы которые остановят это безумие смерть смерть что за ней может быть иной мир и не надо так его бояться а если нет темнота распад забвение жизнь только на этой земле со всеми признаками счастья и умереть исчезнуть в бездне во мраке…".

Память вырвала лишь одну строчку из когда-то известных молитв. Почему-то это были строки из Корана. Из его погребальной суры…

Вдруг в потоке сознания отчётливо возник образ родителей Евгения. Они стоят у его могилы. Он никогда не видел их такими постаревшими. Они не плачут, прошли годы после его гибели, их глаза были бесцветны…

— Господи! Какие у тебя седые волосы, мама… — попытался вслух воскликнуть Евгений, но не смог. Тугие спазмы сдавили горло. Резкая судорога пробежала по лицу, и на глазах появились слёзы.

Стук колёс всё сильнее и громче отдавался в мозгу, вынуждая с замиранием вслушиваться в их ритм. Постепенно эти стуки уже не сливались друг с другом, каждый из них начинал звучать отчётливее, отдаваясь железным эхом. Удары десятков молотов рассылали стальной звон набата. Промежутки между ударами становились длиннее и тише. Начинался мерный, затухающий отсчёт последних ритмов жизни. Казалось, время сейчас остановится, и мгновение до взрыва превратится в ненавистную ватную тишину…

— Станция "Александровский сад", конечная, — голос, показавшийся Евгению неестественным, вернул его к реальности. — Уважаемые пассажиры, при выходе из поезда не забывайте свои вещи.

На прежнем месте коробки уже не было. Она, покачиваясь в нескольких сантиметрах от пола, проплывала перед взором Евгения к выходу. Чья-то костлявая рука с пигментными веснушками держала её за бечёвку.

— Проклятая старуха! — срывая голос, заорал Евгений и бросился к выходу.

Каждый раз, когда Элла собиралась ехать на Казанский вокзал встречать посылку от мамы, её настроение портилось уже накануне. Она ненавидела это огромное, архитектурно вычурное сооружение, с его высоченными колонными залами, многочисленными, длинными подземными переходами, безликими, вечно мрачными перронами. Пыльные окна, грязные и облупленные стены, загаженные птицами карнизы и своды — видеть все эти признаки запустения с той же регулярностью, с какой Элле приходилось бывать на Казанском вокзале, уже не было сил. К тому же, ощущение царящей здесь разрухи возрастало из-за недавно начавшегося ремонта. Ей казалось, что даже типичные вокзальные запахи, одинаково неприятные на всех железнодорожных станциях, здесь были особенно невыносимыми.

Но она ненавидела этот вокзал ещё и потому, что он всегда молчаливо напоминал ей о её провинциальном происхождении, о её прошлом, а главное — о сегодняшнем её положении. Казанский вокзал заставлял Эллу не только не забывать, что она "немосквичка", но именно здесь память её возвращала к обидам, ошибкам и неудачам, пережитым в Москве. Со времени её приезда в столицу все её планы на жизнь настолько были искажены, что уже ничего из ранее задуманного, казавшегося таким легко достижимым, воплотить в действительность было нельзя.

Элла смотрела на отражение своего лица в окне вагона. Печальные глаза стремительно скользили по стене тоннеля метро. Грусть и усталость после бессонной ночи ничуть не исчезли, ни после крепкого кофе перед выходом из дома, ни после попадания в утреннюю суету пассажиров подземки.

Сколько ещё придётся продолжать обманывать маму? Ведь надежды на то, что всё скоро получится, уже не осталось. А этот обман не может затягиваться до бесконечности. Знать бы тогда, когда всё это ещё только начиналось, когда это казалось необходимым, даже невинным, что всё это окажется зря!

… Прощальный школьный звонок, выпускной бал, билет на поезд и учащённое биение сердца при сдаче документов в приёмную комиссию Московского медицинского института остались для Эллы самым счастливым воспоминанием из прожитой жизни. Тогда казалось, что вот-вот — и желания из своих девичьих грёз можно будет потрогать руками.

Несмотря на то, что Элла сдала вступительные экзамены совсем неплохо, в институт она не поступила, не пройдя по конкурсу. Но мысли о возвращении домой она даже не допускала, ведь её долгое ожидание момента навсегда расстаться с провинцией и начать счастливую и кипучую жизнь в столице, истекло.

Собравшись с духом, Элла позвонила маме и "обрадовала успешным зачислением в институт", хотя в действительности подала документы в медицинское училище. "Ничего, — успокаивала себя Элла, — через год всё равно поступлю".

С тех пор прошло шесть лет. Лихие девяностые годы. События настолько стремительно сменяли друг друга, что в памяти остались только мелькания впечатлений, вращавшихся в каком-то внутреннем калейдоскопе воспоминаний. Разочарования и унижения непрерывно, только меняясь местами, чередовались в том круговороте жизни, в котором оказалась Элла в эти годы в Москве.

У Глеба Тимофеевича было всё. Квартира с евроремонтом, иномарка и загородный дом, где преимущественно проживала его жена с двумя детьми. Чувствовать Элле себя полной хозяйкой приходилось только в квартире. Но она мечтала о большем.

Роман молодой секретарши с сорокапятилетним руководителем фирмы продолжался, как и пророчили все коллеги по работе, недолго. Два чудных для Эллы месяца.

— Если не нравится быть моей личной девочкой по вызову, можешь ехать обратно к себе, за Уральскую морщину! — сказал Глеб, когда Элла попыталась дерзко ответить отказом уехать на время из его квартиры по случаю приезда жены.

— Вертикальный козел! — не удержалась Элла. Она хотела добавить к этой интеллектуально насыщенной фразе ещё два эпитета: "Старый и вонючий". Не успела…

После расставания с Глебом многочисленные синяки на лице почти две недели заставили её сидеть у себя в съёмной комнате коммуналки безвылазно.

Потом был Валера. С ним она познакомилась на курсах английского языка. К тому времени она уже рассталась с мыслью женить на себе мужчину своей мечты — высокого, стройного, красивого — нечто среднее между Аленом Делоном и Игорем Костолевским. Мужская грация, демонический внутренний мир, творческая профессия — это стало для неё уже неважным. Главным требованием к будущему избраннику осталось только одно — наличие более-менее приличной квартиры в Москве. А у Валеры была большая и уютная квартира в "сталинском" доме. То обстоятельство, что с Валерой вместе проживала его мама, для Эллы показалось проблемой преодолимой. К ней она рассчитывала найти подход в недалёком будущем. Элла поняла, что упускать такую лёгкую добычу было бы непростительно.

Действуя умело и энергично, Элла быстро, но правдоподобно разыграла любовную карту. Преодолев брезгливость к прыщавому юнцу, к тому же, плохо знакомому с элементарными правилами мужской гигиены, Элла соблазнила Валеру. Конечно, при этом она сообщила ему, что для неё это очень серьёзно и она не переживёт, если расстанется с ним. Валера был счастлив, Элла уже торжествовала победу, хотя и тайно. Их любовный роман стремительно двигался в сторону ближайшего ЗАГСа.

Но его мать — женщина проницательная и коварная — сразу определила, что такая красивая и прагматичная девушка не может просто так полюбить её сына — юношу инфантильного, болезненно-слабого, без намёка на мужскую привлекательность. Она не стала устраивать скандалов или проводить с сыном серьёзные воспитательные беседы на тему: "Что такое лимита, и как с ней бороться".

Элла попалась на очень простой, но достаточно надёжной провокации, устроенной предусмотрительной мамашей Валеры. Однажды, когда Элла после недолгого перерыва позвонила Валере домой, трубку взяла его мама. Рыдая и всхлипывая (очевидно, женщина находилась на грани нервного срыва), она сообщила Эллочке, что сыночек сидит в "Бутырке" по уголовному делу за торговлю наркотиками. Валера, конечно, не виноват — дружки подставили. По этой статье ему грозит срок до пятнадцати лет. Но адвокат обнадёживает — если дать взятку в суде, правда, огромные деньги — есть шанс, что Валера получит срок условно. В наличии такой суммы, конечно, нет. Придётся продать квартиру. А что делать? Иначе Валерочку посадят. В ходе разговора Элла даже не пыталась убедительно изобразить сочувствие, а зачем? В мыслях она тут же поставила крест на своём намерении сделать Валеру своим мужем. Не дослушав до конца душераздирающих стенаний несостоявшейся свекрови, Элла повесила трубку.

Но каково же было потрясение Эллы, когда на следующий день Валера появился на курсах! Высокомерно и насмешливо он поздоровался с ней… Элла ушла с курсов досрочно — в тот же день. Чувство унижения и стыда из-за этого случая Элла пережила очень быстро, но озлобленность и желание отомстить долго не давали ей покоя.

А Юра продолжал писать ей письма. Все те же наивные фразы, как и в первые дни их знакомства, повторялись в его посланиях к ней. Нерегулярно и вежливо-нейтрально она отвечала ему. "Классный парень, надёжный, — думала о нём Элла, — но я-то хочу другой жизни!"

Выйти за него замуж Юрий предложил ей ещё будучи курсантом третьего курса. Но Элла и думать не хотела о том, чтобы стать женой офицера ВВС. Представить себе, что почти вся жизнь пройдёт в переездах по военным городкам, в скитаниях по ненавистным провинциям, вдали от Москвы? Нет уж! Две заветные мечты Эллы — переселиться в Москву и выйти замуж за москвича — с ранней юности были непоколебимы и неразрывно связаны между собой.

Последний раз с Юрой она виделась зимой. Выглядел он уже не так эффектно, как в год его выпуска из училища. Уже не было синей парадной формы советского лётчика, ни золотых погон, ни аксельбанта, ни офицерского кортика. А его улыбка уже не была такой добродушной. Обычный человек, которому уже за тридцать.

— Может, после окончания института надумаешь выйти за меня? — в очередной раз, добиваясь её, спросил Юрий. Для него она по-прежнему оставалась студенткой медицинского института. Целеустремлённой и правильной.

— Пока ничего не могу тебе ответить, — как всегда, прохладно она ответила ему. — Столько учёбы, скоро защита диплома. Некогда даже думать о личной жизни.

А в начале марта Элла получила письмо от своей мамы. Юра погиб в Чечне. О подробностях случившегося Элла узнала только вчера.

Сергей, бывший сослуживец и друг Юрия, недавно уволившись со службы, перебирался жить к родителям в Брянск и вчера был проездом в Москве. Ранним утром он разбудил её телефонным звонком и попросил о встрече. Говорил про какое-то письмо, которое Юра хотел отправить ей, но так и не успел. После бессонной ночи, проведённой в постели с каким-то нефтяником из Тюмени, приехавшим в Москву в командировку, Элла хотела днём выспаться. Не получилось. Отказаться от встречи с Сергеем при той роли, которую она играла уже несколько лет, было бы неправильно.

"Хотя нужно ли мне было об этом знать?" — спросила себя Элла, занимая освободившееся место почти посередине вагона.

С Сергеем она встретилась в небольшом и недорогом ресторане. Было около полудня. В такое время Элле никогда не приходилось бывать в ресторанах. Тишина и дневной свет казались здесь непривычными. В тех увеселительных заведениях, где Элле приходилось продавать себя, всегда было шумно, гремела музыка, а танцующие тела в темноте освещались ярко мигающими разноцветными бликами.

Сергей остановился посредине ресторанного зала и огляделся.

— Где присядем? — спросил он Эллу, стараясь выглядеть непринуждённо.

Почти все места были свободны. Занят был лишь один стол, за которым сидело трое мужчин.

— Давай здесь, — Элла подошла к столу напротив окна в углу зала. Отсюда были видны все места и стойка бара.

Когда официант принёс заказ, Сергей сам разлил водку. Было ясно, что он, наверно, забыл, когда был ресторанным гостем.

— Помянем, — тихо сказал Сергей.

Элла пригубила чуть-чуть и посмотрела в окно невидящим взглядом. Грусть была неопределённая. И никакой скорби.

— Тяжело терять близких, — опустив голову, произнёс Сергей, — особенно таких парней.

— Как это было? — спросила Элла. — Тебе известно?

— Извини, мне самому нелегко, а у тебя тем более такое горе, — Сергей старался говорить сочувственно. — Жених был всё-таки. Может, пока тебе не стоит знать? Пройдёт какое-то время, боль притупится хоть на малость.

"Эх, Юрка, Юрка! Хорошо, что ты так и не узнал, кто я на самом деле, — произнесла про себя Элла. — Все эти годы мечтал обо мне как о невесте, а меня за всё это время перетрахало столько уродов, что уже по Москве ходить стыдно".

Подавив горечь от собственного укора, Элла попросила Сергея рассказать, как погиб Юрий. Рассказ Сергея был сух и краток, как рапорт военному командованию.

— Их сбили во время возвращения с задания. На борту было четыре человека. Юра был командиром экипажа. Стреляли из зенитного пулемета, попали сразу, но вертолёт удалось посадить. Все ребята остались живы. Юрка передал по рации координаты места вынужденной посадки, сказал, что они находятся в окружении, ведут бой. К ним выдвинулась мотоманевренная группа на "бэтээрах" и "бээмпэ". Должны были успеть, но колонну мотострелков остановили жители аула, через который была дорога к месту, где шёл бой. Старики с клюками, воющие бабы, подрастающие абреки — все перегородили дорогу. "Мол, мы мирное село, в войне не участвуем, а если боевики узнают, что русские войска здесь были, то будут думать, что мы вам помогаем. Нам за это боевики отомстят". Короче, не пропустили. Когда уже объездом наши подошли к месту посадки вертолёта, от ребят остались только обгоревшие тела. Боевики облили горючим убитых и раненых ребят и подожгли их. Наши не успели буквально минут на двадцать. Мотострелкам даже удалось организовать преследование отступающих. Взяли в плен одного раненого "чеха". Он-то и рассказал, как всё было. Его, кстати, там же и разорвали…

— Как разорвали? — Элла прервала рассказ Сергея.

— Обычно. Ноги, руки прицепили к тросам двух "бэтээров" и разъехались в разные стороны.

Сергей налил себе ещё водки и выпил, не закусывая. Элла молча смотрела в зал. Стол, за которым сидели трое мужчин, стоял у противоположной стены. Один из мужчин разговаривал громче своих собеседников. Эллу привлёк его акцент. Сергей тоже взглянул в ту сторону, прислушался.

— Шакалы, — прошипел Сергей, — и здесь эти звери. Я этот акцент из тысячи других узнаю.

— Чеченец? — удивившись, спросила Элла.

— Да, какой-то вайнах, — зло ответил Сергей и налил себе водки.

Разговор мужчин становился всё слышнее и возбуждённее. Мужчина с короткой стрижкой, гладко выбритый, лет тридцати пяти — именно его Сергей определил как чеченца — повышая голос, в чём-то упрекал своего собеседника, сидевшего за столом напротив. Тот пытался оправдываться. Элла бегло оглядела объект чеченской атаки. Немодный костюм, несочетаемость цветов рубашки и галстука, полуразбитый "дипломат" выдавали в нём чиновника среднего ранга. Ей хорошо была знакома эта категория мужиков — старше сорока, в основном пузатые, рыхлотелые, с неистребимым запахом гнили изо рта — начальники всяческих отделов и управлений министерств и ведомств. Достаточно часто Элла ублажала их, как правило, в саунах. Туда они приходили всегда с какими-нибудь бизнесменами или братками, которые, собственно, и оплачивали все эти банные атрибуты — выпивку, закуску, девочек. Серьёзность и озабоченность на их пьяных лицах не исчезали ни до обсуждения деловых вопросов, ни после. Неумело и застенчиво, стесняясь своей похоти, чиновники вели её в комнату отдыха. Удовлетворив своё сладострастие, они обычно укоряли и стыдили Эллу за занятие проституцией, советовали ей найти другую работу.

— Понимаешь, Аслан, — говорил чиновник, — договор подписали без проблем, ведомость рассылки уже готова. Но я не виноват, что наш финотдел отказал. Кругом такая бюрократия, ничего не делается вовремя.

— Послушай сюда, — перебил его чеченец, — ты мне когда сказал, что бабки уже выделили под этот контракт, а?

— Я делаю всё, что могу, Аслан, — продолжал оправдываться чиновник, — сейчас такой порядок, не такой, как везде. Ваша миграционная служба идёт отдельной строкой бюджета. Это в любую другую область или республику можно отправить деньги под такой контракт. Контроль только наш, внутренний. А по Чечне работает правительственная программа для беженцев. Деньги будут обязательно, Аслан. Просто ещё необходимы согласования. Я стараюсь. В конце концов, это тоже мой интерес.

— Послушай сюда, — опять заговорил чеченец. — Твоя доля будет урезана. Ты плохо работаешь. Собаку, которая плохо служит хозяину, наказывают.

— Хорошо, — обречённо ответил чиновник.

— Вы поймите нас правильно, — к разговору присоединился третий. В его речи было заметное грассирование. — Мы несём большие расходы уже сейчас. Держим наготове несколько подставных фирм, счетов. Оплатили всю схему увода денег, а вы нас подводите.

— Я всё понимаю, — отвечал чиновник, — не волнуйтесь, всё будет нормально. Нужно только ещё подождать.

— Сколько? — спросил чеченец.

— Пока не знаю.

Чеченец взял со стола пустой бокал и опустил к себе на стул, зажав его в паху. Молния замка на его гульфике еле слышно коротко взвизгнула. Держа руки под столом, приняв позу с наклоном вперёд, чеченец продолжал смотреть на чиновника.

— Не знаешь? — переспросил чеченец. — А когда будешь знать?

Ответа не последовало.

— Иди подумай, — чеченец резко выбросил руку из-под стола и жидкость из его бокала выплеснулась в лицо чиновнику. Третий одобрительно захихикал.

Чиновник, закрывая лицо руками, выбежал из зала.

— Пойдём отсюда, — сказала Элла Сергею, который уже допил графинчик водки, доел салаты и мясо "по-купечески", пока Элла была отвлечена своими наблюдениями.

— Может, чаю или кофе? — спросил опьяневший Сергей.

— Не хочется, — ответила Элла. После увиденной сцены оставаться здесь ей было противно.

Когда Элла и Сергей выходили из ресторана, позади их раздался грубый крик чеченца: "Халдей! Сколько с нас? Посчитай".

