— В первую очередь мы восстановили и обжили этот район. На период нашествия ураганов семейства отставили все разногласия в сторону и объединили усилия в попытке сохранить от разрушений как можно больше городской территории — Французский квартал, ГарденДистрикт. Деловые районы приняли на себя немалый удар стихии, поэтому они по большей части до сих пор в руинах. Когда бедствие закончилось, старейшины девяти родов собрали совет, забыв о прежних распрях, и взялись за обсуждение. Как только им стало очевидно, что у правительства нет средств для возрождения города, они слили капиталы и выкупили эту землю. С тех пор город — их собственность. Новем контролирует здесь все: банки, недвижимость, туризм, торговлю — что ни возьми.

Я слушала Себастьяна, прихлебывая горячий чай из пластикового стаканчика. Когда дождь превратился в ливень, мы кинулись спасаться от него сюда, в близлежащую книжную лавку-кафе.

Себастьян рассказывал вполголоса. Его серые глаза серебристо мерцали на бледном лице, оттененные мокрыми черными волосами и темно-красным ртом. Я могла бы смотреть на него целую вечность, но он об этом не должен был знать — никогда.

— В городе и окрестностях живут еще всякие разные, — продолжал Себастьян. — Новем предоставляет убежище всем и каждому при условии, что приезжие будут чтить их законы и не привлекать к себе внимания. Не все местные жители — непохожие. Среди них немало обычных людей.

Грея ладони о стаканчик, я внутренне вздрогнула.

— Значит, твоя мама была…

— Вампиршей? — Себастьян усмехнулся так, словно и сам не очень этому верил. — Да. Единственной дочерью Жозефины.

— А я всегда думала, что вампирами становятся, а не рождаются. Что у них детей не бывает.

— Именно так почти все и думают. — Себастьян улыбнулся и слегка пожал плечами. — А мы, в свою очередь, не видим особой необходимости разуверять окружающих. В общем-то, это прописные истины. Мы не какая-то отдельная порода, ничего подобного; просто когда-то, очень давно, мы сделались обособленной ветвью человеческого эволюционного древа и дальше развивались отлично от вас. Ты, наверное, удивилась бы, если бы узнала, сколько существует таких ветвей. Впрочем, верно: вампиром можно стать, а можно родиться. Те, кто становится, зовутся Обращенными — бывшие человеческие особи, превращенные в вампиров.

— А про детей?

— Дети рождаются довольно редко. Вампам нелегко зачать ребенка, но иногда это все же получается. Вначале ребенок развивается как обычно, но по мере взросления его организм перестает стареть. Вот почему большинство Рожденных вампов выглядят на двадцать с небольшим. — Он хотел добавить еще что-то, но заколебался и покачал головой: — Но надо ли тебе все это знать?

— Ага, так интересно… — Я фыркнула. — Аж крышу сносит.

— Тебе еще повезло, что не надо таскаться к мистеру Фраюна занятия по молекулярной биологии! Там бы тебе все разъяснили и про простых смертных, и про doue — вплоть до геномного уровня.

— Скукотища смертная, да?

— Ага…

Себастьян умолк, а я закусила губу и задумалась над его рассказом.

— Но ведь ты лишь наполовину вампир?

Он поставил локти на край стола и оперся о них.

— Я выдам тебе краткую версию сути дела. Есть дети, родившиеся от обоих вампиров. Их зовут Детьми Крови. Это своего рода элита; они самые могущественные среди нас и самые противные. Я имею в виду, их эго возносится на высоту Эвереста. Детей, родившихся от человека и вампира, зовут Детьми Дня. У них встречаются разные особенности, и они неравнозначны по силе и слабости. В отличие от Детей Крови, Детям Дня, для того чтобы выжить, вовсе не обязательно пить кровь. Но стоит им повзрослеть, как в один прекрасный момент они тоже ощущают подобную жажду. И если они хоть раз попробуют крови, — он дернул плечом, — то будут постоянно нуждаться в ней точно так же, как и изначальные вампиры.

