Глава 1

– Я хочу домой, – сказал Бестер, – я устал.

Он пригубил красного вина, подавил гримасу и поставил хрустальный бокал обратно на подставку рядом со своим стулом. Он попытался улыбнуться хозяйке, узколицей темнокожей женщине с едва перехваченной копной волос цвета оружейной стали. Ее глаза расширились.

– Марс? Мистер Бестер, не думаю…

– Не Марс. Земля.

– Земля? Еще хуже. Мистер Бестер, вы объявлены в розыск на всех мирах и станциях в Земном секторе и во многих других. Возвращение на саму Землю было бы…

– Неожиданным, – закончил Бестер. – Именно так я и уцелел – всегда делая то, чего никто не ожидал. Они из кожи вон лезли, пробуя все хитрости из учебника, но учебник написал я. Просто меня от всего этого мутит. Я не мог задержаться в колонии больше чем на год-два. Да и как бы я сумел? В популяции из сотен или тысяч я выделялся. Но на Земле – миллиарды. В толпе спрятаться проще.

– Да, но в колониях также более небрежны, мистер Бестер. Земля! Риск полететь туда для вас колоссален – подделка необходимых документов, проникновение в зону карантина!

– Какой карантин? С вирусом дракхов покончено.

– Ох, действительно. Но земное правительство не намерено допустить проникновения еще чего-нибудь в этом роде, как преднамеренно так и случайно. Из-за открытий "Экскалибура" сообщение с древними и малоизученными мирами возросло вдесятеро. Общественное мнение и многие ученые считают, что катастрофа вот-вот разразится.

– Прекрасно. Ну так я пройду обследование. Что с того?

– Они обнаружат, что вы тэп. Они получат вашу ДНК – все что им нужно для вашей идентификации. Думаете, не всех тэпов из внешних миров проверяют на наличие в списках преследуемых трибуналом?

– Я уверен в вашей способности устроить это, Софи.

– Мистер Бестер, вообще-то не вы один рискуете.

– О, это я понимаю, Софи. Если я буду схвачен, то сомневаюсь, что смогу помешать им найти, что бы они ни искали. Я никогда не выдавал партнеров, но у них есть свои методы. Да, если меня поймают, сомневаюсь, что предстану перед судом один.

Я и вы знаем, что все сделанное нами было правомерно, но в любом конфликте победители наделяются привилегией – писать свою историю. Мы не победили, вы и я, и история смотрит на нас неблагосклонно.

– Вы угрожаете мне, мистер Бестер? Это не очень-то красиво, учитывая все, что я для вас сделала. И – как вы знаете – я не кандидат под трибунал. К несчастью для вас, я не скомпрометировала себя никакими действиями, которые можно квалифицировать как военные преступления.

Улыбка Бестера стала шире.

– Ах, и правда, – сказал он, беря бокал и любуясь игрой света в бургундском. – Это все так… относительно. Когда-то был я патриотом, образчиком всего лучшего в Корпусе. Теперь они говорят, что я – ужаснейший преступник из живших когда-либо. И кто лучше меня сможет сказать им, кто были другие преступники? И в итоге я – магистр Зла.

– Вы не сделаете этого.

– Софи, я хочу на Землю. Отправьте меня с надежными документами. Проведите меня через карантин или в обход его. Сейчас я прошу по-хорошему. Но, как я сказал, я утомлен, раздражен и я устал от внеземных вин. Я очень сомневаюсь, что, когда я окажусь там, вы еще когда-либо увидите меня или услышите обо мне. О, разве что черкну открыточку время от времени…

Он думал, что теперь она уступит, но она пошла на следующий раунд.

– Я слышала, у вас еще есть черные корабли, – сказала она. – Те самые, существование которых не могут признать земное правительство и Корпус. Как насчет них?

– Ваша информация слегка устарела, – холодно парировал Бестер. Затем он понизил голос.

– Софи, вы были хорошим стажером. И я хорошо относился к вам, не так ли? Не был ли я на вашей стороне, когда в Керфе вам пришлось туго?

Ее взгляд метнулся, как у животного, пытающегося убежать. Но бежать было некуда – не от него – и она это знала.

– Ну ладно, – сказала она наконец. – Я сделаю, что в моих силах.

– Я знал, что вы посмотрите на вещи по-моему.

– Мистер Бестер, вы умеете убедить, что другого взгляда на вещи не существует.

Он снисходительно кивнул.

– Кое-что еще, – добавил он, вставая. – Мне понадобится рибосилас холина – конечно же, так, чтобы его происхождение не проследили.

Ее лицо внезапно дрогнуло, и он почувствовал намек на жалость.

– Сожалею, – сказала она, – я не знала.

– Приберегите свое сочувствие для того, кто в нем нуждается, Софи, – бросил он, более резко, чем намеревался.

Немногим позднее он вернулся в свою комнату, но обнаружил, что не настолько устал, чтобы ложиться спать. Он решил прогуляться. Все-таки он никогда не был на колонии Мауи и, если дела пойдут хорошо, больше сюда не вернется.

Он выбрал черный костюм из шелковистой саржи и рубашку того же цвета, с выпуклыми латунными пуговицами. Он взглянул на себя в зеркало, занимавшее всю стену в коридоре. Волосы его почти совсем поседели, как и борода, хотя брови еще сохраняли слегка коричневый оттенок. Лицо, казалось, прибавляло морщин всякий раз, когда он смотрел на себя, но в общем и целом он выглядел весьма хорошо для мужчины восьмидесяти двух лет.

Кроме рук, которые раздражали его постоянно. Розовые, без перчаток, голые. Он сжал здоровую правую руку. В юные годы ему в кошмарных снах виделось, будто он на людях – без перчаток.

Телепаты больше не носили перчаток, так что и он не мог поступать иначе, не становясь заметным. Это создавало у него ощущение нечистоты.

Но он полагал, что приспособится.

Несколькими минутами позже он вышел из хаотичного жилища Софи Херндон на тихую улицу. Несколько местных тоже гуляли тут. Воздух был свежий, но не холодный, очень приятный, кроме приторного запаха моря – рыбы – слегка отличающегося от запаха океанов на Земле. Мауи по большей части покрыта водой – из космоса и впрямь ничего другого не видно. С его точки зрения это было скорее очаровательно. Этим планета отличалась от других.

Первые поселенцы в большинстве своем были романтиками Полинезии, желавшими вернуть утраченное прошлое. Конечно, они не могли в действительности сделать это. И дети редко наследовали слепую страсть родителей, особенно живя в травяных хижинах на планете, даже на экваторе более холодной, чем Земля.

Архитектура все еще несла отпечаток стиля южных морей, уличные лампы, похожие на бумажные фонарики, создавали причудливое зрелище – наследие второй волны иммиграции, преимущественно из Китая. Жители казались вполне довольными и занятыми своими делами. Неплохое место, чтобы осесть на время. Пока они снова не найдут его.

Может быть, Софи была права. Может быть, лететь на Землю слишком опасно. Улица привела его в район доков. Идя по нему, он почувствовал кругом

"щекотание" мыслей. Где-то рядом ерзали неопытные любовники. Человек в лодке тихо бранил испорченные сети. Старуха вспоминала, что ночи были теплее, когда она была молода.

Он почувствовал запах какой-то еды, и желудок напомнил ему, что он давненько не ел. Впереди появились гостеприимные огни ресторана, и под влиянием импульса он зашел. Внутри было теплее, и по температуре, и по настроению. Стены из полированного красноватого дерева – или, нет, может быть, коралла, или что здесь используют. Единственным освещением был огонь свечей.

Девушка у двери попросила его разуться и указала ему на длинный низкий стол с матами по обеим сторонам – стульев не было. Он уселся по-турецки, чему малость возмутились его старые кости. В отдалении за столом сидели и другие посетители, они кивнули ему, когда он сел.

Он кивнул в ответ.

Девушка принесла ему сладкий мягкий алкогольный напиток, на вкус похожий на сакэ, с послевкусием зеленого чая. Это было неплохо, и он сделал несколько глотков.

– Закажете что-нибудь из еды? – спросила она на забавно исковерканном английском.

– Пожалуйста, – сказал он, – что-нибудь съедобное. Она кивнула и отошла, но вернулась несколько минут спустя с молодым человеком, которого посадила напротив.

Он рассудил, что, вероятно, здесь заведено усаживать вместе гостей, пришедших поодиночке. Но он хотел остаться наедине с собой. Он улыбнулся юноше, и тут увидел такое, отчего волосы у него на загривке встали дыбом.

Молодой человек носил значок Пси-Корпуса.

Нет, не так. Он выглядел, как старый значок, но Пси-Корпус более не существовал. Этот значок всего лишь символизировал телепата, профессионально работающего на какую-то другую организацию.

– Я – ах – думаю, это они тут так делают, – нерешительно сказал юноша. Ему не могло быть больше двадцати, квадратнолицему юнцу с каштановыми волосами и заразительной улыбкой. Он был одет в форму Космофлота Земли. Бестер не ощутил ничего тревожащего в его поверхностных мыслях. Могло ли это быть совпадением? По правде говоря, он в это не верил. Осторожно-осторожно он укрепил свои блоки, в то же время напрягая внешние чувства.

– Мое имя Деррик Томпсон, – представился парень.

– Приятно познакомиться, – ответил Бестер, – я Фред Тозер.

– Рад встрече, мистер Тозер. Вы местный?

Пока – ни намека на неискренность. Нужно быть более чем П12, чтобы утаить это от него.

– Вообще-то, нет, – сказал он, – я турист.

– Откуда?

– О, первоначально с Марса, но, полагаю, вы могли бы назвать меня гражданином галактики. Я путешествовал всю свою жизнь, теперь я возвращаюсь вот так, не сумев изменить привычке.

– Что привело вас на Мауи?

– О, я слыхал, что тут хороша рыба.

Деррик вежливо улыбнулся.

– А вы? Предполагаю, вы не из этих мест.

– Не-а. Земля, Канзас-Сити. Вы можете догадаться по моей форме, что я из Космофлота. Мы расквартированы здесь на базе Буэ-Атолл. В настоящий момент я в увольнительной и думал осмотреть достопримечательности.

– Вы должны быть весьма разочарованы оказаться визави со стариком вместо молоденькой девушки. А я к тому же еще и не местный.

Юноша пожал плечами.

– Девушка у меня уже есть, это сохранит меня от неприятностей. Я – гм – видел, как вы смотрели на мой Пси-значок. Телепаты вам не досаждают? Я не обижусь, если вы захотите, чтобы я куда-нибудь пересел.

– Нет, не совсем, просто… ну, я человек пожилой. Я не привык видеть этот значок на этой форме. И я не был на Земле со времен – "докризисных", не так ли это называется?

– Ага. Ну, дела теперь совсем переменились. К лучшему. До кризиса нам мало что позволялось. Например, служить в Космофлоте. Нынче мир распахнулся шире.

Официантка пришла с их едой – большой чашкой и двумя маленькими тарелками.

– Внешне похоже на вареные креветки, – сказал Эл.

– Это они и есть. Их разводят на ферме у побережья.

– Я надеялся на какое-нибудь местное блюдо.

Деррик улыбнулся.

– Желаете порцию планктона? Местная фауна вся микроскопическая. Все, достаточно большое, чтобы быть видимым, привезено откуда-то еще. Но вы найдете, что креветки приобрели необыкновенный вкус, с тех пор как кормятся местной пищей.

Эл попробовал. Это было необыкновенно, если и не совсем хорошо. Отдавало серой, будто желток вареного яйца.

Деррик улыбнулся на его мину.

– Еще немного, и привыкнете. Надолго вы остаетесь?

– Несколько дней.

– И куда дальше?

– Я вообще-то не уверен. Сымпрвизирую.

– Ну, это и есть жизнь, – он поднял бокал. – Увидеть вселенную!

Бестер поднял свой бокал. Они чокнулись и выпили.

До самой ночи Деррик и Бестер беседовали о местах, где они побывали, и вещах, которые они видели. У Бестера было больше историй, конечно, и Деррик слушал разиня рот. Бестер покупал юноше выпивку, однако сам пил свое, так что, когда через какое-то время заведение закрылось, Деррик был более чем слегка подшофе. Они вышли вместе, под предлогом поисков места, которое было бы еще открыто.

Снаружи Деррик остановился, слегка пошатываясь и глядя на звезды.

– Ни единого знакомого с-звездия, – промямлил он. – Эт-я и люблю. Как и вы, ха? Я думаю, мы одного поля ягоды.

– На самом деле, – сказал Бестер, – я не возражал бы повидать Большую Медведицу. Давненько я ее не видел.

Казалось, Деррик не обратил внимания на замечание. Они продолжали прогулку по району доков.

– В-знаете, – сказал Деррик, – должен сказать, вы кажетесь мне дико знакомым. Типа мы раньше встречались. Как это называется? "Дежа-Вы"? – Он хихикнул над собственной шуткой.

– Нет, это просто означает, что ты видел мой портрет. В действительности я – Альфред Бестер, знаменитый военный преступник.

Деррик рассмеялся на это, затем посерьезнел.

– Это не смешно, если честно. Бестер – худший из худших, все дурное из старого Пси-Корпуса… – вдруг он запнулся и расширил глаза, повернувшись, взглянуть на Бестера.

– О, блин! Это впрямь ты!

Бестер сокрушенно кивнул и "ударил" жестко и быстро, пробивая ослабленную опьянением защиту молодого человека, как если бы ее не было вовсе. Деррик вырубился, и Бестер оттащил его безвольное тело на ближайшую скамейку. Гуляющая примерно в тридцати шагах от них пара приостановилась.

– Он в порядке?

– С ним все будет хорошо. Он перебрал.

– Вы можете о нем позаботиться?

Бестер улыбнулся.

– Такова моя планида. Всю жизнь был нянькой. Однако спасибо за вашу заботу.

Пара пошла прочь, по-видимому, удовлетворившись ответом.

Когда они ушли, Бестер принялся за работу, вырезая куски памяти Деррика, содержавшие воспоминания о нем. Но он не стер их. Вместо этого он их замуровал, похоронил. Со временем воспоминания вернутся – сначала лицо Бестера, затем их беседа. И там-то, так осторожно, как мог – словно укладывая птичье яйцо на груду стеклянных осколков, он поместил сведения о конечной точке своего путешествия. Когда он убедился, что все получилось как следует, он вызвал такси и доставил Деррика в его отель.

Через неделю или около того Деррик вспомнит, что был атакован, и, как добросовестный служака, просканирует себя, так что его бравый новый Корпус сможет узнать все факты. Узнают же они, помимо всего прочего, следующее – Бестер отправился прочь из Земного сектора: наконец-то припекло. Ему было забавно думать об охотниках, уверенных, что в своем преклонном возрасте Бестер наконец-то совершил ошибку.

Довольный собой, он вернулся в дом Софи. Он все еще умел найти выход из любой ситуации. И теперь он был уверен – он справится. Опасно это или нет, он возвращается домой.

 

Глава 2

– О, Париж весной, – сказал Бестер, обращаясь к таксисту. Он старался, чтобы это прозвучало цинично и, возможно, у него получилось, но, к своему собственному удивлению, его чувства были иными. Это было прелестно – зеленая аллея вдоль Елисейских полей, цветение и золотой солнечный свет, небо, такое особенно синее, какое не может существовать где-либо еще на Земле и тем более на любой другой планете.

Но что делало Землю домом – это запах. На космических кораблях и станциях, как ни старались воспроизвести планетарные атмосферы, всегда пахло, как внутри консервной банки. Каждая планета имела собственный индивидуальный комплекс запахов – разнообразных специфических газов, смешанных в различных пропорциях.

Обоняние – наиболее природное и наименее рассудочное из чувств, пробуждающее более древние, чем человеческая раса, инстинкты властно, как это делают воспоминания детства. Мимолетный аромат мог воскресить к жизни любое похороненное под грузом лет воспоминание более ярко, нежели любое иное из чувств.

Да, Париж пахнет как Земля, а она – как Париж. Внезапно он снова стал пятнадцатилетним мальчишкой – видящим, ощущающим, чувствующим город через призму чувств изумления и восхищения мальчика, каким он был так давно.

Это ощущалось почти как счастье.

Таксист, однако, не проникся подобными сентиментами. Он уловил первоначальное намерение Бестера.

– А, да, весной. Когда несметные стаи придурочных птах обрушиваются на город со своими камерами и своим "как-пройти-туда-то" и своим "je-ne-comprends-pas" ("я не понимаю" (фр.) – Прим. ред.). Мое любимое время года, будьте уверены.

– Я думал, это прибыльное время года.

– Да-да. Я зашибаю денежки. Но когда мне их тратить? Когда мне наслаждаться ими? В унылые месяцы, когда сюда никто не хочет приезжать? Когда стану достаточно стар и уйду на пенсию?

– Да, вижу, вы вытянули в жизни незавидный жребий, – сказал Бестер. – Но, в конце концов, у вас есть готовая публика, чтобы изливать на нее свои страхи, когда вам это заблагорассудится.

– Обижаетесь на мое мнение? Месье, это легко поправить. Я могу высадить вас прямо здесь, у тротуара.

– Да, почему бы вам этого не сделать.

На секунду у водителя отвисла челюсть.

– Месье? Мы еще очень далеко от вашего отеля.

– Я знаю город – достаточно, чтобы понять, что вы везете меня каким-то кружным путем. Предпочитаю идти пешком.

– Ну ладно.

Они были всего в квартале или около того от площади Согласия. Бестер расплатился с водителем своей поддельной кредиткой и вышел. Водитель отъехал, громогласно сетуя на чокнутых туристов.

Бестер сделал глубокий вдох. У него на плече была только небольшая сумка с поддельными документами и портативным компьютером. Его единственный костюм состоял из черного кожаного пиджака, черных габардиновых брюк и желтовато-коричневой рубашки.

Он чувствовал себя – свободным.

Он пошел назад по Елисейским полям в сторону Триумфальной Арки. Он зарезервировал место в отеле, но внезапно его перестало особенно волновать, придет он туда или нет. Было утро, и целый день простирался перед ним.

Это было чувство, которому он еще не предавался никогда, лучшее из всех. Он нашел скамейку, слегка затененную деревьями, сел, затем закрыл глаза.

И ощутил "образ" города. Мальчишкой он сделал в Париже важное открытие. Каждый город, обнаружил он, имеет свой собственный пси-отпечаток, комбинацию мыслей, разговоров и поступков всех его граждан, образующих нечто отличительное и обобщенное, как букет доброго вина.

Он осознавал это. Между прочим, действительно – сколько людей, живущих в городе сегодня, были уже тут, когда ему было пятнадцать? Немногие. А город оставался прежним, словно он был человеческим телом, сохраняющим целостность и полноценность, даже несмотря на то, что клетки, составлявшие его годом ранее, по большей части отмерли.

О, он несколько изменился, образ Парижа. Стал каким-то необъяснимо еще более наполненным жизнью, чем тогда. Более юным.

Он снова пошел и смутно услышал чье-то насвистывание. Он сделал шагов пятнадцать, прежде чем осознал, что насвистывает он сам.

"Так, это заходит слишком далеко, – подумал он. – Если хочу уцелеть, мне нельзя терять ощущение реальности."

И тем не менее спустя несколько минут он снова засвистел.

Он задержался у бистро и купил один из десертов – род оладьев, наполненных ореховой пастой. Он чувствовал себя почти настоящим туристом, но это его не беспокоило. Увенчав лакомство чашкой эспрессо, он продолжил свой путь.

Подолы были коротки – заметил он – и весьма. Он, как ему казалось, где-то читал, что подобная тенденция наблюдается после войн и кризисов, а за последнее время человечество определенно хлебнуло и того, и другого с избытком. Наряды в основном стали ярче, более цветастыми, чем ему запомнилось. Стереотипный парижский берет, диковинка во времена его последнего пребывания, мелькал повсеместно, хотя он подозревал, что щеголявшие в нем были скорее всего туристами, либо продвигали торговлю сувенирами.

Он скептически относился и к налету старины – он создавался тоже для туристов, и только. О, с точки зрения технологий Земля в целом, а Париж в особенности, были весьма консервативны. Но Париж действительно казался сделавшим шаг назад во времени с той поры, как он посетил его в последний раз. Нужно было приглядеться, чтобы увидеть то, что старались скрыть, – телефоны и персональные компьютеры были наглухо вшиты в вороты рубашек, электронные дисплеи в витринах магазинов "притворялись" сменными картонными вывесками, полицейские аэрокары выглядели как наземные автомобили – до тех пор пока они, чуть ли не виновато, не взлетали в небеса.

Ему хотелось узнать, не был ли этот тщательно создаваемый образ старинного города результатом какого-то волевого решения части парижан или, точнее, законодательного акта. Если последнее, то уже не в первый раз в истории законы, полные добрых намерений, разрешали Парижу оставаться Парижем, как будто он мог быть чем-либо другим. Он вообразил, как хохочет город над такой попыткой.

Он покинул широкую улицу и углубился в сердце города, постепенно поднимаясь на холм в сторону Сакре-Кер. В полдень он оказался на Плас-Пигаль, которая когда-то была районом красных фонарей и все еще сохранила кое-что от этой старой репутации. Именно здесь, где туристы практически не появлялись, можно было познакомиться с настоящей жизнью города.

Он миновал маленькое уличное кафе, в котором два седых старика разыгрывали партию в шашки. Только что вернувшиеся из школы дети с упоением играли в футбол, время от времени неохотно расступаясь, чтобы пропустить редкий автофургон, проезжавший по узкой, все еще булыжной мостовой, вдоль которой стояли испещренные веками дождей кирпичные дома.

Постоянные жители Плас-Пигаль несли в себе смесь генов со всей Земли. С давних пор иммигранты из всех уголков света оседали в Париже, и Париж в свойственном ему неумолимом стиле делал их парижанами. Казалось, все они спешили. Они шагали, вздернув плечи, прижав руки к телу и выставив их вперед по обыкновению, на лицах – маска равнодушия. Но стоило только поддаться искушению и счесть их автоматами, кто-нибудь взрывался в приступе хохота, обрушивал поток непристойностей на слишком близко проехавший автомобиль, или останавливался, чтобы отругать ребенка.

Он начал уже подумывать об ужине, когда завернул за угол и был встречен громкими возгласами. Женщина стояла у маленького отеля под названием "Марсо". Это была крошка лет тридцати пяти, с бледной кожей и вьющимися каштановыми волосами, слегка прикрывавшими уши. Ее поза была вызывающей – одна рука на бедре, а второй, сжатой в кулак, она потрясала перед собой.

Ее тон тоже был вызывающим. Она, по-видимому, не увлекалась мини – была облачена в бумазейные брюки и футболку.

– Ни цента от меня, слышишь? Ты отвадил пятерых клиентов за неделю. Ты говоришь, я должна платить тебе за защиту моего бизнеса. Но я плачу – а ты его разрушаешь.

За всем ее задором Бестер чувствовал скрытый страх. Не составляло загадки, каков его источник. Кричала она на пятерых парней, в большинстве тинейджеров, но один из них был более старшим скотом со здоровенным шрамом на щеке, крючковатым носом и лоснящейся бледной кожей. Он указывал на женщину толстым пальцем.

– Ты платишь потому, что я велю. И я скажу еще кое-что: со стороны своих друзей я привык к лучшему отношению, чем твое. Ты ведь мой друг, не так ли, cherie (милочка (фр.) – Прим. ред.)? Потому как, по моему разумению, ты не очень-то стараешься быть ко мне дружелюбной.

Бестер не мог тут помочь – он издал мрачный смешок. Он видел смерть и обман космического масштаба, вел войны с империей, сражался с инопланетными расами, использовавшими богоравные силы. Глядеть на этих глупых нормалов, сцепившихся над их крохотным клочком земли, поразил его своей неизъяснимой смехотворностью.

Его смех привлек их внимание.

– Какого черта ты веселишься? – проурчал верзила.

Бестер покачал головой и пошел было дальше. Вопрос не стоил того, чтобы отвечать. Если они не понимают, как они тупы, то не прозреют только от того, что он им на это укажет.

– Ага, давай-давай, старикашка, – прикрикнул парень. – Гуляй себе. Не на что тут смотреть.

Бестер так и собирался сделать. На несколько коротких часов он забыл, как сильно ненавидит нормалов, но теперь его настроение резко переменилось. Теперь он вспомнил. Женщина была дурой, потому что восстала против мужчин, которым не в силах была противостоять, и пусть они ее изувечат, изнасилуют, убьют – ему это было безразлично. Как и целому миру. Вот если бы она была телепатом, то он взялся бы помочь.

Хотя учитывая то, что бунтовщики и новый-улучшенный Пси-Корпус сделали ему, он и о своих собратьях теперь не особенно пекся. Всю жизнь он служил своему народу, своим телепатам. Он спасал их чаще, чем они догадывались, а они, в итоге, повернулись против него, выкинули его к нормалам.

Теперь он стал человеком без своего народа – осиротевшим, отлученным, изгнанным. Может быть, именно поэтому он чувствовал себя таким свободным. С недавних пор он не ощущал ни малейшей ответственности за кого-либо и что-либо, кроме самого себя.

И никакой – за эту дурочку.

И все же он приостановился посмотреть, что произойдет. Все это напоминало крушение поезда.

Бандиты снова обратили все свое внимание на нее, хотя один из младшеньких заметил, что он остановился, и пялился на него.

– Будь лапочкой, Луиза. Заплати мне мои деньги.

– Или что? Все твои крутые бандюги придут поколотить меня? Разорять у меня номера? Вперед! Я не смогу вас остановить. Ты можешь отнять, но я не желаю давать тебе что-либо и когда-либо.

– Своим нахальным ротиком ты не добьешься к себе расположения, – предупредил мужчина. – Лучше примени его как-нибудь поинтереснее. У меня есть идейка на этот счет…

– Раньше на Марсе океаны появятся.

– О-о! – сказал один из юнцов. – Она таки отшила тебя.

Верзила повернулся к младшему спутнику.

– Заткнись! – рявкнул он и тут заметил Бестера, все еще наблюдавшего за происходящим. – Кажется, я велел тебе сваливать, старый паршивец.

– Зоопарк нынче закрыт, – ответил Бестер. – Я не попал в обезьянник, так что развлекаюсь здесь.

Громила посмотрел так, будто недопонял, потом угрожающе шагнул к Бестеру.

– Ты не здешний, похоже. Потому как, будь ты здешний, ты бы тут уже не стоял. И, будь уверен, черт возьми, не разевал бы на меня пасть.

Бестер улыбнулся.

– Пожалуйста, не сомневайтесь, я нахожу вас действительно очень страшным. Тот факт, что только пятеро из вас явились угрожать столь опасной молодой женщине – ну, это повергает меня в трепет. Мне и не снилось вставать у вас на пути.

Мужлан покраснел, сгреб его за воротник и приподнял. Бестер глянул вниз, на кулак, вцепившийся в его рубашку.

– Это дорогой материал, – сказал он хладнокровно.

Верзила занес другой кулак, но Бестер смотрел на него, не мигая. Он, конечно, мог убить парня, не шевельнув и пальцем, но неизбежно возбудил бы подозрения. Итак…

– Отпусти его, Джем, – произнес новый голос. – Отпусти немедленно.

Бестер не мог видеть говорившего. А Джем мог – и его лицо выразило нечто вроде угрюмой покорности. Он поколебался мгновение, затем опустил Бестера обратно на мостовую.

– Тут ничего не происходит, Люсьен, – пробурчал он. – Совсем ни черта.

– Об этом буду судить я.

Эл слегка обернулся, настолько, чтобы увидеть, что голос принадлежал полицейскому, коренастому человеку лет сорока с небольшим.

– Будете жаловаться? – спросил Бестера полицейский.

Бестер улыбнулся Джему, затем обернулся к полицейскому.

– Да. Этот человек дурно пахнет, только и всего. В остальном, все просто прекрасно.

Полицейский смерил его взглядом, издав негодующий возглас.

– Луиза? – спросил он.

Она помедлила.

– Нет.

– Видишь? – сказал Джем. – Не пойти ли тебе доставать кого-нибудь еще?

– Не пойти ли тебе? – сказал полицейский. – Проваливай.

Джем взглянул на него, пожал плечами.

– Пошли, парни. У нас есть, как-никак, дела и в других местах, – он бросил злобный взгляд на Бестера. – Приятно было повстречаться, дедуля, – сказал он. – Это плохо, что ты уцелел.

– Это досадно, – согласился Бестер, – мне будет недоставать вашего бодрящего обхождения.

Увидев, что они уходят, он вслед телепатически прощупал их, просто чтобы запомнить и суметь узнать их в темноте.

Тем временем полицейский обернулся к женщине.

– Луиза, я ничего не могу сделать для тебя, пока ты не предъявишь обвинений.

– Ты знаешь, что я не могу этого сделать, Люсьен. Мне тут жить. И представь, что ты попробуешь арестовать Джема и его банду и забрать их, – не думаю, что ты смог бы, но просто представь. Другая банда займет это место, и они "позаботятся" обо мне уже заранее, чтобы я не повторила с ними эту ошибку.

– Тогда плати им, сколько они просят. К тому же – ну…– я не могу торчать здесь двадцать четыре часа в сутки.

– Я знаю это, Люсьен, – сказала она.

– Хотя я мог бы находиться тут больше, чем бываю, – намекнул он.

– Это я тоже знаю. – Она вздохнула. – Ты знаешь, я благодарна, Люсьен, я просто не…

Вдруг она заметила, что Бестер все еще тут.

– Чего вы дожидаетесь? Вам тоже надо моих денег?

– Нет.

– Я не знаю, кто вы, но вам не стоит впутываться. Эти люди словно акулы. Капля крови – и они звереют. Почему вы решили покончить жизнь самоубийством, не знаю, но займитесь этим в каком-нибудь другом месте.

Бестер пожал плечами.

– Послушайте, – сказал ему полицейский, – вы можете помочь. Я знаю, Джем напал на вас. Луиза – существо упрямое, но вы-то здесь не живете. Если бы вы подали официальную жалобу, я бы убрал этих ребят с улицы. Думаю, вы пытались помочь Луизе, но если вы действительно хотите помочь…

– У меня не было намерения ей помогать, – сказал Бестер. – Я просто тут прогуливался, выбирал пристанище. Это отель, и я на него смотрел. Джентльмен, о котором идет речь, просто-напросто ошибся относительно предмета моей заинтересованности. Вы же не думаете, действительно, что старик вроде меня думал одолеть тех субъектов, не так ли?

Коп скептически мотнул головой.

– Не выглядите вы особо обеспокоенным, по-моему.

– Я бросил беспокоиться. Я обнаружил, что Вселенная обрушивается на тебя тогда, когда сама этого захочет. Тем, кого это расстраивает, ничем не поможешь.

Полицейский возмущенно округлил глаза, а у Луизы вырвался смешок.

– Тогда ступайте своей дорогой, – сказал он. – Луиза, я увижу тебя позднее. Надеюсь, живую.

– До свидания, Люсьен.

Бестер воспринял это как знак, что и ему пора отправляться восвояси, но не успел он и за угол завернуть, как до него долетел голос Луизы.

– Десять кредитов за ночевку – или пять в день, если останетесь больше, чем на неделю.

Он повернулся, впервые поглядев на сам отель. Он представлял собой дом из трех этажей и небольшое кафе – просто комнатка с несколькими столиками и стульями. Здание было на вид XIX, может, начала ХХ века.

– В плату включено питание? – спросил он.

– За питание платите отдельно, – и чтоб без жалоб на мою кухню.

Он сделал несколько шагов к ней. Помимо прочего, он чувствовал усталость, а его юношеская жизнерадостность уже с час как совершенно оставила его.

Преследователи Альфреда Бестера прочесывали вселенную, разыскивая человека, который предпочитал все самое лучшее. Апартаменты, которые он покинул, были просторны, богато украшены предметами искусства, там водились хорошие вина и коньяки. Кто подумает искать его в обшарпанном отеле на Плас-Пигаль?

– Могу ли я сначала посмотреть номер? – спросил он.

 

Глава 3

Бестер отправил с вилки в рот и тщательно прожевал кусочек цыпленка, приготовленного на пару. Он почувствовал, что за ним кто-то наблюдает, и оглянулся.

Это была хозяйка отеля, Луиза.

– Ну? – спросила она. – Каково?

Они были одни в обеденном зальчике, хотя, когда он входил, там сидела юная парочка. Кафе нельзя было назвать слишком оживленным.

– Не могу пожаловаться, – молвил он.

Она кивнула.

– Это одно из моих лучших блюд.

– Нет… я имею в виду – пожаловаться не могу. Вы же мне это нынче запретили.

Она скрестила руки на груди и посмотрела на него сверху вниз.

– Вам не нравится? – спросила она.

– Определенно, этого я не говорил.

– Что же не так?

Он поглядел на нее снизу вверх, изобразив на лице задумчивость.

– Ну – я не жалуюсь, поймите – но для цыпленка я бы приготовил менее острый соус. И лук я порубил бы мельче.

– Понятно.

– Но я не жалуюсь, – сказал он за следующим куском.

Она секунду-две строго смотрела на него.

– Вы мне не сказали, как долго вы останетесь, – сказала она наконец.

– О, по крайней мере на неделю. Может, больше.

– Так. Но если вы пробудете только шесть дней, я возьму с вас по десять кредитов за ночь, понятно?

– Замечательно, – отозвался Эл.

– Ну… вот, – она закончила и вернулась в кухню. Секундой позже она высунулась оттуда. – И не упрекайте меня, если Джем и его шайка вернутся и отдубасят вас. Вы видели, какова ситуация. Понятно вам?

– Да, – снова сказал Бестер, гадая, когда же она оставит его одного, чтобы он мог завершить трапезу в мире и спокойствии.

– Хорошо, – на сей раз она осталась в кухне. Ему было слышно, как гремели горшки и сковороды, пока она стряпала. Она и впрямь все тут делает одна?

Снаружи улица погрузилась в сумерки, зажглись огни, пятная тьму желтизною.

Что он тут делал? Чем ему заняться? Учитывая достижения медицины и и собственное хорошее здоровье он мог запросто прожить еще лет тридцать – срок иной короткой жизни. Он планировал провести эти годы, ведя Корпус к его предназначению, наставляя молодых телепатов, исправляя все несправедливости, что причинялись его собратьям. У него была высокая цель, причем четко определенная, и он никогда не помышлял об отставке.

За последние суровые годы бегство заменило собой эту цель, но до сих пор он мог только убегать. Если же это сработало – если он ухитрился спрятаться тут в безвестности, на Земле – он должен найти, чем заняться, или он спятит. Но чем?

По документам он был бизнесменом, средней руки коммивояжером по продаже двигательных смазочно-охлаждающих эмульсий у разбогатевшего во время кризиса дракхов фабриканта. Весьма обтекаемо, и он вкратце был в курсе своей фиктивной профессии, но о поиске подобной службы даже вопрос не стоял. Во-первых, потому, что он не желал быть торговцем; во-вторых, потому что любая проверка его компетентности была сопряжена с неприемлемым риском.

Так что же делать?

Он продолжил терзать цыпленка. Незачем торопиться.

Иногда Гарибальди думал, что его стол чересчур огромен. Всякий стол, на котором можно сыграть в настоящий пинг-понг, чересчур огромен, не так ли? Особенно на Марсе, где каждый дюйм пространства требует расходов на кислород, энергию для обогрева и на содержание внешнего купола, благодаря которому все это сохраняется внутри, а ультрафиолетовое излучение остается снаружи. Черт, его стол был побольше некоторых спален в дешевых домах.

Как многие другие вещи, стол перешел к нему вместе с кабинетом по наследству от покойного Вильяма Эдгарса. Когда здесь восседал Эдгарс, на столе почти ничего не было. Стол должен был служить материализовавшимся напоминанием о том, что Эдгарс был столь баснословно богат, что мог позволить себе платить за такой объем неиспользуемого пространства, какой ему заблагорассудится.

Гарибальди тоже мог себе это позволить, но он вырос на Марсе, принимая душ не более минуты и привыкнув спать полустоя. Этот стол раздражал его, но какое-то извращенное упрямство заставляло сохранять его, – возможно, в качестве напоминания, каков источник его власти и богатства, и того, что это богатство может сделать с ним, если он не будет осторожен. Бутылка – не единственная ловушка для души. Конечно, у него есть Лиз, чтобы напоминать об этих вещах.

Лиз, которую он унаследовал вместе с офисом.

Э, нет, так не пойдет. Этот путь если не безумен, то, по крайней мере, глуп. Он вел себя с Лиз достаточно глупо, чтобы потерять и пять жен, но каким-то чудом она все еще любила его.

Стол. Он посвятил годы заполнению его всякой всячиной. Мощная рабочая станция, модели звездолетов и мотоциклов, шлем "Дак Доджерс", гологлобус Марса. Так что сейчас это был большой стол, заваленный хламом, и когда он действительно хотел пригласить кого-нибудь на беседу, то выбирался из-за стола и садился с краю. Он не любил соблюдать дистанцию между собой и друзьями, и еще меньше любил соблюдать ее между собой и оппонентами.

Он не был уверен в том, кого из них он увидит сегодня, но это и не было важно. Он сел у края стола и проследил за вошедшим. Вошедший был просто парнем в форме Космофлота Земли, каких Гарибальди так часто видел мертвыми. Кроме пси-нашивки. Из-за этого сразу начиналась неразбериха. Многие вещи не воспринимались им: мусс, приготовленный из рыбы, кошки на космической станции, синхронная акробатика в невесомости, розовые футболки,… и телепаты в Космофлоте.

– Лейтенант Деррик Томпсон, сэр, – сказал мальчишка.

– Не называй меня "сэр", – сказал Гарибальди. – Мы не в армии, и я не твой начальник.

– Как же тогда вас называть? – спросил Томпсон.

– О, бог Зевс – или мистер Гарибальди. Садись.

Томпсон сел, заметно сконфуженный.

– Ты недоумеваешь, почему вдруг оказался в моем кабинете, не так ли?

– Эта мысль посещала меня. Вы уж простите, мистер Гарибальди, вы сказали, что вы мне не начальник, но на сей счет есть сомнения.

Гарибальди сдержанно улыбнулся.

– Я лишь скажу, что у меня есть кое-какие друзья – или люди, которым нравится думать, что они мои друзья, – и довольно об этом, ладно?

Томпсон кивнул.

– Позволь объявить тебе кое-что прямо, Томпсон. Я не доверяю тебе. Не то чтобы я не хотел – по твоему досье ты предстаешь хорошим малым, трудягой, дисциплинированным, преданным долгу. Никто из тех, под началом кого ты служил, не сказал о тебе дурного слова, что удивляет, и никто из служивших под твоим началом тоже не говорит о тебе ничего плохого, что попросту невозможно.

Так вот, некоторым парням я не доверяю, хотя при обычных обстоятельствах я смог бы повернуться к тебе спиной… на секунду или две. Но – я не доверяю тебе. Бестер побывал в твоей голове, и ты превратился в серьезную угрозу. Думаю, я могу тебе по секрету сообщить, что в Космофлоте смотрят на это дело так же. Ты можешь прослужить пятьдесят лет и все еще будешь лейтенантом. Они засадят тебя в контору, и будут тихо надеяться на то, что ты уйдешь сам.

Лицо Томпсона приобрело почти цвет его волос, кирпично-красный.

– Вы полагаете, я этого не знаю, с… мистер Гарибальди? Вы полагаете, я хотел, чтобы со мной такое произошло?

– Я хочу знать, почему ты не узнал Бестера. Ты ведь с детства в академии.

– Мистер Гарибальди, я попал туда в двенадцать лет – как только проявились способности. В те дни выбор был небогат. Всего лишь три года спустя кризис все изменил. В то время я ни разу не видел мистера Бестера.

– Ты никогда не видел его фотографий? Ты не почувствовал, что он телепат?

– Конечно же, я видел его фотографии – я даже подумал, что он выглядит слегка знакомым, когда с ним повстречался. Но у него была борода, на нем не было формы и – я просто не ожидал встретить на Мауи военного преступника. Вселенная велика, мистер Гарибальди, и если вы облетите ее, то, знаете ли, встретите людей, которых примете за других. И он не делал ничего ужасного. Он был забавен. Казался добрым малым.

– Пока не выпотрошил тебе мозги.

Томпсон с сожалением кивнул.

– Но он проделал эту работу недостаточно чисто. Я начал вспоминать, моим следующим шагом было согласиться на восстанавливающее память сканирование. Это болезненно, мистер Гарибальди, в особенности если кто-то, обладающий способностями Бестера, поставил блоки против сканирования.

– Да уж, уверен, что болезненно. Но видишь ли, тут есть нечто, чего я не могу понять, то, с чем ты, может быть, поможешь мне. Бестер – зло. Этого я доказывать не стану. Он, возможно, входит в пятерку наиболее гнусных сукиных детей за последние два столетия. Он холоден, он манипулирует людьми, в нем не больше души, чем Великие Вузиты дали пиранье. Но сентиментальность – это того, чего у него точно нет. Если он считал тебя угрозой для себя – он убил бы тебя или спалил бы тебе мозги дотла. Он не проделал бы над тобой этой полупрофессиональной операции, не имей на то веских причин.

– Может, у него не было времени. Или, может, он постарел. Ходили слухи, что во время телепатического кризиза он едва не погиб, что потерял большую часть своих способностей.

– Да ну?! Слухи и пара кредитов – и ты получишь чашечку кофе. Я в это не верю – я знаю кое-что из того, что он натворил еще раньше. И я не верю, что с тобой он сорвал себе резьбу. Я знаю, тебя сейчас чрезвычайно беспокоит, что я думаю на самом деле, не так ли?

– Разумеется.

– Я думаю, что ты, во-первых… – он отогнул указательный палец, – троянский конь. Все думают, что ты в порядке, и вот однажды – бац! – ты убиваешь Шеридана или еще кого-нибудь.

– Мистер Гарибальди…

– Или, во-вторых… – он отогнул другой палец, – ты – ложная наводка. В конце концов, ты обладаешь информацией, указывающей на его путь, верно?

– Да, сэр. По-видимому, я-таки боролся с ним…

– Угу. Как я сказал, если бы он хоть чуть-чуть беспокоился о том, что ты сможешь хотя бы указать направление, в котором он улетел, ты бы сейчас кемарил в сырой земле. Понимаешь, тебе я не доверяю, но я доверяю Бестеру. Он тщательно все продумывает. Так почему же ты жив и дееспособен?

– Вы меня в чем-то обвиняете, мистер Гарибальди?

– Я – нет. Ты чувствуешь себя виноватым?

– Простите, мистер Гарибальди, не думаю, чтобы вы, черт возьми, представляли, о чем говорите. Вы не знаете, через что я прошел и…

– Я?! Бестер влез в мою голову, орудовал в моем сознании. Заставил меня предать лучшего друга, почти разрушил мою жизнь. После всего этого я и себе-то до сих пор не доверяю, лейтенант.

У Томпсона на секунду отвисла челюсть.

– Я не знал, – сказал он.

– Я это не рекламирую, – сказал Гарибальди. – Но, может, ты теперь понимаешь, почему ты у меня в кабинете.

– Нет, вообще-то не понимаю. У вас зуб на Бестера. Вы думаете, что он оставил меня в живых, чтобы распространять ложь, оставить ложный след. Вы, кажется, в том весьма уверены и даже, в конечном счете, намекнули, что я мог сотрудничать с ним. Похоже, у вас есть все ответы, мистер Гарибальди. Так чего вы хотите от меня?

Гарибальди укатился назад за стол и упер руки в бока.

– Ну, я представляю это так. Если ты в полном пролете, ты можешь обидеться на Бестера почти так же сильно, как я. Он баловался с твоей головой и разрушил жизнь, которую ты для себя намечал. В этом случае я могу тебя использовать.

Насколько известно, ты был последним, кто вступил с ним в контакт, и ты телепат. Ты можешь узнать его пси-отпечаток, или как его там… Я упоминал, что не доверяю телепатам? Не доверяю. Особенно тем, кто из Метасенсорного Отделения, к которому ты не принадлежишь, что немного продвигает тебя вперед в моем списке. С другой стороны, если ты один из Бестеровых приятелей, или он запихнул в тебя нечто вроде скрытой программы, которую не уловила проверка, то мне лучше держать тебя прямо тут, где я могу следить за тобой.

– Вы предлагаете мне работу, мистер Гарибальди?

– Усекаешь влет, Томпсон. Одобряю. Да, я хочу предложить тебе работу. И я хочу, чтобы тебя осмотрела моя собственная команда – они не станут тебя препарировать… или делать что-нибудь подобное, но я хочу испытывать тебя.

Томпсон медленно покачал головой.

– Вы умеете загнать в угол, мистер Гарибальди.

– Постараюсь таким и остаться, – сказал Гарибальди.

Бестер следил, как собираются его враги, и холодно усмехнулся про себя. Здесь и закончится эта смехотворная война. Здесь он рассчитается с ними.

– Горд собой?

Бестер выхватил PPG и направил в сторону голоса.

– Байрон? Ты же…

– Мертв? – глаза молодого человека отражали противоречивые чувства: грусть, сострадание и в то же время проницательность и осуждение. Бестер ненавидел их.

Он заметил, как всегда, призрачные языки пламени вокруг своего бывшего ученика.

– Истина не умирает, Бестер.

Но колотившееся сердце Бестера было холодным.

– Ты не есть истина, – сказал он, – ты просто воспоминание о призраке, запечатленное в моем мозгу.

– Да. Когда я умер…

– Покончил с собой.

– Когда я умирал, ты потянулся ко мне своим сознанием, пытаясь остановить. Узнать, умирая, как ты беспокоишься, было очень трогательно. И это позволило мне оставить тебе небольшой подарок, эту частичку меня – словно ангела на твоем плече, словно совесть, которой у тебя никогда не было.

– Ты всегда был самодовольным, Байрон – но вообразить себя ангелом? Ты начал войну, позволил телепату сражаться с телепатом. Ты развязал резню, в которой убил себя и таким образом ловко ускользнул от ответственности. Трус.

– Ты мог дать нам что мы хотели. Свободу. Наш собственный мир.

– О, да, твой маленький рай для телепатов, твою выдуманную нирвану, где ты всю жизнь жил бы в мире и гармонии, с твоими псалмами и свечками. Место, где нормалы никогда не побеспокоят тебя, никогда не станут подозревать или волноваться о тебе. Твоя фантазия была окончательной капитуляцией перед нормалами, Байрон, окончательным актом трусости. Земля – наша родина. Она и должна была однажды стать нашей. Нормалы пытались истребить наш вид с самого начала – с первых погромов, когда обнаружили нас, до происков Эдгарса несколько лет назад. Ты думаешь, что понравилось бы им больше, чем собрать нас всех в одном месте? Ты думаешь, они потерпели бы идею планеты, полной телепатов?

– Я так и думал, – сказал Байрон. – Я думаю, ты в своей жизни делал такие ужасные вещи во имя Корпуса, что ты не можешь принять иного пути, не сойдя с ума. Сейчас, когда я – часть тебя, это еще яснее. Как там звали девушку – Монтойя? Твою первую любовь?

– Не вмешивай ее в это.

– Но ты любил ее. Я вижу это в тебе – место, где была любовь, ее останки. И ты сдал ее.

– Она стала мятежницей. Это была моя обязанность. Я не стану оправдываться перед тобой.

Байрон рассмеялся.

– Но я – не я, а? Я – это ты или часть тебя. Ты говорил сам с собой, – он покачал головой. – Почему ты еще не удалил меня? Это было бы просто.

– Замолчи.

– Может быть, ты полагаешь, что нуждаешься во мне, поскольку у тебя больше нет собственного сердца. Чтобы помочь тебе почувствовать свою вину.

– Я не чувствую вины. Я делал только то, что должен был. Ты был одним из тех, кто разобщил нас, кто заставил меня… – он осекся.

– …Заставил тебя убивать своих братьев? Корпус – мать, Корпус – отец. Ты всегда думал о нас как о своих детях. Однако ты убивал телепатов, пытал их. Ты превратил исправительные лагеря в поля смерти…

– Это сделал ты, – сказал Бестер. – До тебя я никогда не понимал, как подхватывают заразу мятежа. То, что ты планировал, должно было разрушить нас всех. То, чего ты добился – разрушит нас. Это будет медленная смерть от деградации. Пси-Корпус замышлялся как орудие нормалов, позволяющее им контролировать нас.

Я боролся, чтобы перехватить это орудие и повернуть против них, взять Корпус под контроль телепатов. И вот я преуспел, а ты выбрал именно этот момент, чтобы затеять свою великую игру, предпринять свою идиотскую попытку создать рай, подобно любому самоослепленному мессии с безумными последователями. Ты никогда не видел картину в целом – что нормалы все время ждали, ждали, что мы успокоимся, что наша бдительность ослабнет. Они боятся нас, как не боятся ни одной инопланетной расы, потому что мы – это они, только лучше. Новая ступень эволюции. И ты разрушил все это, все отдал им обратно. Они победили – благодаря тебе.

– Ну и кто же из нас самоослепленный мессия?

– Ты знаешь, кто стоял за твоими драгоценными повстанцами после твоей смерти? Кто их финансировал?

– Моя возлюбленная, Лита.

– Лита. Учитывая ее способности, она была настолько же глупа, как и ты.. Ребенок, получивший слишком большую пушку. Нет, человек, стоявший за мятежниками, был из нормалов, – это Гарибальди. Ненавидящий тэпов фанатик, получивший оружие от еще одного фанатика. Зрелище того, как мы уничтожаем самих себя, должно быть, доставляло ему ужасное удовольствие.

Ты спрашивал, почему я сохранил в живых небольшую часть тебя? Вот почему. Так ты можешь узнать, что ты наделал.

– И ты можешь сказать "я же говорил"…

– Да.

– Это мелко.

– Я лишился всего. Все, во имя я трудился, лежит в руинах. Время свершений прошло. Я всегда верил, что, если лишусь всего, у меня останется мой народ, мои телепаты. Ты забрал у меня даже это, Байрон. Даже это.

– Ну так ложись и преставься.

– Нет. Я – не ты. Я не трус. Я живу с последствиями своих поступков. И я живу.

– Что ж, тогда пожалуй – смотри!

– Нет. Это сон. Я могу его прервать.

– Нет, не можешь. Ты знаешь это. Не раньше, чем это произойдет.

– Отпусти меня, Байрон.

– Я тоже могу быть мелочным.

Он пытался отвернуться, но сцена преследовала его.

Это должно было стать решающим ударом. С восстанием было бы покончено, мятежники оказались бы на коленях. Двести лучших, его самых верных…

Он все еще слышал их крики, еще чувствовал ужас их уничтожения, содрогание их уходящих жизней, их душ.

– Ты сбежал, – сказал Байрон. – Ты нашел лазейку секундами раньше и сбежал. Ты спасал свою шкуру и оставил твоих людей умирать.

– Они так или иначе шли на смерть. Я ничего не мог сделать.

– И ты назвал трусом меня.

– Замолчи.

– Смотри на них, Бестер.

– Замолчи!

– Смотри, – глаза Байрона стали провалами, провалами в черепе, и пламя было повсюду. Байрон был Сатаной, окруженным проклятыми душами.

– Смотри! – Байрон был Бестером, ледяным лицом в зеркале, улыбавшимся без веселости и тепла.

– Замолчи!

Тут он проснулся в тот момент, когда кто-то пытался его убить.

 

Глава 4

Старый инстинкт рывком послал его руку к отсутствующему PPG, но еще более старый со скоростью света выдал ментальную атаку. Иногда меж двух вздохов умещалась жизнь и смерть.

В данном случае, к счастью, между вдохом и выдохом в момент пробуждения он осознал, что не нападение, что над ним склонилась Луиза, выражение беспокойства исчезает с ее лица, как марсианский лед, тронутый первым лучом солнца.

– Месье Кауфман? Вы в порядке?

На мгновение он удивился, к кому она обращается, но затем все сфокусировалось. Клод Кауфман. Это имя, которое ему дали.

– Что вы делаете у меня в комнате? – спросил он.

– Прежде всего, это моя комната – я все еще владею ею. Во-вторых, я услышала, что вы тут кричите, будто дракха увидели. Я подумала, что вам плохо, – теперь вижу, что это, должно быть, был дурной сон.

– Да, – подтвердил Бестер, – дурной сон. Извините, просто было неловко проснуться и увидеть вас тут, особенно после этого кошмара.

– Часто так?

– Бывает.

– Моему отцу тоже снились кошмары, – сказала она. – О войне. Войне между Землей и Минбаром.

– Война не из тех вещей, что забываются, – суховато сказал Бестер.

– Нет. Полагаю, что не из тех.

Он заметил острия бледнозолотого света, проникавшего сквозь щели между шторами, превращавшие пылинки в крохотные яростные солнца. – Который час?

– Почти одиннадцать.

– Значит, завтрак я пропустил, не так ли?

Выражение ее лица несколько смягчилось.

– Думаю, я могу что-нибудь найти для вас, если вы пожелаете сойти вниз.

– Тогда я так и сделаю. Спасибо, – он поколебался немного. – Спасибо за ваше беспокойство.

– Это пустяки, – отозвалась она. – Вообразите, какие у меня были бы неприятности, если бы в одном из моих номеров кто-нибудь умер!

– Ах, да. Допрос коронера, возня с телом, устранение беспорядка. У вас талант в общении с мужчинам – сразу чувствуешь особенное внимание к собственной персоне, миссис…

– Буэ, – сказала она после секундной заминки. Он, кажется, уловил другое имя, сквозившее в ее мыслях. Коли? Много боли ассоциировалось с этим именем. Имя, которое было и раной.

Совсем как у него.

– Куда вы идете? – спросила его Луиза после завтрака, когда он направился к парадной двери.