Сергею некуда было спешить, до отправления его поезда в Брянск было ещё два часа. Можно было пообщаться ещё, но Элле хотелось побыстрее расстаться, чтобы побыть одной.

— Ну ладно, Серёж, — сказала Элла, — мне пора.

— Да, конечно, — ответил Сергей, — тебе, наверно, еще на учёбу надо.

— Ага, — привычно солгала Элла.

Сергей протянул ей замусоленный конверт. Последнее, что останется у неё от Юры. Письмо мёртвого человека…

За стеклом замелькали колонны станции, поезд остановился.

— Станция "Александровский сад", конечная… — голос мегафона прервал гнетущие воспоминания Эллы.

Выйдя из вагона, Элла быстро спустилась по лестнице и, обгоняя идущих в переходе, уже направлялась к перрону станции "Библиотека имени Ленина". Вдруг сзади она услышала громкие крики, заставившие её оглянуться. Несколько человек бежали к перрону станции "Александровский сад". Какое-то время Элла стояла в нерешительности — идти или не идти туда же. Простое человеческое любопытство побороло равнодушие к происходящему.

Приблизившись к толпе, стоявшей плотным полукольцом на перроне, Элла не стала делать попыток протиснуться среди возбуждённых людей. Она остановилась неподалёку, надеясь, что её любопытство будет удовлетворено, даже если она не будет стоять в непосредственной близости от места происшествия, привлёкшего столько зевак.

Действительно, буквально через полминуты толпа расступилась, образовав живой коридор, из которого двое милиционеров вывели молодого человека, держа его под руки. Элла сразу узнала его — это был парень, который ехал с ней в том же вагоне метро несколько минут назад. Хотя узнать этого несчастного было нелегко — его одежда и лицо были в крови. Причём кровь стекала с него просто ручьями. Его волосы на лбу превратились в один кровавый пучок. Бровь над правым глазом была сильно рассечена, и оттуда пульсирующими струйками по всей правой стороне лица стекала кровь, заливая его рубашку. Из-под носа вздувались красные пузыри, брызги от которых падали крупными каплями на мраморный пол.

Когда милиционеры провели задержанного неподалёку от Эллы, она увидела, что его руки за спиной были в наручниках.

— Братья! Да здравствует жизнь! — вдруг закричал он. Несмотря на истерзанный вид, Элла почувствовала, что от него исходит огромная волна безумного счастья. Ей даже показалось в этот момент, что она находится на каком-то феерическом шоу, где энергия радостных эмоций внезапно захватывает всё сознание.

Постепенно толпа начала рассеиваться, и Элла смогла подойти поближе к тому месту, где, как ей казалось, всё и произошло.

— Что случилось, откуда столько крови? Кого-то убили? — спросила стройная пожилая женщина, одетая более чем скромно. К её бедру прижималась девочка лет семи.

— Наверно, кто-то опять бросился под поезд! — возбуждённо высказал свою версию подросток в чёрной футболке и джинсах с зелёным рюкзачком через плечо.

— Именно так, только что видела старуху, живого места на ней нет, — охотно и скороговоркой начала говорить женщина глубокого пенсионного возраста. Ей явно некуда было спешить. Она быстро вертела головой в поисках слушателя. — Только вот не видела, сама бросилась бабка или нечаянно упала, а может, толкнул кто.

— Не надо выдумывать, женщина, — вмешался в разговор полноватый мужчина лет пятидесяти. — Никто под поезд не падал. — Он говорил спокойно и уверенно, тёмно-коричневый старый портфель приумножал его солидность минимум вдвое. — Я сам видел, как один парень напал на неё, пытался ограбить, милиция подоспела вовремя, грабителя задержали, но он сопротивлялся, как чёрт. Еле с ним справились…

— Так это грабитель был? — перебила его молодая, но деловитого вида женщина в роговых очках. Её дамская сумочка, висевшая на запястье, тут же переместилась под мышку левой руки и была крепко зажата. — Надо же, а я стою и вижу, как милиция избивает парня, думаю, фашизм настоящий, жалела его. Так и надо! Средь бела дня уже не стесняются. Стрелять их надо!

Несмотря на то, что разговор рядом стоящих людей Элла слышала хорошо, она не понимала, что же произошло в действительности с молодым человеком, с которым она ехала в одном вагоне метро. На него она обратила внимание, когда этот парень задумчиво и как-то растерянно посмотрел в её глаза. Но за годы обладания статусом красавицы она привыкла к разным проявлениям молчаливого восторга в свой адрес. В конце концов, мужское вожделение к женщине — штучка весьма интимная, каждый хочет и стесняется по-своему. Ничего особенного в его поведении, кроме странного и пристального взгляда на картонную коробку старушки, ехавшей в том же вагоне, она не заметила.

Да, кстати. А что могло произойти со старушкой? Хотя на вид она была лет семидесяти, судя по тому, какую коробку везла с собой, она чувствовала себя завидно неплохо. Даже когда ей мужчина уступил место в вагоне, она бодро ответила отказом. Лишь после того, как мужчина пояснил причину своей вежливости и уважения к старости — он выходил на следующей остановке, — старушка согласилась сесть на его место. Правда, свою коробку ей пришлось оставить у дверей напротив выхода, чтобы не загородить проход пассажирам.

"А вот и коробка", — Элла посмотрела в сторону колонны, у подножия которой были разбросаны куски картона и обрывки верёвок. Содержимое коробки — старая фарфоровая посуда — вывалилось на пол. Вокруг коробки краснели многочисленные кровавые потёки, брызги и лужицы на мраморе колонны и перрона.

Элла недолго смотрела на всё это. Через минуту подошла электричка, вагоны распахнули двери, извергнув на перрон потоки пассажиров. Ничего не замечающие люди уносили на своих подошвах следы чьего-то несчастья. Ещё минута, и на перроне уже ничего не осталось. Лишь только кровавые брызги на сером мраморе колонны свидетельствовали о недавно происшедшей трагедии.

"Ну и денёк начался", — подумала про себя Элла, спускаясь по лестнице к перрону станции "Библиотека имени Ленина". Вдруг чувство знакомого, когда-то пережитого страха овладело ей. Что-то запоминающееся было во взгляде этого парня, что-то очень знакомое было в выражении его лица. Ей даже на секунду показалось, что она где-то видела его раньше…

Наконец, её сознание осветилось яркой вспышкой догадки. Да, теперь всё стало ясно. Она поняла, что же было странного и навсегда запоминающегося в этом взгляде. В нём было нечто общее с тем выражением глаз, когда на неё смотрел Юра во время прощания с ней в последний раз, перед его очередной командировкой в Чечню.

Несмотря на то, что "деловая Москва" середины девяностых уже вкусила сполна все прелести ночного образа жизни, которая кипела в супердорогих казино, клубах, ресторанах, саунах и массажных салонах, не у всех "новых русских" выработалась привычка просыпаться к обеду. Потому среди отечественных машин и обшарпанных иномарок на дорогах столицы с самого раннего утра появлялись дорогие лимузины, в которых спешили представители виртуального бизнеса в свои офисы и банки, на переговоры, "стрелки" и прочие деловые свидания.

Хотя из многомиллионной массы, ежедневно просыпавшейся единым и целым организмом и заполнявшей своим множеством все главные улицы мегаполиса, была всего лишь крошечная толика действительно занятых общественно полезным трудом людей, какая-то инерция заставляла и обычных горожан, и "хозяев жизни" проявлять бесполезную суету чуть ли не с рассвета.

Сотни тысяч машин выстраивались в километровые очереди, в которых медленно, урывками, переругиваясь, подрезая и сталкиваясь друг с другом, ехали мужчины, женщины, дети — к единой всеобщей цели. Не человеческая энергия созидания, а лишь исключительно животная необходимость — утолять голод и насыщаться — двигала каждую единицу этого авто-людского потока. Такова была и есть причина появления утренних пробок на дорогах Москвы.

— Ну куда ты прёшь, козёл! — заорал Александр Семиречный на "пятисотый мерс", настойчиво выезжавший со второстепенной дороги на главную. — Чтоб тебя взорвали твои компаньоны!

Привычка ругаться на всех и вся во время езды на машине по пробкам, наверно, выработалась у всех обладателей руля и педалей. Отвыкнуть уже невозможно. У легковозбудимых людей срывается таким образом злость, выпускается пар, а для людей трусоватых это вообще незаменимая возможность нагло и безнаказанно хамить. Ругайся самыми обидными словами — и никаких последствий, ведь сидя в салоне автомобиля, тебя всё равно никто не услышит.

Семиречный опаздывал. Третий час он уже мотался по пробкам — через полгорода до больницы, а потом до центра к месту работы. Никакого терпения не хватит. Что толку выезжать рано утром? Куда они все едут? Если бы не обстоятельства, которые уже целую неделю изматывали нервы Александру Семиречному, в такое время он никуда бы не выезжал на машине, но тут дела семейные. Хочешь не хочешь — надо.

Об отпуске остались самые паршивые впечатления. Первый раз за последние три года удалось вырваться в отпуск летом. Еще с весны с женой подгадывали, чтобы наконец-то на отдых поехать вместе, а не порознь. И путёвка в Крым досталась почти задаром, и деньги кое-какие появились в семье, чтобы можно было потратиться без особого расстройства после возвращения домой. Но на тебе! Через день после приезда — ещё не успели надышаться морским воздухом, на телах не появилось ни тени загара, — а пятилетняя дочка Семиречного, Маша, по недогляду матери взяла и объелась немытых фруктов. Подхватила кишечную инфекцию. А с ней и все соответствующие атрибуты — температура, понос, рвота. Сначала думали ограничиться аптечным самолечением. Потом пришлось-таки обратиться в местную больницу, где украинские врачи наотрез отказались бесплатно лечить иностранного пациента. Но даже за уплаченные Семиречным деньги состояние дочери не улучшалось. Решили срочно самолётом возвращаться в Москву, чтобы поместить Машу в ведомственную больницу МВД России, в которой Семиречный состоял на учёте как кадровый сотрудник органов внутренних дел. В итоге и деньги, и отпускное время были потеряны напрасно. Ну ладно, чёрт с ним, с отпуском. А деньги? Эти потери на новой работе возмещались с трудом.

Уже более полугода не было ни одного приличного дела, на котором можно было нормально заработать. На прежнем месте, в "территориалке", хотя и был заместителем начальника следственного отдела, но всё-таки хоть раз в месяц попадалось дело, по которому проходил платежеспособный обвиняемый. А здесь? Толку, что начальник следственного управления УВД Московского метрополитена. Попадаются только хулиганьё или мелкие карманники, да и то приезжие из голодных окраин. Какие могут быть с них взятки?

— Ну чё ты, додик! Би-би, би-би! — глядя в зеркало заднего вида, Семиречный раздражённо отреагировал на сигналы сзади стоящей машины. — Еду, еду…

Старенькая "пятерка" Семиречного медленно двинулась вместе с потоком других машин.

"Знать бы, что это место совсем не хлебное, хрен бы пошёл в это грёбанное УВД, — думал про себя Семиречный, выезжая на начало Арбата. — Конечно, в "территориалке" засиделся я. Там никакого карьерного роста бы не было, но деньги можно было делать серьёзные. Ладно, потерплю годик, а там подыщу место поприличнее".

Двадцать минут пришлось ждать уже в пятистах метрах от здания управления из-за затора на перекрёстке. За опоздание на работу Семиречного, конечно, ругать никто не будет, но по привычке бывшего военного он ненавидел опаздывать.

"Работёнка моя — дрянь, — продолжал размышлять Семиречный. — Дел полно, а денег нету. А следаки? Сплошной молодняк! Вчера с горшка сняли, а сегодня следователями сделали. Как с ними работать? Хоть в морду бей, с работой не справляются. Чуть дело посложнее карманной кражи, сроки приходится продлевать, будто серийные убийства расследуются. А тут ещё из-за этой войны в Чечне половину розыскников откомандировали. Зачем там оперативники? Что им там делать? Басаева искать? Там системами залпового огня, штурмовой авиацией работать надо. А эти идиоты туда оперов шлют. Даже следователей направляют. Боевиков допрашивать, что ли?"

Наконец Семиречному удалось припарковаться на служебной стоянке. Он вышел из машины, кивнул сержанту на входе и поднялся на второй этаж.

"Работа изматывает, денег нету, дочь с женой в больнице. Когда это кончится? — с этими мыслями Семиречный дошёл до двери кабинета, у которой стоял адвокат Боликов — когда-то тоже следователь и товарищ Семиречного. С тех пор, как Боликов ушёл из следователей в адвокаты, у него появился пейджер, лицо его стало свежее, внешний вид опрятнее, а походка медленнее и вразвалочку.

— Привет, — Боликов протянул Семиречному руку.

— Здорово, Игорь, — от этой встречи у Семиречного приподнялось настроение.

"Значит, вчерашний клиент, которого я сосватал Боликову, чего-нибудь заплатит".

— Петрович, как у тебя со временем? — полуконспиративно Боликов обратился к Семиречному. — Поговорить надо.

— Хорошо, — охотно согласился Семиречный. — Давай в шесть подходи. Сейчас извини, запарка.

Боликов кивнул и пошёл к выходу. Получилось, что только ради этого он приехал сюда и дожидался Семиречного.

Семиречный зашёл в свой кабинет. Казалось, что запах табачного дыма был здесь особой атмосферой. Усевшись в кресло, Семиречный по селекторной связи начал проверять, на месте ли его сотрудники.

— Да, Петрович, привет, — первым откликнулся Павел Моленок.

— Рубанов на месте? — спросил Семиречный.

— Нет его, — выдержав паузу, ответил Павел.

Понятно, последняя надежда избежать скандала с прокуратурой исчезла. Вчера следователь Рубанов ещё в обед уехал в ИВС к задержанному Сичихину предъявлять обвинение. Сразу после этого Рубанов должен был ехать к прокурору для получения санкции на арест Сичихина. Но, как сообщили из ИВС, вчера вечером Рубанов приехал туда пьяный с родственниками Сичихина, никакого постановления об аресте не привёз, дал распоряжение освободить Сичихина и вместе с ним уехал в неизвестном направлении.

— Беспокоящий огонь по всем телефонам! — скомандовал Семиречный.

— А что толку? Его жена звонила минуту назад, тоже ищет, — недовольно ответил Моленок. — Бесполезно искать. Сам найдётся.

Семиречному показалось, что на том конце селекторной связи сидел маленький Павлик — упрямый и обидчивый, результат педагогической запущенности. На указания взрослых болезненно и злобно реагирующий.

Не зная, что предпринять по этому вопросу, Семиречный решил не отвлекаться и позвонил другому следователю — Гольянову Сергею:

— Пасюк у тебя?

— Да, сейчас позову, — по голосу Гольянова было понятно, что он недавно проснулся. Гольянов часто ночевал в кабинете.

— Не надо, пусть ко мне зайдёт, — Семиречный отключился от внутренней связи.

Зайдя в кабинет к Семиречному, Пасюк тихо поздоровался, сел за стол и широко зевнул. Густой выхлоп перегара достиг сферы обоняния Семиречного. К чувству неприязни, которое Семиречный давно испытывал к самому тупому сотруднику отдела, добавилось физиологическое отвращение.

— Сегодня какое число? — спросил Семиречный.

— Двадцать седьмое, — не понимая издёвки в вопросе, ответил Пасюк.

— А месяц?! — срываясь на истерику, закричал Семиречный.

Пасюк понял, что его будут сейчас ругать. В таких случаях он старался держаться внешне спокойно, с видом умного подчинённого, несправедливо попавшего в опалу начальства. Пасюк выпрямился на стуле и взглянул на Семиречного с явной попыткой придать своему лицу серьёзное выражение. Мешковидные припухлости под глазами на несколько секунд сделали Пасюка похожим на студента философского факультета.

— Чего уставился? — голос Семиречного, как обычно в минуты приступа злобы, менялся и походил на грубый женский. — Дело по сто восьмой ты когда собираешься заканчивать?

— Какое дело? — спокойно спросил Пасюк.

— Дело Соколова, старуху с коробкой который… — начал уточнять Семиречный.

— У меня его нет, — растерянно сказал Пасюк

— А где дело? — запинаясь, спросил Семиречный.

— У Сербского.

— У какого Сербского, придурок?!

— Ну в смысле, на экспертизе, — поправил сам себя Пасюк. — Жду, когда закончат.

— Я ещё до отпуска звонил в психушку, экспертиза была уже готова! — вне себя от ярости закричал Семиречный. — И ты до сих пор не забрал? Перо в задницу и с гусиным криком туда!

— Ладно, сейчас поеду, — Пасюк неторопливо встал из-за стола и направился к выходу.

— Слышь, ты только ксиву свою не забудь, а то ещё перепутают с пациентом психушки! Оставят у себя и не выпустят! — орал ему в след Семиречный. — Ты же дебил конченый! С таким диагнозом даже в ментуре работать нельзя!

Как только скрипнула дверь, Лев Борисович сосредоточенно уткнулся в кипы бумаг, не очень аккуратно разложенных на столе. Успев принять сгорбленный вид, он ожидал, не поднимая головы, когда кто-то заглянет к нему в кабинет. Наконец, дверь наполовину медленно приоткрылась, и в проёме показалась голова Ольги Николаевны.

— Ой, Лев Борисович, — изобразив удивление, произнесла длинноволосая блондинка сорокалетнего возраста. Её худая и невысокая фигурка остановилась на пороге. — Вы все ещё на работе? А я иду по коридору, вижу, свет горит, думаю, забыли выключить. Решила заглянуть.

В первые минуты общения с Ольгой Николаевной у любого собеседника её маленькое вытянутое треугольное лицо с тонкими складками морщин и колючими глазками вызывало здоровое чувство отторжения, надолго остававшегося в памяти осадком неприязни. В белом халате она была похожа на лабораторную крысу.

— Да, Оленька, — оторвавшись от бумаг, как можно ласковее сказал Лев Борисович. Взглянув на неё поверх очков, низко сидевших на его каплевидном носу, он приветливо улыбнулся. — Работы много, сроки поджимают, а ещё по девяти экспертизам исследования даже не начинались. Зависли на стадии наблюдения. Так что приходится задерживаться.

Ольга Николаевна стояла у выхода и сочувственно кивала головой. Понимая, что своим любопытством не нарочно отвлекла профессора от большой и важной работы, она уже хотела вежливо попрощаться и уйти, но её почти наследственная болтливоохотливость в который раз одержала победу.

