От недоверия к ним я расхохоталась, и отрывистое эхо разнеслось по всему коридору, постепенно угаснув и сменившись монотонным и навязчивым стуком капающей воды о камень. Сначала вампиры, чародеи и оборотни. А теперь еще вот это…

То же самое, должно быть, ощущала Алиса, когда упала в кроличью нору.

Никто в окрестных камерах не шевелился, все примолкли. Я решила, что мой вызванный неведением смех только пуще опечалил обитателей подземной темницы. Он, вероятно, живо напомнил им о первой проведенной здесь ночи, исполненной ужаса и неверия в происходящее.

— Вы уже давно здесь? — обратилась я к прежнему собеседнику.

— Мысли о времени лишь ускоряют наступление безумия, — кротко произнес тот, — Лучше не спрашивай. Никому из нас не хочется об этом думать… Что ж, пусть…

— А Афина… это, что ли, та греческая богиня, которая ошивается на Олимпе?

— Она самая. И к несчастью для нас, она очень даже настоящая.

Под тяжестью этого известия я понурилась, недоверчиво моргая и бессвязно лепеча какую-то ерунду. Что за фигня здесь происходит? И почему, черт возьми, я никак не очнусь от этого чудовищного бреда? Боги не выдуманы… Мне нечего было возразить на заявление, которое совершенно сбило меня с толку. Оставалось только усесться у решетки, крепко стискивая железные прутья. Самое фантастичное, что меня угораздило чем-то прогневать одного из ныне здравствующих богов! По всей вероятности…

Я подтянула коленки к груди, обхватила их руками и, поникнув головой, тихо вздохнула:

— Что-то не верится…

Человек в камере наискосок добродушно усмехнулся; вероятно, от сидения в подземелье у него обострился слух. Я вскинула голову и поинтересовалась:

— Что же, они и вправду существуют, эти боги?

— Некоторые — да. Мы все знаем про мифы, изучали их в школе. Какие-то из них — чистейший вымысел, но есть и те, что имели или имеют под собой реальную основу. А среди богов найдутся такие, кто ни разу не упомянут в анналах истории человечества. Они и поныне скитаются по земле. Пантеоны теперь не те, что бывали прежде. Эра богов давно миновала, и в наши дни они борются за выживание совсем как простые смертные. Они искоренили целые расы, ниспровергли и бросили в заточение прежних идолов… Сейчас осталось всего два пантеона. Их составляют те, кто вышел победителем в войнах и долгом соперничестве. Афина с превеликим удовольствием стерла бы с лица земли всех своих неприятелей. В ожидании, пока мечта сбудется, Она тешит себя плетением интриг и мстительных замыслов.

— Чем же вы провинились, если она так взбеленилась на вас?

— Я рожден, чтобы властвовать, — рассмеялся человек.

В глубине коридора кто-то шепотом откликнулся:

— И я рожден.

— И я тоже!

— И я!

— И я!

Мое сердце гулко забилось. Единственное преступление узников тюрьмы состояло в том, что они родились на свет. Может быть, и со мной та же история?

Похожее на птицу существо заголосило:

— Рождена или сотворена! Рождена или сотворена! Мы все здесь рождены или сотворены.

— А вы? — прижимаясь лицом к решетке, громко окликнула я, стараясь докричаться до конца коридора.

— Сотворена! Сотворена! Она сотворила меня, Она! — визгливо завопила псевдоптица.

По моим рукам побежали мурашки. Из темноты до меня донесся незнакомый женский голос:

— Сотворена…

По откликам я насчитала семерых заключенных. Я была восьмой. «Рожден, чтобы властвовать» — такое я еще могла уразуметь, но «сотворена»?

— Что все-таки это означает — «сотворен»?

— Переделан из человека… в кого-нибудь другого, — пояснил человек наискосок от меня. — В τέρας, например. Это своего рода кара. За то, что выступил против Нее. Л иногда и просто по своей прихоти. Афина сурова, пристрастна и не терпит, чтобы ее затмевали. Для того чтобы ее прогневать, порой достаточно лишь быть красавицей.

