Экзамены сдал ещё один парень, а трое сыпанулись. Сдавший, как и Ким, сразу ушёл в посёлок, ему совет должен был поручить первое самостоятельное дело. Не выдержавшие экзаменовки в течение дня сидели вместе с преподавателем перед Сашкой и выслушивали его поправки. Не сдача не была провалом и крушением надежд, это означало, что в данный момент они не набрали необходимого объёма и обучение следует продолжить.

В конце дня все собрались на утёсе, пекли на ужин картошку, смотрели на реку. По ней несло отдельные льдины, группы льдин, иногда проносились целые ледовые поля, но их становилось всё меньше, ледоход подходил к концу. Заметно упал уровень воды, которая значительно просветлела. На противоположном берегу, насколько хватало взгляда, пространство было забито льдами, выброшенными на низкие отмели. Это нагромождение льдин будет в течение недели-двух таять и рассыпаться; одни длинными замысловато завивающимися сосульками, но толстыми, иные тонкими, другие мелкой крошкой, а третьи совсем не будут, будучи сложенными из цельного льда. Сам лёд имел такое количество цветов и оттенков, что казалось: нет в природе столько красок, и чем вызвано такое многообразие можно было только догадываться.

Ужинали при свете костра большим кагалом. Сашке сыпались вопросы, на которые он отвечал полушутя. Перекидывались подколками, дружно при этом смеясь. Вечер получился хороший. Когда на небе загорелись во всю мощь звёзды, Сашка дал знак брату и они отошли для беседы.

– Давай Лёха с самого начала,- сказал Сашка.- С прихода к нам в "семью" Кана.

– Сань, я подробностей не знаю, его об этом не спрашивал. Мне поручили его контролировать в течение года. Он знал наш язык, но в разговоре проскальзывали погрешности. Уже потом, спустя пару лет, он освоился.

– С этим ясно. Едем дальше.

– Тот год был тихим и он ничего не делал. Знал, что его проверяют, о чём прямо мне и сказал. Он не обижался. На следующий год на Юхточке он обследовал россыпь, с которой сняли триста кило – это по тем временам солидная прибавка. Свою долю он пожелал вложить в дело "семьи" всю без остатка. Тогда же мы и стали с ним вдвоём организовывать эту школу в Ходорках. Совет дал добро, из Тибета караванщики доставили всё необходимое.

– Это ясно. Вы тут стали преподавать. Ты мне другое скажи: когда ты его книги увидел и что он тебе сказал про них?

– Их я ещё в первый год приметил, но внимания не обращал особо. Ты ведь знаешь, я читать не любитель, но когда школу открыли, я тоже втянулся в преподавание и стал много читать, увлёкся, вот тогда и вспомнил про его книги. Попросил дать мне почитать, он мне дал. Но память зрительная у меня хорошая и я ему говорю: "Кан, не жмись. Если это твои мемуары, то не давай, а коль просто книги, дай". Он мог солгать, конечно, но не стал так поступать, мы к тому времени уже сдружились порядком. "Лёх,- говорит он мне,- это не мои книги, но я тебе их дать не могу. Я сделал когда-то страшную глупость, прочитав их, теперь каюсь. Если веришь мне на слово, то не проси". Всё. Этим закончилось. Я про них забыл, ну не дал и ладно. Прошло года три с того времени, он подходит как-то и просит помочь организовать пещерку, которую мы вдвоём и сладили. В ней я их вторично и увидел, когда перетаскивали барахло. Это та пещера, из которой ты их забирал, она, кстати, в нормальном состоянии и о ней знаешь ты и я, больше никто. Меня дьявол за язык и потянул опять их просить почитать. Он мне про них рассказал, я, конечно, посмеивался, но он просёк мои попытки шутить. "Лёха! От них я такой – непрозрачный". Вот так, Сань, и сказал: "непрозрачный".

– Что ему давило, звук?

– Средний нет, но сильный очень донимал. Он в посёлок не ходил из-за маски лица, стыдился, а особого влияния шумы поселковые на него не оказывали.

– Поэтому он получил пули?

– Бесстрашие в нём жило жуткое, а там, когда трескотня началась, его вдавило, и он не успел, залечь, в укрытие. Он ведь не пойти не мог, вот как мужик и умер,- Лёха смолк. Сашка не стал подгонять его вопросами, вспомнил вдруг лежащего в крови Кана, его уже со смертельным дымком глаза, в которых не было боли и страха.