— Наблюдение за больными — тоже часть исследования их состояния, — нерешительно сказала она.

— Вы очень методичны, — не скрывая сарказма, Лев Борисович похвалил медсестру.

— Стараюсь, — со скромным видом школьной отличницы отреагировала Ольга Николаевна.

Лев Борисович молча ссутулился над столом, показывая свою занятость.

— Надолго задержитесь? — заботливо осведомилась Ольга Николаевна, поворачиваясь к выходу.

"Тебе какое дело, паршивая сплетница", — мысленно ответил ей Лев Борисович, но озвучил свой ответ иначе: — Не знаю, Оленька. Поработаю, наверно, ещё часок.

— Ну, успехов вам. До свидания, Лев Борисович.

— Всего доброго, Оленька, — буркнул он.

За закрывшейся дверью исчезла женщина, к которой Лев Борисович испытывал давнюю ненависть.

В середине 80-х годов — когда у западногерманского и голландского посольств ещё не начали выстраиваться длинные очереди измученных перестройкой советских граждан, страждущих вырваться на Запад под предлогом возвращения на историческую родину — Лев Борисович готовил к защите свою докторскую диссертацию. Его многолетний научный труд, наконец, подходил к завершению, а значит, долгожданный прыжок в кресло заведующего отделением института можно было считать уже состоявшимся. Ясное дело, чтобы занять одну из руководящих должностей в самом главном научном центре страны, специализирующемся по проблемам судебной психиатрии, требовались не только серьёзные заслуги в исследовательской работе, но и многочисленные рекомендации высоких начальников из Минздрава СССР. И вот в самый ответственный период в его карьерном росте среди сотрудников института вдруг поползли слухи, что доселе безупречный претендент на должность заведующего отделением ВНИИ судебной психиатрии им. В.П. Сербского Лев Борисович Кричкер, оказывается, собирается эмигрировать в Израиль, но это намерение, конечно, он держит ото всех в секрете. Сначала как новость, а потом как дискуссия эта информация целый месяц была предметом тихого обсуждения почти во всех курилках и туалетах института.

Узнав о том, что, не спрашивая о его желании, кто-то уже отправил его на землю обетованную, Лев Борисович не на шутку насторожился.

"Понятно, враги не дремлют, — сделал он вывод из происшедшего. — Какая-то сволочь решила обосрать моё назначение. Если это говно не разгрести сейчас, потом будет поздно".

Вскоре, набравшись мужества, Кричкер решил задержаться в кабинете директора института после одного из расширенных совещаний.

— Вы хотите ещё что-то добавить? — обратился к нему директор, не подозревавший о цели предстоящего разговора, ради которого Лев Борисович, не вставая с места, ожидал, когда последний из сотрудников закроет за собой дверь.

— Нет, Евгений Рихардович, — с лёгким волнением произнёс Лев Борисович. — Я к вам по очень деликатному вопросу.

— Слушаю вас, — Евгений Рихардович откинулся на спинку кресла, скрестив на груди руки. В его усталых глазах сверкнула слабая искра внимания.

Между ними были исключительно официальные отношения. С началом их разговора в душном кабинете директора даже стало чуть прохладнее.

— Вы знаете, — начал Лев Борисович, стараясь говорить доверительным тоном, — среди наших сотрудников ходят слухи о том, что я собираюсь уехать в Израиль.

— Вот как? — усмехнулся Евгений Рихардович. — Забавно.

— Да, — поспешил согласиться Лев Борисович. — Всё было бы очень смешно, если бы это ограничилось бытовой шуткой. Но сейчас эти абсолютно беспочвенные слухи обрастают просто немыслимыми подробностями. Например, мне якобы предложили возглавить кафедру где-то в Хайфе.

— Надо же, ничего об этом не слышал, — с артистическим правдоподобием произнёс Евгений Рихардович.

Лев Борисович внимательно посмотрел на него. Они оба по долгу своей профессии были прекрасными физиономистами и могли без слов угадывать искренность собеседника по взгляду. Этот немой контакт продолжался несколько секунд.

— Не волнуйтесь, — прервал паузу Евгений Рихардович, — в любом коллективе есть лидер и антилидер. И каждый стремится дезинформировать друг друга. То, что у вас есть враги, распускающие подобные слухи, говорит о том, что вас уже начинают бояться. С чем я вас и поздравляю.

— Спасибо, — машинально ответил Лев Борисович.

Беседу можно было считать оконченной. Лев Борисович не хотел показывать свою излишнюю озабоченность, хотя на самом деле его опасения по поводу предстоящего назначения так и не развеялись. Целых два месяца после защиты диссертации тревога не покидала его.

Лишь спустя три года, уже будучи заведующим, Лев Борисович случайно узнал, кто был виновником его тревожных переживаний того времени. Это была Ольга Николаевна. Оказалось, однажды за традиционным послеобеденным чаепитием она рассказала другой медсестре (теперь уже давно уволившейся) анекдот про то, как советское правительство решило выслать всех диссидентов из СССР. Но этому воспротивились психиатры, заявив, что им тоже придётся эмигрировать, так как останутся без работы. Вот с такой вполне безобидной шутки всё и началось. Почему именно Кричкеру пришлось пострадать от этого? Наверно, так совпало.

Наконец раздался телефонный звонок, из-за которого Лев Борисович задержался сегодня на работе. Стряхнув с себя неприятные воспоминания, он взял трубку.

— Лев Борисович? — спросил грубый женский голос.

— Да-да, — вежливо ответил он. — Добрый вечер, Фатима Дзасоховна.

— Надеюсь, что добрый, коллега, — не очень церемонясь, ответила на приветствие Фатима Дзасоховна. Она тоже когда-то давала клятву Гиппократа перед тем, как стать акушером-гинекологом, что, по её мнению, давало ей право называть Льва Борисовича своим коллегой.

А вот ему было больно терпеть это хамство — слышать, как его, доктора медицинских наук, множество работ которого опубликовано по всей стране и за рубежом, признанного мэтра судебной психиатрии, какая-то акушерка из далёкой осетинской райбольницы, живущая в Москве без прописки и занимающаяся здесь производством подпольных абортов, называет (обзывает!) своим коллегой. Но ради денег, которые ему были уплачены за дачу заведомо ложного экспертного заключения, приходилось терпеть такие временные неудобства.

— Послушайте, Лев Борисович, — к бесцеремонности, только что прозвучавшей сквозь мембрану телефонной трубки, добавились повелительные интонации. — Я ещё пока не закончила всех своих дел, поэтому наша с вами встреча переносится на час позже. Мы будем вас ждать в ресторане "Янычар". Хорошо?

— Хорошо, Фатима Дзасоховна, — тщательно скрывая раздражение, сказал Лев Борисович.

— Азамат вас встретит. До свидания, — её голос сменили короткие гудки.

— Азамат, газават, — рифмуя чуждые ему слова, Лев Борисович передразнил Фатиму Дзасоховну и небрежно бросил трубку на телефонный аппарат.

С Фатимой Дзасоховной он познакомился около полугода назад через своего давнего знакомого — известного московского адвоката Бориса Абрамовича Ковальцова, профессиональный успех которого особенно в последнее время начал круто идти в гору. Его клиентами становились криминальные авторитеты и продажные правительственные чиновники. Его лицо, не слишком отдалённо напоминавшее седеющего орангутана в очках, часто мелькало по телевидению. Секрет популярности Ковальцова для Кричкера долго оставался загадкой. Он неоднократно пытался вникнуть в суть того, что излагал Ковальцов с экранов ТВ, но кроме слов-паразитов (как бы, как говорится, в принципе, значит, это самое) и фонетически ненужной связки "э-э-э" между ними, в памяти ничего не оставалось. "Как же он произносит судебные речи? — задавался вопросом Кричкер каждый раз, когда слушал Ковальцова. — Очевидно, за этим косноязычием скрывается какая-то мудрость".

Разгадка этой скрытой мудрости наступила одновременно с той просьбой, с которой Ковальцов обратился к Кричкеру. Просьба состояла в том, чтобы Кричкер в силу своей должностной компетенции помог сделать для одного из ковальцовских клиентов, обвиняемого в мошенничестве, заключение судебно-психиатрической экспертизы, согласно которому подследственный — некто Лече Терлоев — должен был быть признан судом невменяемым. Следствие по уголовному делу о фактах хищения десятков миллиардов рублей из госказны, которое в прессе звучало как "дело чеченских авизо", продолжалось уже более двух лет. За этот период многочисленные соучастники Терлоева были либо отпущены на свободу за недоказанностью их вины, либо сбежали от правосудия самостоятельно. Лишь один Терлоев всё это время оставался узником "Бутырки".

Цена признания Терлоева невменяемым была объявлена в сумме пятидесяти тысяч долларов.

Такая простая, а точнее, примитивная, идея — объявить о том, что хищение огромных денежных средств с использованием многоэтапных банковских операций произошло под влиянием психоза — могла прийти в голову только полному кретину с бесспорным диагнозом. Разумеется, в этой афёре Кричкер усмотрел для себя огромный риск. Оснований для того, чтобы отыскать у Терлоева серьёзные психические расстройства, не было никаких. Но и отказываться от предложенной суммы тоже было бы глупо. Так был найден выход: подтвердить экспертным заключением, что во время пребывания Терлоева под стражей у него развился психопатический синдром со сложной динамикой, а это исключало впоследствии возможность наказания.

Как только Кричкер включился в работу по освобождению чеченского вора из тюрьмы, Ковальцов в одной приватной беседе сообщил Кричкеру, что с ним будет контактировать человек от родственников и дружков Терлоева. Какая-то женщина, которой они доверяют. Тоже, между прочим, врач.

— Зачем она нужна? — удивился Кричкер.

— В принципе, я с тобой согласен, — в свойственной ему манере начал объяснять ситуацию Ковальцов. — Понимаешь, ты, как бы, не переживай, просто, это самое, дело длинное. За это время Терлоев и его люди натерпелись много обмана. Вот значит, они своим кагалом и решили, что кто-то от них должен контролировать.

Этим человеком-контролёром была Фатима Дзасоховна. Женщина мужеподобная и мелкоделовитая. С типичным для дочерей Кавказа налётом тёмной растительности над верхней губой и чёрными, похожими на пещерные норы, злобными глазами. Во всём её поведении чувствовалась звериная властность и желание повелевать всеми, на кого падал её жертвопожирающий взгляд. Даже её улыбка напоминала оскал наглого хищника. Именно такие самки в стае гиен становятся доминантными.

Мало что понимающая в психиатрии, она задавала Кричкеру много ненужных вопросов, не стесняясь давать свои указания, абсурдные для специалиста. Внешне Лев Борисович терпеливо сносил её выходки, но внутренне, конечно, негодовал.

Наконец сегодня должна была состояться последняя с ней встреча. Пятинедельное обследование психического состояния Терлоева завершилось. Вывод экспертизы был таков: "Терлоев Л. В. обнаруживает признаки глубокой психопатии паранойяльного типа с ярко выраженной патологической симптоматикой. В отношении инкриминируемого деяния следует считать вменяемым. Однако в связи с развившимся заболеванием в период нахождения под стражей нуждается в принудительном лечении в психиатрической больнице с обычным наблюдением".

Заказ был выполнен, а следовательно, вторая половина суммы согласно договорённости будет передана ему сегодня же. И кстати, давно опротивевшее общение с этой бестолковой дамой (о, чудо!), прекратится.

Лев Борисович встал из-за стола и прошёлся по тесному кабинету. Приподняв голову вверх, он улыбнулся невидимому собеседнику.

"Хорошо, что остался в этой стране, — подумал он, — где ещё я смог бы рубить такие бабки? Только здесь. Заказов полно, деньги платят бешеные".

В предвкушении очередного денежного вознаграждения появилась бодрость, чувствовался прилив энергии и сил. Радостное настроение бесконтрольно выплеснулось наружу — он шлёпнул в ладоши и с молодецкой резвостью сымпровизировал танцевальный элемент из какой-то первобытной ритуальной пляски. Затем, подойдя, к своему столу, он открыл тумбочку и достал из неё пузатенькую бутылку с жёлтой этикеткой "Арарат". Наполнив почти до краев липкую, давно не мытую рюмку, он крупными дольками порезал лимон. Чокнулся с бутылкой…

— Хорошо, — крякнул он, когда жгучая струйка коньяка устремилась по внутренним лабиринтам к желудку, оставив резкий аромат на губах.

Проскрипев креслом, Лев Борисович вытянул ноги и принял непринужденную позу отдыхающего. Почти час незапланированного ожидания нужно было чем-то заполнить. Время терять даром не хотелось, тем более ощущался творческий подъём.

"Ну ладно, успею еще чуть-чуть поработать", — сказал про себя Лев Борисович.

Он потянулся к краю стола, к одной из стопок, сложенной из канцелярских папок. Отыскал потёртую папку из выцветшего картона и положил перед собой. В ней были собраны заключения экспертиз, проведённых в других отделениях института, и в которых он участия не принимал. Через полтора месяца в Праге собирался Международный симпозиум учёных-психиатров, где Кричкеру предстояло сделать доклад "О некоторых слабо изученных особенностях динамики исключительных состояний". Подбор материалов по теме доклада делала одна из новеньких сотрудниц института, недавно окончившая ординатуру и пока ещё выполнявшая поручения руководства с большим усердием.

— Так, посмотрим, что тут у нас есть, — произнёс вслух Лев Борисович, доставая из папки пачку машинописных листов.

Каждое заключение было аккуратно скреплено скоросшивателем и пронумеровано.

Первой по счёту была судебно-психиатрическая экспертиза Зеброва К. С. Пропустив "шапку" документа, Кричкер принялся читать.

"…Из материалов уголовного дела известно: обследуемый, 27 лет. Рос и развивался правильно, окончил 8 классов средней школы, имел специальность слесаря, в дальнейшем работал на автомеханическом заводе г. Волгограда. С 1986 по 1988 г.г. проходил службу в армии в составе ограниченного контингента советских войск в Афганистане. В возрасте 19 лет перенес контузию, сопровождавшуюся кратковременной потерей сознания. После окончания службы по комсомольской путевке был направлен в Москву для трудоустройства на "ЗИЛ" по лимиту. Работал по специальности. Проживал в заводском общежитии. Женат, имеет дочь 1990 года рождения.

По характеру дисциплинированный, общительный, жизнерадостный (характеристика в деле). Хороший семьянин, с ребенком и женой обходился ласково. Скандалы в семье были очень редкими и на отношения между супругами не влияли.

Алкогольные напитки употреблял редко, по праздникам. Со слов испытуемого и показаний свидетелей спиртное переносил плохо, быстро пьянел от небольшого количества алкоголя.

В день правонарушения Зебров К.С. с супругой были у знакомых в гостях. Отмечали день рождения товарища Зеброва К.С. по работе. Во время застолья выпил около 200 граммов водки. К вечеру, около 20 часов, почувствовал сонливость. Хозяин квартиры Васильчук Д.А. предложил Зеброву К.С. пройти в другую комнату поспать. Зебров согласился, лег на кровать и сразу уснул. Помнит, что ему приснился страшный сон. Проснулся от какого-то толчка и яркого света. Встав с кровати, заметил в углу комнаты окровавленный труп своего знакомого — Малашкина С.В. Очень испугался, не мог понять, что с ним произошло.

Из показаний свидетелей известно, что супруги Зебровы пришли в гости к Васильчуку около 18 часов. Никаких странностей в поведении Зеброва никто из присутствующих не заметил. Зебров был весел, шутил, рассказывал анекдоты. После небольшой дозы алкоголя быстро опьянел. Васильчук отвел его в спальную комнату и уложил спать. Через полчаса пришел Малашкин С.В. — двоюродный брат Васильчука. Позже пришла знакомая Васильчука — Косухина О.Н. Во время продолжения праздничного застолья Малашкин стал ухаживать за Косухиной. Около 22 часов Малашкин и Косухина встали из-за стола и ушли из комнаты, в которой находились все гости. С этого момента прошло приблизительно сорок минут. Никто постороннего шума не заметил — играла музыка. После этого в комнату, где присутствовали все гости, вернулась сильно взволнованная Косухина и сообщила, что Зебров убил Малашкина, а она сама только что пришла в сознание после того, как получила от Зеброва удар по голове. Когда все присутствующие прошли в спальную комнату и включили там свет, то увидели, что в углу комнаты рядом с входом лежит труп Малашкина, голова которого была сильно изувечена.

Свидетель Косухина О.Н., будучи очевидцем происшедшего, показала, что в этот день она пришла в гости на день рождения Васильчука Д.А., где встретила своего знакомого Малашкина С.В. Через некоторое время Косухина и Малашкин пошли в другую комнату. О том, что там кто-то находился, они не знали. Зайдя в комнату, свет не включали, оба сели на кровать. В этот момент кто-то соскочил с кровати и закричал: "Духи! Где командир? Тревога! В ружье!". По голосу и некоторым другим признакам Косухина поняла, что в комнате, кроме нее и Малашкина, находится Зебров К.С. Сначала она подумала, что это шутка, розыгрыш. Но Зебров набросился на Малашкина и стал бить его по голове и другим частям тела каким-то предметом (впоследствии оказавшимся бронзовой пепельницей), взятым с тумбочки, стоявшей рядом с кроватью. Малашкин повалился на пол, а Зебров продолжал наносить ему удары. Косухиной стало ясно, что Зебров "не в себе", и попыталась разнять мужчин. Это ей не удалось. Она стала кричать, звать на помощь, но в этот момент получила сильный удар по голове и упала на пол, после чего потеряла сознание. Сколько находилась в бессознательном состоянии, не помнит. Когда очнулась, разглядела в темноте, что в углу комнаты лежит Малашкин, а Зебров находился на кровати, и как ей показалось, спал. Косухина выбежала в другую комнату, в которой находились все гости, и сообщила им о случившемся.

При судебно-медицинском освидетельствовании трупа Малашкина С.В. установлено, что причиной смерти явилась множественная черепно-мозговая травма с повреждением мозгового вещества.

ФИЗИЧЕСКОЕ СОСТОЯНИЕ : со стороны внутренних органов без физикально определяемой патологии.