Другие узники при его словах оживились, и в общем шуме я расслышала знакомый птичий голос:

— Но не всех нас бросили сюда по этой причине! Один из нас попал в темницу не потому, что был рожден или сотворен.

— Пошла к черту! — произнес прежний раздраженный голос.

Явно мужской. Акцент был тот же, что и у тех двоих, которые напали на меня. Теперь я знала, что это греческий акцент. Птица сердито заскрежетала в ответ, и мне пришлось зажать уши из-за резонирующего от стен тюрьмы эха.

Потом все снова замолчали. Я прислонила голову к решетке и, закрыв глаза, попыталась успокоиться. Разум тем не менее безостановочно ворошил события двух последних дней, предшествовавших похищению. Темница наверняка находилась где-то поблизости от Нового-2. Само имение, по всей видимости, некогда — или совсем недавно — являлось одной из многочисленных плантаций по берегам Миссисипи. Прежде всего следовало каким-то образом выбраться из камеры и попасть на причал. Или на дорогу в город. Я не собиралась навеки оставаться здесь, в кромешной тьме, посреди вонючего болота, которое могло в любую минуту сокрушить стены темницы и утопить меня в скользкой, вязкой, удушающей тине.

От подобной мысли мое сердце опять испуганно забилось, и я сжала кулаки, отчаянно желая разнести все вокруг, разломать эту клетку или поломать себе руки-ноги — какая разница. Я выстукивала по полу пяткой со скоростью курьерского поезда — слабое воплощение энергии, требовавшей выхода. Меня больше устроило бы хрястнуть ногой или заехать кулаком в стену и изувечить себя. Безрассудное желание, спору нет, но мне подумалось, что в подобную минуту толика боли не повредит.

Дыши глубже, Ари, ты попадала в переделки и похуже… Однажды, семи лет от роду, меня на целых три дня заперли в грязной собачьей конуре и в качестве еды бросали через решетку сухой собачий корм. Ради наказания. Приемная мамаша № 2 приготовила на ужин куриную грудку, внутри совершенно сырую. Нарочно. А когда я отказалась от угощения, она прижала меня к полу и запихнула кусок недоваренной курицы мне в глотку. Меня стошнило прямо ей на руку в тот момент, когда маменька пыталась залепить мне рот клейкой лентой. Закончилось все очередными мытарствами уже в новой приемной семье. И черт с ней… Я выжила в той конуре, а в этой камере выживу и подавно.

Я громко шмыгнула и вытерла нос. Вглядываясь в тусклые огоньки в глубине коридора, снова предалась воспоминаниям.

Лучше не думай об этом…

Но мои мысли невольно обратились к Брюсу и Кейзи, своим нынешним добродушным и улыбчивым, деловым и строгим родителям, по-своему не чающим души во мне. Затем мне на ум пришли Крэнк и Виолетта; подарки для них до сих пор лежали в рюкзаке, неизвестно где обретавшемся. И еще я думала о Себастьяне… Стоило его образу возникнуть в моем сознании, как под ложечкой образовалась невесомая пустота. А как приятно было идти с ним, держась за руку, в кафе «Дю-Монд»! От его поцелуя я тогда совсем потеряла голову — просто проживала тот момент, ни о чем не заботясь.

Из темноты донеслось чье-то покашливание. Я приподняла голову, оторвавшись от решетки и уняв наконец нервную дрожь в колене. Очевидно, сейчас я испытывала то же самое, через что пришлось пройти прочим обитателям темницы: панику, неверие и страх. Я слегка прикусила нижнюю губу. Вероятно, они все тоже когда-то подумывали о побеге…

Я принялась наугад ощупывать прутья решетки в поисках замка. Он оказался квадратным, с большой замочной скважиной, в которую без труда влез кончик моего мизинца. Я покрутила пальцем, ощупывая зазубренные края отверстия.

— Его нельзя отпереть, — произнес человек в камере наискосок, — Наше могущество тут бессильно.

Я замерла.

— Могущество?

