Признание

Петр вздрогнул – капля крови попала ему на кафтан. Хотя он и встал на расстоянии не менее тридцати футов, подальше – не лишняя предусмотрительность, если используется кнут. В опытных руках кнут способен глубоко рассечь тело, так что кровь брызжет фонтаном, а сейчас кнутом орудовал настоящий мастер. Петр невозмутимо наблюдал, как сыпались удары. Истязуемый уже давно перестал кричать. Вместо этого он издавал какие-то странные, жалобные звуки, похожие на карканье, и лицо его выражало не столько муку, сколько растерянность, словно разум отказывался принимать то, что творили с его телом.

Петр подошел к истязуемому, тот был подвешен за связанные за спиной руки. Руки вывернулись, и человек имел вид почти комический, казалось, будто голова у него повернута задом наперед. Петр хотел удостовериться, не переусердствовали ли они – может ли Алексей еще говорить. Из груди страдальца вырвалось хриплое дыхание. Он плакал, слезы текли и, касаясь искусанных губ, окрашивались в красный цвет.

– Прости меня, – простонал Алексей.

Царь почувствовал, что у него перехватило горло. С трудом он произнес.

– До меня дошли слухи, что ты желал моей смерти.

Алексей судорожно дернулся, лицо исказилось до неузнаваемости, словно и по лицу его нещадно били.

– Я негодяй, я несчастный негодяй, – вырвались у него рыдания, – и умру сейчас. Надеюсь, что умру. Я согрешил против тебя и больше не достоин жить.

– Ты хочешь сказать, что у тебя не осталось сил, Алексей, – тихо произнес Петр.

Алексей засмеялся, но это был не смех, а какой-то полузадушенный кашель.

– Ты не похож на обычного человека, – смог выдавить Алексей. – Если ты – мера силы, то никто не может с тобой сравниться.

Легкая дрожь пробежала по телу Петра. «Если бы ты только знал», – подумал он. Царь откашлялся.

– Душа моя скорбит, что все обернулось вот таким образом, Алексей. И я знаю, что это моя вина и мое поражение.

– То, о чем ты спрашиваешь, – невозможно, – насколько мог резко, ответил Алексей. И неожиданно, даже с какой-то радостью, Петр понял, что тот злится, сверх позора и страданий у него достает еще сил злиться.

«Невозможно!» Это слово должно было стать тайным знаком. Петр должен был понять: он – причина, он – убийца.

– Ты никогда не понимал, – произнес Петр. – Каждый день, каждый божий день я работал, чтобы превратить Россию в ту страну, какой она может быть, должна быть. Каждый божий день! И каждый раз, когда я позволял себе минуту отдыха, чтобы выспаться, или поднять паруса и, наслаждаясь, отдаться вольному ветру, или просто почитать книгу, обязательно именно в этот момент случалось какое-нибудь несчастье. То сенатор окажется мошенником и попадется на взятке, то сумасшедший поп деревню живьем сожжет. Я создал армию и выиграл с ней столько войн. Я собственными руками строил корабли, и у нас теперь есть флот, чтобы защищать свои моря, и есть на чем возить наши товары во все страны света. И башмаки, что я ношу, заработаны мною, заработаны тяжелым трудом! Вот что значит править Россией! Я все это делаю для того, чтобы Россия стала сильной, могущественной державой, смогла занять достойное место в нарождающемся новом мире. Я веду ее этим путем. А ты? Ты тянешь ее назад и все смущаешь народ какими-то суеверными глупостями. Когда я взошел на трон, Россия была страной варваров, отсталой страной, посмешищем для всего мира. А сейчас – ты только посмотри на нас! Я так много сделал, что даже после моей смерти Россия уже не сможет повернуть вспять!

Какое-то время Алексей молчал.

– Я знаю, – наконец произнес он. – Но ты должен понять, я считаю, что ты выбрал неверный путь. Вы уничтожаете нашу церковь, рубите корни, отказываетесь от веры наших дедов и отцов. Ты вступил в сговор с демонами…

– Они не демоны, – оборвал Петр, чувствуя, как в нем закипает ярость. – Это наука. А ты хочешь, чтобы мы повернули назад? Ты что ж, хочешь, чтобы мы уступили соседям наши скованные льдом морские порты? Ты хочешь, чтобы мы снова вернулись в Москву, кутались в шубы и терпеливо ждали лета и благоденствия? Ты хочешь, чтобы мы погрязли в том невежестве, откуда я с таким трудом вытащил Россию? Или ты хочешь, чтобы она пала еще ниже?

Алексей посмотрел на него, черные круги легли вокруг его глаз, и, казалось, он смотрит из глубины черных глазниц.

– Да. Лучше мы будем страдать, как истинные христиане, чем пойдем по пути, что ты нам пророчишь. – Он сплюнул. Кроваво-красный плевок полетел в сторону ифрита, что маячил за спиной Петра. Петр едва посмотрел в ту сторону. Ифрит – закрученное спиралью свечение с единственным пламенеющим в центре глазом – всегда был с ним. Он был его телохранителем, более верным и преданным, чем любой, даже самый доверенный человек.

– Это творение науки, – сказал Петр. – Это открытие моих философов.

– Ваши философы открыли ворота ада и выпустили оттуда это чудовище.

Петр не стал вступать в спор, напротив, чтобы себя успокоить, сделал несколько глубоких вдохов. У него начало нервно подергиваться лицо, и он не хотел, чтобы с ним случился припадок.

– Ну что ж, раскаиваться ты не желаешь?

– Я раскаиваюсь, поскольку знаю, что я должен умереть.

– Тебе не нужно умирать.

– Я хочу умереть. Мне в жизни иного не осталось. Ты все отнял, ты отнял у меня даже Ефросинью…

– Твоя финская девка тебя предала, Алексей. Она нам все рассказала, да еще и придумала бог весть что, и все ради того, чтобы спасти свою жалкую шкуру.

Алексей опустил голову, волосы упали ему на лицо и полностью скрыли его.

– Все, что она сказала, – неправда. Но скажи мне, она осталась жива? – едва слышно произнес Алексей.

– Жива, – ответил Петр и развернулся, чтобы уйти. Но вдруг остановился. – Пойми, они же использовали тебя, – сказал он, – все эти бояре и попы. Ты был их оружием в борьбе со мной.

Алексей поднял на него глаза.

– Я сожалею только о том, что желал твоей смерти, – сказал он. – Я желал и боялся этого. Я всегда всего боялся, и особенно тебя, отец. Я всегда и всем не устраивал тебя. Я был не таким, каким ты хотел видеть своего наследника, преемника. Но сейчас я уже ничего не боюсь. Совсем скоро Господь призовет меня, и поэтому я прошу простить меня, и, возможно, кто знает, мы еще встретимся… – Он разрыдался, и на глаза Петра навернулись слезы.

– Я прощаю тебя, Алексей, сын мой. Прости меня, я потерял тебя.

Сказав это, Петр развернулся и вышел, у него больше не было сил выносить эту сцену. Как преданный пес, ифрит последовал за ним. Петр вернулся во дворец, сел за стол, остановившимся взглядом уперся в лежавший перед ним приговор собственному сыну. Зажатое в руке перо дрожало. Так он сидел несколько часов. Он так и не поставил своего имени под приговором. Вошли и доложили, что царевич Алексей скончался.

Петр вышел на воздух и стал смотреть на Неву, на плывущие по ней корабли. Царь плакал.

 

1722

Заседание Совета

– Стой, замри на месте! – заорал хриплый голос, перекрикивая вой ветра.

Красные Мокасины прищурился от бившего в глаза света и сквозь кисею сыпавшейся с неба крупы различил под тусклым фонарем четыре силуэта. У двоих были мушкеты. Красные Мокасины послушно остановился, понимая, что свет их не ослепляет и они видят его лучше, чем он их. Он лишь желал, чтобы они поскорее сказали, что у них за дело к нему, а то он продрог до костей, ноги заледенели и сделались тяжелыми. Впереди уже маячили огни города и впервые за последние дни обещали ему тепло и горячую еду.

– Куда идешь? – потребовал ответа все тот же голос.

Красные Мокасины уловил неприятный, тревожащий звук – клацнул затвор кремневого ружья, – и мурашки побежали у него по спине.

Красные Мокасины откашлялся и произнес:

– Иду на заседание Совета.

– Совета, говоришь? Это которого, городского, что ли?

– На заседание Совета, – повторил Красные Мокасины.

– О черт, Джон, – прошипел другой голос, – глянь-ка, это же индеец.

– Помолчи, – проворчал Джон. – Не слепой, вижу. Ты, парень, с оружием?

– Да, – коротко ответил Красные Мокасины.

Мушкет висел у него за спиной, и заметить его не составляло труда, но он не стал объяснять, что у него нет пороха и мушкет не заряжен. Его пистолет был спрятан под длинным, ниже коленей кафтаном, все медные пуговицы наглухо застегнуты, чтобы защититься от дьявольского холода. Там же находился и боевой топор. Оружие было спрятано потому, что по дороге в Филадельфию он не собирался ни с кем вступать в бой и тем более ввязываться в драку.

– Джон, ты же знаешь, они по одному не ходят, – сказал третий голос. – Если один появился, то где-то поблизости должны быть и другие. И на нем одежда французов. Черт меня дери, тут, кажется, какой-то неприятностью пахнет.

– Ты кто? Делавар? Могаук? – потребовал ответа Джон. – Ты один?

Красные Мокасины видел, как они вытягивали шеи, высматривая, нет ли за его спиной армии краснокожих воинов. Он слышал разговоры о том, как из-за нестерпимого холода то и дело возникали стычки между северными племенами индейцев и городами белых, такими, как Филадельфия. Но его нельзя было принять за делавара или индейца из Шести Племен. Он был чоктау и выглядел как чоктау.

– Я один, – заверил их Красные Мокасины. – У меня бумага есть.

– Бумага?

– Приглашение на заседание Совета.

– Заседание Совета, – как эхо, повторил Джон.

Что-то тут было не так, эти люди боятся не только нападения индейцев, но и еще чего-то. Они не понимают, о каком заседании он им толкует, но, будь они солдатами Филадельфии, им было бы известно о Совете. Он проделал путь долгий и трудный, однако не настолько трудный, чтобы потерять счет дням. Заседание должно состояться сегодня вечером, и поэтому не он один должен был прибыть в город. И стража у городских ворот должна знать об этом.

Ну конечно же, фонарь за спинами остановивших его людей не обязательно должен означать, что это городские ворота, как ему вначале подумалось. Как глупо он ошибся.

– Покажи бумагу, – хрипло потребовал Джон.

Красные Мокасины потянулся к своей сумке из оленьей кожи, висевшей у него на поясе, и в этот момент неожиданно к нему метнулась тень по имени Джон.

У него был только один выход – рухнуть на землю. Ни на что другое он просто не был способен – так устало и одеревенело его тело. Падая, он выставил вперед локоть левой руки, а правой пытался найти спрятанный под кафтаном пистолет и чувствовал, что не успеет. И тогда сделал единственно возможное – выдохнул всей грудью и выпустил томящееся в его легких дитя Тени. В мгновение ока оно появилось, чтобы защитить его, недовольно взвизгнуло, когда в него вонзилась шпага, и тут же удалилось – умирающий призрак устремился к Земле Вечной Ночи. А Красные Мокасины почувствовал только, будто его огрели дубиной, а не пронзили острым клинком, уткнулся лицом в стылую, твердую землю – это все же лучше, чем остаться без головы. Ему было очень больно, но не от удара – он лишился своего дитя Тени.

Когда он поднял голову, чтобы лицом к лицу встретить свою смерть, ударил гром и вспышка молнии осветила землю. Как сквозь сверкающую пелену, увидел он Джона с широко разинутым ртом – высокая, худая фигура в черной куртке и треуголке, с клинком в руке. Прежде чем вспышка погасла и все снова погрузилось во мрак, можно было различить троицу, стоявшую у Джона за спиной. Он заметил лишь их блеснувшие глаза и рты – как черные зияющие дыры. Последовали новый удар грома и новая вспышка молнии, и Джон теперь стоял на коленях, а один из троицы вертелся на месте волчком, и снова мрак все поглотил, и стон перекрыл вой ветра.

Локоть вдруг резко заболел, будто его обожгло огнем. Красные Мокасины упал на холодную землю, по-прежнему пытаясь вытащить спрятанный под кафтаном пистолет.

– А ну, вонючие отродья, пошли прочь отсюда! – заорал кто-то у него за спиной. Неизвестный выплевывал слова, как пушка выплевывает раскаленные ядра.

Красные Мокасины понял, что нападавшие разбежались. Он бы и сам их разогнал, если б смог.

Шаги приближались, и в этот момент он наконец нащупал во внутреннем кармане кафтана пистолет. Тяжелый сапог опустился ему на спину, он ощутил, насколько внушителен был его владелец.

– Эй, ты там, – раздался голос неизвестного. – Ты эти шуточки брось. Я только что спас тебе жизнь и желаю услышать слова благодарности. Так что давай поднимайся, только медленно. А то мне придется тебя распотрошить, как ту парочку.

Красные Мокасины вернул пистолет на место и с трудом, преодолевая боль, поднялся на ноги. Когда в ушах стих грохот пальбы, его чуткий слух уловил, что неизвестный не один. И как доказательство этого в следующее мгновение пучок теплого желтого света выхватил кого-то из темноты. Маленький фонарик зажегся в руках подростка лет шестнадцати, а может, и того меньше. Но не мальчик приковал к себе внимание Красных Мокасин, а обладатель тяжелого сапога, в чью грудь, не успев встать на ноги, он едва не уткнулся лицом.

Это был человек огромного роста, с бородой, в кафтане темно-красного цвета с синими обшлагами, надетом поверх черного камзола, на голове треуголка, отделанная серебряным позументом. Лица незнакомца почти не было видно – только борода, заплетенная в неисчислимое множество косичек, перевязанных черными ленточками.

– Провалиться мне на этом месте, – сказала борода, – да ты индеец. И из какого же ты племени?

– Из племени чоктау, – рассеянно ответил Красные Мокасины. Он был занят тем, что сосредоточенно считал окруживших его людей. Насчитал десять, включая бородатого.

– Чоктау? Эка, в какую даль-то тебя занесло.

– Далеко. Спасибо за помощь.

Он заметил, что Джон перестал дергаться, второй тоже лежал неподвижно. Двух остальных и след простыл.

– Думаю, и тех надо было пристрелить. Обычные разбойники, шляются по дорогам и грабят. Может, я бы тебя и не стал выручать, им бы оставил, да вот услышал, ты на совет какой-то направляешься. Правда, что ли?

– Да, все так.

Показалось, лицо незнакомца перекосилось, но, возможно, он так улыбался.

– Сколько лет тебе, мальчик? Сколько весен ты видал на своем веку?

– Это моя восемнадцатая.

Незнакомец хрипло рассмеялся:

– Короткий век прожит. Короткий, как сама весна. Это тебе не затяжная осень, а, что скажешь?

Красные Мокасины ничего ему не ответил. Мир для него перевернулся вверх дном, все потеряло свое значение и смысл, даже пронизывающий холодный ветер. Он стоял, и только одна мысль вертелась у него в голове: что нужно этому незнакомцу от него? Так он может и не вернуться живым из этого чужого ему мира. Но он все же очень надеялся, что этого не случится. Было бы глупо умереть, не дойдя нескольких шагов до места, куда так долго шел.

Он молчал, а незнакомец снова коротко хохотнул и тряхнул головой:

– Индейцы! Подумать только. Ну что, парень, лучше тебе остаток пути с нами пройти. Все равно мы в одно и то же место путь держим – я и ты.

– Вы тоже идете на заседание Совета?

– Ну конечно. А чего тут торчать? – Он махнул рукой в беспросветный мрак ночи. – Принимая во внимание свою репутацию, я решил, что будет лучше, если мои корабли не станут заходить в их гавань. Но позволь-ка мне представиться: меня зовут Эдвард Тич.

– Тич, – повторил Красные Мокасины. – Король Чарльз-Тауна.

– О, так ты слышал обо мне?! Слух дошел и до земли чоктау?

Красные Мокасины кивнул:

– Мы слышали о тебе.

Улицы Филадельфии были пустынны, но глаза индейца жадно ловили теплый желтоватый свет, лившийся из окон домов. Он вначале хотел было расспросить, как пройти к зданию городского Совета, где должно было состояться заседание, но, похоже, Тич знал, куда идти, и Красные Мокасины молча следовал за ним.

Филадельфия ничем особенно не отличалась от трех остальных городов белых – Байлокси, Нью-Пэриса и Чарльз-Тауна, в которых ему уже довелось побывать. Все в этих городах было прямоугольным: и дома, и окна в домах, и улицы. Все выглядело так, будто белые люди испытывали некую сверхъестественную любовь ко всему прямоугольному. Красные Мокасины видел в этом своеобразный ритуал, возможно, прямоугольность была источником, или одним из источников, откуда белые люди черпали свою недюжинную силу. Ему казалось, что существует некая связь между этой прямоугольностью и магией, которую белые люди называли наукой. Но как только он решил про себя, что понял смысл этой связи, он, смысл, тут же от него ускользнул.

Может быть, здесь, в Филадельфии, он наконец все поймет.

Он заморгал – неужели уснул прямо на ходу? Спутники поднимались по ступенькам какого-то большого здания. Кулак Тича загромыхал по тяжелой деревянной двери.

Дверь открылась, и оттуда хлынуло тепло, будто подул летний ветерок. Красные Мокасины готов был застонать от наслаждения – с такой нежностью, с такой лаской тепло коснулось его лица и рук. Нужда и лишения закаляют человека, но есть предел, за которым они начинают человека разрушать и делают его слабым. Сейчас он был именно слабым, и удовольствие вызывало у него еще большую муку, нежели та, которую могла бы причинить ему боль.

Он вошел внутрь вместе с Тичем и его компанией. С их появлением в зале воцарилась гробовая тишина.

– Боже милостивый, – пробормотал кто-то, – это же сам Черная Борода.

Несколько мужчин, сидевших вокруг большого стола, медленно поднялись. Красным Мокасинам все присутствующие казались на одно лицо, отличались только одеждой. Трое были во всем черном, лишь белые воротнички разбивали эту черноту. Остальные были одеты поярче, особенно выделялись четверо солдат в красных кафтанах. Они искоса поглядывали на свои прислоненные к стене мушкеты. А пятеро из сидевших за столом выглядели просто великолепно, по крайней мере с точки зрения белых: их наряд завершали странные шапки из искусственных волос на голове, которые, по мнению Красных Мокасин, весьма портили их вид. Именно один из них – розовощекий, упитанный юнец – ткнул пальцем в Тича:

– Что за наглость ты себе позволяешь, пират? Как ты посмел явиться в такое место! Я вздерну тебя на виселице прямо в порту.

Тич растянул рот в широкой улыбке и подбоченился.

– Не подобает так разговаривать человеку, облеченному властью, мистер Фельтон. – Голос Тича раскатами грома прокатился по залу.

Упитанный юнец – губернатор Фельтон, как догадался Красные Мокасины, – покраснел.

– Это крайняя дерзость, Эдвард Тич. Ты что думаешь, в этом зале или вообще где на белом свете найдется хоть один человек, кто поверит, что ты теперь не вызывающий отвращения и заслуживающий наказания преступник, а законопослушный гражданин? Ты что думаешь, если ты отказался от разбоя в открытом море, то можешь чинить разбой здесь, в здании Законодательного Собрания Каролины? Ты что, издеваешься над нами? Если ты пришел сюда с клинком и пистолетом, чтобы заставить нас исполнять твою волю, то приготовься к худшему. А если нет, то убирайся отсюда. Этот Совет – серьезный и авторитетный орган, и он влияет на судьбу каждого из нас. Мы не позволим тебе устроить здесь балаган.

– Может, пример покажете и для начала прекратите свое клоунское кривлянье? – проворчал Тич. Красным Мокасинам показалось, что он уловил в голосе пирата напряжение, как будто вежливость давалась ему неимоверными усилиями и в этот момент застряла у него костью в горле. – Ну и кого вы пригласили на этот Совет? Достопочтенных губернаторов? Да каждый из них слаб, как новорожденный котенок. Вы что ж думаете, они смогут выполнить то, что вы от них потребуете? Вы же знаете, что они на это не способны. Вижу, здесь министры собрались на свой шабаш, как я понимаю, Коттон Мэтер со своим выводком? О, я уверен, они тут долго трещали – ах, пардон, пардон за такое неприличное слово в такой приличной компании, – но они именно трещали, долго и громко о том, что я пришел вам дать. Я так понимаю, Корона еще не выдала бумагу, подтверждающую законность моего управления в колонии…

– Этого никогда не будет! – завопил, брызжа слюной и покраснев как рак, Фельтон.

Тич помолчал. Когда он вновь заговорил, голос его звучал угрожающе:

– Допустим. Но если вдруг твои джентльмены вздумают отнять у меня то, что я добыл в кровавом бою, позарятся на тот порядок, который я установил на Юге, – вы еще не забыли, что за хаос там творился? – то, милости просим, я их встречу с распростертыми объятиями. И до тех пор, пока там, за океаном, его величество изучает ваши писульки и примеряет ваши жалкие мнения к тем прочным основам, на коих стоит Старый Свет, я буду исполнять свой долг и править моими землями. И те, у кого в башке осталась хоть капля разума, поймут, что я явился сюда, чтобы оказать вам услугу.

– Ну и что же это за услуга? – тихо спросил человек в черном, которого Тич назвал Коттон Мэтером. Он выглядел смешно – обрюзгшее лицо, глаза навыкате, – но Красные Мокасины сразу почувствовал, какой силой воли и властью над людьми обладает этот человек. И еще он увидел в нем нечто неуловимое, необычное, что сразу же исчезло, как только он сморгнул.

Красные Мокасины очень устал.

– Я знаю, зачем этот Совет собрался, – продолжал Тич, обращаясь к проповеднику. – За два последних года никто не привез нам из Англии ни единой весточки, ни один английский корабль не пристал к нашим берегам, ни одного послания не доставил оттуда эфирный самописец. Также нет никаких вестей ни из Голландии, ни из Испании, ни из Франции. И ни одно судно из тех, что вы туда посылали, не вернулось. И у тебя кораблей уже не осталось, чтобы отправлять их в Старый Свет, поскольку там, на севере, рыщут французские корсары… Ну что, я попал в точку?

Стоявшие вокруг стола люди молчали и смотрели на Тича. Он обвел их победоносным взглядом:

– И вы уже ничего не можете сделать, когда стоит такой дьявольский холод. И индейцы свирепствуют в лесах и не подпускают тебя к ним близко, так что вы теперь и новых кораблей построить не можете.

– У нас есть корабли! – сказал один из носителей париков, засовывая в рот трубку, которая до той поры безучастно тлела угольками.

– Конечно, если кораблями считать маленький шлюп и прогнивший фрегат. Теперь уж всем ясно, что-то неладное стряслось с Альбионом, коль оттуда не возвращается ни один корабль. И вам сейчас нужен опытный в военном деле человек, тот, кто отправится туда, и вернется, и привезет правду, и выведет нас всех из неведения, избавит от слухов и домыслов.

– Черная Борода, а почему тебя это так беспокоит? – спросил Фельтон, стряхивая несуществующие пылинки со своего бархатного кафтана. – Ты же утверждаешь, что изоляция от Старого Света тебе-то как раз на руку. С чего это вдруг ты вызываешься нам помочь?

Видно было, как Тич задрожал мелкой дрожью и как напряглись мышцы его рук под курткой.

– Я отвечу, господин губернатор, и я больше не буду повторяться, а вы это зарубите себе на носу. Кем бы ни был в ваших глазах Эдвард Тич, но он прежде всего англичанин. И я не одной крови с этим немецким его величеством, королем Георгом, и за все то плохое, что я в жизни сделал, я заплачу сторицей. Но знайте, я люблю свою страну, и если с ней случилось несчастье, то меня это очень и очень волнует.

– Ну а сверх прочего, – тихо заговорил Коттон Мэтер, – если вы вызвались нам помочь установить прервавшуюся связь с нашим монархом, вы понимаете, какие препятствия могут возникнуть у вас на пути? Ах, прошу прощения, если оскорбил вас своим замечанием.

Тич пожал плечами:

– Да какое тут оскорбление?.. Я что, не понимаю, что своей головой рискую, ну а вы, джентльмены, рискуете либо получить, либо потерять мою помощь. Заметьте, я вам не один корабль предлагаю, а целых четыре, и на каждом по сорок пушек, и на каждом – команда матросов, а сверх того я предлагаю еще и свою персону в качестве адмирала этой флотилии.

– Пират во главе кораблей его величества? Какая нелепица! – вскричал Фельтон, но был он при этом похож на маленькую шавку, лающую на большого грозного пса.

– Ну что ж, господа, – вступил в разговор человек в синем кафтане, – мы встали перед выбором: с одной стороны – сам дьявол, с другой – француз. И мы должны решить, кто страшнее.

Все посмотрели в сторону говорившего – человека с мужественным лицом. Собравшиеся вокруг глаз морщины свидетельствовали о грузе ответственности и забот, которые он нес на своих плечах. На вид ему было за сорок. По его воротнику и перьям на шляпе Красные Мокасины догадался, что он и есть тот самый француз, которого только что упомянули.

– Господин Бьенвиль, – брюзгливым тоном начал Фельтон, – бесспорно, вы хорошо понимаете положение, в котором мы оказались. Последнее, что мы слушали из Англии или Европы, было то, что наши страны вели войну, и сейчас почти ежедневно ваши соотечественники совершают на севере нападения на наш берег.

Красные Мокасины тряхнул головой, он силился вспомнить. Бьенвиль? Он еще раз пристально взглянул на человека в синем кафтане и вспомнил. Ребенком ему приходилось видеть его, наверное, раз пять, тот приезжал со своими людьми в деревню Чикасауэй и вел переговоры с его дядей и другими вождями племени. Это были первые белые в жизни маленького индейца, которых ему довелось увидеть.

Француз откашлялся:

– Я называю вас губернатором, сэр Фельтон, потому что на эту должность вас определил король. Прошу вас, отвечайте на мою любезность такой же любезностью.

Фельтон покраснел и недовольно кивнул:

– Приношу свои извинения, губернатор Бьенвиль.

– Принимаю ваши извинения, сэр. Что касается затронутого вами, губернатор, вопроса о нападениях, то я не могу отвечать за Новую Францию и Акадию, могу лишь заметить, что если здесь зима такая суровая, то там, на тех широтах, она еще суровее. И одному Богу известно, на что могут пойти люди, доведенные холодом и голодом до отчаяния. У меня практически нет с ними связи, и я думаю, что власть там попала в руки негодяев, и я считаю, что в английских колониях это в состоянии понять. – С этими словами он остановил свой взгляд на Черной Бороде.

Тот в ответ только пожал плечами.

– И как губернатор Луизианы разве я не запретил военные вылазки во Флориде и на Западе и не добился прекращения там огня? Джентльмены, это наше обоюдное желание – выяснить, что сталось со Старым Светом и миром вообще. Неужели мы остались одни? Мы по крайней мере должны знать о том, что случилось. Мы должны подготовиться и заключить союз. Без поддержки наших стран мы остаемся один на один со всеми бедствиями и несчастьями, что рушатся на наши головы. Мы не имеем представления, что там, за океаном, произошло. Некоторые говорят, что на небе появился некий сияющий красный шар, похожий на восходящее солнце, восточный берег ушел под воду и почти все корабли, находившиеся в это время в море, затонули. И даже наши сверхчудесные эфирные самописцы перестали работать. И расползаются слухи, что с небес на землю снизошел огонь и мир там на сорок дней погрузился в кромешный мрак. Мне достоверно известно, что два года назад Париж был охвачен пламенем. Говорят, демоны спустились на Землю. Но кто нам скажет правду? Если есть такой человек, то мы готовы его выслушать. Правда, которую знаю я, заключается в следующем: мы по отдельности отправляли свои корабли, и обе стороны потерпели поражение, потому что корабли не вернулись. Моих берегов наводнение не коснулось, но в моих гаванях слишком мало кораблей, чтобы начать дело самостоятельно и довести его до конца. Всем известно, что в морском сражении у берегов Фландрии принимали участие корабли Франции и Испании. И сейчас я предлагаю вам то, что у меня осталось, и прошу в обмен с вашей стороны только одного – участвовать в руководстве экспедицией. Я даю слово джентльмена, что, пока не вернутся наши корабли, установившееся здесь между нами перемирие сохранится. И даже сам Король-Солнце не заставит меня нарушить данную клятву. И если потребуется, за нее я вступлю в бой со своими соотечественниками. Даю вам слово чести, господа, то есть то, что этот пират вам дать не может.

Неловкое молчание воцарилось после речи француза, и затем один из людей Тича вышел вперед. Мужчина средних лет, с лицом, темным от загара и суровым. На нем был красный кафтан, один из тех, что носили солдаты британской армии.

– Я вижу, вы не хотите верить слову Эдварда Тича, но, может быть, вы поверите моему.

– А кто вы такой, сэр? – спросил его губернатор.

– Я капитан Томас Нейрн. Я верю господину Тичу, и я буду стоять от него по левую руку на страже интересов Короны.

– К сожалению, сэр, этого недостаточно, – разочарованно протянул Фельтон. – Любой и каждый может надеть красный кафтан и провозгласить себя капитаном, и любой капитан может стать пиратом.

– И все же, – продолжал настаивать Нейрн, – я прошу вас выслушать меня. Подобно вам, я не считаю, что господин Тич на законном основании занимает пост в Южной Каролине, но кто-то должен был установить там порядок. И он это сделал. Конечно, вы можете не принимать во внимание, что он в Южной Каролине пользуется уважением, но факт остается фактом.

– Я не заключаю сделок со слугами дьявола, – отрезал Фельтон.

Бьенвиль пожал плечами:

– Тогда, возможно, мы с господином Тичем заключим собственную сделку.

– Вы что, нам угрожаете?! – завопил Фельтон.

– Нет. Заявляю свою позицию. Я бы хотел, сэр, вновь увидеть берега Франции и выяснить, что стало с моим королем.

– Все правильно вы говорите, сэр, – подхватил Тич. – Что нам слушать этих напыщенных индюков, когда у нас есть корабли!

Коттон Мэтер скрюченным пальцем ткнул в сторону Тича.

– Он нуждается в нас, – провозгласил министр в черном, в голосе его звенел металл. – Иначе он бы сюда не пришел. Ему нужно, чтобы Корона одобрила его губернаторство и чтобы он имел такую же законную власть, как и вы, господа.

– Это всем очевидно, – поддакнул Фельтон, но человек в светло-коричневом кафтане дернул его за рукав.

– Не надо так спешить, сэр, – тихо сказал он. – Тут есть над чем подумать. – Лоб его, прикрытый завитым белым париком, собрался складками. – А кто этот индеец? Он с вами, господин Тич?

– Нет. Он от племени чоктау.

– Чоктау? – удивился мужчина. – Мы действительно приглашали представителей вашего народа, последнее время у нас не особенно благоприятно складываются отношения с индейцами.

Красные Мокасины откашлялся:

– Я – Красные Мокасины, от Шести Племен народа чоктау. У меня с собой есть бумага, в которой сказано, что я приглашен на это заседание.

– Эту бумагу писал я, – произнес Коттон Мэтер. – Но я приглашал вашего вождя.

– Я его племянник. Мой дядя и сопровождающие его воины были убиты по дороге сюда воинами из племени шауано.

– И поэтому ты пришел один?

– Да.

– Для индейца ты хорошо говоришь по-английски.

– Меня учили английскому. И еще я выучился читать, писать и считать. И я знаю немного из истории.

– И что же ты нам предлагаешь? Корабли?

– Нет. Я могу предложить только себя, а по возвращении я обещаю донести правду своему народу.

– А какую ценность это для нас представляет?

– Люди моего племени по-разному относятся к белым. Многие считают, что пришло время изгнать вас окончательно с наших земель.

Он сказал эти слова спокойно, но они прозвучали как удар грома. И это было хорошо для Красных Мокасин.

– Все эти несносные дерзости… – начал было Фельтон.

Но Коттон Мэтер перебил его:

– А ты, мальчик мой, тоже хочешь от нас избавиться?

– Нет. Англичане и французы имеют много всего такого, что в нашей жизни тоже может быть полезным. И у нас хватает друзей среди белых. И я не вижу пользы в войне, которая принесет бедствия как моему народу, так и вам. Вы пригласили моего дядю, вождя племени, на ваш Совет. И это хорошо, потому что это показывает нам, что вас интересует – или беспокоит, – то, что мы думаем. Это также свидетельствует, что вы попали в отчаянное положение. И некоторые из вас понимают, какая угроза таится в племени чоктау и его союзниках. И вам бы очень хотелось, чтобы мы вели себя очень мирно по отношению к вам, по крайней мере до той поры, пока вы не узнаете, что же такое странное случилось в Старом Свете. И мы бы тоже хотели это знать. И вот вам мое слово: пока я не вернусь и пока я жив, мой народ первым не начнет войну.

– А как твой народ будет знать, что ты жив, если ты будешь далеко в море?

Улыбка заиграла на лице индейца:

– Мой народ владеет способами знать, умер человек или он жив.

– А что будет, когда ты умрешь?

– Я не могу говорить о том времени, когда меня не станет. Все будет зависеть от очень многих вещей. Я глаза и уши моего народа. И они знают то, что знаю я.

– Что за небылицы ты тут нам рассказываешь! – взвился Фельтон, но на самом деле он верил прозвучавшим словам. И все присутствующие на Совете не воспринимали это как вздор.

Молчание затянулось, за столом перешептывались. Наконец губернатор повернул голову и тяжелым взглядом посмотрел в сторону индейца и стоявшего рядом с ним пирата.

– Мы обсудим ваши предложения, – сказал он устало. – Рядом есть небольшая гостиница, там для вас, джентльмены, приготовлены комнаты.

– Обсуждайте, да только не слишком долго! – рыкнул Тич и, словно почувствовав неловкость от собственной грубости, неуклюже поклонился.

Когда они уже были на улице, человек, назвавшийся Томасом Нейрном, подошел к Красным Мокасинам и сказал:

– Chim achukma.

– Achukma, – ответил Красные Мокасины на языке чоктау. – Вы говорите на моем родном языке?

– Да. Скажи мне, что ты думаешь о том, что мы сегодня услышали на заседании Совета?

– Я думаю, они примут предложение губернатора Бьенвиля и Черной Бороды. Я думаю, что мы все вместе поплывем через Бледное море.

Нейрн перешел на английский:

– Думаю, так оно и будет. Где ты научился так хорошо говорить по-английски? Чоктау, насколько мне известно, всегда были на стороне французов.

– Мы всегда на стороне чоктау, – ответил Красные Мокасины. – Несколько лет назад мой дядя понял, что мы должны изучить путь англичан. И меня на пять лет отправили в Чарльз-Таун.

Нейрн кивнул:

– Мне очень жаль, что твой дядя и ваши воины погибли. Несколько лет назад я был посредником между белыми и вашим племенем, я знал твоего дядю и верил его слову, и я скорблю о его кончине.

– Он умер достойной смертью. – Ком подкатил к горлу Красных Мокасин. Он тяжело сглотнул.

– Скажи мне, ты действительно хочешь отправиться в это длительное плавание? – неожиданно спросил Нейрн, как-то даже беспечно, возможно, чтобы увести разговор с печальной темы.

Красные Мокасины устало кивнул, но все же улыбнулся:

– Я говорил, что немного знаю из истории. Я знаю о Колумбе и знаю, что он открыл Новый Свет. И меня вдохновляет мысль открыть для себя Старый.

Нейрн засмеялся, и они вместе направились к гостинице.

 

1

Der Lehrling

Неожиданный стук в дверь привел Бенджамина Франклина в полную растерянность. Он высунул голову из-под простыни и уставился на дверь, соображая, что же ему теперь делать.

– Катарина! – послышался мужской голос, и чей-то невидимый кулак с неистовой силой обрушился на дверь.

Это заставило Бена мгновенно прийти в себя. Он выпутался из обвивших его молочно-белых рук с таким же жаром и поспешностью, с какими в них совсем недавно запутывался.

– Это мой отец! – прошептала Катарина.

– А-а, ну, если это твой отец, – прошептал Бен, судорожно разыскивая свои штаны, – тогда попроси его, пусть позже придет! – Он выпрыгнул из постели и начал засовывать ноги в штанины, одновременно разыскивая остальные свои вещи и дорожный мешок.

– Катарина! – вновь заорал отец. – Открой дверь. Я знаю, что у тебя там мужчина!

– Я думаю, он меня не послушает, – прошептала Катарина.

Ныряя головой в рубашку, Бен успел бросить восхищенный взгляд на копну медового цвета волос, наполовину прикрывавших кругленькое и еще розовое от только что пережитых любовных утех личико.

– Что, может, мне с ним познакомиться? – спросил Бен, натянув рубашку и направляясь к камзолу, впопыхах заброшенному в угол. Он отметил про себя, что надо бы научиться раздеваться аккуратно даже тогда, когда охвачен безудержной страстью.

– Не надо. У него пистолет.

– Пистолет?

– Ну да. Он состоит в армии, у него офицерский чин.

– Да? А что ж ты мне раньше об этом не сказала?

– А что о нем было говорить, я думала, он уехал на целый день.

– Все ясно. Это окно открыто?

– Да. – Катарина села на постели, простыня упала, обнажив ее плечи и грудь. И Бен улыбнулся. И собственное лицо его, еще по-юношески округлое, обрамленное взлохмаченными каштановыми волосами, отразившись в большом, до пола, зеркале за спиной Катарины, улыбнулось ему в ответ.

– Прости, что так поспешно тебя покидаю, – извинился Бен, радуясь тому, как свободно он уже говорит по-немецки.

– Не забудь, ты обещал показать мне дворец.

– Не бойся, я не забуду. Жди моего письма.

Он нагнулся, чтобы поцеловать ее, и в этот момент услышал, как заскрежетал всовываемый в замочную скважину ключ. Он успел лишь едва прикоснуться к ее губам.

– Не забывай меня, – бросил он, схватил свой мешок, метнулся к окну и, не раздумывая, распахнул его.

– Не думай обо мне плохо, – сказала она ему вслед. – Я не все время этим занимаюсь. Но я умею больше, чем тебе показала…

Но Бен уже не слушал ее, он глянул вниз, на мощеную мостовую, куда должен был приземлиться с высоты второго этажа. Прыжок не особенно пугал его, он доверял своему молодому, семнадцатилетнему телу, сильному и рослому – шесть футов. И он не сомневался в своем благополучном приземлении, но вот в том, что он уцелеет под пулями разъяренного папаши, он не был уверен.

Бен приземлился, и удар пяток о землю отдался в животе так, что вырвался изо рта громким «ух-х». Он тут же выпрямился, оглянулся по сторонам – никто случаем его не заметил? К счастью, улица была пустынной, но не успел он отойти на расстояние каких-нибудь пятидесяти ярдов, как за его спиной с грохотом отворилась дверь. Ноги сами пустились бежать прямо к реке Влтаве.

– Чертов ублюдок! – донеслось сзади, и что-то с визгом выбило искры из булыжников мостовой в двух ярдах справа от Бена.

– Вельзевул рогатый! – огрызнулся Бен и перепрыгнул через невысокую стену, что берегла Малу Страну от частых наводнений. Бен на мгновение остановился, но только для того, чтобы засунуть металлический ключ, болтавшийся прикрепленным к камзолу, в крошечный карманчик у самого пояса. Ключ скользнул змейкой и исчез.

Вместе с ключом исчез и Бен. «По крайней мере исчез для постороннего глаза», – отметил он про себя. Камзол служил ему эгидой, и среди прочих чудесных свойств он мог преломлять свет и тем самым делал Бена невидимым, но не абсолютно. Под определенным углом жаждущий мести папаша мог бы заметить беглеца, но если бы ему довелось посмотреть на Бена прямо, то сияние эгиды тут же обожгло бы ему глаза. Кроме того, эгида излучала особое поле, которое меняло траекторию движения таких неприятных предметов, как пули. Но, проведя несколько экспериментов, Бен установил, что его защита иногда дает сбои и оказывается не вполне надежной. И сейчас, не желая подвергать ее дальнейшим испытаниям, он начал осторожно спускаться вниз по песчаному берегу, обходя камни, к реке. У самой воды он остановился и, порывшись в мешке, вытащил оттуда пару башмаков, похожих на деревянные башмаки датчан, но только очень замысловатого вида – до смешного большие и по форме напоминавшие лодку. У него за спиной продолжали раздаваться крики, как ему показалось, довольно растерянные. Он надел башмаки.

Катарина была уверена, что ее отец до ночи не вернется. Но на самом ли деле она была уверена? Может быть, она таким образом пытается его на себе женить? Все-таки он завидный жених, а она – девушка с претензиями.

Не теряя драгоценного времени, он поставил на поверхность воды вначале одну ногу, потом другую и медленно заскользил по реке в сторону видневшейся Пражской Венеции. Крики за спиной становились все дальше и все глуше, и когда он окончательно убедился, что опасность ему более не угрожает, остановился и достал ключ. Эгида не только делала невидимым ее владельца, но также сужала и его собственное поле зрения. Казалось, он смотрит на мир через какую-то призму и видит только боковым зрением какие-то радужные разводы. Это было не вполне удобно, так же неудобно, как быть застуканным в постели молоденькой девушки ее отцом.

Наконец он поймал ритм движения, его ноги плавно скользили, будто он катился по льду на коньках. Хотя скольжение по воде было посложнее катания на коньках – требовалось больше усилий, чтобы удержать равновесие. Но чем дальше он двигался по реке в своих странных башмаках, тем увереннее себя чувствовал и наконец смог оторвать взгляд от ног, и как раз вовремя – еще мгновение, и он бы врезался в лодку. Бен успел заметить вытаращенные глаза человека в лодке, услышал его испуганное: «О господи!» Он избежал столкновения, прошмыгнув прямо перед носом лодки, опасно раскачиваясь на поднятых ею волнах.

Люди, не отрываясь, смотрели на него с берега и кричали так, будто никогда раньше не видели конькобежцев на Влтаве. «Возможно, и не видели, – подумал Бен самодовольно. – Особенно если река не замерзшая».

Улыбаясь, он двигался в выбранном им направлении, продолжая восхищаться башмаками, которые несли его по реке, не касаясь воды, словно отталкивались друг от друга два магнита с одинаковыми полюсами. Он оглянулся назад, двигаясь против течения и смеясь над своеобразным сопротивлением воды (Катарина и ее отец были уже забыты): он делал два шага вперед, но из-за сильного течения получалось, что скользил назад. Еще раз оглянувшись, он потерял равновесие, и ему пришлось балансировать, стоя на одной ноге, размахивая руками, и он все же удержался, не упал. Вчерашний день научил, что значит упасть: башмаки останутся на поверхности воды и будут давить своей тяжестью так, что голову не высунуть на поверхность. Единственный способ спасения – снять башмаки, но сделать это в воде не так-то просто.

Пережив угрозу падения, он успокоился и увидел окружавшую его красоту. День был прекрасный, вернее, теперь дни стали похожи на дни. Солнечный свет лился, разрывая волнистые облака, и в этих разрывах сияла голубизна чистого неба. Последние два года после падения кометы ясного неба почти не было видно, и если бы из небесной голубизны можно было чеканить монеты, то они ценились бы дороже золота и серебра. Золотистый солнечный свет растекался по жутким, кажущимся сверхъестественными крышам Праги, оживляя медь и позолоту шпилей, танцуя на серых водах Влтавы, с такой же легкостью, с какой и он скользил по этой воде в своих башмаках. В какое-то мгновение Бену почудилось, что он слился с потоком солнечного света, стал частью этого небесного дара. Ощущение пришло, как толчок ветра в спину. Стало казаться, будто не башмаки несут его, а он сам скользит по воде, это его мозг, его тело работают, он тоже что-то может. Его наполнила уверенность, что он способен вернуть миру солнечный свет. И вернет его!

И от этой мысли вновь пришла хорошо знакомая мучительная боль – ведь это он лишил мир солнечного света.

Когда он был уже почти у самого Карлова моста, робкое солнце, ненадолго показавшееся, вновь спряталось за облаками, и ни пролеты моста, ни застывшие на нем барочного вида статуи святых не отбрасывали тени. Он добрался до бордюра, за которым начиналась набережная. Здесь собралась небольшая толпа и наблюдала за ним с мрачным подозрительным любопытством, к которому он за последнее время так привык. Толпа тихо перешептывалась, в этом шипении ничего нельзя было разобрать, но он все же уловил одно слово «der Lehrling», что означало «ученик». Таким именем его окрестили эти люди – жители Богемии. Они не сказали, чей он ученик. Это никогда не произносилось, но всем было хорошо известно – ученик мага, сэра Исаака Ньютона.

Здесь был только один человек, который ждал его без суеверного страха. Его симпатичное лицо выражало нетерпение.

– Чудненько! – выкрикнул этот человек, на что Бен снял свою треуголку, обшитую золотым позументом. – Я его жду, а он в свое удовольствие разгуливает по воде! Тот, кто способен сделать такие чудесные башмаки, мог бы быть более чутким к своим друзьям!

– Да, а ему, бедному, приходится смотреть, как его друзья нелюбезно с ним обходятся в тот самый момент, когда он попал в беду. Но как бы то ни было, судя по бою часов, вернее, его отсутствию, я должен заметить, что не опоздал на наше свидание.

– Каждая минута, что разлучает меня с кружкой пива, кажется мне нестерпимо длинной.

– Ну что ж, Робин, давай попробуем исправить ситуацию.

В первую минуту Бену было странно ощущать твердую почву под ногами, он не мог отделаться от чувства, которое возникает после долгого путешествия по морю. Он хотел было снять свои башмаки – они были тяжелые и неуклюжие, все-таки он не был настоящим сапожником, – но идти по мостовой в одних чулках значило бы мгновенно изодрать их. И поэтому он остался в башмаках, хотя радоваться тому, что на них не было и капли воды, ему почему-то не хотелось.

Когда они начали подниматься по ступеням, Роберт тоже посмотрел на его башмаки и покачал головой.

– Уж не знаю, стоит ли тебя в таком виде людям показывать, – уже более мягко сказал он. – Эти пугливые католики чего доброго схватят тебя и превратят, как еретика, в горящий факел.

– Пусть попробуют, – ответил Бен, разглаживая ладонью складку на камзоле. – Я преподам им хороший урок и покажу, что такое наука, и это будет почище тех политических уроков, что преподает им их император. И какими бы они ни были подозрительными, они все же знают, кто сдерживает турок и благодаря кому у них есть кусок хлеба. Так что не беспокойся обо мне.

– Да при чем здесь ты?! – возопил Роберт. – Я о себе беспокоюсь. Как я объясню сэру Исааку Ньютону, что я, считающийся твоим телохранителем, позволил его маленькому homunculus окончить жизнь на дне Влтавы.

– Случись мне оказаться на дне Влтавы, я с удовольствием порезвлюсь с тамошними русалками, – успокоил его Бен.

Они преодолели лестницу, и Роберт повернул налево к мосту.

– Давай не пойдем этой дорогой, – запротестовал Бен.

– А что, мы разве не возвращаемся в Малу Страну, к «Святому Томасу»?

– Нет, пойдем лучше в «Гриф», – ответил Бен.

– Разве ты не встречаешься через три часа с сэром Исааком?

– Успеем, времени еще навалом, – ответил Бен. – Знаешь, э-э-э… надо немного успокоиться, и лучше нам сегодня не показываться на улицах Малы Страны.

– Да ты что? Папаша твоей златокудрой возлюбленной тебя застукал? Я заметил, как вы с ней тогда строили друг другу глазки.

– Ну, она стоит того, – признался Бен.

Роберт пожал плечами:

– Ну хорошо, тогда пойдем в «Гриф», и по большой кружке за твои успехи.

– А заодно и за мое новое изобретение, – подхватил Бен. – И никаких переходов через мост.

– Ну что ж, по большой кружке, – сказал Роберт и повернул направо, в сторону Старе Место.

Бен любил Старе Место. За рекой, в Мале Стране и в Градчанах, были дворцы и замки, пышность и великолепие. А в Старом Городе была жизнь. Улицы – и даже Карлова, главная в Старе Месте – были узкие и сумеречные потому, что по обеим сторонам стояли здания в несколько этажей. И какие здания! Средневековые сооружения, возведенные из темного камня и оттого кажущиеся мрачными, сродни башне на мосту, оставшемуся у них за спиной. Здесь сосредоточились массивные, устремленные шпилями вверх, к небесам, готические соборы, дома зажиточных граждан и строения последнего столетия, все в барочных завитушках и орнаментах. Бену всегда казалось здесь, будто он очутился в сказочном городе, совсем не похожем на Бостон, где он родился и где все было построено не более ста лет назад. А Прага уходила корнями в глубину веков, чуть ли не к Рождеству Христову, и стены этих зданий и улицы помнили жизни тысячи поколений. Даже Лондон в свое время не так сильно поразил его, поскольку самая его древняя часть была уничтожена пожаром и позже восстановлена уже по единому плану, созданному рукой архитектора сэра Кристофера Рена. И поэтому Лондон, несмотря на свой почтенный возраст, выглядел современно и не отражал хитросплетений столетий человеческой жизни.

Но что вспоминать Лондон – он превратился в прах. И что еще хуже, все, кто там жил, за исключением нескольких человек, погибли. И солнце померкло… и все это по его вине.

Лондон исчез, но Праге он не даст погибнуть, он спасет ее. Они шли в выбранном ими направлении и уже миновали Итальянскую часовню, Золотого змея с его фонтаном из красного вина и вышли на Староместскую площадь. Послышался бой часов, и Бен ускорил шаг.

– С чего это ты вдруг припустил? – удивился Роберт.

Бен не отвечал, он перешел на противоположную сторону площади к Староместской ратуше, отсюда часы сделались хорошо видны.

Часы являли собой поистине великолепное творение – вдохновенный менуэт меди и времени. Они показывали не только часы и минуты, но и движение сфер. Пока часы били, фигурки Иисуса и его апостолов проплывали в окошках, кланяясь наблюдавшей за ними площади, а затем исчезали в механических лабиринтах часов, где протекала их жизнь.

– Я вообще-то считал, что такие безделушки не производят на вас, Бенджамин Франклин, впечатления, – съязвил Роберт. – Вам же доступны куда более солидные волшебства, чем эти часы.

– Может быть, – ответил Бен, – но часы меня действительно впечатляют. Они появились на башне много веков назад, задолго до того, как родилась настоящая наука. Эти часы – умная машина, очень умная, Роберт, и к тому же прекрасная. Абсолютно практичная вещь и в то же самое мгновение совершенное произведение искусства, и оттого это мгновение растягивается на века.

– Думаю, у человека, их сделавшего, были золотые руки, – согласился Роберт, – но вот сообразительности ему недоставало. Я слышал, ему потом глаза выкололи, чтобы он больше никогда не смог сделать ничего подобного. Хотели, чтобы шедевр навечно остался шедевром. Будь мастер действительно умным человеком, он бы держал ухо востро со всеми этими королями и лордами.

– Мне это кажется или ты действительно продолжаешь учить меня жизни? – беззлобно спросил Бен. – Ты знаешь что-нибудь такое, чего я не знаю, Робин?

Роберт рассмеялся.

– Я много чего знаю, о чем ты даже и не слышал, малыш, не забывай об этом. И ты знаешь, у меня сегодня отличное настроение, вот только, правда, какой-то зуд меня нестерпимо мучает.

– Может быть, тебе пора остепениться и обзавестись семейством? Это хорошо лечит всякого рода чесотку.

– Ха! Встречаются болезни и пострашнее всяких там случайно подхваченных чесоток.

Неожиданно из часов высунулся позолоченный петух и захлопал крыльями.

– Ну пойдем, – сказал Бен, – представление вот-вот закончится, и в «Гриф» народ валом повалит, надо успеть место занять.

До дверей «Грифа» действительно было каких-нибудь два шага, но попрошайки, промышлявшие на площади, успели их заметить, уже обступали и тянули к ним руки. Бен уставился прямо перед собой и устремился сквозь толпу нищих – детей, матерей с младенцами на руках, стариков. В первое время, когда он только прибыл в город, он раздавал нищим все, что находил в своих карманах. Но со временем сердце его очерствело, и все потому, что нищих было слишком много и он не мог удовлетворить всех. Каждый раз оставались обделенные, и они смотрели ему вслед жадными, злобными глазами. Стены Праги, можно сказать, трещали, они не могли вместить стекающихся сюда беженцев всех мастей и сортов. За этими стенами искали спасения разоренные крестьяне, которых согнал с их земли сам император, сюда бежали жители покоренной турками Вены. Большинство беженцев, самых бедных, оседали в Новом Городе, спали в лачугах, которые им удавалось соорудить из найденного на улицах хлама, но были и такие, что днем перебирались сюда, поближе к пульсирующему сердцу города, несмотря на то что солдаты по велению императора неустанно разгоняли их.

Бен также знал, что ни один из них не страдает от голода. Он сам помогал Ньютону делать машины, вызывающие манну небесную. Может быть, манна и не была очень вкусной, но какая бы ни была, а все же еда, и ее хватало каждому страждущему.

Человек у дверей «Грифа» подозрительно осмотрел их с ног до головы – не бродяжки ли они и, не сказав ни слова, пропустил внутрь.

Даже днем большой зал таверны был полнехонек. Здесь были солдаты в мундирах грубого сукна, офицеры, одетые настоящими щеголями, и джентльмены в модных сюртуках. Повсюду стоял или сидел за длинными деревянными столами рабочий люд в замасленных рубахах. Было занято все – и темноватые залы таверны, и пивной сад на открытом воздухе. Бен и Роберт выбрали стол в углу, здесь еще можно было втиснуться. Не успели они усесться, как девочка с худеньким личиком и с прямыми каштановыми волосами принесла им по кружке пива.

– Спасибо, дорогуша, – сказал Бен, одаривая девочку улыбкой.

Роберт поднял деревянную кружку.

– За твое новое изобретение, за чудесные башмаки, что позволяют тебе, как Иисусу, ходить по воде! – произнес он.

– Хе-х! Голова ты садовая! – Бен чуть не поперхнулся. – Кто это теперь из нас проявляет неосторожность – говорить такое, оказавшись в самом логове католиков?

Роберт улыбнулся и сделал большой глоток из своей кружки.

– О, теперь ты меня решил осторожности учить? – хитро подмигнул он. – Ну и как ты их называешь? – Роберт небрежно махнул рукой под стол.

– Aquapeds, – ответил Бен.

– Ах, ну да, конечно. Ни одна вещь не имеет отношения к науке, если ей не присвоено латинское название, – заметил Роберт иронично.

Бен не ответил подковыркой на подковырку, а вместо этого приложился к своей кружке – темному и горьковатому напитку с густым осадком.

– Боже, храни короля, – заученно произнес Бен и тут же пожалел об этом, слово «король» неприятно кольнуло его.

– Боже, храни короля! – подхватил Роберт, и они громко чокнулись.

Когда кружки опустились на стол, Роберт задумчиво посмотрела на Бена:

– Как ты думаешь, король жив? Ты думаешь, ему удалось спастись?

Бен нахмурился. Он бы предпочел поговорить о чем-нибудь более приятном, но он сам своим тостом неосторожно задел болезненную тему. Он пожал плечами, надеясь, что Роберт примет его промах за язвительную насмешку.

– Все зависит от того, насколько убедительно прозвучали для короля речи Гиза и Вольтера. Но я бы и крону за это не поставил.

– Ну… – начал Роберт и запнулся. – Ну… давай выпьем за Англию. Если Лондона больше нет, то англичане все же должны были остаться, а там, где есть англичане, – там и Англия.

– Где англичане, там и Англия! – согласился с ним Бен, но сам он в это не очень-то верил. Каждый раз, когда разговор заходил о Лондоне, ему казалось, что в сердце ему всадили нож.

– Ну и что ты будешь дальше делать со своими волшебными башмаками? – спросил Роберт, по-видимому желая сменить и ему самому не очень приятную тему разговора.

– Несколько пар таких башмаков я подарю императору и его дочерям. Пусть развлекаются. Надеюсь, им не придет в голову выкалывать мне за это глаза.

Роберт пожал плечами и сделал жест рукой, какой обычно делают щеголи, когда говорят о живописи.

– Ну, если тебе и выколют глаза, то ничего не останется как изобрести какое-нибудь приспособление, вот и будешь сквозь него смотреть на мир. – Он вперил взгляд в стол, будто хотел сквозь него посмотреть на чудесные башмаки Бена. – А сэру Исааку твои башмаки понравились?

– Понравились? Башмаки? Нет, он находит, что мои непрерывные эксперименты со сродством – одна лишь пустая трата времени. Считает, что я должен заниматься этим только в свободное время.

– И тебя это еще больше раззадоривает, – заключил Роберт.

– И хочется, и колется! Да, это меня раззадоривает! – согласился Бен и хлебнул из кружки добрую порцию пива. – Он сейчас занят созданием новой системы. Там что-то с ангелами связано и прочими библейскими штуками, ну а мое дело пока развлекать императора. – Бен на секунду задумался. – Вообще-то, должен признаться, славная это работенка, все время крутишься среди знатных особ. Вот только нет от нее никакой практической пользы. А тем временем какой-нибудь олух царя небесного призовет новую комету обрушиться на наши головы.

– А разве воздушный щит над городом не защитит нас?

Бен покачал головой:

– Нет. Этот щит все равно что эгида, только большего размера. Еще два года назад мы должны были разработать проект настоящих мер защиты. Но вот что я тебе скажу о Ньютоне, и что тебе следует знать: он совершенно не думает ни о чем полезном – только о своей философии. Его исследования направляют не мысли о том, что может принести добро людям, но какие-то импульсы, а какие, я тебе этого сказать не могу, потому что не знаю. Он стремится познать сотворенную Богом Вселенную, заглянуть в ее глубины. И не для блага отдельно взятого человека, меня, например, или для блага Праги или Англии, но исключительно только для себя самого, все ради того, чтобы снискать Божью милость и расположение.

Он допил пиво и попросил принести новую кружку.

– А тебе-то что до этого? – удивился Роберт.

Бен помолчал какое-то время, а потом улыбнулся и поднял свою наполненную кружку:

– Думаю, я слишком серьезно ко всему этому отношусь. А посему, давай-ка будем пить и веселиться.

Роберт тряхнул головой:

– О, да ты, я смотрю, уже не тот маленький мальчик, каким я тебя встретил.

– Так и мир вокруг нас уже совсем не тот, каким был раньше, – парировал Бен. – Наша чудесная новая эра наступила, так что будем ею наслаждаться.

Спустя час с небольшим из «Грифа» вышли двое, весу им прибавили несколько выпитых кружек пива, настроение у них было приподнятое, и, казалось, ноги несут их, не касаясь земли.

– Нам лучше поскорее убраться отсюда, – заметил Роберт, – а то как бы император не заметил, что ученик Ньютона несколько неуверенно держится на ногах.

– Он будет так доволен своей новой игрушкой, которую я ему подарю, что не заметит, если меня вдруг стошнит прямо на ковер ему под ноги, – усмехнулся Бен. – Особенно если он узнает, что я одну из его лодочек переделал на такой вот манер. Можешь себе представить, с какой скоростью мог бы нестись корабль по морю, если бы отсутствовало трение о воду?

– Да императору смелости не хватит испытать такой корабль в каком-нибудь из своих портов. Ты лучше сделай ему гребную лодку, наподобие тех, что в волшебных сказках: и по воде плывут, и по суше ходят.

– Это сложная задача, – задумался Бен. – С водой все просто, а вот с сушей… – Он решительно тряхнул головой. – Но надо будет хорошенечко обдумать эту идею.

– А помнишь, на какой лодке мы сюда прибыли? Не лодка, а какой-то воздушный шар. Может, ее принцип работы позаимствовать?

Бен пожал плечами:

– Да можно было бы, если бы Ньютон выдал секрет той лодки. Вначале я думал, что она построена по принципу отталкивающего сродства, но Ньютон говорит, что нет.

– Знаешь, – начал нерешительно Роберт, – мне всегда казалось, что там, внутри шара, находилось какое-то существо, которое и поднимало лодку в воздух.

Бен кивнул:

– Я думаю, это было существо, которое он называет malakus. Но он упорно ничего о нем не рассказывает.

– А этот malakus – демон, что ли, какой-то?

– Нет. Да… не знаю я, – не нашелся что ответить Бен. – Сейчас меня это мало заботит.

– А-а, – недовольно протянул Роберт. – Но ты же знаешь, столько всяких историй рассказывают про Ньютона и демонов, с которыми он якобы водится.

– Кто рассказывает?

– Слуги. Те, что прибираются в его лабораториях. Они такое рассказывают!

– Да брось ты. Они электрическую искру увидят, а будут рассказывать, что демона видели своими собственными глазами.

– Нет, здесь все не так. Ты помнишь то странное свечение, что сопровождало бедолагу Брейсуэла? Который убил твоего брата и исхитрялся всеми дьявольскими способами, чтобы и тебя убить? Я собственными глазами видел то свечение, да и ты тоже. Ну и как ты его назовешь?

– Загадка все это, вот что я тебе скажу. Человек науки не может делать поспешных выводов, которые основываются на суевериях.

– А, очень хорошо. Но император не человек науки. И что если все эти разговоры о странном свечении и таинственных звуках дойдут до его ушей?

– Ха-х! Император как ребенок. Раз я ему объяснял, что дождь идет тогда, когда ангелы на небесах плещутся в своих ваннах, и знаешь, он поверил.

Они еще какое-то время говорили об императоре в таком же духе, и вдруг Роберт рассмеялся:

– Как мальчику, выросшему в далеких колониях, тебе бы полагалось испытывать благоговейный трепет перед императором.

Бен пожал плечами:

– Чего ради я должен испытывать перед ним благоговейный трепет? То, что он по воле случая родился императором, не значит, что у него достоинств больше, чем у меня. Время королей и монархий близится к концу, друг мой. Кто сейчас самые выдающиеся люди? Исаак Ньютон – сын мелкого землевладельца, Лейбниц – сын профессора, Джон Локк – сын адвоката.

– Ну да, а теперь вспомни, что Иисус был сыном плотника, но был распят с молчаливого согласия императорского наместника. Ты, Бен, конечно, можешь не испытывать к императорам благоговейного трепета, но и спиной к ним лучше не поворачиваться, и не стоит так распускать язык по поводу их слабостей.

– Мы что, опять вернулись к нравоучениям? – спросил Бен, но без обиды или раздражения в голосе, а даже весело.

Он ценил заботу Роберта как старшего и как человека, не единожды спасшего ему жизнь. И кроме всего прочего, Роберт был прав. На сегодняшний день двор императора Священной Римской Империи не был самым безопасным местом на земле. После того как пала Вена, в Венгрии началось восстание, Прага в прошлом году дважды подвергалась осаде, а еще непомерная толпа беженцев – все это заставляло императора и его министров часто терять самообладание и выходить из себя. И все же, если кто-то при дворе и находился в полной безопасности, так это Ньютон, а следовательно, и он, Бен. Без них над Прагой, как над Веной, уже давно бы взвился красный с белым полумесяцем флаг Оттоманской империи или же Прага стала бы добычей армии московитов. Император Карл VI, может быть, и не выдающихся способностей человек, но по крайней мере это-то он понимал. Нет, пока что можно спать спокойно, Габсбурги еще нуждаются в мастерах творить чудеса.

По предложению Роберта они сделали большой круг, снова вышли к мосту, затем пересекли Староместскую площадь и пошли без особой цели в северном направлении, туда, где Влтава огибала город и поворачивала на восток. Оттуда по берегу реки они могли вновь вернуться к мосту. У них была еще куча времени: до назначенной встречи Бена с Ньютоном оставалось еще два часа. И магический город открывал им свои красоты в совершенно неожиданных местах, на самых отдаленных маленьких улочках.

И это не всегда были архитектурные шедевры или завлекающие вкусностями кондитерские.

– За нами кто-то идет, – сквозь зубы, едва слышно прошипел Роберт.

– Ты уверен? Может, тебе показалось?

– Их пятеро. Они были с нами в «Грифе».

– Интересно, что им от нас понадобилось?

– Не знаю. Может, это разгневанный папаша твоей девицы собрал ватагу своих дружков?

Бен напряг слух и услышал то же, что и Роберт: шаги и голоса; переговаривались на языке, ему непонятном, хотя каким-то образом мелодия языка показалась Бену знакомой…

– Русский, – прошептал Бен. – Это русский язык.

– Ну, тогда это не просто уличные головорезы.

– Пятеро их? Ну что, Роберт, давай их удивим.

– Ты бы умерил свою фантазию, их все-таки пять человек, и они могут быть вооружены.

– Да я просто хочу выяснить, за кем они следят. Мы сейчас быстренько свернем за угол, наденем эгиды, а потом их слегка поколотим.

– Бен…

– Бежим! – крикнул Бен и пустился рысью, успев мельком бросить взгляд назад. Действительно, у них за спиной было пятеро – мужчины, одетые в какую-то неописуемого кроя одежду. Один из преследователей что-то крикнул, и они тоже побежали.

– О черт! – ругнулся Роберт.

Из-за угла вышел и преградил им дорогу еще один человек, шестой. Его пистолет был направлен прямо на них.

 

2

Шайки разбойников

Было видно, как снаружи дым стелился по земле, словно туман, проникая внутрь едким запахом, смешавшимся с запахом пороха, горящей соломы и паленого человеческого тела.

– Мальчик мой, успокойся, не плачь… не плачь, – шептала Адриана, еще крепче прижимая сына к груди.

– Всякий нормальный ребенок плачет, когда слышит стрельбу, – прошептал стоявший ближе всех к ней человек – седые спутанные волосы, лицо, изрытое оспой, как поверхность Луны кратерами. Адриана знала о нем только одно – зовут его Ле Луп.

– Он родился на свет под грохот мушкетной пальбы, – сказала Адриана. – Он плачет, когда не слышит хорошо знакомых ему звуков. – Она нетерпеливо выглянула из дверей деревенского дома, сквозь дымку разглядела синюю вспышку, будто синяя птица взмахнула крылами в предрассветной мгле. Где-то рядом прогремел выстрел.

– Очень хорошо, – произнес Ле Луп. – Мне приходилось успокаивать детей, которые своими криками выдавали мое убежище врагам.

Глаза Адрианы встретились с его глазами. И ей не потребовались слова, чтобы заставить Ле Лупа послушно сосредоточить свое внимание на том, что происходило за пределами дома.

Адриана поцеловала своего малыша в лоб, она гадала, что же такое заключается для матери в ребенке, что та готова отдать за него жизнь. Девочкой она почти не задумывалась о том, что такое быть матерью, и после того, как ей исполнилось семь лет, ее никогда не тянуло быть в окружении детей. Ее собственный сын ничем не отличался от тех малышей, с которыми ей приходилось когда-либо сталкиваться, разве только тем, что он был ее ребенком. Мальчик отличался завидным аппетитом: он продолжал жадно хватать ртом ее грудь, когда там уже не было молока, а у нее от постоянного недоедания начали слишком сильно выступать ключицы. Малыш отличался глупостью: он был глупее любого теленка, козленка, щенка, достигших полуторагодовалого возраста. Детеныши животных в таком возрасте уже могли сами добывать для себя еду и не топтаться ножками в своих собственных испражнениях. И ничего этого не умел делать ее драгоценный ребенок. Ей не верилось, что однажды он научится сам одеваться, научится читать и говорить длинными, сложными предложениями.

И, несмотря на все это, малыш был тем единственным, что удерживало ее на земле. Казалось, что все живое, в ней еще сохранившееся, каким-то чудесным образом сконцентрировалось в ее сыне так, что она могла видеть это воочию. И оно напоминало ей, требовало, чтобы она жила вопреки тому, что душа была мертва.

Она снова поцеловала ребенка.

– Спи, Нико. И положила утомившегося малыша на солому. Почти с нежностью она взяла стоявшее рядом ружье, вставила запал.

Растянувшись на грязном, вонючем полу, женщина положила короткий ствол ружья на каменную плиту в основании очага, нацелила свое оружие на дверь и стала ждать. А снаружи продолжала гореть деревня, названия которой она не знала.

– Эй, проснись, – раздался над самым ухом шепот Креси.

Адриана растерянно заморгала, она поняла, что нечаянно задремала. Но не могла понять, надолго ли – снаружи все оставалось по-прежнему. Адриана подняла глаза на Креси. В неясном свете ее точеные черты лица в обрамлении рыжих волос казались прекрасными, и больше ничего в облике Креси не было такого, что выдавало бы в ней женщину – стройное тело с изящным рельефом мышц, плоская грудь, обтянутая забрызганным грязью жилетом, и тяжелые серые ботфорты. Возможно, Ле Луп и его бандиты догадывались о том, что она на самом деле женского пола, и если так, то они пока принимали правила игры, поскольку имели массу доказательств ее силы, ловкости и быстрой реакции.

– Они ушли. Мы должны исчезнуть до их возвращения.

– Разве они не оставили караульных?

– Тонио уже избавился от них.

Адриана поднялась и стала собирать вещи. Надела на себя лямки грязной перевязи, посадила туда Николаса. Он уже проснулся и смотрел на нее ясными серыми глазами, и в них не отражалось ни одной человеческой мысли. И все же он что-то говорил ей. В глазах была какая-то тайна, доступная только вот таким, как он, невразумленным маленьким существам. И что-то шевельнулось в ее груди, что-то нежное, словно прикоснулись легким перышком как раз к тому самому месту, где хранила она любовь к другому Николасу. Здесь была ее страшная рана, но уже переставшая болеть, и осталась только зияющая пустота. Гангрена, которая чуть не отправила ее на тот свет, залечилась, но следы остались на коже.

Ле Луп уже вышел из дома наружу, окруженный своими бандитами, которых насчитывалось не менее десятка. За ними, стараясь идти как можно тише, последовали Адриана и Креси, и все они скоро направились прочь от опасного места.

Через полчаса деревня, превратившаяся в клубы дыма, поднимавшегося к небу, осталась мимолетным воспоминанием. Ле Луп и его бандиты надеялись поживиться в этом селении, но нашли там только груду трупов. И пока они среди руин искали что-нибудь ценное, еду и одежду, прибыли «синие кафтаны», и их было слишком много, так что всем пришлось спрятаться и ждать. За последние несколько месяцев Адриана узнала, что для бандитов это было самым обычным делом.

Они шли по раскисшему после дождя пастбищу, заросшему чертополохом и бурьяном, трава была такой высокой, что доставала им до пояса. Небо оставалось все таким же свинцово-серым, каким стало после падения кометы, призванной безумцем и уничтожившей мир. По крайней мере хоть дождь перестал лить.

– Мы не можем долго оставаться в этой компании, – тихо сказала Креси, когда они все шли, вытянувшись цепочкой.

– Я думаю, они нам еще нужны, – так же тихо ответила Адриана.

– Может быть, но очень скоро они решат, что мы им не нужны, во всяком случае – я.

– Да, Ле Луп ревнует, – согласилась с ней Адриана. – Он понимает, что ты более сильный лидер, и его люди это понимают. Но все это можно уладить.

Некоторое время Креси шла молча.

– Скажи, он на тебя не посягает?

– Пока не позволяет себе этого. Но я боюсь…

– Не надо ничего бояться, я его убью, если только он посмеет к тебе прикоснуться.

Адриана покачала головой:

– Он нам нужен.

– Но не в этой роли.

Адриана нахмурилась:

– Ты продолжаешь обращаться со мной, будто я прекрасный и хрупкий цветок.

– А ты обращаешься со мной так, будто все еще считаешь шлюхой, – не заставила себя ждать с ответом Креси, – и к тому же очень глупой. Если Ле Луп получит доступ к твоему телу, это будет его победой. И он сразу же поделится своей добычей со своими товарищами. Ты этого хочешь? Считаешь завидной долей принести себя в жертву этим людям?

– Если это сохранит нам жизнь.

– Ты только послушай, что ты говоришь!.. Разве этому тебя учили сестры в Сен-Сире?

Адриана недовольно хмыкнула:

– Они меня ничему не учили, совершенно ничему. Они мне так и не объяснили, кто я и для чего пришла в эту жизнь. Они готовили меня к одному – постричься в монахини, и если бы я это сделала, то меня бы уже давным-давно либо изнасиловали, либо убили, а скорее всего, и то и другое. Такие люди, как Ле Луп, в первую очередь ищут добычу в монастырях. А сейчас все мужчины уподобились Ле Лупу. Все остальное, чему я научилась в Сен-Сире, все мои познания в математике, литературе, усвоенные правила хорошего тона сейчас совершенно бесполезны. И судьба выводит меня все на одну и ту же дорогу – что тогда в Версале, что сейчас здесь. От меня все время требуется принести в жертву мою женскую плоть. Именно к этому все сводится. Ну что, Креси, у тебя есть что возразить? Ты же знаешь, мир стоит на этом, и именно поэтому я не считаю тебя шлюхой. И тем более ты никогда в моих глазах не была глупой.

– И я себя глупой никогда не считала, – тихо ответила Креси.

Адриана отвела взгляд в сторону. Она научилась понимать по выражению странных, светло-голубых глаз этой женщины, когда она упражняется в своем едком сарказме, а когда говорит искренне. Но сейчас Адриана не хотела рисковать, она не была готова к искренности.

– Послушай, – все так же тихо начала Креси, – не подпускай его к себе. Мы от этого ничего не выиграем, а потеряем многое. Ле Луп считает тебя моей женщиной. И он не посмеет взять тебя силой.

– Но он может убить тебя, когда ты будешь спать. Что ты на это скажешь?

Креси пожала плечами:

– Тогда я просто не буду спать.

– Креси, я…

Она не договорила. Один из бандитов, шедший впереди, – худой, глуповатый пикардиец, которого все называли Роланд, – как подкошенный свалился на землю. Адриана в недоумении остановилась и тут услышала отдаленный звук выстрела.

– Стреляют! – закричал кто-то.

Высокая трава зашипела, будто кишела змеями, и снова раздался отдаленный звук выстрела, будто кто-то хлопнул в ладоши. Адриана обернулась и увидела ровный ряд небольших голубых облачков, несущихся в их сторону по полю.

Еще двое бандитов упали на землю, третий вскрикнул, схватился за руку и поник, как срубленная головка полевого цветка.

Креси уже вскинула мушкет и отвечала на выстрелы выстрелами. Она опустилась на одно колено, поскольку их окутали клубы дыма, и молниеносно перезарядила мушкет.

– Не поднимай головы. Отползи вперед шагов на тридцать, потом вставай и беги, – свистящим шепотом приказала рыжеволосая бестия.

– Я без тебя ни шагу.

– Еще один выстрел, и я последую за тобой. – Надменная улыбка исказила губы Креси. – Решение за нас уже принято. У мсье Ле Лупа открылся третий глаз.

– Ты что, видела это?

– Я сама всадила ему пулю прямо в лоб.

– Бог проклянет тебя, Креси…

– Беги, спасай Николаса.

На мгновение Креси показалось, что ее подруга подумала о другом Николасе, о том, который лежал в земле где-то недалека от Версаля. Но Адриана имела в виду малыша.

И Адриана побежала. Жесткие стебли травы драли то, что еще осталось от ее платья. Она бежала, и от тряски маленький Нико залился громким плачем.

Где-то сзади слышались громкие крики Креси, она раздавала приказы оставшимся в живых бандитам. Они сгрудились вокруг нее и отступали более или менее организованным порядком: одни опускались на колено и стреляли, другие тем временем отбегали и перезаряжали свое оружие, после чего отбегали назад стрелявшие. По большей части это были уже немолодые солдаты, и военный порядок был вколочен в них долгими годами муштры и боевых действий, и Креси заставила их вспомнить военную выучку, что никак не удавалось сделать Ле Лупу.

Адриана почувствовала радость оттого, что Креси убила этого жалкого негодяя. Пусть отправляется в ад.

Задыхаясь, Адриана взобралась на вершину холма. Трое всадников, все в тех же хорошо знакомых ей синих кафтанах, очень быстро неслись с фланга. Она закричала, предупреждая Креси.

Но грохот выстрелов заглушил и без того не очень сильный голос Адрианы, и Креси не слышала и продолжала со своим войском отступать как раз в ту сторону, откуда приближались всадники. Еще мгновение, они достигнут гребня холма и будут у врага как на ладони.

Адриана медленно опустилась на землю. По мере того как отступление продолжалось, оно уже не казалось ей стройным и упорядоченным. Она пересчитала оставшихся в живых – всего несколько человек.

Выругавшись, Адриана сняла с плеча ружье, вставила запал, отметив про себя, что пороху осталось совсем немного.

Она отползла и спряталась в кустах, взяла на мушку ехавшего впереди всадника. Ее мушкет был короче обычного, приспособленный для стрельбы с лошади, и оттого стрелял не так метко. У всадника в руках был видел лишь пистолет, но это ничего не значило, он мог оказаться каким-нибудь новейшим оружием, в этом случае она была обречена. Желая заполучить для себя хоть какое-то преимущество, она позволила ему подъехать как можно ближе, даже не зная, заметил он ее или нет. Двое других оставались справа от нее и как бы замыкали кольцо.

Камзолы всадников что-то напомнили ей, отчего болезненно заныло сердце. Военные полки, сейчас разрозненные, превратились в банды разбойников и мародеров, но камзол приближавшегося всадника спереди был отделан серебряным галуном, как некогда у солдат Швейцарской роты, личной охраны короля Франции, роты, в которой служил Николас.

Она чего-то ждала, а всадник все приближался. Он не видел ее.

И в этот момент Нико снова заплакал, да так громко, что только глухой или мертвый мог его не услышать. И как только всадник их заметил, она тут же выстрелила. Приклад карабина больно ударил в плечо, а враг остался сидеть в седле и поднял пистолет. Вспышка пламени – но направленная не в нее, а куда-то поверх, будто он стрелял наугад.

Или это ей так показалось? Лошадь затопталась на месте и попятилась, всадник выстрелил вторично, и снова поверх ее головы. На этот раз Адриана проследила, куда полетела смертоносная пуля.

Креси появилась на вершине холма, и в это самое мгновение Адриана увидела, как красный фонтанчик ударил из ее груди, и Креси резко повернулась на месте так, что ее меч серебряным угрем выскользнул из ножен, и всадник обнажил свой широкий палаш.

Креси удивила ее: она молниеносно увертывалась от сыпавшихся на нее ударов, будто имела дело с незрелым юнцом, затем неожиданно подпрыгнула, и ее клинок превратился в разящее крыло. Голова слетела с плеч, и фонтан крови ударил в небо.

Затем чья-то невидимая рука ударила Креси, она упала и осталась лежать неподвижно.

 

3

Разговор зимой

Красные Мокасины поднял голову, он уловил принесенный ветром знакомый и очень приятный запах гикори, горящего в разведенном кем-то костре. Они с Бьенвилем только что проехали мимо дома на краю леса – покосившегося серого строения. Стояло оно, как серый волк, который, известно, тощает за долгую холодную зиму, но с голоду не издохнет. Какие-то европейцы, подумал Красные Мокасины, покинули свои студеные, заснеженные страны и обосновались здесь так, как привыкли жить на своей родине.

Он поднял глаза к мрачному небу, окинул взглядом холмы, чей белый снежный покров был иссечен бороздами застывших горных речушек. Ему показалось, что эти недавно прибывшие на их земли люди каким-то странным образом привезли с собой изнуряющие холодом зимы.

– Я очень рад, что ты поехал со мной, – сказал Бьенвиль на молибиа, языке, распространенном среди торговцев в Алабаме. Язык этот напоминал упрощенный вариант чоктау, говорившие на нем употребляли какие-то странные слова, и звучал он немного смешно.

Красные Мокасины никогда не чурался говорить на этом языке, но ответил по-французски:

– Очень даже хорошо снова выехать на охоту, посмотреть на земли вокруг.

Бьенвиль хмыкнул:

– Так ты говоришь по-французски? Ты и по-английски хорошо говоришь, так что я даже начинаю сомневаться, а действительно ли ты индеец чоктау.

Пришла очередь улыбаться Красным Мокасинам:

– Я действительно индеец чоктау, губернатор. И мы с вами уже встречались. По крайней мере, находились в одном доме.

– Правда? В таком случае у тебя есть преимущества передо мной, юноша.

– В то время мой дядя был Тишу Минко, то есть он мог говорить от лица вождя. Вы провели ночь в нашем чукка, в Чикасауэй. Это было всего лишь несколько месяцев после того, как вы убили вождей племени натчез. Мы тогда очень высоко вас ценили, потому что в течение долгих лет натчез доставляли нам много хлопот.

– Да, я помню то время, – сказал Бьенвиль. – Я и мальчика помню, он все время смотрел такими странными глазами и молчал.

– Это был я, – признался Красные Мокасины.

– Но теперь-то ты, я вижу, научился говорить.

– Научился.

Деревья стали гуще, но это был все молодняк. Замерзший снежный покров между деревьями покрывали многочисленные следы лошадей, свиней и прочего домашнего скота. «Интересно, – подумал Красные Мокасины, – долго нам еще придется ехать, прежде чем попадется какая-нибудь дичь?» Он месяц провел в Филадельфии, ожидая, когда же подготовят к отплытию корабли и когда закончится зима. Занимал себя тем, что изучал карты, читал книги, использовал каждый подвернувшийся случай, чтобы усовершенствовать свой английский язык. Но в городах, построенных англичанами, начинал страдать от замкнутости пространства, его тянуло на простор, но он понимал, что у него впереди еще несколько месяцев ожидания. И рад был померзнуть, лишь бы вырваться за пределы города, да к тому же и Бьенвиль его не поохотиться пригласил, а поговорить.