НЕВРОЛОГИЧЕСКОЕ СОСТОЯНИЕ : знаков очагового поражения центральной нервной системы нет; сухожильные рефлексы живые, равномерные.

ПСИХИЧЕСКОЕ СОСТОЯНИЕ : испытуемый в отделении первое время был тосклив, подавлен, малодоступен, на вопросы отвечал крайне неохотно, односложно, уклончиво. В дальнейшем он стал более контактным, подробно сообщил о себе анамнестические сведения, прерывая свою речь слезами, рассказал о своем сновидении. О реальных событиях, относящихся к этому периоду, не помнит, очнулся лишь тогда, когда был зажжен свет в комнате и кто-то его разбудил легким толчком.

ВЫВОД : клиническая картина болезненного состояния, возникшего у испытуемого в момент совершения правонарушения, свидетельствует о проявлении у него патологического просоночного состояния с характерными признаками скоропреходящего острого болезненного нарушения — болезненно искаженное восприятие окружающего после спонтанного, но неполного пробуждения от глубокого сна. Продолжающиеся сновидения сопровождались тревогой, страхом. Действия испытуемого были связаны с патологическими переживаниями, носили характер автоматизмов с проявлением бессмысленной агрессии, о чем свидетельствуют множество ударов, нанесенных пострадавшему. Период возбуждения сменился глубоким сном с последующей амнезией реальных событий при сохранении воспоминаний, касающихся сновидения.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ : обследуемый Зебров К.С. психическим заболеванием не страдает. Во время общественно опасного действия Зебров К.С. находился в состоянии острого временного психического расстройства в форме патологического просоночного состояния; в отношении инкриминируемого деяния невменяем; нуждается в амбулаторном принудительном наблюдении у психиатра психоневрологического диспансера по месту жительства".

— Ну здесь всё понятно, очередная жертва афганской войны, — позёвывая, негромко произнёс Лев Борисович. — Так, что там у нас ещё?

Второй по счёту была судебно-психиатрическая экспертиза Соколова Е.В. Пробежав глазами вводную часть заключения, Кричкер продолжил читать.

"…Обследуемый, 22 года. Рос и развивался правильно. Воспитывался в полной и благополучной семье. В период учебы в школе увлекался лыжным спортом. После окончания 10-ти классов средней школы поступил в институт. Холост. Детей не имеет.

Наследственность не отягощена, на учёте в НД и ПНД не состоял (справки в деле).

По характеру целеустремленный, отзывчивый, неконфликтный, исполнительный, дисциплинированный (характеристики в деле).

В день правонарушения Соколов Е.В. ехал в метро, обратил внимание, что в вагоне электрички на полу находится картонная коробка средних размеров. Рядом с коробкой никого из пассажиров не было. Это обстоятельство вызвало у него опасение, что в коробке находится взрывное устройство, которое, очевидно, установлено с целью совершения террористического акта. Как только Соколов подумал о том, что может произойти взрыв, испытал сильное чувство тревоги и страха. Переживания носили внезапный и неконтролируемый характер. О временном периоде и подробностях этих переживаний сообщает обрывочные сведения. В момент остановки поезда на станции увидел, как пожилая женщина выносит упомянутую коробку из вагона. Далее объяснения происшедшего отрывочны и непоследовательны. Помнит, что стал избивать эту женщину, а также сотрудников милиции, пытавшихся его задержать. Поясняет при этом, что действовал под влиянием сильного гнева и злобы. Понимал, что совершает противоправные действия, но остановиться не мог. Через короткий промежуток времени почувствовал слабость в мышцах, усталость. О том, что при задержании к нему были применены спецсредства со стороны сотрудников милиции, не помнит. Когда был доставлен в помещение милицейского поста станции метрополитена, резко почувствовал сонливость, боли от полученных травм, тяжелое утомление. На вопросы сотрудников милиции отвечал заторможенно. К происшедшему относился безразлично. Через непродолжительное время уснул. Инкриминируемое деяние не отрицает, тяжело переживает случившееся.

Из материалов дела также известно, что обследуемый незадолго до совершения правонарушения испытывал частые переутомления, недосыпания, связанные с сессионным периодом в учебном заведении, в котором он проходил обучение (копии экзаменационных ведомостей в деле). Со слов испытуемого, в указанный период он спал не более четырех-пяти часов в сутки, ощущение времени было потеряно, мог проснуться или заснуть в любое время суток. Периодически испытывал эмоциональный подъем, быстро сменявшийся упадком сил. Тому обстоятельству, что у него имеется расстройство сна, особого значения не придавал…"

— Так, — Лев Борисович отвлёкся от чтения. — Надо бы позвонить жене. Предупрежу, что задержусь.

Набрав номер домашнего телефона, Лев Борисович снял очки и посмотрел в потолок. Потрескавшаяся штукатурка замысловатой паутиной обволакивала пространство вокруг люстры.

— Алло, — Лина Иосифовна, как всегда, с какой-то болезненной измученностью произнесла это слово.

— Линок, я задержусь часа на полтора. Так что не беспокойся, ладно?

— Ладно, — ответила она. — Что делать с ужином?

— Надеюсь, меня накормят, поэтому ничего не готовь. Ну всё, пока, муся.

— До вечера.

Лев Борисович взглянул на часы. Минут через пятнадцать-двадцать можно было собираться на встречу с Фатимой Дзасоховной. Он опять надел очки и решил дочитать концовку экспертного исследования.

"…Анализ болезненного состояния у испытуемого в момент совершения правонарушения показал, что кратковременное психотическое расстройство возникло как аффективное раздражение на фоне астении, обусловленной действием временно ослабляющих факторов (переутомление, бессонница), и совпадением с психическим переживанием, вызванным внешними обстоятельствами (угроза совершения террористического акта). Комплекс указанных совпадающих по времени факторов привел к грубому нарушению способности оценивать окружающую обстановку, осознавать и контролировать свое состояние. Травмирующие психические переживания развивались стадийно, с клиническими проявлениями по типу патологического аффекта: сужение эмоциональной сферы до узкого круга представлений, непосредственно связанных с травмирующим переживанием; мгновенная кульминация аффективного разряда, выразившегося в бурном двигательном возбуждении с автоматическими действиями, бессмысленной агрессией и разрушительными тенденциями; внезапное истощение физических и психических сил, непреодолимый глубокий сон.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ: обследуемый Соколов Е.В. хроническим психическим заболеванием не страдает, имеются признаки вегетососудистой недостаточности. В момент правонарушения находился в состоянии временного болезненного расстройства психической деятельности в форме патологического аффекта; в отношении инкриминируемого деяния невменяем".

— Да, — протяжно зевнул Лев Борисович, — а вот это уже жертва чеченской войны.

Захлопнув папку, он встал из-за стола и начал неспешно собираться. Приятные мысли о предстоящем получении крупной суммы денег снова вернулись к нему.

— Алло.

— Привет. Татьяна? Это Виталий.

— Ой, привет, Виталик, — прозвучал в трубке фальшиво-приветливый женский голос. — Ты откуда, из Лондона?

— Нет, я уже вернулся.

— Давно приехал? Целую вечность тебя не видели.

— Вчера вечером.

— Ну с приездам тебя! — продолжала изображать радость Татьяна. — Всё время тебя вспоминали. Соскучились.

— Я тоже. Как у вас дела? — последовал традиционный вопрос.

— Нормально. Масик наш растёт. Уже ходить начал. Юлиан весь в работе, тоже всё время в разъездах. То в Стокгольме, то в Риме, то на Кипре. Совсем милого не вижу.

— А Юлик дома? — задал вопрос Виталий, ради которого он позвонил своему бывшему однокурснику по институту.

— Да, сейчас позову, — сказала Татьяна. — Ну всё, пока. Рада была тебя слышать. Скоро увидимся, — на том конце телефонного провода послышались шуршание и едва различимый шум голосов.

— Привет, Виталик. Сколько лет, сколько зим! — Раздался металлический, почти искусственный, будто обработанный компьютером, голос Юлиана.

— Здравствуй, Юлик, рад, что застал тебя дома. Хотел сначала позвонить на работу, да подумал, может, телефон сменился.

— Да, сменился, хотя работаю там же, просто… — Юлиан хотел сказать, что уже полтора месяца назад его повысили в должности, и теперь у него телефон его прежнего начальника. Но природная осторожность тут же осекла Юлиана. На всякий случай он решил не хвастаться, дабы не спугнуть удачу, — … просто сегодня освободился пораньше.

— И как успехи в работе, растём? — ободряюще спросил Виталий.

— Да, потихоньку.

— Ну, увидимся, поговорим. Слушай, у нас ведь скоро встреча одногруппников должна намечаться, вроде как торжественное мероприятие, да и повод пообщаться. Кстати, круглая дата, пять лет всё-таки, — Виталий перевёл разговор на тему, которая всегда для его бывших сокурсников становилась актуальной в конце июня каждого года. Выпускники в это время отмечали очередную годовщину получения дипломов. — Не знаешь, с датой уже определились?

— Да, собираемся тридцатого числа, в пять часов.

— А где?

— Решили больше не ломать традицию, так что опять в "Президент-Отеле". Помнишь, наверное, в прошлом году мало кому понравилось в "Марриоте".

— Да, ты прав. Нечего там делать, — соврал Виталий. О вкусах, конечно, спорят, но зачем? — Хорошо, значит, в субботу. Наверно, все соберутся.

— Да, вроде всех предупредили. Хотя сам знаешь, у кого-нибудь опять найдутся дела поважнее, — Юлиан высказал намёк без адреса.

— Кстати, из наших с кем-нибудь виделся? А то я ведь все эти полгода ни о ком ничего не слышал.

— Почти ни с кем… — наступила секундная пауза, и Виталию показалось, что его телефонного собеседника просто что-то отвлекло от разговора. — Слушай, Виталик! Тут такая новость, я сам обалдел, когда узнал… — голос у Юлиана заметно изменился, появились искренние нотки.

— Что случилось?

— Помнишь Женьку с нашей группы? Ну, которого отчислили с четвёртого курса из-за уголовного дела против него…

— Помню, конечно, тогда он всех нас удивил этой историей со старушкой. До сих пор не верится.

— Знаешь, где я его недавно видел? — Юлиан явно пытался начать сообщение с интриги. — Две недели назад я проезжал около метро "Таганская", смотрю, лицо знакомое. Сначала подумал, обознался. Нет, точно он. Короче, стоит с какими-то синяками и водку вместе с ними пьёт из пластиковых стаканчиков. Вид у него был соответствующий — типичный неудачник. Худой, небритый, одет, как нищий бродяга.

— Ничего себе, — Виталий не мог скрыть своего удивления. — И что он тебе сказал?

— А я с ним и не разговаривал, — к Юлиану вернулся прежний голос. Возбуждение сменилось спокойствием. В этот момент Юлиан на секунду представил, как если бы он остановил свой сверкающий "Мерседес" рядом с кучкой отбросов общества, вышел из него, такой элегантный и деловой, направился к несчастному знакомому… На этом его мысленное моделирование прошедшего события прервалось. Он ухмыльнулся. — Проехал дальше и всё.

— Неужели спился? Жалко, если так.

— Жалко, конечно, — сказал Юлиан, — хотя ничего удивительного я в этом не вижу. Не такие люди оказывались на дне.

— Но ведь после того случая его сравнительно быстро отпустили. Начали забывать эту дурацкую историю.

— Да, помню.

— Получается, сломался.

— Зато повторил на глазах изумлённой публики подвиг Родиона Раскольникова — забил насмерть старушку только за то, что она не учла особенностей его психики, — пошутил Юлиан. — А ты, Виталик, ещё в то время не замечал странностей у Женьки?

— Вроде нет.

Юлиан промолчал.

— А ведь в те годы мы с ним были друзьями, — ностальгически заметил Виталий. — Часто встречались, ходили в походы. Не думал, что его жизнь так сложится…

— Вот такой зигзаг судьбы! — сказал Юлиан с интонацией, дающей понять собеседнику о завершении диалога.

Его жена уже сделала знак рукой, чтобы он заканчивал говорить по телефону, но Юлиан продолжал слушать Виталия, выжидая подходящий момент для аккуратного окончания затянувшейся беседы. В конце концов, скоро уже встреча одногруппников, на ней можно будет обо всём поговорить. Хорошая выпивка и вкусная еда больше располагают к беседе, чем время от времени неприятные ощущения в ушах, возникающие из-за долгого прижимания к ним телефонной трубки. К тому же, продолжение обсуждения этой темы гарантировано спасало от скуки, обычно царящей на ежегодных встречах выпускников одного из самых престижных учебных заведений страны.

— Да, — согласился Виталий, понимая, что пора прощаться.

— Ну что, скоро увидимся, — сказал Юлиан и по привычке прощаться официально произнёс: — Всего доброго, Виталий Игоревич.

— До встречи.

 

Яд любви

Жанна стояла почти в середине шеренги других девиц, выставленных на просмотр клиенту. "Мамочка" скороговоркой нахваливала своих подопечных черноволосому усатому мужчине лет сорока, сидевшему за рулём "Мерседеса". Его наглый, самодовольный взгляд медленно плыл вдоль шеренги. Наконец он остановил свой выбор на Жанне и скомандовал:

— Пальто распахни, фигуру посмотреть хочу.

Жанна расстегнула своё красное широкополое пальто и, держа руки у талии, выставила правую ногу вперёд. Мужчина усмехнулся и небрежно кивнул головой: "Годится".

— Как зовут тебя, красавица, — спросил клиент Жанну, когда "Мерседес", набирая скорость, удалялся с места сбора городских проституток.

— Жанна, — приветливо ответила Жанна и улыбнулась.

— А меня зови Шейх, — не поворачивая головы, сказал хозяин "Мерседеса" и предложил ей сигарету.

После недавнего аборта Жанна бросила курить и поэтому отказалась. "Шейх" удивлённо посмотрел на неё, но ничего не сказал. Разглядев поближе её юное красивое лицо, он улыбнулся себе в усы, радуясь своему сегодняшнему выбору.

"Нормально, — подумал "Шейх", представив свои сладострастные утехи с Жанной сегодня вечером. — Девка ещё не совсем испорченная, даже не курит".

Вчера Алексей Шиханов отправил свою жену с сыном на отдых в Египет. Так что на целых десять дней он остался один. Время, когда он оставался без жены и ребёнка, нравилось ему. Он находил в этом особое удовольствие. Даже когда можно было бы и уехать со своей семьёй, он старался, чтобы семья уехала без него. В такие дни он непременно пользовался услугами юных проституток.

Уверенно обгоняя автомобили с пугливыми обывателями, "Мерседес" Алексея нёсся по улицам и проспектам засыпающего города. Алексей, качая головой в такт музыкальных оргий Фредди Меркюри, давил на педаль газа и дымил сигаретой. Жанне был хорошо известен этот тип мужчин. Она знала, что этот "Шейх" перед тем, как получить дозу сексуального удовольствия, обязательно похвастается своими жизненными успехами, расскажет о своей крутизне и богатстве. Потом покажет фотографии жены и детей. Утром он скажет ей на прощание: "Спасибо, малыш, минет был замечательный".

Жанна не ошибалась в психопортрете Алексея. Он спешил к началу показа очередного кооперативного киноублюдка, воспевающего бандитскую романтику.

— Понимаешь, малыш, — представлял Алексей, как скажет он Жанне, усевшись перед телевизором на кожаный диван, небрежно накинув свою руку на её плечи. — Я ведь тоже когда-то с этого начинал. Здесь, конечно, полуправда, но кое-что я сам из этого пережил. И менты меня доставали, и гастролёры. Пришлось сколотить бригаду. Воевал со всем этим беспределом. Сколько пацанов я похоронил…"

На самом деле Алексей Шиханов начинал свой "бизнес" с того, что сдавал своих товарищей-дальнобойщиков бандитам на дорогах — предварительно информировал о ценности груза той или иной "фуры" членов банд, занимавшихся рэкетом среди шоферов дальних рейсов. И действительно, он похоронил многих из своих знакомых шофёров.

— Ну, а как только авторитет у меня в округе появился, — продолжил бы Алексей, — так люди и потянулись ко мне. И шпану местную подмял под себя, и коммерсантов. Про Сашку-афганца слыхала? Центральный рынок крышует который. Со мной работает…

Но всему тому, что только что нарисовал в своих коротких мечтаниях Алексей, не суждено было сбыться. С другого конца города по набережной, по которой вёз к себе домой Алексей Жанну, ехал джип "Cherokee", угнанный недавно освободившимся из тюрьмы Сергеем Логиновым — убеждённым вором и неисправимым рецидивистом. Эта машина была нужна ему и его подельникам для завтрашнего налёта на банковских инкассаторов. Несмотря на то, что угон автомобиля со стоянки возле магазина был тщательно спланирован, угонщик был замечен, и хозяину джипа удалось организовать погоню с помощью таксистов. Чуть позже к преследованию угнанной машины присоединились гаишники. Когда джип, на бешеной скорости обгоняя впереди идущую машину, выскочил на встречную полосу, по которой тоже не на малой скорости ехал "Мерседес" Алексея, встречное столкновение было неминуемым. Но секунда, за которую Алексей принял решение, была тем самым мгновением, в котором было спрятано его спасение. Резким поворотом руля вправо Алексей увёл свой автомобиль от лобового удара, но несмотря на экстренное торможение его "Мерседес" подскочил на бордюре вдоль тротуара, пробил чугунное ограждение набережной реки и полетел в воду…

После того, когда сработала подушка безопасности и машина начала своё плавное погружение, Алексей быстро открыл люк, зная о том, что выбраться из тонущей машины через двери очень сложно. Он не был технарём-ин-теллектуалом, и ему некогда было рассуждать об основах безопасности жизнедеятельности — он действовал просто, подчиняясь инстинкту самосохранения. Протиснув своё тело через люк и оттолкнувшись ногами, нашедшими опору в салоне автомобиля, Алексей плюхнулся в холодную осеннюю воду.