– Просто погулять, – отозвался он. – Я давно не был в Париже. Хочу снова посмотреть его.

– Давно?

– Более двадцати лет.

– О. Как по-вашему, он изменился с виду?

– Именно это я и хочу выяснить.

Она помедлила.

– Вы идете в какое-то конкретное место? – спросила она.

– Нет. А что, вы хотите мне что-то предложить?

– Нет, но нынче утром мне идти на рынок и в магазин на другом конце города. Мне бы понадобилась помощь – нести покупки, если у вас не найдется занятия получше.

Бестер изучал ее с минуту. Лицо ее было равнодушно, но он почувствовал за этим, что она в некотором смысле жалеет его. Она считала его старым одиноким человеком.

Что ж, так и было, но жалость уязвила его. И еще, в ее словах скрывалась правда. Она не лгала, помощник – нести бакалею – ей бы пригодился.

– Кто позаботится об отеле?

– Фрэнсис – мой работник – вот-вот будет здесь, если вы сможете подождать.

– Я не спешу, – сказал Бестер.

Как и обещал, Фрэнсис – долговязый тинейджер, смуглый и черноволосый – пришел через несколько минут, и Бестер с Луизой отправились в город. Она надела юбку в черно-синюю клетку, прикрывавшую колени, и темно-синий свитер поверх белой хлопчато бумажной блузки. Он впервые заметил, что она чуточку ниже его ростом.

Поначалу он был смущен странным молчанием между ними, но когда они оба освоились с тем фактом, что не станут болтать зря, он расслабился и был удивлен тем, что, несмотря на события вчерашнего вечера и последующий сон, его энергия вернулась.

Ощущение наполненности жизнью возникало не столько изнутри, сколько извне, от гомона толчеи, через которую они продвигались. Избавление от чумы дракхов воспринималось как всеобщее помилование перед повешением, и, словно осужденный, неожиданно обретающий свободу, человечество было полно радости бытия, прямо-таки брызжа такой энергией, которую он просто припомнить не мог в годы своего детства на Земле или в любой из последующих визитов.

И Луиза являлась частью этого. О, она была сдержанна, осмотрительна, но, пока они шагали, он чувствовал радость в звуке ее шагов, наслаждение, с которым она вдыхала воздух, воспринимала свежий ветерок, наслаждалась запахом, доносившимся из кондитерской, которую они миновали. Он пытался не слушать, но ее голос был неотразим как сам город, не потому, что был прост или чист, но потому, что это было сплавом простоты и чистоты. Это была радость, присущая тому, кто знал скорбь, но чье сердце еще билось.

Они поднимались на холм к Сакре-Кер. Достигнув вершины, он заметил, что Луиза наблюдает за ним с непонятным выражением лица.

– Немного не по пути… – призналась Луиза, – но коли вам нравится изображать туриста… – Она пожала плечами. Он почувствовал, что она сочла, что выразилась грубо, и хочет загладить это. Снова жалость.

– Нет нужды, – сказал Бестер. – Мы можем прямо идти туда, куда направляетесь вы.

Когда они пересекали забитый туристами-зеваками сквер, незнакомый мужчина – уличный художник – практически подскочил к ним с альбомом в руке.

– У вас интересное лицо, – сказал он, – уверен, вы хотите иметь сувенир, который станет напоминанием о визите сюда. – Он уже зарисовывал, его рука провела несколько штрихов углем.

– Не сегодня, – бросил Бестер и двинулся с места.

– Нет-нет, погодите. Вы не знаете, как это будет дешево, практически даром. А когда вы увидите, как я схватываю сходство… – он остановился, заметив Луизу. – О, но конечно – вы скорее приобрели бы портрет леди?

– Также нет, – сказал Бестер на ходу.

Человек шел следом, его рука беспрерывно двигалась.

– Вы поблагодарите меня, месье, когда я закончу, не сомневайтесь.

Бестер подумывал, не дать ли парню небольшого ментального тычка. Внезапный ужас, тошнота. Он решил не прибегать к этому. Телепаты все еще регистрировались, и привлекать к себе внимание подобного рода было последним, к чему он стремился. Он с сожалением поглядел на свои обнаженные руки. Было время, когда один лишь взгляд на него и его перчатки избавил бы его от подобной назойливости.

– Слушай, он не станет платить, – сказала Луиза мужчине. – Мы не туристы, и знаем эти игры.

– Тогда я оставлю это себе, – сказал тот вызывающе.

У Бестера подпрыгнуло сердце. Этого он позволить не мог. Тут в сквере было множество других уличных художников, и большинство из них выставляли образчики рисунков. Сколько людей проходит за день через сквер? Тысячи? И сколько из этих тысяч могут узнать Альфреда Бестера, с бородой или без?

Так что ему все равно придется заплатить за рисунок. Странно, однако, Луиза, которая только что отчитывала назойливого художника, внезапно притихла. Она взяла у парня рисунок и с минуту смотрела на него. Затем, по-прежнему ничего не говоря, она полезла в сумочку и достала кредит.

– Вот, – сказала она. – Теперь ступай.

Она взяла картину и свернула ее. Художник ретировался, слегка задрав нос.

– Я же вам говорил, – бросил он через плечо.

– Почему вы это сделали? – спросил Бестер, когда они продолжили путь.

– Мне нравится портрет.

– Не понимаю.

– Я люблю смотреть на небо, – сказала она. – Мне оно нравится всяким. Бледным, пастельно-голубым, индиго в сумерках или затканное облаками. Но мое любимое небо – покрытое черными тучами, когда сквозь тучи на какое-то мгновение прорываются золотые лучи.

– Я все еще… – но он понял прежде, чем она объяснила. Это было очень похоже на то, что минутами раньше он думал о ней.

– Вы повидали многое, я думаю, и мало что из этого делало вас счастливым, да? Вы похожи на темную тучу. Но был момент только что, лишь момент, когда в вас блеснул свет. Впервые с тех пор, как я вас повстречала. И этот парень, этот уличный художник поймал его. В этом он показал себя в некотором роде гением. И этого достаточно, чтобы заслужить плату.

– Можно посмотреть?

– Не смейтесь надо мной.

– Не собираюсь.

Она протянула ему бумагу, и он развернул ее. И изумился. Это был не он. О, внешнее сходство было. Человек зафиксировал усталые черты его лица, пропорции были верны. Но глаза были молоды, проникнуты удивлением.

Чувство, которое он испытал, было необыкновенным, и в нем было немного вины. Увиденное художником в его лице было его восхищением Луизой. Это была она, отраженная в нем.

– Что вы станете с этим делать? – спросил он.

– Это ваше, – ответила она. – Вы повесили бы это у зеркала – напоминать самому себе, что вы можете выглядеть вот так.

Он этого не желал. С другой стороны, если это заберет она…

– Благодарю, – сказал он.

Он приобрел книгу.

Магазин на том конце города оказался книжным, что поначалу его не заинтересовало. Однако были времена, когда он любил читать. Старый его наставник, Сандовал Бей, привил ему вкус к этому, познакомив его как с классикой, так и с современной литературой. Даже после того, как старик был убит, Бестер продолжал читать – как бы отдавая дань памяти Бея.

Но по мере того как он становился старше, романы, которые он читал, казалось, становились все более и более похожи на покрытую буквами бумагу. И однажды он перестал читать. Задумавшись, он не смог даже сказать, когда это было. Десять лет назад? Двадцать?

Что читают люди в нынешние дни?

Он проглядел бестселлеры. На мемуары был большой спрос, особенно на воспоминания экипажа "Экскалибура" и других исследователей. Одна книга привлекла его вгляд: "Свобода разума. Воспоминания о Мистерии телепатов".

Он взял ее в руки. Он купил ее.

Следующим вечером он сидел в маленьком кафе под названием "Счастливая лошадка", склонясь над несколькими последними страницами. Небольшие коринфские колонны сигаретного дыма словно подпирали низкий потолок, и свет разнообразных настольных ламп не проникал далеко. Несмотря на все это, место казалось популярным для чтения. Семь из восьми других посетителей занимались этим.

– Пресно, – хмыкнул он, закрывая книгу с соответствующей миной.

– Действительно? – худощавый тип лет тридцати пристально посмотрел на него поверх старомодных очков в проволочной оправе. Это было, конечно, рисовкой, ведь любой дефект зрения мог быть исправлен за несколько минут при помощи дешевой операции всего лишь за один визит к врачу. – Просто я тоже читал это и счел блестящим. Как это могло показаться вам пресным? Или вы имели в виду кофе?

– Нет, я имел в виду книгу, – отозвался Бестер.

– Ну, и?

– Не бесцеремонно ли, как по-вашему, требовать объяснения? Может быть, я угрожаю вашему мнению, а, следовательно, вам?

Мужчина чуть-чуть скривил губы.

– Может быть. Могу я ли попросить более вежливо? Или вы боитесь, что не сможете отстоять свое мнение?

– Оно не нуждается в защите, – Бестер отвернулся, но затем повернулся снова. – Но если вам нужно знать… Я нахожу стиль безвкусным, избитым и примитивным. Философия – перелицованный квази-буддистский сентиментализм двадцатого века, который тогда уже перекраивали; здоровый кусок заимствован книги Г'Квана. Рассказ от первого лица, настоящее время – это все претенциозно, а от попыток воспроизвести поток сознания Фолкнера бы стошнило.

– Я думал, это поэтично и проникновенно.

– Ну, – сказал Бестер, – так вы ошиблись. Меня не упрекайте.

Молодой человек коротко пренебрежительно хмыкнул.

– Не взяли бы вы на себя труд изложить это письменно?

– Что вы имеете в виду?

– Я редактирую маленький литературный журнал. Париж нынче полон писателями, и многие мысли у них вполне великолепны. Многие нет. Я думаю, в этом не мешало бы разобраться, и мне для этого нужны критики.

– Но насчет этого романа мы не согласны.

– Согласие – не камень преткновения. Читать, думать, выражать что думаешь…

– …продавать свои мнения тем, кто сам думать не умеет?

– Да, именно. Или, в некоторых случаях, тем, кто станет спорить с вами. Девяносто девять из ста, брось я вызов их мнению, капитулировали бы или отвернулись. Э, чего беспокоиться? Это единственное искусство, не стоящее споров о нем – кроме того, чем оно является, потому что ничто не бессмысленно так, как искусство, о котором не спорят, которое не критикуют, так что…

– Сколько за это платят?

– О. Неизбежный прозаический вопрос. Это стоит десять кредитов за каждые сто слов. Заинтересовались, да?

Бестер, к своему собственному огромному удивлению, услышал собственный ответ:

– Да.

Он возвращался в отель. Шел дождь, так что его ботинки попадали в пастельные лужи, мокрая парусина побывала под потоком воды и окрасилась в цвет заката. Сереброкрылые силуэты ласточек проносились в колышащемся воздухе, и в какой-то момент он увидел: не птицы, а "Черные омеги" курсируют пред жадным ликом Юпитера. Его корабли, его люди, им нет преград. Он задрожал при мысли, чем он был. Он свергал правительства, отводил реки судьбы, чтобы наполнить новые океаны. Без него Тени бы победили, уничтожили бы все человечество.

Это никогда не выходило наружу. Он никогда не видел этого в какой-либо из кровавых историй про него.

Шеридан знал. Герой Шеридан, честный человек. Он знал, но сохранял напрасное молчание. Гарибальди тоже знал.

Конечно, Гарибальди не был человеком большого масштаба. Гарибальди заботил только Гарибальди – что Гарибальди нравится или не нравится. Что доставляет Гарибальди удовольствие, что причиняет ему боль. Особенно то, что причиняет ему боль. Возможно, его подчиненные до сих пор пытаются выследить осу, ужалившую Майкла в пятилетнем возрасте.

Его сознание заблудилось. Где он? Ах да, еще одна улица.

Он командовал тысячами, спасал мир, спасал собственный народ – знали ли они это или нет, ценили или нет.

И теперь он собирается вести колонку в третьеразрядном литературном обзорении?

Что ж, это определенно было не тем, чем бы занялся Альфред Бестер. Гарибальди и его ищейки из Пси-Корпуса долго будут рыскать, прежде чем начнут проверять литературные ревю.

Он завернул за угол и обнаружил улицу неприятно оживленной. Тут была толпа, полицейские мотоциклы и пожарная машина.

Возбуждение, алчность толпы ударили его. Они хотели поглазеть, как что-нибудь сгорит, увидеть, как человеческие существа станут корчиться в пламени. Прямо как толпа, прислушивающаяся, тихо кричащая в алкании его крови…

Стоп. Это же был отель "Марсо", отель Луизы. Место, где он остановился. Он начал проталкиваться вперед. Толпа была разочарована. Пламя было

маленькое и почти все только снаружи. Окно на фасаде было выбито, и маленький обеденный зал почернел, но в целом отель выглядел уцелевшим.

Луиза стояла, наблюдая за работой пожарных, судя выражению ее лица, она была в шоке. Когда Бестер подходил, коп, Люсьен, обращался к ней, хотя было непохоже, чтобы она слушала.

– Никто ничего не видел, – говорил он. – Конечно. Луиза, ты должна…

– Оставь меня одну, – сказала она отстраненно. – Просто… оставь меня. Волна гнева прошла по лицу полицейского, но затем он по-галльски пожал

плечами и сделал, что она просила. Бестер постоял минутку, раздумывая, следует ли ему говорить что-нибудь.

Она его заметила.

– Месье Кауфман, – сказала она тихим голосом. – Я беру назад те слова. Я не хочу брать с вас доплату, если вы съедете до срока.

Бестер кивнул. Он собирался сказать ей, что заберет вещи, как только огонь погаснет. К тому же он пытался избегнуть внимания, не привлекать его. А тут непременно появятся репортеры.

Нет. Один уже был тут, проталкиваясь вперед заодно с оператором.

Он вдруг почувствовал себя зверем в капкане, сердце прибавило несколько ударов в минуту. Если его лицо появится даже в местных новостях…

Он быстро отступил прочь, ныряя в толпу. Он "коснулся" репортера и не нашел своего образа в его мыслях. Он не был замечен, и его не запомнят. Однако камера – видела ли его она?

Если видела, то, может, это вырежут при монтаже.

"Возьми себя в руки, Бестер," – сказал он себе. – "Никто тебя не заметил." Но его сердце все еще билось слишком часто. Как ненавидел он это чувство – чувство бессилия и загнанности.

И тут он как раз заметил Джема и его приятелей, обозревающих все это с широкими бесовскими ухмылками.

Внезапно его бессилие превратилось в холодный гнев – в старого, удобного друга. С этим он уже мог разобраться.

Джем его не приметил. Бестер ушел в переулок, так что он мог видеть головореза, и стал там ждать.

Скоро настала ночь. Джем и его друзья ушли, но не остались одни. Бестер последовал за ними вниз по узким улицам, шаги его были бесшумны и целеустремленны.

Он был самим собой – охотником. Предназначением Бестера было преследовать дичь, а не убегать от "хищников". В былые дни мятежники знали, что их дни сочтены, когда у них на хвосте был Альфред Бестер. Он тонко улыбнулся, вступая в знакомое состязание.

Он преследовал их до дома в нескольких кварталах в стороне, куда они вошли, смеясь и хлопая друг друга по спине. Бестер остался наблюдать, ждать.

Проходили часы, и оранжевая луна взошла на туманный небосклон. Бестер был терпелив – он знал об ожидании больше, чем, может быть, кто-либо еще. Он слушал Париж; он про себя напевал старые мотивы.

Наконец, где-то после полуночи, члены банды начали расползаться. Он считал их на выходе, пока не понял, что Джем остался один. Тогда он отряхнул пиджак, расправил ворот и подошел к зданию.

Это было старое здание, но у него была довольно хорошая охранная система. Ряд контактов и маленький видеоэкран. Чтобы войти, он должен был либо обойти систему, для чего он не захватил инструментов, либо заставить Джема пригласить его. Он мог бы вернуться к себе в номер и принести матричный чип, который позволил ему пройти земную службу контроля – но нет, где тут был вызов? Он мог заставить Джема открыть дверь.

Закрыв глаза, он настроился на сознание Парижа, шаг за шагом, будто сквозь сито, просеивая его, пока не осталось наконец что-то, неясное. Очень неясное.

Вне прямой видимости даже для П12 установить контакт с нормалом было практически невозможно. Но Бестер занимался этим давно и обнаружил, что пределы его возможностей расширялись настолько, насколько он верил в них. Он не мог сканировать Джема отсюда, не мог взорвать кровеносные сосуды в его обезьяноподобном мозгу. Но он мог коснуться его, лишь слегка. Он мог внушить, что один из друзей Джема зовет его…

Сознание Джема было уже спутанно. Это было бурное море, противное на ощупь, замутненное и заторможенное алкоголем, сдобренное какими-то наркотиками. Он уже слышал вещи, которых не было на самом деле. Если бы Бестер попросил его сделаться более уязвимым, он бы не смог.

Все же потребовалось четверть часа сверхконцентрации, прежде чем он услышал клацанье замка. Наружная дверь отворилась, открывая еще две двери по обеим сторонам и лестницу наверх.

Он почуял Джема наверху и поднялся по ступенькам. Когда он остановился напротив, как он чувствовал, нужной двери, то тихо постучал.

Немного погодя дверь отворилась, и Бестер обнаружил себя глядящим в безобразное дуло автоматического пистолета.

 

Глава 5

– Ну, – хрюкнул Джем. Он был в черной майке и тренировочных штанах. – Не мой ли это старый приятель-дедуля? Заходи-ка! – он многозначительно выставил пистолет, и Бестер заметил – это был старый двенадцатимиллиметровый Naga, возможно, с начиненными ртутью пулями, которые оставляют на выходе рану размером с мяч для софтбола.

– Не вздумай, – сказал Бестер хладнокровно.

Джем следил за ним налитыми кровью глазами с сузившимися зрачками. Апартаменты были просторные, обставленные в современном дорогом, но скверном вкусе. Крикливо. Жалкая мальчишеская фанаберия – желание выглядеть крутым – бросалась в глаза во всем. Бестер заметил бутылку красного вина и взял ее.

– Ах, "Шато де Риду" шестьдесят седьмого года, – сказал он. – Неплохой год… скверный выбор к пицце, как бы то ни было.

Он видел разносчика, приходившего раньше, а сейчас увидел и остатки еды, разбросанные на большом деревянном столе.

– Оно стоит сто кредитов за бутылку.

– О, ну тогда оно должно подходить ко всему, – отозвался Бестер. Он подошел к бару, выбрал стакан и налил себе немного.

– Что, черт возьми, ты собрался делать?

– Знаешь, – поведал Бестер, – тебя обсчитали. Это дешевое "Коте дю Рон" в другой бутылке. Я бы сказал, что ты переплатил кредитов девяносто пять.

– Тебе осталось жить шесть секунд, дед.

– О, я так не думаю, – он снова отпил вина.

С каким-то звериным рыком Джем прыгнул вперед, размахивая оружием у лица Бестера, как дубинкой. Бестер установил захват над его нервной системой и проследил, как тот падает, ощутил резкий звон боли, похожий на звук бьющегося стекла. Только это был Джемов нос, который тот разбил о паркетный пол. И несколько зубов.

– Да, пожалуйста, устраивайся поудобнее, – сказал Бестер. – Нам предстоит долгая ночь. В конце ее ты будешь мертв, но я намерен посвятить этому мое время. Так редко теперь попадается случай этим заняться. – Он сделал еще глоток вина, потер здоровой рукой другую, всегда сжатую. – Начнем?

Он заморозил голосовые связки Джема, так что головорез мог издать лишь жалкое подобие квохтанья. Но его мозг – ах, он был охвачен паникой, прекрасной разновидностью ужаса.

"Это глюки, – говорил себе Джем, – это не взаправду."

Бестер погрузился в его мысли как скальпель в масло.

"Нет, боюсь что нет. Это более взаправду, чем ты можешь вообразить."

И "скальпелем" он принялся "стачивать" Джема кусок за куском.

Он уверился, что злодей чувствует, что умирает, наблюдал, как тот в последний раз пытается вырваться. Его расширенные глаза гасли и туманились, его глотка пульсировала, тужась закричать, но Бестер этого не позволил.

И вот он был мертв, хотя его тело еще функционировало. Все, что только что было Джемом, было извлечено из него.

Бестер взял паузу, отпил еще вина, пока дышащее тело пялилось в потолок. Он отошел и, поскольку кишечник и мочевой пузырь Джема самоопорожнились, открыл окно – впустить свежего воздуха. Он потянулся, попробовал размять мышцы шеи, включил телевизор посмотреть, сообщается ли что-нибудь о пожаре. Это заняло десятисекундный эпизод в местных новостях. Картинка показала отель, Луизу, пожарные машины, но себя он не увидел.

Он пошел в кухню и приготовил кофе, затем вернулся туда, где с открытыми глазами лежало тело. Затем с должным вниманием и тщательностью он стал собирать Джема вновь.

Было почти утро, когда он возвратился в отель. Разбитое окно было загорожено картоном. Он отпер ключом дверь, навстречу ему ударил едкий сырой запах гари.

Единственная лампа была включена на одном из необгоревших столиков. Луиза с усталым видом сидела в ее свете перед пустой бутылкой.

– Вы заключили другой контракт, догадываюсь, и пришли за своими вещами?

– Нет. Я, напротив, думал немного поспать.

Она покачала головой.

– Отель закрыт.

– Почему? Ущерб-то ничтожный.

– Ничего себе ничтожный – в окно метнули зажигательную бомбу.

– Вы не хотите закрывать отель.

– Кто вы, чтобы говорить мне, чего я хочу? Вы обо мне ничего не знаете.

– Я знаю женщину, которая, когда я ее увидел в первый раз, защищала то, что ей принадлежало. Я знаю – она не отдаст это так просто.

– Ничего не просто. Все – не просто. Пять лет я пыталась держать это место на плаву. Пять лет – наблюдая, как иссякают мои сбережения. Достаточно. Мне конец.

– У вас нет денег на ликвидацию следов небольшого пожара?

– Что в этом толку? Они только сделают это снова, или что похуже – пока я снова не начну платить им, чего я позволить себе не могу.

– Возможно, вы удивитесь.

– О чем вы?

– Просто, вы можете быть удивлены, только и всего. Что-то случается. Что-то меняется.

– Некоторые вещи – нет, – она медленно шлепнула по столу. – Знаете, сперва я думала, вы на что-то надеетесь относительно меня. Постель. Так? Это причина вашего упорства?

– Нет.

– Что тогда?

– Мне нужно место, где остановиться, вот и все. И я не люблю хулиганов. Не люблю, когда мне диктуют, что я должен делать.

– Полагаю, не любите. Вы были на войне, не так ли?

Он замер, не будучи уверен, что говорить. Которую войну она имеет в виду?

– Да, – наконец решился он.

– Я так и думала. Вы ведете себя по-особенному. Я думаю, все худшее, что могли, вы уже повидали, и это "съело" в вас весь страх. И, может быть, больше, чем ваш страх. – Она подняла на него глаза, но он не думал, что она ждет ответа.

– Вы когда-нибудь любили, мистер Кауфман?

– Да.

– Что с ней стало?

– Ничего, о чем я бы хотел говорить.

– Я однажды была влюблена. Безумно, глупо влюблена. Нынче все, что я имею – это разрушенный отель. – Она оперлась о стол. – Он бросил меня. Видите ли, это не ваше дело, но я все равно вам расскажу, не знаю, почему – вино, возможно. Он бросил меня с моими долгами, моей пустой комнатой, и покинутая, я осталась без какого бы то ни было понятия о любви. Думаю, я больше в нее не верю. С вами произошло то же? Вы покинули ее? Вы прячетесь от своей прежней жизни?

Бестер чуть не повторил, что это не ее дело, но вместо этого вздохнул.

– Нет, – сказал он, вспоминая Кэролин в последний раз, как он видел ее живой и в сознании, опутанной проводами технологии Теней. Хуже, чем мертвую. Но он не покидал ее.

– Нет, я пытался сделать для нее все, что только мог. Я… пошел на многое. – Он усмехнулся. – Просто не получилось, – он вспомнил, что осталось от Кэролин после того, как мятежник-террорист взорвал оборудование. Вспомнил, в какой ярости был, потому что он обещал ей, что справится и все будет как надо. Но собрать заново растерзанное тело – совсем не то, нежели восстановить психику.

Некоторые обещания не следует давать, так как они не могут быть выполнены.

– Нет, – тихо повторил он, – не получилось.

Из-за Байрона. Из-за Литы. И более всего из-за Гарибальди, чьи инженеры, без сомнения, сконструировали оружие, убившее его любимую.

– Да, что ж, это жизнь, не так ли? – сказала она. – Не получается. Мы стареем, мы умираем. Вселенной безразлично.

– Вы многовато выпили.

– Недостаточно. Вы знаете, что я хотела быть художником? Я училась в Парижской Академии искусств. Намерения были очень серьезны, но я пожертвовала этим. Ради любви. Ради этого, – она с отвращением обвела руками комнату.

Он сел молча, угнетаемый непривычным чувством, когда не знаешь, что сказать.

– Вы еще беретесь за краски?

– Хм… Да. В основном крашу стены и двери. Совсем недавно – в этой комнате. Как думаете, здесь был необходим новый оттенок черноты? – она указала на полосу сажи на прежде белых стенах.

– Я думаю, вам следует пойти в кровать и позже подумать об этом с более ясной головой. И я думаю, мне следует поступить так же.

– Предпочту сидеть здесь и жалеть себя до следующего дня или около того. Посидите со мной? Похоже, вы в конечном счете так же жалеете себя, как и я.

– Что заставляет вас так говорить?

– Каждое ваше слово и выражение лица. То, как вы ко всему относитесь. – она нахмурилась. – Кроме того дня в сквере, когда тот человек рисовал вас. Тогда вы были другим. Что было иначе? Что пришло вам в голову?

И снова он пытался придумать, что сказать. Потому что он знал, что увидел художник в его глазах. Он увидел Луизу.

– Не помню, – ответил он.

Она скептически глянула на него, но спорить не стала.

– А я нашел работу, – начал он.

– Действительно?

– Да. Литературного критика.

– Это странная работа для человека вашей профессии. Судя по вашим бумагам – вы торговец.

– Мечта детства. Я отошел от дел и теперь настало время дать волю фантазиям, полагаю. Жить в Париже, сочинительствовать.

– Что ж, мистер Кауфман. Добро пожаловать в мир фантазии, – она помедлила. – Эта писательская работа. Это на полный день?

– Нет.

– Как вам понравится некоторое время квартировать бесплатно?

– Зависит от условий, конечно.

– Помогите мне вычистить этот беспорядок. Я стану платить вам днем проживания за час работы. Это хорошая плата.

– Вы таки не сдались.

– Полагаю, нет.

Он кивнул.

Она поднялась, хватаясь за стол.

– Похоже, я вот-вот отключусь.

– Доброй ночи – или утра, скорее.

– Да. Вам тоже. И… благодарю вас.

Эти слова удивили его так, что он онемел. Это было так же, как незадолго до этого во время их разговора. Чем он заслужил благодарность? Выразил сочувствие? К нормалке?

Он заново прокрутил в голове их беседу и понял, что да. Что заставило его так поступить?

Он подумает об этом позже. "Разборка" и "сборка" Джема опустошила его. Он будет более разумным после нескольких часов отдыха.

Он проснулся с остатками мигрени, чем-то похожей на похмелье, но в остальном чувствовал себя прилично. Он поднялся, сполоснул лицо холодной водой и принялся планировать свой день.

Ну-с, теперь он обозреватель. Значит, ему нужно что-то обозревать. И что-то, чтобы записывать обозрения: настольный компьютер с искусственным интеллектом или что-то в этом роде. Его портативный компьютер мог работать с голоса, но каким-то образом он чувствовал, что должен использовать старомодную клавиатуру, если вовсе не ручку и бумагу.

С годами писатели в общем согласились в том, что дистанция между мыслимым и написанным словом, возникающая из прикосновения пальцев, необходима. Письмо было иной формой общения, нежели речь, другим способом мышления – более обдуманным.

Похоже было, что днем будет жарковато, а все что у него было – кожаный пиджак да черные брюки. Вот и другое дело, которое ему нужно сделать – ему нужно пополнить гардероб.

Луиза была внизу, уже скребла стены.

– А, доброе утро, – сказала она, меряя его "обмундирование" взглядом с головы до ног. – У меня есть рабочая одежда, думаю, вам придется впору.

– Что, простите?

– Вы пришли помочь мне привести все это в порядок, не так ли?

– Я отчетливо помню, что не соглашался помогать вам, – отозвался он.

– А я отчетливо помню, что вы убедили меня остаться здесь, и это накладывает на вас ответственность. Вот. Будете помогать или нет?

Он брезгливо оглядел помещение.

– Скорее, нет.

– Очень плохо. Одежда наверху.

– У меня дела.

– Сделаете позже.

– Но… – нахмурился Бестер.

Кисть вверх – кисть вниз… Бестер посмотрел на жирную полосу краски на сером фоне. В таком темпе покраска единственной стены займет у него весь день.

– Вы никогда прежде не красили, – сказала Луиза. Это не был вопрос.

– Собственно говоря, нет. Я правильно это делаю?

– Нет. Вы используете кисть, чтобы выделить края, а затем раскатываете широкие участки.

– Края?

– Здесь, – она подошла и взяла у него из руки кисть, а затем опустилась рядом на колени.

– Видите? Я провожу линию на полу вдоль плинтуса. Теперь крашу плинтус, вот так.

Ее волосы, убранные косынкой, пахли чистотой и чуть-чуть лавандой. И еще краской – она ухитрилась забрызгать ею несколько волосков, несмотря на платок.

Он осознал, что уже очень давно не находился в такой близости от женщины. С женщинами ему не слишком везло. Мальчиком он втюрился в одну

девочку-телепатку из своего класса. Неожиданно натолкнувшись на нее, целующуюся с другим мальчишкой, он приобрел неприятный опыт психического соучастия в чужом наслаждении.

Позднее, кадетом, он по-настоящему влюбился в неистовую Элизабет Монтойя, чья страсть к нему почти совершенно его поглотила. Но она не любила его достаточно – недостаточно, чтобы оставаться в Корпусе вместе с ним. Она попыталась уйти к меченым, сбежать, и он был вынужден вернуть ее.

Он так злился на нее, что она вынудила его сделать это. Теперь же он вообще ничего не чувствовал. Он даже не мог вспомнить ее лицо.

Корпус, конечно, устроил брак, генетически более гарантировавший получение телепатического потомства. Любви там и места не было, однако какое-то время он думал о возможности, по крайней мере, партнерских отношений. До тех пор, пока по возвращении домой не нашел Алишу в объятиях другого мужчины.

Он предполагал, что все еще женат, а его сын – если, разумеется, это был его сын, в чем он сильно сомневался – был ему чужим.

Нет, вероятно, во время или после войны телепатов Алиша потребовала развода. Кому хочется состоять в браке с ужасным преступником Альфредом Бестером?

И Кэролин. Он любил ее. Она доказала ему, что сердце его еще не опустошено, как он полагал. Это, в конечном счете, лишь доказало, что ему все еще может быть больно. Стоило ли стараться.

Так почему он замечал запах волос Луизы, движение ее пальцев, державших кисть, беспорядочно выбившиеся, обрызганные краской локоны, обрамлявшие ее лицо?

Ах. Да потому что он болван. Она более чем вдвое младше него, еще молода и красива. Его тело реагировало на нее, вот и все – последний выброс гормонов. Или, может быть, ему нравился тот факт, что она в нем нуждается, пусть и немного. Когда-то тысячи людей зависели от него, но уже годы он был этого лишен. Синдром опустевшего гнезда? Элементарная истина – давая почувствовать, что нуждаешься в ком-то, приобретешь больше друзей, чем каким-либо иным способом.

Да, простая физиология и психология. Он не был по-настоящему увлечен ею. А она однозначно не была увлечена им. Зачем же он понапрасну расходует здесь свое время?

Вероятно, потому, что, помимо своей воли, он малярничал в первый раз в своей жизни.

Тут раздался стук в дверь. Ее голова дернулась, и щека слегка задела его лицо. Резко отшатнувшись, он стукнулся головою о стену.

– Ты? – вскринула Луиза дрожавшим от гнева и возмущения голосом.

В дверях стоял Джем. Луиза схватила оторванную ножку стула из груды обломков.

– Пошел вон! Уходи отсюда!

Лицо Джема исказилось внезапной болью. Он выглядел растерянным. Бестер нахмурился. Может быть, он был более усталым, чем думал. Может…

Но затем Джем прокашлялся.

– Послушайте, о, мадам, я – я зашел слишком далеко. Простите. Дурно вести бизнес подобным образом, и я не должен был так поступать.

– Что? Не шути со мной. Меня тошнит от тебя. Так что, будь любезен… – она взвесила в руках свое импровизированное оружие.

Джем извлек из кармана карточку и протянул ее.

– Здесь восемь тысяч кредитов. Если эта сумма не покроет ущерб и потерю бизнеса, я переведу больше. Ладно?

Изумленная до предела, Луиза прямо-таки застыла на мгновение. Затем на ее лицо снова вернулось выражение подозрительности.

– Что ты затеял, Джем? Ты выхватишь это у меня, может, схватишь за волосы и попытаешься задать мне хорошую взбучку? Если так, то лучше убей меня.

Джем осторожно положил кредитку на конторку.

– Вот, – пробормотал он. – Проверьте. Это настоящее, – его глаза метнулись к Бестеру, и его лицо снова исказилось. Затем он повернулся и ушел.

– Что за… – она схватила карточку, оглядела ее и сунула в щель кассового аппарата.

– Восемь тысяч, точно как он сказал, – ее тон был настолько обалдевшим, что Бестер не смог подавить смешок.

Она это заметила.

– Вы – что вы ему сделали?

– Я? Ничего.

– Ночью, когда вы говорили мне, что может что-то произойти – вы это имели в виду! Как вы узнали?

– Я говорил абстрактно, – сказал Бестер. – Просто что я пожил достаточно долго, чтобы понять – никогда не угадаешь, что в действительности ждет тебя за следующим поворотом.

– Нет. Вы знали. Откуда?

– Ей-богу, я не знал. Вы не думаете, что скорее ваш друг-полицейский заключил с его приятелями некое внеслужебное соглашение? Чтобы они пошли и – ну – "вразумили" Джема? Или, может, он действительно раскаялся.

– Нет, только не Джем. Но Люсьен… нет, в это я тоже не верю. Он слишком порядочен, слишком законопослушен.

– Вы ему нравитесь. Может, это нападение оказалось для него последней каплей.

– Может. Не верю я в это.

– Да. Он знает, что вы не любите помощи, предпочитая выкарабкиваться самостоятельно…

– О, я-то? – ее глаза снова сузились, но на сей раз в них было что-то лукавое.

– Таково мое впечатление.

– Составленное всего за три дня?

– Возможно, я ошибаюсь.

– Нет, вы правы. Я такая. Но кто бы что ни сделал с Джемом – заслужил мою благодарность, – на секунду она встретилась с ним взглядом, затем вернулась к работе.

Бестер подумал – знай она вправду детали того, что он сделал, она, возможно, отнеслась бы к этому совсем иначе.

Все-таки хорошо чувствовать ее благодарность.

Физиология и психология. Всегда приятно чувствовать себя нужным – даже когда ты этого не хотел.

 

Глава 6

Гарибальди ходил по комнате осторожно, словно ступая босиком по битому стеклу.

– Он был здесь, – пробормотал он, – я его чую.

Конечно, его не следовало понимать буквально. Но иногда он находил, что у него развилось некое чутье – не телепатия, конечно, но нечто более древнее, глубокое, более первобытное. Даже животное.

– Похоже, вы угадали, – протянул Томпсон, – этот дом зарегистрирован на некую Сьюзан Тароа, но это только псевдоним. Мы отследили ее по нескольким другим фальшивым именам, пока не дошли до Софи Херндон. Она была в числе стажеров Бестера.

– И она и есть та самая женщина, которую выловили двое пьяниц несколько недель назад?

– Да. Кто-то утопил ее в рыбачьих сетях. Но в этом же месте из-за шторма потонуло судно, и поисково-спасательная команда нашла ее. Когда они проверили документы, несообразность вылезла наружу. Удачное совпадение.

– Не для нее.

– Да уж я думаю.

– Я хочу провести здесь полное расследование. ДНК, и все прочее.

– Местная полиция уже занялась.

– Они не знают, что искать. Я хочу другого.

– Конечно.

Гарибальди продолжил осмотр берлоги монстра. Нити, оставленные Бестером в Томпсоне, никуда не вели – или, точнее говоря, они вели куда угодно, кроме настоящего следа Бестера. При желании этот человек умел становиться призраком. Он мог копаться в головах у людей, заставляя забывать, заставляя вспоминать вещи, которые никогда не происходили.

Заставляя их делать то, чего они никогда не хотели делать.

Гарибальди пытался проследить денежные переводы. Бестеру, чтобы так передвигаться, нужны были деньги, но даже внушительные ресурсы Edgars Industries оказались недостаточны. Некоторые банки и впрямь были недоступны, неподкупны, неподвластны ему, каким бы ненормальным и непостижимым это ни казалось.

И что же оставалось выискивать? След из трупов? Бестер был так же осторожен и в этом, по обыкновению. Опять-таки, вроде бы похоже на то, что он пустился в бега. Обнадеживающий признак.

– Что вы ищете, мистер Гарибальди?

– Не знаю. Что-нибудь. Что угодно. Ты-то как? Не улавливаешь какой-нибудь – не знаю – пси-знак?

– Нет, ничего. Сильные телепаты иногда оставляют их, это верно, но они не держатся долго. Часы, может быть день. Тут нет ничего такого.

– Черт, – он подошел к буфету из полированного коралла и принялся выдвигать ящики. Ничего. Поискал под матрасом. Ничего.

Он полез шарить под кроватью – и его пальцы коснулись чего-то маленького, холодного, гладкого.

– Что это? – он вынул из кармана платок и полез снова, а вылез с маленьким цилиндром.

– Это ампула, – хмыкнул он. Встал и посмотрел предмет на свет. – Какое-то лекарство.

– Это должно быть прямо по вашей части.

– Или к моей выгоде, во всяком случае. Ага, я знаю парня, которому хочу дать это посмотреть. И, Томпсон, я не хочу, чтобы ты говорил кому-либо об этом – понимаешь? Теперь это только наш маленький секрет.

– Понял.

Найлс Дреннан был маленький упертый молодой человек, какого никак нельзя представить себе проколовшимся или прикалывающимся. Гарибальди он не нравился, но он был одним из лучших действующих специалистов по синтезу.

Его работа заключалась в том, чтобы проверять разного рода народные снадобья из тысяч миров и пытаться выделить их активные ингредиенты. Последнее время он больше обрабатывал разнообразные биогенетические материалы, охотясь за средством от вируса дракхов.

На деле он был вроде алхимика-инквизитора, который мог вытянуть секрет из любого соединения, какое ему дадут, неважно, сколь чуждого или сложного. Так что Гарибальди, в общем, не заботило, какими принципами тот руководствуется в своей жизни.

– Это рибосилас холина. Контролирует выделение определенных запрещенных медиаторов или нейрогормонов.

– Что бы это значило? По-английски? На незамысловатом английском.

– Много ли вы знаете о нейронах?

– На уровне шестого шестого класса.

– Хм… Ну-с, нервы часто уподобляют проводам или какой-либо другой линейной проводящей системе. Это плохая аналогия по ряду причин. Нервная система – головной мозг, спинной мозг, сенсорные и моторные нервы – все это связано через специальные клетки, называемые нейронами. Но нейроны, строго говоря, не действуют как проводники. Они действуют как генераторы – в том смысле, что каждый создает собственный электрический импульс.

– Досюда я понял.

Лицо Дреннана говорило "вряд ли", но он придержал язык.

– Нейрон обладает древовидными отростками – дендритами, которые почти связывают его с другими нервными клетками – я сейчас перейду к этому. Каждый нейрон также имеет длинный отросток, называемый аксон. Когда нейрон генерирует электрический импульс, тот перетекает по аксону, пока не дойдет до следующего нейрона – или, скорее, до промежутка, отделяющего его от следующего нейрона – синапса.

– И импульс перепрыгивает промежуток или нет, правильно?

– Не совсем. Сам по себе импульс не преодолевает пространство. Когда нервный импульс достигает конца аксона, то из нервных окончаний секретируется комбинация медиаторов или нейрогормонов. Это сложные химические соединения, которые заполняют разделяющее пространство и сообщают соседнему нейрону, генерировать ли ему собственный электрический импульс или нет. У большинства людей существует более пятидесяти видов медиаторов. Они создаются разными импульсами и, в свою очередь, побуждают различным образом реагировать соседние нейроны. Когда эти медиаторы начинают действовать некорректно, а особенно, когда их выделяется недостаточно, возникают неврологические проблемы. К примеру, болезнь Альцгеймера вызывается, кроме всего прочего, недостатком нейрогормонов.

Определенные виды сигналов не могут быть переданы от одного нейрона к другому из-за отсутствия курьеров, которые бы это сделали. Многие психотропные наркотики тем или иным образом имитируют медиаторы, побуждая нейроны реагировать на стимулы, отсутствующие в реальности.

– Они-то и есть запрещенные нейрогормоны?

– Имеется длинный список таковых, но я догадываюсь, что вас интересует именно этот. Это редкое сочетание, включающее в себя вирусоподобный организм, имитирующий глиальные клетки, или глиоциты – клетки, обеспечивающие биохимические функции мозга. Вообразите их как уплотненные шарики, подпирающие волокнистые слабые нейроны. Впоследствии эти мутировавшие клетки могут разрушить и заместить все естественные глиоциты мозга. Что интересно, в большинстве случаев этот процесс безвреден, так как клетки-захватчики замечательно воспроизводят функции тех, которые замещают. У них есть скрытый генетический механизм, который заставляет их отличаться от оригинальных клеток, но он так и не ативируется. Однако изредка они стимулируют выделение определенных медиаторов, которые в естественных условиях не встречаются в человеческом организме. Этот сценарий касается лишь телепатов, и…

– Постой-ка. Телепатов?

– Да.

– Почему?

– Мы не знаем. Мы все еще не знаем точно, как работает телепатия. У телепатов вообще причудливые глиоциты, и мы никогда до конца не понимали их связей.

– Ладно. Так это болезнь, верно? Вирус?

– Не совсем вирус, но и это неплохая аналогия.

– Природный?

– Хороший вопрос. На самом деле, мы так не думаем. Клетки-имитаторы слишком, гм, хорошо сделаны, скажем так.

– Как она протекает, эта болезнь?

– Сначала никак. Похоже, должны усиливаться телепатические способности – или, более точно, обработка телепатической информации и импульсов. Это ускоряет ее. Но неизбежно начинается сверхвыделение нейрогормонов, и сигнал проходит ниже порога потенциала действия…

– Как при коротком замыкании?

– Грубо говоря, да.

– И это происходит только с телепатами. Спорю, это все телепаты из Корпуса, не так ли?

– Я могу проверить.

– Ага. Корпус проводил массу закрытых экспериментов, чтобы сделать телепатов сильнее или превратить их в телекинетиков. Пять к десяти – это результат одного из них.

– Они экспериментировали на себе?

– Приятель, ты проспал всю свою жизнь? Эти ребята в Пси-Корпусе ставили на людях опыты, от которых стошнило бы Йозефа Менгеле из Аушвица. Из-за чего, ты думаешь, все их разборки последних лет?

– Я не уделяю большого внимания новостям.

"Ага, голову дам на отсечение – это так," – подумал Гарибальди. Неважно.

– Все же я не могу представить этого парня добровольной морской свинкой, – он поскреб подбородок. – Конечно, у него были враги в Корпусе, или (если заражение осуществляется, как ты сказал, в виде вируса) он мог подхватить заразу случайно. – Он вдруг усмехнулся, хлопнул Дреннана по спине и перерисовал схему рибосиласа холина в блокнот. – Неважно. Что произойдет, если он не примет этого?

– О, сперва эйфория, обостренная чувствительность, ясность мышления. Как под воздействием стимулятора. За этим следуют галлюцинации и припадки, а в финале – коллапс нервной системы.

– Иное лечение?

– Я о таком не знаю. Клетки-мутанты устойчивы к генетическому вмешательству. Можно попытаться вмешаться в ход замещения и нормализовать их, но спустя недели они вернутся в первоначальное состояние. Мы думаем, они как-то кодируют свою генетическую информацию в иной форме, нежели ДНК, непосредственно в нейронной сети – еще одно верное свидетельство искусственного происхождения телепатии. В некотором смысле они напоминают вирус дракхов. Их также нельзя убить все и заменить нормальными клетками, потому что в мгновение ока погибнут нейроны, которые живут, функционируют и поддерживаются ими. Кроме того, людей с этим недугом слишком мало, чтобы провести настоящее исследование, и это не считается заразным.

– Но если человек пользуется этим препаратом, он должен принимать его… как часто?

– Раз в месяц.

– Раз в месяц, и он будет в порядке?

– Да. Зелье на сто процентов эффективно, когда его принимают по графику.

– Да! – сказал Гарибальди. – Это отлично. Спасибо, Дреннан.

Парень кивнул, но уже думал о другом. По-видимому, вся беседа была им уже забыта ради чего-то, над чем он работал.

Гарибальди покинул лабораторию насвистывая.

"Один из твоих собственных проклятых клещей укусил тебя, Бестер. Берегись. А теперь я должен найти твою дорожку из хлебных крошек. Когда я найду тебя, ты таки будешь хотеть, чтобы злой колдун просто проглотил тебя."

Но тут ему подпортила настроение мысль (разве что самую малость): Бестер был болен. Что если он не смог получать лечение? Что если он умер?

Нет. Ничто не собьет его – ничто. Гарибальди успокаивало то, что он знает хоть что-то о своем противнике, и это "что-то" включало в себя один чрезвычайно важный факт: Бестер хотел жить. А никто и ничто не могло встать между Бестером и тем, чего тот хотел.

В этом они с Бестером были похожи.

Появилось нечто, что он мог проследить, нечто нужное Бестеру. Наконец-то у него есть настоящий след.

 

Глава 7

– Вечно темная одежда, – сказала Луиза, ее голос звучал одновременно насмешливо и жалобно.

– Я зимний, – произнес Бестер, проверяя ценник на габардиновом костюме.

– Даже зимой не все время ночь. Как насчет этого? – она указала на пиджак цвета темного бургундского с широким воротником. По-видимому, пока он отсутствовал, большие воротники вновь вошли в моду.

– Не мое, – бросил он.

– Вот вы попросили меня пойти с вами в магазин, а теперь пренебрегаете всеми моими предложениями.

– Я не просил вас идти со мной в магазин, – заметил Бестер кротко.

– Ну так должны были. У вас жуткий вкус. Вы одеваетесь как гангстер.

– Может, я и есть гангстер.

Она подержалась за подбородок.

– Да. Это объяснило бы, почему Джем так мил со мной в последние несколько недель. Вы на него, как это говорится у них – надавили.

Бестер пожал плечами.

– Может, он был просто напуган моим физическим превосходством.

– И вашей черной одеждой. Пойдемте, дайте-ка мне выбрать вещь для вас.

Он вскинул голову и глянул на нее.

– Идет. При одном условии.

– Больше не красить?

– Не то.

– Что тогда?

– Вы позволите мне выбрать вещь для вас. И оплатить ее.

Она раскрыла рот, поняв, что попалась.

– Выбрать, да, хотя предупреждаю – я не ношу черного. Заплатить – я не могу разрешить этого.

– Нет, можете. Вы не покупали себе ничего нового с тех пор, как я встретил вас. Я настаиваю.

Она как будто подыскивала новое возражение, но затем выгнула дугою бровь.

– Я выберу любую вещь для вас, и вы станете ее носить?

Ой-ой.

– В пределах разумного. И приняв мои условия.

– Договорились, – сказала она, схватила его за руку и повлекла за собой. Это была его увечная, стиснутая рука. Она никогда не упоминала о ней,

никогда о ней не спрашивала и – до сих пор – никогда не касалась ее.

Он тут же почувствовал, что заливается краской смущения. В Корпусе всегда носили перчатки, за исключением моментов уединения – или интимности.

Ему вдруг пришла на ум Элизабет Монтойя, первая его женщина. Тоже телепат. Они тогда прошли полевой экзамен, были навеселе и стали целоваться. Придя с ним в номер отеля, она сорвала его перчатки и перецеловала каждый палец его руки, проникая языком между ними и вбирая их кончики губами.

Это было настолько сильное эротическое воспоминание, что на мгновение перестало существовать все, кроме вернувшихся ощущений и тепла пальцев Луизы в его искалеченной руке. Это была та самая рука, которую целовала Лиз, задолго до случая, лишившего его возможности ею действовать.

Он встряхнулся и обеспокоился. Неужели он дошел до состояния потери самоконтроля? Он пропустил прием своего лекарства?

Нет, он сделал последний укол менее двух недель назад. С ним все хорошо. Это была просто рука. Рука…

Нормалы насмехались над этим. Он видел видеокомедии, пародировавшие телепатов и этот их "фетиш". Однако они всегда смеялись над тем, чего не понимали и чего никогда, никогда не смогут обрести. Они никогда не узнают, что значит ощутить обе стороны наслаждения.

Луиза так не поступала. Она не осуждала. Иногда он думал, что мог бы ей признаться, кто он есть, рассказать ей все, и она как-нибудь разобралась бы в этом.

Он не часто думал об этом, потому что знал – это не так. Неважно, насколько лучше она была, чем средний нормал, неважно, насколько более понимающая – никто никогда не мог понять его или его поступки. Никто.

Он моргнул. Они стояли напротив целого ряда костюмов. Очень ярких костюмов. Мерцающих костюмов.

– В пределах разумного, – напомнил он ей.

Немногим позже он с сомнением глядел на себя в зеркало. Брюки были приемлемыми – темно-шоколадного цвета, из центаврианского материала, похожего на шелк. Жакет был – не жакет. Это было нечто вроде халата – свободного, текучего, с широкими рукавами, и он ниспадал до половины икр. Он был табачно-коричневый, но узор из приглушенного золота и окалины мерцал и пропадал на свету.

– Видите? Не так плохо.

– Я… куда я это надену?

– Вы теперь писатель! Это последний крик моды. Вольтер носил почти точь-в-точь такой же.

– Это было пятьсот лет назад.

– Это снова модно. Это форма литератора. Наверняка вы заметили. Фактически, он заметил. Молодые люди, одетые так, появлялись в кофейнях,

и их вид отчего-то раздражал его. Это выглядело претенциозно.

Но часть его одобряла этот наряд, смотрелось недурно.

– Ну… Полагаю, я могу его надевать вблизи отеля. Это выглядит примерно как то, что вы надеваете к завтраку.

– Вот увидите. Вам понравится.

– Ладно, – сказал он. – Ладно, вы победили. Теперь – моя очередь.

Луиза проходила по женской секции скорее небрежно.

– Это мило, – сказала она, указывая на практичный хлопчатобумажный джемпер. – И это… – скромный ансамбль. Бестер кивнул у каждого. Она пыталась перехитрить его, чтобы купить что-нибудь дешевое и практичное.

Ее выдавали, однако, ее мысли. Он, конечно, не сканировал, но люди источают эмоции, и когда она увидела вечерний наряд, он почувствовал внезапную волну ее тяги к ним.

Для вечернего платья фасон был скромен, но материал – центаврианский тэрск, когда-то доступный только знатным центаврианкам. Для Центарума настали тяжелые времена, но они во всяком случае, были практичной расой.

Тэрск был тонок и переливался, как нефтяная лента. Он реагировал на тепло и химию тела, так что на любой паре женщин он всегда выглядел по-разному.

И он был дорог.

Он выбрал самое красивое из указанного ею – платье морского цвета.

– Благодарю вас, – сказала она, когда они закончили с покупками, – я могу надеть его в оперу на будущей неделе.

– Уговор есть уговор, – заметил он.

– Не хотите зайти куда-нибудь перекусить? Тут за углом есть приятное бистро.

– Нет, боюсь, я должен уделить внимание делам. Через полчаса у меня встреча с моим редактором.

– Тогда ладно. Увидимся вечером. Я снова приготовлю цыпленка на пару – наверное, я смогу попытаться сделать правильный соус, на сей раз.

– Ну… – сказал он с сомнением, – …удачи.

Она слегка хлопнула его по макушке ридикюлем.

– Вот вам, месье знаток.

– Вечером увидимся.

Жан-Пьер хохотнул:

– "Сюжет выкидывает коленца как припадочный эпилептик"? Не думаете, что это немного чересчур?

– Недостаточно, – ответил Бестер, попивая свой эспрессо.

– Что ж, я далек от того, чтобы быть цензором своего самого популярного критика.

– Меня?

– Ну, вы действительно вызвали большой отклик у наших читателей. Половина из них считает вас гением, другая половина ненавидит вас со всей страстью. Хороший баланс для критика.

– Я стремился понравиться.

Жан-Пьер затянулся пряной сигаретой и выпустил из носа серые струи дыма, благоухающего китайским драконом.

– Не в качестве критики, просто наблюдение: я заметил, что вы ни о чем не отзываетесь с одобрением. Вам ничего не нравится?

– Разумеется, нравится. "Гимны проклятым" был одной из лучших книг, что я прочел за последние лет десять.

– Но вы не писали о "Гимнах проклятым".

– Точно. Почему бы я стал рецензировать то, что мне понравилось? Какой в этом прок?

– Вы эксцентричный тип, Кауфман. Уверены, что родом не из Парижа?

