Я еще долго проторчала на чердаке, не сводя глаз с ловушки и попавшего в ее челюсти существа, даже не мигая, пытаясь поднять капкан, вновь ощутить внутреннюю наполненность, ясное, пронзительное чувство единения с Грейстоуном.

Слово «Дар» и в малой степени не описывало пережитого мной. Никогда прежде я не ощущала ничего подобного. Я перестала быть просто Аойфе, когда это нечто вторглось извне в мой разум. Дар заставил меня чувствовать, сделал меня живой.

Но теперь ничего не происходило. У меня болела голова, болели глаза и звенело в ушах. Вонь от мертвой птицы наполняла небольшое пространство, пока я наконец не вытолкнула ее из ловушки, и она рухнула на землю с высоты четырех этажей. Кровь попала мне на руки, и я принялась отчаянно обтирать их о платье, о листы бумаги, лишь бы избавиться от отвратительной маслянистой гадости у себя на коже.

Усевшись на пол и уперев подбородок в колени, я вновь уставилась на окно. Я таращилась изо всех сил, пока мне не стало казаться, что голова у меня вот-вот лопнет от напряжения. Ничто даже не шевельнулось, кроме кончиков волос, скользнувших по щеке от поднявшегося сквозняка. Как я ни старалась, мне не удавалось вернуть то невероятно странное и сладостное ощущение, что нахлынуло на меня, когда я оказалась в нескольких дюймах от совиных когтей. Это был тот же туман, те же фигуры, лица, которых мне так и не удалось разглядеть. Что-то последовало за мной из Земли Шипов.

Я прислонилась головой к полке, откинувшись на мягкую кипу бумаги, и уставилась на затянутый паутиной потолок библиотеки. Отец писал об использовании Дара как о чем-то легком и простом. Все, чего пока добилась я, — разочарование и заляпанные кровью руки.

Веки у меня сами собой опустились. Я сказала себе, что это только на секундочку, просто чтобы немного утишить головную боль, но когда я открыла глаза, рассвет уже охватывал все вокруг своими иссиня-стальными пальцами.

Размяв затекшие руки и ноги, я подошла к окну. Кэл и Дин наверняка уже встали и нашли у входа в дом изувеченные останки совы. Но вместо них я увидела на подъездной дорожке одинокую фигуру в прозрачном утреннем свете. Знакомое кольцо тумана вихрилось у ее ног.

Подняв руку, Тремейн поманил меня пальцем, и я, как прежде отец, покорно пошла на зов.

В молчании мы вступили в круг, в молчании Тремейн взял меня за руку и вновь вывел на красноватую пустошь. Скрестив руки на груди, он, по-прежнему не произнося ни слова, смотрел на меня. Раструбы его перчаток поблескивали — здесь, в Земле Шипов, тоже был рассвет, и желтое небо подсвечивалось розовато-красным. Но воздух тут пах по-другому, и по едва прикрытым плечам у меня побежали мурашки.

Сняв голубую бархатную куртку, Тремейн накинул ее на меня.

— Спасибо, — пробормотала я. От куртки исходил аромат травы и роз, в котором свежесть мешалась с приторной сладостью разложения.

— Не благодари, — коротко отозвался он. — Это не знак внимания, мне просто нужно сейчас, чтобы тебя ничто не отвлекало. — Он оглядел меня, скрючившуюся под курткой, в которой я буквально тонула, а руки болтались в рукавах. — Ты хрупкая, как тростинка, — сообщил он, поднимая глаза к горному хребту, возвышавшемуся на западе. — С другими не сравнить.

— Я не тростинка, — буркнула я, раздраженная тем, что меня сравнивают, очевидно, с отцом и прочими.

Тремейн оскалил зубы.

— Что ж, увидим. — Поманив меня за собой, он зашагал по той самой тропе, на которой нам повстречался туман. В этот раз мы все же взобрались по склону и спустились в ложбину, где сломанными зубами торчали сложенные в круг камни. Преодолевая внешнее кольцо, я заметила, что они лежат в строгом порядке, расходясь от центра лучами и повторяя знак, оставленный чернилами колдовского алфавита у меня на руке.

