I

ВОЗВРАЩЕНИЕ СТАЛИ

Перкар стоял посреди вод огромной Реки. Поток хватал его за лодыжки и толкал вперед — настойчиво и далеко не так ласково, как богиня Ручья. Вдали, на берегу, располагались человеческие жилища, мысленно к Перкару пришло слово «город», хотя прежде он никогда не видал городов и ничего о них не слыхал. Город был невообразимо огромен: ослепительное нагромождение белых зданий, и в этой огромности — превеликое множество мелких, как муравьи, людей.

Вода впереди Перкара забурлила, и явилась девочка. Ей было лет двенадцать. Ее темная кожа, черные глаза и крохотное личико с острым подбородком мало напоминало Перкару его возлюбленную-анишу, но, казалось, девочка давно знает Перкара: рукой она манила его к себе. Девочка прошептала его имя, странно прозвучавшее в ее устах. Перкар пожал плечами и сделал несколько шагов вперед. Шел он с охотой — но все же Река стала подталкивать его к девочке. Паника охватила Перкара, как это обычно бывает в кошмарных снах. Он сделал усилие проснуться — и тут же, услышав собственный стон, открыл глаза и увидел, что лежит на своем одеяле.

* * *

— Никогда прежде я не видел подобных снов, — сказал Перкар Эруке. Оба они шли по звериной тропе вдоль гребня холма в надежде встретить дичь — запасы мяса иссякли, и Капака приказал сделать привал, что бы поохотиться.

— Я склонен поверить, что город, который ты описал, существует в действительности.

— Но это был всего лишь сон.

— Иные сны обладают значительной властью — особенно когда снится то, чего ты никогда не видел ранее. Мне однажды приснились отец, сестра, двоюродный дед и с ними бык, причем люди, голые, в одних только шапках, встав в круг, плясали и пели. Думаю, подобные сны ничего не значат, это просто крохотные призраки полученных нами впечатлений. Но в Великих Песнях говорится, что героям снятся сны, в которых они видят незнакомые земли, чудесные мечи, то есть то, чего никогда не видели прежде. Подобные сны посылают могущественные боги.

— Твоя сестра — как она выглядела, голая?

Эрука добродушно похлопал его по плечу.

— Моя сестра уже взрослая женщина, в сравнении с приснившейся тебе девочкой, блуждающей среди каменных башен и белых улиц. Совсем взрослая. Я едва бы смог обхватить ее обеими руками.

Перкар рассмеялся, и все же сон как бы стоял у него перед глазами: черноволосая девочка с огромными глазами и кожей темной, как шкура менга. Он был уверен, что никогда не встречал ее.

— Тсс! — призвал Эрука. — Олень!

Перкар чуть вытянул шею, пытаясь разглядеть, на что показывает Эрука. Там и в самом деле был олень — крупный самец с разветвленными рогами.

Эрука сделал несколько шагов влево, на ходу вытаскивая стрелу из украшенного колчана. Перкар кивнул, вытащил собственную стрелу и приладил ее к сделанной из жилы тетиве.

Перкар прошептал эту маленькую песенку, которой научил его изготовитель лука; она должна была помочь стреле долететь.

Олень отпрянул и пустился бежать. Перкар, задыхаясь, отпустил тетиву и пустил стрелу. Стрела просвистела в воздухе и проткнула несколько листьев, а оленя только и видели.

Тут же к нему подошел стонущий от досады Эрука.

— А я-то думал, ты охотился раньше.

— Я охотился, — сказал Перкар, — но верхом на коне и с охотничьими псами, которые преследовали дичь. У меня был не лук, а копье. Охотиться приходилось больше на кабанов, чем на оленей.

— Да и мне тоже, — невесело улыбнувшись, признал Эрука. — Но я думал, пешему охотиться не так уж трудно.

Перкар фыркнул.

— Удивительно, что нам удалось наткнуться на оленя. Другого мы навряд ли встретим.

— Ах, если бы я был таким же великим бардом, как Иру Анту, — вздохнул Эрука. — Он умел сочинять песни разных животных и вещей и подчинять духов своей воле. Я зачаровал бы оленя, заставил бы его стоять смирно, пока мы не убьем его.

— Прошлой ночью ты хвастался, что обладаешь такой способностью, — напомнил ему Перкар.

Эрука усмехнулся.

— Это воти говорило за меня. Я сочинил несколько таких песен. Но этого мало. Нужно знать изначальные песенки, прежде чем менять их. А я не знаю ни одной песни об оленях.

— А о кроликах? Или лосях?

— Нет, не знаю, — признался Эрука.

Перкар мрачно кивнул:

— Что ж, тогда мы возвратимся с пустыми руками.

— Именно так, — согласился его спутник.

Но не они одни вернулись без дичи: Ападу тоже не улыбнулось охотничье счастье. Но Нгангата и Атти свежевали подвешенного за задние ноги великолепного оленя; Атти успел принести оленью кровь в жертву Владыке Леса, а также богу Оленей.

— Отличный выстрел, — сказал Эрука Атти.

Атти пожал плечами:

— Его убил Нгангата, а я только помог ему нести оленя.

— Не все ли равно, — сказал Перкар. — Хорошо, что кто-то приносит свежее мясо. Еще день без хлеба…

— Кстати, как давно мы не ели хлеба? — спросил Апад, указывая на простирающийся вокруг лес. — Дней шесть минуло, как последняя дамакута осталась позади.

— Завтра будет уже семь дней, — сказал Атти, — а послезавтра — восемь. Это тебе не увеселительная прогулка по пастбищу, Апад.

— Мне это известно, — раздраженно ответил Апад. — мне только хотелось бы знать, как долго нам еще ехать.

Атти посмотрел на Нгангату. Тот тяжелым взглядом смерил Апада.

— Дней восемь-девять, в зависимости от погоды, — сказал он.

— Скоро ли мы доберемся до земель твоих родичей? — спросил Апад. Произнося слово «родичи», он не мог сдержать слабой усмешки.

— Альвы не считают меня своим родичем, — возразил Нгангата. — А на их землях мы уже пять дней.

— Пять дней? Где же альвы?

Нгангата пожал плечами.

— Если бы они были здесь, поблизости, то обязательно подошли бы к нам. Но последние знаки, замеченные мною, оставлены довольно давно.

— Знаки? Что за знаки?

— Следы, инструменты, несколько хижин.

Апад нахмурился.

— Я ничего не заметил.

Нгангата равнодушно пожал плечами.

— Да, ты ничего не заметил.

— Что ты хочешь этим сказать? — крикнул Апад.

— Ничего. Я всего лишь повторил твои же слова, — спокойно ответил Нгангата.

Апад нахмурился. Уперев ладони о бедра, он склонился над окровавленной оленьей тушей и принялся пристально изучать ее.

— Ты, наверное, разговаривал с ними, пока мы спали? Это они убили для тебя оленя?

Нгангата прекратил свежевать тушу и некоторое время смотрел себе под ноги. Потом он вытащил лук и натянул тетиву.

— Что ты собираешься делать? — спросил Апад. — Это не оружие для мужчины.

Апад старался говорить небрежно, но Перкар видел, напряглись его мускулы, а рука потянулась к мечу. Апад боялся Нгангату. И возможно, не напрасно. Воин не стал бы стрелять в него, повинуясь вспышке гнева, а вызвал бы на честный поединок. Но кто может поручиться за эту тварь, которая даже родни не имеет?

— Это не оружие воина, — согласился Нгангата. — Но я не воин. — С этими словами он положил стрелу с черным оперением на тетиву — и движения его были так легки, словно он исполнял самое обычное, каждодневное дело. Лук согнулся и запел, и вместе с ним согнулся и стрелок, который представлял со своим орудием как бы единое целое. Перкар не понимал, почему у Нгангаты это получается так красиво, у него самого так ни за что бы не получилось.

Стрела упала вниз, на острие была птица.

— Если тебя беспокоит, откуда взялся олень, так вот тебе пища, — сказал Нгангата Ападу.

Капака, сидевший поодаль, встал и подошел к молодым воинам. Он хлопнул Апада по плечу:

— Давай-ка разведем костер и будем жарить мясо — согласен, Апад?

Апад постоял несколько мгновений, делая вид, что ему неохота раскладывать костер, и затем отправился в лес за ветками. Перкар пошел тоже, чтобы ему помочь.

Мы все боимся Нгангату, размышлял он. Мы не любим его, потому что боимся, не знаем, что он может сделать. Перкару вспомнилось излюбленное изречение отца:

На следующее утро они покинули изобильные низины и вновь стали карабкаться по холмам. Нгангата вел их по извилистым теснинам, густо поросшим лавром и пеканом, а выше по склонам — березой. Уступы становились все круче, и Перкар удивлялся, что отряд их все же продвигается вперед меж камней и скал, при полном отсутствии троп. Местность нравилась ему, несмотря на ее дикость; Перкару представлялось, где он тут устроит пастбища и как хорошо разместится дамакута возле вон того гребня, вместе с прилегающими к ней постройками. Да, отцовские пастбища останутся вдали, но эти края будут принадлежать ему, Перкару. И она будет далеко — Перкар не мог думать об этом без грусти. Уж не лучше ли было жениться на дочери Бакьюма, чтобы жить поблизости от богини?

Нет, это навряд ли бы помогло. Перкар знал, что все равно она не принадлежала бы ему. Наибольшее, что он мог сделать, — это принести ей дар, который бы она помнила столетиями, когда память о Перкаре истлеет. Сердце замирало у него при этой мысли, вытеснявшей мечты о пастбищах и дамакуте. Они забирались все выше, и земля вокруг, поросшая простыми деревьями и кустарником, выглядела не столь роскошно и таила меньше обещаний.

Раздумья его были прерваны остановкой. Перкар, все еще чувствуя тоску, огляделся по сторонам. Он не понимал, что явилось причиной задержки. Вечер еще не наступил, и поблизости не было ручья, чтобы напоить лошадей.

— Кто это построил? — спросил Капака.

Перкар всмотрелся повнимательней — и увидел постройку в лесу. Это были остатки дамакуты. Перкар проехал мимо частокола, по ошибке приняв его за деревья. В самом доме, казалось, никто не жил уже много лет: кипарисовая дранка почти вся была уничтожена, и остов крыши выцвел от зноя и разбух от дождей. Стены были наполовину разрушены, но фундамент, очевидно, был заложен крепкий, поэтому дом все еще стоял. Балки были сделаны из цельных бревен, очищенных от коры.

Внутри дом изобильно порос папоротником и мхом. Все спешились и обошли развалины, ища следы обитателей. Эрука запел, чтобы отпугнуть злых духов.

— Что случилось с жителями? — спросил Апад, ни к кому, в частности, не обращаясь. Он провел ладонью по поверхности основного опорного столба.

— Они поселились не на своей земле, вот что случилось, — пояснил Нгангата. — Они взяли ее у Владыки Леса без позволения.

— Откуда тебе известно? — прерывая песнь, спросил Эрука.

Нгангата взглянул на него в замешательстве.

— Разве ты видишь вокруг другие дамакуты? Владыка Леса никогда не позволял человеку забираться так далеко в лес. Тут владения альвов, земля принадлежит им.

— Зачем она им? — пробурчал Апад. — Тут нет ни пастбищ, ни полей, ни построек. На что альвам эта земля?

Нгангата покачал головой, как если бы услыхал рассуждения ребенка.

— Это нас не касается. Владыка Леса дает свою землю кому пожелает.

Перкар нахмурился:

— Мой прапрадед заключил договор с местным божеством, а не с Владыкой Леса. Может быть, эти люди сделали то же самое.

— В таком случае где же они? — спросил Атти.

— Наверное, построили жилище где-нибудь в другом месте, — предположил Перкар.

Атти пожал плечами.

— Возможно. И камень всего лишь только камень.

— На этот раз я согласен с Нгангатой, — пробормотал Эрука. — Не наше это дело. Лучше поедем, пока духи этих людей не пробудились.

Но Капака проявил упорство.

— Оставим для призраков мужчин кубок воти и для женщин воскурим ароматы, — сказал он. — Это наш человеческий долг перед мертвыми.

Перкар, помогая с приготовлениями, развел небольшой костер: нужны были раскаленные угли для воскурений и подогретое воти, чтобы призраки могли ощутить запах напитка. Эрука запел «Благодарственную песнь Духам», но в прекрасном его голосе слышалось волнение, и последние семь стихов он пропел слишком уж поспешно. Почти под вечер они вновь оседлали коней. Атти сел в седло последним: покопавшись во вьюках, которые везла его вторая лошадь, он вытащил кольчугу.

— Зачем она тебе? — спросил Апад. — Испугался призраков?

— Нет, — ответил Атти. — Но какое-то предчувствие…

Холодок пробежал по спине Перкара, и он привстал в стременах, собираясь спешиться и достать свои доспехи. Но, увидав, как нахмурился Апад, остановился. Друг как бы сказал: «Покажи человеку с холмов, что ты не трус». И Перкар остался в седле. Однако меч свой он положил поближе, привязав к луке седла. Там же меч находился первые две недели путешествия, когда Перкар тешил себя мыслью, что он может понадобиться. Теперь он был в этом уверен.

Дамакута почти уже скрылась из виду, когда Эрука шепнул:

— Погляди! Видишь, что вон там?

Перкар привстал в стременах и оглянулся. Дымок от воскурений еще вился, но должен был вскоре развеяться. Возле угасшего костра стояли четыре человека — вернее, четыре тени… Эрука, который ехал за Перкаром, закрыв глаза, что-то быстро шептал. Перкар пустил менга рысью.

— Тш-ш, — остановил его Капака. — Их оскорбит наше бегство. Поедем медленно, не оглядываясь. Они не будут преследовать нас.

Призраки делались выше, отчетливее в очертаниях, и Перкару стало не по себе. Он спиной чувствовал нечто опасное, более темное и зловещее, чем тени умерших. Может быть, это не призраки, а тискавы — вечно голодные духи, которые пьют людскую кровь? Перкар не высказывал вслух своих опасений, боясь показаться смешным. В жизни своей ему часто приходилось видеть духов, и те, у погасшего костра, выглядели вполне заурядно.

И все же менг и другие лошади тоже беспокоились — фыркали, били копытом, испуганно озирались. Нгангата и Атти, как всегда, оказались самыми наблюдательными: повернув головы, они внимательно вглядывались в лесную чащу.

— Когда-то тут расчистили лес, — сказал Капака. — Старых деревьев нет, только подлесок. Наверное, тут было пастбище.

Нгангата согласился с ним.

— Надо объехать его кругом, дальше заросли еще гуще. Место недостаточно расчищено.

— Слишком хорошо расчищено, — сказал Апад пронзительным голосом и с укором. — Они рубили и жгли. Они убивали моих детей, не спросясь.

Перкар едва ли не расхохотался, прежде чем понял, что случилось. Апад проговорил все это серьезно, торжественно, но навряд ли искренне. Наверное, он поддразнивал Нгангату, говоря нараспев, как, по поверьям, говорят боги. Но тут вдруг настоящий Апад взвизгнул и выругался. Лошадь его поднялась на дыбы и отчаянно заржала, будто подражая хозяину. Перепуганный чалый толкнул менга и ушиб правую ногу Перкара. Боль пронзила Перкару бедро, и тут менг взвился на дыбы, сбросив Перкара прямо под копыта коня. Перкар сильно ударился об землю — удар напомнил ему пощечину богини. Легкие его сжались — и какой-то мучительный миг он не мог вдохнуть. Он только обхватил голову руками, защищаясь от подкованных железом конских копыт.

К счастью, Апад овладел взбунтовавшимся жеребцом, и менг тоже успокоился, несмотря на то, что некто, говоривший голосом Апада, стоял впереди. Перкар — задыхаясь, со стонами — пытался подняться.

Спутникам его пришлось спешиться, потому что лошади не хотели стоять. Эрука и Апад держали мечи, и Атти сжимал длинную рукоять боевого топора. Капака еще не вытащил меч из ножен, но ладонь лежала на рукояти. Нгангата отвязывал лук.

— Сталь, — вновь послышался голос Апада, но теперь было ясно, что исходит он не из человеческих уст. Голос этот исходил из неровной щели в огромной голове, напоминавшей черную гнилую тыкву.

— Снова сталь. Вы возвратились. Я едва успел глаза прикрыть, соснул немного — а вы уже опять тут, с вашими железками.

Казалось, голова усмехается; вместо глаз у нее были черные выпуклости — без белков и радужек, причем веки тоже отсутствовали. Зубы его походили на кошачьи, и туловищем он напоминал отчасти кота, отчасти человека; но задние ноги были точь-в-точь как львиные лапы. Однако передние конечности, слишком тонкие в сравнении с туловищем, сильно напоминали человеческие руки. Или руки альвов. Чудище было недвижно, оно как бы застыло, и только рот шевелился.

Эрука, запинаясь, обратился к богу.

— А-аниру, — начал он. — Мы никогда не встречали тебя прежде. Мы не знаем, как воспеть, как почтить тебя. Если бы ты научил нас…

Эрука осекся, когда бог склонил свою голову, рассматривая его.

Перкар почувствовал, что его вызванное потрясением спокойствие исчезает. Еще немного — и, трясясь от страха, он помчался бы так быстро, как только могут нести ноги. Перкар знал о существовании богов, они находились повсюду — в каждом дереве, в каждом камне; но то все были ручные боги, и единственным божеством, встреченным во плоти, была она. Но это был дикий бог, о таких богах Перкару ничего не было известно. И теперь он узнал только то, что они страшные.

— Если тебе не нравятся наши железки — не подходи, — сказал Апад, но прозвучало это бесцветно и не убедительно.

— Аниру, — сказал Капака. — Мы не собираемся нарушать твоих прав и ничего не испортим в твоих владениях. Мы только пройдем тут, а направляемся мы к Владыке Леса, который обитает в горах. У нас к нему важное дело.

Голова заколыхалась. На этот раз чудище отвечало голосом Нгангаты:

— Не знаю я никакого Владыки Леса. А вот вы все хорошо мне известны — вы, принесшие с собой сталь. Но я сейчас съем вас, а кости и железки извергну с калом. Пусть ваши духи отправляются к Владыке Леса.

Капака с неохотой вытащил свой меч.

— Мы не сделали тебе ничего дурного.

— Вы срубили мои деревья и построили из них деревянную пещеру.

— Это были не мы! — воскликнул Эрука. — Нгангата, скажи ему.

Нгангата держал стрелу на натянутой тетиве.

— Это Безумный бог, — сказал он. — Дикий и безумный. Что я должен сказать ему?

— Скажи ему, что мы уходим отсюда.

Странно звучащие слова слетели с губ Нгангаты, диковатые и краткие, напоминающие пение.

— У тебя другой запах, — заметил бог, когда Нгангата закончил говорить. — Такие уважают меня. Ты можешь идти, если желаешь.

Бог, неожиданно выпрямившись, прыгнул на них. Перкар поспешил подняться с земли: менг стоял поодаль, и меч был на седле.

Первым, на кого напал Безумный бог, был Атти; стрела Нгангаты уже торчала из его выпуклого глаза. Атти размахнулся и вонзил топор в узел сухожилий между шеей и плечом и затем навалился на древко всем своим телом. Перкар схватил под уздцы менга, который вновь взвился на дыбы. Он вынужден был повернуть голову коня в сторону, чтобы животное не видело битвы, и удерживать его так какое-то время, прежде чем сумел дотянуться до рукояти меча и извлечь из ножен длинный, красивый клинок. Краем глаза Перкар видел, как Нгангата хладнокровно пустил вторую стрелу. Эрука застыл как вкопанный.

Когда Перкар обернулся опять, бог налетел на Апада. Апад взвизгнул и сделал выпад, защитив голову левой рукой. Клинок воткнулся в черное тело чудища, но Безумный бог этого даже не заметил. Проскочив мимо Апада, он ринулся к Капаке. Чудом его остановила стрела, которая впилась между глаз. Чудище споткнулось, и Капака, отскочив, занес свой меч и поразил ударом огромную голову. Перкар с удивлением обнаружил, что сам он бежит, занеся меч и дико крича. Длинная, почти человечья рука потянулась к юноше, и Перкар ударил сплеча. Клинок поразил руку чудища возле запястья, но, казалось, удар пришелся о камень. Рукоятка меча зазвенела, и у Перкара онемела ладонь. Капака наступал вновь и вновь, ссекая слой за слоем с плеч и шеи чудища. Атти пытался подняться на ноги: грудь его была залита кровью. Перкар, отдышавшись, напал на Безумного бога сзади. Вновь подскочил Атти и ударил топором, размахнувшись так, будто рубил дрова, а не сражался. Топор врезался в заднюю ногу и рассек ее.

Никогда прежде Перкару не доводилось слышать такого вопля: он напоминал звериный вой, точнее не подобрать было сравнения для этих ужасных звуков, которые, казалось, проникают до самых костей. Безумный бог метнулся к Атти, который упал вместе с топором. Все еще воя, чудище рухнуло на землю.

— По коням! — завопил Нгангата, который не переставал пускать стрелы. — По коням! Нам не убить его, нужно бежать!

Капака уже давно это понял: он держался за седло, собираясь сесть на коня. Атти пытался подняться на ноги: листва вокруг него была в крови. Эрука так и стоял, словно во сне, пока Перкар не схватил его за руку и не подвел к лошади, после чего сам поспешил вскарабкаться на менга. Апад уже был в седле. Нгангата помедлил, пустив еще три стрелы, — Перкар увидел, как они вонзились в глаза Безумного бога. И тут же отряд их пустился в бегство под громкий стук копыт. Перкар, едва не лежа на конской шее, нахлестывал менга.

— Он был сонный и неуклюжий, — сказал Нгангата. — Но теперь он проснулся!

— А наши лошади! Наши вьюки! — завопил, оглянувшись, Апад.

— Нет! — вмешался Капака. — Я запрещаю. Придется их оставить.

Листья и ветки хлестали их, словно по собственной воле. Шестеро всадников перевалили одну гряду холмов, за ней — другую. Где кончаются владения Безумного бога? Оклик Апада стоял в ушах. Катасапал остался позади — там, с черным чудищем! Перкар едва не повернул менга. Перкар был владельцем всего трех вещей: ему принадлежали меч, менг и Катасапал. Если он утратит Катасапал, то будет владеть только двумя. Но важно было и другое: Перкар только что открыл в себе новую черту, которую не знал за собой прежде. Когда он впервые ударил Безумного бога мечом, его сомнения и страх исчезли, потому что их захлестнуло новое чувство. Оно было… огромно и напоминало гнев или ярость, но только значительно тверже и холоднее. Значительно ярче. Перкару хотелось вновь и вновь поражать бога мечом, пока он не будет убит или меч не сломается. И теперь… почему бы не сразиться опять?

Потому что сам он погибнет, напомнил себе Перкар, и никогда не убьет бога, которого собирался убить. Теперь Перкар знал. Любого бога можно убить, и Перкар способен сделать это. Нужно только иметь подходящий меч.

Отряд их все ехал вперед. Наступила ночь, но они продолжали свой путь при свете полной луны. Перкар ощущал в ладони приятное покалывание. Он ударил Безумного бога и остался жив. Что ему теперь не по силам?

Под утро Атти соскользнул с седла и упал на землю. Перкару уже приходилось отирать его кровь, и он старался не вспоминать об этом. Но сейчас он был ближайшим к своему рыжеволосому спутнику и потому спешился. Атти уже пытался подняться на ноги.

— Погоди немного, — сказал Перкар. — Давай-ка осмотрим рану.

— Помоги ему залезть на лошадь, — призвал Эрука. — То чудище, наверное, гонится за нами.

Капака и Нгангата подъехали так, что кони их оказались позади Перкара и Атти.

— Взгляни на него, — велел Капака Ападу.

— Некое божество позаботилось о тебе, подсказав надеть кольчугу, — сказал Перкар Атти.

Прочные кольца стальной кольчуги были разорваны когтями Безумного бога, три рубца в руку длиной пролегли от грудины до промежности. Когти глубоко вонзились в тело, и раны кровоточили, но внутренности не были задеты.

Атти отчаянно бранился, пока Перкар стаскивал с него кольчугу и рубаху.

— У меня есть три длинные льняные ленты, — сказал Капака. — Я вез их в дар Владыке Леса.

— Сбереги их, — предложил Атти.

— У меня еще есть другие подарки, — ответил Капака.

Перкар отрезал от лент несколько кусков. И вновь, под ругательства Атти, плотно перевязал раны Атти. Кровь проступала сквозь льняное полотно, но еще до перевязки она почти перестала течь из ран.

Перкар помог Атти сесть на лошадь и подал ему кувшин с водой. Атти с жадностью выпил несколько глотков.

— Что ж, надо идти, если вы готовы, — сказал Капака. Ветви за его спиной начали усиленно раскачиваться, хотя ветра не было.

— Я могу ехать, — сказал Атти. — У меня только на миг закружилась голова.

— Сюда, — сказал Нгангата, пришпоривая лошадь.

Перкару показалось, что он видит нечто на стволах деревьев. Некие знаки, едва заметные при бледном свете луны.

— Сюда, — прошептал Нгангата. — Видите огонь?

Луна уже зашла, и потому приходилось ехать медленнее. Перкар заметил слабый, бледный цветок пламени, на который указывал Нгангата. Сам он ни за что бы его не заметил: веки его отяжелели от усталости и готовы были сомкнуться. Безумный бог казался ему теперь полузабытым, давним сном.

— Кто бы это мог быть? — поинтересовался Эрука. — Может быть, у них есть немного воти?

— У них нет воти, — ответил Нгангата.

По извилистой тропке они обогнули несколько ближних к поляне деревьев. И там, при свете мерцающего пламени, Перкар впервые увидел настоящих альвов.

Вид Нгангаты показался Перкару при первой встрече диковинным, но теперь юноша понял: их проводник принадлежит к человеческому роду в значительно большей степени, чем альвы. Пятеро альвов столпились возле огня, стоя прямо, точь-в-точь как люди. У них были узкие бедра и широкие плечи, очень сильные мышцы. Их руки и ноги походили на человеческие, но туловища были слишком клинообразны. Тонкие, серебристые волосы ниспадали на бледную кожу. Странные головы, широкие плоские лица. Скулы казались твердыми, как камни. Альвы не имели ни лба, ни подбородка, черепа над толстыми дугами бровей были почти плоскими, густые белые волосы связаны в пучки. Массивные, но скошенные нижние челюсти незаметно переходили в мускулистые шеи. Глаза напоминали глубокие водоемы — темные, загадочные. Они то мерцали торопливо, то застывали и таили причудливые мысли, которые Перкар не мог уловить.

Нгангата сказал им что-то на том же звонком прищелкивающем языке, на котором он разговаривал с богом. Что Перкару говорила однажды богиня Ручья?

Что некоторые боги, воплощаясь, берут дыхание и кровь у людей? Наверное, в землях альвов боги берут их кровь и потому принимают вид альвов.

— О чем они разговаривают? — раздраженно спросил Апад.

— Они говорят, что Безумный бог не будет преследовать нас здесь. Говорят, что Владыка их края — Ханацалькабицн. Ханацалькабицн и Вфанагритицн старые враги.

— Фанатре… — Капака попытался повторить имя на чужом языке. — Кто?..

— Вфанагритицн. Так зовут Безумного бога, с которым мы вчера сражались.

— Но здесь он не будет нас преследовать. А местный бог, Хана… как там дальше?

Нгангата посовещался с одним альвой, двое других что-то добавили. Перкар с удивлением обнаружил, что среди них есть женщина. Сложением и мускулатурой она не отличалась от мужчин, но была немного меньше, и Перкар заметил две округлые груди.

Нгангата слушал и переводил.

— Людям можно пройти к Владыке Леса по землям альвов, но запрещается рубить лес и строить жилища. Вфанагритицн обезумел, когда люди причинили ему вред, пришли и убили его деревья. Они говорят, что стоны умирающих деревьев свели его с ума.

Перкар заметил также, что возле огня есть постройка. Несколько молодых деревьев, посаженных рядом и переплетенных в некое подобие ограды, грубое и уменьшенное подобие дамакуты. Крыша постройки была покрыта корой и плетеными половиками. Оказывается, альвы строили жилища! Странно, что никогда прежде он не слышал об этом.

Альвы закончили разговор. Они все опустились на корточки и сели, где кому удобнее. Женщина отошла на несколько шагов от костра и присела по большой нужде.

— Отвратительные твари, — сказал Эрука.

Нгангата угрюмо кивнул.

— Конечно. Они позволили нам остановиться неподалеку от них. Завтра они поведут нас к Владыке Леса.

— Что ты им за это пообещал? — ехидно спросил Апад. — Наши жизни?

Нгангата покачал головой.

— Нет. Они находят людей очень забавными. Любят рассказывать о них истории. Если они будут путешествовать вместе с нами, у них появится много новых историй.

— А ты? Ты тоже рассказываешь им о нас истории?

— Да.

— Так я и думал.

Нгангата пропустил его слова мимо ушей.

— Они сказали, что мы можем остановиться чуть выше этого места. Они говорят также, что мы можем взять головню из их костра, чтобы развести огонь.

— Скажи, что я благодарен им, — сказал Капака.

— У них нет такого слова, — ответил Нгангата. — Я могу сказать им только: «Этого достаточно» или: «Вы можете разделить с нами отдых».

— Скажи им: «Этого достаточно».

Перкар был рад, что они спали несколько поодаль от стоянки альвов, потому что, решись они напасть на их отряд, никаких надежд на победу не было бы. Было бы неплохо укрыться подальше от их взглядов — так смотрят дети или глубокие старики… Закрывая глаза, Перкар подумал о том, что может сниться альвам, если только они видят сны. Об этом можно было бы спросить Нгангату, который наверняка видит и сны альвы, и человеческие сны.

 

ИНТЕРЛЮДИЯ

ВО ДВОРЕ ЧЕРНЫХ ИВ

Ше Лу Йид Шадун, Шакунг, правитель Нола, Король пяти земель и прилегающей пустыни, глядел на Нияса, своего визиря, из-под полуопущенных век. Сквозь высокие, узкие окна зала лился оранжевый свет — солнце вот-вот должно было зайти. Король обсуждал государственные дела с того самого часа, как лучи солнца падали из противоположного окна под сходным углом. Но близился желанный отдых и ужин в уединении, в собственных покоях. Нужно было сосредоточиться еще на нескольких делах. Трудная задача, если дела эти невыносимо скучны. Только что, например, Нияс прочитал отчет о налогах, полученных от порта Вун Йанг, находившегося в шестнадцати милях вниз по реке. Ше Лу надеялся, что следующий вопрос будет немного интереснее.

— Еще одно дело, господин, довольно личного и даже, возможно, не слишком приятного свойства.

Нияс напрягся, ожидая, что скажет Король.

— Продолжай, — сказал Ше Лу.

— Это касается вашей дочери Хизи.

— Новая жалоба от библиотекаря? Я надеялся, мы покончили с этим вопросом. — Ше Лу хмуро взглянул на складки своего хитона.

— Разумеется, господин. Но сейчас я намереваюсь говорить о другом.

— Хорошо.

Ше Лу продолжал хмуриться, потому что Нияс огляделся вокруг — не услышит ли кто, на ком лежит запрет, о чем они говорят. Как будто кто-то мог подойти к трону незамеченным. Наверное, вопрос был довольно щекотливого свойства.

— Вы помните происшествие в Зале Мгновений?

— Конечно. Трое гвардейцев и жрец погибли, прежде чем эту тварь сумели прогнать. Жрецы, очевидно, пребывали в беспечности и за политическими играми позабыли изгнать злых духов из Зала Мгновений.

Сказав так, Ше Лу сердито сверкнул глазами, но не на Нияса, а на бледного, пухлого коротышку, который сидел на приступке трона справа от правителя. Человек этот — представитель от жрецов, некто Дэ Йид Шэн — густо покраснел, но ничего не ответил. Да и что он мог сказать, не посоветовавшись со жрецами более высокого ранга?

Нияс конечно же угадал его мысли и покачал головой.

— Записи отмечают, — заговорил жрец, — что зал был окурен накануне праздника, и мы вновь зажгли воскурения, когда появился демон. И потому тут нельзя обнаружить недосмотр…

— Что-то, значит, было сделано неправильно. Я все еще обнаруживаю следы нападения всюду, куда бы ни пошел. Это был демон, судя по его силе, а не просто призрак. Он явился, как если бы его кто-то вызвал. Но я его не вызывал.

— Наверное, он пробудился и проскользнул сюда, когда вы вызывали Духов Реки, — предположил жрец мальчишески звонким, певучим голосом.

— Я бы почувствовал это, — сузив глаза, отрезал Ше Лу. — Я достаточно владею своими способностями, чтобы избежать появления таких тварей!

— Может быть, чьи-то заклинания оказались более сильными…

— Прекрати! — повелел Ше Лу. — Я расследую это дело и говорить буду с более знающими и опытными, чем ты. Не желаю обсуждать это далее. И при чем тут моя дочь?

К своей досаде, он вдруг понял, что упустил самую суть дела.

— Ваша дочь, — ответил Нияс, — находилась в Зале Мгновений вместе со своим телохранителем как раз в ту минуту, когда вдруг явилось это чудище.

Нияс многозначительно взглянул на Короля.

— И что же?

Нияс вздохнул.

— Вспомните, господин, что Хизи вот-вот исполнится… двенадцать лет.

— Да что ты? Да…

— Вот именно. Конечно, тут может быть всего только совпадение, но кто знает…

— За моей дочерью наблюдают?

Жрец не удержался от самодовольной ухмылки. Ше Лу почувствовал неодолимое желание ударить этого дурака по макушке, но усилием воли он поборол его. Ты стал Королем только потому, напомнил он себе, что умел противостоять подобным искушениям. Брат его был рожден с гораздо большей силой, но ему недоставало самообладания.

— Постоянного наблюдения за ней не велось. На это не было королевского распоряжения.

— Полагаю, сейчас необходимо за ней понаблюдать. И все же невероятно, чтобы моя дочь…

— Даже вы не ведаете волю Реки, — напомнил ему визирь.

— Да-да. Назначь кого-нибудь наблюдать за ней.

— Господин, — пропел жрец. — Этим занимаются жрецы.

— Я именно это и предполагал, — угрюмо проговорил Ше Лу.

— Если позволите, я передам ваше пожелание старшим жрецам.

Ше Лу побарабанил пальцами по подлокотнику трона и устало оглядел помещение. Черные колонны, которые поддерживали свод и в честь которых был назван зал, казалось, вызывали у него досаду. Как и жрец. Ибо ничего нельзя было делать открыто. До этих самых пор.

— Хорошо, — сказал наконец Ше Лу. — Но я хочу знать, кто это будет.

— Я полагаю, что человек этот мне уже известен. Если позволите, я скажу вам о нем, господин.

— Говори.

— Это новый джик, недавно прошедший посвящение. Он обнаруживает незаурядные способности. Он будет очень внимателен.

— Почему джик? — раздраженно спросил Ше Лу. — Почему за моей дочерью должен наблюдать убийца?

— О господин! Джики не убийцы. Они жрецы.

— Да. Жрецы, убивающие людей.

Дэ помрачнел.

— Так принято, господин. За отпрысками Шакунгов всегда наблюдают джики. И за вами наблюдал джик, когда вы были ребенком.

Ше Лу с недоумением воззрился на визиря:

— Это правда, Нияс? Ты был визирем моего отца.

Нияс утвердительно кивнул.

Ше Лу прекратил барабанить пальцами по подлокотнику и взглянул на жреца.

— Хорошо. Пришлите его ко мне, да скажите, чтобы был повнимательнее. Я питаю большие надежды насчет замужества дочери.

— Слушаюсь, господин. Если вы только даете свое позволение…

Ше Лу тяжело вздохнул, отпил силы из Реки и почувствовал, как она расходится, вибрируя, по его жилам. Мысленно он направил свой палец на жреца и коснулся его крохотной, хрупкой души. Он надавил несколько сильнее, чем требовалось; жрец содрогнулся, и глаза его закатились.

— Ты можешь говорить о моей дочери, и ни о чем больше, — приказал он и, помедлив, освободил жреца.

Тот осел в своем кресле, лоб его покрыла испарина. Ше Лу улыбнулся: настроение его несколько улучшилось. Он мог бы запретить, не касаясь души жреца, но ему хотелось помучить его. Ведь они не обсуждали ничего важного. Жрецу было позволено присутствовать при обсуждении имперских дел, финансовых вопросов в частности, чтобы у жрецов не было повода жаловаться. Но, приказав ему молчать об этих делах, Ше Лу заставит жрецов подозревать, что их посланец скрывает какие-то секреты. Пусть бьются над разгадкой…

— Итак, — заявил Ше Лу. — Что там у нас дальше, Нияс?

— Ничего особенного, господин. Налоги с Южного города…

Скрывая ярость за любезной улыбкой, Ше Лу поглубже уселся на троне, готовый до конца перетерпеть все трудности слишком долгого дня.

 

II

АЛЬВЫ И БОГИ

— Они нас задерживают, — пожаловался Эрука. — Зачем им нужно идти с детьми?

— Они задержали бы нас в любом случае, потому что у них нет лошадей, — пояснил Перкар.

— У нас тоже нет лошадей, — напомнил ему Эрука.

Перкар разозлился на желтоволосого певца, но гнев его тут же угас. Он и Эрука оказались в одинаковом положении — потеряли лошадей, которых было трудно достать. Но Эрука старался не унывать, и Перкар понимал, что должен подражать ему.

Вскоре они отправились в путь по тропке, вытоптанной альвами; тропка эта была слишком узка, чтобы ехать верхом. Нижние ветви деревьев также замедляли проезд, и порой приходилось идти пешком. Альвы шли довольно далеко впереди. Их было почти не видно, изредка только они мелькали между деревьями. Перкар был удивлен, что все семеро альвов отправились с ними как проводники: двое мужчин, две женщины, дети — ребенок постарше и помладше, и некое корявое создание — очевидно, старуха. В путешествие альвы надели обувь из оленьей кожи и такую же одежду, длинную, выкрашенную в белый цвет, но с выжженными на ней странными фигурами и знаками. Это было первое украшение, которое Перкар заметил в быту альвов, никаких ювелирных изделий они не имели. В мешках, висевших на тесемке за плечами, альвы несли не то оружие, не то рабочие инструменты. У каждого взрослого в руке было длинное, вырезанное из тростника копье, на конце заостренное и обожженное огнем. Одна из женщин несла также острую палку. Она то и дело останавливалась, выкапывала из земли какой-нибудь корешок и опускала его в сетку, которую несла за спиной. Всякий раз при этом она что-то приговаривала. Обычно она успевала выкопать корешок прежде, чем люди приближались к ней, и бежала догонять альвов, подпрыгивая на коротких ножках. Но однажды она обежала по кругу их отряд, что-то говоря протяжно, как будто пела. Другие альвы держались поодаль и были более молчаливы, однако на привалах они подходили почти вплотную и наблюдали за людьми, порой что-то говоря друг другу.

Апад и Эрука ехали скучные. Перкар догадывался, что оба потрясены недавними событиями: Эрука — своей внезапной неспособностью к сопротивлению, которого, кстати, никто не заметил, а Апад — неожиданным испугом. Что же до Атти — Перкару казалось чудом, что тот остался в живых, пусть он и был в кольчуге — слишком уж опасны были раны. Перкар хотел было поздравить его с удачным исходом, но Атти только нахмурился.

Эрука и Апад облачились в доспехи и бравым видом походили на прославленных героев. У Апада кольчуга была из двух слоев: стального и медного, медные наголенники и полукруглый шлем с ромбовидным выступом, прикрывающим нос. Эрука надел черную цепь поверх алой кожаной куртки; кольчуга его была длинной, но позволяла ему без помехи сесть на лошадь. Они выглядели великолепно и весьма воинственно, хотя в разреженном воздухе задыхались. Перкар поверил альвам, что здесь никто не нападет. Какими бы странными и отвратительными они ни казались, но все же жили здесь и ладили с местными божествами, как и Перкар ладил с божествами, обитавшими на отцовских пастбищах. В случае опасности альвы, конечно, предупредили бы Нгангату, который оповестил бы весь отряд. После нескольких неудачных попыток завязать разговор с Ападом и Эрукой Перкар пришпорил менга и нагнал Атти.

— Как сегодня? — спросил он.