Для Жанны это оказалось последним происшествием в её жизни. Когда её откинуло от резкого поворота вправо и после сильного удара что-то светлое и упругое прыгнуло ей на лицо и грудь, она несколько секунд не могла принять никакого решения, хотя и находилась в сознании. В момент, когда она поняла, что машина тонет, и попыталась открыть дверь, чтобы выбраться наружу, что-то тяжёлое надавило на её левое плечо, придавив её в сиденье. В это же время в салон машины через люк хлынула вода, наполняя ледяным холодом всё внутри. Она хотела приподняться с места, чтобы выбраться через единственный спасительный выход наверху, но поток воды был так неумолим и так беспощаден, что хрупкое девичье тело, созданное для постельных нежностей, обречено было сдаться. Последнее, что увидела Жанна, это было то, что из глубины холодной черноты вспыхнуло жаркое молдавское солнце…

…Маленькая, пятилетняя девочка Жанна ехала со своим отцом на машине по извилистой грунтовой дороге, тянувшейся вдоль виноградного поля. Впереди грабовыми перелесками и пушистыми дубравами серебрились Кодры.

Олег Лунин никогда не был в ночном лесу, и поэтому страх перед ночными деревьями не был среди перечня его пережитых впечатлений. Оказавшись в тёмное время суток в лесопарковой зоне, окружавшей городскую больницу, Олег впервые узнал, что мрак за стволами деревьев внушает необъяснимые опасения и порождает самые нездоровые фантазии. Несмотря на то, что в небе висела полная луна, её свет мрачно расплывался среди густых облаков, и идти по разбитой пешеходной асфальтовой дорожке Олегу было небезопасно. Можно было подвернуть ногу, попав ею в ямку, или споткнуться и упасть. Олег старался идти медленно и осторожно. Но время от времени холодный и сырой осенний ветер начинал раскачивать верхушки чёрных сосен и заставлять с треском озвучивать своё присутствие в глубине заброшенного парка. От этого Олегу становилось жутко, и он ускорял свой шаг.

Наконец Олег, преодолев полпути к городскому моргу, увидел в ста метрах впереди себя очертания неказистого деревянного домика. Приближаясь к нему, Олег рассчитывал хоть на какое-нибудь освещение в его окнах или у дверей, но его не было. Окна этого дома мертвецов были тёмными, безжизненными, а единственная закрытая дверь пугающе вздрагивала в темноте от усилий ветра. Когда Олег поднялся на крыльцо, ветер стих. Неожиданно из-за дверей послышалась знакомая танцевальная мелодия. Это была песня из репертуара Arabesque. Проникновенно-нежными, соблазнительно-сладкими голосами знаменитое девичье трио исполняло свой хит начала восьмидесятых:

Испуг Олега был таким, что в этот момент ему бы не показалось странным увидеть за дверями морга танцующих покойников. Он огляделся вокруг. Едва различимые во мраке стволы деревьев, чёрные кусты и предательски тусклый мазок лунной желтизны на небе уже были менее пугающими, чем несколько минут назад.

Олег был уже готов броситься бежать туда, в лесной мрак, к разбитой, почти невидимой дороге, но ведущей к свету и людям…

Когда Олег непроизвольно сделал шаг на одну ступеньку вниз, он услышал, как за дверью музыка стихла, и в тишине раздался телефонный звонок. Это заставило его остановиться и прислушаться. Через некоторое время послышались шаги и скрип деревянных половиц…

— Судебно-медицинский морг… — сказал кто-то женским голосом. — Нет, ещё не приходил ваш следователь. Не знаю, где его черти носят… Хорошо… До свидания.

Внутри дома опять раздались шаги. Олег понял, что только что по телефону говорили о нём. Его здесь давно ждали. Олег постучал в дверь и дёрнул её за ручку на себя, но дверь была закрыта. Олег постучал ещё раз и стал ждать. Недавний страх, с которым он не знал, что делать, был развеян очередным порывом ветра, напомнившего Олегу, зачем он пришёл сюда…

…Сегодня утром, ближе к обеду, когда плохо выспавшийся после дежурства Олег Лунин собирался уезжать в Заречье (рабочий посёлок за тридцать километров от города), ему домой позвонил заместитель городского прокурора Акулов и прокричал в трубку:

— Ты вчера был на месте ДТП на набережной?

— Я, Александр Васильевич, — растерянный тем, что столь важная в местном масштабе персона звонила ему домой, ответил Олег.

— Ты куда труп дел, сволочь?

— Какой труп? — не понимая, о чём спрашивал его Акулов, переспросил Олег.

— Неопознанной девушки, которая утонула в машине, — пояснил тот.

— После осмотра места происшествия я отправил его на дежурной машине в морг, — доложил Олег.

— Труп исчез! Нету его там. Только что звонили оттуда. Чижикова в истерике… А ты почему не поехал на вскрытие?

Олег не знал, кто такая Чижикова, не знал, в какой морг увезли труп, не знал и того, что ему обязательно нужно было присутствовать на вскрытии. Он ведь даже не подготовил постановление о назначении судебно-медицинской экспертизы. Об этом он вспомнил только при разговоре с Акуловым.

— Я сегодня должен быть в Заречье, — Олег решил оправдаться перед прокурором во что бы то ни стало. — У меня сроки следствия по делу о краже из сельмага горят. Спросите у Земцова. Мне там следственный эксперимент проводить нужно…

— Не знаю ничего! — оборвал его Акулов. — За сегодня чтоб всё выяснил!

— Хорошо, — успел ответить Олег перед тем, как услышал в трубке короткие гудки.

От завтрака, несмотря на уговоры матери, пришлось отказаться. Олег быстро оделся и побежал к себе на работу, хотя сегодня он туда заходить не планировал.

Начальник следственного управления подполковник Земцов, как только увидел в своём кабинете Олега, сразу начал ругаться:

— Какого хрена? Ты почему не в морге? Мне звонят уже все, кому не лень. Выясняют, требуют, орут на меня. А мне за тебя отчитываться? Чё ты сюда припёрся? Беги, ищи свой труп!

— Я-то тут причём? — стоя на пороге кабинета начальника, огрызнулся Олег.

— Ты мне не груби! — прикрикнул на подчинённого подполковник. — Дело у кого в производстве? У тебя!..

— Это не моё дело, — сказал Олег. — Я вчера только дежурил. Дело ещё никому не расписали…

— Значит, будет твоим! — стукнул кулаком по столу Земцов и зашипел: — Прямо щ-щ-щас распишу… Чтобы не грубил главному… Распустились, понимаешь…

Олег понял, что отпираться от этого дела было бессмысленно. Он злобно посмотрел на своего начальника и стал ждать, когда тот найдёт на столе нужные ему документы. Но Земцов, подвигав рукой некоторые скреплённые скоросшивателем листы на столе, оторвал свой взгляд от них и сказал Олегу:

— Чего уставился? Иди работай.

— А по какой статье возбуждаться будем? — спросил Олег.

Земцов вместо ответа вопросительно посмотрел на Олега.

— Похищение трупа как квалифицировать? — уточнил свой вопрос Олег.

На медном круглом лице Земцова застыла неожиданная задумчивость. Было понятно, что этот вопрос Олега застал его врасплох. О чём думал сей человечище, по выражению его лица догадаться было невозможно.

— Так! — хлопнув рукой по столу, Земцов наконец вышел из погружения в свои воспоминания об уголовном праве. — Ты куда сегодня собирался? В Заречье? Ну и езжай туда! А мы пока с прокуратурой этот вопрос обмозгуем. Не тебе, тукмарику, с нами такие вопросы решать.

— Сразу бы так, — обрадовался Олег и уже хотел с облегчением покинуть кабинет Земцова, но тот остановил его:

— Но как вернёшься, прямиком в морг. Допроси там всех. И живых, и мёртвых. Разузнай, как такое могло случиться… Понял?

…Олег вернулся со следственного эксперимента гораздо позже, чем предполагалось. Поэтому у дверей морга он оказался только сейчас.

Дверь щёлкнула замком и со скрипом открылась, выпустив на крыльцо поток долгожданного света, ненадолго ослепив Олега.

— Вы следователь? — спросил Олега женский голос, пока его глаза привыкали к свету.

— Да, это я, — ответил Олег, когда различил силуэт женской фигуры на ярко-белом фоне.

— Где вас черти носят, товарищ? — спросила женщина и, повернувшись к Олегу спиной, пошла внутрь помещения. — Только что звонило ваше начальство, интересовалось, почему вас так долго нет. Будто я должна знать.

— Днём ездил в Заречье, — следуя за женщиной, Олег начал рассказ в оправдание своего опоздания. — Управился только к вечеру, а на обратном пути машина сломалась. Двадцать километров пришлось тянуть её на буксире. Вот только приехал.

— Проходите сюда, — сказала женщина и первой прошла в небольшую комнату справа от входа.

Как понял Олег, это был рабочий кабинет судебно-медицинского эксперта. Ранее Олег никогда не был в этом морге. Он был ещё молодым следователем, его стаж не превышал и года. К тому же, он был милицейским, а не прокурорским следователем — по уголовным делам, которые расследовались милицией, среди жертв преступлений трупы были редкой случайностью, а расследованием всех видов убийств занималась прокуратура. Свой первый и последний раз Олег посещал морг в Омске, будучи студентом юридического факультета университета, на практическом занятии по судебной медицине.

— Меня зовут Олег Лунин, — представился Олег, зайдя в кабинет. — Я следователь из горотдела. У меня в производстве дело по ДТП…

— Я знаю, — перебила его женщина и, показывая рукой на письменный стол слева от входа, сказала: — Присаживайтесь за стол.

— Спасибо, — поблагодарил её Олег и занял указанное ему место.

В кабинете было тесно. В левом от входа углу стоял массивный, вымазанный коричневой краской железный сейф. На нём стоял старенький транзистор. Сейчас он молчал, но несколько минут назад это он поймал в радиоэфире зажигательную песню, напугав Олега тем, что покойники устроили здесь ночную дискотеку. Значительную часть комнаты занимал старый деревянный шкаф, заставленный папками и книгами. В этом помещении было только два сидячих места — за столом и на стуле напротив него. Третьему человеку здесь пришлось бы стоять. Окон в кабинете не было.

— А меня зовут Анна Сергеевна, — отодвигая стоявшую на столе очень старенькую печатную машинку в сторону, наконец вежливым тоном сказала женщина и присела на стул напротив Олега.

— На ней, наверно, ещё Ленин свои первые декреты печатал, — имея в виду музейный вид печатного аппарата, пошутил Олег.

Анна Сергеевна к юмору отнеслась нейтрально. Олег положил на освободившееся место на столе свою светло-коричневую дерматиновую папку и достал из неё чистый бланк протокола допроса свидетеля.

— С чего начнём? — деловито спросил Олег.

— Утром я пришла на работу к девяти, — начала вспоминать Анна Сергеевна. — В десять было запланировано вскрытие. Я ознакомилась с документами, которые привезли сюда ваши сотрудники вчера вечером, и позвонила Земцову, сказать, чтобы кто-нибудь привёз мне постановление о назначении экспертизы. Его не было среди документов. Он сказал, что пошлёт вас. Но приехал оперативник. Кусков его фамилия, по-моему. Отдал мне постановление. Позже пришёл мой санитар. Он обычно после дежурства к десяти приходит. Я ему сказала, чтобы он подготовил труп девушки для вскрытия. Но Вадим через несколько минут вернулся ко мне в кабинет и сказал, что не может его найти. Я сначала подумала, что он что-то перепутал. Но действительно, девушки нигде не было. Я опять позвонила Земцову и сказала, что произошло ЧП.

— А кто был на приёмке трупа? — спросил Олег.

— Вадим, санитар, — ответила Анна Сергеевна. — Он вчера дежурил в ночь.

— Куда вы обычно помещаете трупы после доставки их сюда?

— На любое свободное место, кроме секционного стола, — пояснила Анна Сергеевна. — Отдельного хранилища у нас в морге нет. Бывает, что трупы приходится размещать прямо на полу.

— А в этот раз?

— Вадим мне сказал, что её труп он вместе с сотрудниками милиции положил на каталку и завёз в секционное отделение.

— Он ночевал в морге?

— Да, конечно. Сегодня я его подменяю.

— Вы? — искренне удивился Олег и внимательно посмотрел на Анну Сергеевну.

Только сейчас он разглядел красоту этой женщины. Ей было лет тридцать пять или около сорока, как определил Олег. Но короткая стрижка делала её моложе своих лет. Её красота была особенной, не сразу бросающейся в глаза. Это была красота внутреннего, душевного спокойствия, скромного обаяния и женской праведности. А в белом, аккуратно выглаженном халате, который был полностью расстёгнут, в нежно белой футболке, облегавшей её умеренную грудь, в обтягивающих джинсах эта кареглазая женщина со стройной фигурой показалась Олегу даже очень сексуальной.

— По штату нам положено два санитара, но кто пойдёт на такую зарплату? — отреагировала на удивление Олега Анна Сергеевна и объяснила причину своих ночных подработок вместо санитара: — Я согласилась на полставки дежурить здесь по ночам. Хоть какая-то денежная прибавка. У меня дочь семилетняя, мать пенсионерка, а с мужем я давно не живу.

— А что за человек, этот Вадим? — спросил Олег, определив для себя уже первого подозреваемого.

— Вы думаете, это он мог похитить труп? — предугадала подозрения Олега Анна Сергеевна. — Да ну, что вы. Зачем он ему? Вадим — это тихий, забитый человечек. После смерти своей матери он остался совсем один. Начал пить. Он сюда спирт приворовывать устроился, а не трупы. Если бы речь шла о Москве или о Ленинграде… Это там для подпольной медицины, как только началась перестройка, сразу потребовались ткани и органы человека. Например, для фармацевтики, офтальмологии. В той же косметологии на абортивный материал появился спрос. Но кому нужен утопленник? Для таких целей — это не товар. Да ещё здесь, в провинции. Скорее всего труп украли учащиеся из нашего медучилища для своих каких-нибудь идиотских опытов.

Олег задумался. Вчерашнее дорожно-транспортное происшествие на набережной, в котором погибла неизвестная девушка, утонув в машине, свалившейся в реку, неожиданно приобрело какую-то детективную загадочность. Он понимал, что в его лице следствие столкнулось с редким случаем абсолютной неясности мотивов преступления. Знать мотив преступления — знать, кого искать. Похищение мёртвой девушки должно было иметь особый, эксклюзивный мотив.

— Выясним, — сказал Олег и начал заполнять протокол. — Ваша фамилия, Анна Сергеевна?

— Чижикова… — удивлённо посмотрев на Олега, ответила она.

На следующий день Олег в том же кабинете судмедэксперта Чижиковой допросил санитара, Вадима Кузина. Никаких подробностей, которые могли бы прояснить ситуацию, этот неопрятный, к своим двадцати шести годам спившийся тип рассказать не смог. К тому же, по всей видимости, Вадим был напуган случившимся, боялся, что его привлекут за допущенную в его смену халатность, и на вопросы Олега он отвечал очень осторожно, обдуманно и односложно. Единственное, что смог Олег узнать от него, это то, что вынести труп из морга не составляло никакого труда. Большая металлическая дверь с обратной стороны от входа в здание, через которую в секционное отделение поступали трупы, открывалась и закрывалась на обычную примитивную железную задвижку. При этом открыть дверь снаружи, поддев её снизу, например, ломом, было достаточно просто, поскольку дверная задвижка от такого воздействия легко смещалась в сторону.

Олег навёл справки об обращениях граждан в больницы, милицию и другие морги за прошедшие двое суток с момента происшествия. Погибшую девушку никто не искал. Это говорило о том, что родных и близких у неё в этом городе не было. Всю последующую неделю покойница оставалась для Олега таинственной незнакомкой. Установить, кто она, помог Олегу Сергей Кусков — злой и опытный сыщик, который был прикреплён к Олегу для выполнения оперативной работы по делу. В первый же день начала их совместной деятельности Кусков сразу взял инициативу в свои руки.

— Ну допросил ты этого "Шейха", ну и чё дальше? — сидя за столом на месте Олега, изучая первичные, ещё скудные материалы дела, приступил к критике Сергей. — Ну рассказал он тебе, что, мол, девицу решил подвезти куда-то. Мол, подрабатывал в тот вечер частным извозом. Мол, не знает её. И чё дальше?

Мордатый Кусков был одет по последней бандитской моде — в чёрную короткую кожаную куртку, вишнёвые широкие брюки-"слаксы" и ослепительно белые кроссовки с высокими язычками. На голове Сергея была сдвинутая почти до бровей коричневая норковая шапка-"формовка" (за окном свистел ноябрьский ветер). На среднем пальце правой руки то и дело поблёскивала грубой огранки золотая печатка. Эти "братковские" вкусы Кускова Олег объяснил для себя оперативной необходимостью.

— Ты согласен, что те, кто на "мерсах" ездят, те не "бомбилы" ни фига? — продолжал рассуждать смекалистый опер. — Извозчики на советских драндулетах ездят. Правильно?

— Ну, это понятно, — кивнул Олег, слегка раздражаясь тому, что его сейчас будут убеждать в банальных истинах. — Конечно, я ему не верю…

— А поверишь, когда проверишь! — вставая из-за стола, перебил его Кусков.

— Ну да, — кивнул Олег.

— У нас в угро на этого бедуина горы компромата, — зажав под мышкой чёрную барсетку, поделился Кусков с Олегом итогами оперативных разработок на Алексея Шиханова. — На десять уголовных дел хватило бы.

— И в чём проблема? — желая хоть как-то уколоть профессиональное честолюбие Кускова, спросил раздражённый Олег. — Давай, посадим его хотя бы по одному делу. Иначе, кому нужна ваша оперативная информация?

— Молодой ты ещё, — стоя на пороге кабинета, усмехнулся над наивным следователем крутой опер. — Со временем поймёшь. Ладно, поеду "по низам работать". К вечеру, надеюсь, я уже вытряхну из этого "Шейха" правду, либо сделаю из него верблюда.

Кусков ушёл, оставив оскорблённого своим возрастом и неопытностью Олега один на один со своими размышлениями.

Все прошедшие дни Олег Лунин был объектом издёвок и насмешек коллег. Кто-нибудь обязательно хотел в шутку высказать версию этого происшествия, либо подсказать, где искать труп девушки. Последним в издевательствах над молодым следователем принял участие его начальник Земцов. Произошло это сегодня утром, когда он пригласил Олега в свой кабинет, где познакомил его с Кусковым.

— Вот, Олег, — показывая на Кускова, широко улыбаясь, сказал Земцов. — Это Сергей Владиславович Кусков, старший опер. Будет снабжать тебя оперативной информацией, чтобы побыстрей найти твой труп.