— Дабы предотвратить поток вопросов, которым, без сомнения, не будет конца, — проговорил Тремейн, когда мы, пройдя кольцо, начали снова подниматься в гору. — Там, в тумане, были трупососы. — Он махнул рукой, словно это все объясняло.

Меня уже тошнило от его покровительственного тона — он разговаривал со мной как с глупым ребенком, который все равно ничего не поймет.

— Может, все-таки расскажешь, кто они такие? — пробурчала я. — Или я сама должна догадаться?

— Трупососы, — со вздохом ответил Тремейн, словно безнадежно отстающему ученику, — это бестелесные существа, ищущие для себя вместилище. Они вселяются в тела живых, выпивая их души. Они появляются здесь из другого места — из Земли Туманов.

От объяснения Тремейна мой страх перед наползающим маревом нисколько не уменьшился, но я до времени подавила свои эмоции. От Доброго Народа мне сейчас нужно было нечто совсем другое, чем их знания.

— Мой брат… — начала я. — Ты говорил тогда о мальчишке…

— Проведя достаточно времени среди Шипов, с моим народом, ты поймешь, как важно уметь заключать сделки, Аойфе, в чем их прелесть, — прервал меня Тремейн. — Прежде чем я окажу тебе услугу, ты должна кое-чем услужить мне…

— Не прошу я ни о какой услуге, — взорвалась я, так же не дав ему договорить, как не дал он мне. Наверное, выходить из себя подобным образом было некрасиво, но Добрый Народ тоже не слишком отличался ни добротой, ни тактом. — Если с Конрадом что-то случилось, просто скажи мне. Пожалуйста.

Тремейн шагнул на вырезанные в склоне ступеньки, ведущие обратно к пустоши. В своем зеленом жилете и штанах он казался частью растительности. Я последовала за ним, хоть и с куда меньшим изяществом.

— Я говорил о сделке, а не о выпрашивании. Веди ты себя разумней и умей придержать язык в присутствии старших, ты бы меня услышала.

Я ощутила, как ненависть закипает во мне. Мне хотелось двинуть по этим акульим зубам, врезать со всей силы, как бейсболист по мячу.

— Если ты притащил меня сюда, только чтобы играть в загадки, мог бы не трудиться, — стиснув зубы, проговорила я. — Я практически не знала отца и понятия не имею, куда он девался.

— Главное, что его больше нет, — ответил Тремейн. — Он пропустил вот уже три полнолуния. Нет больше ни бессмысленных заданий, в которых он искал бы нашей помощи, ни обращения к нашим тайным знаниям. Сказать по правде, я почти скучаю по старику. С ним по крайней мере было хоть какое-то развлечение. В отличие от тебя. — Он зашагал дальше, и мне оставалось только последовать за ним или остаться одной посреди пустоши. — Итак, поскольку ты не обладаешь ни быстрым умом, ни приятной внешностью, что же ты можешь предложить мне, Аойфе Грейсон?

— У меня нет ничего, кроме пятидесяти долларов, — поджав губы, натянуто произнесла я. — И они уже обещаны другому.

Тремейн, откинув голову к стремительно серевшему небу, разразился кудахчущим смехом.

— Мне не нужны твои деньги, дитя. И прочие подношения тоже. Ты не Блюститель Врат, как твой отец, и тебе никогда не стать им.

— Ну вот что. — Я решительно остановилась. — Пока ты не скажешь мне, чего тебе от меня на самом деле надо, я с места не двинусь.

Мы стояли на краю соснового леса, и от терпкого аромата щекотало в носу. Из-под ног у нас ленточками расходились в разные стороны дорожки из гравия, ухоженные, но до жути пустынные.

Тремейн провел рукой по завязанным в хвост волосам — словно зверька погладил.

— Ты видишь здесь хоть кого-нибудь еще, дитя? Кого-нибудь, кто пришел бы тебе на помощь? Я без труда могу расправиться с тобой. Твоя кровь падет на Веяльный камень, и он впитает ее, приняв жертву.