– И заговорил не на одном, а на нескольких языках сразу, – заключил Бьенвиль.

Красные Мокасины вздохнул:

– Губернатор Бьенвиль, вы же хотите спросить меня, как я отношусь к англичанам.

– Истинно так, – подхватил Бьенвиль. – Ты угадал мои намерения. Чоктау до сего дня в течение многих лет были союзниками Франции. Хотя я всегда подозревал, что некоторые из вас склоняются к своим собратьям чикасо и англичанам.

Красные Мокасины пожал плечами:

– Старейшины рассказывали мне, что вначале мы поддержали французов, потому что нам нужно было огнестрельное оружие для защиты от рабов из Каролины и их союзников чикасо. Тогда французы были нашими друзьями и остаются ими до сих пор.

– А что в будущем…

– Но французы одновременно всегда были друзьями натчез, хотя вы лично, губернатор, возглавляли войска в войне против них.

– Насколько я помню, чоктау нам в той войне тоже помогали.

– Да, губернатор Бьенвиль. Вы же не считаете нас детьми, которые видят только то, что хотят? Французы являются нашими друзьями, потому что им это выгодно. Но это и чоктау выгодно, потому что французы помогают нам в борьбе с нашими врагами. Это честная дружба. Но если поджигается трава, нужно знать, куда дует ветер.

– Так ты не ведешь никаких тайных переговоров с англичанами?

Красные Мокасины широко улыбнулся:

– Я? Нет. Но если придет день, когда это потребуется, то я буду это делать.

– Понятно. А что будет, если придет день, когда французы не смогут продавать вам товар дешевле, чем англичане?

– Губернатор, не за горами то время, когда мы не увидим никаких товаров ни от французов, ни от англичан. Но нам всегда будут нужны новые мушкеты, порох и ядра для пушек, и нам все равно, у кого их покупать. Мы будем вести переговоры с теми, у кого они будут, так я думаю.

– Ты честный человек, – сказал Бьенвиль.

– То же самое я слышал и о вас, – в тон ему ответил Красные Мокасины. – Мой народ вас уважает, и я оказываю вам ту же честь, что оказал бы и мой дядя.

– В таком случае, мой друг, боюсь, я должен попросить тебя об одолжении.

– Я буду рад выслушать вашу просьбу.

– Просьбу… – Бьенвиль покусал губы, затем достал притороченный к седлу мушкет и положил его себе на колени. – Возможно, я сильно опоздал, я видел тебя в обществе Нейрна, а он во время последней войны был английским шпионом.

– Он приезжал к нам, вы это хотите сказать?

Бьенвиль рассеянно кивнул:

– Все, что я сказал на заседании Совета, правда. У меня действительно есть корабли, и дуб, из которого они построены, выдержит длительное плавание. Но я ничего не сказал о том, что происходит в Луизиане.

– Вы действительно ничего не сказали.

– Красные Мокасины, а ты им уже рассказал, что мы там вымираем? Что нас, французов, осталось не больше тысячи, включая женщин?

– Я об этом не говорил.

– Умоляю тебя, не говори, молчи. Они должны мне поверить. Они должны думать, что я разрешаю им набрать корабельные команды по доброй воле, а не потому, что у меня нет людей. В противном случае…

– Вы боитесь, что они объявят вам войну?

– Боюсь войны и боюсь того, что англичане воспользуются экспедицией только в своих целях. Я дал согласие вначале отправиться в Англию, но у меня должна быть возможность настаивать и на том, чтобы мы посетили Францию. Ты меня понимаешь? Я должен восстановить торговлю, иначе все французы здесь погибнут и, как ты правильно заметил, вы тоже останетесь без товара.

– И что если я сделаю вам такой подарок?

– Мне известно, что чоктау любят обмениваться подарками, – сказал Бьенвиль. – Поэтому я сделаю тебе ответный.

Он полез в кобуру и достал оттуда оружие, очень похожее на пистолет, только ствол у него был черного цвета, цельный и заостренный к концу. Он протянул его Красным Мокасинам.

Тот взял оружие, рука ощутила изысканную резьбу рукоятки из слоновой кости.

– Крафтпистоль! – чуть не задохнулся от восторга Красные Мокасины.

– Он твой, – сказал Бьенвиль.

Красные Мокасины поднял смертельно опасное оружие и прицелился в старый вяз.

– Сколько зарядов осталось?

– Двенадцать.

Красные Мокасины еще какое-то время повертел в руках чудесное оружие и неохотно протянул его назад Бьенвилю.

– Я не держу в голове мысли рассказывать англичанам, какая плачевная судьба у французов, – сказал он. – Для чоктау выгодно, чтобы англичане думали, что наш союзник сильный, а не слаб и умирает от голода и холода. И поэтому вам не нужно дарить мне подарок.

Суровое лицо Бьенвиля немного смягчилось, он кивнул:

– Тогда я даю его тебе в знак того, что мы с тобой встали на тропу дружбы.

– Ну что ж, – сказал Красные Мокасины, с восхищением взглянув на крафтпистоль, – на таких условиях я приму его. Теперь мы можем идти вместе по белой тропе.

– Спасибо. – Улыбка едва тронула губы француза. – Если я не ошибаюсь, вон там помет оленя.

Красные Мокасины посмотрел туда, куда показывал Бьенвиль, и увидел след.

– Да, – согласился он. – И коль наш деловой разговор завершен, мы можем теперь поохотиться?

– Думаю, да.

И они вместе устремились по следу вглубь леса.

Красные Мокасины с трудом мог сосредоточить свое внимание на еде под пристальным взглядом Коттона Мэтера. В этом человеке было нечто особенное – не в его речах и не во внешнем облике, – нечто такое, что вызывало у Красных Мокасин тревогу. Отчасти дело было в глазах Мэтера – время от времени мужчина смотрел так, словно хотел оскорбить. Хотя такие вещи были характерны для белых. Казалось, они разговаривали глазами, и большинство слов, которые они произносили, представляли собой просто шум, сопровождавший поединок воль. И чоктау умели устраивать сражения глазами, но только не в тех случаях, когда они обсуждали вкус еды или цвет неба, но лишь только когда намеревались нанести оскорбление, или подозревали во лжи, или перед схваткой не на жизнь, а на смерть. У белых же каждый обмен любезностями сводился к состязанию, призванному выявить победителя и побежденного.

Но Красные Мокасины с детства привык к таким манерам белых, и не это беспокоило его в Мэтере.

– Я пригласил тебя сюда, чтобы говорить о конкретном деле, – прервал молчание проповедник.

– Я догадался.

– Я хочу поговорить по поводу тех способов, с помощью которых соплеменники могут узнавать твою судьбу на расстоянии и следить, что с тобой будет происходить, когда ты отправишься в далекое путешествие. Скажи мне, такие способы действительно существуют или это был тактический ход для обеспечения твоей личной безопасности? Если всего лишь тактический ход, то хочу тебя заверить, в нем не было никакой необходимости.

– Такие способы действительно существуют.

– Могу ли я спросить, что это за способы?

– Спросить вы можете, но я не отвечу.

Морщины вокруг глаз Мэтера обозначились еще резче:

– Но скажи мне, это как-то связано с невидимым миром?

Красные Мокасины посмотрел прямо в глаза Мэтеру:

– А что вы называете «невидимым миром»?

– Невидимый мир?! Это огромное черное пространство, населенное ангелами зла и порока, а ангелы света так далеки от нас.

Красные Мокасины чувствовал, как глаза Мэтера буравят его, стремясь проникнуть в самую его душу.

– Продолжайте, – сказал он.

– Мой отец и я в течение многих лет проповедовали учение Христа среди вашего народа…

– Вы проповедовали среди чоктау?

– Среди индейцев, живущих в Массачусетсе.

– В таком случае вы проповедовали не среди моего народа.

Мэтер нахмурился:

– Я не намерен предаваться софистике. На наши проповеди собиралось много народу из окрестностей, люди приходили, чтобы услышать слово истины, признать Иисуса Христа своим спасителем и отречься от тех путей зла и порока, которыми они шли прежде. Многие из них признавались мне, что их шаманы пользовались силами невидимого мира в борьбе с врагами. Проще говоря, для исполнения своих замыслов они призывали злых духов и ангелов зла.

Красные Мокасины поджал губы.

– Вы говорите о… – он подыскивал английское слово, – о колдунах?

Одна бровь Мэтера выгнулась дугой.

– Да. Ведьмы есть у всех народов. Они есть даже на подвластной мне территории, в Массачусетсе. Дьявол тайно творит свои козни и тем самым угрожает торжеству на земле света, который несет Господь наш Иисус Христос. Я не хочу сказать, что твой народ хуже всех прочих. Но ты должен признать, что среди вас существуют люди, поклоняющиеся дьяволу.

– Я не отрицаю.

– И каково твое личное мнение об этих людях?

– Мы их убиваем, если уличаем в каком-нибудь злодействе.

– Почему?

– Потому что они наши враги. Это люди проклятые, коль они живут только для того, чтобы творить зло. Так почему же мы должны быть терпимы к таким людям?

– Если вы не хотите терпеть их, – напирал Мэтер, – так почему же вы тогда не хотите принять христианство?

– Я не христианин, – это действительно так.

– Ну, в таком случае я отказываюсь вас понимать.

Красные Мокасины посмотрел прямо в глаза проповеднику:

– Христиане приносят нам болезни, они становятся источником наших бед и несчастий, они убивают людей, ведут нас за собой по черной тропе. И мы не хотим принимать их веру. Что тут непонятного?

Мэтер вперил взгляд в Красные Мокасины. Разговор шел совершенно не в том направлении, как ему того хотелось.

– И при этом ты сам же заявляешь, что вы взаимодействуете с невидимым миром.

– Разве я это говорил? Нет, я этого не говорил.

– Но подразумевал.

– Возможно. Но скажите мне, преподобный отец, разве ваш Бог не есть часть этого невидимого мира? Разве он не является святым духом?

Глаза проповедника вспыхнули, и на лице отразилось определенное удовлетворение.

– Конечно. Я получил доказательства существования ведьм – проводил научные эксперименты, которые подтвердили их реальность и выявили сущность их природы. Мои открытия дали повод думать, коль существует зло, значит, существует и добро. И я хочу донести до тебя, язычника, что ты, возможно, не понимаешь разницу между духом добра и зла. Если светлые ангелы обещают служить тебе, это значит, что они обманывают. Это на самом деле скрытые слуги дьявола, светлые ангелы не стали бы помогать людям твоего сорта.

– Моего сорта?

– Ты никогда не задавал себе вопрос, почему твой народ живет на этой земле, в Америке, так далеко от всего остального человечества?

– Я знаю, почему мы живем на этой земле.

– Уверен, это все ваши легенды. Но можно ли верить вашей истории, если ее для вас написал сам дьявол?

– Я вас не совсем понимаю, – сказал Красные Мокасины, стараясь голосом не выдать закипавшую в нем ярость.

– Ученые уже давно размышляют о том, как вы здесь оказались…

– И мы им очень признательны за этот интерес к нашей судьбе, – заверил его Красные Мокасины.

Глаза проповедника на мгновение вспыхнули, но он продолжил:

– Это совершенно очевидно, что Люцифер показал вам путь к этим землям, потому что он хотел, чтобы целый континент был населен проклятыми людьми. Те же самые шаманы, которых я вернул на путь истинный, сами это признали, они также признали то, что их господин, князь тьмы, очень недоволен приходом Христа на эти земли. Разве ты будешь отрицать, что твой народ призывал духов, которые насылали болезни на мой народ с целью изгнать их с этой земли?

– Да, я буду это отрицать. Хотя я могу допустить, что некоторые колдуны могли направлять свой гнев на вас.

– Ну вот, твои же собственные слова подтверждают, что вы хотели избавиться от нас.

– Да, хотели. Но только с помощью лука и боевого топора, а не призывая на помощь духов тьмы.

– Хочу напомнить тебе, ты, кажется, признался, что водишь с духами дружбу.

– Но совсем не так, как это делают колдуны.

Проповедник ударил кулаком по столу.

– Если тебе помогают духи, то, я повторяю, это духи нечистые, и ты можешь об этом даже не знать.

– А те колдуны, что наводнили ваш Массачусетс? Ведь они же христиане, не так ли? Так почему же они не сумели отличить духов светлых от духов тьмы?

– Очень хороший вопрос. Одни ищут князя тьмы по одной лишь причине, что их сердца злобны и порочны. Других же просто одурачили. Но ты должен понять, что это только укрепляет меня в моей неустанной борьбе. Даже те, кто следует заповедям Христа, могут быть одурачены. И сколько таких среди твоего народа?

– Уверяю вас, сэр, я очень хорошо знаю разницу между темными силами и теми, которые мне помогают.

– Ты позволишь мне задать тебе несколько вопросов, чтобы я смог убедиться в верности твоих слов? Ты готов выслушать то, что я расскажу тебе о Христе, и сделать первые шаги к истинной вере?

Красные Мокасины улыбнулся:

– Вы можете говорить, если желаете того, и я вас выслушаю. Но сверх этого я ничего не могу вам обещать.

– Я не смогу позволить тебе отправиться с нами в поход, если я сочту, что ты колдун. Это должен быть христианский поход, мы и так уже пошли на компромисс, приняв предложение этого француза, приверженца Папы Римского, а их вера в определенном смысле более дьявольская, нежели все ваши языческие суеверия. И это понятно, что из дикости маги индейцев и французов вступили в тайный сговор против нас.

– Мне об этом ничего не известно, – сказал Красные Мокасины.

– Я не могу доверять твоим словам. Так ты готов принять христианскую веру?

– Я думаю, что вы, независимо от того, приму я вашу веру или нет, не возьмете меня в поход. Губернатор Бьенвиль или Тич возьмут меня на свой корабль.

– Я буду выступать против этого.

– И вы проиграете. Я говорю это не для того, чтобы разозлить вас. И я понимаю ваше беспокойство, и я не буду водить дружбу с тем, кто покажется мне колдуном. Так что вы должны будете взять меня в поход.

Мэтер едва сдерживал бушевавший в нем гнев и потому некоторое время сидел молча.

– У меня гораздо больше власти, чем ты думаешь, – наконец сказал он.

– Правда? За последние месяцы, что я провел в Филадельфии, я слышал, что о вас говорят здесь, и слышал, что говорят те самые колдуны из Массачусетса. Многие верят, что вы были причастны к убийству многих ни в чем не повинных людей.

Кажется, впервые Мэтер не сразу нашелся что ответить.

– Это все клевета, – прошипел он зло и не совсем уверенно. – Может быть, некоторые и пострадали невинно. Я не был судьей, и поэтому я оспаривал предоставленные улики, особенно касающиеся невидимого мира, но безуспешно. Да это и по всем признакам было ясно, что дьявол пришел в Салем. Почти никто в этом не сомневается.

– Если уж говорить прямо, то очень многие в этом сомневаются.

– Они не могут сомневаться в словах человека, устами которого говорит Бог. Повсюду царит дикость.

– Они сомневаются в ваших словах о том, что вокруг царит дикость, и особенно в том, что она царит сейчас. Они боятся нас, индейцев, и они боятся нашего союза с французами.

Мэтер склонил голову и принялся что-то бормотать себе под нос, Красные Мокасины догадался, что он читает молитву. Он спокойно ждал, доедая то, что еще оставалось на его тарелке.

Наконец Мэтер поднял глаза, и Красные Мокасины встретился с ним взглядом так, как это делали белые.

– По крайней мере, ты позволишь мне развеять некоторые из моих сомнений? Позволишь мне немного тебя проэкзаменовать? Ты, например, читать умеешь?

– Могу немного.

– Ты сможешь прочитать заповеди, только громко?

– Да.

– А молитвы?

– Да.

Мэтер мрачно кивнул, каким-то образом чувствуя за собой победу, и неожиданно Красные Мокасины почувствовал себя невыносимо неловко. И все же он порадовался тому, что так осторожно и мудро вел себя с этим человеком.

 

4

Петер Фриск

Бен потянулся к ключу от эгиды, но в тот же момент Роберт налетел на него и сбил с ног. Бен так больно ударился локтем о камень, что у него все поплыло перед глазами. Роберт превратился в мутное пятно, совершавшее какие-то телодвижения, блеснула сталь шпаги, готовой встретить только что появившегося из-за угла противника.

– Остынь, парень, – закричал неизвестный. – Мой пистолет нацелен не на тебя, а на твоего спутника.

И действительно, пистолет был направлен на Бена, а не на стоявшего правее Роберта.

– Вы, оба, обнажайте клинки, и мы выясним, кто чего стоит, – продолжал неизвестный.

Роберт, которые был весьма скор в таких ситуациях, уже развернулся лицом к преследователям, хотя краем глаза настороженно следил за незнакомцем, догнавшим их первым. Бен поднялся на ноги, неловко обнажил свою шпагу, злясь на Роберта за то, что тот упустил возможность защитить его. Бен держал шпагу не слишком уверенно. Роберт показал ему несколько выпадов, но он не проявил особого энтузиазма, чтобы довести обращение с оружием до совершенства. Но это и не важно, его рука уже сжимала ключ от эгиды, готовый привести в действие его магическое одеяние.

Бен ждал, потому что пятеро их преследователей, увидев пистолет, остановились в нерешительности на расстоянии двадцати шагов от них. Крепкие, с суровыми лицами, они выглядели угрожающе: шпаги обнажены, похоже, у них имелись еще и кинжалы, хотя достал такой только один – самый низкорослый из них, с голубыми глазами-буравчиками.

– Эй вы, воронье, здесь вас не ждет легкая добыча, – выкрикнул неизвестный, похоже ставший союзником Бена и Роберта. И хотя Бен не особенно хорошо владел немецким, все же ему почудилось, что у незнакомца какой-то странный акцент. На нем был военный мундир, но, насколько Бен мог понять, не императорской армии.

– К тебе у нас нет никакого дела, – ответил ему малорослый. – Нам нужны те двое.

– Ну тогда, значит, у вас и ко мне есть дело, – прокричал незнакомец.

– Что за нужда вам приставать к нам? – крикнул Бен, обращаясь к пятерке. – Я никого из вас не знаю и не думаю, что кому-то из вас причинил обиду. Ну а если мы вас все же чем-то обидели, так выкладывайте все начистоту, чтобы мы хотя бы знали, в чем наша вина. А не хотите, так проваливайте. – Он заскрежетал зубами, так болел ушибленный локоть, и очень надеялся, что держит шпагу так, что в глазах врагов выглядит серьезным малым.

– Вы ошибаетесь на наш счет, сэр, – сказал голубоглазый, делая несколько шагов вперед. – Мы не собираемся нападать на вас, мы только хотим поговорить по важному делу.

Один из его товарищей поддержал его, и по его выговору Роберт уже не сомневался, что он русский, как и голубоглазый.

– Думаю, вы знаете, кто я? – спросил Бен.

– Конечно, сэр. Вы Бенджамин Франклин, ученик сэра Исаака Ньютона.

– Ну, тогда вы должны знать, что я под защитой самого императора.

– И это знаем. Но я же сказал, что нет надобности обнажать шпаги и доставать пистолеты. Я просто хочу кое-что вам предложить.

– Так предлагайте.

– Я надеялся сделать это… э-э-э… в более подходящем месте.

– Верю, что надеялся, – ответил Бен. – Но если ты сейчас не скажешь, что тебе надо, я не смогу тебе помочь.

– Я бы предпочел…

– Прийти и поговорить со мной в замке, – закончил за него Бен. – Приглашаю. А сейчас мы действительно спешим.

Какое-то мгновение низкорослый смотрел на него молча, а затем поклонился:

– Очень хорошо. Примите наши извинения. Я увидел вас в таверне и решил воспользоваться подвернувшейся удачей, но вижу, что нарушил допустимые пределы вежливости. Я изложу свое предложение в другой раз.

– Уверяю, я с радостью его выслушаю, – ответил Бен.

Голубоглазый еще раз поклонился, и вся компания неохотно развернулась и двинулась в обратном направлении. Бен отметил, что ни Роберт, ни их благодетель не опустили своего оружия, пока русские не скрылись из виду.

– Ну что? – сказал незнакомец, наконец засовывая пистолет за пояс. Шпага Роберта на некоторое время замешкалась и только через пару мгновений скрылась в ножнах. – Я бы на твоем месте им не верил. Я слышал, о чем они говорили в таверне. Они хотят взять тебя в плен.

Бен внимательно посмотрел на незнакомца. Ему было не более сорока, сине-серые пронзительные глаза, благородный римский нос, губы, сложенные в некое подобие мрачной улыбки. Поношенная треуголка не могла скрыть высокий с залысинами лоб. Он обладал той же быстрой реакцией, что и Роберт, и еще имел перед ним одно явное преимущество: похоже, он знал, как нужно себя вести с русскими.

– Вы оказали нам услугу, – сказал Бен, протягивая ему руку. – Я Бенджамин Франклин, и я вам безмерно благодарен.

– Я понял, кто вы, из вашего с ними разговора, – ответил незнакомец. – А меня зовут Петер Фриск.

– Рад с вами познакомиться, Петер Фриск, – Бен пожал ему руку.

– И я рад, – сказал Роберт, также протягивая руку. – Может, мы пройдемся? Крысы разбежались, но они всегда возвращаются к оставленному ими куску сыра.

– Это верно, – согласился Фриск. – Я с удовольствием провожу вас до того места, куда вы направляетесь.

– В этом нет необходимости, – сказал Роберт. – Мы сейчас идем назад, к Карлову мосту.

– У меня у самого есть намерение посмотреть на тот берег реки. Вы мне позволите с вами прогуляться.

– Ну конечно, – ответил Бен. – Я желаю поподробнее узнать, как меня хотели взять в плен.

Роберт пожал плечами, и они втроем направились к реке.

– Я так понял, – начал Бен, – вы говорите по-русски?

– Немного, – ответил Фриск и с некоторым удивлением в голосе добавил: – А почему вы спрашиваете?

– Я думаю, те парни были русскими, я слышал, как они между собой переговаривались…

– А, понятно. Да, вы правы, они русские, по крайней мере если судить по языку, на котором они говорят.

– А вы не знаете, зачем они хотят меня похитить?

– Зачем – не знаю, знаю только, что хотят. Кажется, они считают вас важной персоной.

– А вы не знаете, кто я?

Фриск улыбнулся:

– Не обижайтесь, сэр, но я не знаю. Я слышал, что они говорили, будто вы ученик какого-то человека по имени Ньютон, – кажется, это имя они упоминали в разговоре, – и это все, что мне известно о вас. Я совсем недавно приехал в Прагу, каких-нибудь пару дней назад.

– Допускаю, что обо мне вы никогда не слышали, – согласился Бен, – но как же можно не знать такого известного человека, как Ньютон?

– Господин Франклин, я долгие годы был оторван от мирной жизни. Все время на войне, а новостями нас там не баловали.

– В какой армии вы служили? – спросил Бен.

– В тысяча семисотом году я выступил в военный поход, который возглавил шведский король Карл Двенадцатый. С тех самых пор я не был дома и не видел своей семьи.

Роберт присвистнул.

– Так вы воевали на стороне Швеции против России! Думаю, жарко приходилось. Поздравляю, что живым вернулись.

– Да, ведь Карл потерпел поражение, – заметил Бен. – Нас сильно потрепали в Пруссии, но не разбили окончательно. После этого Карл засел у турок и стал ждать удобного момента, чтобы снова сцепиться с русским царем.

– А вы?

– А я для себя решил, что хватит, и так столько лет своей жизни на этой войне потратил, и все в пустую, войне-то ни конца ни края не видно. И мне совсем не понравилось в Турции. Вот поэтому приехал сюда, чтобы немного заработать и вернуться в Швецию.

– Я думаю, ваша страна сильно изменилась за то время, что вы отсутствовали, – тихо заметил Бен. – Может быть, лучше было бы остаться в Турции.

Фриск пожал плечами:

– Да, до нас доходили всякие слухи. Может, они правдивые, а может, и нет. Я должен все своими глазами увидеть.

В этот момент они подошли к Влтаве, и перед ними предстала темная громада Карлова моста. Справа от них возвышался Пражский Град, ветер неистово трепал флаги.

Бен все время улыбался Фриску, вроде бы выказывая дружелюбие и пытаясь тем самым скрыть зародившееся в нем подозрение. Ему уже доводилось попадать в лапы шпионов, и куда более очаровательных, чем Фриск, – он еще помнил Василису Кареву, ее губы были его поверхностным знакомством с Россией. Кто мог поручиться, что этот швед не устроил заварушку, чтобы втереться к ним в доверие? Возможно, именно поэтому русские так быстро отступили.

– Ну, господин Фриск, мы у вас в долгу, – сказал Бен. – Могу ли я что-то сделать для вас?

– Я должен признаться, – сказал Фриск, – что решился помочь вам, преследуя еще и свои интересы. Как я вам уже сказал, из разговора тех русских можно было понять, что вы человек важный…

Роберт хмыкнул.

– Не такой важный, как вы могли подумать, – пошутил он и многозначительно посмотрел на Бена.

Роберт тоже не доверял их новому знакомому. Хотя если он говорит правду, то они у него действительно в долгу. А если лжет, то все равно лучше держать его в поле зрения, нежели позволить раствориться в темных лабиринтах Праги и там плести свои интриги.

– И все же я у вас в долгу, – повторил Бен. – И если я что-то могу для вас сделать, скажите.

– Мне много не надо, просто замолвите за меня словечко какому-нибудь хорошему человеку, – сказал Фриск. – Я сейчас ищу работу. В шведской армии у меня было звание капитана, и я надеюсь поступить на службу в армию императора, пусть даже с понижением в звании.

Бен задумчиво посмотрел на своего нового знакомого.

– Эту малость я могу устроить, – сказал он после паузы. – Вы где живете?

Фриск криво усмехнулся:

– В Новом Городе, но я там ненадолго задержусь, сегодня днем у меня закончились деньги.

– Очень хорошо, капитан Фриск. Давайте встретимся завтра в это же время на той стороне реки в таверне «Святой Томас», и я вам дам ответ. На худой конец подыщу вам какое-нибудь жилье.

Фриск протянул руку, и в этот самый момент раздался глухой хлопок. Швед вскрикнул и закачался, как пьяный. На мгновение у Бена перед глазами сделалось все красным – красные капли на стене рядом стоящего здания, рукав его куртки обдало фонтанчиком брызг, будто кто-то рассыпал багровый порошок.

– О черт! – выругался Роберт и исчез.

Фриск упал на одно колено.

Раздался новый выстрел, и Бен понял, что русские не ушли, они просто ждали удобного момента, чтобы напасть вновь. Он пошарил в кармане, нашел ключ от эгиды и тоже исчез.

Роберт, призраком, о существовании которого можно было догадаться только по сверканию стального клинка, метнулся в сторону противника. У всех пятерых в руках были пистолеты, а двое держали еще и шпаги. В ярости Бен выхватил свою и ринулся вперед, ему очень хотелось бы вместо клинка держать в руке другое, более мощное оружие.

Для начала он испытал удовлетворение от ошеломления и смятения, что вызвало в стане врагов их с Робертом внезапное исчезновение. И это придало ему уверенности. Пусть они теперь попробуют разглядеть, кто их атаковал!

Ближайший к нему громила, с сальными светлыми волосами и свинячей мордой, направил пистолет в сторону невидимого Роберта и выстрелил. А в следующее мгновение взвизгнул, схватившись за колено, и упал на землю. Вдохнув полной грудью, Бен выбрал цель для себя – второго громилу – и начал к ней подкрадываться, любопытствуя, что чувствует человек в тот момент, когда лезвие его клинка пронзает живую плоть противника. Он решил, что, как и Роберт, он будет наносить несмертельные ранения.

Пока он примерялся сделать выпад, неожиданно получил удар в грудь, тяжелый, как удар кувалды. Из глаз у него посыпались искры, и все вокруг погрузилось во мрак. Бен тяжело опустился на холодные камни мостовой, и откуда-то издалека донеслось металлическое позвякивание его шпаги, отлетевшей в сторону. Он потряс головой. Наконец зрение прояснилось, и он увидел, что к нему спешит голубоглазый – глаза горят огнем, на ходу он засунул за пояс пистолет и обнажил шпагу. Бен бестолково хлопал возле себя руками, пытаясь схватить выпавшую из рук шпагу, но она отлетела слишком далеко, ярда на два. Тело казалось свинцовым, и вдруг ему сделалось нестерпимо горько: он осознал, что мир больше не заключен в радужную рамку – его эгида вышла из строя.

Бен попытался встать на ноги. В этот момент его заметил еще один из ватаги нападавших и вслед за голубоглазым бросился к нему.

Возле самого уха взревел Фриск, он с яростью дикого зверя накинулся на голубоглазого. Тот не успел пустить в ход шпагу, рука, ее сжимавшая, была уже отсечена, и он с широко раскрытыми от удивления глазами схватился за окровавленный обрубок.

Фриск, не останавливаясь, занеся для удара клинок, ринулся ко второму. Тот закричал и принялся отбиваться. Фриск легко, играючи теснил противника. Русский упал на спину, глухо зарычал, махнул шпагой, но швед отпрыгнул в сторону. Несмотря на го что его рубашка и жилет были пропитаны его же собственной кровью, клинок сверкнул молнией.

И рассек живот лежащего на земле противника.

Наконец Бену удалось подняться на ноги.

Все их обидчики лежали на земле мертвые, кроме одного. Бен успел заметить, как тот скрылся за углом.

Роберт из призрака вновь стал человеком и кинулся к Бену.

– Бен, ты не ранен? – выкрикнул он.

Бен и сам не мог этого понять. Грудь болела так, будто только что на нее всей тяжестью наступила лошадь. Он посмотрел себе на грудь в ужасе, боясь обнаружить оставшуюся там дыру от лошадиного копыта, но дыры не было, только темное обгорелое пятно на камзоле и болтающийся ключ от эгиды. Очевидно, он вывалился из кармана от удара.

– Кажется, нет, – пробормотал Бен. – А вот Фриск…

Фриск в это время склонился над голубоглазым, поднял и завернул в тряпку отсеченную кисть врага.

– Это нам пригодится на случай, если придется давать объяснения, – мрачно произнес он.

– Вам нужен врач, – пробормотал Бен. – Ваше плечо…

– Все не так страшно, как выглядит, – сказал Фриск, поворачиваясь к ним лицом. – Но если врач есть поблизости…

– Веди его в замок, – сказал Роберт Бену. – А я пока здесь побуду. Попроси, чтобы прислали стражников.

Бен кивнул:

– Ну, пойдемте, капитан Фриск. Вы получите рекомендации, и раньше, чем вы того ожидали.

– Я ваш должник, сэр, – ответил Фриск.

Бен остановился, посмотрел на него, не веря своим ушам, и рассмеялся.

Взгляд Ньютона беспокойно бегал по комнате, совершенно не желая останавливаться на Бене. Это был верный признак того, что философ находился в состоянии крайнего возбуждения.

– Ты ранен, мальчик мой? – спросил он.

– Нет, сэр. Отделался парой синяков.

– Хорошо. Как я рад это слышать. Я бы страдал, я был бы очень несчастен, если б с тобой что-нибудь случилось.

– Я очень сожалею, что доставил вам беспокойство.

– Беспокойство? Что стало причиной этого беспокойства? – Голос Ньютона неожиданно сделался резким, а взгляд наконец уперся Бену в переносицу.

– Сэр? – не понял тот.

– Что стало причиной этого беспокойства? Меня волнует то, что в Градчанах совершенно свободно разгуливает банда убийц, в то время когда здесь на каждом углу стоит стража императора. – Он нахмурился. – Скажи мне, вы ведь были в Градчанах, не так ли?

– А-а, нет, сэр.

– Ну, тогда в Мале Стране? Вы, наверное, ходили за книгами, которые я вас просил принести из библиотеки дворца Вальдштейна?

– Ммм… нет, мы были не в Мале Стране.

Ньютон мрачно кивнул. У него было молодое лицо, с тонкими губами и ямочкой на подбородке, – юноша двадцати лет, не более, и только глаза выдавали его истинный возраст. Они походили на бриллианты чистой воды, будто прошли шлифовку в руках мастера, очистились от всего наносного, но в них упрямо горел огонь жизни.

– Хорошо, – раздраженно начал Ньютон, от его прежнего беспокойства не осталось и следа. – Вы гуляли, но какая-то странная получается у вас эта прогулка, господин Франклин. На вас напали некие бандиты, но это, кажется, произошло не в Градчанах и не в Мале Стране. В этой части вашего рассказа я не вижу ничего удивительного, потому что в перечисленных местах много стражи, и она обеспечивает порядок, воры и убийцы обходят эти кварталы стороной. Но если на вас напали в Старе Месте, или в Нове Месте, или в Йозефове, Еврейском квартале, то в этом нет ничего удивительного, потому что там царит беззаконие. И я все же абсолютно уверен, что вы не были ни в одном из этих ужасных мест, поскольку я непрестанно прошу вас обходить эти районы Праги стороной. И поэтому мне кажется исключительно странным, что вы во время своей прогулки могли встретиться с теми людьми, о которых вы только что мне рассказали.

Бен то и дело кивал в течение всей ньютоновской тирады, и, когда тот закончил, он прямо посмотрел в его умудренные долгой жизнью глаза.

– Я был в Старе Месте, – произнес он совершенно отчетливо.

– Ну конечно, вы там были, неразумный вы глупец. И вот именно от этого я смертельно устал. Я думаю, мне пора найти себе нового ученика.

Бен выдавил жалкое подобие улыбки:

– Я вам очень признателен, сэр, что вы так печетесь обо мне.

Мгновение Ньютон недоверчиво смотрел на него, а затем опустил голову, подперев лоб основанием ладони.

– Бенджамин, что же мне делать с тобой? Как мне уберечь тебя от вездесущих рук дьявола?

– Сэр… – Бен на секунду замолчал, потом решительно продолжил: – Сэр, в тот день, когда вы сделали меня своим учеником, я был так счастлив и горд. И я до сих пор горд этим. Но в последнее время вы не привлекаете меня к работе. И я почти перестал чувствовать себя им.

– Ты думаешь, это извиняет твое поведение? Ты думаешь, именно так должен объясняться перед императором, когда до него дойдут слухи о твоих геройствах?

– Я согласен, это меня не извиняет. Но я и не предлагаю это в качестве извинений.

– А мне кажется, что именно это ты и делаешь, – сказал Ньютон, и голос его как-то враз сделался усталым. – По всей видимости, я где-то допустил недочеты в твоем воспитании. Но я делал все, что мог, а ты в таком возрасте, когда уже сам в состоянии себя вразумлять.

– Но, сэр, я даже не допущен в вашу новую лабораторию…

– Те исследования, что я веду сейчас, весьма деликатного свойства и требуют минимального постороннего внимания. Уверяю, я держу тебя в стороне от моих нынешних исследований ради твоего же блага. А ты мог бы работать в старой лаборатории, вместо того чтобы слоняться в поисках сомнительных приключений.

– Но я горю желанием помогать вам!

– Ты и так мне помогаешь.

– Тем, что делаю игрушки для императора? Тешу научными безделицами принцессу? Простите меня, сэр, но я надеялся заниматься более серьезными делами. Я думал, быть вашим учеником значит нечто большее.

– Возможно! Но мы должны соизмерять наши действия со временем и обстоятельствами. Не будь я так обременен обязанностями, я бы все свое свободное время посвятил обучению тебя. Но мир стоит на краю ужасающей пропасти, и я не могу пренебречь этим ради твоего обучения и воспитания.

– Я не понимаю, – сказал Бен, начиная злиться. – Если ваша работа имеет такое огромное значение, разве моя помощь здесь не может пригодиться и послужить всеобщему благу?

Глаза Ньютона вспыхнули:

– Я уже сказал, что не могу открыть тайну своих исследований сейчас, Бенджамин. Но придет время, и ты все узнаешь. А пока с тебя достаточно.

Бен кивнул, будто понял главное:

– Вы не доверяете мне.

Ньютон, глядя в пол, нервно барабанил пальцами по ручке кресла.

– Однажды меня уже предал человек, которому я так доверял, – сказал он тихо, – единственный, кому я так безгранично доверял. – Ты смышленый, и сердце у тебя доброе, но и ты так же безрассуден, как и он. Я не могу рисковать и получить еще одного Фацио де Дюйе.

Бен прикусил язык, чтобы не выплеснуть свою обиду потоком резких слов. «Возможно, из-за того, что вы неправильно обращались с де Дюйе, он и предал вас», – подумал он. Но он не сказал этого вслух, это только бы усугубило положение дел. Он выбрал иную тактику.

– Все это время я экспериментировал с разными видами сродства, – сказал он. – Я нашел способ отталкиваться от воды.

– И сделал на основе этого какую-нибудь занятную игрушку для императора?

– Да. Думаю, что да. Но, работая над отталкиванием, я надеялся со временем разрешить проблему с кометой.

Ньютон снисходительно улыбнулся:

– Не беспокойся, я уже решил эту задачу в ходе работы над моей новой системой. А сейчас иди умойся и приведи себя в порядок. Через час у нас аудиенция у императора, и твой нынешний вид, смею заметить, весьма опечалит его.

Раздевшись и вытершись мокрым полотенцем, Бен почувствовал себя цивилизованным человеком, но на душе от того легче не стало. Небрежное отношение Ньютона к его работам сильно обижало, а то, что тот не доверял ему, было еще тяжелее. Казалось, за два года, что он был учеником Ньютона, они сделали круг и вернулись на исходную точку – к тому дню, когда впервые познакомились.

Но кое-что изменилось в отношении Бена к Ньютону. Если тогда, при первой встрече, он почитал его за Бога, то теперь в этом сомневался. Ему никак не удавалось из обрывочных сведений сложить определенное мнение о новой системе Ньютона, поскольку мэтр все время ссылался на какие-то странные, мистические тексты. И все это казалось Бену слишком далеким от настоящей науки. Если бы он только мог хоть краем глаза взглянуть на то, чем занимается его учитель! Ему хотелось удостовериться, что эликсир, который вернул Ньютону молодость, вместе с тем не ввергнул его в бездну какого-то утонченного безумия. Вся жизнь Ньютона состояла из периодических приступов сумасшествия, и последний совпал как раз с тем временем, когда на Лондон упала комета.

Бен точно знал, где находится новая лаборатория Ньютона: все в той же Математической башне, как раз под старой лабораторией. Он также ведал, что ключ от хитрого замка лаборатории Ньютон прячет где-то у себя в комнатах. Если бы он только мог проникнуть в эти комнаты, найти ключ, а затем в лаборатории и записи Ньютона, касающиеся этой его новой системы!

Размышляя таким образом, Бен из вороха своих рубашек выбрал белую льняную и надел ее. Ткань, прикасаясь к коже, вызывала значительно более приятные ощущения, чем грубые полушерстяные рубашки его детства, и он вспомнил, что роскошествует так только благодаря Ньютону.

В тот момент, когда он выбирал, какой костюм ему надеть, кто-то легонько постучался в дверь.

– Кто там? – спросил Бен.

– Служанка, сэр.

– Неужели? – слегка оживился Бен. – Тогда входи.

Дверь скрипнула и открылась. Показалась девушка лет пятнадцати. Глаза ее округлились при виде полуодетого молодого человека.

– Ах, простите, сэр, – сказала она, – я зайду попозже.

У нее было остренькое, какое-то птичье личико, не уродливое, но и красавицей ее трудно было назвать. Она держалась скромно, не в пример легкомысленным служанкам-хохотушкам, и Бен понял, что эта девушка серьезная. Он, может быть, и занялся бы ею, не будь так расстроен и окажись она немного посимпатичнее. К тому же ее лицо чудилось ему странно знакомым.

– А где Людмила? – спросил он ее.

– Она заболела. И я буду вам прислуживать, пока она не поправится.

– Надеюсь, болезнь не опасная.

– Нет, сэр.

И словно ветерок пронесся, ветерок, предвещавший бурю. Он вспомнил свой недавний разговор с Робертом о Ньютоне и о слухах, которые слуги между собой о нем распускают. И он также вспомнил, где он видел эту девушку прежде, – она постоянно убиралась в комнатах Ньютона.

– Отлично! – воскликнул он. – В таком случае не могла бы ты оказать мне услугу?

– Да разве могу я? – ответила девушка с легкой ноткой сарказма в голосе.

Бен притворился, что озадачен.

– Ну конечно же, – ответил он.

– Некоторые услуги я не оказываю, – сказала девушка, входя в комнату и закрывая за собой дверь.

– Уверен, что не имею ни малейшего представления, о чем ты говоришь, – сказал Бен.

Она одарила его кривой усмешкой, которая неожиданно сделала ее несколько более привлекательной:

– Они много чего о вас рассказывают, сэр.

– Кто? Кто обо мне рассказывает?

– Людмила и другие девочки.

– А, понятно. Я должен сказать, что в замке все упражняются в клевете и почитают ее за величайшее искусство, так что я думаю, ты не веришь всему тому, что они говорят.

– Я не верю тому, что говорят, я вообще мало чему верю. А вы не хотите одеться?

Бен улыбнулся:

– Именно в этом мне и нужна помощь. Я хотел попросить помочь мне выбрать костюм, в котором можно отправиться к императору.

Она сделала реверанс, хотя Бену показалось, что была в ее движениях некоторая насмешка.

– Как вам угодно, сэр.

– И пожалуйста, называй меня Беном. Так меня называют все мои друзья.

– Понимаю, сэр, – сказала она, направляясь к гардеробу. – Я думаю, вам подойдет сочетание черного и красного. Конечно, чулки должны быть красными…

– Я хотел надеть белые, – пробормотал Бен, внимательно разглядывая ее сзади, пытаясь угадать, какие формы скрываются под ворохом юбок, намного ли они привлекательнее ее лица. Творец обычно отнимает в одном месте, но добавляет в другом.

Девушка казалась довольно стройной.

Не зная, что она подвергается такому тщательному изучению, служанка покачала головой:

– Нет, вы должны знать, что белые вам не подойдут. Император назовет вас французом и выставит вон. Чулки должны быть либо красные, либо черные, как у испанцев.

– В таком случае я выбираю красные. Теперь ты понимаешь, как ты мне необходима?

Она пропустила его слова мимо ушей, продолжая рыться в его гардеробе.

– Ну а теперь камзол… – Она уже отвергла несколько и наконец вытащила один на свет – с длинными фалдами, из черного муарового шелка. Приложила его к Бену, посмотрела, нахмурилась и вернула камзол назад в гардероб. – Нет, – сказала она, – для начала наденем это. – И она протянула ему черные с алыми бантами кюлоты.

Беря в руки кюлоты, Бен воспользовался случаем и подошел к ней поближе.

– Я раньше тебя не встречал, – сказал он. – Скажи, как тебя зовут.

Она подняла глаза и посмотрела на него. Глаза у нее были темные, почти черные.

– Я всего лишь служанка, сэр, – ответила она. – А разве служанкам так важно иметь имя? Зовите меня тем именем, какое придет вам в голову.

– Ну зачем же быть такой нелюбезной, – заметил Бен.

– Нелюбезной? Я как раз стремилась быть услужливой. – Она широко улыбнулась ему, и, по всей видимости, неискренне, поскольку тут же отвернулась и продолжила рыться в гардеробе.

В животе у Бена как-то сладко защекотало, и появилось легкое головокружение. Он хотел еще что-то сказать, но слова застряли у него в горле, и он стоял молча, пока она не перебрала все его костюмы и не достала один. Он натянул кюлоты и как-то сразу почувствовал себя очень глупо.

– Благодарю тебя, – пробормотал он.

– Рада услужить вам, сэр.

– Пожалуйста, называй меня Беном.

На это она лишь загадочно улыбнулась и приступила к своим обычным занятиям. А он почувствовал себя маленьким и глупым ребенком.

 

5

Лондон

– Черт побери, – пробормотал Черная Борода, дергая себя за заплетенную в косички бороду. – Черт побери, – прогремел он, – где же Темза? – Пират погрозил кулаком в сторону берега.

Красные Мокасины, не отрываясь, смотрел на бескрайние пространства черной грязи. Лишь кое-где это однообразие оживляли худосочные, низкорослые кустики рыжеватого цвета Он никак не мог понять, что же стряслось с этой землей. Его беспокоило то, что нигде не было видно деревьев, это было непривычно для его глаз, но он уяснил, общаясь с европейцами, что на просторах Европы деревья попадаются редко.

– Широта и долгота, – произнес Томас Нейрн, – могу вас заверить, совпадают.

– Заверить? Так куда ж, черт ее побери, делась река?

Красные Мокасины повернулся в сторону Нейрна и поймал его угрюмый взгляд, которым тот сверлил спину Черной Бороды. За спиной Нейрна простиралось бескрайнее Бледное море, на глади которого корабли казались значительно меньше, чем они были на самом деле. Кораблей было восемь, все с высокими мачтами, и для Красных Мокасин флотилия представлялась впечатляющим зрелищем: каждый корабль превышал размеры тех лодок, что строил его народ.

Когда-то они предпринимали путешествия к краю земли, где заходит солнце. Его народ верил, что там им откроется тайна жизни. Но берег, открывшийся его глазам, напоминал описанную в легендах Землю Мрака. Даже его магическое зрение не видело ничего, кроме редко попадающихся птиц. И это беспокоило его.

Европейцы тоже были смущены. Совсем не это они ожидали увидеть.

– Вон там, кажется, скалы? – пробормотал огромного роста, толстый, с курносым лицом матрос, которого все называли Тагом.

– Ага, – подхватил Черная Борода. – Но, черт подери, ни одного домишки, ни одного шпиля, ни одной башни, как будто здесь сроду ничего не было. И похоже, что мы находимся в устье Темзы, но где же сама река?

– А не могли ли реку перекрыть плотиной? – тихо спросил Красные Мокасины. – Может быть, поэтому река исчезла.

Черная Борода метнул в его сторону испепеляющий взгляд, но, к своему удивлению, индеец заметил, что ярость во взгляде пирата смешалась с еще одним чувством, которое можно было определить как страх. По опыту двухмесячного плавания он знал: если страх овладел Черной Бородой, то всеми остальными – смертельный ужас.

– Ты даже не подозреваешь, какую глупость ляпнул, чоктау.

– Тупой индеец, – поддакнул Таг.

– И все же, – тихо вставил Нейрн, – такое возможно.

– Да кому это могло прийти в голову? Армия чьей страны могла бы отважиться на такое? Стереть с лица земли дома – это я понимаю, но стереть с лица земли эту чертову Темзу – такого не может быть!

– Широта и долгота совершенно верные, – снова и очень настойчиво повторил Томас Нейрн. – Это устье Темзы, точнее сказать, оно здесь было. А Лондон был вон там. – Он провел рукой с запада на север.

– Ну, в таком случае, – зло бросил Черная Борода, – если ты такой опытный мореход, то найди нам твердую землю и порт, где мы могли бы бросить якорь, а то у нас истощились запасы провианта и, главное, рома, и мои люди того и гляди бунт поднимут.

– Вначале нам нужно поговорить с Бьенвилем и Мэтером.

– Только с моего благословения, – проворчал Черная Борода, не спуская глаз с берега. – Зови своего Бьенвиля.

Бьенвиль покачал головой и выпустил из трубки облачко дыма.

– Мне не нравится идея отправить моих людей вперед на разведку, – сказал он. – Лучше плыть до тех пор, пока мы не встретим признаки жизни.

Черная Борода, с уже красными от португальского вина глазами, опрокинул еще один бокал, восьмой по счету.

– Предлагаете плыть дальше во Францию?

– Да, именно это я и предлагаю. Если это действительно устье Темзы, то тогда с совершенной определенностью можно сказать, что мир зашел слишком далеко в своем безумии, так далеко, что мы и предположить не могли. Лучше нам поберечь свою команду от потерь, пока мы не выясним, что же здесь все-таки случилось. Если так мертв и пустынен берег Англии, может быть, Франция нам даст ответ.

– Да, конечно, убийца может больше рассказать, чем убитый, если не соврет при этом.

Бьенвиль покраснел и зло посмотрел в сторону Черной Бороды:

– Сэр, я бы попросил вас воздержаться от каких бы то ни было выводов. Если вы хотите, чтобы экспедиция проходила без конфликтов, мирно…

– Если вы не хотите конфликтов, а только мира, то отдайте под мое командование своих людей.

– Мы об этом не договаривались, как вам известно, господин Тич, – оборвал его Мэтер, сцепив в напряженный замок руки, лежавшие на столе, за которым они все сидели. Почти все время путешествия он чувствовал себя мерзко, и потому голос его немного дрожал, но слова его звучали, как всегда, твердо. – А вам, господин Бьенвиль, не стоит забывать, что флотилией управляете не вы, а Совет.

– Я помню об этом, сэр. Я лишь высказал свое предложение.

Мэтер кивнул:

– Вы джентльмен, монсеньор, и я верю вашему слову. И я верю, что вы выполните те обязательства, что взяли на себя перед тем, как мы отправились в эту экспедицию. Мы заключили договор, что поплывем также и во Францию. Все дело только в том – когда. Ну а пока мы находимся здесь, насколько я понимаю, у берегов Англии, то мы должны быть благоразумны и осторожны, у нас не так много людей.

Бьенвиль задумчиво кивнул и посмотрел на Красные Мокасины:

– А вы что скажете, сэр? Вы ведь тоже член Совета.

Красные Мокасины даже немного удивился. Он действительно был членом Совета, но впервые с начала путешествия к нему обратились, чтобы услышать его мнение.

– Я думаю, это не очень хорошая идея – высаживаться здесь, – после паузы сказал он.

– Почему? – тихо спросил Мэтер, как показалось, с легким раздражением.

– Место это какое-то нехорошее. И я чувствую, что вы все напуганы, и это чувство меня не обманывает.

Он не стал говорить им о том, что отправил на разведку свое дитя Тени и оно не вернулось, погибло где-то здесь, и он глубоко переживал эту потерю. Одно упоминание о таком могло бы разозлить Мэтера.

– Я не вижу смысла во всех этих чувствах, – сказал Мэтер немного холодно. – Но спасибо за высказанное мнение. Джентльмены?

Бьенвиль вздохнул:

– Выставьте свое количество людей, и я в свою очередь выставлю столько же.

– Согласен, – сказал Черная Борода. – А кто возглавит эту сухопутную команду?

– Я, – спокойно ответил Мэтер.

– Вы?

– Да, я. Из нас всех я единственный человек, обладающий научными знаниями, и единственный представитель Королевского общества. Джентльмены, здесь мы столкнулись с какой-то загадкой, и она, мне думается, научного характера. Я возглавлю эту команду, куда войдут и люди губернатора.

– Таким образом, в этой команде будут представлены все члены Совета, – подвел итог Черная Борода. – Чоктау, а ты кого от имени своего народа отправишь на исследование этого «нехорошего места»?

Красные Мокасины промолчал. Ответ и так был ясен.

Земля, едва прикрытая травой, была черной, как древесный уголь. Она на самом деле была выжженной, и Мэтер сразу же это отметил.

– Совершенно ясно, здесь был сильный пожар, – пробормотал он.

– Вы хотите сказать, что здесь все выгорело? – переспросил Таг, беспокойно оглядывая безликие окрестности.

– Все выжжено. Но чем?

– Огнем, думаю, – нервно ответил Таг.

– Да, именно это и приходит в голову. Капитан Нейрн, куда нам теперь?

– Лондон должен быть вон в том направлении, – ответил Нейрн, махнув рукой.

– Нам нельзя терять ни минуты, – напомнил им еще один спутник, лейтенант дю Ру, довольно болезненного вида француз. Его рука почти все время лежала на обмотанном проволокой эфесе его шпаги, а взгляд подозрительно блуждал по сторонам.

Их было всего десять человек. Ниарне, Таг и крепкого сложения негр по имени Фернандо представляли Черную Бороду, дю Ру, два приземистых нормандца, Сен-Пьер и Ренард, – Бьенвиля. Мэтера сопровождали два солдата из Филадельфии: большой и неповоротливый, но добродушного вида парень по имени Чарльз и крепкий мужчина с соломенного цвета волосами, назвавшийся Уоллесом.

– Ну вот ты и открыл Англию, – шепнул на ухо Красным Мокасинам Нейрн. – Нравится она тебе?

Красные Мокасины чуть заметно улыбнулся:

– Я намеревался предъявить на нее права в пользу Шести Племен чоктау, но теперь не вижу в этом смысла.

– Надеюсь, мы найдем смысл, – сказал Нейрн и двинулся вперед.

Они держались возвышенностей, обходили стороной топкие зловонные низины, простиравшиеся к западу. Так они шли несколько часов и ничего привлекательного не заметили. И вдруг Мэтер, который шел как-то сгорбившись, будто читал письмена, начертанные у него под ногами, проворчал:

– Посмотрите сюда. – Он поднял с земли кирпич.

Очень скоро им стали попадаться в большом количестве кирпичи и камни, в основном битые и почерневшие от копоти. Еще какое-то время спустя они обнаружили и более существенный объект.

– Это остатки фундаментов, – сообщил Нейрн.

Красные Мокасины уже и сам догадался, что они наткнулись на фундаменты некогда жилых строений, он заметил здесь прямоугольную расчерченность земли, так свойственную белым, но сейчас высота фундаментов не превышала и несколько дюймов. Местами прямоугольность нарушалась, рассеченная на части чем-то, что распороло поверхность земли на глубокие борозды, которые уходили вдаль и там терялись. Местами земля была разрыта, словно ее скребли гигантским пальцем.

– Это, должно быть, Тилбери и Ширнесс.

– О дьявольщина какая! Все это мне так не нравится, – пробормотал испуганно Таг. – Ни черта не осталось. Вот Господь кару…

– Прекрати богохульствовать! – рявкнул Мэтер, и глаза его зло сверкнули.

– Простите, преподобный отец. Но здесь такое… любого во всех смыслах порядочного человека может из себя вывести.

– Не так гнев Божий проявляется, – оборвал его Мэтер.

– Может, оно и так, – сказал дю Ру, – но разве это не похоже на гнев Божий?

Мэтер пожал плечами:

– Все есть промысел Божий, и на то, что здесь случилось, тоже была Божья воля. И если это Его воля, то мы сумеем разгадать ее смысл.

– У меня насчет Лондона были всякие нехорошие предчувствия. Ну а сейчас так и совсем мрачно на душе стало, – произнес Нейрн.

– Все свершается в свое время, – как-то загадочно ответил ему Мэтер.

Чем дальше они углублялись, тем большие разрушения открывались их глазам. Растительность попадалась все реже, пока они не вышли к безжизненной равнине, которая представляла собой одну большую плиту мягкого белого камня. Мэтер назвал его мелом. А Красным Мокасинам он представился скелетом мертвой земли, дочиста обглоданным канюками.

Захода солнца как такового не было, просто серое, моросящее мелким дождем небо незаметно сделалось черным. Они натянули навес из просмоленной парусины, под ним и расположились прямо на белой равнине. У всех были угрюмые лица, и разговаривать никому не хотелось. Около полуночи дождь наконец прекратился, и Красные Мокасины выбрался из-под навеса. Воздух был плотный и влажный. Он аккуратно насыпал в трубку порцию Древнего Табака, и дымок жизнью наполнил легкие. Веки сами собой смежились, едва слышно он начал шептать заклинания, его внутренне зрение и слух открылись, чтобы увидеть и услышать реальность, его окружающую. Вначале он ничего не видел и не слышал, но затем слух его уловил отдаленный звук. Красные Мокасины старался держаться на самом краю, он не хотел, чтобы они его заметили. За долгие годы он научился слушать, но так, чтобы при этом не слышали его, он научился таиться, как мышка, и потому так многое узнал о духах. Но если бы он попытался узнать больше, то с большей опасностью ему пришлось бы и столкнуться.

Этой ночью он не хотел слишком рисковать. Его дитя Тени было мертво, и у него недоставало сил создать новое. И если духи его сейчас заметят, то он будет перед ними совершенно беззащитен. А он видел, что делалось с теми, на кого набрасывались духи, – ум у них выворачивался наизнанку. Сейчас ему было достаточно того, что он узнал: земля совершенно мертвая, ни людей, ни животных, одни лишь духи, и их много. Красным Мокасинам неведомы были их замыслы, но сердце подсказывало, что ничего хорошего от них ждать не следует.

– Чего бродишь, спать не даешь? – где-то совсем рядом послышался голос.

Он обернулся. В нескольких шагах от него маячила звероподобная тень Тага.

– Прости, если я побеспокоил тебя, – ответил Красные Мокасины.

– Ты ведь из той породы, что любят якшаться с дьяволом, верно я тебя раскусил? Скажи мне, индеец, чего ты тут забыл? Какого черта понесло тебя в такую даль? Может, белую женщину решил закадрить? Ты рассчитывал, что здесь тебе больше повезет, чем в колониях с этими чопорными пуританками?

– Я отправился в экспедицию, потому что это мой долг, – ответил Красные Мокасины.

– Ну надо же, долг, – передразнил Таг. – Вот что я тебе скажу. Тебе не удастся провести старину Тага. Такие наивные простачки, как Нейрн и Мэтер, пусть себе верят в твою независимость, но Таг знает вас, дикарей. Пока вы под присмотром, вы такие смирные, а стоит только отвернуться, как вы горло перережете и пляски устроите вокруг трупа. Так что далеко не отлучайся, держись все время у меня на глазах.

– Постараюсь, – холодно ответил Красные Мокасины.

Красные Мокасины бывал раньше в стране чероки и видел там горы. Но гора, на которую они набрели на следующее утро, совсем не была похожа на те, что он видел раньше, скорее она напоминала стену, идеально ровно вытянувшуюся вдоль горизонта. Когда они подошли к ней ближе, то увидели, что край горы-стены зазубрен и местами зубцы очень острые. А сам камень пузырчатый, кое-где стекловидный.

– Что вы об этом скажете, преподобный отец? – тихо спросил Томас Нейрн.

Мэтер едва качнул головой, на лбу у него выступил пот. Красные Мокасины не мог понять, от усталости это или от страха.

– По крайней мере мы теперь знаем, почему исчезла Темза, – сказал дю Ру. – Эта стена, или гора, или черт ее знает что, перекрыла реку или заставила ее течь в другом направлении.

– Кто бы мог такое сотворить? О Господи, помоги нам! – дрожащим голосом пробормотал Таг и испуганно посмотрел на Мэтера. – Преподобный отец, – начал он, – я раскаиваюсь, что позволил вчера неугодные Богу слова. Не могли бы вы… я хочу сказать, может быть, нам всем помолиться?

– Вы пуританин?

– Нет, сэр. Но вы здесь единственный представитель Бога…

Остальные стояли и ждали, пока они двое и люди губернатора молились. Сен-Пьер тоже молился, но не вместе со всеми, а отойдя в сторону и перебирая четки, его товарищ Ренард просто воздел глаза к небу. Нейрн нетерпеливо топтался на месте, затем, как и Красные Мокасины, принялся рассматривать странную гору.

Дойти до края стены оказалось совсем не просто. А может быть, его и вовсе не было, этого края. Они надеялись обнаружить некое подобие пролома и пройти сквозь него. Нейрн попытался убедить Мэтера отправить тех, кто помоложе, вперед на разведку, но пуританин отклонил это предложение, и им пришлось медленно тащиться вперед, равняясь на него. Наконец где-то за час до заката они дошли до края стены.

На самом деле это оказался не край стены, а просто скос, за которым стена возвышалась еще более отвесно. Здесь она была чуть вогнутой и уходила так далеко вперед, что конца ее не было видно. Внизу простиралась долина. Красным Мокасинам показалось, что по форме она напоминает гигантскую чашу.

Надолго повисла пауза, никто не знал, что сказать. Наконец Нейрн сдавленным голосом произнес:

– Джентльмены, на этом месте стоял Лондон. – По его щекам текли слезы.

Глухие рыдания вырвались из груди Тага.

– Pardieu, – пробормотал дю Ру. – Англию смыло?

Рыдания Тага тут же превратились в злобное рычание.

– Чертов французишка! – завопил он и набросился на офицера, остальные замерли в остолбенении.

Дю Ру обернулся лицом к нападавшему матросу, рука его уже легла на эфес шпаги, когда Таг его ударил. Они сцепились в мгновение ока, увлекая друг друга за поворот стены, наносили друг другу удары, отскакивали и снова сцеплялись, пока не скатились со склона вниз ярдов на тридцать. Вокруг Красных Мокасин ощетинились обнаженные клинки: оставшиеся двое французов развернулись лицом к англичанам, пиратам и колонистам. Их спины на какое-то время скрыли дерущихся.

– Убрать оружие! – рявкнул Нейрн. – Это всех касается! – Он не просил – приказывал.

– Ради бога, уберите, – поддакнул ему Мэтер.

Красные Мокасины посмотрел в сторону дерущихся. Таг и дю Ру, все так же сцепившись, уже лежали где-то на расстоянии двадцати шагов и продолжали мутузить друг друга, насколько это позволяло их неудобное положение.

– Таг! – крикнул, глянув вниз, Нейрн. – Немедленно прекрати! – Он обернулся к все так же стоявшим друг против друга с обнаженными шпагами только что бывших компаньонов, а теперь противников. – Вас это тоже касается. Хватит дурить!

– Как вам будет угодно, сэр, – сказал Ренард, – но мы в меньшем числе, и нападение совершили англичане. Я думаю, будет справедливо, если они первыми уберут свои шпаги.

Нейрн пронзил их взглядом и вытащил свой крафтпистоль – на вид уродливое, но внушающее неописуемый ужас оружие.

– Если на счет «три» кто-нибудь из вас не уберет свою шпагу – мне плевать, англичанин или француз, – он будет мертв.

– Мне кажется, никому не стоит убирать оружие, – сказал Красные Мокасины.

– Что?!

Он показал рукой: вдоль обеих сторон стены к ним спешили темные фигуры, издававшие какие-то глухие звуки, похожие на крик совы. А внизу по всей равнине вспыхнули красные огоньки, словно поднялась с земли туча светлячков.

– По два пистолета на каждую сторону, – скомандовал Нейрн.

– А что делать с Тагом? – спросил Фернандо, кивнув в сторону слабо копошившихся на склоне Тага и дю Ру.

– Лучшее, что мы можем для них сделать, держать на мушке это направление, – ответил Нейрн. – Фернандо, руби каждого, кто приблизится к этим славным мушкетерам.

– Понял.

– Хотел бы я знать, кто это или что это, – пробормотал Ренард, нацеливая свой мушкет в направлении долины.

Красные Мокасины всматривался в приближавшиеся фигуры в поисках ответа на тот же вопрос. Похоже, что фигуры были обнаженными, некоторые в наброшенных не то синих, не то черных накидках. Все поголовно с оружием – у кого клинок, у кого боевой топор или дубина. Если бы не светлые волосы, то их можно было бы принять за воинов чикасо, не-персэ или другого враждебного чоктау племени.

– Их поведение не внушает оптимизма, – сказал Нейрн. – Как только кто-нибудь приблизится на расстояние выстрела, открывайте огонь.

– Так уже сейчас можно стрелять, – ответил Ренард, передергивая затвор.

Выстрел глухим эхом отозвался в огромной чаше долины. Самый первый с воплями полетел со склона вниз.

– А что с этими-то делать? – спросил Фернандо.

Повсюду колыхалось море горящих огней.

– Нишкин Ахафа,– сказал Красные Мокасины. – Это духи. Ваше оружие не может нанести им вреда.

– А они нам могут?

– Едва ли.

– Ну тогда забудь о них, – приказал Нейрн.

– Они не могут, но зато другие могут, – продолжал Красные Мокасины. – Те, которых вы не можете видеть.

– А ты можешь? – пронзил его острым взглядом англичанин.

– Иногда получается.

Мэтер резко обернулся в его сторону, в глазах – ярость. Он открыл рот, словно хотел что-то сказать, но вдруг понял, что сейчас не до проповедей. После выстрела Чарльза упала еще одна темная фигура, третьего сразил Сен-Пьер, Ренард за это время успел перезарядить оружие.

Подобно безумным, издавая пронзительные крики, темные фигуры надвигались, напоминая индейцу хашо – воинов-берсерков его собственного народа. Такие воины не знали страха смерти, и это делало их непобедимыми, представляя огромную опасность.

Своим магическим зрением индеец окинул окрестности, нет ли здесь еще более опасных духов, но увидел только духов красного глаза, они наблюдали за ними. Несколько духов набросились на его охрану, стараясь проникнуть в сознание, но он отогнал их и достал крафтпистоль, подаренный ему Бьенвилем. По-видимому, это будет обычное человеческое сражение, а не битва невидимых, тайных сил, и, учитывая свое ослабленное без дитя Тени положение, он был этим весьма доволен.

Чарльз и Уоллес перезаряжали пистолеты в тот момент, когда еще один берсерк приблизился на опасное расстояние. Из-за плеча Уоллеса Нейрн выстрелил из своего крафтпистоля, и трое нападавших, охваченные огнем, упали на землю. Оценив расклад сил, Красные Мокасины занял позицию за спиной французов.

Нападавшие не отступали, они растянулись по всему склону, так что защитникам пришлось рассредоточить огонь во всех направлениях. Фернандо рубил врагов абордажной саблей, но это было все равно что пытаться остановить наступавший морской прилив. Красные Мокасины в третий раз выстрелил, на этот раз целясь в чудовище, раза в два превышающее рост человека, его волосы были, вероятно, чем-то смазаны и топорщились вверх петушиным гребнем. Огонь охватил монстра, но тот не остановился, а ринулся в сторону Сен-Пьера и Ренарда, они отпрянули, оступились и упали. У Красных Мокасин не осталось времени на перезарядку крафтпистоля, он схватился за боевой топор, намереваясь опустить его на голову первого, кто на него набросился. К несчастью, он не успел вытащить это оружие, и в следующее мгновение неясных очертаний фигура оторвала его от земли и швырнула на стену. Сцепившись, они вместе полетели вниз, обдираясь о камни. Красные Мокасины изловчился и схватил противника за ухо, но совершенно неожиданно на него навалился еще один человек, а потом еще. Вскоре он уже совсем не мог пошевелиться, враги связали его.

Шум крови в ушах стих, и к нему вернулось сознание. Похоже, битва прекратилась, со всех сторон доносились лишь странные звуки, напоминавшие глухое совиное уханье, оно победно отзывалось во впадине, некогда бывшей Лондоном. Красные Мокасины закрыл глаза, пытаясь представить, какими пытками будут терзать его дикари Англии.

Наступила ночь, но их захватчики не зажигали никакого огня. Плавающие в воздухе багровые глаза были единственным источником света, но освещали только пространство вокруг себя. Сейчас Красные Мокасины мог слышать, как перешептывались духи. Но даже у связанного и избитого, у него еще оставались силы, чтобы противостоять им. Багровые глаза были самыми слабыми из всех духов, и как совладать с ними – было его первым уроком на пути к званию ихт ахолло, его первым уроком, который едва не стоил ему потери рассудка. Он этого никогда не сможет забыть. Индеец не спал, и его глаза оставались открытыми, когда восход солнца сделал черное небо песчано-серым.

Если сверху долина казалось огромной чашей, то здесь, внизу, это была равнина, обнесенная частоколом, и представляла собой подобие форта, некогда построенного великанами, а сейчас ими покинутого.

Хотя покинутого не всеми, поскольку их, пленников, приволокли в лагерь, если несколько драных палаток можно было назвать лагерем. Сама ткань палаток на вид была добротной и очень дорогой – здесь были и шелк, и парча, и лен, и шкуры животных, – но натянули эту ткань на каркасы, кое-как сколоченные из молодых деревьев. Красные Мокасины недоумевал, откуда же сюда попали деревья – за то время, пока они бродили по опустошенной земле, им не попалось на глаза ни одного деревца.

Самая большая палатка была длинной и узкой, он слышал, что подобные дома строили ирокезы. Именно у этой палатки его захватчики сейчас и остановились.

Ночью дикари вели себя тихо, сейчас же они снова по-совиному заухали, таким же уханьем им ответили из палатки. Пришедшие откинули полог и втолкнули Красные Мокасины внутрь.

Его бесцеремонно швырнули на пол, вернее, на циновки, которые заменяли пол. Циновки были такие грязные, что Красные Мокасины удивился, зачем им были нужны пачкающиеся циновки, когда любой пол лучше, ведь как только он загрязнится, всегда можно подмести.

Остальных его товарищей швырнули на пол рядом с ним. Сердце у него екнуло, здесь была вся их команда. А он-то надеялся, что хоть кому-нибудь да удалось избежать плена, и тогда можно было надеяться, что он приведет помощь. Слава богу, по крайней мере все остались живы, Фернандо и Мэтер, по-видимому, были просто без сознания.

– Развяжите их, – приказал какой-то странно сдавленный голос, – только руки пусть останутся связанными.

Красные Мокасины поднял глаза, чтобы посмотреть, кто же это говорит. Белый человек, среднего роста, весь покрытый татуировками. Надеты на нем были некое подобие шотландского килта, по-видимому шелкового, и накидка из такого же материала. Но самым примечательным в его костюме была скрывавшая лицо маска – из белой кости, овальной формы и сплошная, без дырок для глаз, по краям утыканная вороньими перьями. За спиной у него стояли еще несколько человек, одетых подобным образом и в масках.

Веревки разрезали, и грубым рывком пленников поставили на ноги. Мэтер открыл глаза – выглядел он очень растерянным. Фернандо же так и не удалось привести в чувство.

– Ну, кто вы такие? – глухо донесся голос из-под маски.

За спиной говорящего Красные Мокасины заметил два плавающих глаза.

– О господи, силы небесные, не оставьте меня, защитите… – залепетал Мэтер.

– Заткните ему рот! – рявкнула маска.

– Избавь меня от… – Мэтер закашлялся, получив тяжелую пощечину.

– Не трогай его! – проворчал Чарльз, делая шаг вперед, не обращая внимания на трех вооруженных мужчин, которые явно были недовольны его поведением. – Это преподобный отец!

– Об этом я догадался по его одежде, – вкрадчиво произнесла маска, и это убедило Красные Мокасины в его подозрениях, что человек смотрит через витающие над ним глаза. – Но не собираюсь терпеть его жалобный скулеж. Не здесь, не в этом священном месте. И не сегодня, в такой святой день.

Мэтер поднял глаза, из разбитого рта текла кровь:

– Для кого святой, сатана?

Маска засмеялась болезненно-надтреснутым смехом.

– Откуда вы пожаловали, если ведете себя как последние дураки? – спросила она.

– Что здесь произошло? – пробормотал Нейрн.

Маска повернула свое лицо без глаз в сторону Нейрна:

– Что произошло? А вы что, действительно этого не знаете?

– Мы только что прибыли из Америки. Откуда мы можем знать?

Среди дикарей поднялся оживленный гвалт, но человек в маске поднял руку, и мгновенно воцарилась тишина.

– Очень хорошо. Очень хорошо. Я знал, что вы появитесь здесь. Я знал, что вы прикинетесь ничего не знающими. И вот мы вас наконец-то дождались. И вот вы здесь, с нами.

Нейрн будто не слышал слов маски.

– Что случилось с Лондоном? – повторил он свой вопрос.

– Апокалипсис случился, несчастные тупицы. Конец света. Ваш Бог и ваш дьявол начали битву и вели ее до тех пор, пока оба не погибли.

– Богохульство! Ты безумец, – пробормотал Мэтер. – Бог бессмертен!

– Неужели? А ты видел Бога, преподобный отец? Ты видел, как его кровь стекает с небес? А я видел. Это было последнее, что я видел своими собственными глазами. Но сейчас у меня совсем иное зрение, я вижу Истину.

Прибывшие в Старый Свет смотрели на человека в маске совершенно растерянно.

– Вы говорите, что это место священное, – услышал собственный голос Красные Мокасины. – Какому же Богу здесь поклоняются, если ваш Бог мертв?

– Старым богам. Тем, которые были раньше, до вашего иудейского выскочки Иеговы. И это место священное для меня – Куэнаса. Священное для помазанных, тех, кто видел великую битву, кто был ее свидетелем.

– Pardieu, – сказал дю Ру. – Сумасшедший. Слепой сумасшедший.

– Чего вы от нас хотите? – тихо спросил Нейрн. – Мы прибыли сюда только затем, чтобы узнать, что здесь случилось.

– Теперь вы знаете, – развязно произнес Куэнас.

– Не совсем, – ответил Нейрн.

– Да ты еретик. На твое счастье, еретики так же вкусны старым богам, как и верующие, их крики слаще меда для наших богов.

– Вкусны? – проворчал Таг.

Но, похоже, аудиенция к этому моменту закончилась. Человек в маске махнул рукой.

– Пошли, – сказал один из державших Красные Мокасины воинов.

– Вкусны? – все бормотал Таг, пока его выволакивали из палатки.

– По-видимому, – сказал Нейрн.

– Нет, я никак не могу понять, что значит в аду слово «вкусный».

– Это, скорее всего, значит, что они собираются нас съесть.

 

6

Герцог Лоррейнский

Бой закончился, не успев начаться. Из банды Ле Лупа уцелели всего несколько человек, остальные остались лежать бездыханными в поле. Адриана сидела рядом с Креси, Николас вцепился ей в руку и широко распахнутыми глазенками наблюдал за людьми в синих кафтанах, занятых своим делом. Самого молодого определили присматривать за ними, и он отчего-то нервничал, стоя на расстоянии десяти шагов.

Креси была еще жива, кровь текла у нее из носа, она судорожно хватала ртом воздух. В нее попали две пули, и обе в грудь, одна прошла чуть выше сердца. За последние два года Адриана видела достаточно ран, чтобы определить, что ранения Креси смертельны.

Но эта девушка была таким особенным, таким удивительным существом!

В тот момент, когда Адриана старательно перевязывала раны Креси, к ним подошел еще один солдат. Вероятно, когда-то его лицо было даже приятным, пока ему не сломали нос, и он стал походить на клюв попугая. Его темно-карие глаза лишились человеческого тепла. Как и солдат, которого обезглавила Креси, он был в форме гвардейца Швейцарской роты. Адриана зло посмотрела на него, но, к своему удивлению, обнаружила, что солдат изучает ее насмешливо и лукаво. Потом он перевел взгляд на Креси, затем снова на нее, и по его глазам Адриана определила, что он что-то для себя решил.

– Дева Мария, – произнес он, – мадемуазель де Морней де Моншеврой. – Гвардеец приподнял шляпу.

К Адриане уже давно никто так не обращался, и она вначале даже не поняла, что это ее собственное имя – это было имя из какой-то другой жизни.

– Мсье, я не имею чести вас знать.

– Прошу извинить меня, мадемуазель. Меня зовут Эркюль д'Аргенсон. Я… – Он склонился над Креси. – Мне очень жаль, что мы встретились при таких обстоятельствах. Как она?

Адриана удивленно приподняла брови:

– Вы знаете ее?

Он кивнул:

– Она состояла в Швейцарской роте, выдавая себя за мужчину. О том, что она женщина, знали всего несколько человек. Я был другом Николаса д'Артаньяна. Мы все ему завидовали, потому что ему посчастливилось стать вашим телохранителем.

– И это счастье стоило ему жизни, как и Креси. Я боюсь, что она не выживет.

– Уверяю вас, мы сделаем все, что в наших силах. Мой доктор здесь, рядом. – Д'Аргенсон улыбнулся. – Вы можете не поверить мне, но вам очень повезло, что вы встретили нас. Мы не головорезы, как эти ребята. – Он сделал жест рукой в сторону лежавшего неподалеку мертвого сотоварища Ле Лупа.

– Рада слышать это.

– Я думаю, – ответил он, пристально глядя на нее, – в более подходящем для бесед месте я расскажу вам больше. Здесь небезопасно. Вам действительно повезло, что мы вас нашли. Вскоре здесь могло бы завязаться настоящее сражение.

Адриана пожала плечами.

– Я даже не знаю, где нахожусь, – ответила она.

– В настоящий момент эта земля принадлежит герцогу Лоррейнскому, – сказал он. – Но я боюсь, что через несколько дней она перейдет в руки московитов.

К ночи они выбрались на главную дорогу, ведущую от Нанси. По ней широким потоком тянулись скрипучие повозки с мужчинами, женщинами, детьми, с привязанными сзади к повозкам домашними животными.

– Куда же они все идут? – удивилась Адриана. – Было бы лучше, если бы они вернулись назад.

– Они надеются, что жизнь в деревенской глуши будет лучше. О московитах рассказывают всякие чудовищные истории, – ответил д'Аргенсон. – Одни говорят, будто бы они для восстановления сил пьют кровь своих жертв, другие – что заключили договор с князем тьмы.

Адриана рассеянно погладила гриву лошади, которую ей выделил для путешествия д'Аргенсон.

– Они ничего хорошего не найдут в деревенской глуши, – сказала она.

– За это я не могу поручиться, мадемуазель.

На протяжении нескольких часов спутники ехали против течения этого человеческого потока, местами приходилось продираться с трудом, но, не доезжая до города, они свернули с большой дороги на дорогу поменьше, что резко пошла в гору, и очень скоро у них за спиной горизонт вытянулся, словно голубая дымка. На небе расплывшимися пятнами выступили звезды. И Адриана вспомнила другую ночь, когда она лежала в объятиях Николаса д'Артаньяна, она была любима и любила, и звезды на небе сверкали, как россыпь драгоценных камней. И ей был тогда всего двадцать один год. Сейчас ей уже двадцать четыре, и у нее остались лишь воспоминания о том прекрасном чувстве и той удивительной ночи. Она рассеянно погладила по голове своего ребенка, названного именем ее возлюбленного, и подумала, суждено ли ему когда-нибудь увидеть такие же яркие звезды на чистом ночном небе.

Дорога вилась, виляя, по темному лесу, но спустя какое-то время появился свет от многочисленных костров. Часовые окликнули их, услышали удовлетворивший их ответ и пропустили в лагерь. Они миновали костер, сидевшие вокруг которого люди распевали песню, непристойную, но довольно мелодичную Адриана уловила витавший в воздухе запах мяса – большая редкость в последнее время.

Они проехали между двумя каменными столбами, увитыми плющом, далее через запущенный сад к дому, какие строили лет двести назад. Им навстречу поспешили ливрейные лакеи, и двое солдат подняли Креси и унесли ее, как сказал д'Аргенсон, к доктору.

Д'Аргенсон спешился и подошел помочь ей, но она уже переложила ребенка на левую руку, ногу перекинула через круп лошади и спрыгнула на землю, отказавшись от помощи.

– Я уже отвыкла от общества кавалеров, – извиняющимся тоном произнесла она.

– Да, кавалеров почти не осталось.

– Вы относитесь ко мне с почтением, хотя я знаю, какой у меня убогий вид.

И действительно, волосы у нее были спутаны, просто воронье гнездо, а украденное где-то платье изодрано в клочья.

– Бриллиант в любой оправе остается бриллиантом.

Она вдруг смешалась, отвела взгляд от его почему-то не таких холодных, как ей показалось вначале, глаз и махнула рукой в сторону дома.

– Это ваш дом? – спросила она.

– Нет, – ответил д'Аргенсон. – Я здесь что-то вроде премьер-министра. А хозяин дома – вот он идет.

Адриана посмотрела в ту сторону, куда он указал. В мерцающем свете единственного алхимического фонаря она увидела приближавшегося к ним светловолосого мальчика не старше тринадцати лет в костюме для верховой езды.

Д'Аргенсон вышел вперед и поклонился:

– Монсеньор, позвольте представить вам мадемуазель де Морней де Моншеврой.

Мальчик широко улыбнулся и поклонился.

– Это честь для меня, – тихо сказал он, – познакомиться с невестой последнего короля Франции. – Губами он едва коснулся ее руки. – Я Френсис Стефен, герцог Лоррейнский. И если у вас есть просьба, которую я мог бы исполнить, пожалуйста, объявите о ней.

– Я… – Она вдруг почувствовала смертельную усталость. – Мне нужна ванна.

– Слуги ее приготовят, – ответил мальчик.

Облокотившись о края большого чана, Адриана подумала, что без горячей воды не было бы цивилизации. Два последних года она жила подобно дикому зверю, в грязи, мылась лишь в холодной воде подвернувшегося где-нибудь по дороге пруда. Она чувствовала, что совершенно отупела, подчинилась животным инстинктам и заботилась лишь о том, чтобы выжить.

Прикосновение к телу горячей, ароматной, пенящейся воды все изменило. Вода вновь превратила ее из животного в человека. Но она подумала, что это всего лишь иллюзия, через неделю, что она проведет на бесконечных дорогах, появится прежняя убежденность, что все труды человеческие, все достижения – всего лишь мимолетное видение, но сейчас ей не хотелось об этом думать.

И в комнате, где стоял чан, тоже было тепло. Здесь был и туалетный столик с зеркалом, а на нем – духи и пудра, а на кровати – разложенное чистое белье и одежда, о которых она и думать забыла с того момента, как покинула Версаль. Из трех платьев она выбрала темно-зеленое, хоть и самого претенциозного вида, но зато удобное.

Когда она одевалась, вошла девочка, наверное, лет двенадцати, очень миленькая, если не считать нескольких оспинок на лице.

– Если мадемуазель позволит, я могла бы расчесать ей волосы, – сказала девочка.

На эту болезненную процедуру ушло не менее часа, но с каждым распутанным клоком волос она оживала и чувствовала, как из камня превращается в нечто мягкое и нежное. И ей очень не хотелось вновь превращаться в камень, но она знала, что это неизбежно и необходимо. Последние дни в Версале научили ее, что окружающий мир будет причинять ей боль независимо от того, готова она к этому или нет. Удовольствие стало редким и сладким плодом, и глупо было бы от него отказываться, не отведав.

