"Не бойся в тайге зверя, бойся зверя о двух ногах",- так наставлял Сашку дед Кузьма, ветхий старец, живший через огород и отошедший по дряхлости от дел, но в свои девяносто с лишним лет проявлявший чудеса сноровки и силы. Санька был прописан в его дворе почти ежедневно, в силу обстоятельств быта и труда родителей, не имевших времени на его воспитание. Вообще, в маленьких приисковых поселках воспитывало и давало ума-разума всё общество, при этом накладывая определённую ответственность на каждого.

Иногда Саньке казалось, что он – якут, иногда он видел себя китайцем, хотя точно знал своё происхождение, но этот, впитываемый с рождения, пласт культуры всех народностей, проживавших в посёлке, и его природная любознательность и одаренность почти ко всему (в устном виде он владел всеми языками тех, кто жил рядом) раздваивала его, и, порой, он ловил себя на мысли, что в разные моменты думает то на татарском, то на польском, то на китайском. Дед Кузьма проживал в посёлке с момента его основания, в середине тридцатых лично поставив первый дом. Помотавшись по миру в поисках старательского фарта не один десяток лет, он осел в этой глубинке навсегда, на фронт не попал по причине непризывного возраста, но лиха за годы войны хлебнул, как все, досыта, перемолотив своими огромными ручищами не одну тысячу кубов породы. Так и не обзавёлся семьёй, связь с родными потерял ещё в революцию, которую он называл иудиной, и, окончательно обрусев, доживал свой век на полном братском пансионе за свои заслуги: воспитывал таких, как Сашка, пацанов, учил их тому, что знал сам и умел, иногда помогая мужикам советами, а иногда и сам уходил с ними в тайгу проводником, зная в округе каждый пень, каждую горку, но делал это всё реже и реже, ревматизм гнул его всё чаще. Однако он выпрямлялся снова и весной, когда ручьи за косогором ревели, наполняя реку мутной талой водой, в его глазах появлялись искорки странствий и удачи, которая ему так и не улыбнулась в его долгой и тяжёлой жизни таёжника и труженика. Кто он был изначально, никто не знал и не интересовался. Главное, что здесь ценили в человеке, была жизнь. Происхождение и национальность были не важны, а жизнь деда Кузьмы была славной, даже отец Сашки, человек немолодой, под шестьдесят лет (Сашка был поздним в семье), обращался к деду не иначе, как Дед Кузьма, что было высшим проявлением уважения, хотя сам был давно дедом. И только в речи деда Кузьмы проскальзывали порой оттенки инородности, в интонации, невидимой нити построения слов и ещё в чём-то совсем неуловимом, хотя черты лица были славянские. Отсутствие седины говорило о недюжинном характере этого человека, что ещё больше подчеркивалось потрясающей окладистой бородой и синими, васильковыми глазами. Сашка мечтал о такой бороде, но ещё больше он мечтал иметь такие руки, они у деда были огромными. Казалось, что это и не руки вовсе, а мощные жернова; длинные пальцы, костистые узлы фаланг были столь велики, что Сашка плакал порой втихаря забившись куда подалее, а чаще всего на чердак, и глядя на свои маленькие пухлые детские ручонки. Он мечтал, стирая со щёк слёзы. Мечтал быть крепким, как Георгий-кузнец, иметь ручищи и бороду, как дед Кузьма, уметь стрелять, как дядя Володя, навскид без промаха, и ещё хотел многое из того, что умели окружавшие его мужики. Это была гордая мечта познания всего, он плакал оттого, что ещё слишком мал, и всё это будет нескоро, но, постепенно приобщаясь ко всему, постигал незаметно для себя окружающую его реальность и, сам, не ведая того, становился таким, как мечтал. Его двигала природа, заложившая в него то великое таинство жажды познания, которое, саморазвиваясь в нём неистово, как лавина, и, в то же время, не спеша, как тихий, лопухами падающий снег, жило в нём постоянно, не давая ему забыть хоть что-то из виденного или мельком услышанного. Память, память была величайшим, данным ему, даром. Память на звуки, запахи, цвет; память на дни, числа. Даже спустя много лет он помнил имена, услышанные в два-три года от роду. Это был его конек, его звезда, а при пытливости ко всему, это был кладезь, огромный, как вселенная, без начала и конца.