Весной, по ещё нетающему снегу, когда дневное солнце к полудню начинает пригревать, а на козырьках крыш образуются небольшие сосульки, Сашка собрался уходить. В условленном братом месте он оставил записку, в которой просил только об одном: чтобы приглядел за дедами, помог им чем надо, поставив недалече небольшой пост с зимним проживанием двоих человек. Также оставил деньги на необходимые расходы. Проводить его деды собирались неторопливо, всячески оттягивая время расставания. Шли нескоро. Чем дольше двигались, тем сильнее начинало давить, становилось не по себе. Разлука для этих обветренных и очерствевших в таёжной одинокой жизни стариков была не в новость, но это расставание было для них особым.

"Ох, какая тяжесть, как речной валун, ляжет у них в душе после моего ухода,- утаптывая тропу, думал Сашка.- И я понесу, как и они, холодный, облизанный водой и ветрами, выстуженный морозом и согретый солнцем, камень в своей душе. Наверное, я зря влез к ним, зря впустил к себе, хотя произошло это по молчаливому, неприметному взаимному согласию. Видать, так должно было случиться. И эта мука расставания – такое же необходимое действо, избежать которого не дано. Сердце будет щемить, когда я, оглядываясь, начну уходить, и, наверное, не смогу сдержать слёз, видя их стоящими в прощании. Они тоже будут крепиться, но потом, стараясь не показывать явно друг другу слабости, смахнут слезу".

Боль, таившаяся где-то рядом, нахлынула неожиданно, комком подступив к горлу. Слов не говорили. Обнялись, по-русски трижды расцеловавшись, и, уже не скрывая катившихся крупных капель по щекам, стряхивая их, словно капли пота в тяжёлую работу, разошлись. Уже внизу, оглянувшись и увидев их всё ещё стоящими по колено в снегу, Сашка дал волю слезам. Они побежали ручьями, застилая глаза, отблескивая от солнца и искрящегося снега до рези. Горло сдавил спазм, ноги вдруг стали мягкими и непослушными, он оступился, качнувшись. "Только не упасть,- черпая снег рукой и растирая лицо, думал Сашка.- Нельзя. Слабый не может пройти этот путь. Они это знают и если увидят, что я раскис, будут винить себя и замучаются вконец. Давай-ка, держись". Он выпрямился и, обернувшись ещё раз, помахал им рукой, они ответили ему тем же и медленно пошли в обратную сторону. Уже скрывшись из виду, он нутром ощутил, что эти минуты, горькие и такие страдальческие, и есть то простое человеческое счастье, живущее в каждом из нас, и что именно присутствие его делает человека человеком.