– Где мой сын? – спросила она девочку, когда осознала, что его нет в комнате.

– Он с няней, – ответила девочка.

– С няней… – До сей минуты она никогда не расставалась с Нико, если только отлучалась на час-другой, оставляя его под присмотром Креси. И она поймала себя на мысли, что сейчас, проведя без него час, не успела соскучиться.

И все потому, что ребенок был частью ее скитаний, частью голодной и холодной жизни в грязи, под открытым небом. И она никак не могла представить его в этой жизни, где есть ванна и тепло. Но она должна, если горячая ванна пробудила ее от тяжкого сна бесконечных дорог, если после версальской трагедии она смогла отправиться в страну грез и видений и получить там новую руку взамен той, что черный ангел отнял у нее.

Она пристально изучала свою новую кисть, пока девочка расчесывала ее волосы. Кисть была похожа на человеческую, если к ней особо не присматриваться. Но если поднести ее поближе к глазам, то можно было заметить, что на коже нет пор и волосинок. Прошли месяцы, прежде чем она поняла, что на этой руке не растут ногти, не остаются царапины. Рука обладала чувствительностью, пальцы сгибались, и иногда… иногда казалось, что рука способна делать какие-то удивительные и вместе с тем пугающие вещи.

Ангел испепелил ее руку, но она каким-то чудным образом восстановилась. Как? Адриана часто думала над этим, но не терзалась напряженным поиском ответа. Но сейчас вдруг ответ сделался ей крайне необходим. Обрывки той формулы мелькали у нее в голове, фрагменты великой тайны, которую она некогда – в полузабытьи – знала от начала и до конца.

В дверь постучали, и девочка удалилась, но почти сразу же вернулась.

– Герцог желает вас видеть, миледи, – сказала она.

– Вначале я хочу навестить свою подругу, – сказала Адриана. – Ты знаешь, где она?

– Да, миледи, но…

– Тогда, пожалуйста, отведи меня туда.

Девочка поклонилась.

– И скажи, чтобы мне принесли сына.

Врач, хлопотавший вокруг Креси, был очень молод.

– Она должна отдохнуть, – увидев Адриану, сказал он.

– Она выживет? – тихо спросила Адриана, прижимая к груди спящего Нико.

– Маловероятно, но может, – ответил он. – Она необыкновенно выносливая.

– Она мой самый близкий друг, мсье. Если она выживет, я буду перед вами в неоплатном долгу.

– Вы будете в долгу не передо мной, – покачал головой врач, – перед Богом. От меня тут мало что зависит, я лишь вынул пули и зашил раны.

– Прошу вас, позвольте мне взглянуть на нее, – попросила Адриана.

– Ну, если вы так хотите…

Лицо Креси всегда было необыкновенной белизны, но сейчас оно было не просто белым, а полупрозрачным, как тончайший фарфор. Волосы ее рыжим пламенем разметались на подушке. Грудь едва заметно поднималась и опускалась.

– Поправляйся, Вероника, – прошептала она, наклоняясь и целуя ее в щеку.

Ресницы Креси разомкнулись. Губы, окрасившись кровью, издали какое-то шипение, из горла вырвался клекот. Не выпуская Нико из рук, Адриана опустилась рядом с Креси на колени и взяла ее за руку, показавшуюся безжизненной.

– Мы нашли тебя, – выдохнула Креси, и голос ее прозвучал, как нож скрежещет о точильный камень. – Мы нашли тебя.

И она снова закрыла глаза.

Адриана почувствовала, что ее новая кисть задрожала, даже как-то загудела. Она вдруг осознала, что этой рукой она сжимает пальцы Креси, и почувствовала, как ужасная ледяная дрожь переходит из Креси в нее, поднимается по руке вверх и проникает в позвоночник. Сдержав крик, она вышла из комнаты.

Николас проснулся как раз в тот момент, когда она вернулась к себе, и уставился на нее недоуменными глазенками. Прежде чем передать его на руки няне – женщине с лицом, сияющим добротой, – она спела ему колыбельную песенку, чтобы отвлечься и забыть странные слова, сказанные Креси. Несомненно, это был просто бред, но Адриану мучило то, что ни голос, ни глаза не принадлежали Креси, словно какое-то другое существо заняло ее тело.

Возможно, это была истинная Креси, которая умело прятала свой ледяной взгляд и голос человека, не знающего пощады, смягчала трепетом чувств – непрерывная актерская игра, только не на сцене, а в жизни.

Адриана любила Креси, но даже сейчас она не доверяла ей. Даже сейчас она боялась ее.

– Мадемуазель, герцог… – Девочка беспокойно ходила вокруг нее кругами.

– Спасибо, моя дорогая, за напоминание. Почту за честь прямо сейчас предстать перед герцогом.

Похоже, ее затянувшееся опоздание ничуть не волновало ни герцога Френсиса Стефена Лоррейнского, ни Эркюля д'Аргенсона. Они сидели за столом, перед ними стояли нетронутыми бокалы с вином и тарелки с супом, они ждали ее и тихо переговаривались. С ее появлением оба встали.

Обстановка комнаты была довольно странной, в духе давно прошедших веков, но освещалась алхимической лампой в форме луны, подвешенной к высокому потолку. На одной из стен висел гобелен с изображением охотников, преследующих оленя, на другой – фамильный герб Лоррейнов. На большом блюде лежал олений окорок, при виде его Андриана почувствовала безудержный приступ голода.

– Мадемуазель, пожалуйста, присоединяйтесь к нам, – пригласил юный герцог.

Адриана села за стол, от голода у нее дрожали руки, но она ждала, пока герцог не начнет есть суп, и только после этого она притронулась к кушанью. Времена придворного этикета и хороших манер с падением кометы ушли в прошлое, но сейчас она поняла, что хорошие манеры стали неистребимой привычкой.

Однако, распробовав суп, она почувствовала, что воля ее ослабела, и Адриана набросилась на мясо, подобно голодной собаке, забыв о приборах, лежащих перед ней на столе.

Герцог улыбнулся:

– Отвыкли от хорошей еды, мадемуазель?

Адриана кивнула, прожевав, заговорила:

– Да, отвыкла, ваша светлость. Я не ела мяса… – она замолчала, подсчитывая, – больше месяца. А то, что мы ели в последний раз, было не таким вкусным.

– Баранина?

– Нет, это была собака.

– О дорогая! – Френсис Лоррейнский засмеялся. – Обещаю, мы будем кормить вас лучше. – Он посмотрел на д'Аргенсона. – Хотя, боюсь, слишком скоро мы вынуждены будем снова вернуть вас на дорогу.

Адриана замерла.

– На этот раз вы отправитесь не сами по себе, а с нами, – пояснил д'Аргенсон. – Боюсь, нам придется оставить Лоррейн. У нас нет столько сил, чтобы защитить этот дом от армии московитов.

– Для меня все это так странно. Я жила… – Адриана замолчала.

Что они знают о ней? Известно ли им, что они с Креси пытались – но у них ничего не получилось – убить короля? Вероятно, нет, иначе ей бы не оказали такой прием. Или, если д'Аргенсон был другом Николаса д'Артаньяна, он, возможно, и знает, но не видит в этом ничего предосудительного.

– Боюсь, я совершенно не понимаю, что происходит в мире, – закончила она фразу.

– Мы все ничего не понимаем, моя дорогая, – сказал д'Аргенсон. – После вашего похищения, как вам известно, огромный камень упал с небес на землю, и после этого мир сошел с ума. Почти все побережье ушло под воду, Версаль и Париж сгорели, а потом сто дней и сто ночей шел дождь, и вода залила пепелища. Король умер.

Она кивнула. Это было ей известно.

– А что произошло с вами и вашей подругой? – спросил герцог.

Адриана нахмурилась и решила, что ей лучше солгать.

– Наши похитители привезли нас в Миди, но после падения камня, о котором вы упомянули, водой снесло все мосты и размыло все дороги. Торси и д'Артаньяна убили, и остальные погибли в завязавшемся бою. А потом мы встретились с бандитами.

– В их компании мы вас и нашли?

– Нет, мы с Креси сбежали и скрывались у ее знакомых. – Все в ее рассказе было наполовину правдой. В действительности никакого похищения не было, они вместе с Креси сбежали из Версаля после неудачной попытки убить короля. – Мы некоторое время – несколько месяцев – оставались у мадам Аларан. Но вы знаете, погода делалась все хуже и хуже. В конце концов ее слуги учинили бунт, и нам ничего не оставалось, как снова бежать, спасая наши жизни. Мы бродили по дорогам, но по всей Франции царил такой хаос и дикость, как во времена варварского нашествия готов. И повсюду орудовали банды. Одна из них – банда Ле Лупа – взяла нас в плен, вот от них вы нас и освободили. Хоть они и были бандитами, но нас в какой-то степени защищали – как принадлежащую им собственность.

– В таком случае мне жаль, что мы их убили, – сказал д'Аргенсон.

– Не вините себя за это, они не были милыми людьми. Я уверена, что очень скоро они надругались бы над нами, а потом убили. И вы, мсье, спасли нас от верной смерти.

– Я повторяю, что это честь для меня. Так вы ничего не знаете, что стало с Францией?

– До нас доходили только слухи, и мы мало верили им.

Д'Аргенсон сделал большой глоток вина из своего бокала.

– Сейчас во Франции правят три короля, а может быть, и все сто, смотря как на это взглянуть. Многие из знатных дворян объявили себя суверенами и заключили между собой пакты о взаимопомощи. Тем самым они разрывают Францию на мелкие кусочки. Но что еще хуже, герцог Орлеанский провозгласил себя королем, хотя фактически его власть не распространяется дальше Парижа. Филипп Испанский заявил свои права на всю Францию, и недавно его войска вторглись в страну, чтобы удержать за собой южные…

– Ах да, мы видели отступающие части этой армии.

– Вполне возможно. Третьим королем стал герцог Мэн, но где он находится в настоящий момент, неизвестно, поговаривают, что он отправился в Новую Францию.

– А кто командует армией?

– Все и никто.

Адриана кивнула:

– Большинство бандитов, что бродят по дорогам и наводняют города, когда-то были солдатами, и многие из них, я уверена, готовы служить, было бы только кому.

– Совершенно верно. Кто-то остается верен герцогу Орлеанскому, кто-то – Мэну, а кто-то – своим бывшим командирам, которые направляют их туда, куда им вздумается. Герцог Орлеанский вынужден был разбить свою армию на несколько частей. Одну он выставил против московитов, они наступают с севера, со стороны Фландрии, другую отправил на юг – защищаться от Филиппа, хотя тот и заявляет, что он спешит на помощь Франции в борьбе против армии московитов.

– А что Голландия?

– Голландию вновь поглотило море: вода разрушила все плотины и дамбы. Им на помощь царь Петр послал корабли и тысячи своих подданных. Многое было восстановлено, но теперь там всем заправляют московиты. Тем временем царь Петр направил свои силы на Лоррейн и Париж. Линия фронта очень протяженная, но у русского царя большая армия и достаточно оружия, чтобы удерживать этот растянутый фронт. Он обладает страшным оружием, более страшным, чем было использовано в войне с Фландрией.

– Поэтому мы и должны покинуть мое герцогство, – вступил в разговор герцог. – Но придет день, и я снова вернусь сюда. Не будут же русские медведи вечно танцевать на улицах и площадях Нанси и Меца!

Адриана обратила внимание, что потеря герцогства не столь огорчает, сколь возбуждает боевой дух юного герцога.

– В какую сторону вы намерены отправиться? – спросила она.

Глаза юного герцога вспыхнули:

– Это будет грандиозное предприятие, обещаю вам, мадемуазель. Я со своей армией отправлюсь на восток, преодолевая сопротивление русской и турецкой армий. Моя цель – достичь Праги и предложить свои силы императору Священной Римской Империи. И если будет на то Божье благословение, по пути мы освободим Вену от захватчиков!

– У вас, должно быть, очень большая армия? – спросила Адриана.

– Почти две тысячи человек! – ответил Френсис Лоррейнский, поднимая бокал. – Во славу Господа и империи.

– За империю! – как эхо, повторил за ним д'Аргенсон.

«Из огня да в полымя», – подумала Адриана.

 

7

При дворе

Карл VI, император Священной Римской Империи, был первым монархом, которого Бену довелось увидеть воочию. И эта первая встреча не особенно впечатлила его. Унылый взгляд, толстые щеки и двойной подбородок; завитой парик свисал вдоль щек, подобно гигантским ушам. Карл больше напоминал унылого пса, нежели наследника рода, восходящего к Энею. А сегодня император выглядел меланхоличнее обычного.

Бен обрадовался, поскольку аудиенция была неофициальной, и, несмотря на это, он счел, что всем присутствующим не хватало непринужденности. Прием проходил в одной из малых галерей дворца, но народу собралось много: алебардщики в замысловатых костюмах, Джентльмены Золотого Ключа, Джентльмены Черного Ключа – Бену все эти достопочтенные господа показались обычными стариками, – придворные всех мастей, советники и слуги. И, конечно же, сэр Исаак Ньютон, камердинер сэра Исаака и ученик сэра Исаака. Ньютон был в ярко-красном, шитом золотом кафтане, а Бен для контраста в черном.

В алькове, ближайшем к тому месту, где они стояли в ожидании, держа шляпы в руках, наблюдая за ходом «неофициальной» аудиенции, играл струнный квартет, и играл дурно. Наконец мажордом сделал им приглашающий знак. Первым к монарху приблизился Ньютон и на испанский манер трижды глубоко поклонился и опустился на одно колено. То же самое за ним повторил и Бен, картинно взмахнув шляпой у ног монарха.

За это он был вознагражден изумленным ропотом, пронесшимся по всей галерее, на мгновение он почувствовал себя героем, а свое приветствие чем-то из ряда вон выходящим, пока не осознал допущенную им ошибку. В конце поклона он – совершенно автоматически – водрузил шляпу на голову, вследствие чего в галерее оказалось два человека в шляпах – он и император.

Бен поспешно исправил ошибку и стащил с головы шляпу. Карл благосклонно сделал вид, что не заметил грубого нарушения этикета, но зато «старики» обожгли его злобными взглядами, выразив тем самым всеобщее порицание.

Император кивнул Ньютону, откашлялся и спросил:

– Как обстоят дела в науке, сэр Исаак? Какие-то новые открытия в области гравитации? Она больше не бьет вас по голове яблоками?

Бен усмехнулся, и во всей галерее он был единственный, кто позволил себе это. Никто не отважился рассмеяться шутке императора, возможно, потому, что сам император никогда не то что не смеялся – не улыбался даже.

– Меткий каламбур, ваше величество, – сказал Бен, склоняя голову.

Император повернулся в его сторону, но тут же вновь все свое внимание сосредоточил на сэре Исааке. Запоздалое, сдавленное хихиканье раздавалось то там, то здесь, а на Бена обрушилась новая волна злобных взглядов.

– Верно заметили, сир, – сказал Ньютон. – В последнее время я значительно продвинулся на пути создания новой системы, на фоне которой поблекнут даже мои «Начала».

– Рад слышать такую новость. Империи очень нужна такая новая система. – Император вздернул бровь. – Я надеюсь, в этой новой системе не будет белых пятен.

Бен понял, что он имел в виду. Все знали, что Ньютон открыл способ возвращения молодости, и император, да и не он один, был весьма заинтересован этим открытием, но предпочитал прямо об этом не говорить, а только иносказательно.

Ньютон тоже понял смысл слов императора.

– Да, сир, вопрос заключается в устранении возможных случайностей. Требуется, чтобы все было математически точно выверено. Вы будете совершенно правы, если скажете, что есть существенная разница между дозой яда, принятой, чтобы вылечить болезнь и при этом не отравиться, и регулярным прописыванием этой дозы больному. Ваше величество должны понимать, что я не решаюсь экспериментировать с его драгоценным здоровьем.

– Вы все верно заметили, – сказал император. – Но я имею в виду более важные вещи, нежели это «лекарство».

– Да, сэр Исаак, – вступил в разговор один из приближенных императора, – поведайте нам, как эта новая система поможет нам защитить нашу империю от наших врагов?

Внешне говоривший был полной противоположностью императора. Преклонного возраста, но старым не выглядел. И если император в свои тридцать восемь походил на дряхлую охотничью собаку, то Евгений Савойский в свои пятьдесят девять выглядел волком, с телом легким, будто скрученным из проволоки, так туго натянутой, что, казалось, тронь, и порвется. Но как в Карле VI при первом взгляде нельзя было признать императора, так и в принце Савойском трудно было разглядеть величайшего генерала своего времени. Об этом говорили только его глаза, сверкавшие стальным блеском, словно в них навечно запечатлелись тысячи обнаженных клинков.

– Не смею говорить об этом, – ответил сэр Исаак, глядя под ноги императору, – пока его величество меня не спросит, и если спросит, я буду умолять его о личной аудиенции.

– Совершенно справедливое упование, – произнес император. – Только так и нужно поступать, особенно в свете последних событий. Учитывая все то, что вы сделали для империи, мы рады выразить вам свое доверие. И все же, сэр Исаак, я бы хотел как можно скорее увидеть результаты. Я хочу узреть то, что принесет практическую пользу моей империи. Вам должно быть известно, каким обременительным грузом лежит на моих плечах Испания, наша законная территория, изнывающая под пятой Бурбонов. И еще более печальная участь постигла блистательную Вену, королеву всех городов, – она, бедняжка, так страдает под толстопузой Турцией. Но и Праге, как вы знаете, тоже угрожает опасность. До нас дошли слухи, что не далее как сегодня шайка московитов напала на ученика нашего многоуважаемого мага. – Император указательным и большим пальцами ткнул в сторону Бена.

Тот склонил голову в поклоне, размышляя, сколько же максимально долго можно выдержать, стоя на одном колене.

– Простите за этот инцидент, ваше величество, – сказал Ньютон. – Я предупреждал господина Франклина, чтобы никогда нога его не ступала на тот берег Влтавы.

– Дело не только в этом, – сказал император. – Сегодня утром мне донесли, что захваченный нами главарь этой шайки признался, что он является агентом русского царя. Его заданием было выкрасть одного из вас, а лучше обоих. Но нас не заботит судьба отдельно взятого человека. Нам важно, чтобы Прага – вся Прага, оба ее берега были безопасны, у нас должно быть такое оружие, чтобы московиты лишний раз подумали, прежде чем ломать створки нашей раковины в поисках драгоценной жемчужины.

– Сир, смею вас заверить, что очень скоро у вас будет такое оружие.

– Что ж, это очень хорошо. Кроме этого вам еще есть что сказать?

Бен сделал шаг вперед и снова поклонился:

– Да, сир, у меня есть для вас подарок.

Император не улыбнулся, а только вскинул брови, что было выражением удовольствия.

– Как мило, – сказал он и сделал знак управляющему двором взять коробку, которую держал в руках стоявший поодаль камердинер Ньютона.

Немолодой камергер взял коробку и вытащил оттуда башмаки, которые Бен наскоро выкрасил в черный цвет.

– О, какой необычный подарок, – произнес император.

Вокруг засмеялись уже более свободно.

– Ваше величество, эти башмаки не такие простые, как может показаться на первый взгляд.

– Догадываюсь. Но на летающие сандалии Меркурия они не похожи – у них нет крылышек.

– О сир, это скорее башмаки Посейдона, в них вы можете совершенно свободно гулять по воде.

– Ходить по воде – как очаровательно. Я бы хотел посмотреть на это. – Император сделал паузу. – Прямо сейчас.

Целый час ушел на то, чтобы из галереи переместиться во внутренний двор к большому пруду, хотя надо было пройти каких-нибудь сто ярдов. Такая медлительность объяснялась тем, что все присутствующие должны были выстроиться и следовать за монархом в строгом порядке, а это, в свою очередь, вызвало некоторые дебаты. Бен никогда еще не видел, чтобы люди с таким рвением тратили свои силы и изобретательность по пустякам. «Теперь понятно, – подумал он, – почему империя сжалась до одного-единственного города, если войны и дипломатические переговоры ведутся подобным же образом».

Наконец вся эта толпа собралась во внутреннем дворе. Бен легко вскочил на мраморный бортик бассейна, надел свои чудесные башмаки и заскользил по воде. Собравшиеся молча наблюдали за его представлением, пока император не издал возглас восторга и не хлопнул в ладоши. И только после этого на Бена обрушился гром аплодисментов. Это его воодушевило, но придворные даже и не догадывались, что их восторг переплавил раздражение Бена в беззлобное презрение к ним.

Он еще немного покружился и раскланялся, стоя на воде. Ступив на твердую землю, он снова раскланялся и протянул чудесные башмаки императору.

– Ваше величество, если вы пожелаете, я смастерю такие же и для ваших дочерей, – сказал Бен. – И я даже позволил себе смелость увлечь плотника идеей переделать одну из ваших прогулочных лодок на манер этих башмаков.

– Лодка будет плыть, не касаясь воды? – задумчиво произнес принц Савойский. – Я думаю, это могло бы нам пригодиться.

– Да, да! – воскликнул император. – Сэр Исаак, вновь вы позабавили весь двор и показали нам к тому же нечто очень полезное. Вы нас очень порадовали, но вы доставите нам еще большее удовольствие, если завтра утром вы вместе с нами посетите мессу.

Предосудительная радость шевельнулась в душе Бена: хотя все его изобретения в конечном счете работали на Ньютона, именно Ньютону приходилось отдуваться, посещая всякие малоинтересные церемонии, и самой скучной из них было посещение мессы. Ничто в мире Ньютон не презирал с такой силой, как Католическую Церковь, а в Богемии, если не брать в расчет еврейские синагоги, все церкви были католическими. Ньютон почитал за смертный грех следовать, как он выражался, «лживым языческим обрядам» католицизма.

Но Ньютону были хорошо известны пределы его свободы и пределы благосклонности императора.

– Если мое присутствие доставит удовольствие вашему величеству, – ответил он, склонив голову.

Что ж, пусть ему достаются все лавры, и пусть он один неискренне преклоняет колена в церкви, а Бен тем временем будет развлекаться в менее благочестивой компании.

Толпа начала постепенно расходиться. Приближался час ужина, и Бен, перетерпев в ожидании положенное этикетом время, тихонько улизнул. Однако, проходя через двор, он неожиданно столкнулся с весьма странной процессией.

С десяток карликов в придворном облачении строем вошли во двор: впереди алебардщики, за ними носильщики с миниатюрным паланкином, за ними тянулись якобы придворные – «джентльмены», «дамы», – но самой привлекающей внимание фигурой был маленький человечек, одетый во все красное, в высокой, конусом, шапке, какие обычно носят астрономы, и в маленьких круглых очочках.

Когда причудливый кортеж поравнялся с Беном, окно паланкина опустилось на несколько дюймов, и ему удалось разглядеть маленькую девочку, лет пяти-шести, с поразительно белыми волосами и невероятно серьезными глазами.

– Здравствуйте, господин Франклин, – сказала девочка. – Вы не могли бы задержаться на минутку?

Бен трижды поклонился, затем опустился на одно колено и только после этого приблизился к паланкину.

– Добрый день, герцогиня, – произнес он.

– Принцесса, – поправила его девочка, по-детски капризно. Она была одета как знатная дама – в серебристо-синее платье, отделанное золотом, с длинными, свободно свисающими рукавами – и представляла собой миниатюрную копию императрицы со своими приближенными.

– Прошу прощения, ваше высочество. Чем могу служить?

Принцесса Мария-Терезия застенчиво улыбнулась.

– Вы видите, у меня тоже есть мой личный философ. – Девочка указала назад на человечка в красном.

– Да, ваше высочество, – ответил Бен. – Он просто великолепен.

– Я тоже так считаю, – сказала девочка несколько недовольным голосом. – Но его научные изобретения не такие смешные, как ваши.

Бен посмотрел в сторону карлика, который изо всех сил старался выглядеть польщенным, но ему удалось изобразить только скромную признательность.

– У нас, философов, есть свои радости и свои беды, – ответил Бен.

– Я догадываюсь. Но я бы хотела, господин Франклин, чтобы вы присоединились к моей свите.

– О принцесса, я весьма польщен таким предложением, но боюсь, мне уже определили должность при дворе.

– Ну так оставьте ее. – Она сделала недовольную гримасу. – У моего отца и так много ученых. Я тоже хочу иметь хотя бы одного.

– А-а-а… но как вы сказали…

– Нет, хочу настоящего, – настаивала девочка, – такого, как вы.

– Я, наверное, не совсем подойду вашей свите, я слишком большого роста, – уговаривал ее Бен.

– Вы будете моим великаном. У моего отца есть великан. И потом, я же не всегда буду маленькой. Я же когда-нибудь вырасту.

– Боюсь, что сейчас я должен выполнять то, что мне скажет ваш отец, император, – сказал Бен. – Если вам удастся его убедить… – И тут ему в голову пришла мысль, от которой он просто ужаснулся. А что, если ей действительно удастся убедить своего отца и его заставят целыми днями ходить с этой процессией карликов?! Бен откашлялся и заговорил тихим и таинственным голосом: – Принцесса, мне в голову пришла мысль. Что если я стану вашим тайным придворным философом? Это будет очень интересно.

– Нет, – ответила девочка, – я не нахожу в этом ничего интересного.

– Нет, нет, это будет очень интересно. Мы будем встречаться тайно, и я смогу показывать вам такие изобретения, которые еще никто не видел. И об этом будем знать только вы, я и ваши телохранители.

– И даже мой отец не будет знать об этом?

– Даже он не будет знать, – солгал Бен.

– Ум-м, возможно, это и интересно.

– Если вы согласны, то тогда пришлите мне секретное послание через вашего самого доверенного слугу. И не забывайте, что вокруг много турецких шпионов, они следят за каждым нашим шагом.

– Мне это не нравится.

– Именно поэтому мы должны быть очень осторожными. Давайте придумаем пароль, чтобы ни один турок не смог выдать себя за меня и перехватить ваше послание.

Принцесса захлопала в крошечные ладошки:

– И какой же у нас будет пароль?

– Поскольку вы принцесса, то вам и нужно его придумать.

– Очень хорошо. Тогда пусть будет… ммм… я не знаю. Я приказываю вам выбрать пароль.

– Хорошо. Пусть это будет… Реазет Рамаи.

– Реазет Рамаи? Но это звучит как-то по-турецки.

– Вот и хорошо, ваше высочество. Это еще больше их запутает. По-турецки Реазет Роман значит… ммм… «все хорошо». Но на самом деле это ваше имя.

– Мое имя? Это глупо.

– Нет, нет, это, вы понимаете, анаграмма. «Реазет» значит Терезия, а «Рамаи» – Мария. Поэтому, когда мне скажут, что мне письмо от Реазет Роман, я буду знать, что оно от вас, а турок услышит только, что «все хорошо».

– А, теперь я поняла. Это очень занятно.

Бен учтиво склонил голову.

– Я с нетерпением буду ждать от вас сообщения, принцесса Рамаи.

Девочка кивнула, вид у нее был очень довольный. Окно закрылось, и процессия карликов продолжила свой путь.

Заметив, что Ньютон все еще вовлечен в какую-то беседу, Бен прошел весь двор и вышел на улицу, затем направился в сторону Порохового моста. На мосту он остановился и посмотрел вниз, в темно-зеленые глубины Оленьего рва, раздумывая, что же ему делать. К Катарине нельзя ни в коем случае. И у него есть хороший предлог, чтобы не появляться там долгое время или вообще больше никогда не появляться. Кроме того, он был голоден и мог думать в первую очередь о еде, а не о женщинах. И решил, что ему лучше разыскать Роберта или, если получится, этого капитана Фриска, с кем-нибудь из них отправиться в таверну и хорошенько перекусить. А потом уже можно будет и горничной заняться, не важно, как там ее зовут. Она, скорее всего, будет держаться с ним холодно и высокомерно, и она к тому же не красавица, но складки ее платья скрывали то, на что ему так сильно хотелось взглянуть.

Там лежали ключи от комнат Ньютона.

Что-то на дне рва задвигалось. Олений ров представлял собой глубокий и узкий овраг, засаженный лимонными, фиговыми и прочими экзотическими деревьями.

Бен увидел тень, скользившую между деревьями. Это был не олень и не дикий кабан, а гибкая черная пантера. Даже на таком большом расстоянии она внушала опасность, будто прикосновение к ее гладкому блестящему телу могло стать смертельным.

Пантера подняла голову и посмотрела на Бена, словно знала, что он стоит на мосту, и на мгновение в ее глазах вспыхнули красные огоньки. Бен ахнул и отпрянул от края моста, сердце у него колотилось. Он уже видел такие глаза раньше, они принадлежали человеку по имени Брейсуэл, который убил его брата и пытался убить его. Но не глаза пантеры так его поразили – он видел, как в темноте горят глаза собак и домашних кошек, – здесь было что-то иное. Над головой пантеры он заметил смутные очертания огненного ока, оно на мгновение открылось и тут же будто растворилось в воздухе.

Это было одно из тех существ, которых Ньютон называл malakim. И они повсюду сопровождали убийцу его брата.

Набравшись духу, он снова посмотрел вниз.

Ни пантеры, ни странного ока там уже не было.

– Что-то интересное увидели в овраге? – раздался голос у самого уха.

Бен дернулся во второй раз: он не слышал, как к нему тихо, подобно пантере, подошел принц Савойский.

– Кажется, ваше высочество… кажется, это просто игра света, – ответил Бен, раскланиваясь, но уже не таким сложным образом, как перед императором.

Принц понимающе кивнул:

– В Праге никто никогда не знает, что он видит краем глаза. Город похож на постоялый двор, и я очень неуютно себя здесь чувствую.

– И я тоже, – ответил Бен, снова заглядывая в овраг.

– Признаюсь, не ожидал. Я думал, что ученый человек сочтет привидения, населяющие Прагу, весьма занятными или даже очаровательными.

– Привидения? Это образное выражение, сэр?

Евгений Савойский пожал узкими, сутулыми плечами:

– Возможно. Думаю, я имел в виду приметы прошлого. Безумный Рудольф наводнил Прагу магами и волшебниками, так что сам воздух города пропитался алхимией и колдовством. Повсюду гадалки и всевозможные предсказательницы прямо здесь, в Пражском Граде и на Злата уличке. А сколько эзотерических книг хранится в библиотеках города. И даже ваше присутствие при дворе приписывают деяниям блуждающего по городу духу Безумного Рудольфа.

– Что-то я вас не совсем понимаю.

– Здесь очень серьезно относятся к таким вещам, как астрология и алхимия.

– Сэр, смею заметить, что к науке во всех цивилизованных странах относятся слишком серьезно, по этой причине мой учитель и я подверглись гонениям. Но алхимия и астрология, о которых вы говорите и которые широко практиковались сотни лет назад, не имеют никакого отношения к науке.

– Вы видите между ними разницу?

– Извините, сэр, но я действительно вижу разницу между суеверными заблуждениями и эмпирическими исследованиями.

Принц рассмеялся и уставился в небо, будто заметил там нечто интересное.

– Ну и что есть что? – спросил он.

– Что вы имеете в виду? – Бен непонимающе посмотрел на принца Савойского.

– Вы только что ходили по воде. Вы с сэром Исааком прибыли в Прагу на летающей лодке. Самому сэру Исааку восемьдесят, а у него лицо двадцатилетнего юноши. Я обо всех этих чудесах узнал из волшебных сказок, рассказанных мне в детстве, а это было очень много лет назад. А вы все это называете научными изобретениями? Что-то они мне таковыми не кажутся. Несколько лет назад философы заявили, что мир подобен большим часам, которые Творец однажды завел и оставил и более не обращает на них внимания, поскольку знает наверняка, как они должны работать. Вот это для меня наука. Но Ньютон вновь возвращает нас к мистической стороне мира, к загадочной гармонии сфер, к невидимому, к непознанному. Такому простому человеку, как я, господин Франклин, новая наука кажется похожей на старое колдовство.

– Но во всех тех силах, которые действуют в природе, нет ничего сверхъестественного или мистического, – заметил Бен. – По крайней мере люди не должны на них так смотреть. И мы должны это доказать, это и есть основная трудность в нашей работе, и она отличает нас от алхимиков прошлых веков. Мы открываем законы, с помощью которых Творец управляет Вселенной, мы создаем математические системы, которые объясняют действие законов. И это позволяет нам изобретать такие вещи, о которых древние только мечтали и сочиняли сказки.

– Может быть, они не мечтали, а вспоминали? Вспоминали о том, что существовало в очень далеком прошлом. Похоже, именно такого мнения придерживается ваш учитель.

Бен кивнул:

– Да, я знаю. И здесь мы с ним расходимся. Мне кажется, здесь он проявляет некоторую робость мысли.

– Сэр Исаак? Робость мысли?

– Он считает, что не он первый открыл закон всемирного тяготения, исчисление и прочие законы. Да, он считает, что древним все это было известно, и они знали гораздо больше, чем мы сейчас, а мы занимаемся лишь тем, что заново открываем давно известные, но забытые истины.

– Но вы так не думаете? У ученика свое мнение по этому вопросу?

– Да, сэр. Именно так. Если все эти законы были открыты и известны людям, то почему они вдруг оказались забытыми?

«Я вступил в полемику с самим принцем», – пронеслось в голове Бена. Роберт просил его воздерживаться именно от таких вещей. Но казалось, что Евгений принимает его аргументы без личностной обиды. Он все время кивал, как будто соглашался с рассуждениями Бена. Но потом неожиданно отвернулся, язвительная усмешка мелькнула на его губах:

– Возможно… посмотрим. Вы утверждаете, что привели в соответствие законы, согласно которым Творец управляет Вселенной.

– Некоторые да, но еще многое предстоит сделать.

– Несмотря на то что вы не обладаете полнотой знаний Творца, вы берете на себя смелость вмешиваться в его законы, пытаетесь управлять ими, изобретаете устройства и приборы, которые никогда ранее не существовали, создаете вещи, которые раньше никто не делал.

– Я… да, это так в какой-то степени, сэр, но…

– Нет уж, выслушайте меня до конца. Представьте на минуту, что вы – сам Творец. Неужели вам не известно, что с вашими божественными законами играют малосведущие люди и что их вмешательство имеет свои последствия? Но порядок вещей в конечном итоге установлен вами, и ни кем иным. И разве вы, будучи Творцом, не пожелаете восстановить нарушенный порядок вещей? Возможно, древние обладали знаниями, о которых говорит Ньютон. Возможно, они изобрели и создали огромное множество необыкновенных вещей и зашли так далеко, что Творец просто остановил их.

Бену показалось, будто в голову ему впились сотни маленьких иголочек.

– Вы боитесь, что он и нас остановит? – спросил он с плохо скрытым скептицизмом.

– Оглянитесь вокруг, господин Франклин. Мир погряз в безумии. Огненный дождь падает с небес, и зима вступает в свои права в августе. Возможно, Творец уже начал останавливать неразумное человечество.

Бен занервничал. Они с Ньютоном никогда не пытались объяснить, что же на самом деле случилось два года назад. Они не хотели открывать известную им тайну, что метеор упал на Землю не по воле Творца, а по воле людей.

Принц засмеялся, заметив выражение лица Бена. Возможно, он принял это за растерянность.

– Кто знает промысел Всевышнего? Только не я. Я не богослов.

– Вы хотите, чтобы сэр Исаак и я прекратили наши эксперименты?

– Я? Боже упаси! Вы наша единственная надежда. Я просто высказал дурные предчувствия. И оружие также вызывает у меня опасение – время от времени оно взрывается в руке того, кто его держит. Но если я вижу врага, то целюсь и стреляю. Нет, я высоко ценю все, что сэр Исаак делает для нас, особенно сейчас. – Он повернулся к Бену: и следа легкомыслия не было на его лице. – Шпион русского царя, который хотел вас похитить, под пытками быстро разговорился. Пытки всем развязывают языки, исключения крайне редки. Обычно требуется несколько часов, чтобы узнать все, что нужно. Вначале они, конечно, молчат, потом начинают угрожать, потом умолять и наконец рассказывают все. Когда этот человек угрожал, он говорил, что мы все погибнем, все до единого, император сдастся на милость победителя, а Прага падет. «Смерть обрушится на ваши головы с небес», – говорил он.

Бен снова посмотрел вниз, в овраг, он оцепенел, и сердце стучало так, как будто людоеды били в свои тамтамы.

– Вам это о чем-то говорит? Вам понятен смысл его слов? – допытывался принц.

На мгновение Бену показалось, что у него язык онемел. На небе комет больше, чем песчинок на берегу моря. Но если сейчас он произнесет хотя бы слово, ему придется все объяснить и признать, что он не в силах здесь что-нибудь исправить. Но должен. Он должен что-нибудь придумать, он сам.

– Нет, мне это ни о чем не говорит, – солгал Бен. – Если бы было больше сведений… Этот шпион еще что-нибудь сказал? Он ничего не говорил о том, когда эта смерть падет на наши головы, как это произойдет?

– Нет, не говорил.

– Ну, тогда его нужно заставить.

– А ваша наука может заставить заговорить труп? Если да, то вы можете с ним побеседовать, – ответил принц. – Этот шпион оказался слабым человеком. Слабее, чем мы думали.

Бен вспомнил голубые глаза того парня, силу, которая звучала в его голосе. Он также вспомнил, что тот мог его убить.

– А другие? Те двое, которых вы захватили?

– Мы продолжаем вести с ними беседу, но, похоже, они ничего не знают. Они просто крепкие руки, которые способны держать оружие и нести связанного ученика Ньютона. – Принц замолчал, глаза его сощурились. – Вы уверены, что слова этого шпиона вам ни о чем не говорят?

– Они могут о многом говорить, – как-то нерешительно сказал Бен. – Даю вам слово, что я разгадаю их смысл. Вы говорили об этом с сэром Исааком?

Принц Савойский покачал головой:

– Я поручаю вам это сделать. Но я бы хотел, чтобы в самое ближайшее время он поделился со мною своими мыслями на сей счет.

– Хорошо, сэр, – ответил Бен, а перед глазами у него стояла картина – небеса падали на землю, Бог жег Лондон огнем, тем самым, какой полыхает в аду, солнце почернело. – О боже, – пробормотал он в изнеможении, когда принц, направляясь назад, к замку, отошел довольно далеко, – если ты хочешь нас остановить, так почему же ты просто не скажешь нам об этом?

 

8

Дитя Тени

Их бросили в яму глубиной, наверное, футов десять, прямоугольную, как и все строения белых, вырытую в рыхлой почве долины и выложенную изнутри черными камнями. Сверху яму закрыли решеткой, сделанной из срубленного подроста, связанного крест-накрест проволокой. Красные Мокасины подумал, что если им удастся добраться до этой крышки, то разломать ее голыми руками и выбраться наружу не составит особого труда. Но яма была глубокой, даже Таг – самый высокий из них – не мог достать до ее края. Это возможно было бы сделать, если встать ему на плечи и если бы наверху не было караульного, вооруженного мушкетом Сен-Пьера.

Так они и лежали на дне вонючей ямы, уставшие, избитые, и шептались, обсуждая разные варианты побега.

– Очень странно судьба распорядилась, – сказал Красные Мокасины, обращаясь к Нейрну, – чтобы умереть, мне потребовалось отправиться в такое длительное путешествие. С таким же успехом я мог бы скончаться и в плену у чикасо или шауано.

Нейрн сухо рассмеялся:

– Твой народ много говорит о разных чудесных способах побега из плена.

Красные Мокасины кивнул:

– Да, говорит.

– Ну так поделись со мной.

– Поделюсь, – солгал Красные Мокасины. Он знал: если он скажет Нейрну, то это станет известно и огненному глазу, а тот сразу же донесет людям в масках.

Наступила ночь, и почти все забылись беспокойным сном. Когда вокруг все стихло, Красные Мокасины закрыл глаза, попытался вызвать звучание определенного ритма и слиться с ним. Открылось духовное зрение, которому глаза были совершенно не нужны.

Большинство Нишкин ахафа исчезли куда-то. Может, они собрались вокруг людей в масках и не обращали на него внимания, пока он все глубже и глубже погружался в мир духа, отрываясь от всего земного.

Это было незнакомое место, пугающее, невидимое человеческому глазу. Здесь рождались объекты реальности точно таким же способом, как у белого человека мысль превращалась в произнесенное слово, а произнесенное в написанное, то есть в изображение. Здесь Красные Мокасины опустился на площадь, которая не была реальной площадью, окруженную домами, которые не были настоящими домами, посмотрел в огонь, который не был настоящим огнем, но в который неотрывно глядел маленький человек, который не был настоящим человеком. Это был Куанакаша – дух необыкновенной силы.

– Зачем ты пожаловал на этот раз? – проворчал Куанакаша. Он был совершенно голый, с кожей почти черного цвета, а ростом едва доставал Красным Мокасинам до пояса.

– Мне нужно сотворить новое дитя Тени.

– Зачем оно тебе? Когда же ты наконец попросишь меня сделать для тебя что-нибудь простое и легкое? Я могу сотворить молнию, я могу управлять ветром и заглядывать в будущее, могу видеть на огромные расстояния. Я могу находить то, что утеряно, призывать дичь на охоте или вызывать любовь женщины… – Он усмехнулся. – Могу открывать клетки, где томятся пленники.

– Да, я знаю, ты все это можешь делать. Именно поэтому ты вождь мира, – с иронией ответил ему Красные Мокасины.

– Неблагодарный! Я выбрал тебя, когда ты был совсем ребенком, я нашептывал тебе в самое ухо…

– Да, я помню. И если бы взрослые вовремя не заметили, что я слушаю тебя, то я бы вырос твоим послушным слугой – колдуном, проклятой тварью.

– Но ты был бы куда сильнее, чем сейчас.

– Нет, я бы уже давно был мертв, мой народ убил бы меня и проявил бы тем самым мудрость. Мой народ давно понял, как опасна та «помощь», которую ты нам предлагаешь. И я устал говорить на эту тему. Каждый раз, когда я тебя вызываю, ты заводишь этот разговор.

– Ты можешь держать меня в своей власти, но у меня осталось право говорить то, что я хочу.

– И ты всегда говоришь не то, что нужно. И потому я прошу тебя, прекрати.

Куанакаша мрачно наблюдал за тем, как Красные Мокасины из окружающей их призрачной материи сотворил нож. Сделал им надрез на своей груди и протянул нож карлику.

Тот сердито поджал губы, наклонился и вонзил нож в разрез на груди индейца.

И его пронзила боль, но не телесная, эту он мог бы стерпеть. Это была душевная мука, которую испытывает человек, когда умирает его мать, рушится домашний очаг. Боль была сродни погружению в смерть.

– А теперь оставь меня, – сказал он Куанакаше.

Не сказав ни слова, карлик удалился.

Крупные слезы текли по щекам Красных Мокасин. Он окунулся в черный мрак, продираясь сквозь него, наконец проник внутрь разреза и извлек оттуда субстанцию своей Тени. Она была мягкая, как губка, и пластичная, как глина, и он принялся лепить из нее новую форму. Края разреза на его груди медленно сомкнулись, а его душа, не вынося пустоты, набухла и растянулась, чтобы восполнить потерю. Скоро он вновь станет цельным, но вместе с тем дух его уменьшится.

После некоторых раздумий он сотворил дитя в виде сокола. Он огляделся вокруг, ища в призрачном мире образ железной решетки. Дерево обладает слишком сложным запахом, чтобы отличать его, а у металла запах простой. Он пробудил сокола на запах железа, стараясь не замечать странного ощущения раздвоенности, которое возникало у него всякий раз, когда он творил дитя. Дитя попробовало железо, запомнило его и снова погрузилось в сон.

Над головой клубились черные тучи, Красные Мокасины понял, что силы его на исходе. Если он уснет в призрачном мире, им воспользуется любой дух, оказавшийся рядом. Он начал возвращаться, стараясь делать это как можно тише, чтобы его не заметили и не поймали.

Вновь появился Куанакаша, а поскольку площадь начала темнеть и расплываться, он теперь был похож на темное существо с крыльями, наделенное бесчисленным множеством глаз.

– Просыпаются великие, – промурлыкал он с презрением и в то же время ликуя. – Грядут новые времена. И ты, мой друг, увидишь, как все может меняться, и тогда ты пожалеешь, что не принял предложения на моих условиях.

– Отправляйся спать, – приказал ему Красные Мокасины, и мириады глаз Куанакаши потухли.

Его собственные ресницы долго дрожали, прежде чем смогли приподняться, и взгляд его столкнулся с устремленными на него глазами Нейрна, донесся громкий храп Тага, и Красные Мокасины снова закрыл глаза и погрузился в сон.

Несколькими часами позже он проснулся от горячечного шепота, почувствовал себя разбитым, и его слегка трясло как в лихорадке. Сотворенный им сокол все еще находился в спячке, травмированный ужасом рождения. Может статься, что его смерть опередит пробуждение, все теперь зависело от планов дикарей и от того, что они намеревались с ними сделать.

Шепот исходил от тени, которая склонялась над их ямой, стоя на коленях.

– У меня больше нет веры, преподобный отец. Как я могу верить?

– Загляни в свое сердце, и ты найдешь там веру, ты убедишься, что Бог не умер, он жив, – ответил Мэтер.

– Когда-то я был пуританином, – призналась тень. – И я верил тогда. Но вот теперь… если Бог действительно жив, почему же он так жестоко обращается с нашим миром?

– Сын мой, наш мир – мир греха, и Господь ненавидит наши грехи, но Он позволяет нам грешить. И он так же позволяет нам воздерживаться от грехов.

– Я хочу уверовать, преподобный отец. Но после всего того, что я видел и пережил… и я видел наших древних богов, преподобный отец.

– Ты видел не богов, а демонов и призраков, – ответил Мэтер. – Ты смотрел в тот момент на мир глазами страха, глазами безбожника.

– Страха? Преподобный отец, это был не просто страх. Я видел, как отсюда на сорок лье вокруг с лица земли были стерты леса и города. Тут не осталось ни одной живой души. Они что же, все были грешниками? Да неужели же такое возможно? Среди руин я видел горы трупов. Я видел живых, у которых пузырилась кожа, глаза и барабанные перепонки лопались. Боже Всевышний, неужели все они, отец преподобный, были грешниками? Мне легче думать, что Бог умер, нежели сотворил такую жестокость с людьми.

– Никого не интересует, о чем тебе легче думать, – ответил Мэтер. – Бог был, Бог есть, и Бог всегда будет. И, конечно же, все те, кто умер, не были прокляты, как не были прокляты и те, что утонули вместе со своими кораблями в море или погибли от урагана, обрушившегося на прибрежные города. Но только из мертвых Господь выбирает, кто будет жить дальше, а кто нет. Сын мой, ты стал поклоняться дьяволу только потому, что потерял надежду. Но подумай, кто даровал тебе надежду, разве дьявол? Или те, кого ты именуешь «нашими древними богами»?

Тень на какое-то время замолчала.

– Нет, сэр. Мы остались в живых. Но в душе такая безысходность, отчаяние… – Он замолчал, видно подыскивая нужное слово. – Отчаяние бывает разным. Это какое-то подлое отчаяние, и это как раз и хорошо, вы понимаете. Чувствуешь себя странно счастливым, ты не видишь, как умирает твоя семья, тебе не нужно думать, что все уже свершилось: Бог пришел и ушел, он заключил, что ты всего лишь тварь ничтожная.

– Нет, друг мой, еще не все свершилось, и ты не тварь ничтожная. Ты должен надеяться на милосердие Господа нашего. Ты думаешь, что с земной жизнью все прекращается?

– Ну а как я могу верить во что-то иное? – Тень заплакала. – Отец преподобный, как же мне вновь обрести надежду?

– Ты должен надеяться, потому что Бог истинно существует, и Его любовь извечна, и Его правосудие справедливо. А если ты и дальше будешь идти путем грешника, то все меньше можешь рассчитывать на милосердие Господа нашего. И тогда отчаяние твое будет всеобъемлющим. Вернись к истинной вере, сын мой!

Тень уже не сдерживаясь рыдала.

– Вот вы, отец преподобный, как только наступит утро, умрете в муках, и неужели ж вы продолжаете верить?

– Умру в муках?

– Тут говорят, что древние боги питаются человеческими муками.

– Ну что ж, сын мой. Я не хочу умирать в муках, но и отчаиваться я не буду, думаю, не страшнее Христовых мучений ждет меня испытание.

– Преподобный отец, ну а разве распятый на кресте Христос не впал в отчаяние?

– Лишь на мгновение. Возможно, и мне придется пережить такое мгновение. Но если позволить этому мгновению продлиться чуть дольше, то оно станет всеобъемлющим, всю душу охватит и поработит. И если ты думаешь, что ты сейчас несчастен…

– Это, наверное, хорошо, – стенала тень, – умирать и надеяться на милосердие Господа.

– Умирая, никто не знает, попадет он в рай или нет, – тихо ответил Мэтер, – но в этом самая суть веры.

Караульный замолчал, и хотя Мэтер несколько раз взывал к нему, желая продолжить разговор, тот не отвечал. Наконец замолчал и преподобный отец.

– Умереть в муках, – тихо произнес Нейрн. – Красные Мокасины, у тебя достанет мужества их выдержать?

– Нас воспитывают в готовности терпеть муки, но я все же надеюсь, что мне удастся их избежать.

Нейрн улыбнулся:

– Я жил среди чоктау, и среди чикасо, и среди маскоджи. Я видел, как дети нападают на гнезда шершней и терпят их укусы, так воспитываются их мужество и стойкость.

Красные Мокасины улыбнулся, вспомнив детство:

– Очень многие вначале боятся укусов шершней.

– Очень многие боятся, когда к ним в первый раз прикасаются каленым железом, – пробурчал Нейрн. – И по сравнению с этим жала шершней кажутся сущей безделицей.

– Я слышал, как говорили об этом. А вам приходилось пробовать каленое железо, Томас Нейрн?

Тот кивнул:

– Да, я еще знаю, что такое смола сосны.

Красные Мокасины посмотрел на него с удивлением:

– И вы живы после этого?

Нейрн грустно усмехнулся:

– Они утыкали мое тело длинными деревянными иглами так, что я больше походил на дикобраза, нежели на человека, но они так и не зажгли их. А на следующий день они меня отпустили. Я до сих пор не знаю почему.

– На войне происходит много непонятного.

Нейрн покачал головой:

– На войне с индейцами – да. Для вас война – это путь к славе, иногда борьба за выживание. Врага вы подвергаете мучительной смерти в наказание и тем самым даете ему шанс проявить свое мужество. Но эти дикари совсем другие.

– Почему вы так думаете?

– Эти люди на вас не похожи. Некоторые называют вас дикарями, может быть, вы и есть дикари в каком-то смысле. Но у вас есть свои законы, вы знаете, что такое любовь, вы заключаете браки и рожаете детей, вы ведете войны, но вы знаете, что такое благородство. – А у этих людей ничего этого нет?

Нейрн покачал головой:

– За кого бы эти люди себя ни выдавали – за пиктов, друидов или еще бог знает кого, – они не являются никем из них. Еще два года назад они были мелкими землевладельцами, торговцами, а у их вожака – выговор человека из знатного рода. Бьюсь об заклад, что он человек благородного рождения, хоть и скрывает это. Нет, это люди, у которых ничего нет. Они отказались от всех старых ценностей и только притворяются, что взамен старого они предлагают нечто новое. Короче говоря, они – сумасшедшие, а не дикари. Для того чтобы быть дикарями, нужно обладать достоинствами, за которые отпускаются грехи.

– Принимаю это как доброе слово в адрес индейцев, – произнес Красные Мокасины. – Из ваших слов получается, что шансов на спасение у нас нет.

Будто прислушиваясь к их разговору, тень караульного вновь припала к решетке.

– Преподобный отец? – послышался голос караульного – он успел немного успокоиться.

– Чего тебе?

– Преподобный отец, я согласен с тем, что вы мне сказали. Вы, должно быть, правы. Бог, наверное, еще жив. Спасибо вам, преподобный отец, вы снова сделали меня пуританином.

– Я рад слышать такие слова, сын мой, – ответил Мэтер. – И ты не пожалеешь, что вернулся к истинной вере. Когда мы вместе будем гулять по золотому городу, все кошмары земли покажутся нам давно забытым сном.

– Я буду с нетерпением ждать этого светлого дня, преподобный отец. Я уже принял решение.

– Это значит, что ты намереваешься помочь нам выбраться отсюда? – с надеждой, свистящим шепотом спросил Таг.

Тень помолчала, потом сказала:

– Я не могу. Пусть они и грешники, но я не могу пойти против них. Но я буду проповедовать им истину, будьте в том уверены, я и сам приму муки. Я попрошу, чтобы мне разрешили умереть вместе с вами!

– Сын мой, подумай, возможно, Господь желает, чтобы ты еще что-то сделал хорошее на земле. И чтобы мы еще потрудились Ему во славу, – сказал Мэтер, и голос его слегка напрягся.

– Это невозможно, – прошептала тень. – Господь ничего не может от меня желать. У меня сил никаких не осталось, преподобный отец. Все, на что я еще способен, так это умереть христианином. Разве вы не говорили, что Он простит меня? Разве вы не говорили, что Он пустит меня в Царство Небесное, если я вновь впущу Его в мое сердце?

– Сын мой, это только первый шаг, но не последний. В некоторых случаях смерть не является проявлением смелости, но проявлением истинной веры.

– Эй, парень, послушай, – проворчал Таг, – я тут только что с Богом поговорил, так вот, у него на мой счет много планов, и он для меня много работы припас.

Тень вновь разразилась плачем.

– Нет, – твердила тень. – Я уже все для себя решил, больше у меня ни на что не осталось сил.

После этого охранник замолчал. Нейрн слегка толкнул локтем Красные Мокасины.

– Слышал, да? – прошептал он. – Они только одного и желают – умереть. Видишь, как их тут всех скрутило.

– Будем надеяться, – ответил Красные Мокасины, – что „нам удастся их раскрутить.

Едва забрезжил рассвет, как решетку над их головами подняли. Вокруг ямы собрались человек двадцать одичавших англичан. У Красных Мокасин сердце оборвалось. Его дитя Тени еще не настолько окрепло, чтобы освободить их. Даже если бы оно и было сильным, сейчас это мало что значило, слишком много вооруженных людей стояли на пути к свободе.

Человек в белой маске тоже был здесь.

– Кто желает первым ублажить древних богов? – спросил он.

Из ямы ему никто не ответил.

– Очень хорошо, – сказал он, – если никто из вас не понял, какая честь вам оказывается, я позволю богам самим сделать выбор.

– Нет! – вскричал Мэтер. – Нет, пусть я буду первым.

– А! Преподобный отец! Теперь ты все понял.

– Я понял только то, что вы собираетесь принести меня в жертву дьяволу, но душу мою он не получит. Принося в жертву мою плоть, вы тем самым жертвуете ему свою бессмертную душу, а мою только укрепляете.

Человек в маске пожал плечами и сделал знак своим людям, те стали спускаться вниз за Мэтером.

– Нет! – завопил кто-то наверху. – Нет! Позвольте мне быть первым!

Человек в маске и его свита обернулись к кричавшему.

– Ты один из нас, – сказала маска.

– Нет! Нет! Я пуританин. Я сошел с истинного пути, но потом Господь показал мне, как вновь заслужить Его милосердие.

– Твой мертвый бог показал тебе лишь путь к смерти, – сказал Куэнас. – Что ж, это очень хорошо. Посмотрим, как твой бог о тебе заботится.

Красные Мокасины никогда не видел лица караульного, но очень скоро он услышал его крики.

В то время, как лица его компаньонов отражали угасание надежды, в душе Красных Мокасин она нарастала. С началом истязаний караульного его дитя Тени проснулось – вялое, слабое, но все же пробудившееся.

Он отправил его распутывать проволоку. Если караульный будет умирать достаточно долго, тогда у них, возможно, появится шанс.

Однако тот недолго мучился. И умер он не раскаявшимся, как хотел, а моля о пощаде, клянясь в преданности древним богам. Затем донеслось монотонное песнопение дикарей на непонятном Красным Мокасинам языке, после чего вновь подняли решетку.

– Ну что, – спросила маска, – теперь ты, преподобный отец?

Нейрн поднялся.

– Трусы, – выкрикнул он. – Трусы! Дайте мне клинок, и я покажу вам и вашим древним богам, что такое страх. Я покажу вам настоящую резню!

– Вот именно! – подхватил Таг. – Все вы трусы. Ни один из вас да все ваше чертово отродье не устоит против старого Тага.

В яме поднялся гвалт, здесь бушевали страх и ярость. А тем временем сотворенное Красными Мокасинами дитя Тени рвало проволоку на решетке. И если решетка распадется прямо сейчас, это им только навредит. Внимание их врагов должно быть отвлечено, иначе все усилия окажутся напрасными.

Это значило, что кого-то надо отправить на мучительную смерть.

И Красные Мокасины издал боевой клич.

Дети чоктау довольно долго обучались правильно издавать боевой клич. В этом кличе человек выражал всего себя, и это было очень важно, сразу все понимали, насколько он смел и отважен, насколько решителен и отчаянно дерзок или же слаб, испуган, неуверен.

Сегодня Красные Мокасины был уверен и отчаянно дерзок, иначе ему было не избежать смерти. Его боевой клич заглушил всеобщий гвалт, и сразу же воцарилась тишина. И в тишине он вновь издал боевой клич, указывая прямо на вожака дикарей.

– Это что у нас еще такое? – спросил Куэнас.

– Есть человек, который тебя не боится. Есть человек, который смеется над тобой. Есть человек, который еще до захода солнца помочится на твой бездыханный труп! Есть человек, который видит, как ты пытаешься играть в индейцев, и который покажет тебе, как фальшива твоя игра!

Нейрн схватил его за руку.

– Ты понимаешь, что ты делаешь? – зашипел он.

– Это что, краснокожий? – спросила маска. – Так у нас тут индеец?

– А что, женщина, разве витающие вокруг тебя глаза не донесли об этом? – выкрикнул Красные Мокасины. – Они не рассказали тебе, что я сделаю с твоей матерью после того, как разделаюсь с тобой?

Маска засмеялась, но Красные Мокасины дико оскалился: он услышал раздражение в смехе врага. Это означало, что он своим кличем добился своего – завоевал право на мучительную смерть.

Его здравый смысл подсказывал, что это нехорошо. Но он не мог позволить здравому смыслу верховодить сейчас. Для того чтобы выжить, он должен выпустить на свободу своего Хашо – безумца, змею, способную сбрасывать свою кожу.

Пока его вытаскивали из ямы, он продолжал издавать устрашающие крики. Он плюнул в человека в маске, и от этого его злость и ярость ширились и набирали силу.

Когда Красные Мокасины увидел, как умер караульный – его привязали за руки, за ноги к крестовине и раскаленным дулом мушкета жгли лицо и половые органы, – он снова засмеялся.

– Ты такой веселый парень, – заметил Куэнас.

– Меня веселит твоя тупость. Ты и меня собираешься таким же самым способом умертвить? Ты думаешь, я этого боюсь?

– Конечно, боишься, – ответила маска, но Красные Мокасины уловил неуверенность в ее голосе.

Остальные дикари смотрели на него, как на некое странное, взбесившееся животное.

– Мой народ привык к пыткам с незапамятных времен, – продолжал Красные Мокасины. – И я не видел ни одного белого, который бы не начинал молить о пощаде с первых же минут пыток. Они начинают кричать «мама» уже тогда, когда наши дети спокойно и молча терпят боль. Знаете, сколько я видел белых, которые отреклись от всех своих убеждений и всех своих богов еще до того, как раскаленное железо коснулось их тела?

– Вот сейчас мы и проверим, какой ты смелый, – ответила маска.

– И я покажу вам, какой я смелый. – Красные Мокасины плюнул в его сторону. – Я покажу вам, как надо пытать человека! И вы испугаетесь меня – безоружного в окружении вооруженных людей, вы, кастрированные скоты!

Его слова не возымели действия на дикарей. Маска сделала знак, и его начали привязывать к крестовине. Красные Мокасины не унимался, он продолжал нагнетать свою ярость даже тогда, когда к его телу поднесли раскаленное докрасна дуло, зажатое в огромных щипцах. Он не видел, что у него за спиной дитя Тени почти завершило свою работу.

Железо коснулось левого соска на его груди. В состоянии разъяренного безумия он не почувствовал боли, лишь содрогание прошло по его телу и отозвалось в мозгу. Он снова засмеялся, еще громче прежнего, увидев выражение лиц окружавших его дикарей.

– Видели? – выкрикнул он. – Видели? Развяжите меня, и я вам покажу, как надо пытать людей.

Человек, державший щипцами раскаленное железо, остановился в нерешительности и посмотрел на своего вожака. Остальные с напряжением следили за происходящим.

– Хорошо, – наконец сказал человек в маске. – Посмотрим, что он может нам показать, потешим наших древних богов.

Его отвязали, он старался не смотреть, как уродливо вздыбилось обожженное место на груди. Он издал новый воинственный крик, а потом затянул песнь, голова у него сделалась легкой, и кожу стало слегка покалывать. Человек со щипцами продолжал стоять рядом, не зная, что ему делать.

– Ну, индеец, покажи, на что ты способен.

И Красные Мокасины взял в руки раскаленный ствол и начал крутить-вертеть им, перебрасывая с руки на руку, перед Куэнасом, представляя, что его руки стали деревянными, а запах горящей плоти – это всего лишь где-то далеко на костре жарится мясо. Он ударил «бога» в маске по тому месту, где шея переходит в плечи, и железо прилипло к телу, но ему удалось оторвать его, и он накинулся на другого человека в маске, рангом пониже, стоявшего за спиной вожака. Он успел прокрутить раскаленный ствол еще три раза, и тут тело его осознало, что оно делает, и отключилось.

Он пришел в себя и сразу же почувствовал нестерпимую боль и мерное покачивание вверх-вниз.

– Что это? – пробормотал он.

Кто-то нес его на руках.

– Й-э! Да он очухался! – воскликнул несший его человек.

Затуманенным взором он едва разглядел лицо Тага.

Вокруг замаячили лица остальных. Из тех, что поближе, он узнал Фернандо и дю Ру.

– Мне такого видеть не доводилось, – прошептал Таг, – ну ты и выделывал.

– Ну, как ты? – спросил Нейрн.

– Плохо, – ответил Красные Мокасины.

– Ты знаешь, решетка у нас над головой как-то сама собой распалась, – продолжал воодушевленно Таг. – Ну мы и им задали потом. Я вытолкнул Фернандо наверх, и он спустил нам веревку. Эти дикари ничего не замечали, они были так увлечены твоим представлением. Черт их побери, они даже не сопротивлялись.

– Где они?

– Не волнуйся, – сказал Нейрн. – А вы все отойдите от него, слышите, что говорю? Ему нужно отдохнуть и прийти в себя. – Он снова повернулся к Красным Мокасинам: – Корабли уже рядом. Дотянешь?

Красные Мокасины кивнул. Ему было больно шевелиться. Сейчас, когда ярость безумия остыла, он даже и представить себе не мог, как он держал в руках раскаленное железо.

На руки он даже смотреть не хотел. Он знал, что они заживут со временем, но пройдет несколько месяцев, прежде чем он сможет делать ими что-то, как обычно. Бог с ними, с руками, он в конце концов остался жив.

– Никто не погиб? – спросил он у Фернандо, когда Нейрн и остальные немного отошли в сторону.

– Как же! Уложили семь или восемь дикарей.

– А наши?

– Сен-Пьеру плечо прострелили, но жить будет.

– Это хорошо. У нас ром остался?

– Нет. Эти дикари все выжрали.

– Ну что ж, будем надеяться, Черная Борода не станет скупиться. Сил терпеть никаких нет.

– Пусть только попробует не дать, – сказал Фернандо. – Я силой у него вырву.

 

1

Комета

Он промерз до самых костей и чувствовал себя уже не человеком, но какой-то глыбой льда. Окна собора были черными, бледный свет луны едва касался их, пробиваясь между голыми ветвями деревьев, отбрасывал на черной поверхности мозаичные тени. Странно, но ветки сплелись так плотно, что он никак не мог разглядеть сам источник этого тусклого освещения. Бен не знал, где находится и как он сюда попал.

Вначале он где-то бесцельно бродил, но постепенно начал различать среди кривых стволов деревьев смутные геометрические тени. Наверное, это дома или их руины.

Бен подошел к зияющему проему дверей, увитому засохшим шиповником, под ногами в темноте едва различались искрошенные плиты. Внутри было светлее, алхимические фонари медно-красным цветом окрашивали стены. Казалось, он попал в затерянный в пустыне Вавилон – один из тех городов, о которых рассказывают путешественники, вернувшиеся из странствий по арабским землям. Этот город делался видимым в определенный день, а потом вновь исчезал, и не под толщей песка, а под пологом из сплетенных ветвей деревьев.

Войдя, он тут же понял, что совершил ошибку. Среди покрывал паутины, свисавших с потолка, он увидел около дюжины свободно парящих в пространстве металлических шаров. Шар в центре излучал тусклый свет, он, конечно же, являлся Солнцем. Едва переведя дух, он определил названия остальным шарам Меркурий, Венера, Земля, Марс. Все планеты были здесь, а между ними, похожие на шарики из детской игры, плавали спутники и кометы.

И вовсе это не руины древнего города – это Лондон, комната в Крейн-корт, где размещалась модель Солнечной системы, где он стал ньютонианцем, где некогда они пользовались этой моделью как инструментом в изучении законов природы. Он огляделся вокруг со смешанным чувством ужаса и печали.

Возможно, как отклик на его воспоминания, что-то в глубине комнаты завозилось, зашуршало, прошептали его имя, и он вспомнил не только комнату, погребенную под развалинами Крейн-корт.

Он выскочил наружу и узнал среди развалин и кофейню, где он встретил свою первую любовь, и лондонский Тауэр, и купол собора Святого Павла. Здесь же была кофейня, где он познакомился с Василисой, Маклореном, Гизом, Вольтером.

Это все сон, все эти здания не могли уцелеть. Но от этой мысли охвативший его ужас не уменьшился. Он пустился бежать, отбиваясь от веток, которые вцеплялись, словно пальцы, он чувствовал себя виноватым, казалось, что в этом бесконечном лесу все деревья – один человек, которого он погубил.

Он бежал – он убегал от Брейсуэла, от кометы, от всего того, что его постоянно преследовало, и сейчас это все сплелось клубком и гналось за ним Бен бежал прочь от всех своих малодушных поступков и предательств. И чем быстрее он бежал, тем гуще делался лес.

Появился еще один знакомый дом, окна ярко освещенные, манят уютом и теплом. Это – печатня его брата. Он вернулся в Бостон, словно бежал не вперед, а назад. Страх навалился на него могильной плитой.

Стиснув зубы, он схватился за дверную щеколду.

Джеймс был там. Он криво усмехался, глядя на него, на рубашке Джеймса были видны застарелые пятна крови. Джеймс, его мертвый брат, делал ему призывные знаки войти.

Конечно же, это все сон.

– Джеймс, я не думал, что такое может случиться, – прошептал он, чувствуя, что должен что-то сказать. – Я не подозревал, что он может убить тебя.

Но души умерших все знают, знают все тайные помыслы. В глазах Джеймса была насмешка. Вдруг сквозь черты брата Бен увидел лицо отца, не отчетливо, а словно сквозь мутное стекло. Бен отпрянул прежде, чем Джеймс облизнул пересохшие, потрескавшиеся губы и начал говорить.

– Среди многочисленных. Пороков, что царят в этом Городе и в любое Время могут попасть в поле моего Внимания и подвергнуться моему Порицанию, самым великим является Гордыня.

Джеймс произносил слова, будто читал молитву, а его невидящие глаза смотрели прямо на Бена. Голос его звучал знакомо, но в то же время странно, интонация не сбивалась ритмом дыхания и человеческими чувствами. Его речь вызвала у Бена ощущение болезненной дисгармонии. И это ощущение было также хорошо знакомо ему.

– Общепризнанно, – продолжал Джеймс, – что такой Порок самый ненавистный для Бога и Человека. Даже те, кто взращивает его в себе, ненавидят его в других.

– Джеймс, пожалуйста… – пытался выговорить Бен немеющим языком, он испугался, как бы не задохнуться.

Джеймс говорил словами Бена, которые он написал в письме от лица Смиренной Добродетели, якобы корреспондента газеты Джеймса «Куранты».

Лицо Джеймса сделалось злым, он стоял, выставив вперед указательный палец, как это обычно делает пастор, предостерегающий паству от грехопадения, голос его зазвучал еще громче.

– Возгордившийся человек ни к чему не стремится, кроме как к безграничному Превосходству над своими Собратьями. Он почитает себя Королем Монолога, воображает себя покорителем всего Мира, населению коего даются им правильные Указания, чтобы доказать его собственное Превосходство!

Его насмешливый тон сменился бешеной яростью, а Бен стоял, как парализованный, в то время как его брат вдруг ринулся вперед и ударил его в левый висок. Бен отлетел к стене, задохнувшись от тяжелого запаха гниющей плоти, который неожиданной наполнил его легкие. Джеймс стоял и смотрел на него, и ничего во внешнем облике его не изменилось, лишь глаза потухли, а вместе с этим и ярость угасла. Очень медленно его брат развернулся, пошел назад, к прессу, и занялся своим привычным делом. Бен еще постоял некоторое время, дрожа всем телом, и вышел, обливаясь призрачными слезами.

Снаружи было уже не так темно, между деревьями показался просвет. Казалось, он стоит на площадке огромного амфитеатра, и у него над головой небо раскрылось во всей своей девственной наготе.

Небеса были светлы, и не от света луны или звезд, а озарялись сиянием объекта, величиной с кулак, за которым через все небо протянулся дымный след.

Он проснулся, дрожа от ужасного холода и боли в груди.

– Ну что, проснулся, дорогуша? – спросил его сладко-ехидный голос.

Бен, не поднимая головы, скосил глаза влево, вправо: он лежал на холодном камне. Над ним колокольней возвышался Роберт, носком тяжелого башмака он легонько пинал его в бок.

– Господи, Роберт, ну что тебе надо? – разозлился Бен.

– Ну что ты за неблагодарный человек, – сказал Роберт. – Ты чуть не замерз, а мы тебя спасли, и ты еще чем-то недоволен.

– Что? – Бен сел и протер глаза: «Где это я?»

И это снова нахлынуло на него, когда он увидел мерцание меди и холодные, неясные шарики звезд над головой.

– А-а, – буркнул он, – я, должно быть, уснул.

– Что это за место? – раздался еще чей-то голос.

Бен обернулся и увидел Петера Фриска, который с любопытством рассматривал телескоп.

– Доброе утро, капитан Фриск, – с трудом произнес Бен, разминая свои заледеневшие члены. – Это астрономическая лаборатория Математической башни.

– Я решил начать отсюда, а потом уже рыскать по будуарам красоток в Мале Стране, – пояснил Роберт. – И чего это тебя сюда занесло? Любая девчонка могла бы согреть тебя и вернуть к жизни куда быстрее, чем эти научные глупости. – Он махнул рукой в сторону телескопа.

– Да я просто не хотел тебя слишком расстраивать долгими поисками моей персоны. – Бен потряс головой. – Я не мог спать долго, разве что задремал на несколько минут, – продолжал он. – Сейчас еще чуть-чуть, и я окончательно проснусь.

Роберт пожал плечами:

– Да как хочешь. Слушай, а сегодня ясно? Можно что-нибудь интересное увидеть на небе?

– Нет, черт подери. Трижды нет. – Он зло посмотрел на звезды, гадая, которая из них принесет смерть Праге.

– Ты чего это, Бен, распаляешься, а? – удивился Роберт.

Бен потер руки.

– Роберт, я вернулся сюда не из праздного любопытства, – буркнул он. – Это опять должно случиться.

У Роберта округлились глаза и лицо вмиг сделалось очень серьезным.

– Не может быть!

– Может. Об этом тот голубоглазый сообщил.

– Но как?

Бен фыркнул:

– Да это просто сделать. Стирлинг и Василиса остались живы. Ну и французы, или кто они там, тоже. Вот дураки.

– А нельзя ли и меня посвятить в тайну вашего разговора? – спросил Фриск. – Не обижайтесь, господин Фриск, но что заставило вас прийти сюда с Робертом?

– О! Ну…

– Император, – пришел ему на помощь Роберт, – решил, что тебе нужен еще один телохранитель, и капитан Фриск показался ему вполне подходящим для этого.

Бен окинул Фриска взглядом, заметил его перевязанное плечо. Конечно же, он благодарен Фриску, но неужели император напрочь лишен здравого смысла? Ведь вместо того чтобы защищать Бена от русских шпионов, Фриск сам может оказаться шпионом. Конечно, почти все телохранители и солдаты уже задействованы и пристроены к делу. Но это не неразрешимая задача, а всего лишь повод, чтобы пораскинуть мозгами и найти выход, а не хвататься за первого встречного.

А может быть, это один из «стариков» оказал ему такую услугу, надеясь, что Фриск в каком-то смысле подходящий убийца.

– Ну что ж, капитан Фриск, похоже, ваше желание найти работу исполнилось. Как ваша рана?

– Слава богу, кость не задета, лишь сверху поцарапало. Сэр, и я очень счастлив, что меня назначили вашим телохранителем.

– Я надеюсь, ваше счастье не улетучится, если я отложу на некоторое время объяснение смысла нашего с Робертом разговора. Это объяснение займет слишком много времени. – Он подозрительно огляделся кругом. – Даже у стен здесь могут быть уши.

На мгновение Бену показалось, что он заметил легкую тень недовольства, промелькнувшую на лице шведа, но Фриск лишь кивнул и сказал:

– Я вам служу, а не свои интересы преследую.

– А ты сказал об этом сэру Исааку? – спросил Бена Роберт.

– Нет еще. Я пошел прямо сюда… – Он закрыл глаза, и картины сна снова всплыли у него перед глазами. – Понимаешь, я должен кое-что сделать. И в разговорах нет никакого смысла. – Он вздохнул. – Но нам не везет. Это самый простой телескоп. А мне нужен сродствоскоп, подобный тому, что был в Крейн-корт.

– Так сделай его.

– Я не знаю как, а сэр Исаак все планы и чертежи оставил в Лондоне. Я умолял его открыть мне секрет, но он только отмахнулся. Сейчас это его не интересует.

– Уверен, если он узнает о том, что сказал…

– Есть, конечно, слабая надежда… Но те, кто живет надеждами, быстро умирают. Когда он проснется, я обязательно с ним поговорю. Скоро рассвет?

– Через час. Но Ньютон уже встал. Он отправил нас искать тебя.

– Да? Зачем?

– Он хочет, чтобы ты ему что-то принес, – ответил Роберт, протягивая ему записку.

– Что это?

– Думаю, здесь он написал, что ему нужно принести. Он дал мне адрес.

– Чудесно… – Бен заколебался. – В каком он был настроении?

– А как ты думаешь? Он считает, что ты на какой-нибудь пирушке.

Бен кивнул:

– Лучше бы я пировал. Здесь все равно нечего делать.

Дух Джеймса попал в самую точку. Он занят лишь тем, что льстит своей гордости и тщеславию. И правда заключается в том, что Прага прекрасно обойдется и без его мнимой помощи.

– Что ж, пойдем туда, куда нас послал Ньютон, – пробурчал он. – На обратной дороге я предложу вам по доброй кружке пива. Говори, Роберт, куда нам идти?

– В Йозефов.

– Вот он, – сказал Роберт.

Это был самый обыкновенный дом, и не очень большой, и не очень маленький. Бен остановился, понимая, что он так и не знает до конца, зачем его сюда послали. Он порылся в кармане и извлек оттуда записку, которую дал ему Роберт.

«Сефер Ха-Разим» – было написано на клочке бумаги. «Книга каббалистических формул». Внизу – неразборчиво, нетвердой рукой название той же самой книги на древнееврейском.

У Бена глаза округлились. Одна из тех книг. Прага была одним из крупнейших хранилищ книг по оккультным знаниям, и он большую часть своего времени тратил на то, что таскал эти книги из одной части города в другую. Раньше это в основном были книги по истории и хронологии древних царств, но в последние месяцы интересы Ньютона сместились в сторону каббалистических текстов, таких как совершенно запутанная и беспорядочно выстроенная книга Зоар. Из-за этого Бену пришлось заняться древнееврейским, дело у него продвигалось туго, поскольку язык этот казался ему нестерпимо скучным.

Подойдя к двери, он резко постучал.

Прошло несколько минут, но никто не ответил. Бен снова постучал. Он уже успел сделать неблагоприятный вывод: хозяин либо куда-то ушел, либо еще спит без задних ног, но Ньютон не захочет считаться ни с первым, ни со вторым вариантом… В этот момент, прервав рассуждения Бена, дверь со скрипом приоткрылась.

Показалось лицо самого Мафусаила. Его глаз почти не было видно в морщинистых складках, а скулы на худом лице выступали так остро, что казалось, они вот-вот прорвут прозрачную кожу. Борода напоминала выбившийся из расщелины белый альпийский мох, она прядями свисала и ложилась на маленький круглый живот. Легкие как пух волосы выбивались из-под черной шапочки, и голубая вена четко выступала на лбу. Бен затруднялся сказать, что выражали нахмуренные брови старика – удивление или раздражение, а может быть, он с таким лицом и родился.

– Еще очень рано, – сказал Мафусаил старческим, дребезжащим голосом, – я как раз молился.

– Прошу прощения, господин… – Бен замолчал, потому что понял, что не знает полное имя старика. Пытаясь скрыть неловкость, он начал с другого: – Меня зовут Бенджамин Франклин, я ученик сэра Исаака Ньютона. Мой учитель послал меня…

– Я знаю, кто вы.

Бен открыл рот от изумления.

– Мой учитель заранее сообщил о моем визите?

– О вас много говорят, herr Zauberlehrling. Вы тот юноша, который носит «одежду Адама».

Бен растерянно заморгал глазами:

– Я вас не понимаю, сэр.

Мафусаил тяжело вздохнул:

– Так зачем же вы пожаловали?

Бен просиял:

– А, так, значит, вас все-таки предупредили о моем приходе.

Борода закачалась взад-вперед.

– Еще раз говорю, что нет. Юные христиане не решаются по собственной воле посещать Еврейский квартал и беспокоить стариков, если только их за чем-нибудь сюда не пошлют.

– А, понятно. Тогда вот… – Бен протянул старику клочок бумаги, но тот даже не сделал движения, чтобы взять его.

– Я не надел очки, прочитайте, что там написано.

– Ммм… «Сефер Ха-Разим». Книга.

Мафусаил посмотрел на него долгим взглядом, едва заметная загадочная улыбка блуждала по его лицу. Пауза затянулась настолько, что Бен уже и не знал, собирается старик ему что-нибудь отвечать или нет. Испытывая неловкость от молчания, он сказал:

– Сэр, я немного смущен, поскольку не знаю, с кем я говорю.

– Я ни на мгновение не сомневался в том, что вы не знаете, – ответил старик. – Я рабби Исаак бен Иешуа. – Он поджал губы. – У меня без церемоний. Входите.

– Сэр, а как же насчет книги?

– Все верно, у меня есть такая книга, юный господин, но я бы хотел знать, для чего она понадобилась вашему учителю Ньютону.

– Я вас не понимаю.

– Видите ли, я читал некоторые его труды. Я и сам алхимик. И книга, которую он желает получить, – совершеннейшая глупость и будет ему совершенно бесполезна.

Бен пожал плечами:

– Я уже давно перестал задавать себе вопросы, почему интересы моего учителя смещаются то в одну, то в другую сторону. Я знаю только, что он с большим уважением относится к книгам еврейских мудрецов. Он верит, что древние пророки обладали более глубокими и совершенными знаниями, чем те, что доступны нашему веку.

Рабби посмотрел на него с некоторым удивлением:

– Он действительно так думает?

– Действительно, уверяю вас.

Рабби задумчиво покачал головой:

– Я все еще размышляю, мудрый ли это шаг с его стороны – окунуться в тайну этой книги. Боюсь, это такая книга, которую осилит не каждый, а только тот, кто постиг глубину Талмуда и Зоара.

– Я знаю, что он прочитал их обе.

– Я не сказал «прочитал», я сказал «постиг глубину».

Бен вздохнул:

– Господин, если бы я пришел к вам по собственной воле, я бы послушался вашего совета. Но меня прислал мой учитель, он желает получить эту книгу.

– Он вправе желать все, что угодно. Но я не уверен, что мне удастся ее найти.

– Господин, я вас умоляю, вы уж постарайтесь ее отыскать. Просьба моего учителя выражает волю самого императора.

– Просьба… Понимаю, просьба. – Старик нахмурился, глядя в пол, затем пожал плечами: – Ну что ж, подождите меня здесь.

Старик ушел и долго не возвращался, так что у Бена было предостаточно времени, чтобы порадоваться своей сообразительности и настойчивости, которую он проявил в разговоре со стариком.

Но ожидание так затянулось, что он уже начал беспокоиться: вдруг рабби покинул дом через какой-нибудь потайной ход. Но спустя еще несколько минут старик все же вернулся, ворча и неся в руках внушительных размеров фолиант. Он с явной неохотой передал книгу Бену.

– Эту книгу желает получить ваш учитель? – спросил рабби.

Бен посмотрел на титульный лист книги. Конечно же, заглавие было на древнееврейском. Крайней справа была буква «samekh», которая соответствовала латинской «s», за ней следовала «ре», а за ней «resh». И конечно же, не было ни одной гласной, но можно было догадаться, что первое слово было «Сефер». Он мог бы задержать внимание на заглавии, поднатужиться и прочитать его до конца. Но он не стал этого делать, чтобы не показывать старику глубину своего невежества.

