Я просыпаюсь и чувствую, что к моей спине по ту сторону одеяла привалилось что-то очень тяжелое, – видимо, Джерри, который считает, что мы с ним – самые классные щенки в городе. Мои колени прижаты к груди, и я отчаянно их обнимаю. Лучи солнца проникают сквозь окно спальни, заливая комнату неземным светом.

Как-то прошлой осенью, в один из погожих дней, папа спросил, не хочу ли я сходить посмотреть футбольный матч. Он не особо любит спорт, но футбол ему нравится, к тому же в матче участвовал один из его студентов. К сожалению, в итоге этот студент неудачно упал и ударился плечом. Все притихли, а тренер и судьи тут же бросились к нему. Парень свернулся в клубок, прижал колени к груди и обхватил больное плечо рукой.

Пока его уводили с поля, папа объяснил мне, что в момент сильного стресса или после травмы люди всех возрастов принимают позу эмбриона, – это рефлекс, который помогает защитить жизненно важные органы, а еще это воспоминание о материнской утробе – убежище, в котором начинается наша жизнь. Я, как обычно, кивнула в знак того, что все понятно, и тогда папа добавил:

– Вдруг пригодится, мало ли: эту же позу лучше всего принимать во время медвежьей атаки.

И вот теперь, лежа под одеялом в самой настоящей позе эмбриона, я понимаю, о чем он говорил. Боль действительно ослабевает. Боль, которая вспыхивает внутри, когда я открываю глаза. Ведь даже если Макс из снов всегда рядом, Реальный Макс разбил мне сердце.

Но что он тогда делает в наших снах? Как он может в шутку бороться со мной в мягких кубиках, напоминая о тех своих качествах, которые я так люблю, если все равно заберет это с собой? Если в реальности все будет по-другому.

– Передумай, Макс, – говорю я вслух.

– Жучок? – непонятно откуда слышится папин голос, тихий и похрустывающий.

– Папа? – спрашиваю я. – Ты где?

– Жучок, если слышишь меня, – продолжает папа, и по голосу кажется, что он где-то очень далеко, – найди большой прямоугольный телефон, напоминающий те, что стояли в офисах в начале – середине девяностых.

Мне это что, снится? – спрашиваю я себя, выбираясь из постели и оглядывая комнату. Наконец взгляд натыкается на бежевый телефон с миллионом проводов и лампочек, стоящий в углу на маленьком столике, среди разрисованных китайских ламп и шелковых подушек он кажется уродцем.

Осторожно снимаю трубку.

– Алло?

– Ты нашла его! – радостно восклицает папа. Теперь он говорит громко и четко, а еще чересчур жизнерадостно для столь раннего часа. – Чудесная штука! Связь отличная, правда? Думаю, Нэн купила их сразу после того, как мы уехали.

– А что это вообще такое? – спрашиваю я, тру глаза и смотрю на телефон. – И вообще, ты где?

Папа посмеивается.

– Я на кухне. А это называется интерком – он нужен для внутренней связи. Можно звонить с одного этажа на другой. Это куда удобнее, чем кричать. Круто, правда?

– Да, очень круто, – устало говорю я. – Еще что-нибудь? – Вздрагиваю от собственного тона. Не папина вина, что у меня такое состояние.

– Да, на самом деле да, – сухо говорит он. – Два момента. Во-первых, я твой отец и не надо мне дерзить с самого утра. Во-вторых, исходя из первого пункта, моя законная обязанность сообщить тебе, что ты опоздаешь в школу, если не соизволишь спуститься в ближайшие десять минут.