Он хотел что-то сказать, но в этот момент дверь наверху распахнулась, и в коридор проник долгожданный луч света — не слишком яркий, но после нескольких часов непроглядной тьмы он показался мне ослепительным солнечным сиянием. Я заслонила глаза ладонью. На лестнице раздались шаги: к нам кто-то спускался.

— Удачи, деточка, — напутствовал меня птичий голос.

Я оцепенела и, ухватившись за решетку, всмотрелась в силуэт прежнего собеседника, ища у него утешения, защиты — сама не знаю чего.

— Он отведет тебя к Афине, — поспешно пояснил тот. — Сама она здесь не появляется. Все кончится быстро, и ты ничего не успеешь почувствовать…

Фонари в коридоре зажигались один за другим, шаги все приближались. Наконец у моей камеры остановился черный силуэт — мой недавний похититель. Ловец τέρας. Мой рюкзак был перекинут у него через плечо. Ловец вставил в скважину ключ, отпер дверь и потянулся ко мне.

Я не успела ни о чем подумать: сказались годы тренировки и сумасшедшее желание освободиться. Я схватила ловца за запястье и со всей мочи дернула на себя, зная, что этого он нипочем от меня не ожидает. Он мог еще допустить, что я попытаюсь сбежать, выскочить из клетки, но никак не залучить к себе!

Вконец растерявшись, ловец поперхнулся и неловко подался вперед. В камере он тут же поскользнулся на липком полу и ткнулся вглубь, во мрак. Я же успела сорвать с его плеча рюкзак. Птица взвизгнула, еще кто-то рядом беспокойно заерзал. Ловец громко выругался.

Я быстро расстегнула «молнию» на рюкзаке и нащупала кинжал, потянула за лезвие и в конце концов сжала в ладони эфес. Теперь следовало быть начеку. Сердце у меня бешено колотилось, так что даже в руках и ногах я ощущала биение пульса. У меня имелось преимущество: мои глаза успели свыкнуться с темнотой. Я крепче стиснула рукоять клинка.

В камере послышалось какое-то движение. Краем глаза поймав надвинувшийся на меня силуэт ловца, я резко опустилась на колени и села на пятки. Он принялся беспомощно шарить перед собой, не понимая, куда я могла деться, пока не споткнулся о мои колени. Потеряв равновесие, ловец клюнул носом и повалился на меня. Я отклонилась назад — так сильно, что достала затылком склизкий пол, — при этом клинок направила вверх. Ловец рухнул на решетку и захрипел.

На мое лицо упали теплые капли, крепко и тошнотворно запахло нагретым металлом. Кровь ловца стекала по лезвию мне на руки, щекотала кожу. Я боялась пошевелиться и лишь тяжело переводила дыхание. Кругом не было слышно ни звука, в камерах все притихли. Мышцы спины и живота понемногу начинало сводить от тяжести тела, которое я удерживала на весу. Руки затекли, но я терпела. Труп вдруг дернулся, а еще через миг убитый ловец превратился в дым и растворился во мраке. Тяжкий груз исчез, и я в изнеможении повалилась на бок.

Поверив наконец в происшедшее, я поспешно вытерла окровавленные руки о джинсы и энергично потрясла ими, стараясь унять дрожь в пальцах. Это не сразу помогло. Сунув кинжал обратно в рюкзак, я выдернула из замка ключ и затем выбралась из клетки.

Путь к свободе — от моей камеры до лестницы — освещали фонари, но я почему-то медлила. Обернувшись к погруженному во мрак коридору, я ощутила, как мои воспаленные нервы взывают к немедленному бегству, но все стояла на месте, прислушиваясь к гулким ударам сердца.

— Я свободна! — крикнула я.

В камерах снова затеплились огоньки, достаточно яркие, чтобы осветить проход между камер. Я подошла к решетке напротив, но за ней никого не оказалось. В следующей томился мой недавний собеседник. Он стоял у самой решетки, взволнованно поблескивая глазами. Разглядев как следует его лицо, я ахнула:

— О господи!