Это казалось Бену глупым занятием. Он улыбнулся, передал внушительный фолиант Роберту и протянул руку рабби:

– Благодарю вас, господин рабби, от себя и от лица моего учителя.

– Вы вернете книгу?

– Ну конечно, господин рабби. – С этими словами Бен повернулся, чтобы уйти, но вдруг остановился и снова обратился к старику: – А что вы имели в виду, когда сказали, что видите меня в «одежде Адама»?

Рабби поднял вверх костлявый палец:

– Когда Адам был изгнан из райского сада, Бог даровал ему одежду, в которой он делался невидимым, и потому прикоснуться к нему было невозможно.

– А, вы имели в виду мою эгиду.

– Называйте это как хотите. Эта одежда не вам предназначена, она украдена.

– Украдена? Нет, я ее сделал своими собственными руками.

– Чтобы ее сделать, вы пользовались знаниями, а знания украсть легче всего. – Старик говорил, а взгляд его был прикован к книге в руках Роберта.

– Знания не обязательно воровать, их можно приобрести, – возразил Бен. – И конечно же, Бог ценит то, что мы стремимся познать созданный Им мир, а не просто живем и наслаждаемся его совершенством.

Рабби усмехнулся:

– Вы знаете, кто последний носил «одежду Адама»?

– Нет, господин рабби.

– От Адама одежда его передавалась из поколения в поколение, пока не досталась Нимроду. Нимрод носил ее для того, чтобы снискать силу и славу, чтобы заставить людей поклоняться ему как Богу, чтобы построить башню до небес. И он был наказан за это. А теперь идите, до свидания.

– Хорошо ты у него эту книжонку выцыганил, – заметил Роберт, когда они расположились за столом в таверне «Три медвежонка».

Бен постучал ладонью по внушительному фолианту.

– Сэр Исаак может обвинять меня в чем угодно, но сказать, что я плохо выполняю его поручения, он не сможет никогда.

– Это какая-то мистическая книга? – с любопытством спросил Фриск.

– Думаю, что да. Я не знаю, что точно означает «Сефер Ха-Разим». Думаю, что «Сефер» означает «книга». – Бен открыл фолиант и начал листать его в поисках картинок, которые могли бы пролить свет на содержание. Были страницы, похожие на перечень магических формул, но ни одной картинки ему не попалось.

– Прошу прощения, герр Франклин…

– У меня нет титула и нет желания приставлять его к своему имени, поэтому можно называть меня просто Бен.

– Бен придерживается теории, что времена королей и лордов доживают свои последние минуты, – пояснил Роберт.

У Фриска округлились глаза:

– Как это? Если не будет королей, то кто же будет править людьми?

– А почему кто-то должен править людьми? Они сами должны собой управлять.

– Вы думаете, что простые люди могут сами собой управлять? Вот я, например, солдат. И я с полной уверенностью могу сказать, что солдат ничто по сравнению с генералом.

– Очень хороший пример. Как вы думаете, многие ли из этих придворных щеголей понимают в войне столько же, сколько и вы?

– Принц Савойский – великолепный солдат.

– Кто еще?

– Вы лучше меня знаете, господин Франклин. Я не бываю при дворе и ни с кем там не знаком.

– Да… – Бен вздохнул. – Во времена, описанные в Библии, на земле было много великих людей, вы согласны со мной? И ведь эти эсквайры и маркизы пустынь не ходили на «достопочтенные мессы»! У них не было титулов, а лишь имена, которые они получали за свои деяния, а их деяния были их предназначением. Если бы людям до сих пор давали титулы за их заслуги, то и принц Савойский, несомненно, был бы великим человеком. Я не на таких людей, как он, нападаю, а только против тех ничтожеств, у которых нет талантов и от которых нет никакой пользы, а я все же должен снимать шляпу и раскланиваться перед ними.

Фриск нахмурился:

– Но и в Библии упоминаются цари – царь Давид, например, царь Соломон…

– Но они стали царями как по праву своего рождения, так и за свои личные заслуги… А, вот и наше пиво.

Он поднял кружку:

– За тех из нас, господа, за кем будущее нашего мира.

Фриск мгновение колебался, потом пожал плечами и тоже поднял свою кружку. Но пить из нее не стал.

– Наш спор, – сказал он, – сбил меня, а я вот что хотел спросить. Если вы не можете читать на языке Моисея, откуда же вы знаете, что вам дали нужную книгу?

– Я могу немного читать. И к тому же у меня есть это… – Бен достал из кармана клочок бумаги с названием книги, нацарапанным неровным почерком Ньютона на древнееврейском. – Понимаешь… – начал Бен и вдруг замолчал. Он правильно прочитал первое слово «Sepher». Но последнее, он знал теперь точно, было не «Razim».

Сомнений не осталось – ему дали не ту книгу.

 

2

Монохорд

Два последующих дня прошли для Адрианы без каких-либо значительных событий, хотя вокруг царила изрядная суматоха: слуги и солдаты готовились к длительному походу на восток. Они получили известия, что войска русского царя стоят лагерем на расстоянии чуть более двадцати миль и в ближайшее время не собираются сниматься. Из менее достоверных источников поступали сведения, что под Парижем ведутся сражения, и д'Аргенсон строил предположения, что московиты откладывают осаду Нанси, чтобы сохранить больше сил для решительного броска на саму столицу.

– Почему вы не хотите слиться с теми военными силами, которые защищают Францию? – спросила Адриана д'Аргенсона, когда они прогуливались по запущенному саду среди увитых виноградом статуй.

Д'Аргенсон чуть печально улыбнулся и откинул назад свои не очень густые каштановые волосы.

– Париж падет если не под натиском армии противника, то от внутренних передряг. Вести столько войн и построить столько крепостей можно только за счет обнищания народа, отнимая последний кусок у бедноты. Но так может длиться до тех пор, пока люди не обезумеют, как голодные псы. Король, прошу прощения, мадемуазель, никогда этого не понимал.

Он потер подбородок.

– Располагая лишь двумя тысячами человек, мы не в состоянии защитить даже Лоррейн. С таким отрядом мы, при счастливом стечении обстоятельств, можем только до Праги добраться. Я бы лично предпочел отправиться в Тоскану. Я слышал, что там с небольшой армией можно многое сделать. Но герцог… он мечтает о Священной Римской Империи. Я думаю, он в будущем видит себя императором.

– Он вам говорил об этом?

– Нет, но у императора Карла две дочери, и, поскольку Бог не дал ему сыновей, он объявил их наследницами.

– Понятно. А люди юного герцога последуют за ним на восток?

Д'Аргенсон одернул свой красный камзол и задумчиво кивнул:

– Те, которые не особенно были ему преданы, уже давно его покинули, а те, что остались, верят, будто былая жизнь вернется, и они делают ставку на того, кто, возможно, станет императором.

– Я правильно поняла, что вы придерживаетесь иного мнения?

Д'Аргенсон прислонился спиной к мраморной колонне небольшого павильона и сложил на груди руки.

– Вы знаете историю? Знаете, как правили варвары в смутные дни после падения Рима? Как потом среди них появились великие люди, такие как Карл Великий, они основали империю и навели порядок.

– Да, мне это известно.

Д'Аргенсон улыбнулся:

– Нынешние короли сами придумывают для себя родословную, не так ли? Сочиняют, будто их предки некогда были римскими сенаторами, или троянцами, или еще кем-нибудь в этом роде. И проницательный студент, изучающий историю, способен понять, что, если уж говорить о рождении, даже Карл Великий был простым варваром, хотя и самым сильным и самым талантливым из них. Таково наше время. Мы наблюдаем закат Рима. Вся наша история себя изжила, все великие роды одряхлели, они должны уступить место молодой, более чистой крови.

– Вы думаете, что ваша кровь чиста, Эркюль д'Аргенсон?

– Моя? Ха-х! Будь я императором, легко предсказать, чем была бы моя жизнь. Со всех сторон меня обступали бы враги, мои сыновья сцепились бы в смертельной схватке за то, чтобы получить большую долю от моей власти и моих богатств. Нет, мадемуазель, я прочитал слишком много книг по истории.

– Вы предпочитаете иную жизнь? Какую?

– Я бы предпочел, чтобы было довольно еды, вкусной еды, не отбросов. Развлечения, разнообразные и доставляющие мне удовольствие. Хорошие друзья, с которыми дни и ночи моей жизни были бы наполнены радостью. – Он говорил и смотрел на нее, и глаза его сверкали, и ей показалось, что его сломанный нос не такой уж и безобразный, и даже вовсе не безобразный, а красивый.

– Но и эти простые вещи требуют некоторого, пусть скромного, но все же состояния, – заметила Адриана.

– Конечно, но я никогда и не говорил, что я ничего не хочу, мадемуазель. Я не мечтаю о скудной жизни монаха. Нет, с меня достаточно и того, чтобы быть рядом с теми, кто может стать королем. Я готов ждать своего шанса, служить им, а придет момент, потребовать причитающееся мне вознаграждение. Ничего сверхъестественного – просто маленькое графство, поместье где-нибудь на лоне природы.

– Так вы думаете, что у юного герцога есть все шансы стать императором?

– Во всяком случае, он может приблизить меня к тому, кто им действительно станет. И мне тогда потребуется сделать самую малость. – Он пожал плечами. – У Френсиса все данные, чтобы стать хорошим королем, а до полной потери доверия к аристократам крови осталось всего несколько лет. – Он вновь снисходительно улыбнулся. – К моему собственному удовольствию и удовольствию моих компаньонов, я буду сопровождать их куда смогу и когда смогу. Я не буду лезть на рожон, а буду тихо ждать своего счастливого случая.

– Я уверена, мсье, все сбудется так, как вы того желаете, – согласилась с ним Адриана, отметив про себя, что некогда такое смелое замечание могло бы заставить ее покраснеть. Некогда, но не сейчас, румянец девственной стыдливости уже давно сошел с ее щек. – Только я бы хотела узнать…

– Что именно? – Он вопросительно поднял брови.

– Вокруг такие сборы, я могла бы быть чем-нибудь полезна?

– Конечно же! Вы могли бы облегчить страдания того, кто особенно старается в этом деле.

Она натянуто улыбнулась:

– Я думала, что могла бы заняться упаковкой необходимых вещей.

Д'Аргенсон театрально вздохнул:

– Кажется, мои страдания самые непомерные.

– Я уверена, что здесь вы не безутешны, – сухо бросила Адриана. – Здесь достаточно горничных и кухарок. Если для меня найдется какое-нибудь иное занятие…

– Само собой разумеется, что найдется, – сказал д'Аргенсон уже более серьезно. – У герцога довольно большая библиотека. Он хотел бы отобрать кое-какие из книг и взять их с собой. Я знаю, что вас в Сен-Сире…

– Я с удовольствием отберу для герцога книги, – перебила его Адриана. – Будьте добры, покажите мне, где библиотека.

– Прямо сейчас?

– Да, если вас это не затруднит.

– С большим удовольствием я занялся бы каким-нибудь другим делом, – заметил он игриво, – но будет так, и всегда будет так, как вы пожелаете.

– Вы очень галантны, сударь.

– Меня же за мою доброту вы и обвиняете! О да, такова жизнь, и таковы женщины.

Они повернули назад, к дому, и всю дорогу, пока шли по запущенному саду, молчали.

– А как ваш сын? – наконец спросил он. – Как он перенес этот ужасный период дождей?

– Довольно-таки хорошо. Хотя, я думаю, вся эта жизнь сбивает его с толку.

– Я не слышал, чтобы он говорил, – заметил д'Аргенсон. – Он еще такой маленький.

– Да, он пока не говорит, – подтвердила Адриана.

– Нет еще? А девчонки в его возрасте уже вовсю болтают.

– У вас есть дети?

Он развел руками.

– Очень надеюсь, что у меня есть дочь. Если Богу будет угодно, то придет день, и я снова ее увижу. Это еще одна причина, почему я бы хотел отправиться в Тоскану. Ее мать флорентийка. Девочке в этом году должно исполниться тринадцать.

– И в год она уже разговаривала?

– Я думал, в этом возрасте обычно все начинают говорить. Хотя дети такие разные.

Адриана кивнула, хотя была немного смущена. Она все это время считала естественным, что Николас не говорит. Он казался ей еще слишком маленьким. Но что ей было известно о детях, об их развитии, воспитании? Весь ее опыт ограничивался наблюдениями за Николасом. Она решила непременно расспросить обо всем няню. Или, возможно, это даже будет лучше для Нико, если она…

Нет. Нико – только ее ребенок, и ничей больше. Она же изучила оптику и исчисления. И как детей воспитывать, она тоже научится.

Библиотека располагалась на втором этаже и занимала большую комнату без окон, но была хорошо освещена алхимическими лампами. Учитывая, насколько редкими стали эти лампы, Адриана поняла, что библиотекой пользуются регулярно. И пользуются довольно активно – она обратила внимание, что многие тома изрядно потрепаны. Библиотека не была похожа на библиотеку «просвещенных» дворян, где книги обычно стояли как новенькие, корешок к корешку. Эту библиотеку кто-то считал истинным кладезем мудрости.

– Как много книг, – удивилась она. – А что герцог любит читать?

– У герцога склонность к эзотерике. Начните с научных и оккультных книг. Мы сможем взять с собой, я думаю, не более сотни, так что будьте строги в отборе. Вы разбираетесь в таких книгах?

– Да, – ответила Адриана, испытав некоторое самодовольство. – Думаю, что разбираюсь.

– Хорошо, тогда я вас здесь оставляю. И чуть позже пришлю служанку, чтобы она упаковала отобранные вами книги.

Адриана рассеянно кивнула в ответ, уже полностью сосредоточившись на корешках книг, испытывая забытый за последние годы восторг. Она снова там, в самом своем любимом месте на свете.

Она увидела старых друзей – «Horologium Oscillatorium» Кристиана Гюйгенса, «Арифметика беспредельного», «Геометрия», «Анализ» – все те книги, которые она тайно, с упоением читала девочкой в Сен-Сире. Здесь были также и более старые тексты. Основную их часть составляли работы Исаака Ньютона, включая его «Начала», чей переплет был совершенно новый. Не более получаса ушло у нее на то, чтобы отобрать около тридцати книг научного характера. Ей достаточно было взглянуть на название, чтобы вспомнить содержание книги, и вспомнить себя, но только ту, другую, с другими лицом и именем.

Та, юная Адриана все свои стремления и помыслы отдавала поиску и установлению неуловимой гармонии, существующей между Богом и Природой. Она желала всю свою жизнь посвятить изучению этой тайны, хотя даже тогда, будучи совсем девочкой, она понимала, что придется преодолевать на этом пути огромное количество бессмысленных преград, которые общество ставит перед женщинами, выбравшими путь науки. Женщины, которые не хотели ограничиваться ролью только жены и матери, вынуждены были вести жизнь предосудительную в глазах света, как Нинон де Ланкло, или же вести жизнь тайную, скрывать каждый свой шаг.

Робко она выбрала второй путь, или, возможно, сама судьба поставила ее на этот путь, назначив тот день, когда ее застали за решением сложной алгебраической задачи и незаметно подсунули ей – прижав палец к губам – книгу, которая могла подсказать ей решение. Тайно насыщая ее знаниями, ее благодетельница обратила на нее внимание «Корая».

А сколько существовал «Корай», никто не может сказать, хотя сами члены «Корая» утверждали, что их орден был основан еще во времена античности. Тайное общество, состоящее только из женщин, которые содействовали друг другу в поисках знаний. Эти женщины были ее подругами, ее тайными матерями и сестрами, были равными ей и в то же самое время являлись ее судьями. Вместе они обсуждали научные вопросы, издавали собственные трактаты, прикрываясь мужскими именами, и были умными, выдающимися женщинами. С ними Адриана чувствовала себя счастливой.

Но потом в одно далеко не прекрасное мгновение все это исчезло. Ее верная подруга, ее наставница перестала вести с ней беседы, больше не приходили зашифрованные письма, ее собственные письма – вначале шутливые, затем умоляющие – возвращались назад без ответа. В семнадцать лет она ощутила такое одиночество, которое ранее ей было неведомо.

И именно в этот момент ее приблизили ко двору, поместили в этот великолепный и ужасный Версаль.

Изучение математики и прочих наук в Сен-Сире не поощрялось, девочек учили там совершенно иным вещам, и пансионерка старшего класса как о высшей награде мечтала стать секретарем королевы, мадам де Ментенон. И вот когда Адриана пребывала в самом отчаянном состоянии духа, выбрали на эту должность именно ее, именно ей оказали такую честь.

И мадам де Ментенон заменила ей «Корай», она стала ее другом, доверенным лицом, почти матерью. Но мадам де Ментенон была по-пуритански благочестива, она считала, что наука мешает спасению души и образование нужно женщине только для того, чтобы быть хорошей христианкой, женой и матерью. Адриана никогда не рассказывала мадам де Ментенон ни о «Корае», ни о своих истинных интересах. Она просто жила по тем принципам, которые исповедовала мадам де Ментенон, защищая себя от разврата девственностью и верой. Но некогда возникшая в ее сердце любовь к науке не гасла. Когда королева умерла, Адриана вновь осталась совершенно одна, потерянная, и очень хотела освободиться от стесняющей морали мадам де Ментенон.

Просматривая страницы с математическими символами, она ругала ту юную Адриану, у которой были все возможности стать той, кем она хотела. Она могла бы выбрать роль любовницы какого-нибудь состоятельного женатого мужчины, который содержал бы ее и совершенно не заботился о том, что она делает в то время, когда предоставлена себе самой. Она могла бы с презрением отвергать светские условности и делать то, что ей заблагорассудится, жить так, как жила Нинон де Ланкло. Но вместо этого она просто закопала себя в могилу и увлекла за собой чуть ли не полмира. Только по причине ее малодушия комета упала на землю, убила Николаса, Торси, короля…

Она стиснула зубы: ну хватит об этом!

Разобравшись с научными книгами, Адриана перешла к книгам, названия которых мало что для нее значили, таким как «Оккультная философия» и «Природная магия». На ее взгляд это были псевдонаучные собрания глупостей, которые она едва ли могла поставить на одну полку с «Началами» Ньютона. Однако она помнила, как д'Аргенсон особо подчеркнул интерес герцога к оккультным знаниям. Самой лучшей ей показалась книга Роберта Флудда «История макрокосмоса и микрокосмоса». Автор, хотя и в наивной форме, излагал принципы гармонического сродства. Она пробежалась взглядом по страницам книги, задумчиво останавливаясь на причудливых рисунках. Один из них сохранился в ее памяти еще с тех пор, когда она впервые его увидела, наверное, в возрасте лет десяти. Благодаря этому рисунку Адриана начала понимать, что во Вселенной все находится в гармонической взаимосвязи.

На рисунке была изображена некая космическая скрипка – монохорд. Ее верхняя часть в виде завитка поднималась значительно выше линии небес, оттуда спускалась вниз одна-единственная струна, пронизывающая царства ангелов, планет, элементов и, наконец, землю. По всей ее длине были обозначены две октавы, показывая, что соотношения между планетами точно такие же, как и между нотами музыкального ряда. Этот простой рисунок стал для маленькой девочки, уже освоившей музыкальную грамоту, настоящим откровением. Он открыл ей дверь к научному пониманию сродства.

И вдруг сейчас этот рисунок по непонятной причине вновь ее взволновал. Адриана принялась внимательно его рассматривать, прочитывая каждое латинское слово, пытаясь найти причину своего беспокойства.

И нашла. Возле самого завитка «скрипки» она увидела ключ, с помощью которого можно было натягивать или ослаблять космическую струну. Ключ держала рука, которая высовывалась из облака. Конечно же, это было наивное изображение руки Бога – мастера, настраивающего космический инструмент. Но почему-то эта рука заставила ее вспомнить совсем не Бога.

Адриана посмотрела на свою руку и вспомнила то ощущение, что возникло у нее, когда она дотронулась до руки Креси. Оно показалось ей смутно знакомым. И сейчас она поняла, что то прикосновение было подобно прикосновению к вибрирующей струне, будто это ее собственная рука невзначай тронула струну космического монохорда.

Адриана продолжала смотреть на рисунок, но она уже не видела его. Перед глазами возникла формула, явившаяся ей в том странном полусне-полуяви, когда она таким необыкновенным образом сотворила из пустоты свою обожженную руку.

Это была формула гармонии.

Ее бросило в жар, она забегала по комнате. Нашла маленький столик, на нем чернила и перо, но бумаги не было, она выдвинула все ящики и высыпала их содержимое на пол. Адриана рылась в книгах в надежде обнаружить хоть какой-нибудь клочок, в отчаянных поисках ее взгляд наткнулся на роман Скюдери «Знаменитые женщины». Мрачно усмехнувшись, она открыла книгу, вырвала страницу, на которой было много пустого места, и начала писать. Когда она исписала эту страницу, ей попалась на глаза еще одна совершенно бесполезная книга – «Поликсандра». Она и оттуда выдрала страницу и продолжила работу. Сердце ее учащенно билось, ее охватила страсть, сродни той, с какой она любила Николаса, страсть, подобная симфонии. К горлу подкатывались слезы, когда к ней возвращалось давно забытое возбуждение – видеть, открывать, понимать.

Вошла служанка, и Адриана почти закричала и отослала ее прочь. Затем пришла няня и спросила, не желает ли она видеть сына, но и ее Адриана выставила за дверь. За окнами стемнело, в двери вновь постучали, и Адриана нехотя повернула лицо к непрошеному гостю.

Тряхнув головой и возвращая себя к реальности, она увидела д'Аргенсона.

– Вы так напугали слуг, – сказал он, внимательно глядя на нее.

– Прошу прощения, кажется, я слишком увлеклась работой.

– Ах, вот как. Я не думал, что отобрать несколько книг такое сложное дело, но я так мало понимаю в науке. Если это слишком обременительное занятие…

– Нет, это не обременительное занятие, – ответила Адриана. – Просто одна из книг натолкнула меня на интересную мысль, и я решила ее записать, пока она не исчезла.

– Научная мысль? – спросил он слегка удивленно, но без излишнего изумления.

– Да… – Она на мгновение замолчала, а потом ответила так, как сделала бы во времена своего пребывания в Версале: – Это касается моих личных научных интересов.

– Правда? А я слишком далек от науки. Я преклоняюсь перед вами, если вы понимаете, что написано хотя бы в сотне хранящихся здесь книг. – Он склонил голову. – Смею надеяться, что я своим вторжением не нанес непоправимого ущерба науке. У меня была на то уважительная причина. Мадемуазель Креси желает вас видеть.

– Вероника? Она пришла в себя?

– Рад подтвердить это.

– Благодарю вас за добрую весть, – сказала Адриана.

Она была рада, что ее признание в любви к науке не привело д'Аргенсона в замешательство и не огорчило его. Повинуясь порыву, она приподнялась на цыпочках и поцеловала его в свернутый набок кончик носа. От неожиданности он залился краской.

– Мадемуазель! – вскричал он, оправившись и придя в себя. – С чего это мой нос удостоился такой чести?

Она отвернулась, чтобы собрать свои записи и закрыть чернильницу.

– Возможно, когда-нибудь я открою вам эту тайну. А пока знайте, что я вам благодарна.

– Мой нос также вас благодарит. От вашего поцелуя он почти выпрямился. Если у вас появится желание оказать подобную услугу другим анатомическим…

– Тсс, – остановила его Адриана, – не заставляйте меня ни о чем сожалеть.

Он улыбнулся, на его совсем не детском лице появилась какая-то мальчишеская улыбка.

– Хорошо, не буду, – ответил он, поклонился и легкой походкой вышел из комнаты.

Мгновения не прошло, как она последовала за ним. Пройдя по темным коридорам дома, она оказалась в комнате Креси. Как и было ей сказано, рыжая красавица пришла в себя, голова ее была приподнята и опиралась на подложенные подушки.

– Вероника, я рада, что тебе стало лучше. Я так о тебе беспокоилась.

– Правда? – с трудом произнесла Креси.

– Я просто счастлива, что ты пришла в себя. Ты знаешь, что нас ждет в самом ближайшем будущем?

– В самых общих чертах д'Аргенсон посвятил меня в планы герцога. Он хороший человек, друг Николаса.

– Вероника…

– Что?

Адриана опустилась подле кровати на колени и взяла ее за руку. Взяла ее левой, настоящей рукой и почувствовала тепло и легкое пожатие.

– Вероника, я люблю тебя. Ты и я, мы вместе выжили. Я не знаю, что у тебя на сердце – и, вероятно, никогда не узнаю, – я просто говорю тебе, что люблю тебя.

– Спасибо. Это приятно слышать, особенно после того, как ты стоял у края могилы. – Она говорила, и, казалось, губы ее дрожали.

– Я люблю тебя, – снова повторила Адриана. – Хотя я знаю, что ты не всегда говорила мне правду и о многом умалчивала. Но, Вероника, с этим пора покончить раз и навсегда.

– Я понимаю тебя.

– Это ведь так просто.

– Это так просто. Я вызвалась быть твоей защитницей, но, кажется, я больше на это не способна. Я могу умереть, если мы отправимся вместе со всеми на восток. Моим еще свежим ранам может не понравиться тряска по проселочным дорогам. Когда-то я думала, что смогу защитить тебя, не говоря тебе о многом, но сейчас… – Она закрыла глаза. – Но сейчас я должна поверить в тебя.

– «Поверить в меня»? Но что это значит?

– Что ты будешь сильной. Что будешь идти вперед. – Она закашлялась. – Я даже не знаю, с чего начать.

– Я тебе подскажу. Скажи мне, как так получилось, что вместо моей сожженной руки ангел даровал мне новую руку?

 

3

Вор

Бен ругался на чем свет стоит, в то время как ладони его скользили по украшенному лепниной карнизу. Глаза закрывались, чтобы не видеть, как мир кружится в радужном, калейдоскопическом круговороте. «Лучше вообще ничего не видеть, чем настроить эгиду на самую высокую вибрацию», – подумал он. Даже сквозь плотно сжатые ресницы Бен мог разглядеть вращающиеся разноцветные кольца.

Не открывая глаз, он еще крепче ухватился за карниз, надеясь, что никто не слышит, как его ноги стучат по стене. Он не боялся, что его кто-нибудь увидит – в эгиде и на такой высоте он может показаться лишь колышущейся ветром тенью, но если он наделает много шума, то они догадаются, что он здесь.

Помехой в его восхождении было не то, что мир слеп к нему, а то, что он в такой же степени слеп к миру.

Наконец ему удалось подтянуться, и, взгромоздившись на карниз, он вдохнул поглубже и попытался вновь открыть глаза. Возникла Прага – черный силуэт на мерцающем разноцветными красками фоне. Казалось, будто он сам стал призмой, расщепляющей свет.

И снова его посетила мысль: какого дьявола он лезет в дом к этому человеку? Действительно ли у него на то есть веские причины? Конечно, сэр Исаак разозлится, если он не принесет книгу. Но это можно и пережить. Важнее другое: если Ньютон не сойдет с ума, то «Сефер Ха-Разим» может стать решающим звеном в спасении Праги.

Но, сидя на карнизе и вцепившись руками в раму открытого окна, он понимал, что все это объясняет лишь причину, почему он вернулся за книгой. Но это не объясняет то, почему он смылся от Роберта и Фриска, выждал, пока Исаак бен Иешуа уйдет из дому, после чего предпринял это безумное восхождение по стене. А правда заключалась в том, что он считал унизительным для себя вернуться, посмотреть рабби в лицо и признать, что он в силу своего невежества позволил себя обмануть и взял не ту книгу, и умолять дать ему нужную.

Ему снова мешала гордость. Именно она не позволила ему сверить название книги с названием, записанным на листке бумаги. И сейчас все та же гордость не позволяла ему войти через дверь, а не лезть в окно. Слава богу, сейчас он осознал допущенную ошибку, надо признаться, не такого уж дурака воспитал Джошуа Франклин!

Но поскольку дело наполовину сделано и он уже сидит на подоконнике, то теперь остается только завершить его, то есть заглянуть в окно.

Внизу, на улице, кипела жизнь: слышались разговоры, смех, зазывные крики уличных торговцев на знакомых и незнакомых языках. Где-то пекли хлеб, и по улице распространялся соблазнительный запах. Желудок тут же напомнил ему, что он не ужинал вчера и не завтракал сегодня, если не считать несколько глотков пива, а время уже шло к полудню.

Вздохнув, он принялся осматривать комнату и чувствовал себя подобно пьянице, которому туман в голове мешает признать хорошо знакомую обстановку его же собственного жилища. Вот тот большой предмет, должно быть, кровать, предположил Бен, а тот – письменный стол. Присмотревшись, он не заметил в комнате никакого шевеления, из чего заключил, что никого живого в комнате нет. Казалось, что и перед окном ничего опасного нет. Чтобы окончательно в этом убедиться, он начал приседать, ощупывая пространство вокруг себя руками, пока руки не коснулись пола.

Он не знал, надолго ли ушел рабби. В конце концов, нет ничего ужасного в том, что он просто посмотрит, что есть интересного. Старик же обещал дать им книгу. И если он сейчас найдет «Сефер», то это не будет воровством, а всего лишь осуществлением обещанного.

Удовлетворенный подобными рассуждениями, он стал отходить от окна вглубь комнаты, насколько возможно осторожно, прислушиваясь, затаив дыхание, хотя, казалось, что все звуки поступают только с улицы, в доме – тишина. Осторожно он достал из кармана камзола ключ от эгиды, в глаза ударил белый свет, радужное сияние свернулось.

Как и предполагал, он оказался в спальне, чья обстановка поразила своим аскетизмом. Дверь, ведущая из спальни, была чуть приоткрыта.

Осторожно, вздрагивая при каждом скрипе половицы, он подкрался к ней и выглянул. Увидел лестницу и еще две двери. Немного успокоившись, так как не заметил ничего подозрительного, он выскользнул из спальни и направился к двери по левую руку, вспомнив, что рабби поднимался наверх, когда уходил за якобы «Сефер Ха-Разим».

Там оказалась библиотека, и сердце Бена подпрыгнуло и оборвалось – подпрыгнуло от радости, что библиотека так быстро найдена, оборвалось от ужаса – его глазам предстало огромное количество книг, никак не менее тысячи, и все на древнееврейском. Ругаясь, он тихонько закрыл за собой дверь и направился к полкам, заставленным книгами, прошел мимо столика, на котором лежали алхимические приборы, – мензурка, ступка с пестиком и, по всей видимости, барометр. Его охватила тоска, сколько же времени у него уйдет на поиски книги! Вздохнув, он начал обход полок слева, ища книги, заглавие которых начиналось с древнееврейской «С». Нашел одну, сравнил ее заглавие с названием, написанным рукой Ньютона, пошел дальше.

Часы на стене тикали, отсчитывая время. Прошел час, а «Сефер Ха-Разим» не была найдена, а он успел просмотрел только малую часть библиотеки, и внутренний голос подсказывал ему, что он ничего не найдет. И тогда Бен начал рассуждать: что бы сделал он, Бенджамин Франклин, если бы к нему пришли какие-то незнакомые люди и попросили у него книгу, которую ему не хочется отдавать? Конечно, он бы ее спрятал, а если бы нежеланные просители вернулись, то он бы стал утверждать, что у него этой книги никогда и не было. Руководствуясь приказом императора, они могли бы обыскать его полки, но ничего бы не нашли, и им бы ничего не оставалось, как поверить в его ложь.

Но почему же старик сразу не обманул их и не сказал, что у него нет такой книги? Вероятно, он счел себя вправе не давать то, что являлось его собственностью. Бен готов был с этим согласиться – собственность человека должна ему и принадлежать, – но его личные интересы шли вразрез с этой истиной. И вообще, зачем старик обманул его?!

Он оставил в покое полки с книгами и принялся оглядываться, размышляя, куда же можно было спрятать книгу. Где тут у рабби могут быть потайные ящики, секретные шкафы? Он проверил стол, заглянул под ковер на полу, но ничего не нашел. Он бродил из комнаты в комнату, уже совершенно уверенный, что в доме, кроме него, никого нет, он заглядывал в шкафы и буфеты, в коробки и ящики, и все без толку.

В который раз обходя дом, размышляя, сколько еще старик будет отсутствовать, он вдруг обратил внимание на некоторую странность на кухне. На чистом деревянном полу была рассыпана черная земля вперемешку с песком. Это были единственные следы грязи в безупречно чистом доме. Он пошел по едва заметному следу, и тот привел его в кладовку. Он уже был здесь но сейчас он осмотрел помещение более пристальным взглядом и заметил медный крюк на дальней стенке. Он покрутил его, и стена со скрипом, тяжело отодвинулась и открыла вход в кромешную тьму.

Казалось, будто черная как смола темень испугала пламя свечи, и оно задрожало, заметалось из стороны в сторону. Бен подумал, как давно он не прикасался к свече, хотя раньше он был учеником отца в свечной лавке и сам делал их чуть ли не каждый день. На некоторое время свечи вышли из обихода, их сменили алхимические лампы, но потом и лампы стали редкостью, так как их делали в основном в Англии и Голландии, а там сейчас производство и торговля переживали трудные времена. Как бы то ни было, в свете свечи он мало что мог рассмотреть, лишь запотевшие каменные стены. Нос его поведал ему о большем – в подвале пахло не только сырой землей, но еще серой и аммиаком. Знакомый ему едкий запах алхимической лаборатории.

Лестница закончилась, ноги ступили на грязный пол, и здесь пламя свечи успокоилось, выровнялось и сделалось ярче. Он стоял в помещении, напоминающем по форме пузырь, с куполообразным потолком, от стены к стене – не более тридцати футов, пространство пугало и давило своими маленькими размерами. Для чего же это помещение предназначено?

Об этом не трудно было догадаться, взглянув на довольно большой каменный стол, где размещались стеклянные колбы, реторты, фарфоровые мензурки, древняя лампа и статуэтка, робко блеснувшая в свете свечи. Очень осторожно он зажег лампу.

В более ярком свете ему сразу бросились в глаза две вещи, и мурашки побежали у него по спине. Во-первых, стол был вовсе не стол, а каменная крышка саркофага. Во-вторых, свет лампы падал на единственную книгу, толщиной не более дюйма. На поблекшей золоченой обложке он прочитал «Сефер Ха-Разим».

– Ах, вот ты где, моя хорошая, – прошептал он, беря книгу обеими руками, изумляясь, через что ему пришлось пройти, чтобы добыть эту тонюсенькую книжицу.

Исаак бен Иешуа, должно быть, хорошо посмеялся, вручив ему тяжеленный фолиант.

«А сейчас, – подумал Бен, – скорее бежать отсюда. От этой могилы, из этого дома, из этого странного квартала».

Из предосторожности он включил эгиду на низкую частоту колебаний и в этот самый момент увидел нечто, что привлекло его внимание и встревожило.

Краем глаза в преломленном свете он заметил какую-то тень. Вначале он подумал, что это его собственное отражение, но тень метнулась в его сторону.

Было такое ощущение, что паук вцепился ему в губы. Сделалось и смешно, и страшно, так что он просто замер в остолбенении, пока тень приближалась – это был какой-то безгласный призрак, без лица и признаков пола. И лишь когда призрак протянул к нему пальцы, похожие на тонкую пленку масла на темной воде, он пришел в себя, но было уже слишком поздно. Призрачные пальцы проникли в его грудь, к самому сердцу. Вдруг его окутало белое пламя, которое как-то странно потрескивало. На мгновение он почувствовал, как будто щипцами сдавило сердце, и это вызвало нестерпимую боль, словно тяжелый камень придавил ему грудь. Раздался ужасный крик, такой неестественный и резкий, что Бен не сразу понял, что это его собственный крик. Вспыхнула молния, и послышались раскаты грома, и Бена резко отбросило к стене, а призрак преобразился: Откуда-то появилось голубое пламя и обвило его.

Он не помнил, как оказался на верху лестницы, грудь сдавливало, и голени сильно болели, словно, поднимаясь, он ударялся ими о каждую ступеньку. Мельком заметил, что книгу он не выпустил, все так же сжимает в руке. Подвывая от ужаса, Бен с грохотом вернул на место отодвинутую стену и бросился к входной двери, напрочь забыв о своем намерении покинуть дом тихо, никем не замеченным. То, что произошло с ним в доме, походило на сон, который он видел прошлой ночью: там, во сне, он бежал, бежал, как дикий зверь, чтобы спасти свою шкуру. И события сна были более реальными, нежели сама реальность, с которой он только что столкнулся.

Когда он выскочил на улицу, наверное, с десяток голов повернулось в его сторону, но он промчался мимо, чтобы не видеть их удивления, страха, раздражения. Солнечный свет, вид улицы причиняли ему настоящую физическую боль, потому что все это казалось ему обманом, яркой, веселой картинкой на ветхом холсте. Наука была живописным полотном. Существо, которое преследовало его, – холстом. Его жизнь, биение его сердца были нарисованными. Но смерть – реальностью, и она шла за ним по пятам. Он чувствовал ее.

Бен повернул за угол и обернулся, он был уверен, что видел, как привидение вышло из дому – разноцветное расплывчатое пятно.

Когда он достиг Карлова моста, ноги казались тяжелыми, словно каменными, и переставлялись как-то автоматически. Охватившая его паника постепенно улеглась, хотя ему каждый раз становилось не по себе, стоило только прислушаться к тяжелым ударам сердца. Сейчас оно билось более или менее ровно, но он ясно помнил то ощущение в подвале, когда ему почудилось, будто от сердца отхлынула вся кровь, и оно судорожно сокращается, словно пытаясь закачать кровь обратно, – так ловишь ртом воздух после удара под дых.

Он чуть не умер там, в этом ужасном подвале. А может, он еще и умрет, только чуть позже.

Бросив взгляд назад, на ту сторону реки, такую ненавистную, он все же не заметил следовавшего за ним привидения.

Оно сумело коснуться Бена и через эгиду, конечно, не без последствий и для себя, как можно было догадаться. Но все же оно пробило эгиду! А что если оно его найдет потом…

Он стиснул зубы, отчего лицо его приобрело суровый вид, покрепче сжал к руке книгу. «Ну, теперь уж Ньютон обязан будет поговорить со мной откровенно», – решил он.

– Ты говоришь, привидение тебя коснулось? – произнес Ньютон. Глаза его светились чем-то таким, что у любого другого человека можно было бы определить как любовь.

– Не просто коснулось, а дотронулось до самого сердца!

– И ты… Ты можешь сказать, что за природа у этого существа – огненная или тонко-воздушная? – Ньютон шагал взад и вперед по комнате, заложив за спину руки.

Бен недоуменно заморгал.

– Мне показалось, оно вообще ни из чего не состоит, – прошептал он. – У меня было такое ощущение, что это ангел смерти.

– Да, но что сделало его природу видимой? Посредством какого элемента он воплотился?

– У меня не было времени, чтобы изучать его природу, – ответил Бен. – Сэр, он может теперь искать меня повсюду, даже сюда прийти.

– Ты считаешь, что он страж этой книги? – Ньютон потряс в воздухе «Сефер Ха-Разим».

– Или могилы, или… да я не знаю. Я увидел его в тот момент, когда включил эгиду. До этого он оставался невидимым. Но я могу точно сказать, что действие, которое оказала на него эгида, ему очень не нравилось.

– Эгида здесь ни при чем, – сказал Ньютон. – Он страж книги.

– Вы… – Бен аж задохнулся от возмущения, но сдержался. – Вы хотите сказать, что знали о том, что это привидение появится, как только я возьму эту книгу?

– Я не посылал тебя воровать книгу, Бенджамин. Я посылал тебя попросить ее на время. Ведь тебе хорошо известно, что воровство заслуживает наказания.

– Так старик же не дал ее. Что же мне теперь, вернуть ее назад?

Ньютон мгновение колебался, его взгляд вспыхивал, когда останавливался на книге, а потом вновь уходил в сторону.

– Очень скоро придется это сделать, – произнес он.

– Очень скоро… Тогда вам, сэр, не за что меня ругать, коль вы заинтересованы в плодах моего преступления. Получается, что и вы принимали участие в воровстве.

– Я не хотел, чтобы ты ее воровал, – повторил Ньютон. – Я и словом об этом не обмолвился. Но уж поскольку преступление совершено, а мне очень нужна эта книга… Но в будущем не совершай ради меня никаких грехов, ты понял меня?! Делай то, о чем я тебя прошу, но не своевольничай! – Он провел рукой по золоченым буквам книги. – Посылая тебя за книгой, Бенджамин, я не знал, что подвергаю тебя опасности. Ты не должен думать, что я сделал это намеренно. И хотя ты немного перестарался, я все же весьма признателен тебе за оказанную услугу.

– Спасибо на добром слове. Но, сэр Исаак, я должен вам еще кое-что сказать. После нашей вчерашней аудиенции у императора у меня состоялась очень важная беседа с принцем Савойским.

– «Смерть обрушится на наши головы с небес», – повторил Ньютон слова принца.

– Он с вами уже говорил об этом?

– Говорил, после того, как ты ушел.

– Я пошел в обсерваторию.

Ньютон понимающе кивнул.

– Бессмысленный поход. Как из бесчисленного множества узнать одну-единственную?

– Вы тоже так думаете? Значит, московиты действительно хотят обрушить на Землю комету?

– Возможно. У них было достаточно времени и, похоже, знаний тоже.

– Но как же нам их остановить?

Ньютон, сильно нахмурив лоб, сделал еще несколько шагов, держа перед собой книгу:

– Я объясню тебе это через пару дней, а пока ты не забивай себе этим голову.

– А что если у нас осталось мало времени?

– Достаточно.

– Откуда вам это известно, сэр?

– Мне известно. В нашем распоряжении месяц или чуть больше.

– Сэр, если бы вы сказали мне, откуда вам это известно, то я бы сразу же успокоился.

– Успокаивать твою разгоряченную голову, Бенджамин, не моя первейшая задача. Все, что от тебя требуется сейчас, просто поверить мне на слово. Я обещаю, как только моя новая система будет завершена, я тебе все расскажу и объясню. А пока просто успокойся. Падение кометы на Прагу не застанет нас врасплох. Пока обстоятельства нас не принудят, я не хочу покидать этот город. Мне просто необходимо здесь находиться для решения моей нынешней…

– Покидать? – перебил его Бен. – Вы сказали – покидать? Я думал, что ваша система может спасти Прагу!

– Может, если у меня достанет времени настолько ее усовершенствовать и если у меня будет время ее применить. А если нет, то нам придется покинуть город.

– Нет! Я не согласен! Одна комета уже разрушила Лондон, и какой громадный вред она нанесла всей Земле! Мы не может равнодушно стоять в стороне и позволить еще одной комете упасть на Землю.

Ньютон спокойно наблюдал, как Бен распаляется.

– Моя система еще не готова, – сказал он. – Она не совершенна, и пока она таковой не станет, применять ее нет смысла, никакой пользы не будет.

– Ну, так позвольте мне вам помочь! Я мог бы рассортировать ваши записи, или взять на себя часть экспериментов, или…

– Ты только что мне очень помог, и я выразил тебе свою признательность. Какой еще благодарности ты от меня требуешь?

– Я не требую благодарности! – Бен почувствовал, что срывается на крик. – Я просто хочу спасти Прагу!

Ньютон тяжело вздохнул, наградил Бена суровым взглядом и решительно направился в сторону своего кабинета.

– На сегодня наш разговор окончен. Императорский корабельщик желает задать тебе несколько вопросов. Думаю, тебе нужно на них ответить. Всего хорошего, господин Франклин.

Все дальнейшие протесты Бена оборвал стук закрывшейся двери.

По дороге в свою комнату Бен почувствовал, как слезы текут у него по щекам. Казалось, что внутри что-то дрожит, того и гляди, он сейчас рассыплется – ужасное состояние, название которому он не знал. Бен ненавидел такие состояния, злился, считая это слабостью, детской беспомощностью. Он ускорил шаг, не желая сейчас попасться кому-нибудь на глаза.

Войдя в комнату, он поспешно закрыл за собой дверь, шатаясь, подошел к кровати, почти ничего не видя от слез, и рухнул, и заревел в голос, и потокам слез не было конца, словно лились они из той же самой тучи, что поливала дождем Ноев ковчег. Но прошло время, и слезы иссякли, а в груди сделалось сладко и тепло. Быстрым движением он вытер глаза и нос, сел и задумался, что же ему делать. И только теперь, подняв глаза, он увидел горничную, которая сидела, не шелохнувшись, на стульчике в углу.

– Ты здесь? Ты почему притаилась?

– Я не хотела вас тревожить.

– Нет, дорогуша, ты просто наблюдала за мной. Хотела посмотреть, как ученик великого Ньютона рыдает, словно ребенок, чтобы было потом о чем посудачить с подружками. Ну что сидишь? Иди, рассказывай! Что мне с того!

– Да зачем же я буду делать такие недостойные вещи? – удивилась горничная.

Бен снова вытер глаза.

– Только не прикидывайся, что ты любишь меня, – буркнул он. – Ты достаточно ясно выразила свои чувства.

– Разве? Конечно, я признаю, что не испытываю к вам любви, но для этого я вас плохо знаю…

– Достаточно хорошо. Разве это не твои слова: «Я слышала, что о вас говорят…»

– Но вы можете опровергнуть все слухи, которые о вас распускают, если это только слухи, а не истинная правда. – Она встала, уперев руки в бока. – Скажите мне, что вы не рассчитывали затащить меня в постель, а на утро сказать: «Спасибо, дорогая, что ты была моей шлюхой на одну ночь». Скажите мне, и я вам поверю.

– А что мне лгать, – начал Бен. – У меня есть девчонка в Мале Стране, и она меня вполне устраивает. И я должен заметить, прошу прощения, конечно, но тебе с твоей внешностью с ней никак не сравниться.

При этих словах горничная чуть покраснела.

– Но мои слова вы все же не хотите опровергать. Вы считаете меня уродиной, и пусть, думаете вы, она не может быть достойной победой, но по крайней мере – легкая добыча. Что, не так разве?

Бен открыл рот, но выражение ее лица или что-то иное заставило увидеть себя самого со стороны: разгуливающего в одной рубашке, без штанов, и отпускающего какие-то робкие намеки. И эта девчонка увидела его таким, каков он есть на самом деле, а не тем, кем он хотел казаться и каким видели его большинство его «побед». И это было невыносимо.

– Я и не отрицаю, – наконец сказал он. – Я бы хотел тебя уговорить, но это не…

– Что – не?..

Бен потер переносицу.

– Мне кое-что от тебя нужно, что-то такое, на что мне тебя действительно надо уговаривать.

– Да что такое существует на свете, кроме моей невинности, чего бы вы не могли от меня получить без моего на то согласия?

– Ключи. Ключи от комнат сэра Исаака.

Она оторопело уставилась на него:

– Что? Вы же его ученик. Что же заставляет вас за ним шпионить?

– Он скрывает от меня нечто жизненно важное.

– Понятно. Ну, если все дело только в этом… – Она развернулась, чтобы уйти.

– Нет, пожалуйста, подожди, – взмолился Бен. – Прости, в тот день я вел себя совершенно неправильно. Даже неприлично, я приношу свои извинения. Но мне действительно нужна твоя помощь.

– Сэр, вы просите, чтобы я рисковала своей жизнью, но вы ни за что не заставите меня сделать это. Вот если бы вы объяснили, каким боком это меня касается…

Бен потряс головой:

– Ты совершенно не похожа на обычную горничную. Откуда ты? Как тебя зовут?

Она вздохнула:

– Всего хорошего.

– Нет, подожди. Я очень хочу тебе все объяснить, но… я не могу.

– Ага. Значит, сэр Исаак вам не доверяет, вы не доверяете мне, и потому все секреты останутся в своих тайных ящичках. Может, это даже и к лучшему, если вспомнить, что случилось, когда Пандора открыла свой ящик.

– Ну постой же, постой. – Бен тяжело вздохнул и снова опустился на кровать. – Праге угрожает смертельная опасность. Мой учитель утверждает, что он обладает знаниями, с помощью которых беду можно было бы предотвратить. Но он не хочет со мной ими поделиться, а я не могу сам ничего сделать, не заглянув в его бумаги.

– Смертельная опасность? – переспросила она в некотором замешательстве. – Но чем же вы можете помочь, если даже ваш учитель бессилен?

– Подойди сюда. Поближе.

Она постояла в нерешительности, потом все же подошла.

– Еще ближе. Наклонись. – Он немного разозлился, увидев выражение ее лица. – Да подойди же, я не кусаюсь.

Она подошла и наклонилась, так что расстояние между их лицами было не более фута. Бен заметил, что у нее зеленые глаза.

– Для начала тебе вот что следует знать, – прошептал он едва слышно, – мой учитель в целях спасения своей жизни может в самое ближайшее время покинуть Прагу. Но при этом он не станет предупреждать население города о грозящей опасности. Я же хочу, чтобы все было по-другому. Как только я узнаю, что больше не осталось никакой надежды на спасение, я подниму тревогу. И если ты любишь этот город, ты должна помочь мне.

Она продолжала, не мигая, смотреть в его глаза. Затем наклонилась к самому его уху и выдохнула так, что ему сделалось щекотно:

– У меня нет ключа. Но я могу его достать.

– Умоляю тебя, сделай это!

– Условия усложняются, – сказала она.

– Назови свои условия.

– Я войду в комнату с вами вместе, чтобы удостовериться, что вы там ничего не украдете.

– Хорошо. Что еще?

– Я очень хочу посмотреть в телескоп.

Бен отодвинулся и оторопело уставился на нее. Она как-то по-особенному поджала губы, так что они у нее чуть растянулись в стороны, и ему нестерпимо захотелось ее поцеловать. Но он взял себя в руки и отогнал некстати возникшее желание, его осуществление грозило отнять у него все, чего он сейчас добился. И он только молча кивнул в ответ на ее просьбу.

Она кивнула в знак того, что они уговорились, и выпрямилась.

– Я приду завтра вечером… скажем, в полночь. И вы позволите мне посмотреть в телескоп. А потом мы поговорим о ключе. – Она сделала реверанс, развернулась и направилась к двери. Уже взявшись за ручку двери, она оглянулась. – Ленка, – сказала она тихо, – меня зовут Ленка.

 

4

Рассказ Креси

Креси перестала кашлять и попыталась улыбнуться.

– Ангел даровал новую руку, – вслед за Адрианой повторила она.

– Расскажи, прошу тебя.

– Ну вот, тебе известно, что это был ангел, – вздохнула Креси. – Очень хорошо. Посмотри, здесь никого нет? Нас никто не подслушивает?

Адриана подошла к двери и выглянула в коридор – там было пусто. Закрыв поплотнее тяжелую дубовую дверь, она вернулась к постели Креси.

– Мы одни, – заверила Адриана.

Креси, морщась от боли, попыталась сесть повыше, и это ей удалось.

– Ты никогда не была посвящена в тайные господинии «Корая»? – начала она.

– Тайные господинии? Я даже никогда о них и не слышала.

– Да. После того, как я предсказала твой брак с королем, мы решили посвятить тебя сразу же после венчания.

– Теперь мне понятно – я никогда не была действительным членом «Корая».

– Вовсе нет, ты была членом «Корая», но ты не принимала участия в тайных господиниях. Господинии восходят ко времени образования нашего ордена. И у них такая длинная история, но я постараюсь изложить ее как можно короче.

– Ничего, пусть рассказ будет длинным. За последние два года мы впервые заговорили о «Корае».

Креси открыла рот, но тут лицо ее исказилось от боли, она снова откашлялась, а затем продолжила:

– «Корай» учил нас: для того чтобы создать наш мир, Бог вначале должен был из него удалиться, то есть он должен был создать мир, в котором его нет, с тем чтобы в нем могла существовать конечная материя. Создав такой мир, он уже не мог в него войти, не разрушив его, поэтому он сотворил слуг, которые могли бы в нашем мире осуществлять его волю. И были созданы существа из стихий воздуха и огня – офанимы, херувимы, серафимы, одним словом, ангелы. Посредством их он сотворил – весь наш физический мир – животных и растения, мужчину и женщину. Женщина получила имя Лилит.

– Очень интересно, – промолвила Адриана.

Креси закрыла глаза.

– Я знаю, ты все воспринимаешь скептически, но выслушай меня до конца. Лилит во всех смыслах была совершеннее Адама. Ее страсть к плотским наслаждениям превышала страсть Адама, и ей не хватало того, что он мог ей дать. Адам не был ее единственным любовником. Она соблазняла ангелов, и они посвятили ее в тайные законы, в соответствии с которыми существует Вселенная. За то, что она была свободной женщиной, за то, что она во всех смыслах превосходила Адама, она была заключена в тюрьму. А Адаму была дана новая, милая и послушная жена – Ева.

Но Лилит успела нарожать много детей. И хотя часть из них была, как и их отец, примитивными созданиями, другие же, подобные Лилит, смешались с потомками Адама и Евы и со временем выросли смелыми и свободными, они заключали браки между собой и передавали силу Лилит из поколения в поколение. Афина была дочерью Лилит, ее все почитали богиней. И в тебе, и во мне также течет ее божественная кровь.

– Возможно, но только в метафорическом смысле, – ответила Адриана. – Я должна признаться, что твой рассказ отличается от того, что я слышала раньше. Разве Лилит не мать демонов? И тогда получается, что мы с тобой тоже демоны?

– Эта ложь пошла от Адама и Евы. Конечно же, у них были причины пускать в Лилит отравленные стрелы. Но, Адриана, подумай хорошенько, ведь Лилит была сотворена в соответствии с замыслом Бога. Почему же ее нужно считать ошибкой Бога? И почему он заключил ее в тюрьму?

– У «Корая» есть ответы на эти вопросы?

Креси утвердительно кивнула:

– Разумеется. Тот, кто изгнал с Земли Лилит и создал Еву, не был богом, это был самозванец, один из ангелов по имени Люцифер. Он захватил наш мир – мир, в котором не было Бога, и провозгласил его своим царством.

– Из этого следует, что нашим миром правит дьявол, а вовсе не Бог. Получается славная философия, которая очень просто объясняет существование греха на Земле, – сказала Адриана. – Я не могу допустить, чтобы умнейшие женщины, что составляли «Корай», могли верить в такие глупости.

– Я не стану утверждать, что они действительно в это верили. Но это то, чему меня там учили. Я допускаю, что все это – чистейшая ложь, легенда, придуманная для того, чтобы усилить нашу собственную значимость. Но, Адриана, в этой легенде может быть крупица правды. Ангелы… ты знаешь, что в древней Иудее их называли malakim? Ты знаешь, что означает это слово?

Адриана вздохнула:

– Мои интересы не выходят за пределы физики и математики.

– Оно переводится как «тень бога». Древние евреи знали, с кем они имеют дело, хотя Церковь сегодня напрочь об этом забыла. И они, Адриана, реально существуют. И ты их видела, один из них испепелил твою руку, другой тебе ее вернул.

Адриана, нахмурившись, кивнула.

– Во что ты веришь, Адриана? Ты веришь в Бога?

Адриана оторопело посмотрела в лицо рыжеволосой красавицы.

– Конечно. Креси, разве ты не понимаешь, как хрупка наша Вселенная? Как в ней все взаимосвязано? Исчезни гравитация и другие виды сродства, вместе с ними исчезнет и порядок, воцарится хаос. И если есть главный закон Вселенной, Вероника, то есть и тот, кто этот закон создал.

– Я не философ, но я с тобой согласна. Скажи мне, вы, философы, открываете законы, посредством которых Бог управляет миром, и вы ищете способы, как овладеть этими законами?

– Да, именно так.

– Тогда почему я должна убеждать тебя в том, что ангелы действительно существуют?

– Креси, я никогда не сомневалась в их существовании, поскольку и в Библии о них рассказывается. Но Библия часто прячет реальность под покровом очень непонятных символов. Когда-то мне думалось, что под ангелами нужно понимать стихии, такие как воздух, вода, огонь, земля, а также и гравитацию, траекторию, гармонию звука. Но ты права, я ошибалась. Существо, которое охраняло короля, было… не знаю кем – ангелом ли, дьяволом, духом загробного мира, джинном. Но я знаю, что это было разумное существо и злобное. Но, Вероника, я должна узнать, кто они на самом деле. Я не могу ограничиться теми знаниями, которые дают тайные господинии. Живут ли эти существа жизнью или только ее имитируют? Есть у них душа? Из чего они сотворены, из материи или из чего другого?

Креси кивнула:

– Я знала, что ты будешь задавать мне все эти вопросы, но я не могу тебе на них ответить. Я могу лишь сказать, что эти существа, по всей видимости, сотворены Богом.

– Если так, то они должны подчиняться Его законам. И в таком случае их можно понять посредством математических формул. И если они кажутся нам чем-то сверхъестественным, мистическим, то это только потому, что мы не умеем правильно поставить вопросы и правильно провести эксперименты.

– Ну и какие же ты, моя дорогая, собираешься ставить эксперименты, чтобы изучить их природу? Как ты заманишь ангела в свою лабораторию, чтобы подвергнуть его анатомическим опытам? – Креси снова закашлялась. – Нет, подожди, сейчас все пройдет. Мне нужно тебе еще кое-что сказать, пока я окончательно не лишилась сил.

– Я не хочу тебя утомлять, – заботливо и немного взволнованно сказала Адриана. – Если ты дашь мне слово, что будешь жить, то мы завершим этот разговор позже. Ты и так уже много мне рассказала, мне есть над чем подумать.

– Я еще не ответила на твой первый вопрос – кто подарил тебе новую руку.

– Ты потом ответишь.

– Хорошо, потом, но сейчас скажу только одно. Существует много различных видов malakim. Одних ты видела вокруг Густава, они в виде облака, с мерцающим в центре пламенем. Этого же рода malakus охранял короля и сжег твою руку. Существуют и те, кто в нашем мире остается невидимым для нашего глаза, но из этого не следует, что их вовсе нет. Но все malakim делятся на два вида: тех, которые хотят уничтожить человечество, и тех, кто этого не желает.

– Ангелы и слуги дьявола.

– Нет, все не так просто. Не имеет значения, как ты их назовешь – слугами дьявола или ангелами. Значение имеет то, кем они сами себя считают, в соответствии со своими желаниями или планами, которые осуществляются в мире, которому они принадлежат. Все они отрезаны от Бога. И я не знаю, возможно, они даже забыли о Его существовании или не признают Его. Они и нас, людей, не признают, мы для них – что минута для вечности или что для нас пылинки в воздухе. Но приходит время, и появляются философы, то есть пыль уплотняется и начинает мешать. Люди принимаются активно изучать законы Бога, истинные законы, которыми управляется Вселенная. Это, Адриана, приводит malakim в ярость, и, что еще хуже, это их пугает. И они борются с людьми. Зачастую они их просто убивают.

– Если все это так, то как же они допустили, что Гюйгенс, Лейбниц, Ньютон и… и я живем и еще публикуем то, что узнаем о законах Вселенной? Почему они никого из нас не убили?

– На то есть две причины. Во-первых, им не так легко нас убить, им трудно до нас дотянуться из того мира, где они обитают.

– Но ведь ты только что рассказала мне захватывающую историю о любовных связях земной женщины с ангелами, от которых она рожала детей. Библия повествует об Иакове, борющемся с ангелом, и о городах, превращенных ангелами в пепел.

Креси так стиснула руку Адрианы, что той стало больно.

– Представь на мгновение, что ты Бог. Ты оставила мир для того, чтобы создать его. Ты создала его на основе закона, используя определенное количество слов и ограничившись математическими сродствами. А затем те самые слуги, которых ты отправила в мир, чтобы они осуществляли твою волю, отделились от тебя и начали править, как им заблагорассудится. Что бы ты предприняла в такой ситуации?

– Я бы разрушила такой мир и создала новый.

– Но допустим, что ты есть тот самый Бог-любовь, о котором говорил Христос, и ты не можешь уничтожить свое творение.

– Тогда я бы сотворила новых слуг, чтобы они устранили отступивших.

– Ну а как уберечь этих новых слуг от соблазна проявить свою собственную волю в мире, недоступном Богу?

Адриана беспомощно развела руками.

– Ну хорошо, Креси, давай поменяемся местами, что бы ты сделала, будь ты Богом?

– Я нахожусь за пределами мира, который создан моими собственными руками и в соответствии с моей волей. Ты только что упомянула, что наш мир очень хрупкая конструкция. Что мне стоит чуть-чуть подкорректировать закон: здесь немного изменить гармонию, там подправить циферку, мир от этого не рухнет, но этого будет достаточно, чтобы лишить отступников некоторой силы и сделать их призраками в том мире, который они у меня украли. И что если эта крошечная поправка позволит моему любимому детищу – Человеку – однажды восстать против своих ложных учителей и изгнать их из мира?

И вновь перед глазами Адрианы возник рисунок, виденный ею в книге: из облака высовывается рука Бога и держит ключ космической настройки. Может ли Он повернуть его так, что Вселенная изменится?

Она покачала головой:

– Но они могут уничтожить нас.

– Это непросто. Им легче всего бороться с нами через посредников, которых они находят среди людей.

– Ну а какова вторая причина, по которой они нас всех еще не перебили?

Креси откинула голову на подушку.

– Они уже устали вас убивать. Потомки Лилит повсюду, и они не сидят сложа руки. Вы рождаетесь в каждом новом поколении и продолжаете неустанно изучать законы Вселенной. Некоторые malakim считают, что надо всех людей уничтожить, потому что на первый взгляд дети Лилит и Евы очень похожи.

– Но как уничтожить?

– Просто стравить людей, и они друг друга перебьют. Лондон, моя дорогая, это только начало.

У Адрианы возникло какое-то ужасное чувство, на мгновение ей показалось, что странная теория Креси совершенна, похожа на идеальную формулу. Но в следующую минуту что-то в этой идеальной формуле начало раздражать Адриану. Она никак не могла понять что. Где-то было поставлено неверное целое число, где-то совершалось неправильное действие. В самой основе она не верила Креси, но было что-то еще.

– Креси, откуда тебе все это известно? Это все тебе «Корай» открыл?

Креси засмеялась, но это был не смех, а какой-то клекот глубоко в груди, и ее голос ослаб до шепота, а ресницы задрожали мелко-мелко.

– Нет, моя дорогая. Я знаю все это, потому что я одна из них. Одна из malakim.

Адриана проснулась, голова ее покоилась на руках, лежащих на раскрытых книгах. Она никак не могла сообразить, где находится, и все пыталась вспомнить, что же заставило ее проснуться. Не успела она поднять голову, как взгляд ее тут же уткнулся в диаграмму, которую она изучала перед тем, как уснуть. Она видела серафима, четыре из его шести крыл были обернуты вокруг тела, а два широко раскрыты. Все крылья были усеяны глазами, глаза были также и на ладонях, на каждом пальце рук. Она вспомнила, когда она задремала, ей приснился сон, будто ее рука подмигивает ей.

За ее спиной кто-то вежливо кашлянул.

Это был Френсис Лоррейнский, он пристально смотрел на нее, и лицо его выражало удивление и чуть заметное беспокойство.

– Простите меня, мадемуазель, но Эркюль не должен был обременять вас столь тяжелым поручением.

– Ах нет, что вы, ваша светлость, – произнесла Адриана, протирая заспанные глаза. – Поручение вовсе не обременительное. Я надеюсь, мой выбор книг покажется вам вполне удовлетворительным.

– Будь моя воля, я бы все эти книги взял с собой, – с сожалением произнес Френсис. – Но должен признаться, что вы отобрали самые лучшие, будто мои мысли прочитали. Но почему вы спите здесь, когда для вас приготовлена удобная постель?

– Я читала, – призналась Адриана. – Будьте ко мне снисходительны, я так давно не видела книг.

– И какие книги! Я их ценю больше всех остальных.

– И я тоже, – сказала Адриана, широко улыбаясь.

– Правда? Как приятно это слышать. – Он на мгновение смутился, но это было так естественно для мальчика четырнадцати лет. – Простите, мадемуазель, не согласитесь ли вы во время нашего путешествия иногда ехать со мной рядом? Мне бы очень хотелось поговорить обо всем, что написано в этих книгах, поговорить с человеком сведущим.

Адриана встрепенулась:

– С превеликим удовольствием, монсеньор. Хотя я должна буду присматривать и за моим сыном, и моей больной подругой.

– Да, конечно, – поспешно ответил мальчик и покраснел. – Я имел в виду, если вам моя компания не обременительна и если это доставит вам удовольствие.

– Я уверена в этом, – сказала Адриана, вставая из-за стола и делая реверанс. Она прекрасно понимала, какой обзор открывается перед Френсисом в глубоком вырезе ее лифа.

Ничего плохого не будет в том ни для нее, ни для Креси, если юный герцог воспылает к ней любовью. Она протянула ему руку, на которую он на мгновение растерянно уставился, а потом склонился и поцеловал.

– Спокойной ночи, ваша светлость, – сказала Адриана.

– Спокойной ночи, мадемуазель. Я бы на вашем месте предпочел хорошо выспаться, может так случиться, что это последняя ночь, когда вы спите в постели.

– Мы что, скоро выезжаем?

– Боюсь, что уже завтра пополудни.

– О! Но Креси…

– Ей предоставят карету, и доктор будет регулярно ее навещать. Боюсь, большего для нее нельзя сделать.

Адриана снова сделала реверанс.

– О большем я и просить не смею, – сказала она.

Утро для Адрианы оказалось бесконечно длинным и хлопотным, и у них с Креси не было возможности поговорить, а вопросы, вызванные признанием Креси, роем кружились в голове и не давали покоя. Подготовка к отъезду, которая шла в течение нескольких последних дней, достигла своего апогея, и весь дом был объят бурлящим хаосом, – нельзя было найти ни одной комнаты, ни одного укромного уголка, чтобы уединиться и договорить недоговоренное.

Как и обещал Френсис, в полдень они были уже в пути: над головой удивительное небо – свод бирюзового цвета с редкими облачками и золотым диском солнца. Несмотря на все тяготы жизни, что Адриана оставила позади и что ждали ее впереди, счастьем наполнилась ее душа, и от напряжения чувств она готова была расплакаться. Все испытывали нечто подобное, и маленькая армия отправлялась в путь в приподнятом, даже праздничном настроении. Герцог и его телохранители в великолепных камзолах и шляпах с перьями, лошади вычищены и убраны, как для парада, инфантерия распевала бравые песни. Казалось, вернулись былые счастливые дни, а сегодняшний мир вечно серого неба и непролазной грязи – лишь дурной сон. Адриана надела красивый костюм для верховой езды, по вороту и обшлагам обшитый золотым галуном, очень удобный и теплый, так что утренняя свежесть совсем ее не беспокоила.

Даже лошадь под ней шла, пританцовывая. Поддавшись порыву, она легким галопом подскакала к карете Креси и радостно приветствовала ее через открытое окно. Креси слабо помахала ей рукой. Доктор был вместе с ней и чем самым лишал их возможности поговорить наедине. Все еще охваченная легкомысленным восторгом, Адриана поскакала назад, вдоль строя солдат, улыбаясь им, принимая их ответные приветствия, пока не оказалась рядом с крытой повозкой, в которой находился вместе с няней маленький Николас. Адриана наклонилась и подхватила сына на руки, подняла его к небу и рассмеялась, заметив удивление и восторг в его глазах.

– Смотри, Нико! – воскликнула она. – Это – солнце!

Николас молчал, и когда она его опустила, то увидела, что глаза у него закрыты и он готов расплакаться.

– Я знаю, знаю, мой мальчик, мой Нико, оно очень яркое, слишком яркое для твоих маленьких глазок, привыкших к мрачным, серым дням. Но солнце снова к нам вернется, и твои глазки научатся любить его. Мир меняется к лучшему! Он станет лучше, я обещаю тебе, мой малыш! – Она ехала, держа сына перед собой, и мальчику нравилось мерное покачивание в седле, нравилось держаться за гриву лошади и что-то лепетать.

Конечно, это был всего лишь краткий миг счастья, он не мог длиться бесконечно долго. Сумерки опустились раньше, чем солнце склонилось к горизонту, наползли со всех сторон черные тучи, похожие на гигантских жаб. И хотя тучи не угрожали немедленно пролиться дождем, Адриана сочла благоразумным вернуть Николаса под крышу повозки, а сама поехала вперед. Вместе с погодой начало меняться и ее настроение, неожиданные открытия последних дней и возникшие по этому поводу мысли нахлынули, требуя отдать им должное, и, вновь взглянув на небо, она поняла: ее долг разгадать, что за чудовища там притаились.

Вскоре их отряд остановился и, все так же не спешно, как и ехали, разбился лагерем. До самой границы дорога казалась свободной, и не верилось, что московиты попытаются атаковать армию герцога Лоррейнского.

Заметив, что доктор отлучился, Адриана забралась в карету к Креси. Рыжеволосая красавица не спала, но лицо ее пылало.

– У тебя жар? – спросила Адриана, трогая ее лоб, но он был прохладным.

– Где Николас, Адриана?

Адриана слегка нахмурилась:

– Он с няней в повозке.

– Ты его бросила?

– Нет, он ехал со мной в седле почти весь день.

– Принеси мальчика, я хочу его видеть.

– Креси! Ты любишь моего малыша?

– Возможно.

– Я его попозже принесу, кажется, он сейчас спит, – ответила Адриана. – Я не хочу тебя торопить, но может так статься, что еще очень долго у нас не будет возможности поговорить наедине. Мне нужно кое-что уточнить. Это касается нашего вчерашнего разговора.

– Это странная история и непонятная.

Адриана ничего не сказала, только пожала плечами.

– Я думаю, что родилась самым обычным человеком, – начала Креси. – «Корай» говорит, что кровь Лилит в отдельных людях проявляется с большей силой, видимо, по этому признаку они нас и отбирают.

– Отбирают?

– Мне было семь лет, Адриана, когда я поняла, что я не такая, как все. Я поняла, что я могу видеть и слышать то, что другие дети не видят и не слышат.

– Ты была как Жанна д'Арк?

– Несомненно, Жанна была одной из нас, – вздохнула Креси.

– Одной из «Корая»?

– Нет, не «Корая». Одной из… У них нет имен. Для удобства давай назовем их духами умерших.

– Духами умерших? Но так крестьяне называют духов леса.

– Это всего лишь название. Они крадут детей, вселяются в них и таким образом остаются здесь на земле. – Она медленно подняла руку и потерла висок. – Когда я вспоминаю свое детство, я вспоминаю голос. Он пел мне песенки, странные, я их всегда напевала, и моя мать – моя земная мать – спрашивала, где я им научилась. Я отвечала, что просто слышу их, и все, она смеялась надо мной. Но голос, который мне их напевал, был мне роднее моей собственной матери. Этот голос был моей настоящей матерью, Адриана. Он делал мое тело сильнее и подвижнее, чем у всех остальных детей. Короче говоря, моя дорогая, этот голос создал меня такой, какая я есть. К двенадцати годам я знала, в чем мое предназначение.

– И в чем оно?

– Я уже сказала тебе. Я должна была выполнять определенную роль в грандиозном плане по уничтожению человечества. И я убивала, Адриана, я спала с мужчинами, чтобы выведать их секреты. А затем мне назначили стать твоим другом, внушить тебе и «Кораю» ложные мысли под видом предсказаний.

– Ложные? – Слово обожгло Адриане горло.

– Я никогда не видела, Адриана, что ты должна выйти замуж за короля. Это была ложь, которую меня принудили тебе сказать.

– Ложь? – простонала Адриана. – Бог проклянет тебя, Креси. Эта ложь разбила мою жизнь и убила Николаса, Торси, всех. – Она замолчала, понимая, что Креси это и без нее знает. – Ты понимаешь. – Она снова замолчала. Она чувствовала, будто с нее сорвали одежды и выставили на всеобщее обозрение. Ей было так тяжко, что хотелось умереть.

– Адриана, – прошептала Креси, – позволь мне договорить до конца.

– Будь ты проклята, – выдохнула Адриана, не зная, что сказать.

– Я согласна, Бог никогда не согревал меня своей любовью, – спокойно произнесла Креси. – Да, я предала тебя. Но я предала женщину, которую совершенно не знала и не любила.

– Но ты говорила мне, что в твоих видениях мы были друзьями. Ты предчувствовала любовь, которая еще не зародилась. И эти твои слова тоже были ложью?

– Не совсем. Я не видела этого до того самого дня, пока мы не встретились, пока я не выловила тебя в водах канала.

– Но это было до того, как ты напророчила мне замужество.

– Верно. После нашей встречи у меня все смешалось, Адриана. Я думала, что знаю, в чем состоит цель моей жизни. Я жила долгом, но не сердцем. Это было моим грехом.

– Какое признание! Какое откровение! И я должна тебе верить?

Креси закрыла глаза, и, к своему невероятному изумлению, Адриана увидела, как по ее щеке скатилась слеза.

– Я знаю, это трудно. Я даже не прошу у тебя прощения. Как ты думаешь, почему я тебе всего этого не говорила! Потому что я от них отреклась Адриана. Я помогала тебе убить короля, хотя это шло вразрез с приказом, который мне нашептывали голоса. Ты помнишь Густава! Он пытался остановить нас и помешать убийству.

– Конечно помню.

– Он такой же дух, как и я. И я вступила с ним в бой ради твоего спасения. Я заглушила все голоса, что звучали в моей голове, ради тебя, Адриана. Я отказалась от всех, кого когда-либо знала, – от матери, сестры, всех. – Голос ее прервался, ей не хватило дыхания. – После всего этого ты не можешь меня ненавидеть. Прошу тебя. Ты и Нико – это все, что у меня есть.

– Креси, ты сама себе веришь?

Рыжеволосая красавица открыла влажные от слез глаза.

– Я тебя не понимаю.

– Когда ты лежала раненая и говорила со мной, я не думаю, что это ты говорила, за тебя это делал «голос».

– И что я тогда сказала?

– Ты сказала «Мы нашли тебя».

– Я не помню этого.

– Я знаю. – Адриана уже овладела собой совершенно, она уже не чувствовала щемящей жалости к себе, жалость уступила место холодной, из глубины души поднимающейся ярости.

Креси качнула головой.

– Я снова слышу голоса, но уже совсем другие.

– Может быть, это те самые, что слышала Жанна д'Арк!

Креси пропустила мимо ушей отпущенную Адрианой колкость.

– Эти голоса похожи на звук вибрирующей пластинки эфирного самописца, они оказывают на меня то же самое действие, что и эликсир бессмертия на короля, который сделал его восприимчивым к голосу malakus, его охранявшему. У меня ушло много лет, чтобы освободиться от прежних голосов, и им теперь придется начинать с детей, возможно, даже с их матерей. И все же мне каким-то образом удалось от них освободиться, я могу теперь думать без их отравляющего нашептывания. Но когда у меня был жар и я погрузилась в сон, ко мне явился серафим. Я говорила тебе, что существует два вида malakim. Этот был из другой породы.

– Из тех, что защищают людей!

– Да. Если верить тому, чему учил нас «Корай», это те, которые помогали Лилит и которые сохранили верность Богу. Они не стремятся сеять смерть и разрушение. И, Адриана, они искали нас. Они хотят предложить нам свою помощь.

Адриана пристально вглядывалась в лицо Креси и на мгновение почувствовала острую жалость к этой женщине. Если все, что она говорит, правда…

– И ты примешь эту помощь? – тихо спросила Адриана.

– Не я должна ее принимать. Они хотят служить тебе, Адриана. Тебе.

 

5

Математическая башня

Бен проснулся и был несказанно рад, что все еще жив, и потому счел своим долгом поблагодарить все силы, которые ему в том способствовали и которые его сейчас слышали. «Излишняя благодарность не помешает», – рассуждал он, хотя очень сомневался, что он, Бенджамин Франклин, находится в поле зрения Всевышнего. Скорее всего, ему помогали какие-нибудь маленькие местные божки, особенно если учесть все то, что он в последнее время узнал.

Ночь была трудной, малейшее движение воздуха заставляло думать, что это привидение готовится наброситься на него. Даже изменение сердечного ритма казалось Бену подозрительным. К страху примешивалось нетерпение наконец-то взглянуть, что за тайну скрывает от него Ньютон. В итоге от всех этих треволнений Бен не мог уснуть в течение нескольких часов.

Но тело было мудрее его самого, и оно не могло вынести без сна две ночи подряд. И ближе к полуночи оно его наконец убаюкало.

Мурлыча себе под нос, он встал, оделся и отправился искать Роберта. Выйдя в коридор, он увидел, что у двери, ведущей в комнаты Ньютона, толпятся служанки и что-то обсуждают с очень серьезными лицами. Одна из них – пышечка по имени Гертруда – плакала. Любопытство заставило Бена подойти к ним.

– Что случилось? – спросил он, приблизившись.

Из четырех служанок он знал двух – Гертруду и ту, что постарше, Милос. Две другие – красавица с роскошными черными косами, возрастом не старше двадцати, и неприметного вида женщина с короткими седыми волосами – раньше попадались ему на глаза, но имен их он не знал.

– Простите нас, герр Франклин, – залепетала Милос, кланяясь.

– Не надо извиняться, – сказал Бен. – Я всего лишь хочу знать, почему плачет Гертруда.

– Из-за Стефана, сэр, трубочиста.

– А что с ним? Он заболел?

– Нет, сэр, его нашли мертвым вот здесь.

– Мертвым? А отчего он умер?

– Просто Господь его к себе забрал, сэр, – всхлипывая, выговорила Гертруда. – Никаких ран на нем нет, будто он просто взял и умер, без причины.

Эти слова очень неприятно поразили Бена.

– Я помню Стефана, – сказал Бен. – Он был совсем молодой…

Он пристально посмотрел на двери в комнаты Ньютона. Казалось, дверь слегка покачивается, как отражение в воде.

– Ему было всего двадцать пять, – сказала черноволосая красавица с какой-то особой страстностью в голосе.

Бен задумчиво посмотрел на нее, он и раньше останавливал на ней свой взгляд, но тогда совсем с иными помыслами.

– Анна, перестань, – прошептала Милос.

Бен встрепенулся:

– Нет, говори. Вот только… – Он оглянулся по сторонам и понизил голос. – Лучше зайти в мои комнаты, там мы могли бы поговорить более свободно.

Все четыре служанки тревожно переглянулись, но Милос едва заметно кивнула, и они все последовали за ним.

Закрыв дверь, Бен прошел вглубь комнаты и сел на кровать.

– Пожалуйста, рассаживайтесь… – Он кивнул в сторону стульев. – А сейчас, мадемуазель Анна, поделитесь со мной своими подозрениями.

– У меня нет никаких подозрений, господин. Мне вообще не следовало бы болтать.

– Но ведь ты думаешь, что смерть Стефана вызвана сверхъестественной силой.

Анна заколебалась и повернулась к подругам за поддержкой, но те отвели глаза в сторону – кто уставился в пол, кто еще куда – и тем самым предоставили ей самой решать, что делать.

– Анна, это очень важно. Ты сказала, что Стефан умер возле дверей Ньютона. А сам Ньютон? С ним все в порядке?

– С ним все в порядке, – сказала Милос. – Охранник проверял.

– А что он сказал, когда узнал о Стефане?

– Он просто кивнул, – ответила Анна с некоторым жаром. – Он кивнул, будто он предвидел это, а потом… – Она замолчала, потому что в этот момент Милос очень строго на нее посмотрела.

– Нам пора идти, сэр, – сказала старшая из служанок, – а то нас потеряют.

Это были все сведения, которые Бену удалось получить эмпирическим путем. У слуг были свои правила поведения, и они непреклонно им следовали, как следовали своим правилам господа, которым они служили. Но он все же выяснил, что привидение приходило – приходило, чтобы забрать «Сефер Ха-Разим». Ньютон выставил преграду на его пути, и привидение вынуждено было убить Стефана.

– Подождите, – остановил их Бен, – всего минутку. – Он встал. – А у Стефана есть родственники?

Гертруда кивнула:

– Жена и двое сыновей.

Бену сделалось совсем нехорошо, он потянулся к своему кожаному кошельку.

– Это, конечно, не заменит жене мужа, а детям отца, но это все, что у меня есть. – Он достал пригоршню монет и протянул Гертруде. – Передайте им, пожалуйста.

У Гертруды округлились глаза при виде золота.

– Да, господин, – пробормотала она.

– И будьте очень осторожны, – предупредил служанок Бен. – Старайтесь без надобности не появляться в этом коридоре.

В течение двух часов он добивался, чтобы Ньютон принял его, но его попытки не увенчались успехом, и он отправился на поиски Роберта. Он нашел его там, где и предполагал найти, – в таверне «Святой Томас» – старейшей таверне Малы Страны, где всегда царил полумрак и где подавали хорошие кушанья и отменное пиво.

– Ты бы меня порадовал, если бы не относился к своей жизни так фиглярски, – сказал Роберт, поднимая голову от тарелки с ростбифом и вареными клецками. – Сдается мне, что ты одурачил старика, да и нас с Фриском заодно.

– Не знаю, кто там кого одурачил, – уклончиво ответил Бен. – Ты слышал, что Стефан умер?

– Трубочист, что ли? Ага, об этом все слуги говорят.

– Виновником его смерти они считают некую нечистую силу.

– Да они всегда так считают, когда дело касается Ньютона.

– Думаю, на этот раз Ньютон ни при чем, у них действительно есть основания винить в смерти Стефана нечистую силу. – И Бен рассказал, что случилось с ним в доме старика, когда он воровал книгу.

Роберт слушал его, и лицо его по ходу рассказа делалось все мрачнее и мрачнее.

– Что это было? Одна из тех тварей, что сопровождали негодяя Брейсуэла? Дьявольское отродье?

– Нет, это что-то другое, – покачал головой Бен. – Думаю, Ньютон знает, что это такое, но он не желает раскрывать этой тайны.

– Да сколько же видов этих тварей существует на белом свете?

Бен сжал кулак и уперся в него лбом.