В дневнике отца говорилось о Веяльном камне, и я определенно не хотела бы с ним познакомиться. Во всяком случае, не сейчас.

— Если бы ты хотел убить меня, — сказала я, задирая подбородок, чтобы встретить взгляд Тремейна, — ты бы сделал это сразу же, как только я попала в кольцо. Или бросил бы меня этим трупососам. Раз нет, значит, я нужна тебе живой. Для чего-то.

Оставалось только надеяться, что уготованное мне не хуже пожирания жуткими тварями, скалящимися из тумана.

— Верно, — ответил Тремейн. От его веселья не осталось и следа. — Ты, должно быть, считаешь себя очень умной, Аойфе?

Я сжала зубы:

— Стараюсь.

Тонкие черты Тремейна на секунду исказились от гнева. Это была первая эмоция, которую я увидела на его лице.

— Не выношу умных, — злобно бросил он. — Идем. Я кое-что тебе покажу.

Он сделал несколько шагов, но я даже не шелохнулась. Он поднял руки.

— Я говорю правду, ты, презренное существо. Клянусь серебром. Идем, пока я не потащил тебя за то воронье гнездо, которое у тебя вместо волос.

Я широко раскрыла глаза. Даже когда я еще была не студенткой Академии, а всего лишь разнесчастной сиротой, со мной так не разговаривали — кто в силу воспитания, кто из страха перед моей болезнью.

— Где другие? — выпалила вдруг я. Этот вопрос не давал мне покоя со вчерашнего дня. — В записях отца говорится о Народе, не об одном его представителе. И служанка видела вас целые полчища. — Я уперла руку с отставленным локтем в бедро, стараясь подражать Дину — кого еще я могла копировать, восставая против Тремейна?

Бледное лицо передо мной усмехалось, но ноздри раздувались, как паруса в непогоду.

— И что же?

— Что же? Куда делись остальные?

— Ты задаешь слишком много вопросов, — негромко произнес Тремейн, но его голос был словно таящийся под покровом темноты кинжал. — Особенно для того, кому не понравятся ответы.

— Для чего ты привел меня сюда? — продолжала давить я. — Почему тебе нужна я, а не мой отец?

— Он нужен мне! — взорвался Тремейн, надвигаясь на меня, выше на целую голову, с пылающими глазами.

Я застыла от ужаса, похолодев, не чувствуя собственного тела, но не позволяя страху прогнать меня прочь. Я не стану убегать от Тремейна, не доставлю ему такого удовольствия.

— Он был бы для меня во сто крат предпочтительнее, — добавил Тремейн сквозь зубы. Ноздри и все тело у него подрагивали от сдерживаемой ярости. — Думаешь, мне бы понадобилась хнычущая девчонка, будь у меня под рукой будущий Блюститель Врат со всеми его талантами? Вот уж нет. Но никого кроме тебя, Аойфе, просто не осталось, так что чем быстрее ты это уяснишь, тем благополучней будет твое возвращение домой.

— Я хочу вернуть своего брата, — так же стиснув зубы, ответила я.

— А я хочу, чтобы небо растворилось и пролилось дождем из чистого зеленого абсента, — хмыкнул он. — Сегодня нам обоим суждено остаться неудовлетворенными.

Его рука рванулась вперед с быстротой ловушек Грейстоуна и сомкнулась на моем плече. В первый раз он применил ко мне открытое насилие, но не могу сказать, что я была шокирована. Он дернул меня за собой.

— Пойдешь сама, или мне придется тебя тащить?

Я подняла голову, отведя взгляд, чтобы не видеть больше этих горящих угольками глаз. Лицом к лицу с Тремейном я точно бы не выдержала. Мы прошагали немало: небо стало молочно-белым, и сквозь облака проглядывали — но только проглядывали — розовые отсветы закатного солнца. Зима, кажется, уже вступала в свои права, воздух дышал резким холодом, и я свободной рукой поплотнее запахнула куртку Тремейна.

— Скажи, где остальные, — прошептала я, — тогда я пойду с тобой.