— Что такое? — нахмурился он.

— Ничего, — ответила я, трясущимися руками возясь с замком, — Просто вы мне напомнили кое-кого…

Дверца распахнулась, и человек вышел в коридор. Он был высоким, как Себастьян, и сверлил меня серыми, как у моего друга, глазами. Невзирая на его косматую черную бороду и длинные спутанные космы, я не сомневалась, что именно так выглядел бы Себастьян лет через тридцать.

Человек поторопил меня выпустить и других заключенных, и я стала подходить к дверцам камер и отпирать их, не успевая даже толком разглядеть их обитателей. Впрочем, все они были во многом похожи: немытые, обросшие и нечесаные, в истлевших лохмотьях. Их роднили и горящие глаза, в которых застарелый ужас постепенно сменялся просто страхом, затем проблеском надежды на избавление, поначалу слишком хилой, чтобы перерасти в веру.

Подступив к очередной клетке, я невольно отпрянула и от испуга едва не задохнулась.

— Быссстрее! — зашипел знакомый птичий голос.

Я охнула, но потом непослушными пальцами лихорадочно вставила ключ в замок. Птица когтями держалась за прутья клетки, а ее острый загнутый клюв маячил по ту сторону решетки прямо у моего лица. Наконец замок поддался. Осмелев, я взглянула в черные птичьи глаза с желтым ободком и разглядела в них хоть и слабый, но все же признак человечности. И печаль. Птица мигнула и тихо произнесла, будто пристыженная:

— Сотворена…

Я дернула на себя дверцу и попятилась. В коридор, переваливаясь, вышла двухметрового роста гарпия — в моем лексиконе не нашлось бы более подходящего слова для ее описания. Полуженщина-полуптица, престрашная с виду.

Оставалось отпереть еще две камеры. Я двинулась к первой из них — в ней стояла кромешная тьма. В отпертую мной дверцу стремглав выбежало существо, верхняя половина которого тоже была женщиной, а нижняя — пауком. Кровь отхлынула от моих щек. Паучиха произнесла: «Благодарю» и кивком высказала то, что не могли бы выразить никакие слова. О черт!..

Теперь последняя камера. Я, не мешкая, двинулась к ней. Ни в коем случае нельзя останавливаться: только так можно уберечь себя от истерики. Под конец у меня уже так тряслись руки, что я едва не выронила ключ. Неожиданно мне на плечо тяжело опустилась рука старшего двойника Себастьяна.

— Не надо. Он остается.

— Как? — смешалась я.

Человек, сидевший в камере, даже не удосужился подойти к дверце. Его темный силуэт с одним подтянутым к себе коленом нечетко вырисовывался на фоне стены.

— Но мы не можем его так здесь бросить…

— Он из ловцов τέρας, точно такой же, как и тот, которого ты сейчас убила. Он засадил в это подземелье одного из нас, и он не уйдет отсюда.

Внутри у меня неприятно похолодело, и я медленно перевела взгляд с темного силуэта в камере на бородача. Необъяснимый страх боролся во мне с чувством, похожим на жалость. Заключенный оказался ловцом τέρας, одним из наемников Афины. Но в чем бы он ни провинился, чем бы ни прогневал ее, несправедливо было бы оставить его здесь одного. Несправедливо и нечестно. Я покачала головой.

— Скорее! — поторопил голос гарпии уже со ступенек. Старший Себастьян отнял у меня ключи и направился к выходу из подземелья. Я же будто приросла к месту, не в силах ступить ни шагу, не сводила глаз с темной фигуры за решеткой. Сердце у меня обливалось кровью.

— Я…

— Уходи, — прохрипел узник. Это его голос недавно требовал от гарпии «заткнуть клюв», — Здесь мне самое место.

— Детка! Идем же! — окликнул меня Старший Себастьян.

Я глотала жгучие слезы, струившиеся по моим перепачканным грязью и слизью щекам.

— Никому здесь не место, — возразила я.