— Тянет, болит… Но раны, мне кажется, не воспалены.

— Хорошо. Если что-нибудь почувствуешь, дай знать. Мы приготовим отвар для примочки.

Атти кивнул.

— Альвы дали мне какое-то снадобье сегодня ночью. Поэтому я смог уснуть.

— И ты принял его без опаски? Не сомневаюсь, у них добрые намерения. Но лекарство, которым исцеляют собаку, не годится для коровы. Откуда тебе известно, что снадобья альвов безвредны для нас?

Атти покачал головой.

— Ты неверно рассуждаешь, Перкар. Ведь из коровы и собаки не составишь пару, не получишь потомства. А люди и альвы могут заключать браки и давать потомство, Нгангата тому подтверждение. Альвы во многом похожи на нас. И прежде мне уже доводилось принимать их снадобья.

— По-моему, альвы совсем на нас не похожи, — сказал Перкар.

Атти пожал плечами. Некоторое время они ехали молча. Ветер усилился, и небо стало заволакиваться облаками, плывущими с юга.

Нгангата опередил отряд, чтобы побеседовать с альвами. Возвращаясь, он бросил несколько слов погруженному в свои мысли Капаке и присоединился к Атти и Перкару.

— Альвы говорят, что поблизости мы можем найти укрытие. Один водяной предупредил их, что будет сильный дождь.

— Как странно, — заметил Атти.

— Что странно? — спросил Перкар и тут же пожалел о своем любопытстве, потому что оба безучастно взглянули на него.

Но чуть погодя Нгангата ответил ему:

— Ветер. Ветер дует как-то странно. Наверное, боги что-то затевают.

— А-а…

По ветке, торопясь друг за другом, пробежали две белки, стряхнув на путников сухие листья. Нижние сучья располагались так низко, что проехать было нелегко. Перкар решил дождаться Эруку и Апада и присоединиться к друзьям, несмотря на их дурное настроение. Он хотел завязать дружеский разговор с Атти, посоветоваться с ним насчет охоты, но в присутствии Нгангаты чувствовал себя скованно, хотя и вынужден был признаться, что относится к этому маленькому человеку почти с восхищением. Перкар восхищался им, как восхищаются только что выкованным острым мечом или прочной изгородью. Перкар взглянул на Нгангату и прокашлялся, прочищая горло.

— Если бы не ты со своим луком — Безумный бог, наверное, убил бы нас, Нгангата, — сказал Перкар.

Нгангата нахмурился.

— Я долго учился искусству стрельбы из лука, — ответил он. — Он хорошо служит мне. Я ежедневно благодарю бога, от которого он произошел.

Перкар не раз слышал, как Нгангата, склонясь над своим луком, что-то бормочет. Очень тихо, так что слов не разобрать. Юноша почувствовал укол совести. Часто ли он благодарит Ко, который сделал для него меч, или Ани Перкара — дух дуба, в честь которого ему дали имя?

Ветер крепчал, теперь и Перкар учуял какой-то странный запах… Как будто цветами или… или чем-нибудь похожим.

— Ты давно знаком с этими альвами? — спросил Перкар.

Он понимал всю маловажность своего вопроса, но уж очень ему хотелось поговорить с Нгангатой, этим полуальвой-получеловеком, понять природу собственного страха и отвращения к нему.

— Недавно, — ответил Нгангата.

— Они все говорят на одном и том же языке? Он мне кажется очень странным.

— Мне все языки кажутся странными, — ответил Нгангата, и Перкару показалось, что улыбка тронула его толстые губы. — Этот язык не более странен, чем прочие. Но он… более приспособлен для беседы с лесными богами, чем твое наречие.

— Но лесные боги говорят со мной на моем языке, — возразил Перкар. — Даже Безумный бог говорил на нем.

— Он говорил так, чтобы вы поняли его. Он даже голосам вашим подражал, — напомнил Нгангата. — Но человеческая речь плохо приспособлена для того, что бы разговаривать с богами. Альвы обитали в соседстве с богами значительно дольше, чем люди, и потому научились понимать друг друга.

— Да, это правда, — сказал Перкар, припоминая «Экар Ирусунган», песнь, рассказывающую о начале мира. Когда люди пришли в мир, там уже были леса и альвы. — Так, значит, альвы водят дружбу с богами?

— Так же, как и вы в дружбе с богами своей земли. Но у альвов и богов особые отношения. Они воспринимают их совершенно иначе.

— Вступают ли они с ними… — Перкар почувствовал, как краска заливает его лицо, — …вступают ли они с ними в связи?

Нгангата очень странно взглянул на него.

— Ты имеешь в виду любовные связи?

— Ну да, вроде того… могут ли они прикасаться друг к другу и вступать в любовные отношения?

— Альвы живут среди богов. Они не оградили себя мертвыми стенами.

— Дамакута моего отца — не мертвые стены! — с легкой досадой ответил Перкар. — Отец упрашивал деревья, из которых собирался строить; их духи все еще обитают в бревнах. В доме живет бог очага, и двое маленьких домовых… Мой дом не мертв!

— Нет, конечно. Но сравни это с жизнью посреди диких деревьев. Ведь существует два вида богов…

— Это каждый ребенок знает, — заметил Перкар.

— Да, но каких больше?

— Аниру — богов какого-то места.

— Значит, анишу — тех, кто обитает в какой-то вещи, тех меньше?

Перкар задумался. На земле, принадлежащей его отцу, жил бог пастбища — бывший Лесной бог; он был Аниру, потому что его обитал не в одном дереве, но на обширном пространстве. А анишу обитали в отдельных вещах, были этими вещами — например, Ани Перкар, который жил в дубе, или Она, которая была Речкой.

— Да, — подтвердил Перкар. — Ведь на всем пастбище только один бог, старый Лесной бог.

— И боги деревьев, которые жили там, прежде чем твой предок заключил договор со Старым богом всей этой земли?

— Нет, они либо умерли, либо продолжают жить в стенах домов и изгородях.

— А здесь… Оглянись вокруг! Бог в каждом дереве, даже в самом маленьком. И потом, тут не только один бог на весь лес, но существуют также боги пригорков, холмов, ущелий… Существуют и боги отдельных земель, конечно, с одним из них вы недавно боролись, и им нет числа. Некоторые из этих Аниру прогоняют меньших богов из своих владений. Договоры вроде вашего заключаются потому, что люди все упрощают. Убивают меньших богов и богов, которые живут в вещах. И Аниру, живущие на обширных землях, остаются в одиночестве и не имеют соперников.

— Я об этом никогда не задумывался, — пробормотал Перкар. — Не задумывался о том, что боги соперничают друг с другом…

— Несомненно, задумывался. Каждый ребенок знает «Песнь о боге Ястребе и Вороне».

— Да, но это песнь о войне. Воюют часто. Но ты говоришь о более утонченной и коварной борьбе.

— Да.

— Разве альвы не «упрощают» вещи для Аниру?

— Альвы предпочитают богов в вещах, — ответил Нгангата. — Это боги деревьев, полян, ручьев… Да, они находятся с ними в близких отношениях. Считают их своими родственниками.

— Так же, как и мы. Я, например, прихожусь родней богу пастбища.

— Да. Но разве тебя не интересовало, как возникло это родство? Когда люди пришли в лес и искали пастбища, почему они решили породниться с богами?

Перкар пристально взглянул на Нгангату.

— Альвы…

— Альвы ничего не подсказывали людям. Но боги породнились с альвами и породнились с людьми, как только появились люди.

Перкар ясно видел, как толстые губы Нгангаты тронула улыбка.

— Откуда ты знаешь, Нгангата? Где ты услышал это?

— Альвы поют об этом в своих песнях.

— И ты уверен, что они не лгут?

— Альвам известен обман, и они довольно часто прибегают к нему. Но словесная ложь им несвойственна. Если они хотят что-то скрыть, они попросту умалчивают об этом. И если говорят, то лишь для того, чтобы сообщить истину. Говоря одно, они не подразумевают другое.

Перкар засмеялся:

— Как это забавно! А ты, Нгангата? Ты также не способен лгать?

Атти, которому, несомненно, наскучила их беседа, молчал. Но сейчас он хмыкнул:

— Он постоянно лжет.

— Конечно, — согласился Нгангата.

— А ты, Атти, много ли знаешь о богах?

— Пожалуй, больше, чем хотелось бы, — со снисходительностью горца ответил Атти.

— А ты когда-нибудь был у «Великой Реки»? Менги называют ее Too.

Человек с гор и Нгангата переглянулись.

— Ее истоки как раз неподалеку отсюда, — ответил наконец Атти.

— Что альвы знают об этой реке?

— Им известно многое… Они знают, что лучше держаться подальше от этой реки. Они дали ей имя — Кланахавакадн, или Пожиратель. Они также называют эту реку Овфанакаклахузн, или Изменившийся.

— Почему? Что значит это имя? Пожиратель — это понятно, так можно назвать всякую большую реку.

Он пожирает меня, сказала Речка. Теперь Перкар яснее понимал ее слова.

— Эта Река — могучий бог, бывший некогда анишу, как и большинство потоков. Но он сделался Аниру, божеством местности. И он очень… прост.

— Прост… — Перкар нахмурился. Прост. Он пожирает меня.

Некоторое время юноша ехал молча.

— Интересно, как можно убить такого бога? — прошептал он достаточно громко; Атти и Нгангата услышали его.

Атти громко, бесцеремонно расхохотался — и тут же согнулся от боли. Нгангата отнесся к словам Перкара совсем иначе: он нахмурился и покачал головой. Перкару было ясно: Нгангата принял его слова всерьез, тогда как Атти посчитал его мухой, которая хочет победить лошадь.

Перкар все еще размышлял о богах, когда начался дождь. Он пытался представить себе бога, который убил — или собирается убить — все божества вокруг себя: богов деревьев, камней, холмов, полян… Перкару казалось, что, наверное, такой бог должен быть огромным — что-то вроде бога пастбища, но несоизмеримо больше, как если бы других богов и вовсе не было. На первые несколько капель Перкар не обратил никакого внимания, хотя позади него Эрука и Апад жаловались и проклинали облачных богов и богов вод, питающих их. Но вскоре покров листвы прогнулся под тяжестью дождя, и на путников обрушились потоки воды, словно боги потоков сами оказались на небесах. Перкар обрадовался вдвойне, что не надел доспехов: они бы болезненно давили на кожу, когда рубаха под ними оказалась бы промокшей. Ападу и Эруке было на что жаловаться.

Дождь разносил вокруг запах цветов, и Перкар вдруг живо вспомнил о ней, о том, как он принес ей в дар лепестки роз. Вспомнил ее бледную кожу — такую теплую, человеческую, и тяжелый мускусный аромат, когда они лежали вместе. Груди ее были прижаты к его груди, ноги ее обхватывали его ноги. Воспоминание было настолько ярким, что юноше показалось, будто пальцы богини касаются его плоти и тепло из его живота переливается в пах и сгущается там… Перкар застонал и заерзал в седле. Дождь лил безжалостно, и шум дождевых капель слился в могучий рев.

Путники вплотную подъехали к альвам. Бледнокожие создания стояли по пояс в потоке и плескали друг в друга водой. Только женщина не участвовала в общей игре. Когда Перкар подошел поближе, она поманила их рукой. Нгангата спешился и склонился к ней, пока она что-то ему говорила.

— Они говорят, что тут поблизости есть пещера. В ней мы можем обсушиться.

В восторг никто не пришел, но восклицания в ответ послышались одобрительные.

Нгангата подошел к Перкару и сказал ему одному:

— У этого ручья есть для тебя послание. Его передал дождь от дальней Речки.

Сердце Перкара забухало, как молот о наковальню. Он приоткрыл губы, но не знал, что сказать в ответ.

— Она говорит: ты не должен был посылать ей свою кровь. Теперь он знает ее вкус. Она советует держаться от него подальше.

Темные глаза Нгангаты пристально вгляделись в Перкара, пока тот моргал, стряхивая капли дождя с глаз. Нгангата вошел в ручей, ведя за собой лошадь.

Дождь все еще нес запах роз, постепенно исчезавший.

— Фу, как воняет, — с отвращением поморщился Апад. Сначала Перкар подумал, что он имеет в виду свою промокшую рубаху, которую только что снял, — от нее сильно пахло потом. Но когда Эрука добавил: — Хуже, чем от зверей! — Перкар понял, что они говорят об альвах.

Перкар тоже принюхался, но пахло только знакомым можжевеловым и сосновым дымом.

— Ведь они нашли для нас эту пещеру, — напомнил Перкар друзьям.

— Да уж, замечательная пещера — каменистая, узкая, дымная, — съязвил Апад, — а теперь еще этот звериный запах!

— Лучше было промокнуть? — спросил Перкар.

— Ты на его стороне! — заметил Эрука, осторожно прикасаясь к красным пятнам на коже — там, где кольчуга натерла ее сквозь мокрую одежду.

— Кажется, Перкар подружился с этими альвами, — сказал Апад, и глаза его сузились. — О чем ты так долго беседовал с нашим приятелем Нгангатой?

Перкар пожал плечами, но почувствовал, что краснеет.

— О разном… О лесе и богах, обитающих в нем. Один из них чуть не убил нас. Мне хотелось узнать, что скажут о нем Атти и Нгангата.

— Я не доверяю этим двоим, — сказал Эрука и покосился на Апада, надеясь, что товарищ его поддержит. Апад кивнул.

— Послушай, Перкар. Если им так хорошо знаком лес, почему они ничего не знают о Безумном боге?

— Лес большой, — нахмурившись, ответил Перкар. — Он гораздо обширнее, чем наши пастбища. Разве можно изучить каждый его уголок?

— А зачем его изучать? Альвы все расскажут. Ты уверен, что по пути сюда Нгангата не встречался с другими альвами? Он часто уходит в лес и там что-то бормочет.

Он благодарит свой лук, хотел уже сказать Перкар, но как это можно доказать? Ведь об этом ему рассказал сам Нгангата. Правда, он видел, как тот склоняется над своим луком, но это могло быть уловкой. И все же подозрения Апада и Эруки разозлили Перкара, и он решил объясниться с друзьями до конца.

— Вы подозреваете, — сказал Перкар, — что Нгангата и Атти нарочно привели нас к Безумному богу? Взгляните на Атти — он единственный из нас ранен.

— Безумный бог кинулся на Капаку, — возразил Эрука. — Атти он обошел справа. Если бы Апад не оказался между чудищем и вождем…

Перкар вспомнил, как Апад взвизгнул и бросился на Безумного бога. Но Перкар полагал, что Апад не думал о защите Капаки, он попросту случайно оказался между ними.

— Похоже на правду.

Перкар любил своих друзей и понимал, что они сейчас огорчены. И к тому же не исключена возможность, что они правы. Ведь они знают Нгангату и Атти лучше, чем он, Перкар. Нгангата не участвовал в потасовке, ему не грозила опасность от Безумного бога… Видимость была обманчива, и Перкар решил, что наилучшее — быть готовым ко всему.

— Похоже на правду, — повторил он. — За ними надо понаблюдать…

Апад кивнул.

— Надеюсь, ты не рассказывал им ничего о наших замыслах?

— Тсс, — прошипел Эрука. — Пещера разносит звуки. Не будем об этом говорить.

— Конечно же я им ничего не рассказывал, — с некоторым раздражением заметил Перкар.

— На тебя это было бы не похоже, — подтвердил Апад. — Ты хороший товарищ, Перкар. Как дуб, в честь которого тебя назвали.

Перкар с признательностью кивнул.

— Вы мне напомнили о моем долге, — сказал он. — Теперь я буду приносить дары Ко, который выковал мой меч.

Перкар осторожно похлопал Апада по плечу и поинтересовался, собираются ли его друзья завтра вновь надеть свои доспехи.

Ко Перкар обычно жертвовал кубок воти, но сейчас у него не было этого напитка. У Капаки оставалась единственная фляга, но она была предназначена Владыке Леса. У Перкара было немного фимиама. Он мог взять из костра уголек и совершить приношение в дальнем углу пещеры.

Капака, Атти, Нгангата и семеро альвов сидели вокруг костра. Перкар только сейчас почувствовал исходящий от альвов запах, но он не казался ему неприятным.

— Подвиньтесь, — сказал Эрука из-за спины Перкара; оказывается, он и Апад тоже подошли к костру. Перкар увидел, что Нгангата нахмурился.

— Нгангата, — мягко попросил Апад, — ты бы не мог попросить своих родственников подвинуться и дать нам место у огня?

Альвы смотрели на Апада. Трудно было сказать, что они сейчас думают.

— У костра достаточно места, — сказал Нгангата.

— Садитесь, присоединяйтесь к нам, — предложил Капака.

— От них пахнет, — сказал Апад.

— Погодите, — быстро проговорил Перкар, — а нельзя ли соорудить еще один костер — для альвов?

Нгангата, переведя на него свой непроницаемый взгляд, почти прошипел:

— Наверное, было бы лучше, если бы ты соорудил еще один костер для своих родичей.

И он указал тыльной стороной ладони на них троих. Эрука присвистнул, а Апад пощелкал языком.

— Похоже, Перкар, — сказал он, — что ты и Нгангата не такие уж друзья.

Кровь бросилась в лицо Перкару, и поначалу он даже не осознавал, на кого злится. Но наконец он понял. Он пытался завязать дружбу с Нгангата, и что же? Разговаривал с ним, когда прочие его избегали. И вот как этот коротышка ему отплатил: оскорбил, когда он, Перкар, только хотел, чтобы всем было лучше.

— Жаль, что у тебя нет меча, — заметил Перкар.

Нгангата хмыкнул:

— Если бы мне нужен был меч, он бы у меня был.

— Эй вы! Прекратите! — приказал Капака.

— Нет меча, можно бороться врукопашную, — предложил Перкар. Апад и Эрука, стоя позади, подбадривали его восклицаниями.

Нгангата взглянул на них несколько странно. Во взгляде его читалось не то равнодушие, не то скука.

— Давай пойдем, — сказал он.

Апад и Эрука гикали, выкрикивая имя Перкара. Перкар осторожно положил свой меч на камень. Потом указал на самый дальний угол пещеры. Нгангата кивнул и быстро пошел туда. Перкар опасался, что Капака остановит их, но тот ничего больше не сказал.

Перкар вытер ладони о штаны и приблизился к своему противнику. Нгангата был ниже его почти на голову, но обладал крепкими мышцами.

Нгангата ждал, когда Перкар сделает первое движение; Перкар, к своему удивлению, понял, что тот не хочет нападать.

Всегда сохраняй равновесие, вспомнил Перкар совет отца. Сконцентрировав вес в центре, Перкар подошел к противнику короткими шажками и ударил кулаком в лицо Нгангаты. Нгангата резко отклонился, но удар оказался все же сильным. Нгангата пошатнулся.

Перкар занял прежнюю позицию. Он не хотел атаковать опрометчиво. Невольно он улыбнулся — Апад и Эрука хлопали ему.

И вновь ударил — но на этот раз Нгангата перехватил его руку, отразив удар. Перкар, предвидевший такую возможность, шагнул левой ногой назад и ударил левой рукой под дых. Рука его, казалось, ударилась о дерево, хоть Нгангата и охнул. Запястье Перкара было стиснуто так крепко, что он впервые осознал, насколько силен его малорослый противник. Юноша высвободился и возобновил атаку. Так же, как и во время битвы с Безумным богом, страх уступил место ярости.

Нгангата начал атаку неожиданно, и удар его был скор, как молния. Перкар едва успел закрыть глаза. Пошатнувшись, но, удержав равновесие, юноша ударил Нгангату в грудь. Удар был такой, как если бы он стукнул по барабану. Гнев Перкара усилился. Нгангата попросту играет с ним, удары его кулаков не сильнее, чем шлепки; он мог бы одним ударом сбить Перкара с ног, выбить зубы, но серьезную борьбу он заменяет Детским наказанием. Дважды Нгангата выставил Перкара дураком. Но этого достаточно.

Перкар одновременно ударил Нгангату в грудь и подбородок, и голова противника откачнулась назад. Казалось, Нгангата сильно пострадал — к шумному ликованию друзей Перкара, — но Перкар знал, что кулак его соприкоснулся с пустотой.

Следующий удар был более точен, и Нгангата действительно пошатнулся. Перкар отвел руку, чтобы вновь его ударить. Противник взглянул на юношу загадочно и вдруг улыбнулся — поддразнивающей, презрительной улыбкой. Перкар нацелил кулак на эту улыбку — и Нгангата упал, сплевывая кровь сквозь зубы. Неторопливо он поднялся на ноги. Перкар вновь его ударил, и он опять упал. Снова поднимаясь, он встал на колени, собираясь с силами.

— Прекратите! Я приказываю вам! — Капака встал между дерущимися. — Прекратите! Нгангата здесь под моим покровительством, Перкар. Если ты хочешь продолжать — будешь иметь дело со мной.

— Это честный поединок, — протестовал Апад. — Они оба выразили согласие.

— Достаточно. Этот поход — на моей ответственности, что бы вы там ни думали. И я не желаю, чтобы вы устраивали поединки.

Нгангата наконец встал, хотя ноги у него дрожали. Один глаз распух и закрылся, и из разбитой губы сочилась кровь. На лице его было неопределенное выражение; что он сейчас испытывал — смущение? презрение? Перкар не знал, но вдруг почувствовал себя очень глупо. Бить человека, который не сопротивляется. И чем глупее он себя чувствовал, тем больше сердился.

— Почему ты не сопротивлялся? — прошипел Перкар так тихо, что слышали его только Нгангата и Капака.

Нгангата покачал головой, как если бы даже ребенок знал ответ на этот вопрос. Перкар с отвращением отвернулся. Кулак его болел, и он опасался, что кости могли треснуть.

Апад и Эрука, когда он вернулся к костру, похлопали его по плечу. Альвы все еще сидели там — внимательные и бесстрастные. Атти сидел немного в стороне и старался не встречаться взглядом с Перкаром.

Перкар уселся, сердито глядя на Нгангату. Тот заковылял прочь из пещеры, под дождь. Ни Атти, ни альвы не остановили его.

 

III

СВЕТ В ЛАБИРИНТЕ

Хизи отбросила ногой вышитое покрывало и перекатилась на край кровати, где простыни были прохладнее.

— Горячо, — пожаловалась она Квэй, сочувственно за ней наблюдавшей. — Горячо.

Квэй склонилась ниже, положила на лоб девочки мокрую тряпку. Тряпка была такой холодной, что прикосновение оказалось болезненно жгучим, и Хизи поспешно отстранила ее от себя.

— Надо сообщить в библиотеку, — сказала Квэй. — Тзэм передаст, что ты больна. Ган не может тебя заставить работать, если тебе так плохо.

— Нет, я пойду! — упорствовала Хизи. — Все равно пойду. А то он снова пришлет солдат…

— Тише, золотко мое, тише. — Как Хизи ни увертывалась, Квэй удалось положить ей на лоб холодную тряпку. — Он этого не сделает. А если сделает, те как раз и увидят сами, что тебе плохо.

Хизи пыталась было протестовать, но спорить не приходилось. О том, чтобы встать на ноги, страшно было даже подумать: при малейшем движении ее сразу начинало мутить даже в постели. Все ее тело горело огнем.

— Давай-ка я заварю тебе чайку, — предложила Квэй.

Она отошла в сторону, и Хизи жадно провела тряпкой по пылавшему лицу.

— Что со мной? — жалобно протянула она.

— Первые крови, — отозвалась Квэй. — Одним достается больше, другим меньше.

Хизи этим словам не очень-то поверила. По голосу Квэй чувствовалось, что та встревожена не на шутку. Страх передался и самой Хизи.

— Закрой глазки, золотко, отдохни капельку. Ты вчера почти совсем не спала. Да и неудивительно: эдакие-то страсти!

— Охотились за мной, — пробормотала Хизи. — Почему охотились не за кем-нибудь, а за мной?

— Тише, дитятко, тише. Это был призрак. Ни за кем он не охотился. Поспи немножко: теплый чаек тебе поможет, смягчит в желудке.

— Не хочу я спать! — простонала Хизи. — Мне не нравятся мои сны.

— Они растают, — пообещала Квэй.

— Нет, не растают, — возразила Хизи, однако Квэй уже вышла за дверь. Хизи хотелось объяснить, что ей не страшно увидеть во сне призрак. Мало приятного, конечно, увидеть, как бедный солдат умирает снова, разорванный изнутри. Но этот сон был по крайней мере понятен. Совсем другие — зловещие сны заставляли ее бодрствовать. Худшее было не в том, что она видела, а в том, какие чувства эти сны в ней вызывали.

Хизи слышала из соседней комнаты разговор Квэй с Тзэмом, какой-то приглушенный непонятный шум; наружная дверь отворилась, потом захлопнулась снова. Вскоре Квэй вернулась с чашкой чая. Хизи изловчилась подняться на подушках и отхлебнула глоток. Чай был горьковатым, но приятным на вкус. В животе отпустило, тошнота почти прекратилась.

— Хизи, — сказала Квэй, когда та допивала чай. — Хизи, я не хочу, чтобы кто-то знал, что у тебя начались месячные. Ты меня понимаешь?

— А в чем дело? — Жар как будто спал, и Хизи ощущала внутри себя приятную теплоту. Быть может, ей все-таки достанет сил пойти в библиотеку.

— Так будет лучше. Ты ведь знаешь, как к этому относятся со стороны.

Хизи кивнула, все еще недоумевая, однако спорить ни о чем не хотелось. Квэй направилась к выходу, но Хизи уцепилась ей за руку:

— Останься со мной!

Квэй нерешительно переступала с ноги на ногу.

— Мне надо замесить тесто для хлеба. Как только сделаю это — сразу вернусь.

— Тогда возьми меня с собой на кухню.

— Что ты, ты еще слишком слаба. Тебе только кажется, что ты можешь ходить. Это из-за чая, дитятко. — Квэй потрепала ее по руке. — Я скоро к тебе приду.

Хизи закрыла веки — только на минутку, прислушиваясь к удаляющимся шагам Квэй. Жар схлынул, по телу разливалась легкая теплота.

Хизи очутилась в каком-то неведомом ей месте. Ее окружала плотная зелень, было очень сыро. Таких деревьев она еще никогда в жизни не видела. Стволы уходили куда-то в немыслимую высь; толщиной они превосходили любой кедр или оливковое дерево и росли густо, словно пшеница в поле. Наверху виднелись только крошечные голубые просветы: весь небесный купол скрывался за сводом ветвей и листьев. Солнечный свет, однако, просачивался сквозь них, будто через бумагу: Хизи могла различить вблизи тонкие прожилки. Хизи вспомнился Зал Мгновений: цветные стекла, заставлявшие свет играть и переливаться на мраморном полу. Это было прекрасно и вместе с тем немного пугало; запахи тоже были одуряюще-острыми, незнакомыми. Хуже всего было чувство какой-то страшной ошибки — поступка, которого уже не исправить. «Что я такого наделала?» — спрашивала себя Хизи.

Вздрогнув, Хизи очнулась. Она усиленно заморгала, стараясь избавиться от увиденного: деревья будто бы загораживали все как решеткой, выросшей за ночь. Хизи сердито перевернулась на спину. Это Квэй обманом заставила ее уснуть.

Она попыталась сосредоточиться на значении снов. Считалось, что королевские особы живут снами, творят их и разгадывают смысл. Но все сны, о которых она когда-либо слышала, относились к Реке, к Нолу, к Королевству, а о таких огромных деревьях Хизи никогда не слышала. Таких конечно же не бывает в пустыне или в Мартовских Королевствах, хотя ей доводилось слышать о густых мангровых зарослях в прибрежных болотах близ моря. Но такие громадные деревья — точно деревянные замки…

Вдруг боковым зрением она заметила, как рядом что-то шевельнулось. Она поглядела с любопытством. Это был ее собственный крошечный призрак, такой, каким она себя представляла в роли писца. Она улыбнулась смутно различимому сгустку в воздухе.

— Но ты-то знаешь? — спросила Хизи. — Ты знаешь, где искать такую страну?

Хизи удивилась, когда призрак двинулся к ней: в прошлом он приближался к ней только во сне или когда она внимательно изучала копию переписанного ею манускрипта. Теперь призрак приблизился вроде бы беспричинно, но держался нерешительно — то приближался, то отступал. Хизи завороженно следила за этим странным танцем, пытаясь вспомнить лицо призрака, которое она когда-то видела, давным-давно. Преодолевая нерешительность, призрак подбирался к ней все ближе и ближе; наконец, как обычно поступает ребенок, прячущийся за спиной у взрослого, неясный сгусток воздуха, напоминающий собой руку, вытянулся вперед и притронулся — именно там, где у нее сочилась кровь. Хизи возмущенно отпрянула, но потом замерла на месте, не в силах оторвать глаз от происходящего.

Призрак походил на прозрачный бокал, который вдруг наполнили темным вином. Кровь по его руке перелилась внутрь, и теперь он больше не был смутным сгустком. Он стал мужчиной — совершенно отчетливо видимым человеческим существом. Хизи видела его так же явственно, как и жуткое привидение, которое напало на нее позавчера. Хизи пронзительно вскрикнула и бросилась прочь: с раннего детства она знала, что чем осязаемее выглядит призрак, тем большим могуществом он обладает. Представший перед Хизи юноша не внушал ужаса и не обладал большой силой; выглядел он печально, скорее даже испуганно. Он открыл рот, пытаясь что-то сказать, но тут облик его потускнел, расплылся в воздухе и, наконец, бесследно исчез. Преодолевая вернувшийся страх, дрожавшая с головы до пят Хизи все же подошла к месту, где он стоял. На полу была небольшая лужица, словно кто-то выплеснул стакан воды. Одна из капель отливала рубиново-красным, постепенно становясь розовой. Конечно же это была капелька крови.

В комнату ворвалась Квэй с испуганным воплем:

— Что это? Что случилось?

Хизи вновь растянулась на постели, старательно отводя взгляд от мокрого пятна на полу.

— Ничего особенного, — проговорила она. — Просто мне приснился плохой сон.

На следующий день, едва ей стало лучше, Хизи вернулась в библиотеку. Когда она вошла, Ган жестом подозвал ее к себе. Хизи приблизилась к столу, нетерпеливо дожидаясь, что он скажет. Ган молча вглядывался в рукопись, потом кивнул ей:

— Садись.

Хизи удивленно подчинилась и присела, оправив платье и поджав ноги. Ган, сурово взглянув на Хизи, вручил ей стопку листов и перевязанную нитью книгу. Затем протянул сухие чернила, камень для растирания туши, воду в кружке и перо.

— Перепиши иероглифы с первых семи страниц, — приказал Ган. — Выучи их наизусть. Вечером я тебя проверю. Надеюсь на твою память. Поняла?

— Я… — начала было Хизи, но Ган оборвал ее.

— Прими мои сожаления, — с лицемерной улыбкой проговорил он. — Это чисто риторический вопрос. Конечно же ты поняла, а если нет — я узнаю это к полудню, не так ли? — Он вновь углубился в рукопись. — Можешь сесть вон за тот стол, — заключил он, не поднимая глаз.

Озадаченная, Хизи уселась за стол и раскрыла книгу. Вдруг ее охватило радостное чувство: Ган задал ей то, чему уже учил!

Хизи возбужденно склонилась над заданием. Большинство символов были ей уже знакомы, но она все равно их переписывала. Однако число неизвестных Хизи иероглифов казалось устрашающим: она просто не понимала, сможет ли их выучить в такой короткий срок. Хизи аккуратно выводила их, повторяя написанные по бокам иероглифов имена, согласно современной слоговой азбуке. Это не всегда получалось: очень трудно было повторить их в точности. В книге иероглифы были элегантные, плавные. То, что получалось у Хизи, напоминало мелкие кляксы.

Вдруг она почувствовала, что рядом с ней стоит Ган. Уже пора? Она и не заметила.

Пока Ган безмолвно изучал написанное ею, Хизи нервно теребила кайму юбки. Она знала, что ему не понравится — Гану всегда не нравилось то, что она делала, но надеялась, что он не будет слишком недоволен.

Ган покачал головой и присел напротив.

— Нарисуй-ка сангалх, — велел он. Сердце у Хизи упало. Нарисовать этот иероглиф она могла: он был самый простой. Но не была уверена, что ей удастся изобразить все. Она думала, Ган укажет ей иероглиф по книге, а она прочтет его. Как наивно! Ведь все было написано в книге. Она осторожно вывела разомкнутый овал, означавший «горшок»; в древнем языке сангалх, в современном шенган. Ган продолжал спрашивать, и с каждым нарисованным иероглифом уверенность Хизи таяла, как и ее радость. Она подозревала, что, заставляя сидеть с ним в библиотеке, Ган хотел лишь унизить ее. Проблемы Хизи начались с выбора способов поиска Дьена, но стоило не отреагировать на первую неприятность, как Ган безжалостно засыпал ее множеством вопросов. Хизи чувствовала, что ответы где-то рядом, знать бы только, куда смотреть.

— Теперь нарисуй йвег, — потребовал Ган.

Она лишь коснулась пером бумаги, не в силах его вспомнить.

— Ну? — спросил Ган, когда ей показалась, что прошла целая вечность.

— Можно я скажу? — прошептала Хизи.

— Я тебя слушаю.

— Прости, Ган. Я пыталась — правда пыталась, но я не смогла все их вспомнить.

Хизи боялась поднять глаза, так как знала, что Ган терпеть не мог, чтобы она на него смотрела.

Ган вздохнул и медленно прошелся по библиотеке. Хизи собралась с духом.

— Никто не смог бы.

Она раскрыла рот от удивления.

— Закрой рот и слушай, — выговаривал Ган, нагнувшись к ней через стол. — Я хочу сказать, никто не выучил бы эту рукопись, если бы учил так, как ты. И вообще я удивлен, как ты еще можешь читать. Все хуже и хуже, — рассуждал он, — чтобы объяснить тебе, как пользоваться указателем, я должен учить тебя читать. Чтобы научить тебя читать, мне приходится разъяснять тебе, как надо учиться. — Он выпрямился. — Но ты от меня просто так не отделаешься. — Он поднял перо и дал его Хизи.

— Снова пиши сангалх, — приказал он.

Хизи подчинилась, смущенная более чем когда-либо. Сангалх не вызывал у нее затруднений. Он был почти похож на горшок — незамкнутый сверху овал.

— Чудесно, — сказал Ган. — Теперь пиши квэн.

И это Хизи знала. Он означал «огонь» и тоже был очень простым: извилистая линия сверху вниз, и еще две отходят от основания к сторонам, образуя с ними углы. Как и «горшок», это иероглиф походил на то, что обозначал.

— Теперь вэд, — продолжил Ган. Хизи дивилась его необычной терпеливости. К счастью, она знала и этот символ. Он значил «готовить»; однажды Хизи нацарапала его над дверью кухни. Дорисовав до половины, она в изумлении остановилась.

— Мне… мне никогда и в голову не приходило, — выдохнула она.

— Что не приходило? — спросил Ган.

— Вэд получается из квэна и сангалха. — Так оно и было, хотя они искажались: овал «горшка» немного сплющивался, но Хизи видела, что это все же был сангалх. Квэн — три волнистые линии соединялись с основанием — также сплющивались, а в центре через центр горшка проходила прямая линия. — Огонь и горшок. Приготовление еды!

Ган прочистил горло.

— Н'гэссэ.

— Я… я не помню его, — признала Хизи.

— Посмотри.

Хизи так и сделала. Теперь она сразу поняла, что перерисовывает: иероглиф совмещал в себе опять-таки горшок и символ слова «личность». Хизи быстро поняла его значение.

— Н'гэссэ раньше значило «тело», — размышляла она. — То есть они хотели сказать, что тело человека — это горшок?

Ган кивнул.

— На самом деле сангалх значит «сосуд», — объяснил он. — То, что содержит что-нибудь.

— Ясно, ясно! — Хизи забылась и захихикала. И как она могла быть такой тупицей?

— То же и с кораблем, да? Тут еще «дом» — сосуд с кем-то внутри! — Она набросала два иероглифа — не точно, но правильно. Теперь она поняла, что линии не были случайными загогулинами, а представляли собой более простые для написания символы.

Ган немного понаблюдал за ней, потом протянул руку и дотронулся запястья Хизи.

— А теперь нарисуй сью.

Сью — маленькая скрученная катушка — обозначал воду. Хизи написала его, но ее мысли вновь убежали вперед. Конечно же сью пишется в иероглифе «лед», а символ «плакать» означал «воду и лицо». Она нетерпеливо ждала следующего задания.

— Как будет «дорога»? — сказал он, используя современное, не древнее, слово. Хизи чуть помедлила, затем вывела нечто сложное и сама удивилась. Что-то вроде соединенных «воды» и «земли».

— Это должно значить топь, остров или что-то вроде, разве не так?

— Почему?

— Это же символы слов «вода» и «земля».

— Повтори медленно то, что ты сейчас сказала, — потребовал Ган, смотря на нее так, будто мог видеть ее мысли.

— Э-то сим-во-лы слов «во-да» и «зем-ля».

— Теперь только эти два слова.

— Ше, ньюн, — сказала Хизи, — вода, земля.

— Разве не похоже на шеньгу, «дорога»?

Хизи выгнула бровь. «Есть немного, но не слишком».

— А если прочесть эти иероглифы на старом языке, со старым произношением?

— Сью-ньган, — осторожно выговорила она и улыбнулась. — Ясно! Сьюньган звучит как сьюньгу, по-старому «дорога».

— И правда, — сказал Ган. — Все сложные иероглифы записываются этими двумя способами. — Он ухмыльнулся. — Чем учить тысячи иероглифов, проще запомнить сотню основных символов.

Хизи растерянно кивнула.

— Вот это да! — проговорила она.

— Ну, — ласково спросил Ган, — теперь ты сможешь забрать это и выучить к завтрашнему дню?

— Я могу унести с собой книгу и бумагу?

— Я хочу, чтобы ты побыстрее выучила эту тему, — пояснил Ган. — У меня нет времени потакать тебе. Ты не должна бездельничать дома.

— До завтра я все выучу, — пообещала Хизи,

В тот день она едва сдержалась, чтобы не пуститься в пляс в зале, где ее ожидал Тзэм. Похоже, радостный вид Хизи удивил его.

— Кажется, тебе стало лучше, принцесса, — сказал он.

— Да, Тзэм, мне действительно лучше. Ган учит меня читать.

Хизи уловила смятение в его бегающем взгляде.

— Что-нибудь не так, Тзэм? — спросила она.

— Нет, принцесса, тебе не о чем беспокоиться.

— Терпеть не могу, когда мне это говорят. Ни от кого не слышала, чтобы случилось что-то, о чем я бы могла побеспокоиться.

— Нет, — сказал Тзэм, — это только мое дело.

— Может, я смогу помочь?

Тзэм пронзил ее взором, будто не доверяя, однако, увидев, насколько Хизи серьезна, рассмеялся и взъерошил ей волосы:

— Нет, принцесса. Впрочем, спасибо за предложение. Что ж, пошли домой? Думаю, Квэй уже сделала блинчики с сыром.

— Чудесно. Но мне много задали. Давай посоревнуемся.

— Посоревнуемся?

— Ну, как мы раньше делали. Помнишь? Ты мне все время проигрывал.

— Я помню, что поддавался тебе, чтобы ты не разобиделась и не приказала меня казнить.

Хизи хотела возразить, но тут ей кое-что пришло в голову.

— По-моему, там тот, кого ты ищешь. — Она махнула рукой в сторону коридора, который Тзэм так нервно оглядывал.

Тзэм, заволновавшись, оглянулся. Когда он в недоумении вновь взглянул на Хизи, он увидел только, как юбка ее мелькнула за углом. Тзэм завопил и бросился вдогонку.

Наконец-то служба в библиотеке стала приносить ей радость. Каждый день она все глубже погружалась в изучение древней письменности, и вскоре Ган начал знакомить ее с индексированием. Это было довольно просто: сначала нужно было прочесть — или хотя бы пролистать — книгу, а потом составить перечень предметов и лиц, описанных или упомянутых в ней. Существовал главный указатель — огромная книжища, которую Ган тщательно прятал, состоящую из названий различных предметов и лиц. Под каждым заголовком был помещен список книг, в которых они упоминались, и перечень номеров, указывающих, на какой полке эту книгу можно найти. Хизи была удивлена и даже немного раздосадована, когда узнала о существовании указателя. Знай Хизи о нем раньше, насколько облегчились бы ее поиски! Книги размещались на полках в строгом порядке, чтобы их можно было отыскать; как только их ставили на полку, место это снабжалось номером — в порядке возрастания, разумеется, и такой же номер надписывался на внутреннем уголке первой страницы, чтобы книгу после прочтения можно было вернуть на полку. Если бы книги были без индексов, их не стоило и пытаться отыскать.