Какую-то секунду внутри Тремейна шла борьба. Он прикрыл глаза — ресницы у него были длинными и прозрачными. Не знай я, что он такое, я сочла бы его несравненным красавцем. А так он напомнил мне отвратительного попрыгунчика — существо, за очаровательным обликом которого скрывается ненасытное чудовище.

— Земля Шипов стала бесплодна, — выдавил наконец Тремейн. — Иные из Народа сгинули, иные бежали, многие просто тихо угасли. Я сильнее других, и я все еще здесь. Вот ответ, и другого твоя умная головка не получит. А теперь идем, — снова рванув меня за руку, прорычал он сквозь заостренные зубы.

Я все равно не смогла бы сама вернуться в Грейстоун, поэтому мне ничего не оставалось, кроме как последовать за Тремейном.

— Ты сделаешь то, что я велю, и я отвечу на один твой вопрос, — бросил он, когда мы, миновав сосны, оказались среди зарослей низкого вереска, цеплявшегося за ноги. — Таковы условия сделки. Соглашайся. Или можешь отказаться, я верну тебя домой и больше не побеспокою.

Повисло секундное молчание. Как поступили бы на моем месте Дин или Конрад? Стиснули бы зубы и сделали то, что должно.

— Думаю, выбора у меня нет, — проговорила я, двинувшись дальше по торфянистой почве.

Тремейн остановился и взглянул на меня. Вытянув ладонь, он коснулся моего плеча. По руке немедленно побежали иголочки, будто я отлежала ее во сне.

— Выбор есть всегда, Аойфе. Хотя часто это выбор между пастью зверя и верной смертью. Такова жизнь, и я не могу ее изменить.

И все же, по мне, говорить тут было не о чем. Я не собиралась колебаться ни секунды. Тремейн знал ответ, в котором я так отчаянно нуждалась. Какая-то малость отделяла меня от того, чтобы найти брата. Я сделала глубокий вдох.

— Я согласна. Показывай мне то, что хотел.

— Сюда, — указал он. — Они уже близко — там, за холмом.

Тремейн был неразговорчив, а его манеры не вызывали у меня ни малейшего желания завести беседу самой, так что, идя через верещатник, я занимала себя тем, что пыталась в деталях запомнить свое путешествие по Земле Шипов.

Вдали шелестели голубыми листьями деревья в рощице на вершинах пологих холмов, затянутых сплошным ковром вереска — только кое-где проглядывали каменные осыпи. Небо медленно тускнело, словно догорающая масляная лампа. Все здесь даже пахло иначе, и запахи слишком подавляли. Горы, которые я видела еще из ведьмина кольца, теперь разросшиеся, надвинувшиеся, немного походили на Беркширские там, дома, но это были не они. Земля Шипов выглядела такой же чуждой, как поверхность Луны. По-другому дул ветер, по-другому загибалась линия горизонта. Мир был красив, но холодной, пугающей красотой, слепившей глаза — словно солнечное затмение, если смотреть на него чуть дольше, чем следует.

— Почти пришли, — сказал Тремейн, прерывая наш утомительный переход сквозь заросли. — Сейчас будет поющая роща. — Сняв с шеи свои окуляры, он протянул их мне. — Деревья мук поют там воспоминания прежних путников, затуманивая чувства новых, поэтому надень вот это.

— Как такое возможно? — недоверчиво спросила я. — Это же просто деревья.

— В этих «просто деревьях» обитают дриады, и их силы достанет, чтобы завлечь тебя к себе и удерживать до конца времен. Хочешь пустить здесь корни навечно, дитя?

Схватив очки, я нацепила их на себя. Они были слишком большими и больно давили на скулы, но через голубые линзы я увидела все совсем по-другому.

Деревья оказались живыми, они тянули ко мне руки и пальцы с легким голодным интересом. Даже ветер имел свою форму, струясь смеющимся ручейком из каких-то крохотных созданий с острыми клыками.

— Голубой — верный цвет, — проговорил Тремейн. Цвет истины. Оставь окуляры себе — пригодятся, если рискнешь отправиться сюда в одиночку.

— Вот уж ни за что, — пробормотала я. — Можешь не беспокоиться.