— А как обычно бывает? Они пробуют ее? Себастьян понурился и кивнул.

— Вампиру трудно устоять перед ней, причем это не зависит, от кого он рожден, — еще понизив голос, пояснил он.

Его тяжкое признание повлекло за собой долгое неловкое молчание. Наконец я откашлялась и спросила:

— Кто же ты в таком случае? Дитя Дня?

Себастьян отвел глаза, и его кадык резко заходил на горле.

— Нет. Другая половина меня — из Ламарльеров. Они тоже не совсем люди. ДНК чародеев немного отличается от человеческой, так же как у вампиров и оборотней, однако свои способности чародеи передают по женской линии, то есть через мать…

Значит… Кем же тебя следует считать?

— Я привык считать себя выродком.

— Ха-ха! — не выдержала я. — Я себя тоже!

Себастьян безропотно склонил голову, словно уступая мне авторские права на этот титул.

— А если серьезно, в детстве папа однажды тайком провел меня в закрытую библиотеку пресвитерия, куда обычных студентов не допускают. Там хранится старый престарый книжный хлам. Он подвел меня к небольшой каменной плите и сказал, что на ней записана история полукровки, похожей на меня. Папа называл ее Рожденная Тьмой.

— Рожденная Тьмой, — эхом откликнулась я.

— Вот-вот, потому что тьма скрывает все, что в ней. Таков по сути и я. Огромный вопросительный знак, понимаешь? Никто и ни за что не сможет сказать, какие во мне спрятаны особенности, проклятия и потребности, до тех пор, пока они сами не проявятся. Кому-то для выживания нужна кровь, кто-то обходится и без нее, а кто-то может сдерживать эту потребность.

— О… — По моему затылку разлился жар, и я беспокойно заерзала на стуле. — А ты… То есть какой у тебя тип?

Себастьян покачал головой и загадочно уставился куда-то за мое плечо.

— Не знаю. Невозможно предсказать, когда проявится жажда и проявится ли вообще.

Что ж, уже легче… Я плотнее обхватила стаканчик.

— И сколько вас здесь таких?

Себастьян откинулся на спинку сиденья, вскинув руки.

— Я перед тобой.

— Ты один-единственный…

— В Северной Америке — да. Думаю, во всем мире еще парочка наберется. Я же сказал: мы рождаемся крайне редко.

А как же Крэнк? Она ведь тебе сестра?

— Ари, Дженна мне не сестра. Не кровная.

— Но… — Я непонимающе свела брови. Себастьян молчал, очевидно подбирая слова.

— Наш город, как бы сказать, помогает сплачиваться. Все здесь ищут себе подобных — тех, с кем можно не опасаться за свою жизнь, — и сбиваются с ними в целые семьи. Виолетта очень хорошо это просекла. Именно поэтому она теперь чаще бывает с нами, чем где-то еще. — Он снова пожал плечами, судя по виду, недовольный тем, что заболтался и обнаружил свою сердечность. — У Дженны погибли родители, а потом и брат. Ее из-за этого слегка шибануло. Когда я наткнулся на нее, она сидела над трупом брата и почему-то решила, что я — это он, потому и пошла со мной. Я ни разу не пытался ее разубеждать, просто не видел необходимости травмировать еще сильнее. Зато так она совладала с горем и примирилась с неизбежным.

У меня в груди болезненно сжалось от этой повести.

— А отчего он погиб?

— Точно не знаю. Я обнаружил их в бывшем центре города, в деловом квартале. Там одни руины. Никогда не ходи туда ночью, да и в любое время суток одна. Это место — сплошной бандитский притон; думаю, Новем нарочно его забросил. Пусть лучше злодеи хозяйничают в этих развалинах, чем расползутся по Старому кварталу и Гарден-Дистрикт. — Себастьян взглянул на витрину в ливневых потеках: — Дождь, кажется, уже перестал…

Я не настаивала на продолжении разговора, понимая в глубине души, что мне и самой неприятно было бы при случае отвечать на вопросы Себастьяна. Когда-нибудь, возможно, он окажет мне взаимную любезность.