Индексирование порой казалось скучным, порой интересным занятием — все зависело от того, какую именно книгу приходилось вносить в указатель. Ган как будто был доволен тем, как Хизи справляется, хотя довольно резко и ехидно указывал на ошибки. Но со временем Хизи стала ошибаться все реже и реже, глаза ее мигом окидывали иероглиф, постигая его значение, и, схватывая смысл сложных метафор, иной раз Хизи постигала такие оттенки, о которых раньше и понятия не имела.

Увлеченная индексированием, Хизи и думать забыла о недавнем нападении призрака и о своих странных сновидениях, в которых ей снился незнакомый лес. Она укреплялась в своем решении понять, что случилось с Дьеном, разгадать тайны своей семьи и собственную участь. Поэтому по вечерам, справившись с заданиями Гана, она изучала не места возможного обитания призраков, но Королевскую хронику. Она также ознакомилась с географией и поняла, что поблизости от ее родных краев таких лесов, что снились ей, не существует, но зато на севере, западе, востоке и юге, а также западнее моря раскинулись огромные леса, в которых водятся чудовища и человекоподобные существа. Где находится именно тот лес, что ей снился, трудно было определить.

Были также и трудности в ознакомлении с историей королевской семьи.

— Указатель включает множество книг, которых нет на полках, — сказал ей однажды Ган.

— Многие книги нужно расставить по полкам, — сообщил он. — Займись этим сегодня.

Хизи расставила книги по полкам, но нужных ей не обнаружила. Она сказала об этом Гану.

— Как они называются? — спросил Ган. Хизи перечислила названия, и глаза его сузились от гнева.

— Их забрали жрецы, — почти прорычал он.

— Зачем?

— Ответь лучше, зачем они тебе нужны.

— Я принцесса, и меня интересует история королевской семьи.

Ган покачал головой.

— Нет уж, принцесса, говори правду. Ведь я не накажу тебя за это. Хотя ты можешь о многом умолчать. Твой интерес к истории королевской семьи представляется необычным. Ведь у нас в библиотеке есть генеалогические описания, а также Книга о Рожденных Водой, где подробно описывается жизнь императоров и их деяния. Но такие книги, как Явление бога в Рожденных Водой, или Начало Королевской Власти, или Ше Дэнг, не совсем обычны.

— Это их унесли жрецы?

— Да, и по многим причинам. Но важно одно: они не желают, чтобы книги эти попали в руки такому умному ребенку, как ты.

Сказав это, Ган содрогнулся, глаза его закрылись.

— Сейчас, сейчас, — сказал он, опускаясь на стул.

— Ты находишься под запретом? — прошептала Хизи.

— Тсс, — повелел Ган. — Молчи об этом. И никогда и нигде больше не упоминай об этих книгах.

— Я… не буду.

Ган кивнул.

— Жрецы обладают на редкость скудным воображением, — продолжал Ган, почувствовав себя лучше. — Они берут у меня книги, где головоломки сшиты вместе, но оставляют первый лист головоломки здесь, в библиотеке.

— Что ты имеешь в виду?

— Основную ткань они берут, но оставляют уток и основу.

По лицу его вновь пробежала судорога, и Хизи прижала палец к губам.

— Прости, Ган. Давай больше не будем об этом говорить.

— Не будем, — согласился Ган, тяжело вздохнув.

В течение следующих нескольких дней Хизи очень внимательно читала книги о королевской семье, в основном исторического содержания. Она обнаружила множество отсылок на древнем языке. Одна рукопись отсылала к «Благословенным Рекой» — Хизи понимала, что это такие люди, как ее отец, наделенные от Реки чудодейственной силой. В другой упоминалось время, когда не было подходящего наследника, достигшего «поры вложения», и потому временно правил страной визирь. Хизи обнаружила, что многие всходили на трон, едва достигнув ее возраста, но никого не было младше. Она выписала это все на листок. Быстро просмотрела книгу об архитектуре города, потому что плохо понимала ее содержание. В книге этой она обнаружила беглое упоминание о разрушенной части дворца, но не наводнением или пожаром, а «высвободившимся благословленным» по имени Танганата Йид Цхадун. Она разыскала его в генеалогическом древе и узнала, что он занял императорский трон в возрасте десяти лет — это был самый юный из всех когда-либо правивших императоров. В хронике говорилось, что он правил не больше года. Хроника не упоминала, что он разрушил дворец, — она просто сообщала, что слово «ната» было добавлено к его имени в таком-то году. Хизи заинтересовало это особенно потому, что случилось в начале правления их династии. Ведь Цхадун — это попросту старинное произношение Шадун.

По пути домой она мало говорила с Тзэмом, который к тому же казался рассеянным, но пыталась связать воедино обрывки отдельных сведений. Теперь она поняла, что Ган имел в виду, когда говорил о материи, утке и основе. В одной-единственной книге она не могла прочесть обо всем сразу. Так, например, книга об архитектуре не упоминала дату восхождения на трон Танганаты и его неожиданную смерть, а генеалогия, которая содержала эти факты, опускала, что в эти годы мальчик разрушил дворец. Это были нити, которые ей предстояло сплести, чтобы возникла картина, ясная для нее. Ткацкий станок — это она сама. Хотя нет, она — это, скорее, челнок. Хотя какое все это имеет значение? Ведь это только сопоставление, не больше.

Множество свидетельств указывало на ее возраст — около двенадцати, — как на критический для королевской семьи, особенно для мужчин, которые могли бы стать правителями. Хизи подозревала, что это как-то связано с ее кровями. Если она при этом становится женщиной, значит, мальчики должны стать мужчинами. Но ведь к ним не приходят крови, мужчины совсем иначе устроены. Хизи решила, что на следующий день попытается выяснить этот вопрос. Каковы бы ни были эти изменения, они происходят по-разному, но в один и тот же срок. Это также совпадало с тем, что Хизи знала о женщинах. История с Танганатой, восстановленная ею, казалась особенно важной. Мальчик в таком раннем возрасте становится Королем — об этом ей удалось прочесть. Но даже сухая генеалогия имела глубокий смысл: произошла какая-то ошибка в том, что его допустили к власти. То, что он был самый юный Король (а это, как чувствовала Хизи, подчеркивалось в тексте), выявляло смысл этой ошибки. И каким-то образом одиннадцатилетний мальчик ухитрился разрушить огромную часть дворца.

Хизи была уверена, что ее отец, а возможно, и мать могли бы сделать то же самое, если бы захотели. Но причин для такого поступка не могло быть. И в этом был источник ошибки с Танганатой — ребенок в одиннадцать лет, Хизи знала, не может быть вполне благоразумен. Хотя это можно сказать о человеке любого возраста. И почему тот, кто не способен совладать со сверхмощной силой в одиннадцать, подчинит ее в двенадцать, тринадцать, четырнадцать лет? Это был самый важный вопрос. Ведь именно в эти годы детей либо переводили в королевское крыло дворца, к родителям, либо они бесследно исчезали, и к их имени присоединялось окончание «ната». Так случилось и с Дьеном.

А ведь и ей теперь было столько же лет, сколько Дьену, когда она в последний раз видела его. И столько же лет было Танганате.

Вернувшись домой, Хизи поняла: случилось что-то неладное. Квэй встретила ее в дверях, крутя в руках полотенце для посуды. Глаза ее были красными — это значило, что она только что плакала. Возле нее неподвижно застыл Тзэм. Чувствовалось, что он подавлен.

— Хизи, — сказала Квэй. — Скоро к тебе придут. Ты должна сделать все, что тебе велят, и ни о чем не беспокоиться.

Квэй, однако, была очень обеспокоена. Хизи ничего ей не сказала. В воздухе пахло дымком: так же пахли благовония, которые сжигали жрецы для изгнания духов. Хизи вышла во двор за Квэй. Там ее поджидали четверо жрецов. Все они были в хлопковых масках, которые прежде Хизи никогда не видела, с дырами для глаз и ртов. Они были в балахонах, как если бы собрались на некой церемонии.

— Хизи Йид Шадун, — пропел один из них высоким, мальчишеским голосом. — Мы собрались здесь для совершения обряда Нгессе.

Обряд носил древнее название, но Хизи поняла его: оно означало «тело». Знак для этого понятия — сосуд, в котором помещается душа.

— Что? Я никогда не слышала о таком обряде.

— Это один из обрядов, посвящающий во взрослые, — пояснил тот же жрец. — О нем узнают только тогда, когда приходит надлежащее время.

— Она… К ней еще не пришли крови! — пробормотала Квэй.

Жрец резко обернулся к служанке.

— Это не важно, даже если ты и не солгала, — ответил он. — Если она еще слишком юна, обряд можно будет повторить. Мы не можем ждать, пока она достаточно повзрослеет.

Хизи поняла, что в словах его кроется некий загадочный смысл. Квэй так и съежилась.

Вот оно, подумала Хизи. События наступили прежде, чем она смогла постичь их смысл. Вот он, тот день, когда она исчезнет — или присоединится к своим родителям. Тзэм, конечно, знал об этом. Он был неподвижен, точно статуя.

Если они заберут меня, подумала Хизи, он убьет их. Он убьет их всех. Она вспомнила, как прижимал ее Тзэм к своей груди, убегая от демона, как он вытащил ее из воды, когда она отправилась разыскивать Дьена.

Хизи положила ладонь на его руку.

— Тзэм, — прошептала она. — Иди набери для меня цветов, которые растут в саду на западной крыше. Голубых и красных.

Этот сад был наиболее удаленным среди старых построек, над покинутым крылом дворца. Пройдет достаточно времени, прежде чем он возвратится.

Тзэм подавил гневный взгляд — потому что жрецы смотрели прямо на него.

— Принцесса, — сказал он, и в голосе его слышалась мука. — Может быть, я понадоблюсь тут…

— Нет, ты не понадобишься, — возразил жрец. — Иди собирай букет. Обряд краток, но неприятен — и цветы послужат ей утешением.

— Да, Тзэм, — сказала Хизи. — Мне будет приятно думать, что сейчас ты собираешь для меня цветы.

И продолжаешь жить, добавила она мысленно.

— Конечно, принцесса, — более спокойно произнес Тзэм.

— Иди, Тзэм, — пробормотала Квэй. — Я присмотрю за Хизи.

Тзэм кивнул и быстро вышел, притворив за собой дверь.

— Что я должна делать? — спросила Хизи.

Жрецы повели Хизи в ее комнату.

 

IV

ВЛАДЫКА ЛЕСА

На следующий день дождь прекратился, и небо было ясно-голубым, без единого облачка. Перкар, протирая глаза, с трудом спустился вниз по склону. Сон не принес ему облегчения: стоило Перкару погрузиться в его глубины, ему снились странные, лихорадочные сны. Сейчас, при свете дня, он старался припомнить их и определить, насколько они важны. Но мысли его были еще сонные, и ветер, который, казалось, дул прямо с неба, пронизывал тело насквозь.

Похоже на осень, подумал Перкар. Осень, хотя по времени была еще середина лета. Хубара, северный ветер, должен был еще спать в своей пещере в горах. Но, наверное, в горах обитает еще какой-нибудь холодный ветер, который пронизан запахом золы и опавшей листвы. Гора сама по себе казалась чудом, она была почти правильной конической формы, со склонами, бледными при ярком свете, и увенчана ослепительными снежными вершинами. Перкару хотелось что-нибудь предложить богу этой горы, но он не знал, как нужно воспевать его. А потом он вспомнил, что бог этой горы — Владыка Леса, Балати.

Перкар сжег немного курений в честь Балати, хотя ветер относил дымок в противоположную сторону. Потом он сплел небольшую рыболовную сеть из конского волоса и спустился к потоку. Единственный, кто разговаривал с альвами, опустив сеть в воду, Перкар пропел приветствие, так как ничего другого, подходящего к случаю, не знал.

— Спасибо тебе за весточку, — сказал Перкар. — Если ты будешь говорить с ней снова, скажи ей: я делаю только то, что должен делать.

Перкар сел возле разбухшего потока, зная, что не услышит ответа, и задремал. Ему приснился Нгангата, и сон этот был мучителен, постыден — вроде тех снов, когда кому-то привидится, будто он совсем голый находится в многолюдном собрании. Такие сны Перкару никогда не снились. Но присутствие в сновидениях Нгангаты раздражало его. Иногда ему снилась она — запах розовых лепестков, ее жалобы и боль от пощечины. Эти сны она посылала, как запах роз вместе с дождем, и они были Перкару понятны. Снились ему также город и девочка. Дома и стены из белого камня, пустыня и непомерно огромная река. Та самая Река — он знал это, хотя и никогда не бывал там прежде. В одном из снов Река была красной, как кровь, и вода в ней — густая, вязкая. Девочка, стоя у источника, звала Перкара. Призывала его.

— Вот ты где.

Капака стоял на тропе, ведущей от пещеры к ручью, и глядел на Перкара. Он был седой, небритый и выглядел старше своих лет. Не спал всю ночь, подумал Перкар. Интересно, какие сновидения могут тревожить вождя?

Капака прокашлялся и крикнул Перкару:

— Приносишь дары? Хорошо. Очень хорошо!

Перкар, ничего не говоря, кивнул.

— Перкар, — тихо сказал Капака, но потом возвысил голос: — Это очень важный поход. Если он не увенчается успехом, я не смогу уже сесть в седло и вернуться назад. На протяжении двух поколений ни один Капака не отправлялся в далекий путь. И я бы тоже предпочел сидеть дома и рассказывать внукам героические истории. Но младшие сыновья затеяли между собой ссору, а другие вооружились против менгов. Все это глупости, Перкар, — все, что в древних песнях рассказывается о войнах, все это глупости. Пираку — это скот, дети, любовь к близким, принесение даров. Во время войны все кругом рушится, гибнут родные, скот… Способен ли ты это понять, при всей своей молодости? Перкар кивнул:

— Я так себе это и представлял. Великие герои обычно самые добрые и великодушные. Но их побуждают воевать.

— Именно так. И поэтому наша поездка имеет огромную важность — и для меня, и для нас всех.

— И для меня тоже, — подтвердил Перкар.

— Сомневаюсь. Мне кажется, ты не сосредоточен целиком на нашей цели. Взгляни — вот она, гора, где обитает Балати. Но мне кажется, у тебя что-то еще на уме.

Перкар не стал отрицать. Он попросту пожал плечами.

— Поездка важна для меня. И я надеюсь послужить тебе, Капака.

Капака поморщился.

— И оставь в покое Нгангату. Ты ведь не знаешь, как бы он рассуждал, если бы был таким же, как и мы, воином. Он не подчиняется воинским обычаям, и несправедливо делать ответственным его за то, от чего ему не будет выгоды. Он нам нужен, Перкар. Кто будет разговаривать с альвами, если с ним что-нибудь случится? Кто поведет нас к Владыке Леса? Апад и Эрука — болтуны, но о тебе я был лучшего мнения. Потерпи присутствие Нгангаты еще несколько дней ради всех нас. Если для тебя это не довод — тогда исполняй это как мое повеление.

Перкар кивнул:

— Прости, что я наделал тебе хлопот. Мне нет дела до Нгангаты.

— И ему до тебя, надеюсь, — ответил Капака. — А сейчас мы седлаем лошадей и отправляемся дальше. Вчера мы потеряли много времени, но чем скорее мы завершим это дело, тем скорее я окажусь среди своих внуков.

— Согласен, — ответил Перкар.

Капака, прежде чем уйти, проницательно взглянул на Перкара серыми, как сталь, глазами. Но сейчас взгляд его выражал одобрение.

— Ты хорошо сражался против Безумного бога. Ведь это твоя первая битва?

— Да, — признался Перкар.

— Гордись ею, — сказал Капака. — Ты защищал своего вождя, и я не знаю другого такого молодого воина, который бы так храбро сражался. Этим гордись — но не ночной дракой.

Гравий мягко захрустел под его ногами — Капака отправился седлать своего коня.

— Поедешь впереди, — сказал Перкару Эрука, — после того, что случилось ночью, будешь в авангарде вместо Нгангаты.

Перкар, смущенный, подвинулся в седле.

— Нгангата ехал впереди, потому что альвы вели нас, а не потому, что он считал себя лучше других.

— Мы тут все герои, — сказал Эрука, — герои, предводительствуемые своим Верховным вождем. Разве ты не помнишь «Экар Капака Карак»? «Песню о Короле-Вороне?»

Перкар хотел было сказать Эруке, что еще не настало время для песен, но не успел: пение его слилось с птичьим щебетом и стуком копыт.

— Это песнь о войне, — напомнил другу Перкар. — Но мы ведь не едем на войну.

— Еще поедем, — ответил Эрука. — Мы могли бы ехать на войну…

Перкар едва не спросил, кто же сражался бы на войне — уж не Эрука ли, стоявший неподвижно, когда Безумный бог напал на их вождя, или Апад, который дико визжал и как безумный размахивал мечом, но вовремя спохватился и промолчал. Эрука и Апад все еще мечтали вторгнуться во владения Владыки Леса и похитить волшебные мечи, но ведь и Перкар не отказался от этого. Возможно, ему понадобится их помощь. И все же его друзья, в особенности Апад, стали вызывать в нем досаду. Как их назвал Капака — болтунами?

Они подстрекали его к драке с Нгангатой, и он уже начал о том сожалеть. Ничего доброго не сулила их размолвка; Нгангата, как всегда, ехал впереди, только глаз его заплыл и разбитая губа посинела. Худшее было то, что он по-настоящему понял роль Нгангаты в их походе. Он привык думать об Атти, Нгангате, альвах как о части их отряда, к которой принадлежит и Капака. Перкар даже допускал, что Нгангата возглавляет их поход. Но когда человек бил Нгангату, Атти не пытался даже вмешаться; Капака же, хоть и осудил впоследствии поступок Перкара, сделал это не из симпатии к Нгангате, но скорее потому, что тот был им нужен. Даже альвы не считали Нгангату вполне своим, и никто из них не пытался ему помочь.

Все это означало, что Нгангата совершенно одинок. Мысль эта не давала Перкару покоя.

Лошади упорно взбирались вверх по склону холма, поросшего молодым лесом. Заросли болиголова и елей насыщали воздух острым ароматом. Небо почти было скрыто: там, простирая острые черные крылья, кружились вороны. Перкар вспомнил, что Ани Карак, бог Воронов, обитает где-то во владениях Балати. Похоже на то, о чем пел Эрука…

Перкар пытался припомнить, сколько мог, о богах, живущих в сердце леса, но это ему не удавалось. Ему вдруг захотелось поговорить с Нгангатой, который много знал о богах, но при одной только мысли об этом у него заалели щеки. Почему Нгангата не защищался? Но и об этом нельзя было спрашивать.

Все чаще и чаще попадались обломки скал и гранитные выступы. Перкару казалось, что он видит тени, карабкающиеся по скалам, но лишь краем глаза — стоило только взглянуть в упор, как они исчезали. Леса были полны призраков. Перкар не знал, были ли то призраки умерших или богов.

День или два отряд ехал в молчании. Путь тянулся невероятно медленно, горы нависали над ними как грозовые тучи, затеняя тропу и словно приближая ночь. Когда ночь действительно настала, жгучий холод окутал их, и костры не могли отогнать сырость. Перкар вновь видел свои мучительные сновидения, которые под утро сделались ярче и смятеннее.

На следующий день отряд спустился в глубокую, окруженную уступами долину; было раннее утро, и огромная гора желтела в лучах встающего солнца, тогда как тропа, по которой они ехали, все еще темнела, но впереди уже ее заливал солнечный свет.

— Какие великолепные это были бы владения! — вырвалось у Перкара. Не важно, что полдня горы бросают на них свою тень и что этот лес растет в глубочайшей из низин. Это такая долина, которую король мечтал бы получить, чтобы передать ее в наследство своим детям.

— Выбрось это из головы, — сказал Капака. — Это земля не для нас. Здесь владения Балати, Владыки Леса.

Перкар кивнул. Да, это была царская долина. Полюбовавшись ею, они начали спуск. Склон был крутой, и скалы вскоре сменились густым лесом, и тяжелый разреженный воздух гор сгустился, напоенный ароматами прелой листвы и влажного моха. Мох лежал толстым слоем, иногда всадники пересекали целые поляны мха, озаренные солнцем и окруженные стволами и листвой наподобие столбов и крыши дамакуты. Папоротник, густой и высокий, скрывал ноги коней; тропка стала невидимой, но альвы шли вперед, не колеблясь.

Вскоре они приблизились к ложу долины, но прежде чем путь стал ровным, альвы остановились. Нгангата, переговорив с ними, пояснил, что необходимо подождать.

— Возможно, альвы позовут другого проводника, — сказал он.

Перкар тяжело спрыгнул на землю. После блуждания по вершинам воздух долины казался ему плотным. Перкар сел, прислонившись спиной к кедру с потрескавшейся корой, и стал смотреть, что будут делать альвы.

Поначалу они разложили костер. Они набрали веток — больших и маленьких — и разложили их соответственно размеру. Потом женщина, которая была еще далеко не старой, принесла несколько вязанок виноградных лоз и тонких ивовых прутьев. Альвы собрались вокруг заготовленного хвороста, переговариваясь шепотом; затем один из них стал постукивать друг о друга двумя палочками — как заметил Перкар, довольно ритмично, и запел песнь, состоящую из двух нот.

— Будь настороже, Перкар, — подтолкнул его локтем Апад, — возможно, нам грозит опасность.

Пальцы Апада возбужденно теребили рукоять меча.

— Что ты имеешь в виду?

— Неужто ты думаешь, что Нгангата и его родичи не отомстят тебе за схватку в пещере?

Перкар нахмурился, наблюдая, как малорослые альвы сооружали из ивовых прутьев нечто вроде башни.

Нижние концы прутьев они втыкали во влажную землю, а верхние связывали. Между ними они втыкали виноградную лозу. Ветви, крупные и мелкие, тоже пошли на это сооружение.

Один из альвов что-то быстро проговорил Нгангате, тот кивнул и подошел к Капаке. Вождь и Нгангата принялись совещаться, да так тихо, что нельзя было расслышать ни одного слова. Капака подошел к альвам и добавил несколько веточек к пирамиде.

Когда, наконец, альвы отошли от завершенного сооружения, ласково потянув прочь Капаку, оно было в высоту и ширину почти как человек. Переплетенные ветви, прикрепленные к верхушке, напоминали оленьи рога.

— Что-то мне это не нравится, — сказал Эрука, и Перкар молча кивнул в знак согласия.

Самая старая из альв все еще пела, но уже не две ноты, а три, и Перкар разбирал, хоть и не знал языка, что поет она слова, а не просто слоги. Теперь, как никогда, ему хотелось спросить Нгангату о том, что происходит, и он скрежетал зубами в отчаянии от собственного невежества.

Опавшие листья закружились — сначала медленно, а потом быстрее и быстрее — и, взвившись в воздух, закрутились вокруг пирамиды из веток, как будто в ней было средоточие вихря. Прутья начали колебаться. Бог приближается, подумал Перкар, — и в самом деле, очертания его в виде альвы появились за пирамидой.

Случилось это довольно неожиданно — так вдруг находишь внезапно то, что спрятано. У Перкара так случалось прежде: вдруг он замечал за стволами прячущегося оленя, который почти сливался с пятнистой листвой. Стоило его разглядеть — и казалось даже удивительным, как это его не удалось заметить раньше. Так вот и эта богиня явилась перед ними, и Перкар увидел, что она не одна — там, среди ветвей сплетенной альвами пирамиды.

Сложением она была похожа на альву высокого роста, но руки, ноги, туловище были густо покрыты черной шерстью. Лицо поросло грубыми волосами — черными, со слабой проседью. Голову ее гордо украшали рога. И все же Перкар заметил, что рога ее деревянные. Было очевидно, что это богиня — на ней не было одежды. Богиня улыбнулась загадочной улыбкой альвы.

— Приветствую тебя, Капака, повелитель среди людей, — сказала богиня. Голос у нее был гортанный, гулко разносящийся по округе.

— Благодарю тебя, богиня, — ответил Капака. — Я привез для тебя дары — для тебя и для Владыки Леса.

— Владыка Леса раздаст ваши дары, каковы бы они ни были, — сказала богиня. — Но я довольна тем обликом, в котором вы вызвали меня, — я редко воплощаюсь в таком виде, и он мне нравится.

— Мы с радостью приветствуем тебя, — сказал Капака. — И я предложу тебе кое-что, если ты проведешь нас к…

— Я отведу вас к нему, — сказала она, как будто довольная. — Не беспокойтесь. Альвы не напрасно вы звали меня, а не каких-нибудь слабых богов.

— Мне жаль, — заметил Капака, — что я не знаю ни твоего имени, ни песен в твою честь. Но я привез с собой певца.

Король указал на Эруку, который как будто съежился.

— Если ты его научишь, мы будем петь эту песнь в наших дамакутах в долгие зимние месяцы.

— Вы можете звать меня Пакер, — ответила богиня, и Перкар уловил оттенок насмешки в ее голосе. Толстые губы богини приоткрылись, и обнажился ряд острых, сверкающих зубов. — Можете звать меня также Ала, Бари, Нгати. Или Охотницей. Мне все равно.

— Это все разные имена Владыки Леса, — прошептал Эрука так тихо, чтобы один только Перкар мог услышать.

Но богиня заметила Перкара и улыбнулась еще шире.

— А это еще кто? — сказала она, приближаясь к юноше, отчего показалась ему еще огромнее. — Откуда этот запах?

Она протянула поросшую черной шерстью руку с длинными пальцами и легонько коснулась щеки Перкара.

— Ах ты, сладенький! — сказала она.

Но улыбка ее была плотоядной; богиня напоминала сейчас тигрицу, которая предвкушает свежее лакомство. Отойдя от Перкара, она словно потеряла нить разговора и только вертела туда-сюда головой, причем ее черные глаза отливали желтой и зеленой искрой.

— Идем, — сказала богиня.

Оставшийся путь прошел как во сне; Перкар запомнил только, что они стремительно шли через лес и переходили пропасти по мостам, сплетенным из веток; пропасти эти казались пустотами внутри земли, а не низинными местностями. Наконец они спустились еще ниже, в провал, напоминающий кубок, — это была как бы долина в долине. Стены были из крошащегося камня, и черные зевы пещер зияли угрожающе, когда путешественники проходили мимо.

— Здесь жилище Владыки Леса? — спросил Перкар.

Охотница пожала плечами:

— Да, временами он живет тут.

— Сырые, нездоровые края, — сказал вдруг кто-то.

Перкар, удивленный, обернулся и увидел ворона — огромного, размером с собаку.

Ворон сидел, улыбаясь, на нижней ветке, и глаза его поблескивали, как два драгоценных камня в черной воде.

— Охотница, кого ты привела для меня?

— Несколько забавных вещиц; ты поместишь их к себе в гнездо и покажешь богам, когда начнется пир.

Ворон взволнованно поднял одну лапу, сжал когти, а потом вновь уцепился за ветку.

— Не вижу я никаких забавных, интересных вещиц, — пожаловался он.

— Как хочешь, — сказала Охотница. — Тогда я с тобой прощаюсь.

— Погоди, — прокаркал Ворон. — Может быть, у них с собой есть что-нибудь забавное.

Охотница вздохнула и повернулась к Капаке:

— Лучше дать ему что-нибудь. Иногда он совсем впадает в детство.

Капака кивнул и развязал мешок с дарами, украшенный вышитыми облаками и перьями. Он порылся в мешке.

— Вот, — сказал он наконец. В руках он держал переливающуюся брошь — серебряную, с кровавого оттенка гранатом.

— Милая вещица, — признал Ворон. — Очень милая.

— Я тебя знаю, — вмешался Эрука.

Ворон, казалось, находился в затруднении — он попытался скосить глаз на Эруку, хотя ему не хотелось отрываться от созерцания броши.

— Ты меня знаешь? — спросил Ворон.

— Да, — ответил Эрука.

Прокашлявшись, он запел:

— Вот так я, вот я каков, — повторил Ворон. — Старая песня, давно ее сложили. Я уже забыл ее.

— Ты Карак, Вороний Бог, — сказал Эрука.

— Я знаю, кто я такой, — брюзгливо ответила птица.

— Да, и я тоже знаю, — сказала Охотница. — И если ты не будешь задерживать нас своей болтовней, я принесу тебе новое перо — на конце крепкой, прямой стрелы.

— Отдайте мне эту красивую вещицу, — капризно проворчал Ворон.

Капака протянул руку, подавая угольно-черной птице серебряную брошь. Ворон взял ее в свой клюв.

— Я проглотил солнце, — пробормотал он. — Вам следует помнить об этом.

— О, мы помним, — ответила Охотница. — Помним, что раскололи тебя на куски, чтобы взять его обратно.

— Как грубо, — недовольно ответил Карак и, подняв свои огромные крылья, улетел в лес. Перкар еще долго слышал, как они шумят, когда Ворон уже исчез из виду.

— Правда ли это? — спросил Перкар. — Неужто все это так и случилось?

Охотница улыбнулась.

— Мир был совсем другой в те далекие дни. Возможно, все это было не совсем так.

— Что ты имеешь в виду?

— Само событие и рассказ о нем часто не совпадают, — пояснила богиня.

Перкар все равно ее не понял, но не стал уточнять. Он привык к богам: они жили повсюду. Но ему непривычны были боги, которые объявляли, что сотворили мир или проглотили солнце. Какими бы сильными они ни были, такое казалось невозможным. И все же это были древние боги, боги гор, о которых редко говорили, редко пели. Потому что предпочитали воспевать богов собственного пастбища, которые тебя слышат и исполняют твои просьбы.

Горные боги внушали Перкару страх, но они же и притягивали его. Сны его не были игрой воображения. Боги, которые способны проглотить солнце, должны иметь оружие под стать их силе. Таким оружием можно убивать других богов, отчего бы нет?

Охотница вела их по крутой тропе к поляне, находящейся в глубокой низине. Мох устилал ее, как ковер; нога Перкара утопала в нем. На середине поляны росло дерево, и его ствол был больше, чем отцовская дамакута. Дерево — похоже, это был дуб — стояло высокое, раскидистое, совершенно загораживая собой солнце.

— Тут надо подождать, — сказала Охотница.

Они стали ждать. Два-три раза Апад пытался завязать разговор, но слова замирали, поглощенные тишиной, которую, казалось, распространяло вокруг величественное дерево. Звучали птичьи песни — но настолько вдали, что казались напоминанием о птичьем пении. Дерево это словно являлось средоточием мира. Вокруг был разлит такой покой, что Перкар поневоле начал дремать. Стараясь не заснуть, он стал рассматривать дерево: его толстые корни, могучий ствол, ветви, которые можно было угадать в густой листве. Но вскоре у него опять отяжелели веки.

Товарищи его тоже упорно боролись со сном; одна только Охотница была бодра — она высилась над поляной, как статуя, и глаза ее ярко сверкали, когда она бросала взор то в одну, то в другую сторону. Перкар вдруг заметил, что куда-то скрылись альвы.

Но наступил миг, и сонливость его как рукой сняло. Дерево, мох, все вокруг вдруг расплылось и превратилось в цветные пятна, не имеющие определенных очертаний. Перкар подумал, что кто-то заколдовал его и он спит, но потом услышал восклицания своих спутников. Мир вокруг них таял, исчезал. Перкар не был уверен, вернется ли назад. Ему вспомнился давний разговор отца с ведуньей, их гостьей, родственницей матери. «Мир богов и мир людей — это один и тот же мир, — говорила она. — Оба они как дамакута; но мир богов — это дамакута в целом, а мир людей как бы нарисован на ее внешней стороне. Мы живем в этом рисунке и видим только то, что нарисовано; иногда боги показываются нам — они как резьба на брусьях дамакуты, и поскольку художник нарисовал и эту резьбу, мы знаем, что она существует. Конечно же боги могут то очерчивать, то стирать себя на рисунке, когда захотят…»

Любое божество может нарисовать себя, используя уже существующие образы.

Путники уже начали беспокоиться, когда наконец коричневые и зеленые пятна сгустились, обретя прежние очертания; опять все увидели поляну и на ней — огромное дерево, соседний лес, скалы…

Но здесь был еще и Балати, Владыка Леса. Он стоял там, где только что была Охотница.

Владыка Леса был точь-в-точь медведь — огромный, поднявшийся на задние лапы медведь. Но Перкар понял, что он древнее и медведей, и людей, и даже альвов; он был то, что люди могли постичь только очень смутно. Огромное, мохнатое существо, с лапами толстыми, как стволы деревьев. Так же, как и у Охотницы, у него были раскидистые деревянные рога, между которыми мог бы поместиться менг. Воздух пропитался густым земляным и звериным запахом, который казался не менее могучим, чем тот, от кого он исходил. Столь же непомерно огромен и чудесен был единственный глаз Владыки Леса. Это был глаз птицы — и пантеры, оленя и змеи, он сверкал и постоянно менялся. Подчинял и пугал. Рядом зияла пустая, темная глазница.

— Господин наш Балати, — сказал Капака и поклонился. Огромный бог слушал, не шевелясь. — Владыка, — продолжал Капака, а Перкар неожиданно понял, что стоит на коленях, — мы воспеваем тебя в песнях — внизу на наших пастбищах, на холмах и в долинах. Мы хорошо помним тебя и старинный договор, который ты заключил с нашими отцами и дедами.

Балати шевельнул плечами и издал рык, напоминавший скорее обвал в горах, нежели слова разумного существа. И все же рычание это было осмысленным, это были слова…

— Это хорошо, — сказал Балати. — Хорошо, что вы помните. Расскажи мне что-нибудь. То, что ты помнишь.

Наступило молчание; Перкар увидел, что Эрука и Апад тоже стоят на коленях. Оба выглядели перепуганными.

— Эрука! — прошептал вождь. — Спой Экар!

Эрука медленно взглянул исподлобья, как будто с трудом понимал, что от него хотят. Перкар опасался, что Эрука не сможет петь — застынет от ужаса, как тогда, при нападении Безумного бога. Но Эрука прокашлялся и запел:

Голос Эруки сначала звучал неуверенно. Но птицы пели все громче и поднимались все выше. Эрука запел свободнее:

Песню эту Перкар слышал впервые — она была прекрасна, пленительна. Эрука пел о Балати, который живет в бескрайнем лесу, блуждая по горам, о тысячах тысяч лесных богов, которые — он и не он. Песнь имела много куплетов. Казалось, она длится многие часы. Наконец, слова стали более знакомы — певец пел об альвах и о людях. Потом Эрука спел о первой встрече людей с Владыкой Леса, о деревьях, срубленных на месте будущих пастбищ, о заключенном с людьми договоре. Перкару было жаль, когда песнь завершилась — хотелось слушать и слушать без конца. Но Эрука еще запел — на этот раз более короткую песнь, входящую в повествование о Владыке Леса, которая показалась Перкару блистающей, как серебро, подаренное Вороньему Богу.

Брат, подумал Перкар. Но Брат, которому нельзя доверять, против которого надо вооружиться. Перкара осенило: да ведь этот Брат не кто иной, как ужасная Река, Дух Воды, пожирающий ее. Тут есть оружие, и оно должно быть близко. И враг его, и оружие против него — все это тут, поблизости.

Перкар едва почувствовал, как земля задрожала, когда заговорил Владыка Леса.

— Хорошо, — прогремел Балати. — Мы добавим еще один стих к этой песне. О чем он будет?

Капака встал и заговорил слишком громко — человек, жизнь которого длится мгновения, перед богом, который живет веками.

— В наших владениях многие и многие люди остаются без земли. Люди нападают друг на друга, и я опасаюсь, что наступят ужасные времена. Местные боги говорят нам, что ты не велел заключать договор, как в прежние времена. Они говорят, что мы должны просить у тебя новые земли и угодья, которые мы могли бы возделывать. Поэтому мы пришли сюда.

Владыка Леса стал еще больше, будто туча, затмившая солнце; небо потемнело и засверкало зарницами.

— Это хорошо, что вы пришли ко мне просить земли, — прогремел Балати, — это хорошо. Много долин холмов с богами, живущими там, отдал я вам во владение, а вас поручил им. Но Балати не столь огромен, как был, и потому я отдам вам немного. Ты это понимаешь — ты, царь над людьми.

— Да, я понимаю. Но должен просить.

— Тебя уважают, тебя чтят в память твоих предков. Мы побеседуем — ты и я. Поговорим сегодня вечером — и решим. Но предупреждаю: я не могу тебе дать много.

Он сгорбился и превратился в темный холм — с рогами и единственным глазом, ярким, как у лисы. Где-то прокричал козодой.

— Идем, — послышался шепот, и кто-то потянул Перкара за рукав. — Идем. Нгангата говорит, мы должны оставить их.

Это был Атти. Неподалеку, на краю поляны, сидели, поджидая их, альвы. Нгангата уже шел к ним, ведя свою лошадь.

— Идем, — повторил Атти.

— Оставить Капаку с этим? — прошипел Апад.

Но Капака махнул рукой, повелевая им идти. Перкар неохотно поднялся, собираясь оседлать менга. Он пропустил Нгангату вперед, желая увериться, что Апад и Эрука последуют за ним. Позади молча стояли Капака и Владыка Леса: ясно было, они ожидают, пока все уйдут.

— Мне нет до всего этого дела, — сказал Эрука.

— Ты понял, что он сказал? — спросил Апад. — Он не желает ничего дать нам. Нам придется воевать, как мы и предполагали.

— Тсс, — одернул их Эрука. — Нас могут услышать. Кто знает, не подсматривают ли за нами другие боги? Или Нгангата с альвами?

Апад коротко кивнул в знак согласия, признавая свою ошибку.

Но Перкар очень близко нагнулся к уху Апада.

— Пещеры, Апад. Мы должны заглянуть в пещеры. У нас есть для этого время.

Апад старался не смотреть в глаза Перкару.

— Да, — ответил он, — я думал, что…

— Скорее, — настаивал Эрука. — Альвы будут искать нас, если мы не поторопимся.

Перкар кивнул и ускорил шаг; он шел, стараясь припомнить путь, ведущий к поляне. Ведь ему предстояло во тьме разыскивать тропинку, которая ведет к пещерам, куда он отправится с друзьями или один.

 

V

ОСЛЕПЛЕНИЕ

Альвы ушли недалеко от поляны; сейчас они собрались у крутого подъема, по которому карабкался ввысь лес. Здесь; на невысоком бугре, они развели костер. Богиня Огня всегда относилась к людям дружественно и была на их стороне.

Альвы также соорудили укрытия: простейшие навесы, крытые березовой корой.

— Ты думаешь, сегодня ночью будет дождь? — спросил Перкар у Атти, звавшего его под навес.

— Не сегодня ночью, но будет.

— А когда же? Надолго ли мы здесь задержимся?

К удивлению Перкара, ответил ему не Атти, а Нгангата. Оба не разговаривали с тех самых пор, как сражались в пещере.

— У Владыки Леса слабое представление о времени, — сказал Нгангата. — Возможно, нам предстоит провести тут несколько дней и ночей. Этого нельзя знать наверняка.

— Почему Владыка Леса отослал нас прочь? Почему мы не с нашим вождем?

Раздражение мелькнуло на широком лице Нгангаты: это значило, что ответы его — нечто вроде дара, который Перкар не должен воспринимать как должное. Перкар почувствовал, как краснеет, но только не от гнева. Он отступил на шаг от костра, чтобы не заметили, насколько он смущен.

— Владыка Леса плохо понимает, что такое люди, — ответил Нгангата. — Он думает, мы такие же, как Охотница или Карак.

— Он принимает нас за богов? — спросил Перкар, желая продолжить разговор с Нгангатой.

— Нет. Ворон и Охотница — боги сами по себе, но они неразрывно связаны с Балати, как листва с деревом. Или, к примеру, ясень. Каждое дерево стоит отдельно, но весь лес растет от одного общего корня.

— И он думает, что мы также связаны с Капакой?