— Я ещё пока жив, — отреагировал Олег на неправильное смысловое сочетание Земцова "твой труп".

Не обращая внимания на поправку Олега, Земцов продолжал:

— Сергей только ещё присоединился к нашей работе, но уже порадовал меня очень ценными сведениями. Три дня назад в деревне Коробово на местном кладбище была обнаружена свеженькая могилка. Без памятника. Кто там? Надо посмотреть тебе, Олежка. Так что прямо сейчас иди к прокурору, подписывай у него постановление об эксгумации, найди лопату и вечерком на кладбище. Думаю, за ночь управишься.

Олег рассмеялся и присел на стул. Он не понимал, к чему решил над ним так подшутить начальник следственного управления, и не стал ничего говорить в ответ.

— Давай, Олег, — крутя пальцами карандаш, сказал Земцов. — Сегодня ночью ты должен найти её.

— А зачем до ночи тянуть, я прямо сейчас поеду, — продолжая посмеиваться, сказал Олег и даже подмигнул Кускову. — Пока светло.

— Но почему ты такой тупой?! — в своей обычной грубой манере общаться с подчинёнными вдруг закричал на Олега Земцов. — Где и когда ты слышал, чтобы эксгумацию проводили днём? Трупы всегда откапывают ночью!

— Почему ночью? — испуганно спросил Олег.

— Чтобы к утру уже всё было готово, тукмарик. Неужели непонятно? Представь себе, пока днём разроешь могилу, пока достанешь труп, — гримасничая и жестикулируя, начал объяснять Земцов, — из прогнившего гроба… Полуразложившийся труп… Это ж сколько уйдёт времени! Весь день потеряешь на это. А когда экспертизу делать? Когда обратно его везти на кладбище и закапывать?

— А когда памятник с оградой восстанавливать? — продолжил вопросы Земцова Кусков.

Неискушённому в профессиональном цинизме Олегу эти аргументы показались убедительными, и он, согласно кивнув головой, спросил Земцова:

— А кого мы привлечём для этого?

— Что значит, "мы"? Ты и ищи, кого привлекать, — изобразив возмущение, ответил самодур. — Друзей своих попроси, родственников… Если не найдёшь, попробуй договориться со сторожем на кладбище. За пузырь водки, я думаю, он согласится.

— Это заброшенное кладбище. Там нет сторожа, — сказал Кусков, исключив последнего возможного помощника Олега в этом могильном мероприятии.

— Тогда ему придётся идти одному, — обращаясь к Кускову, заключил Земцов.

На этом моменте разговора Кусков уже не мог прятать за серьёзным выражением лица свой смех и покатился со стула, издавая прерывистые всхлипы.

Олегу было обидно, что его непосредственный начальник так унизил его перед оперативником. И всё ради того, чтобы посмеяться над начинающим следователем. Ещё больнее была обида оттого, что никто из всех этих крутых сыщиков или следователей до сих пор не мог подсказать Олегу, в каком направлении работать по этому делу. Искать нужно было того, кому мог понадобиться труп девушки. Но кому и зачем он мог понадобиться?

Несмотря на то, что Кусков в этот же день позвонил поздно вечером Олегу домой и, как обещал, сообщил о том, что ему удалось выяснить, кем была эта девушка, это ни на шаг не продвинуло само расследование вперёд. Кроме появления в материалах дела паспорта (изъятого Кусковым у сутенёрши) уроженки Молдавской ССР Жанны Солтан, никакой ясности более не появилось. Зато вскоре весь горотдел милиции знал анекдот про Олега, рассказанный Земцовым: следователь Лунин отправил на вскрытие живую девушку лёгкого поведения, хотя и в бессознательном состоянии; придя в себя ночью в морге, она отправилась восвояси.

Вадим зажёг все три свечи на подсвечнике, и стены погреба озарились мрачными красками. Он посмотрел на Жанну, сидевшую на скамейке в углу. Её невидящий, отстранённый от жизни взгляд отражал дрожание огня, исходившего от свечей. Несмотря на то, что там, наверху, завывала зимняя вьюга, она была одета в лёгкое летнее платье с простыми, но яркими узорами. Её руки до плеч были оголены и ноги были босы. Казалось, что Жанна пришла в это подземелье из далёкого жаркого летнего дня. Вадим налил в бокалы красного вина, поставил один перед Жанной на маленькую табуретку, служившую импровизированным столиком, а из второго сделал небольшой глоток и закурил сигарету. Устроившись поудобнее на мешках с картошкой, он прервал молчание:

— На этот раз я расскажу тебе про цветочную быль. Нет, милая, ты не ослышалась, не пыль, а быль. Впервые собрать гербарий меня заставили в школе. Это было задание на лето после второго класса. Вот уж не знаю, было ли это методическим приёмом советской начальной школы или же личной прихотью нашей учительницы — заставить детей уничтожать растения на каникулах, чтобы они не только отдыхали от занудной учёбы, но и активно изучали местную флору. Выкапывая с корнями дикорастущие цветы, срывая ветки с кустов и деревьев, засушивая их между страниц старых книг. До сих пор помню, что из списка нужных для гербария растений я не смог найти "пастушью сумку" — как она выглядит, я не знаю и теперь. Собрал ли я гербарий и принёс ли его в сентябре в школу? Не помню. Кажется, нет.

Позже, когда началась ботаника, а потом и биология, у меня появилась тяга к естествознанию, а точнее, к "натурофилософии", хотя этого понятия я тогда ещё не знал. В детской библиотеке я выискивал книжки про известные открытия и неожиданно для себя познакомился с алхимией. С тех пор я долго искал ответ на вопрос: что же это такое — "философский камень"? Кипятил на спиртовке растворы, "тайные зелья", в пробирках и колбах шипели хим-реактивы, ядовито дымилась сера. Конечно, я всего лишь с детской серьёзностью подражал учёным из фильмов и книг. Всё это было одним из видов детских забав, учебных игр, но это мне очень, ну очень, нравилось. Вот тогда-то я уже с большой охотой и интересом собрал свой гербарий, который сохранился по настоящее время. И с тех пор на стене моей чердачной комнаты висит пожелтевший лист ватмана с засушенным цветком "тысячелистника". Из-за длинного стебля и корня это растение не могло поместиться в альбом обычных размеров, и по этой причине "тысячелистник" заслужил отдельного внимания и места. Как это произведение школьных лет уцелело до сих пор, и почему мне никогда не хотелось снять его со стены и выкинуть, как старую ненужную вещицу, я могу объяснить только ностальгией по тем далёким временам, памятью о детской любви к "натурофилософии". На стенах этой комнаты висело всякое. Фотографии любимых певиц и актрис, миссы Европы и мира, портрет Мао Цзэ-дуна, картинка из букваря с изображением Красной площади. Одно время висела кардиограмма с графиком биения моего сердца и даже дактилоскопическая карта с моими отпечатками пальцев — она мне досталась, когда меня однажды хотели привлечь к уголовной ответственности. Что-то висело долго, что-то не очень. Неизменным оставался лист ватмана с "тысячелистником" над моим письменным столом.

Вадим сделал ещё небольшой глоток вина, глубоко затянулся сигаретой и, стряхнув пепел, посмотрел на Жанну. Уловив в её глазах интерес и грустную улыбку на лице, он продолжил:

— Каждый раз, сидя в кресле, на диване или за письменным столом, обычно ночью в тишине, читая какую-нибудь книгу, ко мне всегда вкрадывались в комнату ощущения прошлого. Словно аромат духов возлюбленной, дуновение забытых времён проникало в глубины сердца. Затаив дыхание, я разглядывал эту комнату, и воспоминания начинали медленно ползти по её стенам. Вот чёрно-белый сюжет из "Ну, погоди!" — это из дошкольного детства, вот чеканка, где медведица-мать купает в лесной речке своих медвежат — это старый подарок отцу на день рождения. Ещё одна чеканка — со схематичным, непрерывно-линейным изображением влюблённых — это когда-то купила мать зачем-то. А вот глянцевый фотопортрет киноактрисы, в которую в седьмом классе я был тайно влюблён. А вот и "тысячелистник".

Вадим вытянул руку, будто бы указывая пальцем на лист ватмана, висевший на стене у его письменного стола.

— Бумага у него пожелтела и стала пыльной, лепестки со стебля цветка осыпались, а сплющенный венчик цветка, когда-то нежно-розовый, уже давно бледно-серый. Я выкопал его рядом с домом, у водокачки, там их много росло. В тот солнечный летний день, когда я с совком и полиэтиленовым пакетом выискивал подходящий цветок, ко мне подошёл мальчик помладше меня. Бедняжка недавно приехал к дедушке и бабушке из Ульяновска на каникулы и никого из окрестной ребятни ещё не знал, поэтому целыми днями он бродил около соседских домов в одиночестве. Ему было скучно одному, и он подошёл ко мне. "А что ты делаешь?" — вежливо спросил он и присел со мной рядом на траву. "Я собираю гербарий", — ответил я. Через минуту мы познакомились, его звали Андрей, и я рассказал ему, как нужно собирать и высушивать растения для гербария. Андрюша мне понравился. Он не был похож на ребят, которых интересовали только улично-дворовые игры. Со следующего дня я привлёк его к своим "научным опытам и исследованиям". Несмотря на то, что он был младше меня и не понимал, чем занимался я, мы стали с ним друзьями. Через год он опять приехал на каникулы, и так каждое лето, пока он не закончил школу и не исчез из моей жизни. О нём у меня остались самые светлые воспоминания. Его добродушие, честность, открытость, забудутся ли? И его заразительный смех. Когда он смеялся, он мог описаться. В те годы я думал, что это проявление искренности с его стороны…

Вадим засмеялся, закинув голову назад. Посмотрел наверх и на минуту умолк. Он хотел представить Андрюшу взрослым. Кем он стал и жив ли он? Встретятся ли они когда-нибудь снова? Вряд ли. Бабушка и дедушка Андрея умерли несколько лет назад. К кому он приедет сюда, в этот город? К Вадиму, другу детства? Такое сентиментальное возвращение Андрея в свои школьные каникулы было невероятным. Затушив сигарету, Вадим вернулся к своему рассказу:

— И вот сегодня утром, оторвавшись от бумаг на письменном столе, разглядывая цветок на ватмане перед собой на стене, я вновь вернулся в прошлое. Голый стебель без лепестков ничем уже не отличается от стержневидного корня — тот же цвет и те же формы. В нижнем левом углу ватмана приклеена надпись, сделанная синей шариковой ручкой: растение — тысячелистник (лекарственное, место сбора — лесная поляна. Дата сбора… Стоп! Внимание, дорогая… Дата сбора — 18 июля 1984 года! То есть, ровно за девять лет и девяносто дней, когда я встретил тебя! Неужели…

Прислонившись к мёрзлой стене и глядя в глаза Жанны, он стал искать мистическую связь между тем далёким летним днём и сегодняшним зимним вечером. Перед глазами Вадима замелькали кадры из фильма "Его жизнь". Во время просмотра сцены, в которой Вадик и Андрюша сидят на траве возле этого цветка, Вадим остановил киноплёнку.

— Я его увековечил. Значит, уже тогда было у меня тайное предчувствие того, что спустя многие годы я повстречаю свою Мечту.

Вадим сел на колени перед Жанной и обнял её мертвенно-бледные ноги.

— Несмотря ни на что, я буду любить тебя. Разве твоя смерть является препятствием для нашей любви?

Уже задолго до трагических дней в конце декабря 1994 года, когда деморализованные и преданные собственным правительством русские войска начали кровопролитные бои за Грозный, Вооруженные Силы России, доставшиеся ей в наследство от СССР, представляли собой убитого динозавра. Туша этого некогда могучего зверя после того, когда её оттащили подальше от Европы, лежала распластанной на гигантских просторах страны. Под видом военной реформы труп этого монстра кромсали и растаскивали, вынимали внутренности напоказ и распродавали съедобные для вражеских разведок куски. Всё это время натовские самолёты под предлогом доставки гуманитарных грузов в голодные регионы страны кружили над ним. Известно, что одной из главных причин сокрушительного поражения Красной Армии в летние месяцы 1941 года было не внезапное нападение на СССР австро-венгро-голландско-датско-итало-немецко-румыно-словацко-хор-ватско-финского воинства, а полная потеря советским командованием управления войсками Западного Особого Военного Округа после первых ударов врага. Доверчивый Сталин понадеялся на своих генералов, не допуская и мысли, что чудовищно милитаризованный СССР, превосходивший по числу и технике весь этот европейский фашистский сброд, сможет понести столь ощутимые потери в первые же дни войны. Из-за тупости, нерешительности и бездействия советского генералитета все усилия десятков миллионов людей, голодавших, страдавших и умиравших на военных производствах ради великого освободительного похода Красной Армии в Европу, оказались напрасными. "Красный крестовый поход" так и остался красивой, несбыточной мечтой кремлёвского Чингисхана. И в этой войне вместо весёлой песни на тему: "Добро пожаловать в дружную советскую семью народов", пришлось сочинять другую, трагически-сакральную — "Вставай, страна огромная!". Ну и конечно, пришлось отстранить от стратегического планирования военных тупиц, пока они не довели войну до того, что Сталину пришлось бы руководить партизанским отрядом в якутских болотах. Вынужденно, от безысходности приняв верховное командование на себя, Сталин начал свою войну. По-отцовски прикрикнув на своих сынков-солдатиков: "Ни шагу назад!" (мол, велика Россия, ребята, но отступать уже некуда — позади заградотряд), он убедил их в том, что они великие и непобедимые воины, сказочные витязи, чудо-богатыри. Они поверили ему, и Запад увидел однажды, как вместе с солнцем с Востока над ним нависла двенадцатимиллионная Русская Орда. Перепуганные англосаксы, дабы исключить возможность вхождения европейских стран оптом в "единый социалистический лагерь", тут же опорожнились за спиной у Сталина ядерными бомбами. На Японию.

Прекрасно зная о том, что любая армия в миг превращается в тупую и беззащитную толпу, в пушечное мясо, т. е. в стадо баранов, оставшихся без присмотра специально обученных овчарок, если лишить её управления, враг в первую очередь должен разгромить или хотя бы парализовать штабы — органы управления войсками. Но это в военное время (смотри абзац выше). А в мирное? В мирное время, чтобы превратить армию в массу идиотов, нужно постоянно менять военное руководство, а ещё лучше — постоянно реформировать военную администрацию.

Видимо, по этой причине 1 сентября 1989 года на базе Приволжского и Уральского военных округов был сформирован Приволжско-Уральский военный округ со штабом и управлением в городе Самаре. В результате такого стратегического идиотизма войсковые части, соединения, базы, гарнизоны, аэродромы, полигоны и прочие армейские учреждения оказались оторванными от командования на тысячи километров. Но это, может, было бы не так страшно для обороноспособности страны, поскольку эти округа относились к так называемым тыловым округам, и вряд ли когда-либо им пришлось бы разворачиваться во фронты. Страшнее было другое — мало-мальски серьёзную бумажку, требующую согласования или подписи в штабе округа, приходилось везти в Самару. Например, из Челябинска или Кургана. В Москве, заметив, что такая слишком частая езда подчинённых к начальникам — это неоправданные расходы только на одни командировочные, решили всё вернуть в "округи своя". Через три года. Но поскольку московские бюрократы в погонах, вновь создавая отдельные Приволжский и Уральский округа, то ли не смотрели на карту России, то ли смотрели на пачку из-под папирос "Беломорканал", в Уральский военный округ попал солидный участок Сибири — Тюменская область. Для справки: территория Тюменской области превышает территорию самой большой европейской страны, Франции, в 2,5 раза. Так, стратеги из российского генштаба, сами того не ведая, создали объективные условия, чтобы труп молдавской красавицы Жанны Солтан был всё-таки найден…

Когда прокурор Уральского военного округа получил утренний доклад оперативного дежурного о происшествии в Тюменской области, решение о том, что уголовное дело по этому факту будет расследоваться следователями военной прокуратуры округа, было принято сразу. Предполагалось, что следствие по нему будет требовать постоянного и непосредственного надзора. Причин такого решения, очевидно, было несколько. Во-первых, было убито два человека. Солдат и его девушка. Во-вторых, убийцей был офицер. В-третьих, до убийства солдат самовольно оставил часть, а его командир скрывал это до последнего дня. В-четвёртых, войсковая часть, откуда сбежал солдат, была отдельным, особым подразделением, находившимся в подчинении окружного командования.

Убитый солдат был родом из небольшого городка в Тюменской области. Сбежав из своей части, он, конечно же, направился домой, к маме (а куда ещё бежать солдату?). Через несколько дней командир части отправил туда офицера, чтобы вернуть беглеца, надеясь, что возвращение солдата из затянувшейся самоволки останется незамеченным для вышестоящего руководства. Офицер, приехав к солдату домой, быстро убедил его в необходимости вернуться на службу Родине. Решили ехать в часть на следующее утро, а вечером, как водится, организовали застолье, на которое солдат пригласил свою подругу. Но в ходе пьянки между солдатом и офицером произошла ссора, которая переросла в драку. Солдат схватил нож и начал им тыкать в офицера. Тот, получив несколько ножевых ранений, перехватил нож у нападавшего и тоже начал им тыкать в отместку. Подруга солдата не осталась безучастной к происходящему и грохнула бутылку о голову офицера, наивно полагая, что это приведёт хотя бы к потери у него сознания (видимо, её опыт основывался на подобных сценах в кинофильмах). Но на деле этот удар только заставил его повернуть свою твёрдокаменную голову в её сторону. Схватка девушки с бутылочным осколком-"розочкой" в руке и офицером с ножом закончилась безоговорочной победой последнего.

В распоряжении военной прокуратуры Урво на тот момент находились несколько прикомандированных следователей из ближайшей Ёбургской гарнизонной прокуратуры, и было решено направить двух из них к месту событий для расследования этого дела. Окружной прокурор, посылая их в дальний путь, особо не беспокоился вопросом их прибытия туда, поскольку заместитель командующего военным округом тоже зачем-то захотел самолично побывать на месте происшествия, и к его отправке был подготовлен вертолёт. Но вертолёт улетел без следователей — генерал побрезговал лететь вместе с лейтенантами. Обозлённые лейтенанты Мамрикашвили и Шестопалов на раздолбанном "уазике" смогли выехать из Ёбурга лишь во второй половине дня. Чтобы добраться до цели, им потребовалось восемь часов.