— Это ты сейчас так говоришь, — вполголоса заметил Тремейн.

Ветви сплетались арками у нас над головами. На умирающей древесине разрастались грибы и плющ. Дриада, проползшая головой вниз по стволу, выглядела изнуренной, ее похожая на кору кожа и волосы со вплетенными лианами казались сухими и безжизненными.

— Какое-то здесь все гнетущее, — произнесла я негромко, словно заговори я вслух, и хрупкое равновесие этого мрачного места нарушится окончательно.

Приподняв завесу плюща, Тремейн повел меня в глубь рощи, и деревья мук стонали и пели повсюду вокруг нас. Сам мой спутник и сквозь очки выглядел таким же, как всегда, — бледная кожа и острые зубы. Он ничего не прятал от моего взора, не расставлял ловушек — красота ледяной скульптуры была его подлинным обликом, и это беспокоило меня куда больше, чем сладкое, завораживающее пение деревьев. Если это жестокое лицо — не маска, то у меня определенно есть причины для страха.

Дриады, цепляясь когтями за кору, смотрели на нас немигающими глазами, напоминавшими темные сучки на словно вырезанных из дерева лицах. Будто доносившиеся издали звуки траурной церемонии окутывали нас, и я чувствовала, как разум притупляется, а мысли текут все медленнее — даже голубые очки не помогали.

— Гнетущее, что верно, то верно, — согласился Тремейн. Он провел меня мимо деревьев, мимо их хватающих конечностей к противоположному краю рощи. — Подойди, Аойфе, — проговорил он. — Узри причину уныния, охватившего Землю Шипов, причину упадка, который ты видишь вокруг.

Я выступила из-под ветвей, шуршавших коричневыми листьями. Убрав очки с глаз и оставив их болтаться на шее, я в изумлении вскрикнула, не в силах больше сдерживаться. И едва не задохнулась от запаха.

Я стояла на краю поля, со всех сторон окруженного холмами. Поле заполняли лилии, снежно-белые, повернутые головками к слабому, умирающему солнцу. Их погребальный аромат был всеподавляющим — сладкий аромат гнили и разложения, который, казалось, приходилось уже не обонять, а заглатывать.

Лилии покрывали поле сплошным ковром, и только в центре его возвышались две каких-то стеклянных конструкции. Они так ярко блестели на солнце, а цветы сияли такой ослепительной белизной, что я, не выдержав, отвернулась. Видение вызвало к памяти голос матери, шептавший мне в ухо: «Я была на лилейном поле…»

Не дожидаясь приглашения Тремейна, я двинулась вперед, топча цветы, — это только усиливало их пьянящий, колдовской запах. Мне нужно было своими глазами увидеть, что за темные силуэты скрыты под стеклом.

Я подошла ближе и застыла, но замереть меня заставило не то неясное, что таилось внутри, а куда более знакомая — до оторопи знакомая — форма прозрачных коробок.

Передо мной были саркофаги, саркофаги из стекла, сделанные без единого шва. Запаянные, как водолазные колокола, они плыли среди моря лепестков. В обоих саркофагах лежали, скрестив на груди руки, девушки — одна светловолосая, другая темная. У первой, ближайшей ко мне, лицо казалось фарфоровым. Волосы второй отливали черным деревом, а рот алел словно кровь. Дыхание не пробивалось сквозь нежные лепестки их губ, кровь не бежала по венам, просвечивающим под безупречно гладкой, будто мрамор, кожей.

— Они спят. — Голос Тремейна заставил меня вздрогнуть. Он подобрался сквозь цветы бесшумно как туман. — Вот уже тысячу дней, и проспят еще тысячу.

Я коснулась ладонью саркофага светловолосой девушки.

— Так они живы?

— Разумеется, живы, — огрызнулся Тремейн. — Живы, но под заклятием. — Его тень пала на снежно-белое лицо. — Они бредут меж жизнью и туманами по ту сторону, и так будет продолжаться, пока не найдется тот, кто снимет с них это бремя.