— Да, и он не может думать иначе, — ответил Нгангата. — К тому же Капака мудр, и он сумеет лучше нас обговорить с Балати это дело. А нам позволено относить ему пищу и воду, Балати на нас и не взглянет.

— Ты говоришь, Капака мудр, — сказал Апад тихим, бесцветным голосом. — Значит, мы глупцы?

— Я только хотел сказать, что мы не настолько мудры, как Капака, — мягко ответил Нгангата. — Это не обидно, потому что так оно и есть.

— Мы здесь не для того, чтобы спорить, — поспешно вмешался Атти.

Апад всем своим видом показывал, что он мог бы и поспорить, но не станет. Несколько дней назад Апад пытался затеять драку с Нгангатой, но это ему не удалось. Ответы Нгангаты не были оскорбительны, и Перкар знал, что, если Нгангата намерен оскорбить открыто, он это сделает. Сражение в пещере произошло не случайно, не из-за небрежной обмолвки. Нгангата вызвал Перкара на бой, но не стал сражаться. Апад и Эрука за вялыми ударами Нгангаты не могли угадать, насколько тот силен. Зато Перкар терялся в догадках, отчего его противник не стал драться с ним всерьез. Он сгорал от стыда при мысли, что Нгангата испытывал его и что он, Перкар, не выдержал это испытание.

Но почему это его так волновало? Нгангата не воин, он не имеет Пираку. Что ему, Перкару, уважение какого-то полуальвы?

Однако Перкар знал наверняка одно: сегодня ночью он предпочел бы отправиться в пещеры с Нгангатой, а не с Ападом и Эру кой, хотя друзей своих любил конечно же больше, чем Нгангату.

— Мне нужно принести дары, — сказал им Перкар. Он бросил немного ароматической смолы в костер для богини Огня и затем неслышными шагами ушел во тьму, окружавшую стоянку. Там он принес дары своему мечу и богу Ко, который выковал его. Он принес дары и своим доспехам, развернув их перед собой. Богам гор Перкар не предложил никаких даров — ему не хотелось привлекать их внимание.

Перкар торопился, как если бы его что-то подстегивало. Если он собирается идти в пещеры Владыки Леса, надо отправляться туда немедленно; как знать, может, Владыка Леса и Капака уже сейчас пришли к соглашению? К костру конечно же лучше не возвращаться. Нгангата и Атти всегда настороже, а сейчас они подумают, что Перкар задержался, принося жертвы богам. Они не сразу спохватятся и начнут искать его, а потом будет уже поздно. А может, они улягутся спать и потому совсем не заметят его исчезновения. Ему хотелось бы идти с Ападом и Эрукой, но Перкар собрал всю свою волю и утвердился в решении, что должен идти один; ведь он не намерен сражаться с богами, кроме одного — Речного Бога. Он, Перкар, не собирается ссориться ни с Владыкой Леса, ни с родственными ему богами. Он и славы себе не ищет, не мечтает быть воспетым. А ведь именно этим бредят его друзья. Прекрасная затея, но безумно опасная. Перкар видел Владыку Леса, понимал, у кого собирается украсть волшебное оружие, и вовсе не чувствовал себя могучим героем, вроде тех, кого воспевает Эрука.

Перкар натянул кольчугу, и ледяной холод коснулся его плеч. Сталь была тяжела и неудобно давила на тело. Он уже готов был снять ее и вернуться назад, к костру. Но не сделал этого. Ему предоставлена единственная возможность: если он не отправится в пещеры сегодня вечером, он уже никогда туда не попадет, и, независимо от того, чем кончится разговор между Капакой и Балати.

Страх едва не лишил его разума, едва не заставил позабыть о Пираку, о подвигах… Но было и еще одно соображение. Сколько раз она говорила ему, что ей ничем нельзя помочь? Сколько раз умоляла забыть ее? Она была богиня и разбиралась в подобных вещах лучше, чем он.

Богиня — но не воин. Она не знала, что способен совершить воин, владеющий волшебным оружием.

И потому Перкар расправил кольчугу и надел шлем с плюмажем из конского волоса и наголенники. Быстро оглянувшись, он пошел вдоль стены ущелья, ища тропу, которая вела к пещерам.

Вокруг стояла непроницаемая тьма, хотя отдельные мерцающие пятна говорили о том, что Бледная Королева уже взошла. К счастью, лес был просторен и открыт, и потому Перкар не сбился с пути. Ему хотелось бы неслышно прокрасться к своей цели, но везде, где его задевала ветка или нога натыкалась на пень, доспехи его протестующе звенели. К тому же Перкар не знал, в нужном ли направлении идет. Он готов был уже зажечь факел — но это привлекло бы внимание всей округи, и потому Перкар продолжал брести наугад.

Перкар так и не обнаружил тропы, а луна зашла. Здесь темнее, чем в гробу, темнее, чем в любой пещере. Перкар поискал хоть что-то подходящее для факела, но не нашел. Наконец, чувствуя себя совершенно слепым, он опустился на холодную землю и сел, прислонившись к дереву. Он услышал, как несколько голосов зовут его по имени, но не был уверен, что это ему не мерещится. В любом случае он не должен отзываться. Это было бы так глупо, так унизительно, и он уже отчетливо видел презрение на лице Нгангаты. Опираясь спиной о ствол, Перкар клял себя, пока его не сморил сон.

Чуть позже он, вздрогнув, проснулся, но было неясно, что же именно разбудило его. В лесу было все еще темно. Крик ночных птиц едва доносился издали. Перкар протер глаза и понял, что тьма не такая уж непроницаемая. Слева от него смутно серело огромное пятно — наверное, папоротники. Скоро станет достаточно светло, и он сможет вернуться в лагерь. Перкар скажет им, что ему захотелось побыть одному. Конечно, это прозвучало бы странно, Апад и Эрука наверняка бы ему не поверили, и Нгангата догадался бы о некоей более сумасбродной причине. Но это будет лучше, чем сказать правду. У Перкара даже улучшилось настроение. Дышать стало легче. Лес сам принял за него решение; Перкар пытался разыскать пещеру с волшебным оружием (если таковое существует). Но у него ничего не вышло: и не потому, что он, Перкар, трус, — это лес скрыл от него нужный путь. Да, теперь ему значительно легче. Будь человеком, сказала она ему. Мечтай о возможном.

Свет становился все ярче, контуры деревьев — отчетливее. Перкар оглядывал землю поблизости от ствола, у которого сидел. Станет немного светлее — и он пойдет на стоянку. Он заметил следы своих ботинок на влажной, мягкой почве.

Перкар нахмурился. Одни следы пересекали другие. И это были не только его следы. Тут прошло несколько человек, и с ними — лошади. Перкар тяжело вздохнул: сердце отчаянно колотилось у него в груди. Он был у самой тропы.

* * *

В песнях входы в пещеру часто называют ртами или дверями, но Перкару они казались похожими на глаза огромного чудища. Перкар задыхался, стоя возле пещер и выбирая, в которую войти. Подъем тяжелее, чем спуск, как говаривал его дедушка. Особенно в доспехах и без лошади. Рубаха его насквозь пропиталась потом, хотя утро было холодное. Первые лучи солнца только что пробились сквозь стволы.

У Перкара не было времени для колебаний. Нгангата и Атти не знают, где он, но наверняка они уже разыскивают его, идут по его путаным следам через лес. Перкар знал, что еще может вернуться, и эта мысль смущала его. Ведь стоит ему только войти в пещеру — и он уже будет принужден к дальнейшим действиям. Перкар уже не в первый раз повторил это, как вдруг услышал человеческие голоса и бряцание оружия внизу, на тропе.

Голоса приближались. Перкар заторопился к ближайшей пещере, где он мог бы спрятаться от Атти и Нгангаты. Она была не самая большая, но и не самая маленькая, и к ней вел пологий склон, морщинистый, как веко старика. Перкар карабкался с одного обломка скалы на другой, безуспешно пытаясь схватиться пальцами за поросший мхом камень. Он был уже почти у входа, как вдруг его окликнули по имени. С неохотой — и все же не без чувства облегчения — Перкар обернулся.

Но это не были Нгангата и Атти: внизу, раскрасневшись и задыхаясь, стоял Апад, и неподалеку от него — Эрука.

— Подожди! — крикнул Апад, и они с Эрукой стали карабкаться вслед за Перкаром, но гораздо медленнее и осторожнее.

— Где Нгангата и Атти? — спросил Перкар.

— Они понесли пищу и воду Капаке. А мы сказали, что пойдем тебя искать, — отдуваясь, проговорил Апад. И он, и Эрука — оба были в доспехах и почти бегом бежали от самого привала.

— Почему ты тут один? — спросил Апад. — Ведь мы договорились идти вместе.

Перкар пожал плечами:

— Я думал…

Он запнулся, не желая объяснять, о чем он в действительности думал.

— Ты думал всю славу стяжать один, — договорил за него Апад. — Но герои всегда ходят по трое, разве ты не помнишь?

Апад взглянул вверх по склону:

— Это именно та пещера?

Перкар приподнял брови:

— Не знаю. Это ближайшая.

— Так ты не знаешь?

Перкар покачал головой.

— Эрука, — позвал Апад, — не знаешь ли ты какой-либо песни, где говорится о пещерах?

Эрука, раздумывая, сжал губы.

— Такая песня есть, — наконец признался он неохотно. — Думаю, она нам поможет.

— Ну же?

— Что нам нужно узнать?

Апад раздраженно поглядел в небо.

— Нам нужно узнать, в какой пещере спрятано оружие Владыки Леса.

— Я знаю песнь, которая может нам помочь, — повторил Эрука. — Но петь ее опасно.

— Почему?

— Любой дух может все рассказать Владыке Леса.

— Владыка Леса сейчас занят, — сказал Апад. — И потом, герои могут идти на риск.

— Почему бы тогда не рискнуть, войдя не в ту пещеру? — спросил Эрука.

Пока они разговаривали, Перкар живо вспомнил, как заблудился ночью в лесу.

— В пещере нам придется освещать себе путь, — сказал он. — Соорудим хотя бы факелы. Перкар и Апад спустились вниз, чтобы поискать ветки.

— Ищи сосновые, — сказал Апад. — Они ярче и дольше горят.

Но Перкар усомнился в этом; он знал, что отец его использовал для факелов высушенный тростник — хотя он обычно окунал его в смолу или жир. Наверху Эрука принялся петь, но Перкар отошел достаточно далеко и потому не мог разобрать слов.

Перкар нашел длинную сосновую ветку близ гниющего дерева, но сорвал также и несколько сухих тростинок, соединив их с более зелеными, у которых были не такие ломкие стебли. Когда он вернулся на тропу, Эрука уже закончил петь. Он и Апад сидели возле ближайшей пещеры и болтали ногами. Апад держал в руках нечто, похожее на флягу воти.

— Я думал, у нас больше нет воти, — сказал Перкар, поднявшись к ним.

— Я полагал, воти нам понадобится, — сказал Эрука. — Некоторые боги берут в дар только воти или вино.

— Вы обманули Капаку?

Эрука пожал плечами.

— Я и не думал его обманывать.

Он отхлебнул воти и передал фляжку Ападу. Воздух у входа в пещеру был пропитан густым, сладостным ароматом: Эрука налил немного воти в кубок, когда пел.

— Твоя песнь помогла?

— Не знаю.

Апад передал флягу Перкару.

— Воти придаст тебе храбрости, — сказал Апад.

Перкар лукаво улыбнулся.

— Разве мы вотиру? Или у тебя щит на закуску?

— Не знаю. Наверное, — ответил Апад, делая новый глоток.

Но Перкар точно знал, что Апад не вотиру: они познакомились в доме отца Апада. Вотиру пьют много воти, чтобы поддерживать боевой жар во время битвы, но и в мирное время они полны отчаянной храбрости. Ничего такого Перкар за Ападом не замечал.

— Лучше бы нам войти в пещеру, — предложил Перкар. — А не то Нгангата и Атти, возвращаясь, увидят нас.

— Ха! — фыркнул Апад. — Мы не уступим им, разве не так?

— Я знаю только, стоит Нгангате нацелить на нас свои стрелы — считай, что мы уже мертвецы.

— Он прав, — сказал Эрука, опираясь на плечо Апада.

— А где же дух? Где бог, которого ты вызвал? — спросил Апад, стряхивая его руку с плеча.

— Не знаю, — ответил Эрука. — Боги своенравны. Или песня была не та.

— Нет, — сказал голос позади них. — Твоя песнь настолько раздосадовала меня, что я отправился вас искать. А теперь давайте воти.

Все трое мгновенно обернулись, Перкар вскочил на ноги. Позади них стоял альва — но с чрезмерно выпуклыми, развитыми мышцами. Но если кожа у всех альв была бледной, у этого создания она была совершенно белой, лишенной всякой растительности. Глаза его также были белыми, только зрачки черные.

Апад осторожно поставил флягу с воти возле кубка. Альва наклонился, поднял кубок и осушил его. Не забыл он и про флягу.

— Хорошо, — сказал он. — Воти — это лучшее, что можно взять у людей. Так… Кто звал меня?

Он взглянул на них своими слепыми глазами, как будто собирался искать. Перкар вспомнил Нгангату.

— Что ты за бог? — спросил Перкар.

Альва широко улыбнулся.

— Разве ты меня не знаешь? Но уж друг твой точно знает, кто я такой.

Эрука откашлялся.

— Он… Он — Лемеи.

Перкар ахнул.

— Лемеи… — повторил он.

Белая тварь расхохоталась грубым, громким смехом.

— Но почему… — начал было Перкар и умолк. Только не при этом демоне. Почему Эрука вызвал Лемеи? Когда Перкар был маленький, мать пугала, что Лемеи унесет его за непослушание. И был, точно, один случай, когда Лемеи сожрал ребенка.

— Да, почему ты вызвал меня? — спросил Лемеи. — Что тебе от меня нужно? Вот я сожру тебя прямо сейчас!

— Мы надеялись на твою помощь, — запротестовал Эрука.

— Отвечай на вопрос своего друга! — прорычал Лемеи.

— Я… — промямлил Эрука, поворачиваясь к Перкару. Лоб его был в испарине. — Я не мог вызвать ни одного из надежных богов, потому что они тут же рассказали бы все Владыке Леса. И поэтому я… — Он вновь запнулся.

— И ты вызвал незаконнорожденного. То есть меня! Моя мать была альвой, а отец — камнем! — расхохотался Лемеи, да так громко, что Перкар испугался, как бы Владыка Леса не услышал.

— А теперь, — сказал Лемеи, отсмеявшись, — чего вы хотите от меня?

Апад и Эрука, как зачарованные, смотрели на эту тварь. Перкар овладел собой:

— Нам хотелось бы поглядеть на оружие Владыки Леса.

— На оружие?

— Да, где хранится его оружие?

— Ты хочешь увидеть сокровища Балати? — спросил Лемеи. Казалось, это его забавляет, как и все прочее.

— Да, если среди них хранится и оружие.

— Ты в самом деле хочешь взглянуть на него?

Перкар заколебался. Ответил он очень осторожно:

— Да, мы хотим увидеть оружие. Ты не мог бы нас отвести туда?

— Да, — ответил Лемеи. — Я могу провести вас внутри горы куда угодно. Куда угодно! Но вам не слишком там понравится.

— Почему? — спросил Перкар.

— Не знаю. Люди в этом смысле довольно забавны! Они всегда разочаровываются, когда получают желаемое.

— Да, мы этого желаем, — подтвердил Перкар. — А понравится нам или нет — пусть это тебя не беспокоит.

— А меня это ничуть не беспокоит! — широко разводя руками, признался Лемеи. — Хотите идти — пожалуйста! Идите за мной.

— Это та самая пещера? — спросил Перкар.

— Любая пещера — та самая, если вы знаете, куда хотите попасть, — ответил Лемеи. Нахмурившись, он оглянулся через плечо. — Вы конечно же не видите в темноте?

— У нас с собой факелы, — ответил Апад.

Лемеи покачал головой:

— Богиню Огня все сразу заметят. Держитесь поближе ко мне.

Демон отвернулся и нырнул в пещеру.

Перкар пожал плечами и вошел вслед за ним, а за Перкаром — его друзья. Они шли за Лемеи по темному, узкому коридору. Перкар уже приготовился к тому, что ничего не будет видеть, но чем дальше они продвигались в глубь пещеры, тем лучше его глаза приспосабливались к темноте, и он мог различать идущего впереди Лемеи, пол и потолок. Но впереди взгляд натыкался на непроницаемую тьму. Перкар старался запомнить путь. Они, как казалось ему, спускаются вниз, и путь становился все труднее; они перебирались через острые камни, растущие из пола, свисающие с потолка, который порой нельзя было разглядеть во тьме. Но иногда камень нависал над самыми их головами, и дважды приходилось ползти на животе по узким расселинам. Кольчуга его уже не казалось горячей: хотя Перкар взмок от пота, от ледяного, недвижного воздуха пещеры бросало в дрожь. Когда кто-нибудь заговаривал — а Лемеи говорил особенно много, — голоса их наполняли пространство, как вода кувшин. Перкар был уверен, что всем обитателям пещеры известно об их присутствии. Сам он по возможности старался молчать.

Они пересекли стремительный поток, шумно текущий в глубь пещеры.

— Раньше Она протекала здесь, — указал Лемеи наподобие тропы, по которой они шли. — Но это было много лет назад. Однако Она только и говорит об этом. Думаю, Она жалеет, что изменила русло.

— Что? — переспросил Эрука.

— Раньше Она протекала здесь и потом устремлялась на юг, — пояснил Лемеи. — Но потом Она проложила себе более низкое русло. Многие из здешних малых богов рассердились на нее за это! Они все еще помнят обиду, хотя лучше бы они ее пожалели.

— Пожалели ее? — вновь переспросил Эрука.

— Да, конечно, ведь теперь Она течет на север! И попадает прямо в Ани Пэнду — в Изменчивого!

Ани Пэнду, подумал Перкар. Изменчивый…

— А что, если нам встретится один из этих богов? — прошептал Апад.

— И что же ты тогда будешь делать, смертный? — коротко бросил через плечо Лемеи.

— Как с ними лучше всего бороться?

Лемеи расхохотался.

— Лучше всего держаться от них подальше.

* * *

Поздно было сожалеть о принятом решении, хотя только что Перкар понял всю неосторожность своей затеи. Сейчас они находились в сердце горы, и на глубине его способность видеть во тьме представлялась обманчивой. Конечно же она могла быть обманчивой. Лемеи, говорят, способны на такие проделки. Возможно, даже теперь они все еще находятся у входа в гору, демон попросту навел на них морок. Перкар не мог точно определить, сколько они уже идут. Трижды Перкар утолял жажду, дважды облегчался, пока Лемеи бесстрастно ждал, стоя в сторонке. Все это только говорило о том, что время идет — уж в этом-то он не мог усомниться. Темные коридоры были неотличимы один от другого, они пересекли множество потоков, брели в воде какое-то время. Все потоки, казалось, текли в том же направлении, куда шли путешественники — вниз и вниз. Это поможет выбраться назад, если демону вдруг вздумается покинуть их.

Думая о приметах пути, мучимый беспокойством, Перкар решил наконец поговорить с Лемеи.

— Я хочу спросить, отчего ты это делаешь?

— Кто — я? Что именно делаю?

— Ведешь нас к сокровищам Владыки Леса.

— Вы меня вызвали!

— Но ведь не это тебя принудило? Песнь Эруки только привлекла твое внимание. Не думаю, чтобы песнь заставила тебя помогать нам.

— А я об этом как-то не подумал. — Лемеи почесал в затылке. — Что ж, конечно, я не обязан вести вас. Спасибо за подсказку, смертный.

Лемеи широко улыбнулся и исчез. Вернее, коридор внезапно исчез во тьме, как если бы Перкар вдруг ослеп. Что, если верить ощущению, так и было. Перкар слышал тяжелое дыхание друзей и их проклятия.

— Умно ты поступил, Перкар! — воскликнул Апад.

Где-то неподалеку захохотал Лемеи.

 

VI

ОБРЯД

Они заставили ее раздеться. Пылая от стыда и возмущения, Хизи повиновалась. Тело ее уже начало меняться, и это беспокоило Хизи; перемены были настолько интимны, что только Квэй имела право знать о них, да и то не всегда. Никто из мужчин — за исключением Тзэма, правда, это было несколько лет назад — не видел ее без одежды. Для нее это было ужасным потрясением — стоять обнаженной перед безликими масками. Гнев ее утих, и Хизи почувствовала себя совершенно беспомощной, до тошноты.

— Ложись, — велел ей один из жрецов. Голос его был звонким и певучим, и Хизи вспомнила, что жрецы, по сути, не мужчины, их оскопляют в раннем возрасте, сызмала приобщая к жреческому сословию. Не связано ли это как-то с вопросами возраста и «вложения», думала Хизи, стараясь не замечать обступившие ее маски. Но тщетно: они были слишком реальны, слишком ощутимы.

Два жреца зажгли пучки трав, наподобие тех, которые они использовали, отгоняя духов, и густой, едкий дым быстро наполнил комнату. Третий жрец запел на незнакомом Хизи языке, а четвертый, который приказывал ей, развернул полотно и достал медный сосуд в форме цилиндра, массивный, размером с человеческую голову. Дно его было закрыто, а в верхней части имелось отверстие. К середине цилиндра была прикреплена медная трубка, поднимавшаяся под углом к нему до самого верхнего края. На конце ее помещался усеянный отверстиями шар. Цилиндр был щедро изукрашен узорами, но по форме напоминал лейку, которой Квэй поливала комнатные цветы.

Жрец отставил лейку в сторону и развязал мешочек, привязанный к поясу. Оттуда он достал пучок сырой травы.

— Открой рот, — приказал он.

Хизи подчинилась, стараясь не думать ни о чем страшном, ни о чем тревожном. Трава была горькой и заполняла весь рот.

— Можешь проглатывать слюну, но траву держи во рту, — строго предупредил жрец. Хизи кивнула.

Жрец присоединился к поющим; казалось, пению их не будет конца. Не заключается ли весь обряд в пении, размышляла Хизи. Время от времени она проглатывала горькую слюну. Вновь она попыталась сосредоточиться на том, что происходит, связать воедино все события и разгадать их общий смысл. Понять прежде, чем судьба ее свершится над ней. Может быть, она еще что-то в силах сделать.

Мысль эта развеселила Хизи, и веселье ее возрастало с каждой новой мыслью, которые, казалось, звонко перекатываются у нее в голове, как горошины на дне кувшина.

Но когда потолок закружился над ней, Хизи поняла, что с ней что-то сделали. Сердце бухало у нее в груди, как чужое, и вдруг неестественное веселье Хизи прекратилось, сменившись ледяным ужасом, никогда ранее не испытанным. Все кончено, вдруг поняла она. Они узнали о ней все, увидев ее обнаженное тело. Ее отравили, и сейчас она умирает. Сердце ее вот-вот разорвется, и наступит смерть. Она сделала усилие, чтобы подняться, но два жреца немедленно подскочили к кровати и удержали Хизи. Она попыталась закричать, но трава душила ее, разбухая и как будто заполняя всю голову. Почему она отослала Тзэма? Он бы спас ее, убил бы жрецов и увел Хизи подальше отсюда…

Руки жрецов были холодные, жесткие, но вскоре она перестала чувствовать, как ей давят на плечи. Тело ее исчезло, превратилось в призрак, и остались только испуганные, рассыпанные мысли. Она не могла уже собрать их, привести в порядок.

Ну и пусть я умру, равнодушно подумала Хизи. К ней подошел жрец с лейкой в руках. Внезапно Хизи поняла, что ее уже не держат, и опять попыталась подняться, но тело не повиновалось ей — воля ее никак не могла заставить сокращаться мышцы. Тела как будто не было.

В пустоте ощущений, там, где были пальцы ног, вдруг появилось легкое покалывание. Хизи взглянула, пытаясь понять, в чем дело. Жрец поливал ее ноги водой из лейки; казалось, вода лилась бесконечно медленно, причем покалывание ощущалось не на коже, а где-то глубже. Жрец лил воду, двигаясь к изголовью, и покалывание не прекращалось. Когда жрец оросил ее ноги и бедра и вода полилась на живот, что-то начало расти. Хизи подумала, что так, наверное, растение разрывает оболочку зерна, пробиваясь к свету. Росток был крохотный, но постепенно увеличивался и возносил ее мысли ввысь, проталкиваясь сквозь них. Странное, чуждое существо, бывшее и не бывшее ее частицей. Все ее рассеянные, мечущиеся в переполохе мысли вдруг обрели ясные очертания, отвердели и собрались вокруг растущего существа, как подданные вокруг короля.

Вот оно, поняла Хизи. Вот то, что хотели увидеть жрецы; это растущее существо. Каким пустяком казались ей теперь ее растерянность и нагота! Страх, что ее уже отравили, был несопоставим с тем, чего ей действительно следовало опасаться. Это существо — она сама. Если только они увидят его, если оно вырастет настолько, чтобы сделаться заметным… Хизи закрыла глаза, стараясь во что бы то ни стало догадаться, как заставить это существо вновь скрыться в семени. Сначала казалось, что оно неподатливо и не может подчиниться ее воле. Потом Хизи поняла: это не так. Оно росло, пытаясь выбраться наружу, где его могли увидеть жрецы, но, вытягиваясь, становилось тоньше и слабее. Если бы она помогла его росту — а отчасти она желала этого, — росток бы пробился на поверхность, превратился в настоящее деревце, цветущее, легко различимое. Теперь она понимала: росток тянется ввысь оттого, что она, Хизи, позволяет ему расти.

Блуждая внутри собственной души, она нащупала усик и потянула его вниз. Прикосновение ее было осторожным, и она почувствовала усик более отчетливо при его слабом сопротивлении. Она нашла другие усики, скрутила их в нить, в бечеву, и, сжав в руке, сильно потянула вниз. Какой-то миг противоположные силы были уравновешены, но затем стремящаяся вовне сила — существо внутри нее — медленно, очень медленно съежилась, сократилась, стала плотнее, но меньше, и росток вернулся в свое семя. Спрятался. Мысли ее вновь рассыпались и метнулись в разные стороны, как стайка испуганных рыб.

— Пусть она до вечера остается в постели, — услышала Хизи чей-то голос.

Наступило забытье.

Когда Хизи проснулась, вместо запаха дыма она почувствовала благоухание цветов; ваза с огромным букетом стояла возле ее кровати, здесь были и голубые, и алые цветы. Тзэм, уткнувшись лбом в колени, сидел на полу в углу комнаты.

Хизи подняла голову и убедилась, что сознание ее не вполне прояснилось; дурман еще не исчез окончательно. Но она уже могла чувствовать свое тело и пошевелила ногами, пробуя, насколько они ей повинуются. Во рту пересохло, и горечь еще сохранялась, хотя траву вынули.

На дворе за окнами стояла темнота и верещали цикады. Искорками вспыхивали светлячки, и Хизи поняла, что стемнело совсем недавно. Она попыталась встать. Тзэм вздрогнул, встревоженный.

— Лежите, принцесса. Я принесу вам все необходимое.

— Я хочу пи-пи, Тзэм, — ответила Хизи и протянула руку под кровать, ища ночной горшок. Тзэм вспыхнул и отвернулся. Хизи сообразила, что она все еще голая. — Можешь принести мне халат, — предложила она, и Тзэм поспешно вышел.

— Они не забрали меня, — сказала она, когда Тзэм вернулся.

— Не забрали, — согласился Тзэм.

— Почему?

— Не знаю. Они обыч… — Голова Тзэма дернулась, и по телу пробежала судорога. Хизи вновь почувствовала себя беспомощной, и глаза ее наполнились слезами.

— Ничего, — сказала она. — Забудь. Забудь о том, что я спрашивала.

В комнату вошла Квэй и взглянула на Тзэма, который вновь уселся в углу.

— Привет, Квэй.

— Ты проголодалась, дитя?

— Ничуть. Но немного воды не помешало бы.

Квэй кивнула и пошла за водой.

Они не забрали ее, значит, проверка ничего не дала. Но как-то она, наверное, решила ее судьбу? В зависимости от того, выявило ли себя в ней то «существо» или нет, Хизи должны были либо уничтожить, либо перевести в королевское крыло дворца.

— Квэй, — вскоре спросила она, — Квэй, поместят ли меня теперь внизу, в Зале Мгновений?

Квэй покачала головой:

— Нет, дитя. Жрецы говорят, что еще не пора. Ты еще некоторое время поживешь здесь.

Значит, дело не только в том, присутствует или не присутствует в ней то существо. Жрецы хотели рассмотреть его, узнать, какова его природа. Им не удалось это сделать, и потому они позволили ей пока жить здесь, где она до сих пор жила. И оставаться ребенком.

Несомненно, жрецы придут опять и снова совершат этот обряд. Хизи очень хорошо понимала, что ей не удастся еще раз спрятать живущую в ней силу. В следующий раз она себя проявит, и Хизи будет спасена — или осуждена.

Хизи вскоре уснула и проснулась вновь при свете утреннего солнца, чувствуя себя значительно лучше. Она словно была окутана тонким коконом, приглушавшим краски и звуки, но он соскользнул с нее, как высохшая змеиная кожа. Колбаса, которую Квэй пожарила к завтраку, показалась Хизи очень вкусной, а желе со сливками и гранатовым соусом — еще вкуснее. Все это были любимые блюда Хизи, и ее порадовало, что Квэй приготовила их.

— Мне уже хорошо, — сказала она встревоженной нянюшке, — я чувствую себя значительно лучше.

— Я опасалась… — Язык Квэй словно прилип к гортани, и она безуспешно пыталась улыбнуться. — Я рада, что тебе лучше, — сказала она наконец.

— Ты солгала о моих месячных, Квэй. Впредь не делай этого.

— Хизи, есть вещи, тебе непонятные…

— Я понимаю больше, чем ты предполагаешь, — ответила Хизи. — И я знаю, почему ты не можешь мне рассказать обо всем. Не беспокойся же понапрасну.

— Ах, какая ты умная девочка, Хизи. Когда ты еще младенцем лежала в колыбельке, ты так странно смотрела на меня, как будто…

Она вновь осеклась.

— Как бы там ни было, — сказала Хизи после затруднительного молчания, — я не хочу, чтобы ты опять лгала. В следующий раз они убедятся, что месячные у меня уже начались. И своей ложью ты только доставишь себе неприятности.

Квэй молча кивнула.

— Квэй… — Хизи отправила в рот ломоть хлеба, зачерпнув им сливки и желе. — Квэй, если тебе запрещено об этом говорить, лучше молчи. Но я хотела бы знать, разрешат ли мне видеться с тобой после того, как переведут в королевское крыло?

— Нет, Хизи… Это не запрещено. Ты сможешь увидеться со мной всякий раз, когда вздумается, и Тзэм отправится с тобой. Но вряд ли тебе захочется приходить сюда. У тебя будет столько дел, столько новых друзей… — Квэй снисходительно похлопала ее по колену. — Тебе наскучит видеться со старухой.

— А что ты будешь делать, Квэй? После того, как я уйду?

— Ах… право, не знаю. Наверное, воспитывать другую малышку — или малыша. Мне это по душе.

— Правда? А ты уже воспитывала кого-то до меня?

Квэй забыла о еде и сидела, глядя в тарелку. Казалось, она всматривается во что-то, невидимое для Хизи. Что это было? Чье-нибудь лицо?

— Да, — сказала Квэй, снова безуспешно пытаясь улыбнуться. — Это был… маленький мальчик.

— Я знаю его? Как его звали?

Квэй на мгновение сжала губы, глубоко вздохнула и, расстроенная, поднялась из-за стола.

— Мне предстоит стирка, — сказала она уклончиво. — Хизи, милая, отдохни еще немного.

Она проследила, как Квэй пересекла двор, направляясь в бельевую. Хизи вернулась в свою комнату, выбрала платье посвободнее и причесалась, как могла, без помощи няни. Отыскав Тзэма, она отправилась в библиотеку.

Составлять указатель сегодня было выше ее возможностей — так она и сказала Гану. Он кивнул, не спрашивая объяснений, и не рассердился на нее. Да и за что на нее было сердиться?

— Несколько щеголей зашли ко мне утром в библиотеку, — пробурчал он. — Мальчикам нужны были стихи. Не настоящие стихи, а те вирши, которые сейчас в моде при дворе. Они запаслись королевской грамотой, и потому я не мог чинить им препятствия. Так вот, они поснимали с полок почти половину рукописей, прежде чем я нашел повод, чтобы их выпроводить.

— Наверное, проще было бы сразу показать им, где следует искать.

Ган фыркнул:

— То, что они ищут, находится не здесь. Им нужно рыться в личных библиотеках старых щеголей, а не в королевском архиве. Вот дуралеи!

Скрипучим пером Ган вывел на пергаменте еще несколько букв — он переписывал манускрипт.

— Можете положить все эти рукописи обратно на полки.

— Да, конечно.

— И еще, Хизи… — Она с удивлением обернулась. Странно, что он назвал ее по имени, а не «вы» и не «принцесса», с неизменным сарказмом. — С завтрашнего дня вы уже не должны работать в библиотеке.

— Почему? — спросила она, потрясенная. — Ган, я что-нибудь не так сделала? Простите меня, в чем бы я ни была виновата.

— Конечно же виноваты. Отец ваш довольно четко изъяснил в своем предписании, что работаете вы здесь до тех пор, пока не возместите нанесенный вами урон. С завтрашнего дня, если вы будете продолжать работу, я обязан платить вам. Вы мне уже ничего не должны, Хизи.

— Но еще так много нужно сделать, — возразила она. — У вас на все не хватит времени. Кто будет переписывать этот манускрипт, если вы будете раскладывать рукописи по полкам?

— Я справлялся с моей работой задолго до того, как вы родились, принцесса, и завтра, и послезавтра я вполне обойдусь без вашей помощи.

Он опять заскрипел пером, не глядя на Хизи. Она стояла рядом, не зная, что сказать. Наконец Ган перестал писать и откинулся на спинку стула.

— Что-нибудь еще? — ласково спросил он.

— Да нет, ничего особенного, — ответила Хизи и, взяв страницу старой книги, которую он переписывал, дернула ее с силой, надорвав край. Ган ошеломленно взглянул на Хизи — и вдруг, впервые с тех пор, как она познакомилась с ним, рассмеялся. Это был не деланный хохот, а самый настоящий, искренний смех.

— Что ж, — сказал он. — Разложите по полкам эти рукописи, а завтра я найду для вас работу.

Она разместила по полкам все, кроме трех книг, как вдруг услышала чье-то кхм-кхм за своей спиной. Хизи обернулась — напротив нее стоял юноша лет примерно двадцати. Он был высокий, с треугольным лицом и орлиным носом. Одет он был в серую тунику, сшитую явно не при дворе. И все же, отметила Хизи, она очень идет ему.

— Простите меня, госпожа, — сказал юноша, учтиво склонив голову, — вы здесь как будто все знаете?

— В библиотеке? — уточнила Хизи. — Вам следует обратиться к Гану. Он здесь распоряжается.

— Да-да. Я уже говорил с ним. Он позволил мне быть здесь, потому что я имею грамоту от жрецов. Но предупредил — как же он это сказал? — «Моя деятельность простирается не столь широко, чтобы я мог оказать вам помощь».

Хизи улыбнулась.

— Узнаю Гана. Это значит, что и мне не следует вам помогать.

Она вопросительно взглянула на своего ментора, но, казалось, тот был всецело погружен в переписывание манускрипта. Хизи пожала плечами. Несмотря на слабое действие дурмана, или, вернее, именно по этой причине, у нее все еще кружилась голова. Юноша нравился ей, у него были приятные манеры.

— Чем я могу вам помочь? — спросила Хизи.

— Недавно я получил звание королевского инженера.

— Это касается жрецов?

— Да, некоторым образом. Между королем и жрецами имеется договоренность. Неофициальная, разумеется.

— Простите, я не знала. И что же дальше?

— Видите ли, мой отец — торговец, и происходит он не из королевской семьи. Однако многие дети купцов становятся инженерами, и их нанимают на службу, невзирая на низкое происхождение. Я это говорю, чтобы вы знали: я совершенно не владею древним письмом. Для меня оно окутано непроницаемой тайной.

Хизи от удивления широко раскрыла глаза.

— Неужто вы думаете, что отпрыски знатных фамилий владеют древним письмом? Многих из ваших ровесников почитают светочами, если они знакомы с новым письмом.

— Что ж, тогда дела мои не так плохи, — согласился юноша. — Но разрешению моей задачи это не способствует.

— В чем она заключается?

— Я должен сконструировать систему водостоков, которые необходимо провести от Нового Дворца к крылу, что мы начали строить. Само по себе это нетрудно, но мне надо изучить старую сеть водостоков, которую мы будем дополнять. Признаться, мне вообще ничего не известно о ее устройстве.

Он умоляюще протянул руки и заговорил шепотом:

— Если я не справлюсь со своей задачей, мне придется вернуться к отцу и водить по реке его баржи. Это мне не по нраву, госпожа. Вот почему я обратился к вам…

Хизи кивнула, убежденная его доводами. Немногие заходили в библиотеку ради какого-то дела. В основном это были писцы, копирующие старые торговые соглашения, или историки, изучающие генеалогию знатных семейств. Они недолго сидели над рукописями и трудились без особого рвения.

Но этому юноше действительно нужно было получить интересующие его сведения. Хизи могла его понять.

— Видите ли, — сказала она, — почти во всех необходимых вам рукописях применено новое письмо. И потому у вас будет достаточно текстов, где не понадобится знание иероглифов. Большинство зданий Нового Дворца было построено после того, как было введено слоговое письмо, и наверняка оно употребляется во многих инженерных документах.

Юноша покачал головой.

— Замечательно. Я был уверен, что вы сумеете мне помочь. Но как мне найти эти книги? Здесь столько рукописей, и все расположены неизвестно в каком порядке…

— Я научу вас пользоваться указателем, — ответила Хизи. — Следуйте за мной, и вы увидите, как я буду размещать на полках эти рукописи.

Она обратила внимание юноши на номера полок и соответствующие им номера в указателе. Ее рассказ, казалось, произвел на него большое впечатление. Она объяснила ему, как построен указатель и как нужно пользоваться им. Юноша как будто понял это. Он любезно поблагодарил ее и ушел, прежде чем Хизи устала отвечать на вопросы.

У нее еще оставалось время для собственных исследований, но мысли ее все время возвращались к этому юноше, к его расспросам. Что-то он такое упомянул…

Вдруг Хизи вспомнила. Водостоки. В царствование Первой Династии они еще не были проложены, но при второй была выстроена обширная сеть. Иные из них, возможно, уцелели, несмотря на затопление. Старое здание, где она блуждала с Тзэмом, также оказалось затопленным, но водостоки изначально прокладываются под землей. Однако провалился не весь дворец, сохранились западные постройки времен Второй Династии. Юноша сказал, что новые водостоки будут сообщаться со старыми. В ее воображении по кусочкам стало складываться что-то вроде карты. Это была причудливая карта, переплетение рвов и стоков, пересекающих старые постройки под землей или выходящих на поверхность, а к ним присоединялись все новые и новые. Они продолжали те, которые ей были уже известны, — те, по которым вода поступала во дворец. Если у Хизи будет карта всей сети водостоков, тогда ей будет ясно, как пробраться к Дьену. Ведь она может сама провести некоторые исследования для юноши и заслужить его благодарность. Мысль об этом показалась ей приятной. Водостоки! Она поспешила к Гану за указателем.

Через несколько дней Хизи уже начала трудиться над картой. Работала она над ней в укромном уголке библиотеки, подальше от любопытных глаз. Ган охотно дал ей чернила трех цветов, чтобы она чертила план развалин старого дворца черным, древние водопроводы голубым и сеть водостоков красным цветом. Отдельно она начертила карту дворца, каким он был теперь, которую, пользуясь цифрами и примечаниями, можно было сравнить с предполагаемой картой прежнего дворца. Разумеется, над картой Хизи работала по вечерам и в обеденное время. Ган сказал ей, что подал королю просьбу о новом соглашении, так как Хизи опять порвала книгу. Хотя распоряжения от ее отца еще не поступило, она раскладывала рукописи по полкам, подклеивала их и составляла указатель, как уже делала это последние несколько месяцев.

Хизи трудилась над составлением указателя, когда в библиотеку зашел юноша, называвший себя инженером.