— Не хочешь пройтись до рынка? Я обещал всем, что куплю провизии к ужину.

— Конечно.

От кафе через площадь было рукой подать до Французского рынка, расположившегося у реки. Когда мы входили в него, на небе выглянуло солнышко. На рынке кипела толпа: туристы и местные жители нашли здесь приют от недавнего ливня. Вокруг нас пестрело многоцветье фруктов, мяса и сыров, зелени и садовых украшений.

Себастьян целенаправленно устремился за нужными покупками, а я принялась неторопливо бродить меж лотков, внимательно или бегло оглядывая товары, присматриваясь к покупателям и пытаясь угадать, кто из них обычные люди, а кто — нет. Мне было интересно, раз уж я doue, смогу ли я почуять разницу меж ними.

Однако каждый в толпе был по-своему примечателен. В Новом-2, помимо прочих, обосновались последователи языческих культов, викканцы и прочие неформалы, поэтому по покрою одежды или пирсингу на теле невозможно было о чем-либо судить.

Оставив свои шпионские замашки, я начала скользить взглядом по прилавкам, принюхиваясь к ароматам кофе, выпечки, свежесрезанных цветов и даже самой реки — ее запах просачивался на рынок с легким дуновением ветерка. В отдельных киосках продавали бусы, маски и костюмы для Марди-Гра. Закруженная хороводом красок всех цветов радуги, я блуждала по тесным палаточным закоулкам, предоставив Себастьяну торговаться из-за кулька картошки.

Праздничные бусы были прохладными на ощупь, они струились между пальцев, подобно воде. Маски были очень красивы, но вместе с тем жутковаты и обольстительны. Мой взгляд упал на черную бархатную маску с черной опушкой, окаймленную золотым кантом, и я сразу же вспомнила о Виолетте. Я решила, что такая вещица придется ей по вкусу, и даже представила себе, как она украсит ею свою макушку. Я скинула рюкзак прямо на землю и достала оттуда запасы мелочи.

У другого лотка я прикупила несколько бенье для Даба и Генри и металлическую головоломку для Крэнк. Затем я задумалась, чему обрадовался бы Себастьян и не сочтут ли его друзья подозрительным, что я всем купила подарки.

В самом конце длинной крытой галереи я приметила стойки с шарфами, колыхавшимися на ветру. От сильного его порыва несколько шарфов обмотались концами вокруг моей шеи, облепили лицо, и я поспешно обернулась, выглядывая среди толчеи Себастьяна. Высвободившись, наконец, из шелковистых объятий, я устремилась обратно, но врезалась со всего маху в возникшего на моем пути человека.

— Ой, простите…

Никакого ответа. Незнакомец не пошевелился, даже не вздрогнул, и у меня внутри все сжалось от зловещего предчувствия. Я подняла голову.

Опять черная футболка и похожий на первого белобрысый верзила. С теми же гребаными щитом и кинжалом. Моя рука сама потянулась к оружию, заправленному за пояс, но кругом было полно людей. Злодей застиг меня врасплох, и я колебалась, как поступить.

Напрасно я медлила! Он схватил меня за руку, резко развернулся и потащил вон из здания рынка.

— Эй! — дернулась было я, встряхнувшись перед лицом опасности. — Себастьян! — Я тормозила пятками и упиралась что было сил, свободной рукой пытаясь разжать стальную хватку его пальцев. — Пусти меня!

Но он не отпускал — наоборот, сам дернул меня так, что я едва не упала. Теперь он крепко удерживал меня за оба запястья и тащил по направлению к реке. Случайно мой взгляд упал на торговца шарфами. С потупленным взором он потихоньку пятился в глубь палатки, и я заподозрила неладное. Все, по-видимому, было не случайно. Я снова закричала, надеясь привлечь внимание туристов, но мы уже удалились от рынка на несколько метров, и шум толпы вкупе с гудками суденышек перекрывал мои вопли.