— Кроме убийц. Иди же. Выйди на тропу на задах бывших негритянских хижин. Она выведет тебя на дорогу до Нового-два. У тебя, возможно, хватит времени скрыться. Но Ее теперь не остановить. Она уже нарушила пакт с Новемом, если заслала в город ловца. И вышлет еще и еще. Не теряй кинжал. Именно благодаря ему тебе сейчас удалось вырваться на свободу. Ловца можно убить только им. Держи его наготове, но не на виду.

Я стукнула кулаком по решетке, собираясь уже крикнуть, чтобы мне сейчас же вернули ключи.

— Поспеши. У тебя не так много времени.

— Спасибо, — совершенно невпопад произнесла я срывающимся голосом, чтобы хоть что-нибудь сказать.

Ловец в ответ промолчал. Я бросилась к выходу, понимая, что поступаю не совсем верно и впоследствии буду в этом раскаиваться. Обогнав Старшего Себастьяна, я взлетела по лестнице, одолевая по две ступеньки разом.

Выбежав из дома, мы убедились, что в нем пусто. Я повела всю компанию через обширную лужайку к дубовой роще, а от нее — к домикам, выстроенным позади особняка. Путь нам освещал лунный диск с ущербом в четверть.

Обогнув особняк, мы увидели подновленные хижины, когда-то служившие жилищами рабам. Возле них я остановилась, тяжело переводя дух. От бега у меня жгло в легких, но я, не теряя ни минуты, принялась осматривать окрестность в поисках тропы. В зарослях лозы вскоре обнаружилась еле заметная дорожка, уводившая в глубь болота, в пальмово-кипарисовые дебри.

Вдруг кто-то из моих спутников страдальчески взвыл. Я обернулась. Бывшая женщина-паук стала просто женщиной. Она стояла нагишом на коленях, запрокинув голову и безвольно уронив по сторонам руки. По ее залитому лунным сиянием лицу струились слезы радости и облегчения. Ей помогли подняться на ноги.

— Две сотни лет я ждала этого превращения! Благодарю тебя!

Я взглянула в ее темные глаза. Она была воистину величава, эта новоявленная Царица Ночи, окутанная водопадом черных волос, поразительная и обольстительная.

— Не за что, — произнесла я, стараясь говорить спокойно, но ответ получился смазанным.

Сощурившись, словно только что заметила мои светлые волосы и морского оттенка глаза, она спросила:

— Ты τέρας?

Я уже собралась сказать «нет», но потом засомневалась, как я должна ответить на этот вопрос и почему я оказалась здесь, в этой проклятой дыре. Пришлось признаться:

— Я сама не знаю, кто я.

Старший Себастьян легонько тронул меня за плечо.

— Ты знала бы, если бы была сотворена. Некоторые из сотворенных, например Арахна, могут на время обретать человеческий облик.

— Здесь я с вами всеми расстанусь, — объявила Арахна и обернулась ко мне: — Если когда-нибудь я тебе понадоблюсь, назови мое имя — и я услышу.

И, кивнув нам напоследок, она устремилась в болотный мрак.

— И я здесь с вами расстанусь, — подхватила гарпия.

Склонив ко мне крупную голову и клювом едва не касаясь моего носа, она пристально поглядела мне в глаза, затем подняла лапу, когтем потрогала мою татуировку на скуле, взъерошила мне волосы и рассмеялась.

— Красавица дала мне свободу — подумать только! Я когда-то была как ты… Не давай Ей добраться до тебя, детка. А я полечу, поохочусь в болоте.

Она склонилась еще ниже и задела клювом мою щеку. У меня по спине пробежал озноб. Гарпия шепнула мне:

— Выкрикни мое имя — и я услышу тебя, где бы ни была. Она помолчала и назвала мне имя, похожее на магическое заклинание. Я почувствовала, как по коже вновь поползли мурашки. Гарпия же развернула тяжелые кожистые крылья и взлетела, взвихрив сухую листву под нашими ногами и разметав мои волосы. Вскоре она скрылась из виду.

— Идем!

Старший Себастьян уже поспешно направлялся к тропе.