– Это одному Богу известно, – пробормотал он. – Тысячи видов самых различных существ находятся ниже нас в цепочке эволюции. И, вероятно, столько же существует между нами и Богом.

– Ты это про ангелов? Их Ньютон ангелами называет?

– Да.

– Как-то мне это непонятно. Если они ближе нас к Богу, то они должны быть более совершенными… то есть мы не должны были бы их бояться.

Бен мрачно усмехнулся:

– Ты что, хочешь сказать, будто букашкам, что ползают у нас под ногами, мы не страшны и не опасны?

– А ты думаешь, – Роберт откусил добрый кусок мяса, – Стефан оказался в роли букашки?

Бен кивнул:

– Мне так кажется. Привидение пришло забрать книгу, но сэр Исаак поставил перед ним барьер. Оно ударилось о преграду и пришло в ярость, а когда появился слуга, оно…

– Хотя ты прошел мимо этой же самой двери, и оно не обратило на тебя никакого внимания.

– Это так. И я не знаю, как это объяснить.

– Не знаешь? А может, наш учитель заключил сделку с дьяволом? Может быть, он Стефана принес в жертву?

– Ай, да брось ты, Робин…

Роберт отодвинул от себя тарелку, и Бен заметил, что его друг не на шутку разозлился.

– Как ты можешь быть отпетым скептиком и в то же самое время таким доверчивым? – выкрикнул он. – Ты признаешь существование этих тварей, одна из которых, по твоему мнению, убила Стефана, и тут же клятвенно заверяешь, что сэр Исаак создает новую систему защиты от них, о которой ты ничего не знаешь. Ну так объясни мне: если они ангелы, дьяволы или черти, прибывшие на Землю из каких-нибудь темных расщелин на Луне, так они же могут и кровь пить у людей, и на свои дьявольские шабаши собираться, разве нет? И если все эти черти и демоны существуют, так почему же мы не верим всему тому, что о них в народе говорят?

Бен долго и внимательно смотрел на Роберта, пытаясь разобраться в его словесном сумбуре. Затем он наклонился вперед, к нему поближе:

– Робин, Солнце, Луна, звезды были известны еще Аристотелю, и он не сильно ошибался, описывая их. Но его знания – это еще не твои знания. Но как прийти к своим знаниям? И стоит ли слепо доверять чужой системе? Сегодня я уже не верю Аристотелю, который учил, что Солнце вращается вокруг Земли, и я не верю тому, что говорили средневековые колдуны об эфирных сущностях. Я буду собирать свои собственные знания, наблюдая окружающий мир. Я буду проводить эксперименты и снова наблюдать. Я буду делать выводы в соответствии с тем, что я вижу, с тем, что я могу продемонстрировать в ходе эксперимента, и не единожды продемонстрировать, а несколько раз подряд, что свидетельствует не о случайном совпадении, а о закономерности. Ты понимаешь меня? И если ты мне скажешь, что Солнце вращается вокруг Земли, то я тебя спрошу, откуда тебе это известно, а ты ответишь, что вычитал это у Аристотеля. Ну и на кого ты будешь при этом похож?

Роберт слушал тираду Бена с кислой миной, но, когда пришла его очередь отвечать, губы его искривились в язвительной улыбке:

– На кого похож? На университетского грамотея, хочешь сказать?

– Вот именно, – подхватил Бен, радуясь, что напряжение между ними ослабло. – Ты мне говоришь, что слышал, будто евреи приносят христиан в жертву дьяволу и что у ангелов вместо крови мед. Я соглашусь с тобой только в одном: ангелы действительно существуют… ну или некие существа, которых мы так называем…

– Э, ну хватит эту муру разводить, мне и так уже все понятно. Ты мне лучше вот что скажи: та, другая система, что сменила аристотелевскую, ее что, Ньютон создал?

– Да, Ньютон. Он ее творец и создатель.

– Так он же в безумии был. Может, он сам ничего этого уже и не помнит?

Бен задумался, уставившись в свою тарелку.

– Если оно так, то нам сам Бог в таком случае помог, – наконец сказал он, вздохнул и принялся за свою нетронутую до сих пор еду. – Но очень скоро, да помогут нам земля и небо, я сам докажу все это.

Бен содрогнулся. Черной громадой в ночи возвышался над ним собор, тысяча его узловатых башенок напоминала хребет какого-то ядовитого, ужасного и в то же время прекрасного насекомого Бену казалось, собор построен не из любви к Богу, а из страха перед Ним, как будто его темные шпили-колючки и горгульи могли защитить от гнева Всемогущего, уколоть его, если Он вдруг вздумает поставить на собор ногу.

– Какой воздух свежий, – раздался рядом женский голос.

Бен обернулся и в десяти шагах от себя увидел Ленку.

– Я не слышал, как ты подошла, – сказал он.

– А я не подходила, я тут стояла и ждала.

– Здесь ночью ходить одной опасно.

– Я слышала о Стефане, – сказала она. – И я слышала, что вы дали деньги его вдове. Но это бесполезно. Они даже разговаривать с вами не захотят.

Он подавил в себе раздражение и спросил:

– А ты?

Она показала пальцем на Луну.

– Очень хорошо, – вздохнул он покорно. – Тогда пошли.

Они пересекли двор, прошли мимо статуи святого Георгия, побивающего змия, герой был явно не героических размеров. Рядом с громадой собора возвышалась башня, очень скромная по сравнению с собором. Всего лишь год назад наука обезглавила башню и на место остроконечного шпиля водрузила многогранник из толстого алхимического стекла.

– Возьми меня под руку, – шепотом велел Бен.

– Зачем?

– Если хочешь попасть в башню, возьми меня под руку.

– Ладно. – Ее худенькая рука обвила его руку, и он мгновенно вспомнил другую женщину, которая вот так же держала его под руку, он вспомнил Василису Кареву. Что же его так волнует в Ленке?

Раздался встревоженный голос стражника.

– Кто идет? – проворчал он, берясь рукой за рукоять меча.

– Бенджамин Франклин, ученик сэра Исаака Ньютона. У меня есть дело в обсерватории.

– Да, вас я знаю, сэр. А дама…

– Моя помощница, – ответил Бен и многозначительно подмигнул.

– Понятно, – понимающе сказал стражник. – Проходите.

– Обязательно надо было такую мерзость придумывать? – проворчала Ленка. – В замке и без того очень трудно сохранять хорошую репутацию.

– Особенно если водить дружбу со мной, да? Ну что ж, будем считать, что это твоя плата мне.

– Я не любую цену заплачу. – Ее рука напряглась.

– Конечно, конечно. Не бойся, ты мне уже все заплатила, – сказал он и был вознагражден тем, что рука ее расслабилась.

– Здесь еще есть стражники? – спросила она мгновение спустя.

– Нет.

– Хорошо. – Она вытащила свою руку.

Чувствуя себя немного обиженным, он продолжил подниматься вверх по узкой винтовой лестнице. В башне было абсолютно тихо, и только звук их шагов нарушал тишину. Казалось, что эти шаги принадлежат не им, а призракам какого-нибудь Джона Ди, или Тихо Браге, или Иоганна Кеплера, или безумного императора Рудольфа. Легенды рассказывали, что все эти призраки бродят по этой башне, и даже его пафосная речь о силе науки не могла полностью избавить его от страха повстречать одного из них. Что если бессмертна не только душа, а и эфирная оболочка?

Он на мгновение задержался у двери, за которой, по его мнению, находилась новая лаборатория Ньютона и на которой поблескивал недавно появившийся пифагорейский замок. Понимая, что это пустое дело, он все же попытался открыть дверь своим ключом.

– Что там? – спросила Ленка.

Бен язвительно усмехнулся:

– Думаю, колесо Иезекииля. Но нам надо наверх.

В обсерватории было все так же, как и в последний раз, когда он сюда заходил, вот только небо сегодня сбросило все свои тончайшие покровы, тысячи солнц и планет явились их взору. И телескоп уже пристально рассматривал их своим глазом, не знающим усталости.

– Ну вот мы и пришли.

– О-о-о, – выдохнула Ленка, будто собираясь падать в обморок.

– Что ты хочешь посмотреть?

– Луну.

– Луну так Луну.

Бен подошел к телескопу и начал его настраивать с чуть излишней поспешностью и нетерпением. Сколько времени приходится тратить попусту из-за этой девчонки, а опасность неумолимо приближается.

Одним глазом глядя в окуляр, он крутил колесо до тех пор, пока в фокусе не появилась бледно-желтая половинка Луны.

– Ну, смотри.

Он сделал шаг в сторону от телескопа. Она подошла и замялась в нерешительности:

– А как надо смотреть?

– Закрой один глаз, а другим смотри в окуляр, сюда вот.

Она кивнула и наклонилась к окуляру, застыв, как статуя, и стояла так бесконечно долго. Бен уже начал нетерпеливо топтаться на месте. Наконец, когда он уже собирался оттаскивать ее от телескопа, она сама подняла голову от окуляра, и он был до крайности потрясен – серебром мерцали влажные полоски на ее щеках.

– Спасибо вам, – прошептала она дрожащим голосом. – Теперь мы можем идти.

Он не мог ни сдвинуться с места, ни сказать что-нибудь, ее слезы и лунные блики на лице зачаровали его.

– Мы можем идти, – повторила она, вытирая слезы.

– Пожалуйста, не вытирай слезы, – попросил он.

Ее рука замерла, а потом опустилась вниз.

– Почему? Хотите посмотреть, как плачут горничные, а потом разболтать об этом своим приятелям?

– Да зачем же я буду делать такие недостойные вещи? – сказал он, и уголки ее губ чуть дернулись вверх. – Почему? – очень тихо спросил он. – Почему ты плачешь?

Его вопрос, казалось, удивил ее:

– А вы почему не плачете?

Бен нахмурился и наклонился к окуляру, он был еще влажный от ее слез. Изображение немного расфокусировалось, но он его восстановил.

– Да, это Луна, – сказал он, не отрывая глаз от окуляра.

– А вы что, не видите их? – спросила она. – Там вот, где темные пятна. Это горы отбрасывают тень. Горы такие высокие, что могут задеть Землю и нас, если мы окажемся прямо под ними. Если бы такое могло случиться…

Она говорила очень тихо, нараспев, и вдруг… он тоже их увидел. Он и раньше видел эти горы, знал, что они там есть, он даже имена им дал. Но сейчас совершенно неожиданно его поразили великолепие и значительность самого их существования.

– Я только что увидела горы на Луне, – продолжала Ленка. – Я и думать не смела, что когда-нибудь такое может случиться. Но я всегда об этом мечтала…

Бен почувствовал, что готов расплакаться и от ее слов, и от вида Луны, но в этот момент он услышал, как она начала тихо спускаться по ступенькам вниз.

– Погоди, – позвал он. – Погоди, вернись.

Он поднял на нее глаза, она смотрела на него выжидающе.

– Можно я тебе еще кое-что покажу? Если удача нам улыбнется и небо в той стороне чистое, мы сможем увидеть кольца Сатурна.

– Я не хочу отнимать у вас время, – сказала она. – Я увидела то, что хотела. Мы встретимся с вами утром, в десять. Я знаю, что в это время сэр Исаак уходит на прием к императору.

– Нет, погоди, ты ничего еще толком не видела, – уговаривал ее Бен. – Ты обязательно должна посмотреть кольца Сатурна.

Она посмотрела на него глазами какой-то загадочной ночной птицы, возможно прилетевшей с самой бледной красавицы Луны, и он подумал, что она непременно откажется, и знал, что ему от этого сделается горько. Но она, улыбнувшись, сказала:

– Хорошо.

Через час, когда облака закрыли небо и уже почти ничего нельзя было разглядеть, они начали спускаться.

– Спасибо, – сказал ей Бен.

Она продолжала идти вперед молча, затем вдруг ответила:

– Пожалуйста, не стоит благодарности, – будто знала, что она ему подарила.

– Это ведь не просто любопытство? – спросил он. – Почему тебя так притягивает к Луне? Почему из всех небесных светил ты первой предпочла увидеть именно…

– Тсс, – перебила она. – Там, внизу, уже стражника видно.

Не успели они выйти во двор, как она скользнула в темноту и исчезла, оставив его в еще большей растерянности и замешательстве.

 

6

Бездна

Красные Мокасины задумчиво глядел на темную, поблескивающую поверхность океана, пытаясь взглядом проникнуть в глубины, увидеть, что скрывается под его мерцающим покровом. Он знал, что когда-то весь мир был бездной, без конца и края, до тех пор, пока не явился Гаштали, у которого вместо глаза – солнце, и он сотворил над бездонными глубинами воды землю. С земли в низший мир можно было спускаться только через узкие проходы – глубокие водоемы, пещеры, непроходимые леса. Лишь самые смелые, самые сильные ихт ахолло отваживались проходить сквозь них, обитатели мрачных глубин ненавидели выскочек с земной тверди и мстили им тем, что ядом наполняли их сердца. Делалось это как бы невзначай – то змея человека укусит, то он воздухом болотным отравится и в лихорадке сляжет. Но нисхождение означало проникновение в сердце хаоса.

Не существовало границы между землей и клубящимся хаосом. Матросы, например, могли легко опускаться в хаос, и существовали у них для того самые простые способы. Либо они напивались рому до одурения, либо непрерывно резались в карты, так что теряли ощущение реальности, либо устраивали бессмысленные драки или воображали, как они заживут, как только сойдут на берег. Красные Мокасины глотнул еще немного рому, чтобы заглушить боль, да к тому же и пресной воды почти не осталось, а рому было вдоволь. Но даже ром не мог вывести его из состояния душевной подавленности. Он немного успокаивался лишь тогда, когда смотрел на небо, не замечая мрака, поглотившего все вокруг, он мечтал о доме. Он оказался там, куда не следовало бы ступать чоктау, даже таким ихт ахолло, как он.

В воде мелькнуло что-то белое. Желая получше рассмотреть, индеец схватился за край борта и наклонился вперед. Но едва руки его коснулись твердой поверхности, как он понял, что совершил ошибку, однако было уже слишком поздно. Все его тело пронзила адская боль, он обмяк и мешком свалился за борт.

С ликующим восторгом бездна поглотила его. Красные Мокасины попытался вынырнуть на поверхность, но за свою короткую жизнь он так и не научился плавать. Его схватили чьи-то сильные руки и потянули вниз. Сопротивляясь, он вдохнул полной грудью и задержал дыхание, но не выдержал, открыл рот, и вода хлынула потоком, заполняя легкие.

Ощущать воду в легких было не так уж страшно, к тому же он почувствовал, что смерть ему не грозит. Под водой было совершенно темно, но и в этой темноте он различил тех, кто увлек его на дно, – белые существа, белее любого европейца, с огромными, как у панцирной щуки, зубами, со сверкающими злобой большими круглыми глазами. Он знал об этих существах из сказок, рассказанных ему в детстве. Это были ока нахолло, белые люди, живущие в воде и ворующие маленьких детей, чтобы пожирать их или превращать в себе подобных. Поскольку ни у одного человека не было возможностей их одолеть, он смирился и расслабился, позволив им тащить его туда, куда они хотели.

Он попал в город, построенный из камня, жидкой грязи и трухлявых бревен. Здесь удушающе пахло гниющим мусором и тухлым мясом. Его привели в полуразрушенный дом, где сидел на возвышении в полном одиночестве ока нахолло и смотрел на черные угли потухшего костра. Голову его обвивали сплетенные угри, подобно тому, как вожди чоктау носили на голове убор из лебединых перьев, его круглые глаза вцепились в Красные Мокасины, а рот оскалился в улыбке.

– Chim achukma? – пробулькал он.

– Okpulo, – ответил Красные Мокасины. – A chishno?

– Неплохо, – продолжил вождь на языке чоктау, – если учесть, что твои люди топчутся у меня над головой, топят в моем океане свои корабли, хоронят своих мертвецов, которые потом гниют и разлагаются прямо у меня под носом.

– Я этого не делаю, – спокойно ответил ему Красные Мокасины. – Давным-давно так делал Гаштали. Он причинил тебе неприятности. Но меня ты зачем похитил?

Вождь ока нахолло вздрогнул и неожиданно превратился из белого в синего.

– Потому что он сотворил тебя и таких, как ты, – ответил он.

– А тебя разве не он сотворил?

– Мы хозяева этого мира. Мы никем не сотворены. – С минуту вождь внимательно изучал Красные Мокасины, затем подался вперед. – Он тебя сотворил из нас. Тебе это известно? Он выкрал тебя в детстве, облепил твое тело глиной и научил тебя ненавидеть нас.

– Да, я боюсь тебя, – признался Красные Мокасины, – но ненависти я к тебе не испытываю. – Он встрепенулся. – Ты поэтому детей воруешь? Тем самым ты хочешь отомстить?

– Да, я украл тебя из мести, но не только. Ты слеплен из жидкой грязи, поэтому ты можешь делать то, чего мы делать не можем, например, ходить по земле. Ты поможешь нам и будешь за это вознагражден.

– Вот как. А наградой мне будет выделенное где-нибудь здесь местечко?

– О! Когда мы разобьем на части ту земляную твердь, что Гаштали воздвиг у нас над головой…

– Она вас стесняет?

Ока нахолло внимательно посмотрел на него.

– Да, она нам мешает, – сказал он после паузы. – Вообще-то, мы довольны жизнью в подводном мире, пока вы не начинаете загрязнять своими отбросами воду, которой мы дышим. Тогда мы начинаем бороться с нашими обидчиками.

– Я тоже ваш обидчик?

– Внутри твоей оболочки душа, образованная из нашей всеобщей души, и она очень сильная. Когда ты родился, мы предложили тебе занять достойное место среди нас, но вместо этого ты выбрал путь самоистязания. Ты пожираешь собственную тень, и это нас очень раздражает. Но помимо тебя в мире есть худшее зло – это люди, которые желают уничтожить и твой, и мой народ.

– Ты имеешь в виду белых людей?

– Вы называете их, как и нас, нахоллос. И знаешь почему?

– Знаю. Когда чоктау впервые их увидели, они подумали, что это ваши собратья, потому что они были белые, как морская пена, и прибыли в плавающих домах. Ошибиться было очень легко.

– Легко? – Похожий на рыбу человек криво усмехнулся.

– Говори то, что хочешь сказать.

Вождь перестал улыбаться:

– А я хочу вот что сказать тебе, моему ближайшему родственнику. Когда твой род выполз из пещеры Наних Уайях, когда вы обсохли и разбили свои панцири, точно такие же, как и у крабов, и сделались людьми, слепленными из грязи, вы не утратили родственную связь с нами. Мы – ваши старшие братья, и вы должны нас почитать и повиноваться нам. Тебе уже однажды предлагали выбрать правильный путь. И теперь я еще раз предлагаю тебе сделать это. Если ты откажешься… – Его глаза сделались чернее ночи, затем засветились зеленым огнем, а потом стали белыми, как морская раковина. – Откажешься и станешь нашим мясом. Ты понял меня?

Красные Мокасины посмотрел ему прямо в глаза.

– Ешь меня сейчас, если можешь.

Он хлопнул в ладоши, притянул к себе свою тень и рассек кожу морского вождя. Из распоротого судорожно дергающегося тела выполз карлик Куанакаша, злобно заворчал, затем сам лопнул, и из его нутра вылетело крылатое существо со множеством глаз, будто из куколки вылупилась чудовищная бабочка.

– Тебя предупредили, – произнесла бабочка.

Красные Мокасины вынырнул из воды и открыл глаза. Он находился в своей тесной каюте, в недрах корабля, мерно покачивающегося на волнах. Руки его болели нестерпимо, и он подумал, что во сне они как-то неловко завернулись. На мгновение ему показалось, что теперь он заболеет. Он набрал полную грудь пахнущего мочой воздуха и держал его, пока в животе не исчезло ощущение, будто он наполнен водой. Затем он поднялся наверх, на палубу – по крайней мере здесь вода была под ним, а не вокруг него. «Надо будет попросить разрешения спать на палубе, даже если идет дождь», – подумал он.

Подставляя лицо приятно обдувающему ветру, он стоял и размышлял, что бы мог означать увиденный им сон. На него напали, зная, что он ослаб после такого сурового испытания, которому он подвергся в Англии. Куанакаша улучил момент и попытался вырваться из-под его власти. Но, кажется, дело не только в этом. Куанакаша и раньше говорил о «великих». У Красных Мокасин было подозрение, что сейчас он встретил одного из них, во сне, где его таким странным образом пленили. Если это правда, то ему действительно угрожает опасность. В легендах сохранилось очень много упоминаний об этих существах, но мало подробностей, и ему ничего не было известно о том, как бороться с ними или хотя бы защищаться от них. Но теперь он должен быть все время начеку. За ним охотится хищник, ни имени, ни лица которого он не знает.

Неожиданно поднялся крик на всех восьми кораблях – нестройный хор хриплый голосов приветствовал деревья, которые они увидели впервые с того самого момента, как покинули Америку. Нормандские и пикардийские берега мало чем отличались от английских – пустынные, кругом только трава. Но когда они подплыли, как догадался Бьенвиль, к Бретани, они увидели деревья, которые лежали на земле, будто их повалил сильнейший ураган.

– Я все же стою на том, что нам нужно отправить небольшую группу на разведку в сторону Парижа, – сказал Бьенвиль за ужином, когда шло обсуждение, что предпринять дальше. – Хотя мне понятны ваши сомнения и нежелание. И если нам доведется увидеть какую-нибудь деревушку с жителями, я настоятельно прошу высадиться там на берег.

– Это мы непременно сделаем, – заверил его Черная Борода. – Нам нужно пополнить запасы, а то без воды и провианта мы скоро дохнуть начнем. И гореть мне в аду, если я еще раз отпущу своих людей туда, куда не может долететь ядро моей пушки. – Он мрачно усмехнулся. – Хоть что мне говорите, я своих людей никуда не пущу.

– Да, но если мы получим сведения, что Париж и Версаль уцелели, вы же понимаете, что я буду настаивать на том, чтобы мы туда отправились.

– Да ясно все, что мы, дети малые, чтобы нам это все разжевывать, – осадил его Черная Борода.

На следующий день они увидели деревню, вернее, то, что от нее осталось, но и это вызвало всеобщее ликование.

– О-го-го, не весь мир погиб. Что-то да уцелело! – завопил Таг.

– Что же все-таки здесь произошло? – недоумевал Нейрн, обводя взглядом проплывающие мимо развалины деревни. – Кажется, будто огненное дыхание самого Господа Бога все тут опалило. Как только Америку не затронуло.

– У моего народа есть легенда о ветре, – сказал Красные Мокасины. – Рассказывают, есть ветер в облике человека, он живет на востоке, в доме, что стоит на небесах. У него было очень много детей, и однажды он разослал их, чтобы они облетели весь свет и потом рассказали ему, что в мире происходит. Дети разлетелись, но ни один из них не вернулся, и тогда он отправился на их поиски. Он очень долго их искал и наконец узнал, что некий человек, сделанный из железа, всех их поймал и утопил в реке. И тогда Ветер убил этого Железного Человека, выдохнув клуб табачного дыма.

– Крепкий, видно, был табак. Ну а детей-то он своих спас?

– У Железного Человека была жена. Ветер долго добивался от нее ответа, где его дети, и она рассказала ему. После чего он бросил ее в огонь. И каждый раз, когда ей удавалось выбраться из огня, он снова бросал ее туда.

– Добрый парень был этот твой Ветер.

Красные Мокасины улыбнулся:

– И когда он вытащил своих детей из воды, они принялись винить его за то, что из-за него попали в такую беду. Но ни единого слова благодарности они не сказали ему за то, что он их спас.

– Он и их в огонь бросил?

– Нет, он их всех отпустил, и они превратились в ветры, которые дуют на нашей земле. После этого он отправился спать, погрузившись на дно реки. Он сказал, что, когда он в следующий раз проснется, он дунет так, что в мире ничего не останется.

– И ты теперь думаешь, что этот Ветер проснулся и это все его рук дело?

– Нет, – покачал головой Красные Мокасины. – Я думаю, что это вообще не ветер натворил. Если мы найдем деревню и хоть одного живого человека, то выясним, что здесь случилось.

На следующий день они увидели людей. Но к тому моменту, когда баркас причалил к берегу, деревня опустела. Кипящие над очагами горшки свидетельствовали о том, сколь поспешным было бегство. Поиск жителей в близлежащих окрестностях ничего не дал.

Потерпев фиаско, флотилия провела два дня на якоре, наблюдая за деревней. Время от времени они замечали, как кто-то крадучись проникал в деревню или выскальзывал из нее, но никого поймать им так и не удалось.

– Такое поведение жителей не предвещает ничего хорошего, – заявил Черная Борода, когда все собрались на совет. – Этих людей научили бояться кораблей.

– Скорее всего их пираты так напугали, – предположил Мэтер.

– Вполне возможно, – ухмыльнулся Черная Борода, – хотя я в этом не уверен. Такие ничтожные деревушки, как эта, пиратам не интересны, им нужны крупные порты. Им нужны таверны, девки и хорошая еда. Прибрежные города обожают пиратов, потому что те тратят в них большие деньги, которые зарабатывают в море.

– Если они боятся не пиратов, то кого же?

Черная Борода пожал плечами:

– Может, тут действуют пираты какого-то особенного, нового сорта, вроде тех дикарей, что встретились нам в Англии. Какие-нибудь висельники, что шныряют по побережью и грабят, как это в свое время делали викинги.

– В этом нет ничего хорошего. Что если мы наткнемся на таких разбойников?

Черная Борода еще шире осклабился:

– Ну, мы им тогда покажем, чем деревенские вояки отличаются от хорошо вооруженной флотилии.

– Я думаю, – проговорил Коттон Мэтер, – что сейчас самое время перейти ко второй части нашего договора.

Бьенвиль нахмурился:

– Мы еще с первой частью не закончили.

– По большей части закончили. Теперь нам известно, что с Англией невозможно установить какой-либо выгодный контакт.

Бьенвиль кивнул:

– Да, но Франция…

– Мы все видим, что Франция в полной разрухе. Здесь больше нет никаких портов, ни больших, ни малых. Если Версаль и уцелел, то он отрезан от моря. Запуганные жители этого побережья ясно показывают нам, что король не балует их своей защитой и покровительством. Если вообще во Франции есть король. Не имея никакой более или менее достоверной информации, не может быть и речи о том, чтобы предпринимать поход вглубь страны.

– Что значит, не может быть и речи, сэр?.. – начал было Бьенвиль, но Черная Борода его оборвал:

– То и значит, что хватит попусту болтать на эту тему.

– Вы позволите мне продолжить? – вежливо спросил Мэтер.

– Как вам будет угодно.

– Чем дальше на юг мы плывем, тем благоприятнее кажется обстановка. Из последних новостей, что до нас дошли, господин Бьенвиль, мы знаем, что Испанией теперь правят Бурбоны. Мы же сейчас в Бискайском заливе, и, по моему мнению, нам здесь больше нечего делать, мы должны держать путь в сторону Испании. Нашей первейшей задачей было выяснить, что стало с нашими странами, но давайте будем честными перед самими собой. Сейчас самое важное, как для английских, так и для французских колоний, найти торговых партнеров, и не суть, кто ими станет – Франция, Испания или Португалия. Корабли, на которых мы с вами плывем, составляют более половины того, что имеет Северная Америка. Если мы потеряем эти корабли в каком-нибудь безрассудном предприятии, то поставим под угрозу жизнь людей в наших колониях. И ради чего? Только чтобы узнать, какие осколки уцелели от Англии и Франции? Мсье, если мы найдем большой порт, где есть люди и кипит жизнь, мы узнаем все, что нам нужно. А если не найдем, то не стоит предпринимать заведомо тщетных попыток проникнуть вглубь страны.

Бьенвиль еще какое-то время продолжал смотреть на карту, разложенную перед ними, затем он вынул трубку изо рта и сказал:

– Я принимаю вашу точку зрения. Теперь наша главнейшая задача – найти цивилизованный порт.

– Все с этим согласны? – спросил Мэтер.

– Да, – ответил Черная Борода.

– Это кажется вполне разумным, – поддакнул Красные Мокасины.

Когда все стали расходиться, Мэтер наградил Красные Мокасины суровым взглядом, и уже не в первый раз за последнее время.

– Преподобный отец, – заговорил индеец, когда все вышли, – вы хотите задать мне какой-то вопрос?

– Я давно намереваюсь с тобой поговорить, – признался Мэтер, слегка вскидывая голову, будто защищаясь от Красных Мокасин, который застал его за неблаговидным занятием.

И индеец почувствовал некоторую растерянность, словно он вновь опустился в нижний мир и стоял лицом к лицу с ока нахолло.

Красные Мокасины помнил слова духа о том, что между индейцами и белыми существует связь, и он подумал, как в мире порой неправильно устанавливаются связи.

– О чем вы хотели со мной поговорить? – спросил Красные Мокасины.

– О невидимом мире и о твоей с ним связи.

Красные Мокасины удивился:

– Но, мне помнится, мы с вами уже говорили на эту тему. Или я все еще кажусь вам неблагонадежным?

– Я человек науки и честно признаюсь, что был не совсем прав в том нашем с тобой разговоре. Я видел твоего духовного двойника.

– Вы способны их видеть? Вы видели мое дитя Тени?

– Да, я видел, как ты выпустил демона, чтобы он сломал решетку у нас над головой, – ответил Мэтер с каким-то странным блеском в глазах. – Я предупреждал тебя, мой друг. Ты прокладываешь себе дорогу в ад.

Красные Мокасины вздохнул:

– То, что вы видели, преподобный отец, вовсе не мой духовный двойник в том смысле, как вы это понимаете. Это всего лишь дитя моей собственной тени.

– Что за чушь ты городишь?

«Как все это нелепо, – подумал про себя Красные Мокасины. – Этот человек берется рассуждать о невидимом мире, а сам даже не понимает, чем дитя Тени отличается от духовного двойника».

– Каждый человек, будь то мужчина или женщина, состоит из трех вещей, – начал Красные Мокасины, – по крайней мере в земной жизни. Этими тремя составляющими являются плоть, шиломбиш и шилап.

Мэтер скривил губы, будто собирался сделать критическое замечание, но потом вдруг сказал:

– Объясни, пожалуйста, что означают эти слова.

– Шилап – это душа, суть человека, его вечное начало. Когда человек умирает, она уходит в сторону заходящего солнца. – Шиломбиш – это тень, наше собственное отражение. Шиломбиш может удаляться от человека и бродить сама по себе. Ихт ахолло отправляют ее исследовать дальние земли или разделяют ее на несколько частей, когда им нужны помощники.

– Невероятно, – сказал Мэтер. – Ты, по всей видимости, говоришь о пластичном духе, не так ли?

– Пластичном духе?

– Да, это дух, который Господь дает каждой созданной им твари и которым она пользуется для того, чтобы жить. Ангелы, демоны и некоторые люди могут подчинить этот дух своей воле. Ты читал об этом?

– Мой народ очень давно знает о том, как пользоваться тенью. С ее помощью мы защищаемся от ведьм, колдунов и от тех злобных духов, которые порождают их.

– Я знаю, ты веришь в то, о чем говоришь, – сказал Мэтер. – Но этому вас научил сам дьявол, и вы пользуетесь его знаниями, принимаете его помощь, даже не подозревая об этом. Я очень благодарен тебе за то, что ты нас всех спас. Это был в высшей степени благородный поступок, и не важно, что ты пользовался дьявольскими силами. Твой поступок убедил меня в том, что ты будешь помилован нашим Господом, несмотря на происки сатаны.

– Чего вы от меня хотите?

– Раскайся, сын мой, проси у Господа прощения и милости. Я помогу тебе обрести Бога в душе.

Красные Мокасины мрачно усмехнулся:

– А что если для спасения ваших жизней я вам вновь понадоблюсь?

– Я бы предпочел, чтобы ты в первую очередь спас свою душу, а не мою жизнь, – сказал Мэтер, но как-то особенно, и это заставило Красные Мокасины напрячься. Он почувствовал, что за словами священника стоит нечто большее, они таят некую угрозу, хотя лицо его оставалось спокойным, даже приветливым.

– Поверьте, преподобный отец, я бы с превеликим удовольствием прекратил общение с невидимым миром. По правде сказать, мне это не доставляет слишком уж большой радости. Но если мне придется расстаться со своими защитниками, если я перестану создавать из шиломбиш дитя Тени, которое спасает меня от бед, то я очень скоро попаду в руки дьявола, о котором вы говорите, и он утащит мою бессмертную душу в Землю Мрака. И она будет бродить там беззащитная и несчастная.

– Господь способен простить даже твою связь с дьяволом. Какие бы греховные мысли дьявол тебе ни внушал, это не твои собственные мысли. Святой молитвой ты можешь вырвать себя из лап поганого.

Неожиданно Красные Мокасины почувствовал приступ безудержного раздражения. Неужели он так плохо говорит по-английски, что этот человек не понял ни единого слова из того, что он ему сказал?

– Спасибо, преподобный отец, что вы так обо мне печетесь, – сухо произнес он, давая понять, что не намерен продолжать беседу. – Я подумаю обо всем, что вы мне сказали.

– Подумай, пожалуйста. Я готов направить тебя на путь истинный и оказать помощь в твоей борьбе с дьяволом. Не заставляй меня применять к тебе более суровые меры. Я исполнил свой долг и предупредил тебя, я был с тобой честен и откровенен. В дальнейшем все зависит только от тебя.

Он ушел, а Красные Мокасины остался в каюте, глядя в пустоту, будто там мог увидеть запечатленную угрозу, будто она была некоей материальной сущностью.

 

7

Вино, бокал и две капли воска

Даже с закрытыми глазами она все видела, хотя это было не совсем обычное видение. Исчезло тяжелое, затянутое облаками небо, высокая, достигающая коленей трава на вершине холма, печальные силуэты надгробий, таящие извечную загадку.

За две последние недели она очень много узнала. Но это знание породило столько вопросов, что она не успевала находить на них ответы. Она вновь открыла глаза – свои настоящие глаза – и снова могла различать в книге буквы и строчки, видеть которые невозможно, когда вглядываешься в живую природу написанного. Когда погружаешься в смысл написанного.

«То, что видят физические глаза человека, лишь поверхность сущего, его подобие. Но они не способны узреть самого истинного, только свет, им отраженный, скорость движения и угол преломления которого определяют цвет и яркость. Так просто сказать, что молекула вещества состоит из четырех атомов, но совсем другое дело это увидеть, словно ты не человек, а ангел, и понять, что сами атомы из себя представляют.

Моя новая рука чувствует эфирные соответствия природы. Когда я смотрю на камень, я вижу не свет, от него отраженный, и не атомы, его составляющие, но эфирные ферменты, коими атомы оплетены. Возможно, именно поэтому каждый предмет имеет внешний вид, похожий на песок, подпрыгивающий на барабане, в который ударяют, или на едва уловимый звук камертона. Будто предмет есть, и будто его нет. Другой любопытный аспект моего нового зрения заключается в том, что я вижу структуру вещи. Мир предстает гравюрой, созданной Богом с помощью пера и чернил. Я должна заключить, что даже с новой рукой – этой manus oculatus – я не могу воспринимать вещи такими, какими они в действительности являются, но они должны открыться мне посредством цифр, мне известных.

Например, ночью я вижу звезды, хотя облака могут скрывать их от моих бренных, как и все тело, глаз. Они не ярче и не тусклее, а лишь более или менее массивные, окруженные ореолами радуг и волн, которые сплетаются в невообразимые рисунки, но которые тем не менее похожи на рисунки из „Трактата о Свете” Гюйгенса. Созерцая Юпитер, я представляю себе узлы, которыми связаны вместе все его спутники, и представляю Солнце, чья невероятно длинная рука держит в кулаке короля всех планет.

И я вижу malakim, по крайней мере тех, что посещали Креси, а также и меня. Они имеют весьма странную наружность, подобно Юпитеру, они являются частью всеобщей гармонии и существуют отдельно от нее, можно сказать, они системы в себе, и при этом более хаотичные, чем вся природа, и более разнородные. Но вместе с тем я не вижу у них никакой внутренней структуры, никаких исчислений, вложенных в них ангелами. И становится совершенно очевидно, что они не являются сущностями, состоящими из атомов, в их основе – эфир и ферменты, лишенные вещества или содержащие его в самых малых количествах. Те malakim, которые видимы человеческим взором, такие как пламенеющий глаз, сопровождавший Густава, становятся таковыми за счет втягивания в свою пустоту вещества, как, например, человек вдыхает в легкие табачный дым.

Они предложили мне свою помощь и показали, как видеть посредством моей восстановленной руки, они общаются со мной посредством этой руки. То, что они показывают мне, чудесно настолько, что не поддается описанию, но я должна быть очень осторожной, поскольку, несмотря на все происходящее, я все еще боюсь за все это быть проклятой и низвергнутой в ад. Я не могу поверить, что наша Вселенная существует без Бога, как то утверждает „Корай”».

Она еще некоторое время сидела на вершине холма, рассеянно поглаживая настоящей рукой свою новую, такую странную руку, и пыталась понять, какая же из них связана с ее собственным сердцем. Ее новые открытия давали ей такую радость, какую она знала только в детстве. Но радость все же не была абсолютной. Казалось, что-то не так, но что, она не могла определить. Это было похоже на чувство, которое возникает, когда ты даешь человеку то, чего он не заслуживает.

Но даже и такое объяснение не было полным.

И в следующее мгновение она все поняла. Вот если бы ее попросили отгадать чудесную тайну – одну из тех, которую, услышав, ты понимаешь, что способен разгадать, лишь бы было предоставлено для этого несколько минут, – а затем какой-нибудь простак, случившийся рядом, поспешно выскакивает со своими предположениями, и истинный ответ затуманивается и ускользает. И ты чувствуешь себя ограбленным, униженным, оскорбленным. Наконец, разобравшись со своими чувствами, она поняла, насколько глупы все ее терзания. Можно изучать небеса, глядя на них невооруженным глазом, но если телескоп облегчает задачу, глупо от него отказываться.

Она встала, с нижней юбки опала прилипшая жухлая трава. Ее окружали молчаливые надгробия, и плыл в воздухе колокольный звон – звонили колокола близлежащей церкви. Она стояла в нерешительности, не зная, в какую сторону ей пойти. Ее вывел из замешательства веселый свист. Она обернулась и увидела Эркюля д'Аргенсона, поднимающегося к ней на вершину холма.

– А, вот вы где, – выкрикнул он, но ветер отнес в сторону звук его голоса. – Как здесь пахнет цветами!

– Я не вижу здесь цветов, – сказала Адриана, обводя вокруг рукой.

– Просто они уже все отцвели, и ветер унес их лепестки, – ответил д'Аргенсон.

Он подошел уже совсем близко, так что она слышала, как шелестит у него под ногами трава. Его темно-зеленый камзол был наполовину расстегнут, он чувственно, полной грудью вбирал в себя свежий деревенский воздух.

– Мсье, по манере изъясняться я бы сказала, что вы большую часть жизни провели в Версале, но я не помню, чтобы я вас там видела. Хотелось бы мне знать, где еще учат так ловко и искусно вести сладкозвучные речи?

– Представления не имею, о чем это вы. Вы хотите сказать, что вас удивляют мое остроумие и изящество речи?

– Увидеть цветок во мне – это не просто остроумие.

Он засмеялся, грозя ей пальцем. Он подошел совсем близко и остановился.

– Поиграем в придворных?

– Как вы это себе представляете?

Он отступил назад и театральным жестом приложил руку к груди.

– Вы как прекрасный цветок, – сказал он.

– Ах, что вы! – в тон ему ответила Адриана.

– Нет, нет, вы истинный цветок!

– Мне не известно, что значит быть цветком, расскажите и дайте почувствовать это, – продолжила она игру.

– Ваши щечки пылают подобно розам, мадемуазель. А трепетание вашей нежной груди может сравниться лишь с трепетом лепестков лотоса, а все остальное… Отвергая мои восторги, вы лишь еще больше заставляете меня их расточать, – сказал он.

Она рассмеялась:

– Вы превзошли меня в своих речах, мсье. Я всего лишь думала, что вы преувеличиваете восторги на мой счет, но вы открыли мне мою истинную природу, и я вас за это покорно благодарю.

Теперь он засмеялся:

– Вы позволите взять вас под руку, мадемуазель?

– Если вы ограничитесь только этим, мсье д'Аргенсон.

Он вновь засмеялся и взял ее под руку.

– Я не хитрая лисица, мадемуазель, а всего лишь преданная и упрямая охотничья собака. Куда вы держите путь?

– Даже не знаю. В деревне никого нет.

Он кивнул и сделался серьезным.

– Да, вероятно, жители прячутся где-то поблизости, их дома не похожи на давно покинутые жилища.

– А люди герцога? Они не…

Д'Аргенсон пожал плечами:

– Пока что они соблюдают строжайшую дисциплину. Они не будут заниматься мародерством, ну… если только по мелочам. Но я боюсь, прежде чем наш поход закончится… Нам нужно будет перевалить через горный хребет, а когда провиант на исходе и всех охватил страх – в таких ситуациях даже самые добродетельные мужи ломаются.

– Да, к сожалению, – тихо произнесла Адриана, – и женщины тоже теряют свое лицо.

Она ощутила легкое пожатие его руки.

– Я даже вообразить не могу, что вы способны были совершить нечто такое, что не знает прощения.

– Вероятно, вам просто не хватает воображения.

– Мадемуазель, – сказал он с теплотой, которой она никак от него не ожидала, – может быть, мне недостает воображения, но у меня есть большее – разум. И я повторяю то, что уже сказал: я представить не могу и не слышал ничего подобного, чтобы вы совершили нечто такое, чего вам стоит стыдиться.

– Видно, вы, мсье, недостаточно чувствительны к нормам морали, и оттого вас не мучают угрызения совести.

– Это верно. Ну и что это меняет?

– Ничего. Просто ваша доброта является лишь формой проявления вашей хитрости и корысти. Но поскольку внешне это похоже на доброту, я готова сказать вам за нее спасибо. – И ее поразило то, что, когда она улыбнулась – улыбнулась по-настоящему, а не по привычке деланно, у нее на глаза навернулись слезы.

– Вы сегодня ужинаете с герцогом? – спросил он.

Адриана только кивнула, нахлынувшие чувства лишили ее дара речи. Со склона холма их взорам открылся лагерь, разбитый внизу, в долине рядами стояли палатки, сгрудились в кучу повозки и лошади бродили окрест не привязанные.

– А я, к сожалению, – продолжал д'Аргенсон, – вынужден с кавалерией выехать вперед, нужно проверить дорогу. Будьте внимательны и любезны с герцогом, моя дорогая. Он еще совсем ребенок, и у него такое нежное сердце, не то что у нас с вами.

– Я знаю это, – похлопала его по руке Адриана.

Подойдя к своей палатке, она увидела Креси, стройную, как тростинка, в зеленом шелковом платье, она стояла, прислонившись палатке. Креси встретила встревоженно нахмурившуюся Адриану победной улыбкой.

– Вероника, ты ведешь себя неразумно. Разве доктор разрешил тебе совершать прогулки?

– Доктор был бы рад, если бы я все время лежала и спала, так бы он чувствовал себя спокойнее. Но у меня перед ним нет никаких обязательств, – ответила Креси. – Ко мне возвращаются мои силы.

– Только не надо излишне напрягаться, а то они вновь тебя покинут.

– Не бойся за меня. Мое здоровье меня саму очень волнует. – Она чуть прищурилась. – Ну а как ты и… и наши друзья?

– Я попробовала провести некоторые исследования, – ответила Адриана. – То, что они дают, просто чудесно. Я получаю так много, что все время думаю, какую же с меня за это потребуют плату.

– Будь я на твоем месте, я вела бы себя очень осторожно. Подобно мне, ты должна совершать с ними пока что небольшие прогулки, постепенно привыкать к своему новому состоянию. Но я не чувствую с их стороны никакого обмана. Они присягнули тебе на верность.

– Мне тоже так кажется, – согласилась с ней Адриана.

– Я думаю, они уже доказали свои благие намерения.

– Да? И как? Умоляю, скажи мне.

– Я уже говорила, что им трудно нас убивать напрямую, но возможно. И будь они злобной природы, то мы с тобой уже давно были бы мертвы.

– Но ведь они же не убили нас тогда, когда могли, до того, как мы стали настоящими друзьями.

– Они не трогали тебя до тех пор, пока пользовались тобою для осуществления своих планов. А когда ты их расстроила своим неправильным поведением, то они сразу к тебе переменились. Разве ты этого не почувствовала? Разве Густав не делал совершенно явственных попыток тебя убить?

– Все верно, – согласно кивнула Адриана. – Мне бы хотелось верить, что у моих malakim добрые намерения и что они выполняют волю Бога. И если им можно доверять, то нет предела тем знаниям, которые я могу от них получить. И все же мне хотелось бы знать, какую же выгоду для себя они видят в этом.

– А разве ты этого не понимаешь? Они не видят мира материального, так же как мы не видим мира эфирного. Через тебя они видят наш мир. И получается, что ты помогаешь им в борьбе с их злыми собратьями. И если те нас сейчас обнаружат, они увидят, что мы под надежной защитой. – Креси улыбнулась и тронула руку Адрианы. – Со временем все твои сомнения рассеются, – сказала она. – И, знаешь, ты научилась улыбаться по-настоящему, а не той замороженной, фальшивой улыбкой, которую носила, как наклеенную, в Версале.

– Просто есть чему улыбаться, – призналась Адриана. – Мы сыты, одеты и находимся хоть в относительной, но все же безопасности. Мой сын здоров, и у него появилась возможность жить нормальной жизнью, а мой хороший друг Вероника, похоже, идет на поправку! У тебя хватит сил поужинать с нами?

– С тобой и герцогом? Думаю, нет. Я уже сейчас чувствую себя уставшей. Ты права, мне не стоит переутомляться.

– Я рада, что к тебе вновь вернулся разум, хотя я уверена, что герцог был бы рад твоему обществу.

– Я больше чем уверена, что ты и одна не заставишь его светлость скучать. Он явно положил на тебя глаз.

Адриана кивнула:

– Я знаю.

– Будь осторожна. Он наш покровитель и благодетель, но он так юн и таких благородных кровей, все это делает его склонным к ревности, ярости и к своенравным капризам.

– Как всегда, твои замечания неоценимы, – сказала Адриана, кладя свою руку на руку Креси. – Хотя господин д'Аргенсон тебя опередил, он уже прочитал мне лекцию на этот счет.

Креси скривила губы:

– Разумный человек этот господин д'Аргенсон. К тому же привлекательный мужчина, я слышала о нем много хорошего. Возможно, когда я совсем окрепну…

Адриана легонько хлопнула ее по лбу:

– Голова садовая! Тебе лучше попридержать в узде свои страсти, иначе придется вновь передать тебя на попечение доктору.

Креси болезненно улыбнулась:

– Это одни лишь слова, и не более. Ты не могла бы проводить меня до постели, до моего одинокого ложа…

Очевидно, Адриана выпила слишком много вина, равно как и герцог. Но, будучи довольно пьяным, он все же не утратил своей очаровательной наивности, и не было ничего ужасного в том, что он щедро оказывал такие знаки внимания, которые можно было бы принять за пробное ухаживание. Слегка неровной походкой вернувшись в палатку, Адриана нашла Креси крепко спящей, и даже свет свечи ее не потревожил. Адриана достала формулу, над которой работала, – ту самую, что вернула ей руку, – просмотрела ее и впала в отчаяние. Каждый раз, когда она возвращалась к этой формуле, та казалась ей все более бессмысленной. Там, в Лоррейне, она была уверена, что сумеет восполнить недостающие ее части, совершенно ясно поймет, как была восстановлена ее рука и каково истинное значение формулы. Сейчас, пьяными глазами глядя на страницы, на знаки и символы, так хорошо знакомые и вместе с тем таинственные, ей почему-то показалось, что все это изначально неправильно. Если malakus дал ей руку, то ее видение сотворения руки посредством формулы – чистейший бред. В таком случае все ее умозаключения в корне неверны, они порождены не здравым смыслом, а горячкой мозга. И прежде чем вновь окунуться в плотное облако неосвоенных и неосознанных знаний, сквозь которое продираешься, опираясь на интуицию и логику, необходимо осмыслить открытия сегодняшнего дня. В конце концов, метод Ньютона доказывает, что наблюдение и эксперимент превосходят все самые изощренные теоретизирования. С чего же ей начать рассуждения? Сразу трудно сообразить.

Она вышла из палатки и первые несколько минут наслаждалась прохладным, свежим воздухом и легким ветерком. Затем она подняла руку, заставляя многочисленные глаза открыться и увидеть. И мироздание открылось перед ней, и она начала поиск ангелов. Очень скоро она нашла одного, он был совсем рядом. Раньше, до того как она потеряла свою настоящую руку, она уже видела двух, подобных ему. Один в виде огненного глаза в центре туманного облака, а второй – существо с черными крылами. Они оба были доступны ее обычным человеческим глазам. Но тот, что был виден ей сейчас, никогда не являлся ей в материальной форме. Ее manus oculatus видела его как два конуса или рога, у основания соединенные вместе, а ближе к концам очертания их расплывались.

– О джинн, какова твоя природа? – спросила она.

Вопрос прошел сквозь ее manus oculatus, и пальцы завибрировали, подобно тому, как рождается рябь на гладкой поверхности воды, если в нее окунуть пальцы и пошевелить ими. Казалось, рука ее работает как философская ртуть преобразовывает грубые вибрации плотной материи в тонкие вибрации эфира.

Ответ пришел тем же самым образом, резонанс возник в области между кончиками пальцев и мозгом, зазвучал голос – ее собственный голос. Из него рождался смысл. Существо не имело своих собственных физических органов – легких, языка – для воспроизведения звука, точно так же как Вселенная проявляла себя для нее в понятных ей цифрах и символах, так и эфирная сущность говорила с ней ее собственным голосом. Однако этот «свой» голос звучал сверхъестественно.

– Я преобразовываю и транслирую, – сказал голос. – Я создаю гармонию.

– Что это значит?

– Между двумя противоположностями я создаю разрешение.

– А, понятно, ты осуществляешь посредничество.

– Это твое собственное определение того, что я делаю.

– Как тебя зовут?

– Меня зовут Оджинн, – ответила сущность.

Это было не удивление, а нечто непонятное, что пробежало мурашками по ее спине.

– Это я так к тебе обратилась, – сказала Адриана. – Я назвала тебя джинном за твой фантастический вид. Но как тебя зовут на самом деле?

– Меня зовут Джинном, – эхом отозвалась сущность.

Имена, как и видимый образ, как и звук голоса, исходили из нее. Но разве не есть это обычное безумие?

– Если я призову тебя этим именем, ты придешь?

– Да.

– Почему ты здесь, Джинн?

– Чтобы служить вам, мадам.

– И в чем заключается твоя служба?

– Вы приказываете, я исполняю.

Адриана закусила губу и на мгновение задумалась. Все это время она использовала сущности в качестве окуляра, сквозь который она разглядывала эфирный мир. Но есть ли иной способ с ними взаимодействовать? Могут ли они быть для нее ступкой и пестиком, тиглем? Сущность осуществляет посредничество – это может стать основополагающей идеей в науке. Вода, например, не может растворить медь. Эти два элемента настолько разнородны, что не могут проявлять сродство. Но если медь вначале растворить в сере, то полученный раствор может соединяться с водой. Сера выполняет в преобразовании роль посредника, она создает промежуточное вещество между ферментами меди и воды. Ее рука, например, выполняет роль посредника между звуковыми колебаниями и эфирными созвучиями, и так далее. Посредничество, по сути, создает сродство или притяжение между веществами, предметами и явлениями, где оно изначально отсутствовало. Однако большинство естественных посредников имеют весьма ограниченные пределы действия, они могут образовывать связи между двумя, максимум четырьмя веществами. Философская ртуть является сильнейшим посредником, поскольку она изменчива по своей природе и может осуществлять передачу любой гармонии или устанавливать то сродство, которое требуется. Именно на основе философской ртути работают большинство научных приборов и устройств, не имеет значения, предназначены ли они для сложной трансмутации или обычного превращения жидкости в ее иную природную форму – пар. Является ли видимая ею сущность чем-то вроде живой философской ртути? Какова ее природа?

Она вспомнила отрывок из книги Ньютона, в которой он пытался объяснить движение мышц. Он писал, что дух жизни, находящийся в живых существах, по сути своей выполняет роль посредника между эфиром и грубыми, физическими сокращениями мышц. Может быть, и этот malakus есть нечто подобное? Один из тех духов, что оживляют живые существа, но при этом сами не имеют тела или имеют его очень малой плотности?

Нахмурившись, она вернулась назад к себе в палатку, взяла свечу, с полу подняла бокал, наполовину наполненный вином. В бокал капнула несколько капель воска, они, застыв, плавали, как два крошечных острова.

– Вот смотри, – сказала она, – ты можешь стать посредником между этими двумя веществами?

– Если ты сделаешь возможным для меня увидеть эти вещества, то я попробую, – ответил Джинн.

– Хорошо.

Она закрыла глаза и через руку сконцентрировала свое внимание на бокале, вине и каплях воска. Они предстали в ее сознании как отдельные образования, разделенные между собой оболочкой или стеной, но в то же самое время соединенные тысячей волновых созвучий, таких как гравитация, магнетизм, и многих других, названий которых она еще не знала.

Прошло несколько долгих минут, и она уже начала терять терпение.

– Это довольно сложная задача, – признался Джинн.

– Понимаю.

«Надо было начать с чего-нибудь более простого, например, с воды и меди, с олова и свинца или еще чего-нибудь в этом роде», – подумала Адриана.

Послышалось шипение, и над бокалом поднялся пар, а сквозь тело кости ее руки засветились желтовато-белым сиянием, похожим на солнечный свет.

– Я не могу преобразовать все, – сказал Джинн. – Кое-что будет потеряно.

– Хорошо, – рассеянно согласилась Адриана. – Я вижу пар. Но, Боже правый… – Глаза ее расширились, когда она увидела серый студенистый комок, который только что был вином, бокалом и двумя каплями воска.

 

8

Охота

Бен застонал, ему показалось, что какой-то глухой шум рождается в его голове и бьет по барабанным перепонкам. Он лежал, уткнувшись лицом в подушку.

Сознание медленно выползало из царства сна, и он наконец догадался, что это стучат в дверь. Чертыхаясь, поднялся – все еще пьяный – и убрал задвижку с маленькой алхимической лампы, стоявшей у изголовья.

Еле продрав глаза, он различил на часах цифру «6».

Спал всего-то четыре часа. Бен протер глаза и, несмотря на такой короткий сон, понял, что чувствует себя вполне бодро. Воспоминания о вечере, проведенном с Ленкой в Математической башне возле телескопа, придавали ему сил, внушали безграничную уверенность и оптимизм. Сегодня, во благо или нет, но он узнает, что за тайну Ньютон скрывает от него, и тогда уже он решит, что ему делать.

Но кому в такую рань взбрело в голову барабанить в дверь?

Может быть, Ленка? Вдруг Ньютон ушел сегодня пораньше. Кто знает, может, у нее появились какие-то причины увидеться с ним…

Улыбаясь посетившей его мысли, он быстренько натянул льняную рубашку, белый шелковый камзол и черные испанские кюлоты. Перед ней ему ни в коем случае нельзя показываться в неглиже. По крайней мере не сейчас. Причесав волосы, он рысью подлетел к двери и распахнул ее.

Два ливрейных лакея императора вежливым поклоном ответили на его широкую улыбку.

– Доброе утро, герр Франклин, – сказал стоявший впереди. Бен узнал его лицо, но имени не мог вспомнить. – Император желает, чтобы вы приняли участие в охоте.

– Когда?

– Выезд ровно в семь, сэр.

– Выезд? Куда выезд?

– В охотничьи угодья, господин.

– Я… – Он выругался про себя. Слишком поздно сказаться больным, больные с такой сияющей улыбкой двери не распахивают. – Мне вначале нужно получить разрешение моего учителя.

– В этом нет надобности, – сказал лакей. – Разрешение вашего учителя ничто по сравнению с волей императора, к тому же сэр Исаак тоже едет на охоту.

– А-а-а… – Он судорожно соображал, что же ему делать. Ленка придет в десять часов, и что она подумает, если его не будет? Она может посчитать свою часть договора тем самым выполненной, и что тогда? Черт бы побрал этого императора! – В таком случае в семь часов я к вам присоединюсь. – По крайней мере он попробует ее разыскать и предупредить.

– Нам приказано вас сопровождать, сэр. Портной прислал вам костюм для охоты.

Из-за спины первого выступил второй лакей и протянул ему сложенную стопкой шерстяную одежду.

Бен уставился на нее и не знал, что сказать.

– Хорошо, я надену костюм, – наконец промямлил он.

Он печально наблюдал, как вода стекает с полей его треуголки. Рассвет они встретили уже в лесу, их приветствовало серое, пасмурное небо, и день получился не лучше: свинцовые тучи низко висели над головой. Вскоре пошел дождь. Он лил и сейчас. Бен снял треуголку и вместо нее надел более подходящую для такой погоды шляпу, на гриву лошади из треуголки вылился поток воды. Целая река.

– День такой чудесный, чудесней не бывает, – донесся сердитый голос Роберта. Он стоял в нескольких ярдах от Бена.

– Глупость несусветная отправиться на охоту в такую погоду, – согласился с ним Бен. – Что это…

Он вдруг замолчал. На расстоянии выстрела рядом никого не было видно, кроме Роберта и Фриска, но Бен по-прежнему не доверял Фриску, и дойди до ушей императора то, что он собирался сказать, он имел бы весьма жалкий вид. И Бен счел разумным сменить тему разговора:

– У тебя есть хоть малейшее представление, как нужно себя вести на охоте?

Белозубая улыбка Роберта сверкнула сквозь две дождевые завесы, образованные потоками воды, стекавшими с полей их шляп:

– Ну конечно! Я большой специалист в великосветских развлечениях, я охотился с французским королем, с русским царем, с персидским пашой и должен заметить, что все эти охоты ничем не отличаются от тех, что проходят при дворе в Германии.

– Из чего следует, что ты тоже ничего не смыслишь в охоте.

– Именно так. Откуда мне знать, как охотятся короли и императоры? А что вы скажете, капитан Фриск? Каковы ваши познания в этом деле?

Фриск пожал плечами:

– Я уже давно этим делом не занимался. Когда-то мальчиком я охотился с мушкетом, но убивать с таким оружием очень легко, и потому я счел это занятие совершенно бессмысленным. Это забава для людей слабых, трусливых и толстых.

– И с чем же вы тогда охотились? – спросил Бен.

– С рогатиной, – ответил Фриск.

– С рогатиной? Но как же можно рогатиной убить оленя?

– Оленя нельзя, – согласился Фриск, – а медведя можно.

– Понятно, – сказал Бен. – Так что никто из нас не знает, что такое охота.

– Вы хотите сказать, что я лгун, сэр?

Бен открыл рот, чтобы отпустить колкость, но вдруг заметил, что Фриск вовсе не шутит. И он тут же вспомнил, что совершенно ничего не знает об этом человеке, хотя видел, насколько опасен он может быть.

– Нет, сэр, – сказал Бен. – Мне только показалось, что вы шутите, но теперь я вижу, что вы говорите правду.

Суровое выражение лица Фриска сменилось улыбкой:

– Это верно, у вас нет резона верить моим рассказам. Но скажите, что бы вы хотели узнать об охоте?

– Да что вообще от нас требуется? Надеюсь, вилы нам не вручат.

– В каждой стране, при каждом дворе охота проводится по-разному. Французы выезжают на охоту верхом с пиками и мечами. А далее они следуют, как мне думается, шведской традиции и преследуют зверя пешими. Думаю, они и мушкетами пользуются. Загонщики и собаки гонят зверя на стрелков. Король всегда стреляет первым, и если вслед за королем ты стреляешь и убиваешь зверя, лучше сказать, что это он попал, пусть даже его пуля пролетела на расстоянии лье от цели.

– Ха-х, ну такая опасность мне не грозит, – проворчал Бен. – Интересно, а что за зверь нам сегодня попадется.

– А он уже попался, едет впереди нас в клетке, – сказал Фриск. – Я видел. Если не ошибаюсь, это была индийская пантера.

Бен тут же вспомнил виденную им в Оленьем рву пантеру и сопровождавший ее горящий глаз… Он тут же подавил неприятное чувство.

– Ты, Роберт, сто раз прав, – сказал он. – Нас ждет развеселый денечек.

Небо ненадолго перестало лить слезы. К этому времени они как раз и добрались до самого места охоты. Это был лиственный лес, с деревьями, посаженными на довольно большом расстоянии друг от друга и аккуратно подстриженными, – некая имитация дикого леса для удобства и удовольствия его величества. Клетка, о котором упоминал Фриск, стояла с широко открытой дверцей. Около тридцати человек с пиками и совершенно разными выражениями на лицах – от скуки до тревоги – стояли на небольшой лужайке. Это были егеря и императорская охрана. Чуть поодаль от них – небольшая компания, состоящая из императора и его гостей, здесь были помимо самого императора принц Савойский, Ньютон, их лакеи, а также Бен, Роберт и Фриск.

Бен робко взял в руки мушкет, который ему вручили. Мушкет оказался тяжелее, чем он ожидал. В носу у него защекотало от запаха смазки и порохового дыма.

– Вы знаете, как из него стрелять, сэр? – спросил его егерь.

– Да, – ответил Бен, совершенно в этом не уверенный.

– Хотите, чтобы я вставил запал? – снова спросил егерь.

– Да, пожалуйста. – Бен внимательно наблюдал, стараясь запомнить, сколько пороха надо засыпать за один раз, затем взял мушкет и отсыпал себе нужную порцию.

Где-то далеко в лесу послышался ужасный шум, точно нещадно колотили в сковородки. У Бена возникло ощущение, будто ему на шею накинули петлю и затягивают ее.

Император пошел вперед и, к огромному удивлению Бена, хлопнул его по плечу.

– Не робейте, господин Франклин, – сказал он, слегка улыбнувшись. – Горю желанием посмотреть на доблестную охоту человека, выросшего на просторах дикой Америки.

– Иду, ваше величество, – ответил Бен.

– Сюда, – сказал император, указывая в сторону леса. Они пошли вперед, за ними последовали трое лакеев, Роберт и Фриск на уважительном расстоянии. В лесу резко пахло сыростью, воздух был пьянящий и чистый.

– Мечтаю поохотиться в Новом Свете, – продолжал вести беседу император. – Я слышал так много рассказов о диких зверях и непроходимых, девственных лесах Америки. Правду говорят, что речку в Америке можно перейти по спинам огромных рыб?

– Ваше величество, в Бостоне, где я родился и вырос, ничего такого нет, но слышал, что все это можно найти, если заехать вглубь континента. Сам же я там никогда не предпринимал таких путешествий.

– Ах вот как. – В голосе императора прозвучало некоторое разочарование. – Ну, возможно, после того, как мы вернем себе дорогую и любимую Испанию, я соберусь посетить свои владения в Новом Свете.

Бен кивнул, совершенно не зная, что ответить. Ему так хотелось знать, что же там, в колониях, происходит. Он не упускал ни единой возможности что-нибудь разузнать, но сообщение с Европой было плохое, и он не знал ни о Бостоне, ни о других городах или колониях. Самое удивительное, что прервалось сообщение и посредством эфирных самописцев. Эти чудесные устройства, которые не боялись расстояний и могли связать воедино все уголки земного шара, почему-то прекратили работать. Раньше он неусыпно следил за эфиром, пытаясь выловить там послание любого сорта, и это подтолкнуло его к изобретению удивительного устройства – настраивающегося эфирного самописца. Все остальные самописцы работали в паре, для них стеклодув выдувал кристаллическую пластинку, которая впоследствии разрезалась пополам. Но ни один из эфирных самописцев, сделанных до падения кометы, не работал, функционировали только те, что появились позже. Бен изложил Ньютону свою гипотезу на этот счет. Он полагал, что падение кометы создало в эфире волны. Эти волны вызвали изменения некоторых ферментов, незначительные и неравномерные, в зависимости от их расстояния от Лондона. То есть на пару эфирных самописцев, один из которых, например, находится в Голландии, а другой – в Нью-Йорке, падение кометы повлияло неодинаково, что вызвало нарушение согласованности и вывело их из строя. Но Ньютон эту теорию Бена, как почти все его теории, отверг, назвав беспочвенными рассуждениями.

– Вы знаете, я не так уж и глуп, – неожиданно заявил император.

– Ваше величество?

– Я знаю, я, возможно, выглядел глупо, когда заговорил об Испании. Вы были в Испании, господин Франклин?

– Нет, ваше величество, я еще не имел такого удовольствия.

– Вы правы, побывать там – истинное удовольствие, – заверил Бена император. – Я провел там счастливейшие дни моей жизни. Там солнце светит так ласково, будто медом растекается по телу, теплым и нежным. Кажется, вы можете солнечный свет, как и мед, собрать в горшочек. – Он вздохнул. – Я понимаю, вы считаете, что Испания потеряна для империи если не навсегда, то на очень, очень долгие годы. Но я должен делать вид, что Испания все еще наша, я должен, потому что казаться уверенным – это то немногое, что демонстрирует силу императора, и только императора. Вы понимаете, о чем я говорю? Закон должен устанавливать парламент, и он этим занимается. Война ведется генералами и солдатами, и они не советуются со мной, они самостоятельно принимают решения, ведущие их к победе, или находят смерть на поле боя. Но император – это душа империи, он воплощает в себе ее надежду и ее мечту. Хорошего императора от плохого отличает то, насколько он способен вдохнуть в свой народ эту надежду и мечту. И пусть Испания потеряна для нас, я никогда с этим не соглашусь, вы понимаете меня?

– Конечно, сир.

– Я, возможно, и не такой хороший монарх, каким мог бы быть, – продолжал император, – но я делаю все, что в моих силах. И хотя мы потеряли Испанию, Вену и Венгрию… фактически лишились всего, но Прага и мечта останутся с нами навсегда. – Он повернулся к Бену: лицо напряженное, глаза горят каким-то странным огнем. – Я сохраню Прагу, каких бы жертв мне это ни стоило, господин Франклин. Я непреклонен в этом, вы меня понимаете?

– Да, ваше величество.

– Хорошо. Принц Савойский убежден, что сэр Исаак что-то скрывает от нас, что-то связанное с признаниями русского шпиона. Это правда?

Бен молчал какое-то мгновение, не зная, что ответить, потом покачал головой:

– Сир, я не могу говорить за своего учителя.

– Нет? – Император подозрительно посмотрел на Бена и резко перевел взгляд в сторону леса – что-то соколиное промелькнуло в его лице, похожем на морду печального пса. – Зверь уже близко, но кто может сказать с полной уверенностью, кого выберет смерть – зверя или человека?

– Зверя, смею надеяться, ваше величество, – ответил Бен.

– Надейтесь. Но я скажу вам с полной откровенностью, сегодня на этой охоте погибнут и люди.

Ужас охватил Бена. Он видел, что неподалеку сэр Исаак разговаривает с принцем Савойским. Роберт и Фриск шли сзади, шагах в тридцати, в окружении императорских егерей и охраны. Он вдруг почувствовал себя очень одиноким и беззащитным, несмотря на то что вокруг было столько людей. Он попытался нащупать в кармане ключ от эгиды и с отчаянием понял, что на нем нет камзола.

– Конечно, я постараюсь быть предельно осторожным, – продолжал император. – Мы очень дорожим сэром Исааком, хотя он и не желает с нами сотрудничать. И все же ему будет обеспечена надежная охрана, значительно лучше даже моей собственной.

Бен понял. Сэру Исааку опасность не угрожает, она угрожает ему, Бену. Если Ньютон не желает сотрудничать сейчас, то он может согласиться потом, когда, убив Бена, император продемонстрирует, насколько решительно он настроен.

– Смею надеяться, вы, ваше величество, слегка преувеличиваете опасность, – сказал Бен. Кровь стучала у него в висках, и, несмотря на свежий воздух, он чувствовал, что задыхается.

– Вовсе нет, – тихо произнес император. – Так что будьте осторожны, господин Франклин. Вы мне симпатичны, и моя дочь находит вас очень милым… Я думаю, еще многие юные красавицы в замке и за его пределами придерживаются такого же мнения.

– Я постараюсь быть осторожным, – кое-как выговорил Бен, во рту у него пересохло.

– Вам это просто необходимо.

Они сделали еще несколько шагов вперед, и Бену чудилось уже, что старуха с косой следует за ним по пятам и скалит свой беззубый рот скелета. И Джеймс терпеливо ждет его в том темном доме из сна. И миллионы погибших в Лондоне тянут к нему свои руки, чтобы схватить и утянуть в преисподнюю.

– Два дня назад вы всю ночь провели в обсерватории, как раз после того, как принц Евгений сообщил вам, что с небес на Прагу обрушится смерть. Что вы там делали? Составляли гороскоп?

– Нет, сир. Меня обеспокоили угрозы русского шпиона, и я искал им подтверждение.

– И как же должны выглядеть эти подтверждения? – Шум приближался, загонщики были уже совсем рядом. – Поспешите с ответом, – потребовал император, – сейчас зверь на нас выйдет.

– Я не знаю, ваше величество, я просто рассматривал небесный свод и искал.

Неожиданно Беном овладело спокойствие, будто голова, невзирая на земное притяжение, отделилась от тела и сверху наблюдала за забавной сценой. Когда же это должно произойти? И откуда будут стрелять? Он огляделся по сторонам, сжимая в руке мушкет, чувствуя, что петля затягивается все туже.

– Что-то упало с неба и стерло Лондон с лица земли, – откуда-то издалека донесся голос императора. – Что это было?

– Я не знаю, ваше величество, – солгал Бен.

– Вы в тот момент там находились. Вы жили в Лондоне. Что это было?

– Я не знаю, сир. – Бен дрожал, он понимал, как это глупо, но тело ему не повиновалось, оно повиновалось страху.

– Быстрее отвечайте! – закричал император и вдруг поднял ружье и выстрелил.

Появилась тень огромной пантеры. И в ту же секунду Бен почувствовал знакомое прикосновение. Два года назад в Бостоне он встретил негодяя Брейсуэла на Большом пустыре и впервые тогда увидел компаньона этого колдуна – горящий красный глаз в облаке тумана. И каким-то образом этот глаз прикоснулся к его мозгу. Тогда Бену показалось, что прикосновение произошло случайно. Но именно это прикосновение круто изменило всю его жизнь. Оно подсказало ему, как сделать настраивающийся эфирный самописец, а это повлекло за собой череду всех последующих событий.

И вновь он почувствовал это чужеродное, лишающее сил прикосновение, и он вдруг увидел Бена Франклина со стороны – блеклую тень в костюме охотника и с мушкетом в руке. Рядом с ним императора, от дула его ружья вверх поднимался дымок. Позади его блеклой тени, на расстоянии ярд, не более, человек нацелил свой пистолет прямо ему в затылок.

Он сделал еще несколько шагов и упал на раскисшую от дождя землю. Раздалось несколько выстрелов, но он уже откинул тяжелый мушкет в сторону, ноги сами его подняли и понесли между деревьями вглубь леса. Он бежал, не оглядываясь, достиг обрывистого берега и бросился вниз. Рядом что-то пронеслось с жужжанием, будто шершень пролетел. Он запутался в лозах дикого винограда, но быстро вырвался из плена и побежал дальше.

Он бежал и бежал. Страха уже не было, вместо него – злость и яростная устремленность. Сейчас он пожалел, что у него нет мушкета, он бы заставил по крайней мере одного из этих лакеев заплатить за свою подлую службу такому вероломному императору.

Но вряд ли этот чертов мушкет, который ему вручили, был заряжен.

Он сменил направление, пытаясь вспомнить, с какой стороны движутся загонщики, чтобы не выскочить прямо на них в поисках Влтавы. Река должна быть где-то поблизости. Он был хорошим пловцом, лучше всех, кого он знал. Если ему удастся переплыть реку живым и невредимым, то шансы остаться в живых у него увеличатся. Но как найти реку?

Он огляделся вокруг, пытаясь понять, в какой стороне деревья более редкие. И побежал туда, где, как ему показалось, белел просвет. Вновь полил дождь. Это его обрадовало – за пеленой дождя его будет труднее разглядеть.

Его лихорадочное возбуждение немного улеглось, когда под ногами зачавкало. Он догадался, что попал в болото. Еще несколько шагов, и он провалится, окунется в болотную жижу и начнет захлебываться. Он повернул в противоположную сторону, прислушиваясь, пытаясь определить, есть ли за ним погоня. Но его собственное хриплое дыхание, громкие удары сердца и шум дождя заглушали все остальные звуки.

Вначале он ничего не видел, но потом различил два темных силуэта. Бен застонал и припал к сырой земле. Если один из них подойдет довольно близко, то он сможет убить его. Но Бен не особенно обольщался этой призрачной надеждой.

– Бен! – долетело до него сквозь шум дождя. – Бен, ради бога, отзовись!

Он моргнул, стряхивая воду с ресниц. И рассмотрел в неясных силуэтах Роберта и, кажется, Фриска. Но вот вопрос, можно ли им доверять?

Он оглянулся назад, в сторону болота, – отступать некуда. В эту минуту послышались крики и лай собак.

– Эй, Роберт, – окликнул Бен.

Пара прислушалась, потом рванула через кусты в его сторону.

– Ты ранен? Ушибся? – сыпал вопросами Роберт.

– Нет, все в порядке.

Фриск нетерпеливо махнул рукой:

– Сюда, иначе они нас найдут.

– Ты знаешь этот лес?

– Нет, но я знаю, как ориентироваться в лесу, и знаю тактику отступления.

– Отступление… это звучит лучше, чем «бежать, как испуганный заяц».

Фриск усмехнулся:

– Правда? Ну, тогда вперед!

И они втроем припустили рысью.

– А где все остальные преследователи? – спросил Бен несколько минут спустя. Им вновь овладело подозрение.

– Пантера задала им жару. Она бросилась прямо на императора, так что не остановить, это было последнее, что я видел.

– И вы двое побежали за мной?

– Мой же друг ты, – бросил на бегу Роберт, – а не император. – Он помолчал. – Да и Фриск видел, как они хотели тебя убить. Стрелявший в тебя мертв, – добавил он. – Его уложили сразу же после выстрела. Как ты догадался упасть? Вышел хороший трюк.

– Да я и сам не знаю, как так вышло. Император был настолько откровенен, что я догадался об их планах.

– Думаю, он тем самым допустил ошибку.

Они поднялись на берег, внизу текла Влтава, поверхность которой нещадно решетили капли дождя.

– Вы плавать умеете? – спросил Фриск.

– Конечно, – ответил Бен.

Роберт только пожал плечами.

– Если мы успеем отплыть хотя бы на сотню ярдов, то нас уже никакая пуля не достанет, так что я предлагаю поторопиться.

Бен уже раздевался. В темные воды реки полетели ботинки, кафтан, камзол, а потом, когда голоса начали раздаваться все ближе и ближе, и он сам.

 

9

Тигель

Креси застонала, когда карета дернулась и остановилась, а потом со страшным скрипом вновь тронулась в путь.

– Хватит этих мучений, – произнесла Адриана. Она держала на руках Николаса, которому это не нравилось, и он все время пытался вырваться. – Езда в карете причиняет тебе больше страданий, нежели верховая.

– Это верно, – произнесла Креси, приложив руку к своим еще не совсем зажившим ранам. – Массаж чресел в седле куда полезнее моему здоровью, чем тряска в карете.

Адриана пропустила мимо ушей скабрезность и попросила возницу остановиться. Они выбрались из кареты, и ноги их сразу же утонули в грязи. Глянув окрест, Адриана поняла, почему карету так сильно трясло. Дорога – не более двух ярдов шириной – была вся в рытвинах, местами глубоких, до двух футов.

Креси с Николасом на руках встала на обочине, а Адриана отправилась искать для них лошадей. Ее собственная кобыла была здесь, но Креси требовался резвый и сильный конь. Никто никуда не спешил: скорость передвижения их маленькой армии ограничивалась скоростью движения повозок, а на такой дороге – если ее вообще можно было назвать дорогой – они ехали со скоростью, с которой бредет по дороге одноногий калека. Фургоны, в которых везли провиант, и тяжелые телеги с артиллерией больше подходили для такой дороги, чем их изящная карета, которую они только что покинули. Но и они двигались еле-еле: лошади, покрытые пеной и грязью, напрягались изо всех сил, а колеса и оси ломались все чаще и чаще.

Возвращаясь назад, Адриана заметила, что из одной кибитки ей махнула рукой совсем молоденькая девушка. Ее звали Николь. Адриана помахала ей в ответ. Николь была из новеньких: их отряд за месяц путешествия увеличился человек на сто, большую часть присоединившихся составляли женщины.

– Шлюха, – пробурчал мужчина рядом.

Адриане показалось, что это он ее обругал, и неведомая, яростная сила развернула ее лицом к этому человеку. Ругательство было адресовано не ей, он злобно смотрел в сторону Николь. Из-под его заляпанной грязью куртки видна была сутана священника.

– Отец, почему вы так ее называете?

Священник – она не знала его имени – устремил на нее серые глаза, он был явно смущен.

– Простите, мадемуазель, я не должен был так говорить в вашем присутствии.

– И все же вы сказали.

Он вздохнул, снимая шляпу.

– Да. Я просто очень обеспокоен, вот и все. Чем дальше мы едем, тем больше к нам прибивается этих… молодых женщин. Герцог не слушает моих советов и не предпринимает никаких попыток, чтобы отогнать их прочь.

– А почему он должен их отгонять? – возмутилась Адриана.

– По причинам морали, они – рассадник греха. Есть и практические соображения: у нас из-за них припасы уменьшаются.

– Но вам же было позволено к нам присоединиться!

– В этом нет ничего предосудительного, я же служитель Господа.

– У нас есть уже один капеллан, он едет с нами от самого Лоррейна.

Священник нахмурился:

– Два священника и почти три сотни шлюх… э-э-э… присоединившихся. Кто же из нас больше съест?

– Неуместный вопрос, – резко ответила Адриана. – Уместней другой: кто лучше отрабатывает свой кусок хлеба?

Он открыл рот, злобно оскалился, снова закрыл его, будто раздумал говорить, и наконец произнес:

– Мадемуазель, вам хорошо известно, что такие речи оскорбительны для нашего Господа.

– Мне хорошо известно, что они оскорбительны для вас, – ответила Адриана со сладкой улыбкой на губах. – А что касается Бога, я не беру на себя смелость говорить от Его лица. – Священник открыл было рот, но она остановила его, подняв руку. – Нет, отец, увольте меня от дальнейших споров, у меня есть дела поважнее. – Разворачиваясь, она поскользнулась на жидкой грязи и рассмеялась, поскольку сцена получилась комической.

Перепалка со священником оказалась занятным делом, этого она еще никогда себе не позволяла. Адриана улыбнулась, осознав, что, пререкаясь с ним, она воображала, как Креси вела бы себя на ее месте. Конечно же, Креси пошла бы дальше и вывела бы заключение, что блуд только укрепляет мораль. Креси бы выразила всю свою ненависть к священнику, Адриана же его понимала, потому что совсем недавно она и сама носила такое же платье.

– В этой кляче нет и капли прыти, – полчаса спустя жаловалась Креси.

– Только резвой лошади тебе недоставало, – рассеянно ответила Адриана, она наблюдала, как меняется выражение лица ее малыша. Казалось, Николас был весьма увлечен звуком «чавк-чавк», который выбивали лошадиные копыта, опускаясь в жидкую грязь, словно малыш понимал связь между движением и звуком.

– Может быть, ты и права, и резвая лошадь мне не нужна, но я всегда чувствую себя не в пример счастливее, если знаю, что моя лошадь сможет нестись вскачь, если я того пожелаю.

– Потом мы найдем для тебя что-нибудь получше, – пообещала ей Адриана.

– А как у тебя дела с исчислениями ангелов?

– Неплохо, я продолжаю экспериментировать.

– Ну и какие ты уже успела сделать выводы? Есть какая-нибудь практическая польза от всего этого? Ты уже научилась превращать воду в вино?

– Нет еще, – ответила Адриана. – Я пока работаю с самыми простыми преобразованиями, а вино слишком сложный…

– Господи, Адриана, ты совершенно не понимаешь шуток.

Адриана опомнилась и улыбнулась:

– Ну, прости, думаю, я слишком погрузилась во все эти размышления.

Креси понимающе кивнула:

– Кажется, Джинн, как ты упорно его называешь, весьма обеспокоен твоей медлительностью.

– Медлительностью? Я бы определила это как осторожность, – ответила Адриана. – Мои самые первые опыты наглядно показали, что мои даже самые невинные просьбы могут привести к непредсказуемым последствиям. Давай предположим, что я прошу его, например, преобразовать свинец в медь.

– Предположим.

– Медь содержит больше философской ртути, чем свинец. Кроме того, у меди на каждые сто атомов приходится дополнительный атом свечения.

Креси громко, широко открыв рот, зевнула.

– Что это значит? – упрямо продолжала Адриана. – А это значит, что если Джинн будет выполнять то, что я его прошу, то есть превращать медь в свинец, то свечение непроизвольно выделится вместе с определенным количеством философской ртути. Результат получится ужасающий: даже если меди будет с гулькин нос, то и тогда любой оказавшийся рядом человек превратится в обугленную головешку.

– Ну надо же! – воскликнула Креси. – Я всегда говорила, что ты должна быть предельно осторожна, или уж если ты проводишь эксперименты, то делай это где-нибудь подальше от нас.