– Настолько, насколько могу быть уверен в том, чего не помню, полагаю. Жан-Пьер рассеянно кивнул и погасил окурок в маленькой нефритовой

пепельнице. – У меня есть хорошие новости, в каком-то смысле. Наш тираж возрос. Журнал продается лучше, чем мы надеялись. Я это одобряю, тут двух мнений быть не может. Мы стали привлекать внимание.

– Уверен, сбываются ваши желания.

– Да, но мы начали получать… предложения.

– Какого рода?

– Издатели просят нас рецензировать определенные книги.

– Ах. И вставить в рецензии определенные строфы.

– Коварный бизнес, да? Но я начинал этот журнал, чтобы говорить правду, а не чтобы потворствовать коммерческим интересам.

– Хорошо для вас, – сухо сказал Бестер.

– Но это могло бы стоить усилий – небольшой компромисс, если это позволит нам расширить круг читателей.

– Не для меня, – сказал Бестер. – Мне нравится это делать. Я не обязан делать это и не хочу, если нельзя делать это по-моему.

– Да, конечно, я полностью с вами согласен. Полностью. Я никогда не попрошу вас дать положительный отзыв о книге, которая, по-вашему, его не заслуживает. Но если вы познакомились с книгой, и она понравилась вам…

– Нет. Я просто вам должен это объяснить. Назначение критики – улучшать литературу. Ничто никогда не улучшается похвалой.

– Что вы имеете в виду?

– Страх неудачи, страх критики, страх провала – вот единственное, с чем считаются писатели. Восхваления людей расслабляют. Зачем совершенствоваться, если думаешь, что поступаешь правильно?

– Вы никогда не слыхали о позитивной поддержке?

– Слышал. А еще я слышал о единорогах и минотаврах. Думаете, какая-либо эволюция заработает от "позитивной поддержки"? Это очистительный процесс естественного отбора заставляет работать биологическую эволюцию – позитивные черты позитивны только в том смысле, что они не негативны. То же самое верно и в литературе. Мы можем удалить плевелы, но мы не можем усовершенствовать черты гениальности в хороших писателях, просто питая их эго. Так ничто не действует. Это простой факт.

– Хорошо. Журналы не издаются без денег. Это другой простой факт.

Бестер пожал плечами.

– Печатается журнал или нет, ваша проблема, не моя.

– У вас есть иные предложения?

– Несколько. Мне бы не хотелось их принимать – разве что вы вынудите меня к этому.

Жан-Пьер достал новую сигарету и зажег ее нарнской зажигалкой.

– Сдаюсь. Я считаю, что критик должен быть бескорыстным.

Бестер улыбнулся.

– Я не бескорыстен. Я настолько корыстен, что меня не соблазнит ничто из того, что вы можете мне предложить.

– Ну, этим вы добиваетесь того же, да? Очень хорошо. Есть и другие, кто станет писать рецензии того сорта, как нам нужно.

– Я им задам.

Жан-Пьер нахмурился.

– Это не ваш журнал, мистер Кауфман. Я все еще решаю, что пойдет в печать, а что нет.

– Уверен в этом. И знаю, вы примете верное решение, – он улыбнулся – так, словно питал сомнения на этот счет.

Он зашел кое-куда по пути домой. Когда он вернулся, маленькое кафе отеля было полно. Дела пошли лучше с тех пор, как Джем и его парни утихомирились.

На этот раз блюдо получилось лучше, а вино, принесенное Луизой, было почти изысканным. Он подозревал специальное обслуживание – на остальных столиках, похоже, было домашнее вино.

Он окончил трапезу и занялся своим обозрением здесь же, в кафе. Что-то было в этом месте, что ощущалось как дом более, чем любое место с тех пор, как он бежал из своей квартиры на Марсе. Возможно, большую роль сыграл тот факт, что он помогал реставрировать обеденный зал. Личный вклад.

Было поздно, когда ужин закончился. Луиза вышла из кухни, вытирая руки о передник.

– Можно к вам присоединиться?

– Конечно, – он закрыл свой комп.

Луиза налила себе красного вина и уселась со вздохом.

– Ах, как хорошо дать отдых ногам…

– Долгий день?

– Сумасшедший дом. Все номера заняты!

– Ну, это хорошо, не так ли?

– Очень хорошо, – она нахмурилась. – Я оставила ваш новый наряд у вас в комнате. Я думала, вы сказали, что станете носить его в окрестностях отеля.

– О, я просто довольно долго работал. Я надену это завтра, обещаю.

– Что ж, на сей раз я закрою на это глаза. Что-нибудь интересное происходило с вами сегодня?

Он рассказал ей о беседе с Жан-Пьером, и она покачала головой.

– Я понятия не имела, что вы такой идеалист, – сказала она.

– Тут никакого идеализма нет, – отозвался Бестер. – Я не способен писать вещи такого рода. Это как если бы обезьяна попробовала себя в балете, а лошадь выступила в опере.

– Кстати об опере, – сказала она, делая еще глоток вина, – мне кажется, я упоминала, что иду туда на будущей неделе. Я надену платье, что вы мне купили. Удивлена, что вам нравятся подобные вещи.

– Платья? На мне они не смотрятся. У меня икры толстоваты.

– Опера, балда.

– А. К сожалению, я буду занят в этот вечер. Не могу пойти.

– О.

– Но я помню, вы упоминали об этом. И мне пришло в голову, что купленное мною вам сегодня платье для оперы не так хорошо.

– Оно прекрасно.

Бестер нагнулся и полез в сумку возле своего стула.

– Нет, – сказал он, – вот это прекрасно. – Он водрузил на стол коробку. Луиза посмотрела на нее, затем снова на него.

– Что это?

– Откройте.

Она поставила свой бокал и развернула коробку, затем сняла крышку – и ахнула.

– Я видел, вы смотрели на него, – объяснил он.

Это было платье из центаврианского тэрска, слегка мерцавшее при свете свечей.

– Мистер Кауфман, я не могу…

– Можете и примете. Вы не можете его вернуть – я убедился в этом. И я не хочу.

– Но… нет, оно слишком экстравагантно. Когда мне его надевать?

– В оперу.

– Да, но я посещаю ее только раз в году!

– Что ж, вероятно, придется ходить чаще.

Она разглядывала материал, слегка касаясь его пальцами и наблюдая за сменой цветов.

– Я не… я… – слеза скатилась по ее щеке, маленький рубин в свете огня.

Бестер откашлялся.

– Так или иначе, думаю, настало время мне идти к себе. У меня тоже был долгий день.

– Никто никогда не дарил мне ничего подобного, – сказала она.

– Ну, кто-то должен был, – сказал он спокойно. – Доброй ночи.

– Доброй ночи, мистер Кауфман, – сказала она очень нежно, – и благодарю вас.

Это звучало неправильно. Это звучало, будто она благодарит кого-то другого. Он вдруг со всей силой захотел услышать произносимое ею его имя. Бестер. Эл. Альфи…

– Что-нибудь не так? – спросила она.

Он улыбнулся.

– Ничего. Я просто вспомнил о… своем старом друге.

– Вы, кажется, опечалились.

– Моего друга больше нет. Ему бы понравились вы в этом платье. Это сделало бы его счастливым. Он любил красоту.

– Это не будет выглядеть так хорошо на мне, как выглядит само по себе. Это фантастика.

Он помедлил, думая поправить ее, объяснить, что, представив ее в этом платье, он и решил его купить. Он промолчал – и оставил ее.

Много времени потребовалось ему, чтобы заснуть.

Случилось так, что он утратил душу – не фигурально, а в буквальном смысле. Он был гораздо моложе и добровольно вызывался производить сканирование умирающих. Это часто было необходимо в случаях с жертвами жестоких преступлений, которые могли знать в лицо своих убийц, или со смертельно ранеными мятежниками, которые могли выдать, где скрываются их товарищи. Это было трудно и опасно – следовать за кем-либо в небытие. Большинство телепатов могли выдержать такое лишь раз. Некоторые доходили до четырех.

Он достиг восьми.

Восемь раз, и каждый раз часть его умирала с ними. В итоге, выскользнув наружу через последнюю дверь, за которую они уходили, он заглянул в свое сердце и ничего там не увидел. Ничего.

Но затем, десятилетия спустя, там появилась Кэролин, а сейчас…

Так он лежал, слушая, как Луиза поднимается по лестнице, как тихо закрывается дверь ее комнаты. Лежал и раздумывал: если человек жил достаточно долго, могла в нем народиться новая душа?

 

Глава 8

– Майкл, какого черта?.. – начала Лиз Хемптон-Эдгарс.

– Ш-ш-ш. Я только что убаюкал ее!

– Ох. – Лиз понизила голос до почти неслышного. – Я полагала, что она уже в постели.

– Я пытался добиться этого, но она хотела досмотреть кино. Однако не сумела. Ну-ка, помоги мне перенести ее в кровать.

Лиз кивнула, осторожно закрывая переднюю дверь в комнату.

Мэри с полуоткрытым ртом спала у него на коленях. Он взял ее на руки и поднял с дивана.

Она пошевелилась и открыла один глаз.

– Хочу досмотреть фильм, – сказала она сонно.

– Уже, – сказал он. – Ты сделала это, чемп. Теперь мы с мамулей отнесем тебя в кроватку.

– Мамуля?

– Я тут, солнышко, – Лиз подошла и чмокнула в лобик четырехлетнюю дочку. – Хорошо ли ты провела день?

– Ага. Мы играли в бейсбол. А потом пошли погулять снаружи.

– Да неужто? – голос Лиз снова опасно зазвенел.

– Эхе-хе, – сказал Гарибальди. – Разве это не должно было быть нашим маленьким секретом, спортсменка?

– Ой, да.

– Пойдем, отнесу тебя в кровать, – он перенес ее в соседнюю комнату, с постерами Red Sox; странная структура из жюфа, вещь с Минбара – подарок Деленн, вероятно, задуманный скорее для медитации, нежели для забавы ребенку; плюшевые игрушки; модели звездолетов; разбросанный по полу конструктор. Она уже была в своей пижаме, так что он уложил ее в кровать под одеяла.

– Спокойной ночи, – сказал он, целуя ее в лоб.

– Расскажи сказку.

– Мне срочно надо поговорить с мамулей.

– Ну коротенькую.

– Ну, ладно. Давным-давно жила-была маленькая девочка по имени… хм… Мэри. Она жила на горе Олимп, и однажды мамочка послала ее с тремя кредитами в магазин купить этих шведских тефтелек на обед…

– Бе-е!

– И знаешь ли, даже хотя шведские тефтельки признаны наилучшей едой в изученной вселенной, именно так и сказала маленькая девочка. Итак, когда она шла к прилавку продавца шведских тефтелек, перед ней появился пришелец странной наружности. Он был весь в черных перьях, с оранжевым клювом…

– …как Даффи Дак.

– Ага, немного похожий. Только с большими ферлами.

– Что это?

– Не перебивай папочку. И он сказал: "Эй, детка, у меня есть кое-что получше шведских тефтелей". На это маленькая девочка сказала: "И что, например? У меня всего три кредита". "Хорошо, какое совпадение, это как раз столько стоит," – сказал малый. "Это зерно бум-бу, из-за самого Предела," – и он вынул это большое черное зерно.

"Для чего оно?" – спросила она.

"Ну, ты просто сажаешь его снаружи, и оно принесет тебе славу и удачу". Вот, маленькой девочке понравилось, как это звучит, и она отдала ему три кредита. Ее мама очень рассердилась, когда она не принесла домой тефтели, потому как мамы всегда сердятся, когда…

Лиз кашлянула позади него.

– Конечно, ее папа тоже рассердился, – быстро добавил он. – Потому что маленьким девочкам полагается делать то, что им велят их родители. Они отправили ее спать без ужина, в наказание. А она открыла шлюз и посадила зерно, а на следующее утро выросло это гигантское растение бум-бу, вытянувшееся так высоко в небо, что достало до самого Фобоса…

Он как раз привел "маленькую девочку" в сад лентяев-гигантов, когда дыхание Мэри выровнялось. Убедившись, что она уснула, он остановился, вновь поцеловав ее в лобик. Лиз подошла и тоже поцеловала ее.

– Не прелестна ли она? – прошептал он. – Я представить себе не мог…

– Да. А ты с нею так добр. Я не могла себе представить.

Они постояли, молча глядя на ребенка, пока она не потянула его за руку.

– Пойдем. Нужно поговорить.

– Прежде всего, я думала, что мы согласились не предпринимать экскурсий наружу, пока она не станет старше.

– Но Лиз, ей хотелось. Она канючила целый день. И это же Марс – детям как можно раньше нужно научиться вести себя снаружи. Что, если будет поврежден купол?

– Повреждение скафандра в тысячу раз более вероятно, – она поморщилась. – Я знаю, что ты прав. Но это так опасно.

– Я осторожен. Ты знаешь, я не допущу, чтобы с ней что-нибудь случилось.

Она кивнула и сжала его руку.

– Ладно. Мы обсудим это позже. Сейчас я хочу поговорить вот о чем, – она открыла свой электронный блокнот и подняла так, что он мог видеть дисплей.

– О, да-да. Я собирался рассказать тебе об этом.

– Было бы лучше, если бы ты рассказал мне заранее. Мы намеревались вместе принимать решения, подобные этому.

– Да, Лиз, знаю, но…

– Я хочу сказать, что не понимаю этого. На это зелье выписано менее двухсот рецептов. Себестоимость его производства вчетверо выше, чем за него платят потребители, даже с учетом субсидий. Для Тао-Джонсона это был убыток – они не производили бы его, если бы не были обязаны, если бы им посчастливилось не открывать его. Теперь мы владеем его производством, так что убытки несем мы. Тебе известно нечто, чего я не знаю? Речь идет об эпидемии, или о чем-то аналогичном?

– Нет. Но, поверь мне, это стоит затрат. Для меня – стоит. И я прошу прощения, что не поставил тебя в известность, потому что…

– Это как-то связано с Бестером, не так ли? Лекарство для телепатов. Тут прямо-таки везде так и прописано – Бестер.

– Да-с. Ты догадалась. Это одна из тех вещей, что я в тебе люблю, Лиз, ты очень догадлива.

– Нечего льстить. Я не поддамся. Объясняй.

– Этот препарат жизненно необходим ему. Лишь немногие люди во всей галактике принимают это – и я все еще не смог найти его. Где-то кого-то снабжают этим лекарством, но сам он в нем не нуждается. Препарат переправляют кому-то, а те – еще кому-то, кто посылает его в Швейцарский банк или еще куда-то. Я не знаю, как они это проделывают. Но это единственная ниточка, которая у меня есть, и она никуда меня не привела.

– Так что ты приобрел монополию на его производство.

– Да.

– Что это даст?

– Снабжение в моих руках. Я могу его прекратить.

– Майкл! Как насчет остальных, для кого это так же жизненно необходимо? Ты же не убьешь их всех лишь для того, чтобы достать Бестера! Я тебя знаю! Я знаю, ты одержим этим человеком, но…

– Нет, Лиз, успокойся. Я не собираюсь всех убивать. Но я могу заявить, что наши люди открыли возможные побочные эффекты и настоять, чтобы каждый, кто использует это средство, прошел проверку перед следующей дозой. Тогда кто-то проявится, мы его проверим, найдем, что он не болен, и поймем, что он и есть наш связник с Бестером.

– Майкл, я думала, с этим покончено. Я полагала, что после войны, всех этих смертей, судилищ…

– Это не кончено, пока Бестер не окажется там, где не сможет повредить уже никому и никогда. Это мой долг перед Шериданом, перед Литой, перед тысячами уничтоженных им. Ты ведь видела фотографии исправительных лагерей, Лиз? Видела? Я должен моей дочери мир без него. И – да – я должен это самому себе.

– Майкл, я люблю тебя. Я на твоей стороне. Но Бестер – твоя новая замена бутылки, твое новое нездоровое пристрастие.

– Лиз, я избавился от большей части дурного в моем прошлом. Моя жизнь – здесь и сейчас, с тобой и Мэри. Кроме этого единственного пункта.

Я не могу плестись за ним и не могу обойти его. Не могу, если он еще рядом, еще свободен и насмехается над всеми нами. Не могу. Единственный путь проходит прямо через него.

Она долгое и тяжкое мгновение смотрела на него, пока ее лицо наконец не смягчилось. Плечи расслабились, она обхватила его руками и обняла за шею.

– Я знаю, – прошептала она. – Только будь осторожен. Я теряла тебя так много раз. Я не могу вынести мысль потерять тебя снова – ни из-за реального Бестера, ни из-за твоей одержимости им. И я не хочу, чтобы ты что-то от меня скрывал, как ты обычно пытался спрятать пустые бутылки, пребывая в загуле. Если ты делаешь – делаем мы. Понимаешь?

– Угу-угу.

– Отлично, – она поцеловала его, сперва нежно, затем шутливо, затем с проснувшейся страстью. Он ответил на ее поцелуй, пытаясь прогнать из своего сознания язвительное лицо Бестера.

 

Глава 9

Бестер едва пошевелил пальцами, так что острие его шпаги описало небольшую окружность. Его противник, очень молодой человек, чье имя он позабыл, слегка ударил по его эфесу. Бестер быстро отступил на два шага, затем сделал резкий выпад и ложный финт вперед. Как он и ожидал, юноша парировал вместо того, чтобы отступать. Конечно – он фехтовал со стариком, не так ли? Он был уверен, что окажется быстрее.

"Но лучше быть правым, чем быстрым," – подумал Бестер. В фехтовании точность – это все. Бестер связал клинок обороняющегося и вонзил острие в плечо парнишки. Его жакет окрасился ярко-зеленым.

– Чепуха! – воскликнул парень. Это звучало по-американски. Бестер снял свою маску.

– Отличная схватка, мистер…

– Нэри. Спасибо.

– Полагаю, вы прилично владеете рапирой.

– Ага.

Бестер покачал головой.

– Спорт молодых. Все эти прыжки и скачки…, – они обменялись рукопожатием.

Бестер отер со лба легкую испарину. В Корпусе он придерживался весьма строгого режима тренировок. Разумеется, хорошему пси-копу не часто выпадало использовать физическую сноровку, кроме разве что меткой стрельбы, но он рано выучил, что, когда такой момент наставал, наличие подобных навыков становилось вопросом жизни и смерти. Так что он практиковался в различных боевых искусствах и ежедневно совершал пятимильную пробежку.

Годы изгнания ослабили его в этом отношении, но закалили в других. Вряд ли ему следовало беспокоиться о своей физической форме. Однако он внезапно осознал, что поднабрал лишний вес, и захотел вернуть молодую упругость мышц. Он попробовал себя в прежнем режиме, но обнаружил, что это его перегружает. Его новая жизнь нуждалась в новом режиме.

Он фехтовал в академии и был вполне хорош. Фехтование с другими телепатами применялось для совершенствования стратегии ментального блокирования, подачи ложных сигналов и так далее – но после академии он думал об этом как о спорте, вне практического применения.

Что ж, такова была теперь его жизнь – жизнь вне практического применения. Он писал литературную критику, он покупал платья молодой женщине, он фехтовал. Он был в Париже – почему бы нет?

А фехтовать с нормалами было приятно. Годы в пси-полиции отточили его умение читать язык тела и лица без сканирования, но если ему было действительно нужно, он мог перехватить их стратегию незаметно для них. Его это ничуть не коробило – не коробит же человека с длинными руками то, что он дальше дотягивается. Но он был осторожен. Хотя он не встречал никаких других телепатов, которые практиковались в фехтовании, никогда не знаешь, когда наскочишь на такого. Другой П12 мог заметить, что он пользуется своими способностями, даже в очень слабой степени.

Он решил, что на сегодня достаточно. Он попрощался с учителем фехтования, узловатым стариком по имени Гибн, и принял душ, с наслаждением подставляя горячей воде перенапряженные мышцы. Они окрепли, с удовольствием отметил он. Он похудел и чувствовал себя моложе по сравнению с тем временем, когда прибыл на Землю. Казалось, Париж почти повернул его годы вспять. Да, это было правильно – приехать сюда. Замечательно. Это становилось яснее с каждым проходившим днем.

Он возвращался в отель кружным путем. Он никогда не повторял тот же путь дважды – иметь обыкновение ожидать, что тебя схватят враги, дурная привычка, но некоторые привычки не умирают. Кроме прочего, это не паранойя, когда действительно есть люди, готовые схватить тебя. А галактика была полна людьми, готовыми схватить Альфреда Бестера, и все они отдали бы что угодно, чтобы узнать, где он находится в данный момент.

Сегодня его путь вел через Булонский лес и в конце концов привел его на станцию метро "Булонь – Понт-де-Сен-Клод". Он стоял, ожидая поезда, платформа заполнялась.

Он вспоминал Луизу в платье, как оно облегало ее фигуру. Она выглядела смущенной, но ее мысли поведали иное. Она знала, что хорошо выглядит в нем.

Это было прошлым вечером. Сегодня утром он ее не видел и праздно раздумывал, может, она встретила кого-нибудь в опере и пошла домой с ним. Или, может, полицейский Люсьен в конце концов уговорил ее.

Он обнаружил, что эти мысли не очень ему нравятся. Может, ему следовало пойти с ней. Но он не хотел выглядеть жалким старым волокитой.

Конечно, он мог просто прочесть ее мысли и открыть, что она думает о нем. Но ему казалось, что по отношению к Луизе это как-то неправильно, неэтично.

"Нет, – сказал он себе. – Дело не в этом. Ты просто боишься того, что найдешь. Что ты ей нравишься и она жалеет тебя, но ты не интересуешь ее как мужчина."

Он почувствовал внезапный гнев. Дух Байрона усмехнулся у него в голове. Что разозлило его еще больше – что, вероятно, это было правдой.

Подошел поезд, но это был не его. Он стоял, хмурясь, подрастеряв свое хорошее настроение.

И уловил, что кто-то наблюдает за ним, ощутил телепатическое прикосновение.

Он быстро огляделся и выхватил лицо из толпы. Старое, бледное лицо, курносое, со слабым подбородком. Он узнал его очень скоро – у него всегда была хорошая память на лица.

Телепат. Как его звали? Аскерн? Акерон? Акерман. Он работал в одном из исправительных лагерей…

Человек отвернулся. Бестер предпринял легкое сканирование, недоступное, он знал, слабеньким телепатическим способностям Акермана. Бестер показался Акерману знакомым, но тот не опознал его. Борода очень изменила его.

Бестер начал проталкиваться через толпу, но человек уже вошел в поезд. Когда Бестер добрался туда, двери захлопнулись.

Акерман не узнал его, он был уверен. Не узнал.

Он внезапно заметил, что у него дрожат руки.

– Что с вами? – спросила Луиза. – Вы выглядите как привидение.

Бестер устало опустился на стул.

– Может, я и есть призрак, – сказал он мрачно.

– Что ж, если хотите поговорить о чем-то…

– Как было в опере? – прервал он. – Должно быть, спектакль закончился поздно. Я не слышал, как вы вернулись.

Ее лицо помрачнело.

– Так вы были тут? Я полагала, у вас есть дело на вчерашний вечер. Думала, что в этом причина вашего отказа пойти со мной.

– Я солгал. Я ненавижу оперу.

– Вы снова лжете. Я слышала – вы напевали что-то в вашей комнате.

– Луиза…

Ее лицо смягчилось.

– Простите, – сказала она излишне порывисто. – Это не мое дело, и я прошу прощения. Как и то, что я пришла поздно – не ваше дело, да?

– Да, – отозвался Бестер, кивнув, чувствуя некоторое облегчение.

Она постояла молча долгое мгновение. Оно должно было быть неловким, но не было.

– Не пойдете ли со мной? Хочу показать вам кое-что.

– Конечно, – он встал, чувствуя легкую слабость в ногах. Его лекарство запаздывало на день, но это не могло быть причиной – у него была еще неделя до проявления симптомов. Об этом он не волновался.

Возможно, просто годы.

Он последовал за Луизой из кафе и вверх по лестничному маршу до самого мезонина. Бестер однажды спрашивал о том, почему она никогда не сдает это помещение, но она решительно сменила тему.

Она отперла дверь одним из старомодных ключей на ее кольце, открывая просторную комнату с высокими потолками и высокими оконными проемами. Щедрый свет вечернего солнца окрасил золотом полированные деревянные половицы. Помимо этого, комната была пуста, за исключением мольберта с холстом на нем, деревянного ящика с красками, шпателя и стула.

– Здесь я жила с моим мужем, – объяснила она. – После того, как он ушел, я не могла даже подниматься сюда. Я не открывала эту дверь пять лет. Сегодня утром – открыла.

– Вы снова занимаетесь живописью?

– Да.

– Что ж, я рад.

– Рады? Хорошо. Тогда вы согласитесь мне позировать.

– Что? Нет, этого я не могу сделать.

– А почему нет? Вы прожили то, что заработали за помощь в уборке и покраске. Вот вам шанс сделать кое-что еще.

– Нет.

Она отбросила шутливый тон и положила свои пальцы на его руку.

– Пожалуйста! Я хочу попытаться изобразить нечто трудноуловимое, спрятанное и подлинное. Думаю, что когда-то я умела это делать. Я хочу увидеть, могу ли я еще.

Искренность ее голоса дошла до него.

– Ну ладно, – сказал он, – полагаю, это мне не повредит. Но из одежды вам меня, юная леди, не вытащить.

– Нет? Тогда вы наденете то, что я вам выбрала, да?

Он пожал плечами.

– Почему бы нет?

Они постояли, пока она не сказала:

– Ну?

– Что "ну"?

– Идите переодевайтесь.

– Не ерзайте. Вот так.

– Дышать можно?

– Дышите, разговаривайте, все что хотите, только сохраняйте эту позу, более или менее.

– Я попытаюсь, – сухо сказал он. Боковым зрением он видел, как она всматривается в него, затем в холст, затем поднимает кисть, пробуя.

– До сих пор я не писала портретов, вы знаете? – сказала она через несколько минут. – Это считалось уделом прошлого, когда я училась в школе. В моде была минбарская диалектическая перспектива.

– Минбарская… что? Вы это сами выдумали.

– Нет, извините за выражение, не выдумала. Это был философский ключ к новой пост-пред-постмодернистской традиции.

– И это вы тоже сами выдумали.

Она рассмеялась музыкальной трелью, первый такой смех, который он слышал от нее. Детский смех.

– Кто-то выдумал это. Не я. Я читаю вашу литературную колонку, знаете ли. Не изображайте эпистемологическую невинность передо мной.

– Вы читаете мою колонку?

– Да, время от времени. Вы умеете наносить оскорбления.

– Это что, комплимент?

Она снова хихикнула, на сей раз в более привычном, более циническом тоне.

– Что хорошего в комплиментах? Никто никогда не извлекает пользы из похвалы.

– Ах. Так вы вправду читаете мою колонку.

– Да. Если позволите высказаться, мистер Кауфман, я на самом деле ее не одобряю.

– Критика критики? Теперь вы пытаетесь улучшить меня?

– Легко разобрать дом на части. Труднее его построить.

– Смысл?

– Смысл вы умеете выражать речью, и вам следовало бы употребить это умение позитивно. Напишите что-нибудь свое собственное.

– Так чтобы это, в свою очередь, можно было критиковать?

– Это то, что останавливает вас, значит? Страх?

Бестер обдумал это.

– Нет. Если честно, мне никогда не приходило в голову что-то написать.

– Вы похожи на человека, которому есть что сказать. В этом есть что-либо, что людям следует понять, что-нибудь, чего, по-вашему, человеческой расе недостает?

Из того места своего сознания, где он держал Байрона, он услышал сардонический смешок. "Да, мистер Бестер. Не хотите ли позволить им понять? Понять, почему вы заставили меня уничтожить беззащитных нормалов? Почему по исправительным лагерям струились реки слез и крови? "Слезы и кровь", – вот и готовый заголовок для тебя."

– Возможно, вы правы, – сказал Бестер, пытаясь игнорировать Байрона. – Я об этом подумаю.

По непонятной причине его лекарства не оказалось в секретном почтовом ящике. Оно было единственным, что ему было действительно нужно от остатков агентурной сети, – однако оно не пришло. Уже три дня опоздания. Что могло случиться? Вовлеченные люди просто не могли предать его – он слишком многое имел на них, а в некоторых случаях и в них.

На будущей неделе дела пойдут к худшему. Он начнет выдавать себя телепатически. Луиза – если не кто-то еще – узнает, кто он есть. С этим она еще может справиться, но справится ли она, когда он утратит разум, и начнется процесс агонии и умирания? Окажется ли она способна ухаживать за ним, кормя с ложечки, как ребенка, и меняя простыни?

Он не потащит ее через это – неважно что, да и делать этого она не будет. Нет, он будет умирать в больнице, где результат положенной проверки ДНК проскользнет мимо посвященных в его тайну в Метасенсорное отделение EABI (Бюро расследований Земного Содружества). И затем придут охотники. Но, конечно, они добудут уже немногое, не так ли?

Это была всего лишь задержка, ничего более. Ампулы завтра прибудут, и все станет хорошо.

Когда прошло еще два дня без намека на лекарство, он сделал кое-что, чего не хотел делать. Он пошел и позвонил по некоторому номеру. Так он связался с компьютером в Швеции, который, в свою очередь, соединил его с Марсом и в конце – с отдаленной колонией Мир Креншоу. Предположительно, у каждого из этих узлов был только двухпроцентный шанс проследить обоих связников, и через три передачи он был защищен, неважно как.

Вызов потребовал долгого времени на соединение. Наконец, кто-то поднял трубку.

– Алло.

Он остолбенел. Он не отвечал. Он достаточно хорошо знал этот голос, но был совсем не тот человек, которого он ожидал услышать.

– Бестер? Это ты? Ты знаешь, кто это, не так ли?

Это был Гарибальди.

– Я иду за тобой, Бестер. Я иду за тобой, сукин ты сын.

Бестер повесил трубку.

Джем издал заикающийся звук, открыв дверь и обнаружив за ней Бестера. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы успокоиться до такой степени, чтобы пригласить Бестера внутрь.

– Я не доставлял Луизе неприятностей, – поторопился сказать он. – Фактически, я перестал доставлять проблемы ей и делал больше неприятностей отелям в округе, так что она получила больше постояльцев. Точно как вы велели.

– Я знаю, Джем, и я очень доволен. Это не то, зачем я пришел.

– Нет?

– Нет. Мне кое в чем нужна помощь, кое в чем по твоей части.

– О. У… садитесь, если не против.

– Не буду возражать, – отозвался Бестер, усаживаясь в кресло.

– Не возражаете, если я выпью?

– Ничуть.

– Вам налить?

– Для меня еще рановато.

Джем налил себе стакан скотча, затем сел на кушетку, вращая стакан между ладоней.

– Что за дело? – спросил он.

– Это очень просто, на самом деле – небольшой взлом.

– Где, что и когда? – теперь голос Джема успокоился, теперь в нем возросла доверительность, ибо они толковали о чем-то, в чем он разбирался.

– Большая аптека в нижнем городе, на бульваре Сен-Жермен.

– Знаю это место. Почти неприступно. Во время чумы прошел слух, что у них есть лекарство, но его получат только богачи. После пяти взломов они организовали надежную охрану. Что вам нужно? Может, я достану это на черном рынке.

– Это – нет. И это единственное место в Париже, где есть то, что мне нужно.

В Париже, кроме него, было четыре человека, страдавших тем же недугом – он проверил это, прежде чем приехать. Он даже достал их имена и адреса, как раз на подобный случай. Его первоначальный план в крайности был просто пойти в их дома и взять их дозы, если они ему понадобятся. Это было до того, как впутался Гарибальди. Зелье производилось конкурирующей компанией, но Гарибальди, должно быть, как-то открыл состояние Бестера и выследил его поставщика.

Это значительно усложняло дело. Число людей, нуждавшихся в лекарстве, было настолько невелико, что человек с возможностями Гарибальди мог выследить их всех. Если один из них умрет или запросит повторную дозу, это привлечет внимание. На большом расстоянии Гарибальди не узнал – не мог узнать, где он. Его связник на Креншоу не мог выдать его местонахождение, потому что не знал его.

Но если он возьмет сыворотку у одного из других телепатов в Париже, Гарибальди узнает, где он, вероятно, в считанные дни, наверняка, менее чем за месяц.

Путь налета непосредственно на аптеку был безопаснее, более окольный. Аптеки грабят постоянно. Трюк был прост, и наверняка никто не мог сказать, зачем совершили ограбление.

– Мне также нужно, чтобы ты спалил ее.

– Зачем?

– Этого тебе знать не нужно, Джем. Так как насчет этого?

– Ясное дело, мистер Кауфман. Сделаю.

– На самом деле, мы сделаем. Мне нужно быть там.

Джем воспринял это с явным удивлением, но ничего не сказал. Он еще хлебнул своего напитка и уставился в янтарную жидкость.

– Что вы сделали со мной, мистер Кауфман? – спросил он тихим голосом. – Я пытался… я пытался рассказать приятелям, но не смог. Иногда я также пытаюсь подумать о том, чтобы вас убить… – он внезапно содрогнулся – … но об этом я даже думать не могу. А какие у меня сны… Мне снится, будто я умер, будто я просто блуждающая пустота в воздухе.

Я не просил никогда за всю свою жизнь. Никогда, даже у своего старика. Но сейчас я прошу. Пожалуйста. Je vous en prie (Я вас умоляю (фр.) – Прим. ред.) Я сделаю все, что вы говорите. Что угодно. Но только – не могли бы вы прекратить сны?

Бестер наклонил голову.

– Ты будешь делать все, что я скажу, неважно, что, или будет хуже, хуже и хуже, до тех пор, пока ты и глаз не сможешь сомкнуть. Ты это знаешь. Я не стану что-либо делать, чтобы ты был покорным. В том, что касается тебя, я Бог, и это единственное во вселенной, что действительно имеет значение.

– Пожалуйста, – он рыдал.

Бестер протянул руку и похлопал Джема по плечу. Здоровяк съежился.

– Я обдумаю это, после этого дела. Обдумаю – имей в виду.

– Хорошо, – сказал Джем и допил свой стакан. В его глазах почти не было надежды.

– Итак, почему бы тебе не быть хорошим мальчуганом и не пойти проверить аптеку? Все-все: поэтажный план, охрану, сторожевое оборудование. Я даю тебе два дня на сбор информации, затем я снова встречусь с тобой здесь, и мы спланируем наши действия. Идет?

– Идет. Займусь этим сейчас же.

– Молодец. Увидимся через два дня.

 

Глава 10

Бестер чувствовал зуд, а свет выделывал фокусы с его глазами. Сидеть спокойно было труднее, чем обычно, и голос Байрона в его голове стал громче. Как и странные голоса, долетавшие с улицы подобно неприятным и нежелательным запахам.

Он сказал себе, что все будет в порядке. Сегодня он снова поговорит с Джемом, и в ближайшие дни он получит инъекцию. Если же нет – если нет, он сделает то, что должен. Найдет кого-нибудь из других тэпов, заберет его дозу и покинет Париж.

Он вновь подумал о бегстве, среди холодный и незнакомых звезд, с большей болью, чем мог предполагать. В одно ужасное мгновение он подумал, что сейчас заплачет. Он терял контроль над эмоциями – дурной знак.

– Вы сегодня выглядите грустным, – отметила Луиза со своего места у мольберта.

Звук ее голоса был криком для него, но это еще больше обозначило его дилемму. Скоро он начнет выдавать себя, телепатически. Скоро она узнает, что он такое, может быть, даже, кто он такой. Возненавидит ли она его тогда? Вероятно.

"Наверняка," – поддразнил Байрон.

– Я просто чувствую жалость к себе. Обычная стариковская слабость.

– Вы не настолько стары – но должна сказать, что вы скорее кажетесь одиноким в этом мире, мистер Кауфман. У вас нет никакой семьи, никаких друзей?

"Корпус – мать, Корпус – отец. Мы – дети Корпуса", – вставил Байрон фальшивым тоном.

– Больше нет, – устало сказал Бестер. – А у вас? У вас нет семьи?

– У меня была очень большая семья, – сказала Луиза. – Три брата и три сестры. Я была средним ребенком.

– Где же эта ваша большая семья?

– Ну, сейчас она не такая большая. Отец скончался от сердечного приступа шесть лет назад. Мой младший брат, Пьер, был на "Виктори", когда ее взорвали дракхи. Жан и Франсуа эмигрировали на колонию Бета очень давно. Мама снова вышла замуж и живет в Мельбурне; мы общаемся по телефону, но уже два года, как я ее не видела. Одна из моих сестер, Анна, сражалась на стороне Шеридана против Кларка, а моя старшая сестра служила у Кларка в личной охране. Они с тех пор не разговаривали, а после попытки помирить их и я с ними обеими больше не общалась.

– Остается еще сестра.

– Ах. Я отбила у нее парня и вышла за него замуж.

– Ого.

– Да. Я сохраняю надежду, что она простит меня – надо думать, она теперь понимает, что я оказала ей услугу. Но упрашивать я не стану.

– Жаль все это слышать.

– Не жалейте. Я все еще люблю их, и я думаю, что все они еще любят меня. Семью никогда по-настоящему не теряешь – просто расходишься с ними по месту и времени. Но я усвоила также, что на них не приходится рассчитывать. Некоторые люди из больших семей никогда не научатся быть независимыми. Я научилась, и я рада. Опора может и подвести.

– А теперь вы выглядите грустной.

– Грустной, да. Подавленной – нет. А вы увернулись от моего вопроса, как я полагаю. О вашей семье.

– У меня тоже была большая семья, – сказал Бестер, и, к своему удивлению, понял, что это не совсем ложь. – У меня был брат – Бретт. Мы всегда соперничали, мне кажется, всегда пытались превзойти друг друга. Каким-то образом, думаю, он был мне ближе всех моих родственников, – он посмотрел на облака в небе за окном. Он как будто видел в них лица – Милла, Азмун и, да, Бретт. Ребята из его класса, те, с кем он вырос. Кем же они были, если не родственниками?

– Бретт умер много лет назад. Мне все еще недостает его, иногда это ощущается так, как будто он глядит мне через плечо. Наши родители… – "Корпус-мать, Корпус-отец" – …наши родители были строги, но справедливы. Прекрасная старая школа.

Он улыбнулся, но воспоминания вспыхнула перед его внутренним взором настолько живо, что на мгновение он перестал видеть Луизу, или облака, или еще что-либо. Мгновение он видел огонь и дым, цитадель мятежников на Марсе почти полстолетия назад.

Лидер мятежных телепатов умирал у его ног. Человек, который утверждал, что приютил Бестера ребенком, что знал его настоящих родителей. Меттью и Фиону Декстер, предводителей подполья – до их гибели в 2189 году, когда родился он.

Он застрелил негодяя за эти слова, да так, что пальцы, державшие оружие, сжались навсегда – отнялись, умерли…

– Клод? Что это? Что случилось?

Он моргнул. Луиза наблюдала за ним с беспокойством в лице.

– Ничего. Я… просто воспоминания.

– Ничего себе воспоминания. Вы уверены, что в вами все в порядке?

– Я… да. Не беспокойтесь обо мне. Просто продолжайте работу.

– Не могу. Я не вижу то, чего хочу, – то, что я хотела уловить в вас. Думаю, что у вас сейчас лицо – хуже некуда.

– Простите, что разочаровал вас.

– Я разочарована в себе, не в вас. Но я найду это в конечном счете.

– Можно посмотреть на картину?

– Нет, пока она не закончена. Старая традиция. Думаю, мы закончим в несколько дней.

– Теперь разочарован я, – брякнул он и тотчас же пожалел об этом.

Она не ответила, однако он полагал, что ощутил в ее сознании смущение. Воздух, казалось, пляшет, и как-то нехорошо.

Ему становилось хуже. Он должен увидеть Джема.

– Не уверен, что мы можем сделать это, – объяснил Джем.

– Почему?

– Они обзавелись всем на свете и превратились в крепость. Никто не обойдет детекторы движения, запаха и звука на входе. Сигнал тревоги посылается в охранную компанию и копам. Время прибытия – всего шесть минут после получения сигнала, а может и еще быстрее.

Вся система управляется компьютером, так что ее никак нельзя одурачить. У нее нет проводов, она оснащена собственным источником электропитания, перерезать провода невозможно. Плюс там есть живые охранники. Даже если мы проделаем работу достаточно ловко, система зафиксирует нас – проклятая штука набита камерами и датчиками, да многие из них наверняка еще и замаскированы.

– Думаю, я смогу решить эту проблему, – сказал Бестер.

– Как?

– С помощью вот этого, – он вынул маленький черный чип размером со спичечный коробок.

– Что это?

Бестер повертел вещицу между пальцами. Это была одна из тех штук, что провели его на Землю через непреодолимую охрану и карантин. Один из элементов технологий Теней, который Пси-Корпус сумел воссоздать и использовать.

– Ты когда-нибудь читал Декарта?

– У, нет.

– Тебе нужно расширять кругозор, Джем. Это пошло бы тебе на пользу. Он сказал: "Я мыслю, следовательно – существую".

– Ага, я это слыхал.

– И понимаешь?

– Вроде да.

– Это часть более пространного утверждения, сделанного Декартом. Я знаю, что я существую, но как я могу знать, что существует кто-либо или что-либо еще? Могу ли я действительно доверять информации, которую получаю от моих органов чувств? Может быть, нет. Все это может быть иллюзией или обманом. Я мог вообразить все это.

– Знакомое чувство, – сказал Джем. – Что это может сделать с охранной системой?

– А вот что. У здания – искусственный интеллект, который обрабатывает информацию, поставляемую его сенсорами, определяет, что они видят, слышат, чуют и прочие данные такого рода. Это устройство… – он поднял черный чип, – …может проникнуть в систему с искусственным интеллектом и навязать ей свою собственную логику. В результате оно сделает искусственный интеллект неспособным действовать в соответствии с получаемыми данными – потому что компьютер не станет им верить.

– Вы собираетесь скрутить мозги компьютеру.

– Вот именно.

– Я слыхал о подобных штучках. Обычно они не срабатывают – компьютер распознает их как вирус или что-то такое.

– Это – не вирус. Я могу обмануть искусственный интеллект, который не распознает, что опутан внешним воздействием. Внутренняя тревога будет отключена, и наружу будет как и раньше поступать сигнал "все в порядке".

– Кажется, я положусь на ваше слово.

Бестер усмехнулся.

– Как и во многом другом, Джем, у тебя нет выбора.

Улица была достаточно безмолвна для двух часов утра, но Париж никогда по-настоящему не унимался. В отдалении трубили гудки автомобилей, раздавались голоса – протестующие, сердитые и радостные, увеличивая фоновый шум, который создавался в его голове.

Апрельский дождь был даром небес. О, он был скудным и холодным, последнее слово зимы, но он задернул бисерный занавес над миром. Под дождем люди опускают головы и спешат, куда бы они ни направлялись. Люди под дождем не слишком наблюдательны.

Бестер нашел, что ему это нравилось. Годы – может, десятилетия, так он теперь думал об этом – прошли в его жизни без этого ощущения капель на щеках. На Марсе больше всего на дождь походил слабый иней, который не мог заменить настоящий дождь. Ничего, подобного этому, этому запаху мокрой мостовой, самого воздуха, отмытого начисто.

Джем казался менее счастливым. Он горбился под падающими струями. Он, вероятно, был одним из тех людей, которые пытаются высчитать, промокнут ли они сильнее на бегу или на ходу. Будто это имеет значение, подумал Бестер. Будто чуть больше или меньше промокнуть – большая разница.

Проехала машина, дождь стал подобен жемчужинам, падавшим в медленном темпе, каплями цвета калено-белого металла.

"Держись, Бестер, – подумал он, – еще немного, и эта частная проблема будет решена."

"И что тогда? – спросил Байрон. – Пойдешь еще куда-нибудь, притворяясь, что не монстр?"

– Заткнись, – пробормотал он.

– Чего? – спросил Джем.

– Ничего.

– Вот мы и тут. Это черный ход, о котором я вам говорил.

– А, – он вытащил черный чип из кармана, коснулся одного из контактов. Почти тотчас же загорелся зеленый огонек.

– Готово, – сказал Эл. – Теперь можешь открывать дверь.

Джем открыл свою тяжелую черную сумку и вытащил дрель с насадкой. Он приставил ее к замочной скважине и запустил, подавая пучки когерентных рентгеновских лучей ускоренными циклами.

Дождь начал шипеть на двери по мере накаливания металла. Через несколько минут Джем толкнул ее, открывая. Она отворилась со вздохом, первым громким звуком с начала их работы.

Эл вынул из кармана пиджака девятимиллиметровый кольт и удостоверился, что глушитель на месте. Он бы использовал PPG, но с ним трудно было попасть на Землю. В космосе PPG был очень полезен, потому что гелиевая плазма, которую они испускали, могла произвести ужасающее разрушение плоти и костей, не пробивая дыры в переборке. Но PPG были дороги, предназначались в основном персонально для службы охраны и военных, да и, наконец, нет ничего лучше для быстрого убийства, чем пистолет. По крайней мере в большинстве случаев.

Когда они проникли в здание, Бестер сконцентрировался и поискал охрану, но остался ни с чем. Это было странно. Его чувствительность должна была возрасти в его нынешнем состоянии, а не притупиться.

Может, в этом и была проблема. Город практически кричал ему. Мягкое бормотание и каденция сознаний, которые однажды так заинтриговали его, в последние несколько дней превратились в отвратительный гвалт. Что было в том отрывке из По?

"Превыше всего было чувство обостренного слуха. Я слышал все в небесах и на земле. Я слышал многое в преисподней. Безумен ли я теперь?"

Да, если он вскорости не примет сыворотку, он кончит как персонаж этой истории, безумно кричащий о некоем воображаемом сердце…

Он потряс головой, чтобы очистить ее, и снова сканировал. Не время было ошибаться.

Все еще ничего. Может, у охраны ночной перерыв.

Джем умел двигаться с превосходной грацией, когда хотел, как своего рода большая кошка. А Бестер, конечно имел преимущество долгих лет практики, с того первого раза, когда преследовал меченых, самостоятельно, когда ему было всего пятнадцать. Это тоже было в Париже…

И тут он засек его, внезапное чувство, что кто-то прошел по твоей могиле. И почти позабытое ощущение столкновения с чьими-то блоками.

Блоки. Блоки.

Охранник был телепатом. Конечно. Телепаты в наши дни могли заниматься почти чем угодно, не так ли? Эта возможность никогда не приходила ему в голову.

– Стоять. Ни с места.

Нет. Это никогда не приходило ему в голову, и, как следствие, охранник-телепат стоял прямо позади них.

– Не делайте себе хуже. Пока это лишь взлом и проникновение, не кража или похищение. Полиция уже у вас на хвосте. Я знаю – один из вас тэп, но не думайте, что можете уйти с какой-нибудь штукой. Я – П10, и я хорошо натренирован на пси-поединок.

Бестер внезапно почувствовал полную абсурдность происходящего. Быть пойманным П10.

"Убей его, Джем", – велел он.

Джем упал и перекатился, выхватывая два пистолета, как ковбой из какого-нибудь древнего фильма. Молнии выстрелов осветили сцену. Бестер мельком заметил нырок тэпа за ряд стеллажей, за секунду до того, как сделал то же.

Когда Бестер вскочил и побежал другим путем, Джем снова оказался на ногах, стреляя по полкам, очевидно, надеясь, что слепая пуля пролетит насквозь и заденет цель.

Бестер пригнулся и поспешил вдоль рядов.

Должно быть, он выдавал себя и не знал этого. Телепат засек их с самого начала. Он вызвал копов, это означает, что они прибудут в лучшем случае через несколько минут, а может и раньше.

Позади него продолжалась перестрелка. Пистолет охранника не утихал – он бабахал громко и открыто. Выстрелы Джема были почти неслышны – свист его пуль, летевших в и сквозь предметы, имели призрачный тембр.

Бестер направился в подвал. Рибосилас холина должен храниться там. Сколько минут прошло?

Ему нужна была дрель. У Джема есть.

Не в первый раз проклинал он ловкачей-генетиков из Корпуса, ученых, которые в ответе за его чертово состояние. В те дни они чересчур упивались технологией. Усиление – прах, ради всего святого! Чьей гениальной идеей было дать нормалам дар телепатии?

Не его. Он сражался против этого зубами и когтями, но это было до…

Сконцентрируйся. Байрон смеялся над ним. Игнорируй это. Сконцентрируйся. Он проскользнул назад по проходам, отыскивая охранника, но оружие

последнего перестало стрелять. Как и Джема. Все кончено? Он "пошарил" мысленно, почувствовал Джема. Здоровяк излучал боль. Вероятно, ранен. Но охранник…

Снова у него за спиной.

Бестер не стал падать, или увертываться, или прятаться. Он просто обернулся и выстрелил, когда грохот раздался в нескольких шагах от него. Он почувствовал, как что-то горячее задело его лицо, но он не стал уклоняться. Зачем ему уклоняться? Разве увернешься от пули? Все равно, что пытаться уклониться от капель под дождем.

Теперь тэп корчился на полу. Он был ранен в грудь, возможно, рана не смертельна. На мгновение Бестер почувствовал внезапный укол совести. Это был один из своих, один из его семьи. Телепат.

Затем он вспомнил Байрона, и войну, и суд.

Он выстрелил человеку в голову, дважды. Тело причудливо дернулось и застыло.

Джем был ранен. Бестер не мог сказать, насколько тяжело.

– Господи, как больно, – бурчал здоровяк.

– Знаю. Мы скоро осмотрим тебя. Но сперва мы должны взять то, за чем пришли. Ты можешь идти?

– Ага… – он с усилием поднялся на ноги. Они нашли сумку и вернулись в подвал. Снаружи Бестер мог слышать роковой звук машин парижской полиции, этот завывающий зов, который не очень изменился за столетия.

Подвал отнял чуть больше времени, чем дверь; наконец они очутились внутри, и у Бестера ушло несколько минут на то, чтобы найти сыворотку. Тем временем, следуя инструкции, Джем набивал свою сумку наркотиками, имевшими ценность на улице.

– Вот они, – сказал Бестер. Его пальцы дрожали. Тут было четыре ампулы. Он взял их и сунул четыре похожих ампулы, наполненных водой, на их место. – Я пошел, Джем, – сказал он. – Будь осторожен.

– Лады, – сказал Джем. Он говорил неуверенно, его голос дрожал. – Что происходит? Что мне делать?

– Все хорошо, Джем. С тобой все будет хорошо. И у тебя больше не будет ночных кошмаров, как ты и просил. Идет?

– Идет.

Тут Бестер оставил его, уйдя через дверь, в которую они вошли. Кругом были машины. Большая часть – перед фасадом – он видел их огни через окно. Но тут была одна, со стороны переулка. Двое в униформе подняли оружие, направляя на него, защищенные их машиной.

– Не двигаться, – сказал один из них.

– Я не вооружен, – отозвался Бестер.

– Держи руки так, чтобы я мог их видеть.

– Ладно, ладно – только не стреляйте, – он медленно подходил к машине.

– Я сказал, стой там! – скомандовал коп.

Бестер продолжал бочком отодвигаться от двери.

Один из копов вышел вперед, его пистолет не дрогнул.

– На землю. Руки за голову.

– Как скажете, офицер.

Это не был громкий взрыв – но он был яркий и очень палящий. Шесть граммов керикана-икс в сумке Джема. Дверной проем в здание, должно быть, выглядел похожим на туннель к Солнцу. Бестер лежал с закрытыми глазами, лицом в землю, и все же он увидел свет и почувствовал, как жар ударил в спину.

Копам повезло меньше. Вообще-то, они имели бы чуть лучшие шансы, чем даже восстановление зрения – если бы он не всадил каждому пулю в мозг, прежде чем скрыться в ночи.

Его не преследовали – на этой стороне здания других копов не было, а тем, кто перед фасадом, было о чем побеспокоиться самим вместо того, чтобы заниматься им.

– Больше никаких кошмаров, Джем, – пробормотал он, чувствуя ампулы в кармане. – Больше никаких.

 

Глава 11

– Вы нынче примерно сидите, мистер Кауфман, – сказала Луиза.

– Благодарю вас, – отозвался Бестер. – Я сегодня чувствую себя лучше, чем в последнее время. Думаю, я что-то подхватил.

– Я тоже так думала. Начала о вас беспокоиться, – она мазнула по палитре, морща лицо и поводя носом. Бестер заметил, и не в первый раз, что засматривается на нее.

Да, он чувствовал себя чертовски лучше, в самом деле. Симптомы совершенно исчезли, оставив ему лишь немного путаные воспоминания о том, что проделали он и Джем позавчера ночью.

Оглядываясь назад, он дивился, как его не поймали, до того близко он был к краю реальности. Что ж, его выручили инстинкты, если не рассудок. Он знал о преследовании, занимался им всю свою жизнь, и, таким образом, знал, как не попадаться.

Тут были, конечно, три возможных осложнения. Кто-то, возможно, заметил его и мог дать его описание. Однако об этом он беспокоился меньше всего, учитывая сильный дождь и нанесенный ущерб. Второе – когда начнут проверять Джема – если они когда-нибудь попытаются выяснить, кем он был, – это может привести следователей в круг тех, кто мог его опознать.

Третье – и сильнее прочего беспокоившее его было то, что Гарибальди как-то мог обратить внимание на ограбление. Правда, когда они найдут остатки ампул там, где они должны быть, и тело продавца наркотиков в подвале, у них не будет причин проверять следы сыворотки среди расплавленного стекла.

Но они могут.

Ему действительно необходимо бежать. Покинуть Париж, покинуть Землю. Каникулы оказались веселыми, но не было причины испытывать судьбу.

– Вы необычайно долго отсутствовали недавно ночью, – сказала Луиза. – Теплая встреча?

– Можно и так сказать, – отозвался Бестер.