— Они выглядят такими молодыми, — произнесла я, не убирая руки с саркофага. Девушка под стеклом лежала совершенно неподвижно, словно механическая кукла, у которой кончился завод. Я не могла отвести глаз от ее неземного лица, полупрозрачных век. — Кто они?

Тремейн шагнул между саркофагами. Цветы там были погнуты и поникли, словно на протоптанной тропинке.

— Стасия, — проговорил он, кладя ладонь рядом с моей над лицом светловолосой девушки. — И Октавия, — качнул он головой в сторону черной. — Королевы Лета и Зимы.

— Королевы? — моргнула я. На вид обеим девушкам было никак не больше моего.

— Именно так. — Здесь, на лилейном поле, Тремейн держался еще более снисходительно, если только это было возможно. — Благая и Неблагая, Доброго Народа и Народа Сумерек — называй, как хочешь. Октавия и Стасия правят Землей Шипов — то есть правили, пока не погрузились в сон и Земля не начала умирать.

Тремейн отнял руку и бросил печальный взгляд на темную девушку, но тут же, словно опомнившись, тряхнул головой и поправил раструбы перчаток.

— Кто проклял их? — спросила я, по-прежнему не спуская глаз с невероятно прекрасного лица. Совершеннее его я ничего не видела, но, приглядевшись, заметила, что красота эта восковая, безжизненная. Королева Стасия была куклой, мертвым манекеном. Я попятилась от нее прочь, топча все новые цветы.

Тремейн, чей взгляд по-прежнему был прикован к королеве с темными волосами, медленно протянул руку и всего на секунду коснулся кончиками пальцев стекла там, где виднелась ее щека.

— Тремейн, — резко бросила я. — Кто это сделал?

— Предатель, — ответил Тремейн.

Его рука скользнула по саркофагу. Он шагнул ко мне и вдруг, неожиданно схватив меня за запястья, рванул на себя, почти притянув к своей широкой груди. О мою левую ключицу звякнул металл, словно под рубашкой у него на месте кожи было что-то вроде латунной пластины. Он наклонился к моему уху, так что я ощутила его дыхание.

— Я стану тем, кто пробудит Октавию, мою госпожу, и остановит постепенный упадок этих земель, Аойфе. Я верну круговорот Лета и Зимы на его должное место — в небо — и не дам Шипам погибнуть на корню.

— Отпусти меня, — проговорила я, когда его пальцы больно впились мне в плечи.

— Кроме тебя, у меня никого не осталось, — прошипел он. — Можешь разыгрывать дурочку, но я-то знаю, что за кровь течет в твоих жилах. Подходишь ты для этого или нет, но ты примешь пост Блюстителя и поможешь мне.

Лицо Тремейна переменилось — на нем больше не было ни ярости, ни насмешки, одно только безумное отчаяние, но оно пугало меня сильнее, чем прежние вспышки холодного гнева.

— Я что сказала! — забилась я в его руках, полная страха и возмущения. — Отпусти меня!

Мой крик отразился от серых холмов. Лилии затрепетали на легком ветерке, зашептали тихонько.

— Мы заключили сделку, дитя, — напомнил Тремейн, оскалившись. — Ты делаешь, что я скажу, и я отвечаю на твой вопрос.

— Этого я делать не стану! — прокричала я, борясь уже всерьез, так что рукав платья треснул у меня под мышкой.

— Снова истерика. — Тремейн с отвращением оттолкнул меня, и я повалилась на постель из шелковистых лепестков. — Прямо как эта никчемная дура Нерисса.

— Мама?.. — Сглотнув слезы, я потерла плечо, все еще нывшее от хватки Тремейна. — Откуда ты знаешь ее имя? Откуда?

Папаша, ублюдок, как он мог впутать в это Нериссу?!

— Оттуда же, откуда знаю твое, — проворчал Тремейн. — Твой отец был четырнадцатым Блюстителем. Он рассказывал мне все, о чем я его спрашивал. Таков долг любого, кому не повезло иметь Дар, если только он хочет оставаться на свободе и в добром здравии.

— Отец ненавидел вас, — пробормотала я, чтобы окоротить его высокомерность. — Так он писал в дневнике.