Адриана широко улыбнулась:

– Все, я больше не буду тебя утомлять. Поехали! – Она пришпорила коня. – Эркюль и герцог Френсис здесь недалеко, может быть, у них есть какие-нибудь интересные новости.

Креси щелкнула языком, погоняя лошадь, и последовала за Адрианой. Они проехали мимо своей кареты, выглядевшей такой опустевшей и печальной, затем с полдюжины артиллерийских телег, извивающуюся, как гусеница, колонну инфантерии длиной ярдов сто. Когда они проезжали вдоль колонны, их приветствовала волна поднятых вверх шляп. Это привело Николаса в неописуемый восторг, он тянул к ним ручонки и гугукал. Казалось, он поет какую-то свою, детскую песенку.

Впереди инфантерии походным порядком следовал авангард мушкетеров герцога – двадцать щеголевато одетых, статных молодцев. Их шляпы тоже взметнулись вверх, когда они с ними поравнялись.

– Добрый день, милые дамы, – весело прокричал герцог Френсис, когда они подъехали. – Чем я заслужил счастье видеть вас?

– Езда в карете превратилась в настоящую пытку, ваша светлость, – ответила Адриана.

– Да, дороги ужасные. Мы переживаем не самые счастливые времена.

Эркюль фыркнул.

– Хороших дорог видеть не приходилось, – сказал он. – Я путешествовал и по худшим, когда вас еще и на свете не было. И дороги делаются совсем несносными после того, как по ним проходят армии.

– Вы хотите сказать, что здесь недавно прошла армия? – спросила Креси.

– Скорее всего она прошла год назад. Случись это недавно, в деревнях не осталось бы никакого провианта, как правило, армия выгребает все подчистую. – Он вдруг встрепенулся. – Я очень рад снова видеть вас в седле, мадемуазель де Креси. Позвольте спросить, не намерены ли вы вновь надеть форму офицера? Мы испытываем в них некоторый недостаток.

Креси улыбнулась.

– Уже всем известно, что я женщина, – сказала она. – Теперь я не могу предстать перед ними в облике мужчины.

Герцог откашлялся:

– Мадемуазель, вам не надо будет надевать мужское платье.

– Если нет, то какой же от меня будет толк? Мужчины не станут подчиняться мне, женщине, а если и станут, то совершенно по другим соображениям.

– Если я прикажу, то они будут вам подчиняться, – заверил ее Френсис.

– Пожалуйста, ваша светлость, не обижайтесь, – сказала Креси, – но я боюсь, что это вызовет лишь возмущение.

– Ну тогда, – подал голос Эркюль, – давайте рванем вперед, вспомним былые времена, испытаем наших резвых коней.

– В таком случае и я присоединюсь к вам, мне тоже хочется испытать своего коня, – галантно вставил юный герцог.

Креси наградила его очаровательной улыбкой.

– Боюсь, – сказала она, – я еще не готова к таким воспоминаниям.

Адриана держала Николаса и наблюдала за флиртом, удивляясь, как быстро о ней все позабыли. В течение нескольких недель она принимала ухаживания Эркюля и Френсиса, и ей теперь было странно видеть, как ею пренебрегают в пользу рыжеволосой красавицы. Она даже подумала, что если бы Креси все это время была в полном здравии, то ее, Адриану, и вовсе никто бы не заметил.

К тому же у нее маленький Нико, и, кажется, наличие детей заставляет мужчину не замечать женщину или смотреть как бы сквозь нее. Пока Креси весело болтала с обоими мужчинами, Адриана извинилась и собиралась уже отправиться на поиски няни Нико, как отдаленные выстрелы остановили ее.

– О дьявол! – воскликнул Эркюль. – Это как раз там, куда уехал наш дозор. – Он поднялся в стременах и закричал: – Капитан! Пушку к бою. Инфантерия! – Он развернул лошадь. – Мадемуазель, вынужден вас покинуть, – проворчал он. – Креси, теперь вы должны позаботиться о себе сами.

– Не волнуйтесь.

Несколько выстрелов раздалось уже ближе. Герцог напряженно вглядывался в ту сторону, откуда они донеслись, охрана окружала герцога, проверяя зарядку ружей и пистолетов.

– Возможно, ничего страшного, – заметил Френсис. – Может быть, это бандиты или пьяные солдаты упражняются в стрельбе. – Он нервно достал свой пистолет и положил себе на колени.

– Да, похоже, что ничего серьезного, – поддакнула Креси, – но нам лучше отъехать назад.

– Я не могу этого сделать! – отрезал Френсис. – Я не хочу показаться трусом в глазах моих солдат.

Он продолжал напряженно оглядывать окрестности. Их скромная армия в это время пересекала небольшую долину, окруженную лесистыми холмами, – одно из тех мест, которые лучше всего избегать. Позади Эркюль выкрикивал приказы, которые эхом разносились вдоль колонны.

Грязь брызгами летела из-под копыт их лошадей и оседала на одежде, и вдруг у молодого солдата где-то во главе колонны из уха брызнул фонтан крови. Он долго качался в седле, пока звуки выстрелов не долетели до них и пока Адриана наконец не поняла, что дорогу обстреливают из не менее полусотни ружей. Слава богу, стрелки были недостаточно метки. К ним подлетел молодой мушкетер, и вокруг все смешалось, превратилось в хаос.

Когда раздались выстрелы, она припала к шее лошади. Синеватое облачко поднималось среди деревьев на склоне холма, но противника не было видно. Их пушки разворачивались и нацеливались в ту сторону. Адриана заметила, как упали две лошади. Она не знала, куда ей спрятать Нико Эркюль перестраивал колонну в боевой порядок, но они уже были атакованы, и было неясно, откуда придет главный удар противника.

Недолго пришлось теряться в догадках: всадники в зеленой форме волной потекли со склона холма, сметая кавалерию Лоррейна. Пехота открыла огонь, но ее выстрелы были камнями, летящими во вздыбившийся волнами океан. Упала одна, затем другая лошадь противника.

– Сюда! – выкрикнула Креси, разворачивая лошадь, но двигаться было некуда, они со всех сторон были зажаты авангардом герцога.

С трудом развернувшись, Адриана увидела точно такую же волну, надвигающуюся на них с другого края долины. Как пена на гребне волны, сверкала сталь обнаженных клинков.

Увидев это, Николас ткнул в ту сторону пальчиком и засмеялся, не понимая, что происходит. Адриана стиснула зубы, в тисках сжала внутри ту маленькую, испуганную девочку, которой, она когда-то была, и сделала то, что она должна была сделать. Время остановилось, когда она открыла бесчисленные глаза своей manus oculatus, появился malakus и застыл в ожидании ее приказаний. Мгновение ушло у нее на то, чтобы осознать, что делать. Своими глазами через слепые в земном мире глаза malakus она по-новому посмотрела на сверкавшие клинки, увидела, что они связаны сродством, которое существует между всеми предметами из железа. Далее она увидела в железе связанные вместе ртуть и серу, мелко вибрирующее свечение и damnatum, и те физические силы, что, словно паутина, оплетали и связывали их вместе.

– Преобразовывай, – приказала она Джинну, – усиль сродство железа, освободи серу, немедленно.

Невидимая паутина связей, соединяющая клинки, уплотнилась, засверкала, а затем точно так же, как распадаются брачные узы, разорвалась связь между ртутью и серой, которые составляли основу структуры железа. Сплетение сияющих чистейшей белизной линий, связующих каждый отдельный клинок в единое целое, поднялось в воздух, подобно гигантской цикаде.

– А теперь еще раз, – сказала Адриана, разворачиваясь в другую сторону.

Когда выстрелы стихли, воцарилась тишина, долгая-долгая. Вся армия Лоррейна в полном изумлении, разинув рты, уставилась на зеленые склоны, где ничто не двигалось, кроме клинков, которые плавились и стекали на землю струйками из обожженных, безжизненных рук. Адриана по виду людей с вытаращенными глазами и разинутыми ртами, похожих на выброшенных на берег рыб, осознала, что она продолжает стоять в стременах, высоко подняв вверх руку. Бьющее из руки сияние постепенно меркло.

Зародилось глухое гудение хриплых голосов, которое нарастало и наконец наполнило долину громом радостных воплей.

Эта радость и благодарность предназначались ей.

Она еще раз окинула взглядом трупы, разбросанные на склонах холмов, и ветер донес запах обгорелого тела. Крики нарастали, она протянула Нико Креси.

– Возьми его, – молящим голосом попросила Адриана и в общем оре не услышала собственного голоса. – Возьми его, пока я не упала в обморок.

В следующую секунду все поплыло. Еще слышны были отзвуки криков, и среди них Адриана уловила собственное имя. Сознание медленно угасало, и она постепенно погружалась во мрак.

 

10

Голлем

– Не мое это дело вам указывать, herr Lehrling, – тихо произнес Роберт, и его лицо в свете лампы уподобилось парящей в воздухе желтой маске, – но это мало похоже на убежище.

– Боишься, что вампиры выпьют всю твою христианскую кровь? – тихо спросил Бен.

В круге света появились руки Роберта, будто они существовали отдельно от его тела, и каким-то неуверенным жестом показали в сторону низко нависающего потолка кирпичной кладки, хитроумного вида конструкции над надгробием, превращенным в стол.

– Чтоб ослепнуть мне на этом самом месте, но ты уверен, что оно ушло?

– Нет, но старик сказал, что ушло. И у нас самих достаточно доказательств, что демон сейчас гуляет где-то по замку.

– Очень научный подход. Откуда тебе известно, что он не находится одновременно в нескольких местах? А может, у него есть брат, мать или дядя, которые остались дома?

– Если ты знаешь более укромное место, где можно спрятаться, так скажи, – уныло огрызнулся Бен и потрогал пальцами сырой пол склепа, пытаясь понять, не кость ли это у него под ногами.

– Дай-ка мне посоображать чуток, – сказал Роберт с нарочито задумчивым видом. – По приказу императора тебя пытались убить. И сейчас солдаты шныряют по всей Праге, приближая день Страшного суда, – и он уже не за горами. А ты не нашел лучше дыры, где спрягаться, как подвал старого еврея, который наплодил тут всяких демонов и рассылает их куда ему вздумается. А одного из них ты, кажется, совсем недавно ограбил.

Бен кусал губы, сам не понимая, что заставило его вновь постучать в дверь дома Исаака бен Иешуа. Интуиция подсказывала ему, что рабби не выдаст солдатам даже своего злейшего врага, и интуиция его не обманула. Да и кому в голову придет искать их здесь?

– Ну а теперь без научного подхода я тебе вот что скажу, – продолжал Роберт. – Сдается мне, что Прага теперь для нас не самое подходящее место, надо нам поискать счастья в других странах и городах.

– Ну и куда же мы, по твоему мнению, должны отправиться?

– Кажется, в Московии очень желают с тобой подружиться.

– А я не желаю, Робин, водить с ними дружбу, я даже слышать об этом не хочу. Ты, конечно, можешь туда отправляться, я же – никогда.

– Что я, им же не я нужен, а ты, – напомнил Роберт.

– Только не надо мною распоряжаться! – вдруг заорал Бен. – Что это все себе вообразили, будто Бен Франклин вещь какая-то, хочу – куплю, хочу – продам, а то и вовсе убью, если в голову взбредет. Это ошибка так думать, и прошу тебя, Роберт, не надо ее совершать, и тебе, Фриск, я тоже не рекомендую. Если вы намерены меня кому-нибудь продать, то знайте: выгоднее всего вам будет продать мой труп! Мне уже чертовски надоело, что меня все время пытаются использовать.

– Послушай, Бен, – тихо сказал Роберт, – я твой друг. Если бы я им не был, то я бы с превеликой радостью в целях собственной безопасности оставил бы тебя на берегу Влтавы или лучше бы треснул тебя сзади по башке, и валяйся ты там, в лесу, пока тебя не найдут молодчики императора. Какой им резон преследовать меня одного? Но с самого первого дня, как ты пожаловал сюда, тебя распирает от гордыни, ты идешь у нее на поводу и совершенно ничего не видишь. Хотя бы сейчас ты посмотри правде в глаза, ответь себе, чего ты хочешь от всех этих королей и знатных особ. Мне-то они все, видит Бог, и даром не нужны. Они не понимают, что такое предательство, что такое грех, их интересует только одно – политика и насущная необходимость. Если ты этого не видишь и не понимаешь, то тогда ничто не убережет тебя от неминуемой смерти. Левиафан разбужен, и тебе лучше держаться от него подальше.

Бен посмотрел ему в лицо:

– Робин, ты все сказал?

– Все, разве что потом соли у тебя попрошу, когда мы тут начнем пожирать друг друга.

Бен выдавил из себя некое подобие смеха.

– Опыт нелегко дается, – согласился он, – и только дурака невозможно ничему научить. Дело в том, Роберт… – Он вдруг почувствовал, что сейчас расплачется, и замолчал, чтобы немного успокоиться. – Все дело в том, что есть вещи, ответственность за которые лежит на мне. Мне нужно исправить свои ошибки, которые я некогда совершил. Два года я разыгрывал из себя прожигателя жизни, я пытался забыть все плохое, но у меня это не получилось. Возможно, мне не удастся спасти этот город, но ведь кто-то же должен хотя бы попытаться.

– А теперь послушай меня внимательно, – сказал Роберт так, будто разговаривал с маленьким ребенком. – Что я называю твоей гордыней? А то, что ты пытаешься сделать нечто, лежащее за пределами твоих сил и возможностей. Понимаешь?

– Понимаю.

– Да ни черта ты не понимаешь! Хоть убей тебя, не понимаешь! Ты не мог спасти Лондон! И если даже ты бы и мог спасти Прагу, шанс упущен.

– Роберт, ты не понимаешь. Я…

– Послушайте!

Слово прозвучало, как выстрел. В перепалке они совершенно забыли о Фриске. Он стоял, прислонившись к стене, сложив на груди руки, плотно сжав губы, тени трепетали на его изрытом оспой лице. И вдруг Бен вспомнил Луну, и Ленку, и надежду, которая зародилась в его душе прошлой ночью.

– Послушайте, вы, два молокососа, кто-нибудь из вас объяснит мне, о чем это вы здесь толкуете? Будете отмалчиваться, я вам шеи сверну. Ну а когда явится старикашка, если он вообще когда-нибудь явится, я с поклоном передам ему два ваших окоченевших трупа.

Бен вздохнул:

– Капитан Фриск, мне очень жаль, что вы оказались втянутым во все эти дела.

– Не надо извинений и не надо увиливать от ответа. Не ваша забота, что наши пути пересеклись, но я по крайней мере должен знать, в какую игру я играю.

Бен впервые слышал, чтобы Фриск говорил таким тоном. С ним вообще впервые так разговаривали. Тон не оставлял сомнений, что Бен все объяснит, потому что он должен объяснить и потому что Фриск ждет и заслуживает этого.

Бен опустил голову и начал почти шепотом:

– Все началось, когда я еще жил в Бостоне…

Около двух часов у них с Робертом ушло на то, чтобы рассказать Фриску все. Швед время от времени кивал, глаза выражали глубокое внимание. Когда они закончили, Фриск заложил руки за голову и потянулся, размял плечи и шею, после чего улыбнулся и сказал:

– Я услышал больше, чем ожидал. Сколько времени осталось до того, как комета сотрет город с лица земли?

– Я не знаю. Ньютон не проявляет особой спешки.

– Ну, а что в этом удивительного. Сэр Исаак может покинуть город, когда ему заблагорассудится, разве не так?

Бен замялся и развел руками:

– Наверное, хотя мне кажется, что за ним все время следят.

– Следят, да только не все время.

Роберт нахмурился:

– Вам что-то известно, капитан Фриск?

– Вы бы тоже знали, если бы внимательнее относились к вопросам, которые вам задают, и, главное, кто задает.

– Ну так почему же вы, простой солдат удачи, задаете нам такие вопросы?

Фриск провел рукой по заросшему щетиной подбородку:

– Господин Франклин, в свете только что произнесенной вами пламенной речи вам совершенно не понравится то, что я вам сейчас скажу. Я прибыл в Прагу, чтобы разыскать сэра Исаака и вас.

– Меня это не удивляет. Я все время вас подозревал.

– И правильно. Хотя мое задание заключается не в том, чтобы выкрасть вас, а склонить на свою сторону, ну а если мне это не удастся, то убить.

Бен заметил, как напрягся Роберт. Его рука едва заметно потянулась к шпаге.

– Не бойся, – сказал Фриск, вяло махнув в сторону шпаги Роберта, – я передумал.

– Мудро поступил, – тихо ответил Роберт.

Фриск улыбнулся:

– Ты, Роберт, смелый человек и преданный. Это очень редкие и потому ценные качества. Но, похоже, этот мальчик совсем не умеет ценить твои достоинства.

– Он еще слишком молод, – сказал Роберт.

– Я был моложе его, когда впервые взял в руки оружие, и значительно глупее, – признался Фриск. – Понаблюдав за молодым господином Франклином, я стал его ценить, даже несмотря на его видимые недостатки Я думаю, что он более ценная добыча, нежели его учитель.

– Спасибо на добром слове, – сказал Бен. – Но если вы хотите меня запугать, то советую выработать иную стратегию. Я уже сказал, меня достаточно запугивали, и если вы думаете, что ваши угрозы привели меня в неописуемый ужас, то вы такой же дурак, как и я.

– А я вам не угрожал, – беззлобно сказал Фриск. – Вы объяснили мне, что загнало нас в это подземелье, и, если хотите, я расскажу вам, почему я нахожусь здесь вместе с вами.

– Очень хотел бы это услышать, – совершенно искренне признался Бен.

– Я действительно солдат шведской армии, – начал Фриск, – но на этом вся правда и заканчивается. Я не покидал своей страны и сюда прибыл, только служа шведской короне, а не по какой-то своей личной корысти.

– Вас король Карл послал? – спросил Роберт.

– Да, чтобы я убедил вас перейти на нашу сторону. Вы видите, как московиты надвигаются на нас с севера? Никто не может противостоять русскому царю. Он уже расположился лагерем в Голландии, на берегах Рейна и Черного моря. И никто не может его остановить.

– В любом случае – не Швеция, – сказал Роберт. – Двадцать два года ваш король ведет сражения с русским царем, и с каждым годом поле битвы все дальше и дальше как от самой Швеции, так и от России.

– Да, мы совершали ошибки, и нам не особенно везло, – согласился с ним Фриск. – Но порой мы бываем так близки к победе. Так близки… – Показалось, что он перенесся куда-то в прошлое, его темно-синие глаза превратились в зеркало, в котором отразились поля сражений. – Тогда нас остановила зима, а не царь со своими полками. Наши солдаты замерзали в снегах, превращались в сосульки. А те, кто выживал, отмораживали ноги и руки, у меня до сих пор стоят в ушах их стоны и крики. – Рот у Фриска мучительно искривился. – И несмотря ни на что, солдаты продолжали сражаться, потому что король просил их об этом! Потому что он сам никогда не покидал передовую, никогда не бросал поле боя, чтобы отдохнуть и погреться на солнышке и вдоволь наесться жареных гусей. Потому что на войне солдаты идут в бой только тогда, когда впереди их командир!

– Я всегда так считал! – сказал Роберт. – Но не имеет значения, почему вы были разбиты, вы были разбиты, и это главное.

Фриск покачал головой:

– Нет, мы снова воспряли духом, и шведские солдаты снова готовы идти в бой, особенно сейчас, когда все так неустойчиво и неизвестно, кому фортуна дарует победу. К нам и Турция присоединится, как только она увидит, что победа будет на нашей стороне.

– Но вы же сами только что признались, что русские сильнее вас.

– Да, действительно, московиты оказались нам не по зубам, но наш король уже и не мечтает об их землях. Сейчас он желает только одного: установить границу и заявить русскому царю: «Это наша земля, и московитам здесь делать нечего».

– Именно это вы и хотите сделать с нашей помощью? – спросил Бен.

Фриск кивнул.

– Король слышал о вас. Всем хорошо известно, что Прага сильна своими тайными, оккультными знаниями, у нее нет сильной армии, но она отбивает все атаки, и не военной силой, а с помощью колдовства. Именно такая помощь нам и нужна сейчас. У нас много солдат, мечей, ружей, пушек. Но русские пушки и мортиры мечут разумные огненные молнии и изрыгают разумное пламя, которые сами определяют цель и уничтожают ее. Московитам сами демоны помогают. И их не победить одной лишь смелостью и военной стратегией. Господа, нам нужна наука, чтобы добиться победы. И моя задача убедить вас в этом.

– Или убить нас, как вы только что сами сказали, – напомнил ему Бен.

– Вы не должны достаться русскому царю, – сказал Фриск. – Никогда.

Бен с минуту хранил молчание, после чего посмотрел Фриску прямо в глаза:

– Я только и вижу, как короли дерутся между собой, но лично мне нет никакого дела, кто из них победит. Знаете, капитан Фриск, что лично меня волнует? То, что эти болваны швыряют друг в друга кометы, и ради чего? Чтобы потом провозгласить себя владыкой мира, превращенного ими в ад? Похоже, к этому короли и стремятся. И я не хочу в этом участвовать.

– Ну конечно, вы все хотите, чтобы короли кормили вас жареными фазанами и одевали в шелковые одежды, а вы им за это будете изобретать всякие там игрушки, оружие и прочие пустяки. В этом вы хотите участвовать?

– Я преследую свои цели! – выкрикнул Бен. – Изобретение всяких штучек и игрушек дает мне время и возможности, чтобы я нашел способ, как мечу противопоставить не другой меч, а надежный щит.

– Очень благородные намерения! Но сейчас вы лишились здесь такой возможности, и уважаемый господин Нейрн изложил это как нельзя лучше. И я обещаю, что Швеция может вновь предоставить вам такую возможность. У нас много мечей, но нам позарез нужен надежный щит.

Бен нахмурился, он искал что ответить, но голова была как кипящий котел, и ничего путного на ум не приходило.

– Минуточку, капитан Фриск… – начал он, но потайная дверь с шумом открылась, и полоска света легла на ступеньки лестницы.

Фриск встрепенулся и уже стоял, готовый к бою, Роберт рядом с ним. Бен неуклюже выпрямился и тоже присоединился к своим товарищам.

– Вор и друзья вора, выходите, – послышался сверху дребезжащий старческий голос. – Выходите.

Голова Исаака бен Иешуа была обмотана платком, на котором проступали яркие красные пятна.

– Что случилось? – спросил его Бен.

– Похоже, вор, – сказал рабби, – ты очень нужен императору. Да, ты ему очень нужен.

– Это вас солдаты так?

– Да, вор. Ведь им известно, что ты приходил сюда раньше? Ведь ты приходил? – Он указал на скамейку у стены. – Садитесь, вор и друзья вора.

Бену очень не нравилось, что старик называл его вором, но, к сожалению, он таковым и был, и он не хотел ублажать свою гордыню, утверждая обратное. Молча он сел, куда велели.

– Мне жаль, – сказал он, – что вы пострадали из-за меня.

– Да, да, я уверен, что ты о многом сожалеешь. И об украденной книге тоже. – В его глазах вспыхнул злой огонек и какое-то дьявольское торжество.

– Господин… – начал было Бен.

– Еще двое погибли, если ты об этом хотел спросить.

– Еще двое…

– Да, в замке. Голем убил еще двух служанок. В их смерти обвиняют тебя, если хочешь знать.

– Но они же ни в чем не виноваты! Зачем их наказывать за совершенные мною проступки? Вы должны вернуть этого… голема сюда.

– Вор, разве я должен это сделать?

– Прошу вас! Если вы хотите отомстить мне, то я согласен, я буду ждать здесь ваше детище, только прикажите ему покинуть замок.

– Прежде всего, вор, он не мое творение. Он был сотворен очень и очень давно для защиты моего народа. Когда он становится более опасным, нежели полезным, его тело, слепленное из глины, рассыпается, но дух остается – на тот случай, если в нем опять возникнет нужда. А я, вор, просто держал его здесь взаперти, чтобы он никому не причинял зла. Я не имею над ним власти, как ты думаешь. Я не Соломон и не рабби Лоэв, чтобы приказывать ему или уничтожить его. Я оставляю его вам, герр вор Lehrling, вы должны исправить то, что натворили.

– Но вы могли хотя бы предупредить меня, – сказал Бен. – У меня не было выбора. Мой учитель велел принести ему ту книгу.

– Никогда не произносите эту глупую фразу «не было выбора». Как только вы можете говорить, когда ваш рот забит такой чушью? Разве вы не чувствуете, как она отвратительна на вкус?

Кровь бросилась Бену в лицо.

– Что же мне делать? – спросил он.

– И вы еще спрашиваете?! Верните книгу на место.

– Хорошо, – кивнул Бен.

Роберт вздрогнул, будто его ударили.

– Ты что, с ума сошел? Тебе нельзя возвращаться в замок!

– Но я должен, Роберт. И не только за этим. Еще я должен узнать тайну сэра Исаака. И если мне не удастся спасти Прагу, я по крайней мере должен предупредить о грозящей опасности ее жителей. И я должен вернуть на место книгу. Если бы этот голем убивал таких людей, как император и его придворные лакеи, то это одно дело, но Стефан… – Бена вдруг пронзила ужасная догадка. – О господи, но кого же он убил? Скажите мне, кого?

– Двух девушек: Милос и Анну.

– Анну… – тихо произнес Бен. У него перед глазами возникло красивое лицо девушки, нежный и чувственный изгиб ее тела. Но, слава богу, не Ленка. Слава богу, до нее очередь еще не дошла. Но она горничная Ньютона. Не будет ли она следующей?

Он нахмурился:

– Рабби, откуда вам известно, что сегодня вечером кто-то умер в замке, откуда вы вообще знаете, что там происходит?

Старик улыбнулся, и морщины на его лице превратились в глубокие складки.

– У меня много друзей среди слуг замка, – сказал он. – Мы здесь, в Йозефове, всегда должны знать, откуда в Градчанах дует ветер и что он с собой несет.

– В таком случае вы ведь можете доставить в замок письмо?

– Я знаю, как делаются такие вещи.

– Хорошо, очень хорошо. Могу ли я попросить у вас перо и бумагу?

– А разве вор не хочет их украсть?

– Прошу вас, рабби.

– Да, да, сюда пожалуйте. Вы и письменный стол тоже можете украсть.

Бен живо кивнул и обернулся к Фриску, который внимательно наблюдал за происходящим.

– Капитан Фриск, – сказал Бен, – хоть ваше дело и не терпит, вам все же придется подождать. Рабби называет меня вором, ну так я и есть вор. Вы должны мне позволить украсть пару вещичек в этом городе, прежде чем мы его покинем. Если вы не будете мне мешать, то моя ценность в глазах шведского короля возрастет необычайно.

Фриск едва заметно кивнул:

– А Ньютон?

– Я попытаюсь и его с собой прихватить, в карман засуну.

 

11

Две напасти

Через два дня они увидели паруса и встретили их с неистовым восторгом. Но когда в счете кораблей дошли до двадцати, бросились наутек. С десяток чужих кораблей погналось за ними. Американской флотилии потребовалось целых три дня, чтобы оторваться от последнего из преследователей, и в ход пошли все пиратские хитрости и уловки Черной Бороды. Один из кораблей подошел настолько близко, что начал палить в них из пушки. Это была лишь тактика устрашения, так как пущенные ядра поднимали воду столбом на расстоянии в сотню ярдов от их кораблей. Но все же это происшествие наводило на всю команду уныние и не вселяло надежды. Флаг на приблизившемся к ним корабле был французский, но это еще ничего не значило, так как пираты часто ходили под фальшивыми флагами и свой кровавый поднимали только тогда, когда победа была явно на их стороне. В сложившейся ситуации даже Бьенвиль не хотел рисковать, вступая в контакт со своими настоящими или мнимыми соотечественниками.

На второй день бегства на них обрушился шторм. Тич не раз говорил, что, когда они пересекали Атлантику, им необычайно повезло с погодой. Но, по-видимому, сейчас удача им изменила. Казалось, на западе небо вспороли гигантским ножом, и сквозь эту прореху черная ночь, накрывшая мир, изливала на них свою кровь. Не знающий пощады черный ветер поднимал вверх горы воды и низвергал их вниз, флотилию болтало в воде, как щепку. Они убрали все паруса, но грот-мачта все равно сломалась, и пять человек с корабля «Месть королевы Анны» навсегда исчезли в пенистой пасти волн. Когда шторм наконец утих, глазам их предстала бескрайняя гладь моря, на которой не было ни одного корабля, кроме их собственного.

– Нужно остальных здесь подождать, – сказал Нейрн, встретив тяжелый взгляд Черной Бороды.

– Если есть кого ждать, – рявкнул тот. – Откуда мы знаем, кто остался на плаву.

– Не может быть, чтобы только наш корабль уцелел, – не сдавался Нейрн. – Да и стрелка компаса, настроенного на «Дофина», продолжает показывать в его сторону.

– Да компасу плевать, где «Дофин» – на поверхности или на дне, он все равно будет показывать в его сторону.

– Тогда нужно плыть в их направлении и все выяснить, – продолжал Нейрн. – Они где-то здесь неподалеку.

– Нам нужен порт, – зарычал Черная Борода. – Нам нужен провиант, ром и пресная вода, но самое главное – требуется немедленно залатать нашу посудину. Придется воду откачивать и днем, и ночью, пока на корм рыбам не пошли. Так что у нас теперь только одно направление осталось – к берегу. Показывайте, господин Нейрн, где берег, или я вам череп проломлю, вы меня знаете, я слов на ветер не бросаю.

Ярость сверкнула в глазах Нейрна, он поднял руку и пальцем указал в сторону горизонта.

– Земля там, – сказал он. – Но, по моим расчетам, мы выйдем как раз к Геркулесовым столбам.

– О черт! – рявкнул Черная Борода. – Это же гиблое место.

– Вот видите, капитан. Какой же порт здесь вы считаете вполне безопасным, чтобы войти туда в одиночестве, да еще и с пробоиной?

– В мире нет безопасных портов, – огрызнулся Черная Борода. – И все же нам нужен порт.

– У нас хватит сил хотя бы на один день, чтобы доплыть туда, где, по данным компаса, находится «Дофин»?

Глаза Черной Бороды зловеще засверкали, он сделал какое-то странное движение рукой, так что Красным Мокасинам на секунду показалось, что он сейчас выхватит пистолет и выстрелит Нейрну в голову. Но пират с минуту теребил свою бороду, после чего резко кивнул:

– Хорошо. Но только один день. Еще один шторм, и нам крышка.

Наверху матрос, словно ворона на ветке, что-то прокричал. Они подняли глаза наверх. Матрос снова закричал:

– Парус вон там.

– Ясно, наши мнения расходятся, – заметил Нейрн.

Черная Борода сдвинул брови.

– Ну а куда показывает ученая стрелка твоего компаса?

– На юго-запад.

– А что ж тогда мой матрос тычет пальцем на восток?

– Это может быть еще кто-нибудь из наших, на кого компас не настроен. Возможно, «Скипетр» или «Лион».

– Будем надеяться, – рявкнул Черная Борода. А затем заорал: – Пушки к бою!

Через час они с мрачными лицами наблюдали, как к ним приближаются корабли.

– Поднять все паруса! – закричал Черная Борода.

– Проклятие, – выругался Нейрн.

– Это не наши? – спросил Красные Мокасины.

Черная Борода замотал внушительных размеров головой:

– Нет. Глянь туда, вон та троица – галеоты, быстроходные парусные галеры. Ты только посмотри, как легко они бегут по волнам. А те вон – весельные, маленькие, но гребцы работают отменно. А за ними – две каравеллы. Нет, это не наши корабли, это те, что нас преследовали.

– Может, они ничего плохого нам и не желают?

Черная Борода покачал головой:

– Провалиться мне на этом месте, если это не корсары. Купцы ходят под парусами, а военные галеры размерами побольше. Нет, это наши преследователи. Они видят, что мы остались в одиночестве, и приближаются, чтобы пустить нас ко дну.

– В этом деле я вам полностью доверяю, – сказал Нейрн.

– Еще бы не доверять, я этим делом всю жизнь занимался.

– Нам ведь не удастся от них уйти, как в прошлый раз?

– Куда нам, когда полное брюхо воды. Рано или поздно они догонят нас. Но мы им так просто не дадимся, пусть хорошенько постараются, особенно каравеллы, у них такие пушки. Но если мы вначале разделаемся с галеотами, то у нас появятся шансы уцелеть.

– Вы думаете, нам удастся одолеть пять кораблей? – с сомнением в голосе спросил Нейрн.

– Если мы одолеем только четыре, нам конец, – ответил Черная Борода. – Но Эдвард Тич сегодня умирать не собирается.

Воздух сотрясся от его команд.

– Неужели нам удастся выиграть этот бой? – спросил Красные Мокасины Нейрна.

– Все может случиться. У тебя руки как, действуют?

Красные Мокасины попробовал пошевелить пальцами, пальцы двигались, но в кулак не сжимались.

– Думаю, мушкет смогу удержать.

– А колдовством своим ты нам помочь не можешь?

– Подумаю, – пообещал Красные Мокасины.

Он лихорадочно соображал, что бы такое придумать, а корабли тем временем приближались, и тут ему стал понятен план Черной Бороды. Галеоты походили на длинные и широкие каноэ с шестнадцатью веслами по каждому борту. На весле сидели сразу по несколько человек, и двигались галеоты очень быстро. Трехмачтовые каравеллы шли медленнее, но они были больших размеров. Не больше их корабля, но и не намного меньше.

Черную Бороду особенно беспокоили именно каравеллы. Неужели ему удастся с ними совладать?

Дитя Тени все еще было с Красными Мокасинами, и он мог его куда-нибудь послать. Но потопить пять кораблей со всеми их пушками – это не решетку разломать. Если бы буря продолжала бушевать, он бы призвал гром, но на небе не осталось ни единого облачка. Он мог бы отправить дитя Тени испортить такелаж противника, но ничто деревянное, как и все, что когда-то было живым, – дитя Тени не в состоянии уничтожить.

Он мог бы заставить его взволновать море, да вряд ли это чем-нибудь поможет, силенок у него маловато, одна рябь и выйдет от его усилий.

Черная Борода уже находился на носу и там отдавал приказы. Повинуясь им «Месть», скрипя своей деревянной утробой, развернулась навстречу врагу.

Почти все матросы были, конечно же, из команды Черной Бороды, и сейчас они показали себя во всей красе. Взлетев на реи, они осыпали корсаров проклятиями, демонстрируя противнику, что их корабль не какое-нибудь жалкое торговое корыто. Как раз в это время к ним подошли три галеота. Красные Мокасины уже совершенно ясно их видел. Можно было отчетливо рассмотреть, как играли мышцы на спинах гребцов, как толпилась на палубе команда, вооруженная мушкетами и мечами. Красные Мокасины уперся стволом ружья в край борта, проверил заряд и попытался своими неуклюжими пальцами примериться к спусковому крючку. Он знал способы, как быстро заживлять раны, даже смертельные, но свои руки он так обжег, что не мог залечить их в короткий срок.

– Пли! – услышал он команду Черной Бороды, но стрелять не стал, знал, что с такого расстояния он ни в кого не попадет.

В следующую секунду он понял, что не ему предназначалась команда – почти в унисон прогрохотали все двадцать пушек «Мести королевы Анны». Вражеские корабли скрылись в густых клубах дыма, вскоре дым рассеялся, и, к их всеобщей радости, они увидели, что один галеот завертелся на месте, от попадания ядра по одному борту осталась только кровавая полоса. Пираты Черной Бороды вновь завопили от восторга, беспорядочно захлопали мушкеты.

Неожиданно нападавшие изменили тактику. Один из галеотов продолжал двигаться им навстречу, а два других стали заходить один с носа, другой с кормы. Очень скоро им придется вести бой сразу в трех направлениях. Окружающие их галеоты ударили из пушек, и палуба «Мести» содрогнулась от глухого удара. Где-то рядом Таг размахивал абордажной саблей и орал: «И шести фунтов нет! Детям из таких пушек стрелять! Кишка тонка!»

Но большинство команды не разделяло беззаботного веселья Тага. Да и паруса каравелл увеличились в размерах за время, пока стороны обменивались первыми ударами.

Красные Мокасины пристально вглядывался в приближавшийся корабль. После секундного размышления он выбрал барабанщика, который задавал ритм гребцам. Если кто на корабле противника и обладал магической силой, так вот этот парень. Чтобы нажать на курок, ему потребовалось приложить к нему всю руку. Но когда приклад ударил его в плечо, он понял, что его усилия были не напрасны: барабанщик упал, и его смерть навсегда разрушила гармонию ритма и действия.

Рядом свистели пули, выбивая фонтанчики щепок из тела корабля, но Красные Мокасины не обращал на это внимания. Он перезаряжал свое ружье, нелегким для него оказалось это занятие.

– О дьявол! – произнес стоявший рядом с ним парень с соломенного цвета волосами по имени Роберт. В одну секунду у него осталось только одно ухо, и этот факт привел его в тихое изумление и замешательство.

Несколько минут ничего не было слышно, кроме грохота пушек, палили все четыре корабля. В десяти шагах от Красных Мокасин снесло часть кромки борта, отлетевшей щепкой ему оцарапало щеку. Он дернулся, но продолжил заряжать ружье, ему никак не удавалось захватить и удержать в руке шомпол.

Красные Мокасины ударило струей воздуха, очень сильной, и все поблекло перед глазами. Он пришел в себя оттого, что Таг тряс его за плечи.

– …абордаж, – донесся откуда-то издалека обрывок фразы. – Не отходи от старого Тага, слышишь меня?

Бой шел уже на палубе. Среди нападавших мелькали черные лица, как у Фернандо. Но у большинства кожа была просто смуглая, одеты они были в яркие рейтузы, на головах повязки, но не такие, как у него. Они лезли сквозь пробоину в верхней части борта и теснили команду Черной Бороды к центру корабля.

И каравеллы подошли совсем близко.

Красные Мокасины заметил невдалеке Нейрна, тот кромсал нападавших кортиком. Индеец, пошатываясь, двинулся в его сторону, пытаясь достать свой крафтпистоль. Если бы он сейчас выстрелил, то зараз уложил бы многих, может, это остановило бы остальных, но он боялся задеть Нейрна и еще несколько матросов из своей команды – они находились в поле прицела. Один из корсаров бросился на них, как дикая собака, но Таг ударом сабли свалил его на палубу. Сабля еще раза два взметнулась в воздух и отсекла корсару руку, но в следующее мгновение уже с десяток других перелезли через борт и спрыгнули на палубу. Красные Мокасины снова прицелился, но Нейрн по-прежнему мешал его выстрелу, в это мгновение ему самому пришлось увернуться от человека в тюрбане в красно-черную клетку. Красным Мокасинам не хотелось стрелять из крафтпистоля в одного человека, но, кажется, у него не оставалось выбора, поскольку нападавший выхватил из-за пояса свой пистолет.

В следующее мгновение лицо этого нападавшего исказилось ужасом. Красные Мокасины не стал упускать счастливой возможности, когда противник застыл на месте, и ударил его тяжелым крафтпистолем по лицу, недоумевая, что могло привести того в такой неописуемый ужас.

Мимо пронесся Черная Борода с пистолетами в обеих руках. И тут индеец догадался, в чем дело. Черные волосы и борода Тича были заплетены в косички и перевязаны черными ленточками. Его голова была окутана дымом, валившим от запальных фитилей, прикрепленных к полям его шляпы, и в этом облаке дыма горели глаза, в которых не было ничего человеческого. Доведись кому впервые увидеть Черную Бороду в таком виде, легко подумать, что это сама смерть восстала из ада.

Он ворвался в толпу корсаров так, будто они все были безоружные. Выстрелил из своих пистолетов в первых попавшихся почти в упор, и две головы разлетелись, будто треснувшие дыни. Один из корсаров выстрелил в ответ, но, видно, у него от ужаса дрожала рука, его пуля сбила один из фитилей на шляпе Тича. Пират даже глазом не моргнул, он выхватил еще два пистолета, болтавшиеся в кобурах на ремнях, крест-накрест пересекавших его могучую грудь, и нажал курок, затем достал последнюю пару пистолетов и снова выстрелил, после этого пошла в ход его сабля. Не успел ближайший корсар поднять, защищаясь, руку, как она отлетела, ударив его по лицу. Вокруг Черной Бороды корсары валились, как скошенная трава, а он шел и рубил, не останавливаясь.

Красные Мокасины двинулся за ним следом.

Наконец у самого борта он оказался лицом к лицу с десятком корсаров. Выбрав из них самого главного, прицелился, держа крафтпистоль обеими руками, и нажал курок. Белое пламя ворвалось в толпу корсаров, из десятка уцелели только трое, остальных горящими головешками выбросило за борт.

Трое оставшихся в живых прыгнули в воду сами.

Черная Борода сеющим смерть взглядом окинул палубу своего корабля, его собственная команда, видно зная по опыту, что нужно делать в такие моменты, постаралась расползтись по щелям. Все корсары были сброшены в море. Мгновения стояла звенящая тишина, будто мир вдохнул, но еще не успел выдохнуть, и тут над носом их корабля со свистом пролетело пушечное ядро.

Обе каравеллы стояли почти рядом, развернувшись к ним бортами, нацелив на них тридцать своих орудий.

Издав рев разъяренного медведя, Черная Борода рванулся к борту. В ста шагах от него на борту каравеллы человек в ярко-желтом тюрбане потряс в воздухе саблей. У него, должно быть, был очень сильный голос, поскольку даже сквозь звон в ушах Красные Мокасины расслышал, что он кричал:

– Сдавайтесь. Сдавайтесь. Следуйте за нами, и вы все останетесь в живых.

Красным Мокасинам показалось, что от бешенства глаза Тича сейчас выпрыгнут из орбит.

– Куда следовать? – закричал Нейрн.

Черная Борода молнией метнулся к нему, выхватив последний пистолет, приставил к виску Нейрна.

– Заткнись, – прошипел он.

Нейрн скосил глаза на приставленное к виску дуло пистолета и даже не дрогнул.

– Думай о спасении, – прошипел он в ответ, – а не о сдаче.

– Заткнись, – повторил Черная Борода и развернулся к кричавшему.

– У меня есть предложение получше, – заорал он. – Дай мне один из твоих кораблей, и я потоплю второй.

Даже с такого расстояния Красные Мокасины заметил, как у капитана корсаров округлились глаза. По толпе пиратов прокатилась волна смеха.

– Вы не поняли, – снова закричал капитан. – Это я могу делать предложения и раздавать приказы, не вы.

Черная Борода кивнул и повернулся к Уорну, своему самому меткому канониру.

– Ну-ка, отправь-ка их к чертовой матери на дно, – приказал он.

 

12

Ревность и Луна

Герцог Френсис Стефен Лоррейнский поднял бокал с вином.

– Я пью, – сказал он, – за мадемуазель де Морней де Моншеврой, нашу спасительницу и дорогую гостью.

Адриана стояла, смиренно склонив голову, пока герцог, Эркюль и Креси осушали свои бокалы.

– А я хочу выпить за выздоровление мадемуазель Креси, – сказала Адриана, поднимая свой бокал.

– Верно, верно! – подхватил герцог. Он допил то, что оставалось на дне его бокала, и слуга тут же вновь его наполнил. Герцог сделал глоток и только потом заговорил: – Я сегодня объезжал свою армию, и они все выражают вам свой восторг. По правде говоря, я думаю, что многие из них начали сомневаться в счастливом исходе нашего предприятия, но вы, мадам, вернули их сердцам надежду. И да разве может солдат не воспылать надеждой, если с ним новая Жанна д'Арк!

– Мсье, – воскликнула Креси, – не призывайте проклятия на голову моей подруги, называя ее этим именем! Я бы не хотела видеть ее мученицей, гибнущей на костре.

– Ни в коем случае, – ответил герцог, – но святая Жанна оттого стала мученицей, что ее окружали глупцы, а я надеюсь, что присутствующие здесь не из их числа!

– Глупцов везде достаточно, – заметила Креси.

– Думаю, вы имеете в виду капеллана, – сказал Эркюль.

– Он отказался присоединиться к нам, – тихо произнесла Адриана.

– Вы должны понять, что он не столько глуп, сколько ревнив. Этот служитель Бога не так им обласкан и одарен, как наша милая Адриана.

– Ревность сама по себе великая глупость, – заметила Креси с легкой иронией в голосе. – А в нашей ситуации ведет к опасным выводам. Он повсюду утверждает, что Адриана заключила союз с дьяволом.

– Совершенно неуместное замечание, – сказал Френсис. – Каждому из нас понятно, что, будь она в союзе с дьяволом, она бы не стала спасать нас от московитов. Умоляю, не обращайте внимания на этого несчастного капеллана. Ему отведена скромная роль исповедника, и никто не станет слушать его глупых измышлений.

– Я не придаю этому значения, – сказала Адриана, маленькими глоточками попивая вино и с любопытством наблюдая, как герцог старался сохранить самообладание, пока Креси гладила своей обнаженной ступней его ногу.

Адриана была убеждена, что людям, если она делает им добро, совершенно безразлично, служит ли она Богу или дьяволу. Проезжая вдоль обоза, она замечала недоверчивые взгляды, которые люди бросали на нее, но всякий раз эти взгляды, стоило ей встретить их, превращались в подобострастные и льстивые. Нет, ее не назовут ведьмой до тех самых пор, пока мистические силы ее не покинут или пока они не доберутся до более безопасного места. Только в этом случае ее попутчики дадут волю своей ревности и зависти. Только там, в безопасности, они осмелятся напасть на нее, но никак не раньше.

После вина подали бренди, Адриана лишь пригубила – еще в прошлый раз она поняла, что плохо переносит крепкие напитки. Креси же не отставала от мужчин, и вскоре они все трое изрядно опьянели.

Закончив ужин, они вышли из палатки герцога. Креси шла, пошатываясь и держась за руку Адрианы, мужчины курили табак, запасы которого были почти на исходе.

– Вероника, ты хорошо себя чувствуешь? – спросила Адриана. – Тебе бренди не повредил?

– Все очень хорошо, моя дорогая, – ответила Креси, она дышала ароматом абрикосов. – Как чудесно вновь ощущать себя пьяной, и слабость растекается по телу, но уже не от ран и болезни – сладостная слабость. Ну а ты как, колдунья? Что-то ты совсем мало пила.

– Сегодня мне еще нужно кое-что обдумать.

– Неисправимая Адриана, – заплетающимся языком произнесла Креси. – Все время она думает, думает… Хотела бы я знать, как я хотела бы знать…

– Что, моя дорогая?

– Что ты все эти дни думала обо мне?

– Что ты имеешь в виду?

– Ты всегда была такой беспомощной, ну совсем как маленькая девочка. И тебе нужна была Вероника, чтобы размахивать мечом или чтобы объяснить, как выкрутиться из затруднительной ситуации, не доставая меч. И я хочу знать, нужна ли тебе еще Вероника?

– Конечно, нужна. Ты же моя подруга.

– Да, да, твоя подруга. Конечно! И все же я заметила, Адриана, что ты все меньше во мне нуждаешься. И еще меньше в моем мече…

– Я просто берегу твое здоровье, Вероника. Что с тобой? Ты никогда раньше не говорила так!

– Я никогда… – Вдруг Креси отстранилась от нее и с такой силой выдернула свою руку из-под ее руки, что причинила Адриане боль. И Адриана вспомнила, какой ужасающе сильной была на самом деле Креси. – Я никогда раньше не была такой слабой! – выкрикнула Креси.

– Слабой? Ты не слабая.

– Нет? А кто сейчас сильнее меня? Зачем я тебе нужна? У тебя теперь есть эти мужчины, которые готовы отдать свои жизни за тебя!

Адриана сложила на груди руки:

– Да, я больше не беспомощный ребенок, которого нужно все время оберегать. Ну и что в этом такого ужасного?

– А может быть, мы стали подругами только потому, что у тебя не было выбора, тебя больше некому было защитить? А сейчас необходимость в этом отпала, и ты мною пренебрегаешь.

– Вероника, ну скажи, пожалуйста, когда я тобой пренебрегала?

Креси резко дернулась:

– Теперь ты разговариваешь со мной как с ребенком.

– Вероника, прекрати, прошу. Я не давала тебе поводов для таких обвинений.

– Нет? Но ты избегаешь меня, ты мне предпочитаешь д'Аргенсона, или герцога, или маленького Нико. И что же я должна чувствовать?

– Креси…

В свете луны глаза Креси сверкали, как серебряные блестки.

– Ты никогда, Адриана, не поймешь, от чего я отказалась ради тебя. И если ты не понимаешь, то я должна тебе напомнить.

– Вероника, ты несправедлива ко мне. Более двух лет я была тебе другом, хотя ты все время мне лгала. Все, что ты мне говорила, было ложью.

– Да, я лгала. Ну конечно, разве Креси знает, что такое правда! Или что такое любовь!

– Перестань, Вероника. Ты слишком много выпила сегодня.

Рыжеволосая красавица взяла себя в руки и выпрямилась.

– Не так уж и много, – произнесла она. – Не так уж много. Прости, Адриана. Давай прогуляемся. Расскажи мне о звездах, которые сияют у нас над головой.

Адриана заколебалась. Она видела, что герцог вернулся к себе в палатку, а Эркюль медленно удалялся по направлению к своей.

– Тебе нужно отдохнуть, Вероника. Ты сегодня сильно возбуждена, и у меня не хватает терпения тебя успокаивать.

– У тебя должно хватать на меня терпения, – прошептала Креси. – Я не привыкла к этому, Адриана. Я не привыкла быть слабой.

Адриана посмотрела в немного затуманенные глаза своей подруги и поцеловала ее.

– Ты не слабая, Вероника, просто немного пьяная. Успокойся и иди спать.

Креси отстранилась, шквал эмоций отразился на ее лице. Но она спокойно и холодно произнесла:

– В таком случае, спокойной ночи, – и уже со свойственным ей сарказмом добавила: – И ангелы прилетят, чтобы спеть мне колыбельную. Очень давно они мне не пели своих песен. – Она подмигнула, немного хитро и с вожделением. – Думаю, мне надо проверить, что за человек этот юный герцог и какие в нем таятся перспективы на будущее.

– Креси, ты же сама меня предостерегала…

– Учи любовным премудростям свою прабабушку, – ответила Креси, развернулась и, осторожно ступая, словно шла по туго натянутой проволоке, направилась к палатке герцога. Адриана смотрела ей вслед, раздумывая, следует ли ей остановить Креси. Но разве можно остановить Креси, если она уже что-то решила?

Вместо того чтобы вразумлять Креси, Адриана подняла голову и посмотрела на звезды. Млечный Путь был едва виден, его скрывали не облака, он терялся в сиянии восходящей Луны. Сатурн немигающей звездочкой висел над горизонтом. Не успела она подумать, сможет ли Джинн дать ей сведения об этих небесных телах, как тихое покашливание привлекло ее внимание. Она обернулась, это был Эркюль д'Аргенсон.

– Не помешаю, мадемуазель? – спросил он.

– Нет, я просто любуюсь звездами.

– Равно как и они вами.

Она улыбнулась:

– Вы сегодня намерены шутить?

– А почему бы и нет?

– А разве вы, как капеллан, не боитесь, что я на самом деле ведьма?

– В отличие от капеллана, я в этом не сомневаюсь, а знаю наверняка. – Он приблизился к ней. – Я уже очень давно вами околдован.

И она сделала шаг к нему навстречу, вдруг почувствовав необыкновенную смелость, и соблазнительно вздернула подбородок.

– Ваши речи так сладки, мсье, – сказала она. – Ваши губы способны произносить такие чарующие слова, а способны они на что-нибудь иное, кроме как услаждать мой слух?

У него расширились глаза:

– Мадемуазель, я…

– Нет, не нужно лишних слов, мне требуются доказательства.

Он замолчал и внешней стороной ладони провел по ее щеке. Он провел пальцами по ее губам, чуть заметно и торжествующе улыбаясь.

Его губы хранили вкус бренди и дорогого табака и были обжигающе горячими. Она вцепилась пальцами в его шейный платок и притянула к себе, плотно прижалась к его груди, руки его заскользили по впадинкам и ложбинкам ее спины. Его дыхание щекотало ее щеку, опускаясь ниже, к шее. Он замер и выдохнул, обжигая ее, так что у нее перехватило горло, она почувствовала жар в животе, в самой глубине своего лона.

– В твоей палатке… – выдохнула она, – там никого нет?

– Только пустота, миледи.

– Тогда уведи меня туда, – прошептала она.

– Ты хочешь этого?

– Уведи меня.

Лежа на его постели, она чуть не рассмеялась, вспомнив, как он, такой на вид опытный и искусный, как никто другой из ее любовников, чуть не вывернул себе ногу, в спешке стаскивая с себя кюлоты. Наконец ей стало понятно, отчего приходила в восторг Креси, занимаясь любовью, – упоительно видеть, как сильный мужчина становится слабым в момент любви. С Людовиком Адриане казалось, что она выполняет поденную работу, противную и грязную. С Николасом они соприкоснулись через плоть сердцами и творили любовь. Она не любила Эркюля, но он ей давал то, чего она никогда не знала: истинное телесное наслаждение и удовольствие. Когда любовная игра закончилась, он тут же уснул. Она похлопала его по щеке, оделась и вернулась к прерванному занятию. Глупо улыбаясь, она смотрела на звезды и бродила вокруг лагеря, счастливая и одинокая.

Наконец она утомилась и направилась к своей палатке. У входа, к своему большому удивлению, она обнаружила Николаса, будто он ее ждал.

– Нико, ты сбежал от своей няни? – спросила она, гладя его по головке.

Мальчик засмеялся забавным детским смехом, и ей показалось, что он что-то сказал. Это было обычное детское гугуканье, похожее на перезвон серебристых колокольчиков, но ей все равно чудилось, что в нем есть смысл. Она взяла ребенка на руки, и, словно порыв холодного ветра налетел, в душе зародились смутные подозрения. Застонав, она открыла глаза на всех своих пальцах и всматривалась в эфир, сама не зная, что она хочет там найти. Она вспомнила рассказ Креси о голосах, которые сопровождали ее в детстве и учили своей мудрости, похитив ее земную сущность. Неужели эта случилось и с Нико? Боже правый, неужели он слышит эти голоса? И как долго это будет продолжаться?

Но в эфире все было тихо, как и должно было быть, – все так же пели странные хоры. И все же она позвала одного из джиннов.

– Госпожа? – откликнулся джинн.

– Оберегай его, – сказала она. – Оберегай моего сына, никаким силам не позволяй прикасаться к нему. Ты понял? Немедленно дай мне знать, если между ним и кем-нибудь из вас возникнет некоторая симпатия.

– Да, госпожа, – пропела сущность.

– Ну вот и хорошо, – сказала Адриана, – очень хорошо.

Немного успокоившись, она вновь погладила Нико по голове. Дети и без вмешательства невидимых сил сами по себе весьма странные существа. Она гладила Нико, а он смеялся, а затем показал пальчиком на Луну, которая большим шаром красовалась на ночном небе.

– Да, мой сладкий. Наша подружка не часто появляется в таком великолепном виде, это Луна!

– Лу-у-у-уна, – повторил Нико, растягивая гласный.

– Нико! Мальчик мой, ты заговорил!

– Лу-у-у-уна, – снова повторил Нико.

– Умничка моя! Это твое первое слово!

Неожиданно Адриана исполнилась гордостью и любовью к этому маленькому существу, ее собственному ребенку. Она обняла, прижала его к себе и запела колыбельную песенку о Луне. Она пела, пока малыш не уснул, потом занесла его в палатку, укрыла одеялом, легла рядом и погрузилась в безмятежный сон.

 

13

Черная башня

Бен напрягся, услышав звук приближающихся шагов, рука его непроизвольно сжала холодный эфес шпаги. Когда он осознал, что сделала его рука, он вздохнул и убрал ее с эфеса. Даже если это и тот, против кого он должен обнажить шпагу, он все равно не умеет ею как следует пользоваться. Лучше бы ему совсем не брать с собой оружия. Уже сам факт того, что он вооружен, может вызвать агрессию у возможного противника. Но самые хитрые, заметив оружие, несомненно, подкрадутся сзади и выстрелят в спину с безопасного для них расстояния.

Внизу он различил человеческую фигуру – женскую, как он и ожидал, закутанную в плащ, чтобы казаться ночью незаметнее. Он выждал еще минуту, чтобы удостовериться, одна ли она, не следят ли за ней. Не заметив никого подозрительного, он тихо окликнул ее сверху:

– Ленка.

Голова в капюшоне запрокинулась, и он увидел лицо Ленки, как и в прошлый раз – неестественно бледное в лунном свете.

– Бенджамин? – послышался свистящий шепот.

– Да, это я. Спасибо, что пришла.

– Мне не следовало. Если узнают…

– Не узнают, клянусь. Если даже они меня схватят и начнут пытать. – Он замолчал, сполз к самому краю черепичной крыши, так что мог свесить голову и плечи прямо над ней. – Принесла?

– Да. Только об одном молюсь, чтобы это была та самая.

– Бросай ее сюда.

– Ты тогда не пришел, как договаривались.

– Простите меня, мадам, но у меня не было никакой возможности.

– Вокруг говорят, что ты покушался на императора.

– Неужели? – саркастически усмехнулся Бен. – Подожди-ка.

Он развернулся, лежа на крыше, свесил вниз ноги, затем немного спустил тело, покачался в воздухе, примериваясь к прыжку, и спрыгнул на твердые камни.

– Какие в этой старой башне крысы странные бегают, – пошутила Ленка, пока он отряхивался.

– Верно заметила, пришлось мне побегать. – У них над головами висел серп луны, и на лице ее плясали тени, но ему все равно показалось, что он заметил на нем плутовскую улыбку. – Ты веришь этим россказням?

Она пожала плечами:

– Нет, да мне вообще нет до этого никакого дела. Ты сам-то не пострадал?

– Нет, насколько мне известно. Я везунчик. – Он, стараясь, чтобы она не заметила, огляделся, нет ли какой угрозы, и продолжал: – Я слышал, другим менее моего повезло.

Она кивнула и заговорила серьезно:

– Анну нашли у дверей Ньютона, а Милос возле Черной башни.

– У Черной, не у Математической? – переспросил Бен.

– Ты же знаешь, кто это, не так ли? Это привидение?

– Я пытался тебе все рассказать той ночью, – сказал Бен, – но ты так упрямилась и ничего не хотела слушать. Остальных я предупредил.

– Я знаю. Анна… она очень злилась. Они со Стефаном были любовниками. И она хотела увидеть это привидение, и… я не знаю зачем, чтобы она могла сделать… а теперь она мертва.

– А Милос? Что Милос?

– Ее даже и во дворце не было, она где-то в замке находилась. Потом пошла мимо Черной башни. А нам той ночью, когда мы смотрели на Луну, угрожала опасность?

Бен ее почти не слушал.

– А? Нет. Книга была в комнате Ньютона, да и потом мы были в другой башне. Черная башня, говоришь? Не Математическая, точно?

– Книга?

– Да, все дело в этой древнееврейской книге. Привидение ищет эту книгу и потому убивает тех, кто ему встречается на пути. Ленка, я должен попасть в башню, это значит, что я должен пробраться в комнаты Ньютона и взять там ключи. Ты уверена, что его сейчас там нет?

– Сегодня вечером он ужинает у императора.

– Хорошо. Я положу конец этим убийствам, если все пойдет как надо. А если нет, если со мной что-нибудь случится… Ленка, я хочу, чтобы ты сразу же потом покинула не только замок, но и Прагу.

Она фыркнула:

– Сказать легко, а сделать невозможно. У меня ничего нет – ни лошади, ни экипажа, ни денег. Для женщины вот так взять и уехать из Праги – это невозможно. Если меня поймают, то обязательно повесят. Лучше ты смотри не попадись.

– Буду стараться, поверь. А теперь дай-ка я посмотрю, что ты принесла. – Он взял у нее из рук сверток и развернул его, от сердца отлегло: там было то, что он просил, – эгида. – Лишь бы только она работала, – пробормотал он, снимая одежду, которую ему одолжил рабби.

– Вечно ты при мне раздеваешься. Никак не можешь усвоить простой урок?

– Не могу, у меня голова забита научными теориями, мне практика никак не дается, – сказал он, втискивая руки в узкие рукава. – А теперь смотри внимательно, – прошептал он и опустил ключ в карман.

По тому, как она ахнула, он понял, что эгида работает, затем он настроил цвет и стал видеть краем глаза. Удовлетворенный качеством работы эгиды, он вытащил ключ.

– Я слышала о таком фокусе, – сказала Ленка, – но увидеть собственными глазами – это совсем другое дело. Я догадывалась, что несу тебе.

– Я тебе очень благодарен за помощь. Но боюсь, что сейчас мне нечем тебе отплатить.

– Если меня не повесят за все это, вот это и будет платой, – ответила она. – Ну и что ты дальше намереваешься делать?

– Хочу проследить, чтобы ты ушла отсюда в целости и сохранности.

– А потом? – не отставала она.

– А потом я выйду через центральные ворота.

– А я все равно тебя вижу, когда ты делаешься невидимым, совсем чуть-чуть, но вижу.

– Ночью, при более высокой частоте настройки, меня совсем не будет видно. Да и стража службу несет абы как.

Она покачала головой:

– Нет, сейчас они смотрят в оба. Я вот что тебе посоветую, ты до замка иди со мной, а там я что-нибудь придумаю, чтобы отвлечь стражу.

Бен запротестовал:

– Это очень опасно для тебя.

– Опасней будет, если тебя схватят, и, несмотря на все твои заверения, ты все выболтаешь под пытками.

Бен вспомнил, что говорил ему принц Савойский о русском шпионе и пытках, и неохотно кивнул.

– Ну и потом, мы же сделку с тобой заключили, – сказала она, губы ее дернулись в нервной улыбке. – Я должна проводить тебя в секретную лабораторию сэра Исаака.

– Нет.

– Да, мы сделку заключили.

– Но сейчас обстоятельства изменились.

– Да не особенно они изменились, – ответила она елейным голосом. – Ключ-то по-прежнему у меня.

Он подумал и, вздохнув, спросил:

– Ну и как ты их собираешься отвлекать?

– Здорово придумала, – прошептал Бен в сторону угловатого пятна, которое было Ленкой, когда стража и ворота остались позади.

– Мне уже можно ослабить эгиду, опасности нет?

– Можно. Мы во втором дворе, здесь нет никого.

Он снизил частоту вибраций, и окружающий мир приобрел резкость, он увидел Ленку с торжествующей улыбкой на лице.

– Здорово придумала, говоришь? Я бы сказала, что мужчины такие простофили, их провести можно на мякине.

– Они просто не ожидали увидеть оголенную женщину, направляющуюся в Пражский Град, – из чувства мужской солидарности возразил Бен.

Ленка у ворот разорвала юбку и изобразила полное отчаяние, уверяя, что на нее напали какие-то проходимцы, но отпустили, когда она начала громко кричать и звать на помощь. Хотя Бен не видел выражения лиц стражников, он достаточно хорошо расслышал их голоса: они, конечно, посочувствовали ей, но еще больше они порадовались, и не тому, что она осталась невредимой, а тому, что сделали «проходимцы» с Ленкиной юбкой. Ослабив эгиду, он пришел в некоторое замешательство, увидев чулки и голое тело Ленки, едва прикрытые позаимствованным у кого-то на время плащом.

– Они даже забыли спросить, что я делала ночью за стенами замка. Похоже, не все мужчины считают меня уродиной, как ты.

– Хм, ты же сама сказала, что все мужчины простофили. Им только покажи немного обнаженного тела, и они тут же позабудут обо всем на свете, и даже о своем долге и обязанностях.

– Понятно. Ну что ж, спасибо, господин Франклин, что разъяснили мне, глупой, премудрости жизни. На этом я и ключ вас покидаем и желаем вам доброй ночи.

– Ну а что такого я сказал? – удивился Бен. – Ты меня, наверное, не поняла. Я просто имел в виду, что мужчине достаточно лишь взглянуть на Венеру, как он теряет рассудок.

– Такое объяснение мне кажется более убедительным, – сказала Ленка. – Тихо, там впереди кто-то идет.

За добродушным подшучиванием Ленка, вероятно, скрывала свое волнение, точно так же как и он, и сейчас, когда они замолчали, это стало очевидно. В ярде от них прошли придворные, но они не заметили Ленку, а его и подавно. Слугам, чтобы оставаться невидимыми для господских глаз, эгиды не требовалось, достаточно было и высокомерия дворян.

Но тут он вспомнил, что в замке находятся не одни только дворяне, есть еще, например, и стража, которая стоит у входа во дворец и к которой они приближались. Стража поприветствовала Ленку, но с расспросами к ней приставать не стала. Они, конечно, заметили ее голое тело, прикрытое плащом, но Бена – нет.

В коридоре Бен непрерывно вертел головой по сторонам, пытаясь обнаружить признаки присутствия здесь голема, но не увидел ничего необычного. Даже трепетание воздуха у дверей комнат Ньютона исчезло. Скорее всего, книги здесь уже не было, ее, по-видимому, унесли в Черную башню вместе с прочими предметами.

Оглядевшись по сторонам и никого не заметив, Ленка открыла дверь, и они вошли внутрь.

Облегченно вздохнув, Бен отключил эгиду и через коридор поспешил прямо к кабинету.

– Ты знаешь, где он его хранит? – спросила Ленка.

– Конечно, я давно на него поглядываю. – Бен нашел маленький деревянный сундук, откинул крышку, и… вот он – пифагорейский ключ – кристалл в металлической сетке. – Нашел, – выдохнул Бен. Он повернулся к Ленке и поклонился. – Ты все превосходно исполнила, ты достойна высочайшей похвалы. А сейчас посмотри, ты нигде здесь книжки не видишь, тоненькой такой. – Он показал, какой толщины книжка.

Они внимательно осмотрели кабинет, но «Сефер» нигде не было видно. Бен и не удивился. Он и записей никаких не заметил, похоже, отсюда унесли все ценное.

– Ну что ж, – вздохнул он. – Еще раз спасибо тебе большое. Ты оставайся, а я отправляюсь в Черную башню.

– И я тоже, – сообщила ему Ленка.

– Нет, тебя в такой юбке в башню не пустят.

– А возле башни нет никаких стражников, – выпалила Ленка.

– Но стража может быть в другом месте, у Лонковицкого дворца, например, который, если я не ошибаюсь, находится рядом с башней. К тому же ключа у тебя больше нет, и тебе нечем со мной торговаться, чтобы заключить новую сделку.

– А у сэра Исаака есть такая же эгида, как у тебя?

Бен посмотрел на нее, прищурившись:

– Вот несчастье на мою голову! Ты только что сама просила, чтоб я тебя не утянул за собой на виселицу. Но если ты отправишься со мной в башню, то это равносильно тому, что ты сама сунешь голову в петлю.

Она поджала губы:

– Я хочу пойти с тобой. Мне и в башне кое-что хочется посмотреть.

– У меня нет времени на всякие пустые уговоры, – проворчал Бен.

– Хорошо, так и не уговаривай.

– Ленка, прекрати молоть вздор.

Неожиданно она направилась через всю комнату к платяному шкафу Ньютона.

– Ничего, я и сама ее найду.

Бен беспомощно развел руками:

– О боже, погоди, я тебе покажу.

Четверть часа спустя они тайно отомкнули второй за эту ночь замок – открылись тяжелые железные двери Черной башни.

Черная башня была и ниже, и уже по сравнению с Математической, где находилась главная лаборатория Ньютона. Чем таким он здесь занимается, что не желает смешивать с остальными своими исследованиями и что держит в тайне от Бена?

Не успел Бен переступить порог лаборатории, как у него возникло чувство, что он уже здесь был когда-то. Казалось, он вернулся в Лондон двухлетней давности и переступил порог лондонского кабинета Ньютона. Все три больших стола были заставлены и завалены приборами, бумагами, порошками, склянками с разноцветными жидкостями, инструментами. В центре комнаты возвышалась пирамида, точно такая же, как когда-то в Лондоне, увенчанная сверкающим шаром. Но сейчас он уже смотрел на все это не с таким мистическим ужасом, как раньше, он знал, что сияет красным в шаре – пойманный malakus.

Проходя между столами, он обратил внимание, что сэр Исаак не просто воссоздал свое лондонское логово, здесь было кое-что новенькое. Стояли банки с желтоватой жидкостью, а в них препарированные трупы животных, части человеческих тел – руки, ноги, голова рассеченные мышцы, сквозь которые белели кости. Возле каждой из таких склянок находился сделанный рукой Ньютона схематический рисунок первозданного вида отсеченной плоти. Как сквозь пелену сна, Бен заметил, что Ленка на которую обстановка не произвела никакого впечатления, сразу же подошла к плотно забитой книгами полке и принялась что-то там искать.

Он понимал что ему надо спешить, но как тот мальчик из волшебной сказки, что наткнулся на несметные сокровища, он стоял на месте растерянный, не зная, за что в первую очередь схватиться.

Наряду со всякими банками и склянками с закупоренной в них расчлененной плотью, здесь еще находились странные конструкции из толстой железной проволоки, имитирующие кости с прилепленными к ним мышцами, сделанными из голубого, похожего на глину материала, плотного и одновременно упругого на ощупь. Одни конструкции походили на части человеческого тела, другие напоминали лапки насекомых. Был здесь и эфирный самописец, но только без механизма, приводящего в движение записывающий рычаг, его заменило нечто из того голубоватого материала, из которого были вылеплены и мышцы.

Но самым поразительным предметом в лаборатории было тело.

Не совсем тело, поскольку оно не было похоже ни на человеческое, ни вообще на что-либо, могущее принадлежать живому существу, это был некий корпус. Подобно моделям, каркас его был сделан из толстой проволоки, а мышцы из голубого вещества. Голову заменял тяжелый стеклянный шар, переливающийся, с более или менее выраженными чертами человеческого лица. Бен робко постучал по шару, и тот ответил ему звуком, похожим на вялое перетекание вязкой жидкости. От прикосновения пальцев на поверхности шара остались серебристые пятна, которые медленно, на глазах таяли.

– Философская ртуть, – пробормотал Бен.

«Голова» являла собой подобие вибрирующей пластинки эфирного самописца, связующее звено между материей и эфиром. Он перевел глаза на подобный шар на вершине пирамиды, и дрожь пробежала по его телу.

– Боже Всевышний, сэр Исаак, что вы сотворили?

Тело сидело, откинувшись на спинку кресла, на коленях перед ним лежала «Сефер Ха-Разим», а на стоящем рядом столе – раскрытая тетрадь с записями.

Бен бросился к записям, вдруг осознав, что в любую минуту их с Ленкой могут обнаружить. Страница до половины была заполнена расчетами и алхимическими формулами. Он жадно впился глазами в значки и цифры, пытаясь найти заключительную формулу или вывод.

Записи Ньютона представляли собой вопросы и ответы на них. Это был привычный стиль работы сэра Исаака, в этой манере он и Бена обучал до той поры, пока наглухо не закрыл перед своим учеником дверь в свою лабораторию. Сэром Исааком ставился вопрос, за которым следовали рассуждения, наблюдения и результаты проведенных соответствующих экспериментов. Бен непроизвольно остановился на вопросе под номером 61.

«Вопрос 61: Что есть природа животного духа?

Животный дух должен быть смешанной природы, так как часть составляющей его субстанции должна служить проводником между эфирными импульсами и растяжением и сжатием плотной материи. В ходе наблюдения было установлено, что malakim имеют смешанную природу и представляют собой несовершенное сочетание двух частей, плохо взаимодействующих между собой, поэтому в большинстве случаев они могут менять только строго определенные субстанции, точно так же как серафимы и херувимы могут соответственно только сгущать или делать более легкими субстанции воздуха и света. Далее я мог бы представить перечень сущностей, которые оказывают медиативное влияние на магнетизм, гравитацию и прочие виды сродства. Наличествуют доказательства обнаружения таковых. Кроме того, в ходе проводимых экспериментов я имел возможность удостовериться в существовании посредников, которые хотя и являются универсальными, но им недостает силы увеличивать в объеме или уплотнять определенный вид атомов. Подобно перечисленным видам, также должны существовать и чистые животные духи. Хотя для проверки основополагающей точки зрения не требуется животный дух, достаточно и атомного. Возьмем materia integumenta, которую можно получить…

(Далее следовала длинная алхимическая формула, которую Бен пропустил.)

…посредством философской ртути для того, чтобы дать вход духу такого вида, который проникает в damnatum и влияет на него таким образом, что он увеличивается в объеме и сжимается самым обычным способом».

Поля тетради были испещрены рисунками приборов и таблицами. Бен бегло пробежался по ним взглядом. Ньютон проводил эксперименты, похоже, непрерывно, используя плененного malakus для имитации мышечных движений в приборах.

Несколькими страницами ниже Бен нашел подробные описания существа в кресле. Он был назван «Talos».

Очарованный, но с некоторым чувством отвращения, Бен продолжил просмотр вопросов. Каждый из них касался того или иного аспекта malakim, преимущественно они предваряли изложенное в последнем вопросе. Например, вопрос 12 гласил: «С какой целью Бог создал malakim?», далее следовало восемнадцать страниц текста – цитат и выписок из различных книг, какие-то на английском, большинство на латинском, изрядное количество и на древнееврейском.

И во всех этих записях Бен не нашел ни единого слова о комете.

– Черт тебя побери, – проворчал Бен, и он не просто выругался, это прозвучало как проклятие.

– Что?

Вздрогнув, Бен оторвал взгляд от записей, он совершенно забыл о том, что здесь Ленка. Она стояла у окна и разворачивала что-то, замотанное в кусок ткани. Вначале он подумал, что это их лодка-спасительница, на которой они прилетели в Прагу, но потом понял, что это что-то больших размеров, выкрашенное в черный цвет. Находка выглядела как свернутые паруса.

– О! – воскликнула Ленка. – Не может быть!

Бен подошел и принялся вместе с ней разглядывать странный предмет.

– Это не ньютоновское изобретение. Это какая-то очень старая вещь.

– Ей не менее сотни лет, хотя паруса помоложе будут, – выдохнула Ленка. Она выглядела очень расстроенной, осматривая найденный предмет.

За черной оболочкой Бен увидел шелковый парус еще больших размеров.

– О! Да это же… воздушный шар, – пробормотал он.

– Нет! – сдавленно произнесла Ленка. Бен сразу догадался, что она сдерживает слезы. – Нет, это корабль для полетов на Луну.

– Для полетов на Луну? Да что такое ты говоришь?

– Да, это он – лунный корабль, сделанный Иоганном Кеплером.

– Ленка, ну-ка расскажи поподробнее!

– Я не могу… – Она замолчала, пытаясь не расплакаться.

– Что ты знаешь о Кеплере?

Она закрыла лицо руками, но он все же смог расслышать ее бормотание:

– Он мой прапрадед.

– Но это не повод, чтобы так расстраиваться.

– Нет. Мой отец…

– Подожди, – прошептал Бен. – Тсс…

Он услышал на лестнице шаги.

– Проклятие, – проворчал он. – Должно быть, уже полночь. Кто может прийти сюда в такое время?

Он знал кто – Ньютон. Тот не мог ни спать, ни есть, если его мучил какой-нибудь «вопрос».

– Ложись за лодку, – тихо произнес он.

Она послушалась. Он лег подле и натянул сверху материю, которой был накрыт лунный корабль. Ленка продолжала плакать, всхлипываний не было слышно, но он чувствовал, как содрогается ее тело, с каждым судорожным вздохом голова ее ударялась ему в подбородок.

Дверь широко распахнулась, и тут только Бен понял, что он забыл закрыть ее за собой. Кто-то вошел, затем на долгое время воцарилась тишина. Ленка немного успокоилась и тихо лежала рядом. Исходящее от ее тела тепло могло бы вызвать приятные чувства, если бы в его воображении не рисовалась картина их лиц, багровеющих от туго затягивающейся на их шеях петли виселицы. И хотя…

Сэр Исаак – если только это сэр Исаак – может быть настолько поглощен возникшей в его голове идеей, что и не заметит их. Похоже, что это все же был он.

Удостовериться Бену не представлялось никакой возможности. Казалось, так прошел час, затем другой, и лишь только случайный скрип или шуршание напоминали, что в лаборатории еще кто-то есть. Тело затекало, и им приходилось время от времени шевелиться, но Бен был уверен, что шелковые подушки, на которых они возлежали, не издавали звуков.

Он чувствовал, как бьется сердце Ленки, его удары отдавались у него в груди. Они все время непроизвольно соприкасались, то он чувствовал прикосновение ее бедра, то головы, то руки. От таких прикосновений его тело пронизывало теплом, и казалось, их связывают тысячи нитей. И самым ужасным, как он не сдерживался, было то, что его мужская природа реагировала на эти прикосновения. Вероятно, и ей это было известно, потому что именно к этому месту прижималось ее бедро. «Удивительно, – подумал он, – какое у человека глупое тело, даже в минуты смертельной опасности оно идет на поводу у своих инстинктов».

В этот момент послышалось тихое покашливание, а потом тишину нарушил хорошо знакомый ему голос сэра Исаака:

– Бенджамин? Это ты здесь, Бенджамин?

 

14

Алжир

В бледном свете утра они наблюдали, как шла ко дну «Месть королевы Анны». Матросы, хорошо накачанные ромом, оглушительно завопили, когда она окончательно скрылась из виду. Красные Мокасины переживал не столько печаль, сколько своеобразную радость, радость оттого, что кто-то умер смело и достойно, покинул мир с доблестными криками настоящего воина.

«Месть» сослужила им хорошую службу и даже превзошла свои возможности. Каравеллы, на которые они перебрались, доказывали это всем своим видом, как и толпа связанных пленников, гора награбленной добычи и мертвые тела корсаров. Конечно, один из захваченных кораблей тоже получил серьезную пробоину и в любую минуту мог затонуть, но Черная Борода заявил, что, непрерывно откачивая воду, они смогут дотащить его до какого-нибудь ближайшего порта. Если не получится, то тогда они все рассредоточатся на остальных двух, что на хорошем ходу.

– Нам бы найти порт, где нет этих головорезов, – ворчал Черная Борода, – вот было бы славно.

– Было бы из-за чего переживать, – ухмыльнулся Таг. – С таким капитаном, как ты, мы город, полнехонький таких головорезов, возьмем.

– Верно, – подхватил Нейрн. – А вот насчет порта… у меня тут есть человек, с ним можно потолковать об этом.

– Кто такой?

– Некто Доменико Рива, купец из Венеции. Он утверждает, что этот корабль шесть дней назад принадлежал ему, точно так же как сейчас он принадлежит нам. И он говорит, что может привести нас в безопасный порт.

– Да неужели? А что же это он себе безопасность для начала не обеспечил? Ну ладно, давай сюда этого венецианца.

Доменико Рива опустил заросший седой щетиной подбородок на сцепленные в замок толстые пальцы.

– Клянусь, что все именно так и есть, – сказал он на хорошем английском, в его светло-карих глазах не было ни искорки лукавства. – Господа, вы должны верить мне, потому что это всем нам сулит благо.

– Вы же понимаете причину наших сомнений, – ответил на это Нейрн.

– Да уж, – поддержал его Черная Борода, – очень вы нам, турки, не по нраву.

– Сэр! – раздраженно воскликнул Рива, его почти квадратное лицо пятидесятилетнего человека сделалось красным, как это обычно бывает у белых, когда они злятся или смущаются. – Сэр! Я не турок, я венецианец, и из очень знатной и благородной семьи. И меня нельзя называть…

– А что, разве Венеция не турецкая провинция? – перебил его Черная Борода.

На мгновение Рива застыл с открытым ртом, затем неохотно кивнул:

– Турецкая, сэр, турецкая.

– И ты ходил по морю под турецким флагом?

Купец нехотя кивнул, его красное лицо постепенно бледнело.

– Вот поэтому, несмотря на твое латинское имя, я буду называть тебя турком, так мне сподручней.

Секунду-две Рива молча смотрел на Черную Бороду, затем жалко улыбнулся:

– Как вам будет угодно, сэр. Я простой купец, я торгую и политикой не занимаюсь. Если вам нравится, называйте меня турком, меня и хуже обзывали, а я все улыбаюсь. А я вам вот что скажу: как ни крути, а вам нужен порт, чтобы пополнить запасы, а главное – дыры залатать. И я вам с полной уверенностью заявляю, что никакого порта вы не найдете по эту сторону Гибралтара, ну вот разве что назад в Америку отправитесь.

– А что Лиссабон? И в Испании не осталось ни одного порта?

– Нет. Это побережье корсары так часто грабили, что местные жители, не успеешь причалить, нападают, не спрашивая, кто ты и зачем пожаловал. А если вдруг повезет и удастся отбиться, то они все поджигают и отравляют колодцы. Так что я вам говорю, здесь нет порта, где бы раньше вас не побывали корсары.

– Именно поэтому ты предлагаешь нам плыть в Алжир, в самое логово этих корсаров?

Рива потер руки, от его злости и страха не осталось и следа. Красные Мокасины никак не мог понять, так ли здесь все обстоит, как то описывает купец, или он хитрит, преследуя свой интерес. Как бы то ни было, но и Нейрн, и Черная Борода вполне серьезно вели с ним разговор.

– Если вы мне позволите, господа, то я вам расскажу некую историю, которая недавно случилась. Ну как, можно?

– Что – можно?

– Показать вам то, что корсарам не удалось отыскать.

Они четверо вели разговор в довольно тесной каюте, куда свет проникал через окна, закрытые узорчатыми решетками. Рива утверждал, что некогда эта была его личная каюта. И он указал в сторону книжной полки, прибитой к переборке. Черная Борода пожал плечами. Рива подошел к полке, пошарил сбоку, чем-то там щелкнул, полка отодвинулась, открывая вход в тесное помещение. Там что-то лежало, прикрытое сверху холстиной.