– Правда? Я знаю, с кем?

– Нет, я пошутил. Я просто гулял и думал. О том, что вы говорили – написать своего рода книгу.

– Мемуары?

– Нет, это было бы слишком личное. Роман, вероятно. Что-то, что позволило бы мне подойти к вещам более отстраненно.

– Я думаю, романисты иногда – трусы.

– Я полагал, что литературный критик тут я.

– Да, вы. Я предполагала, что вы того же мнения. Романисты вкладывают вещи, которые хотели бы сказать сами, в уста вымышленных героев. Это отделяет их от персонажей. Они всегда могут заявить, что просто герои говорят те вещи и что они просто изобразили мнение, нежели выразили его.

– Иногда так и делают.

– Да. Эффективная дымовая завеса, я полагаю, для их реальных мыслей.

– Так что, думаете вы, я должен написать мемуары.

– Этого я не говорила. Я недостаточно знаю о вашей жизни, чтобы судить, будет ли это интересно без прикрас. Но спорю, что так и есть, – она положила кисть и прямо посмотрела на него. – Кто вы такой, мистер Кауфман? Что вы такое?

Холодок пробежал у него по спине. Это звучало почти… гневно. Откуда это? Он что-то упустил, пока был болен? Он хотел бы четче вспомнить те дни.

– Не понимаю.

– В тот день. После оперы, когда вы интересовались, где я была. Вы думали, что я была с кем-то, не так ли? С мужчиной?

– И в мыслях не держал. Кроме того, вы же спросили меня о чем-то подобном?

– Отлично, – сказала Луиза. – Одним махом вы говорите "нет, я не…, но если я и…" и так далее. Будьте честны. Вы думали, что я была с кем-то, и вам это не понравилось.

Он не ответил на это, просто пытаясь глядеть на нее так, будто она спятила.

Она покачала головой и подошла к нему.

– Нет. Знаете, где я была в ту ночь? Гуляла. Думала. Пыталась понять, какого рода чувства руководят человеком, который подарил мне наряд императрицы, а затем увиливает от того, чтобы повести меня в нем куда-нибудь. Незнакомец, появившийся в худший час моей жизни и ставший здесь для меня тем, кем не был никто другой. Без всякой на то причины. Или по причине, которую он не допускает.

– О чем вы?

– Вы знаете, о чем я. Вы либо знаете это, либо вы глупы. Я об этом поразмыслила. И эти последние несколько дней… вся последняя неделя… вы выглядели – каким-то беззащитным. Я читала на вашем лице ясно. Но теперь это ушло. Почему?

– Я ни в малейшей степени не понимаю, о чем вы толкуете, – сказал Бестер, пытаясь говорить с досадой, тогда как чувствовал он растерянность, почти панику.

– Я должна говорить прямо? Я думаю, что вы в меня влюбились. Да?

На секунду у него в голове зазвенело, будто он только что отразил атаку двух П12. И как ни пытался, он не мог оторвать взгляд, прикованный к полу, не мог взглянуть ей в глаза.

– Да, – выдохнул он.

Она резко повернулась к нему спиной и отмерила несколько шагов. Затем подошла, ближе и ближе, пока уже не стояла над ним, прячась за скрещенными руками. Он чувствовал, что она пристально смотрит ему в темя, но не ощущал, что она думает, вовсе. Совсем. Это было, как если бы он получил средство, выключившее его пси-способности.

– Глупый, – сказала она. Затем взялась пальцами за его подбородок и подняла его. Наклонилась и слегка поцеловала его в губы. Охватила руками его голову и поцеловала более настойчиво, но наконец, наконец он понял, что происходит, и его губы вспомнили, что делать.

Он был на ногах, его руки обнимали ее, и он был потрясен ее теплом, ее податливостью в его руках. Возбужден прикосновением к ней, ее близким запахом, новым ракурсом ее лица так близко от его собственного.

Он чувствовал себя подобно комете, через миллион лет вакуума за орбитой Плутона наконец приблизившейся к Солнцу; лед испарялся…

Ее комната была изящна, опрятна, в синих тонах, и без чего-либо, что привлекло бы его большее внимание, когда они, в итоге, добрались до нее. Когда он познал ее волосы, ее небесно-ясные глаза, и, наконец, восхитительное ощущение разгоряченной плоти – в сплетении и скольжении тел друг к другу, лицом к животу, и поцелуев, которые длились долго, порожденные драгоценной жаждой. Он чувствовал себя мальчишкой, мужчиной. Он чувствовал то, чего никогда не знал как Альфред Бестер.

Он чуть-чуть плутовал – он мог ощутить, что чувствует она, и это давало ему подсказку. Он также слегка стимулировал определенные центры мозга в нужный момент – он хотел подарить ей все, что мог. Он желал, чтобы она была телепатом и могла чувствовать, что он делает, узнать, что он нашел в своем сердце. Но тогда она могла увидеть также, как пуст он в других отношениях, и устрашиться.

Они оба не говорили после, когда ночь прокралась на улицы снаружи, но обнялись и постепенно уснули, как будто оба понимали, что слова не имеют смысла. Однако он спал недолго. Он так давно ни с кем не делил ложе, что отвык от этого. Он рассматривал ее лицо в бледном свете маленького ночника на столике.

Он тихо поднялся выключить свет, но задержался у окна. Он отвел штору в сторону и посмотрел вниз на пустую улицу.

В своем отражении в темном стекле он увидел лицо Байрона, его сардоническую усмешку.

"Ты не заслуживаешь ее. Ты не заслуживаешь никого," – сказал Байрон.

– Тут речь не о заслугах, – прошептал Бестер. – Я получил новый шанс. Реальный шанс. Я никогда не был счастлив, никогда в моей жизни. Я никогда не знал, каково это.

Он закрыл глаза.

– Ты больше не нужен мне, Байрон. Ты – часть того, чем я был. Ты – часть того, от чего я не мог избавиться. Это похоже, будто я упал в горную реку и годами только и делал, что цеплялся за скалы, ломая руки, пытаясь вырваться из их расщелин. Я мог так и умереть, цепляясь за эту скалу. Вместо этого, я направляюсь посмотреть, куда течет река. Я стал свободным.

"Это не ты, – сказал Байрон. – Ты никогда не был таким. Ты должен сохранять контроль. Контроль надо всем."

– Прощай, Байрон.

И Байрон исчез, разгаданный. Его посещения закончились.

Затем Бестер лег подле Луизы, и она издала довольный звук. Он уснул – и не видел снов.

Гарибальди проснулся в поту, не понимая, где он.

Бывают особые сны – сны, когда вы думаете, что совершили что-то ужасное, непоправимое. Бывают упрощенные разновидности – к примеру, сон, что вы явились на экзамен по курсу, который никогда не изучали. Встречается также и более мрачный вариант – когда вы совершили ужасное преступление, которое могли попытаться скрыть. Но не навсегда, никогда не навсегда…

В его сне он предавал лучшего человека, которого знал когда-либо, худшим людям из ему известных, нарочно, со злым умыслом.

Отличительная особенность подобных снов заключается в том, что после пробуждения можно понять, что это был лишь сон. Нет экзамена, нет смертоубийства, нет предательства.

Но для Гарибальди пробуждение только ухудшало дело, потому что тогда он вспоминал, что все было наяву. Он действительно это сделал, и никакому сну не охватить глубины зла, совершенного им.

И до сих пор не избавившись от чувства вины, он неизбежно возвращался к одному факту. Причина заключалась в Бестере. Это не было ни отговоркой, ни старым "бес попутал", но буквальной истиной. Гарибальди был запрограммирован, как какой-то тупоголовый робот.

"Это в тебе говорит алкоголик", – подумал он. Алкоголики всегда находят извинения, объясняющие, почему они не ответственны за свои поступки. Это стало одной из причин, побудивших его к пьянству, когда он снова принялся за выпивку. Это дало ему право на срыв.

Ну, он одолел бутылку. Так, может, Лиз была права. Может, Бестер и впрямь стал его новым помешательством. Может, настало время отбросить и "бестероманию".

Он полежал, прислушиваясь к нежному дыханию Лиз, пытаясь утихомирить свое сознание и немного поспать.

Через полчаса он сдался. Он вышел в другую комнату, включил свой компьютер и сонно уставился на экран. Вызвал последние данные по обороту рибосиласа холина.

Нет данных. Все прошедшие проверку, кроме того парня с Мира Креншоу, действительно имели основания для приема препарата, и никто не заявлял о дополнительной дозе. Также никого не обокрали.

Погоди… Четыре человека в Париже всего несколько часов назад подали рецепты для пополнения запаса. Что там произошло?

Через минуту он узнал, что. При неудачной попытке ограбления спятивший наркоман-гангстер подорвал себя, когда попался.

Не похоже на то, что какой-либо препарат был похищен. Там все было порушено и нуждалось в восстановлении его компанией, а все четыре дозы лекарства были пересчитаны в аптекарском сейфе. Разбиты, но пересчитаны.

Все же…

Он пробежал отчет о смерти воришки. Джемелай Пардю, тридцати двух лет от роду, по полицейскому отчету тридцати трех. Ничего удивительного. Никаких видимых связей с Пси-Корпусом.

Как насчет тэпов? Их он тоже проверил, и они все выглядели чистыми, но никогда ведь не знаешь.

Он покачал головой и посмотрел на часы. Три утра. Какого черта он здесь делает?

Лиз была права. Сколько аптек ограбили нынче ночью? Он быстро навел справки. Сообщалось о шестистах тридцати трех ограблениях или попытках ограбления аптек. Это означало, что во всем Земной секторе произошло еще много таких, о которых пока не сообщалось, или тех, что остались незамеченными.

– Скажи "спокойной ночи", Майк, – буркнул он, выключая монитор. Гарибальди нужно было прожить жизнь, а Бестер уже отнял от нее слишком

много. Хватит. Черт с ним.

Он пошел спать.

 

Глава 1

Париж летом. Для Бестера дни были сотами, каждое утро наполнявшимися золотым жаром, простой и необыкновенной близостью, цветами и светом свечей.

– У меня никогда не было такого романа, – сказал он Луизе однажды утром, в маленьком ресторане под названием "Изабель", приткнувшемся на углу нового магазина за Рю де Мартен.

– Какого? – спросила она.

– Вот такого. Тихие вечера, прогулки под луной и завтраки в постели.

– Нет? Как же ты влюблялся до сих пор?

– На войне. На ходу. Вокруг повсюду падали снаряды – примерно так. Или раньше, в школе, когда не следовало.

– А. Запретная романтика. О таком пишут в книгах. Каково это, если сравнить?

Он взял ее руку, еще изумляясь, что ее пальцы отвечают ему.

– Это несравнимо, – сказал он. – До сих пор всегда было что-то, чего мне хотелось больше, чем этих отношений. Я был влюблен в свое предназначение, свою работу. А любовь, как всякое удовольствие, было просто… попутно. Это совсем не то, что теперь. Если бы я знал тебя лет пятьдесят назад, или даже двадцать…

– Если бы это было двадцать лет назад, тебя бы засадили за совращение малолетних, только и всего.

– Вот-вот, – отозвался Бестер. – Я все еще не знаю, что ты находишь в таком старике, как я.

– Возраст для меня не очень важен, – сказала она.

– Я так и понял.

– Нет, не думаю. Полагаю, это тебя беспокоит.

Он пожал плечами.

– Ладно – да. Возможно, не совсем по тем причинам, что ты думаешь. Когда я был на военной службе, я обладал кое-каким авторитетом. Это привлекало ко мне молодых женщин, в поисках, думаю, отца, какого они всегда желали. Одно из психологических явлений.

– Комплекс Электры. Женщина ищет мужчину, подобного ее отцу, потому что она подсознательно влюблена в отца и знает, что не может это реализовать.

– Оно самое.

– Тебе поможет, если я скажу, что ты ничуть не похож на моего отца?

– Уверен, поможет.

– Ты ничуть не похож на моего отца.

– Ну, если ты это говоришь, я верю.

– Доверчивость. Люблю это в мужчинах. Что я еще могу тебя попросить принять без вопросов? – Она сделала паузу, как бы раздумывая об этом, затем посмотрела ему прямо в глаза. – Как насчет этого? Ты – самое лучшее, что случилось со мной за очень долгое время. Я не знаю, что привело тебя в мой отель, но я рада, что это произошло.

– Я не стану это оспаривать, – сказал Бестер немного через силу. – Я могу сомневаться, но не могу оспаривать это. Ты сделала меня… – он поискал слово, но все звучало так банально, так неуклюже. – Ты сделала меня счастливее, я думаю, чем я был когда-либо.

– Хорошо, – сказала она, глаза ее сверкнули, – а теперь, оставив в стороне взаимное восхваление, как мы проведем остаток этого дня?

– Хм… Какую вещь ты втайне до боли хотела бы сделать в Париже – вещь, которую настоящий парижанин не сделает и под страхом смерти?

– О, это просто. Эйфелева башня.

– Тогда – на Эйфелеву башню.

– Э, тогда мы должны прикинуться туристами.

– Да, конечно. Камеры.

– Шорты и гетры для тебя.

– Футболку "Я люблю Париж" для тебя.

– И безобразные ботинки для нас обоих. Отлично. Прекрасная идея. И ты будешь спрашивать дорогу.

– Но я знаю дорогу к Эйфелевой башне.

Она взъерошила ему волосы.

– Если мы собираемся играть в туристов, мы должны это делать во всем. Я не желаю, чтобы кто-нибудь узнал меня. О, и солнцезащитные очки для нас обоих, да? Здоровенные.

– Ты выглядишь безобразно, – заключила Луиза через час или около того, когда они вырядились примерно так, как собирались. – Гавайские шорты – несомненно ужасный штрих.

– Благодарю, дорогая. Ты выглядишь точно мне подстать.

– Так, я бы сказала, мы готовы идти. Уверен в том, что ты задумал?

– С этого момента я больше не говорю по-французски, – откликнулся Бестер. Они вознамерились быть отвратительными американцами и

зеваками-марсианами. Они заказывали "настоящий" кетчуп в ресторанах и требовали льда в напитки. Когда они не могли заставить себя понять на английском, они говорили по-английски очень громко и очень медленно. Они были отъявленно несносны, и Бестер обнаружил, что доволен собой больше чем когда-либо за долгое время.

Они предприняли тур вдоль Сены, обошли Лувр, затем поднялись на верхушку Эйфелевой башни, где стояли со смешанной группой, в большинстве японских и нарнских туристов, и наблюдали, как солнце касается горизонта.

– Я приходила сюда однажды маленькой девочкой, – рассказала ему Луиза. – С тех пор я здесь не бывала. Это стыдно, право, – она сжала его руку. – Это был прекрасный день. Давно я так не дурачилась.

– Это так называется? – откликнулся Бестер. – Я точно не уверен, что знаю значение слова.

– Вероятно, нет. Ты воспринимаешь жизнь очень серьезно. Чересчур серьезно, я думаю.

– Идея была моя.

– Знаю. Но что забавно – я давно хотела сделать что-нибудь вроде этого. Ты будто мои мысли прочел.

– Ха. Хотел бы я уметь. Никогда не знаю, что ты думаешь, – но, конечно, он знал. Почему он должен чувствовать себя из-за этого виновато? Но, каким-то образом, он чувствовал. Это ощущалось как мошенничество.

– О, я думаю, ты умеешь, иногда, – она снова пожала его руку, и они притихли на несколько минут.

И посреди разгорающихся сполохов удовольствия он почувствовал – кто-то пытается сканировать его.

Его улыбка примерзла к лицу, и он медленно огляделся, ища в толпе. Спустя мгновение он нашел. Это был Акерман, тот самый человек, которого он видел на платформе поезда.

И Акерман думал: "Огосподигосподигосподи…"

– Луиза, дорогая, – сказал Бестер. – Что-то я устаю. Как по-твоему – ужасно, если мы перекусим и пойдем домой?

– "Домой" – звучит хорошо, – ответила она. – Я могу устроить нам сандвичи.

Бестер попытался скрыть свою тревогу. На этот раз Акерман его узнал, в этом он был абсолютно уверен. Когда он проходил мимо, Бестер считал его поверхностные мысли. Он попробовал слегка углубиться и нашел адрес.

"Домой" звучит хорошо". Мысли Луизы отзывались в его голове мучительной горечью. У Альфреда Бестера, похоже, никогда не было дома.

 

Глава 2

Склонившаяся фигура замерла, перестав заталкивать вещи в чемоданчик, и медленно сжалась.

"Так это вы," – передал он.

– Ш-ш-ш. Говори со мной, Жюстин. Как давно мы не виделись? Семь лет?

Пожилой человек медленно повернулся к нему лицом.

– Примерно столько. Я удивлен, что вы помните меня, мистер Бестер.

– Ты был хорошим человеком. Верным Корпусу. Поверь мне, таких, как ты, я замечаю. – Он снова взглянул на наполовину упакованный чемодан. – Ты как будто спешишь. Помочь?

– Вы следовали за мной?

– Вчера ты практически указал, где остановился. Я не думал, что ты станешь возражать, если старый друг нанесет тебе визит.

– Н-нет, конечно, нет. Могу я… э… предложить вам что-нибудь выпить?

– Хорошо бы воды, – отозвался Бестер. – Просто большой стакан холодной воды.

– Разумеется, – Акерман вышел в кухню. Бестер молча закрыл за собой дверь и встал у окна. Из отеля открывался вид на Венсеннский лес, обширный парк для гуляний. Группа детей в школьной форме играла в футбол на лужайке под присмотром пары монашек.

Акерман вернулся с водой.

– Это вам, сэр.

– Больше нет нужды в "сэре", Жюстин. Я теперь гражданский, прямо как ты. Пытаюсь жить тихой жизнью, прямо как ты.

– Да, с… мистер Бестер. Это все, чего я хочу.

– Ты в бегах?

– Нет, сэр. Я отсидел два года в тюрьме, а затем меня выпустили условно. Я вышел почти год назад.

– Сожалею, что так случилось, Жюстин, но, в конце концов, для тебя все уже позади, не так ли? Хотел бы я иметь возможность сказать то же самое, – он поднял глаза и улыбнулся. – Но, представляю, мне они дадут больше двух лет, как думаешь?

– Думаю… да, мистер Бестер. – сказал Акерман очень осторожно. Он все еще держал воду. Бестер взял ее и отпил немного.

– Ужасная штука – война. В действительности произошло то, о чем я никогда не помышлял. Я никогда не верил, что увижу наших телепатов настолько разобщенными, бросающимся друг на друга, как свора изголодавшихся собак. И даже позже, во время процессов – кое-кто из моих самых старых и близких друзей продал меня, дал показания против меня. Пошли на сделку, чтобы спастись самим. Скажи-ка, ты же лично надзирал за казнями по крайней мере пяти наших военнопленнных. Как это ты ухитрился получить всего два года?

– Мистер Бестер, прошу…

Бестер поднял бровь.

– Успокойся. Я просто пошутил. Я тебя ни в чем не обвиняю.

– Я – я знаю.

– Расслабься, Жюстин. Я пришел сюда не за тем, чтобы причинить тебе вред. Просто поговорить. Посмотреть, каковы твои намерения.

– Что вы имеете в виду?

– Некоторые люди желали бы знать то, что знаешь в данный момент ты. Некоторые люди очень хорошо заплатили бы за информацию, которой располагаешь ты один. Ты совсем недавно вышел из тюрьмы. Скорее всего, ты теперь немного в нужде. Ты, должно быть, испытываешь искушение – совсем чуть-чуть – сделать то же, что многие из моих коллег уже сделали.

– Нет, – сказал Жюстин подчеркнуто. – Я просто хочу забыть – забыть все это. Без обид, мистер Бестер. Я всегда восхищался вами, даже когда другие стали говорить о вас плохо. Я всегда думал, что вы правы – насчет нормалов, насчет нелегалов, насчет их всех. Что бы вы ни думали, я не свидетельствовал против вас. Ладно, я кое-кого сдал, но не вас. Можете посмотреть в судебных отчетах.

– Меня не интересует месть, – сказал ему Бестер. – Даже если они принудили тебя к некоторому предательству, я действительно не буду тебя обвинять. Я не хочу и пытаться расквитаться с каждым, кто меня предал. Я понимаю их выбор. Я с ним не согласен. Думаю, что, на самом деле, это смердит, но я это понимаю. Оставим это на их совести. Я покончил с этим. Чем я озабочен – это будущим, а не прошлым.

– Я тоже, – сказал Акерман. – Я тоже, мистер Бестер. Как я и сказал, я просто хочу все это забыть – включая вас. И я хочу, чтобы мир забыл обо мне.

– Что ж, тогда мы одинаковы, Жюстин. Так что же нам делать с этим? Как я могу успокоить свои мысли, когда их занимаешь ты?

– Клянусь вам, мистер Бестер, я не скажу. Я никому не скажу.

– Верю, что ты так считаешь. Но не проверят ли тебя? Не является ли это частью новой процедуры проверки твоей деятельности с целью увериться, что ты не "злоупотребляешь" своими способностями? Увериться, что ты был хорошим и не подавал дурного примера маленьким ребятам-телепатам?

– Ах… да.

– И что, если, начав копать, они найдут там, в твоей голове, меня? С добрыми намерениями или нет, конечный результат может быть для меня тем же.

– Они не станут. Я не позволю им.

– Опять же думаю, что ты в это веришь. Но я не могу на это положиться. Ты бы положился на моем месте?

– Думаю, нет.

– Видишь? Я знал, что ты рассудителен.

– Пожалуйста, не причиняйте мне вреда. Я отправлюсь куда-нибудь в такое место, где меня никто не найдет. Я…

– Все, что я хочу сделать, – сказал Бестер, – это немного подправить твою память. Открой ее мне. Тебе известна моя репутация – ты знаешь, я – профи. Ты ничего не почувствуешь и не заметишь, когда это исчезнет. – Он сделал паузу. – Это не единственное решение, о котором я думаю, но оно лучшее для нас обоих. Подумай о себе. Если они обнаружат, что ты скрыл меня, то, как думаешь, долго ли продлится твоя свобода?

Акерман сел на жесткий стул и опустил голову на руки.

– Я сделаю это, – сказал он. – Я сделаю все, что вы говорите. Я хочу помочь.

Бестер положил руку Акерману на плечо.

– Ты один из лучших, Жюстин. Я знал, что могу рассчитывать на тебя. И я ценю это.

Он потратил много времени, осторожно вычищая всякую память о себе из сознания Акермана. Затем он погрузил телепата в глубокий сон и осторожно протер все, на чем могли остаться отпечатки пальцев или существенные следы ДНК. Затем он отбыл с отяжелевшей от перенапряжения головой.

По пути домой он купил роз для Луизы.

Тем же вечером он опять сидел перед ней. Картина близилась к завершению.

– Видишь теперь то, что хочешь? – спросил он, когда она нанесла мазок и удовлетворенно хмыкнула.

– Да.

– Ты все время знала, что это такое, не так ли? То, что ты видела во мне – был я, глядящийся в тебя.

Она смутилась.

– Нет. Не сразу.

– Ты была такая… живая. Такая жизнерадостная. Это пробудило меня, сделало и меня тоже живым.

– Не могу поверить, что ты когда-то был другим.

– Был. Моя жизнь была разочарованием, Луиза. Я устал чувствовать – чувствовать что бы то ни было. Потому что невозможно чувствовать радость, не открывая возможность боли. Трудно отважиться на это, имея… неутешительную жизнь. Проснуться для твоих чувств, то есть.

Она подошла и поцеловала его.

– Что ж. Я рада, что ты это сделал.

– Теперь мне можно посмотреть?

– Не совсем. Кое-что еще нужно доделать. Но скоро. И обещай, что ты не будешь подглядывать, пока я буду в отъезде.

– В отъезде? Куда ты едешь?

– О, я думала, что сказала тебе. Я еду в Мельбурн увидеться с мамой и с моей сестрой Элен. Это та, у которой я отбила мужа. Думаю, пора мне наконец уладить наши отношения.

– Что тебя привело к этому?

– Ты. Мы. Я хочу двигаться вперед по жизни, Клод, и я хочу делать это вместе с тобой. У меня тоже были кое-какие разочарования, и слишком многое я оставила неразрешенным. Я хочу распутать что-нибудь. По-моему… по-моему, это было бы лучше для нас обоих. Ты заслужил кого-то полноценного.

– Ты – полноценная, – он хотел сказать, что ей не нужна ее семья, когда у нее есть он. Что это лишь затруднит все. Одна из ее сестер служила в охране Кларка. Хорошо, если она видела Альфреда Бестера лишь один или два раза.

Но он не мог ей этого сказать, потому что знал – она права. Примирение с сестрой было для нее важным, и он желал ей лучшего, даже если это немного опустошит его. В конце концов, он привык к опустошенности. Он мог это перенести.

– Я бы попросила тебя поехать со мной, но это лишь усложнило бы дело. Надеюсь, ты не возражаешь, – тут она, должно быть, разглядела что-то в его лице. – Я не слишком нахальна, а? Я имею в виду, я знаю, мы не так долго знаем друг друга, но я думаю, мы… я имею в виду, по-моему, у нас есть нечто вроде будущего.

Будущее. Последует она за ним с планеты на планету, если ему снова придется бежать? Мог ли он просить ее об этом?

Но это и было то, чего он хотел. Он хотел того, чего до сих пор никогда не умел понять, никогда не признавал существующим. Шанс побыть действительно счастливым, прежде чем наступит конец.

Это он заслужил.

Он взял ее руку.

– Я рад за тебя, – сказал он. – Поезжай, повидайся с сестрой, облегчи душу. И мы пойдем вперед.

Она нежно поцеловала его в губы.

– Спасибо, Клод. Я знала, ты поймешь.

– Что ж, я должен поздравить вас, мистер Кауфман.

Жан-Пьер стоял над ним, протирая свои модные бесполезные очки.

– Уверен, должны, – отозвался Бестер, попивая свой кофе. Он не заметил, как Жан-Пьер вошел в "Счастливую лошадку". Обычно сонное кафе сегодня было полно, практически забито туристами – событие непривычное, но время от времени происходящее. – Но что за особенная причина делать это именно сейчас? Или это просто вас переполняет неизменное восхищение мною?

– Не притворяйтесь скромником передо мною. Вам известно, что "Ле Паризьен" начала публиковать вашу колонку.

– Поверьте мне, Жан-Пьер, мою заинтересованность притворяться скромником перед вами не измеришь даже по квантовой шкале. Я ничего об этом не слышал.

– Нет? Что ж, это правда. – Он шлепнул перед Бестером газету.

– Это моя рецензия на "Далекие облака".

– Да, та самая. Мы ее опубликовали всего несколько дней назад.

– Я никогда не давал им разрешения печатать это.

– Ну, я-то точно не давал, – ледяным тоном сказал молодой человек.

Луиза уехала днем раньше, и Бестер чувствовал себя с тех пор более и более неуютно. Теперь беспокойство остро укололо его в подреберье. У "Ле Паризьен" был шестимиллионный тираж, не только в Париже, но в Квебеке, Алжире – на Марсе.

Это могло быть хуже. Они могли поместить при колонке его портрет. Конечно, у них нет фото…

– Мы в этом разберемся, – сказал он. – Где находится их офис?

Симон де Грюн был круглым мужчиной, составленным из круглых частей, и даже в безупречно сшитом костюме он выглядел похожим на одетый воздушный шар. Он улыбнулся Бестеру и предложил ему черную сигару с золотым тиснением.

– Нет, благодарю вас, – сказал Бестер. – Я бы предпочел побеседовать о плагиате.

– Привлекло ваше внимание, не так ли? – сказал де Грюн, зажигая свою сигару и с удовольствием втягивая дым. – Я пытался выйти на вас, знаете ли. Ваш нынешний издатель не снабдил бы меня адресом и номером телефона.

– У него их и нет. Я дорожу своей личной жизнью.

– Но, надо полагать, он также и не передавал вам посланий от меня.

– Нет, я не верю, что он это сделал.

– Это очень просто, мистер Кауфман. Мне нравится ваша колонка. Париж любит вашу колонку, – он выдвинул ящик стола, вынул конверт и протянул его Бестеру.

– Эта карточка на две тысячи кредитов. Вы станете получать столько каждый и всякий раз, как я опубликую одну из ваших статей – а я планирую публиковать их всякий раз, как вы их напишете. Смею сказать, это лучшее вознаграждение, чем вы имели от этого претенциозного маленького оборванца, на которого вы работали. Не говоря уже о том факте, что большинство наших читателей покупают свои экземпляры на настоящей бумаге. Подумайте об этом, мистер Кауфман – увидеть свое имя в печати, как Фолкнер.

Бестер смотрел на конверт.

– Вы шутите.

– Нет, не шучу. У вас есть хватка, мистерр Кауфман. У вас есть стиль и жила неукротимости в милю шириной. Отклик на первую нашу публикацию вашей колонки изумителен, даже лучший, чем я ожидал.

– Не знаю, что и сказать, – он ощущал себя полностью обезоруженным. Ребенком ничего иного он не желал более и не зарабатывал старательнее, чем восхищение равных себе. Со временем он преодолел это, и сама работа приобрела большую важность, чем признание. Однако признание продолжалась. То было время, когда каждый молодой пси-коп мечтал лишь о том, чтобы стать Альфредом Бестером. Он свыкся со своими достижениями, со своим превосходством.

Только после исчезновения моря почитания, в котором он купался, он понял, как сильно это подбадривало его, как сильно облегчало его ношу.

Теперь, впервые за последние годы, он снова почувствовал нечто сродни той легкости. И презабавно, насколько неожиданным это было. Он не искал признания – оно нашло его само собой. Конечно, они не знают, кто он на самом деле, но это делало все еще приятнее.

И опаснее. Как мог он рисковать? Он уже подвергся чрезмерному риску.

Он был готов оттолкнуть конверт обратно де Грюну, когда столь же неожиданная молния гнева поразила его. Почему он должен делать это? Неужели он оробел настолько, что все, о чем он мог думать – это прятаться, уменьшаясь и уменьшаясь, пока он просто не исчезнет? Не этого ли желали его враги?

– Три тысячи, – сказал он.

Де Грюн и глазом не моргнул.

– Две с половиной.

– По рукам, – сказал ему Бестер. – Но только на моих условиях. Я рецензирую что хочу и как хочу.

– Это я переживу.

– Тогда хорошо. До свидания, месье де Грюн.

– Подождите. Как мне связаться с вами?

– Не волнуйтесь. Я сам свяжусь с вами. Я все еще дорожу моей личной жизнью, тем более если моя аудитория стремится к увеличению.

– Мы бы хотели поместить ваше фото в колонке.

– Это не обсуждается. Я очень застенчив.

Де Грюн хохотнул.

– Вы не показались мне застенчивым.

Бестер посмотрел на него в упор.

– Я застенчив, – повторил он. – Если вы напечатаете мой портрет, я подам на вас в суд.

– Что, вы что-то вроде военного преступника?

– Да, конечно, – саркастично молвил Бестер. – Я тайный предводитель дракхов.

Де Грюн весело пожал плечами.

– Можете быть, мне-то что. Отлично. Никакого портрета. Что-нибудь еще?

– Больше ничего. Вы получите следующую статью завтра.

Но он не принялся за статью тотчас. Вместо этого он вернулся в свою комнату и угостился рюмкой перно. И для начала рассмотрел ясную дорогу позади себя.

Со дня рождения стезя, простиравшаяся перед ним, была прямой и выверенной, как стрела энтропии. Он никогда не сомневался в том, куда идет, хотя путь часто был узок, как натянутый канат.

Затем была война, ее последствия и бегство. Неожиданно перед ним вовсе не оказалось дороги – или, скорее, все неровные тропы не вели ни к чему хорошему. Затем – Париж, где он открыл, что может делать почти что угодно, быть почти кем угодно. Где он впервые получил представление о свободе.

Но даже свобода нуждается в направлении, пути, плане. И вот он сформировался, из хаоса и радости. Это было так замечательно, так восхитительно, что он боялся думать об этом, строить планы, отвлекаясь от настоящего момента.

Но если он просто продолжит полагаться на удачу, то окажется на грани неприятностей. Жизнь научила его, что Бог играет в кости со вселенной. А во всякой игре кости выпадают не тому, у кого везучая рука, но тому, кто знает, как метнуть кости как следует. Или как повернуть их так, чтобы перевес был в его пользу.

Он уставился на пустое поле перед собой и думал о книге, которую Луиза хотела, чтобы он написал. Он подумал о всекосмической крапленой игре и начал забавляться с заглавием: "Жульнические кости: история телепата". Нет, этого делать нельзя.

Он допил вино. Кости всегда выпадали в пользу телепатов, если они знали, как бросить. Нормалы знали об этом. Потому-то нормалы всегда пытались держать их вне игры, убить, запереть или приручить их как домашних животных. Телепаты были следующей ступенью эволюции, кардинальным шагом вперед – как тот первый предок приматов, который родился с одним, иначе повернутым, пальцем, противостоявшим остальным.

Вот оно. Он очистил экран.

"Третий палец" – написал он.

Он хотел рассказать историю не о себе, но о своем народе. Обо всех своих собратьях, даже тех, кто предал его, и – хуже того – предал свой вид.

Он сделает это. Но сперва он должен сделать кое-что еще.

Жюстин Акерман непонимающе смотрел на него несколько секунд, затем его осенило узнавание.

– Мистер Бестер? – спросил он.

Бестер слегка просканировал его, удовлетворенно кивнул.

– Что ж, я таки проделал с тобой хорошую работу. Ты меня не помнишь, а?

– Да, сэр – конечно, помню. Мы вместе работали в бразильском лагере.

– Да-да, я имел в виду… О, не бери в голову.

Акерман бросил окрест нервозный взгляд.

– Не войдете ли, сэр? – он чуточку повернулся, жестом приглашая в комнату, взглядом избегая Бестера.

– Нет, Жюстин. Но мне нужно, чтобы ты пошел со мной.

– Зачем?

– Ты давно знаешь меня, Жюстин. Ты когда-нибудь задавал мне вопросы? Это важно.

– Но, сэр, я уже собирался спать. Уже поздно, и я…

– Пожалуйста. Прошу тебя как старый друг, а не как старый командир.

Акерман помедлил еще секунду. Бестер мог ощутить его страх и любопытство.

– Позвольте мне одеться.

Консьержа не было на месте. Бестер навел на него дремоту, ему в любом случае нужно было кое-что проделать.

Воздух был теплым, когда они шли через полуночный город, пока наконец не пришли на набережную Сены. Далеко слева Эйфелева башня выделялась своим старинным силуэтом на фоне освещенного городскими огнями подбрюшья облаков. Они выглядели, подумал Бестер, как серные облака на Хериге 3, тяжелыми и ядовитыми.

– Присядем, – сказал Бестер, опускаясь на причал. Вдалеке от сердца города было безмолвно.

Акерман сел с опаской.

– Я не могу поверить, что вы на Земле, сэр, – осмелился произнести он. – Вам здесь быть опасно. – Он остановился, посмотрев на руки Бестера. – Особенно если вы продолжаете носить эти перчатки. Мы их больше не носим.

Бестер усмехнулся.

– Мне опасно находиться везде, – сказал он, следя за лодочкой, почти беззвучно двигавшейся вверх по стеклянно-черной поверхности Сены. – Я почти везде пытался. Маленькие колонии. Негуманоидные миры. Я провел почти год на одной из своих баз – на астероиде, чуть не спятил в этой тюрьме. Они все время находили меня. Может, они и здесь найдут меня, а может – нет.

Когда я решил приехать сюда, я думал, что Земля – мой лучший шанс. И все еще думаю. Но я пришел спросить у тебя, Жюстин – известно ли тебе место? Какое-нибудь, куда они никогда не заглянут, куда я мог бы отправиться, где мог бы спокойно дожить свою жизнь?

Жюстин опустил голову.

– Подумай хорошенько, Жюстин. Это очень важно для меня.

– Нет, сэр. Они желают вам зла. Мне не приходит на ум никакое место.

– Что ж. Я попытался. Был маленький шанс, что ты придумаешь что-нибудь, чего я не придумал. И я дал тебе этот шанс.

– Мистер Бестер, пожалуйста… – Акерман собирался перевести взгляд на Бестера, но так и не увидел его. Бестер уже приставил к голове Акермана дуло пистолета и нажал на курок. Оружие вздохнуло, вздохнуло снова. Акерман – тоже, пока малокалиберные пули рикошетили внутри его черепа, кромсая его мозг, но не оставляя ни выходных отверстий, ни отвратительных брызг крови.

Акерман покачнулся и стал оседать. Бестер подхватил его и удержал прямо, затем достал из кармана пластиковый пакет и резиновую ленту и укрепил пакет на голове у Акермана. Это будет предохранять от малейшего попадания крови на что-либо.

Пластик втянулся от вдоха Акермана, и его грудь напрягалась понапрасну следующую минуту или около того. Бестер оградил себя непроницаемыми блоками – он не хотел чувствовать смерть Акермана. Он делал это слишком часто за свою жизнь – однажды он понял, что это стоило ему души.

Он получил душу назад и не собирался рисковать ею снова – не теперь. Когда он убедился, что Акерман умер, он снял пакет. Затем, почти

бережно, он столкнул его в реку. Тело утонуло, уносимое течением. Оно снова всплывет, конечно, но, как в любом большом земном городе, людей в Париже убивали каждый день и каждую ночь. Оно пополнит собой статистику, ничего более. Ничто не связывало его с Альфредом Бестером, тем паче с Клодом Кауфманом.

По пути обратно домой он начал набрасывать в голове первую главу своей книги. Это помогло. Когда, позднее, он пришел на место, его уныние смягчилось до меланхолии.

 

Глава 3

Бестер перестал печатать, остановившись на середине фразы, улыбка появилась на его лице.

Луиза дома! Он мог ощущать, как она входит в парадную дверь, зефир, бриз запахов меда и красок. Он оставил свою работу и поспешил вниз по лестнице. Когда он появился в кафе, Луиза была уже там, едва опустившая на пол багаж.

– Клод! – ее улыбка, казалось, вспыхнула на лице, и мгновением позже он уже держал ее в своих объятиях. Напряженность улетучилась, как только он почувствовал ее надежное тепло, сомнения спрятались обратно в его подсознание. За это можно отдать что угодно.

Она поцеловала его в губы скоро, но горячо.

– Ты готов? – спросила она.

– Готов к чему?

– Просто возьми меня за руку и скажи, что любишь меня.

– Я люблю тебя. Что…

– Так вы, должно быть, Клод.

Он повернулся на звук несколько неодобрительного женского голоса.

– Да, это он, – сказала Луиза весело. – Клод, знакомься – майор Женевьева Буэ, моя сестра.

Бестер улыбнулся высокой брюнетке со всем фальшивым обаянием, какое мог изобразить. Луизе необязательно было называть ее ранг – он достаточно явствовал из ее военной формы. Он разглядел черты Луизы в ее серьезном, неглупом лице, но никогда бы не догадался, что они сестры.

– Рад знакомству, – пробормотал он, пожимая ей руку. Ее пожатие было крепким, а мысли, которые затопили его сознание при прикосновении, были упорядочены и ясны. Недовольство действительно было, но порождалось по большей части заботой о Луизе – майор не хотела увидеть свою сестру вновь страдающей. К его громадному облегчению, он не почувствовал ни намека на узнавание.

– Я также, – сказала майор. – Должна сказать, мистер Кауфман, вам придется соответствовать. Луиза трещала о вас, будто школьница, чего с ней никогда не бывало.

– Хорошо, я постараюсь, – отозвался он. – Если у меня когда-нибудь и были ожидания, ради которых стоило бы жить, то их мне подарила Луиза. Кстати, она не называла мне ваш чин. Я весьма впечатлен.

– Нет нужды. Последние десять лет нанесли урон офицерскому составу, и продвижения обесценились.

– Судя по тому, что рассказывала мне Луиза, я думаю, вы скромничаете. Вы ведь служили в личной охране Кларка?

Она кивнула на это, и повисла неловкая пауза. Бестер это почувствовал.

– Так когда ты успела уладить оба дела? – спросил он Луизу. – Я думал, ты отправилась повидать другую сестру – ту, что в Мельбурне.

– Верно, – откликнулась Луиза. – Все прошло не так хорошо, как я надеялась – но, по счастью, Женни была там в увольнении, и я сумела уговорить ее заехать. Я хотела показать ей своего нового парня.

– Ну, я едва ли парень, как заметила твоя сестра.

Он был вознагражден легким чувством стыда у майора.

– Мне все равно, будь вам и двести лет, – сказала она, – если вы делаете мою сестру счастливой. – Это было наполовину ложью, но Бестер воспринял это в том духе, который она имела в виду, любезно кивнув.

– Мы проголодались, – сказала Луиза. – Почему бы вам двоим не поболтать, пока я что-нибудь нам состряпаю?

– Вздор, – ответил Бестер, – готовить буду я, а вы посидите и выпьете вина. Уверен, перелет вас утомил.

– Клод невысокого мнения о моей стряпне, – шутливо сказала Луиза. – Он не догадывается, что все это – уловка, чтобы заставить его зависеть от меня во всем.

– Теперь догадался, – сказал Бестер. – Но, на самом деле, я просто купил бутылку "шато-неф". Позвольте мне принести его. Даю вам двоим шанс сравнить заметки насчет "парня".

– От этого не откажусь, – улыбнулась майор. Бестер усмехнулся в ответ, не ее словам, но чувствам, их породившим. Дело шло хорошо.

– Ну, человек, умеющий так готовить, не может быть совсем плох, – сказала майор, положив вилку возле остатков суфле. – Некоторые из этих старых моделей работают очень хорошо, кажется.

– Мне можешь не объяснять, – просияла Луиза.

Бестер поднял бокал.

– За воссоединение семьи, – сказал он.

– За частичное воссоединение, – поправила Луиза, но тост поддержала.

– О, да. С Элен дела пошли не так хорошо.

– Она дозреет, – сказала Женевьева. – Элен злопамятна. Она вкладывает в это страсть. Но начало было хорошее. По крайней мере, она выговорилась.

– По крайней мере, да – подтвердила Луиза.

Циничная улыбка промелькнула на лице майора.

– Не докучай мистеру Кауфману нашими семейными раздорами. По крайней мере, две из нас снова дружат. Как я и сказала, начало хорошее.

– Мне ничуть не скучно, – сказал Бестер. – Мне никогда не наскучит то, что так сильно заботит Луизу.

Майор вздохнула.

– Будьте осторожны в своих желаниях, – сказала она, – они могут исполниться. Еще глоток-другой вина, и мы можем увязнуть в этом и просидим здесь всю ночь. – Ее суровый взгляд остановился на сестре. – Для протокола, Луиза, я думаю, ты права. Я пыталась связаться с Анной. В конце концов, тому уже почти десять лет. Если Космофлот может помириться, то мы двое тоже. – Она снова повернулась к Бестеру. – Проблема, видите ли, должно быть, в том, что наши семейные привязанности пылки часто вопреки здравому смыслу. – Она покружила свое вино. – Нет, довольно. Мистер Кауфман, я так поняла, вы были на военной службе?

– Да, что-то вроде. Шу-шу-шу и все такое. К счастью, во времена Кларка я был частным лицом, так что не был втянут в гражданский конфликт. Выбор, который пришлось сделать вам, был не из тех, что я пожелал бы для себя, но я уважаю его.

Майор пожала плечами.

– У меня в то время выбора не было. Это работа сената и суда – и, в конечном счете, избирателей – определять легитимность президента и его решений. Совершенно не задача кадровых офицеров делать это. Создай такой прецедент – где мы окажемся? Наедине с собой я оспаривала каждый отдельный случай, в котором мои солдаты могли подвергнуться опасности. Но официально, никакая армия не может функционировать без принципа субординации.

Она пожала плечами.

– Моя сестра придерживается иного мнения. Я так понимаю, что по сей день. Оглядываясь на это, в некоей абсолютной проекции, я верю, что она была права. Но, попав в ту же ситуацию, я сделаю тот же выбор. Но, знаете что? Становясь старше, частично ожесточаешься, частично же размякаешь, n'est-ce pas (не так ли (фр.) – Прим. ред.)? Я устала от того, что все это стоит между мной и Анной.

– За смягчение, – сказал Бестер, вновь поднимая бокал.

– Я за это выпью, – сказала Луиза. Так они и сделали.

– Ты ей нравишься, – сказала ему Луиза той ночью в постели.

– Она во мне сомневается, – ответил Бестер. – Она считает меня похитителем младенцев.

– Она всего лишь осмотрительна. Но она моя сестра, и любит меня. Она желает мне наилучшего, а каждый, кто побудет с тобой полчаса, поймет, что лучшее для меня – ты.

Он повернулся, чтобы видеть ее лицо. Ее глаза тихо блестели в слабом свете, проникавшем с улицы.

– Ты покоряешь меня, – сказал он. – Ты даришь мне воспоминания, которых у меня никогда не было, и мечты, о которых я никогда не помышлял. – он помолчал. – Я вчера начал писать книгу.

– Правда?

– Да.

– Когда я смогу ее прочесть?

Он хмыкнул.

– Когда я смогу увидеть картину?

– Когда она будет готова.

– Ну вот ты и знаешь мой ответ, – он почувствовал укол страха. Однажды она прочтет книгу, и тогда ей придется узнать по меньшей мере то, что он телепат. Она поймет, что он лгал ей, в известном смысле – своим молчанием. Но в этот момент ему представлялось невозможным поверить, что она не поймет, не простит. Он ни разу в жизни не был так близок с человеческим существом, даже с Кэролин. Это было самое пугающее и самое восхитительное ощущение, какое он когда-либо знал.

– Надолго она остается, твоя сестра?

– На несколько дней, может – на неделю. Ты ведь не возражаешь?

– Нет. Тебе это нужно, – это была тоже ложь, но небольшая. Его страх, что майор узнает его, казалось, был безоснователен. За весь вечер не было ни намека на это, ни даже подсознательного рефлекса. А он был начеку, осторожен. В этот раз кости, похоже, выпали в его пользу.

– Спасибо тебе, Клод. Знаешь, это все благодаря тебе. Ты заставил меня понять, что стоит рискнуть полюбить снова, наладить отношения. Ты подарил мне это.

– Я отлично понимаю, – прошептал он, – отлично.

Она поцеловала его, поцеловала еще, и ночь растворилась в тихих вздохах и ласках, непринужденных, полных наслаждения, утешения, счастья.

Позже, погружаясь в сон, он подумал о Жюстине, о его теле, медленно погружающемся в реку. Он подумал – что сказала бы Луиза, узнай она, и ощутил необычайный комок в горле, взрыв такой тоски, что это едва не задушило его. Лица проходили в темноте его зрачков. Байрон, Хэндел, Феррино, люди, чьих имен он не мог припомнить.

Этому пришел конец. Ему пришел конец. Ему подумалось, что – когда Луиза недавно назвала его имя, Клод, – он не вздрогнул, как когда-то. Не пожелал, чтобы она могла звать его Альфред. Альфред Бестер не заслуживал Луизы, он был недостоин ее. Но Клод – да, возможно, Клод не был иным, но мог быть. Если б он работал над этим, если бы всегда напоминал себе, что мог быть лучше.

"Прости, Жюстин, – думал он, – я должен был это сделать, но я сожалею. Ты был последним, кого убил Альфред Бестер. Потому что Альфред Бестер мертв."

– Клод?

– Да?

– Ты плачешь?

– Я… – так и было. Он не заметил, как, но его лицо стало мокрым.

– Отчего?

– Оттого что я счастлив, – вымолвил он. – Оттого, что я так счастлив.

 

Глава 4

– Он был мертв до того, как попал в воду, – сказал патологоанатом, поправляя перчатки. – В его легких ни капли воды. – Он прикоснулся к кнопке на краю прозекторского стола. Узкая полоса голубого света появилась у ног нагого тела и медленно поднялась к голове. – Посмотрим, что нам показывает токсикология, – пробормотал медик.

Инспектор Жерар устало кивнул. Он был вымотан, отработав четыре смены подряд, и с огромным трудом сосредоточился на том, что говорил прозектор. Не слишком приятно, но лучше, чем идти домой, где жена либо начнет орать на него, либо просто мрачно-зловеще станет жечь его взглядом. А о том, чтобы теперь пойти к Мари, и речи не могло быть.

Он детектив, так? Кому и знать, как не ему. Ошибка, которую делали все преступники, в том, что они считали себя ловчее всех остальных преступников, будто они – те, кого не поймают. Он – инспектор с почти двадцатилетним опытом – и он думал, что может сохранить в секрете свою интрижку с Мари?

Он предполагал, что мог бы, если б Мари не забеременела, или если…

Ба, никаких "если". Он был глупцом.

Он потряс головой, пытаясь прогнать бесформенные видения, застилавшие ему зрение.

– Еще один турист?

– Не думаю, – сказал прозектор, отворачивая голову, когда голубая полоска света закончила свой путь.

– Свет, ярче, – сказал он. Резкий белый свет внезапно залил помещение. Тело принадлежало пожилому человеку. Трупное окоченение миновало, и его

посинелое лицо было спокойным, почти безмятежным. "Чего пытался ты избегнуть, мой друг? Что за дело так закончилось для тебя? Стала ли смерть избавлением? Заслуженным успокоением?" Он мотнул головой снова, осознав, что прослушал только что сказанное анатомом.

– Простите. Что?

– Я сказал, это выглядит весьма профессионально. Малокалиберные пули – так что нет выходных отверстий. Я думаю также, что убийца надевал пакет ему на голову – тут вокруг горла незаметное кольцо поврежденных капилляров, вот, – он показал то, что для Жерара было невидимым, но если прозектор сказал, что есть – значит, есть. Мужик был некроман, шаман смерти, и Жерар глубоко зауважал его.

– Также, дуло было приставлено прямо к черепу, так что убийца был рядом.

– Он был связан?

– Следов этого нет. Никаких ссадин на руках и ногах, не имеется неестественного положения мышц.

Жерара вдруг осенило. "Двое беседуют, будто старые друзья. Один попросту вытаскивает пистолет, как будто вынимая зажигалку. Другой не замечает, пока сталь не касается его головы, и тут он приходит в замешательство. Оно усиливается, когда он чувствует глухой удар, и все становится странным, будто он выпил лишнего, и он забывает, кто он, что он делает, а тут – другой удар, и следующий…"

У Жерара бывали такие прозрения. Он часто интересовался, не телепат ли он в своем роде, но все тесты были отрицательны. Нет, он всего лишь проклят, обладая таким сортом воображения, что сопоставляет вещи, не опираясь на интеллект, мозгом, который грезит наяву. Это делало его хорошим детективом, но не нравилось ему. Иногда, когда он ошибался, когда его озарения оказывались неверны, он, на самом деле, воспринимал это с большим облегчением, нежели когда был прав.

Нечасто случалось, что он ошибался.

– Вы его уже идентифицировали?

– В этом есть загадка. Учитывая, как профессионально он устранен, следует полагать, что убийца должен был усерднее попытаться избавиться от тела. Растворить его в кислоте, что ли. Отрезать кончики пальцев, вырвать зубы.

– Убийца действовал один, – сказал Жерар, – будь это что-то вроде группового покушения, тела бы не было, как вы и сказали. И я догадываюсь, что не только ДНК этого бедняги где-то зарегистрирована, но и что убийца знал это. Так. Так как он не имел намерения или времени полностью уничтожить тело, он сделал лучшее из того, что мог. Он распорядился им совершенно стандартным путем, надеясь, что мы не заметим его среди косяков тел, ежедневно выуживаемых нами из реки.

– Или, возможно, это действительно просто убийство с целью ограбления, совершенное кем-то оснащенным профессионально.

– Возможно, – он прошелся вдоль тела. Его личные неприятности стали затеняться головоломкой. – Его ДНК была на учете, так?

Анатом ткнул в маленький дисплей.

– Посмотрим. Да, вы правы. Он…

– Нет, не говорите мне, кто он был, пока.

– Как хотите, инспектор.

– Киллер убил его вблизи воды, так что ему не пришлось перетаскивать тело.

– Это могло быть. Он замарался в момент смерти, но проба с его одежды на абсорбцию говорит о том, что он погрузился почти тотчас же.

Он попытался представить себе все иначе. Турист, вышедший прогуляться, к несчастью, праздный громила, высматривающий очередную добычу. Он подходит, просит прикурить или что еще, и когда его жертва отвлекается, чмокает его в голову стволом пистолета.

Нет. Зачем же пакет? Киллер хотел убить свою жертву быстро и наверняка. И то, как была одета жертва, не говорит о состоятельности. Это не был грабеж. Он не мог оживить эту сцену в своем воображении.

– Если его ДНК была на учете, он, вероятно, либо осужденный за военное преступление, либо телепат. Кто же?

– Телепат.

Хорошо, это открывало кое-какие возможности. Убийство из ненависти? Некоторые люди ненавидели телепатов по некоторым причинам. Это могло объяснить убийство как казнь. Киллер видел в себе воина-избавителя, охраняющего мир от нечистых сил.

Или это могла быть старая вражда, так? После войны телепатов, должно быть, осталось много раздоров. Двое телепатов, прежде друзья, по разные стороны конфликта. Попытка примирения – это могло объяснить, почему жертва не заметила надвигающегося убийства, он даже не увертывался, когда его товарищ, задумавший кровавое дело, вытащил оружие с холодным, определенным намерением.

Однако это не могло быть столь хладнокровным. Были допущены ошибки и недостаточная спланированность, говорившая о панике…

Нет, погодите – где он нашел панику? Паникер не приставит спокойно оружие к чьей-либо голове и не вытащит пластиковый пакет, спустив курок.