В пути, ближе к вечеру, по рации их запросил дежурный офицер из военной комендатуры и спросил, что делать с трупами убитых солдата и девушки.

— Везти в морг, — ответил Вахтанг Мамрикашвили и отматерил дежурного за глупый вопрос.

— Но дело в том, что в морг их уже отвозила милиция, — кричал тот в ответ. — Потом она опять отвезла их на место происшествия. В квартиру…

— Зачем? — поражённый таким развитием событий спросил Вахтанг.

— Когда туда прилетел замкомандующего, местная прокуратура уже провела осмотр места происшествия и распорядилась отправить покойников на вскрытие, но наш генерал поднял скандал. Сказал: как они посмели трогать убитых до прибытия военных следователей! И распорядился положить их обратно. Как лежали…

— Идиот! — замычал Вахтанг, хватаясь за голову.

— Кто?

— Да не ты, придурок, — успокоил Вахтанг дежурного. — Генерал идиот!

— Я так ему и доложу, — предупредил Вахтанга дежурный.

— Слушай сюда, — скомандовал Вахтанг. — Свяжись с местной прокуратурой и ментами, пускай везут трупы снова в морг. В квартире они нам уже не нужны. Завтра с утра мы будем на вскрытии. Как понял?

— Понял, понял, — ответил дежурный офицер и прекратил сеанс радиосвязи.

— Ты слышал? — поворачиваясь к Михаилу Шестопалову, сидевшему на заднем сиденье, спросил Вахтанг.

— Слышал, — ответил Михаил, удивлённый генеральским самодурством не менее Вахтанга.

Этот беспрецедентный поступок генерала стал поводом к высмеиванию глупости военного руководства на протяжении всего оставшегося пути. За рассказами армейских анекдотов и забавных случаев из жизни военных длительная поездка даже показалась менее утомительной.

— Да ты только на рожи наших генералов посмотри: их же из дубовых пней топором вырубали, — заключил Вахтанг, когда уже ближе к ночи машина подъезжала к городу.

Высокий и стройный красавец Вахтанг часто пользовался своим правом так судить о человеческой внешности. Это право было даровано ему природой. Его матерью была белокурая русская красавица, а отцом — породистый грузин. В результате этой удачной славяно-иберийской метисации на свет появился такой тип мужчины, который одним только своим видом очаровывал женщин.

Добравшись до места, Вахтанг, Михаил и солдат-водитель заночевали в пригородном лесу. Утром, узнав в местном ГОВД адрес судебно-медицинского морга, военные следователи, наконец, оказались у дверей маленького неказистого деревянного домика, спрятанного в глубине заброшенного парка вокруг городской больницы.

— Ой тяжко мне, тяжко, — поднявшись на ступеньки, вытирая пот со лба, пожаловался Вахтанг Михаилу на своё состояние.

— Сам виноват, — ответил ему упрёком Михаил. — Зачем было пить водку с утра? Да ещё по такой жаре.

В первые дни краткого и удушливого сибирского лета солнце, как правило, с особой энергией старается обогреть эти задвинутые на север жизненные пространства.

— Какая разница, в какое время суток пить? — постучав в железную дверь, сказал Вахтанг. — А к мертвецам я трезвым никогда не хожу. И тебе не рекомендую.

Дверь никто не открывал. Вахтанг машинально посмотрел на часы — они показывали восемь часов сорок минут.

— Ну кто-то же должен здесь дежурить, чёрт возьми, — выругался вспотевший Вахтанг и начал со злости пинать дверь. Это возымело действие.

— Кто там? — послышался из-за дверей чей-то хриплый мужской голос.

— Хватит спать, подъём! — закричал командным голосом лейтенант Мамрикашвили на закрытую дверь.

— Что вам нужно? — спросил хриплый голос из-за двери.

— Ты со мной через дверь будешь разговаривать, дурик? — продолжал злиться Вахтанг.

— Мы следователи из военной прокуратуры, — вмешался Михаил. — Откройте дверь, пожалуйста. Мы прибыли на вскрытие…

— Открывай быстрей, пока я не начал стрелять, — перебил Михаила Вахтанг.

Дверь медленно открылась, и в образовавшуюся щель выглянуло сонное лицо мужчины не старше тридцати лет. По всей видимости, этот парень был пьяницей или, по крайней мере, накануне здорово перебрал. Одет он был соответственно — в старый засаленный серый пиджак, наверняка доставшийся ему от покойника, в синее трико с пузырями на коленях и в чёрные суконные ботики "прощай, молодость".

— О-о-о, братан! — дёргая дверь на себя, поприветствовал его Вахтанг. — Я вижу, ты ещё не опохмелился.

Парень был чем-то напуган. Увидев перед собой двух незнакомых молодых людей в военной форме, он несколько секунд непонимающе смотрел на них, теряясь что-либо сказать. Офицеры зашли внутрь и огляделись.

Коридор был узким и плохо освещённым единственной маловольтовой лампочкой. Справа была дверь в кабинет с вывеской "Судмедэксперт", а слева — маленькая комнатка, в которой стояла медицинская кушетка и покосившаяся тумбочка. Вход в секционное отделение был в конце этого небольшого коридора.

— Как хорошо тут у вас, прохладненько, — облегчённо вздохнув, сказал Вахтанг и представился парню: — Лейтенант Мамрикашвили из военной прокуратуры Ёбургского гарнизона. А тебя как?

— Вадим, — хрипло ответил парень, который ещё вряд ли опомнился от тяжёлого сна.

— Где наши покойники? — спросил Вахтанг Вадима. — Вчера их дважды сюда привозили.

— Там, — указав рукой на дверь в конце коридора, сказал Вадим. — Но я вас туда не пущу. Нужно дождаться, когда приедет эксперт.

— Если ты мне будешь грубить, Вадик, я тебя уволю, — рявкнул на него Вахтанг и пошёл в секционное отделение.

Шестопалов последовал за Мамрикашвили. Зайдя в помещение, в котором должны происходить судебно-медицинские вскрытия трупов, они увидели, что на железной каталке рядом с секционным столом лежит голый труп молодого человека. У левой стены от входа на бетонном полу лежал труп девушки. Тоже голый. Тела покойников с первого взгляда казались вымазанными яркой ржавчиной — такое впечатление производили потёки спёкшейся крови. Вахтанг первым делом подошёл к убитому солдату и, посмотрев на его застывшее лицо с закрытыми глазами, тихо произнёс:

— Ну что, добегался?

— Товарищи, я вас прошу, уйдите отсюда, — по-прежнему хриплым голосом жалобно сказал Вадим, стоя у входа в отделение.

— Иди опохмелись, братан, — вполоборота повернув в его сторону голову, ответил Вахтанг. — Будешь нужен, мы тебя позовём.

Вадим хотел подойти поближе к покойной девушке, но Михаил опередив его, присел около неё на корточки и начал разглядывать телесные повреждения на ней. Вадим с испуганным видом отошёл обратно к дверям и внимательно стал следить за Михаилом. В эту секунду Вахтанг отвлёк Михаила от его наблюдений:

— Миша, нам же говорили, что их зарезали, а ведь у них, похоже, пулевые ранения.

— Нет, это ножевые ранения, — возразил Михаил. — То, что эти отверстия напоминают входные пулевые, это от того, что при трупном окоченении мышечные ткани вокруг раневых каналов…

— Ты меня учить будешь, сынок? — Вахтанг грубо прервал пояснения Михаила.

Вахтанг был старше Михаила на два года, но выглядел старше лет на пять, поэтому его такое обращение к Михаилу внешне могло показаться вполне пристойным.

— Так, господа офицеры, — чей-то женский голос громко остановил спор Вахтанга и Михаила. — Вы чего здесь хозяйничаете?

Мамрикашвили и Шестопалов одновременно повернули головы в сторону входа и увидели стоящую на пороге симпатичную женщину лет тридцати пяти или около сорока. Через её правую руку был перекинут белоснежный халат, а в левой руке она держала дамскую сумочку.

— Мы из военной прокуратуры, — выпрямляясь, сказал Михаил и приветливо улыбнулся понравившейся ему даме с короткой, почти мальчишеской, стрижкой. — Лейтенант Шестопалов. Можно просто — Миша.

— Анна Сергеевна Чижикова. Эксперт, — назвалась дама.

— Мы прибыли на вскрытие, Анна Сергеевна, — доложился Вахтанг.

— Первый раз сталкиваюсь с военной прокуратурой, — сказала Анна Сергеевна. — И в первый раз столкнулась с тем, что трупы то в морг привозят, то обратно куда-то увозят. Потом снова сюда везут.

— Ой, — кисло поморщился Вахтанг. — Вы что, наших армейских начальников не знаете? Эти тупицы обязательно всё перепутают. Русским генералам даже простую сда-300

чу в плен своей армии никогда грамотно организовать не удавалось. Вот и приходилось солдатикам всегда воевать до победы.

Никак не отреагировав на юмор, Анна Сергеевна надела халат и пригласила пройти офицеров к себе в кабинет. Вахтанг последовал за ней первым, а Михаил за ним. Хмурый Вадим пошёл позади всех. Идя по коридору, Михаил резко поскользнулся и чуть не упал. Опершись рукой о стену, он посмотрел под ноги: к подошве правого ботинка прилип использованный презерватив. Взглянув на идущего сзади Вадима, Михаил злобно прошипел на него:

— Что за блядство ты здесь развёл?

Лицо Вадима перекосилось от неприятной, необъяснимой улыбки…

"— Впервые с царством мёртвых я повстречался, когда мне было семь или восемь лет, — словно закадровый комментатор криминального телерепортажа Рудольф Карлович Краус негромко, но проникновенно начал читать записи из замызганной тетрадки перед собой. — Это знакомство было как бы случайным. Летним днём, когда мать была на работе и её единственный ребёнок был предоставлен самому себе, я бродил по лесу и собирал цветы. Не помню уж, о чём я думал, какие детские радости или печали переполняли меня. Помню лишь, что от того одиночества среди лесных деревьев и высоких трав мне было спокойно и хорошо. Такое спокойствие бывает только в одиночестве, причём для человека, который ищет его и находит. У меня не было сестёр и братьев, а с мальчиками и девочками с нашего двора мне дружить не хотелось. Было неинтересно. Они всегда мне казались пустыми заводными игрушками. Как куклы или механические машинки. Ну и что, что они кричат, визжат, бегают и прыгают? Мне кажется, что уже с раннего детства я искал понимания и того особого внутреннего единства и родства с теми, кто готов пусть не словами, но хотя бы молчанием согласиться со мной…"

Рудольф Карлович оторвался от чтения и посмотрел на Вадима. Тот сидел на своём стуле, опустив глаза в пол. За годы одиночества Вадим привык разговаривать сам с собой. Лишь только безмолвные мертвецы были покорными слушателями его внутреннего монолога. Иногда в подобных беседах Вадим читал им рассказы из написанной о себе самом книги. Но сейчас всё было наоборот: люди в белых халатах, сидевшие за столом напротив него, живо интересовались его душевными переживаниями. В лучах искусственного, мертвецкого света люминесцентных ламп в их глазах поблёскивал профессиональный интерес к нему.

"— Уже возвращаясь домой, медленно шагая по пути из леса, я вышел на пригорок, — продолжил читать вслух записи из тетрадки Рудольф Карлович. — За ним лежала небольшая лесная опушка, посреди которой мрачно застыло огромное корявое дерево — старая берёза своей огромной развесистой кроной обрушила плотную тень вокруг своего умирающего, покрытого чагой и трутовиками, почерневшего ствола. У подножия этого лесного великана виднелся небольшой памятник, окружённый с четырех сторон могильной оградой — тяжёлые цепи свисали на невысоких железных столбцах. Из любопытства я подошёл поближе к этому маленькому, уединённому от мирской суеты, спрятанному в лесу мемориалу. Оказалось, он был сооружён родителями погибшего здесь мальчика. Стоя у памятника, вглядываясь в скорбную надпись на нём и бронзовый барельеф юного пионера, я представил себе, как произошла его смерть. Я поднял голову вверх — высоко надо мной были протянуты длинные серые ветви, скрывающиеся в тёмно-зелёной листве. Забравшись на дерево, мальчик, видимо, сорвался вниз, а может, одна из этих ветвей от старости и тяжести сломалась под ним. Я оглянулся вокруг — вся лесная опушка была залита жарким солнцем, но под кроной берёзы, где у памятника стоял я, была прохладная тень. Под солнечными лучами кипела жизнь насекомых — разноцветные бабочки кружились в воздушном танце, в траве стрекотали кузнечики, неутомимо жужжали шмели, но возле старого дерева было спокойствие и отстранённая тишина. Казалось, что здесь застыли вечная память и скорбь. Я положил у подножия памятника собранные незадолго до этого цветы. Это был абсолютно искренний жест с моей стороны — уважение к смерти… И в этот момент необъяснимое, очень глубокое чувство овладело мной, я заплакал. Слёзы были не от того, что мне стало жаль мальчика, которого я никогда не знал, а от того, что мёртвые уходят от нас навсегда. Конечно, я бы в тот момент не смог это выразить словами, как я могу сделать это сейчас, но чувства, которые я испытал тогда, в тот день из моего далёкого детства, я не забуду никогда. Это чувство навсегда осталось в моей душевной памяти. Это чувство потери целого мира… Я стоял у этого памятника очень долго. Слёзы катились по моим щекам тёплыми струйками, и я даже не пытался их утирать. Наверно, я был в состоянии заторможенности…"

Рудольф Карлович опять оторвался от чтения и обратился к Вадиму:

— Тут вырвано несколько листов. Можете пояснить, почему?

Вадим достал из кармана носовой платок, медленно протёр глаза и, аккуратно сложив его болезненно опухшими руками, положил обратно. Выдержав недолгую паузу, он пожал плечами. Краус продолжил чтение:

"— С тех пор я начал играть в похороны. Даже нескольких соседских рябят мне иногда удавалось привлечь к этой игре. Ненадолго, конечно. Им хотелось в "войнушку", "казаков-разбойников". Приходилось прибегать к хитрости — мол, вот убили боевого товарища, надо похоронить… Этот краткий период их согласия со мной доставлял мне скрытую радость. Скрытую среди печального спокойствия, овладевавшего мною во время погребального ритуала. Но взрослые, родители этих ребят, прознав про такие игры, запретили своим детям "хоронить друг друга". Позже они запретили и общаться со мной. Так я остался один…

Однажды в сарае во дворе своего дома я нашёл несколько мёртвых жучков. Я слепил им из пластиллина крошечные гробы и похоронил их в саду. Вскоре я соорудил там небольшое кладбище для найденных мёртвых жучков, мух и других насекомых. Многих я ловил специально, чтобы похоронить. В это же время, когда я видел в кино похороны, я стал замечать какую-то в этом фальшь, неестественность. Только спустя некоторое время я понял, что в гробу не было мертвеца. Я видел, ощущал, что это лежит живой артист, затаивший дыхание, с закрытыми глазами. И не более. Только в документальных фильмах про фашистов я видел то, что мне нравилось. Там было много настоящих мёртвых. И это чёрно-белое обаяние национал-социализма… Вечное…"

— А может, хватит? — раздражённо прервал чтение Рудольфа Карловича Вадим. — Вы же это наверняка уже раз десять прочитали… Обсудили между собой… Зачем при мне читать? Вслух…

Бердников Борис Константинович — старший экспертной группы — с молчаливым ликованием посмотрел на Вадима. Идея зачитать отрывки из дневниковых записей при Вадиме вслух принадлежала Бердникову. Перед началом экспертизы это он убедил своих коллег — Крауса Рудольфа Карловича и Люблянского Якова Ефимовича — в необходимости вызвать раздражение у молчаливого флегматичного пациента, вывести его из состояния психического равновесия, разорвать пелену его замкнутости. Похоже, это удалось.

— Не мешайте нам работать, — спокойным, но строгим тоном сказал Борис Константинович. — Так надо… Продолжайте, Рудольф Карлович.

"— Когда я повзрослел и начал всматриваться, вчитываться и вдумываться в мир, который окружает меня, я нашёл устройство его нелогичным, непонятным для меня. Часто бывая на кладбищах, глядя на холмики могил и памятники, рассматривая фотографии умерших, я вдруг понял, что именно меня с раннего детства привлекало в похоронах. Я понял, что я хотел приобщиться к этому мёртвому миру, быть рядом с ним, быть в нём. И мне до сих пор неясно, почему, зачем мы так глупо и жестоко расстаёмся с мёртвыми — относим их на кладбища. По сути, на мусорную свалку. При этом обычные люди, сами того не замечая, живут в окружении портретов и фотографий мёртвых, пользуются их вещами, имеют коллекции бабочек либо иных насекомых, собирают гербарии, ходят в музеи, чтобы смотреть на мёртвых животных и птиц. А людей — своих близких, родных и любимых — относят подальше от дома, за ограду, на свалку. Почему для обычных людей это кажется нормальным? А мысль о том, чтобы сохранить своих дорогих, хотя и мёртвых, кажется им абсурдной и омерзительной? К тому же, им кажется, что смерть непременно несёт горе и слёзы. А если хотя бы ненадолго представить, как было бы спокойно и чудесно продолжать жить вместе. Без глупых рассуждений о жизни после смерти, о загробных тайнах, о душах умерших, а просто жить рядом с ними физически. Что может быть проще? Ну умер кто-то. Ничего страшного. Пусть он или она останутся среди нас, живых. Почему этого удостоился у нас только один Владимир Ленин, а в огромном Китае Мао Цзэ-дун? А остальные? Ведь всё равно же минимум раз в год мы ходим на кладбища в родительский день. Общаемся с ушедшими от нас. Беседуем с ними на их могилах. Но почему нельзя с ними быть рядом всегда? Сколько душевных трагедий можно было бы избежать или, по крайней мере, смягчить страдания живых, если бы это было позволено. Человеческая фантазия безгранична, и с её помощью было бы легко создать бесчисленное множество мёртвых шедевров на площадях и улицах, в парках, домах, театрах… Можно было бы ходить к мертвецам в гости, либо приводить их к себе. Продолжать их любить, уважать и даже — ненавидеть. Между жизнью и смертью сейчас есть некая грань. Тонкая, невидимая. Она мешает человечеству создать тихий, спокойный и блаженный мир. Этот мир моей мечты я бы назвал некросферой…".