При виде воды мной овладел внезапный ужас. Неужели он задумал меня утопить? Я уперлась и нагнулась, исхитрившись укусить белобрысого за руку. Он на мгновение ослабил захват. Я тут же освободила одно запястье и, не теряя времени, заехала злодею кулаком в левую скулу. Затем я выхватила из-за пояса пистолет, но мне не удалось направить его на обидчика, поскольку тот снова проворно завладел моей рукой, отведя ее в сторону и не давая прицелиться. Все попытки одолеть его были тщетны ми: мы были слишком неравны по силе и габаритам.

Что ж, в таком случае следовало изменить стратегию. Наши взгляды встретились, и я криво улыбнулась ему. Он на миг растерялся, а я тем временем резко подняла колено и двинула ему в пах. Он стиснул меня за руки еще крепче, но перегнулся пополам и застонал — наилучшая поза для удара в лицо. Я без промедления воспользовалась ею.

Верзила вскрикнул и выругался на том же диковинном языке, на котором говорил его прежний подельник. Потом он распрямился. Его лицо налилось кровью, из носа стекала тонкая струйка, а на висках набухли вены. Он изготовился к удару головой, и у меня не было ни малейшего шанса его предотвратить. Перед глазами вдруг все поплыло и залилось багровым туманом.

Я слышала ровный гул мотора. Благодаря ритмичному покачиванию и плеску волн о пластиковый борт судна я медленно пришла в себя. Одна щека саднила, расцарапанная ворсинками синего коврового покрытия, устилавшего палубу. Окончательно очнуться и прояснить мозги мне помогла обдувающая меня влажная струя прохладного и свежего воздуха. Я не шевелилась, разглядывая ноги стоявшего у штурвала человека. По всей вероятности, он вел катер по Миссисипи.

Пистолета при мне не оказалось. Мне не было нужды двигаться, чтобы убедиться в этом: я больше не ощущала его металлического прикосновения к коже. Зато мой рюкзак не исчез и теперь стоял на скамье рядом с панелью управления. Внутри был спрятан кинжал, и раз мне не суждено было сохранить пистолет, то заменить его должен был клинок.

Я встала на четвереньки, упираясь руками для равновесия в ворсистый пол. В голове тут же взвихрилась пульсирующая боль. Дыши. Надо перетерпеть. От речной качки меня мутило, что крайне затрудняло дальнейший подъем. Вот черт! Я снова покосилась на рюкзак и прикинула, что наилучший вариант для меня сейчас — вовсе не удар кинжалом. Проще было сбросить похитителя за борт, застав его врасплох и кинувшись на него всем телом.

Однако после удара стокилограммовой туши с дубовой башкой встать на ноги на зыбкой палубе было равносильно езде на велосипеде по жидкой грязи с завязанными глазами. Катер вышел на отмель и замедлил ход, готовясь пристать к берегу. Я поняла, что в моем распоряжении всего несколько секунд, пока похититель занят швартовкой. Я через силу вскочила и ринулась на него в тот момент, когда он поворачивался ко мне.

Катерок клюнул носом, приставал к небольшому причалу. Сила инерции бросила меня на всем ходу прямо на грудь белобрысого верзилы, и он поневоле обнял меня, дожидаясь полной остановки катера. Из-за его плеча мне в глаза блеснуло напоследок закатное солнце, уходящее за черную линию горизонта, в мерцающую гладь реки и болот, раскинувшихся по обе стороны Миссисипи. Я невольно зажмурилась.

Теперь я точно пропущу ужин с Себастьяном и детьми. Удивительно, до чего нелепые мысли посещают нас в критическую минуту. Если не считать неудачи у шамана, приступа мигрени и разговора с Жозефиной, сегодняшний день благодаря Себастьяну стал одним из лучших в моей жизни, пока не явился этот идиот, накачанный стероидами, и все не испортил.