— Не сомневаюсь. — Ярость Тремейна прошла так же быстро, как вспыхнула, и его льдисто-красивое лицо вновь стало бесстрастным. — Арчибальд — человек с характером, но, будь уверена, я ему в этом не уступаю. — Он протянул руку в сторону саркофагов. — Мой мир умирает с каждым днем, что они проводят во сне, Аойфе. Мой народ рассеян по всем ветрам. Или ты думаешь, упадок не распространится на Землю Железа, когда Шипы будут уничтожены под корень?

— Даже если и так, — проговорила я, поднимаясь на ноги, — я ничего не могу поделать. Я не имею ни малейшего представления о своем Даре. — На платье у меня остались полоски пыльцы — смазанные желтые следы пальцев на зеленой материи.

— Так узнай о нем, — бросил Тремейн. — Ты — последняя в роду Грейсонов, ты и только ты можешь снять заклятие. Сделай это, и я расскажу тебе, что случилось с твоим братом. Вот мое последнее предложение. Другого не будет.

Но на меня блеск в его глазах, когда он говорил о снятии заклятия, не подействовал.

— Раз отец не стал делать этого, то и мне не стоит. Тут я его примеру доверяю.

Волна гнева вновь нахлынула на него, но теперь я успела уклониться от его хватки. Притиснутая к ближнему саркофагу, я почувствовала, как впиваются мне в спину острые стеклянные грани.

— Подумай вот о чем, маленький и слабый человеческий детеныш, — прошипел Тремейн. — Я настиг тебя и унес сюда так же легко, как волк уносит ягненка. Думаешь, мне будет труднее добраться до твоего Дина Харрисона или твоего странного друга, Кэлвина Долтона? Они могут серьезно пострадать во время этой охоты. Что ты будешь делать, дитя, когда останешься одна?

— Они здесь ни при чем, — прошептала я, чувствуя, как по телу у меня побежали мурашки, и вовсе не из-за холода. Своей дерзостью я опрометчиво подставила Дина и Кэла под удар. Теперь нужно было как-то это исправлять. — У тебя разногласия со мной, а не с ними, — сказала я негромко. — Не тронь их.

— Возвращайся в Грейстоун, овладей своим проклятым Даром и выполни, что должна, — отрезал Тремейн. — Тогда у меня не будет причин осуществить свою угрозу.

— Я не смогу снять заклятие, точно не смогу, — пробормотала я, запинаясь, ощущая спиной неумолимую холодную твердость саркофага.

Тремейн приопустил глаза.

— Ты считаешь меня холодным и жестоким. Сделанным изо льда. Я создание Зимы, это верно. — Он мягко поднял пальцем мой подбородок. — Но я не жесток. Дар сам укажет тебе путь, это как в первый раз открыть глаза навстречу солнечному свету. — Убрав руку, он отступил в сторону. — Возвращайся в кольцо, дитя. И помни, что данное тебе задание не из тех, которые можно провалить. Нравится тебе или нет, теперь это твоя обязанность — разбудить мою королеву.

Оглянувшись на рощу дриад, я вздрогнула:

— Ты не пойдешь со мной обратно?

— Мое место здесь, с королевами, — ответил Тремейн. — Я буду охранять их покой.

В одиночку попасться трупососам или поющим деревьям было едва ли лучше, чем терпеть рядом Тремейна. Увидев выражение моего лица, тот негромко рассмеялся.

— Кольцу известно, куда отправить тебя, дитя, а дриады знают теперь твой запах. Ты доберешься до Грейстоуна невредимой.

— Видимо, выбора у меня нет, — пробурчала я. То, что Тремейну удалось загнать меня в угол, бесило еще больше, чем моя неспособность отвертеться от поста, уже брошенного отцом. Я не хотела быть такой же, не хотела остаться в одиночестве, сама по себе, преследуемая Добрым Народом.

— Ты права, нет, — подтвердил Тремейн. — Я вернусь за тобой через неделю. Употреби эти дни с толком. — Он поднял руку в прощальном жесте. — Удача да сопутствует тебе, Аойфе Грейсон.

Хуже всего было то, что говорил он явно искренне.