– Ну вот, – сказал купец, вынимая на свет божий хрустальный графин, – они, конечно, нашли бы, будь у них побольше времени. Я понимаю, это не оригинально – прятать потайную комнату за книжной полкой, но нам повезло, что корсары оказались не очень сообразительными.

– А что в графине?

– Особый сорт венецианского бренди. Чудеснейший напиток. Позвольте мне выпить на ваших глазах первому, чтобы вы не сомневались в его отменном качестве.

Из какого-то угла в потайной комнате он извлек несколько бокалов и налил в каждый немного жидкости янтарного цвета. Отпив из одного бокала, он смачно зачмокал губами. Красные Мокасины понюхал содержимое своего бокала – пахло гнилыми фруктами. Однако Нейрн и Черная Борода, похоже, с большим восторгом восприняли напиток.

– Ну а теперь валяй свою историю, господин Рива.

– Ага, конечно, так вот, слыхали ли вы о звездном дожде?

– Нет, – ответил Нейрн.

– Нет? Так слушайте. Однажды наступила такая ночь, когда с неба стали падать полыхающие огнем камни. Они падали повсюду. Я был в то время на Крите, и море кипело, и в лунном свете тысячи струй пара поднимались вверх, и небо чудесно пламенело огнем. Мне даже показалось, что это Господь устроил нам такой совершенно очаровательный фейерверк. И я после этого целую неделю ходил на мессу! Но затем стали поступать всякие разные новости, или не поступать, это как сказать. Вот что касается Франции, перед этим огненным дождем… там с небес упал один большой огонь, будто, говорят, комета какая. Когда она появилась на горизонте, сделался такой яркий свет, словно бы солнце взошло, но только ярче. Во как! – Рива пожал плечами. – Я кое-что смыслю в астрономии, мне все же корабли по морю водить надобно, но я отродясь не видал и не читал ни о чем подобном. Но чем бы это ни было, оно и на западе произвело гигантские разрушения, как будто рука Господа Бога смахнула с лица земли Англию, Францию, Испанию, а заодно и Нидерланды. А из Англии так до сих пор и нет никаких вестей, из Франции кое-что до нас доходит, но все такое путанное, противоречивое, все сообщают о каком-то варварстве, жестокостях, и все самого невероятного характера. Насколько я понял, Франция и Испания затеяли между собой войну, и говорят, война эта и на войну-то вовсе не похожа, так, хаос один, да и только. Военный флот сделался каперами, и некоторые так и вообще превратились в пиратов. И вот уже два года минуло с тех пор, как султан Марокко захватил Гибралтар, и он оказывает здесь покровительство всем корсарам, независимо от их национальной принадлежности, если они помогают ему в войне с Испанией и защищают его от Блистательной Порты в Константинополе. Эти пираты, как вы понимаете, не похожи на прежних корсаров Алжира, которые вам хорошо известны. Это все новое племя, в него вошли испанцы, французы и берберы.

– Вот ты нам все эти ужасы описал и при этом уговариваешь нас пройти через Гибралтар?

– Э-э, так я вам еще не все рассказал. Теперь корсары Алжира изменились, они уже не такие бесчестные, как раньше. Поскольку всей законной торговле, которую вели Испания, Франция, Португалия, Англия и Голландия, пришел конец, то теперь ею ведает Оттоманская империя. И получается, что Алжир и Тунис, которые входят в состав этой империи, очень заинтересованы в том, чтобы пролив оставался открытым. Вы теперь понимаете? Когда вы контролируете всю торговлю, то ваши прибыли значительно превышают все то, что могут награбить пираты. И поэтому турецкий флот несколько месяцев назад вырвал пролив из рук марокканцев, и этот флот защищает любой корабль и позволяет ему в полной безопасности войти в Средиземное море.

– Мы видим, насколько это было безопасно для твоего корабля.

– Ах, господа, я совершил непростительную ошибку. Я искал рынки для своих товаров на побережьях Европы и заплыл слишком далеко. Это как азартная игра – я, к несчастью, проиграл, – но никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Но если вы позволите мне, то я поговорю на ваш счет в Алжире, смогу найти для вас гавань и, смею заверить, налажу коммерцию с американскими колониями, сейчас нам известно, что пролив свободен для прохождения кораблей. А там, на той стороне Атлантики, есть люди, которым нужны наши товары.

Черная Борода кусал губы и молча изучал физиономию венецианца. В этом воцарившемся молчании раздался легкий стук в дверь. Тич сделал знак Нейрну, тот открыл дверь. На пороге стоял Колеман, боцман.

– Сэр, – сказал молодой человек, – есть новости.

– Ну?

– Там корабли появились.

– Опять пираты?

– Нет, сэр, это «Дофин» и «Скипетр».

На лице Черной Бороды отразилась радость:

– Очень хорошо. Прибыло подкрепление, теперь мы будем действовать не в одиночку. Мы обсудим между собой ваше предложение, господин Рива.

– Только об этом я и смею просить, господин Тич.

– Но запомните, господин Рива, – сказал Черная Борода, поднимаясь, – если вы мне солгали, то пожалеете, что не пошли ко дну вместе с перебитыми корсарами.

Рива улыбнулся, кивнул и плеснул себе еще немного бренди.

С первого взгляда Красные Мокасины не мог сложить определенного мнения об Алжире. Алебастровая гора возвышалась на фоне суровых, оливкового цвета холмов и сияла так ярко в лучах полуденного солнца, что на нее было больно смотреть. И он никак не мог понять, где же на этой горе размещается город.

Когда они подплыли ближе, вид кардинально изменился. «Гора» оказалась нагромождением кубов цвета слоновой кости – будто целое поле маиса убрали, облущили и свалили в кучу сохнуть. Он рассмотрел окна и двери – пробуравленные дыры в «кукурузных зернах», и понял, что каждый куб – это дом, и его представление о большом изменилось навсегда.

Небо было громадным. Земля была громадной, море… Но все они были созданы в начале времен, старейшиной мира живых существ – Гаштали, чьим глазом было солнце, и потому все его творения получились громадными.

Но город человека? Он был невероятным. Ничего подобного Красные Мокасины ранее не видел, с ним не могли сравниться ни Чарльз-Таун, ни Филадельфия, ни тем более Чикасауэй – самое большое поселение чоктау. Красные Мокасины был не готов понять увиденный им город. Город, обнесенный стеной, – крепость, ощетинившаяся пушками. Гавань кишела кораблями, рядом с которыми их флотилия казалось каплей в море.

Такой он думал увидеть Англию, что должно было стать открытием, ради которого он пустился в плавание. Новую Англию белые люди намеревались построить и на его земле. Но этот город пугал и отталкивал. Он был прекрасен и приводил в священный трепет. Красные Мокасины не мог найти слов ни в языке чоктау, ни в английском, чтобы описать его. Он стоял и смотрел, как город проявлялся в деталях – уже видны были люди, размером не больше муравья.

– Это, наверное, самый большой город во всем мире, – выдохнул он.

Стоявший рядом Таг хохотнул:

– Хо, это он издалека таким кажется, – но затем рассудительно добавил: – Ну, знаешь ли, Лондон был куда больше. Но, сдается мне, сейчас самый большой город – этот. Хотя венецианец уверяет, что Стамбул процветает и здравствует, а я слышал, будто по сравнению с ним этот город просто деревушка захудалая.

– Да?!

– В любом случае позволь старому Тагу показать тебе здешние красоты.

– Вы здесь уже бывали?

– Случалось. Много лет тому назад.

– У вас здесь родственники есть?

– Родственники? Нет, кажется.

– Кто ж вас тогда здесь приютит и накормит?

Таг только рассмеялся в ответ, а Красные Мокасины подумал, как все-таки белые от них отличаются и как он далеко от родного дома.

Вскоре к ним подошел Нейрн, на нем были его лучший красный кафтан и темно-коричневый камзол.

– О чем разговор ведете? – спросил он.

– Таг предлагает мне показать красоты Алжира.

– Не обижайся, друг мой, но не могу сказать, что тебе в голову пришла хорошая идея.

– Ты что ж, думаешь, что он со мной попадет в какую-нибудь неприятность? – проворчал Таг. – Мы с ребятами присмотрим за ним.

– Таг, я в тебе не сомневаюсь, но мне это место не особенно нравится. Пираты в один день не становятся добропорядочными гражданами.

Таг нахмурился:

– Откуда ты взял, что пираты не могут стать добропорядочными гражданами? Чем это мы ведем себя бесчестнее какого-то там любого лорда, который с задранным от самодовольства носом грабит крестьян в своем собственном поместье? Мы-то хоть работаем, чтобы добыть себе кусок хлеба. Вот я какого мнения придерживаюсь о пиратах и пиратских портах, особенно вот об этом. И пираты никогда не спросят тебя, благородного ли ты сословия или нет, не спросят, какому богу ты молишься – Деве Марии, Иисусу, Магомету или Вельзевулу. А вот другие европейские города не могут похвастаться такой терпимостью.

Нейрн холодно посмотрел на Тага:

– Я не собираюсь спорить с тобой и готов поклясться, что в глубине души ты не так думаешь. Я всего лишь хочу сказать, что мы чуть не погибли в Англии, а этот город кажется мне еще более гиблым местом, чем Лондон.

– Почем ты знаешь, если мы еще не ступили на берег?

Нейрн вздохнул:

– Будь на то моя воля, я бы не допустил этого.

– Ну, тогда тебе нужно было поднять бунт. Сколько, ты думаешь, может человек – не важно, добродетельный он и дурной – обходиться без хорошего вина, хорошей песни и веселой компании? Все знают сказки Шахерезады, и всех тянет на берег. Попробуй их остановить, господин Нейрн. Хотя бы меня одного притормозить.

– Я уже сказал, будь на то моя воля. Но Тич и Бьенвиль думают так же, как и ты.

– Да потому, что они знают душу моряка получше твоего.

– Вполне возможно. Но я всего лишь хотел тебе сказать, что нашему другу из племени чоктау не следует сходить на берег.

Красные Мокасины нахмурился и потер руки. Руки заживали, но это заживление сопровождалось раздражающим зудом, казалось, что сами кости чесались.

– Почему мне нельзя на берег? – спросил он.

– Вспомни, что ты сказал нам, когда мы отправлялись в эту экспедицию. Ты сказал, если ты погибнешь, то твой народ объявит белым войну.

– Это ваш риск, – ответил на это Красные Мокасины. – И еще я сказал, что отправляюсь в путь, чтобы посмотреть Старый Свет. И я его посмотрю.

– Есть и еще одна причина. Ты вместе с членами нашего совета и с Ривой должен отправиться на заседание дивана. Нужно договориться о торговле.

– Меня это не интересует, – заметил Красные Мокасины. – По крайней мере сейчас. Вы можете пойти туда вместо меня, я отдам вам свой голос.

– Остальным членам совета это не понравится.

– Если вы хотите, я поговорю с ними. Но я уже принял решение на свой счет.

На короткое мгновение показалось, что внутри у Нейрна идет какая-то борьба, наконец он мрачно кивнул:

– Но смотри, Таг, не спускай с него глаз и не увлекайся излишне крепкими напитками.

– Будет как у Христа за пазухой, – ответил Таг и подмигнул Красным Мокасинам.

Казалось, что улицы Алжира специально сделаны такими узкими, чтобы даже мертвецки пьяный человек мог пройти по ним, держась за стены домов, и не упасть.

Красные Мокасины обычно не пил огненную воду в больших количествах, на его глазах она из мужчин делала безумцев, воинов превращала в помешанных, а потом и в жалкое ничтожество. Странно, но казалось, что нетрезвое состояние более всего подходит этому городу, и Таг с Фернандо были тому подтверждением. Опьянение помогало не замечать ужасной вони на улицах, хуже той, что била в нос на улицах Нью-Пэриса, и как сквозь туман виделись хитрые и злые взгляды местных жителей.

Как и следовало ожидать, Красные Мокасины уже давно потерял ориентацию и не мог понять, в каком направлении и куда они держат путь, хотя подозревал, что это замысловатое плутание по улицам ведет их к женщинам. Это его не расстраивало. За время долгого путешествия он изгнал из головы все мысли о женщинах, а здесь они были повсюду, всех цветов и оттенков. Некоторые, на его вкус, были очень даже красивые, но все – экзотические, и каждая заставляла его чувствовать себя мужчиной. Хотя разглядеть женщин не представлялось возможности, все они с головы до пят были закутаны, и только глаза говорили ему о женской красоте. Мания европейцев прятать свое тело под одеждой, независимо от погоды, здесь, казалось, была доведена до крайнего предела, и в то же самое время женщины от этого каким-то образом делались еще более загадочными, что было для него непривычным ощущением. Чувства еще больше распалялись от огненной воды, бурлящей в его крови.

Бросалось в глаза то, что город был грязный, и складывалось впечатление, будто большая часть населения одета в лохмотья и прозябает в нищете, глаза людей были либо жуликоватые, либо и вовсе ничего не выражали. Это заставило Красные Мокасины вспомнить индейские поселения возле Чарльз-Тауна, где люди существовали, потеряв гордость, утратив надежду, и пили ром, как воду, и уподобились собакам, ожидающим упавших со стола англичан объедков. Впервые эта картина предстала его глазам, когда он был еще ребенком, и послужила ему хорошим уроком. Он поклялся, что чоктау никогда не падут так низко. Казалось, что город, по улицам которого он шел, был прибежищем удрученности и вялости, которые окончательно задушили своей тяжестью и веру, и надежду. Неожиданно он и себя почувствовал жалким и ничтожным, печаль окутала его, как морок. Он пожалел, что впустил в сердце эту заразную болезнь.

Красные Мокасины нахмурился и затряс головой, изгоняя это наваждение. Ну нет, так легко он не сдастся. Иногда, чтобы понять что-то, приходится впускать это глубоко в себя, что он сейчас и сделал, желая понять этот мир, отделенный от его земли огромным океаном.

Они вчетвером – Таг, Фернандо, канонир по имени Эмбри и он – вошли в дом, больше похожий на темную, душную, дурно пахнущую пещеру. В голове у Красных Мокасин никак не укладывались два образа города: один, виденный им с моря, – белый, сияющий, чистый, и тот, что предстал, когда он ступил на берег. Они расселись на ковре вокруг низкого столика. Появилась девочка, на вид не старше двенадцати. Таг дал ей монету и что-то сказал на непонятном Красным Мокасинам языке. Девочка кивнула и удалилась.

– Ну, как тебе? – громко спросил Таг, обведя рукой с зажатой в ней бутылкой помещение, после чего запрокинул голову и приложился к горлышку.

– Большой дом.

– Большой, – повторил Таг и непристойно заржал. – Да, большой.

– Я думал, что мы так долго таскались по улицам, чтобы найти парочку славных шлюх, – расстроенно произнес Фернандо.

– Именно их я сейчас и заказал, – успокоил его Таг. – Наберись немного терпения. – Он протянул бутылку Красным Мокасинам. – Мы найдем тебе сладенькую устрицу в такой пухленькой раковине, – пообещал он.

Красные Мокасины взял протянутую ему бутылку, недоумевая, о какой устрице и раковине идет речь, и только тут почувствовал, что руки его не способны крепко держать бутылку. Она выскользнула и упала на ковер, растеклась красная лужица, похожая на лужицу крови.

– Черт тебя побери, проклятый индеец! – заорал Эмбри. Его квадратная челюсть открывалась и закрывалась, как крышка сундука. Он был с «Джека», одного из тех восьми кораблей, на которых они отплыли из Америки. Почему-то раньше Красные Мокасины никогда его не видел. – У нас теперь совсем вина не осталось, чертов краснокожий ублюдок!

Красные Мокасины, бормоча извинения, потянулся за бутылкой, как вдруг Таг, несмотря на свою громоздкость, вскочил на ноги, схватил Эмбри за грудки и поднял его так, что тот повис в воздухе, головой стукнувшись о низкий потолок.

– Что ты сказал? – заорал он. – Ну-ка повтори, что ты сказал!

Эмбри только беззвучно открывал и закрывал рот. Таг с презрением отбросил его в сторону, и он полетел к столу, за которым сидела темнолицая компания в тюрбанах. Затем Таг подошел к нему и со всей силы пнул ногой, не обращая внимания на возмущенные крики алжирцев.

– Ты, слизняк, намотай себе на ус, этот «чертов индеец» самый смелый человек из всех, кого мне доводилось видеть. И Фернандо может это подтвердить, скажи, Фернандо! – продолжал Таг.

– Да, очень смелый, – сказал Фернандо. – Я видел это собственными глазами, такое не забудешь.

Что-то сверкнуло в руке Тага.

– Хочешь знать, почему он уронил бутылку? Посмотри на его руки!

Эмбри шарил у пояса, пытаясь выхватить свой кинжал.

– Только достань, – зарычал Таг, – и я с тебя шкуру живьем сдеру! Падаль ты собачья! – ревел Таг, и слезы текли по его щекам.

В помещении повсюду засверкала обнаженная сталь клинков.

– Таг! – окликнул Красные Мокасины. – Таг, успокойся, он ничего такого особенного не сказал.

– А ну, свинья поганая, признавайся, ты хотел его оскорбить?

– Да не хотел я его оскорбить, – заверил его Эмбри, и уже Красным Мокасинам: – Я извиняюсь.

– Ну вот видишь, Таг, тут нет повода драку устраивать.

– Ты посмотри на свои руки, – сказал Таг, и голос его дрогнул. – Зачем ты так поступил тогда? Как у тебя духу хватило?

– Просто ничего другого не оставалось.

– Эмбри никогда бы такого не сделал.

Красные Мокасины почувствовал, что изнутри его распирает. Восхищение Тага его поступком пробудило в нем гордость. Фернандо похлопал Тага по плечу.

– Если Эмбри скажет еще хоть слово, – пообещал чернокожий, – я ему самолично язык отрежу, идет? Ну а пока давай-ка успокоимся, вон, смотри, кажись, наша девчонка вернулась, она нам рукой машет.

– А чего нам надо успокаиваться, ты что, этого сброда испугался? – Таг рукой с зажатым в ней ножом обвел толпу алжирцев. – Ты что, думаешь, я их боюсь?

Красные Мокасины поднялся:

– Нет, мой друг. Мы все знаем, что ты ничего на свете не боишься. Я смелее тебя не встречал человека.

– Не встречал?

– Нет. Но сейчас я больше всего на свете хочу увидеть здешних женщин.

– Женщин? Женщины… это да. Я еле сдерживаюсь, уже штаны топорщатся. – Он еще раз окинул взглядом помещение. – Но, однако, не сочтут ли они меня трусом?

– Не сочтут, – заверил его Красные Мокасины.

Девочка повела их за собой по узкой улочке, затем свернула на следующую, такую же узкую. Солнце катилось к закату, и Красным Мокасинам любопытно было знать, слишком ли черные здесь ночи. Наконец они оказались в помещении, освещенном только у самого входа. В полумраке вырисовывались три женские фигуры. Одна из них была не намного старше той девочки, что привела их сюда, может быть, ей было лет четырнадцать. Две другие были значительно старше: одной лет тридцать, другая лет на десять ее старше. Таг издал громкий возглас:

– А вот и мы! Хорошо, что Эмбри с нами нет, а то пришлось бы делиться.

Он размашисто шагнул в комнату, схватил ближайшую к нему женщину, самую старшую из всех, и принялся ее целовать. Она не сопротивлялась, но и особого восторга, как заметил Красные Мокасины, не выражала.

Фернандо похлопал Красные Мокасины по спине:

– Ну, выбирай.

Красные Мокасины почувствовал, как у него вдруг закружилась голова, он понял, что пьянее, чем думал, он слишком много влил в себя рому, а затем и вина. Совершенно очевидно, что это для него слишком большая доза, и снова он почувствовал приступ разъедающей душу печали.

Самая юная из женщин показалась ему милой, и он выбрал ее.

Она оказалась опытна не по годам. Он лежал навзничь на ковре, а девушка, расстегнув и стащив с него штаны, принялась целовать его, а затем, выскользнув из своего просторного платья, прижалась к нему стройным, гибким телом. Дрожь пробежала по его телу, из самого живота поднялось сладострастное, жгучее, дурманящее наслаждение. Он потянулся рукой к ее лицу, чтобы погладить. Она прижалась к его руке щекой, лицо ее попало в тусклый луч света, падавший от светильника у входа, и он увидел ее глаза. Они были пустые, неподвижные, как у трупа.

Заниматься любовью с мертвой девушкой?

Он мягко отстранил ее от себя. Вначале она не поняла, подумала, что он хочет иной ласки, но он не подпускал ее к себе, вытянув вперед руки, и тихо повторял:

– Нет, нет…

Вдруг ему почудилось, что мир вокруг уплыл, исчез, и он оказался в Доме Костей, и его окружают мертвецы, и рядом с ним скелет полудевушки-полуребенка. У него из груди вырвался задушенный крик тоски и боли, и он неожиданно осознал, как неуместен здесь этот крик. Неуместен и вместе с тем хорошо знаком.

Его дитя Тени, сотворенное им в Англии, покинуло его – ускользнуло в парах алкоголя так тихо, что он даже не заметил. Но сейчас Красные Мокасины понял, и понял совершенно отчетливо, что его атакуют. Его мучитель вырвался из него, хотя Красные Мокасины осознавал происходящее и пытался сдержать его всеми силами своей души. Но мучитель все равно сбежал и растворился в ночи, заливаясь смехом. Красным Мокасинам показалось, что он узнал хриплый голос карлика Куанакаши, ока нахолло, ужасного на луза фалайя. Он попытался догнать его, отомстить ему за то, что тот сделал. Но карлик успел скрыться, и только висело в воздухе ощущение зла и порока.

Рыдая, Красные Мокасины отполз в угол, дрожа всем телом, рука его нащупала нож. У него на мгновение вспыхнуло желание перерезать этим ножом себе горло и положить конец своим страданиям, покинуть этот Дом Смерти, этот город-кладбище, а вместе с этим и обитель своей души. Он сжимал рукоятку ножа с такой силой, что его обожженная ладонь с едва народившейся на ней кожей болела и наконец сама непроизвольно разжалась. Мир перевернулся и закружился. Красные Мокасины уперся головой в камень, и его стошнило. Он желал забвения, и оно снизошло. Очень смутно он осознал, что его несут, послышалось беззлобное ворчание Тага. Еще он почувствовал соленый запах моря, и ему очень захотелось, чтобы он был все еще жив.

Голова раскалывалась от боли, и Красные Мокасины непрерывно тер виски, ловя на себе неодобрительные, косые взгляды Мэтера.

– Для принятия решений у нас было мало времени, – сказал Черная Борода, – но мы обстряпали все как нельзя лучше, теперь мы сможем пополнять свои запасы.

– Мы получили то, за чем прибыли сюда, – поддержал его Бьенвиль. – Я встретил здесь французов, которые рассказали мне, что происходит во Франции. И я склонен думать, что нам надо возвращаться в колонии.

Мэтер покачал головой:

– У меня сложилось иное мнение.

Заговорил сидевший в углу Рива:

– Господа, какие бы хорошие торговые контракты вы тут ни заключили, я в Венеции могу вам предложить еще более выгодные. Только в Венеции вы сможете иметь дело напрямую с самим султаном Оттоманской империи.

– На деле окажется, что с твоей семьей. А ты сможешь получить разрешение на ведение торговли с колониями?

Лицо Ривы расползлось в широкой улыбке:

– Я никогда не отрицал собственной заинтересованности в этом деле. Но я уже не раз говорил и еще раз скажу, что от этого мы все выиграем.

– В этом есть своя правда, – заметил Черная Борода. – Я не доверяю людям, которые утверждают, что они не преследуют в деле личной корысти.

– Господин, – Бьенвиль повернулся лицом к Риве, но слова его были адресованы всем сразу, – я понимаю, что неуместно настаивать, чтобы наша экспедиция вновь отправилась к берегам Франции. Но мне известно, что не вся Франция стерта с лица земли. Я должен вернуться туда и определиться, какие силы там действуют и чьей стороны мне держаться. Боюсь, но, похоже, пришло время нам разделиться. Я весьма сожалею об этом, но мы все знали, что такое может случиться.

– Мы уговорились все время держаться вместе и до конца оставаться верными заключенному между нами соглашению, – напомнил ему Мэтер. – И я очень надеюсь, что вы не станете нарушать данного вами слова.

– Вы ставите меня перед очень серьезным и трудным выбором, – ответил Бьенвиль. – Я должен сделать выбор между принятыми на себя обязательствами и своей страной.

– Но изначально вы заверяли, что будете на стороне наших общих интересов, – продолжал стоять на своем священник.

– Я всего лишь обещал не вставать на сторону своих соотечественников, если они нападут на нас, и, более того, если такая ситуация возникнет, защищать вас. Но ничего подобного не случилось. Здесь все совсем не так, как мы себе представляли.

– Сэр, умоляю вас, послушайте, что я скажу, – вмешался в разговор Рива. – Пожалуйста, берите свои корабли и плывите с ними во Францию, и вот уж тогда точно со всеми вашими потрохами вы попадете в плен к корсарам, и я уж никак не смогу тогда вас выручить. Но если вы поможете мне вернуться в Венецию, я снаряжу для вас еще целых три корабля и обеспечу защиту со стороны султана. И если во Франции есть хоть один порт, с которым можно наладить торговлю, то я это обязательно разведаю, и вы оттого только в выигрыше будете. А я буду в выигрыше от вашей помощи, поскольку вы французский дворянин и офицер его величества. Все, что я у вас прошу, так это чуть-чуть терпения, пока мы делаем небольшой крюк в сторону Венеции. – Он понизил голос. – Придет время, господа, и Венеция освободится от турецкого ярма. Весь христианский мир должен объединиться, а не то скоро все наши дети омусульманятся. Что бы вы там ни думали о Венеции, но она хранит в своем сердце христианскую веру, и у нас есть секретные пути, о которых Блистательная Порта даже и не подозревает. Вы вот только подумайте, с кем вы хотите торговать – с магометанами или христианами?

– Мой ответ вам хорошо известен, – сказал Мэтер.

– Что я слышу? – выкрикнул Черная Борода. – На моих глазах пуритане вступают в союз с Папой Римским? Лично мне глубоко плевать, кто привозит товар в Чарльз-Таун, лишь бы цена была самой низкой.

– Пусть они и католики, но все же христиане, – проявил дипломатию Мэтер, хотя Красные Мокасины был уверен, что слышал от священника совершенно обратное. – При таком выборе я предпочту иметь дело с христианами.

Бьенвиль тяжело вздохнул:

– Должен признаться, что ваши слова вполне справедливы, господин Рива. Но сердце мое рвется найти своих соотечественников.

– Да их полным-полно в Венеции, – заверил его Рива.

– Очень хорошо, – сказал Бьенвиль, – я согласен плыть в Венецию, но я не могу обещать большего, пока не получу достоверных вестей из самой Франции.

Черная Борода сердито завозился.

– Средиземное море – это сети, в которые турецкий султан заманивает дураков! – заорал он. – Чего туда соваться?

– Похоже, только решающий голос нашего друга чоктау сможет разрешить наши разногласия, – произнес Мэтер.

Красные Мокасины обвел их всех усталым взглядом.

– Я хочу вернуться домой, – тихо сказал он. – Я уже вдоволь насмотрелся на ваш Старый Свет.

– А особенно нашего вина напробовался, я думаю, – ехидно заметил Мэтер.

– И особенно вашего вина. Да, я хочу вернуться домой.

– Ну, тогда… – начал Черная Борода.

– Но, – Красные Мокасины не дал ему договорить, – это будет трусостью с моей стороны. Совсем не так я обещал поступать. Мой дядя и многие, кто шел с ним тогда в Филадельфию, погибли, только я один остался в живых. Я глаза тех, кто погиб, и глаза тех, что остались дома и ждут меня, и не имеет значения, чего лично я желаю, я должен выполнять их волю. И я говорю, что мы должны отправиться в эту Венецию.

«А еще я хочу знать, кто или что атаковало меня, – подумал он мрачно. – Как только я пересек океан и попал в мир белых людей, я лицом к лицу столкнулся с горем и печалью». Его мучило пророчество ока нахолло, предсказавшего, что европейцы станут смертью как для духов, так и для чоктау, и он до сих пор не мог понять, солгал ему дух или все же сказал правду. Если это была ложь, то какую правду ей предназначено было скрыть?

Он заметил, что все, кроме Нейрна, уставились на него в полном недоумении. Наконец Мэтер вздернул бровь.

– Ну вот, – сказал он, – я вижу, что решение принято.

– Принято, – проворчал Черная Борода. – Девять гробов направляется в Венецию. Чудненькая картинка получится.

В глубине души Красные Мокасины был с ним полностью согласен.

 

15

Святая

Где-то ближе к полудню к ней подъехала Креси верхом на роскошной чалой лошади.

– Прости, – сказала она без какого-либо предисловия.

Адриана великодушно улыбнулась:

– За то, что тебе пришлось стерпеть от меня? Это я только примерялась, ну а уж если разойдусь…

– И все же вино выносит на поверхность так много обидных и несправедливых слов.

– Мне кажется, Вероника, что ты в первую очередь причинила боль себе. Я думала, что тебе не знакомо чувство боли, мне самой следовало быть более внимательной.

– Пожалуйста! – вздохнула Креси. – Если ты еще что-нибудь подумаешь в этом роде, ты действительно причинишь мне боль. – Она отвела глаза в сторону, будто пыталась что-то рассмотреть на горизонте, и добавила: – Если мы хотим, чтобы у нас все было хорошо, то давай больше не будем возвращаться к этой теме. А то я чувствую себя глупой девчонкой, а мне это совсем не нравится.

– Хорошо, – ответила Адриана, испытывая облегчение. – Как его светлость чувствует себе сегодня утром? Весел?

– Пытается таковым казаться. В поединке Морфея с Эросом, победу одержал Морфей. – В глазах Креси плясали чертики. – Я заметила, что у Эркюля сегодня не такая, как обычно, походка, несколько щеголеватая.

К своему удивлению, Адриана почувствовала, как румянец загорается на ее щеках:

– Я думала, мы уже не обсуждаем такие вопросы, подобно школьницам.

– Ну конечно же нет. Как тебе нравится сегодняшний цвет неба, дорогая?

– Радует глаз! – ответила ей в тон Адриана и была вознаграждена искренним смехом Креси.

Не прошло и часа, как небо отказалось радовать глаз и вместо этого стало изрыгать пламя. Адриана первой увидела раскаленные добела сгустки, которые летели в самый центр их артиллерии. Никакого грохота пушек не было слышно, лишь потрескивающее шипение – такой звук издает кипящий в сковородке жир. В первые секунды никто ничего не понял, поскольку не было никакого шума, который могло бы произвести большое скопление людей, и пейзаж был сверхъестественно красив.

Однако если можно обмануть глаз, то тело не обманешь. Люди, черные, как головешки, корчились от неожиданно обрушившегося на них потока жидкого огня, похожего на нагретый до кипения мед. Несчастные кричали до тех пор, пока огонь не опалял им легкие. Огонь лил, не останавливаясь, и к хору душераздирающих криков присоединялись все новые и новые голоса.

Что происходило потом, Адриана почти не осознавала, все ее внимание сосредоточилось между эфиром и миром материальным. Она сгущала воздух, понижала его температуру, создавала вокруг себя отталкивающие волны, но крики ужаса и боли только нарастали, а воздух раскалился до невыносимости, и хлопьями кружил черный пепел. Она не знала, что ей делать, не знала даже, с чего начать, а вокруг умирали люди, которые в нее верили.

Ей казалось, что она слышала свое имя, которое выкрикивали, как отчаянную мольбу о спасении. Они надеялись, что она может спасти их.

Все вокруг смешалось: Креси куда-то неслась верхом на своем чалом коне, Николас ревел, но не от страха, а в унисон происходящему, ее рука сияла, а рядом билась в упряжи охваченная пламенем лошадь. Николь с сурово сосредоточенным лицом сбивала пламя со спины солдата, летящие щепки царапали ей лицо, мушкеты и артиллерия ухали, словно целая армия барабанщиков колотила в свои барабаны.

А она напрягалась изо всех сил, стараясь остановить огненный ливень, но мысли в ее голове текли вяло, ужасающе вяло. Ее джинн наконец уяснил природу пуль и начал отводить их в сторону. Это было единственно разумное решение, что пришло ей в голову.

Раскаленный воздух обжигал их, и они ехали как по тоннелю, прорубленному в глыбе желтого янтаря. Ехали, не останавливаясь.

Адриана вернулась к реальности, и та была точно такой же, какой виделась ей в трансе. Она лишь успела схватиться за гриву своей лошади, чтобы не упасть на усыпанную камнями землю. Тряхнув головой, сгоняя морок, она бросила взгляд вокруг себя. Креси с напряженным лицом ехала в нескольких шагах от нее слева, держа Нико на коленях; справа ехал Эркюль, голова его была перевязана куском ткани, оторванным от ее собственного подола, по нему расплывалось красное пятно крови. Окружив их полукругом, пригнувшись в седлах, ехали человек восемь из легкой кавалерии Эркюля, около тридцати всадников в беспорядке ехали сзади, то исчезая, то вновь появляясь из дыма пожара. Еще дальше – трудно было сказать где, – трещали мушкеты и бухали пушки.

Адриана заключила, что покидала реальность на минуту-две, не более. Но сколько там, в эфире, тянулась минута – два дня, три?

Собрав остатки сил, она попросила джинна показать ей, что стало с их армией: она увидела несколько сот человек, в боевом порядке продвигающихся вперед. Их непрерывно трепала конница неприятеля, своей кавалерии, чтобы дать противнику достойный отпор, у них не было. Все лошади были здесь, неизвестно, за сколько лье впереди, и с каждым часом удалялись все дальше и дальше.

Эркюль бросил на нее разгоряченный взгляд.

– Как миледи себя чувствует?

– Устала, – ответила Адриана, а потом добавила: – У меня ничего не получилось.

Эркюль тряхнул головой:

– Нет, это у меня ничего не получилось. Я должен был убедить герцога поехать другой дорогой, но мне не удалось. Я должен был заставить его после первой же атаки свернуть на юг, но и это мне не удалось. Он был так уверен…

Она пригнула голову еще ниже, почти положила на шею лошади:

– Что же нам теперь делать? Как нам найти герцога?

Слева послышался резкий смех Креси:

– Мы не сможем его найти, и очень скоро вообще нечего будет искать. Сейчас нам нужно думать только о своем спасении. – Она погладила Нико по голове и бросила в сторону Адрианы многозначительный взгляд.

– Герцогу нужны лошади… – начал Эркюль.

– Какая ему польза от перебитой кавалерии? Мы должны держать путь строго на север. Если мы свернем, то прямиком угодим в лапы кавалерии московитов, – оборвала его Креси.

– Да, конечно, – буркнул Эркюль. – Они соберут и погонят нас, как стадо баранов. Вот знать бы только куда…

– Куда угодно, только не навстречу армии герцога Лоррейнского.

Эркюль тяжело вздохнул, он совсем расстроился.

– Это верно, – согласился он. – Я не думаю, что кто-нибудь вернется живым, если мы сейчас отправим назад остатки нашей кавалерии, если даже мы поедем вместе с ними.

Адриана не вступала в разговор, сердце у нее захолонуло, поскольку она знала, что их может ждать впереди, если они лишились цели, кроме одной – выжить.

Доказательства не заставили себя долго ждать, когда они через два дня подъехали к маленькой деревушке. Высланный вперед дозор, вернувшись, доложил, что в деревне вражеских солдат нет. Эркюль отдал приказ на въезд в деревню, а небольшая группа была оставлена караулить. В отличие от пустых деревень, попадавшихся им на пути ранее, в этой деревушке были жители, человек сорок.

На краю деревни небольшая группа, человек пять, вышла им навстречу, впереди – священник, пожилой человек, державшийся с достоинством. Когда они подъехали совсем близко, он вышел вперед.

– Guten Tag, meine Damen, meine Herren*, – сказал священник.

– А по-французски вы говорите? – спросил его Эркюль, расправляя плечи.

– Да, немного и по-французски говорим. Что вас привело к нам, сударь?

Эркюль, которому всегда недоставало такта, сказал:

– Нам нужны провиант и вода, а также нам надо накормить и напоить лошадей.

Священник кивнул, он по-прежнему оставался доброжелательным:

– Сударь, мы рады оказать вам гостеприимство, но если мы дадим корм вашим лошадям, нам самим будет не пережить зиму. Хотя, уверяю, совсем голодными мы их не оставим.

Адриана огляделась. Не похоже было, чтобы в деревне царствовал голод, жители ее выглядели вполне сытыми и круглобокими.

– Полдня мы ехали вдоль пастбищ и лугов, – заметил Эркюль. – Мы видели, что вся трава скошена, и зерно хорошо вызрело, и свиньи в загонах отменно раскормлены. И вы говорите, что не можете один день кормить наших лошадей?

– Мсье, – сказал священник, – мы только что накормили целую армию.

– Понятно, московитам все отдали.

Священник замялся:

– А что нам было делать?..

– Конечно, ничего, у них сила. А вон в том доме не мушкет ли я заметил?

– Мы пытаемся защищаться от всякого беззакония.

– Мы не собираемся учинять здесь беззаконие. Еще совсем недавно мы во главе с герцогом Лоррейнским шли в Прагу на помощь вашему императору, пока хорошо накормленная вами армия московитов не разбила нас. Вы уж, по крайней мере, своим друзьям окажите такое же гостеприимство, как вы только что оказали своим врагам.

Лицо священника зло исказилось:

– Вы нам не друзья! И московиты нам не друзья! И император нам не друг. Вы все только берете, но ничего не даете нам взамен! Поэтому ничего вы здесь не получите. Ничего!

С этими слова он рухнул на колени, воздел к небу крест и принялся молиться.

Неожиданно он выронил из рук крест, вдруг ставший огненно-красным, и поспешно вскочил на ноги, округлив глаза на Адриану, чей поднятый вверх сжатый кулак сиял сверхъестественным сиянием.

– Дайте нам то, что мы просим, – сказала она, – пожалуйста. – Затем уже совсем тихо добавила: – Неужели вы думаете, что мы можем держать ответ за всех ваших недругов?

Но священник, казалось, не слышал ее, он неотрывно смотрел расширенными глазами на ее руку.

– Eine Нехе*, – пробормотал он, а затем завопил так, что, казалось, мог поднять на ноги всю деревню: – Eine Нехе!

Злой шершень впился ей в щеку, а ее лошадь заржала и рванула с места. Издалека донесся звук нового выстрела, на шее лошади появились бисеринки крови. Не успела она это осознать, как священник задергался, словно марионетка на ниточках, и упал на землю: четыре или пять пуль пробили его тело, а в воздухе жужжало целое облако свинцовых насекомых.

У оборонявшихся жителей деревни не было шансов на победу. Несколько мушкетов и мушкетонов, стрелявших гвоздями и мелкими камешками, и дюжина мечей, уцелевших еще со времен Тридцатилетней войны, не могли противостоять пусть даже и уставшей группе хорошо обученных солдат. Кто-то из жителей пустился в спасительное бегство, кто-то еще сопротивлялся, но очень скоро большинство из них попадали на землю замертво.

Через несколько секунд все огнестрельное оружие было разряжено и в ход пошли мечи и шпаги. Солдат, еще недавно таких дисциплинированных, неожиданно охватило какое-то яростное безумие, всю свою злость и отчаяние они обрушили на головы несчастных жителей деревушки. Адриану, потрясенную полученной раной и неожиданно возникшим хаосом, Эркюль затащил в какой-то пустой дом. За ними следовала Креси, держа в одной руке Николаса, в другой – меч, резко поворачивая голову то в одну сторону, то в другую, острым глазом высматривая врага, как хищная птица свою добычу.

– Останови их, – слабо пробормотала Адриана. – Останови их. Я совсем не ранена. – Кровь стекала у нее по лицу на воротник платья, порез на щеке хотя и был глубоким, но все же не смертельным.

Эркюль устало кивнул и похлопал ее по плечу. И в следующую минуту она уже слышала, как он снаружи выкрикивал приказы. Но пронзительные крики и визг от этого не прекратились.

Адриана больше не могла выносить этого.

– Господи, порази их чумой, – прохрипела она. – Не дай мне Бог снова оказаться в окружении головорезов.

И, не слушая Креси, она вслед за Эркюлем вышла из дому. Ноги казались ватными, но она была полна решимости, ярость придавала ей сил и заставляла принимать простые и быстрые решения.

Дома уже горели, а двое солдат уже тащили девочку – совсем ребенка, не старше тринадцати лет – в соседний, пока еще целый дом.

– Нет, – закричала Адриана. – Нет! Креси, мы не допустим такого разбоя.

– Не увлекайся иллюзиями, – проворчала Креси. – Мы тут ничего не сможем сделать.

– Присмотри за Николасом.

Она решительно пошла через деревенскую площадь, призывая джиннов, отдавая им приказания. В доме она увидела, что один солдат уже заваливал девочку, а второй стоял на страже. Он вытаращил глаза, когда она распахнула дверь и возникла на пороге.

– Мадам… – начал он, но закончить фразу ему было не суждено.

Она ударила его по лицу рукояткой пистолета. Удар был не очень сильный, но такой неожиданный, что голова солдата дернулась назад, он сделал два неуверенных шага, отступая, зацепился за стул и упал.

Адриана приставила дуло пистолета к виску насильника:

– Поднимайся.

Он начал подниматься, моля о пощаде, девочка в это время – с безумными от ужаса глазами – вырвалась, отбежала и забилась в угол.

– Сейчас мы все трое выйдем на площадь, – сказала Адриана. – Если вы пожелаете остаться здесь, то вы останетесь, но только мертвыми.

– Но, мадам, – сказал один из них, показывая на ее щеку, – они вас ранили.

– Разве меня эта девочка ранила? – спросила Адриана, тыча пальцем в съежившуюся от страха девочку. – При чем здесь она? Вы что, думаете, если вы ее изнасилуете, то мои раны сразу же затянутся? Что вы молчите, проклятое отродье, отвечайте!

Лицо солдата исказилось от ужаса – она поняла, что ее рука продолжает излучать сияние, поскольку все еще держала связь с джиннами, и сейчас они все собрались у нее над головой. Она презрительно усмехнулась и вытолкала обоих солдат на площадь, они даже не сопротивлялись.

Когда они были уже в центре площади, джинны по ее приказанию сделали две вещи. Вначале они создали вакуум у них над головой, а потом резко наполнили его воздухом, и воздух завибрировал, зазвенел, как колокол. Затем они осветили небо тончайшим огненным туманом, пламя не опаляло, но привлекло внимание. Очень скоро вокруг них собралась безмолвная толпа.

– Послушайте, что я скажу, – выкрикнула Адриана. Ее всю трясло от переполнявшего ее гнева. – Послушайте, что я вам скажу, бравые солдаты Лоррейна. Вы возьмете в деревне только то, что насытит вас и ваших лошадей. Вы не тронете жителей этой деревни. Если кто-то из них набросится на вас с топором, ружьем или мечом, убейте его. Но если кто из вас тронет невинного – ради забавы или удовлетворения своих порочных страстей, – того я уничтожу на месте, клянусь Богом! Вы люди, а не бешеные псы! Если же вы псы, то я научу вас слушаться хозяина.

Жалкие остатки лоррейнской армии набили свои желудки, накормили лошадей, выспались поочередно и еще до рассвета тронулись дальше в путь. И больше не было беспорядков, жители деревни снабдили их всем необходимым. Когда восток порозовел, Адриана пересчитала своих людей, их стало на шесть человек меньше по сравнению с предыдущим вечером. Это ее не особенно удивило, среди этих шестерых были и те двое, которым она не позволила изнасиловать девочку.

– Я ожидал подобного, – тихо заметил Эркюль.

– Как командир я им, видно, не приглянулась, – ответила Адриана. Казалось, будто Эркюль ждет от нее извинений, но ничего подобного она не собиралась делать, напротив, она добавила: – Я увидела мужчин в самом неприглядном свете, я сталкивалась с этим раньше, и более я такого не потерплю.

– Конечно, – сказал он, – должно быть, они тебя когда-то обидели, но Бог им судья. Ты все сделала правильно, хотя это должен был я сделать. – Он потянулся и пожал ей руку.

– Спасибо, – произнесла Адриана. – Ты на самом деле лучше, чем кажешься, Эркюль.

– А ты самая лучшая женщина из всех, которые мне в жизни встречались.

Его слова как-то неожиданно ее тронули. Хотя это был один из тех обычных комплиментов, которыми он ее осыпал, но на этот раз его голос прозвучал серьезно, без принятого в разговоре с ней поддразнивания и скрытых намеков. Его серьезность немного обеспокоила ее, но в конце концов и сама ситуация была серьезной. Настанут другие времена, и он станет другим.

К полудню они подъехали к небольшой речушке. Они ненадолго остановились, только чтобы напоить лошадей. Адриана с Нико на руках сидела под деревом и смотрела на заброшенные поля, заросшие ежевикой. Поля простирались до самого горизонта, местами их перегораживали заросли густого кустарника, и из-за этого людям приходилось двигаться словно по лабиринту: лье на север, затем поворот, и лье на восток, и потом снова на север. Джинны больше не показывали ей, где находится герцог и его армия: либо они все погибли, либо где-то затерялись.

Она повернула голову, услышав, что кто-то подошел. Это был один из солдат – молодой парень, за свой скорый бег и расторопность прозванный Меркурием.

Он раскланялся перед ней, будто она была императрицей, и замялся.

– Мсье? – пришла она ему на помощь.

– Миледи, по общему решению меня отправили к вам, чтобы поговорить.

– И о чем же?

– Мы все хотим принести свои извинения. Вы нам напомнили, что мы солдаты, а не какие-нибудь там головорезы, и мы благодарны вам за это. Я, то есть мы… – Он полез в свой походный рюкзак и достал оттуда груду каких-то тряпок, оказавшихся шейными платками.

– Что это? – спросила она.

– Те, ну, вот те, что… которые слишком вчера…

– Которые дезертировали?

– Нет, нет, миледи, они не дезертировали. Мы… в общем, ну, мы их наказали. Мы их казнили. А это доказательства.

– Что?

– Без вас, мадам, нам не останется никакой надежды. А те шестеро вас огорчили и нас тоже, они совершили большой грех. Мы хотели засвидетельствовать вам, что ваше слово для нас закон.

Адриану охватил ужас, и вместе с тем родилось еще какое-то странное чувство. Удовлетворение, что ли.

– Д'Аргенсон принимал в этом участие? – спросила она, стараясь сохранить самообладание.

– Нет, мадемуазель. Мы и вас не стали с этим беспокоить. Мадам де Креси сказала, что нам не следует вам ничего говорить.

– Креси? Это Креси вас надоумила?

Тень испуга пробежала по лицу Меркурия, когда она повысила голос, и он быстро замотал головой:

– Нет, нет, миледи. Мы пришли к ней, когда у нас уже был готов план, и мы все решили. Мы просто хотели убедиться, что все делаем правильно. – Он опустил глаза и добавил: – И она сказала, что так и надо поступить.

Адриана долго смотрела на него, вспоминая девочку, дни, проведенные с Ле Лупом, и все то, на что она насмотрелась за два года своих скитаний. Она улыбнулась Меркурию, надеясь, что ободряющей улыбкой.

– Вы правильно поступили, – сказала она. – Передай всем слова моей благодарности. Но, пожалуйста, впредь ничего подобного без меня или господина Д'Аргенсона не делайте.

– Хорошо, миледи.

– А шейные платки оставьте. Я сохраню их.

Он улыбнулся широко и в то же время хитро, и это была такая обаятельная юношеская улыбка, что она не могла заставить себя поверить, что это он был зачинщиком убийства. Адриана смотрела ему вслед, и, когда он скрылся из виду, она зажала рот ладонью, пытаясь сдержать накативший приступ тошноты. Тошнота отступила. Николас тихонько бормотал что-то себе под нос, не обращая никакого внимания на происходящее вокруг, сложенными ладошками выбивая о ногу какой-то незамысловатый ритм.

 

16

Дух и материя

– Лежи и не двигайся, – едва слышно выдохнул Бен, обращаясь к Ленке, – что бы ни случилось.

Он не видел ее лица, но она слегка пошевелилась, и он почувствовал у себя на щеке ее дыхание.

– Будь осторожен, – прошептала она.

– Даю слово, – ответил он и быстро, не дожидаясь, когда Ньютон приступит к поискам, выскользнул из своего укрытия и встал на ноги, оправляя камзол с тем достоинством, на которое только был способен человек, только что на четвереньках выползший из своего тайного укрытия.

Сэр Исаак сидел за одним из столов, его красный камзол был расстегнут, шейный платок развязан, он покачал головой.

– Это ты. – Он поднялся из-за стола со странным выражением лица. – И где же ты был?

– Где я был? – с иронией переспросил Бен. – Вы спрашиваете, где я был? Я прячусь, потому что меня разыскивает вся армия Священной Римской Империи. Разве вы забыли, какое представление было разыграно императором на охоте? Я надеюсь, сэр, вы не испытывали неудобств за время моего вынужденного отсутствия. Я надеюсь, что я вам не был нужен, чтобы добыть для вас еще одну редкую книгу.

– Не изображай из себя комедианта, Бенджамин. Конечно, я помню, что произошло на охоте. Я просто хотел выразить… хотел сказать, что рад видеть тебя живым. Хотя я весьма удивлен, что ты вернулся в замок.

– Сэр, я не собираюсь здесь надолго оставаться.

Бен намеревался сказать это резко, но у него не получилось. Ньютон выглядел действительно обеспокоенным его судьбой, а это было нечто из ряда вон выходящее.

– Не собираешься надолго оставаться? И вернулся, чтобы что-то стащить из моей лаборатории?

– Да, сэр, стащить, – с вызовом ответил Бен. – Вы пренебрегли мною, чуть не убили меня руками императора, меня, как дикого зверя, егеря гнали по лесу, через реку, по улицам… ну да, и еще демон напал… а я, как проклятый, делал все, что считал своим долгом для вас делать.

– Ты ничего из своих услуг не забыл, Бенджамин?

– Да у меня пальцев на руках не хватит, чтобы сосчитать все услуги, что я вам оказал.

– А ты все же постарайся.

Бен замолчал. Было что-то бессмысленное в этом словесном поединке. Ньютон сохранял спокойствие, даже, казалось, рассудительность, в то время как он почти кричал в ярости. И не то чтобы у него не было права на ярость и возмущение, просто человек разъяренный – глупый человек, так учил его отец. А сейчас не время быть глупым.

– Ну что ж, – сказал он уже более спокойно, – вот что нужно сделать. Во-первых, остановить те убийства, которые вы бессознательно совершаете.

– Я совершаю убийства?

– Из-за вас то ужасное привидение, что охраняет «Сефер Ха-Разим», насколько мне известно, уже убило во дворце троих слуг. И я намереваюсь положить этому конец.

– Очень хорошо, это во-первых, а что во-вторых?

– Дальше, я считаю своим долгом выяснить, действительно ли существует то, что вы называете «новой системой», и способна ли она отвести комету от Земли, и, если может, то намерены ли вы это сделать. Если не намерены, то я в таком случае начну бить тревогу.

Ньютон кивнул, на его переносице обозначилась глубокая складка, но внешне он оставался спокойным.

– И это несмотря на то, что император так дурно обошелся с нами?

Бен застонал:

– Когда я увижу, что вы бежите по лесу, преследуемый сворой собак, а потом вас обвинят в ложной попытке убить императора, тогда я соглашусь с тем, что с вами поступили дурно, сэр Исаак. А вы знаете, почему был устроен весь этот спектакль?

– Конечно, знаю. Император пытается запугать меня и принудить рассказать ему о моей новой системе и о том, что именно случилось с Лондоном.

– Если бы только император знал, как мало вы меня цените, он бы не стал попусту тратить свои силы и изобретательность.

– Разумеется, – сказал Ньютон мягко, – он бы просто купил тебя, и ты бы украл у меня все мои секреты.

Бена просто затрясло от неистовой ярости:

– Господь покарает вас за такие слова. Он предложил мне жизнь за то, чтобы я предал вас, сэр Исаак, но я отказался. И сюда я пришел не ради императора. Большинство людей в этом городе ни слухом ни духом не ведают обо всех этих мелочных интригах, и разве эти люди заслуживают смерти? И к черту императора со всеми вашими секретами!

– Понимаю, – спокойно сказал Ньютон, потянулся за графином, налил себе в бокал красного вина и сделал знак Бену приблизиться. – Не соблаговолите ли вы, господин Франклин, присесть, пока я буду отвечать на все поставленные вами вопросы.

Бен замотал головой:

– В присутствии его величества подданным должно стоять, вот и я постою.

Ньютон вздохнул:

– Очень хорошо, Бенджамин, если тебе нравится играть роль маленького обиженного мальчика, пожалуйста. – Он сделал несколько глотков вина. – Прежде всего позволь мне поздравить тебя с успешным проникновением в башню. Должно быть, это было не так-то просто, и я бы никогда не узнал об этом, если бы не мои слуги.

Бен прикусил язык, он был уверен, что знает, каких «слуг» имеет в виду сэр Исаак, но не было смысла признаваться ему в этом. Он все же надеялся, что Ньютону ничего не известно о Ленке.

– Во-вторых, позволь мне облегчить твою душу насчет привидения. Malakus, который охранял книгу, пойман.

– Пойман?

– Да. Мне потребовалось немного времени, чтобы придумать способ его изловить, теперь он никому не угрожает.

– Но за это время погибли три человека.

– Но как я мог помешать ему? Я не желал тем людям смерти. Можно я продолжу?

Бен сердито надул губы:

– Но как поймали? И где он?

Ньютон улыбнулся и махнул рукой в сторону странного тела.

– Он там, внутри моего talos, и он у меня под полным контролем. А вот чтобы ответить на все остальные твои вопросы, потребуется значительно больше времени. Возможна, я совершил ошибку, и мне следовало подключить тебя к работе над моей новой системой значительно раньше, хотя я не думаю, чтобы это что-то изменило. Честно говоря, если бы я не дал понять императору, что тебе ничего не известно о моей новой системе, тебя бы наверняка подвергли пыткам. Мои знания не должны попасть в руки императора. А что касается этой кометы, о которой им якобы наболтал русский шпион, так я уверяю тебя, этой кометы не существует.

– Не существует? Но…

– Это всего лишь тактика запугивания, и ничего более. Я умею распознавать подобные вещи, и я тебя уверяю, ни одно небесное тело не угрожает Праге. Неужели, Бенджамин, ты думаешь, что после трагедии, что постигла Лондон, я бы не предпринял никаких попыток, чтобы остановить новое бедствие?

– Прошу простить меня, но как я мог вот так вам слепо верить? Вы меня учили верить только результатам научных наблюдений. К тому же вы сами сказали, что покинете Прагу и оставите ее на волю судьбе. Как я мог догадаться, что это всего лишь ваша хитрость, чтобы заставить меня уехать из Праги? Вы ведь намереваетесь ее покинуть, не так ли?

– Да, и очень скоро. Если я этого не сделаю, у императора иссякнет терпение. Пока что он тешится той малой толикой моих достижений, что я ему даровал, но это ненадолго его займет.

– И что же вы ему даровали?

– Молодость. Но в конце концов, я думаю, он не скажет мне за это спасибо.

– Я… – Бен был ошеломлен. – Вы же говорили, что никогда больше не отважитесь повторить такой опыт.

– Повторить его могу, но охватить умом – нет.

– Я вас не понимаю.

– Поймешь. Пришло время, Бенджамин. Если ты присядешь и прекратишь свое ребячество, я сам отдам тебе все, что ты пришел украсть у меня. Я расскажу тебе, в чем смысл моей новой системы. И я также объясню тебе, что твой страх, будто Прагу постигнет судьба Лондона, – ничтожная безделица, о которой даже и думать не стоит.

Ньютон помолчал, затем продолжил:

– Я должен начать с событий, которые произошли несколько лет назад. Именно эти необычайно странные события заставили меня повернуть ход моих мыслей в иное направление. Тогда я только что подверг новой редакции мои «Основы», и в голове возникло много вопросов. Я начал размышлять над предсказаниями и хронологиями древних царств и обнаружил, что древним уже был известен не только закон гравитации, но и много других законов. И это натолкнуло меня на мысль, что древним было известно все, мною «открытое» сейчас, и даже более того, но все эти знания по какой-то причине были утрачены. Или даже не утрачены, а украдены, malakim украли их у человечества.

– Украли? Как это?

– Терпение, друг мой. Понимаешь, только совсем недавно мне удалось установить контакт с malakim. Они начали присылать свои сообщения на мой эфирный самописец. Естественно, вначале я скептически относился к ним, но затем я провел несколько опытов – я просил их сделать выводы на основании тех экспериментов, которые я только что завершил, – и в итоге пришел к убеждению, что действительно в эфире существуют таинственные разумные существа. Я продолжил с ними переписку, и вначале они мне очень помогали.

– Вы знаете, что они из себя представляют?

– Я знаю, что тебе известна их природа. Теперь твоя очередь рассказывать.

– Они похожи… Ну, если атомы посредством ферментов связываются в определенные формы, то мы можем предположить, что ферменты существуют самостоятельно, без содержания в них материи.

– Да, так утверждает Бойль. Но продолжай.

– Я полагаю, что malakim и являются этими самыми ферментами, но совершенно особой природы, возможно, подобные тем, что составляют наши собственные души.

Ньютон снисходительно кивнул:

– Весьма искусные рассуждения, и, как показывают мои эксперименты, совершенно верные. Они существуют как формы гармоний и сродства, с очень незначительным содержанием материи или вовсе без нее. Я готов утверждать, что есть пятый вид атома – частицы, из совокупности которых творятся наши души, но ни один из проведенных мною опытов не дает тому окончательного подтверждения. Сейчас я верю, что души распространяются в пространстве, подобно волне, подобно сродству, которое связывает два эфирных самописца, как мгновенная волна, освобожденная безграничным пространством, как гравитация и магнетизм.

– Вам удалось доказать существование человеческой души?

– Конечно, и у нас их две. И у меня есть тому доказательства.

– И malakim бестелесные души?

– Не совсем так. Они больше этого и в то же время меньше. Я бы солгал, если бы стал утверждать, что я до конца понимаю их природу. Как я уже сказал, многие мои эксперименты не дали никаких результатов. В Библии и в каббалистических текстах говорится о раздельном творении душ malakim и человека, и я склонен придерживаться этой точки зрения.

Он откинулся в кресле, нахмурил лоб и задумался.

– В любом случае, – снова заговорил он, – они создания эфира. Они «видят» и «слышат», но не свет и звук, а высшие гармонии, преимущественно абсолютные или математически исчислимые по отношению к расстоянию.

– Вот именно поэтому они и сообщались с вами посредством эфирного самописца! – воскликнул Бен. – Это абсолютное сродство!

– Совершенно верно. Гравитация, магнетизм, звуковые гармонии – все это почти недоступно для их восприятия, равно как и материя. Но другие виды сродства, те, что стоят ближе к Богу…

– Ближе к Богу?

Ньютон улыбнулся:

– И это тебе хорошо известно. Бог – вездесущий и всезнающий, и он неизменен. Свет – это материя, он движется с определенной скоростью. С расстоянием магнетизм и гравитация заметно ослабевают. И если бы Бог обладал такой же конечностью и ограниченностью свойств, то Он бы не мог быть всезнающим и вездесущим. Если бы Он вынужден был ждать, когда к нему дойдет свет, стремящийся из далеких глубин пространства… Ты понимаешь?

– Понимаю, – ответил Бен, радуясь, что ньютоновские рассуждения совпадают с его собственными. – А вы можете это доказать?

– Конечно.

– Но простите, сэр, я отвлек вас от основной темы. Как этим malakim удалось украсть у древних их знания?

– Я совершенно уверен, что очень скоро ты все увидишь собственными глазами. Malakim в своем обычном облике и состоянии не обладают силой управлять материей или хотя бы простейшими формами притяжения и отталкивания. И все же благодаря силе нашей научной мысли мы создадим такие устройства и приборы, которые сделают это возможным, и тем самым поле их деятельности расширится.

– Понимаю, именно этим вы и занимались, – сказал Бен, показывая в сторону talos. – Но какая от этого польза?

– Огромная! В нашем мире они слепы, а мы в их мире ничего не видим и не понимаем. Мы заглядываем туда лишь посредством науки. Для этого мы и овладеваем законами Вселенной. Мы – как тот слепой, который ощупывает руками предмет, то одну его сторону, то другую, пытаясь в воображении создать картину целого. И тебе хорошо известно, насколько этот процесс утомителен. Математические расчеты, которые легли в основу создания такой простейшей вещи, как алхимическая лампа, очень громоздки. Но malakim, однажды направленные, получив возможность «видеть» плотную материю, смогут изменять ферменты инстинктивно, даже не осознавая, как это они делают. Как ты, например, или я кипятим на огне воду или поднимаем с земли камень, совершенно не задумываясь над тем, каким образом огонь увеличивает скорость движения атомов или как проявляет себя гравитация. Построив мост между нами и malakim, нам достаточно будет только сообщить им результат, который мы желаем от них получить. – Ньютон улыбнулся, полез в ящик стола и что-то достал оттуда. – Вот тебе пример, – сказал он, протягивая Бену тяжелый металлический шарик.

– Это золото, – заявил Бен, покрутив шарик в руке.

– Которое когда-то было медью.

– Так вы нашли уравнение, описывающее выращивание металлов? Вы нашли все требуемые ферменты?

– Вовсе нет. Ты что, совсем не слушал меня? Я просто дал указание, и оно было исполнено.

– Это как джинн выполнял приказы Аладдина?

– Но это всего лишь безделица.

– Я бы не стал называть золото безделицей.

Ньютон усмехнулся:

– Не золото безделица, а процесс его получения. Так же как и моя возвращенная молодость – всего лишь безделица, а сейчас и император стал вечно молодым. И летающий шар, что доставил нас сюда прямо с Английского канала, и прочие игрушки. Я не знаю, как это все делается, но я могу приказать, и они снова их сделают.

– Но…

– Бенджамин, проще увидеть божественный свет, нежели понять его природу. А что важнее, видеть этот свет или понимать его законы?

– Ну, вообще-то, конечно, я бы сказал – видеть…

– Чушь. Совершенная чушь, если ты считаешь себя философом.

Но Бен уже все понял. В конце концов, разве не он непрерывно вел подобные споры с Робертом?

– Но использовать malakim – это не значит заниматься наукой.

– Конечно же нет.

– Тогда зачем вы продолжаете всем этим заниматься? – Он обвел рукой лабораторию и все странные предметы, что ее заполняли.

– Затем, Бенджамин, что они могут быть полезны, с их помощью можно будет понять, что и как они делают. Заставляя их делать, а потом воспроизводя их деяние в собственных экспериментах, понять то, в чем они понимают столько же, сколько и необразованный крестьянин в процессе своего дыхания. И я уже кое в чем, пока что в малом, преуспел. Но для этого требуется держать их взаперти. Они достаточно легко соглашаются выполнять некоторые задания, как, например, превратить медь в золото, но они совершенно не изъявляют никакого желания отвечать на поставленные перед ними вопросы. Они не хотят, чтобы мы их изучали. Поэтому я вынужден прибегать к принуждению и, естественно, защищаться от них, поскольку с начала моих лондонских экспериментов они много раз, пользуясь самыми хитрыми способами, пытались убить меня. И на той злополучной охоте моей первой мыслью было то, что пантера и ее красноглазый руководитель хотели убить меня, но никак не тебя. – Ньютон потер руки. – Но, как бы то ни было, у нас образовалось очень много неотложных дел, и я готов вновь приступить к твоему обучению.

Бен удивленно вскинул брови, но больше ничем не выказал свое недоверие последним словам Ньютона.

– Меня ждет виселица, – заметил он. – Какая вам может быть польза от висельника?

– Само собой разумеется, мы должны покинуть Прагу. Теперь ты понимаешь, почему я не могу удовлетворить все капризы императора. Если я передам malakim ему в пользование и тот начнет исполнять его желания, можешь себе представить, каковы будут результаты.

– О господи, даже думать об этом не хочу, – ответил Бен.

– Поэтому медлить с отъездом нельзя, – продолжал Ньютон. «Сейчас самое время рассказать ему о Фриске и предложении шведского короля», – подумал Бен, но все же не решился.

– Сэр, вы должны поклясться, что никакой кометы действительно не существует и Праге не угрожает смертельная опасность, – сказал Бен.

– Никакой кометы действительно не существует, – повторил Ньютон. – И я тебе уже об этом сказал. Malakim очень легко могут определять их, но они не обнаружили ни одной приближающейся к Земле кометы.

– Может быть, они вас обманывают? Вы же предполагаете, что они замышляют недоброе против человечества. Почему же вы им доверяете?

– Это правда, они не питают любви к человечеству, и я уверен, что они неоднократно в прошлом замышляли извести нас и то же самое делают и теперь. Но «мои» malakim повинуются мне не из любви ко мне, но из долга.

– Вы в этом совершенно уверены?

– Да, и, пожалуйста, не задавай мне больше на эту тему никаких вопросов. Твоя недоверчивость начинает меня утомлять и раздражать. Величайшие философы мира склоняют передо мной головы, в то время как мой семнадцатилетний ученик разговаривает со мной как с провинившимся школьником.

Бен напрягся, но сдержался. Если так и дальше пойдет, то, вероятно, очень скоро он многое узнает о новой системе, в которой такую значительную роль играют malakim, и увидит, как эта система работает. Но если сейчас он поссорится с Ньютоном, то тот просто возьмет и выдаст его ищейкам императора, а это совсем нежелательно.

– Хорошо, сэр, – смиренно сказал Бен. – Как вы намерены действовать?

– Ну, поскольку ты здесь, то помоги мне собрать самые необходимые вещи.

– Когда мы отправляемся?

– Завтра ночью. До той поры ты бы мог спрятаться здесь. Пожалуй, здесь для тебя безопаснее всего. Да к тому же кто-то должен починить воздушный корабль. Ты помнишь, как это делается?

Бен бросил тревожный взгляд в сторону поблескивающего шара.

– Я починю, – едва сдерживая волнение, поспешил ответить он.

Когда за Ньютоном закрылась дверь, Бен выждал секунд двадцать и бросился к тому месту, где лежала под спущенным шаром Ленка. К своему удивлению, он нашел ее спящей, и это его развеселило. Он легонько потряс ее за плечо и разбудил.

– Что случилось? – спросила она.

– Все, Ньютон ушел, – ответил Бен. – Но как это ты вдруг уснула?

Она сонно улыбнулась:

– Мне стало скучно, я совершенно не понимала ваши английские речи, и как только я уяснила, что солдаты императора не собираются сюда врываться и нас хватать, я уснула. Ну, что тут у вас произошло? Твой учитель пришел, затем ушел. Вы с ним помирились?

– Трудно сказать, – дипломатично ушел от ответа Бен, – но, кажется, обстановка немного разрядилась. Сэр Исаак разделался с големом, так что больше слуги умирать не будут. И он кое-что объяснил мне обо всем этом, чем он тут занимался. – Бен обвел рукой лабораторию.

– Скажи, а Праге-то угрожает опасность?

Бен лучезарно улыбнулся.

– Да, – ответил он и тут же замер, сам себе не веря. Он лгал ей, и не против своей воли, а умышленно. Что же заставляет его это делать? – Черт тебя подери, – выругался он, неизвестно на кого.

– Да? Несчастье должно свершиться?

– Э-э-э… – Он уже начал лгать, и теперь нельзя было останавливаться. – Он сказал мне, что этого несчастья не случится, но…

– Ну и хорошо. А теперь скажи мне, Бенджамин Франклин, что это за несчастье нам угрожало. За все, что я претерпела сегодня, я заслужила право знать.

– Послушай… – начал Бен, но выражение ее лица заставило его замолчать. Он глубоко вдохнул и заговорил снова: – Ты, конечно же, слышала о несчастье, которое постигло Лондон?

– Конечно, хотя никто не знает настоящей причины.

– Сэр Исаак и я знаем эту причину. Именно об этом и хотел император заставить рассказать сэра Исаака, убив меня.

– Историю о падении с небес огня…

– Ленка, ты знаешь, что такое комета?

– Комета? Это что-то похожее на планету, так ведь?

– Да, – подтвердил Бен с облегчением, что не из слишком далекого далека ему придется начинать свой рассказ, преодолевая всякие мешающие делу суеверия, которые могли бы роиться в ее голове. – Кометы действительно очень похожи на планеты, только они значительно меньших размеров и у них вытянутые орбиты, то есть они очень далеко удаляются от Солнца, а потом очень близко к нему подходят. Солнце излучает свет, и этот свет, как порыв ветра, раздувает атмосферу, окружающую комету, в результате чего у нее образуется сверкающий хвост, который мы видим, когда комета летит по небу.

– Понятно, это все звучит убедительно.

– Хорошо. Но существуют и другие кометы – без атмосферы, мы их не видим, даже если они проходят очень близко от Земли. Одну из таких комет заставили упасть на Лондон.

– Заставили упасть?

– Ее заставили упасть философы, они были врагами Англии. Представь себе камень с милю диаметром, который летит быстрее пули, и вот этот камень падает на город.

Ленка побледнела и впервые за все то время, что он знал ее, перекрестилась.

– Матка Боска, – прошептала она. – И с Прагой такое случится?

– Ньютон говорит, что нет. Но я не знаю, верить ли ему, особенно сейчас, когда он собирается покинуть город.

– Он покидает Прагу?

– Да, и я тоже.

– Но вы же обещали поднять тревогу?!

– И я сделаю это. Но, Ленка, я обещал поднять тревогу тогда, когда появляться в этой лаборатории для меня было смертельной опасностью. Теперь же я напишу письмо с рисунками и всякими объяснениями и отправлю его императору, а второе письмо я отправлю принцу Савойскому. Это все, что я могу сделать.

Она вскинула голову:

– Верно. Никто не может ожидать и требовать от тебя большего.

Она отвернулась и сцепила руки за спиной в замок, но потом вспомнила, что на ней юбка разорвана, кинулась закрываться разорванными полами.

– Погоди секундочку, – сказал Бен. В мгновение ока он нашел железную булавку и протянул ей: – Вот.

– Спасибо. Что ж, мне теперь вновь придется отвлекать стражу для того, чтобы вы с сэром Исааком сумели незамеченными выскользнуть из ворот?

– О! – только и выдохнул Бен. Он старался отвести взгляд в сторону, но не мог его оторвать от ее голых ног и рук, стягивающих разорванные полы юбки. Наконец она сколола лоскуты принесенной им булавкой. – Нет, мы с сэром Исааком покинем город тем же путем, что и прибыли сюда. – Он махнул рукой в сторону окна, а затем похлопал по деревянному борту лодки. – Мы улетим.

– Вот на этом? На лодке Иоганна Кеплера? Ты можешь сделать так, что она полетит? – В ее глазах появился странный блеск.

– Мы можем заставить летать любую лодку. Но это, как я понял, лунный корабль, поэтому он должен летать как-то по-особенному.

– Нечего смеяться! – выкрикнула Ленка. – Это на самом деле лунный корабль, во всяком случае, он предназначался для таких полетов. Говорят, что Кеплер летал в нем на Луну, чтобы потом написать об этом трактат.

Бен скептически вздернул брови:

– Очень я в этом сомневаюсь.

– Что это ты сомневаешься? Если ты можешь заставить лодку летать, то почему он не мог?

– У него не было для этого достаточных знаний. Но, Ленка, послушай, этот корабль просто так не сможет подняться в воздух. Вот если в него закачать горячий воздух, то он поднимется вверх. И если у основания сделать горелку для нагревания воздуха и он наполнит оболочку, то корабль полетит и будет лететь, пока воздух не остынет. А после этого корабль вновь опустится на землю, преодолев совсем небольшое расстояние.

– А есть способ сделать так, чтобы воздух все время оставался горячим?

– Воздух будет все время горячим, если горелка будет работать постоянно или же если сделать алхимическое устройство, подающее тепло непрерывно, с тем чтобы воздух все время оставался разреженным. Когда я был мальчиком, я в бумажные фонарики вставлял свечки и заставлял фонарики подниматься вверх и летать.

– А что, разве у этой лодки не могло быть когда-то алхимического нагревательного устройства?

Бен глянул на нее с некоторым удивлением.

– Я не знаю. У тебя есть основания думать, что такое устройство было?

Она отвернулась.

– Да Я видела, как корабль летал. И там не было никакого огня.

Бен сдвинул брови и посмотрел на лодку, затем принялся стаскивать с нее шелковый купол.

– Если и было такое устройство, – по ходу объяснял он, – то путь до Луны зигзагообразный, и на некоторых его участках нет атмосферы, так что человеку там нечем дышать Он бы просто задохнулся во время такого путешествия.

– Задохнулся? – Ее лицо застыло, сделалось как каменное. Затем она кивнула и сказала. – Понятно.

– Ленка, почему это тебя так волнует? Что тебя так тянет к Луне?

Она не ответила, а он в следующее мгновение забыл, о чем ее спрашивал, – он увидел устройство на дне лодки, размером с человеческую голову, по форме напоминавшее круглую чашу, совершенно гладкую внутри, закрытую сверху внахлест восемью пластинами, похожими на лепестки цветка, только загнутые внутрь. Рычаг с боку устройства был предназначен для того, чтобы открывать и закрывать лепестки-пластины. Когда они были максимально широко раскрыты, то внутрь можно было засунуть кулак.

Бен присвистнул.

– Ленка, вот оно – устройство.

– А! Правда! А ты знаешь, как оно работает?

– Это скорее всего катализатор. В чашу помещалось какое то вещество, и таким образом вырабатывался теплый воздух.

– Роса, – сказала Ленка. – Роса. Утренняя роса. Говорили, что она падает с Луны, а утром Луна ее вновь к себе притягивает.

Бен покачал головой.

– Нет, такого быть не может. Роса – это просто вода, конденсирующаяся из воздуха в результате его охлаждения, химически она ничем не отличается от обычной воды. Но, кто знает, может быть, это и была простая вода? – Он почти лег на дно лодки, чтобы получше рассмотреть устройство, затем поднялся. – Так, нам нужна вода.

Несколько минут они рыскали по лаборатории, пока Ленка наконец не нашла бутылку с надписью «aqua». Она еще больше выросла в его глазах: бутылка была из цветного стекла, но она смогла прочитать латинские буквы и понять, что они значат. Он надеялся, что надпись на бутылке не обманывает их, что это действительно самая обычная «aqua», а не «aqua fortis», или «aqua regis», или еще какое химическое соединение. Нетерпеливо он схватил бутылку и поспешно вернулся к устройству, плеснул немного воды в чашу.

Вода зашипела, в разные стороны полетели брызги, и вода исчезла – без пара, без запаха.

– Никакого тепла не выделилось, – сказала Ленка.

– Нет, нет. Его и не должно быть, но я все понял. Смотри.

Он еще побегал по лаборатории, пока не нашел листок пергамента. Он ловко свернул из него некое подобие маленькой коробочки.

– Вот об этом я тебе только что рассказывал, – пояснил Бен. – Если внутрь вставить зажженную свечу, го вот эта коробочка будет выталкиваться вверх силой горячего воздуха. Сейчас я буду держать ее над этой чашей, а ты лей в нее воду.

Ленка кивнула и принялась лить воду, и почти в то же самое мгновение Бен почувствовал, как натянулись края маленького воздушного шара, сделанного из бумаги. Когда он его отпустил, коробочка-шар поднялась вверх, к самому потолку лаборатории. Ленка за спиной Бена издала какие-то нечленораздельные звуки, выражающие восторг, отчего Бен испытал прилив гордости.

– Восхитительно, – сказал он. – И это было сделано людьми так много лет назад.

Он вспомнил астрономические часы на Староместской площади и слова Ньютона об утраченных знаниях. Но как можно было утратить знания, если люди такие изобретательные? Как могло такое случиться, что это устройство пролежало здесь в полной безвестности сотню лет?

Неожиданно ему пришла в голову мысль провести еще один эксперимент. Он рысью пересек лабораторию и схватил прибор в форме воронки, который он заметил еще раньше.

– Что это? – спросила Ленка.

– Aquafier. Он конденсирует воду из воздуха.

– А-а-а, – протянула Ленка.

Она наблюдала, как он, открутив болты, снял устройство с лодки, после чего вставил aquafier в отверстие чаши.

– Возьми-ка вот за этот конец шелковой оболочки шара и помоги мне подтянуть отверстие шара к этому устройству, – попросил он Ленку. – Я хочу посмотреть, с какой скоростью работает этот генератор.

Она с готовностью кивнула и потянула за конец шелковой оболочки. Они пристроили ее отверстие непосредственно над устройством, края оболочки придавили книгами, сейчас испытуемый генератор шипел и брызгался с большим удовольствием.

– Ну вот, – довольно произнес Бен, – сейчас мы все и увидим.

– И если все работает, то тогда на этом корабле мы сможем улететь? – спросила Ленка.

– Думаю, что да, но мы не полетим. Наша лодка более практичная. На этом воздушном корабле невозможно будет взлететь с этой башни по той простой причине, что нам придется выйти с ним на площадь и… – Вдруг он замолчал на полуслове и уставился на нее. – «Мы»? Ты сказала «мы»?

– Да. Я хочу покинуть Прагу вместе с вами на этом воздушном корабле – ты же сделаешь так, что он полетит?

– Ленка, но это очень опасно.

– Не опаснее, чем здесь оставаться. Если вы улетите, а на меня падет пусть даже малейшее подозрение – ведь стражник видел, как мы вместе ходили в Математическую башню, – мне несдобровать, меня уж точно повесят. А ты обещал, что не допустишь этого.

– Да, обещал, – согласился Бен, – но и с нами лететь вовсе не безопасно.

– Но я хочу полететь на воздушном корабле, – сказала Ленка.

Бен поджал губы, пытаясь найти убедительную отговорку, но ничего путного, кроме того, что Ньютон не одобрит этого, ему в голову не приходило.

– Очень хорошо, – сказал он, – но сэр Исаак не должен об этом знать, тебе придется спрятаться и оставаться в укрытии до самого последнего момента, когда Ньютон уже ничего не сможет сделать. Будь осторожна, пока меня здесь не будет.

– А куда ты уходишь?

– Мне нужно переговорить с Робертом и Фриском.

– Это безрассудство, в одной эгиде тебе не выйти из замка, еще сложнее будет вернуться сюда.

– У Роберта в комнате есть еще две эгиды. – Бен помолчал, затем бросил на нее пытливый взгляд: – Кто тебе передал послание от старика-еврея?

Она заколебалась, но потом все же ответила:

– Клаус. Один из карликов принцессы.

– Принцессы Марии-Терезии?

– Да.

Бен расплылся в улыбке:

– Ну, тогда я знаю, что надо делать.

 

17

Принцесса, колдун и огненный дождь

– Реазет Рамаи.

– А-а-а? – Глаза маленькой принцессы широко распахнулись, и ее голова на подушке завертелась из стороны в сторону.

– Реазет Рамаи, – повторил Бен.

– Ученик Ньютона? Где вы? – спросила она сердито, кулачками протирая глаза и садясь на постели.

– Я здесь, только невидимый, ваше высочество. Мне пришлось претерпеть столько опасностей, чтобы пробраться к вам, и я прошу прощения, что разбудил вас в такой поздний час.

– Мой отец очень зол на вас. И я тоже!

Бену хотелось бы более отчетливо видеть сквозь эгиду, но он боялся рисковать. В спальне, насколько он мог рассмотреть, из прислуги юной принцессы не было никого, только громко храпела миниатюрная няня, ей полагалось спать в одной комнате с принцессой. Бен настроил эгиду на самые низкие частоты, и теперь его скрывала лишь темнота спальни. Он проник сюда через окно, которое, по словам Ленки, почти всегда было открыто. С величайшей предосторожностью он проскользнул мимо наружной стражи и очень порадовался, что стал таким искусным в этом деле.

– Отвечайте мне, или я закричу! – потребовала Мария-Терезия, голосом визгливым и громким, что совсем не устраивало Бена.

– Тише, принцесса. А то вы поднимете на ноги всех ваших слуг, о том, что я здесь, не должен знать никто, кроме вас. Я пришел к вам потому, что только вы можете спасти Священную Римскую Империю от зловредной Турции. Появление здесь черного колдуна по имени Уазам… э-э-э… Ха Разим заставило меня прийти к вам и просить о помощи. Принцесса, судьба империи отныне в ваших руках.

– Что это значит? И кто такой Уазам? – спросила девочка, и Бен поздравил себя: принцесса спросила тихо и с явным любопытством. Он заинтриговал ее, пусть даже ненадолго.

– Что это значит? А то, что в последнее время здесь произошло очень много событий, – прошептал Бен. – Кто такой Уазам? Я сейчас расскажу. В Турции живет самый злой на свете колдун, которого зовут Уазам Ха Разим. Это он своими злыми чарами заставил пасть Вену.

– А мне так нравилась Вена, – мечтательно сказала девочка, но Бен догадался, что она лишь повторяла слова, слышанные ею от взрослых. Ей самой не было и трех лет, когда блистательная Вена пала.

– А на мою долю не выпало счастья там побывать, но я надеюсь, что мне когда-нибудь удастся увидеть этот чудесный город. Но вначале нам нужно победить этого злодея – Уазама. У него черное сердце, и он хранит его в секретном кувшине, а кувшин находится за семью морями, тринадцатью пустынями и пятью горами в стране под названием Китай. Злой Уазам так далеко прячет свое сердце для того, чтобы его нельзя было убить ни выстрелом пушки, ни острым мечом. Но самое ужасное в том, что Уазам Ха Разим может легко менять свой облик. То он появляется в виде дракона, то в виде грифона, то в облике прекрасной женщины, а в последнее время он стал появляться в моем облике.