— Скажите, Вадим, — вдруг очень осторожно спросил Бердников. — А когда у вас был первый сексуальный опыт?

От неожиданного вопроса, который прозвучал сразу после того, как Рудольф Карлович сделал паузу, Вадим застенчиво улыбнулся. Опять достав из кармана носовой платок, он приложил его к своим глазам. За всё это время они заметно слезились. Болезненно слезились. Убрав платок в карман, он посмотрел на людей в белых халатах и ответил:

— В двадцать четыре года.

— То есть всего лишь около трёх лет назад? — не скрывая своего удивления, спросил Борис Константинович. — А с кем?

— Можно, я не буду отвечать на этот вопрос? — опустив глаза снова в пол, скорее ответил, нежели спросил Вадим.

Возникла недолгая и неловкая пауза. Врачи, переглянувшись друг с другом, закивали головами.

— А давно вы начали совершать половые акты с мёртвыми женщинами? — задал следующий вопрос Рудольф Карлович.

— Чуть больше года назад, — спокойно ответил Вадим.

— У вас никогда не возникало чувства отторжения к ним? — продолжал расспрос Рудольф Карлович.

— Вы имеете в виду запахи? Нет, от некоторых живых людей пахнет гораздо ужаснее.

— Я несколько расширю вопрос своего коллеги, — снова в беседу вступил Борис Константинович. — Ваше влечение к мёртвым было сильнее, чем к живым женщинам?

— Да, наверно, — каким-то совсем обессиленным хриплым голосом ответил Вадим. — Это началось ещё с той далёкой детской надежды… Тогда я был влюблён в школе в свою одноклассницу. Она была красивой девочкой и нравилась всем. Я не был среди тех, кто бы мог быть чем-то интересен ей. Кому я мог понравиться? Небольшого роста, болезненный мальчик. За десять лет учёбы с ней в одном классе я так и не сидел с ней за одной партой… В те времена по ночам, перед тем, как заснуть, я мечтал о том, как мы будем с ней вместе. И неожиданно я пришёл к мысли: хорошо, если бы она была мёртвой, никому не нужной и такой доступной для меня. Позже я даже не заметил, как, эта мысль распространилась и на всех девушек, в которых я влюблялся. Мёртвыми они бы остались нужными только мне.

— У вас было влечение только к определённым типам женщин? — спросил Борис Константинович, чувствуя, что уловил момент откровенности пациента. — Вы влюблялись в кого-то конкретно?

— Ну да, — не глядя на врачей, усмехнулся Вадим. — Всё, как у обычных людей. На некоторых я даже не обращал никакого внимания. Что касается моей последней возлюбленной, то она была моей единственной и неповторимой. Мне никто был больше не нужен, кроме неё. Я поклялся ей в вечной любви… Но я нарушил эту клятву. Я изменил ей в ночь перед тем, как меня задержали. Она не простила мне это. Поэтому меня разоблачили.

На этом врачи исчерпали свои вопросы и смотрели на Вадима молча. Борис Константинович начал делать пометки в своих записях, а Рудольф Карлович стал что-то нашёптывать Якову Ефимовичу на ухо. С минуту в кабинете судебно-психиатрических экспертиз городского психдиспансера висела тишина. Вадим, посмотрев на людей в белых халатах, тихо произнёс:

— Ну вот, теперь вам известна вся правда. Скрывать мне от вас больше нечего. Если, конечно, что-то забыл… Спрашивайте. Времени у вас для этого осталось немного.

Вячеслав Лукьяненко после недолгого просмотра своей пьяной физиономии в мутном зеркале опустил свой взгляд в раковину. Рвотная масса продолжала бурлить под струёй воды из крана, распространяя по туалетной комнате резкий кислотный запах. Было очевидно, что раковина забилась извергнутыми из желудка непереваренными остатками пищи и придётся прочищать трубу.

— Дневальный! — заорал Лукьяненко, приоткрыв дверь туалета.

Через несколько секунд в коридоре загремел топот солдатских сапог. Посетители, сидевшие вдоль стен на лавках, повернули головы в сторону выхода, откуда выскочил прыщавый юноша в солдатской форме и подбежал к двери туалета.

— Товарищ майор, рядовой Ракитин по вашему приказанию прибыл, — доложил взъерошенный солдат и испуганно посмотрел на пьяного офицера, выглядывавшего из дверной щели.

— Ты почему, сука, за порядком не следишь? — тихо спросил Лукьяненко. — Тут кто-то в раковину наблевал. Я тебя за такое на гауптвахте сгною, понял? Срочно займись. Об исполнении доложить.

— Есть, — ответил солдат и, прикусив губу, зашёл в туалет.

Стараясь выглядеть трезвым, Лукьяненко, насколько это было возможно, придал своему лицу серьёзный вид и быстрым шагом пошёл в кабинет следователя Вахтанга Мамрикашвили, который был расположен в самом конце коридора. Проходя мимо кабинета другого своего сослуживца, следователя Михаила Шестопалова, Лукьяненко обратил внимание через приоткрытую дверь на то, что возле стола Шестопалова сидит и курит коротко остриженный молодой человек, небрежно вскинув ногу на ногу. Откинув голову назад, парень старался пускать дымовые кольца в потолок. Самого Шестопалова в кабинете не было.

Поняв, в чём дело, Лукьяненко ещё более быстрым шагом пошёл к кабинету Мамрикашвили.

С тех пор, как старый прокурор Ёбургского гарнизона ушёл на пенсию, сменивший его подполковник юстиции Луковский на одном из первых оперативных совещаний сотрудников военной прокуратуры гарнизона ввёл новое обязательное правило, согласно которому категорически запрещалось пытать подозреваемых, обвиняемых или свидетелей тому следователю, который непосредственно расследовал это дело. Для этих целей следователь должен был привлечь своих коллег, а сам под благовидным предлогом удалиться из своего кабинета. Данное нововведение обеспечивало некоторую анонимность экзекуторов, а также оставляло возможность психологического контакта следователя с допрашиваемыми лицами.

— Вахтанг, — Лукьяненко озабоченно посмотрел на сидевшего в кресле за столом лейтенанта. — Есть работа. У Миши какой-то хмырь не колется. Рожа наглая, шпана непроученная, короче. Надо помочь.

— Прямо сейчас? — вставая из-за стола, спросил Вахтанг.

Лукьяненко кивнул и вышел из кабинета. Выдвинув нижний ящик стола, Вахтанг достал короткую резиновую дубинку и последовал за Лукьяненко.

Когда Михаил Шестопалов вернулся в свой кабинет из машбюро, куда он ходил, чтобы отдать документы на распечатку, увиденное ошеломило его. Лукьяненко, крепко обхватив обеими руками, душил молодого человека, сидевшего на стуле. Парень тщетно пытался вырваться из недружественных объятий, а Мамрикашвили в это время наотмашь бил его резиновой палкой в нижнюю часть живота.

— Колись, тварь, — приговаривал Вахтанг. — Я же тебя калекой оставлю!

Несколько секунд Шестопалов не мог произнести ни слова. Наконец, дар речи вернулся к нему и Михаил заорал во весь голос:

— Отставить! Вы что, совсем ёбнулись?!

— Миш, ты чё? Мы ещё не закончили, мы тебя позовём… — тяжело дыша, сказал Лукьяненко, продолжая удерживать за шею парня.

Михаил подскочил к Вахтангу и выхватил у него резиновую палку. Оказавшись без оружия, Вахтанг пнул свою жертву в пах.

— Я сказал, отставить, козлы! — опять закричал Михаил. — Это же следователь из милиции.

— Из милиции? — убирая руки с шеи парня, удивился Лукьяненко.

Парень замычал и сполз со стула. Мамрикашвили и Лукьяненко тут же начали помогать ему подняться. Усадив следователя милиции обратно на стул, Лукьяненко начал поправлять на нём одежду.

— Так он из мусарни, что ли? — переспросил Вахтанг Михаила и, получив утвердительный кивок последнего, обратился к своей недавней жертве. — Ну, извини, братан.

— Да, извини, перепутали, — уже по-дружески Лукьяненко обнял парня.

— Кто вас звал сюда? — угрожающе размахивая дубинкой, спросил Михаил своих пьяных товарищей по работе.

— Миша, извини, это тупой хохол во всём виноват, — ответил Мамрикашвили, злобно посмотрев на Лукьяненко.

— Я думал… — Лукьяненко хотел что-то сказать в своё оправдание, но его прервали.

— Скоты, я вас под трибунал отдам, — наконец, чуточку придя в себя, произнёс следователь милиции.

Три следователя военной прокуратуры молча посмотрели на него.

— Да ты чё, братан! — испугался Лукьяненко.

— Ты кого пугать собрался, сынок? — резко наклонившись к сидящему, спросил Вахтанг. — Ты же до завтра не доживёшь. Тебя как зовут? Имя, фамилия, быстро!

— Олег Лунин.

— Так вот, Олежка, пойдём лучше выпьем, — вдруг очень спокойно и учтиво предложил Вахтанг. — У меня сегодня маленькое торжество. Щенка подарили, "немца" с родословной. Пойдём.

Следователь Лунин впервые оказался в такой нелепой ситуации и не знал, как из неё достойно выйти. Продолжать озвучивать угрозы в адрес двух пьяных военных офицеров, только что избивавших его, было бессмысленно. Привлечь третьего, заступившегося за него офицера в качестве свидетеля в деле об издевательстве над ним было бы ещё более бессмысленной затеей. Самым адекватным оставалось только одно — примириться за бутылкой водки. Натужно улыбнувшись, Олег ответил Вахтангу:

— Что ж, такое знакомство надо отметить.

Молодые люди расхохотались и направились в кабинет к Мамрикашвили.

— Еще раз извини, братан, — разливая водку в гранёные стаканы, обратился к Лунину Лукьяненко. — Это у вас, ментов, всё отлажено. Если человек не колется, следак отдаёт его операм. Как только те подготовят его к допросу, следователь может дальше работать. А вот у нас, в военной прокуратуре, нет собственного оперативного аппарата. Некому людей пытать. Приходится самим.

— Да ладно, забыли, — подавляя чувство пережитого унижения, сказал Олег и чокнулся с собутыльниками.

Рабочий стол у Вахтанга был заставлен закусками, пластиковыми бутылками с газированными напитками и бумажными пакетами с соками — характерное изобилие для праздников, которые справляются в государственных учреждениях их сотрудниками.

Олег оценивающе оглядел кабинет Вахтанга. Помещение представляло собой нечто среднее между домашней кухней и жилой комнатой. На окне висели плотные бежевые шторы, из-за которых выглядывала сложенная раскладушка. В углу стоял большой холодильник с цветным телевизором наверху. Рядом с ним на тумбочке разместились маленькая электроплитка и чайник. Над большим роскошным письменным столом Вахтанга, о котором мог бы мечтать любой советский бюрократ, висел в массивной раме, покрашенной под позолоту, портрет всадника на вороном коне. Художник был очень смелым фантастом, изобразив вздыбленного коня на вершине заснеженной горы. Всадник лихо проткнул своей сверкающей саблей белое облако над собой. Вместо кавказской бурки на его плечи была накинута парадная шинель советского офицера с золочёными погонами. Приглядевшись в лицо всадника, Олег узнал в нём Вахтанга. Правда, с чёрными бутафорскими усами, клок волос для которых, казалось, был вырван из мохнатой дикой папахи на голове изображённого персонажа.

— Твой случай ещё ерунда, — сказал Вахтанг, обратившись к Олегу. — Месяца три назад я по ошибке начальника следственного управления города зачморил.

— Земцова? — спросил Олег.

— Да, его. Знакомы? — удивился Вахтанг.

— Он раньше у нас в городе начальником следствия был, — пояснил Олег.

Участники застолья громко рассмеялись. Михаил Шестопалов от смеха выронил маринованный огурец на пол. Из-под стола Вахтанга выскочил трёхмесячный щенок немецкой овчарки и начал его обнюхивать. Заметив это, Вахтанг скомандовал ему: "Казбек, на место!". Олег нагнулся и протянул руку, чтобы погладить щенка, но тот, фыркая, покорно побрёл в картонную конуру под столом, обклеенную вырезками из эротических журналов.

— Тут у нашего прокурора день рождения был, — продолжил Вахтанг рассказывать Олегу. — Толпа съехалась. Чекисты, таможенники, командиры частей, менты. До ночи тут гудели. А внизу, на лестнице, лампочка погасла. Может, разбили, хрен его знает. Я домой собрался. Спускаюсь по лестнице — темно. Еле выход нащупал. Тут мне кто-то пятернёй в морду попал. Я толкнул в ответ. Короче, сцепились, выкатились на улицу, а там тоже темно. Вечер, зима. Думаю, что за сука такая наглая? Достаю пистолет и предупредительный в воздух — "Бах!". И тут же командую: "На колени, пидор!". Он что-то сказать пытался, а я ствол на него навожу и говорю: "Молчать, урод!". Он заткнулся. А я под сильным градусом был, начал измываться над ним. Говорю ему: "Если все мои плевки поймаешь, будешь жить…". Я раза три ему в рожу плюнул, он вроде бы рот открывал, старался. Темно было, я точно не видел.

— Это Земцов был? — изумлённо спросил Олег.

— Оказалось, да, — ответил Вахтанг. — Приехал нашего шефа поздравлять, а я ему в рот наплевал.

Все покатились со смеху. Олег с искренним удовольствием представил описанную Вахтангом сцену.

— Прокурор мне после этого до сих пор пистолет не отдаёт, — пожаловался Вахтанг.

Лукьяненко опять разлил по стаканам водку. Мамрикашвили взял сигарету и закурил. Его изысканная манера курить заинтересовала Лунина. Было непривычно смотреть на то, как Вахтанг отводил руку с дымящейся сигаретой ото рта, медленно описывая ею в воздухе невидимую дугу.

— А ты к нам зачем пожаловал? — спросил Лукьяненко Лунина, протягивая ему наполовину налитый стакан. — Может, помощь нужна?

— Он меня допрашивать приехал, — ответил за Лунина Шестопалов. — Я свидетель по его делу.

Лукьяненко и Мамрикашвили, искренне удивившись, посмотрели на Шестопалова.

— Так вот кого пытать надо было! — рассмеялся Вахтанг.

— Я не герой, я всё и так расскажу, — подыграл шутке Вахтанга Михаил и поднял руки вверх.

— А если серьёзно? — спросил Шестопалова Лукьяненко.

— А если серьёзно, то дело смешное, — Шестопалов аккуратно положил розовый ломтик ветчины на кусок хлеба и вонзил в бутерброд свои зубы. — Я стал свидетелем страшных деяний некрофила.

— Блядь, меня сейчас опять стошнит, — поперхнулся Лукьяненко.

— Помнишь, Ваха, мы с тобой в начале лета в Тюмень в командировку ездили? — пережёвывая бутерброд, спросил Вахтанга Михаил. — Помнишь санитара, который в морге ночевал? Так вот, этот чудик, оказывается, прошлой осенью труп одной девицы украл и у себя в погребе "поселил".

— Ужас какой, — выдохнул Вахтанг.

— А Олег, оказывается, уже несколько месяцев труп этой девчонки искал, — продолжал жевать и говорить Михаил.

— Тебе живых девок мало? — взглянув на Лунина, засмеялся Вахтанг.

— Это нашему прокурору она понадобилась, — ответил на шутку Вахтанга Олег.

— Миша, но ты-то здесь причём? — вернул разговор в серьёзное русло Лукьяненко.

— А притом, что когда мы с Вахой приехали в морг на вскрытие, — прихлебнув вишнёвого сока из пластикового стаканчика, сказал Михаил, — я там поскользнулся на презервативе на полу. Прилип он к моему ботинку. Я подумал, что это, может быть, вместе с каким-нибудь трупом туда попало. А сам наехал на этого санитара в шутку. Мол, какое блядство развёл. Я даже и не предполагал, что это всё так серьёзно.

— Так вот, — перехватил повествование Олег. — После этого наезда Миши на санитара тот так испугался, подумал, что его разоблачили, и скоро к нему наведаемся мы, менты. В ту же ночь он решил перепрятать труп в лесу. Но случайно ночной патруль милиции увидел, как какой-то парень что-то везёт по улице подозрительное на больничной каталке, решил притормозить… Так, благодаря Мише, преступление было раскрыто.

— А ещё некоторые умники в Москве говорят, что военная прокуратура не нужна, — пустился в пространные рассуждения Вахтанг. — Говорят, мы только и делаем, что беспредел в армии покрываем. А тут, оказывается, стоило нашему Мишке только рыкнуть, и вот вам — раскрытие.

— А что теперь этому санитару грозит? — спросил Олега Вячеслав Лукьяненко.

— Ему уже теперь ничего не грозит, — ответил Олег. — Он умер через неделю после судебно-психиатрической экспертизы. От заражения крови. Отравился трупным ядом. Если с другими покойницами он предохранялся — боялся, что во время экспертизы трупа его такое баловство обнаружится, — то с похищенной девицей он считал это ненужным.

— Доигрался, малец, — заключил Вахтанг. — Смерть некрофилам от некрофилии… Погоди, Олежка. А почему до сих пор расследуете? Почему не прекратили по пять-вoсемь?

— А ты попробуй нашему прокурору это объясни, — пожаловался Олег. — Я уже приходил к нему с постановлением о прекращении дела, а он, гад, взял и отменил его. Сказал, что я ничего не выяснил, следствие неполное. Ну и отправил меня сюда, в Ёбург, Мишу допрашивать.

— Слушай, Олег, — встрепенулся Шестопалов. — Давай, пока не напились до драки, оформим протокол допроса.

— Тоже верно, — согласился Олег и встал со стула. — Ладно, господа офицеры, пойду я обратно к Мише в кабинет. Туда, откуда вы меня выдернули. Приятно было познакомиться.

Молодые люди, выпив на посошок, тепло распрощались. После того, как Олег быстро заполнил протокол допроса свидетеля и дал в нём расписаться Шестопалову, он, слегка пошатываясь, покинул здание прокуратуры.

Вдохнув на улице свежего воздуха, Олег медленно пошёл по тротуару вдоль стены учреждения, где недавно оказался случайной жертвой пыток. Ноющая боль от полученных ударов в правом боку напомнила Олегу об этом.