— Добрый день, — сказал он.

Хизи кивнула ему.

— Простите, но в прошлый раз я забыл спросить, как вас зовут, — слегка виноватым тоном сказал юноша.

— Хизи, — ответила она. — Хизи Йид… просто Хизи.

Ей не хотелось, чтобы юноша именовал ее «принцесса». Это было бы нелепо, особенно если учесть его низкое происхождение. Вдобавок Хизи казалось забавным держать его в неведении. Потом, когда ее переведут в Зал Мгновений, Хизи, возможно, откроет ему, кто она такая на самом деле. То-то он удивится! Может быть, даже будет рассказывать своим друзьям, как однажды ему довелось беседовать с принцессой.

— А меня зовут Йэн, сын Чэна. Я хочу поблагодарить вас за помощь — хотя у меня еще не было времени, чтобы заглянуть в указатель.

— Вы можете сделать это сейчас, — ответила Хизи. — Позавчера у меня нашлось несколько свободных минут, и я выписала несколько книг, в которые вам следует заглянуть. В первых трех употребляется слоговое письмо, так что вам не о чем беспокоиться. А вот последняя написана иероглифами, но вас это не затруднит, потому что в основном она составлена из чертежей.

— Ах, как вы предусмотрительны, госпожа, — с удивлением отозвался юноша, с удивлением глядя на составленный ею список.

— Зовите меня просто Хизи, — заметила она снисходительным тоном взрослой дамы. Юноша улыбнулся, и Хизи подумала, что он находит ее смешной. Она вспыхнула от стыда: ведь она и не старалась ему понравиться, а просто хотела казаться взрослее.

— Хизи, — продолжал юноша, — я не знаю, как отблагодарить вас.

Хизи махнула рукой.

— Я потратила на это всего несколько минут. Не стоит благодарности.

— Что ж, — он чуть склонил голову, — спасибо вам за все.

Взяв у нее список, он внимательно просмотрел номера и названия книг и вскоре уже сидел над ними, погрузившись в чтение. Хизи заметила, что, читая, он делает пометки на свитке бумаги, который принес с собой. По пути домой Хизи расспросила Тзэма о Йэне.

— Йэн, сын Чэна? Какой-нибудь простолюдин, наверное.

— Вовсе нет, — ответила Хизи. — Он инженер. В библиотеке я помогла ему найти нужные рукописи.

— Он слишком часто улыбается, — заметил Тзэм.

— И ты бы часто улыбался, если бы только что попал во дворец. Ты боялся бы оскорбить кого-нибудь своим хмурым видом.

Тзэм пожал плечами:

— Возможно. Вам, наверное, часто приходится беседовать с ним.

— Он приходил всего два раза. Это не так уж много.

Тзэм промолчал, и Хизи подумала, что он несколько задет. В последнее время Хизи мало разговаривала с Тзэмом, а ведь он после исчезновения Дьена был ее единственным другом. Конечно, он был совсем не то, что Дьен, слуга остается слугой, и его не будешь считать другом, даже если есть взаимная привязанность. Разумеется, она воспринимала его заботу о ней как должное.

— Пойдем посидим у фонтана на крыше. Я хочу полюбоваться городом.

— Квэй сказала, что нам следует вернуться домой пораньше, — возразил Тзэм, но Хизи только с недоумением распахнула ресницы.

— Идем, Тзэм, — велела она и повернула на другую дорожку. Вскоре они уже пробирались через заброшенное крыло.

— Здесь опасно, — предупредил Тзэм. — Если призрак напал на вас в Зале Мгновений, здесь ему никто не помешает, ведь поблизости нет жрецов.

Хизи заколебалась, но всего только на мгновение.

— Мы уже несколько лет, как ходим сюда, Тзэм. И никогда ничего не случалось.

— Раньше не случалось, принцесса, а сейчас — кто знает?

Они достигли основания лестницы и начали подниматься.

— Я уверена, ты сумеешь меня защитить.

— Именно поэтому вы и отослали меня прочь, когда приходили жрецы? — спросил ее Тзэм. Сказал он это ласково, но не без горечи.

Она взглянула на него сверху вниз, стоя на верхней ступеньке.

— Жрецы есть жрецы. Разве меня нужно от них защищать?

Тзэм плотнее сомкнул губы; ему нечего было возразить.

Сумерки окрасили Нол в ржавые и серые тона. Река блестела расплавленной медью, мучительно прекрасная. Хизи с восторгом глядела на нее.

— Тебе приходится бывать в городе, да, Тзэм?

— Довольно часто, принцесса. Квэй посылает меня покупать пряности и мясо.

— Могу ли я пойти с тобой в следующий раз?

Тзэм покачал головой:

— Не дальше ворот дворца. Пока еще нельзя.

— А когда будет можно? Когда меня переведут в Зал мгновений?

— Да, — ответил Тзэм.

Хизи кивнула. Она сама догадывалась об этом. Пальцем она очертила город вдоль огромного зиккурата с его нескончаемо льющимся потоком и тысячами крохотных лачуг на набережной.

— Ты возьмешь меня туда, когда я стану достаточно взрослой?

— Разумеется, если вам этого хочется.

— Хорошо.

Хизи окинула взглядом русло реки снизу вверх, против течения, и попыталась представить ее исток и бесконечные просторы, которые она пересекает, прежде чем достигает Нола. Где-то там, в верховьях, растут густые леса, которые снятся ей по ночам. Но поначалу, конечно, попадаешь в пустыню, такую огромную, что даже трудно вообразить. В географическом труде, с которым Хизи бегло ознакомилась, говорилось, что река вытекает из горы, однако что это за гора, описание этой горы не давалось. Она именовалась как Челинг, «Извергающая воду», в древности о ней было сложено много преданий. Хизи она представлялась совершенно простым, гладким, огромным голым камнем, заостренным кверху, как это изображено на карте. Ей, конечно, никогда не приходилось видеть горы.

— Тзэм, — участливо сказала она, — я отослала тебя, потому что опасалась, как бы с тобой что-нибудь не лучилось. Ведь ты мой единственный друг.

— Мой долг — защищать вас, принцесса, — заявил Тзэм.

— Да, конечно. Ты всегда обязан меня защищать. Но не от жрецов, Тзэм. Если бы ты ранил жреца или хотя бы просто прикоснулся к нему без позволения, тебя поместили бы в Двор Ленг и замучили бы до смерти, а со мной они все равно сделали бы, что им угодно.

— Они бы поплатились за это, — проворчал Тзэм. — Клянусь Богом Реки, это бы им дорого обошлось.

— Богом Реки? Ты думаешь, он печется обо мне, Тзэм? Все, что ни случается со мной, происходит по его воле. Я часть Реки, как и мой отец, как и жрецы. Все, что ни происходит в Ноле, — все приносит Река.

Тзэм ничего не ответил, но встал с ней рядом у парапета.

Закат тускнел, и Река из медной превращалась в илистую; скоро она поймает звезды и луну и будет удерживать их в своих мутных струях. Где же живут купцы? Где дом Йэна? — со слабым любопытством подумала Хизи. Наверное, вон там, где сбилось в кучу стадо овец; там стоят дома — не роскошные, как у знати, но удобные и просторные. Она уже хотела спросить Тзэма, знает ли он, но промолчала: Тзэм стоял, погруженный в задумчивость.

Несколько минут спустя его огромная рука осторожно коснулась ее волос.

— Идемте, принцесса. Ужин давно остыл, и Квэй сердится.

— Все кончилось, да, Тзэм? — спросила Хизи, с удивлением чувствуя, что вот-вот заплачет.

— Что кончилось, принцесса?

— Детство. Я ведь больше не ребенок, правда?

Улыбка Тзэма была слабой, как последние лучи солнца.

— Вы никогда не были ребенком, принцесса.

Он снова погладил ее по голове. Слезы стояли у Хизи в горле. Тзэм и Хизи отправились домой; Река в сумерках сделалась серой.

 

VII

ЧУДИЩЕ В УТРОБЕ ВОРОНА

Перкару показалось, что тьма в пещере не такая уж непроглядная. Хорошо хоть так, могло быть еще темнее. Перкар вспомнил, как в детстве он топил в смоле букашек. Если бы смола вдруг разлилась, подумал Перкар, и покрыла его с головой, наверное, было бы так же темно. Правда, смола — она ведь горячая, и темнота показалась бы сущей чепухой. Вот и сейчас ничего от них не зависит. Конечно, не слишком приятно, когда ничего не видишь, даже страшновато, но перед ними стоят другие, куда более важные задачи. И потому сейчас не годится говорить об этом.

— Придется зажечь факел, — пробормотал Апад. — Эй, Перкар, что ты стоишь, разинув рот?

Кто-то захихикал прямо над ухом Перкара, и он вновь обрел способность видеть в темноте. Лемеи корчился у стены, держась за живот.

— Придется зажечь факел! — радостно воскликнул Лемеи. — Придется-придется! — Он выл, задыхаясь от смеха.

— Пожиратель дерьма! — взревел Апад, выхватывая меч из ножен. — Теперь ты посмеешься!

— Теперь ты посмеешься! — повторил Лемеи, указывая пальцем на Апада.

Невнятно зарычав, Апад бросился вперед, размахивая мечом во все стороны. Перкар застыл от ужаса, слова протеста замерли у него на губах. Апад не шутил и не угрожал: он всерьез намеревался расправиться с насмешником.

Однако Ападу, несомненно, не приходилось сражаться в такой тесной пещере. Клинок заскрежетал, ударившись о каменный свод, на пол посыпались искры. Апад выронил меч, и тот со стуком упал на пол. Апад пошатнулся, сжимая свое запястье, и все же он едва не убил Лемеи. Смех чудища был похож теперь на судорожный хрип, и Перкару показалось, что Лемеи с перепугу проглотил язык. С удивлением он наблюдал, как лицо чудища сделалось сначала красным, а потом багровым. Апад бросал свирепые взгляды, все еще потирая запястье. С сумрачным видом он нагнулся за упавшим мечом.

— Не смей! — крикнул на него Перкар. — Он нам еще пригодится.

— Это верно, Апад! — согласился Эрука.

Апад взглянул на Лемеи; на лице его ненависть была смешана с отвращением: чудище при этом проливало неподдельные слезы. Апад кивнул, подобрал меч и, осмотрев зазубренное и затупившееся лезвие, вложил меч в украшенные резьбой ножны.

— Ты спрашиваешь, отчего я это делаю… — сказал Лемеи, едва только вновь обрел способность говорить. — Так вот тебе и ответ. — Он весело покачал головой. — А сейчас, великие воины, не желаете ли продолжить путешествие?

Перкар остерегался задавать Лемеи вопросы. Они продолжали свой путь в утробе горы, и Лемеи то и дело похрюкивал, довольный ловко удавшейся шуткой.

Наконец коридор расширился, и они вышли в огромный, залитый огнями зал. Он напоминал небесный свод, но звезд там было больше, чем на ночном небе. Стены пещеры были выложены драгоценными камнями, которые переливались в потоках света. Перкар замер, глядя на это чудо, этот сияющий каскад самоцветов; в тишине слышалось только дыхание путешественников, да где-то звонко капала вода.

— Что ж, — заметил Лемеи, — вот мы и добрались. Каракаса Нгорна.

— Кадакаса Нгорна, — поправил Перкар, думая, что Лемеи оговорился. — Утроба горы.

— Вовсе нет, — сурово возразил Лемеи. — Каракаса. Утроба Ворона. Именно здесь оказалось солнце, когда он проглотил его.

Перкар пристально взглянул на Лемеи. Шутит, как всегда. И все же Перкару так мало известно об этих богах… Удивительные вещи они порой утверждают. Вороний Бог, разумеется, любит красивые вещицы. Как солнце, например, или эти драгоценности. Может ли быть, что эта пещера — брюхо Карака? Лучше не разузнавать, решил Перкар.

— Мечи! — нетерпеливо напомнил Апад. — Где хранятся мечи?

Лемеи фыркнул.

— Нетерпение твое изобличает в тебе смертного, — пробормотал он.

— Мы спешим, — пояснил Перкар.

— Конечно-конечно, — с едкой снисходительностью ответил Лемеи, — сюда, пожалуйста.

Он повел их дальше.

— Это пиршественный зал.

— Пиршественный зал? Где же стол и скамьи?

— А ты что, не видишь их?

И Перкар с удивлением увидел, как воздух затрепетал, будто птичьи крылья, а пещера вдруг превратилась в роскошный чертог, полный столов и лавок, еще не занятых, поджидающих гостей.

— Я ничего не вижу, — пробормотал Апад.

— Значит, ты полностью смертный, — ответил Лемеи. — Неужто в твоих жилах нет ни капли божественной крови?

— Ни одной, — заявил Апад. — И это мне приятно.

— Разумеется, — согласился Лемеи, а Перкар сжал плечо Апада, так как тот опять схватился за меч. Апад бросил гневный взгляд на Перкара, но меч так и остался в ножнах. Они пересекли зал: Перкар обогнул стол, а Апад прошел сквозь него.

— А вот у тебя, — сказал Лемеи Перкару, — у тебя наверняка течет в жилах несколько капелек золотой крови.

Перкар ничего не ответил. Ему было странно, что в жилах Апада течет только человеческая кровь. Какая семья не имеет среди своих предков бога или богиню? Семья Апада, как оказалось. И он этим гордится! Краешком глаза Перкар заметил, как Эрука огибает стол.

Достигнув дальнего конца галереи, они остановились.

— Вот мы и пришли, — объявил Лемеи. — Если мне будет угодно, я подожду вас здесь. Скорее всего именно так оно и будет. А сокровища — вон там. — Он указал на небольшое помещение, примыкавшее к залу; теперь и Перкар его увидел.

— Вы можете побеседовать со стражем этих сокровищ.

— Со стражем? — переспросил Апад.

— Да, разумеется, сокровища сторожат. Среди богов встречаются жадные и богатство необходимо оберегать.

— Что это за страж? — настаивал Апад.

— Войди и увидишь, — ответил Лемеи, отхлебывая брагу из фляжки. — Мы с ней не слишком ладим, и потому я останусь здесь.

Перкар глубоко вздохнул. Он проделал такой большой путь, проник в сердцевину горы, сердцевину мира, и на севере его ожидал давний враг, Изменчивый. Нельзя же, почти в преддверии победы, уйти отсюда с пустыми руками. Не произнеся ни слова, он вошел.

Помещение походило на утробу Ворона, но было гораздо теснее. Однако усеянные драгоценностями стены казались еще великолепнее. Но Перкару некогда было любоваться ими, все его внимание было приковано к хранительнице.

По представлениям Перкара, сокровища должен был охранять дракон, вроде того, которого описывает Иру Анту в «Повествовании об Экаре Иру Анту». Но здесь не было ни дракона, ни одноглазого великана. Сокровища охраняла немолодая женщина, седая, с приятным лицом. Одета она была в простое черное платье, и на коленях у нее лежал халат, который она вышивала.

— Здравствуй, — сказала она, едва взглянув на Перкара. За спиной у нее были полки, и там лежали мечи. С прямыми и загнутыми клинками, с наточенными до зеркального блеска лезвиями. Молоты, копья, колчаны со стрелами были небрежно разложены на полу. Помимо оружия, внимание Перкара привлекли другие сокровища: золотые фляги, браслеты и прочие украшения.

— Бабушка, — осторожно обратился к ней Перкар.

— Кто ты? — Она взглянула на него более внимательно. Глаза у нее были серые, и взгляд казался далеким, туманным.

— Я из рода Кар Барку. Меня зовут Перкар.

Губы женщины тронула улыбка.

— Перкар — значит Дуб?

— Да, так меня назвали.

— Это имя дал тебе бог?

— Да, бог дал мне это имя в честь своего друга.

Женщина кивнула и поднесла шитье поближе к глазам, чтобы получше разглядеть свою работу.

— Твои спутники сейчас тоже войдут сюда?

— Не знаю, — пожал плечами Перкар.

— У тебя сомнительные друзья.

— Ты имеешь в виду нашего проводника?

— Да, Лемеи. Если он привел вас сюда, значит, замышляет недоброе. Что ты вздумал тут натворить, мальчик Дуб?

— Я уже не мальчик, — кротко возразил Перкар.

— Да, так ты считаешь. Но это еще нужно доказать. Что тебе здесь нужно?

Перкар забеспокоился. Он был готов к поединку, но только не к подобным расспросам.

— Я назвал тебе свое имя, — сказал он. — Будь добра, скажи, как тебя зовут.

— Что тебе это даст? — возразила хранительница.

— Я сложу о тебе песнь, чтобы почтить тебя, — ответил Перкар. — Или мой друг Эрука, певец…

Она протестующе подняла руку.

— Обо мне не складывают песен, мальчик Дуб. Вряд ли в ваших песнях вы слышали обо мне. Ответь мне, зачем ты сюда пришел. Или я должна это отгадать?

— Я хочу взглянуть на оружие Владыки Леса.

— Вот оно перед тобой. Хочешь рассмотреть его получше?

— Да, богиня.

Она раздраженно нахмурилась.

— Не называй меня так.

— Ты не сказала, как нужно тебя называть, — напомнил ей Перкар.

— Никак не называй. — Оставив вышивание, она положила на него ладони.

— Для чего тебе оружие, мальчик Дуб? Хочешь выиграть сражение? Или убить хозяина и захватить его дамакуту? Ты достиг бы всего этого с помощью собственного меча.

— Я не говорил, что собираюсь унести отсюда это оружие.

— Но ты ведь этого не отрицаешь. И хорошо, иначе твои слова оказались бы ложью, — заметила хранительница. — Конечно, Лемеи привел тебя сюда неспроста. Он уверен, что тебе удастся похитить меч. Зачем тебе оружие?

— Я хочу убить бога, — ответил Перкар.

Женщина кивнула:

— Разумеется. И что же этот бог сделал, что ты так возненавидел его?

— Я не хочу тебе об этом рассказывать, — заявил Перкар. — Вряд ли это заставит тебя отдать нам мечи.

— У меня нет ничего, что я могла бы тебе отдать, Перкар. Сокровища эти будут здесь, пока я жива.

— Что? — Яростный шепот Перкара донесся до большой пещеры, где оставались Апад и Эрука. Они о чем-то переговаривались с Лемеи. Перкар почувствовал, что настал решающий миг: сейчас ему наконец откроется истина. — Я должен сразиться с тобой? — спросил он.

— Сражайся, если угодно. Я всего лишь старая женщина.

— Ты сказала, мечи останутся здесь, пока ты жива.

— Да, это так. Но я не говорила, что буду с тобой сражаться. Вот, пожалуйста. — Она осторожно сняла с полки меч поменьше и передала его Перкару. — Бери. Попробуй унести его отсюда.

Перкар, оторопев, сжал витую, медную рукоять меча. Она холодила ему ладонь, и клинок блистал, как явленное божество. Как если бы меч был только «рисунком», нанесенным на нечто более глубокое и Реальное.

— Иди, — настаивала хранительница.

Перкар, затаив дыхание, направился к выходу. Меч он держал наготове, ожидая, что в любой миг хранительница превратится в пылающее яростью чудище. Но она только тихонько вздохнула и покачала головой.

У порога Перкар наклонился, положил меч и вышел. Через шаг-другой он нахмурился и в гневе бросился обратно. Подняв меч, он тут же вновь положил его на пол. Семь раз он пытался поднять его и семь раз оставлял у порога.

— Как тебе это удается? — спросил он наконец хранительницу.

— Это не по моей воле. Мечи и моя кровь… Они не желают меня покидать.

— Она лжет, — прошипел Апад за спиной у Перкара. — Перкар, это колдунья. Неужели ты не чувствуешь ее чар?

Однако Перкар был уверен, что колдовство его не коснулось; сила, заставляющая его всякий раз оставлять меч у порога, находилась вне его. Но и хранительница, по убеждению Перкара, не была волшебницей.

— Попробуй ты, — велел он Ападу, и пока тот безуспешно старался вынести меч, пристально наблюдал за ней. Женщина сидела не шевелясь. Перкар, раздосадованный, подобрал меч и быстрыми шагами подошел к хранительнице. Что-то ему удалось прочесть в ее взгляде — страх? отчаяние?

— Ты хочешь убить меня, — сказала она Перкару. — Ты убьешь меня из-за вражды с тем богом?

— Я не ссорился с тобой, госпожа, — возразил Перкар. — Скажи мне только, как вынести отсюда эти мечи, и я оставлю тебя в покое.

— Для этого нужно убить меня, — вздохнув, ответила хранительница.

— Но я не хочу тебя убивать.

— Перкар! — воскликнул стоявший за ним Апад. — Берегись! Берегись ее колдовства!

Перкар обернулся к нему:

— Уверен, колдовство исходит не от нее, а от Владыки Леса.

— Не принимай ее за человека, Перкар! — крикнул ему стоявший у входа Эрука. Апад подошел к Перкару поближе.

— Лемеи предупредил нас о ее кознях.

— Ты женщина или богиня? — спросил Перкар.

— Какой ответ мне выбрать, чтобы спасти жизнь? — поинтересовалась она.

— Перкар! — предупреждающе крикнул Апад, так как Перкар вплотную приблизился к хранительнице.

— Говорю же тебе, я не собираюсь тебя убивать, — едва сдерживая гнев, заговорил Перкар. — Но мне нужно оружие. Каким из этих мечей Владыка Леса сражался со своим Братом?

— Со своим Братом? — переспросила она, в ужасе глядя на Перкара. Впервые он видел ее в таком волнении. — С Чангелингом?

— Где этот меч?

Апад стоял уже у полок, беря в руки то один меч, то другой. Это вызвало беспокойство у Перкара.

— Не о том говоришь, Перкар! Что нам за дело до Брата? Нам нужен меч, которым можно убить самого Владыку Леса. Спроси у нее, где этот меч?

— Думаете, он держит здесь свою смерть? — насмешливо спросила женщина. — Кто он, твой глупый товарищ, мальчик Дуб?

Апад медленно обернулся, глаза его горели яростью.

— Чего ты хочешь от нас, волшебница-богиня? Терпение наше на исходе.

— Я не богиня, — тихо ответила женщина. В голосе ее звучал затаенный страх. — Не убивайте меня.

— Предупреждаю, — прошипел Апад. — Нам приходилось сражаться с богами, и мы побеждали их с помощью наших мечей, а, Перкар?

— Погоди. Потерпи немного, Апад.

— Чего тут ждать? Да что с тобой, Перкар! Как ты не понимаешь, кто она! Колдунья дурачит нас, дожидаясь, пока подоспеют ее друзья и помогут одолеть нас!

— Я отдала бы вам мечи, если бы только могла, — сказала хранительница. — Поверьте мне, пожалуйста. Мне недолго осталось жить, всего несколько месяцев. Ах как долго я была здесь!

Перкар с изумлением увидел, как с ресниц ее упала слеза и медленно потекла по щеке.

— Не надо, — Перкар склонился над ней, — не надо плакать.

Он коснулся ее плеча.

— Перкар! — завопил Апад.

Сильный толчок в спину заставил Перкара пошатнуться. Доспехи его были тяжелы, и, чтобы удержать равновесие, он широко взмахнул руками, выронив волшебный меч. Все же Перкар упал, успев подставить руку, но сильно ушиб плечо. Возмущенный и недоумевающий, он не успел еще встать с колен, не успел ничего спросить, как вдруг что-то алое, соленое, с привкусом железа, брызнуло ему на лицо и грудь, обрызгало доспехи.

Апад покачнулся, также весь обрызганный кровью. Глаза его расширились, рот приоткрылся в ужасе. Отшвырнув меч, Апад бросился прочь. Перкар не знал, что и думать. Все случилось так быстро и казалось необъяснимым.

И женщина вся была в крови. Она сидела, дрожа, в своем кресле. Перкар стоял возле нее на коленях. Кровь выступила над вырезом ее платья, полилась на пол.

— Я думал… я… — услышал он бормотание Апада.

И вдруг Перкар все понял. Шея хранительницы была рассечена надвое, кровь лилась из раны. Рассечена была ключица и грудь почти до половины. Глаза ее сверкали, и губы беззвучно шевелились, когда она упала прямо Перкару на руки. Кровь была алой, яркой человеческой кровью, а не золотой и не черной, как кровь богов.

— Нет, — прошептала женщина почти ему в ухо, — нет.

За порогом послышалось хихиканье Лемеи.

— Апад? Зачем?.. — почти задыхаясь, выговорил Перкар.

Он чувствовал, как его кожаная туника пропитывается теплой кровью. Перкар лихорадочно соображал, как бы ей помочь, чем бы перевязать рану. Он попытался уложить женщину на спину, но голова ее упала на плечо, и рана на шее и груди сделалась еще шире. Перкара затошнило, и он вынужден был пригнуться к полу пещеры. Когда спазмы отпустили его, женщина была уже мертва. Апад стоял, прислонившись к стене.

— Я не знал… Не знал, что она… — бормотал Апад.

Лемеи ржал, завывая.

— Не надо плакать, — передразнивал он Перкара, умело подражая его деревенскому выговору. Для Перкара это было уже чересчур. Он схватил волшебный меч.

— Это ты виноват, ты, смердящая скотина, — взревел он и подскочил к Лемеи, даже не заметив, как легко ему удалось теперь вынести меч. В глазах Лемеи мелькнул ужас, когда он увидел занесенный над ним меч. Но он успел увернуться от удара и неуклюже затанцевал поодаль.

— Ну-ну, — упрекнул Перкара Лемеи, — ты же получил, что желал.

Но возражение это еще больше разозлило юношу. Он вновь бросился на демона. И вдруг в пещере вновь воцарилась непроницаемая тьма.

— Ты собираешься поразить меня этой штуковиной? Мне это не слишком нравится! — уведомил его Лемеи, прячась где-то во мраке.

— Апад! Эрука! — завопил Перкар. — Зажигайте факелы!

Он размахивал вокруг себя мечом, но Лемеи был недосягаем. Отказавшись от бесполезной борьбы, Перкар опустился на колени, подложив под них меч, и достал из сумы тростниковый факел, трут и кресало. Ему удалось высечь несколько искр.

Но едва только трут начал тлеть, как позади Перкара вспыхнуло яркое пламя.

— Готово, — сказал Эрука.

— Хорошо, — одобрил Перкар. Он осмотрелся вокруг в надежде заметить Лемеи, но факел озарял только небольшое пространство.

— Зажги свой, — посоветовал Эрука.

— Нет, надо зажигать их по одному; они понадобятся нам, чтобы выбраться отсюда.

— Да, ты прав, — согласился Эрука.

Апад все еще оставался в сокровищнице, скорчившись на полу.

— Идем, Апад. Благодаря твоим стараниям мы вынуждены теперь спешить. Нам надо убираться отсюда немедленно!

Последнее слово, которое Перкар яростно выкрикнул, казалось, достигло сознания Апада. Пошатываясь, он поднялся на ноги.

Стараясь не глядеть на мертвую, Перкар подошел к полкам, где лежали мечи.

— Иди сюда с факелом, Эрука, — приказал он.

— Который же из них?.. — бормотал Перкар.

Ему подходил любой, даже тот, что он сейчас держал в руке. Перкар закусил губу, сознавая, что у них нет времени для раздумий.

— Каждый берите себе по мечу, — наконец решил он. — Свои оставьте тут. Нам надо бежать отсюда как можно скорее.

Для себя он выбрал длинный, тонкий меч с клинком цвета нефрита. Такого же цвета была вода. Сжав рукоять, он ощутил холодное жжение, такое же, как и в первый раз, но гораздо сильнее. Перкар несколько заколебался, прежде чем отстегнуть от пояса меч, сделанный богом Ко, — подарок отца сыну, чтобы тот стал мужчиной. Но, поколебавшись, он расстался с ним. Слишком тяжело было бы нести сразу два меча. К тому же собственный его меч не убивает богов, в этом Перкару уже пришлось убедиться. А этот, наверное, убивает. Он уронил свой меч и ножны и только тут понял, что уронил его прямо в лужу крови. И ножны, украшенные его матерью, покрылись красными пятнами. Здесь лежал халат, расшитый хранительницей, алый от крови и пламени факела. И вдруг Перкара, будто вспышка, озарила мысль: злодеяние, свершенное им, прорастет глубоко, росток уже проклюнулся из семени и неотвратимо увеличивается. Ему бы следовало понимать, какое зло он затевает.

Эрука спокойно выбрал себе оружие, но Апад стоял в растерянности, и Перкар сам предложил ему один из мечей. Апад молча кивнул и взял его. Он растерянно смотрел на убитую.

— Идем, — сказал Перкар.

Пристегнув новый меч, он заткнул за пояс незажженный факел и взял горящий факел у Эруки. Факел уже наполовину прогорел. Не дожидаясь товарищей, Перкар быстро вышел из грота и услышал за спиной их торопливые шаги. При свете факела пещера мигала множеством кровавых глаз, с укором на него глядевших.

Первый факел превратился уже в тлеющий огарок, и Перкар, не дожидаясь, пока он погаснет, зажег от него новый.

— Нам следует ускорить шаг, — сказал он Ападу и Эруке. — Стоит нам остаться во тьме без факелов, можно сразу же начинать погребальную песнь.

— Ты уверен, что мы не заблудились? — спросил Эрука.

— Уверен, — ответил Перкар. — Я хорошо запомнил дорогу.

— Если мы сбились с пути…

— Будь что будет, — ответил Перкар. — Не тратьте силы попусту. Поторапливайтесь!..

Но как они ни торопились, идти было очень трудно. Пол пещеры был неровным. В самых узких коридорах, сквозь которые приходилось протискиваться, Перкар с ужасом ожидал новых проделок Лемеи. Юноше повсюду чудилось хихиканье демона. Впрочем, жестокие выходки Лемеи казались ему менее страшными, чем возможность мести. Если родственники убитой находятся где-то поблизости, Перкару и его друзьям несдобровать. А то, что она — полностью или почти полностью — принадлежала к человеческому племени, это несомненно. Перкар стиснул зубы, чтобы подавить новый приступ тошноты; некогда было предаваться отчаянию. Он поклялся, что принесет жертву ее духу, хотя и понимал: проку от этого не будет. Ведь он не знал ни имени женщины, ни откуда она родом. Воспоминание о блестящих, безумных глазах умирающей неотступно преследовало его. Если даже его дары попадут к ней, она поймет, для чего он их приносит: чтобы хоть отчасти искупить содеянное. Как ни злился Перкар на Апада, он понимал, что сам во всем виноват. Апад и Эрука ни за что бы не проникли в пещеру, если бы ему, Перкару, не вздумалось отправиться туда одному. Он бросил вызов их мужскому тщеславию, пробудил стремление к подвигам и военной славе, которое возобладало в них над нежеланием отвоевывать новые земли у Балати. И потом, не гнев и не ярость, но страх заставил Апада убить хранительницу. Во множестве песен упоминались безобидные с виду создания, которые неожиданно для героя превращались в драконов и других опасных чудовищ. Ападу наверняка не давало покоя их поражение в битве с Безумным богом; дни и ночи он размышлял над тем, что предпринять в случае новой опасности. Лемеи обманул его, нашептывая всякие небылицы.

Но без меня он никогда бы не проник в пещеру. Будь я к нему внимательнее, мне удалось бы его остановить.

Конечно, им не следовало брать мечи, и среди них — меч с зеленоватым, как нефрит, клинком; сейчас он свисал у Перкара с пояса, хлопая по бедру.

Я убью Изменчивого, и тогда смерть хранительницы будет ненапрасной, она принесет Пираку всему миру.

Но и это звучало безнадежно. Он словно видел перед собой богиню Ручья, и в глазах ее был гнев — нет, скорее — слезы, ведь она знала обо всем, что он успел ради нее натворить.

Факел из тростника горел дольше, чем сосновый, но свет его был неярким, как от углей, и казалось, что он вот-вот угаснет. Перкару приходилось нести его осторожно, и это тоже мешало идти быстрее. Вскоре и этот факел догорел, и Перкар, застонав от отчаяния, засветил новый. Он не знал, сколько им еще предстоит идти, но был уверен, что факелов не хватит до конца пути. После этого им придется пробираться впотьмах, натыкаясь на стены, и неуловимый Лемеи будет хохотать над ними, потому что он может их видеть, а они его — нет.

Кровь, попавшая ему под доспехи, высохла, затвердела, и туника натирала кожу. Острый, густой запах, который чувствовался даже сквозь чад факела, щекотал ему ноздри. К этим неприятным ощущениям добавился шум: скрип и скрежет, стук и звяканье, как будто по камню ударяли сотней железных прутьев. В широких залах пещеры, которые полностью не могло осветить пламя факела, какие-то существа шевелились на границе света и тьмы. Поблескивали зеленоватые, иногда — желтые или красные глаза. Однажды Перкар заметил существо неопределенных очертаний, крупное, но совершенно непохожее на человека, которое передвигалось на паучьих ножках. Перкар вспомнил, как Лемеи предупреждал его: свет в пещере могут заметить. Перкар надеялся, что блеск пламени не только привлечет, но и отпугнет обитателей пещер.

Вскоре догорел и последний факел. Пока он соображал лихорадочно, не смогут ли они еще что-нибудь зажечь, шум за их спиной усилился. Его нельзя было принять просто за игру воображения, за порождение страха. Долго ли они смогут продержаться, сражаясь в темноте, подумал Перкар.

— Отец мой никогда не узнает, что со мной случилось, — вздохнул Апад. Это были первые разумные слова за все время похода. — Души наши будут блуждать здесь, не получая приношений; даже воти им никто не даст. Я обрек на гибель всех нас.

— Мы все виноваты, — прошептал Перкар. — Если бы не я, ни один из вас не оказался бы тут. А если бы не Эрука, этот Лемеи, будь он трижды проклят, никогда не стал бы нашим проводником и мы не нашли бы грот с оружием и не убили бы хранительницу сокровищ. Все мы дуралеи, но мертвую уже не воскресить.

— Это все равно что масло разрезать, — чуть ли не рыдая, заявил Апад. — У этих мечей ужасная сила! Они пронзают насквозь. Я думал, мне предстоит сразиться с богом, которого рубишь и рубишь, а он неуязвим. Думал, мы должны напасть прежде, чем она успеет изменить облик… Ее кровь была красной!

— Замолчи!.. Замолчи, Апад! — закричал Перкар.

Позади них послышался смех, который подхватили сотни голосов, и кто-то произнес звонко и весело:

— Ее кровь была красной!

Факел уже догорал и жег Перкару ладонь. Если бы он знал, что рука его может загореться и светить вместо факела, он продолжал бы терпеть боль. Но он положил огарок на пол. В последних слабых отблесках пламени он выстроил своих друзей в цепочку.

— Ты, Апад, — сказал он, — пойдешь в центре, поближе к стене. Твое дело — нащупывать путь. Ты, Эрука, пойдешь впереди, а я буду замыкающим. Если только кто прикоснется к тебе — руби, не задумываясь. Главное — не теряйся. Одной рукой держись за Апада. Мы должны пробиваться вместе!

Коридор был в этом месте достаточно узок, и им не трудно было осуществить свой замысел. Едва факел погас, Перкар взял в руку волшебный меч. Несколько мгновений они стояли, прислушиваясь: неизвестные твари как будто притихли. Но потом они вновь зашумели, каждое существо гудело негромко, но вместе они производили устрашающий шум.

— Идем. Апад, Эрука, вперед! — приказал Перкар. И они медленно двинулись вдоль коридора в полной тем ноте.

Что-то подскочило к Перкару; звук был как от маленьких, костяных ножек. Он взмахнул мечом и почувствовал, как неизвестное существо отпрянуло прочь. Вновь замахнувшись, он ударил вновь — лезвие ударило об пол, высекло искры. Эрука вдруг вскрикнул — и его меч также зазвенел о камень.

— Береги голову! — завопил Перкар. Какое-то пернатое существо бросилось ему в лицо. С удивлением и отвращением одновременно Перкар сделал выпад мечом, держа клинок плашмя. Ему удалось с легкостью рассечь что-то тонкое, вроде трости. Раздалось шипение, и острая боль поразила его плечо; вонзившееся острие было длинным и тонким, как игла.

Как и в битве с Безумным богом, ужас Перкара вдруг исчез. Он ринулся во тьму, нанося удары, которые могли бы рассечь человека от шеи до паха. Он поразил невидимую тварь еще и еще раз и почувствовал вдруг, как на него брызнула жидкость.

— Ну же! — завопил он. — Вы, вонючие демоны! Все сюда! Сражайтесь со слепым, если у вас хватит мужества!

Он дважды взмахнул мечом, но оба удара пришлись по стене. В наступившей тишине он услышал собственное тяжелое дыхание, а потом возня возобновилась.

— Тебе хочется видеть? — спросил его кто-то. Перкар задохнулся от гнева: вновь Лемеи дурачит их.

— Сюда, смердящая скотина! — завопил Перкар. — Я тебя и так убью!

— Ты можешь видеть, если желаешь, — ответили ему спокойно. Перкар вдруг понял, что это вовсе не Лемеи. Голос звучал где-то внутри него самого — не как эхо в пещере и не как смех Лемеи.

— Да, конечно, мне хотелось бы видеть, — пробормотал Перкар.

И вдруг он увидел — и разогнал их всех: полуистлевшего скелета-упыря и полупаука-получервя. Лемеи, подпрыгивая, спрятался от него за ближайшим поворотом, и с ним еще несколько похожих на него тварей. Его новое магическое зрение было еще более сильным, чем то, что даровал ему Лемеи. Он видел, откуда угрожает опасность, — огромное, черное, напоминающее скорпиона существо собиралось напасть на Эруку. Казалось, он заметил его не по собственной воле, но повинуясь некой магической силе. С воинственным кличем Перкар в два прыжка подскочил к чудищу — и поразил его в похожий на голову отросток острием меча. И вдруг он увидел, как Эрука, остававшийся слепым, яростно замахнулся на него, и едва успел увернуться.

— Апад, Эрука, — позвал Перкар. — Я опять могу видеть. Наверное, в мече моем живет некое божество. Он спросил у меня, не желаю ли я видеть — и вот я вижу.

Апад и Эрука принялись умолять свои мечи даровать им зрение, но в глазах их по-прежнему оставалась ужасающая тьма.

— Теперь можно не спешить, — сказал Перкар. — Чудища остались позади, нескольких я убил или ранил. Я думаю, они трусливы, как Лемеи. Думаю, мне удастся, удерживая их поодаль, вывести вас отсюда.

— Надеюсь, — прошептал Эрука. — Мне здесь не нравится.

— Спой нам песнь, — предложил Перкар. — Спой нам песнь — пусть они знают, что мы их не боимся.

— Я… не в состоянии петь.

— Пой, Эрука, — простонал Апад. — Пожалуйста. Я не могу слышать, как они копошатся. Пусть песня заглушит этот шум.

— Перкар, — жалобно протянул Эрука. — Ты и вправду можешь видеть?

— Конечно, — ответил Перкар, хлопнув друга по плечу. — Я вижу все вокруг. А теперь спой нам.

— Что спеть?

— Не знаю. Что-нибудь о солнце и зеленых долинах.

— Ах, — вздохнул Эрука.

Перкар взял его руку и соединил с рукой Апада. Сам он также взял за руку Апада и встал впереди.

— Идем.

Чудища все еще были позади. Они не знали, как далеко способен видеть Перкар, и находились как раз в поле его зрения. Это устраивало Перкара. Он повел своих Друзей по коридору. Эрука запел детскую песенку — об охотнике-крабе и головастиках и гибкой иве. Перкар не улыбался, но от песни ему стало легче.

Вскоре они увидели впереди свет. Эрука прервал свою Песнь веселым ревом. Перкар присоединился к нему. Обитатели тьмы, казалось, обрели свое утраченное мужество и подобрались ближе, чтобы напасть на Перкара, и он не был уверен, что одолеет их всех своим волшебным мечом, хотя и продолжал подбадривать Апада и Эруку. Они ускорили шаг, и Перкар на всякий случай то и дело оборачивался.

Чем ближе они подходили к выходу, тем слабее становилось магическое зрение Перкара. Но это было добрым знаком: значит, и чудища также теряют остроту зрения, хотя Лемеи конечно же это бы не остановило. Перкару было только непонятно, отчего свет снаружи кажется ему оранжевым. Но вдруг Эрука что-то быстро пробормотал.

— Что? — спросил его Перкар. — Что ты сказал?

