В балок вошёл Сашка, проследовал к столу, за которым обедали мужики и молча положил на доски перед Матвеевичем Бурмыкой тюбик с пастой для бритья, помазок и опасную бритву.
– Списал бы уж!- закряхтел Матвеич.- Тридцать лет прошло, как один день.
– Я бы рад, Матвеич,- ответил Сашка, наливая себе у печи чай,- но не могу. Из тех, кто спор наш зрели, некоторых нет с нами. Живые они, конечно, простят, на старость твою спишут, но праху ничего не объяснить. Данное слово – закон и его не объедешь.
– Исполню,- Бурмыка забрал со стола бритвенные принадлежности и вышел.
Минут двадцать спустя вернулся с половиной сивой бороденки. Молодые вопросов не задавали, а старики сразу насели на Матвеевича.
– Слышь, Пенёк, я ж тебе давеча предупредил, что Санька всё помнит. Просил, уговаривал – сбрей всю. Не позорь седин,- сказал один из стариков добытчиков.
– А чё! Ему так идёть!- хохочет другой старец.- Ещё б остатки в чёрный покрасить.
– Не!! В рыжий!!!
Гогот несется в открытые двери. Матвеич молчит и делает вид, что ему всё по барабану.
– Сань! А вы на половину бороденки спорили?- обращается к Александру сухонький старикашка с надеждой.
– Да,- отвечает Сашка.
– Не верю! Быть такого по тем временам не могло,- упрямо настаивает сухонький.
– Спирт не фигурировал,- Сашка улыбается.- Так, Матвеич, даю тебе за твои заслуги день обзора. Завтра к вечеру добривай. Наши покойники мужики были справедливые и, надеюсь, увидев, что ты слово сдержал – удовлетворены.
– Сашка, не тяни!- не отстает сухонький.- Клянись, что спирт отсутствовал.
– Аркадьевич! Ты меня не доставай,- предупреждает Сашка.- Какого беса ты в наклонной делал с разводным ключом?
– Так крюк расшатался, и я его подбивал,- оправдывается сухонький.
– Крючок ты стручок!- обзывает его Сашка.- Я тебе запретил настрого в шахту ходить. Вышлю в посёлок, твою мать!
– Не серчай! Я битюгу, что в смене, говорю – подбей, а он мне орёт некогда, сам, мол, вколоти. Я ж туды глянуть просто вполз. Обидно, Сань. Полсотни годов я по этим штрекам лазил, тянет меня туда,- сухонький тяжело вздыхает.
– Тянет его!- поддразнивает Сашка.- Ключ долбанулся с сорока метров по крышке сепаратора, а она чугунная. И в мелкую крупу рассыпалась. Теперь из трёх только два фурычат и ты мне про спирт напоминать вздумал?!!
– Дак это… я ж для поддержки разговора,- Аркадьевич уходит из-за стола к своим нарам, обидевшись.
– Штаны поддерживай, чтобы не спадали,- бросает ему вдогонку Сашка.- Как оставлю вас на месяц-два одних, всё, что-то случается. Выгоню вас всех к чертовой матери и наберу новый состав, достали до белого каления.
Все молчат. Разве против правды попрешь.
– Гудымыч!- обращается Сашка к здоровому парню.- Возьми двоих крепких и топай к заимке Ружи. Туда крышку волокут. Я за тебя в смену выйду. И аккуратно не коцните.
– Сделаем,- парень натягивает сапоги.- Сколь в ней весу?
– Да хрен её знает! Кило двести, не меньше. Сепараторы в сборе притаскивали, из строя они не выходили, а потому не вскрывали их.
– Так это, Сунтар, ты ещё к зиме закажи пару штук и пару новых сепараторов,- говорит Гудымыч на выходе из балка.- Мне сдается, что они малость поиздержались.
– Хорошо,- кивает Сашка,- закажу. И впрямь пригодятся на случай от дурака,- он смотрит на нары Аркадьевича и произносит:- Вставай!! Так и быть, налью тебе сто коньяку, мать твою,- а сухонький Аркадьевич уже у стола с кружкой в руке. Сашка снимает с ремня флягу и наливает.- Трудно было молоток взять?
– Безобразие, Сань,- Аркадьевич пьёт залпом.- Я молоток минут десять искал там у них. Не нашёл. Ну и взял этого урода, он мне по весу приглянулся.
– Не каждый хэ у пэ влезает!- говорит Бурмыка и подсовывает Сашке свою кружку. Сашка льет ему и передает флягу со словами:
– Под твою ответственность. Аркадьевичу не наливай. Сердце у него не выдержит.
– Добро, Сань!- заверяет Бурмыка.
"Общение, в которое люди вступают ради удовлетворения
своих чувств, лишь порабощает их. Но то же общение со
святой личностью приводит человека на путь освобождения,
даже если он не подозревает, с кем общается".
Шрим Бхагаватам.
Третья песнь. Часть вторая. Глава 26.