Верзила отпихнул меня с таким ожесточением, слов но чересчур близкий телесный контакт со мной был ниспосланной на его голову ужасной карой. Я рухнула на ворсистый ковер, оцарапав локти и ударившись затылком о борт.

— Козел, — процедила я сквозь сжатые зубы, потирая ушибленное место.

Он насупился и ответил, видимо, что-то равнозначно выразительное, затем бросил мой рюкзак на причал, привязал катер и потащил меня за собой.

Оказавшись на твердой земле, я вознесла хвалу небесам, больше всего желая немного постоять на месте, пока мое тело не отвыкнет от качки. Но Дубоголовый уже волок меня дальше, и, завидев впереди цель нашего путешествия, я обомлела.

Неподалеку от реки, посреди рощи древних дубов, на чьих ветвях, подобно отрепью давно вымерших призраков, повис бородатый мох, расположился внушительный плантаторский особняк. Он стоял в совершенном уединении на ухоженной лужайке посреди огромного болота, словно непокорный остров, отказавшийся погрузиться в ил. Воздух пропах речной водой и прибрежным илом, но речной ветерок и закатная прохлада рассеивали густоту запахов. Лягушки и кузнечики уже завели свои обычные рулады.

Вдоль третьего этажа особняка тянулся длинный балкон. Массивные белые колонны фасада по толщине не уступали стволам росших вблизи дубов. Несколько высоких окон, обрамленных ставнями, источали тусклый свет.

Мы шли через лужайку, и мои ноги вязли в мягкой траве, словно в песке. В голове мелькали обрывочные планы побега и вопросы, но от моего похитителя невозможно было ничего добиться, поскольку он, кажется, ни бельмеса не понимал по-английски. Тем более, оказавшись перед самым домом, я уже сама не была уверена, что могу вымолвить хоть слово. У меня даже перехватило дыхание. Дом был огромными в то же время изящным, и, казалось, пробуждал в душе некое сочувствие к себе. Печаль. Одиночество. Он был похож на прекрасную даму, покинутую всеми посреди серо-зелено-черного океана под надежной защитой матрон-дубов в изорванных шалях.

Мы поднялись на террасу и подошли к парадному входу. Внутри холл слабо освещался большой люстрой.

Пустынно и полутемно. Мечта любого дизайнера интерьеров. Шаги наших мокрых грязных башмаков глухо отдавались на дощатом полу. Похититель потащил меня мимо роскошной закругленной лестницы в заднюю часть дома, подталкивая вправо, к двери, расположенной как раз под лестницей. Он пробормотал что-то полушепотом, и передо мной открылся вонючий лаз, чьи ступеньки были едва видны в тусклом свечении старинных железных фонарей. Меня насторожила несуразность происходящего: ступени вели вниз! Как же это возможно посреди болота? Допустим, особняк изначально выстроили на твердом участке, но теперь и ему грозило затопление, как всей прочей территории Нового-2 и его окрестностей.

Увидев стены, сложенные из плотно пригнанных камней, я почувствовала, как учащенно забилось у меня сердце. Места стыков кое-где сочились грязными потеками, как будто здешние камни исходили черными слезами. При взгляде на них я вдруг представила, что они раздаются под напором воды — и в подвал в поиске легкой добычи сползаются болотные жители.

Перед нами маячил вход в длинный тоннель, и у меня сразу пересохло в горле. Мы, должно быть, спустились не меньше чем на два этажа, и от мысли о довлеющей над нами тяжести здания, опирающегося лишь на болотные зыби, у меня вмиг вспотели ладони, а сердце вот-вот готово было выпрыгнуть из груди. Надо было как-то выбираться отсюда, причем немедленно, иначе паника, вызванная клаустрофобией, чего доброго, заставила бы меня наделать глупостей.