— Солнце заходит.

Он не сразу понял, что беспокоит Эруку: скоро наступит ночь и демоны смогут выбраться вслед за ними из пещеры.

— По крайней мере мы выберемся отсюда, — заметил Апад. — Мы не умрем под землей.

— Мы не собираемся умирать, — оборвал его Перкар. И остановился, едва не споткнувшись, потому что источник света сделался различим, а его волшебное зрение совершенно исчезло. Это был не свет заката, а факел.

 

VIII

ОХОТНИЦА

Обычно бледное лицо Нгангаты пылало от гнева и казалось едва ли не багровым при свете факела. Атти, стоявший позади него, был необыкновенно суров.

— Вы, остолопы, — прорычал Нгангата, — глупые, безмозглые сосунки! Что вы натворили? Что затеяли?

Перкар указал рукой во тьму коридора:

— Сейчас не время сетовать на нашу глупость. Есть более неотложные заботы.

Нгангата всмотрелся туда, где свет граничил с мраком, и нахмурился. Там ничего не было видно, но в тишине отчетливо стали слышны странные звуки.

— Понимаю, — сухо сказал Нгангата. — Перкар, ты весь в крови. Кто еще ранен?

— Это не только моя кровь, — ответил Перкар. Рана на его плече почти совсем затянулась, хотя боль была такой, какой Перкар доныне не испытывал. Казалось, в плечо ему воткнули сосульку.

Апад и Эрука не были ранены.

— Идем, — сказал Нгангата. — Надо пройти еще немного.

У Нгангаты и Атти были очень хорошие факелы: светили ярко и сгорали медленно. Демоны остались позади, и наконец воины, обогнув поворот, увидели впереди сияние дня. Когда они выбрались из пещеры, похоже, было уже утро, и Эрука, упав на колени, запел песнь богине Солнца. Но Атти рывком поставил его на ноги.

— Только не теперь. Сейчас вам предстоит объяснить Владыке Леса, где вы пропадали. Постарайтесь говорить убедительно, а не то всех погубите.

Эрука так был потрясен его словами, что едва сдерживал слезы. Апад, еле живой, весь был испачкан засохшей кровью. Перкар мельком оглядел свои доспехи — они также были в крови.

— Нам нужно было завладеть оружием, разве не так? Я думал…

— Что ты думал — никого не интересует, — вмешался Нгангата. — Важно то, что ты сделал. Владыка Леса знает уже обо всем, что вы, дуралеи, натворили.

Атти подтолкнул Апада, чтобы тот поскорее спускался с холма.

— Поторопись, — буркнул он.

— Не смей меня толкать! — внезапно оживившись, завопил Апад. Лезвие его нового меча заиграло на солнце. Перкару казалось, что это меч приводит в движение кисть руки Апада, как бы помимо его воли. Конец клинка сверкнул угрожающе рядом с Атти; в ответ он выхватил свой меч.

— Апад! — предостерегающе вскрикнул Перкар. И добавил мягче: — Апад. Убери это. Ведь ты не хочешь убить еще кого-нибудь.

Глаза Апада сверкали бешенством, но когда он взглянул на Перкара, взгляд его прояснился. Апад казался смущенным.

— Перкар, скажи им, чтобы не толкали меня. Я это го не выношу.

— Никто не тронет тебя, Апад. Убери меч. Похоже, он жаждет убивать.

Пораженный, Перкар увидел на мече следы крови. Наверное, он выбрал для Апада тот самый меч, которым была убита хранительница. Тогда он этого не заметил. Но, возможно, он ошибается: тот меч был с прямым, а этот с изогнутым клинком. Апад всегда утверждал, что мечи с изогнутым клинком — «для мясников», а с прямым — для воинов. Возможно, он прав. Апад медленно и неохотно опустил меч.

— У вас волшебные мечи! — воскликнул Нгангата с досадой и изумлением. — Отвечайте, во имя богов Неба и Земли, что вы натворили?

— Ничего хорошего, — вздохнул Перкар.

Воины спустились вниз, в безмолвную долину. Перкар хотел остановиться и немного отдохнуть. Ведь они провели под землей весь день и всю ночь. А в предыдущую ночь он почти не спал. Раненое плечо болело все сильнее, колени дрожали. Но, потрясенный, он не жаловался и не спорил. К тому же он совершенно не знал, что скажет Владыке Леса. Когда они наконец предстали перед ним, Перкару стоило больших усилий держаться на ногах.

Капака сидел на камне, дожидаясь их. Увидев, что они идут, вождь поднялся. Он был совсем седой, а лицо — еще белее, чем борода. Перкару показалось, что Капака пошатнулся, заметив кровь на их доспехах. На миг он даже закрыл глаза.

Владыка Леса сделался еще больше; он был похож на огромное дерево, потому что его косматое тело неразличимо сливалось с ветвями и корой. Глаз его, огромный и черный, казалось, не видел стоявших внизу людей. Перкару вспомнился Безумный бог. Голос Балати был так груб, что Перкар с трудом разбирал слова.

— Ты солгал мне, — сказал Балати Капаке. — От них пахнет кровью смертной женщины. Они убили ее и Украли мои сокровища.

Капака опустил голову. Наконец он заговорил, Перкар услышал в его голосе затаенное отчаяние.

— Господин, эти воины еще очень юны. Они поступили неразумно. Мы возвратим тебе твое оружие и принесем пеню за женщину.

Трудно было угадать, согласился ли с ним Балати; он с ледяной холодностью покачивал головой.

— Люди больше не получат от меня земель, — изрек он наконец. — Ступайте, пока я не потерял терпение. Это лучшее, что я могу обещать вам. Ни слова больше. Унесите прочь из моего царства это оружие. Мечи, что вы запятнали, принадлежат вам — мне они не нужны.

Вдруг Апад с диким возгласом вытащил меч из ножен. Только позже Перкар осознал, что случилось. Нгангата встал у него на дороге; меч Апада, крутясь, отбрасывал яркие лучи. Тут же Апад оказался на земле, выплевывая изо рта кровь. Нгангата наклонился и поднял упавший в сторону меч. Ападу не удалось его ранить.

— Подержу-ка я это пока, — сказал Нгангата. Владыка Леса, на которого стычка не произвела никакого впечатления, повернулся и медленно направился к лесу. Казалось, уносилась прочь груда листьев, поднятая ветром. Потом каждый лист превратился в ворону, стая ворон была огромной; она поднялась и растворилась в небе, как облако пепла.

Перкар старался не встречаться взглядом с Капакой. Постаревший, сидел он на камне, плотно сжав губы.

— Он хотел дать нам еще три долины, дети. Три долины! — Капака вновь закрыл глаза и стиснул виски ладонями.

— Капака, — окликнул его Нгангата. — Капака, сейчас нам лучше всего уходить.

Перкар пристально взглянул на альвов. Все они выглядели взволнованными и испуганно озирались по сторонам.

— Немедленно.

Атти тронул Нгангату за плечо.

— А нельзя ли нам подождать, пока Капака восстановит силы?

Нгангата покачал головой:

— Думаю, уже поздно. Охотница и Ворон проснутся, когда рассветет, а может, и раньше. И если мы к тому времени не окажемся далеко, как можно дальше отсюда, то погибнем.

— Но… — начал Эрука.

— Он велел нам уходить, — закончил за него Перкар.

— Да. Но уж я-то знаю этих богов, и особенно Владыку Леса. Мысли их так переменчивы. Богиня и Ворон жаждут охотиться, жаждут крови. И потому нам надо спешить. Скакать во весь опор. Если мы будем двигаться достаточно быстро и верно выберем путь, то можем достичь безопасного места прежде, чем они нас схватят.

Капака взглянул на него мутными, усталыми глазами.

— Значит, мы умрем. От них нигде нельзя скрыться.

Нгангата покачал головой.

— И все же, — настаивал он, — такое место есть.

Перкар с сочувствием похлопал менга по шее. Конь тяжело дышал, и его обычно красиво лоснящийся круп был в пене.

— Лошади выбились из сил, — пожаловался Перкар.

— Погоняй, погоняй! — обернувшись на скаку, крикнул Нгангата.

Они почти загнали лошадей, но расстояние успели проехать небольшое. В гористой стране нет прямых дорог, и скалистые хребты нагромождены там и сям. Приходилось то взбираться на крутизну, то спускаться вниз, огибать непроходимые заросли и колючие кустарники. Бока менга были исполосованы кровоточащими ссадинами, и другие лошади были не в лучшем состоянии. К его удивлению, альвы, пешие, не отставали от всадников; впрочем, самый старший сидел позади на коне Нгангаты. Перкар предложил Копательнице ехать верхом, но ей, видимо, было страшно даже приблизиться к менгу. Но скорее всего она не поняла, что сказал ей Перкар. Он не слишком привык наблюдать за альвами, и все же ему казалось, что они сильно встревожены. Даже всегда веселая Копательница была угрюма и карабкалась через камни и продиралась сквозь кустарники, не замечая собственных ссадин.

— Отчего так спешат альвы? — спросил Перкар. — Разве Балати не знает, что они не участвовали в нашей выходке?

— Как же не участвовали? Или ты оглох? Я ведь объяснял тебе, как смотрит на нас Балати. Мы все пришли с Капакой, значит, мы с ним — одно целое. Кто бы из нас ни провинился, виноватыми он считает всех, даже альвов. Я говорил тебе это, и все же ты не отказался от своей безумной затеи.

— Я не понял тебя тогда, — признался Перкар.

— Теперь поймешь. И давай оставим этот разговор, — предложил Нгангата. — Сейчас не время ссориться.

— А что, если нам разделиться? Тогда они погонятся за теми, кто на самом деле виноват.

— Нет. Тогда они переловят и убьют нас всех поодиночке. Единственный для нас выход — как можно скорее доскакать до Изменчивого. Там они не будут преследовать нас; Владыка Леса боится своего брата.

— А что сам Изменчивый? — спросил Атти. — Разве он не опасен?

— Не знаю. Но гораздо опаснее будет, если мы задержимся здесь.

Они перевалили через хребет, и Перкар увидел впереди новую цепь гор. Внизу простиралась обширная долина.

— Сейчас ехать станет легче, — с надеждой проговорил Капака.

Перкар ничего не ответил. Он мечтал об отдыхе. Доспехи и туника давили на него, как жесткая кора, и он плохо воспринимал окружающее. Глаза словно засыпаны песком, поводья выскальзывают из рук.

— Неплохо бы отдохнуть, менг, — прошептал он, потрепав коня по шее. Низко склонясь над ним, он остро ощутил запах лошади, и кроме этого запаха, казалось, в мире больше ничего не существует. Так пахло в жилище, в амбаре… Все прочее представлялось Перкару кошмаром, дурным, болезненным сном, который все длится и длится, не кончаясь. Он пришпорил мен-га, как всегда, с чувством сожаления, потому что сердце лошади всякий раз при этом начинало биться быстрее. Глаза Перкара слипались, он с неохотой открывал их, и они слипались вновь.

Он стоял возле города из белого камня по щиколотку в воде. Вода накатывалась и толкала его ноги. Взглянув вниз, он увидел ослепительно яростное отражение солнца. Почувствовав безмерную усталость, он снял с себя доспехи и одежду и лег в воду, со вздохом облегчения ощущая, как волны покачивают его.

Открыв глаза, он увидел, что рядом стоит девочка, не сводя с него огромных, черных, выразительных глаз. Вдруг она заплакала, и Перкар с ужасом понял, что слезы у нее красные, как кровь. Ручейки слез сбегали по ее подбородку, заливали грудь, и вот уже потоки крови низвергнулись в реку. Вся вода в реке превратилась в кровь, и острый запах ударил ему в голову. Перкар вскочил, но он весь был выпачкан кровью, тщетно пытаясь стереть ее с себя ладонями. Он заплакал, но и его слезы были кровью. Тогда он закричал.

Перкар проснулся, задыхаясь, сердце колотилось в груди. Долго он не мог понять, где находится, что с ним происходит. Сновидение было столь явственно, что Действительность показалась нереальной. Удивительно, как он не свалился с лошади. Все обогнали его: менг, когда хозяин уснул, сильно замедлил шаг. С неохотой Перкар стал погонять коня.

Когда он нагнал остальных, Апад переговаривался с Эрукой. Перкар удивился: Апад, после того как Нгангата сшиб его с ног, хранил угрюмое молчание.

— Перкар, — не останавливаясь, сказал Апад, — а мы уж думали, что потеряли тебя.

— Я уснул. Мне необходимо отдохнуть.

— Нам тоже, — отозвался Апад.

— Как ты себя чувствуешь, Апад? Мы тревожились за тебя.

— Небольшой отдых не помешал бы. Но и сейчас мне уже лучше. Я на какой-то миг впал в безумие, да?

Перкар пожал плечами.

— Мне никогда не приходилось убивать.

— Мне тоже, — ответил Перкар.

— До сих пор не верится. — Апад осекся, и взгляд его сделался отстраненным.

— Не думай об этом. Главное сейчас — чтобы Капака достиг реки живым и невредимым.

Эрука кивнул, но во взгляде его промелькнуло сомнение, и он понурил голову.

— Ты думаешь, Нгангата говорит верно? За нами и вправду гонится Богиня Охоты?

— Думаю, так оно и есть. Нгангата знает эту страну, знает ее богов. Глупо было бы не верить ему.

— Да, — согласился Апад. — Хотя думать об этом не хочется. Если мы выберемся отсюда живыми, то благодарить будем его.

Говорил Апад медленно, признавать правоту Нгангаты ему, по-видимому, не доставляло большого удовольствия.

— Но он должен вернуть мне мой меч. Если его предсказания верны, меч мне скоро понадобится.

— Надеюсь, они уступят. При необходимости я попрошу за тебя, — пообещал Перкар.

— Спасибо, Перкар, — растроганно сказал Апад. — Прости меня за все, что случилось. За то, что я убил ее… Ведь я думал, что…

— Лемеи толкнул тебя на это, — сказал Эрука. — Он сказал нам, что она — богиня Тигров и вот-вот может обратиться в страшное чудовище.

— Да, Лемеи, — уныло повторил Апад. — Это он виноват. Зачем он это сделал?

— Не думаю, чтобы Лемеи слишком задумывался над тем, что делает, — заметил Перкар. И, помолчав, добавил: — Впрочем, мы тоже.

После полудня небо стало темнеть. Грозовые тучи собрались над горой, и сырой, холодный ветер подул со склонов, пригибая книзу деревья. Листья переворачивались, являя свои более бледные стороны, и казались тысячами белых мошек, облепивших мертвые сучья. Вороны кружились, сердито каркая, — смоляные предвестники бури.

— Охота началась, — хмуро изрек Нгангата, — а до убежища еще далеко.

Беглецы помчались еще быстрее, и Перкар вновь удивился выносливости менга: конь, хоть его и била дрожь, ускорил свой галоп, и они полетели во весь опор через открытое пространство долины. Перкар мысленно пытался подсчитать, когда они доскачут до новой цепи холмов. И вдруг издалека до него донесся вой. Волки запели голодную песнь; их было очень много.

Вновь зарокотал гром, в котором Перкар слышал карканье огромного Ворона.

К тому времени как они добрались до холмов, волчье завывание сделалось неистовым.

— Остановимся, — крикнул Перкар Нгангате, — сделаем заслон. Ведь у нас волшебные мечи.

— Когда охотится Владыка Леса, — отозвался Нгангата, — он созывает всех богов и зверей, что здесь обитают. Всех их ты не сможешь убить, Перкар. Ты их только позабавишь.

— Значит, они настигнут нас!

— За теми холмами ущелье, по которому течет Изменчивый. Надо скорее пересечь холмы.

Перкар стиснул зубы. Эрука был бледен от страха. Апад казался необыкновенно угрюмым.

Переходя ручей вброд, они напоили лошадей. Нгангата, нагнувшись, достал привязанный к седлу колчан. Взяв лук, он натянул тетиву; Атти последовал его примеру. Перкар с отчаянием наблюдал за ними. Он тоже мог бы стрелять из лука, но, сидя в седле, наверняка бы свалился с лошади.

Нахмурившись, Нгангата отвязал от седла меч, который отнял у Апада.

— Апад, — позвал Нгангата и протянул ему меч в ножнах. Апад принял меч и в знак благодарности склонил голову.

— Пираку да пребудет с тобой, Нгангата, — молвил он растроганно.

Нгангата понимающе кивнул.

— Не позволяйте коням наедаться до отвала, — предупредил он. — А то им будет трудно скакать.

Менг часто спотыкался, взбираясь на крутой склон. Вдруг обе передние ноги у него подкосились, и он чуть не перекатился через Перкара, пытавшегося осадить назад. Перкар спешился и побежал, держа дрожащего коня за поводья. Он значительно отстал от альвов, которые бежали из последних сил. Они держались сплоченно, самые сильные мужчины чуть в стороне, с копьями в руках. Перкар мельком оглядел альвов: обувь из оленьей кожи успела изодраться в клочья, ноги уже в кровь сбиты.

Крутизна склона все увеличивалась, почва стала каменистой. Лошади поскальзывались, и Перкар тоже едва держался на ногах. Волки уже близко; менга, почуявшего волчий запах, била нервная дрожь, но испуган он не был. Бросив взгляд вниз, Перкар заметил, как серые стаи одна за другой приближаются к подножию холмов. Вскоре их можно было уже видеть в просветах между деревьями.

Волки ринулись в лес в несметном количестве, но самое страшное то, что среди них сама Охотница — даже отсюда было видно, как горят ее зеленые глаза. Ветвистые рога богини — черны, в руках костяной лук. Богиня восседала на Льве, но это был Лев среди львов, в три раза крупнее обыкновенного льва, с золотистой шерстью, испещренной черными полосами. Точнее, это была Львица, еще одна Охотница.

На плече у всадницы сидел бог-Ворон. Свита ее состояла из тигров с огромными клыками и кабанов размером с быка. На некоторых тиграх и кабанах также ехали верхом звероподобные люди, которые, возможно, и не являлись людьми. Одеты они были в медвежьи шкуры; Перкар предположил, что это скорее всего неведомые ему Горные боги.

Вдруг Перкар осознал, что он смотрит на них как зачарованный, а Копательница отчаянно дергает его за рукав, чтобы вывести из забытья.

Склон стал более пологим, и Перкар опять вскочил в седло. Волки уже почти нагнали их и теперь обходили, намереваясь, вероятно, взять в кольцо. Нгангата привстал на седле; одну за другой он пускал стрелы. За каждой пущенной стрелой следовал вой раненого зверя.

Перкар вытащил меч из ножен.

— Ты даровал мне зрение, когда меня окружала тьма, — сказал он, — что ты дашь мне сейчас?

— Я залечу твои раны, — прозвучал ответный голос прямо у него над ухом.

Перкар коснулся своего плеча. Оно уже совсем не болело, и рана, к его удивлению, превратилась в едва заметный рубец. Только пробоина в кольчуге свидетельствовала о том, что демон на самом деле напал на него, это был не сон.

— Я обезвредил яд, — заверил его волшебный меч.

— Яд?

— В ране был яд.

— А ты можешь убивать богов? Сможешь убить Охотницу и Ворона?

— Я всего только оружие. По собственной воле я никого не могу убить. В руках опытного бойца я действительно могу убить бога. Но я не могу придать тебе ни силы, ни сноровки, не могу сделать тебя искуснее.

— Но ты сделал острее мое зрение, помог мне различить опасность…

— Да. Но бога не убьешь одним ударом. Ты должен перерубить душевные нити, которыми обвязано сердце, а это не так-то просто. Душевные нити эти крепки, как сталь, и перерубить их можно только по одной.

— Сколько их?

— Обычно семь.

Перкар спросил, не сумеет ли меч исцелять его раны достаточно быстро, пока он сражается с Охотницей.

— Я исцеляю твои раны, скрепляя твое сердце моими душевными нитями. Если боги заметят это, они станут перерубать их. Тогда я буду отделен от твоего сердца, и ты умрешь.

— Ты сделаешь меня подобным богу?

Перкар услышал постукивание и понял, что меч смеется.

— Но только не Горной Богине. Она всегда превзойдет тебя в силе и ловкости и перерубит душевные нити вокруг твоего сердца, как конский волос. Но если ты застанешь ее спящей…

— Спящей я ее никогда не застану. И потом, с ней всегда ее свора…

— Что ж, тогда я не знаю, в чьих руках вскоре окажусь.

Впереди Нгангата и Атти почти одновременно выпускали стрелу за стрелой. Последний рывок — и беглецы наконец оказались на гребне холма, Перкар и альвы взобрались последними. Склоны холма не слишком густо поросли лесом; за скалы цеплялись только жесткие, узловатые растения. Погоня выглядела как обширный поток, подернутый рябью, или как копошащаяся лавина муравьев. Охотница ехала позади всех. Атти приложил к луку стрелу и пустил ее.

Затаив дыхание, Перкар взглянул вниз. Нгангата тоже выстрелил. Богиня вздрогнула, когда стрела Атти вонзилась ей в грудь, и едва не свалилась на землю, когда в плечо ей угодила стрела Нгангаты. Перкар заметил, как сверкнули ее зубы в яростной, хищной усмешке. Она натянула тетиву своего лука.

Мгновение — и Атти рухнул: горло его пронзила стрела с черным оперением. С ужасом Перкар наблюдал, как его рыжеволосый соратник бьется оземь.

— Наверх! — завопил Нгангата. — За гребень!

— Поднимите Атти! — приказал Капака.

— Он уже мертв, — ответил Нгангата.

Атти был еще жив, но судороги уже затихали. Стрела пробила крупную артерию, и кровь хлестала фонтаном. Перкар, пришпорив коня, перевалил за гребень холма. Все остальные были уже там.

Внизу простиралась обширная котловина, куда со склонов гор и холмов стекала вода. По ней пролегало русло потока, который пока еще не открылся их взору. Но не было никаких сомнений — там, внизу, могучая река, Изменчивый. Однако до нее еще было далеко. Перкару как-то однажды приснилось, будто он находится под водой и, задерживая дыхание, вглядывается в речную поверхность, сознавая при этом, что никогда не вынырнет. В теперешнем их положении было что-то похожее. Склоны и дно ущелья были гладкими, на них почти ничего не росло, и пересечь их верхом было бы нетрудно. Но кони устали, погоня должна была вот-вот настигнуть беглецов. При мысли о том, что убежище близко, но недостижимо, у Перкара болезненно сжималось сердце.

Солнце пробилось сквозь облака и бросило на поверхность реки золотые блики. Перкару казалось насмешкой судьбы, что при первой же встрече со своим давним врагом он вынужден искать у него спасения.

Все, кроме Апада и альвов, опередили Перкара, быстро спускаясь вниз по склону. Испугавшись за Апада, Перкар оглянулся. К счастью, Апад был жив, он стоял неподалеку. Альвы также остановились, собравшись в кружок; копья их щетинились, как частокол.

— Что они затеяли? — спросил он, не надеясь на ответ, так как Нгангата был уже далеко.

— Готовятся достойно встретить смерть, — сказал Апад и усмехнулся — внезапно и яростно. Перкар никогда не видел его таким. Апад достал из ножен меч — тот самый, что дал ему Перкар. Этим мечом была убита в пещере женщина. Клинок меча, к удивлению Перкара, сверкал всеми цветами радуги.

— Надо знать, как с ним обращаться, — признался Апад. — Хорошо, что я раньше не умел, а не то бы убил Нгангату. Я виноват перед ним.

— Мы все перед ним виноваты, — заметил Перкар. — Идем.

Апад оглянулся на альвов. Копательница тоже смотрела на них, выражение ее лица трудно было понять.

— Прощай, Перкар, — сказал Апад. — Расскажи обо мне моей семье.

Развернув коня, он поскакал назад, к гребню холма. Перкар поначалу застыл как вкопанный, а потом с боевым кличем бросился вослед за товарищем. У них ведь волшебные мечи, ими можно сразиться с врагом, задержать Охотницу, чтобы дать Капаке время для отступления к реке. Вся эта заварушка случилась из-за них с Ападом. Перкар почувствовал укол совести, потому что менг тоже мог погибнуть в схватке, но тут уж ничего не поделаешь.

Он ринулся вниз по склону, не отставая от Апада. Казалось, будто кони не мчатся, а падают, настолько бешеной была скачка. Апад, услышав его вопль, оглянулся — и улыбнулся ему. И сразу же Перкар почувствовал обжигающую боль в груди. Ловя ртом воздух, он нагнул голову и увидел торчащую стрелу.

— Одна душевная нить перебита, — сообщил ему волшебный меч.

Перкар пригнулся, выплевывая кровь. Дышать было нестерпимо больно. Но менг продолжал нести всадника, продираясь сквозь густой кустарник. Охотница, задержавшись под самой крутизной, целилась в них новой стрелой. Апад не осадил коня и не пустил его вдоль плавного спуска. Вместо этого он издал бешеный вопль и заставил коня прыгнуть вниз. Казалось, конь на миг замер в воздухе, прежде чем посланная Охотницей стрела плавно вонзилась в него. Тут же Апад и его конь обрушились на Охотницу. Карак с криком взмыл в воздух, как раз когда Охотница и Львица очутились под Ападом и лошадью.

Перкар был слишком слаб, чтобы принудить коня к прыжку, хотя рана в груди болела уже меньше. Он поскакал вниз по плавному уклону и, оказавшись на месте, увидел, что Апад, отскочив от двух рухнувших туш — и конской, и львиной, — сражается со свирепыми полулюдьми-полубогами. Он метался в диком танце, как и его меч, поражая врагов с небывалой ловкостью. Один из полумедведей уже упал на колени, из шеи его фонтаном била золотая кровь.

— У него Бешеный Клинок, — услышал Перкар восторженный голос. — Бешеный Клинок умеет сражаться!

Больше Перкар не отвлекался. Менг погиб под ним, пронзенный дюжиной стрел. Одна стрела угодила Перкару между ребер, и две другие вонзились в кольчугу, и его охватил гнев. Едва менг упал, он выскочил из седла. Волк рухнул, пораженный нефритовым клинком, и Перкар позволил мечу вести себя и искать новую жертву. Следующим оказался полумедведь. Перкар отразил удар копья и проткнул мечом чудовище. Выдернув меч, он ринулся вперед.

— Ты его не убил, — предостерег Перкара волшебный меч. Но Перкар будто не слышал.

— Охотница! — устрашающе крикнул он. — Сразимся!

Проталкиваясь к ней, он убил нескольких волков.

Богиня вскочила на ноги и схватила длинное, с блестящим наконечником копье. Улыбка ее была торжествующей, почти веселой.

Перкар увидел, что Апад умирает. Карак, Вороний Бог, обрушился на него, сжал когтями его плечи и клюнул в голову. Череп Апада раскололся, как ореховая скорлупа.

Волк бросился Перкару под ноги, и он споткнулся; волк тут же был убит, но идти дальше Перкар не мог. Голова его сама повернулась навстречу большей опасности: к нему подбиралась Львица. Она волочила одну лапу, возможно, отдавленную лошадью Апада. Рыча, она прыгнула на Перкара — он успел ударить ее мечом и тут же рухнул под страшной тяжестью. Он почувствовал, как проломились доспехи на его животе, услышал треск разрываемой кольчуги. Все тело — одна безумная боль. Последнее, что увидел Перкар, — Охотница встала над ним и вонзила копье ему в горло.

 

IX

БРОНЗОВАЯ СТАТУЭТКА

Несколько дней Хизи прилежно трудилась над картой. Она надеялась завершить ее прежде, чем наступят регулы и к ней опять придут жрецы. Что бы она ни говорила Тзэму, ей все же не хотелось дожидаться развязки в полном неведении. И Дьена, и других увели вниз по Лестнице Тьмы. Теперь ей было ясно, что лестница эта ведет в провалившуюся под землю часть дворца. Хизи прочитала, что центральная часть дворца поддерживается огромными базальтовыми колоннами — для того, чтобы не провалились полы. Проще было бы заполнить подземные помещения песком, как это сделали в других частях дворца. Но, по-видимому, они для чего-то были нужны. Дополнительные опоры служили подтверждением тому, что подземные залы открыты и их как-то используют. Что-то вроде потайного дворца, куда отправляют детей вроде Дьена по достижении ими определенного возраста. Хизи догадывалась, что их удерживают там насильно. Всех Рекой Благословенных. По ее предположению, подземелье было довольно обширно. И в прошлый раз она почти дошла до него.

Поразмыслив хорошенько, Хизи поняла, что Лестница Тьмы — не единственный путь в подземелье. Если там, внизу, люди, значит, там должна быть вода и разумеется, сеть водостоков. Впервые за несколько месяцев ей вновь пришла в голову мысль спуститься вниз в подземный дворец. Но сначала надо закончить карту. А не то они легко заблудятся — она и Тзэм.

К полудню она закончила свою работу и стала помогать Гану. В последнее время он почти перестал наблюдать за ней, и Хизи решила, что он ей доверяет. Ган редко хвалил ее, но и язвил теперь тоже редко. Для него это была неслыханная доброта. Хизи подозревала — хотя, конечно, это были только подозрения, — что Ган нарочно порвал книгу и написал жалобу, иначе у него не было бы повода учить Хизи. Ган был суров и резок, он никого не любил: у него не было ни друзей, ни семьи. Он ничего никому не давал, во всяком случае так Хизи казалось, и однако по отношению к ней он проявил необыкновенную щедрость.

Утром в библиотеку зашел Йэн. Он приходил каждый день и подолгу сидел за работой, но разговаривать им было некогда, и они только кивали друг другу издали. Но сегодня он подошел к ней — преодолевая застенчивость, как ей показалось.

— Здравствуй, госпо… я хотел сказать, Хизи.

— Здравствуй, Йэн, — серьезно, совсем как взрослая, ответила Хизи.

Йэн взволнованно кивнул.

— Мне бы хотелось отблагодарить тебя, — заговорил он неуверенно.

— Ты уже отблагодарил меня, — ответила Хизи.

— Да, но благодаря тебе укрепилось мое положение среди инженеров, по крайней мере, на время… Я… — Все еще смущаясь, он достал небольшой сверток. — Я хочу тебе кое-что подарить. В знак моей признательности.

Хизи, широко раскрыв глаза, нерешительно разглядывала сверток.

— Ты… постарайся понять меня правильно. Я благодарен тебе за то, что ты мне помогла. Только и всего.

Глаза юноши умоляли Хизи понять то, что он пытался сказать ей.

— Спасибо, — сказала Хизи. — Я все понимаю, не нужно пояснять. Здесь у нас, во дворце, принято дарить друг другу подарки. — Но никто, кроме слуг, никогда мне ничего не дарил, подумала она. Даже назойливый Вез, который последнее время все чаше и чаще обращал на нее внимание.

— Взгляни, понравится ли тебе это, — сказал Йэн. — Или я подарю тебе что-нибудь другое.

Хизи неспешно развернула подарок, стараясь не обнаружить свое горячее любопытство. Когда обертка наконец была снята, девочку охватил восторг. Она держала в руках бронзовую статуэтку. Работа была редкостной: во дворце таких не делали. Статуэтка изображала лошадь на полном скаку, вернее, не лошадь, а полулошадь-полуженщину, с обнаженным торсом и длинными развевающимися волосами. В руке она сжимала копье. Лицо ее выражало дикое, яростное веселье.

— Прекрасно, — выдохнула Хизи. — Я никогда такого не видела.

— Это менг, — сообщил ей юноша.

— Менг?

— Мой отец торгует с ними, с теми, что кочуют на юге. Они, вдоль Реки, идут с севера к порту Ван.

— Менги — они что, полулошади?

Йэн улыбнулся.

— Нет. Такими их представляет предание. Но менги не расстаются с лошадьми. Они верят, что лошади — родственное им племя. И они включают их в свои семьи.

— Странный обычай! — пробормотала Хизи, вертя в руках статуэтку.

— Они настоящие дикари, — заявил Йэн. — Я знал одного из них. Они всегда носят мечи и копья и никогда не снимают доспехов, даже когда ложатся спать или… Да, даже когда ложатся спать. — Покраснев немного, Йэн продолжал: — Они верят, что, если лошадь и всадник погибнут вместе, после смерти они превратятся в единое существо. И что где-то на востоке существует страна, населенная подобными тварями.

— Мне понравилась статуэтка, — сказала Хизи. — И предание тоже. Спасибо и за то, и за другое.

Юноша поклонился со счастливой улыбкой.

— Я рад, госпожа, — сказал он и склонился над книгами.

Хизи опять залюбовалась подарком. Подняв глаза, она встретилась взглядом с Ганом; на лице его было написано отвращение. Хизи покраснела, зная, что он думает. Он уверен, что предсказание его сбылось и что она забудет всю науку, едва только познакомится с каким-нибудь «молодым вертопрахом».

Хизи вернулась к полкам, всем видом показывая, что занята работой. Ган ошибается, если так думает про нее, да, ошибается во всех отношениях. Во-первых, Йэн вовсе не «вертопрах». Он умный и талантливый и совсем не похож на всех этих щеголей, которых Ган так ненавидит. И потом, он вовсе не ухаживает за ней, да и она, Хизи, им не интересуется. Да и какой в этом прок? Ведь она дочь Шакунга. Правда, Йэн об этом не знает, и некоторые бедные дворяне отдают своих младших дочек в купеческие семьи…

Но это, конечно, было бы смешно. Он гораздо старше ее, и даже браки по расчету заключаются не без взаимной склонности. Такому красивому юноше, как Йэн, вряд ли понравится двенадцатилетняя девочка, у которой ни груди, ни бедер… Хизи слышала, как Тзэм и стражники иногда расхваливают женщин, но только не за острый ум и не за хорошие манеры.

Ган ошибался, а уж мог бы лучше знать. Чем больше Хизи думала об этом, тем больше сердилась. Когда Йэн ушел, она подошла к рабочему столу Гана.

— Он не ухаживает за мной, — прошипела девочка со злостью.

Ган с изумлением взглянул на нее.

— Что случилось? — участливо спросил он.

— Я видела, как ты на нас… на меня посмотрел.

Ган чуть-чуть улыбнулся.

— Я был сердит оттого, что ты стала ему помогать, — ответил он. — Я недолюбливаю жрецов, а ведь это они направили его сюда.

— Да, — согласилась Хизи упавшим голосом.

— Похоже, тебе он интересен, — задумчиво сказал Ган.

— Да, он гораздо умнее многих, — с некоторым вызовом сказала Хизи.

— Верно, — сухо согласился Ган. — Однако это ничего не доказывает.

— Согласна, — ответила Хизи.

Ган поджал губы.

— Он, возможно, неплохой человек, этот Йэн. Но от жрецов у меня оскомина, и от всех, кто с ними связан…

— Ты говоришь об аристократах?

Ган пристально взглянул на нее.

— Что я говорю, понять нетрудно. И если я не остановлюсь вовремя, наверняка за это поплачусь.

— Ган, я раньше никогда тебя не спрашивала. Из какого рода ты происходишь?

Ган молчал, казалось, у него перехватило дыхание.

— Из рода Йид Хекес, — изрек он наконец.

Хизи нахмурилась.

— Йид Хекес?

— Разве я неясно сказал?

— Я думала, все они…

Ган многозначительно взглянул на Хизи.

— Тебе все известно, не так ли? Да, всех их выслали — кроме меня. Мне пришлось только отречься от принадлежности к знати — письменно, кровью. Поэтому на самом деле я не принадлежу ни к одному роду.

— Но почему ты здесь остался? Ведь им дали какие-то земли на юге.

— Земли? Да, да… — пробормотал Ган. — Огромные поля хлопка, но книг там найдешь не много… Я не мог оставить библиотеку, девочка.

— Прости. Мне не следовало тебя расспрашивать.

Ган, достав тряпицу, промокнул испарину, выступившую у него на лбу. Строго взглянув на нее, он пожал плечами.

— Ты без устали задаешь вопросы. Это не так уж и плохо, — сказал Ган. Вдруг он наклонился к ней и прошептал заговорщически: — Но спрашивай обдуманно. Будь осторожна, Хизи. Королевская Кровь не защитит от Королевской Крови.

Он вновь уселся на табурет.

— А сейчас, — сказал он, — запомни: я не желаю видеть, чтобы ты здесь с кем-то кокетничала. Здесь библиотека, а не танцевальная зала. Ступай домой. На сегодня я закончил работу. Поднимусь к себе и выпью стаканчик вина.

Через несколько дней к ней опять пришли крови. Их предваряли судороги и другие неприятные ощущения, но жара и тошноты не было. Настроение у Хизи было подавленное; Квэй сказала, что так и должно быть, но от этого было не легче. Тоску ее нельзя было объяснить столь простой причиной. Все то тайное и страшное, что она, казалось, почти забыла, вновь вернулось, дразнящее и пугающее. Больше всего Хизи боялась, что жрецы как-нибудь узнают и опять придут ее испытывать. Хотя она до сих пор не вполне поняла, что они желают выведать, печальный опыт — исчезновение Дьена — наталкивал на мысли о неминуемой опасности. Хизи подумывала о том, не спросить ли ей кого-то, кто не был слугой и на ком не лежал Запрет. Сестру, например, или мать. Но разговор этот мог плохо кончиться и для нее, и для того, кому она стала бы задавать подобные вопросы. Хизи тщетно билась над разгадкой — и это повергало ее в тоску. Однажды она забрела на крышу Главного Дворца и стояла там, глядя вниз на плиты мостовой, как не раз это делала в детстве. Искушение броситься вниз было не слишком велико, хотя желание это Хизи переживала уже не в первый раз. Прошло уже много времени с тех пор, как Хизи впервые посетили мысли о самоубийстве. Она рассматривала такую возможность вполне серьезно. Но с тех пор, как Хизи задумала разыскать Дьена, она редко предавалась отчаянию. Вот уже три года девочка вела розыски, и это спасало ее. Ей доставляло удовольствие смотреть на крохотных людей внизу и думать о том, что краткий, стремительный полет — и вот она уже среди них, обретшая желанный покой и освобождение. Хизи позволяла себе тосковать и тратить время попусту и в этом обретала утешение. Она конечно же не прыгнула вниз, и даже Тзэм, который всегда был поблизости, как ни старалась она от него ускользнуть, даже Тзэм не верил всерьез, что она способна покончить с собой. Это была всего лишь игра, причудливый вымысел, который она в себе взращивала.

И все же есть возможность, напоминала себе Хизи. Возможность не разделить судьбу Дьена, которая представлялась ей все ужаснее. Уж лучше броситься с крыши, чем покорно вынести все, что уготовили ей жрецы.

Тзэм теперь возвращался домой незадолго до Хизи, чтобы узнать, не поджидают ли ее там жрецы. Хизи уже привыкла ждать его, затаившись во тьме покинутого Дворца, пока слуга не убедится: возвращение безопасно. Это утешало Хизи, во всяком случае, она сможет решить, подчиняться ли ей вновь унизительному, мерзкому ритуалу. Тем временем девочка начала готовиться к новому спуску в подземелье. Она запаслась мотком веревки, заправила маслом фонарь и заставила Тзэма подыскать подходящую одежду. Тзэм раздобыл для нее одежду, которую носили мальчики, работающие на пристани: длинные штаны, запачканные смолой, и такую же рубашку. Костюм пришелся ей впору, не стеснял движений и мог предохранить от ссадин. Одежда знати ей не подошла бы, так как и мужчины, и женщины носили пышные, длинные и короткие юбки и балахоны, которые шили из дорогих непрочных тканей. Хизи понятия не имела о том, как выглядят штаны — очень забавное одеяние, состоящее из двух трубочек, сверху сшитых вместе, — если бы не подарок Йэна. Желая побольше разузнать о племени менг, Хизи нашла это слово в указателе и не поленилась прочесть маленький, но содержательный трактат. Там говорилось, что племя носит штаны, так как именно эта одежда лучше всего подходит для всадника. Хизи догадалась, что такого слова на ее родном языке, языке страны Нол, не существует. Оно является заимствованным.

Хизи примеряла свою новую одежду ночью, пока Квэй спала. Плохо, конечно, что ей пришлось вовлечь в свою безумную затею Тзэма. Хизи ни за что не хотелось вмешивать еще и Квэй. В штанах Хизи чувствовала себя не совсем ловко, они ей немного жали. Она попыталась вообразить себя верхом на лошади, придав лицу то же дикое выражение, как и у маленькой полуженщины-полулошади. Расхохотавшись, Хизи стащила с себя костюм и спрятала его под матрас.