Если вы наберете в Гугле «как склеить разбитое сердце», что я и сделала, пока чистила зубы, поиск выдаст вам столько результатов, что вы и за год их все не прочтете. Среди них будут и неплохие советы («Составьте список из качеств, которые вы в своем бывшем терпеть не можете!», «Не бойтесь поднять его на смех!», «Пойдите в спортзал и потренируйтесь на славу!»), и просто ужасные («Немедленно найдите себе кого-нибудь!», «Выкладывайте совместные фотографии со своим новым парнем в социальных сетях, чтобы бывший вам завидовал», «Сделайте куклу вуду и поглумитесь на славу!»). Но я знаю куда лучшее лекарство от всех бед: музыка. Я нашла жанр, который идеально подходит под мое настроение, и теперь у меня в ушах звучат прекрасные фолк-мелодии. Мрачноватые задумчивые ребята вроде Ника Дрейка, Джеффа Бакли, Эллиотта Смита и Джеймса Винсента МакМорроу. Они поют о любви и одиночестве, и чувствуется, что они знают, что такое потери. Половины из них уже нет в живых. Я слушаю их песни по пути в школу, и когда поднимаюсь в главное здание, и когда иду по коридору.

И тут я резко останавливаюсь, заметив, что меня ждет Макс. Сказать по правде, выглядит он комично: стоит посередине коридора и смотрит на меня большими, будто стеклянными глазами. Сегодня на нем брюки цвета хаки и сине-серый свитер, который так подходит к цвету его глаз. Макс открывает рот, будто собирается что-то сказать. Глядя на него и чувствуя внутри невероятную боль, я думаю о том, что мы с ним – словно главные герои романтической драмы. Кажется, мы вот-вот заплачем – оба – и побежим навстречу друг другу, а потом…

Одна из дверей внезапно распахивается, и из нее выглядывает декан Хаммер, он поправляет очки и смотрит прямо на меня.

– Элис. Замечательно. Я очень рассчитывал тебя встретить. Видел из окна, как ты идешь по лестнице. Есть у тебя минутка?

– Конечно, – нерешительно говорю я.

Скажет ли Макс что-нибудь? Хочу ли я это слышать?

– Замечательно, – говорит декан и отступает, пропуская меня. Я неохотно прохожу в его кабинет.

– Что ж, как у тебя дела? – спрашивает он, подняв брови, и я впервые вижу его таким оживленным. Он усаживает меня в кожаное кресло и садится напротив.

В моем нынешнем апатичном состоянии лучшего места и придумать нельзя. Как и лучшего собеседника, чье поведение словно пародия на мою апатию. Иногда, глядя на чересчур радостных людей, я задаюсь вопросом: им и вправду настолько радостно, или они только притворяются, чтобы поднять дух? «Улыбнись – и почувствуешь себя счастливым», и все в таком духе.

Фигово, хочется мне сказать.

– В общем-то, нормально, – говорю я.

У нас дома за такой ответ можно остаться без ужина. Папа не любит слово «нормально», считает его каким-то неконкретным. Дела бывают либо «хорошо», либо «плохо». Прямо слышу, как он меня поправляет в своей вечной профессорской манере.

– Я опросил несколько твоих преподавателей – они говорят примерно то же, – кивает декан. – Особенно доволен мистер Леви.

Это вызывает у меня слабую улыбку. Возможно, Леви возомнил себя главным героем фильма «Общество Мертвых поэтов», но он и вправду умен, в этом ему не откажешь. И мне хотелось бы, чтобы он и меня считал неглупой.

– Идем дальше, – говорит декан Хаммер. – Не хотел загружать тебя сразу всем, но пора бы тебе пообщаться со школьным психологом. Он проведет профориентацию. Все остальные уже выбрали своего в начале прошлого года.

– Выбрали своего? – переспрашиваю я. – У вас что, несколько психологов?

Декан Хаммер вновь торжественно кивает.

– Еще одно преимущество школы «Беннетт», – говорит он так, будто рекламирует программу автомобильной страховки, в которую сам не верит. – Сказать по правде, у нас их четверо. Большинство из них полностью заняты, но не переживай, я нашел для тебя подходящую кандидатуру. У нее есть немного времени.

По пути к кабинету Делилы Уизерби я уже чувствую, что она, как и я, не на своем месте. Во-первых, ее кабинет находится не в административном крыле, а на чердаке Центра искусств и творчества, и для того, чтобы постучать к ней в дверь, мне приходится протиснуться между манекенами в модных нарядах, забытыми скульптурами и сломанными мольбертами. Кстати, тут пахнет ладаном, а из-под двери слышатся звуки флейты – там кто-то слушает нью-эйдж.