Ах, но люди не всегда осознают, что паникуют, не так ли? Когда Мари рассказала ему о своей беременности, он был уверен, что все у него под контролем. Он дурачил сам себя, подавляя страх, говорил себе, что все будет хорошо.

Но не было никакой логики в адюльтере, в разрушении тридцатилетнего брака, в унижении от того, что собственные дети узнают, что он причинил их матери. Нет, он не признал своей паники. Он ее проглотил, и она его отравила. Это сделало его глупым настолько, насколько он убедил себя, что умен.

Вот как работало сознание. Он впервые это понял.

Так, чем он располагает? Кто-то, кто хотел убить телепата; вероятно, сам тоже телепат. Кто-то, кто полагал, что совершал убийство по веским причинам и со всеми полагающимися предосторожностями, несмотря на то, что в то же время он был напуган до самой последней степени.

Может быть, жертва узнала что-нибудь, что не следовало, так? Телепаты это умеют. Может быть, встреча была по требованию жертвы – увертюра к шантажу. И киллер видел, с ужасной ясностью, что способ вырваться из капкана – это уничтожить сам капкан.

Хватит.

– Кем он был?

Прозектор, который увлеченно занялся исследованием содержимого желудка мужчины, не потрудился взглянуть на видеодисплей. Слабое мерцание на узких защитных очках, в которых он был, говорило о том, что информация считана.

– Жюстин Акерман. Родился в Северной Америке, в Торонто. Возраст – шестьдесят три года. Он был телепат уровня П7. Собственно говоря, военный преступник. Он как раз отбыл свой срок и был выпущен условно. Подал заявление на рабочую визу два месяца назад, снимал квартиру близ Рю де Пари. Он некоторое время работал ночным охранником в клубе Пужэ.

– Вы уже информировали Пси-Корпус?

– Нет, инспектор. Но мы обязаны поставить их в известность в течение двадцати четырех часов.

– Тогда у нас есть еще десять, так? – он подошел к двери, снял свой пиджак со скелета на каркасе, где тот висел на вытянутой руке. – Придержите это сколько сможете. Я поговорю с его квартирным хозяином и работодателем, прежде чем явится EABI (Бюро расследований Земного Содружества) и заберет дело у меня.

Хотя что ему беспокоиться, он не мог бы сказать. Не лучше ли ему обойтись без еще одного дела? Но у него было застарелая неприязнь к Метасенсорному Отделению EABI. В прежние времена, когда у них была Метаполиция, они налетали как коршуны, высокомерные, отстраненные, грубые. Ему не нравилось их пребывание в его городе. О, теперь они были лучше всех на свете, но клановость и закрытость оставалась. А возможно, он завидовал их способностям – конечно, им было запрещено использовать их, но он знал лучше. Кто бы не стал? Он никогда не мог избавиться от чувства, что это нечестно – копы, умеющие читать мысли, когда сам интересовался, не обладает ли их силой.

Нет, это его город, не их. Его убийство, его убийца.

И, цинично подумал он, другое, от чего устранялось его сознание – то, как его жизнь медленно распадается вокруг него.

– Не было у него друзей. По крайней мере, я никого не видела.

Маргарита де Шаней могла быть привлекательной когда-то, прежде чем жизнь не натерла ее лицо докрасна и и не контузила взор разочарованием. Глядя на нее, Жерар гадал, радовалась ли она теперь когда-нибудь и чему-нибудь.

Он заинтересовался, могла ли убить она. Если твоя собственная жизнь прошла, легче забрать чужую, так?

Он с отвращением раздумывал, не стоит ли в этом смысле убийство в его повестке дня. Облегчит он себе жизнь, если убьет Мари? Нет, потому что его поймают. Каждый будет пойман, раньше или позже.

Кроме того, он своеобразно любил ее. И мысль о еще одном ребенке, несмотря на чрезвычайные осложнения, была не лишена привлекательности.

– Никто не входил, не выходил?

– Вам следует спросить консьержа. Я никогда никого не видела, но я же не шпионю за своими постояльцами. Он попал в какие-то неприятности?

– Он мертв.

Он проследил за ее реакцией – это был момент, когда некоторые из них прокалывались. Они всегда воображали, что должны притворяться удивленными, шокированными. Настоящая реакция была куда сдержаннее. Смерть срывала с людей маски, которые они создавали себе всю жизнь. Когда с ней сталкивались, обычно следовало понимающее "ах", момент осознания услышанного, попытки интерпретировать это как-то иначе.

– Мертв? Вы имеете в виду…

– Мертв, – повторил он разочарованно. Но по-настоящему он ведь не думал, что она может быть виновна. – Убит.

– Здесь? – это ее всполошило.

– Возможно, – солгал он. – Мы нашли его тело в реке, но убить его могли где угодно. Потому-то так важно, чтобы вы вспомнили все, что сможете.

– Здесь два консьержа, один ночной, другой дневной. Я дам вам их имена и адреса, но Этьен уже здесь. Хотите поговорить с ним?

– Конечно. Но сперва я бы осмотрел комнату мистера Акермана.

– О да. Сюда.

Они поднялись в номер двенадцать. Де Шаней дунула на дешевый химический замок, и дверь отворилась. Помещение было небольшим. Кушетка и два стула выглядели казенными. Кое-какая одежда в стенном шкафу: форма ночного охранника и новый костюм, без сомнения полученный при освобождении из заключения.

Бригада следователей скоро будет здесь, и он не склонен был растрачивать тут много времени, боясь испортить место, стереть частицы отпечатков, волос, физических улик, которые иногда не вели никуда, а иногда во все стороны.

Он лишь хотел увидеть обстановку, где человек прожил свои последние дни. Если Жюстин Акерман был убит за то, что был Жюстином Акерманом, знание жертвы помогло бы ему узнать киллера. Если же он был убит просто потому, что оказался не в том месте не в то время, это поможет не так сильно. Но это не могло повредить.

– Он был шумный? Кто-нибудь на него жаловался?

– О таком мне неизвестно.

– Соседние с ним номера – они заняты?

– Один. Мадмуазель Картер, – она указала на дверь справа.

Жерар постучал. Через некоторое время открыла молодая женщина. Она была блондинкой лет двадцати, выглядела немного растрепанной и бледной, но не непривлекательной.

– Oui (да (фр.) – Прим. ред.)? – сказала она. Ужасный акцент. Американка.

– Мадмуазель Картер, мое имя Рафаэль Жерар, – сказал он по-английски. – Я инспектор полиции. Могу я поговорить с вами о вашем соседе?

– Разумеется, – она встала в дверном проеме, скрестив руки на груди, ее глаза сразу оживились заинтересованностью.

– Как давно вы здесь живете?

– Около месяца, с начала учебного года. Я изучаю античность в Сорбонне.

– Аспирантка?

– Да.

– Я всегда любил историю. По какому периоду вы специализируетесь?

– Раннероманский период в Галлии, в настоящий момент.

– О. Астерикс, а?

Она улыбнулась открыто и искренне.

– Очень хорошо, – сказала она. – Я редко встречаю кого-нибудь, кто когда-либо слышал об Астериксе.

– Мой отец был профессором литературы ХХ века. Он был инициатором переиздания, в шестидесятых.

– Что ж, поблагодарите его от моего имени, – сказала она. – Я в детстве коллекционировала их. – Она снова улыбнулась. – А теперь, инспектор, не поясните ли вы для меня, что вы хотите знать о моем соседе? Боюсь, я немногое могу рассказать.

– Ну, бывали ли у него посетители? Подруга, что-нибудь вроде этого?

– Нет, обычно нет. Хотя кто-то приходил несколько ночей назад. Помню, я заметила это просто потому, что к нему никогда никто не приходил. Я занималась, и кто-то постучал в его дверь. Я слышала, как они разговаривали, но не что именно говорили. Я была вроде как удивлена, понимаете? – она поморщилась. – Думаю, они ушли. Я вообще-то не обратила внимания. С ним что-то случилось, не так ли?

– Мы нашли его убитым.

– О…

– Похоже, вы не удивлены.

– Я удивлена… тем, что его убили. Я думала… хотя я и ожидала, что он умрет. Когда вы только спросили меня о нем, я думала, что вы нашли его мертвым… здесь, – она сделала жест в сторону соседней двери.

– Самоубийство, вы имеете в виду?

– Да.

– Почему?

– Он просто казался… печальным. Измученным каким-то. Однажды в холле он заговорил со мной. Знаете, по манере некоторых людей разговаривать можно сказать, что они нечасто это делают. Как они хотят продолжать разговор, даже если все, что вы собирались сделать – это сказать "привет". Но я была совершенно загружена и вдруг забеспокоилась. Мне нужно было место для занятий, а если я вдруг приобрету этого бедствующего друга по соседству, который все время будет заходить… – она остановилась и нахмурилась. – Так что я вроде как игнорировала его после этого, или просто кивала ему и притворялась, что спешу. Я чувствовала себя виноватой и в какой-то мере беспокоилась… Вот, и когда у него появился гость, я, помнится, подумала: "О, хорошо, у него есть друг".

– Но вы этого друга не видели.

– Нет. Однако это был мужчина, я уверена, по его голосу. Они говорили по-английски, я точно уверена.

– И во сколько это было?

– О, может, в полночь.

Снова озарение. "Двое мужчин беседуют, но Акерман знает, чем это кончится. Так его не удивил пистолет, приставленный к его голове. Он знал – бежать бесполезно. Может, ему было все равно. Удар…"

Жерар сморгнул. Девушка смотрела на него, забавляясь.

– Это пригодится? – спросила она, по ее тону было понятно, что она повторяет вопрос.

– Да. Это очень близко ко времени смерти.

– О, бог мой. Я слышала убийцу.

– Да.

– Вы думаете, что я…

– Не думаю, что вы в опасности, но вам следует быть осмотрительной. Соблюдайте обычные предосторожности. Не открывайте дверь, не зная, кто за ней – в этом роде. Позвольте дать вам мою карточку… – он достал листок, где стояли его имя и адрес. – Тут мой номер телефона, звонки оплачены. Все, что вам нужно сделать – это поместить ее в автомат. Если вам нужно что-либо, я к вашим услугам. И я зайду проверить, как вы, если хотите.

Она застенчиво улыбнулась.

– Это было бы мило. Но это не то, что я хотела сказать. Я хотела узнать, не могла ли я предпринять что-нибудь, чтобы остановить его.

Ах. Молодые американцы. Они вечно воображали, что мир стал бы лучше, если лично они взялись бы за это.

– Не беспокойтесь об этом, – сказал он ей, – вы никак не могли знать. Кроме того, если б вы попытались, боюсь, я задавал бы эти вопросы о вас, и это была бы весьма неприятная задача. Я предпочитаю познакомиться с вами так. – Он было продолжил, но осекся. Он снова флиртует? Именно так он познакомился с Мари.

– Еще раз благодарю вас, и всего хорошего, – сказал он и поспешно ретировался.

Консьерж никого не вспомнил и выглядел из-за этого встревоженно.

– Ну, кто-то же вошел, – сказала Маргарита малость визгливо. – За что я тебе плачу?

– Может, это был другой жилец, – буркнул Этьен. – Он мог просто спуститься в холл, насколько нам известно.

– Это правда. Но предположим на мгновение, что вы отвлеклись… иначе говоря, дрыхли … или отлучились с поста, может, в туалет. Мог бы кто-нибудь войти и выйти без вашего ведома?

– Нет, инспектор. Камера в двери фиксирует каждого, входит он или выходит, все равно. Милости прошу просмотреть запись, если хотите.

– Посмотрим.

Они просмотрели три часа до и после полуночи, но не нашли ни следа кого-либо, кроме жильцов, кто входил или выходил.

– Месье Акерман вышел, – сказал Жерар. – На этот счет просто нет сомнений. А тут я его не вижу. Как это может быть? Тут есть другой выход?

– Нет.

– Окно?

– Окна опечатаны, – сказала Маргарита. – В здании полный контроль окружающей среды, а открытые окна помешали бы этому.

– Все равно мы должны их проверить. То, что опечатано, может быть распечатано. Как насчет записывающего устройства? Его можно испортить?

– Не понимаю, как. Его контролирует компьютер. Я ничего не мог бы с ним сделать, если вы это имеете в виду, – сказал Этьен, защищаясь.

– Я – нет, – бросил Жерар, внезапно кое-что припомнив. Не было ли чего-то недавно в другой части города? Да, попытка ограбления аптеки, и даже хотя один из преступников был найден мертвым в здании, его не увидели при просмотре записи. Соответствующая охранная компания заявила, что технология, использованная полицией при восстановлении записей, кардинально испортила все, что сохранилось, но его знакомые эксперты из департамента решительно опровергали такую возможность. И все же никто так и не смог додуматься, как было одурачено устройство. А в этом направлении предпринимались значительные усилия, так как при инциденте погибли охранник и трое полицейских.

Минуточку. Не был ли охранник аптеки телепатом?

Могли телепаты воздействовать на компьютеры? О подобном он никогда не слыхал, но, если могли, тогда это был чрезвычайно тщательно охраняемый секрет. Не было ли некоей молвы о таких телепатах, способных сделать что-то с инопланетными кораблями, еще во время войны с Тенями?

И телепат мог легко стереть память консьержа, или затуманить его сознание, или еще что-то. Акерман и сам мог это проделать, коли на на то пошло.

Это становилось интересным. Очень интересным. Что-то здесь происходило, что-то связанное с телепатами. Он это нутром чуял. Это означало, что ему лучше с толком использовать часы, оставшиеся до появления ребят из Метасенсорного. К тому же, он может так никогда и не узнать, что тут произошло. Когда являлось любое подразделение EABI, дела иногда просто исчезали, будто их никогда не было.

Его город. Его убийство.

 

Глава 5

Жерар отхлебнул свой отвратительный кофе и просмотрел газету. Он выбрал раздел искусств и прочитал книжное обозрение. Обозреватель был новый, и Жерар наслаждался его терпким чувством юмора.

"Сюжет книги, кажется, основан исключительно на секретной информации, и автор, похоже, считает, что читателю ее знать не положено".

Позади него Луи Тимоти, его ассистент-помощник, издал внезапное тихое восклицание.

– Гляди-ка, – сказал Тимоти.

– Что это?

– Может, мы не должны. в конце концов, так уж сожалеть об Акермане. Вы знали, что он работал в исправительном лагере Пси-Корпуса в Амиенто?

– Да.

– Правда? Я только что это узнал. Это было надежно скрыто за завесой секретности.

– Да, он был оправдан по большинству обвинений и отбыл свой срок, так что они, конечно, затруднили доступ к этой части его прошлого. Это связано с актами амнистии, принятыми после гражданской войны. Мы можем добраться до них, мы просто должны чертовски тяжело потрудиться.

– Оправдан? – сказал Тимоти недоверчиво.

Жерар обернулся и обнаружил своего ассистента уставившимся на изображение. Оно показывало груду мертвых тел. Он щелкнул, и появилась следующая сцена – группа мужчин, женщин и детей, изможденных, но живых, пустыми глазами смотрящих в объектив.

– Он стукнул на кого-то из своих начальников, конечно. Старинный плач подручного у палача, знаешь? "Я всего лишь исполнял приказы".

– Хорошо, чего тогда нам заботиться об этом сукином сыне?

– Мы заботимся, потому что это наша работа, – ответил Жерар. – К тому же… слушай, выдай мне свою самую лучшую догадку. Кто убил Акермана?

Тимоти кивнул на экран.

– Один из них. Или брат, сестра или сын одного из погибших. Он надзирал за систематическим истязанием, искалечиванием и убийством тысяч. То, что он оправдан, не означает, что он прощен. Я выследил бы его, будь в лагере один из моих.

– Это хорошая догадка. Статистически это весьма вероятно. И ты прав по-своему. Я не поддерживаю расправы. Нам нельзя. Но, может быть, я не очень погрешу против истины, если приму твои поспешные выводы. Может, я решу, что киллер был прав, и оставлю все как есть.

– Чертовски верно.

– Но именно поэтому я стараюсь делать выводы обоснованно. Именно поэтому я формулирую альтернативные гипотезы. И если одна из них окажется верна, то, думаю, ты согласишься, что мы должны оставить это дело открытым.

– Я не вижу никаких альтернативных гипотез.

– Ну, тогда ты ослепил себя – плохое начало расследования. Это прямо как наука, знаешь ли. Ты формируешь разные гипотезы и затем начинаешь их проверять, или, по крайней мере, смотреть, которая из них лучше соответствует известным тебе фактам.

– Если у тебя есть лучшая версия для данных, то какая?

– Может, не лучшая, но у меня есть другая. Есть еще одна категория людей, кто мог хотеть убить Акермана, руководствуясь иными мотивами, нежели месть.

Тимоти помолчал немного.

– Выключи экран. Это тебя доводит. Все, о чем ты можешь думать, это что бы ты сделал с человеком, замешанным в этом.

Тимоти неохотно послушался. Он продолжал таращиться на пустое место, где была картина.

– Ну? – спросил Жерар немного погодя.

– Дерьмо.

– Вот видишь.

– Ты думаешь, это был кто-то еще, кто работал в лагере? Один из военных преступников, избежавших кары. Фернандес, или Хило, или… – он запнулся. – …Бестер.

– Оп-ля.

– Дерьмо, – повторил он. – Один из настоящих мозгодавов здесь, в Париже? Я думал, предполагается, они все во внешнем космосе.

– Где бы спрятался ты? На космической станции среди нескольких сотен тысяч, в колонии среди нескольких миллионов в лучшем случае, или на Земле, скрывшись в толпе из более чем десяти миллиарддов душ?

Тимоти несколько мгновений сидел с разинутым ртом, а затем нырнул в компьютер.

– Мы можем перепроверить, – сказал он, – обнаружить, кто там работал, кто был пойман, кто умер, кто…

– …сбежал, – договорил за него Жерар. – Только один, и ты уже упоминал его имя.

Но Тимоти предпочел убедиться.

– Бестер, – пробормотал он. Так он произнес бы имя Дьявола. – Альфред Бестер. Бог мой, если он здесь, в Париже… эй! – Его экран опустел. Он яростно принялся пытаться вернуть все обратно.

Встревоженный, Жерар отвернулся к своему собственному компьютеру и обнаружил его таким же пустым. Он еще работал, но когда он попытался вернуть на экран Бестера, то увидел надпись "информация не обнаружена".

– Ой-ей, – пробормотал он.

– Что случилось?

– Понятия не имею, – ответил Жерар. – Но хочу узнать. Предполагается, что у нас свободный доступ к этой базе данных, и никто не имеет права отрезать нас от нее. Ни EABI, никто. Когда…

В этот момент раздался сигнал коммуникатора на его столе. Жерар остановился на середине фразы, нахмурившись.

– Ответить, – сказал он.

– Изображение? – спросил коммуникатор.

– Разумеется.

Экран включился, показывая лысого мужчину средних лет. Что-то в нем было очень знакомое, и когда он заговорил, пришло узнавание. Жерар видел его лицо раз пятьдесят в новостях ISN.

– Привет, – сказало лицо по-английски. – Мое имя Майкл Гарибальди. А вы, должно быть, инспектор Джерард?

– Жерар, – поправил Жерар.

– Упс. Нда, я думал, что школьный французский был пустым занятием, а? Помимо очаровательной блондинки, которая тащилась, когда я называл ее "мамзель". – Он улыбнулся. – Но это ни к селу ни к городу, да? Видите ли, мое внимание привлекло то, что вы сунулись в базу данных, которая содержит сведения о некоем Альфреде Бестере.

– Вы за мной шпионите.

– Не-е-ет, я шпионю за файлом Альфреда Бестера. И веду учет тех, кто в него заглядывает. И то, и другое не строго запрещено. Я проверял.

– Да? Ну, мне ни до того, ни до этого дела нет.

– Конечно. Но, по-моему, вам следует притормозить.

– Кажется, у меня нет выбора.

– Ага, ну, это так выглядит – такое совпадение – произошло нечто вроде сбоя в системе. Вероятно, выброс солнечной энергии, что-то типа этого, знаете? Через час или около того вы, вероятно, снова получите доступ. Столько времени обычно длится ремонт такого рода.

– Вы говорите, как авторитет в этих делах.

– Авторитет? Я? Нда. Просто интересующийся гражданин, который тоже страдал от отказов аппаратуры. Привыкший к этому на станции постоянно. Все, что я говорю – когда все вновь наладится – я бы не стал смотреть в файл Бестера снова, если только вы не хотите, чтобы вас проверяли федералы из EABI, только и всего. А если вы похожи на большинство знакомых мне локалов, включая меня, когда я был офицером службы безопасности, – вы этого не хотите.

– Я не офицер службы безопасности, мистер Гарибальди. Я agent de la police (полицейский (фр.) – Прим. ред.) города Парижа. Я должен сообщить эти факты в EABI – уже через несколько часов.

– Может, так, может – нет, – сказал Гарибальди, хотя мимолетное выражение одобрения мелькнуло на его лице. – Я могу помочь с этим, если будет причина. Почему вы запросили этот файл?

– Это ведь не ваше дело, мистер Гарибальди.

– Слушайте, я не люблю разбрасываться своим влиянием, но я сделаю это своим делом. Я могу сделать это официально, что чрезвычайно осложнит вам жизнь – но что мне до этого? Я ненавижу Париж. Непохоже, что вам выпадет шанс испортить один из моих отпусков или что-нибудь в этом роде. С другой стороны, мы можем понять друг друга и помочь по доброй воле.

– Я не люблю угроз.

– Я тоже, будь я на вашем месте. Но сейчас ваш выбор – между мной и Метасенсорной командой из EABI – и… мной. Что тут попишешь?

Жерар рассерженно фыркнул и несколько мгновений постукивал по столу. Марсиане. Хуже американцев.

– Произошло убийство бывшего заключенного по имени Акерман. Профессиональная работа, но при странных обстоятельствах. Акерман был телепатом – он работал в исправительном лагере в Бразилии. Я как раз проверял, кто мог быть его начальником.

– Ух. Думаете, значит, кто-то из "зла невидимого и неслышного" поработал над ним. Бестер?

– Маловероятная возможность.

– Этот телепат, не знаете, был у него рецепт на рибосилас холина?

– Не знаю.

– Может, проверите это… погодите, я проверю. – Последовала очень короткая пауза, во время которой Гарибальди смотрел на что-то вниз. – Нету. О, хорошо.

– Это что-нибудь значит?

– Вы это знаете.

– Как это?

– Ага. Теперь вы заинтересовались тем, что я могу сказать, правильно? Я могу стать для вас большой подмогой, если захочу. И я отдам вам это даром – не так уж плохо, что Бестер в Париже. Стоит проверить.

– Уверяю вас, я так и делаю.

– Верю, но Бестер когда-то слишком часто ускользал у меня из рук. Это впервые – реальный след – за долгое время. И, скажу вам, если Бестер действительно замешан, то вы не можете доверять людям из Метасенсорных отделений Земного Содружества или откуда бы то ни было. У него там все еще свои люди. Если EABI узнает, что вы выискиваете, об этом через час узнает Бестер, а еще через час он будет так далеко, будто он почтовый голубь.

– Если он это сделал, я думаю, он уже сбежал.

– Возможно. Но возможно – нет. Может быть, он стал самоуверен. Тут был другой инцидент, несколько недель назад…

– Попытка ограбления аптеки?

Гарибальди расширил глаза.

– Эй. Вы начинаете мне нравиться. Это могло бы быть началом прекрасной дружбы. Вы скажете мне, почему вы их увязали, а я поделюсь, что я нашел.

– В обоих случаях применено какое-то приспособление, подавляющее охранные устройства с искусственным интеллектом. Не очень тесная связь, вообще-то.

Затем он внимательно выслушал, как Гарибальди открыл свою увязку – средство, предназначенное лишь для контрактных телепатов.

– Это очень интересно, – отметил он.

– Это более чем интересно, – сказал Гарибальди. – Я думаю, он был тут. Думаю, он все еще тут.

– И я все еще должен доложить об этом в Метасенсорное.

– Нет, не должны. У меня есть друзья на самом верху. Слушайте, вам нужен этот парень, правильно?

– Конечно.

– Как и мне. Единственное – меня не заботит, получу ли я за это или нет. Я просто хочу увидеть, как это случится. Я хочу быть там, если это возможно. Так что пока задержитесь. Вы получите подтверждение через час или около того от Земного правительства, гарантирующее, что у вас не будет неприятностей из-за того, что вы не передадите данные пси-агентам. Кое-кто из правительственных чиновников попробует наблюдать, но это те, кому я доверяю, и обещаю – они просто отвалят. Это будет целиком ваше местное дело, которое ведет местный полицейский.

– А вы что с этого будете иметь?

– Удовлетворение. Удовлетворение от того, что ублюдок получил по заслугам, что он оказался так глубоко, откуда на ад вверх смотрят. Возьмите все, что вы слышали о Бестере, отнимите то, что всего лишь отвратительно, и увеличьте остаток раз в шесть. Тогда вы еще только начнете понимать, на что он способен.

– Чую личную неприязнь.

– У вас с этим проблема?

– Нет, если у вас нет. Если вы прибудете сюда с мыслью о личной мести, я вас своими руками запру – мне наплевать, кто ваши друзья. Ясно?

– Ясно как вакуум. Я остаюсь при своем. Буду через четыре дня.

– А если я поймаю его раньше?

– Не поймаете.

– Вы, кажется, в этом совершенно уверены.

– Да. Увидимся.

Связь прервалась.

Жерар снова вздохнул, но затем повел плечами. Еще одно, что отвлекает его мысли от неразрешимых проблем, во всяком случае.

Он повернулся: у Тимоти глаза были как блюдца.

– Ты знаешь, кто это был?

– Конечно.

– Он из друзей самого Шеридана.

– Это я слышал. Дела в предстоящие дни будут очень интересными, если мы не возьмем нашего героя. Я намерен доказать, что мистер Гарибальди ошибается. Я намерен поймать Бестера до его прибытия. Так что не будем терять время зря. Будь ты военным преступником в Париже, где бы ты укрылся?

Тимоти фыркнул.

– В правительстве. Где же еще?

Впервые за эти дни Жерар почувствовал, как на его лице появляется искренняя улыбка.

Гарибальди договорился о перелете, затем откинулся назад и уставился в потолок.

Лиз убьет его.

Люди добрые, что за идиот он был, убеждая себя, что больше не станет проклинать Бестера. Конечно, он делал это, и каждый на его месте чувствовал бы то же самое.

Но он был на таком месте, которое позволяло ему – нет, обязывало его – предпринять что-либо.

Все же Лиз убьет его. Может, ему стоит прикрыться маленькой ложью, в случае если ничего не выгорит. Сказать ей, что случилась какая-то экстренная ситуация, потребовавшая его внимания немедленно.

Вероятно, Бестер уже сбежал как-нибудь. Он был слишком изворотлив, чтобы околачиваться поблизости после убийства. Даже идеальное убийство бывает с изъяном, правильно?

Но что-то более глубокое – то животное чутье в нем – не верило в это. Что-то произошло. Что-то изменило обычный образ действий Бестера. У ублюдка были какие-то причины оставаться в Париже дольше, чем разрешала хитрость. Он не знал их, но знал, что они есть, чуял своим все-более-зудящим нутром.

На сей раз Бестер не избежит схватки. На сей раз – или Бестер, или он.

И он знал, кого он ставит на карту.

 

Глава 6

Бестер возвращался из "Счастливой лошадки", обдумывая, что ему делать с завтрашней статьей. Он оказался в неудобном для себя положении, когда прочитанная книга ему понравилась. Не то что ему понравились отдельные фрагменты, но он по-настоящему остался доволен от начала до конца.

По его собственным критериям, подобное рецензировать не стоило. О, он мог придраться к проходившей сквозь призведение нити слегка наигранной наивности, однако в контексте это работало. Он мог указать, что сюжет наполовину списан с "Бури" Шекспира, однако ясно, что это, должно быть, обдуманный и очаровательный знак почтения, учитывая другие плагиаты с бессмертного поэта – забавнее всего "Запретная планета".

Так что же ему делать? Он был в "аду критика". У него не было иного выбора, кроме как солгать или не делать статью, так как до срока сдачи оставались считанные часы.

Он мог сказать правду и признаться, что ему понравилось, но кто захочет это услышать? Его читатели решили бы, что он продался, превратился в еще одну медоточивую шавку издательской индустрии.

Одна мысль отразилась усмешкой на его лице. Неужели вот это – худшая из его неприятностей? Похоже на то. Почти неделя прошла с тех пор, как он устранил Жюстина, и убийство не оказалось столь значительным, чтобы попасть в газеты. Он связывался со своим человеком в Метасенсорном отделении, они ничего не слышали. К счастью, этот контакт был из тех, в ком он мог быть уверен.

"Форд в своей башне, и с миром все в порядке," – подумал он.

А это была книга, которую он ненавидел. Почему он не мог выбрать для чтения и препарирования одну из тысяч безвкусных дистрофичных аллегорий, переполнявших ныне прилавки?

Он полагал, это потому, что от не выдержал бы еще одной. Ах, ладно.

Он подошел к отелю как раз вовремя, чтобы почти столкнуться в Люсьеном д'Аламбером. Ухмылка Бестера стала шире, когда он уловил недовольство в мыслях копа – разумеется, он явился повидать Луизу, не Бестера.

Однако Люсьен удивил его.

– А, мистер Кауфман. Тот самый человек, с которым я хотел потолковать.

– И вам добрый день, офицер, – молвил Бестер. – Надеюсь, день у вас удался.

– Могло быть лучше, могло – хуже, – сказал Люсьен.

– Ну, это лучшее, чего большинство из нас могут просить, я полагаю, – сказал Бестер живо.

– Хм-м. Это не то, что вы сказали о "Хрупком венце".

– Читаете мою колонку?

– Да уж, – ответил офицер.

– Что ж, всегда приятно встретить поклонника.

Люсьен скривил рот.

– Я бы не назвал себя определенно поклонником. Вы слишком строги, по-моему.

– Люди больше заинтересованы в чтении того, с чем они не согласны, чем иного, как я обнаружил. Скотская натура. Но чем я могу быть вам полезен, офицер д'Аламбер?

– Вы можете рассказать мне про Джема?

– Джем. Джем. Вы имеете в виду уличного хулигана, которого я повстречал, едва прибыв сюда?

– Уверен, вы его помните. Он же собирался вас растерзать?

– Да, конечно. Я никогда не забываю угроз. И что же?

– Вы могли прочесть, что он был убит при попытке взлома аптеки в нижнем городе, несколько недель назад.

– Луиза упоминала об этом, да. Не могу сказать, что я был удивлен. А вы?

– На самом деле, я был – по двум причинам. Джем оставил кое-где отпечатки пальцев, а он редко шел на сознательный риск, особенно в последние несколько лет. Ему и не надо было – у него для этого имелись шестерки.

И его шестерки, думаю, были неподдельно озадачены всем этим делом. Никто из них, кажется, не участвовал в ограблении, хотя мы и знаем, что некто скрылся.

Бестер нахмурился.

– Что ж, это очень интересно, полагаю, если вы полицейский офицер, ведущий расследование – но я таковым не являюсь. Этот Джем третировал Луизу, и я просто рад, что его не стало.

– Это и есть другая причина. Он перестал доставать Луизу сразу после того, как появились вы.

Бестер поднял брови.

– Вы знаете, что девяносто девять процентов людей, болеющих раком, носят обувь?

– Что это должно означать?

– Я имею в виду, простое сопоставление не указывает на причинно-следственную связь. Вы, только честно, думаете, я сделал что-то, изменившее Джема? Луиз думала – может, это вы сделали что-то, после пожара. Я предполагал то же самое, так как вы явно были в ней заинтересованы. Фактически, меня бы удивило, если бы эти мотивы на вас не действовали.

– Я в нее не влюблен. Я беспокоюсь о ней и не хочу, чтобы она связывалась с неподходящими людьми, вот и все.

– Как Джем.

– Хотя бы.

– И как я, также? Со мной что-то не так, помимо того, что я – это не вы?

Лицо полицейского напряглось.

– Послушайте, нечего тут говорить, чувствую я что-то к Луизе или нет. Речь о том, что по соседству идет полицейское расследование. Фактически, мне больно это признавать, но вы, кажется, подходите Луизе… кажется. Но буду откровенен, мистер Кауфман – с вами не все в порядке. Ваше досье чистое, чересчур чистое. И ничто в нем не объясняет, почему человек вашего происхождения и состояния прибыл сюда, поселился в маленьком отеле и принялся писать газетную колонку.

– Я думал, речь не обо мне?

– Я этого не сказал, мистер Кауфман. Я сказал, речь не о моих чувствах к Луизе. Может, вы и правы – необычное поведение Джема и ваше прибытие могут быть абсолютным совпадением, но я прибегаю к совпадению как объяснению чего-либо, лишь когда не могу объяснить это никак иначе. Вы можете помочь мне исключить кое-какие возможности, прояснив, зачем вы появились здесь и почему остаетесь.

Бестер мотнул головой.

– Я думал, вы патрульный, а не детектив.

Люсьен помолчал немного, затем вздохнул.

– Да. Так и есть. То, что я делаю сейчас… это не по службе. Расследование ведется. Детективом из нижнего города и агентами кое-каких служб. Они снова заинтересовались Джемом. Они обыскивают его старую квартиру, опрашивают его приятелей. Они и со мной разговаривали, конечно, так как этот район – мой участок. Вот в чем суть, мистер Кауфман – я всегда думал, что вы как-то приложили руку к тому, что случилось с Джемом. Друг в шайке, старые преступные связи, что-нибудь. На самом деле, мне было все равно. В округе стало лучше без него, и расследование не пошло дальше, когда выяснилось, кто он был и что он был за личность.

Но сейчас они копают глубже. А Луиза влюблена в вас – да, это всем известно. Я не хочу увидеть ее страдающей, и не хочу ее впутывать. Я уверен, что она не может быть с этим связана, потому что знаю ее, знаю много лет. Но этот детектив из нижнего города, он не знает ее. И когда они выяснят все факты, они станут подозревать вас, как и я. И они станут подозревать Луизу, потому что она выиграла от этого. Если вы вляпались в это, мистер Кауфман, это повредит Луизе…

– Но вы же подоспеете, чтобы собрать осколки, не так ли?

– Это повредит ей, – продолжил Люсьен упрямо, – а она уже достаточно настрадалась. Но хуже того, она может в итоге заплатить за ваше преступление.

– Какое преступление? – вскинулся Бестер. – Это все в вашем воображении.

– Тогда почему бы вам не ответить на мои вопросы?

– Потому что они – личные.

Люсьен ничего не сказал, но смотрел недоверчиво.

– Послушайте, – сказал Бестер, – вы можете этого не понимать, но мне восемьдесят два года. Не лучший возраст, чтобы осознать, что всю жизнь был на ложном пути. Сколько я еще проживу? Десять лет? Двадцать? Тридцать-сорок, если повезет. Я хочу прожить упущенную жизнь, офицер д'Аламбер. Я хочу смеяться, и делать то, что нравится, и греться на солнышке. Я видел сотню планет, и я хочу позабыть их все.

Впервые я приехал в Париж в пятнадцать лет. Пятнадцать. Помните, каким потенциалом вы обладали в пятнадцать лет? Сколько было в вас всего, сколько бутонов, ожидавших лишь подходящего дождя, чтобы расцвести? Я тогда влюбился в этот город. Что же я сделал со всем этим? Ничего. Я растерял все, что было во мне важного, промотал, приносил в жертву идолам успеха, пока все что я любил и ценил, не умерло.

Это происходит с каждым, я полагаю, но большинство людей заполняют эти пустоты в своей жизни, заводя новых друзей, новую любовь. Я – нет. Планируй я умышленно стать унылым одиноким стариком, я не мог бы сделать это лучше. И вот однажды я увидел это. Я принял истину и возвратился сюда, и шел, пока не увидал здесь что-то интересное. Я не знал этого, но я полюбил Луизу в тот момент, когда она заговорила со мной. Мог ли я знать? Я забыл, что такое любовь. Я даже не мог себе представить. Сейчас… – он осекся, придавая своему лицу убедительное выражение "на грани слез".

Он снова поднял глаза на офицера, стоявшего молча. Бестер знал, почему. Знакомясь с человеком, Бестер ментально обследовал его, снимая слепки с мыслей, поступков, подходящих и неподходящих слов, помыслов и интонаций. Он выбирал слова осторожно, почти филигранно. Он знал, что д'Аламбер разделяет многие из этих чувств, знал, что тот не может помочь, но симпатизирует. Как раз сейчас офицер видел себя лет через сорок, одинокого, в поисках неуловимой истины, любви.

– Послушайте, я бы не сказал, что не желал Джему зла, – сказал Бестер тихо. – Я не сказал бы, что сожалею о том, что с ним случилось. Но если вы не желаете Луизе страданий, представьте, что чувствую я. Она – первое человеческое существо, что я любил с тех пор, как вы родились на свет. Это особенная любовь, офицер д'Аламбер, какую, я искренне надеюсь, вам никогда не представится случай постичь. Но если доведется, я могу лишь надеяться, что вы испытаете ее с кем-то столь же дорогим, как Луиза.

Двое мужчин стояли тут, на улице, лицом к лицу. Затем полицейский медленно кивнул.

– Я подозрителен по натуре, – наконец сказал д'Аламбер, – этого не исправить. И вы правы, я любил… люблю… испытываю чувства к Луизе. Также я достаточно догадлив, чтобы понимать – она никогда на них не ответит, – он прямо взглянул Бестеру в глаза. – Я не хочу помогать им, не укажу им на это место, но они придут. Возможно, я верю вам – насчет того, что вы ничего не делали с Джемом. Но они еще придут переворачивать камни. Когда переворачивают камни, обычно находят под ними что-то неприятное. Надеюсь, вы готовы к этому, и надеюсь, Луиза тоже.

– Моя совесть чиста, – ответил Бестер. – Они могут придти спрашивать что хотят.

– Для меня облегчение слышать это. Ну, счастливо, мистер Кауфман. – Он протянул руку.

Бестер пожал руку и улыбнулся.

– Надеюсь, однажды вы станете доверять мне и порадуетесь за меня.

– Как и я, – ответил полисмен. – Это могло бы сделать меня лучше.

Бестер запыхался, когда начал подниматься по ступенькам в свою комнату. Дело было не в ступеньках. На этот раз он был рад, что Луизы нет поблизости. Они с сестрой посвятили день путешествию по стране и должны были вернуться поздно вечером.

Почему расследование возобновили? Могли они как-то связать его с Джемом? Что, если кто-то видел его входящим и выходящим из квартиры головореза?

Поднявшись наверх, он налил себе стакан портвейна – успокоить нервы, но продолжал слышать голос Гарибальди по телефону.

"Я иду за тобой."

Он швырнул стакан в стену, подавив желание закричать. Стакан разбился, и вино потекло по стене, как разбавленная кровь.

"О, великолепно. Луиза это заметит."

Он пошел в ванную, окунул тряпку в холодную воду и попытался оттереть стену. Но, конечно, она не стала чистой. Цвет разошелся до розового, но всякий, войдя в комнату, увидел бы это, все еще…

…а теперь обои стали рваться.

Что он сделал неправильно?

Но это был глупый вопрос. Он сделал неправильно все. Приехать на Землю, влюбиться – да, влюбиться.

Если бы он просто пошел дальше, оставив Джема делать то, что он делал, он бы не попал в эту беду. Если бы он не стал разыгрывать туриста, как какой-то слабоумный мальчишка, он никогда бы не пришел на Эйфелеву башню и не увидел Жюстина снова. Или, если бы он увидел его, он бы просто вычистил ему память и покинул город, покинул проклятую планету, направился бы прочь, туда, где безопасно…

Его сердце стучало молотом, чересчур сильно для старого человека. Он сел на кровать, опустив лицо в здоровую ладонь, упершись сжатой до белизны суставов рукой в колени.

– Это ты сделал со мной, Байрон? Ты все еще тут? Это ты со мной сделал?

В этом имелась определенная доля смысла. Это было, как будто часть его подготовила все это, планируя загнать его в угол, начертив по вселенной большие яркие стрелки с надписями, кричавшими: "Вот Альфред Бестер! Вот!"

– Байрон?

Но Байрона не было с той ночи, как он отпустил его.

Значит, проблема была в нем, Альфреде Бестере.

Нет, проблема была с мирозданием. Как могло мироздание – раса, которой он так верно служил, несмотря на их ненависть к нему – даже помыслить об этом? Часть его отказывалась поверить в это. Часть почему-то воображала, что все это прекратится, если он достаточно старательно притворится.

Но они бы не прекратили. Они не прекратили, не оставили в покое его первого наставника, Сандовала Бея. Они убили его, лучшего человека из тех, кого когда-либо знал Бестер. И они убили Бретта. О, да, Бретт сам спустил курок, но Бестер никогда не имел никаких сомнений в том, кто в действительности убил его. Или Кэролин – до нее они тоже добрались. А сколько раз пытались они достать Альфреда Бестера?

Что ж, они не отстанут. Если бы он больше ничего не достиг за остаток жизни, это испортило бы им всем удовольствие. Гарибальди и его дружки, из Метасенсорного – все личины, которые они носят теперь. Он стар, но он хитрее их, лучше их. Всегда был.

Возможно, он проделал все это, просто чтобы доказать это себе. Подсознательно он нуждался в реальном вызове. Он вспомнил прочитанное о некоторых племенах охотников за головами, которые считали более престижным вернуться с войны с головой женщины или ребенка, нежели другого воина, потому что это значило, что им пришлось проникнуть в сердце вражеской территории, войти в само селение, убить и скрыться, унося громоздкий трофей.

Не это ли он, в сущности, сделал? Позволить им подойти так близко, чтобы почти почувствовать его, а затем навсегда ускользнуть из пределов их досягаемости?

Почему он должен предугадывать себя? Он в конце концов потерял разум?

Он понял, что плачет. "Старый дурак. Думаешь, что любишь ее, но все это – часть твоей игры…"

"Лжец."

Он подумал на мгновение, что это снова Байрон, но это было не так.

Он сидел тут, стараясь дышать глубже, успокаиваясь. Его разум перестал метаться, как загнанная крыса, и снова начал работать рационально.

"Я – Альфред Бестер. Бестер. Альфред Бестер. Помни, кто ты такой!"

Они все еще не взяли его. Все это могло еще миновать его стороной. Повторное расследование по Джему могло, в конце концов, никак его не коснуться. Паникерство. Да, вот что он делал, паниковал, как какой-то зеленый меченый, преследуемый командой охотников. Он мог позволить себе немного подождать. Будь начеку, но подожди. Веди себя по-прежнему, не делай вид, что все было ошибкой. Он мог это делать – и быть начеку, и ждать.

Но, во всяком случае, он мог подготовиться. Когда придет время, ему, может быть, придется пуститься в путь в ту же минуту.

Так что он включил свой портативный телефон, набрал номер, который надеялся никогда не набирать, и поговорил кое с кем, с кем надеялся больше никогда не общаться. Он снова был вкрадчив, спокоен. Он польстил, он пригрозил, и через пять минут новая личность начала воплощаться. Новый он, где-то в безопасности.

Затем он вызвал свой контакт в Метасенсорном отделении EABI. Она пока ничего на слышала. Он все еще ей доверял. Она не могла обмануть его, в самом прекрасном смысле слова не могла – буквальном. Он велел ей предпринять экстрамеры, следить экстраусердно.

Затем он прилег и проделал упражнения для релаксации. Когда он почувствовал, что Луиза пришла домой, то изобразил наилучшую улыбку и спустился увидеть ее, спросить, как прошел день, поддержать легкий разговор.

 

Глава 7

Дождь нервировал Майкла Гарибальди больше, чем жесткий невидимый поток радиации солнечной вспышки или беспощадный ужасный налет марсианского самума – хотя рассудком он понимал, что не должен бы.

Но тут было кое-что, чего воде не следовало делать. Ей не следовало собираться в бассейны в мили глубиной и тысячи миль шириной. Ей не следовало принимать форму давящих, перемалывающих, неумолимых гор. И, черт ее побери, ей не следовало падать с неба.

Он объяснял это Деррику Томпсону, когда они шли по парижской улице, теснимые толпами грубиянов с зонтиками.

– Я считаю воду опасной штукой. Она окисляет металлы. Она проводит ток. Она содержит все виды заразы и паразитов…

– Дождь заразы не содержит, – резонно возразил Томпсон.

– Да?! Я не так уверен. Всякий раз, побывав в этой субстанции, я валился с простудой.

– Мне нравится дождь, – сказал Томпсон. – Не такой сильный, как этот; мне нравится звук и запах хорошей грозы.

– О, ага, прекрасно. Неконтролируемые гигавольты электричества обрушиваются с неба. Замечательно.

– Бывало, другие марсиане говорили мне, что дождь был настоящим откровением, когда они впервые испытали его – воссоединил их с древними человеческими корнями.

– Не верю. Они это выдумали. Единственные корни, какие я когда-либо обнаруживал под дождем – те, что пытаются пустить мои ноги. И единственное, что я хочу, подвергшись этому – здоровен… – он осекся, ужаснувшись. Он почти сказал "глоток скотча". Проклятье, он почти почувствовал вкус. – …ная чашка кофе, – закончил он.

– Кофе – это тропическое растение. Не растет как следует без дождя, – заметил Томпсон.

– Что до меня, так кофе растет в пакетиках с наклеечкой "кофе", – сказал Гарибальди. – Вот, это место выглядит таким же хорошим, как и всякое другое.

Они нырнули в местечко, похожее на кафе. Оно было забито – некоторые парижане, во всяком случае, разделяли его чувства к противоестественным вещам, которые вытворяло небо – но они ухитрились найти столик. Он снял плащ и повесил на спинку шаткого деревянного стула, смахнул капли с лысины и огляделся в поисках прислуги.

– Передохните, – сказал ему Томпсон.

– О, верно. Париж, – его лицо выразило его мнение о парижском сервисе. – Так, что ты мне сообщишь?

– Возможны два свидетельства из аэропорта. Один очевидец дал мне разрешение на сканирование, и – да, я думаю, это был он.

– С днем рожденья меня, – сказал Гарибальди. – Под каким именем он передвигался?

– Этого мы выяснить не смогли, но, в любом случае, он, вероятно, уже сменил его. Это его привычка – путешествовать под одним именем, затем менять его, оседая где-либо.

– Правильно. Но иногда люди изменяют привычкам. Он так и сделал здесь, я совершенно уверен. Вопрос в том, почему?

– У него могла быть здесь семья?

– Семья? Тебе ли не знать. Бестер не просто взращен Корпусом, они его и родили. Нет абсолютно никаких документов, связующих его с каким-либо другим человеческим существом.

– Я это заметил. Это странно, даже для старого Пси-Корпуса. Сохранение генеалогической цепочки, тем более для направленной селекции, было прежде всего, особенно в то время.

– Особенно в то время? – подозрительно повторил Гарибальди.

Томпсон покраснел.

– Ну, э, конечно, браки тэпов теперь устраиваются не так, как бывало.

– Но вы, ребята, все еще предпочитаете жениться на своих.

– Разумеется. Достаточно трудно заключить брак между любыми двумя людьми, но если один тэп, а другой – нор… ну, не тэп, это еще труднее.

– Угу. Люди обычно называют это межрасовыми браками.

– Да, кое-где на Земле. Вы полагаете, расизм еще не отошел в прошлое?

– Не думаю, что мы расстались со всем нашим старым багажом, – сказал Гарибальди, – разве что переложили его в более красивые чемоданы.

– Не обижайтесь, но я нахожу странным слышать, что вы говорите это, учитывая ваше отношение к тэпам.

– Что ты имеешь в виду?

– Ведь вы бы не женились на такой?

– Не-а. Не пожелал бы жены, знающей каждую мою мысль.

– Мы так не поступаем. Одно из первых правил, которым мы учимся – это уважать частную жизнь других.

– Разумеется. Прямо как я – одно из первых правил, каким я учился, было, что невежливо подслушивать, но это не означало, что я не заставал моих родителей бранящимися, иногда, такими словами, которые не предназначались для моего слуха. И, разумеется, я, черт возьми, знал, что не должен подглядывать за старшей сестрой моего приятеля Девина, когда она бывает в душе, однако и это я делал, – он наклонился вперед, сплетя пальцы вместе. – Когда я только что был назначен на Вавилон 5, я водился с центаврианином по имени Лондо…

– Моллари? Император Лондо? Вы с ним дружили?

– Тогда все было иным. Он тогда был иным. В каком-то смысле, думаю, я все еще его друг. Ну ладно, дело не в этом. В то время Центарум был в плохом состоянии. Нарн как раз захватил одну из их колоний, и там был кто-то из родственников Лондо. Телепат станции, Талия Винтерс, была, вероятно, одной из самых скрупулезно законопослушных людей, каких я знавал. Ну, пока не… – он опустил глаза. – …нет, это другая история. Итак, она просто случайно натолкнулась на Лондо, когда он выходил из лифта. Чертовски удачно это вышло, потому что она случайно заметила тот факт, что Лондо собирается "заказать" нарнского посла. Она сказала мне, и я сумел остановить его без всякого шума и пыли.

– И это было нехорошо?

– Конечно, не было. Но дело не в этом. Это заставило меня задуматься о Талии.

– У вас к ней что-то было.

– Видишь? Теперь ты это делаешь, – упрекнул Гарибальди.

– Чушь. Я прочел это на вашем лице.

– Откуда ты знаешь? Как можешь сказать? Может быть, когда, как ты думаешь, ты читаешь мимику, на самом деле ты невольно заглядываешь в мои мысли. Может быть, одно сопутствует другому так долго, что ты их не различаешь.

– Сомневаюсь в этом.

– Но ты не знаешь, – он снова откинулся. – Она однажды врезала мне, знаешь ли. Талия.

– Спорю, что вы заслужили это.

– Нет. Я смотрел на ее… ну, неважно, на что я смотрел. И я думал о… ну, тоже неважно о чем. Но она узнала, несмотря на то что я стоял так, что она не могла видеть моего лица. Это неправильно. Важно не то, что мы думаем, а то, что мы делаем. Я бы спятил, если бы думал, что мои личные мысли не были таковыми, и любой другой тоже. Как телепату тебе не нужно беспокоиться об этом. Ты можешь почувствовать такие вещи – ты можешь блокировать их. Я не могу. Так что – нет, я бы не женился на телепатке.

– И девяносто процентов нормалов согласились бы с вами. Так откуда эти возражения против того, чтобы мы вступали в браки со своими?

Гарибальди откровенно посмотрел на него.

– Потому что это делает нас разными видами. Конкурирующими видами. А конкурирующие виды сражаются. Послушай, большое заблуждение – основа расизма – в убеждении, что люди с разным цветом кожи обладают разными врожденными способностями, так что одни превосходят других. Это неправда, но людям нравится в это верить, потому что людям вообще нравится верить, что превосходство за ними. Но когда одна группа людей обладает чем-то, что действительно дает им превосходство, это только усугубляет. Очень скоро им надоедает обращаться на равных с неполноценными.

– Это забавно, – прервал Томпсон. Он начинал злиться. – Из всех жестокостей и прямо-таки погромов, что я могу припомнить в истории телепатии, ни в одном телепаты не резали нормалов. Но я могу привести чертовски много убийств телепатов нормалами.

– Ты позабыл Бестера; он и его головорезы убивали нормалов в избытке. И это было для него только началом, как доказало разбирательство. Не разразись война телепатов…

– Бестер – это один человек. Нельзя судить о всех нас по нему.

– Будут еще Бестеры. Однажды один из них запустит маховик.

– Действительно? Еще Бестеры? Так почему же вы так печетесь об этом Бестере, который оказался реальным, нынешним Бестером?

Гарибальди осклабился.

– "Три амигос"? Я знал, что ты мне понравишься, Томпсон. Почему этот Бестер? Видишь ли, я не Шеридан. Я не спасал вселенную, или что-то подобное. Я просто называю вещи их именами и делаю лучшее, что могу, для себя и своих. Бестер… ты помнишь ту телепатку, о которой я рассказывал? Талию?

– Ту, у которой очаровательное "неважно что"?

– Ага. Между нами никогда ничего не было, но она была другом. Думаю, что была. И – да, захоти она, чтобы что-нибудь было… Что ж, как и Лондо, я тогда был другим. Но Талия, которую знал я, была ненастоящей.

Бестер и его приятели запрограммировали ее, создали фальшивую личность, упрятали настоящую, мерзкую Талию глубоко внутрь. Или, может быть, все было по-другому. Может, женщина, что мне нравилась, была настоящей личностью, и внедренное создание сожрало ее заживо. Как бы то ни было, Талия, которую я знал, погибла из-за Бестера. И то было лишь начало. Это было еще до того, как он влез в меня. Я не пытаюсь приукрасить это, потому что не думаю, что приукрашивание требуется. Месть – своего рода давняя и почитаемая традиция. Никто не заплачет по Бестеру.

– Вы говорите…

– Я говорю, юноша, что, когда придет время, не оказывайся у меня на линии огня.

Томпсон, казалось, боролся с собой минуту, затем кивнул.

– Я понимаю.

– Хорошо. Рад, что мы это выяснили.

– Так что насчет этой войны, грядущей, по-вашему, между телепатами и нормалами? Отделение нас вы не считаете выходом, но вы также и не находите возможным сейчас смешивать ваши гены с нашими.

Гарибальди вздохнул.

– Не знаю. Было время… – он вспомнил вирус для телепатов Эдгарса и внутренне содрогнулся. – Я думал, ответ есть. Теперь же я просто довольствуюсь надеждой, что это произойдет не в мое время, и не во время жизни моей дочери. Может быть, случится чудо и все мы научимся ладить.

– Думаю, новые законы – хорошее начало для этого.