Ей опять приснилось, что она в лесу. Но теперь она увидела мужчину. Кожа у него была светлая, как полотно, а волосы непривычного коричневого оттенка. Глаза были серыми, как Река утром. Хизи подумала, не водяной ли это дух. Смутное чувство вины усилилось, и вдруг она оказалась во Дворце Ленг, припав губами к воде из источника и изо всех сил желая, чтобы неведомый герой пришел и спас ее…

— Меня тошнило, — оправдывалась она перед кем-то, — я ничего такого не думала.

— Хорошо, — ответил ей чей-то голос, — а теперь просыпайся.

Хизи, вся в поту, очнулась на своей кровати и после долго не могла заснуть.

На следующее утро она проснулась угрюмая. С Тзэмом и Квэй она почти не разговаривала и в библиотеку пришла немного позже, чем обычно. Вез, на свое несчастье, попался ей, когда она подходила к зданию архива.

Увидев юношу, который стоял, прислонившись к стене и что-то бормоча, Хизи поджала губы.

— Напоминает себе, что надо дышать, — пробормотала она Тзэму.

— Принцесса сегодня не в духе, — чуть ухмыльнувшись, заметил Тзэм.

Хизи попыталась сделать вид, что не замечает Веза, но он шагнул ей навстречу, расплывшись в широкой улыбке.

— Доброе утро, принцесса, — сказал он радостно, — сегодня утром ты выглядишь великолепно.

— И ты тоже, — ответила Хизи, покосившись на его ярко-красную шляпу, оранжевый жилет и цветастую юбку, — очень, очень мило.

— Спасибо, — отвечал он, притворяясь, что не слишком польщен комплиментом. — Мне надо бы поговорить с тобой. Наедине, — закончил он, многозначительно глядя на Тзэма.

Хизи вздохнула.

— Ты не отойдешь ненадолго, Тзэм?

Сын великана пожал огромными плечами и отошел на несколько шагов.

— Мой отец, — заговорил Вез, стараясь сжимать губы наподобие сердечка, — мой отец передает через меня приглашение на обед. Он будет ждать тебя сегодня вечером.

Хизи с изумлением заморгала глазами.

— Боюсь, я не смогу прийти, — ответила она как можно вежливее.

— Ах, — сказал Вез, слегка нахмурившись, — мой отец приходил к твоей нянюшке. Как ее зовут — кажется, Хэй? — ну да не важно. Так вот, она сказала, что ты будешь свободна.

Вдруг Хизи охватила ярость. Этот олух подсылает кого-то к Квэй? Договаривается за спиной у нее, Хизи? Ей вдруг нестерпимо отвратительны сделались люди, вмешивающиеся в ее жизнь, составляющие планы и заговоры. В душе ее вдруг порвались какие-то путы, и что-то алое и горячее хлынуло наружу.

— Закрой рот! — прошипела она. — Убирайся вон, слышишь, ты!.. Слышишь?

Дрожь сотрясла все ее тело, и хотя Хизи стояла, стиснув кулаки и прижав их к бокам, ей померещилось, будто она шагнула вперед и дала Везу оплеуху. Но удивительнее всего было то, что Вез повел себя так, как если бы Хизи и в самом деле его ударила. Он отлетел к стене с выпученными, ничего не видящими глазами. Слюна бежала у него по подбородку.

— Убирайся вон! — повторила Хизи.

Вез стоял, держась за стену, едва ли не падая, и вдруг он побежал — сначала нехотя, а потом все быстрее и быстрее. Через миг он скрылся из виду.

Хизи стояла, оцепенев от удивления. Тело ее еще некоторое время гудело и дрожало, но потом все стихло. Но только что она совершила нечто непонятное. Она что-то сделала с Везом, а не просто на него крикнула.

Краем глаза она заметила, как что-то шевельнулось. Обернувшись, Хизи увидела Тзэма, который смотрел на нее широко распахнутыми глазами. Рядом с ним стоял Йэн: он только что вышел из-за угла. Йэн сначала отвел глаза, но потом опять взглянул на Хизи.

— Что ты сказала ему? — спросил Йэн.

— Я… — Хизи посмотрела туда, куда только что умчался Вез. — Я велела ему уйти.

 

X

ПОДЗЕМНЫЕ ВОДЫ

Хизи пнула Тзэма носком башмака: где-то в ночной темноте угрожающе и жалобно прокричал павлин.

— Тзэм, — прошипела она, — я уже иду.

Черная туша перекатилась с бока на спину, и в огромных сонных глазах Тзэма замерцал лунный свет.

— А я-то думал, с блужданием вслепую покончено, принцесса, — проворчал Тзэм.

— Тише. Я не хочу будить Квэй.

— Вот и обо мне бы так же позаботилась, — с неудовольствием заметил Тзэм.

Он поднялся, чернея, будто холм.

— Я собрала все необходимое, — заверила она его. — Скорее одевайся.

Тзэм кивнул и пошарил возле своего ложа. По шуршанию ткани Хизи поняла, что он исполняет ее приказ. Когда Тзэм встал, Хизи дала ему сверток.

— Не переворачивай, — предупредила она слугу. — Здесь фонарь.

Тзэм, ничего не ответив, неспешно заковылял к двери.

Во дворе он сразу же засветил фонарь; в такой темноте невозможно было бы идти даже по знакомым тропам. Старый дворец не освещался светильниками, и в нем не было окон. Звезды и луна были видны только над внутренним двориком, и слабый их свет не проникал далеко во внутренние покои.

Лицо Тзэма, освещенное слабым светом фонаря и искаженное тенями, казалось принадлежащим некоему древнему чудищу. Чудище гримасничало, показывая зубы, и Хизи не сразу поняла, что Тзэм улыбается.

— Как тебе это идет! — прошептал он.

— Я переоделась заранее, — ответила она.

Тзэм кивнул.

— Ты похожа теперь на конопатчика лодок!

— Ты собрался советовать, как мне надо одеваться? — высокомерно спросила Хизи. — Идем скорее, прежде чем стражники не заинтересовались, зачем ты привел ночью во дворец крестьянскую девчонку.

— Не волнуйся. Они ни за что не догадались бы, что перед ними — девочка.

— Тсс… Идем!

Они устремились в заброшенные залы. Хизи знала, где им могут попасться стражники; к счастью, они никого не встретили. Большинство их, разумеется, караулило крышу — только оттуда из города во дворец мог проникнуть вор или убийца. Хотя вряд ли кто-то ухитрится взобраться на стену дворца. Тихо прокравшись через второй и третий покои, они наконец-то достигли цели пути, обозначенной на карте. Каждый дворцовый покой — как и тот, где жила Хизи, — имел собственный внутренний дворик с фонтаном, где била свежая вода. Главные покои делились на меньшие, у Хизи их было семь, и они примыкали к более обширному внутреннему двору. Эти обширные дворы располагались по склону вниз от жилых помещений, чтобы вода могла свободно стекать в сливную яму — огромное углубление посредине двора. Служанки выливали туда кухонные помои, нечистоты и прочее. На карте у Хизи было обозначено, что яма соединена со стоками, где плещет священная вода, отведенная от Реки.

— Принцесса, — запротестовал Тзэм, но Хизи шепотом велела ему молчать.

— Это самый удобный путь, — пояснила она.

— Воображаю, каков наименее удобный, — мрачно буркнул Тзэм.

— Молчи. Я пойду этой дорогой, хоть я и принцесса.

— Только если я позволю тебе, — предупредил Тзэм, и в голосе его прозвучали металлические нотки.

— Тзэм. Мы должны пройти. Я хочу узнать, что собираются сделать со мной жрецы, о чем умалчивают слуги. Я должна туда идти. Если ты не знаешь другой дороги, надо спуститься в яму. Или я убегу ночью одна, когда ты будешь спать. Я думала, что договор наш еще в силе, иначе бы не стала тебя будить.

Тзэм задумался.

— Да, наш договор остается в силе, — уступил он наконец.

— Итак, кто первый?

— Я. К чему привязать веревку?

— Я и об этом подумала, — с гордостью объявила Хизи. Она достала кочергу, которую потихоньку от Квэй взяла на кухне. — Привяжи посередине веревку и закрепи у края ямы. Потом мы втащим ее за собой, и никто ничего не заметит.

— А как мы выберемся обратно?

Хизи пожала плечами.

— Ты будешь бросать ее, пока она опять не зацепится.

Тзэм вздохнул.

— Без шума не обойдется. А если кто-нибудь любопытный придет сюда?

— Придет так придет.

— Не тебя же в Большом Дворце будут за это распекать.

— Я скажу, что уронила свой перстень и заставила тебя достать его. Принцесса имеет право это сделать.

Тзэм вновь тяжело вздохнул.

— Да, к несчастью, — согласился он и передал ей горящую лампу.

Водостоки были прорыты во дворе и уходили глубоко под землю. Сточная яма, к счастью, была ограждена высокой стеной, чтобы туда не могли свалиться дети. Тзэм, укрепив кочергу, взобрался на стену и, испытующе взглянув на это кухонное орудие, спустился вниз. Хизи наблюдала за ним, перегнувшись через край и освещая ему путь. Веревка почти не была ему нужна, так как он цеплялся за неровности в стене. Он заслонил собой почти все отверстие, и она не могла видеть дно, в которое не раз всматривалась днем. Хизи видела только, как Тзэм спускается все ниже и ниже, как будто яма стала еще более глубокой от заполнившей ее ночной тьмы.

Наконец она услышала всплеск; Тзэм поднял лицо, и зубы его при свете лампы сверкнули оранжевым блеском.

— Спускай лампу, — донесся до Хизи его голос.

Хизи поморщилась. Об этом она и не подумала. Она торопливо вытащила веревку, привязала лампу и спустила ее вниз к Тзэму. С тревогой она огляделась, не заметил ли их кто. Но во дворе, залитом лунным светом, стояла тишина. Хизи вскарабкалась на ограду. Свет лампы мерцал внизу. Это было колдовское зрелище: глубокая, залитая желтым светом яма и лицо Тзэма на ее дне. Глубоко вздохнув и держась за веревку, Хизи перевалилась через борт.

Она пожалела о том, что дышит, громко закашлявшись от окружившей ее вони. Дурной запах достигал края колодца, но он был несравним с тем смрадом, что стоял внутри. И вскоре она будет на самом дне! Однако Хизи спускалась и спускалась вниз, перебирая руками по веревке, в прочности которой, в отличие от Тзэма, не могла усомниться. Сплетенная из конопли веревка не подвела, и вскоре жесткие ладони Тзэма бережно обхватили Хизи и мягко опустили во что-то липкое и зловонное. Хизи, ошеломленная, вгляделась в зловонную жижу, доходившую ей почти до щиколоток. Вода здесь стояла почти недвижимо. Это значило, что вода из фонтанов не достигает водостоков; то же показывала и карта. Несмотря на ужасный смрад, Хизи ощутила радостное волнение. Она не ошиблась в своих разысканиях, все, что начерчено на карте, — все это совпало с действительностью.

— Пройди чуть вперед по коридору, принцесса, я должен втащить веревку, — напомнил ей Тзэм.

Хизи, взяв лампу у Тзэма, сделала несколько шагов вдоль водостока. Тзэм, ругаясь, принялся дергать за веревку, пытаясь стянуть вниз кочергу. Принцесса тем временем огляделась вокруг.

Коридор, вопреки ее ожиданиям, не был достаточно высок. Даже ей приходилось немного нагибаться, а уж Тзэм вынужден будет ползти на четвереньках. Но в ширину он был довольно просторен. Во всяком случае, Тзэм не застрянет тут, как пробка в узком горлышке бутылки.

Тзэм ругался все яростнее, пока наконец кочерга не свалилась вниз, прямо на него.

— Тзэм! Ты не пострадал?

— Мне станет гораздо лучше, принцесса, едва я поползу по этой грязи.

Хизи подавила смешок.

— Прости, Тзэм.

— Неси фонарь, принцесса, — скорбно предложил Тзэм.

Хизи кивнула и направилась по низкому коридору туда где протекала вода.

К счастью для Тзэма, вскоре они попали в более просторный коридор. Они миновали еще одну сливную яму, и водосток стал плавно спускаться вниз, к центральному проходу. Свод его был достаточно высоким, так что Тзэм мог свободно идти, даже не пригибаясь. Хизи читала, что через эти обширные водостоки использованная вода отводится к реке. Они были высоки и просторны, как дворцовые залы. Более того, пол по краям поднимался над стоком, и теперь не нужно было брести по воде. Это было большой удачей, потому что Хизи не знала, как глубок здесь водосток, возможно, вода покрыла бы ее с головой. Вода громко плескалась, стекая вниз из фонтанов. Здесь, в отличие от первого прохода, течение было быстрым.

— Куда сворачивать? — спросил Тзэм.

— Налево, — ответила Хизи. Она выучила путь по карте, и ей не приходилось часто заглядывать туда.

Выступ был достаточно широк даже для Тзэма. Он настаивал, что пойдет первым. Хизи стала спорить, но заметила вдруг, как впереди поблескивают огоньки: это были глаза встревоженных крыс. Хизи тут же передала фонарь своему телохранителю, и они двинулись дальше. В широких коридорах пахло не так отвратительно, как в колодце, через который они спустились. Воздух поступал вниз через водостоки и дождевые отводы. Над колодцами слышались голоса судачащих о всякой всячине слуг, и по спине у Хизи пробегал холодок. Она чувствовала себя невидимкой, которая за всеми наблюдает, но ее никто не видит и не слышит. Все же она сообразила, что кто-нибудь сверху может заметить свет их лампы, когда они проходят по дну сливных ям. Но этого не случилось, и ощущение собственной неуловимости окрепло.

— Сейчас мы входим в стоки, построенные при Второй Династии, — шепнула она Тзэму. — Они располагаются еще ниже и проходят над похороненным городом.

— Водостоки Второй Династии! — буркнул Тзэм. — Вот радость!

Наверху вода бурлила яростно, протекая с гораздо большим шумом, нежели в тесных неглубоких водостоках. С каждым шагом шум возрастал, и вскоре Хизи и Тзэм оказались у края глубокой сливной ямы. Она была очень просторна, с оградой из известняковых плит. Пол был тоже сложен из известняка, но более темного и казавшегося более древним.

— Видишь, — пояснила Хизи, — этот колодец выходит прямо в старую сеть. Здесь все времен Второй Династии или даже еще древнее.

Тзэм, красноречиво вздохнув, принялся разматывать веревку. Колодец был глубиной не менее пятнадцати футов. Ограда была слишком широка и не подходила для их испытанной кочерги. Тзэм оглянулся, соображая, за что бы ее можно было зацепить. Вдруг Хизи окликнула его.

— Что? — спросил Тзэм.

Девочка указала вниз.

— Инженеры часто спускались вниз, чтобы узнать, все ли в порядке, — пояснила Хизи. — Веревка нам не понадобится.

Несколько стальных скоб было вбито в стену колодца. Вероятно, они использовались в качестве лестницы.

— Угу, — ответил Тзэм.

Он наклонился и ухватился за первую скобу, потом нажал, навалившись всем свои весом. Скоба держалась крепко.

— Хорошо держит, — сообщил Тзэм.

Чуть поколебавшись, он стал спускаться вниз. Он вскрикнул, когда пятая скоба зашаталась под его непомерным весом, но удержался и не упал.

— Несколько скоб расшатались, — крикнул он Хизи когда достиг дна. — Нижние камни искрошились.

— Я осторожно, — пообещала Хизи.

Через несколько минут девочка уже стояла на дне колодца рядом с великаном.

— Что ж, — изрекла Хизи, озираясь при свете фонаря, — водостоки Второй Династии почти не отличаются от тех, что выстроены при Третьей.

— Тебе лучше знать, — согласился Тзэм.

Нижние коридоры были чуть уже верхних, и Хизи и Тзэму то и дело приходилось перепрыгивать через промоины. Иногда они задерживались у боковых протоков. Вода в них была стоячей. Хизи даже ахнула, заметив, как что-то огромное проплыло, вызвав рябь на поверхности.

Вскоре они увидели духов. Многие были бесплотны, как тот, посещавший ее комнату. Они ускользали во тьму, едва свет лампы падал на них. Но один из призраков казался довольно плотным. Он выглядел как человек и стоял там, где свет от фонаря растворялся во тьме. Хизи казалось, что глаза призрака смотрят на них с любопытством — если только духи способны испытывать любопытство.

— Если мы только встретимся с настоящим духом, вроде тех, что водятся в Зале Мгновений… — Тзэм не договорил.

— Я взяла кусочек ароматической смолы, — прошептала Хизи.

— Что? — расширив глаза от изумления, прошептал Тзэм.

— Я достала ее в одной из рак, — пояснила Хизи.

— Украла у жрецов?

— Украла — не слишком ли сильно сказано?

— Невероятно! — вздохнул Тзэм. — Что тут еще можно сказать?

— Тише, Тзэм. Я кое-что читала о духах. Чудовища вроде того, что мы видели в Зале Мгновений, встречаются очень редко. К тому же они всегда спят. Надеюсь, мы никого из них не разбудим.

— Надеюсь, — фыркнул Тзэм.

Какие бы странные, мертвые мысли ни посещали их таинственного наблюдателя, он потихоньку отступал и не пытался напасть.

Вскоре коридор расширился, и они вышли в небольшой зал. От противоположной стены коридор шел дальше. Зал заканчивался наверху просторным сводом, покрытым множеством трещин, сквозь которые пробивались шишковатые извивающиеся отростки.

— Корни, — догадалась Хизи. — Наверное, мы сейчас под каким-нибудь садом.

— А тут что? Похоже, это один из залов старого дворца, которые мы разыскиваем.

— Архитектура схожа, — ответила Хизи.

— Мне кажется, похороненный город — времен Первой Династии — все еще под нами.

— Мы на верхнем этаже, — с уверенностью сказала Хизи. Действительно, из угла комнаты вниз вела лестница. — Вот так мы спустимся в провалившийся дворец.

— По этой лестнице?

— Нет, пока еще нет.

Хизи взяла карту и поднесла ее поближе к лампе.

— Существуют боковые коридоры. Надо пройти еще шесть.

— Включая тот, что залит водой?

— Да, — кивнула Хизи.

Хизи и Тзэм двинулись дальше, считая по пути боковые ответвления водостоков. Призрак провожал их, безучастно глядя из сумрака.

— Следующий поворот, — прошептала Хизи. По коже ее пробегал странный колющий холодок. Еще несколько шагов, и они оказались в следующем зале верхнего этажа.

Шлепая по воде, Хизи довольно легко разыскала лестницу.

— Нашла! — воскликнула Хизи.

— Я пойду первым, — решительно заявил Тзэм.

— Конечно, Тзэм, — согласилась Хизи.

Лестница, ступени которой были покрыты тонким слоем ила, была скользкой, но, в отличие от помещений под покинутым крылом, она не была завалена землей. Вода покрывала пол — по колено Тзэму и по пояс Хизи.

Тзэм хоть и не был знатоком архитектуры, сразу понял, где они находятся.

— Это усыпальница, — пробормотал он, указывая на тонкие изукрашенные колонны, бездействующий фонтан, в котором стояла вода, и на рельефные изображения на стенах.

— Да, — подтвердила Хизи. — Это усыпальница Первой Династии. Видишь королевскую печать Шакунгов?

— Какая огромная! Таких я раньше никогда не видел.

— Потому что Шакунг раньше был также и Первым Жрецом, — пояснила Хизи.

— А теперь разве не так?

Хизи покачала головой.

— Только символически. Во времена Первой Династии не было Верховного Жреца. Все зависело от воли Шакунга. Но после войны со жрецами власть императора и жрецов разделилась.

— Что-то раньше я никогда не слыхал про войну со жрецами, — признался Тзэм.

— Да, о ней предпочитают умалчивать.

— Куда теперь? Я не вижу ни одного выхода.

Похоже было на то, что все двери усыпальницы, ведущие в примыкающие к ней комнаты, замурованы.

— Да, вряд ли мы отсюда сумеем куда-нибудь попасть, — сказала Хизи. — Сейчас я обойду помещение, чтобы отметить, где мы находимся, и разглядеть получше.

— Что разглядеть?

— Барельефы. Может быть, они нам что-то подскажут.

— Понятно.

— Дай сюда фонарь.

Девочка подняла фонарь над священным водоемом и принялась разглядывать барельефы.

— Тзэм, посчитай, сколько ступенек в лестнице.

— Для чего, принцесса?

— Это очень важно.

Тзэм вздохнул и зашлепал к лестнице. Хизи поспешила воспользоваться случаем, прежде чем Тзэм успеет поймать ее. Вода в священном водоеме стояла вровень с оградой; Хизи поставила на нее лампу и вскарабкалась наверх. Отсюда она могла попасть в узкий проход, через который некогда вода наполняла водоем. С замирающим сердцем она стала туда протискиваться. Хизи была очень слаба, и ей удалось только втиснуться по локти, когда Тзэм окликнул ее.

— Принцесса! — завопил Тзэм и с громким плеском направился к ней через усыпальницу.

Хизи, отчаянно напрягая мышцы живота, старалась протиснуться в трубу. Там все было скользко, не за что было ухватиться. Еще усилие — и она втиснулась наполовину. Сцепив руки, Хизи продолжала извиваться. Крепкие пальцы сжали ее ступню. Хизи дико отбивалась, стараясь выскользнуть из железной хватки Тзэма и протиснуться дальше.

— Принцесса, — донесся до нее приглушенный голос Тзэма. Труба была настолько узка, что Хизи не могла бы ползти по ней даже на коленях.

— Прости, Тзэм, — крикнула она, надеясь, что он слышит ее голос. Здесь он звучал словно чужой и едва просачивался наружу. — Прости, но труба слишком узка для тебя, а это единственный путь. Я знаю, ты не разрешил бы мне идти одной.

— Чепуха, — услышала она ответ Тзэма. — Вылезай обратно и возьми фонарь.

Хизи достала маленький светильник из своей сумки. Она спокойно проверила, пропитан ли еще фитиль маслом. Опираясь локтями, она вынула также коробок спичек, завернутый в вощеную бумагу. Чиркнув одной спичкой о другую, Хизи зажгла лампу.

— Ты знала об этом, — взревел Тзэм, топая в воде ногами. — Ты заранее готовилась!

— Что же мне было делать, Тзэм!

— Принцесса, пожалуйста, — умолял Тзэм.

— Жди меня, Тзэм. Я скоро вернусь.

Держа перед собой маленький светильник, Хизи поползла на локтях.

Проход не был совершенно сухим, но и воды в нем было немного. Хизи была благодарна Тзэму за костюм, который он раздобыл для нее. Локти у нее болели, но Хизи представляла, насколько было бы хуже, если бы их не защищало полотно. Утешала и та мысль, что зловонная жижа не попадала прямо на кожу. Хизи вздохнула, потому что все еще слышала вопли Тзэма. Труба обладала свойством проводить даже самые отдаленные звуки. Хизи вспомнила, что жрецы переговариваются по трубам, находясь в разных усыпальницах, чтобы не посылать вестника.

Хизи упорно боролась с ощущением, что окружена врагами. Ее мучило желание подняться и ползти хотя бы на четвереньках. Дыхание участилось, но она старалась ползти быстрее. Мысль о том, что дальний коней трубы замурован, неотвязно преследовала ее. Тогда ей придется протискиваться обратно, но вряд ли хватит на это сил. Хизи пробрала дрожь. Что с ней? Не сходит ли она с ума? Труба становилась все уже, а она все ползла и ползла!

Воздух становился все более спертым, и было слишком тесно, чтобы дышать полной грудью.

Хизи чуть не завизжала, когда наконец увидела впереди отверстие. Она поползла вперед, извиваясь так яростно, что нечаянно погасила лампу. Она не задержалась, чтобы вновь засветить ее, но проталкивалась все вперед и вперед. Труба стала расширяться. Хизи несколько раз глубоко вдохнула, пытаясь выровнять дыхание. Последними двумя спичками она зажгла лампу.

Хизи знала, где сейчас находится, но было одно обстоятельство, о котором невозможно было судить по карте.

Древний Великий Зал еще хранил былое великолепие. Несмотря на то что на полу стояла вода и стены были испещрены выбоинами, он выглядел величественно. Потолок высился где-то высоко, недосягаемый для ее крохотного светильника. Мощные, украшенные резьбой колонны поднимались, вместе с контрфорсами поддерживая залитый сумраком купол, испещренный золотом и лазурью, которые просвечивали сквозь слой тины. Трон Шакунгов величественно возвышался над водой многоступенчатой пирамидой. По углам ступеней алебастровые волны стекали вниз, вечно стремясь к Реке. Труба открывалась прямо над первой ступенью, поднимавшейся из настоящей, покрывающей зал воды. Хизи осторожно выбралась из трубы и оказалась на ступенях трона. Хизи подняла лампу.

— Я пришла, Дьен! Где ты? — позвала она.

Голос ее трепетал в этой величественной бездне.

 

XI

ПРОКЛЯТЫЕ

Утренний свет разбудил Перкара. Ему снились город и девочка, снилась Река. Было очень холодно.

Холодный туман спускался с холмов, в листве щебетали первые птицы. Пер кару хотелось пить, во рту пересохло. Отыскав фляжку, он допил последние капли влаги. Вода жгла ему глотку, и Перкар ладонью нащупал место, где была рана. Кожу покрывала запекшаяся кровь, но рана уже затянулась.

— Осталась последняя душевная нить. Ты счастливец!

— Я не чувствую себя счастливым, — попытался проговорить Перкар, но из горла вырвался только неразборчивый хрип. Перкар все еще лежал придавленный убитой львицей. Отталкиваясь и извиваясь, он с трудом выбрался из-под нее. Стрела под тяжестью туши насквозь прошла через грудь Перкара; изловчившись, он завел руку за спину и вытащил ее, покрепче стиснув древко. Ту стрелу, что застряла между ребрами, он вынул без особого труда; кольчуга помешала ей глубоко вонзиться в тело.

Снимать доспехи было еще больнее, чем вытаскивать стрелы: многие кольца впечатались в его быстро затянувшиеся раны, которые опять стали кровоточить. Освободившись от доспехов, Перкар почувствовал себя лучше, по крайней мере двигаться было легче. Осталась одна нить…

— Конечно, она знала, — проговорил он еле слышным шепотом.

— Кто знал? Боги столь же беспечны, как и люди. Про меня ей ничего не было известно.

— Правда?

— Ведь прежде она не оборонялась от меня, не встречалась со мной в битве.

Морщась от болезненных ран, покрывающих все тело, Перкар поднялся на ноги и прислонился к дереву. Менг — вернее, то, что от него оставили волки, — лежал неподалеку. Перкар удивился, как это его тоже не съели. Апад не избежал этой участи — его растерзанное тело находилось всего в нескольких шагах, рядом с двумя убитыми им полумедведями. Три мертвых волка и львица — таковы были его успехи в сражении.

Меч, которым сражался Апад, лежал возле него, недвижим. Перкар подумал, не взять ли ему этот меч, куда более мощный, чем у него. Но меч Апада не спас его, а меч с нефритовым лезвием, на счастье или на беду, все-таки спас Перкара. Перкар положил меч друга ему на грудь и оставил там, жалея, что не успеет похоронить Апада. Надо спешить. Как знать, может быть, он еще сумеет помочь Канаке. Но он спел над мертвым «Песнь возвращения» и, пока пел, воскурял остатки фимиама. Для Апада, для менга и даже — после недолгих колебаний — для убитых врагов.

Почувствовав прилив сил, Перкар стал подниматься по склону холма на гребень, идя вослед охоте.

Перевалив через гребень, Перкар увидел альвов — почти у самой вершины, там же, где он оставил их. Они храбро оборонялись, вооруженные одними только тростниковыми копьями. Перкар досадовал, что не застал их сражающимися. Пять убитых волков было на их счету. Копательница лежала, съежившись, с растерзанным горлом, в руке она сжимала копье, на которое был насажен мертвый волк: наконечник, войдя зверю в пасть, торчал у него из шеи. Слезы навернулись Перкару на глаза: до конца дней своих потом он не мог понять, отчего заплакал именно тогда, а не раньше и не позже. Перкар упал на колени: его душили рыдания. Он оплакивал себя, Копательницу, Апада, безымянную женщину из пещеры.

Все еще смахивая слезы, Перкар спустился вниз по холму. Гравий и кустарник сменились красноватой, песчаной ровной почвой. Это было плато с толстой каменной подошвой, еще более увеличенной отложениями в низинах. Здесь уже могли, хоть и неглубоко, пустить корни низкорослые, с толстыми стволами, сосны и кедры. На более мощных наслоениях росли хвощи и ивы, образуя маленькие островки зелени посреди красноватых, как ржавчина, пустошей.

Несмотря на твердую почву, путь охоты прослеживался довольно четко: по царапинам на камнях, по клочкам шерсти, стрелам, рассеянным там и сям. Перкар усиленно напрягал слух, стараясь уловить звук сражения, но слышал только, как завывает ветер. Казалось, на всем свете нет ничего — только голубое небо и тишина. Грозовые тучи давно рассеялись, и гром не рокотал.

Но хорошо было уже то, что он не находил убитых. Наверное, его друзья успели уйти далеко. Вдруг Перкар задумался: долго ли он лежал, убитый? Он задал этот вопрос мечу.

— Две ночи. Сегодня третий день после битвы.

Значит, его друзья убиты — или спаслись бегством. Вероятнее было первое. Но тогда он наверняка наткнется на их тела, ведь и его, и Апада Охотница оставила на поле боя.

До ущелья он шел довольно долго и наконец увидел Эруку. Певец лежал, уставившись в небо пустыми глазницами, рот его зиял. В руке он все еще сжимал волшебный меч. Два убитых волка лежали неподалеку, на камнях были пятна крови. Кровавый след вел к краю ущелья.

Изменчивый протекал на самом дне ущелья, отвесные стены которого, изборожденные трещинами, были совершенно неприступны. Вниз не вела ни одна тропинка, от края до края простиралась открытая бездна. Собравшись с духом, Перкар заглянул в пропасть и увидел Реку — впервые наяву, а не в мечтах.

Вот таким примерно он и ожидал его увидеть. Даже освещенная солнцем, Река была холодного, сумрачного цвета, как темно-серые глаза безжалостного воина. Быстротекущий, вечно вгрызающийся в камень, поток шипел ненасытно, пробиваясь между узкими стенами. Здесь Изменчивый не был таким огромным, безбрежно-широким, каким снился Перкару, но даже у своих истоков он был достаточно обширен и обещал превратиться в величественную Реку, омывающую белостенный город.

Как же друзья его спустились вниз? Охота, это было ясно, закончилась здесь, но где же Нгангата и Капака? Им не оставалось ничего другого, как спуститься к Реке.

Перкар вновь склонился над пропастью, пристально вглядываясь вниз. Но на совершенно отвесных стенах не было ни одной потаенной тропки, ни одного спуска. И вдруг он понял, как это все случилось. На песке самой воды лежал труп лошади. Перкар затряс головой, не в силах принять очевидного. Стук шагов по камню неожиданно привлек его внимание, и юноша обернулся.

Перед ним стоял человек, покрытый только длинным плащом из черных перьев, ниспадавшим от плеч до середины икр. Кожа его была белее снега. Искристые глаза внимательно смотрели на Перкара из-под кустистых смоляных бровей и копны беспорядочно спутанных смоляных волос.

— О, я узнал тебя, — прошептал Перкар, вытаскивая из ножен меч.

— А я тебя, — заявил Карак, и его тонкие губы растянулись в улыбке. — Охотница уверена, что ты мертв, но мне-то лучше знать.

— Почему?

— Почему да почему! И смертные, и боги задают слишком много вопросов. Я не убил тебя, потому что люблю все забавное.

— Ты находишь меня забавным? — недоверчиво переспросил Перкар. Он попытался представить, как выглядит со стороны — весь покрытый струпьями, синяками и шрамами на месте быстро затянувшихся ран, со спутанными, слипшимися волосами.

Карак ухмыльнулся.

— Нет. Но то, как ты и другие людишки ринулись на охотящуюся стаю и даже убили Львицу Охотницы, — разве это не забавно? Стыдно было бы не дать выжить никому, ради наведения окончательного блеска.

— Не знаю, верить ли тебе, — сказал Перкар, сжимая рукоятку меча. Холодный порыв ветра налетел на них: перья в плаще Ворона захлопали, и по коже Перкара пробежал озноб. — Я видел, как ты убил Апада.

— Да, мне пришлось это сделать. Нельзя же было оставить за вами победу! И тебя — тебя также следовало убить. У тебя осталась одна-единственная душевная нить вокруг сердца. Как бы Изменчивый не сожрал и ее, когда ты спустишься вниз.

— Что случилось с моими друзьями?

— С другими людишками? Они угодили к нему в когти. Это тоже было забавно — я как раз пришел рассказать тебе про них.

— Ты видел их живыми?

— Всех, кроме этого. — Карак указал на Эруку, и Перкар едва ли не возликовал в надежде, прежде чем до него вполне дошел смысл слов бога-Ворона.

— Всех, кроме него, он не упал в пропасть. Он остался стоять на краю, поджидая нас. Нас он не так боялся — ущелье казалось ему страшнее.

— А что другие?

Карак кивком указал на дерево. Ствол его был обвязан обрывком веревки.

— Он натянул эту веревку между деревьями, так, что мы не могли ее заметить. Сам он без устали работал мечом. Мы потеряли двух волков и охотника: споткнувшись, они полетели в пропасть.

— Я горжусь им. Жаль, что он убил так мало. А что остальные?

— Они полетели в пропасть, едва мы приблизились.

— Они прыгнули вниз, ты хочешь сказать?

— Да, но это звучит не так забавно.

— Они погибли? Все до одного? Странно было бы, если бы кто-то, упав с такой высоты, не разбился.

Карак пожал плечами:

— Не знаю. Давай проверим?

— Как ты собираешься это проверить?

— Я могу спуститься в ущелье, не пересекая потока. Даже я боюсь Братца.

— Ты? Тот, кто проглотил солнце?

— Изменчивый может проглотить не только солнце, — смиренно ответил Карак.

Карак покрепче завернулся в плащ, как если бы вдруг озяб, и съежился, как это обычно делают боги. Через миг он вновь превратился в огромного Ворона, и, глядя на клюв его, Перкар вновь вспомнил, как погиб Апад. Перкар подумал, не отмстить ли ему за друга, но вряд ли это было возможно, настолько он был сейчас слаб и растерян. Так или иначе, единожды он уже погиб, защищая честь и убивая ради нее. Если Карак желает ему помочь — не важно, из-за какой прихоти, — было бы глупо отвергать эту помощь.

Карак захлопал крыльями в воздухе и сжал когтями плечи Перкара, точь-в-точь как он это сделал, прежде чем вонзить клюв в мозг Ападу.

— Держись крепче за мои лапы, — сказал Карак. — А не то мне придется вонзить когти поглубже тебе в плечи.

Перкар кивнул и, обхватив чешуйчатые лапы птицы, сжал их как можно крепче. И все же, когда они взмыли в воздух, когти Ворона немилосердно впивались в его плоть.

Они плавно спустились в ущелье, причем Ворон старался держаться поближе к каменной стене, чтобы не оказаться случайно над потоком. Он поставил Перкара на узкую полоску гравия между отвесной стеной и водой.

— Что-то я не вижу твоих друзей, — сказал Ворон. — Наверное, они где-то поблизости. Вблизи Реки я почти теряю зрение.

В самом деле, Карак весь как-то побледнел, перья его потускнели.

— Видишь? Вот тот, с кем ты хотел сразиться, Перкар. Даже во сне, он уже пожирает меня.

Ворон задумался, склонив голову на плечо.

— Но битва впереди, Перкар, — чуть слышно прошептал он. — Битва Богов и Людей. Смотри не ошибись, будь на нужной стороне.

— Опять сражаться? С меня довольно и этого, — проворчал Перкар.

— Тебя не будут спрашивать, забавный человечек! — Карак расправил крылья и поднялся в воздух. Взлетел он с трудом, но чем выше поднимался, тем большую обретал силу.

Перкар хмуро смотрел, как Ворон уменьшается, набирая высоту.

— Спасибо! — крикнул он ему вслед. — Но откуда тебе известно, что я собирался драться с Изменчивым?

Карак хохотнул.

— Каким мечом Владыка Леса сражался со своим Братом? — пропищал он пронзительным голосом Лемеи.

Поначалу Перкар ничего не понял, но потом едва не задохнулся от внезапной вспышки ярости.

— Ах, так это ты! Это все ты!

— Конечно! — донесся до него удаляющийся голос Ворона. — И ты получил все, что хотел. Твой враг перед тобой, и у тебя волшебный меч. Удачи тебе, Перкар! Я пошлю тебе еще один, последний подарок…

Не слушая ругательств и проклятий Перкара, он взмыл ввысь и исчез из виду.

Перкар сидел на узкой полоске гравия, пока солнце не зашло и тень не заполнила ущелье. Не зная, что предпринять, он с трудом поднялся на ноги и побрел вдоль берега, вниз по течению. Он миновал перекат, где лежал труп лошади, оплывший, покрытый мухами. Конечно, он узнал ее: это была лошадь Капаки. Перкар, чтобы подойти к ней, вошел по пояс в воду. Вода казалась самой обычной, только слабо пощипывала кожу; наверное, это от усталости, подумал Перкар. Двух дней глубокого сна недостаточно, чтобы исцелить такие серьезные раны.

От лошади исходил ужасный смрад, но Перкар ухитрился снять с нее переметные сумы, все еще лежавшие за седлом. Он нашел мехи с водой (пить воду из Реки он опасался) и немного еды, завернутой в вощеную бумагу и, по счастью, не размокшей. Все это он прихватил с собой, вместе с коробочкой фимиама и фляжкой воти — возможно, дары, предназначавшиеся Владыке Леса. С трепетом он взял их, вспоминая, какую мечту разбил и какие бедствия принес собственному народу и внукам, которые никогда не увидят своего деда. Капака был поражен в самое сердце еще прежде, чем охота погналась за ними, — поражен в тот миг, когда Владыка Леса отказался дать ему новые земли.

Мой вождь мертв, осознал наконец Перкар; колени его подкосились, и он опустился прямо в холодные волны. Вот чем все это закончилось. Новый, неведомый прежде ужас овладел им, ледяная судорога страха. С тех пор как Апад убил хранительницу, все казалось ему страшным сном, в котором человек напрасно силится бежать быстро. Но сейчас бег завершен, и Перкар пробудился — и понял, что ужас был явью; безрадостное утро, безнадежное пробуждение.

Он, Перкар, не только обрек своих друзей на гибель, не просто развеял мечты вождя — он сокрушил Капаку, убил его.

Впервые с тех пор, как Перкар покинул родные долины, он ощутил на себе осуждающий взгляд всего своего рода. Он и раньше чувствовал на себе взгляды сородичей, но тогда они глядели на него с удовольствием — или с презрением, как на человека, не имеющего ни жены, ни земель, ни Пираку.

А сейчас они увидели в нем чудовище. Отец, мать, братья, дед, почтенные предки — даже они смотрели на него теперь как на убийцу вождя. Более того, погубив Капаку, он, возможно, обрек на гибель весь род. Владыка Леса будет враждовать с их кланом…

Какими они были глупцами! А он — он более чем глупец! Ни одно орудие не поразит Балати, ни один враг не устоит перед Охотой. Если только их племя выступит против Владыки Леса — чтобы отмстить или отвоевать земли, — они будут сметены, как осенние листья порывом ветра. И все из-за меня.

Перкар бродил по отмелям, разыскивая тело вождя и других погибших. Может быть, хоть что-то можно спасти? Но он знал, едва только ступил на колючий гравий ущелья, что Изменчивый получил свою долю, взял Капаку, чтобы превратить в гальку его кости и плоть его скормить рыбам. Он ничем не брезгует. Перкар брел, спотыкаясь, в полном отчаянии. Уже почти совсем стемнело, когда он заметил впереди огонь. Слабая надежда — впервые с тех пор, как Карак опустил его сюда, — шевельнулась в груди Перкара, и он ускорил шаг. Ветер дул ему навстречу, и до Перкара донесся запах горящего можжевельника. Он показался ему изысканнее, чем любое пиршественное блюдо. Подойдя поближе, Перкар увидел фигурку человека, съежившегося у огня; в глазах его, устремленных на Перкара, мелькали отблески пламени.