Делила распахивает дверь почти мгновенно.

– Элис, – говорит она, склонив набок голову и широко раскинув руки.

Я не сразу понимаю, что надо ее обнять. Обнимаю. От нее пахнет пачули. Она отстраняется, но не убирает рук с моих плеч, и шепчет:

– Добро пожаловать.

Делила заводит меня в кабинет. Волосы у нее волнистые, лицо румяное и блестящее, ходит она босиком, подол длинной льняной юбки волочится за ней по полу.

– Присаживайся, – говорит она и кивает в угол, наливая чай. Я присматриваюсь, но не вижу стульев. А потом замечаю на полу подушки.

– Итак, – говорит Делила, когда мы усаживаемся, скрестив ноги и держа в руках по маленькой чашечке ароматного зеленого чая, – кто такая Элис Роуи?

– Кажется, я не вполне понимаю вопрос, – говорю я.

– Вот именно, – кивает Делила, и это запутывает еще сильнее. – Я знаю, что ты встречалась с деканом Хаммером и вы говорили об успехах в учебе. Поздравляю, кстати, – она сжимает мое колено. – Но хочу спросить: а еще что?

– В смысле? – спрашиваю я.

– А еще что есть в Элис? Какие у тебя интересы? В какие клубы ты вступила? С кем ты общаешься? Как видишь, «Беннетт» – замечательная школа, но, чтобы поступить в хороший колледж, тебе нужно знать, что ты из себя представляешь. Я всегда призываю учеников стать внимательнее к себе. Сосредоточиться, обращать внимание на свои симпатии и антипатии, на свои поступки, чтобы разобраться в себе.

Ей вряд ли понравится круг моего общения, потому что последнее время он ограничивается главным хулиганом школы Оливером, папой, уже немолодым нейробиологом, престарелым бульдогом Джерри и блистательным Максом Вулфом, но только в подсознании. Я поражаюсь тому, что Делила с деканом Хаммером одновременно очень разные и удивительно похожие. Так недолго и спросить у меня, какую я предпочла бы надпись на собственном надгробии.

– По-моему, в клубы уже поздно записываться? – несмело говорю я. – Я толком и не думала об этом…

Делила изучающе смотрит на меня, то и дело кивая. От ее взгляда мне становится неуютно, я смотрю в окно и вижу Сержио и Брунгильду, которые глядят на меня с дерева. Сержио приветственно поднимает крыло, и они оба улетают.

Что за… Это что, сон? Я несколько раз моргаю.

– Ладно, а чем ты занималась в старой школе? – спрашивает Делила.

Проводила собственные исследования. Ходила в музеи. Играла в шахматы с какими-то старичками в Центральном парке. Не давала Джерри сожрать всех уток в пруду, в чем добилась только 98-процентного успеха.

– Я много времени провела вне дома, – говорю я. И вдруг осознаю, что это звучит так, будто я вовсю шаталась по подворотням и наркоманила.

– Очень полезная информация! – кивает Делила. – У нас тут есть клуб любителей походов. Часто куда-нибудь выбираются с палатками, поднимаются на местные горы…

Я в ужасе смотрю на нее.

– Нет же, я не об этом. Просто я выросла в Нью-Йорк-Сити.

Делила поднимает брови.

– Да ты космополит! – говорит она. Потом тянется к книжной полке, что висит рядом, и вынимает из нее гигантскую стопку листовок. – Вот, просмотри-ка. Может, что-нибудь тебя вдохновит.

– Можно я возьму их с собой, а клубы выберу позже? – спрашиваю я.

Можно я возьму их с собой и выброшу в мусорку? – думаю я.

Делила многозначительно улыбается.

– Я бы хотела, чтобы ты выбрала три клуба, перед тем как уйти. Обещаю, ты найдешь варианты себе по душе. У нас тут, в «Беннетте», более сорока разных клубов и обществ.

Просматриваю листовки, вижу надпись «Общество начинающих жонглеров».

– Даже не сомневаюсь, что найду, – говорю я, переворачивая листовку. – Когда-нибудь.