– Может быть. Или, может, они лишь завеса. Время покажет, – он поднял глаза. – Где проклятый официант? Я весь проникся французским духом, но это смешно. Эй, ты! Гарсон! – узкое лицо повернулось к нему, и он запоздало понял, что официант – женского пола. Ох. Однако он постарел.

Официантка подошла к их столику.

– Да, мадам? – осведомилась она прохладно.

– Простите. Мы бы хотели кофе.

– Как пожелаете, – ответила она. – А вам?

– Просто кофе, – сказал Томпсон.

– Я приложу все свое усердие к выполнению такого трудного и сложного заказа, – сказала она и отошла.

– Ну ладно, – сказал Гарибальди, округляя глаза, – почему Бестер изменил своим привычкам? И почему он сделал это в Париже?

– Почему бы нет? Кто его здесь заметит? Он вырос в Женеве, так что он, вероятно, говорит по-французски так же хорошо, как по-английски, если не лучше. Большинство домовладельцев в этом городе не станут суетиться проверять вас, покуда вы вовремя платите – здесь принято заниматься лишь своими собственными делами. Полно мест, куда смыться, в случае чего. В наши дни очень легко пересекать границы, за исключением межпланетных. Если он сегодня покинул Париж, он может быть где угодно на Земле к завтрашнему утру.

– Я хочу поставить кого-нибудь в каждом аэропорту, на вокзалах и особенно в космопортах.

– Отлично. Так он наймет автомобиль и уедет. Или сядет на велосипед. Вы не сможете перекрыть Париж – разве что армией в состоянии боевой готовности. И, глядя, как вы стараетесь не допустить к этому EABI – что я все еще считаю ошибкой – вы не смогли бы проверить и часть этого людского потока, даже будь у вас такая армия.

– Так мы его вынюхаем. На каком расстоянии ты мог бы его почувствовать?

– Вы шутите, наверно? Я встречал человека лишь раз, да и вообще, я не учился выслеживать. Что вам нужно – это подразделение ищеек из Метасенсорного отделения, и вы это знаете.

– У него есть человек внутри. Знаю, что есть. Минута, когда Метасенсорное узнает, что он здесь, – это шестьдесят секунд до его бегства.

Его кофе прибыл. Он поблагодарил девушку и сделал глоток. Кофе был хорош – чертовски хорош. Лучше, чем тот, к которому он привык на Марсе.

Его телефон зазвонил. Он вынул и раскрыл его.

– Гарибальди, – сказал он.

Это был инспектор Жерар.

– Мистер Гарибальди, у меня для вас хорошие новости, если вы соблаговолите придти их послушать.

Наяву Гарибальди был более внушителен, чем на видео. Не физически – он как раз был меньше, чем Жерар себе представлял. Но он обладал непринужденной осанкой, энергией, что скорее порождало чувство – простоты.

– Так что за большие новости? – спросил он, разваливаясь на стуле, который Жерар держал у себя в офисе, чтобы доставить посетителям неудобства. Гарибальди как-то проигнорировал твердое дерево и острые углы, придав себе совершенно довольный вид.

– Бандит, убитый при взломе аптеки, Джемелай Пардю. Один из его соседей видел человека, наносившего ему визит несколько недель назад. Мужчина подходит под описание Бестера.

Это привлекло его внимание. Брови изогнулись, глаза расширились – Жерар мог почти поклясться, что и уши встали торчком.

– Рассказывайте. Это только что стало известно?

Жерар удержался от саркастического комментария. Он начинал подумывать, так ли уж лучше иметь рядом Гарибальди и его шайку гуннов, чем надзирателей из Метасенсорного отделения. Он отделался ледяным "да".

– Что это значит?

– Пардю недолго заправлял организацией на Пигаль – наркотики, рэкет и тому подобное. Она была очень локальной. Обычно ничего не делала за границами своей территории.

– Позвольте догадку. Кроме ограбления аптеки.

– Именно.

– Так, допустим, этот свидетель не был обкурен или что-то подобное и действительно видел Бестера. Это значит, возможно, что тот человек, сумевший скрыться, был сам Бестер.

– Я так не думаю. Больше похоже на кого-то из людей Пардю.

– Нет, это был Бестер. Вы не знаете его так, как знаю я. Бестер – не трус. Он из настоящих пробивных парней. Я ручаюсь, он взял то, за чем приходил, – сыворотку – и заменил ампулами с водой или чем-то подобным. Догадываюсь, что сейчас слишком поздно проверять это. Но, спорю, он устроил так, что этот парень Пардю погиб там, чтобы сбить вас со следа. Проклятье! Я еще тогда почти врубился. Почему я бросил? – он оглянулся на Жерара. – Так как Бестер узнал об этом человеке?

– Я вам что, отгадчик из "Королевства наук"? – спросил Жерар раздраженно. У него была тяжелая ночь. Мари звонила – звонила ему домой. Он пытался отделаться от нее как можно скорее, но его жена поняла, конечно. Не то чтобы это теперь оставалось тайной, и не то чтобы жена собиралась простить его в скором времени, но он поклялся ей, что больше не будет общаться с Мари. После звонка жена ничего не сказала, не заплакала и не бранилась. Она просто налила себе стакан водки и сидела, уставившись в пространство.

– Он мог связаться с Пардю до того, – услышал Жерар собственные слова. – Они могли иметь какие-то отношения до аптечного дела.

– Означает ли это, что Бестер был местным? Что он жил в том районе? Вспышка. Двое лицом к лицу, люди из очень разных миров. Один на вершине

своей короткой карьеры, вожак кучки отребья и головорезов. Другой был когда-то чем-то гораздо, гораздо большим. Они встретились так, как Джемелай – нет, все звали его "Джем", так? – Джем всегда заводил новых знакомых. Угрожая переломать им руки. Однако, он совершил ошибку, нехорошую, и не знал об этом.

Другой человек – Бестер, и он знал, что Джем сделал ошибку. Джем пришел навредить ему или вымогать у него деньги. Бестер мог уничтожить его разум. Но Бестер подумал: "Этот парень может как-нибудь пригодиться однажды." Затем, в один прекрасный день, Гарибальди перерезает канал снабжения лекарством, необходимым Бестеру, и Бестер понимает, что день настал, что пора заставить Джема расплатиться сполна…

– Да, – сказал Жерар, – он мог быть даже лавочником или еще кем-то. Кем-то, у кого Джем пытался вымогать деньги за "крышу".

– Джем? Вы, ребята, вдруг все перешли на "ты"?

– Пардю. Джемом его все называли в тех местах.

– Так, эта Пигаль, мы можем ее охватить? Тихо?

– Со всеми людьми и техникой, что вы привезли? Возможно, – он был уверен, однако, что его неодобрение оказалось замеченным.

Гарибальди был более восприимчив, чем казался. Жерар даже начал думать, что порой Гарибальди намеренно делает вид, что не замечает "наездов".

– Вы знаете город. Как, вы думаете, должны мы действовать?

– Силами местных жандармов, тех, кто знает местность вдоль и поперек. Но мы можем окружить периметр переодетыми полицейскими, использовать кое-что из привезенной вами шпионской аппаратуры на базе штаб-квартиры в этом районе.

– Мой друг Томпсон – телепат. Он может уловить, просто гуляя вокруг.

– Лучше подождем, когда будет что улавливать, так?

Гарибальди неохотно кивнул.

– Угу.

– Что-то не так, мистер Гарибальди?

– Просто кажется, будто мы так близко, – сказал он. – Слишком близко, слишком просто. Меня это нервирует. И Бестер в роли лавочника? Это смешно. Не новый ли это филигранный ложный след?

– Ну, мы не узнаем, пока не найдем, не так ли?

– Нет. Не разбив яиц, яиц не разбить. Или как-то похоже.

– Надеюсь, все-таки как-то похоже, поскольку в этом нет никакого смысла.

Гарибальди пожал плечами.

– Подождите, пока познакомитесь с Бестером. Его чувство юмора вас сразит.

Жерар сочувственно усмехнулся.

– Вы, марсиане. Иногда я думаю, что все, что вы говорите, основывается на секретной информации, которую мне знать не положено.

Лицо Гарибальди окаменело.

– Это французское выражение? Где вы это услышали?

Жерара поразила резкость реакции Гарибальди.

– Полагаю, французское. Так теперь говорят. Думаю, это из популярного критика литературы и кино, вроде.

– Кинокритика.

– Да, кажется. Кауфман? Что-то такое. А что?

Лицо Гарибальди снова расслабилось.

– Ничего, наверное. Просто нервы. Хорошо. Сами-то мы пойдем ловить телепата?

 

Глава 8

Следующим утром они проводили сестру Луизы на вокзал, где женщины обнялись и немножко всплакнули.

Майор раскрыла объятия и ему.

– Позаботьтесь о моей сестренке, – прошептала она ему на ухо, – она более хрупкая, чем кажется. Но, я думаю, она в хороших руках.

– Я никогда не заставил бы ее страдать, – ответил Бестер.

Она выпустила его из объятий и отступила.

– Вы двое, конечно, навестите меня сами. Луиза, этот перерыв был слишком долгим. Мы ведь не позволим этому повториться?

– Нет, – сказала Луиза.

Глубина чувств двух женщин друг к другу почти превышала то, что Бестер мог вынести. Это заставляло его чувствовать себя ничтожным и осознавать, что его чувства ничтожны. Лживы.

"Это нечестно, – думал он, когда они провожали ее по платформе. – Я рискую ради Луизы самой жизнью. Что может быть реальнее этого?"

Когда поезд ушел, он почувствовал внезапное настойчивое желание оказаться в нем.

– Давай отправимся в путешествие, – сказал он Луизе порывисто.

– Что? Куда?

– Куда угодно. Юг Франции. Лондон.

– О, Клод, это звучит чудесно. Когда поедем?

– Сейчас же, сию минуту.

– Ты с ума сошел! Я только что вернулась из поездки.

– И что же?

– И я не готова.

– Я заработал кучу денег, и я только что получил в газете прибавку. Мы купим, что нужно, в дороге.

Она рассмеялась и поцеловала его.

– Ты точно спятил. Что за чудесная романтическая идея. Но невозможная. Меня не было неделю, и я запустила дела, пока Женни была здесь. Мне нужно по крайней мере несколько дней, чтобы все снова вошло в колею.

– Мы можем потерять импульс к тому времени, – возразил Бестер. – Когда появляется романтический импульс, надо действовать тотчас же.

Она очаровательно насупилась.

– Да ты серьезно.

– Да. Абсолютно.

Она колебалась, и колебалась долго. Все, что ему нужно было сделать – это надавить на нее легонечко, лишь подтолкнуть ту часть ее мозга, что любила его и увлеклась этой идеей. И затем, затем он нашел бы как-нибудь способ объяснить, способ сохранить ее любовь к нему, и…

…и момент был упущен. Ее сознание утвердилось и приняло решение, так что пришлось бы по-настоящему надавить, чтобы изменить его.

– Я сожалею, любимый, – сказала она, лаская его руку, – я просто не могу прямо сейчас. Не хочется. Я хочу спать в моей собственной постели, с тобой. Я хочу бродить в окрестностях отеля. Не сможем ли мы как-нибудь придать этому романтичность?

Он отделался смехом.

– Конечно, – сказал он. – Это была всего лишь идея.

– И милая. Чудесная. Я и не знала, что ты можешь быть таким непосредственным.

Но он понял, внезапно, что одна из причин ее любви к нему была его нормальная не стихийность. Ее муж был стихийным, романтическим, импульсивным.

Эти вещи имели оборотную сторону. Некоторые ребячливые причуды, которые могли казаться такими очаровательными, когда подсказывали внезапный вояж в Испанию, были куда менее очаровательны, когда оборачивались импульсом уйти одному, пешком, отбросив брак и обязательства.

– Обычно я не такой, – сказал он, чтобы ее успокоить. – Думаю, я просто немножко обезумел тут без тебя, а затем деля тебя с твоей сестрой. Но когда мы вернемся, мы ведь останемся наедине, да?

Она улыбнулась.

– Почему бы нам не проверить это немедленно?

Позднее, ночью, когда она уснула, он встал и проверил сообщения, скопившиеся на его телефоне. Было одно, которого он ожидал. Он открыл его. Это был его контакт из правительства.

"Ваши новые документы в пути. Они прибудут со специальным курьером. Удачи, сэр. Кое-кто здесь все еще поддерживает вас."

Он усмехнулся невесело, затем стер сообщение. И вернулся в постель.

Гарибальди нетерпеливо оглядывал крыши Парижа.

– Где-то там внизу, – сказал ему один из местных полицейских. – Это Пигаль.

– Угу, – улицы выглядели как тепловые полосы. Он мог это видеть, потому что они оба были на холме, стояли в комнате на верхнем этаже четырехэтажного здания.

Когда ты в засаде на телепата, лучше всего держаться, насколько это возможно, вне прямой видимости, позволив лишенным сознания электронным приборам вести слежку вместо тебя. Гарибальди осознавал это, как ни маловероятно было, что Бестер знал о его присутствии в городе. Группы мониторов сообщали, фокусируясь на каждом, кого наблюдали, моментально сличая изображения с базой разных способов, которыми Бестер мог изменить свою внешность.

Вдобавок химические индикаторы выполняли свою работу – каждый в мире обладает особенной химической композицией, так что каждый оставляет за собой индивидуальный автограф из феромонов. Конечно, это неразборчивая подпись, так как пища вызывает изменения, а загрязнение воздуха еще больше замутняет картину. Так что индикаторы давали частично ложные сигналы, многие из которых могли быть отвергнуты после секундного сличения их в видеоизображениями.

Томпсон появился, явно взволнованный. Он только что говорил по телефону с Жераром.

– Последние вести? – спросил Гарибальди.

– Один из здешних копов думает, что знает Бестера. Тот остановился в местном отеле.

– Почему мы все еще не схватили его?

– Его нет дома. Коп ничего не сказал домовладелице, потому что, по-видимому, между ними что-то есть.

– Действительно. Я догадываюсь, что тут действительно каждому можно найти кого-нибудь. Особенно если ты телепат.

– Что? – возбуждение Томпсона сменилось равновеликим явным раздражением.

– Эй, не обижайся. Я говорю не о тебе или любом нормальном телепате. Я говорю о Бестере. Этот парень не остановится на малом, орудуя у людей в мозгах, чтобы добиться желаемого. Как еще мог бы потасканный ублюдок вроде него завести подружку? Он, вероятно, думал, что это было бы хорошим прикрытием.

– Не говорили ли вы мне, что у него прежде была любовница? Та, с которой что-то сделали Тени?

– Ага. Она была меченая, одна из его заключенных. Ты представляешь себе.

– Сэр? – это был один из его команды.

– Да?

– Возможно, что-то положительное от химического и визуального сенсоров одновременно.

– О черт. Покажи, где?

– Вот оно, сэр.

– Ты имеешь в виду, прямо под нами?

– Да, сэр.

Гарибальди сорвался с места еще до того, как подтверждение слетело с уст помощника.

Он скатился по лестнице, перепрыгивая по четыре-пять ступенек за раз. Его колени, возможно, пожалуются на это позже, но сейчас с ними все было отлично. Он чувствовал себя на двадцать лет моложе.

На улице он быстро огляделся по сторонам.

– Который? – спросил он в свой коммуникатор.

– В клетчатой куртке, сейчас метров сто влево от вас.

Томпсон вывалился вслед за ним, запыхавшись.

– Прикрой меня, – скомандовал Гарибальди. Он выхватил PPG и побежал по улице. Со спины тот человек выглядел подходяще – та же фигура, тот же цвет волос.

По пути попалась пара, и он налетел на женщину. Он гаркнул, и мужчина завопил ему вслед. Разумеется, Бестер слышал это и удерет.

Но он не удрал. Он просто продолжал идти, будто ничего не случилось, и Гарибальди догнал его и развернул…

Испуганное лицо перед ним не было лицом Бестера. Пластическая операция? Нет. Бестер был бы здесь, в глазах. А его не было. Если, если он не

разыгрывал какой-то головоломный трюк.

– Мистер Гарибальди. Стойте. Перестаньте, это не он.

Это был Томпсон, тянувший его за локоть. Гарибальди вдруг осознал, что тычет PPG в лицо человека, а тот тараторит по-французски.

– Ты уверен, Томпсон? Он не мог заморочить мне голову?

– Нет. Я бы знал. Честное слово. Уберите оружие.

– Да… – сказал Гарибальди. – Да… Догадываюсь, что мне следует это сделать. – Он поглядел на мужчину, который с криками быстро убегал. Они собрали небольшую возмущенную толпу.

"Братцы, я действительно целиком поддался этому," – подумал он. Он сунул оружие обратно в карман. – Извините, граждане, представление закончилось, – сказал он как мог весело. – Просто маленькая ошибка, – он глубоко вздохнул.

– Вы в порядке? – спросил Томпсон.

– Да. Проклятье. Бедняга. – По давней привычке он осторожно оглядел улицу. Получить пулю в спину однажды в жизни было достаточно, благодарствуйте, а Бестер все еще был где-то здесь, не так ли? Это было бы похоже на него – подослать кого-то, соответствующего его физическому описанию, чтобы отвлечь внимание. Теперь ему захотелось допросить того типа.

Вдруг он рассмеялся.

– Это уже паранойя, – сказал он.

– Что?

– Хм? Я просто вообразил, как из трехлетнего Бестера путем секретных манипуляций с генами или еще как-то сделали его двойников – как по виду, так и запаху. Внедрили их повсюду,… – он снова осекся. – Это ожидание. Оно меня достало.

Человек в магазине стоял, крича ему что-то, вероятно, чтобы он сваливал. Гарибальди осознал, что люди все еще обходят его стороной – а кто бы приблизился, после всего? Он казался сумасшедшим, размахивающим оружием. Сумасшедшие мужики с оружием, вероятно, не способствовали бизнесу этого парня.

– Эй, простите, – сказал он, доставая деньги. – Я что-нибудь куплю. – Тут он вспомнил вчерашнее замечание Жерара. – А для какой газеты пишет этот кинокритик?

Человек выглядел так, как будто задумал притвориться, что не понимает английского, но, очевидно, решил, что ответом может скорее побудить Гарибальди убраться.

– Во всех есть кинокритика.

– Да вы его знаете. Парень "секретная информация".

– О. Книжная критика, – сказал он. "Придурочный

марсианский-американский-нефранцуз" лишь подразумевалось, но Гарибальди, тем

не менее, расслышал.

– Вот, – он протянул Гарибальди газету.

Тот нашел колонку, идя обратно к дому. Портрета нет. Это было подозрительно.

– Это по-французски.

– Конечно, – сказал Томпсон. – Прочитать вам?

– Ты знаешь французский?

– Нет. Но я думал, что все равно стоит рискнуть. Да, конечно, я умею читать по-французски. Я вам переведу.

Гарибальди передал ему газету. Томпсон изучал ее несколько минут, затем откашлялся и начал читать.

"Бывают моменты в литературе, редкие и чудесные, которые возвышают нас как человеческих существ, выталкивают за пределы обыденных границ наших помыслов и опыта. "Дар благодарности" – роман, наполненный такими моментами. К несчастью, границы, преодолеваемые читателем, и прозрения, совершаемые им, ни в коей мере не обусловлены авторским замыслом. Каждый, кто часто предается чтению, познал и банальность, и слащавость, и самооправдывающую слезливость, но еще никогда в той мере, которую мы ощущаем здесь. На этих страницах мы переступаем порог обычной банальности ради некой сверхбанальности, каковую никогда не могли вообразить существующей в наших самых остепенившихся мечтаниях".

Томпсон прыснул:

– Господи, да этот парень бунтарь.

– Это Бестер, – сказал Гарибальди. – Иисус К. Коперник. Это Бестер.

В этот момент он заметил, что справа к ним кто-то приблизился. Он обернулся, потянувшись за PPG.

– Майкл Гарибальди? Так это – вы.

Это была миловидная молодая женщина в мини. Он ее никогда в жизни прежде не встречал.

– Что? – сказал он.

– Мистер Гарибальди, не могли бы вы сказать мне, что за заварушка была несколько минут назад? Что делает на парижской улице герой Межзвездного Альянса, приставая к гражданам?

Тут как раз он заметил камеру, парящую над ее левым плечом, и все стало на свои места.

– Эй, эй, эй! Выключите эту штуку!

– Не могли бы вы ответить на несколько вопросов…

– Как это вы, ребята, это проделываете? Что, у вас есть что-то вроде пневматических труб под дорогой, которые прямо выстреливают вас в сторону неприятностей?

Она сделала движение, и красный огонек передачи на аппарате погас.

– Сказать правду, мистер Гарибальди, я следовала за вами, надеясь на интервью. Вас узнали в аэропорту, и я получила задание. Но это лучше, чем то, на что я рассчитывала. Что тут происходит? Я думала, вы ушли с военной службы, но вы все еще носите PPG.

– Слушайте, не знаю, что вы тут подцепили. Вы все можете испортить. Просто прошу – держитесь в стороне, и, уверяю вас, вы получите грандиозную историю. И когда я говорю – грандиозную, я имею в виду – размером с Юпитер.

– Ах, ну, вы были в прямом эфире, мистер Гарибальди. Я также уже засняла, как вы гонитесь за тем человеком. Это уже в эфире, – красный свет вновь включился. – Так не могли бы вы ответить на несколько вопросов…

– О, господи, – проворчал Гарибальди. – Я на каникулах. Оставьте меня в покое.

Она преследовала его до дома, где он наконец отыгрался, хлопнув дверью перед ее носом.

Однако спустя секунду он передумал. В конце концов, его инкогнито ведь уже разрушено. Если Бестер уже не знает, что он в городе, он должен быть глухим, немым и слепым.

Значит, настало время для плана Б.

Он снова спустился по ступенькам и нашел ее – как и думал – все еще поджидающей его.

 

Глава 9

Бестер посмотрел на часы и отложил карандаш. В течение часа курьер прибудет в отель. Он должен пуститься в путь – так или иначе, ничего другого ему не оставалось. На самом деле смотря в ноутбук и держась за карандаш, он лишь уклонялся от решения, которое он должен скоро принять.

Или думал, что должен. Все было замечательно тихо с тех пор, как он поговорил с Люсьеном. Это могло быть и дурным, и добрым знаком.

Он переключил ноутбук на показ новостей – это он тоже проделывал каждые несколько минут. До сих пор он таким образом упражнялся в паранойе, однако это не означало, что подобная предосторожность неразумна.

Что на этот раз подтвердилось, поскольку показалось лицо Майкла Гарибальди, совсем не такое большое, как в жизни, но отвратительное как всегда. Бестер перво-наперво велел устройству поискать определенные сообщения, используя ключевые слова как Бестер, Пси-Корпус, Джемелай, телепат(ы) – и, конечно, Гарибальди.

Он открыл сообщение, увидел краткий сюжет о Гарибальди, напавшем на какого-то человека, который, он не мог не заметить, весьма напоминал Альфреда Бестера.

– О, нет, – сказал он. Место ему тоже было знакомо. Недалеко отсюда. И у Гарибальди был не только PPG, но и коммуникатор. Люди не носят коммуникатор просто так – телефоны, да, или устройства связи в воротничках. Это был полицейский коммуникатор.

"Я иду за тобой."

Вот он и пришел. И был близко.

Бестер закрыл глаза, пытаясь во всем разобраться, подавить накатившую панику и прилив сопутствующих эмоций. Настало время спасаться. Они, должно быть, как-то связали его с Джемом, а может быть даже и с убийством Акермана. Просто это заняло у них больше времени, чем он думал.

Отлично. Пока они, должно быть, показывали его фото людям типа Люсьена. Нет… он проверил время только что увиденного сюжета. Всего десять минут назад. Что еще последовало?

Точно как он ожидал, его собственное лицо появилось на первой полосе. Старая фотография, еще времен судебного процесса. Вероятно, самый известный его портрет, в полной форме Пси-Корпуса, перчатках и прочее. Казалось, это было целую жизнь тому назад.

Он открыл статью, выключил звук и следил за пробегавшими словами.

"Париж. Полиция сообщила, что Альфред Бестер, беглый военный преступник, обвиняемый в многочисленных преступлениях против человечности, может быть на свободе в Париже. Он, по-видимому, живет – и даже печатается – под именем Клода Кауфмана, которое знакомо читателям "Ле Паризьен." Эта последняя фотография была получена в офисах "Ле Паризьен" всего несколько недель назад.

Каждый, располагающий информацией о местонахождении этого человека, должен заявить об этом. Майкл Гарибальди, исполнительный директор фармацевтической империи Эдгарса-Гарибальди, предлагает миллион кредитов за информацию, которая приведет к его поимке. Это дополнение к миллиону, обещанному трибуналом за опасного преступника.

История Альфреда Бестера длинна и фатальна, а начинается она в Женеве…"

Он отключился. Он достаточно хорошо знал популярную версию своей жизни. Он допускал, что они уже знают, где он живет, или узнают за очень

короткое время.

Уходя из кафе он бросил свою кредитку нищему, каждый день торчавшему на углу.

– Купи себе горячей еды и новую одежду, – сказал он. Он больше не сможет воспользоваться кредитом Кауфмана. Если бездельник использует ее, это оттянет силы ищущих в ложном направлении хотя бы на несколько минут. Сейчас минуты и секунды могли стать решающими.

Гарибальди подумал, что затравил его, но, как обычно, Гарибальди ошибался. Он не собирался попадаться репортерам, это было совершенно ясно. Потому-то лицо Бестера было сейчас повсюду – однако не все части западни были на своих местах, и Гарибальди будет в отчаянии.

Его телефон подал сигнал.

– Да.

– Мистер Бестер? Это Шиган. Они у вас на хвосте.

– Скажите мне что-нибудь, чего я не знаю. Бюро уже в деле?

– Да, сэр.

– Вы с ними?

– Да, сэр.

– Они установили мою квартиру?

– Отель? Да.

– Понятно. Мне нужно, чтобы вы кое-что сделали.

Пси-Корпус сменил название, цвет и покрой формы и кое-что в своей тактике, но они были по-прежнему безошибочно узнаваемы, когда появлялись. Они приходили строем, ввосьмером, надменно печатая шаг.

– Ну, – сказал Гарибальди, когда они выступили из лифта и вошли в штаб-квартиру. – Это было дольше, чем я мог подумать.

Они не тратили время на шуточки – другой признак, напомнивший ему прежние скверные дни. Руководила ими женщина лет тридцати пяти, весьма профессионального вида, с коротко подстриженными каштановыми волосами. Она носила лейтенантские знаки различия.

– Майкл Гарибальди, вы арестованы, – сказала она. Другие тэпы проворно рассредоточились по соседним комнатам, исключая неуклюжего верзилу, который мог бы быть викингом, родись он в одну из прошедших эпох. Он тоже был лейтенантом, но не подлежало сомнению, кто из двоих офицеров – начальник.

– Вы не зачитываете прав? Каково обвинение?

– Преступное препятствование проводимому расследованию.

– Полагаю, если бы выслушали мои объяснения…

– О, непременно. В настоящий момент, тем не менее, вы можете считать себя моим пленником. Не соблаговолите ли, прошу, сдать все оружие и ваш коммуникатор.

– Вы арестуете меня, и Бестер останется на свободе?

Ее глаза вспыхнули.

– Вы действительно ожидали поимки телепата уровня Бестера по силе и тренированности без нас? По вашей милости мы почти потеряли его.

– Почти? Вы имеете в виду…

– У нас есть подтверждение очевидцев с Северного вокзала. Команда охотников сейчас уже там.

– Почему я об этом не слышал?

– Вы вообще кем себя мните, мистер Гарибальди? Меня не волнует, кем были вы или кто ваши друзья. В данный момент вы частное лицо без какой бы то ни было юрисдикции в отношении этого дела.

– Забавно. Вы, ребята, не вставали в такую позу, когда я снабжал вас средствами и оружием во время войны. Кажется, тогда вы полагали, что мой интерес вполне законен.

Она это проигнорировала и повернулась к Жерару.

– Не знаю, как ему удалось спровоцировать вас на это, – сказала она французу, – но в вашем департаменте будет проведено полное независимое расследование, могу вас заверить.

– Не сомневаюсь в этом, – ответил Жерар. Это прозвучало покорно, но не вполне покаянно.

– С этой минуты я от лица Земного Содружества беру под контроль это безобразие. Немедленно убрать всех ваших людей и оборудование с улиц.

– Это безумие, – вскинулся Гарибальди. – Вы пока не взяли его.

– Возьмем. Советую вам начинать беспокоиться о себе. Позвоните своему адвокату. Месье Жерар, советую проконсультироваться с вашим департаментом. Полагаю, вы обнаружите, что приказ о прииостановке расследования уже подписан.

– Послушайте, – сказал Гарибальди, – если вы и впрямь думаете, ребята, что я вам доверяю…

– Меня не волнует ваше мнение, мистер Гарибальди, или кому вы доверяете. Вы здесь потерпели неудачу. Ваш коммуникатор и оружие – прошу последний раз.

– Это ошибка.

Викинг – Гарибальди мысленно окрестил его Тором – поднял свое оружие.

Гарибальди продолжительно помедлил. Что-то тут было не так.

Но затем он вздохнул, вынул PPG, отцепил коммуникатор и отдал им.

– Благодарю вас. Прошу присесть где-нибудь. Я допрошу вас через минуту.

Бестер караулил до тех пор, пока не убедился, что все люди, окружавшие отель, ушли вместе со своим оборудованием. К этому времени стемнело, и, держась в тени, он беззвучно вошел в дом, телепатически маскируя свое присутствие.

Он немного беспокоился – он не видел никого, кто выглядел бы как курьер. Тот мог испугаться слежки или оказаться схвачен. Или, если он был ловок, то мог быть внутри, записавшись как постоялец.

Он допускал шанс, что курьер внутри. Было бы слишком затруднительно с таким опозданием хлопотать о новых документах.

Фасад офиса и кафе был темен и безмолвен, когда он входил, но он тотчас же почувствовал присутствие Луизы, и у него все внутри сжалось. Подобного он не предвидел.

– Клод? – она сидела на своем обычном месте, перед ней был продолговатый конверт. – Или мне звать тебя Альфред? Или Роберт?

– Луиза… – он осекся. Произнесенное ею его настоящее имя было ударом, от которого он чуть не пошатнулся.

– Ты собирался мне рассказать об этом? Или просто ушел бы, не прощаясь?

– Я собирался попрощаться.

– Правда? Или ты всего лишь явился за этими бумагами?

– Как они к тебе попали?

– С ними пришел мальчишка. Люди, следившие за отелем, пытались отобрать их, но я настояла, что они мои. У твоего курьера был выбор – отдать их мне или полиции. Он благоразумно предпочел отдать их мне.

В ее голосе не было гнева. В ее голосе ничего не было.

– Знаю, ты мне не веришь, – тихо сказал он, – но я действительно люблю тебя. Я надеялся, что все это позади. Надеялся провести остаток жизни здесь.

– Поэтому ты вчера и хотел уехать. Почему ты мне не сказал? Ты же знаешь, я бы поехала.

– Ты бы…

– Конечно, глупый ты дурачина, – теперь ее голос стал сердитым. – Думаешь, я не подозревала что-нибудь в этом роде? Ты меня держишь за полную идиотку? Мне наплевать, что ты делал или кем был. Чем бы ты ни был тогда, я знаю, кто ты теперь. Ты не тот же самый человек, о котором говорят по телевидению. Ты добрый, любящий. Я… – ее голос прервался. – Я всего этого не понимаю. Я не знаю всего, что произошло. Но я знаю, что люблю тебя, и думаю,… что нужна тебе.

Он осознал, что совершенно замер. Он сдвинулся с места, медленно подошел к столу и опустился на стул.

Ее глаза покраснели – плакала. Он потянулся коснуться ее щеки, и она не остановила его.

– Ты не знаешь, что говоришь, – сказал он тихо. – Ты не знаешь, каково скитаться между мирами, оставлять все после минутного знакомства. Я не мог попросить тебя сделать это.

Она вызывающе подняла подбородок.

– Я думаю, ты собирался. Что заставило тебя передумать?

– Реальность. Это больше не притворство, Луиза. Это правда. Я воевал. Я воевал за правое дело, и я не стыжусь ничего из того, что я делал. Я думал, что одержу победу, но этого не случилось. Теперь я – лишь напоминание обо всем том, что они хотят замести под ковер. Они будут охотиться за мной, пока не настигнут, или пока я не умру.

– Тогда пусть охотятся на нас обоих. Я хочу быть с тобой.

Вот оно.

Однажды он недолго дрейфовал в гиперпространстве, плавая в том миазме, который человеческий глаз воспринимает как красный, но который, как доказали серьезные исследования, не может иметь какого бы то ни было цвета. В гиперпространстве сила телепатии простирается в бесконечность, и он ощущал себя расцветающей звездой, как будто его разум стал всем и ничем.

Сейчас он ощущал то же самое. Всякую реакцию он представлял себе у Луизы, на эту он не осмеливался. А она вот, простой и наилучший ответ на все.

– Ты правда любишь меня, – вздохнул он, снова касаясь ее лица.

– Да, – сказала она, беря его руку. – Я хочу остаться с тобой, быть с тобой, – он сжал ее пальцы, зная, что это правда.

Также он знал, что этому не бывать. Она любила его, да. Но мог ли он рассчитывать на нее? Осознав до конца то, что он действительно совершил то, в чем его обвиняют, разве поняла бы она по-настоящему? Как она смогла бы? Она – из нормалов. Когда до нее действительно дойдет, что она никогда больше не увидит свою семью – ту семью, что она вновь открыла для себя, любовь к которой вновь пробудилась – что почувствует она тогда? Когда она поймет, что укрывая его, следуя за ним, она становится такой же преступницей, как он, что ее единственная дверь в нормальную жизнь – его поимка и приговор, что станет она делать?

Могут пройти дни, часы, месяцы, но она будет зависеть от него. Ей придется. Она влюблена в него, но любовь не разумна. И она хрупка, так хрупка.

Но если он оставит ее здесь, они допросят ее. Они ее просканируют. Она знала его новое имя, знала, куда он направляется.

– Ладно, – тихо сказал он. – Пойдем со мной. Я люблю тебя, Луиза. – Он наклонился поцеловать ее, наслаждаясь ощущением ее губ, эмоциями, поведанными ими, волной радости и облегчения. Он не станет покидать ее, не так, как других…

Она напряглась, когда он начал, а затем стала бороться.

– Клод… Клод… что-то не так… – она пока не поняла, что это делал он, но потом она мгновенно догадалась, и ее глаза по-детски расширились из-за предательства и непонимания. – Что ты… нет!

Но тут он парализовал ее, ее беззащитное сознание открылось как книга.

– Все будет хорошо, – сказал он ей, – это к лучшему. Однако он чувствовал такую боль, что почти готов был отступить. Это была Луиза. Удаляя что-то из нее, он вырывал часть самого себя. Но теперь было уже слишком поздно. Все равно было слишком поздно.

Прочь – их летние вечера наедине, их долгие прогулки вдоль Сены. Прочь – день игры в туристов, их занятие любовью, их смех над старым фильмом. Прочь – их спокойные беседы, совместное мытье посуды, шутливый спор, кому готовить ужин.

Все это происходило слишком быстро. Ему недоставало времени. Скоро уловка, к которой прибегли его агенты, исчерпает себя, и охотники вернутся сюда за ним. Гарибальди вернется за ним.

Он старался быть бережным, но это ранило ее. Она стонала почти непрерывно, и нежный свет исчезал из ее глаз, оставляя лишь боль, и утрату, и все то же пугающее непонимание. "Зачем ты делаешь со мной это? Я люблю тебя!"

Прочь его позирование ей, солнце, осеняющее ее лицо. Прочь их первый поцелуй. Прочь успокаивающие ласки во мраке ночи, когда ее будили кошмары.

Художник в сквере. Столкновение с Джемом. Дегустация вина и жалобы на букет. Все. Она потеряла сознание задолго до того, как он завершил дело, тонкие струйки крови текли у нее из носа.

Он в изнеможении рухнул на стол, каждый нерв саднил, предельно измученный. Он чувствовал, что умирает. Он хотел умереть.

Но Луиза будет жить. Конечно, остались пустоты, разрывы, но они заживут, и она не запомнит их. Для нее он никогда не существовал. Но она будет жить, и при поддержке снова станет нормальным, дееспособным, невредимым человеческим существом.

Он встал, шатаясь. Еще одно.

Чтобы подняться по ступенькам, он потратил почти всю энергию, которая в нем оставалась. Чердак был заперт, но у него был ее ключ. Он воспользовался им и вошел в комнату, где начался их роман. Мольберт и холст были здесь, безмолвно ожидая ее руки, ее присутствия. Он почти видел ее здесь – волосы, стянутые назад, следы краски на лице.

Он стоял очень-очень долго, пригвожденный к месту эмоциями. Но слишком поздно. Дело сделано.

Он пересек комнату, встал, где стояла она, работая, и наконец посмотрел. Работа была завершена, и это был он. Он медленно рухнул на колени, почти

что в молитве.

Потому что это был он. Все, чем он был.

Как удалось ей это лишь с помощью красок и кисти?

Лицо, что смотрело на него, было одиноким и страдальческим. И – да, тут была и жестокость, и холодная воля. Она разглядела это. Она все поняла. Но она также увидела и сострадание, которое он прятал, и любовь, что стала такой сильной, его глубочайшие мечты и самые бездонные раны, не зажившие с самого детства. Мальчик, мужчина, мучитель, убийца, поэт, возлюбленный, ненавидевший, боявшийся и надеявшийся. Все здесь, в мазках любящей кисти.

Она поняла все главное о нем и все-таки любила его.

Он и раньше знал скорбь. Но такой он не знал никогда. Звук, исторгнутый им, был ему даже незнаком – какой-то скулящий плач.

– Что я наделал?

Он ошибался. Луиза последовала бы за ним куда угодно и любила бы его. Она никогда бы его не предала.

Он взял банку со скипидаром и вылил на картину. Поднес к ней зажигалку и стоял, наблюдая растворяющееся в пламени лицо, проклятую душу, сгорающую в аду.

Когда оно стало пеплом, он затоптал догоравшее пламя, и дым ел ему глаза. Убедившись, что все погасло, он спустился вниз и взял свои документы.

Он проверил пульс Луизы. Тот был слабым, но равномерным.

Он хотел сказать что-нибудь. Он не смог. У него сжалось горло. "Я люблю тебя," – передал он, зная, что это ничего не значит.

Засунув бумаги подмышку, он открыл дверь и вышел в ночь.

 

Глава 10

Час спустя Жерар начал серьезно беспокоиться о том, что может предпринять Гарибальди. Поначалу он ругался с Шиган и ее людьми, затем погрузился в мрачное молчание.

Теперь его начала бить дрожь.

Жерар ведь был прагматиком. Он с самого начала предвидел, как все выйдет, и результат его не удивлял. Что его удивило, так это арест Гарибальди. EABI могли не понравиться его действия, но там должны были понимать, что не смогут предъявить ему никакого серьезного обвинения. Арест, должно быть, имел единственной целью досадить Гарибальди.

Это сработало, и, возможно, слишком хорошо. Теперь с каждой минутой бывший офицер безопасности дозревал до попытки совершить что-нибудь опрометчивое.

Было ли это тем, чего они хотели? Они не надели ему наручников или что-нибудь в этом роде. Казалось, за ним никто не следит. Но они были телепатами, так что лучше, чем Жерар, знали, что Гарибальди вот-вот взорвется. Предоставляли ли ему подходящий случай повеситься?

Он подошел туда, где сидел кипевший Гарибальди.

– Они дают ему ему уйти, – тихо проговорил Гарибальди. – Нарочно, специально.

– Кажется, они владеют ситуацией.

– Они проделывают телодвижения, охотясь за привидением. Вы наблюдали за ними? Они знают, что охотятся за привидением. Шиган, во всяком случае.

– Думаете, она и есть его агент?

– Одна из них. Их может быть больше. Черт, они все могут быть ставленниками Бестера.

– Как это возможно? Я думал, их всех проверяли.

Томпсон – в нескольких шагах рядом – кивнул.

– Разумеется. Но это может быть чистой проформой. Кроме того, не представляется невозможным подготовиться отвечать правильно – или быть подготовленным кем-либо таким сильным, как Бестер.

– Или, может, рыба тухнет с головы, как это всегда было.

– Я в это не верю, – сказал Томпсон. – К тому же, кое-кого из этих людей весьма волнует поимка Бестера – я это чувствую. Он хороший раздражитель для молодого поколения тэпов.

– Ты их просканировал?

– Они источают это. Но насчет Шиган вы правы. Она что-то замышляет. Это ее тоже переполняет.

– Они разогнали западню и оттянули всех ваших людей с улицы. Вы понимаете, что это означает.

Жерар кивнул.

– Конечно. Это означает, что он все еще на Пигаль, заметает следы.

– Но это не продлится долго, – Гарибальди еще больше понизил голос. – Нам нужно вырваться отсюда.

Жерар усмехнулся.

– Мистер Гарибальди, сию минуту я ценю только две вещи. Одна из них – моя жизнь, вторая – моя работа. Я определенно не желаю рисковать ни одной из них.

– Томпсон?

Молодой человек колебался.

– Как насчет того звонка вашему адвокату? Ваше освобождение не может занять много времени.

– Не должно занять, – хмыкнул Гарибальди. – Ровно столько, чтобы Бестер исчез. К чему бы еще им меня арестовывать? Зачем им держать меня здесь?

– Следствие выяснит, что произошло, – сказал Жерар. – Шиган и ее шайку, разумеется, раскроют.

– Я бы за это не дал ни гроша, – сказал Гарибальди. – Это должно случиться сейчас, а не позже, – он кивнул Томпсону. – Ты действительно думаешь, что остальные из этих ребят верные?

– Я бы поручился за это жизнью, – сказал Томпсон.

– Рад это слышать, – отозвался Гарибальди.

– Что вы…

– Эй! – заорал Гарибальди. – Я хочу снова позвонить моему адвокату. Кто-нибудь, принесите мне телефон.

Шиган повернулась к нему от своего "бдения" у мониторов с хмурым видом.

– Ну и звоните ему.

– Вы забрали мой коммуникатор. Мне он нужен обратно.

Она неприятно осклабилась.

– Сожалею, вам не разрешено пользоваться коммуникатором. Звоните по телефону.

– У меня его нет. Поэтому у меня и был коммуникатор.

– Как все запущено.

– Дайте мне ваш.

Она посмотрела еще более раздраженно, чем до сих пор, но затем живо подошла, доставая свой телефон.

И как только она подошла достаточно близко, он прыгнул.

Жерар был поражен быстротой маневра, с какой тело Гарибальди развернулось, распрямилось, сложилось – все в мгновение ока. Он также был поражен скоростью, с которой Шиган поняла, что произошло, и отреагировала, увернувшись и сделав ложный выпад прямо в горло Гарибальди.

Наконец, он был поражен, как быстро все закончилось: рука Гарибальди тесно сжалась под подбородком Шиган, а ее пистолет в его руке был прижат сбоку к ее голове. Все телепаты в комнате тоже повыхватывали оружие, и все они прицелились в Гарибальди – на одно мгновение. Затем, как будто по молчаливому соглашению, несколько стволов медленно повернулось в сторону Томпсона и самого Жерара. Он медленно поднял руки вверх.

– Брось это, – сказал похожий на Тора.

– Обломись. Все успокойтесь. Я хочу провести маленький эксперимент. Если не выйдет, я ее отпущу. Если получится, я ее отпущу тоже. Но вы дадите мне проделать это, или Бог мне в помощь – я разбрызгаю ее мозги по этим стенам.

– Отпусти ее, – повторил Тор, но никто из них не пошевелился.

– Томпсон, возьми ее телефон.

Томпсон сделал это, двигаясь медленно и аккуратно, чтобы никого не взбудоражить.

– Какой у тебя код доступа, Шиган?

Она не ответила. Двое из телепатов немного передвинулись, очевидно, чтобы было удобнее стрелять в Гарибальди.

– Ну же! У меня нет целого дня. Я утверждаю, что вашему боссу, Шиган, есть что скрывать. Я утверждаю, что она посылала и получала сообщения от человека, за которым вы, предполагается, охотитесь.

– Это сумасшествие, – сумела пробулькать Шиган.

– Да ну? Кто-нибудь из вас и вправду думает, что ваша команда преследует реального Бестера? Даже если вы так думаете, зачем вы убрали наблюдение из того самого места, где, как вы знаете, он был? Так дела не делаются.

– О чем вы говорите? – буркнул Тор.

– Он пытается… – Шиган засипела, когда Гарибальди сжал захват.

– Это сумасшествие? Тогда ты не должна скрывать от нас свой пароль доступа. Докажи, что я ошибаюсь.

– Ты мне не указ, – огрызнулась Шиган.

– Томпсон, сканируй ее – вытащи из нее это.

– Нет, – Томпсон сказал это тихо, но твердо.

– Что?!

– Я могу работать на вас, Гарибальди, но вы не заставите меня сделать это. Это незаконно и неправильно.

– Какого…

Но Томпсон не закончил. Он посмотрел на Тора и других телепатов и обратился к ним.

– Однако сделать это можете вы, если думаете, что она лжет. Я думаю, что лжет. Это прет из нее, как вонь, мне даже не надо сканировать ее. Ого – почувствовали? Она заблокировалась. С чего бы ей это делать?

Тор поднял бровь.

– Мистер Гарибальди, отпустите Шиган и бросьте оружие. Потом мы это обсудим.

– Простите, – сказал Гарибальди. – Не могу. Пока вы не прослушали ее последние переговоры.

Тор приблизился на один шаг.

– Стой, – сказал Гарибальди.

– Нет. Не стану. И вы не убьете ее. Я уверен, что не убьете.

– Она лжет вам. Она работает на Бестера.

– Посмотрим. Когда вы ее отпустите, – здоровяк сделал еще шаг.

– И не пытайся, – предупредил Гарибальди. – Не пытайся, черт побери, или… – он осекся на полуслове, его губы задрожали.

Мгновение никто не шелохнулся, и тут Жерар заметил кое-что, отчего холодок пробежал по его спине.

Палец Гарибальди, давивший на спусковой крючок. Недостаточно сильно, чтобы оружие выстрелило.

Тор сделал четыре больших шага, потянулся и осторожно высвободил оружие из пальцев Гарибальди. Затем он приставил ствол своего собственного пистолета к голове Гарибальди.

– Я собираюсь снова позволить вам двигаться, – сказал он, – и вы уберете вашу руку с шеи Шиган.

Рука Гарибальди внезапно сжалась и он мучительно перевел дух. Затем медленно поднял руки вверх.

Шиган вывернулась из его объятий.

– Бьорнессон, дайте мне мое оружие, – бросила она.

– Всего минуту, лейтенант, – сказал Бьорнессон. – Я хотел бы узнать…

– Бьорнессон, это приказ.

Великан уставился на нее, его голубые глаза были непреклонны.

– Лейтенант, для протокола, я думаю, что мне лучше временно отстранить вас от должности, пока я не смогу… – его голос вдруг оборвался, будто у него что-то застряло в горле, затем он схватился обеими руками за голову и застонал. Оружие вылетело из его руки.

Это сделала Шиган.

Она подхватила его и выстрелила с пола, ранив одного из молодых копов – юного китайца – на дюйм левее сердца. Оставшиеся четверо ответили таким интенсивным огнем, что это здорово смутило Жерара, спикировавшего в поисках укрытия.

Он мельком увидел Гарибальди, снова в движении – прыжке пантеры. Молния, вылетевшая из дула оружия Шиган, встретила его на полпути.

Он услышал еще три или четыре выстрела, а когда снова выглянул, то увидал Гарибальди, зажимавшего свое плечо стоя над бездыханной Шиган. Вся левая сторона ее лица была воспаленно красной.

Тор, пошатываясь, поднимался на ноги, у него шла кровь из носа и уголков глаз.

Гарибальди нагнулся и очень неторопливо взял PPG.

– Томпсон, вызови скорую, – проворчал он. – И кто-нибудь наденьте ей наручники. Бьорнессон, вы уже пришли в себя?

– Я… о… – он кивнул головой. – Да.

– Собирайте отряд. Мы идем на охоту.

Тор помедлил еще секунду, затем потряс головой. Один из копов занялся раненым – вероятно, ненадолго, благодаря характеру раны.

– Дербен, ты и Мессер останьтесь с Ли. Сообщите Бюро, что случилось. Остальные – вы слышали мистера Гарибальди. Настраивайтесь на работу. Мы должны поймать монстра.

Последний раз, когда Гарибальди охотился вместе с телепатом, это был сам Бестер. Они вдвоем преследовали продавца "прахом" на Вавилоне 5. Шеридан, не будучи поклонником Бестера, вынудил тогдашнего пси-копа принять наркотик, временно отключивший его способности. Даже без них Бестер показал себя чертовски хорошим охотником.

После того, как все закончилось, Гарибальди против своего желания зауважал Бестера. Тот был злобный, надменный тип, но то что он делал, он делал хорошо, с помощью своих способностей или нет.

Он все еще уважал Бестера, как мог бы уважать змею. Это не означало, что он полагал, будто этому человеку следует позволить дышать.

Эти копы тоже были хороши в своем деле. Это было поразительно, как они развертывались, ни слова не говоря, каждый сканируя свой сектор, быстро идя по узким улицам к отелю, где, предположительно, оставался Бестер.

– Я вызвал своих людей обратно, – сказал Жерар. – Думаете он еще здесь?

– Я его чую, – хмыкнул Гарибальди.

– Как ваше плечо? – спросил Томпсон.

– Жить – буду, – зловеще ответил Гарибальди.

Бестер успел сделать лишь несколько шагов от гостиницы, когда ощутил себя под прицелом.

– Привер, офицер д'Аламбер, – сказал он.

– Ни с места, мистер Бестер, – черты д'Аламбера проявились, когда он вступил в свет уличного фонаря.

– Я не вооружен.

– Вам меня не одурачить. Я знаю, что вы такое.

– Что ж, вы либо очень храбры, либо очень глупы. Я могу выключить ваш мозг как лампочку.

На самом деле он не смог бы. Усилия, приложенные им при "зачистке" Луизы без серьезного вреда для нее и за столь короткое время, нанесли ему тяжелый урон. Он мог всего лишь проникнуть в мысли полицейского, гораздо меньше – сделать что-нибудь с ними.

– Если вы ранили Луизу, то мне плевать, что вы сделаете мне.

– Ах. Я думаю, вы чересчур возмущены. Вы любите ее.

– Что вы ей сделали?

– Она там, – он кивнул на здание. – Она невредима. И я – вне ее жизни. Вам следует быть счастливым.

– Да, вы вне ее жизни. Я вас из нее удаляю.

– Вам придется убить меня.

– Я это сделаю.

Бестер вскинул голову, сознавая, что его время уходит. Казалось, он почти что слышал приближение своры.

– Вы никогда никого не убивали до сих пор, да, Люсьен? – тихо сказал он. – Я вам завидую.

– Заткнитесь.

– Нет, завидую. Есть момент, когда они умирают, когда вы понимаете, что лишили их всего, и они понимают это тоже. Это ужасный момент. Люди врут, что я лишен сострадания, потому что они хотят притвориться, будто никогда не могли бы делать то, что делал я. Но суть в том, что их призраки никогда не покидают меня. Я вижу их глаза во мраке. Я слышу их последние надсадные хрипы. Каждый мужчина или женщина, убитые мною когда-либо, преследуют меня. Звучит невыносимо, не так ли? Но это можно вынести – это требует лишь практики.

Фактически, это происходит лишь однажды. В первый раз, когда ты убиваешь и наблюдаешь, как уходит свет, ты понимаешь, как это ужасно. Но через некоторое время ты понимаешь, что можешь сделать это снова. Это хуже всего: ты никогда не будешь опять чист, никогда не смоешь с рук кровь, и чуть больше запачкаться – не имеет значения, не так ли?

Пистолет дрогнул.

– Вы просто пытаетесь одурачить меня.

– Остановить вас, да. Я не хочу умирать. Но одурачить вас? Нет. Вы знаете – то, что я говорю, правда. И Луизу, ее вы тоже знаете. Она еще любит меня, вам это известно. Она хотела бежать со мной, но я ей не позволил. Но если вы застрелите меня, меня, беззащитного человека, любимого ею, что она станет чувствовать к вам? Разумом она может понять, но в сердце своем никогда не простит вас.

– Ублюдок.

Бестер сделал шаг вперед.

– Я ухожу. Я не хочу причинять вам вред, Люсьен. Без меня Луизе понадобится каждый ее друг, а их у нее немного – вам это известно. Я не хочу лишать ее и вас также. Так что вам придется решать. Надеюсь, ради всех нас, вы примете верное решение.

С этими словами он очень осторожно двинулся мимо полицейского. Пистолет следовал за ним, а потом он почувствовал, что взгляд человека, буравящий ему спину, заколебался, дрогнул.

Готово. Мгновением позже он услышал, что дверь гостиницы отворилась. Он пустился бегом.

 

Глава 11

Подойдя к отелю, охотники сгруппировались и сразу рассыпались, как пирамида бильярдных шаров: одни – устремляясь в боковые улицы, другие – перекрывая окна и крыши вокруг. Двое взяли на мушку дверь.

– Он внутри? – спросил Гарибальди у Томпсона.

– Кто-то есть, – ответил Томпсон. – Я не чувствую Бестера, но у меня нет прямой видимости, и к тому же он может блокироваться.

– Я вхожу.

Он сбоку подкрался к двери и быстрым внезапным движением распахнул ее.

Внутри темной комнаты кто-то пошевелился, и он нацелил туда PPG.

– Ни с места! – крикнул он. – Кто бы ты ни был, ни с места!