Верзила потащил меня по коридору. Фонари на стенах, словно по волшебству, зажигались сами собой по мере нашего продвижения. Я с ужасом заметила по обеим сторонам клетки — тюремные камеры, спереди забранные железными решетками с толстыми ржавыми прутьями, опутанными паутиной. Внутри их царил мрак, а зловоние, превосходившее все разумные пределы, с каждым шагом делалось все невыносимее. Дышать становилось совершенно нечем.

У меня подвело желудок, и, когда похититель энергично подтолкнул меня вперед, я споткнулась и упала на коленки, стараясь заглушить позывы к рвоте, но меня снова грубо встряхнули и поставили на ноги. Все мое тело покрылось холодной испариной, во рту жгло от подступившей желчи. Через четыре камеры похититель остановился и открыл засов в следующей.

— Нет! — пискнула я, повернулась и приникла к нему, как ребенок. — Пожалуйста, не надо!

Слезы струились по моим щекам. Я пальцами цеплялась за его футболку, а он упорно разгибал их, и так, стоя совсем близко друг к другу, мы некоторое время боролись — я за свою драгоценную жизнь, а он, не жалея сил, пытался отстранить меня. Я до того перепугалась, что в отчаянии быстро-быстро бормотала что-то дрожащим голосом. Черта с два я войду в эту камеру! Ни за что! Господи, прошу тебя, нет!

Наконец силы оставили меня, и верзиле удалось отцепить меня и пихнуть в камеру. Я упала на спину, и дверца с грохотом закрылась за мной. Встав на четвереньки, я поползла обратно к решетке, то и дело оскальзываясь и пачкая ладони о какую-то слизь.

— Не бросайте меня здесь! Пожалуйста! — крикнула я ему вдогонку.

Но в коридоре уже никого не было, и все фонари погасли. От горючих слез, обильно струившихся по лицу, у меня заложило нос. Я прижалась щекой к холодным прутьям, безуспешно пытаясь удержать хоть крупицу света, хоть на миг вновь увидеть свет!

— Прошу вас…

Но меня окутывали непроглядная тьма и ничем не нарушаемое молчание. Я долго горевала, пока не выплакала все слезы. Устав стискивать пальцами прутья решетки, я сползла вниз и привалилась к ней, все еще не решаясь полностью отцепиться: я непроизвольно жалась к выходу, страшась неизвестной опасности, возможно подстерегавшей меня внутри камеры.

Вокруг по-прежнему царило безмолвие, и я наконец тоже затихла, понемногу успокаиваясь. Поразмыслив, я пришла к выводу, что похититель, привезший меня сюда, был из той же шайки, что и тип в Ковингтоне. Убив того, первого, я вовсе не разрушила проклятие. Меня снова начало мутить. Неужели меня поместили в эту камеру, чтобы обезглавить, как некогда мою бабушку? Нет! Этого ни за что не должно случиться! Я плотнее сомкнула веки, медитируя на тихое «кап-кап-кап», раздававшееся совсем рядом, и на ровный звук чьего-то дыхания, исходивший то ли из соседней камеры, то ли из клетки напротив.

Вдруг поблизости кто-то шевельнулся, всхрипнул, и я тут же насторожилась. По моей спине пробежал неприятный холодок, а руки и ноги от испуга мигом покрылись гусиной кожей. В камерах содержались другие узники. Я здесь была не одна. Это несло облегчение, но служило и не меньшим поводом для беспокойства. Союзники или недруги? Мирные или опасные?

Я просидела у решетки, наверное, не один час, раздумывая, что сейчас делают Себастьян и ребятишки у себя на Ферст-стрит. Ищут ли меня до сих пор? Или уже отчаялись? Вернулись домой на ночлег?

В камере наискосок затеплился огонек. Я протерла глаза ладонью. Свет все разгорался, впрочем, очень тусклый, какой дает крохотный свечной огарок. На стене той камеры проявилась тень, обладатель которой, вероятно, сидел у противоположной стены, и я не могла его видеть.