– Мы уклонились.

– Сань, ты ведь вопросы задаёшь.

– Давай к книгам.

– Год спустя, мы в пещерку заходили что-то взять, я ему и говорю: "Кан, дело прошлое, клятвы я не давал, что просить не буду, дай хоть до табу прочесть". Он посмотрел мне в глаза и говорит: "Бери, но помни – я тебя предупредил".

– И ты прочитал всё?

– Да, Саш. Толкнуло что-то. Что? Сам не пойму до сих пор. Нет, я не по дури, месяц выждал, обмозговал и потом уже полез дальше, но, видно, не так понял. Кан во мне изменения сразу заметил и о том, что я прочитал всё, не спрашивал, а вопрос задал такой: "Куда давит?" Я ему про звуки, от которых хоть на луну вой, так донимают, особенно работающий электродвигатель.

– А зимой почему легче?

– Чёрт его знает! Уходит куда-то, в небо, что ль.

– Про текст давай?

– Долго мы с Каном судили, рядили, но мнения наши разошлись. Я считал, что это смысловой набор действует, от звукоряда, он же думал, что это модуляции отдельных звуковых символов работают в унисон с определёнными подкорками головного мозга. Мы как-то сидели и пришли с ним к интересной мысли о том, что этим набором, точнее, его прочиткой кому-то, проверяли, есть ли в человеке способности, ведь ясное дело, что не у всех бьёт в нужном направлении, а какое древние считали необходимым проявить – иди узнай. Может предсказателей выявляли, хрен его знает.

– Смысл текста разве без значения?

– А как определить? По мне, так чистой воды ересь, набор чуши. Кан тоже так считал. Все последующие тексты с первой главой о пространстве и времени связи никакой не имеют, но после каждой из "десятин" стоит знак табу.

– Вопрос – откуда они у него – ты задавал?

– Да.

– Только давай без легенд.

– Какие уж тут легенды! Я особо не интересовался, кто ему их всучил, но он шёл именно к нам. Книги эти, если ты заметил, написаны нашим языком, только в зашифрованной форме. Кан искал тех, кто владеет этим языком и, может быть, знает ответы и припёрся сюда с надеждой. Сам он их прочитал в двадцать лет и мучался всё это время.

– Что сильнее всего его давило?

– Гром во время грозы.

– До начала или?

– Только в момент удара молний. Он ложился пластом на землю и умирал. Пульс нулевой, дыхания нет, впадал в что-то вроде транса.

– Какая дата последнего куска?

– 1208 год нашей эры.

– Где писалось?

– В каком-то Муту. Писал некий Ци Ма.

– В районе границы с Китаем есть городок Муту.

– Может и он.

– Описание природы есть?

– В том то и дело, что нет. Четверо последних не удосужили вниманием, сплошная подпольщина.

– И то хлеб. Ноль – тоже данные. Что намерен делать?

– Ждать мне, положим, нечего. Надеяться тоже не на что, возраст не даёт. Успокаивает одно – не прогрессирует. Так и буду торчать в тайге.

– Терапию пробовал?

– Варим с Эскулапом всякую гадость, но пока не выходит. Он какие-то высокомолекулярные вещества запросил у ваших, ещё это испытаем. Что, Сань, всё у тебя ко мне?

– Всё. Крепись.

– Так деться-то некуда. Ну, разве только руки на себя наложить?

– И эта мысль посещала?

– Приходит и она, стерва. Иногда.

– В нашем роду самоубийц не было и ты не опускайся до этого. Не позорь.

– Голову ещё не потерял, сумею организовать себе достойную смерть,- ответил Лёха улыбаясь.

– Спасибо! Успокоил.

– Горькая правда лучше сладкой лжи.

– Ладно, братуха, я двину.

– Провожать не стану. Иди. Ваньке в рожу дай. Пусть мать навестит. Только про меня не говори ничего, не надо.

– Он в курсе твоих странностей.

– Как он? Тянет?

– Нормально работает. Это в лагере срок тянут,- передразнил Сашка.

– Ну, тебя, к словам ещё придираешься,- обиделся Лёха.

– Бывай!- Сашка обнял его и, трижды расцеловав, забросил на спину рюкзак и ушёл в ночную темноту.