– Я не он, – сказал некто, сгорбившийся в темноте. Он говорил по-английски с сильным акцентом. Мужчина.

Гарибальди держал человека на мушке, пока нашаривал выключатель.

При свете обнаружилось маленькое кафе. Мужчина средних лет в полицейской форме стоял на коленях возле женщины, поникшей у стола.

– Он что-то сделал с нею, – объяснил полицейский. – Он солгал. Он сказал, что не причинит ей вреда. Но я не могу привести ее в чувство.

Гарибальди не позволил оружию дрогнуть. Кто скажет, не новый ли это трюк Бестера, еще один из его зомбированных роботов? Повернешься к нему спиной, и этот парень может тебя прикончить.

– Брось оружие и толкни сюда, – скомандовал он.

Вокруг него Томпсон, Жерар и Бьорнессон прикрывали лестницу и другие различные выходы. Полицейский подчинился, положив свой пистолет на пол и хорошенько наподдав ногой.

– Он здесь? – спросил Гарибальди, подбирая оружие.

– Нет, – коп оглянулся на женщину. – Я вызвал скорую, но…

Бьорнессон сунул оружие в кобуру и шагнул к ним обоим. Он опустился возле женщины на колени, пощупал пульс, затем на мгновение сконцентрировался.

– Думаю, с ней все будет в порядке, – сказал он. – Ее "зачистили" – очень профессиональная работа, вероятно дело рук Бестера.

– Да ну? Неужто? – спросил Гарибальди голосом, полным сарказма. Затем, несколько более задумчиво. – Она может что-то знать. Ты можешь добыть из нее что-нибудь?

– Не сейчас. Она в деликатном состоянии.

– Попытайся.

– Нет! – полисмен вдруг вскочил, сверкая глазами. – Она достаточно пережила. Оставьте ее в покое. Оставьте ее, или, помоги мне…

– Не волнуйтесь, сэр, – успокоил Бьорнессон, бросив взгляд на Гарибальди. – Я не стану ее трогать. Как я сказал, она в деликатном состоянии.

Гарибальди молча выслушал это. Правду ли говорил Бьорнессон, или это была просто другая тактика проволочек? Может, он тоже один из бестеровских – только более искусный в этом, чем Шиган.

– Я проверю остальные помещения, – сказал он.

Он двигался из номера в номер, включая свет, вышибая двери, когда им никто не отвечал. Томпсон и Жерар следовали за ним, успокаивая и опрашивая постояльцев отеля, пока он обыскивал укромные места.

Все это время он чувствовал, что Бестер улизнул. Но, может быть, Бестер и хотел, чтобы он так думал, в то время как прятался, злорадствуя, в каком-нибудь уголке дома. Он должен это выяснить.

За одной из дверей он нашел обломки компьютера, от которых несло озоном, вероятно из-за преднамеренной перегрузки. Он быстро обыскал комнату, нашел какой-то странный наряд типа халата и шкаф по большей части черной одежды. И прикнопленный к стене возле зеркала в ванной рисунок углем. Глаза Бестера смотрели с портрета, издеваясь над ним.

– Проклятье! – прорычал он. Он сорвал рисунок со стены, затем разорил кровать, перетряхнул ящики гардероба. Ничего, конечно. Компьютер еще может содержать какую-нибудь годную информацию, хотя вряд ли. Более сокрушенный, чем когда-либо, он продолжил свои поиски.

Когда он достиг верхнего этажа, то почуял дым и пошел более осторожно. Дверь в чердачное помещение была приоткрыта; он тихо открыл ее и осторожно заглянул внутрь. Убедившись, что там никого нет, он перевел взгляд на тлеющие остатки на полу возле кресла. Смолистый запах скипидара защипал ему горло. Он уставился, озадаченный, на сожженную картину.

Что-то в этой сцене убеждало его, хотя он не смог бы сказать, что именно. Бестер не прятался в отеле – он действительно ушел.

Гарибальди поспешил обратно вниз по узким ступенькам.

Остальные уже собрались в холле.

– Четверо постояльцев опознали его по фотографии, – сообщил ему Томпсон, – однако ни один из них не видел его недавно. Но полицейский… – он быстро пересказал историю д'Аламбера.

Бьорнессон говорил по коммуникатору. Он посмотрел на Гарибальди.

– Транг и Слоан думают, что напали на его след, – доложил агент. – Они пошли туда.

Гарибальди припомнил еще дымящийся холст.

– Он не должен быть слишком далеко, – сказал он. – Мы подрастеряли тут время.

Снаружи подъехала скорая, и они перенесли в нее не очнувшуюся женщину. Д'Аламбер, коп, смотрел, стиснув руки.

– Вы ведь застали его? – сказал Гарибальди. – И вы его отпустили.

– Я не мог его остановить, – сказал мужчина удрученно. – Я пытался.

Гарибальди почувствовал бы симпатию, будь у него на это время. Времени не было. След остывал, преследование усложнялось. Бестер мог быть всего на несколько шагов впереди них, но у него было преимущество – он знал, куда направлялся.

– Нет. Я не отстану и не потерплю неудачу, – произнес он шепотом. – Пошли, – сказал он телепатам.

– Мои люди перекрыли почти все улицы, – сообщил Жерар. – И мы задействовали также постовых и аэрокар. Мы возьмем его.

– Я поверю в это, когда это произойдет, – ответил Гарибальди.

Бестер прислонился к стене здания и сделал глубокий спокойный вдох. Панике он не поддавался нигде. Паника запускает слишком первобытные рефлексы, рефлексы, незнакомые с гудевшими вертолетами, которые он слышал, инфракрасными камерами, телепатами-охотниками. Паника могла быть ценным качеством во времена, когда она помогала голой мартышке вскарабкаться на дерево, на три шага опережая стаю гиен, но она не могла помочь тэпу в его нынешнем положении.

Он больше не мог рассчитывать на своих агентов. В настоящее время они себя разоблачили и исчерпали свою полезность. Он был наедине с самим собой.

Он прижимал к груди свои новые документы. Это было не так плохо. Все, что он должен сделать, это выбраться из Парижа. Небольшую область можно было интенсивно обыскивать, но, расширив эту область до Франции, до Европы и далее, он мог на время оказаться в безопасности.

И он не повторит снова тех же ошибок. Нет, теперь ему нужен небольшой отрыв и, что более важно, немного времени. Сейчас он был слишком слаб. Несколько часов назад он был способен пройти сквозь полицейский кордон вроде того, что видел несколькими улицами впереди, просто пожелав этого. Теперь же он счел бы большой удачей провести единственного нормала.

У него еще было одно преимущество. У него оставался чип Теней. Он не смог бы затуманить сознание человека, но он мог проделать это с машиной.

Тут за углом универмаг, не так ли? Он прокрался туда.

Он использовал чип Теней, чтобы одурачить систему охраны, но замки – другое дело. Как в той аптеке, это были независимые механизмы. Он снял пиджак и пристроил его у окна, которое, по счастью, оказалось застекленным. Он не мог держать пиджак искалеченной рукой, так что оперся ею и ударил другой. Окно разбилось внутрь без особого шума, и он забрался внутрь. Была ли здесь живая охрана? Вероятно, но он не помнил. Он подождал, затаившись, несколько секунд, максимально напрягая растраченные силы.

Да, тут была охрана.

Когда он вышел на прямую видимость, то "наподдал" парню, как только смог сильно, и добавил к этому резкий апперкот. Физически он был также истощен, но добился намеченного результата. Мужчина – нет, женщина – полетела с ног, ее электродубинка упала на пол. Он подхватил ее и дважды ударил охранницу. Затем обыскал. Оружия нет. Какие охранники не носят пистолета?

Очевидно, те, которые полагают, что не нуждаются в нем. Он еще раз оглушил ее, затем опустился на колени, зажал ей нос и рот.

– Прости, – сказал он, – но если я просто свяжу тебя и суну кляп, они почувствуют тебя, когда придут. Не могу этого допустить.

Это противоречило его обещанию никого больше не убивать. Конечно, они заметят разбитое окно в любом случае – возможно, немного скорее, если почувствуют присутствие охранницы. Но много ли, на самом деле, времени купит ему ее смерть?

Чертыхаясь, он снова позволил ей дышать, забрал ее телефон, связал руки за спиной и вокруг колонны.

Он был в секции женского белья, так что скомкал какие-то чулки и затолкал ей в рот. Затем, еще ругая себя, направился к спорт-товарам.

Он приходил сюда с Луизой. Именно здесь он выбрал ей платье.

Что она подумает, когда заглянет в свой гардероб? Она не вспомнит, как приобрела его, но к тому времени она уже узнает, кто подарил его. Выбросит ли она его? Или сохранит, чувствуя, что между ними было что-то истинное, что-то реальное?

"Это не важно. Сосредоточься."

Он сновал между темных стеллажей, стараясь думать о чем-нибудь другом. Он вспоминал игру в "ловцы и беглецы" с другими ребятами своего звена, когда ему было всего лет шесть. Он всегда хотел быть копом, охотником, хорошим парнем, но чаще они заставляли его изображать меченого, мятежника.

Он вспомнил спор, вышедший у него с одним из мальчиков в классе – Бреттом – когда они вместе изображали меченых. Бретт настаивал, что меченые всегда действуют глупо, всегда делают очевидные ошибки. Бестер хотел сыграть так ловко, как только мог, потому что ненавидел быть побежденным, даже если бывал вынужден. Он в тот день пожертвовал Бреттом, сделал так, что Бретт проиграл, так что он смог победить. Он был наказан за это, за измену одному из своих братьев по Корпусу, даже в игре.

Теперь он был меченым по-настоящему. Но нет, это не так. Он не меченый – он последний пси-коп. Это мир захвачен мятежниками.

Ненадолго он снова стал шестилетним. Это было так реально, так живо, что прошедшие годы казались похожими на сон, нереальными. Как будто то, что связывало его с детством, не было цепочкой лет, или ходом времени, или эволюцией личности, но единственно этой неизменной жаждой победы.

В спорт-товарах он взял пистолет для тира, малокалиберное оружие, стрелявшее шипами. Что-нибудь посерьезнее было где-то заперто, а у него не было времени искать. Он также взял охотничий нож, очки для ночного видения и несколько детекторов движения, которые используют в походе для охраны периметра. Он разместил один у разбитого окна, а другой возле парадной двери.

Затем он выскользнул через заднюю дверь и в переулок. Они не знали, как он вымотан. Они станут терять время, обыскивая магазин, предполагая, что он создал себе психическую тень.

Он поспешил прочь по темной улице, чувствуя себя немного лучше с оружием в руках. Его способности постепенно восстанавливались – с каждой минутой все яснее становился лепет Парижа. Скоро он будет способен противостоять охотникам, более твердо стоя на ногах.

Или он так думал, когда завернул за угол и столкнулся прямо с одним из них. Это был молодой парень, едва ли закончивший обучение. Он был ошарашен, как и Бестер – Бестер почувствовал его шок как разрыв гранаты.

Оружие охотника уже было выхвачено и нацелено. Он выстрелил.

И промахнулся.

Что-то всхлипнуло у Бестера в плече, когда он отступил влево и выстрелил из самострела раз, другой. Мальчик тоже сделал новый выстрел, но Бестер почувствовал дифракцию боли. Не из-за удара в него, а от шипов, пронзивших охотника. Второй пробил кость в плече, и юноша прикусил язык. Бестер закончил расправу с ним электродубинкой охранницы.

Он быстро обыскал неподвижное тело. Довольно странно, парень тоже использовал что-то вроде самострела, и ненамного лучшего, чем его собственный. Он сменил дубинку – его собственная была почти разряжена – взял пистолет и быстро просканировал парня.

У того был напарник, работавший по другую сторону здания. Бестер прижался к стене и ждал.

Минутой позже осторожно подошел второй. Бестер поразил его в шею из самострела, взятого у первого охотника.

Реакция удивила его. Человек взревел от боли, но, с другой стороны, не испугался, взводя свое оружие. Бестеру оставалось одно – он прыгнул вперед под вытянутую руку, замахнувшись электродубинкой. Охотник все-таки среагировал слишком быстро, и они внезапно сцепились.

Охотник ударил – не физически, но со всей силой молодого П12.

Давным-давно Бестер изучал битвы шаманов.

В процессе эволюции человеческий мозг научился обрабатывать данные, поступающие от нервных окончаний. Недавняя мутация, породившая телепатию, не изменила всех других схем. Телепатическое восприятие было усложненным, оно обходило чувствительные нервы, направляясь прямо в мозг. Мозг же, будучи тем, чем он был, интерпретировал психическую атаку как нечто, воспринимаемое органами чувств. Результат казался сверхъестественно зримым.

Вкратце, на уровне восприятия битва сознаний представляла собой битву иллюзий – как описано в древних мифах и легендах. Для Бестера в этом процессе не было ничего мистического, но "битва шаманов" было таким же хорошим названием, как всякое другое.

Его противник пошел в наступление на всех уровнях, целясь в болевые центры, контроль мышц и, более важно, в кору головного мозга, вызывая случайные и специфические ожоги в мозгу Бестера. Вот что происходило с точки зрения физиологии.

Однако то, что воспринимал Бестер, было чем-то менее клиническим.

Тучи ос окружили его, конденсируясь из воздуха подобно росе, облепив его обнаженную плоть с головы до ног. Их жала будто бы вонзались в него повсюду, и он подавил вопль. Они вползли в его глаза, нос, рот, уши, и с ними пришла безумная боль, которая скрутила его как опаленную страницу.

Бестер собрал всю силу, которая у него оставалась, и обвил свою агонизирующую плоть пламенем, сжигая насекомых. Их обугленные тельца падали с него тысячами, и он чувствовал их горечь на языке. Как раз перед тем, как последние из них пропали, жестокий ливень и град дробью хлынул в него, гася огонь. Он мрачно облачил себя в тяжелые боевые доспехи, но он понимал, что они выдержат недолго.

Если продолжать играть в эту игру обороняясь, он пропал.

Сознание его врага было вертящимся диском пилы, потом зазубренным шаром, вращающимся одновременно во многих направлениях. Бестер поглотил его вязкой жидкостью, застопорил. Охотник отреагиировал почти мгновенно, кристаллизовав жидкость и прорубившись сквозь нее, швыряя острые осколки в своего противника. Но ход Бестера не был настоящей атакой – это было отвлекающим маневром.

Маскируясь этим выпадом – действительно при полной изоляции нейронов – он ускользнул, нанося удар по моторным нервам. Бестер не мог видеть, насколько это было эффективно, но он почувствовал неконтролируемую дрожь, которую счел очком в свою пользу.

Он был все еще слишком изнурен, и осы вернулись, больше, чем раньше. Повторение было грубым – фактически, все атаки охотника опирались исключительно на животную силу сознания. К несчастью, парень обладал этой силой, а Бестер – в данный момент – лишился. Разумеется, на пике формы он мог побить этого ребенка не подымая рук, но – он проигрывал. Его реакции были медлительны и неадекватны.

Он отогнал ос, но они взорвались, как тогда, когда облекали его тело покровом агонии. Он заскрипел зубами и выругался, хлеща их как попало и не очень сильно. Как человек при последнем издыхании, в изнеможении хлестнул в лицо своего убийцу.

И тут, непонятно отчего, вся мощь покинула его противника, втянулась в какую-то воронку, Бестер не видел. Когда Бестер отключил его, тот оказался способен поставить лишь самые непрочные барьеры. Человек рухнул, выплевывая кровь.

Бестер доковылял до стены, когда реальность снова "включилась" вокруг него. Он ткнул поверженного шокером, просто чтобы убедиться, что тот останется лежать.

Почти ослепительный свет ударил ему в лицо, и на мгновение он подумал, что еще находится на поле ментального боя, что все это подготовленная уловка, подстроенная ему ради настоящего, окончательного разгрома. Затем он понял. Он стоял на мостовой, на пути автомобиля.

Мужчина высунул голову из машины.

– Эй, старичок. Ты в порядке?

– Они напали на меня, – простонал Бестер, указывая на тела. – Они… – он поднял оружие и нацелил мужчине между глаз. – Делай точно, что я говорю, и останешься жив.

– Sacre merde! (Черт побери! (фр.) – Прим. ред.) Ты тот тип из новостей.

– Так вам угодно меня узнать, – сказал Бестер. – Обойди и открой пассажирскую дверь. Вокруг, а не в машине, – он приблизился.

Мужчина был лет пятидесяти, седеющий, с длинным серьезным лицом.

– Нет проблем, – сказал он. – Только потише с пистолетом, а?

– Да. Пока ты следуешь моим указаниям.

Мужчина послушно обошел автомобиль и осторожно отпер пассажирскую дверцу. Бестер следовал за ним.

– Теперь пролезай на свое место и захлопни свою дверь.

Мужчина так и сделал, и спустя секунды они оба были в машине.

– Езжай на север, – буркнул Бестер.

– Как скажете.

Они проехали квартал на запад, затем на север. Бестер сжимал и разжимал здоровую руку. Куда податься? Тут везде должны быть кордоны.

Он взглянул в окно и в тупом шоке осознал, что они на той улице, где стоит отель Луизы. Фактически они его и проезжали.

Он резко заблокировался, воздвигая вокруг себя небытие. Темнота должна была помочь защитить его от физического зрения.

Он заметил у отеля целую толпу. Полиция, скорая помощь – неужели он повредил Луизе больше, чем думал? Он мог. Мог…

– Не останавливайся, – сказал он водителю. – Не вызывай подозрений.

– Успокойтесь, – сказал человек.

Бестер увидал знакомое лицо. Гарибальди. Конечно.

Они проехали незамеченными. Через три квартала он стал дышать спокойнее.

– На север, – указал он. – Попытайся попасть на Рю де Фляндр.

– Я проехал блокпост, въезжая сюда, – сказал мужчина. – Спорю, они перекрыли и север тоже.

– Ты лучше надейся, что они этого не сделали, – молвил ему Бестер.

Но, в конце концов, он оборвал след – это было важно. Даже если ему вскоре придется покинуть автомобиль. И он знал, где в настоящий момент был Гарибальди и, более или менее, что тот собирался делать.

Рю де Фляндр была перекрыта, как и следующие несколько улиц. Они не были блокированы полностью – часто лишь одним человеком – но Бестер знал, что в нынешнем состоянии он не может рисковать.

И что же ему оставалось?

– Как твое имя? – спросил Бестер водителя.

– Поль… Поль Гиллори.

– Поль, ты ведь живешь неподалеку? В пределах окруженного ими периметра?

– Нет. Я живу на окраине города.

– Не лги мне. С чего бы ты приехал сюда?

– Я… ладно, простите. Да, я живу всего в нескольких кварталах отсюда.

– У тебя есть жена? Дети? Подружка?

– У меня жена и маленький сын. Пожалуйста, не втягивайте их в это.

– Прости, Поль, но боюсь, мне придется. Вези меня туда, – он ткнул Поля пистолетом.

– Да, сэр.

– Нет нужды быть таким официальным, Поль. Я все-таки собираюсь к тебе в гости. Называй меня Эл.

Гарибальди заметил странное выражение на лице Томпсона.

– Что такое?

– Просто чувство, будто кто-то прошел по моей могиле.

– Что?

– Бестер, – он медленно повернул голову. Его взгляд остановился на задних огнях проехавшей автомашины.

– Он в этой машине, – прошептал он.

– Ты уверен?

– Да. Вы были правы насчет моей способности чувствовать его. Его копание в моем мозгу оставило какие-то… раны. Они как раз начали вновь болеть. Когда я увидел машину, они заболели еще сильнее.

– Вполне в духе Бестера, – сказал Гарибальди, – Проехать по месту преступления, чтобы поглядеть, как мы в растерянности повесили головы. Чтобы позлорадствовать.

– Будем преследовать его?

– Пешком?

Жерар заговорил:

– Я могу вызвать сюда машину в несколько минут.

Гарибальди покачал головой.

– Нет. Автогонок не надо. Слушайте, мы знаем, где он находится прямо сейчас, а он думает, что имеет преимущество над нами. Это наилучшая возможность для нас, – он искоса посмотрел на Томпсона. – Ты уверен, что это не какой-нибудь обман?

– Насколько могу, уверен.

– Идет. Жерар, можете проследить ту машину?

Жерар проворно кивнул, вытащил рацию и сказал в нее что-то по-французски. Гарибальди заметил марку и модель автомобиля и идентификационный номер.

– В нем должен быть радиомаяк, – объяснил он. – Многие ставят его во избежание угона.

Он получил какой-то ответ через несколько минут.

– Да. Они засекли его сигнал, – сказал он.

– Хорошо. – Гарибальди потер руки. – А теперь насчет той машины, которая, как вы говорите, может отвезти нас…

 

Глава 12

– Милое местечко тут у вас, Поль. Добрый день, миссис Гиллори.

Жена Гиллори была полная миловидная женщина с очень темными волосами и очень бледной кожей. Она любезно кивнула Бестеру, хотя была явно озадачена.

– Полю следовало предупредить меня, что он придет не один. Я только что закончила работу и прихватила кое-что на ужин, но, боюсь, тут очень немного. Надеюсь, вам нравится китайская кухня.

– Звучит великолепно, – сказал Бестер.

– Папа! – мальчик лет пяти выскочил из соседней комнаты и запрыгнул Полю на руки. Бестер прошелся и заглянул в комнату мальчика, пока отец и сын обнимались.

– Пьер, это мой друг Эл. Он сегодня побудет с нами, и я хочу, чтобы ты был хорошим, ладно?

– Ха! – сказала мать. – Он не только хорош, он великолепен, что касается неприятностей. Пьер, расскажи папе, что сегодня произошло в школе.

– О, э, ну и ничего такого не произошло, пап. Правда ничего.

Бестер вошел в детскую. По полу были разбросаны игрушки, книжки, раскраски и обрывки бумаги. Он обнаружил единственное окно, закрытое жалюзи. Он поднял жалюзи и выглянул наружу. Из окна открывался вид на второй этаж соседнего, очень похожего жилого дома через улицу.

– Ну, Пьер, или ты ему расскажешь, или я… простите? Могу я вам помочь? – женщина вдруг заметила, что он делает.

– Простите, – сказал Бестер. – Просто я так давно не бывал в детской, и я не хотел вмешиваться в ваш разговор. – Он улыбнулся. – Кажется, это важно.

– Ладно, пускай, но я бы заставила Пьера привести все в порядок, знай я, что вы придете.

– Так что ты натворил в школе, Пьер? – спросил Бестер, выйдя из комнаты и присаживаясь на корточки возле мальчика.

– Я, ну, я вылил клей на волосы девчонке. Джесси.

– О, дорогой. Почему ты это сделал?

– Да она дура, – он потупился. – Не знаю.

Бестер улыбнулся и взъерошил волосы Пьера.

– Дети, – пробормотал он. Он посмотрел вверх на мать. – Прошу прощения, запамятовал ваше имя?

– Мари, – ответила она. – А вы, кажется, Эл?

– Да. Мари, думаю, Полю есть что вам рассказать. Пьер, почему бы тебе не показать мне свои игрушки, пока они разговаривают?

– Идет.

– Что? – спросила Мари.

– Делай, что он говорит, дорогая, – велел ей Поль напряженным голосом. Бестер прошел за малышом обратно в его комнату, а в кухне началась

секретная беседа.

– Думаю, у меня неприятности, – признался мальчик, роясь среди игрушек. Он вытащил игрушечную "Фурию" из спутанной кучи одежды и мятой бумаги. – Вот игрушка.

– Да, – сказал Бестер. – Я летал на такой.

– Да ну!

– Правда-правда.

– На войне?

– Да. Вообще-то, на нескольких войнах.

– Не, ты не летал.

– Уверяю тебя, – ответил Бестер.

– Я хочу когда-нибудь полетать на ней. Думаешь, получится?

– Ну, – ответил Бестер, – это зависит от твоих родителей. И от того, перестанешь ли ты поливать клеем девчачьи прически. Такие вещи не одобряются в Космофлоте, – он заметил, что Поль и Мари вернулись в гостиную. – О, вот и вы. Поговорили?

Лицо Мари было еще бледнее, чем когда он впервые ее увидел.

– Пьер… – сказала она испуганно.

– Почему бы вам не приготовить ту китайскую еду? – сказал Бестер спокойно. – Я не обижу Пьера. Мне помнится, Поль, ты должен был съездить с поручением?

– О, да. Я совсем забыл. Я, э, привезу также еще еды.

– Почему бы мне не оплатить ее?

– Не нужно. Вы наш гость.

– Что ж, благодарю вас. Должен сказать, вы очень гостеприимны.

После отбытия Поля – чье сопротивление и волнение были в самом деле почти болезненны для восстанавливающейся чувствительности телепата, – Бестер обернулся к мальчику.

– Пьер, давай я расскажу тебе про полеты на "Фурии", а ты покажи мне все остальное в доме, идет?

Это была маленькая квартира. Окно хозяйской спальни выходило туда же, куда окно спальни Пьера. Совмещенная с кухней столовая была декорирована в ярком эклектическом стиле: ваза с тюльпанами, стенной календарь – дешевая имитация ацтеков, чаша с фруктами из папье-маше и смеющийся Будда, вырезанный из марсианского гематита. Мари вилкой вынимала цыпленка kung-pao и lo mein из картонных коробок на желтые керамические тарелки. Она часто поглядывала на Бестера.

– Иди мыть руки, Пьер, – сказала она.

– О, да! – откликнулся мальчик и рванулся выполнять. Затем обернулся и, подскакивая на одной ножке, поманил Бестера.

– Я забыл показать тебе самое лучшее! – сказал он.

"Что поделаешь?" – пожал плечами Бестер в сторону Мари и последовал за Пьером в тесную ванную.

– Видишь? Видишь?

Что Бестер увидел сначала – это обои, оторванные от одной из стен и не приклеенные снова. Но мальчик показывал на нечто более исключительное – что-то вроде ящика, встроенного в стену. Он открыл его, обнаружив шахту, которая сначала шла прямо вниз, а через несколько футов изгибалась.

– Что это? – спросил Бестер.

– Папа говорит, эта квартира по-настоящему старая, и в прежние времена через это спускали вниз мусор. Он сказал, это, должно быть, было частью кухни, до того как сделали меньшие комнаты.

– Ух, – Бестер заглянул в шахту. – Вероятно, шахта ведет отсюда куда-то в подвал.

– Ага. Я хотел съехать вниз…

– Ужин! – позвала Мари из соседней комнаты. – Твои руки вымыты?

– Мой получше, – сказал Бестер.

– А как же ты?

– Я взрослый. Поступаю как хочу.

Он вернулся в кухню.

– Чего вы хотите от нас? – прошептала Мари.

– Мне просто нужно где-то пересидеть недолго, – сказал он. – Вы едва ли заметите мое присутствие.

Она хотела что-то сказать, запнулась, начала снова.

– Мы в политику не вмешиваемся, – сказала она. – Я имею в виду, мы не…

– "Не" что? Не голосуете? Что мне до этого?

– Все что я хочу сказать – я знаю, вас преследуют, но тут какая-то политика, а мы этим не интересуемся. Только не… не троньте моего сына.

– Да что вы. С чего бы я стал делать подобные вещи? И кому-то, кто выказал мне такое радушие?

– Я… так вы… не станете?

– Скажем, скорее всего – нет, и оставим это как есть, ладно? – ответил Бестер.

– Видишь? Чистые! – сказал Пьер, прибежав из ванной.

– Ну, – сказала Мари, успокаиваясь, – поедим.

– Он здесь, – хмыкнул Гарибальди. – Прикройте меня, ребята.

Он вылез из машины и пересек улицу – туда, где другой мужчина как раз покидал свой автомобиль, тот самый коричневый "Кортес-седан", который они проследили до этого дома, затем до гастронома и вокзала, потом снова сюда.

– Эй, приятель. Говоришь по-английски? Можешь кое в чем мне пособить?

Мужчина глянул осторожно:

– Мне некогда, – сказал он, подхватывая рюкзак.

– Разумеется, разумеется. Мне бы только разузнать дорогу.

– Куда вам нужно?

– Туда, где вы оставили Альфреда Бестера. Ш-ш-ш! – он убедился, что мужчина (Поль Гиллори, по регистрационным документам) заметил PPG.

Мужчина замер.

– Не знаю, о чем вы говорите. Это не тот ли военный преступник, которого там ищут?

– Это тот военный преступник, которого мы ищем, да, и он в вашей квартире.

– Нет, не думаю. Это глупо.

– Сожалею, приятель.

Мужчина издал глубокий вздох, и Гарибальди опешил, увидев слезы у него на глазах.

– Месье, у него там наверху моя жена и малыш. У него пистолет. Он убьет их, если что-нибудь пойдет не так, я совершенно убежден в этом.

– В чем дело? – спросил Жерар. – Я инспектор полиции Жерар. Он взял вашу семью в заложники?

– Да. Он послал меня кое за чем. Он сказал, если я не вернусь через час, он сделает им больно. Час уже почти прошел.

– За чем он вас посылал?

– За билетами на поезд. За провизией. Пожалуйста, я должен их ему передать.

– Я помогу, – предложил Гарибальди.

– Нет!

– Слушайте, мы уже почти закончили оцепление вашего дома.

– Вы не слышите меня? Он убьет их.

Гарибальди посмотрел на Жерара.

– Газ? Что? Должен же быть какой-то способ выкурить его оттуда.

– Не подвергая опасности семью? – ответил Жерар. – Я очень в этом сомневаюсь. Почему не подождать, пока утром он уйдет? Мы знаем теперь, на какой поезд он сядет.

– Всего одна проблема. Он просканирует Поля, когда тот поднимется наверх, и мгновенно получит точные сведения обо всей этой беседе. Кто знает, что он тогда сделает?

– Вы нарочно это сделали, – сказал Поль с горячностью. – Нарочно заговорили со мной. Подловили меня.

Гарибальди пожал плечами.

– Это некрасиво. Но, послушай, этот парень только что за здорово живешь разрушил сознание своей подружки. Думаешь, он хоть глазом моргнет, прежде чем проделает это с вами, ребята? Дружище, каждую секунду с ним твоя семья в опасности. Думаешь, он просто уйдет восвояси от вас троих, особенно после того, как послал тебя брать ему билеты? Да ни в жизнь. Все вы трое будете мертвы или все равно что мертвы без нас. Мы – единственные между тобой и Бестером, и тебе лучше поверить в это.

– В том-то и проблема, – сказал Поль. – Вы не между нами. Ничего нет между ним и моим малышом. Ничего.

– Тогда ладно. Позволь нам собраться вместе и затем смотри, чего мы можем добиться. И, учитывая, что твой крайний срок почти настал, думаю, это должно быть очень скоро, не так ли?

Бестер ощутил внезапный порыв жара, не связанный с kung pao, бурчавшим у него в желудке. Это было больше похоже на горячий ветер в его черепе, с последовавшим контрастно холодным, который задержался.

Он это чувствовал прежде, как раз перед тем, как попал в ловушку Литы. Он чувствовал это на Марсе, за мгновение до того, как бомба террориста разнесла его офис.

Был старый опыт, иллюстрирующий работу гравитации. Представьте себе пространство как кусок резины, растянутый во всех направлениях. Вы кладете на резину маленький шарик, и получается маленькая впадина. Вы помещаете на резину пушечное ядро, и яма от него получается больше. Положите шарик достаточно близко, и он скатится в глубокую впадину к ядру. Суть в том, что существование массы приводит к искривлению пространства, и гравитационное "притяжение" есть лишь побочное следствие этого искривления.

Бестер давно пользовался этой ассоциацией, думая о телепатии – уподобляя сознания людей шарикам и ядрам. Нормалы оставляли крошечную впадинку, П12 – глубокую. Но с телепатией ситуация была сложнее. Чем старше становился телепат, чем больший опыт он приобретал и чем больше он полагался на свои инстинкты, тем сильнее становилось его телепатическое притяжение и тем больше "плоскость мыслей" искривлялась вокруг него. Углублялся, так сказать, его след.

В то же время он приобретал большую и большую чувствительность к другим возмущениям воображаемого куска резины. Да, реальная телепатия, передача когерентных идей от одного сознания к другому, зависела от близости и, в идеале, наличия прямой видимости. Но тут могли подключаться более древние чувства, чем телепатия, чувства, которые действовали глубже уровня рационального мышления.

Он почувствовал Литу в тот день. Ее усиленные ворлонцами способности проделали громадную вмятину в ткани пси-пространства, и его подсознание внезапно крикнуло: "Вон отсюда!" То, что он чувствовал сейчас, было не менее властно – гроздья шариков катились к его ядру, и глубокая предостерегающая система его мозга взывала к вниманию. Этому инстинкту он научился доверять.

Да, что-то было не так.

– Вы можете держать нас под прикрытием весь путь наверх?

– Да, – сказал Бьорнессон сухо. – Телепатия действует в пределах видимости, и он ничего не предпримет, пока мы не откроем дверь. Легко замаскировать слабые впечатления, которые он может почувствовать до того.

– Это я слышал, – ответил Гарибальди.

Жерар как раз начал удивляться – что, черт возьми, он полагал тут делать. Его расследование полностью ускользнуло из-под его контроля. Прямо как его жизнь. Сперва вмешался Гарибальди, затем EABI, теперь снова Гарибальди.

Оглядываясь назад, это было почти облегчением. Когда он, Жерар, нес ответственность, дела имели тенденцию идти неправильно, особенно в последнее время. Когда он узнал, что объектом его преследования был один из худших в столетии военных преступников, он уговорил себя выйти из дела. Он струсил, таким образом, готовый позволить посторонним рисковать, даже если это означало, что впоследствии им достанется награда.

Однако теперь игра стала чертовски нечистой. Кто распоряжался? Гарибальди, ясно, больше силой своего задора, но также потому, что он был прав. И потому, что предательство Шиган сбило с толку сотрудников EABI, они не знали, что делать.

А расплачивались за все это граждане Парижа. Его граждане. Люди, которых Жерар присягал защищать – люди, которым Гарибальди и остальные ни черта не были должны.

Он отвел Гарибальди в сторону.

– Я пойду туда, – сказал он мягко.

– Все в порядке, Жерар, я сделаю это под прикрытием.

– Нет, не в порядке, – сказал Жерар. – Там наверху в опасности женщина и маленький мальчик. Я не позволю вам вломиться в квартиру, размахивая пистолетами.

– Послушайте…

– Нет, вы послушайте. Вы не кадровый офицер, месье Гарибальди. Вы всего лишь человек с нездоровой одержимостью и слишком большими деньгами, считающий себя ковбоем с американского Запада. Мы сделаем по-моему. И точка.

– Это как – по-вашему?

– Я войду с Полем, один и без оружия. Я объясню Бестеру, что он окружен…

– Постойте-ка, – сказал Гарибальди, округляя глаза. – Он просто возьмет одного из них в заложники. Или, может, вас.

– Они уже у него в заложниках. Он не уйдет далеко, попытайся он уйти с ними.

– Но элемент неожиданности…

– Теперь вы постойте. Мы до сих пор не заставали этого человека врасплох, и несмотря на всю перестраховку, я не уверен, что его можно удивить. По-моему. Если он не поддастся доводам разума, тогда можете делать, что хотите.

– Плохая это идея.

– В настоящий момент мои люди превосходят ваших десятикратно, даже включая телепатов, которые, кажется, не знают, на кого теперь работают. Я снова могу вас арестовать, и я не повторю их ошибки. Я вас доставлю в участок и продержу, пока все это не кончится. Понятно?

Гарибальди был человеком, привыкшим поступать по-своему, однако эту привычку он приобрел сравнительно недавно. В глубине души, под оболочкой богача-магната, он был человеком, который большую часть своей жизни следовал приказам. Он неохотно кивнул.

– Я все-таки считаю это ошибкой.

– Учтено. Но именно так мы и поступим.

– Вы распорядитель этих похорон, приятель. И, может, вас тут и похоронят.

Жерар спокойно улыбнулся.

– Просто я представляю вас с Бестером: материя и антиматерия. Если я позволю вам ворваться в ту комнату… – он покачал головой. – Я не дам этому произойти.

Жерар проверил и убедился, что все на своих местах. Снайперы в домах через улицу, люди под окнами, несколько на крыше. Всем было сказано оставаться вне зоны видимости и под наблюдением собственных следящих устройств. Когда он почувствовал уверенность, он сделал знак Полю.

– Я вхожу невооруженный, поговорить с ним. Я сделаю все что смогу для вашей семьи, клянусь.

Поль лишь покачал головой.

– Нам нужно спешить, – сказал он. – Я обещал ему вернуться.

Он разместил двух телепатов и двух нормалов у подножия лестницы, затем позволил Полю проводить себя к лифту. Тут были всего восемь из них: Поль, Гарибальди, Томпсон, Бьорнессон, другой телепат по имени Дэвис и три спецагента с инструментами для взлома.

Он постарался не задерживаться, когда они подошли к двери и другие заняли свои позиции. Затем, набравшись храбрости, он постучал.

– Кто там? – женский голос.

– Инспектор полиции Жерар, – ответил он громко. – Я не вооружен. Прошу вас, я хотел бы поговорить с Альфредом Бестером.

Прежде чем она ответила, сердце успело отстучать несколько ударов.

– Войдите.

 

Глава 13

– Это ловушка, – прошипел Гарибальди. – Ломайте дверь.

– Я лучше воспользуюсь ключом месье Гиллори.

– Ох. Да. Ну, если вам угодно лениться.

– Не ходите за мной внутрь, – сказал Жерар. Он вставил ключ и открыл дверь. Жена и ребенок Гиллори сидели на кушетке, наблюдая за ними.

– Месье Бестер, я хочу к вам обратиться, – позвал Жерар. Он нигде не видел Бестера. – Я невооружен, но тут есть вооруженные люди в холле и вокруг здания. Я хочу придти к соглашению, которое уладит все без новой жестокости.

– Он ушел, – сказала женщина с кушетки.

– Что? Невозможно. А если и так, почему вы не открывали дверь?

– Он не велел нам это делать.

– Но если его здесь нет… – Жерар медленно обошел гостиную. В ней негде спрятаться. Он заглянул в кухню рядом, проверил шкаф, хотя на самом деле не воображал, что в них может уместиться взрослый мужчина. Он заглянул в спальню, в детскую, в ванную. Никого, даже за занавеской в душе.

Когда он вернулся в гостиную, те двое все еще сидели там. Гарибальди заглядывал из-за двери.

– Не похоже, что он здесь, – признался Жерар.

– Он спустился по мусоропроводу, – сказал мальчик.

– Что?

– В ванной, – сказала женщина. Поль называл ее Мари, так? Это имя он не мог слышать даже сейчас без некоторого беспокойства.

– Плевать, – буркнул Гарибальди. – Я вхожу.

– Берегитесь, – окликнул его Томпсон из холла, – он может все еще быть там. Он может просто внушать вам, что его нет.

– Он может это сделать? – недоверчиво спросил Гарибальди.

– Да, по отношению к нормалам, разумеется.

– Ладно. Тогда обыщем по-всякому, – он заметил, что Мари и мальчик оба так и сидят, как сидели, и холодок пробежал по его спине.

– Вы не можете подняться, – сказал он.

– Да, не можем, – сказала Мари, в ее глазах показались слезы. – Он не велел нам этого делать.

– Он подчинил их, – сказал Бьорнессон. – Освободить будет довольно легко. У него не могло быть много времени.

Это для Гарибальди было слишком. Он вошел в комнату, и он не был невооружен.

– Где мусоропровод?

Мальчик указал ему глазами.

Гарибальди в тревоге заглядывал в темную шахту.

– Проклятье. Куда она ведет?

– Мы не знаем, – откликнулся Поль оттуда, где он стоял на коленях возле своей семьи, утешая их и ободряя. – Полагаю, в подвал.

– С периметра сообщают, что никто не выбирался из окон и не выходил из дверей здания, – передал Бьорнессон. Он помедлил. – Полагаю, он действительно ушел. Не думаю, чтоб он мог одурачить нас всех троих вместе.

Гарибальди заглянул вглубь шахты, соображая. Внутри были полосы пыли, выглядевшеие, как свежие отметины.

– Я лезу туда, – проворчал он.

– Я послал за планом дома, чтобы найти подвал, так что тот конец перекрыт, – сказал Жерар. – Хотите преследовать кобру в норе, удачи вам.

– Зовите меня просто Рики-Тики, – ответил Гарибальди.

Бестер был меньше, чем Гарибальди, это было ясно с самого начала. Он, конечно, это знал, только трудно было думать о Бестере как маленьком, пока наконец он не столкнулся с фактом, что он, Гарибальди, втиснулся в шахту как пробка, микрона недоставало совсем ее заткнуть. Ему ничего другого не оставалось, как перевернуться и позволить гравитации выполнить работу. Сделав это, он вытянул руки над головой.

Это продолжалось, пока ему не удалось, застревая и проталкиваясь, спуститься футов на десять, когда он сообразил, что может произойти, если Бестер еще внизу этой штуки. Он будет замечательной мишенью, вываливаясь вперед ногами. Сидячей уткой.

Что, черт возьми, означает, в конце концов, "сидячая утка"?

Он проскользил вниз, по его расчетам, еще на десять-пятнадцать футов. Тут желоб резко загибался. До этого места он не соображал, как далеко ему спускаться, но представлял себе здание двухэтажным, с обширным подвалом. Так что, должно быть, он спустился примерно на две трети.

И хорошо, потому что он начинал беситься. Труба была чертовски мала, и он не мог двигаться…

Но он съехал еще на пять-шесть футов, прежде чем его ноги уперлись во что-то твердое. Он потолкался и обнаружил, что мусоропровод просто закончился. Это было глупо, но… если подумать, он никогда не водил знакомства с обитателями домов с мусоропроводом. Ему никогда не приходило в голову, что он может не функционировать. На Марсе не строили что-то без намерения пользоваться этим, а если решали, что пользоваться не будут, то разбирали, освобождая место для чего-нибудь еще.

Конечно, на Марсе не имеешь дела с трехсотлетними домами, которые беспорядочно надстраивались год за годом.

– Отлично влез, Гарибальди, – пробормотал он себе под нос. – Как теперь собираешься отсюда вылезать?

Пара минут отчаянного ерзанья доказала ему, что он не сумеет повернуть вспять процесс, приведший его вниз. Он не мог упираться руками, задранными над головой, и его локти не имели возможности согнуться.

Он ощутил прилив паники и сбил ее. Он не любил тесноты. Он ненавидел неспособность пошевелить руками и ногами, почесать нос.

– Эй! Притащите что-нибудь, чтобы вытянуть меня отсюда, – крикнул вверх Гарибальди. – Эй! Кто-нибудь!

Нет ответа. И его воображение вдруг поразила внезапная ужасная картина – Бестер, стоящий над телами Томпсона, Жерара и всех остававшихся в квартире. Бестер, скалящийся при звуке голоса Гарибальди, выбирающий, поиграть ли с ним или покончить одним ударом.

Он посмотрел вверх, но все, что было ему видно, это малюсенькая щелочка света. Достаточное ли окошко для кого-нибудь, чтобы всадить несколько пуль или сделать вниз выстрел из PPG?

Разумеется.

Свет погас, закрытый чьей-то тенью.

– Звали, Гарибальди? – это был Томпсон.

– Да. Вытащи, черт возьми, меня отсюда. Тут идти некуда.

– Это значит…

– Ага. Значит, он все еще где-то там, наверху.

– О, черт. Я… – тут Томпсон произвел странный шум.

– Что это было, Томпсон?

Тишина. Затем какой-то сдавленный смешок.

– Ну-ну. Мистер Гарибальди. Мы снова встретились. И при весьма странных обстоятельствах, должен сказать. Я всегда знал, что вы под меня копаете, но получить такое буквальное подтверждение, право, это в самом деле весьма забавно.

– Бестер. Будь ты проклят, я…

– Простите. Некогда поболтать. Однако я вернусь через несколько минут.

Бестер закрыл мусоропровод и оглядел плоды своих трудов. Томпсон лежал, но все еще дышал, и, вероятно, продолжит. Здоровенному телепату не так повезло. Он выстрелил ему в голову первым делом, когда тот сосредоточился на снятии торможения с Мари и Пьера. Грубо и непрофессионально, но тот был П12, а Бестер еще не так силен, как следовало бы.

Бестер отключил полицейского офицера и Поля – они очнутся в любой момент. Только Томпсон доставил ему минуту настоящего беспокойства. Кто-то удалил блокировку, заложенную им в бывшего офицера вооруженных сил, так что ему пришлось вмазать. К счастью, тэп был занят разговором с Гарибальди.

Гарибальди, который умрет следующим. Но сперва Бестеру нужно было позаботиться еще кое о чем.

Все получилось очень хорошо, в самом деле. У него заняло всего несколько минут проделать, что нужно, с Мари и Пьером – у обоих было замечательно слабое сознание, и в итоге он не так уж много сделал. Он заложил очень сильное внушение, что спустился в мусоропровод, запретил им запоминать свой настоящий уход, затем запретил вставать и ходить. Ни одно из этих внушений не имело постоянной силы, хотя "быстро" значило также "грубо". В самом крайнем случае эти двое несколько недель будут страдать от плохих снов.

В действительности же, прежде чем его преследователи прибыли, он проделал следующее: покинул квартиру, пересек холл и постучал в соседнюю дверь. Сонный жилец, открывший ему, был доступен для контроля, и что еще лучше, был один. Дверь была захлопнута, его новый "хозяин" сброшен со счета, и секунд через десять он услышал, как открывается лифт.

Несколько долгих минут он не мог ничего делать, кроме как ждать, надеяться, и притворяться самым пустым местом во вселенной.

Услыхав, что кто-то из них выскочил вон, а лифт поехал вниз, он понял, что его план сработал. Да, часть первая прошла очень хорошо – приятно было сознавать, что он еще умел импровизировать.

Пришло время для части второй.

Он нашел в кухне рулон прочной изоленты и использовал ее, чтобы связать всех, кто был еще жив. Он также заклеил им рты – всем, кроме копа, Жерара. Он привел его в чувство, сканируя при этом.

– Что за сложную жизнь вы ведете, – сказал он Жерару, когда глаза копа заморгали, открываясь. – Не одна женщина, но две. Я лично никогда, если честно, этого не понимал. Я никогда не был способен любить больше одной женщины сразу. У вас две, и вы можете потерять их обеих из-за своей жадности. Стыдитесь.

– Убийца.

– Ах. Вы желаете сменить тему. Довольно удачно, у меня нет времени быть любезным. Мы сейчас кое-что передадим через ваш коммуникатор. Вы скажете им, что Поль полагает, что все это было уловкой, что я отбыл несколько часов назад и что уже еду в поезде на Амстердам. Я дам вам всю информацию. Теперь, прежде чем вы сможете возразить, позвольте мне сказать вам, почему вы собираетесь это сделать и почему сделаете в точности как я велю.

Видите ли, я мог бы заставить вас сделать это, но это будет очень больно для вас, и, что важнее, утомительно для меня. С другой стороны, я легко могу проскользнуть в ваше сознание, услышать каждое ваше слово, прежде чем вы произнесете его. Я узнаю, если вы планируете предать меня. Если вы попытаетесь, у вас не только не будет шанса преуспеть, но я убью одного из этих людей, а затем мы попробуем снова. И снова, пока вы не выполните это правильно. Договорились?

Полицейский смотрел на него с неким усталым пониманием.

– Да.

– Хорошо. Вот информация. И будьте убедительны.

Жерар выполнил безупречно.

– Отлично, – сказал ему Бестер, потрепав по голове. – Вы только что спасли пять жизней.

Он обернул кусок ленты Жерару вокруг головы. Затем, подобрав пистолет мертвого телепата, пошел обратно в ванную убивать Гарибальди.

Гарибальди чувствовал себя простаком многократно в своей жизни, но это выходило за любые рамки – целый Олимп простоты – если он сумеет уцелеть.

И Лиз эта история не понравится, нисколько. Лучше ей не рассказывать. Конечно, когда это попадет в газеты – ну, это может произойти не скоро. Если Бестер убил всех, кто знал, что он спустился сюда, тело могут просто не найти, пока запах не начнет просачиваться.

Так, есть. Да уж, он запаниковал. Он всегда глупел, когда паниковал.

Он снова подтянулся в колодце, как будто каким-то чудом физики ситуация могла внезапно перемениться. Но механическая проблема осталась та же. Как ни старайся, наверх ему не вскарабкаться.

Он мог получить лучшую точку опоры, если бы бросил PPG, но на данный момент тот был его одним-единственным шансом. Бестер мог не знать, что у него есть оружие, и он мог покончить с ним первым же удачным выстрелом.

Он, однако, сомневался, что Бестер оставит ему что-то похожее на шанс. Вероятно, он разогреет масло на сковородке и сперва выплеснет на него, что-нибудь в таком роде.

Он выпучил глаза. Замечательно. Он думал о вещах, которые помогли бы Бестеру, как будто недостаточно было того, до чего Бестер мог додуматься сам. Можно ли его тут сверху просканировать? Быстрый взгляд на него считался за прямую видимость? Возможно.

Даже при вертикальной перестрелке он проиграет. Выстрелы из PPG – шары перегретой гелиевой плазмы. Как только они соприкасаются с любой поверхностью, они сразу же разрушаются. Под этим углом он может всего лишь опалить лицо своего врага. Между тем у Бестера был разнообразный арсенал на выбор, включая пулевые пистолеты, которые в данной ситуации работают намного лучше.

Он не мог этого дожидаться. Он должен что-то сделать. И так уже прошло слишком много – сколько, пять минут? десять? Бестер не станет задерживаться надолго.

Он не мог подняться наверх. Он попытался напрячься как Геркулес со всей силой своих конечностей и сломать желоб – неудачно, даже ни малейшего основания надеяться. Также он не мог и двигаться вниз.

– Минуточку, – ахнул он. Почему он не мог спуститься? Где он вообще остановился? Не в подвале – для этого он провалился недостаточно.

Он поднял правую пятку на все доступные пять дюймов и топнул. Топнул еще.

Что-то слегка поддалось.

Он топнул другой ногой, затем ударил обеими.

– Расшумелись вы там внизу, мистер Гарибальди, – голос Бестера прозвучал будто прямо в его ухе, и на долю секунды он подумал, что это может быть телепатия. Его кожа покрылась мурашками при мысли, что Бестер мог снова оказаться в его голове. Но нет, это просто акустика шахты.

Не глядя, он пальнул вверх по желобу. Прыгая и топая, пальнул снова. Прыгая и топая.

Воздух в колодце нагрелся от выброса плазмы. Но что-то определенно поддавалось внизу, под ним.

Он выстрелил снова, и на сей раз PPG не сработал. Он бросил его и руками, как мог, пропихнулся вниз, вниз, к поддавшемуся дну шахты. Во всяком случае он отчаянно надеялся, что оно поддалось.

Что-то наконец сломалось у него под ногами, и он по пояс провалился и застрял в слишком маленьком отверстии, примерно на уровне рук. Затем что-то невероятно сильно ударило его в плечо, и он провалился и выпал вон.

Он сразу вломился во что-то сломавшееся с шумом. Это было даже не так плохо; весь дух из него вышибло тем, что ударило его в плечо.

Он фыркнул и сел. Он пребывал на обломках кофейного столика посреди чьей-то гостиной. Кто-то – пожилая пара – пялились на него с обшарпанного дивана.

– Привет. Извините, – брякнул он.

Головокружительная волна боли накатила не него, когда он встал. Его левая рука свисала макарониной, и он осознал, что идет кровь, хотя не сильно. Пуля попала ему в ключицу, но не проникла глубже в тело. Он поглядел вверх на зияющую дыру в потолке квартиры, затем, передумав оставаться под ней, отошел в сторону. С везением Гарибальди даже слепой рикошет мог прийтись ему точно промеж глаз. Или, может, у Бестера есть гранаты, кто знает?

Бестер. Этажом или двумя выше!

Он подобрал разряженный PPG и перезарядил его.

Старички теперь завопили на него – по-французски, естественно.

– Тихо, тихо. Сохраняйте спокойствие. Я здесь не для того, чтобы навредить вам. И я ухожу. Будь я на вашем месте, я сделал бы то же самое, по крайней мере на следующие час-два.

Он не стал ждать, поняли они его или нет, но нашел их входную дверь и ушел так быстро как мог, что, ввиду медленного вращения мира вокруг, было не слишком быстро.

В холле он сориентировался по лестнице и заковылял к ней.

 

Глава 14

Бестер поспешно покинул квартиру Поля, ругаясь и гадая, куда все-таки исчез Гарибальди. Старинная шахта могла заканчиваться в чьей-нибудь квартире, это означало, что он вероятно был этажом или двумя ниже.

Второй выстрел Бестера повлек вспышку боли, но он не мог сказать, насколько тяжело ранил бывшего офицера службы безопасности. Недостаточно тяжело, по всей вероятности.

Он решил воспользоваться лестницей. По крайней мере, там он мог быстро сменить направление и не попал бы в западню. Конечно, Гарибальди мог думать о том же.

Неудобство было в том, что ему пришлось ненадолго убрать оружие, чтобы открыть дверь на лестничную клетку, – именно в тот момент, когда открылся лифт.

Он развернулся, одновременно потянувшись за оружием. И тут, к своему смутному удивлению, он увидел, что это не Гарибальди, а молодой человек в форме, с усами, прической ежиком, в компании скромно одетой темноволосой красотки. Глаза мужчины расширились, но действовал он быстро, толкнув женщину на пол и выстрелив прежде, чем Бестер даже вытащил пистолет. Бестер услышал глухое шипение, и что-то резко ударило его в грудь.

Однако это не помешало ему выстрелить в ответ. Первым выстрелом он промазал, но вторым задел парня в бедро, когда тот нырял обратно в лифт. Створки закрылись.