— Эй, вы там! — От крика мой голос охрип и так ослабел, что был едва слышен. Я окликнула снова: — Кто тут?

— Она спрашивает, кто тут, — резко прокаркал чей-то скрипучий голос дальше по коридору. — Бедная детка. Бедное, бедное дитя!

Я услышала издевательский, злорадный смех, похожий на скрежет острия по стеклу. Мне сделалось еще больше не по себе. Казалось, некая птица, мерзкая и противная, обрела дар речи.

— Привыкай, деточка, привыкай… Она хочет знать, кто тут. Кто тут, кто тут, кто тут…

Снова раздался тот же душераздирающий смех, но вскоре смолк. Другой голос, тоже вдали по коридору, велел «заткнуть клюв».

Теперь свет появился и в других камерах. Их обитатели, в отличие от меня, успели где-то разжиться огарками. Тень в камере наискосок сдвинулась с места, и к решетке подошла темная неясная фигура, озаренная сзади тусклым сиянием.

— В чем твоя вина? — обратился ко мне низкий мужской голос, проникновенный и спокойный.

— Ни в чем. Я ничего плохого не сделала…

Кругом захихикали. У меня на глаза опять набежали слезы, но я не дала им воли.

— По-твоему, может, и ничего, но Она считает иначе…

— Кто — Она?

— Ты, верно, из Красавиц… — раскатисто усмехнулся незнакомец.

— Кого-кого?

— Только Красавицы обычно не имеют понятия, почему очутились здесь. Привлекая к себе излишнее внимание, они лишают поклонения Ее… — Он вздохнул. — Красавицы всегда погибают так скоро…

— Никакая я не Красавица!

Вот уж кем я никогда себя не считала. Глядясь в зеркало, я не раз подмечала, что могла бы ею быть, если бы не странного цвета волосы и глаза зеленовато-голубого оттенка, слишком светлые для нормальных. Слишком необычные, чтобы считаться прекрасными.

— И я ни за какие шиши не собираюсь здесь погибать!

Человек присел у своей решетки и спросил:

— Почему, в таком случае, ты сюда попала?

— Если бы знать! Я хожу себе спокойно по Французскому рынку, как вдруг на меня бросается какой-то странный тип, который таскает с собой повсюду щит и кинжал!

— Французский рынок? — приглушенно переспросил мой собеседник, — В городе? В Новом-два?

— Ага, — нехотя ответила я, — А при чем тут Новый-два?

— Сыны Персея, — откликнулся тот, — Ловцы τέρας. Им в город доступ воспрещен. Черт возьми, — сдавленно ругнулся он, — Она нарушила пакт.

— Простите, если я немного не в курсе дел, но кто такие эти чертовы ловцы τέρας? И что означает этот ваш пакт?

Нынешний — вернее, уже бывший — пакт подразумевал соглашение между Новемом и Ею, заключенное после нашествия ураганов. Мы передали Ей ловца τέρας, предавшего Ее, в обмен на обещание впредь не разрушать наш город. В переводе с греческого τέρας означает «монстр». Любое существо, которое не является человеком. Сыны Персея охотятся на них — на несчастных горемык, которых сотворила сама Ведьма.

Существо с птичьими повадками снова заклекотало от смеха, и я даже представила, как оно подпрыгивает, передразнивая:

— Ведьма! Ведьма, Ведьма, Ведьма!

— Заткнешь ли ты… чертовка… свой клюв? — раздраженно произнес прежний голос.

— Раз уж Она на это пошла, ты, вероятно, очень опасна для Нее. Кто ты? — обратился ко мне мой собеседник, не обращая внимания на перепалку других заключенных.

— Ответьте вы первым. Кто такая Ведьма?

В коридоре послышались шепотки, неясные, неуверенные, повторявшие одно лишь слово. Постепенно оно обрело форму.

Афина.

У меня волосы едва не встали дыбом, когда я расслышала в общем хоре птичий, исполненный ужаса сип:

— Афина!