— Нгангата! — воскликнул Перкар.

Нгангата, с усилием подняв руку, помахал ему.

— А я-то думал, что ты задержишь их, — слабым, скрипучим голосом проговорил Нгангата, — во что бы то ни стало. Хорошо, что Апад обрел славную смерть.

— И мне бы следовало умереть.

Нгангата на это ничего не ответил.

— Охотница бежала вслед за стаей, — сказал он, откашлявшись. — Ты, наверное, убил ее Львицу.

У Перкара дернулись губы.

— Мой волшебный меч убил ее.

Нгангата кивнул.

— Если бы даже у всех нас были волшебные мечи ничего бы не переменилось. Вы с Ападом молодцы. Это я виноват. Мне нужно было повести вас дальше вниз по реке, где берег более пологий.

— Ты виноват? — недоверчиво переспросил Перкар. — Я, Апад и Эрука не оправдали доверия. Мы украли мечи, убили хранительницу. А ты только пытался исправить то, что мы натворили. Ты ни в чем не виноват, Нгангата. Я сожалею, что ты не убил меня тогда, в пещере.

Нгангата снова закашлялся.

— Да, наверное, это было бы лучше, — согласился он. — У Апада и Эруки не достало бы смелости отправиться в пещеру без тебя.

— Мне это известно. Но почему ты не наносил мне удары, когда я сражался с тобой? Ведь я заслужил их.

Нгангата сумрачно взглянул на Перкара.

— Знал бы ты, сколько раз дрались со мной за то, что я не похож на всех. С тех пор как я перестал быть ребенком, не проходило и недели, чтобы какой-нибудь бахвал не вызывал меня на бой! В юности я не уклонялся от сражения и обычно выходил победителем.

Нгангата вгляделся в противоположный берег реки.

— Я понимал, что меня не любят, но надеялся хотя бы добиться уважения. Но сколько бы я ни побеждал, меня никогда не называли ловким, сильным, смелым. Всегда говорили, что я не человек, а зверь, оттого и победил. И потому считалось допустимым поступать со мной так, как не поступают с людьми.

— Что ты имеешь в виду?

— Однажды, несколько лет назад, один человек — как зовут его, не важно — вызвал меня на борьбу. И я одолел его прямо на глазах у его товарищей. Ночью, когда я спал, они напали на меня и избили до бесчувствия. Чудом я остался жив.

Перкар был потрясен.

— Это недостойно воинов, — сказал он, задыхаясь от возмущения. — Только трусы на это способны. Пираку…

— Они не поступили бы так ни с одним из себе подобных, — холодно заметил Нгангата.

Перкар, готовый было уже разразиться возмущенной речью, запнулся. Капака говорил ему то же самое. И если бы Нгангата победил тогда Перкара, что сказал бы Апад? Что полуальва одержал нечестную победу над человеком.

— Да, — с сожалением согласился Перкар. — Теперь я понимаю.

Нгангата махнул рукой.

— Не стоит вспоминать, — сказал он, — дело прошлое.

Тьма казалась непроницаемой, но вскоре поднялась Бледная Королева и заглянула в ущелье. В реке запели лягушки, и друзья придвинулись теснее к огню, потому что жалящие мошки пытались высосать из них последние остатки крови.

— Как я рад, что ты остался жив, — после некоторого молчания произнес Перкар. — Но что Верховный вождь?..

— Капака мертв, — ответил Нгангата. — Он ударился о скалы, и Река взяла его. Но, думаю, он был мертв уже, когда мы прыгнули вниз. Одна из стрел Охотницы угодила в него.

— Я нашел его лошадь, — борясь с подступающими рыданиями, выдавил Перкар. — Я взял немного воды и пищи.

— Хорошо. Они нам пригодятся.

— Капака… — начал было Перкар, но едва сумел подавить стон. Недавний ужас вновь овладел им.

— Многие погибли, — сказал Нгангата. — А мы остались живы. Все это так.

— Это не твой вождь, — прошипел Перкар.

— Нет. Но он был для меня больше, чем вождь, — тихо ответил Нгангата.

Перкар всмотрелся в мерцание его глаз, пытаясь разгадать, какие мысли они таят.

— Прости, — сказал Перкар, — ведь я совсем не знаю тебя, Нгангата.

Он придвинулся поближе к товарищу и внимательно взглянул на него.

— У тебя много ран?

Нгангата неохотно приподнял край рубахи. Ребра его были перевязаны окровавленным полотном.

— Стрела попала сюда, — пояснил он. — И правая нога ушиблена. Неплохо для того, кто имел дело с Охотницей и после этого свалился в ущелье.

Внезапное воодушевление охватило Перкара.

— Возьми этот меч, — предложил юноша. — Он заживит твои раны.

— Для этого должны порваться душевные нити, соединяющие наши сердца, — услышал Перкар внутренний голос. — Я тебе уже однажды объяснял. Никто не может взять меня, не порвав этих жил, а для этого надо отнять у тебя жизнь.

Нгангата заметил, что Перкар к чему-то прислушивается.

— Что с тобой? — спросил он.

— Мой меч сказал мне сейчас несколько слов, — пояснил Перкар. — Он утверждает, что способен исцелить только меня.

Нгангата слабо пожал плечами.

— Это не важно. Мои раны и так заживут. На ногу я наложил лубок, а рана от стрелы уже не кровоточит.

Перкар с сомнением выслушал заверения Нгангаты; от него не ускользнуло, что Нгангата кашляет кровью. Но он не стал возражать.

— Завтра я поохочусь или хотя бы рыбы половлю, — сказал Перкар. — Когда ты сможешь идти, мы отправимся дальше, вниз по течению.

— Если ты станешь охотиться, нам точно придется голодать, — со слабой улыбкой заметил Нгангата.

— А, ты оскорбляешь меня! — с натянутой веселостью, естественной не более чем любовь мертвеца, проговорил Перкар. — Сейчас мы с тобой опять будем сражаться.

И юноша попытался выжать из себя улыбку.

— На этот раз уж я точно тебя убью, — ответил Нгангата.

Улыбка Нгангаты была слишком вымученной, и Перкар не выдержал.

— Ты лучший из нас всех, Нгангата. Я никогда больше не буду с тобой сражаться.

Он наклонился и сжал руку Нгангаты; тот ответил крепким рукопожатием, что удивило Перкара. Силы, казалось, стремительно покидают Нгангату. Он опустился на ворох тростника и утомленно закрыл глаза. У Перкара ком стоял в горле.

— Нгангата! — воскликнул он и прижался ухом к его груди, чтобы услышать, бьется ли сердце.

— Дай мне поспать, — прошептал Нгангата. — Мне нужно немного поспать.

Перкар сидел рядом с Нгангатой и изредка касался его, чтобы убедиться, что он еще жив.

— Я хочу, чтобы ты жил, — сказал он спящему другу.

Солнце довольно поздно заглянуло в ущелье, и потому Перкар проспал почти все утро. Протерев глаза, он не понял, где сейчас находится. Но быстро бегущая Река вернула его к действительности, и Перкар бросился к Нгангате. Тот все еще спал, но легкого прикосновения было достаточно, чтобы убедиться: он по-прежнему жив. Перкар поднялся и вышел на солнышко, чувствуя себя значительно лучше, чем всего несколько часов назад. К его удивлению, спал он совершенно без снов. Наверное, Изменчивый тоже их пожрал.

Но пробуждение было болезненным: возможно, Реке не нужны были ни воспоминания, ни раскаяние.

Перкар вспомнил, что обещал раздобыть какую-то пищу. Он был очень голоден, но голод доставлял удовольствие: Перкар чувствовал себя пустым, как раковина, заполненная только солнцем и воздухом.

Перкар смастерил острогу, привязав нож к ивовому пруту. Склонившись над водой, он стал дожидаться, не появится ли рыба. Ему долго пришлось ждать, прежде чем он увидел нечто, очертаниями напоминающее рыбу. Затаив дыхание, он дождался, пока рыба подплывет поближе, и пронзил ее острогой. С радостным криком Перкар вытащил свою добычу на берег. Рыба отчаянно колотилась о песок.

Это была странная рыба, никогда не виданная им прежде, вся она была покрыта плотной чешуей. Но, наверное, она съедобна… Вдруг он с изумлением увидел, что рыба съежилась и превратилась в струйку воды, которая тут же стекла в Реку. Он вспомнил, где находится, и содрогнулся. Так вот каков Изменчивый! Здесь ничему нельзя верить, если вода может принять вид рыбы.

Раз пять он вытаскивал на берег рыб-призраков, прежде чем наконец поймал настоящую, которая так и осталась лежать на песке. Это была форель, и довольно крупная. Встревоженный и все же довольный тем, что удалось раздобыть пищу, Перкар расшевелил огонь в костре, подбросив туда несколько веток, и разделал рыбу. Он поджаривал ее на огне, когда вдруг краем глаза заметил нечто, плывущее вниз по Реке.

Это была лодка. Перкар на миг застыл в изумлении и потом с диким криком бросился в воду. Его накрыло с головой, и оставалось только благодарить Богиню ручья за то, что его еще ребенком научили плавать. Отчаянно гребя, Перкар поплыл наперерез судну. Но он зря беспокоился: лодка плыла прямо к нему, руководимая чьей-то волей. Ухватившись за борт, Перкар забрался в лодку.

Это была отличная лодка, с невысокими бортами, выдолбленная из непомерно огромного ствола, и потому достаточно широкая и удобная. Перкар подполз к рулю на корме и направил лодку к берегу. Лодка повиновалась, как будто он греб веслами; плывя наперерез течению, она послушно заскользила к каменистому берегу. Перкар вспомнил, что Карак напоследок обещал ему прислать подарок. Наверное, лодка и была этим подарком. Потому что вряд ли даже на Реке можно было найти лодку, никому не принадлежащую.

Привязав лодку как можно крепче к стволу одной из прибрежных ив, Перкар отправился вверх по течению. Нгангата уже проснулся — наверное, от его диких криков — и теперь сидел у костра.

— Беру свои слова назад, — сказал Нгангата. — Сегодня ты поймал целых две рыбы.

Перкар слабо улыбнулся и махнул рукой в сторону лодки.

— Подарок от Вороньего бога, — пояснил он.

— От Ворона, — поправил его Нгангата. — Вороний Бог тут ни при чем.

— А что, их двое? Двое Караков?

— Нет, — усмехнулся Нгангата.

Перкару этого было достаточно. Он уже устал от богов, они надоели ему до смерти, и он ничего не хотел о них больше знать.

— Дальше, вниз по течению, склоны ущелья не так круты?

— Да, через день-два пути берег становится более низким и пологим, — сказал Нгангата. — Но нам встретится много порогов.

— Мы отправимся, когда ты окрепнешь?

Нгангата покачал головой.

— Нет, нужно спешить. Если бог-Ворон знает, что мы здесь, то и бог Воронов тоже это знает. И никогда не угадаешь, который из них в данный момент Карак. Лучше как можно скорее выбраться из владений Владыки Леса.

— Вот с этим я согласен, — подтвердил Перкар. — Поедим — и в путь.

Но в путь они отправились не раньше, чем стемнело. Нужно было наложить новую повязку Нгангате, а потом Перкар отправился вверх по течению и снял седло и уздечку с мертвой лошади. До ближайшего человеческого жилья, по словам Нгангаты, они доберутся через много дней, и потому лучше было захватить с собой все, что можно унести. Перкар сожалел, что снял с менга только переметную суму. В ней лежало много полезных вещей: веревки, оселок, кресало, но не было пищи. Перкар спросил у Нгангаты, можно ли пить воду из Реки. Нгангата ответил, что они могут пить воду из потоков, впадающих в Изменчивого; ведь они вполне невинны, прежде чем не впадут в него. Как Богиня Ручья, подумал Перкар. Едва они отплыли, к Перкару вернулось угрюмое настроение. Нгангата, которого утомляли даже незначительные усилия, быстро заснул, оставив его наедине со звездами и бьющейся о корму Рекой. Это давний враг его бился о корму своими волнами. Но ярость Перкара давно стихла, уступив место печальным размышлениям. Случилось так, что по его вине сорвался поход Капаки, погибли все, кроме Нгангаты… Но зато теперь он достиг Изменчивого и может наконец бросить ему вызов.

Он тут, менее чем в дне пути от истока Реки, — и вот вынужден бежать. Если бы не Нгангата…

Ну так что же? Лучше погибнуть, пытаясь добиться того, к чему он так долго стремился, чем с позором вернуться домой. Он обрек на смерть вождя и, возможно, весь свой род. Единственная его надежда — умереть достойно, как Апад или Эрука.

Но может ли он обречь на гибель так же и Нгангату? Нет, никто больше не должен погибнуть из-за него, Перкара. Перкар вынул из ножен меч и положил его на колени.

— Сможешь ли ты перерезать душевные нити на сердце Изменчивого? — спросил он.

— У истока они некрепки. Я бы мог разрубить их.

— Много ли их?

— Семь раз по семь, — ответил меч.

— Сейчас он спит. Сколько душевных нитей успею я рассечь, прежде чем он проснется?

— Много. Но не все.

Перкар нахмурился, раздумывая. Будет ли у него еще возможность оказаться так близко у истоков? И часто ли бывает, что Река спит? Через несколько минут созрело решение. Он довезет Нгангату до первого же человеческого жилья, поручит его чьей-нибудь опеке, а потом вернется. Волшебная, послушная лодка легко скользила наперерез течению. Но сумеет ли она плыть против течения?

Перкара охватило возбуждение. Ему захотелось немедленно это проверить. Он только немного проплывет вверх по течению; если это получится, он не будет чувствовать себя таким беспомощным и растерянным. Он будет тогда уверен, что сможет сюда вернуться.

Осторожно, стараясь не опрокинуть резким движением лодку, Перкар повернул руль сначала наполовину, а потом до конца. Лодка повиновалась, плавно развернувшись, как если бы находилась на глади недвижного озера, а не уносилась стремительным течением. Без труда нос лодки оказался нацеленным вверх по течению, туда, где были владения Балати. И она уже начала плыть в ту сторону. Перкар торжествующе сжал руль. Он сможет отвезти Нгангату вниз по реке и затем вернуться сюда, даже ради того только, чтобы найти здесь свой конец. Радуясь, он вел лодку вперед.

Но вдруг лодку как будто что-то толкнуло, и руль вырвался у Перкара из рук. Откуда ни возьмись набежавшая волна толкнула лодку в корму, и словно невидимая рука развернула судно и повела вниз по течению. Перкар схватился за руль, но он не поддавался, как будто был окован сталью. Руль сделался совершенно неподвижным. И Река, казалось, как-то переменилась. Перкар не сразу понял, в чем заключается эта перемена. Лунный свет, раздробленный волнами на миллионы бликов и мягко отражавшийся в воде, исчез. Река была безмолвна и черна, как объявшая ее ночь. Но Бледная Королева по-прежнему сияла над ней в полном своем блеске.

— А вот теперь, — услышал Перкар голос меча, — теперь он не спит.

 

XII

БЛАГОСЛОВЕННЫЕ

Тронный зал был средоточием других четырех больших залов. Подземный Дворец планировался как огромные четырехугольные пространства, заключенные одно в другом. Тронный зал являлся главным. Залы эти оставались неповрежденными и не залитыми водой. Но они находились за огромными железными воротами. Тронное возвышение было выстроено в углу, так строили при Первой Династии. Угол считался наиболее заметной частью в прямоугольнике. Все залы были окружены длинными стенами. Чтобы попасть туда, ей пришлось бы плыть; плавать Хизи не очень-то любила. Но, наверное, коридоры можно пройти вброд — если там, по счастью, не слишком глубоко. Ворота находились справа за тронным возвышением, и до них добраться было бы нетрудно. У стены высилась груда обломков, и Хизи решила перелезть через нее. Она могла бы пуститься вплавь вдоль стены, но сомневалась, что сумеет в таком положении не гасить светильник.

Карабкаясь через обломки, Хизи поскользнулась на алебастровых ступеньках и отчаянно замахала свободной рукой, чтобы не упасть и не выронить лампу. Одной ногой она ступила в воду, подступавшую к трону. Боль обожгла ее, будто пламя, пробежав по ноге к животу и ударив в голову. Вскрикнув, Хизи вытащила ног, из воды. В глазах у девочки помутилось, и она присела на ступеньку в страхе, что вот-вот лишится сознания. Она нагнулась, чтобы погладить ногу, но жжение внезапно прошло. Она помнила это ощущение: так покалывала кожу вода, когда жрецы поливали ее, подвергая ритуальному испытанию.

— Река, — пробормотала Хизи. Вода в зал попала не из разрушенных водостоков. Это была сама Река, притаившаяся под Дворцом. Весь нижний Дворец целиком погрузился туда. Отсюда брали Священную Воду.

На ступне ее совсем не осталось влаги. Зал был наполнен необыкновенной водой — это Шенэд, Дымящаяся Вода — кровь Духа Воды. Как призраки являлись душами людей, так Шенэд была душой воды и оставалась, когда вода уходила.

Жжение прошло, но легкая дрожь пронизывала Хизи насквозь, и нечто в ней — то, что хотели рассмотреть жрецы, — шевельнулось. Это она почувствовала безошибочно. Потрясенная, Хизи сидела на ступеньках и плакала.

Услышав чей-то тихий шепот, Хизи перестала плакать. По крайней мере ей показалось, что кто-то шепчет; до нее только доносились неразборчивые приглушенные звуки, как будто кто-то шептался в отдалении.

Что-то нужно предпринять, подумала Хизи. Я должна найти Дьена.

Хизи пришла сюда, руководствуясь картой, но как вести поиски дальше, она не знала. Лестница Тьмы ведет в Старый Дворец — это Хизи знала, но на карте не было точки, обозначенной «Дьен».

Но теперь это не имело никакого значения. Хизи была уверена, что не найдет Дьена. Тело растворилось, погруженное в Дымящуюся Воду, и дух исторгся из него. Так вот откуда приходят призраки. Все те Духи, вызванные ее отцом — рыба и прочие диковинные твари, — все они умерли в Реке. Наверное, когда умирают лица Королевской Крови — точнее, когда их убивают, — это делают при помощи Реки. Дух Воды вправе затребовать их сущности, которые являются его частицей. Так вот что она чувствует внутри себя, догадалась Хизи. В ней живет Река. Внезапно она вспомнила свой разговор с Тзэмом, случившийся три года тому назад. Хизи сказала тогда, что в ней говорит Королевская Кровь, а Тзэм — угрюмый, испуганный — попросил никогда больше не упоминать об этом. Это все, что он мог сказать о Запретном. Предупредить ее о Крови.

Да, это была она, Королевская Кровь! Хизи чувствовала ее все яснее и яснее. И если она действовала подобающим образом, тогда ребенок вырастал, подобным отцу и матери. Могущественным Властелином, способным волшебными чарами подчинять себе обитателей Реки, взывая к частицам Реки, обитающим в них. Но если она проявляет себя как-нибудь не так… Хизи трудно было вообразить, как именно это происходит. Однако определенно она проявляла себя как-то неправильно, и тогда Благословенных приводили сюда и казнили, возвращая Реке. Здесь, во тьме, где никто из подданных Нола не мог увидеть, как умирают знатные.

Хизи подумала о том, что многие — как, например, Вез — имеют благородную кровь, но без дремлющего в ней могущества, обрекающему править — или умирать. Девочке было ясно, что она не принадлежит к большинству.

Шепот не умолкал. Хизи встала и осторожно вскарабкалась на камень. Ее удивило, что он не рассыпался под ногами, так как выглядел очень древним, пришедшим из глубины веков. Двигаясь как можно осторожнее, Хизи пробиралась к воротам.

Она довольно быстро добралась к ним и заглянула сквозь железную перегородку. Хизи увидела огромный зал, дальний конец которого был сокрыт мраком. Коридор показался ей довольно странным, неясно почему. И вдруг Хизи поняла. Вода шевелилась — не текла, а именно шевелилась, как если бы в ней что-то плыло. Шепот доносился снизу, из зала, он звучал гораздо явственнее, и Хизи могла даже различать отдельные слова.

Встав на глыбу, Хизи опустилась на колени, поставила рядом с собой маленький светильник и, защитив глаза ладонью, вгляделась во мрак — свет пламени ослеплял ее. Покачнувшись, Хизи оперлась о глыбу рукой, чтобы не упасть. И тут она поняла, что под ней не камень и не песок. Хизи озадаченно смотрела вниз. Поначалу ей казалось, что это валун, покрытый мхом и лишайниками. Но она явно ошиблась. Поверхность была гладкой, но не скользкой, а чуть шероховатой. Как кожа ручной ящерицы, принадлежавшей ее матери.

Только она так подумала, как увидела приоткрывшийся глаз, так близко, что до него можно было достать рукой. Он вовсе не мерещился Хизи, этот совершенно человеческий глаз, внимательно глядящий на нее. Тварь, на которой она стояла, шевельнулась — и поползла вперед.

Хизи не сумела подавить крик ужаса — он вырвался из горла, будто диковинная птица, и наполнил всплесками все пространство, и наконец стих во мраке. Хизи скорчилась, не зная, что делать. Глаз некоторое время смотрел на нее — и потом медленно закрылся.

Дрожа, Хизи внимательно оглядела — в длину и ширину — ту тварь, которая была под ней. Она сидела на спине у какого-то существа. Возможно, существо это было вроде той рыбы, которую при помощи чар вызвал отец Хизи. Или вроде страшного чудовища, которое преследовало ее. Нет, все же существо это не было призраком, так как состояло из плоти; ведь призраки не имеют плоти, во всяком случае, именно так было написано в книгах. А тварь это была настоящей, живой, и сейчас она спала — несмотря на то, что Хизи сидела у нее на спине.

Хизи заметила и других тварей — теперь она могла быть более внимательной. Наблюдая, она избавилась от страха, от мысли, что сидит на спине у какого-то чужеродного существа. Короткий отросток на «перегородке» был чем-то вроде плавника. Или щупальца. А эта выпуклость… Хизи содрогнулась и закрыла глаза, не желая смотреть… Всей душой ей хотелось быть сейчас подальше отсюда — одной или с Квэй, только бы не видеть того, что она увидела сейчас. Потому что эта выпуклость была не чем иным, как бледной, рыхлой, как гриб, человеческой рукой.

Я должна открыть глаза, с отчаянием подумала Хизи. Если я сейчас не открою глаза, то никогда не выберусь отсюда. Но как ни хотелось ей теперь убраться отсюда подальше, мысль о том, что она увидит, наполняла ее неодолимым ужасом. Теперь она опасалась даже шевелиться. А вдруг она разбудит это чудище?

— Как ты попала сюда?

Сердце у Хизи замерло на миг — и заколотилось бешено. Она заставила себя открыть глаза. Голос был странный, водянистый, тягучий. Он доносился из-за ворот.

— Кто?.. — заговорила Хизи, но осеклась, боясь разбудить дремавшую под ней тварь. Она слышала плеск воды.

— Кто бы ты ни была, ты попала в дурное место, — вновь послышался голос. Тень проскользнула в черном пятне, едва освещенном ее светильником.

— Где ты взяла этот светильник? — прорычал некто. — Убери его. Тут он тебе не понадобится.

— Кто ты? — спросила Хизи, приподнимая светильник и пытаясь увидеть незримого собеседника.

— Погаси свет, тогда скажу.

Хизи поставила лампу, но не погасила ее. И все же неизвестная тварь подплыла поближе. Хизи различила, как блестит чешуя, панцирь на груди и шевелится множество отростков, отчасти напоминающих лапы.

— Кто ты? — пронзительным от ужаса голосом вскрикнула девочка.

— Не понимаю, как ты пробралась по Лестнице Тьмы вниз, не замеченная мною, — пожаловалась тварь. — Но если ты ускользнула от меня, предупреждаю тебя о тетушке Ну. Стоит ей проснуться — она тебя мигом проглотит.

— Я не спускалась по Лестнице Тьмы, — как можно спокойнее проговорила Хизи. — Я попала сюда через водостоки.

— Водостоки? Водостоки? — Неприятная тварь крутилась в воде. — Так тебя, значит, не привели сюда?

— Позволь мне взглянуть на тебя, — попросила Хизи. — Кто ты?

Существо внезапно подплыло поближе. Это был человек, несомненно, хотя жабры, как птичьи перья, топорщились, выходя из его горла. Волос на голове у него не было. Сзади голова сразу же переходила в шершавую, чешуйчатую длинную спину, которая не переставала извиваться.

— Кто я? — переспросил урод. — Ты не узнаешь во мне принца, дорогая?

— Принца? Принца?

— Принц Лэкэз Йид Шадун, к вашим услугам.

— Невероятно, — только и сумела прошептать Хизи, хотя уже не сомневалась. — Кто был твоим отцом?

— Великий правитель Йуцната, разумеется.

— О… О… — Хизи, не в силах спокойно дышать, глотала ртом воздух. — Значит, ты брат моего отца, — еле слышно прошептала Хизи.

Тварь некоторое время молчала.

— Да, — наконец послышался ответ. — Что ж, у меня, значит, есть племянница. Добро пожаловать, племянница, во Дворец Благословенных. Теперь ты можешь доверять своему дядюшке и слушаться его. Слезай с Ну и плыви сквозь ворота. Я защищу тебя.

— Я не хочу входить в воду, — простонала Хизи.

— У тебя нет другого выбора, — заявил Лэкэз. — Обними ее, позволь ей заполнить всю себя. Постарайся привыкнуть к ней.

— Зачем?

— Потому что тебе никогда не выбраться отсюда, вот зачем.

— Я уйду отсюда, — не уступала Хизи.

— Ты сказала, что пробралась сюда через водостоки. Намеренно. Почему ты это сделала? — Казалось, Лэкэза уже не раздражал свет. Он подплыл совсем близко и положил свою обезображенную голову на решетку. Хизи увидела его зубы — острые и длинные, напоминающие костяные иглы.

— Мне хотелось узнать… куда вас отводят, когда забирают оттуда.

Лэкэз засмеялся булькающим смехом, напоминающим кашель.

— Какая ты смышленая! — заметил он. — Тебе от этого несдобровать, хотя беседовать с тобой — одно удовольствие. Чем человек умнее, тем скорее он впадает в безумие. Я не сошел с ума только потому, что был довольно недогадлив. Скажи-ка мне, — зашептал он заговорщицки преувеличенным шепотом, — скажи-ка, Жрецы уже все знают? Ты обнаружила себя?

— Как обнаружила?

— Во мне первом пробудилась сила, — признался Лэкэз. — Ше Лу — твой отец — был слишком ревнив. Даже когда в нем проснулась его сила, моя была крепче. Благословенные могучи, дитя. Но когда приходят жрецы, она еще не успевает пробудиться, почти не ощутима. Но один из моих больших пальцев переменил цвет — и оттого меня привели сюда.

— Но… почему?

— Почему? Почему? Взгляни на меня. Взгляни на Ну. Кто мог бы терпеть нас на троне? Как могли бы мы танцевать с дамами или кавалерами? Разумеется, мы несказанно сильны. И многие нас боятся.

— Сильны, — тупо повторила Хизи.

— Мы Благословенные, — прорычал Лэкэз. — В одном глазу моем больше силы, чем во всех Шакунгах с придворными в придачу.

— Отчего же вы остаетесь здесь? — спросила Хизи.

— Оттого что… — и вдруг он умолк, пристально глядя на нее. — Ты настоящая? Ты не кажешься мне?

— Настоящая, — подтвердила Хизи.

— Знаешь ли, когда-нибудь я точно сойду с ума, — доверительно сообщил Лэкэз.

— Отчего ты не уйдешь отсюда? — вновь спросила Хизи. — Если ты и вправду так силен?

— Оттого что Река пьет мою силу, — мрачно признался он. — Когда они впервые привели меня сюда, я был в ярости. Я пытался обрушить вниз проклятый дворец, убить их всех. Я бы сделал это уже там, наверху, но они опоили меня зельем. Но здесь, где зелье уже не действует, вся сила Благословенных — ничто перед могуществом Реки. Ничто. Ничто. Ничто! — пронзительно выкрикнул он. Дядюшка смотрел на Хизи молча, и лицо его дергалось и извивалось, как клубок червей.

— Тебе и в самом деле не следует сидеть у нее на спине, — вымолвил он наконец.

— Сколько… Сколько вас здесь?

— Сколько здесь Благословенных?

— Да.

— Живых? Во плоти?

Хизи кивнула.

— О, немного. Только пятеро.

— Где они все?

— Все здесь, вокруг. Твой свет напугал их. Но я здесь главный — потому что Ну почти все время спит. Но как это я не заметил, как они свели тебя вниз по лестнице?

— Я ведь сказала тебе, что попала сюда другим путем.

— Да, наверное, так оно и было, — прошептал Лэкэз, скорее для себя, чем для Хизи.

— Я бы хотела знать… — осмелилась спросить Хизи, — есть ли из вас кто-то по имени Дьен?

— Дьен? Конечно, — ответил ей тот, кто некогда был принцем.

— Я пришла, чтобы увидеть его, — сказала Хизи.

— Да? Так ты проделала весь этот путь, чтобы увидеть Дьена? Хорошо. Подожди здесь.

Голова скрылась в темной воде, по которой побежала рябь: чудовище удалялось.

Хизи ждала очень долга, и она решила, что про нее забыли. Лэкэз показался ей довольно забывчивым. Но едва только она начала отчаиваться, охваченная ужасом перед спящим под ней чудовищем, по воде вновь пробежала рябь.

Но это был не Лэкэз. Это был юноша с длинными черными волосами. Но глаза его держались на стеблях, и на пальцах, которыми он зацепился за стальной барьер, были толстые когти. На одной руке пальцев было пять, а на другой большой палец разросся, а другие срослись вместе.

— Дьен, — прошептала Хизи. — Это ты, Дьен?

Существо глядело на Хизи крабьими глазами. Затем оно квакнуло, как лягушка. И еще раз квакнуло. Хизи почудилось, что она слышит свое имя.

— Дьен? Ты можешь говорить?

Вдруг она почувствовала, что сейчас ее стошнит. Желудок ее изверг хлеб, который она съела, прежде чем разбудить Тзэма. Спазмы продолжались и после того, как там ничего не осталось. Дьен глядел на нее с безразличием.

— Дьен мало говорит, — пояснил Лэкэз, вынырнув немного поодаль. — Поначалу он только и делал, что разговаривал. Обычно мы изменяемся снаружи быстрее, чем внутри. Но с Дьеном случилось наоборот.

— Почему… Почему вы меняетесь? — слабым голосом спросила Хизи. Как будто, узнав, можно было чем-то помочь.

Лэкэз улыбнулся судорожной, полубезумной улыбкой.

— Дух Воды проницает нас насквозь, — прошептал он доверительно. — Человеческое тело не может выдержать его влияния.

Пока Хизи пыталась уяснить себе это, Дьен — или тот, кем стал Дьен, — вскинул голову, как если бы созерцание Хизи из другой точки могло дать ему нечто новое. Возможно, так оно и случилось, потому что он медленно, неуклюже протянул ей свою, наиболее напоминающую человеческую, руку сквозь решетку.

Хизи склонилась и — после мгновенного колебания — дотронулась до его руки. Пальцы чуть шевельнулись. Рука была холодной, твердой — и ничуть не напоминала ту руку, которую она сжимала, когда они с Дьеном, смеясь, бегали по крыше. А теперь эта рука была неловко скрючена, не умея держать руку другого. Наконец, к великому облегчению Хизи, Дьен, квакнув, убрал свою руку. Его ужасные глаза завертелись на отростках, он нырнул и быстро поплыл прочь.

— Он узнал тебя, — сказал Лэкэз. — Это наверняка. Большего от него нельзя ожидать.

— Дьен, — ласково прошептала Хизи. Шершавая туша под ней вновь заколыхалась.

— Торопись! — прошипел Лэкэз. — Ну пробуждается. Если ты и вправду пробралась через водостоки, ступай обратно. Возможно, Река отпустит тебя.

Хизи, дрожа, поднялась на ноги.

— До свидания, — прошептала она.

— Вскоре увидимся, — сказал Лэкэз. — Не принесут ли они мне немного вина? Хотя, конечно, вряд ли.

Он погрузился в воду — и исчез. Хизи взяла лампу и перелезла через Ну. Когда она была уже возле трона, чудище принялось извиваться и вздыматься. Едва только Хизи поднялась по ступеням наверх, оно окончательно проснулось. В Ну уже не было ничего, что напоминало бы человека: она была наполовину рыба, наполовину скорпион. Ее длинный, тонкий хвост бил по воде. Быстрее, чем Хизи могла вообразить, чудище развернулось и стало карабкаться за ней наверх, то подбираясь, то растягиваясь. Хизи швырнула вниз лампу: она разбилась, и горящее масло потекло по ступеням. Ну остановилась, отведя выпуклые глаза от света. Хизи нырнула в темную трубу и поползла, задыхаясь от ужаса. Хизи царапала камень, пытаясь проталкиваться во тьму как можно скорее, обламывала ногти, не замечая боли. Она не успокоилась даже тогда, когда увидела свет впереди, где ждал ее Тзэм.

Девочка тяжело дышала, когда верный телохранитель осторожно вытащил ее из трубы. Он мягко покачал ее в своих могучих руках, гладя ее мокрые, скользкие волосы, успокаивая ласковыми словами. Затем, подхватив ее одной рукой и взяв в другую фонарь, он принялся подниматься по лестнице — назад, к свету и дому.

 

ИНТЕРЛЮДИЯ

НА УЛИЦЕ АЛОГО САРГАНА

Гхэ, потрогав пальцем шрам на подбородке, глубоко вздохнул, набрав полные легкие воздуха, пахнущего, как когда-то в детстве. На обочинах улицы жарили мясо, продавали рыбу, уже начавшую тухнуть на полуденном солнце, пряный аромат моря — лучших запахов он не знал. Но когда ветер дул от Южного Города в сторону реки, он дышал смрадом. Пахло отбросами. Пахло нечистотами и людей, и псов, полусгнившей пищей, стоячей водой заболоченных прудов, сквозь которые прокрадывалась Река. Здесь, на улице Алого Саргана, не видно было свалок, но она являлась границей между блистательным центром Нола, где жили преуспевающие горожане — владельцы лавок, кораблей, купцы и дальние родственники знати, и более обширными кварталами Южного Города, где жила чернь, подонки общества.

Гхэ прекрасно помнил, по какую сторону улицы он родился. Он никогда бы не стал никого убивать по приказу жрецов, если бы человек из Южного Города мог хоть чем-то привлечь их внимание. Нет, никогда он, по доброй воле, не вернется назад, в Южный Город, ибо сумел возвыситься, и возвращение было бы ошибкой. Здесь, на улице Алого Саргана, он провел лучшие годы своей юности. Здесь он во время детских игр забывал и об убогой лачуге, и о погибшей при родах матери, и о тетушке, которая избивала его и укладывала спать на подстилке вместе с псами. Именно здесь он сумел сравнить лучшее, что может предложить Нол, с самым худшим, и предпочел покинуть Южный Город. Ныне побег его был завершен.

Гхэ лениво бросил монетку мальчишке, наблюдавшему за толпой глазами ястреба. Тот поймал монету на лету, улыбнулся и кивнул Гхэ. Гхэ также кивнул ему и пошел вдоль улицы, неслышно напевая. Ветер вновь повеял от дворца и наиболее чистой части города. Стая речных чаек, крича, пролетела над головой.

Гхэ нашел Ли у Площади Двух Тополей. Старуха, как обычно, сидела, с прямой, как доска, спиной, игральные кости были аккуратно разложены на бархатном лоскуте. Этот же лоскут лежал перед ней много лет назад, когда Гхэ впервые встретил ее.

— Что сейчас сулят мне игральные кости? — спросил он.

Старуха обернулась.

— Гхэ! — радостно воскликнула она. — Кости предупредили меня, что ты придешь сюда навестить старуху!

— Ну, для этого не надо было гадать, — прошептал он, нагнувшись и целуя ее морщинистую щеку.

Глаза Ли заблестели.

— Садись, Ду, мой малыш, и расскажи мне, каково тебе среди жрецов!

— Рассказывать тут нечего, — извиняющимся тоном сказал Гхэ, — но живется неплохо. Все, что только может достичь человек незнатного рода, я получил. Хорошую пищу, вино, книги…

— Женщины, — вмешалась Ли.

— Конечно, — не смутившись, согласился Гхэ.

Ли кивнула.

— Я не виделась с тобой два года, маленький Ду. Что случилось с тобой за это время?

Мог ли он рассказать ей? Если кто-то в целом свете и заслуживал его доверия, так это старая Ли. И все же, несмотря на то, что он любил ее и доверял ей много лет, в нем еще жил мальчишка, который не верил никому. Гхэ хохотнул, хлопнул Ли по плечу и поведал ей не ложь — и не правду.

— Много приходится молиться, — признался Гхэ.

Ли кивнула.

— Взгляни-ка, что я тебе принес, — торопливо сказал он. Из-за пазухи он достал сверток и осторожно положил рядом со старухой, чтобы та сама могла открыть его. Ли так и сделала — и тут же захихикала, довольная.

— Я подумал, что эта старая тряпица давно износилась, — пояснил он. — И потом, тебе необходим головной убор, чтобы как-то выделиться среди всех этих говорунов. Так вот тебе колпак — пусть все знают, что ты настоящая прорицательница.

— Какой красивый! — сказала старуха. — Луна и звезды так и блистают. Нить золотая?

Гхэ пожал плечами:

— Не знаю. Я был уверен, что тебе он понравится.

— Как ты добр к старухе!

— Если бы не ты, я бы по-прежнему перерезал глотки по приказу полицейских на улице Лунг.

— А сейчас ты перерезаешь глотки по приказу жрецов? — Глаза Ли сверкнули жестоким блеском. Гхэ не покраснел, он тихо коснулся ее руки. Друг к другу они никогда не были жестоки, и вопрос Ли причинил ему боль.

— Прости, Ли, — сказал он. — Я собирался тебе об этом сказать.

— Ты прав, Ду. Да, жрецы выбрали для тебя нелегкую службу.

Гхэ пожал плечами.

— Ничего другого они бы мне не поручили. Я и заинтересовал их только определенного рода… сноровкой. Но, Ли, ведь мне понадобилось многому научиться! Мечом я владею лучше любого из воинов. Они научили меня таким приемам, что уму непостижимо.

— Тебе уже давали поручения?

Гхэ кивнул.

— Об этом мне нельзя с тобой говорить, Ли. На мне лежит Запрет. Скажу только: дважды меня посылали, и дважды я марал кровью свои руки. Жрецы мной довольны.

— Так и должно быть, — улыбнулась Ли, пожав ему руку. — Враги Нола будут бояться тебя, безымянного. Разве я не предсказывала тебе это несколько лет назад?

— Да. Но пророчество обеспечено здесь самой пророчицей. Ты всегда помогала мне, когда я нуждался в помощи, ты посоветовала мне, научила меня, как надо говорить со жрецами, и представила меня советнику.

Ли покачала головой.

— Ты не желал оставаться в Южном Городе, плодя нищих и поедая дерьмо. Ты был предназначен для лучшей доли, и они были не так глупы, чтобы это не понять.

— Ты поняла это первая.

— Да, — согласилась она. — Но скажи мне, как живется во дворце?

— Прекрасно, я уже говорил.

— А что Водой Рожденные? Как тебе с ними?

Оба шептались, пока мимо текла суетливая толпа, чувствовал себя уютно, ибо ни одно слово из его уст не ушло бы далее ушей старой Ли. И однако сейчас он заговорил особенно тихо.

— Они все олухи, — доверительно сообщил он ей. — Такие, что я даже не воображал. Если бы не жрецы, город давно бы погиб от их глупости.

— Я об этом догадывалась, — согласилась Ли.

— О да, они наделены силой. Но умом подобны малым детям. И большинство жрецов — то же самое. Но есть и такие, кто не глупее меня. Из тех, кто незнатного рода.

— А из Водой Рожденных есть смышленые?

— Таких мало, — задумчиво ответил Гхэ. — Только девочка, за которой я наблюдаю. Она очень умна.

Гхэ улыбнулся и хрустнул костяшками.

— Жалко будет, если придется ее убить.