Бестер мгновенно спрятал оружие и снова рывком отворил дверь на лестницу. Только тогда он осмотрел свою грудь. Из нее торчал маленький шприц-дротик. Он выдернул его. Что это было? Парализующий препарат?

Бестер сбежал по ступенькам, решив уйти насколько возможно дальше, прежде чем препарат подействует. Он мог только надеяться, что приказы Жерара были приняты всерьез, что кордоны повсюду вокруг теперь как минимум поредели.

Он был почти на первом этаже, когда услышал, как на этаж выше открылась дверь и раздался знакомый хриплый окрик:

– Бестер!

Он посмотрел вверх и увидел окровавленного Гарибальди, который целился в него. Он шарахнулся влево и выстрелил в тот же миг, когда его опалил жар вспышки PPG. Несмотря на ранение в руку, Гарибальди стоял твердо, и, игнорируя выстрел Бестера, вновь нажал на курок.

Бестер перепрыгнул через перила, пролетев пять футов. Словно ему было лет двадцать. Но его суставам это совсем не понравилось. Позади Гарибальди изрыгнул что-то ярко-клеветническое насчет его сексуальной жизни.

"Что ж, я, по крайней мере, ранил его, – подумал Бестер, пинком отворяя дверь в коридор первого этажа и бросаясь к наружной. – Это должно задержать его, и мы, похоже, оба теперь однорукие."

Похоже, никто не заметил, как он выскочил на улицу, и он не стал околачиваться вокруг, давая оставшимся охотникам шанс.

Он бежал, думая, как странно, что он вообще способен бежать. Если в дротике было что-то парализующее, оно должно было уже сработать. Могла ли ампула оказаться по ошибке пустой? Он чувствовал небольшую тошноту, но и только.

Он повернул за угол, меняя направление как можно чаще.

Ему нужна была цель. Куда он двигался? Немного погодя он просто ляжет на дно, избегая ближайших окрестностей. Тогда у него будет чуть больше времени подумать.

Его легкие начали гореть, и меж двух шагов что-то повернулось в его сознании. Ему вновь было пятнадцать лет, и он мчался по тому же самому темному городу. Он нарушил правила академии, отправился за опасной мятежницей самостоятельно и преследовал ее до Парижа. Он впервые оказался в другом городе, не в Женеве, где находился Тэптаун, и Париж стал для него откровением.

Тогда-то он впервые узнал, что город обладает своим собственным сознанием, голосом, который на самом деле состоял из миллионов голосов. Там-то он и встретил Сандовала Бея, учителя, изменившего его жизнь.

А теперь, через столько лет, он бежал по тем же улицам. И снова его легкие горели. Конечно, в первый раз они горели потому, что одно из них было пробито, а вовсе не из-за возраста. И все же тот пятнадцатилетний мальчишка был бы пойман сейчас гораздо раньше. То, что он утратил с физической точки зрения, более чем компенсировалось тем, что он приобрел благодаря опыту. И Париж все еще пел ему.

Нет – не пел. Он осознал, что его привело к этой мысли зудящее чувство нехватки чего-то.

Вот что. Он не мог п-слышать ничего. Ничего.

Даже при его усталости, он должен был улавливать фоновый гул. Но тишина в его голове была бездонной, будто он находился в космосе, один, на расстоянии световых лет от всякого другого сознания.

Ответ пришел – будто холодная, замораживающая рука легла ему на грудь. Он вспомнил свою пси-дуэль с телепатом, этой ночью, раньше, с тем, кого он подстрелил из шприц-пистолета его напарника, тем, чья сила так внезапно улетучилась. Sleepers. В дротиках были sleepers.

До этого он принял их однажды, как условие проведения расследования на Вавилоне 5. Это было неприятно, но он справился с этим. Теперь же справиться будет намного труднее.

Он повернул за следующий угол. Казалось, тьма спеленала его, обрушилась всей своей смертельной тяжестью. "Смертельной" было подходящим словом – мир вокруг него казался мертвым, безжизненным. И он был один в этом мертвом мире. В тот первый раз у него, по крайней мере, было с кем поговорить – фактически, как раз с Гарибальди.

Они в самом деле были хорошей командой. Именно тогда он впервые осознал, как полезен ему может быть Гарибальди. Но сейчас у него не было никого, только тишина, замкнутая, липкая тишина. И ужасное сознание того, что, если его сейчас настигнет смерть, он может даже не почувствовать ее приближения. Он должен был напомнить себе о необходимости оглядываться через плечо.

Как могут нормалы так жить? Почему они просто не застрелятся, не умрут, как мертв мир, в котором они обитают?

Ноги у Гарибальди подогнулись, когда он вышел на тротуар. Первоначальный шок улетучился, и его рана начала болеть по-настоящему.

Бестера нигде не было видно. Куда бежать? Если сейчас он сделает правильный выбор, он сохранит шанс изловить ублюдка. Если он ошибется – все пропало.

Наконец, суеверие, такое же старое, как Древний Рим, одержало верх. Он побежал влево, в "сторону зла". Когда он выбежал из проулка, то уловил мелькнувший у следующей, тускло освещенной улицы силуэт человека, – тот бежал, держа неподвижно одну руку.

Да. Ноги снова попытались подвести его, но черт с ними. Он вспомнил последний раз, когда он пытался убить Бестера, тошнотворное ощущение бессилия при желании нажать на спусковой крючок, пытаясь нажать – и будучи совершенно не в состоянии это сделать. Бестер стоял там, смеясь над ним с этой глупой ухмылкой на лице, говоря с Гарибальди как с малым ребенком. Он объяснил, что изменил его "по Азимову", ввел в его голову небольшой скрытый алгоритм, который не позволит ему нанести Бестеру вред или своим бездействием допустить, чтобы тому был нанесен вред.

Со временем Лита подобрала ключ к его освобождению. Они заключили сделку. Он помог ее мятежным телепатам, а она сняла блок. Добрая старая Лита. Добрая старая жуткая-как-преисподняя-напоследок Лита. Ее смерть была еще одним долгом Бестера. Но кто считал?

Он считал. Именно это заставляло его идти, когда его тело уговаривало его немедленно лечь. За Шеридана и мучения, которые тот вынес. За Талию, умершую, даже хотя ее сердце еще, быть может, билось где-то. За себя. За себя.

За себя.

Это сработало. Рука гудела как провод под током, но он ускорил шаг.

Жерар потер рот. Боль от ленты проходила. Непохоже было, что молодой человек, развязавший его, находился в хорошей форме. Он оставил за собой кровавый след.

– Мы должны что-то сделать с вашей ногой, – сказала молодая женщина, что была с ним. Жерар вспомнил мужчину – он был из EABI. Женщину он никогда прежде не видел.

Молодой человек тяжело уселся.

– Не стану спорить, – проворчал он.

Лента еще лежала там, где ее оставил Бестер. Она пригодилась бы, пока он не сможет вызвать сюда скорую.

– Как тебя зовут, сынок? – спросил он.

– Диболд, сэр. Бенджамин Диболд.

– Думаю, он спас мне жизнь, – объяснила женщина. – Он оттолкнул меня в сторону.

– Это был Бестер, не так ли? – у Диболда перехватило дыхание, когда Жерар распарывал ему брючину карманным ножом.

– Да.

– Но мы получили приказ снять оцепление…

– Знаю. Держись-ка.

Диболд сказал что-то еще, но Жерар не слышал. Внезапная молния вспыхнула у него в голове.

Двое бегут. Старые враги. Гарибальди гонится за Бестероом. Не вопрос, что случится, когда они встретятся. Не будет ни ареста, ни поимки, ни суда, ни заключения. Один из них умрет, или оба.

– Бестер!

Окрик Гарибальди прозвучал странно дребезжаще, бессильно. Слова были вершинами айсбергов, а Бестер привык видеть горы, лежавшие под волнами, действительно опасные массы эмоций и мыслей, которые и выталкивали наверх слова, различимые слухом.

Нормалы рассуждали и писали о способности "слышать" гнев или отчаяние в голосе, но, как в притче о слепце, описывавшем слона, они понятия не имели, о чем толкуют.

Его не волновало, что, по существу, думал Гарибальди – об этом он вполне достаточно мог догадываться. Но было бы полезно знать, насколько серьезно ранен его противник. Похоже, он берег одну руку.

Бестер остановился, повернулся, прицелился и выстрелил.

Зеленый огонь ответил ему, но промахнулся на ярд, и он нырнул за угол. Что-то холодное и мокрое стукнуло его по щеке, и он крутанул свое оружие

в небо. Другая водяная капля попала ему на лоб.

Это был дождь.

Бестер вспомнил поединок, о котором он читал. Юноша бросил вызов старшему. Они принялись сражаться на клинках, но когда другому стало ясно, что молодой человек не равен ему по силам, он с отвращением бросил рапиру и предложил кое-что другое. Так что эти двое влезли в повозку, каждый привязав за спину руку так, что они не могли ими пользоваться. Ножами в свободных руках они бились, пока повозка ездила и ездила вокруг парка.

Бестер, кажется, припоминал, что те оба человека погибли. Вероятно, Гарибальди будет счастлив при таком исходе. Бестер начинал думать, что его бы это тоже устроило. В конце концов, сколько осталось до прибытия других охотников? Пальба и запах крови заставят их возобновить гон. Со своими пси-способностями он мог бы справиться с ними. Но не теперь.

Отлично. Если Гарибальди желает поединка, он его получит. Если больше ничего не остается, Бестер убьет человека, принесшего ему так много несчастий. Он нырнул в укромный дверной проем и затаился.

Дождь начался с нескольких отдельных капель, но секундами позже он стал волнующейся пеленой и замолотил по улице. Гарибальди снова выдал очередь красочных ругательств. Телепаты могут слышать вас лучше, когда вы выражаетесь громко, верно? Или просто более ясно? Так или иначе, преимущество Бестера было большим, чем когда-либо. Гарибальди был полуослеплен дождем, а телепат был способен почувствовать его приближение.

Он завернул за следующий угол немного более осторожно, но он не хотел замедляться так сильно. Вода заливала глаза. Щурясь, он медленно обвел PPG улицу, жалея, что некогда было задержаться и прихватить какой-нибудь прибор ночного видения. Но, конечно, задержись он, Бестер бы сбежал.

Если он уже этого не сделал. Его нигде не было видно. Хватило ли ему времени пробежать квартал? Не похоже было, но адреналин, боль и необычайный шорох дождя вытворяли забавные штуки с ощущением времени.

Мурашки пробежали у него по черепу. А не был ли он где-нибудь здесь? Маскируясь, копаясь в его мозгу. Невидимка.

Рука, державшая PPG, задрожала. Это мог быть шок от его ранения, это мог быть тот голосок в его голове, напоминавший ему, что Бестер всегда, всегда побеждал. "Он хитрее тебя, – говорил голосок. – Он всегда на шаг впереди."

Чувствуя себя, как слепец, окруженный снайперами, он распластался по стене с колотящимся сердцем.

Бестер, ослепленный ливнем, не замечал Гарибальди, пока тот не очутился в нескольких шагах. Стиснув зубы, он выступил из двери, нашел свою мишень – неопределенный человеческий облик в темноте и ненастье – и нажал на спуск.

Кто-то высунулся из дверей. Гарибальди вовсе не раздумывал. Его палец надавил контакт PPG.

Результат был впечатляющим, но не совсем таким, какого он ожидал. Шар зеленого огня, казалось, взорвался перед ним, когда стена дождя неожиданно нарушила когерентность плазмы.

Убийственный жар опалил ему брови, а язык дракона лизнул руку. Он уронил PPG и бросился в сторону.

Дождь. Он знал, что эта проклятая хреновина опасна. Он моргал глазами, пытаясь прояснить их.

Волна пара и охлаждащейся плазмы огрела Бестера, как ладонь бога солнца. Он потерял оружие в момент этой агонии. Может, он даже отключился на секунду.

Когда ему удалось прийти в себя, то, сквозь точечки к глазах, он увидел Гарибальди, поднимающегося на ноги между ним и соседним уличным фонарем. С нечленораздельным криком Бестер вскочил и нанес удар здоровой рукой. Он чувствовал, что его лицо обожжено. Может быть, он уже умирал.

Кулак попал, но совсем не туда, и он чуть не сломал себе запястье. Все же Гарибальди крякнул и завалился назад. Бестер пнул и сбил его с ног, и получил почти религиозное удовлетворение от ощущения удара, видя Гарибальди, падающего наземь, слыша смачный глухой удар, когда тот бухнулся на мостовую. Он врезал еще, целя Гарибальди в ребра, и еще.

Третий пинок достался только дождю. Гарибальди был снова на ногах и наступал.

Они настороженно ходили по кругу друг за дружкой.

– Все еще в проигравших, а, Гарибальди? – глумился Бестер. – Что за дела, вам нужно немного принять для храбрости? – он выводил бывшего офицера службы безопасности из ментального и эмоционального равновесия. Гарибальди обладал большими габаритами и был на три десятка лет моложе. – Или, пьяный или трезвый, вы просто слишком глупы, чтобы понять, когда вас одолели?

Гарибальди грубо рассмеялся.

– Это не я удирал, как заяц. Это ты.

– Я больше не удираю, – возразил Бестер. – Допускаю, что я тороплюсь, но, полагаю, если вы так сильно меня хотите, я окажу услугу старому дружку. Особенно тому, с кем я был столь… близок.

– Даже не пытайся в это играть, – сказал Гарибальди. – Ты пойман. Смирись с этим. Я взял тебя.

– Вы и какая армия? О да, у вас ведь есть армия? У вас кишка тонка следовать за мной самому. Боитесь, что я снова выверну вам мозг наизнанку?

– Сейчас их здесь нет. Здесь только ты и я.

– Знаете, почему вы ненавидите меня так сильно, мистер Гарибальди? Это не из-за того, что я вам сделал, как вы утверждаете. Это потому, что я слишком много знаю. Я единственный, кто знает, как вы грязны там, в вашем личном маленьком аду. Я все это видел, и вы не можете выдержать мысли, что где-то гуляет тот, кто когда-то подглядел туда.

– Заткнись.

– Я не делал вас ничем, чем вы бы не были. Фактически я направил вас против Шеридана лишь чуть-чуть. Вы всегда таили на него злобу. Вы таите зло на каждого, кто сильнее вас, у кого более сильный характер, чем ваш. Как Шеридан. Как я, – Гарибальди берег свою руку – и сильно.

– Даже не произноси свое имя вместе с его.

– Вы знаете, что это правда. Поздравляю, кстати – вы избавились от моего "Азимова". Лита? Конечно, Лита. Только она была достаточно сильна. Забавно, мистер Гарибальди, как ваш фанатизм отходит на задний план, когда это в ваших личных интересах. Впустить другого грязного телепатишку в свое сознание, должно быть…

Гарибальди ринулся – Бестер был готов. Во всяком случае, он жил и боролся лишь одной рукой почти полвека. Гарибальди, при всей его величине и тренированности, был неуклюж.

Бестер отступил в сторону, нанес жестокий удар в раненое плечо Гарибальди. Бывший шеф службы безопасности издал полувскрик, который прервался, когда Бестер зло рубанул его ребром ладони в основание черепа. Гарибальди рухнул на мостовую.

– Что, думаете это будет легко, мистер Гарибальди? Вам придется потрудиться, чтобы отомстить. Я мог бы вам рассказать…

Гарибальди кашлял на четвереньках. Бестер лягнул его изо всех сил, стараясь зацепить в солнечное сплетение.

Гарибальди почувствовал, как хрустнули ребра, и вкус крови во рту. Глупо. Он сглупил. Опять.

"Если позволишь Бестеру говорить, проиграешь," – мрачно подумал он. Он чует твой страх, играет на твоих струнах, знает каждое твое намерение. Его речи ослабят тебя, и тогда он возьмет верх.

Он скорее почувствовал, чем увидел следующий пинок, и он получил его, только на этот раз свернулся и ухватил стопу. Бестер попытался вывернуться, но Гарибальди держал. Вцеплялся во всю ногу. Где-то он нашел скрытый резерв силы и дернул.

Бестер упал.

Они вскочили на ноги одновременно. На этот раз Гарибальди не дал ему разговаривать. Он нагнул голову и атаковал как буйвол, позволяя сражаться скорее рефлексам, чем разуму. Бестер врезал по его сломанному плечу, и он почувствовал противный скрежет кости о кость. Но его это больше не волновало. Теперь, держа тэпа в руках, Гарибальди не намерен был дать ему уйти.

Их обоих остановила стена, но Бестеру досталось больше. Рука телепата потянулась выцарапать Гарибальди глаза, но он снова придавил его к стене. Затем он распрямил руку и нанес Бестеру апперкот. Бить его было приятно. Он сделал это снова, для ровного счета, со всей силой, на которую был способен.

Бестер лягнул его в пах. Это было, конечно, больно, но его в самом деле не заботило, что будет с его телом. Все, что он мог видеть, было лицо Бестера, все что он мог слышать, были его насмешки. Он сгреб Бестера за волосы и треснул головой о стену – еще, еще, еще. Телепат застонал и сполз на землю, как мешок с картошкой.

Гарибальди, шатаясь, отступил. Он отошел на несколько шагов, туда, где бросил PPG. Дождь ослабел, но он тщательно вытер дуло, и, чтобы быть уверенным, приставил его к голове Бестера.

Зрачки телепата расширились. Потасовка закончилась вблизи фонаря, так что света было достаточно, чтобы они сузились, но его глаза были черны, как черные дыры в космосе. Как у Литы во всей ее дьявольской славе.

– Валяй, – пробормотал Бестер. – Ты этого и хотел. Но ты знаешь, что я прав. Я знаю, как ты отвратителен внутри, и ты не можешь этого выдержать.

– Ты прав, – сказал Гарибальди. – Ты всегда прав, так ведь? Но ты больше не знаешь меня, не так, как ты думаешь. Да, может, внутри я и мерзавец – все мы таковы, так или иначе. Может, я не могу обвинять во всем этом тебя. Может, кое за что должен нести ответственность я. Я готов попытаться. Но ты – ты в ответе за смерть тысяч. Миллионов, насколько мне известно. А у тебя никаких угрызений.

– Нет, – спокойно сказал Бестер. – Ничуть. Есть в моей жизни вещи, о которых я сожалею, но они не значат ничего для тебя. И посмотри на себя. Все, что ты делаешь – попытки завести себя, чтобы меня убить, попытки оправдать это. Так сделай это, жалкий бесхарактерный трус.

Палец Гарибальди задрожал на контакте.

– Мне не нужно оправдывать это, – тихо сказал он. – Я могу это сделать, потому что хочу этого.

Он досчитал до пяти, затем нажал на курок – или попытался нажать. Он обнаружил, что не может.

– Кто на сей раз подсадил вам "Азимова", мистер Гарибальди? – спросил Бестер с издевкой.

Гарибальди не позволил оружию дрогнуть.

– Ты мой должник, Бестер. Ты должен мне это – умереть, как пес, какой ты и есть. Нет, беру назад свои слова, собак я люблю. Но как бы много ран ты мне ни нанес, как бы много зла ни причинил мне, есть тысячи других, кому ты должен больше. Я не собираюсь отказать им только ради собственного удовлетворения. Полагаю, я сумел бы, но я не могу. Твоя жизнь принадлежит каждому, кого ты обездолил, не только мне.

Бестер выдавил усталый смешок.

– Прелестная речь. Ты и впрямь трус.

– Возможно. Возможно, я таков. Но я скорее буду таким, чем тем, кто есть ты. Чем я стал бы, надави я на спусковой крючок.

С облегчением Жерар привалился к стене и опустил пистолет, все еще не уверенный, как бы он поступил, если бы Гарибальди решился на это.

Нет, он знал. Он не остановил бы Гарибальди, но ему пришлось бы арестовать его, а затем снять свой собственный значок. Он был уступчив в определенных моментах – циничен, можно сказать – но в глубине он верил. Верил в закон, верил в правоту.

То, что он сделал Полетт – да, Полетт, он мог думать о ней иначе, чем "моя жена" – не было правильно. В этом была суть проблемы, то, от чего он увиливал. Он мог заявлять, что ее реакция была чрезмерной, что был всего лишь расстроен, потому что попался, что Мари была помехой, что это было беспокойством из-за всего, что досаждало ему. Но это была ложь. Он был расстроен потому, что был неправ, и он увидел это воочию.

Но первое – во-первых. Он засучил рукава и пошел помогать Гарибальди.

 

Глава 15

Комитет содействия суду над военными преступниками собрался сегодня, чтобы обсудить возможность удовлетворения требования французского правительства проводить слушание по делу Альфреда Бестера в Париже, а не в Женеве.

Выступая перед комитетом, президент Франции Мишель Шамбер повторил свое требование: поскольку Бестер был арестован на французской земле, его следует судить здесь. Сенатор Чарльз Шеффер из Соединенных Штатов яростно оспорил эту точку зрения, назвав ее "циничной уловкой части французского правительства в попытке эксплуатировать то, что определенно станет процессом века."

– Деяния Бестера ненавистны не Франции, но человеческой расе, – продолжал Шеффер, – и его дело должно слушаться в Земном Куполе.

Несколько других сенаторов также протестовали, но к концу дня стало ясно, что комитет, вероятно, удовлетворит требования Франции. Доктор Юджиния Мэнсфилд, профессор юриспруденции из Гарварда, обратила внимание руководства комитета, что если отказать этим требованиям, Франция могла бы настоять на суде по локальным обвинениям, каковой процесс может занять месяцы – после чего всякое другое юридическое лицо с какими-либо жалобами на подсудимого телепата сможет настаивать на том же. Это на неопределенный срок отложит слушание дела в Суде Земного Содружества по военным преступлениям, чего правительство Содружества ни в коем случае не допустит.

Судя по всему, сенатор Накамура суммировал мнение большинства, сказав: "После столь долгого ожидания окончательного разрешения кризиса телепатов мир жаждет правосудия. Мы не должны отказывать людям в этом правосудии потому лишь, что Франция выбрала неподходящее время для отстаивания своего суверенитета."

Гарибальди просматривал видеозаписи, играя с пультом управления на своей больничной койке. Он был благодарен за то, что по большей части персоналу госпиталя удалось удерживать репортеров на расстоянии. Один время от времени появлялся снаружи за его окном, беззвучно умоляя об интервью, но только двое сумели проникнуть внутрь, прикинувшись врачами. Это немного встревожило его, потому что Жерар держал снаружи двух своих людей, просто на случай, если у Бестера остались какие-нибудь мстительные союзники. С другой стороны, их проникновение можно принять за образчик французского понимания прикола.

В результате на видео попали без конца повторявшиеся пять его снимков: его нападение на двойника Бестера и последующий отказ дать интервью, моментальный снимок, когда его заносили в карету скорой помощи после того, как он грохнулся у ног Жерара, и две видеозаписи, где он, с опухшим лицом и невероятно старый внешне, лежит на больничной койке. На одной он просто хмурился и нажимал кнопку вызова. В другой он в полудюжине слов изложил свои ощущения. Для приобретения известности слова были подобраны несколько неудачно. Да, ни Черчилль, ни Шеридан, совсем, подумал он, морщась.

Он надеялся получить известия от Шеридана, но президент Межзвездного Альянса, похоже, снова канул за пределы Освоенного космоса. Это было в его стиле.

– Что ж. Во всяком случае, я рада найти тебя здесь, а не в морге.

Лиз стояла в дверях, более красивая, чем когда-либо.

– Привет, милая, – он попытался выглядеть спокойным.

Ее губы сжались, и он приготовился к худшему, но через одну-две секунды она подошла к кровати и взяла его за руку.

– Ты в порядке?

– Сломаны ребра, прострелена лопатка, разрыв селезенки. Бестер в тюрьме. Никогда не чувствовал себя лучше.

– Ты уехал, не сообщив мне, куда направляешься. Больше ты так не поступишь. – Она не смягчила это. Она даже не сказала "а не то…", но у него не было никаких сомнений.

– Больше я так не поступлю, – сказал он уверенно.

Она кивнула, затем сразу улыбнулась.

– Ты не убил его.

– Нет. Я не смог.

– Майкл Гарибальди, которого я люблю, не убил бы его. Я рада, что ты таков, как я о тебе думала.

– Пытаюсь быть, Лиз. Человек, которого ты видишь во мне – это лучшее во мне. Это просто остаток всей мешанины.

– Не мешанины – просто небольшой сумятицы.

– Где Мэри?

– Снаружи. Я хотела посмотреть на тебя первой. Я не была уверена, что с тобой и как я отреагирую, – она погладила его щеку. – Теперь это закончилось…

– Это пока не закончилось. Будет еще суд, и приговор, вся эта дребедень. Я хочу остаться до суда.

– Но для тебя это закончилось, – решительно сказала она. – И теперь, когда это закончилось, в твоей жизни образуется дыра, Майкл. Ты должен быть готов справиться с этим.

– Никакой дыры. Просто рана, наконец закрывшаяся. Я понял это, когда наконец одолел его. – Он пожал ее руку. – Думаешь, мне недостаточно?

– Ты не смирный человек, Майкл. Тебе неуютно быть просто счастливым.

Он рассмеялся. Это было болезненно.

– Спорим, если я хорошенько постараюсь, то смогу, – сказал он. – И поверь, я намерен как следует постараться.

Она улыбнулась немного скептически, затем поцеловала его.

– Кстати, – сказала она, когда они перевели дух, – ты можешь объяснить нашей дочери, что означали те слова. Те, что все время звучат в новостях.

Бестеру казалось, что он смотрит на зал суда с огромной высоты, как если бы свидетельское место было Олимпом. В течение недель здесь сидели другие, но они представлялись ему маленькими, затерявшимися в людской толпе, в жужжании телекамер, здесь, в почти барочной пышности французского Дворца Правосудия.

Маленькими. Даже Гарибальди выглядел маленьким, взгромоздившись на это место, которое требовало истины. Старые враги и старые друзья приходили, говорили и уходили. Несколько воспротивились, не желая даже теперь предать его по совершенно необъяснимым причинам. Большинство из них уже находились в заключении.

Другие были рады заклеймить его чудовищем, изобразить его как нечто более чуждое человечности, чем дракхи или даже Тени. Он слушал их, смотрел, как они уходят в историю, в то время как себя он ощущал неимоверно выросшей, громадной тенью. Люди будут помнить Альфреда Бестера, да, но те, другие – просто подстрочные примечания.

Все могло бы сложиться иначе, размышлял он, появись Шеридан. Возможно, Шеридан даже сказал бы о нем что-нибудь хорошее. Во всяком случае, Шеридан понимал, а эти остальные насекомые – нет. Смыслил в жертвах, приносимых одним для общего блага, о грехах, которые один принимает на свою душу, когда что-то высшее на кону.

Да, все это было неизбежно. О, его адвокаты пытались. Не был ли Бестер официальным уполномоченным организации, созданной и контролируемой Сенатом Земного Содружества? Делал ли он в действительности нечто большее, чем служил полиции Пси-Корпуса, президенту, самому земному правительству?

Все это было лишь тратой времени. У обвинения ответы были наготове. Ничто в уставе Пси-Корпуса не разрешало убийства безоружных гражданских лиц, шантаж сенаторов Земного Содружества, несанкционированные эксперименты над заключенными, пытки, распространение запрещенных веществ. Нет, Бестер взял дело в свои собственные руки, создав правительство внутри правительства, и вступил в войну не только против закона, но всего, что было правым и благим.

Неизбежно.

Теперь он сам сидел в кресле правды. Он оделся в черное. Он не надел своего значка телепата. Он улыбнулся, когда глашатай обвинения – молодой сенатор Земного Содружества по имени Семпарат – выступил вперед. Семпарат выглядел… маленьким.

– Назовите, пожалуйста, свое имя, для протокола.

– Мое имя Альфред Бестер, – ответил он. Сделал паузу, наклонил голову слегка вбок. – Или вам больше понравилось бы, скажи я, что мое имя Гитлер, или Сталин, или Сатана?

– "Альфред Бестер" подходит, – сухо сказал сенатор. – Я полагаю, в итоге мы увидим, что оно как раз впору.

– О, так вы знали, к чему это идет, да? – спросил Бестер. – Вам нет нужды в разбирательстве, не так ли?

Семпарат нахмурился, но проигнорировал последнюю реплику.

– Мистер Бестер, – продолжил он, – вы выслушали все обвинения против вас в ходе процесса. Тогда вы утверждали, что невиновны. После всех свидетелей, выступивших до нас, вы все еще это утверждаете?

Бестер поднял брови.

– Конечно.

– В самом деле?

– Утверждаю.

– Вы отрицаете, следовательно, убийство сорока трех безоружных гражданских, связанных с Сопротивлением телепатов на Марсе?

– Я отрицаю их убийство, да.

– Вы отрицаете доказательства, представленные в этом суде, что вы приказали казнить их, а троих уничтожили самолично?

– Я не отрицаю их уничтожение. Я отрицаю обвинение в том, что это было убийство. И я аплодирую вашим семантическим играм, сенатор. То, что вы сейчас назвали Сопротивлением телепатов, было давно всеми признано как нелегальная подрывная террористическая организация. Замешанные нормалы были, следовательно, террористы и разрушители.

– Но ведь они были безоружны? Пытались они вам сопротивляться?

– Если честно, я не позаботился предоставить им шанс. Их действия уже привели к гибели по крайней мере шестидесяти четырех моих коллег. Сенатор, это была война. Как бы вы на это ни смотрели, те люди сражались в той войне и пали на ней.

– Кто объявил эту войну? Вы?

Бестер кротко поднял бровь.

– Террористы объявили ее, когда взорвали наше оборудование на Марсе. Все, что сделали после этого мы – был ответ, око за око.

– Мы слышали доказательства, что вы, Альфред Бестер, убивали гражданских задолго до начала конфликта телепатов. Вы собираетесь заявить, что это тоже была война?

– Конечно, – сказал Бестер.

– Что касается меня, я поставлен в тупик подобным подходом, мистер Бестер, и догадываюсь, что многие в этом зале в равном недоумении. Не соблаговолите ли объяснить?

– Был бы рад, сенатор, – ответил Бестер.

– Так сделайте это, прошу вас.

Бестер глотнул воды, стоявшей рядом.

– Сто пятьдесят восемь лет назад о существовании телепатов не было известно почти никому. Сто пятьдесят семь лет назад оно получило всеобщую известность благодаря статье в "Медицинском журнале Новой Англии".

К концу того года восемнадцать тысяч телепатов были умерщвлены. Ни одно правительство не объявляло никакой войны. Они были убиты одновременно, они были убиты все вместе и похоронены в ямах, в результате абортов, когда тестирование ДНК показало, чем были плоды в утробах.

– Мистер Бестер, я уверен, мы все знаем историю.

– Правда? Забавно, я ни слова не слышал о ней в течение этого процесса. Вы попросили меня говорить – я говорю. Я лишен этого права?

– Это не трибуна для ваших политических взглядов.

Бестер резко рассмеялся.

– Похоже, это трибуна для ваших. Более чем половина так называемых преступлений, вменяемых мне вами, совершены при попустительстве законно избранного правительства того времени. Вы представляете новый порядок, так что, конечно, для вас нет ничего лучше, чем дискредитировать старый, для того чтобы сделать себя легитимными.

Все это слушание – не более чем заключительный шаг в переписывании последних полутора веков истории на потребу тем из вас, кто сейчас у власти. И вы еще заявляете, что этот процесс – не трибуна для политических взглядов? Сенатор, от вашего лицемерия и лицемерия этого суда меня тошнит. Либо предоставьте мне мое право говорить, не перебивая меня, либо отправьте обратно в камеру. Честно говоря, мне безразлично, что решит эта пародия на суд. Но сделайте либо то, либо другое.

Это породило глухой ропот аудитории, и звучал он не совсем неодобрительно. Как бы то ни было, он почувствовал, что одолел еще одного врага.

– Очень хорошо, мистер Бестер, – вздохнул сенатор. – Продолжайте.

– Благодарю вас. Как я сказал, едва только телепатия была обнаружена, начались убийства телепатов. Они не прекращались. Я мог бы привлечь ваше внимание к происшествиям последних месяцев в Австралии, или к тому, о чем сообщили на этой неделе из Бразилии, но в действительности ведь нет нужды приводить здесь примеры, не так ли? Каждому из вас известно, что это правда. Расти телепатом – это расти при постоянной угрозе смерти, неопределенной, но реальной угрозе погибнуть от рук тех, которые даже не знают тебя, а только знают, что ты и что представляешь для них. Я вырос с этим. В первый раз, когда я покинул стены академии, собираясь попутешествовать с друзьями, я подвергся нападению. В первый же раз.

Он помолчал.

– Эта необъявленная, игнорируемая война продолжалась сто пятьдесят семь лет. Потери – всегда были с моей стороны. И когда началось это избиение, что предприняло земное правительство? Они построили телепатам гетто под названием Тэптаун и дали нам значки, чтобы пометить нас, выделить нас. Они дали каждому, кто хотел убить телепата, способ найти и опознать нас. Затем они использовали телепатов для контроля за телепатами. Почему? Все тот же угрожающий подтекст – спросите любого телепата, достаточно старого, чтобы помнить. Либо вы контролируете сами себя, либо мы станем контролировать вас.

Вот выбор, с которым я вырос. Преследовать и иногда убивать моих собственных братьев, с благословения земного правительства и каждого избирателя-нормала, голосовавшего за него, либо быть объектом такого же неуправляемого геноцида, которому мы подверглись в самом начале.

Это сделали вы, все и каждый из вас. Да, вы можете попытаться свалить это на ваших предков, но вы осуществляли это в каждом поколении, давали этому подтверждение. Я провел семьдесят два года с начала своей жизни, выслушивая, что за молодец я был, как хорошо я служил человечеству, охотясь за своим народом. В доказательство этого у меня есть благодарности, знаки отличия.

Теперь, вдруг, вы решили, что, возможно, Пси-Корпус был не такой хорошей идеей, и вы хотите выкинуть все это на свалку. Вы хотите притвориться, что это просто как-то дурно обернулось, и что это была моя вина. Вы также знаете, что это неправда.

Вы упрекаете меня за продолжение битвы в войне, начавшейся в 2115-м? Вы упрекаете меня за защиту моих людей? Похоже на то. Пси-Корпус был изобретен, чтобы держать телепатов на их месте. Акт войны, подавления. Хотите знать, кто был настоящим Сопротивлением телепатов? Мы. Защищающиеся от вас. Разумеется, заодно мы также защищали и вас, знали ли вы это или нет, и более, чем вы когда-либо узнаете.

Но в конце концов все мы внутри знали, что грядет. Что однажды какой-нибудь расторопный малый натолкнется на "окончательное решение проблемы телепатов", и мы все окажемся заперты в газовой камере. Только мы не стали играть по таким правилам.

Теперь вы огорчены. Кто может упрекнуть вас? Гитлер бы тоже расстроился, если бы евреи в Варшаве восстали, вооруженные до зубов и готовые к борьбе.

– Ах, оставьте…

– Нет, сенатор. Вы оставьте. Вы хотите притвориться, что продолжавшееся полтора века насилие над телепатами никогда не существовало? Отлично. Вы хотите притвориться, что Пси-Корпус не был создан сенатом Земного Содружества? Отлично. Вы хотите заставить меня замолчать, заточить, может быть даже уничтожить меня? Ну и ладно. Но вы знаете правду. Положа руку на сердце, все вы знаете. Это еще не конец. Вы разделили и подчинили, рассеяли мой народ. И все же они все еще носят значки, не так ли? Они все еще обязаны отчитываться перед инспекцией, не так ли? Их все еще регистрируют при рождении, метя более ясно и прочно, чем кого бы то ни было, носившего когда-то повязку со звездой – потому что ее, в конце концов, можно было и снять.

Фактически, единственное, что изменилось – это то, что вы лишили нас способности бороться, когда придет время. А время, ребятушки, приближается. Все ваши желания, надежды и молитвы этого не остановят. Большая часть человечества не потерпит нашего существования. Завтра, через десять, пятьдесят лет – время придет, и комизм суда надо мной в том контексте станет предельно очевидным.

Так что, да, я убивал, как всякий хороший боец. Я сражался за правое дело, и я потерпел поражение. Я ни в чем не раскаиваюсь. Я ничего не изменил бы, будь это в моей власти, я бы…

Он запнулся. Говоря, он обводил взглядом толпу и телекамеры. Он хотел, чтобы каждый отдельный зритель знал, что он обращается к нему персонально. Дать им понять, что все они разделяют вину.

И там, шестью рядами дальше, по центру…

Луиза, смотрящая на него так хорошо знакомыми глазами, с морщинкой на лбу, который он целовал. Ее волосы – он почти ощутил их запах, почувствовал в своих пальцах.

Я ни в чем не раскаиваюсь. Она укоряла его, одним своим присутствием превращая в лжеца. В ее глазах ничего к нему не было. Ни узнавания, ни любви, только легкая озадаченность, вероятно остаточный след изменения. Ничего.

Если бы он не изменил ее, она бы все еще любила его, и ее глаза были бы якорем, ее слова – безопасной гаванью, даже среди всего этого.

Он внезапно почувствовал себя очень старым, очень уставшим и очень, очень одиноким. Он убил – единственную во вселенной, которая могла бы заступиться за него. За это, как ни за какое другое преступление, он заслужил все, что бы ни последовало.

– Мистер Бестер? Вы закончили?

Луиза осознала, что он смотрел на нее, и сердито наморщила брови. Даже если она не помнила его, она знала, что он с ней проделал. Даже имей он возможность начать заново, она не полюбила бы его еще раз.

– Мистер Бестер?

– Я сказал все, что собирался сказать, – прошептал он. – Вы все равно сделаете то, что хотите. Я закончил. Я закончил.

 

Глава 16

В снах он слышал пение "сознания" Парижа. Иногда Женевы, иногда Рима, пика Олимп на Марсе, просторов Бразилии – но в основном Парижа. В снах он сидел, глядя на небо, укутанное акварельным саваном, и наблюдал как оно постепенно умирало под вечер. Он пил кофе и думал о том, как много в жизни ему предстоит, сколько возможностей.

Или порой в снах он сидел с Луизой, думая, как много в жизни миновало, но как хорош мог быть ее остаток. А Париж по-прежнему пел безбрежным хором, где Луизе принадлежало соло, ярчайший, любимейший среди голосов.

Он просыпался, зная, что действительно любил этот город и его поющее сознание, а Луиза, как его часть, олицетворяла его. Но оба теперь ушли навсегда.

В снах, в снах. Он предпочитал их. Наяву мир был мертв, как склеп. Но время от времени ему приходилось просыпаться. Он встал в то утро, как каждое утро, сполоснул водою лицо, подошел к окну и выглянул в свое детство. Тэптаун.

Отсюда он мог лишь разобрать то, что когда-то было общежитиями. Прямо под ним, ясно видимый, лежал плац со статуей Уильяма Каргса, которого они с друзьями прозвали Хватуном.

Конечно, Хватун больше не хватал. От него ничего не осталось, кроме пьедестала и части ноги. Статуя Каргса была разрушена вместе с большей частью плаца за время войны.

Ну что ж. Каргс был тайным телепатом, спасшим жизнь президента Робинсон ценой своей собственной. В детстве Бестера учили, что Пси-Корпус был создан Робинсон в память о той жертве. Это было неправдой – за десятилетия до того случая Корпус существовал фактически, пусть не юридически. Такого сорта ложь никогда ему не нравилась – она сразу наводила на мысль, что лишь жертвы доказывают право телепатов на существование.

Прощай же, Хватун, туда тебе и дорога.

Тэптаун пытались закрыть вместе с Корпусом, однако сделать это до конца не получилось. Множество частных академий, созданных для обучения молодых телепатов, работали не очень хорошо, как он и предсказывал. Годами он наблюдал, как Комиссия по псионике постепенно возродила почти все учреждения прежнего Пси-Корпуса, хоть и в новой приукрашенной кукольной одежке. Однажды Тэптаун снова стал кампусом, центром жизни и деятельности телепатов. Многие пожилые тэпы никогда не покидали своих здешних квартир – жизнь среди нормалов оказалась слишком трудной, слишком неопределенной.

И Тэптаун остался прежним гетто. Опять же, как он и предсказывал. То, что он оказался прав, давало ему небольшое утешение. А знание, что именно он создал эту мощную систему безопасности, не давало ему почти ничего. Он строил его, чтобы держать тут телепатов, а теперь здесь содержали их. Их – военных преступников.

Он услыхал шаги в коридоре.

– Доброе утро, Джеймс, – сказал он.

– Доброе утро, мистер Бестер, – сказал Джеймс в своем слегка насмешливом тоне. – Как продвигаются мемуары?

Бестер глянул на простенький компьютер на своей кровати.

– Очень хорошо, – сказал он.

– У меня для вас новости.

– О?

– Олеан ушел этой ночью.

Бестер минуту молча переваривал это.

– Как ему удалось покончить с собой? – сказал он наконец.

– Придумано было очень ловко, но, конечно же, я не могу рассказать вам. Вы сможете последовать его примеру.

– Я не собираюсь себя убивать. Я не доставлю вам удовольствия.

Джеймс, тюремщик, покачал головой.

– Я не получу от этого удовольствия. Думаю, вы это знаете.

– Тогда – миру. Они это любят. Этого-то они и хотят. Приговорить к жизни – абсурд. Я был приговорен к смерти, смерти через суицид. Я просто сопротивляюсь исполнению приговора.

Джеймс помедлил.

– Может, вы и правы. Но вы приговорили тысячи тэпов к той же судьбе – вы заставляли их принимать наркотики.

– Я никогда не делал этого, и ты это знаешь. Я проводил законы в жизнь, но не писал их.

– Тогда вы понимаете, почему я должен дать вам это, – он показал маленькое устройство в форме пистолета у себя на поясе.

– Пропусти на этой неделе. Всего лишь раз.

– Не могу.

– Всего раз. Ты знаешь, я не могу сбежать. Я просто хочу снова почувствовать.

– Как Олеан, и Брюстер, и Туан.

– Раз. Одну неделю.

Джеймс покачал головой.

– Будь это в моих силах…

– Это в твоих силах, – сказал Бестер, скрипнув зубами.

– Будьте молодчиной и примите свое лекарство, мистер Бестер.

Он так и сделал. Стоял смирно, а игла воткнулась ему в руку и наркотик проник внутрь, как все эти десять лет. Он почти чувствовал, как распространяется дурацкое ощущение. У него никогда не было сильной реакции на наркотик, которая порождала бы некую… глухоту, глубоко притупленную чувствительность. Нет, они оставляли его рассудок совершенно неповрежденным, так что он мог остро сознавать свое увечье.

Джеймс ушел, и Бестер поборол уныние работой над мемуарами. Он почти закончил их, он давным-давно их почти закончил. Просто он баловался. Ему нравилось играть со своей историей – это было единственное, над чем он сохранил контроль, его версия событий. Заставить историков до бесконечности пререкаться о том, что было правдой, что нет. Он знал, а они нет, и это была единственная власть, которой он еще обладал.

Что ж, эта – и сила его предсказаний, его интуиции. Которые однажды оправдаются.

Два дня спустя, за неделю до дня рождения, он получил преждевременный подарок. Видеоком в камере включился без предупреждения. Это случалось редко – он мог запросить программы и иногда получал их, но обычно это продолжалось недолго. Когда вещание включалось по своему собственному почину, это обычно означало плохие новости, какое-нибудь новое извещение от начальника тюрьмы.

Однако на этот раз, пока он смотрел и слушал, призрак прежней улыбки вернулся на его лицо. Улыбка прояснилась, когда он понял, что большинство всех прочих в мире начали плакать, или отвергать действительность, или тихо браниться. Они станут оглядываться на этот день, и каждый будет помнить, где он был, что делал. Гарибальди, например, наверное, воспринял это не слишком хорошо.

Да, все они запомнят, где были, когда умер Шеридан.

Конечно, Бестер запомнит – как ему позабыть? "Погодите-ка, – представил он себя говорящим кому-то, – в тот день я должен был быть – ах да, я был в заключении…"

Шеридан не принадлежал к числу друзей Бестера, и вдобавок был лицемером. Говорят, что наилучшая месть – это достойная жизнь. Неправда. Все намного проще. Наилучшая месть – видеть смерть своих врагов.

Теперь, если бы он только мог пережить Гарибальди, тогда даже такая жизнь приобрела бы определенную приятность.

Он вслушивался в надежде, что Гарибальди оказался вовлечен и, возможно, погиб заодно. Нет, не повезло. Эх, ладно, пока его устроит и Шеридан.

Там, где прежде стоял Хватун, возводили новую статую. Сначала Бестер думал, что пьедестал и его жалкие полноги снесут за компанию, но они просто освобождали место для нового постояльца.

На некоторое время происходящее заинтересовало его больше всего остального. Он развлекал себя, гадая, кто бы это мог быть. Лита? Байрон? Больше подходит Байрон – он был мучеником, тем, кто привлек симпатии каждого. Лита также возглавляла телепатов, но она вызывала ужас даже у своих союзников. Однако именно она вызывала настоящие разрушения, не так ли? В конечном счете Байрон был трусом.

Через несколько дней он, проснувшись, обнаружил собравшуюся на плаце толпу. Укрытая брезентом статуя уже стояла на месте. Он воспользовался мономолекулярным биноклем, его сердце странно стучало в груди. "Ой, брось, – подумал он с отвращением к себе. – Тебя не волнует это так сильно."

Но, каким-то образом, волновало. Символ, который медленно реформирующийся Корпус выбрал для себя, рассказал бы больше о его характере, лидерах. Изберут они воительницу, мистика-мученика – или, возможно, даже его самого, как некое мрачное напоминание о том, чего не случилось?

Он наблюдал за толпой, желая быть способным п-слышать их. Он слыхал, что когда нормалы утрачивают ощущение – зрение, например – их другие органы чувств обостряются, компенсируя бездействующее. Не так с телепатией. Иные его ощущения лишь угасали. Ни одно нормальное чувство не могло заменить его врожденную способность.

Начались речи, но он не мог их расслышать. Толпа зааплодировала – он и этого не услышал.

Он надавил кнопку звонка. После долгого промедления Джеймс ответил:

– Да?

– Я хотел бы знать, можно ли получить аудиотрансляцию церемонии снаружи.

– Посвящения? Разумеется. Не вижу к этому препятствий.

В следующий момент звук включился. Оратор заканчивал.

– …мрачные дни, но они олицетворяли надежду, создавали ее, держали ее высоко, как свечу. Именно память о них поддерживала всех нас на пути к свободе, их жертва символизирует лучшее в нас.

Бестер угрюмо кивнул. Он подумал, что это похоже на двойную статую. Байрон и Лита, стало быть.

– Итак, мне выпала огромная честь представить всем вам наших прародителей. Не фактически – так как их единственный ребенок, их великая надежда, пропал или был убит при вероломном нападении на их убежище. Но духовно, морально… – оратор помедлил.

– Тех из нас, кто вырос в Корпусе, учили, что Корпус был нашей матерью и отцом. Но если мы должны представить всеобщих, духовных мать и отца, позвольте нам представить тех, кто олицетворяет свободу, а не угнетение. Терпимость, а не нетерпимость. Надежду на освобождение, а не отчаяние подавления.

Друзья, близкие, родные, я представляю вам Мэттью, Фиону и Стивена Декстер.

Покров упал. Эпоха пронеслась для Бестера сверхъестественной тяжестью между двумя ударами сердца.

Он сидел на дереве, лет в шесть, глядя на звезды в поисках лиц родителей. Иногда ему удавалось разглядеть намек на них, на глаза матери, впечатление каштановых волос, эхо ее голоса.

Он был старше на Марсе. Старейший и самый удачливый из всех мятежников, Стивен Уолтерс, лежал, ударившись о переборку, очень странно подогнув одну ногу, с рукой, оторванной по локоть. На нем все еще была маска, но у Бестера было отчетливое впечатление, что глаза за ней были открыты.

– Я знаю тебя, – передал Уолтерс.

У Бестера волосы на загривке встали дыбом.

– Я был в новой Зеландии, – ответил Бестер. – Я тебя выследил.

– Нет. До этого. Я знаю тебя. О, господь всевышний. Это моя вина. Фиона, Мэттью, простите…

Это парализовало Бестера. Ощущение близости было как наркотик. Оно не было приятным, оно было ужасно, но каким-то образом оно было той его частью, что он утратил.

– О чем ты толкуешь?

– Я тебя чувствую. Я видел, как ты родился, – после всего, что я сотворил, после всей крови на моих руках, но они позволили мне видеть твой приход в этот мир, и ты был такой замечательный, что я плакал. Ты был нашей надеждой, нашей мечтой…

– Мое имя Альфред Бестер.

– Мы звали тебя Сти, чтобы тебя не путали со мной. Они дали тебе мое имя, сделали меня твоим крестным. Твоя мать, Фиона, как я любил ее. Мэттью, его я тоже любил, но, боже… – тут ужасный приступ боли остановил его и почти остановил его сердце. Бестер чувствовал эту дрожь.

– Это я потерял тебя, – продолжил Уолтерс. – Я думал, что смогу спасти их, но они знали, что это невозможно. Все они просили меня вынести тебя, сохранить тебе свободу, а я подвел их. Подвел…

– Мэттью и Фиона Декстер были террористами, – ответил Бестер. – Они погибли, когда бомба, которую они подложили в жилом комплексе, сработала слишком рано. Бомба, которую они взорвали, убила моих родителей.

– Ложь, – он слабел. – Тебя накормили ложью. Ты Стивен Кевин Декстер.

– Нет.

Уолтерс изнуренно мотнул головой, а затем потянулся вверх к лицу Бестера. Дрожащей рукой он стянул с себя респиратор. В темноте его глаза были бесцветны, но Эл знал, что они синие. Ярко-синие, как небо. Женщина с темно-рыжими волосами и переменчивыми глазами, мужчина с черными кудрями, оба улыбающиеся. Он знал их. Всегда знал их, но не видел их лиц с тех пор, как Смехуны прогнали их. Они смотрели на дитя в колыбели и разговаривали с ребенком. И Бестер чувствовал любовь так сильно – это была любовь? Он никогда не ощущал ничего подобного, потому что в этом не было ни намека на физическую страсть, ни отчаянной необходимости, просто глубокая, верная привязанность, и надежда…

Он видел глазами Уолтерса, через сердце Уолтерса. Но затем, о ужас, выступил другой образ. Те же два человека, но глядящие на него, и он был ребенком в колыбели, а позади матери и отца стоял другой человек, человек с ярко-синими глазами, блестящими, как солнце…

– Они любили тебя. Я любил тебя. Я все еще люблю тебя. Пси-Корпус убил их и забрал тебя. Я пытался тебя найти…

Бестер бессознательно искал PPG. Вдруг он оказался здесь, в его левой руке, протянутой вперед. Его рука сжалась, и лицо Уолтерса стало ярко-зеленым, непонимающим.

– Замолчи.

Его рука сжалась снова, новая зеленая вспышка.

– Замолчи.

Мысленные картины стали распадаться, но недостаточно быстро. Он попытался выстрелить снова, но заряд кончился. Он пытался и пытался, давя на контакт, стараясь задушить лживые видения в своем мозгу.

– Фиона… Мэттью… – Уолтерс был еще тут, стягивая на нем образы сияющим плащом. Его глаза тоже были еще здесь, уходящие, полные ласкового укора. Он стоял у ворот, створки которых как раз начали открываться.

– Тебе не уничтожить правду.

И он ушел, и образы, наконец, рассеялись. Тысячи изображений его родителей, танцующих, сражающихся, держащих его…

– Нет!

Он зажал все это в кулаке и давил, пока оно не ушло прочь.

Его кулак больше никогда не разжался. Никогда.

Он потряс головой, вновь возвращаясь в свою камеру.

Там, внизу, были они – мужчина и женщина, которых он никогда бы не узнал, если бы не сны, и видения, и сознание умиравшего человека. Мэттью и Фиона Декстер, мать и отец в бронзе. И в их руках любовно поддерживаемый сверток…

Конечно, это была правда. Конечно, он это всегда знал.

Сперва он почувствовал как будто кашель, так давно уже он не смеялся. Он снова закашлялся и опустился на койку.

Джеймс, должно быть, подумал, что он умирает, потому что показался через пять минут с обеспокоенным видом.

– Бестер?

– Ничего, – отмахнулся Бестер, отсылая его. – Просто вселенная. Не верь никому, кто скажет тебе, что ирония есть лишь литературная условность, Джеймс. Это универсальная константа, как гравитационная постоянная.

– О чем это вы?

Но Бестер покачал головой. Еще одно, что знал он один. Никто другой на Земле и среди звезд не знал, что произошло с тем ребенком, которого обессмертили в бронзе. Что символ надежды на дивный новый мир был никем иным, как самым ненавидимым преступником мира старого.

Может быть, в этом и была их надежда, в конце концов.

Все еще улыбаясь, он прилег на свою койку, пытаясь придумать, что с этим делать. Войдет ли это в его мемуары? Может быть, но не лучше ли, не более ли восхитительно, не позволить никому узнать, никогда никому не рассказывать.

А сейчас он устал. Он подумает об этом утром. Он вздохнул и закрыл глаза, и почувствовал странную легкость в руке, в левой руке. Что-то вроде тепла. И движения, будто что-то отпустило.

И ему показалось – может быть, это был сон – что его левая рука открылась подобно лепесткам цветка, и пальцы развернулись, и он рассмеялся в немом восторге.

Когда Джеймс нашел его на следующий день, это было первое, что он заметил – рука. Ладонью кверху, пальцы лишь слегка согнуты, свободные от кулака, что пленил их так надолго.

Бестер был также свободен; со слабой таинственной улыбкой на губах его лицо выглядело как-то моложе. Он и впрямь казался просто спящим.