Не отрываясь друг от друга, мы быстро продвигались через болото. Все помалкивали, и шумное дыхание моих спутников вместе с хрустом и шелестом подлеска неправдоподобно громко отдавалось в ушах.

Прошел, наверное, не один час, прежде чем мы выбрались на грязную проселочную дорогу. Наконец-то по лицу перестали хлестать ветки, ноги больше не спотыкались об узловатые корни и не увязали по щиколотку в болотной жиже. Мы рысцой побежали к городу, стараясь не ступать в глубокие колеи от шин и придерживаясь середины дороги.

Я скоро притомилась, но мои спутники, казалось, вовсе не знали усталости, словно у них открылось второе дыхание. Я вспомнила упоминание Старшего Себастьяна об их возможностях: «Наше могущество тут бессильно». Вероятно, то самое могущество, в чем бы оно ни состояло, постепенно возвращалось к своим обладателям и давало им дополнительный всплеск энергии. Я же готова была сесть прямо в грязь, плюнуть на все и вырубиться к черту. Тем не менее я бежала не останавливаясь, сосредоточившись на самом движении. Мое разгоряченное тело потеряло чувствительность — болело только в пересохшем носу.

Рассвет еще не забрезжил над горизонтом, когда впереди показались огни городских окраин. По Лик-авеню мы двинулись к Сент-Чарльз-авеню, миновав по пути зоопарк Одюбона. Наконец кто-то из моих попутчиков — слава богу! — остановился. Не в силах справиться о причине задержки, я согнулась, уперев руки в колени и хватая ртом воздух. В обожженных легких саднило, в пересохшем рту все горело. Такое со мной случалось впервые. Затем я принялась ходить мелкими кругами, пытаясь унять тяжкое биение натруженного сердца.

Один из бывших узников сделал глубокий вдох и встряхнулся всем телом, словно пес после купания. С него во все стороны полетели ошметки грязи, но не слишком обильные. Человек взял мою руку и поцеловал:

— Я Гюнтер Дешанель. Ты даровала мне жизнь. Позови меня, если возникнет надобность, и я отплачу тебе тем же.

Он отступил, и ко мне с благодарностями подошли трое других попутчиков: две женщины и мужчина. Я только кивнула им в ответ, вовсе не считая, что они чем-то обязаны мне. Наше бегство из темницы, я знала, удалось лишь по счастливой случайности: не окажись в моем рюкзаке кинжала, мы до сих пор сидели бы в подземелье.

Затем все, кроме Старшего Себастьяна, скрылись, растворившись в предрассветной дымке. Я успела лишь заметить, что они сразу разделились и каждый направился своей дорогой.

Я обернулась к похожему на Себастьяна мужчине. Он все еще провожал взглядом тень одного из узников. Мы с ним стояли одни посреди темной безлюдной улицы. Он слегка запрокинул голову, медленно прикрыл глаза, затем глубоко и с наслаждением вдохнул. Вокруг него возник ветерок, взметнув его лохмотья и космы, — легкое торнадо, обволокшее лицо и силуэт моего спутника и на миг скрывшее его от моих глаз. Смерч счистил с него всю грязь, а рвань заменил на джинсы, накрахмаленную белоснежную сорочку и черный пиджак из тонкого сукна. Его черные волосы, собранные сзади в хвост, открыли моему взору свежевыбритое лицо с островком щетины на подбородке. Темный татуированный завиток прорастал слева из-под воротничка, взбирался по шее к подбородку, обертывался вокруг уха и завершался у виска.

Сердце у меня стучало. Я мучительно сглотнула, поборов желание попятиться. Человек поглядел на меня, и я окончательно оцепенела от потрясения. Голос не повиновался мне, все тело тряслось мелкой дрожью. Я смогла лишь кивнуть, пытаясь занести очередное сверхъестественное явление в реестр уже виденных мною за последние два дня чудес. Честное слово, тут нечему было удивляться по сравнению с тем, что я узнала в темнице у Афины и испытала за ее пределами!

— Ты, как я понимаю, знакома с моим сыном.