– В вашем?

– Да, ваше высочество. Именно поэтому стража позволила ему войти в Прагу и проникнуть в замок.

– Мы должны немедленно обо всем этом рассказать моему папе!

– Конечно, мы так и поступим, принцесса, а пока, прошу вас, дослушайте меня до конца.

– Я слушаю, рассказывайте.

– Я знаю, что вы настоящая Габсбург, принцесса, потому что вы мудрая и разумная. И вот сейчас, когда злой волшебник оказался в Праге, он проник в мою спальню и, пока я спал, заколдовал меня, поместил в гроб и бросил гроб в Влтаву. Он хотел, чтобы я уплыл далеко-далеко. Последнее, что я слышал, – это злобный смех и хвастливые слова злодея о том, как он убьет вашего отца и сделает вас своей невестой.

– Он очень глупый. Я никогда не выйду замуж за злого колдуна.

– Вначале вы его не узнаете, он предстанет перед вами красивым, благородным и мудрым.

– Ах, вот как!

– В моем облике он уже пытался убить вашего отца, но у него ничего не вышло, потому что сэр Исаак такой же сильный маг, как и Уазам, но только белый, и он своим белым колдовством защитил вашего отца. А я тем временем сумел выбраться из моей водяной темницы…

– Как? Как вам это удалось?

– У меня был флакончик с волшебным напитком, – сказал Бен, наслаждаясь тем, с какой легкостью его рот исторгает все эти фантазии. Принцесса была хоть и совсем маленькой, но все же женщиной, и это особенно вдохновляло его фантазию, как и всегда в обществе женщин, за исключением, пожалуй, Ленки. – И я хотел подарить его вам, ваше высочество, но мне пришлось выпить его, и я сразу превратился в крошечного комарика и смог сквозь маленькую щелочку в гробу выбраться на волю. А затем уже, надев свои волшебные башмаки, я пошел по воде назад, но вскоре узнал, что вся стража и все солдаты ищут меня как убийцу. И я пришел сюда, к вам, чтобы предупредить вас, поскольку только я знаю, что Уазам все еще находится в городе, и, скорее всего, в Пражском Граде, и замышляет новые злодейства.

– А как сейчас он выглядит?

– Даже не знаю, он может принять любой облик, какой ему заблагорассудится. Он может быть одним из Джентльменов Золотого Ключа, одним из слуг или стражником. Вот поэтому мы должны быть очень осторожными и особенно внимательными к тем, с кем разговариваем. – Он тяжело вздохнул. – Вот я вам рассказал всю историю, принцесса, и вы теперь единственная, кто может спасти нас. Вы готовы помочь?

Принцесса сложила на груди руки и многозначительно округлила глаза:

– Ну конечно! Я же из рода Габсбургов!

– Хорошо, в таком случае я попрошу вас кое-что сделать, хотя это, возможно, и покажется вам странным.

– Что же?

– Во-первых, среди ваших слуг есть один по имени Клаус, мне отлично известно, что он заслуживает полного доверия. Как только я уйду, вы немедленно должны будете передать ему пакет, который я оставлю вам, а он немедленно должен будет доставить его по назначению.

– Сделайтесь видимым, а то я не могу так с вами разговаривать.

– Очень хорошо, ваше высочество. Но никто не должен знать, что я был здесь.

Из кармана камзола он достал ключ, Мария-Терезия захихикала и тихонько захлопала в ладоши, когда Бен начал проявляться. В другом конце спальни няня заворчала и заворочалась во сне, но, слава богу, не проснулась.

– Если бы вы не подали условный тайный знак, то я бы приняла вас за Уазама, – призналась принцесса.

– Да, он не знает нашего секретного пароля, – сказал Бен. – И именно в этом заключается его ошибка. Но вы должны сделать еще кое-что.

Он достал маленькую бутылочку, плотно закрытую пробкой.

– Ах, это моя порция того волшебного снадобья, с помощью которого можно превратиться в крошечного комарика?

– Нет, принцесса, то снадобье мне пришлось выпить самому, но придет время, и я приготовлю для вас точно такой же напиток. А в этой бутылочке совершенно особое снадобье. Видите ли, я абсолютно уверен, что Уазам прячется где-то у ворот замка, он или невидимый, или принял облик стражника, он выжидает того момента, когда ваш отец отправится на охоту. Что же вы в таком случае должны сделать? А вы должны вместе со своей свитой объехать вокруг Пражского Града от улицы Святого Георгия до самых ворот, повторяя слова, которым я вас научу, и разбрызгивая содержимое этой бутылочки. Разбрызгивайте понемножку на протяжении всего пути, а остатки вылейте у самых ворот. От этого все невидимое станет видимым, а все притворное явит свое истинное обличье. И вы должны все это проделать в три часа дня. Вы сделаете это?

– Просто вылить содержимое бутылочки на землю?

– Да. А я тем временем буду ждать рядом. Как только Уазам проявит свой лик, я его изловлю волшебной петлей. Вам нравится мой план?

– Очень нравится, – ликовала юная принцесса. – Думаю, и папе моему очень понравится.

– Конечно, и папе понравится. Но только пока о нашем плане никому ни слова. Вы теперь так много знаете, что должны понимать, что и ваш отец может явиться не тем, кем он кажется. Злобный Уазам может прятаться под каким угодно обликом. Он может превратиться в одного из ваших слуг, кроме Клауса, конечно. По этой причине вам никому ничего не следует говорить о том, что вы делаете.

– Я все понимаю, и не стоит мне об этом лишний раз напоминать.

– Вы совершенно правы, принцесса. А сейчас я должен уйти и продолжить свои научные занятия. Я надеюсь, мы с вами очень скоро вновь увидимся. Пожелайте мне удачи!

– Разумеется, мы скоро вновь встретимся. И тогда уже вы присоединитесь к моей свите. И, возможно, когда-нибудь мы с вами поженимся.

– Ах, ваше высочество, я должен признаться, что я всего лишь простой человек, хотя и великий маг. Мне никогда не разрешат жениться на вас. Все, на что я могу надеяться, – это верно и преданно служить вам.

– Когда я стану императрицей, – нетерпеливо и легкомысленно выпалила девочка, – я смогу выйти замуж за кого захочу.

– Совершенно верно, а сейчас не забудьте, как только я уйду, вы должны отправить Клауса с этим пакетом. Если он не попадет в руки моих друзей, то тогда наш план рухнет.

– Я не забуду, – заверила принцесса.

Небо уже предрассветно серело, когда Бен возвращался назад в башню. Бледный свет разгонял мрак ночи, и вместе с этим светом в голове Бена зародились сомнения. Что он натворил? Играючи он вручил свою судьбу в руки капризного ребенка. Если она хоть кому-нибудь скажет о его ночном визите, если письмо и эгида попадут не в те руки, погибель ему обеспечена.

Но разве, не рискуя, можно чего-либо добиться. А он своей хитро придуманной историей заинтриговал девочку.

На улице, примыкавшей к башне, менялся караул, и стражники были заняты разговорами, так что проскользнуть в ворота Бену не составило особого труда. Он тихо окликнул Ленку, и она вышла из укрытия, где ждала его.

– Все прошло хорошо? – спросила она.

Он пожал плечами:

– Будем надеяться. Похоже, принцесса увлеклась моим планом.

– Она легко увлекается, но не надо забывать, что она непостоянна и капризна. И мне твой план совсем не нравится.

– Ну, тогда тебе нужно было проявить больше настойчивости и отговорить меня в тот момент, когда я тебе его излагал, а не сейчас, когда все сделано.

Ленка вскинула брови:

– Насколько я помню, я приложила все свои усилия, чтобы тебя отговорить. Но, похоже, твои уши ничего не слышат, кроме собственных речей.

– Может быть, и так, – ответил Бен, – но сейчас уже ни к чему тратить слова понапрасну. Лучше помоги мне подготовить воздушный корабль.

Бен не имел ни малейшего желания прикасаться к шару. Казалось, сидящий внутри шара malakus излучал злобу. Бен чувствовал неприятное покалывание в мозгу, и мысли начинали путаться, будто кто-то нарочно мешал им течь обычным ходом. Бен всеми силами старался не замечать этот треклятый шар. Он не знал точно, какую роль играет пирамида в локализации злой воли malakus, поэтому счел благоразумным оттащить лодку подальше и только после этого присоединил к ней канаты. Следующие несколько часов они с Ленкой потратили на то, что проверяли лодку на прочность, не подгнило ли где что, упаковывали книги и тетради с записями, а также собрали весь – получилось не так уж и много – провиант и воду, что нашли в лаборатории. Бен надеялся, что Ньютон догадается принести с собой еще еды и, главное, воды.

Также Бен упаковал приборы, как ему казалось, весьма необходимые в путешествии: компас, астролябию и небольшой телескоп. Среди многочисленных приборов, находившихся в лаборатории, он обнаружил еще несколько симпатичных компасов, чьи стрелки не просто указывали на север, а способны были находить себе подобные объекты, в какой бы части света они ни были. Стрелка одного из таких компасов указывала на запад, что заставило Бена гадать, а не в Лондоне ли находится двойник этого компаса, счастливо уцелевший после падения кометы. И он положил его в лодку – вдруг пригодится – к вещам, собранным к отъезду. Еще один компас показывал на юго-восток, но как только он взял его в руки, стрелка дернулась и заметалась. Растерявшись, Бен подумал, что этот компас сломан, потому что с каждым шагом, который он делал, стрелка отклонялась, меняя направление.

Причина такого странного поведения компаса была настолько простой, что Бен почувствовал себя настоящим болваном, что сразу не разобрался, в чем дело: пара компаса находилась здесь же, в лаборатории. И он без особого труда нашел ее в ящике стола. «Парой» оказалась узкая металлическая пластинка длиной три дюйма. Немного подумав, он спрятал пластинку в щель между камней в стене башни, нацарапал слово «Прага» на медном футляре компаса и положил компас в лодку.

И тут взгляд его упал на talos, и он содрогнулся. На самом ли деле дух голема упрятан в эту странную телесную оболочку? Talos не двигался, и вообще, если дух и находился внутри, он не подавал никаких признаков, по которым его можно было бы обнаружить. И отчего-то Бен не верил словам Ньютона. Он не верил, что убийца действительно укрощен. И он решил не подходить особенно близко к talos.

Когда стрелка часов начала приближаться к трем, он подошел к окну, выходящему на Пражский Град.

– Что ты хочешь там увидеть? – спросила Ленка.

– Принцессу и ее карликов. Я собираюсь к ним присоединиться. Если ей не удастся вылить зелье, что я ей дал, то я сделаю это сам из своей собственной бутылочки.

– Ну, это уж совсем какая-то глупая затея, – сказала Ленка. – Зачем было придумывать такой план с вывертами, чтобы потом не верить в его исполнение?

– Ты сама и ответила на свой вопрос, – сказал Бен. – В первую очередь заваливаются те планы, которые, как ты говоришь, с вывертом. В идеале я, конечно, надеюсь, что все пройдет как нельзя лучше и принцесса выльет зелье. Но наш мир не идеален, в чем убеждал меня один мой знакомый француз. А что касается Роберта и Фриска, то им я обязан жизнью. Кроме всего прочего, нам нужен Фриск, если мы хотим получить поддержку армии Швеции. А я не знаю, где ее искать. – Он улыбнулся и подмигнул Ленке. – Но мне приятно, что ты за меня волнуешься.

Она нахмурилась:

– Если тебя схватят, то, когда сэр Исаак меня обнаружит здесь, он меня с собой не возьмет, и мне придется остаться в Праге. Вот что меня на самом деле волнует.

– А-а-а, понятно, – произнес Бен с напускным разочарованием. – Пойдем-ка, я тебе кое-что покажу. – Они подошли к лодке. – Ты заметила вот это? – спросил он, постучав по доске верхней палубы.

– А что там?

– Маленькая хитрость. Смотри.

Он нажал на одну из завитушек, украшавших борт лодки. Раздался слабый щелчок, и часть палубы приподнялась. Зацепив пальцем, Бен открыл крышку потайного люка. Там было пространство, небольшое, но все же в нем мог поместиться человек ростом с Ленку.

– Я обнаружил этот люк в то время, пока ты искала еду, – пояснил Бен. – Здесь я спрячу те вещи, о которых я не хочу, чтобы знал сэр Исаак.

– Какие такие вещи?

– Крафтпистоль, который остался у меня в комнате…

– Ты хочешь вернуться туда?

– Да. Еще свои волшебные башмаки, в которых можно ходить по воде, мушкет, порох, пули. Но большую часть этого тайника я предоставлю тебе.

– Я должна здесь спрятаться? – Девушка с великим сомнением заглянула внутрь.

– Ленка, но он же и слушать не захочет о том, чтобы ты летела с нами в лодке. Я уже думал об этом. Сюда и Фриска с Робертом не допустят. Лучше всего спрятаться и дождаться, когда мы поднимемся в воздух, а потом уже можно будет выбраться из укрытия. Если со мной что-нибудь случится или если вдруг Ньютон придет, ты тогда спрячешься здесь.

– И долго мне там сидеть?

– Не долго, стоит нам только в воздух подняться, и тогда он уже не выбросит тебя за борт. В этом смысле я его знаю, по крайней мере мне так кажется.

– Хотелось бы надеяться.

За окном послышались звуки барабанов, медных тарелок и гобоев.

– А, вот и принцесса со своей свитой. Ну, поцелуй меня, чтоб мне сопутствовала удача.

– Тебе не нужна удача, тебе нужно немного здравого смысла.

– Ну хорошо, поцелуй, чтобы он у меня появился.

– Я никогда не слышала и сама не замечала, чтобы поцелуй прибавлял мужчине здравого смысла, как раз наоборот.

– Хм, ты бы поменьше в теории упражнялась и побольше в практике, все лучше было бы, – заметил Бен.

Она сложила на груди руки, и на губах ее заиграла чуть заметная улыбка, предлагающая отойти подальше. Ему ничего не оставалось, как пожать плечами и начать спускаться по лестнице вниз, по дороге включив эгиду.

Принцесса со своей свитой показалась из-за угла, как раз тут Бен их и поджидал, готовый присоединиться к процессии. Стражи нигде не было видно, и ему не составило труда пристроиться за пятым, последним карликом. Все они ослепительно сияли золотыми доспехами. Паланкин принцессы, возглавлявший процессию, был украшен сверкающими драгоценными камнями, а вокруг него слегка покачивались птицы, сделанные из железа. В такой процессии он в своей призрачно мерцающей эгиде мог оставаться незамеченным, а если бы его даже и заметили, то легко могли принять за новую магическую игрушку, которыми так увлекалась юная принцесса.

Следом за процессией поднимался легкий туман, а вместе с ним в душе Бена поднималась надежда.

Двигаясь таким образом, поезд принцессы достиг ворот, стража поспешила на испанский манер преклонить колени перед ее высочеством. Бен тем временем окинул взглядом огромную площадь, образованную стенами дворцов, – не видно ли где подобных ему призраков.

Он услышал, как впереди Мария-Терезия выкрикнула:

– Покажись, злодей!

Вскоре и солдаты подняли крик: появилось густое облако, и в мгновение ока туман заполнил весь огромный двор. Но Бен успел заметить, как будто заколыхались расположенные в геометрическом порядке черно-белые квадраты фасада Тосканского дворца, стоявшего на противоположной стороне площади, и Бен победно потряс кулаками.

Еще через несколько мгновений Бену показалось, что он слышит, как его друзья бегут к нему. Он развернулся и рысью рванул в третий двор, где туман был не такой густой. Затем, чтобы окончательно убедиться в их присутствии, он начал пристально вглядываться в туман и различил наконец два расплывающихся силуэта, которые двигались по улице Святого Георгия к Черной башне. Где-то позади медленно затихали резкие выкрики принцессы и рев стражи.

Несмотря на охватившее его торжество, что все пока идет по задуманному им плану, в голове зародились новые сомнения и неприятные мысли. Стража у ворот, конечно же, не осмелится расспрашивать принцессу о причинах ее столь странного поведения, но она доложит об этом кому следует, после чего сразу же найдется тот, кто осмелится задать принцессе вопросы. И далее все будет зависеть от того, как быстро она на них ответит, если сразу, то стража немедленно прибудет в Черную башню, если поломается, то у них в запасе окажется немного времени.

Бен надеялся выиграть хотя бы несколько часов.

Где-то вдалеке невидимый гигант охнул и протяжно застонал, сотрясая воздух так, что, казалось, барабанные перепонки лопнут. Булыжники у Бена под ногами задрожали. Удивленно он поднял взгляд к небу, но небо было чистым, грозовые тучи не пачкали чернотой его голубизну. Он нахмурился в недоумении, и вдруг засиял ослепительный свет.

Он закричал и закрыл глаза. Но свет успел проникнуть в мозг и пульсировал там, и от этого казалось, будто мозг лопнул и медленно разлетается на кусочки. На фоне ослепительного сияния его до судорог испуганное сознание нарисовало ужасную картину – летит чернохвостая комета с ядром в виде насмешливого красного глаза malakus. Ньютон ошибся или лгал, и вот сейчас – секунда-две – и все будет кончено. Как только комета на огромной скорости ударится о Землю, от Пражского Града не то что камня на камне не останется, он просто разлетится на мириады атомов.

Но прошло мгновение, а Бен оставался все еще жив, хотя глаза жгло, как огнем. Какая-то здравая сила заставила его достать ключ и отключить эгиду.

Он стоял в нескольких шагах от базилики и почти ничего не видел из-за черных точек перед глазами. Несколько сбившихся в кучку монашек кричали и тыкали в его сторону пальцами. Это вывело его из оцепенения, и он побежал. Впереди, шатаясь и еле переставляя ноги, как пьяные, шли Роберт и Фриск.

– Сюда! – закричал он.

– Бен? – прохрипел Роберт.

– Быстрее!

Отдаленные взрывы повторялись в ритме сердцебиения, его зрение наконец восстановилось, и он уныло отметил про себя, что небо над головой сияло и переливалось всеми цветами радуги. И не оттого, что цвета эгиды сгорели и впитались в роговую оболочку его глаз, но потому что над городом развернули защитный экран.

Кто-то атаковал Прагу.

– Что за чертовщина? – ворчал Роберт, пока они втроем неслись вверх по улице Святого Георгия. Толпы народа наводнили узкую улочку, и на троих бегущих никто не обращал ни малейшего внимания, все кричали, задрав головы кверху.

– Городской щит развернут. Он похож на наши эгиды, только значительно больших размеров, и, когда он активируется, то наши эгиды… – У Бена не хватило дыхания для дальнейших объяснений. Он хотел сказать, что если две линзы разделить, то они превращаются в увеличительные стекла, а если их при этом еще и расположить на одной линии, то они взаимно усиливаются.

Что-то в этом роде произошло и с их «одеждой Адама»

– Да отстань ты со своими научными глупостями, – крикнул в ответ Роберт. – Сейчас главное – добежать туда, где безопасно.

Толпы валили из Лобковицкого дворца, который стоял рядом с башней, и в давке стражник уже почти пропустил их, но в самый последний момент закричал и угрожающе поднял алебарду. Фриск ударом эфеса сабли сломал ему нос, и стражник со стонами повалился на брусчатку.

Бен несся вверх по винтовой лестнице, как одержимый. Ему казалось, что мир вокруг него рушится, каким-то невероятным образом время повернулось вспять, и он возвращается в печатню, охваченную пламенем, где убит его брат, а следом за ним гонится дьявол. И вдруг он отчетливо понял, что этот безумный хаос и есть реальность жизни. Люди из этого хаоса строят фантастические миры, придумывают различные объяснения, пытаясь придать реальности смысл. Но стоит только набраться смелости и увидеть реальность такой, какая она есть на самом деле, то она начинается казаться не чем иным, как сном сумасшедшего.

И это все терзало его так, что горло сдавило, он подлетел к двери и с разбегу ударился в нее. Дверь была закрыта.

– Ленка! – завопил он, тарабаня в тяжелую дверь лаборатории. – Ленка, открой!

И только тут до него дошло, что у него есть ключ.

Он открыл дверь и задохнулся на мгновение от того, что он увидел, вернее – не увидел. Сверкающий шар, деревянная лодка, приготовленные им вещи – все исчезло, и Ленки нигде не было видно.

Часть крыши была разобрана, в зияющем проломе мерцало радужным сиянием небо, и поднимался вверх лунный корабль, подмигивая красным огоньком на носу корабля стоял – ошибиться было нельзя – Ньютон, он в своем ярко-красном камзоле походил на красногрудую птицу, парящую среди сверкающих вечными льдами гор.

А вдалеке, там, где заканчивалось золотое сияние шпилей Праги, ветер раздувал черные паруса армады кораблей – они вместе с огненным дождем исторгались из кроваво-красной точки на небе.

 

1

Василиса

Адриана прижалась щекой к груди Эркюля, представляя, что это – бесконечная Вселенная. Его мышцы и кожа – всего лишь внешний полог, за которым спиралью закручивающаяся темная бездна, где сверкают драгоценными камнями загадочные планеты. Удары его сердца – ритм, подчиняясь которому, планеты вовлекаются в танец, простой ритм, за которым стоит музыка сфер. Во Вселенной Эркюля его сердце было Богом, без него все остановится, померкнут его глаза-звезды, тепло его губ превратится в вечный холод.

– Ты снова ушла куда-то далеко-далеко, – прошептал Эркюль, гладя ее по голове.

– Да.

– Можно спросить, в каких облаках ты витаешь?

– Я думаю о тебе, мой дорогой.

Лицо его расплылось в довольной улыбке, и эта удовлетворенность нежно убаюкала его, зачаровала, увлекла в сон. Ритм работы его солнечной системы замедлился.

И у Вселенной должно быть такое же сердце, подумалось Адриане. Непременно должно быть. И хотя она видела замысловатый узор, в который сплетались тысячи действующих во Вселенной сил, видела, как джинны проделывают ходы в эфире, словно муравьи в муравейнике, она никак не могла услышать биение сердца этой Вселенной. Иными словами, она никак не могла увидеть Бога.

Неужели возможно такое, что «Корай» все же был прав? Может ли быть такое, что суеверия «Корая» вовсе и не суеверия, а правда, и мир проклят и обречен существовать без Бога? И если это так, то как человек может удостоиться милосердия, прощения и спасения?

Ей милость Бога была необходима, как воздух.

Но вместе с тем эта мысль заставляла ее смеяться над собой. Разве эту думу она должна была лелеять, скитаясь в компании Ле Лупа? Она не достойна была даже помышлять о ней. Но тогда она не могла ни чувствовать, ни думать, ни рассуждать. Сейчас может, хотя и вновь скитается с людьми неприкаянными, сиротами, лишившимися родной страны. Сейчас она может, хотя и едет верхом на пугливой лошади и вожжи держит в одной руке.

Тело Эркюля дышало теплом, и в ее засыпающем сознании ее собственное тело превратилось в планету. И эта планета неспешно вращалась вокруг оси своего сознания и с еще большей непринужденностью скользила по эллиптической орбите. Из года в год она проходила по тем же самым местам: вот она возле самого солнца и ощущает его обжигающий жар; а вот – в афелии, в самой далекой точке от источника жизненного тепла. И в это мгновение, на пороге провала в сон, она испытала подобие сурового покоя, будто ее жизнь не знала попеременного движения вверх-вниз, а лишь скользила по орбите, неизменно следуя по одному и тому же маршруту. Хотя и это было в какой-то степени иллюзией – орбиты планет не являлись чем-то раз и навсегда установленным. Слабое притяжение со стороны других небесных тел создавало едва уловимые гармонии, которые непрерывно видоизменялись, и оттого ее жизнь, неизменно описывая один и тот же круг, приобретала новые вариации, подобно тому как развивается тема в фуге. Придет время, и совокупность кругов и вариаций достигнет своего предельного объема и разрушит ее орбиту, и она навсегда останется в солнечном потоке света или же в темных безднах за его пределами.

И пусть на мгновение посреди бесконечных скитаний по неласковым просторам земли Адриана де Морней де Моншеврой ощутила покой, и она знала, что этот покой краток, но знала и то, что когда-нибудь этот миг вновь повторится. И в этом промежуточном состоянии между сновидениями и парением духа она услышала голос. Голос принадлежал одному из ее джиннов – и таким образом это был ее собственный голос, – но мелодия его, воспроизводимая ее верными эфирными слугами, отличалась от всех тех мелодий, что она слышала раньше.

– Мадемуазель, какое счастье, что я наконец нашла тебя, – звучал голос.

– Кто ты? – спросила Адриана.

– Та, что так долго тебя искала.

Адриану всколыхнуло легкое беспокойство. Это было что-то новое. Из предосторожности она призвала джинни встать поближе к ней. Вдруг это один из злодеев, о которых ей рассказывала Креси?

– Тогда покажись. Ты человек или джинн?

Голос весело рассмеялся:

– Я не malakus, если ты об этом спрашиваешь. Я человек, мадемуазель, человек, как и ты. Я твоя сестра.

– Сестра? Но что за глупость!

– Это вовсе не глупость. Chairete, Korai, Athenes therapainai.

Адриана вздрогнула и непроизвольно ответила:

– Chairete.

– Enthade euthetoumen temeron, – пропел голос.

– Не glaux, ho drakon, he parthenos, – закончила фразу Адриана, и уже через силу: – Ну хватит. Кто ты?

– Одна из «Корая».

– Этого ответа недостаточно. Назови свое имя.

– Это не совсем учтиво, – зазвенел голос, – я же не знаю твоего имени. Но я хочу, чтобы ты мне доверяла, поэтому я назову себя. Я – Василиса Карева.

– Это русское имя, – догадалась Адриана.

– Да, мадемуазель, это русское имя.

– В таком случае ты принадлежишь к моим врагам.

– Будь я твоим врагом, я бы не назвала тебе своего настоящего имени, я бы не позволила тебе понять, что я русская. Будь я твоим врагом, я бы приказала войскам, что со всех сторон окружают твою маленькую группку, взять вас всех в плен…

– Здесь нет никаких войск, – прервала голос Адриана. – Мои джинны предупредили бы меня об этом.

– Ты не единственная колдунья в этом мире, моя дорогая, – ответила Карева, – и ты совсем недавно ею стала. В нашем деле есть определенные хитрости и тонкости, которые тебе совершенно не известны. Существа, названные тобой джиннами, не особенно смышлены, по крайней мере те, с которыми мы с тобой имеем дело. Их возможности ограниченны, и их легко обмануть.

Адриана не нашлась что возразить. Вдруг они действительно окружены? Ей хотелось верить, что сказанные слова не нужно понимать как «выставленные вами часовые мертвы».

– Чего ты хочешь?

– Только одного, чтобы моя сестра «Корая» была на моей стороне. В этом мире мужчин мы очень нужны друг другу.

Эти слова были так в стиле Креси.

– Это не ответ. Чего ты хочешь от меня? Что я должна сделать?

– Я хочу только одного – чтобы ты присоединилась ко мне. Чтобы мы могли встретиться во плоти и поговорить…

– Кому ты служишь?

– Кораю. – И затем как-то неохотно голос добавил: – И русскому царю. Он ценит таких, как ты и я, и никто больше на всем белом свете не умеет нас ценить.

– Он ценит «Корай»?

– Ах, моя дорогая, он, конечно же, ничего не знает о «Корае». Я имею в виду, что он высоко чтит философов и науку. Он дает нам убежище, утешение… все, что нам необходимо для продолжения наших научных исследований. Разве ты располагаешь всем этим сейчас?

– Да, у меня все это было, пока ваши войска не перебили всех моих друзей.

– Это было несчастное стечение обстоятельств. Но я в этом не принимала участия. Герцог направлялся в Богемию, а Россия воюет с Богемией.

– Но я не помню, чтобы нам дали шанс добровольно сдаться.

– Сейчас тяжелые времена, и, как я уже сказала, это не моих рук дело. И все же я не могу поверить, что в военном обозе у тебя была библиотека и лаборатория для твоих научных занятий. И если ты веришь, что так называемая Священная Римская Империя обеспечит тебя – женщину – всем необходимым, то ты глубоко заблуждаешься.

– А твой царь не в пример лучше? – скептически бросила Адриана.

– Мой царь, прежде всего, реалист. Он не погряз, как европейские королевские дворы, в глупых условностях и иллюзиях. Он приближает к себе людей, оценивая их заслуги, и вознаграждает их по заслугам, й потому даже человек из крестьянского сословия может получить дворянское звание, если он – или она – обладает выдающимся талантом и мастерством. Его жена из литовских крестьянок, а один из его ближайших сподвижников – самого простого звания. И я – женщина из бедной и незнатной семьи – занимаю почетное место при его дворе.

– Как ты нашла меня?

– И ты спрашиваешь? Ты слишком открыто пользовалась услугами malakim. И потому нет ничего удивительного в том, что тебя заметили. Мне о тебе сообщили по эфирному самописцу, и я поспешила на поиски. И вот я нашла тебя и очень тому рада. И ты должна радоваться, что первой нашла тебя я, а не кто-то другой.

– Да, я очень рада этому.

– Ты должна понять меня. Я могу спасти твою жизнь, более того, я могу спасти жизнь твоих друзей. Я не обманываю тебя, русский царь к своим друзьям великодушен, к врагам – беспощаден. Ты на какое-то время ускользнула от его внимания, но это был всего лишь короткий отрезок времени.

Адриана растянула губы в улыбке, радости она никакой не испытывала, ее голова по-прежнему покоилась на мерно вздымающейся груди Эркюля.

– У меня есть два пути: либо присоединиться к вам, либо умереть?

– Думаю, что именно так.

– Какое необычное предложение, я должна обсудить его со своими друзьями.

– Пожалуйста, обсуди.

– И я думаю, что ты должна прийти сюда во плоти и изложить свои условия.

– Я согласна. Условимся – завтра вечером, часов в шесть. Идет? Я возьму с собой еду, и мы устроим пир.

– Боюсь, я забыла свои часы в Версале, и мне сложно быть пунктуальной, – едко заметила Адриана.

– Я пошлю – как ты их называешь? джинна? – сообщить тебе время. Ну что ж, прощаюсь с тобой до завтра.

– До завтра, – ответила Адриана.

– И что же, мы должны ей верить? – спросил Эркюль.

– Нет, не должны, – ответила Креси.

– А что говорят дозорные, Эркюль? – спросила Адриана.

Эркюль скривился и смахнул грязь с сапог. Они втроем сидели на стволе поваленного старого дуба и смотрели на простирающуюся перед глазами равнину, забрызганную фиолетовыми пятнышками головок чертополоха. Вдалеке равнина обрывалась, и стеной вставал лес. Там прятался враг и вот уже три дня шел за ними по пятам.

– Московиты там, – сказал Эркюль и махнул в сторону запада, – и там, – он махнул на север, – и там, – он показал на восток. – Как это все в лесу может обернуться, я не знаю, но, случись мне при таком раскладе оказаться с ними за карточным столом, я бы не стал рисковать и начинать с ними игру.

– Значит, в этом она права, и мы действительно окружены, – сказала Адриана.

– Она не только в этом права, – заметила Креси, глядя на восток.

Адриана повернула голову в ту сторону и тоже увидела восемь всадников, они быстро приближались.

Эркюль кивнул:

– Их всего восемь. Издалека видно, что московиты сверкают драгоценными камнями.

– За исключением одной, – усмехнулась Адриана.

Эркюль нагнулся, поцеловал ее в мочку уха и прошептал:

– Женщины, которые меня сейчас окружают, драгоценнее всех камней, что украшают этих мужчин.

– Может быть, попробуем прорваться? Поедем прямо им навстречу.

– Все от тебя зависит. Ты готова потягаться с их колдуньей?

– Боюсь, что нет, – призналась Адриана.

– Не позволяй ей тебя обманывать, Адриана, – предупредила ее Креси. – Она может выдавать себя за всемогущую, но на самом деле это может оказаться всего лишь маской. Скорее всего, это уловка, чтобы поселить в твоей душе сомнения. Так крестьянин убеждает рыцаря отбросить в сторону меч.

– Скорее всего, так оно и есть. Но эти всадники, их же всего восемь…

– Давайте послушаем, что за условия они нам выдвинут, – рассудительно заключил Эркюль.

– Давайте послушаем, – согласилась Адриана.

Креси лишь пожала плечами и кончиком меча срезала головку чертополоха.

Василиса Карева оказалась женщиной невысокого роста, с черными как смоль волосами и раскосыми, почти азиатскими глазами. На ней были костюм для верховой езды из кроваво-алого бархата и пелерина из густого черного меха, на голове круглая соболья шапочка. Сопровождавших ее мужчин отличали обычные для московитов зеленого сукна кафтаны и черные треуголки, лица у них, как и у Каревой, имели азиатские черты. К их седлам были приторочены по две кобуры с пистолетами, на боку у каждого всадника – по криво изогнутой сабле.

– День добрый, – поздоровались московиты, когда Адриана подошла к ним ближе. – Надеемся, вы готовы попировать с нами на лоне природы.

Один из всадников спешился, нарочито избегая касаться своего оружия, и начал спускать на землю корзины с едой и напитками.

– Я бы хотела просто поговорить, – тихо заметила Адриана.

– И два дела можно делать сразу. Вы…

– Адриана де Морней де Моншеврой. А это мои друзья – мсье д'Аргенсон и мадемуазель де Креси.

Карева приготовилась соскочить с седла, но замерла и посмотрела на Адриану:

– Вы позволите?

– Да, конечно.

Русская колдунья спрыгнула на землю и сделала реверанс.

– Очень рада со всеми вами познакомиться. Мадемуазель де Креси, ваша слава бежит впереди вас.

Креси едва заметно улыбнулась:

– Как мне не повезло, – проговорила она.

Несмотря на возражения Адрианы, московиты начали распаковывать корзины. И вдруг сопротивление Адрианы ослабло, как только она увидела жирных перепелов, черный хлеб, вино, жареную свинину. Это был сильнейший искус для ослабленного голодом и грубой пищей тела.

У нее потекли слюнки от вида появляющихся из корзин яств, но она постаралась не замечать своего состояния и, показывая на землю, сказала:

– Боюсь, наши кресла остались у герцога.

Карева пожала плечами, аккуратно подобрала юбку и грациозно опустилась на землю.

– Вы уверены, что не хотите начать встречу с трапезы?

– Уверена, – ответила Адриана.

– Ну… хорошо, давайте тогда быстро обсудим дела и уже потом начнем наслаждаться трапезой.

– Я очень сомневаюсь, что мы будем наслаждаться трапезой, мадам, – вмешался в разговор Эркюль, – после того, как услышим то, что вы намерены нам сообщить.

Она удивленно посмотрела на него:

– Мсье читает чужие мысли и способен предвидеть будущее? Если так, то он должен был бы знать, что я мадемуазель, а не мадам.

Эркюль нахмурился, но ничего на это не ответил. Карева восприняла это как знак того, что ей позволено продолжать.

– Мой царь предлагает вам, – оживилась Василиса, – вам и вашим друзьям, мадемуазель де Моншеврой, поселиться во дворце Санкт-Петербурга.

– Вы дворцом тюрьму называете?

Карева покачала головой:

– Вовсе нет. Вы сможете свободно передвигаться не только в пределах дворца, но и по городу, правда, на определенных условиях. Вы должны будете присягнуть на верность царю, и вы не должны будете покидать город без царского на то позволения. В отдельных случаях вам достаточно будет разрешения президента Академии наук.

Адриана развернулась к ней, и Василиса улыбнулась:

– Да, я так и думала, что это вас заинтересует. Вы, мадемуазель, можете стать полноправным членом академии.

Адриана с удивлением взглянула на нее:

– Как такое возможно?

– Именно это возможно, мадемуазель. Я не буду вас обманывать, утверждая, что это вызывает особый восторг философов-мужчин, но все же это истинная правда. Русский царь определяет мужчине и женщине то место, которого они, по его разумению, достойны.

– А какая участь ждет мадемуазель де Креси и мсье д'Аргенсона?

– Они могут заняться тем, что им придется по душе, хотя царь особенно ценит в своих подданных усердие и трудолюбие. Насколько мне известно, мадемуазель де Креси обладает многими достойными качествами, как, полагаю, и мсье д'Аргенсон.

– А что будет с остальными? – задал вопрос Эркюль, указывая в сторону солдат, в пыльных, с пятнами крови камзолах, расположившихся группкой неподалеку от них.

– У нас им не грозит опасность, но они могут и здесь остаться, это как вы решите. Но, конечно, их необходимо разоружить, и, кроме того…

– Оставить их здесь и безоружными – значит, обречь их на верную смерть.

– Я же сказала, они могут отправиться с нами, если присягнут на верность царю. Для них у нас найдется полезное занятие, они смогут трудиться на судостроительных верфях, отливать пушки…

– Они солдаты, – не дала договорить ей Адриана. – Они останутся при оружии и будут моей личной охраной.

Улыбка на лице Каревой застыла.

– Это совершенно невозможно, – ответила она.

– В таком случае упаковывайте корзины и возвращайтесь к царю. Мы примем смерть все вместе.

– Мадемуазель, не впадайте в крайность. Сохраняйте достойное вас благоразумие.

– Именно благоразумие заставляет меня принять подобное решение. Только в том случае, если они останутся при мне, я могу быть совершенно уверена, что с ними хорошо обращаются. Со своей стороны я могу гарантировать, что они никогда не поднимут оружия против вашего царя до тех пор, пока он будет верен своему слову. Но они должны остаться со мной под командованием мсье д'Аргенсона. Если вас это не устраивает, мы будем с оружием в руках защищать свои жизни.

Несколько мгновений, не моргая, Карева смотрела на Адриану.

– Это не в моей власти, мадемуазель, даровать вам подобные привилегии.

– А в чьей же?

– Только сам царь принимает подобные решения.

– Хорошо, в таком случае передайте мои пожелания царю.

Карева изящно повела плечами.

– Очень хорошо, – сказала она. – Что вы скажете на то, чтобы отправиться к нему вместе?

– В Санкт-Петербург?

– Нет, что вы, он значительно ближе. Мы можем проехать туда вместе. При этом ваши люди останутся при оружии и будут сопровождать вас. Вы принимаете такое предложение?

Адриана пристально вглядывалась в лицо женщины, ища в нем намек на ее коварство, но лицо не давало никаких поводов для подозрений. Если она откажется от этого предложения, они едва ли доживут до завтрашнего утра. Лжет эта женщина или нет, но поездка в стан русских даст ей время оценить силы и определить слабые места противника. Она посмотрела на Эркюля, который чуть приподнял одну бровь, что означало – ей принимать решение. Креси поджала губы – сигнал с тем же смыслом.

– Очень хорошо, – сказала Адриана, – мы согласны.

– Вот и отлично. Ну а теперь вы дадите себя уговорить отведать нашего угощения?

Креси тихо кашлянула:

– Что касается меня, то я соглашусь с превеликим удовольствием. Но, надеюсь, вы не сочтете это за дурной тон, если я попрошу вас отведать первой.

Карева широко улыбнулась и что-то сказала по-русски своим спутникам. Те засмеялись, и один что-то ответил ей также по-русски.

– Они говорят, что у вас сердце настоящей казачки, – перевела Карева Креси. – И я с ним полностью согласна.

– Вы нас обяжете, – сказала Адриана, – если вы поделитесь вашим угощением и с нашими солдатами. Я не буду есть, пока не удостоверюсь, что они получили хотя бы по куску хлеба.

Карева улыбнулась еще шире:

– А у вас, моя дорогая, сердце настоящей царицы.

 

2

Карл

– Я так понимаю, что это был наш шанс на спасение, – произнес Роберт, стоя за спиной Бена.

– Проклятие! – закричал Бен и ударил кулаком по подоконнику. – Ну что ему стоило подождать каких-нибудь пару… – Он умолк на полуслове и огляделся: – Ленка!

Но он точно знал, что ему никто не ответит.

– Что это такое? – спросил Фриск удивленно и тихо, кивая в сторону летящих по небу кораблей.

– Смерть падает на наши головы с неба, – пробормотал Бен. – Я ожидал комету, но на нас обрушилось нечто иное.

– Корабли. Корабли летают по небу. Царь Петр должен быть этим очень доволен… – проронил Фриск.

Бен прислонился спиной к стене, смутно догадываясь, что он не способен сейчас о чем-то говорить. Не каждый день ты видишь армаду кораблей, плывущих по воздуху.

– Ну, и что нам теперь делать? – спросил Роберт, и в его голосе прозвучала решимость к действию.

– Воспользоваться другим способом бегства, – ответил Фриск. – В общей свалке это будет не так уж сложно.

– Но и не так уж просто, – парировал Роберт. – Вон по лестнице кто-то поднимается. Судя по топоту, их там много.

– Запри дверь, – попросил Бен. – Дайте мне немного подумать.

Роберт в мгновение ока оказался у двери, но вместо того чтобы закрыть дверь, он достал пистолет и выглянул на лестницу. Сразу вслед за этим лабораторию сотряс оглушительный взрыв и внутрь хлынул серый дым. Послышался хор воплей, после чего Роберт закрыл тяжелую дверь и задвинул засов.

– Думай, да побыстрее, – сказал он.

– Да и так ясно, что надо делать, – ответил Бен. Он подошел к щели в стене, где спрятал пластинку, на которую был настроен компас, вытащил ее и положил себе в карман, после чего повернулся к друзьям: – Придется нам прыгать.

Роберт с сомнением посмотрел вниз – около пятидесяти футов, не шутка.

– Думаю, на научном языке «прыгать» имеет не то значение, что в обычной жизни.

Бен язвительно усмехнулся и покачал головой:

– Слышал историю о дефенестрации?

– Чего-чего?

– В Средние века Прага была протестантской, но правил в городе католик. В один прекрасный день толпа взбунтовалась и выбросила его вместе с секретарем из окна верхнего этажа дворца. Но они оба остались живы, потому что их одежда надулась, подобно парусу, замедлила падение и смягчила приземление. – Бен кивнул в угол лаборатории: там внушительным холмом возвышалась шелковая оболочка шара, которую он надувал газовым генератором.

– Ну уж нет, только не это. Лучше давай порвем его на ленты и сплетем веревки, – сказал Роберт, запуская руки в шелковую массу.

– Да у нас времени нет, скоро стража сюда ворвется.

И словно в подтверждение его слов, железные петли двери застонали от удара, за ним последовал еще один.

– Мы должны прыгать все вместе, разом, – уже командовал Бен.

– Ну и то хорошо, что вместе и разом на тот свет отправимся, – съязвил Роберт.

– Чем зубоскалить, предложи вариант лучше.

Через минуту они уже стояли на крыше, каждый мертвой хваткой вцепился в свободный угол шелковой оболочки шара. Она только наполовину была наполнена воздухом и напоминала увядший гриб. Подняться в воздух на таком «воздушном шаре» было совершенно невозможно, особенно если учесть, что вниз его тянули своим весом трое взрослых мужчин.

– Нам нужно, чтобы отверстие оболочки все время было внизу и наполнялось воздухом, тогда мы сможем плавно приземлиться, – пояснил Бен.

– Представляю, что это будет за мягкая посадка, – проворчал Роберт.

Дверь вновь сотряслась, жалобно взвыла и перекосилась. На какое-то время все стихло.

– Эта тишина – недобрый знак, – заметил Фриск. – Нашли, видно, верный способ взломать дверь.

Не успел он договорить, как пламя ворвалось в щели дверного проема. За дверью истошно завопили от боли, похоже, пламя кого-то обожгло.

– Вперед! – закричал Бен и прыгнул.

Фриск сразу же последовал за ним, но Роберт на секунду замешкался, и их завертело. Бен стиснул зубы, чтобы не закричать, он вдруг осознал, что тверди под ногами нет, и ему вдруг показалось, что шелковая оболочка сейчас свернется и вместе с ними камнем упадет на землю. Так бы оно, наверное, и случилось, если бы их в круговерти не ударило о стену башни. Больше всех досталось Роберту, Бен и Фриск налетели уже на него. Но благодаря этому столкновению их воздушный шар перестал кружиться. Он так рванулся вверх, наполняясь воздухом, что Бен едва удержал свой угол в руках. Он вцепился в него еще сильнее, костяшки пальцев побелели, и наблюдал, как со сверхъестественной скоростью приближалась земля. Затрещал, ломаясь, мелкий кустарник, росший у подножия башни. Они приземлились, ударившись ногами о твердую землю, и этот удар, пройдя сквозь все тело, как сквозь пустоту, застрял в голове.

Когда они выпутывались из-под разорванного шелкового полога, вокруг завизжали пули – в них стреляли сверху, из башни. Пригнув головы, они почти кубарем скатились по склону берега Влтавы, сопровождаемые непрерывными и очень живописными ругательствами Роберта.

Несколько минут спустя, когда их уже было не видно с башни, они сошлись вместе. Внизу перед ними Влтава делала поворот, несла свои воды безмятежно, совершенно равнодушная к взрывам и охваченному пламенем небу над Прагой. Огромными морскими звездами вспыхивали в небе взрывы, свидетельствуя о том, что защитный экран продолжает спасать город; однако поднимающиеся с земли столбы огня и густого черного дыма говорили о том, что местами он пробит. Бену было видно, как на противоположном берегу реки, в Старе Месте, людские потоки текли по улицам, подобно муравьям, поспешно покидающим свой муравейник, безжалостно смятый ногой гиганта. Они группками толпились на берегу, густо усыпанному лодками.

– Все живы? – спросил Бен.

– Хоть и пострадали изрядно, но живы. Кажись, у меня лодыжка сломана, – пожаловался Роберт.

– Была б сломана, ты б не бежал зайцем вприпрыжку, – усмехнулся Фриск.

– Кто знает, на что человек способен в минуту смертельной опасности.

– Идем, – оживился Бен.

– Куда теперь?

– В Пражской Венеции нас ждет лодка.

– Вот черт, – заворчал Роберт, – опять в воду лезть.

Вкруговую по берегу острова стояли солдаты, они не стреляли, а саблями и мечами отгоняли от острова пловцов, насмерть перепуганных происходящим. Не успела троица выползти из воды на берег, как к ним подлетели два солдата, выглядевшие весьма устрашающе. Но, увидев их дворянское облачение, они переменились в лице.

– Извините, господа, – сказал один из них, – но, когда нас атакуют, мы в первую очередь должны охранять лодки его величества. Я понимаю, что вы напуганы, но… – Солдат замолчал, сурово глядя на Бена. – Der Lehrling! – выкрикнул он. – В ружье! Здесь убийца!

У Бена было лишь мгновение, чтобы пожалеть, что за последние два года он стал так популярен. По-видимому, в Праге не осталось ни одного человека, который не знал бы его в лицо!

Фриск, ледяным взглядом оценив обстановку, без единого звука выхватил саблю и бросился на солдата. Солдат в ужасе выпучил глаза, обнаженной сабле он мог противопоставить только небольшой кинжал, с которым не в бой вступать, а безоружных разгонять. Зазвенела сталь, и солдат отскочил назад, но Фриск не дал ему уйти. Роберт уже успел обнажить свою испанскую шпагу и бросился на второго солдата, в этот момент к ним подлетел третий.

Сыпя проклятиями, Бен неуклюже вытащил кинжал. Он приобрел его за красивый вид – рукоятку украшал изящно сделанный медный грифон, он-то и привлек его внимание, – но каков кинжал в деле, Бен не знал, как не знал и самого дела. Неуверенно сжимая в руке кинжал, он замахнулся им на третьего солдата так, как учил его Роберт.

Его противник зло ухмыльнулся – то ли от вида, с которым Бен занес руку для удара, то ли от выражения его глаз, Бен не понял – и неожиданно, выставив вперед меч, бросился на Бена. Бен, подавляя крик ужаса, бил кинжалом по мечу, стараясь отпихнуть его в сторону, сам при этом суетливо отступая назад. А его противник уверенно наступал.

Бен кое-как отбил еще два удара, а в следующее мгновение сталь клинка блеснула у самой его груди, и он почувствовал странную боль, какую раньше не знал: все его тело пронзил холод. Бен перестал кричать только потому, что рот его онемел от ужаса и сам собой закрылся; он выронил кинжал.

В это же самое мгновение сабля Фриска полоснула солдата по лицу, разбив ему нос. Солдат, завопив от боли, упал плашмя.

Подскочил Роберт:

– Бен? Бежим!

Бен хотел сказать, что не может бежать, что умирает, но он не мог выговорить ни слова. Он лишь смотрел ошеломленно, как сочится сквозь пальцы, зажимавшие рану, кровь.

Роберт и Фриск справились с солдатами только потому, что те не воспользовались пистолетами. Они подхватили Бена и побежали к ботному дому, который больше походил на замок. Он почему-то не охранялся. Солдат на острове было немного, верно, большая их часть вернулась в свои полки, туда, где разгорался более серьезный бой, а здесь осталась только береговая охрана. У ботного дома их встретил совсем молоденький солдатик, который тут же лишился своего вооружения, состоявшего из мушкета и меча.

– Которую? – выкрикнул Роберт.

У королевского причала стояли на якоре в основном прогулочные суденышки: баржа, несколько небольших яхт, у одной из них нос украшала фигура орла.

– Любую, – ответил Фриск. – Будем надеяться, что московиты не перекрыли путь по реке.

Роберт недоуменно посмотрел на него:

– А чего им его перекрывать, им же выгодно: чем больше народу из города сбежит, тем меньше защитников.

– Для них главное, чтобы император не сбежал. Давай быстрее. Нам надо успеть проскочить, а то скоро хлынет поток из замка великосветских особ, спасающихся бегством.

Бен наконец смог открыть рот. Он решил перед смертью хотя бы друзей спасти.

– Возьмите ту, у которой морской конек на носу, – пробормотал он.

– А почему эту?

– Она магическая, как мои башмаки, если она на ходу.

– Ну в таком случае…

У миниатюрного корабля – всего пятнадцать футов длиной – действительно был на носу морской конек и зубчатый планшир, как у военного корабля.

– Нет, грести трудно будет, – воспротивился Фриск.

– У нее паровая машина, – пробормотал Бен. – Роберт в Лондоне водил локомотив, он все знает. Я вам буду не нужен. Счастливого пути, друзья мои. Найдите Ньютона. Позаботьтесь о Ленке. Сообщите моему отцу…

– Рот закрой и не каркай! – заорал Роберт. – Подохнуть захотел? Не выйдет!

Бен опустил глаза и посмотрел на свою рубашку, голова у него закружилась: вся рубашка была красной от крови, будто на него вылили ведро краски.

– Боюсь, как раз это и выйдет, – пробормотал Бен.

– Я позабочусь о нем, – сказал Фриск. – Я поднял якорь, остальное за тобой, только поторопись.

– Хорошо, – крикнул в ответ Роберт.

Бен же лежал на спине на палубе. У него над головой радужное небо в последний раз содрогнулось и вспыхнуло белым светом.

– Вот и все, – слабо пробормотал он. – Праге конец. И мне тоже.

Фриск возился с его рубашкой, но Бен даже не хотел смотреть, что он там делает.

– Это еще не конец Праги, – возразил Фриск. – Богемией правили немцы, а теперь будут править московиты. А Прага как стояла, так и будет стоять. И ты жив останешься. А сейчас сделай глубокий вдох.

Совершенно растерянный, Бен глубоко вдохнул и в этот момент почувствовал, как палуба мелко задрожала – заработала паровая машина. А потом ему сделалось так больно, так больно, что воцарился мрак.

Он пришел в себя, ощутил всем телом мелкое подрагивание палубы и увидел звезды над головой. Среди звезд висела почти полная Луна, и он долго не мог вспомнить, где находится. Он и лежал так, глядя на желтоватый туман, образующийся вокруг Луны, напрягая память, пытаясь разобрать, о чем там тихо переговариваются Роберт и Фриск. Он попробовал пошевелиться, и будто змея впилась ему в грудь, так больно сделалось.

– Роберт! – позвал он слабо.

– А! Очухался! – послышался откуда-то голос Роберта.

В следующее мгновение он и сам появился и опустился подле Бена.

– Ну, как ты?

– Я что, умираю?

– А меня-то ты чего спрашиваешь об этом, я тебе что, священник, что ли? – усмехнулся Роберт. – Я, конечно, не врач, но, кажись, жить будешь. Все не так страшно. Повреждены мышцы и ребро, а легкое целехонько. И к тому же правая сторона задета. Фриск прижег рану порохом.

– Мы далеко от Праги отплыли?

– Наверное. Один из воздушных кораблей погнался за нами, но куда ему… У этой лодки такой ход, что им в жизни нас не догнать.

– Я ее для императора делал.

– Плохо то, – присоединился к разговору Фриск, – что наша лодка плывет, виляя, как и сама река, а воздушный корабль движется по прямой. Пока ты спал, они нас раза два чуть не поймали. Если бы им удалось нас обогнать на значительное расстояние, то они бы перегородили нам дорогу. Их, видно, наша скорость смутила, но помяните мое слово, будь у них побольше выдержки и настойчивости, они бы нас наверняка сцапали.

– А с чего бы им проявлять выдержку и настойчивость? – удивился Роберт.

– Так видно же, что это лодка не простая, с научной начинкой, не какая-нибудь крестьянская посудина. Им могло втемяшиться, что на ней удирает либо сам император, либо еще какое важное лицо.

– А мы вверх или вниз по течению идем?

– Вверх, зачем нам вниз, если нам нужно туда, где шведская армия стоит.

Бен кивнул:

– А-а-а. Но ты же утверждаешь, что московиты нас рано или поздно все равно схватят.

– Да, если мы будем плыть по реке.

– Ну а как нам еще можно передвигаться?

Фриск нетерпеливо заметил:

– Нам в любом случае очень скоро придется сойти на берег. Дальше на юг совсем мелко, и мы там не пройдем.

– У тебя есть предложение? – осведомился Роберт.

– Да, оставить лодку и присоединиться к моим людям.

– Ты хочешь сказать, что мы пешком должны отправиться в Вену?

– Нет. Мои люди стоят лагерем неподалеку, к югу от Праги, здесь совсем близко.

– Капитан Фриск, раньше вы нам ничего не говорили о своих людях.

– Не было для того подходящего случая.

– А как же Бен дойдет до этого лагеря?

Он же ранен.

– На своем веку я видал людей, которые путешествовали и с более серьезными ранами.

– Уверен, что многие из них умирали по дороге, – язвительно заметил Роберт.

– Ничего, Робин, я дойду, если кто-нибудь из вас подставит мне плечо. Как же мы, сэр, найдем ваш лагерь?

Фриск достал из кармана какую-то вещицу, похожую на часы.

– У меня есть эфирный компас, – сказал он. – Он покажет, где лагерь.

Бен сел, поморщившись от боли.

– Нам нужно найти Ньютона. Это, господин Фриск, тоже входит в ваше задание, не так ли? Вы же сами говорили, что должны либо склонить Ньютона на свою сторону, либо убить.

– Все так.

– В таком случае вы должны помочь мне найти Ньютона.

Едва заметная загадочная улыбка появилась на лице Фриска:

– Я знаю, куда он мог направиться.

– Да? Но откуда вам это известно?

– Я сделал ему то же предложение, что и вам, но он отказался. Но если он не желает попасть в руки русским, то ему больше некуда направиться.

Бен удивленно вытаращил глаза:

– А когда вы сделали ему это предложение?

– В общем-то, это не я лично вел с ним разговор, а один из моих людей, и было это не так давно. И я вернулся сюда, потому что от него не было ответа.

– И даже не заикались об этом?

– Не было…

– Не было для того подходящего случая. Что-то уж слишком часто вы эту фразу повторяете, капитан Фриск. И после всего этого вы хотите, чтобы мы вам доверяли?

– Я думаю, вы должны мне доверять, потому что сейчас только я могу помочь вам.

Бен раздумывал, он не забыл, что второй частью задания Фриска было убить его. Сможет ли Роберт в поединке победить Фриска? Он не был в этом уверен.

– Ну что ж, давайте отправимся на поиски ваших людей, пока у нас еще есть такая возможность.

Почти всю дорогу они несли его на себе, хотя Бен и старался переставлять ноги. Он сделал вывод, что при потере крови чувствуешь себя, как пьяный. Поля и фермерские домики, которые они проходили, расплывались у него перед глазами и казались миражами.

В одном местечке Роберт с Фриском купили лошадей у подвернувшегося толстяка, плохо, но зато очень громко говорящего по-немецки. Наверное, третий раз за всю свою жизнь Бен оказался верхом на лошади. Он обхватил Роберта сзади руками и всю дорогу, пока они ехали, кривился от боли. И, несмотря на эту боль, от мерного покачивания он то и дело проваливался в сон. В очередной раз он проснулся от радостных криков. С трудом разлепив глаза, он увидел толпу людей, около тридцати или чуть более, одетых в такую же форму, как и Фриск при первой встрече. Они потрясали оружием и радостно приветствовали Фриска.

Бена перенесли в палатку, отведенную под лазарет, ему дали выпить вина, оно одурманило его воспаленный мозг и погрузило в тяжелый сон.

Как монотонное жужжание комара, медленно, издалека приближались звуки голосов, наконец они преобразились в немецкую речь. Он открыл глаза, свет живого огня освещал палатку, ноздри приятно ласкал запах глинтвейна.

– Должно быть, он заключил сделку с султаном. Проклятое турецкое вероломство.

– Да, ваше величество, – сказал молодой человек с волосами цвета меди. – Все сошлись во мнении, что вам нужно искать убежище.

– Искать убежище? Девять лет, если не более, я считал, что нашел убежище у турок. Мои солдаты смело сражались в боях на их стороне и проливали за них свою кровь, и что в награду? Предательство! Хватит. Сегодня же ночью я отправляюсь в Венецию. Я хочу посмотреть в глаза этим трусливым туркам, прежде чем они сбегут. И, если на то будет Божья воля, переломлю ситуацию.

– Но, государь…

– Лейтенант, более тысячи шведов находятся сейчас в Венеции, и я не брошу их на произвол судьбы, знайте это.

Лейтенант печально улыбнулся:

– Да, ваше величество, мы знаем это. Но все же…

– Ваше величество, – пробормотал Бен, приподнимаясь на локте.

– А, мистер Франклин, – произнес Фриск.

– Он еще кое-что забыл нам сказать, – проворчал где-то сзади Роберт. – Позвольте представить вам Карла Двенадцатого, короля Швеции.

У Бена недостало сил что-либо ответить, он лишь кивнул, и не потому, что не был поражен присутствием здесь короля, а потому, что более не последовало со шведской стороны никаких действий.

Фриск – вернее, Карл слегка улыбнулся:

– Когда-нибудь, господин Франклин, мы с вами вернемся к нашему предыдущему разговору о ценности монархии, но сейчас, боюсь, эту тему придется отложить.

– Господин… То есть, ваше величество…

– Лучше «господин», – произнес Карл. – У нас у всех очень важные дела в Венеции. – Он повернулся к лейтенанту: – Разошлите сообщения по эфирным самописцам. Пусть те люди, которым мы доверяем, достанут нам свежих лошадей. – Он кивнул в сторону Бена. – Он не может ехать верхом, выделите людей, которые его понесут. Я хочу, чтобы через час мы уже снялись с лагеря, а через пять дней я желаю быть в Венеции.

– Через пять дней?! – воскликнул Роберт. – Отсюда до Венеции пять сотен миль, а может, и того больше.

– В день мы должны преодолевать по сотне миль, не так ли? – воскликнул Карл.

– Но зачем… – произнес Бен, – зачем такая спешка?

Карл подался вперед, голос его зазвучал тихо и жестко.

– Затем, чтобы царь Петр не оказался в Венеции раньше нас.

 

3

Тонущий город

– Вместо улиц каналы, – обронил Красные Мокасины, прищурившись и вглядываясь вдаль.

– Ага, – поддакнул Таг, – я же говорил тебе. Это прямо чудо какое-то!

Красные Мокасины искал чудо и нашел его, но оно было не чудеснее обычной гремучей змеи, паука или угря. Алжир показался ему невыносимым городом, а Венеция выглядела и того хуже. Разглядывая город, он вспомнил слова привидевшегося ему во сне бледнолицего вождя ока нахолло, хотя кто его знает, кем было то видение на самом деле. Он вспомнил подводный город из камня и полусгнившего дерева, жители которого превращали плененных ими людей в существа, подобные ракам по духу и с сердцами пиявок.

И сейчас он приближался к городу, возведенному из камня и полусгнившего дерева, который, должно быть, только вчера поднялся из морских глубин, и он не вызывал у Красных Мокасин никаких чувств, кроме отвращения. Сердце у него екнуло, когда он вспомнил, как его враг намекал на родство, существующее между ним и европейцами. Венеция была первым настоящим городом ока нахолло, который ему довелось увидеть воочию, а в Алжире люди и лицом, и волосами были темнее даже его самого. Но он помнил и другие рассказы, о голландцах например, которые тоже жили в городах, находящихся ниже уровня моря, и где вместо улиц – каналы. Он встречал голландцев, и у них были белые лица, как и в легенде об ока нахолло.

Старейшины говорили, что народ чоктау вышел из водного мира, что лежал глубоко-глубоко, и было это в Начале времен. Чтобы стать людьми, они, подобно ракам, разорвали свою оболочку. И с тех пор уже много-много лет чоктау живут под лучами палящего солнца. Вероятно, европейцы покинули мир воды совсем недавно и потому ближе к нижнему миру, к преисподней. Этим, видно, и объясняются их любовь к закрытым, ограниченным пространствам, эта мания закрывать тело и все их невероятные поступки. Они – существа, которые застряли где-то посредине, и не понять, то ли они из грязи и мути поднимаются, то ли опускаются туда.

Красные Мокасины окинул взглядом свой европейский костюм, пытаясь представить, сколько времени потребуется ока нахолло, чтобы превратить индейца чоктау в себе подобного, и по телу у него пробежала дрожь. И ему захотелось вернуться домой, обзавестись семьей, возделывать землю, охотиться на оленей, воевать с племенем чикасо. Словом, он хотел оставаться самим собой – индейцем чоктау.

Казалось, все прочие на корабле, кроме него, восторженно принимают Венецию, и даже люди с таким же далеко не белым цветом кожи, как у Фернандо. Они наперебой трещали о развлечениях и удовольствиях, что ждут их в городе, и громче всего кричали о достоинствах венецианских женщин. Таг уже успел пообещать ему снова «повеселиться на славу», но Красные Мокасины сомневался, что он вынесет еще одну ночь подобного веселья, особенно в городе, чьи улицы полны воды и готовы поглотить каждого пьяного, в них свалившегося.

Нет! Если уж он должен войти в воды Венеции, то ее воды в него не войдут. Так же как и в Алжире, здесь все предвещало обернуться его неведомым врагом, желающим его погубить. Этот враг неотступно следует за ним. Трижды на пути к Венеции он ловил на себе пристальный взгляд, и трижды враг его исчезал, не оставив следа.

Подошел Нейрн. Чувствовалось, что он нервничает.

– На твоем лице беспокойство, – сказал Нейрн.

– А у меня есть причина для беспокойства?

Нейрн нахмурился:

– Пока все идет, как и обещал Рива. Никто нас не беспокоил, пока мы плыли по Средиземному морю, да и здесь, должен признать, обхождение учтивое. Ты обратил внимание, что Венецию покидают турецкие корабли?

Красные Мокасины печально улыбнулся:

– Я так и не научился отличать, какой стране принадлежит корабль.

– За последние несколько часов я насчитал семь турецких кораблей, которые покинули порт. Посмотри вокруг повнимательней, похоже, здесь каждый стремится покинуть порт.

– Вы думаете, Венеции угрожает какая-то опасность?

– Думаю, здесь происходит нечто для нас неожиданное.

«Возможно, преисподняя готовится вновь поглотить Венецию, – подумал Красные Мокасины, – вернуть ее туда, откуда она вышла».

– А что венецианец говорит на этот счет? – вслух спросил он.

– Я не знаю. Он сошел на берег, надеюсь, вернется.

Доменико Рива вернулся часов через пять, с лицом довольно мрачным.

– Вы обещали через час вернуться, – встретил его Черная Борода, грозно сверкая глазами.

Рива опустил голову и беспомощно развел руками:

– Простите. Но все… Пожалуйста, соберите совет.

Черная Борода медленно повернул голову и прищурился.

– Думаю, тебе лучше мне рассказать, что происходит, и сделать это прямо сейчас. – Он говорил небрежно, едва выговаривая слова. – Не пройдет и часа, как в гавани не останется ни одного корабля, кроме наших. Так вот, я хочу знать, что они знают такое, чего мы не знаем.

– Молю о прощении, – начал Рива, – но я и в мыслях не имел что-либо скрывать от вас. Все сходится к тому, что очень скоро в Венецию вторгнутся вражеские войска.

– Вторгнутся вражеские войска?

– Да. Корабли московитов уже на подходе.

– Что я слышу! Откуда они идут? Через Босфор? Да Турция их там на куски разорвет.

– Не разорвет, и на то есть две причины, капитан.

– Причины?

– Во-первых, русский царь и турецкий султан заключили дружественный союз. И Венецию турецкие корабли покидают не из страха, а в силу договоренности. Во-вторых… – Он замолчал, глядя вокруг полубезумными глазами.

– Начал, так договаривай! – рявкнул Черная Борода.

– А во-вторых, сюда идет необычный флот.

– Что значит «необычный»?

– Обычный флот по воде плывет, – сказал Рива. – А русская армада совсем не по воде сюда идет.

Казалось, впервые совет выказывал полное единодушие.

– Нам какой резон в этом? – удивился Черная Борода. – Это война не наша.

– Да если бы и наша, что бы мы могли сделать? – вставил Мэтер.

– Мы не можем рисковать нашими кораблями, – поддакнул Бьенвиль.

– Я понимаю ваше беспокойство, – промямлил Рива. – И честно говоря, я даже не знаю, как тут все дело обернется. На первый взгляд все выглядит плохо, но, с другой стороны, есть шанс, и хочу вас убедить, что это и ваш счастливый шанс.

– И в чем он? – спросил Мэтер.

Рива сцепил в замок руки:

– Вот почти два десятка лет, как Турция верховодит нами. Разве вы не видите, сколько они здесь своих мечетей понаставили? А если бы вы по городу походили, то еще больше бы увидели. И вот наконец-то, слава богу, мы дождались, они уходят.

– Они не уходят, они уступают место русскому царю.

– Да, но вы понимаете, это всего лишь хитрость. Султан уже давно устал от шведского короля Карла, а может, он даже и боится его, поскольку янычары очень уважительно к нему относятся.

– Ну и что из того? – удивился Бьенвиль. – Янычары всего лишь простые солдаты.

Рива покачал головой:

– Не скажите. Янычары – сила, и к тому же своенравная сила. Они не раз сбрасывали турецких султанов с трона. Некогда – давно это, правда, было – янычары безропотно исполняли все желания правителя Блистательной Порты. А сейчас они сильны и самостоятельны, особенно в провинциях, таких как Венеция. Может статься и так, что они даже и не заметят приказа арестовать шведского короля со всеми его людьми, такое уже бывало. Но султан, понимаете ли, желает мира с Россией, а этот мир ну никак нельзя заключить, пока Карл является гостем Оттоманской империи.

– Черт знает что, – пожал плечами Черная Борода. – Турки уходят, а Карла с собой не берут. Получается, что он вместе с городом достается русскому царю.

– Да, а потом московиты уходят, а Турция снова сюда возвращается. Они, похоже, собираются устроить ложное сражение, так что на самом деле все хорошо. Вот такой разворачивается план.

– Я так и не понимаю, нас-то это каким боком касается? – произнес Черная Борода.

Рива недоуменно уставился на него:

– Как? Я же говорил вам, что здесь есть люди, которые желают сбросить, и давно желают, это турецкое ярмо. И вот пришло время. Если бы мы смогли разбить русских…

Громовой смех Черной Бороды сотряс воздух:

– Разбить летающие корабли?

Рива густо покраснел, но не унимался:

– Но ведь они же не ожидают от нас сопротивления.

Черная Борода продолжал смеяться.

– Ну допустим, вы разбили русских, – сказал Бьенвиль. – А что помешает Турции на следующий год разбить вас?

– Многое, – воодушевился Рива. – Во-первых, у Турции нет летающих кораблей, а Венеция издавна была устрицей, скорлупку которой не так-то легко расколоть. Они нас двадцать лет назад поработили только потому, что на тот момент расклад сил был в их пользу. Secundo… а сейчас у нас есть шанс разбить русских, потому что янычары перейдут на нашу сторону.

– С чего это они вдруг перейдут на вашу сторону?

– Они уже много лет живут у нас. И их дети уже до мозга костей венецианцы. И я думаю, что вполне возможно заключить союз между янычарами и христианами, словом, вместо колонии образовать регентство. И мы провозгласим, что защищаем город во славу Блистательной Порты. И если при этом янычары будут на нашей стороне, то султану ничего не останется, как признать это.

– Понятно, волка из овчарни выгонять не станете, – тихо произнес Мэтер. – Так и будете жить дальше с магометанами.

– Мы и так уже живем вместе, и много лет. Блистательная Порта разрешает все религии, вот только христиане решающего слова не имели. А сейчас это, по крайней мере, изменится. – Рива помолчал. – Среди нас есть и такие, которые думают, как вы, что всех мусульман надо изгнать из города и править Венецией должны только представители знатных фамилий. Эти господа большие фанатики, и мы их называем «маски».

– О, да я вижу в вашем тайном политическом союзе раскол, – заметил Черная Борода. – Думаю, эти ваши «маски» и слышать не захотят о янычарах.

Рива пожал плечами:

– Им хорошо известно, кому принадлежит власть. И я вам изложил наш план, а не их, и они будут сотрудничать с нами, пока московиты не будут изгнаны, а Порта не потеряет здесь часть своего влияния.

– Но вы же не из числа фанатиков, как вы их называете, – сказал Мэтер.

– Нет, не из их числа. Но если мы окончательно разорвем всяческие отношения с Портой, с янычарами и их наследниками, то как же нам тогда существовать и выжить? С кем же мы будем торговать, если море находится под полным контролем Турции? Как же мы будем отражать их атаки? А они будут повторяться из года в год.

– Давайте ближе к делу, – прервал его стенания Бьенвиль. – Чего вы от нас хотите?

– Самую что ни на есть малость. Совет с янычарами начнется через несколько часов. И я прошу вас на нем присутствовать. Если янычары не захотят поддержать Карла, тогда надежд не останется никаких и вы можете спокойно отправиться к родным берегам. Но если они согласятся…

– Если они перейдут на вашу сторону, то и мы должны будем драться на вашей стороне, – мрачно закончил за него Черная Борода. – Вступить в бой с магическими воздушными кораблями и демонами.

Рива, усмиряя его гнев, поднял вверх руки:

– Пожалуйста, я вас всего лишь прошу поприсутствовать на этом совете и послушать, что там будет говориться. Вам нужно отложить возвращение на родину всего на один день. У русских нет никаких причин преследовать вас.

– Но мы знаем обстановку только с ваших слов, – резонно заметил Бьенвиль.

– Все верно. Но что решает несколько часов?

– И какая нам с этого выгода? – спокойно спросил Черная Борода. – Миссионерская слава нам ни к чему.

– Я могу обещать очень, очень выгодные партнерские отношения в торговых делах. И еще у вас будет друг, который убедит Турцию посмотреть в сторону далекой Америки.

Нейрн скривил рот:

– Понятно. И прибыв на ваш совет, мы тем самым послужим вам живым аргументом. Так, что ли?

– Что вы имеете в виду? – наивно спросил Рива.

– Будете нас демонстрировать, как живое доказательство возможной торговли за пределами Средиземного моря и как живую приманку для янычар остаться в Венеции и сделаться купцами.

– Ну… – Рива потупил глаза.

– В опасную игру играете, – погрозил пальцем Нейрн. – Сколько там еще на вашем совете таких вот живых доказательств будет, чтобы служить аргументом друг для друга?

– Да все такие… – гортанно хохотнул Рива.

– Из чего следует, что все висит на волоске.

– Ни в коем случае, – сказал Рива. – «Маски» будут сражаться, это даже сомнению не подвергается. Они даже убеждены, что заполучили некоторое преимущество научного характера.

– Что это значит?

– Несколько дней назад в Венецию прибыл один человек – в летающей по небу лодке прибыл, вот как! Он тут на одном из близлежащих островов обосновался. Вначале мы подумали, что это московиты вперед авангард свой выслали, но тут всякие слухи стали распространяться, будто это некий могущественный маг, может быть, даже сам сэр Исаак Ньютон.

– Ньютон? – взвился Мэтер.

– Да. Тут всем хорошо известно, что Ньютон все это время находился в Праге, при дворе императора Священной Римской Империи. А Прага совсем недавно была захвачена русским царем. И ходят слухи, что Карл предложил ему здесь убежище.

– Какой странный поворот событий, – удивился Мэтер. – И ваши «маски» рассчитывают на помощь Ньютона?

– Мы все на это рассчитываем. Нам доподлинно известно, что только благодаря ему Прага смогла так долго противостоять врагам. Он магическими способами всех непрошеных гостей отгонял прочь. Если кто и может помочь Венеции устоять, так это Ньютон.

– И все же, – сказал Нейрн, – у вас нет полной уверенности, Ньютон это или кто другой и согласится он вам помогать или нет.

Рива пожал плечами:

– Маг, Ньютон он или не Ньютон, словом, он тоже приглашен на совет. И может быть, он придет.

– Ну, – сухо произнес Мэгер, – похоже, этот совет выйдет весьма интересным. И если это действительно будет Ньютон, а не какой-нибудь безбожник и колдун, то нам всем стоит на него посмотреть.

Черная Борода улыбнулся своей дьявольской улыбкой:

– Ну и заваруха там получится, я никак не хочу ее пропустить.

На удивление, и у Бьенвиля вдруг проснулся живейший интерес к совету:

– Я пойду, если нам будет позволено высказать свое мнение.

– О, на этом совете всем дозволено будет говорить, – заверил его Рива.

– Красные Мокасины, что ты скажешь? – спросил Мэтер.

Красные Мокасины покачал головой:

– Для меня это дело слишком сложное и непонятное, и потому у меня нет никакого определенного мнения.

– Как так – нет? – произнес Черная Борода. – В Англии твой инстинкт хорошо сработал.

– Может быть, и не так уж хорошо, если я убедил вас отправиться сюда.

– Старый Свет нужно видеть со всеми его потрохами. Давай высказывай свое мнение, чоктау.

– Нет вреда в том, чтобы послушать чужие речи, – ответил Красные Мокасины.

– Ну, вот и точка, – сказал Черная Борода. – Пойдем слушать чужие речи.

 

4

Царь

Их маленький отряд разом погрузился словно в полуночный сон, хотя был всего час пополудни. Но полночь – время сновидений, и к тому же самых фантастических. Преодолев последний подъем, Адриана со своим отрядом пересекла границу этого таинственного царства сна.

Да и как было назвать то, куда они пожаловали? В воздухе висел внушающий ужас и трепет: военный корабль, ощетинившийся пушками, с вымпелами, с командой, шеренгой выстроившейся у борта. С трудом верилось, что это происходит наяву, но и отрицать то, что предстало их глазам, было невозможно.

Приблизившись, Адриана поняла, что невозможное делало возможным: корабль держали в воздухе многочисленные радужно переливающиеся нити, исходящие из некоего подобия кокона, образованного переплетением действующих во Вселенной сил, внутри кокона сидел джинн. Адриана старалась держаться как можно спокойнее и непринужденнее, чтобы ее страх не вызвал у сопровождавших ее людей паники. Солдаты в зеленых кафтанах ехали, окружив их со всех сторон, как предостережение на случай, если возникнет паника. И тогда она улыбнулась той самой улыбкой, которая некогда не сходила с ее лица, так восхищала Людовика XIV и которую так не любил Николас за то, что она была фальшивой. С этой улыбкой на лице она ехала до тех пор, пока корабль не закрыл солнце. В его тени Василиса пустилась рысью навстречу группе солдат, легко спешилась возле высокого, подавшегося всем телом вперед свирепого вида человека. Он что-то спросил у нее, очевидно, по-русски, завязался оживленный разговор. По безмятежному лицу Адрианы нельзя было догадаться, что она понимает его смысл. Человек в простом кафтане без каких-либо знаков отличия, с треуголкой под мышкой окинул их всех взглядом. Адриану поразили магическая, почти животная сила его черных глаз, дикость его смуглого лица, усы торчком и круглый рот. Как птица, готовящаяся взлететь, он сдвинул плечи, наклонил голову и зашагал вперед.

– Вы желаете диктовать условия русскому царю? – спросил он мягко на довольно хорошем французском.

– Господин… – начал Эркюль, но человек оборвал его свирепым взглядом и предостерегающе поднял руку:

– Я разговариваю с дамой, мсье. Миледи?

– Да, действительно желаю, – холодно ответила Адриана. – Мадемуазель Карева заверила меня, что я могу представить свои доводы.

– Можете. Мне доложили, что вы приняли условия, но пожелали, чтобы ваши люди остались при оружии и служили вам личной охраной.

– Да, монсеньор…

– Капитан Алексей, – подсказал русский.

– Благодарю вас, капитан. Именно в этом и заключается мое желание.

Русский кивнул, неожиданно его лицо спазматически дернулось и исказилось улыбкой, которая тут же исчезла. Он снова кивнул.

– Очень хорошо. – Он рукой сделал жест в сторону корабля. – Не хотите ли подняться на борт, чтобы детально обсудить этот вопрос?

– А царь удостоит нас своим вниманием? – спросил Эркюль и тут же нахмурился, так как легкий смешок прокатился по группе солдат.

Василиса тоже улыбнулась.

– Я думаю, он нас уже удостоил своим вниманием, – ответила ему Адриана.

Высокий человек резко повернул голову в ее сторону.

– К вашим услугам, – произнес он. – Я повторяю свое приглашение, не будете ли вы так любезны подняться со мной на борт корабля, там мы обсудим ваше пожелание. Я ценю преданных мне людей и уважаю в других это же качество.

– В таком случае вы, ваше величество, понимаете, почему я прошу гарантировать безопасность моим людям.

– Даю вам, мадемуазель, свое царское слово, что они будут в полной безопасности. Вы сможете общаться с ними, если пожелаете.

Жизнь научила Адриану не доверять словам монархов. Но она знала: уж коли случилось оказаться в пещере с тигром, то ничего не остается, как попытаться сделать все возможное, чтобы остаться в живых. И она вступила в диалог.

– Это очень любезно с вашей стороны, ваше величество. – Адриана присела в реверансе.

– Я бы хотел, чтобы на корабле, – сказал он, – вы называли меня капитаном.

– Благодарю вас за приглашение, капитан.

Она повернулась к кораблю и увидела их. Джинны старались держаться незаметно, не обнаруживать свой облик, но для нее они не могли остаться незамеченными. У царя их было по меньшей мере трое, один – неизвестного ей вида. Безмолвно она призвала своих джиннов и удвоила эфирную охрану.

После того как они завершили свое головокружительное восхождение и оказались в огромной плетеной корзине, царь совершенно преобразился – он стал похож на мальчишку, хвастающегося перед друзьями своими новыми игрушками. Он оживленно бегал из стороны в сторону, показывая и объясняя, что за хитроумная штука его корабль. Несмотря на терзавшее ее беспокойство, Адриана очень быстро поддалась возбужденной увлеченности царя.

– А это что такое? – спросила она, вступив в рулевую рубку и указывая на конструкцию, похожую на парковый павильон в миниатюре. Стол с картой несколькими рядами вкруговую обвивали медные диски, на которых были выбиты буквы, на первый взгляд Адриане показалось – греческие.

– Ах это! – воскликнул царь, и вновь загадочная улыбка озарила его лицо. – Догадайтесь!

Адриана принялась изучать странную конструкцию. Похоже было, что каждый диск отличался от другого, у каждого были часы и три вида шкалы различной градуировки. За исключением арабских цифр, во всем остальном конструкция походила на приборы, которыми широко пользовались во всем мире.

– Думаю, часы являются holorogium aetherium и служат для определения долготы.

– Браво, мадемуазель.

Креси многозначительно кашлянула, царь вздернул бровь:

– Мадемуазель?

– Капитан, боюсь, что я мало понимаю в научных штуках, – сказала она самым что ни на есть елейным голосом. – Не могли бы вы подробнее объяснить мне, что же это такое.

– Да, да, конечно! – воскликнул царь и как-то странно сдвинул плечи.

Адриана удивилась, как такой высокий человек умудряется совершать такие движения плечами, отчего кажется, будто он пытается спрятаться от мира вглубь себя, словно инстинктивное отвращение к этому миру заставляет его так трансформировать свое тело. Одновременно неистово свирепый и застенчивый. Странный человек этот царь, предпочитающий, чтобы его называли капитаном.

– В детали особенно вдаваться не буду, – продолжал царь, – но суть состоит в том, что без точных часов невозможно определить долготу. И вот ведь беда, все существующие на сей день часы не способны из-за качки на корабле показывать точное время. И вот вы видите перед собой часы, чей механизм работает далеко отсюда, у меня дома в Санкт-Петербурге. Теперь вы понимаете, в чем тут хитрость состоит?

– О! Да они работают, как эфирные самописцы, только пересылают не сообщения, а точное время.

– Совершенно верно.

Адриана показала рукой на другие шкалы:

– А эти показывают, очевидно, направление и скорость ветра, а также и силу притяжения?

– Да! – громко воскликнул царь. – Мне достаточно бросить один-единственный взгляд на этот прибор, и я знаю погоду в любой части света! Мадемуазель, должен заметить, что моя дражайшая Василиса вас очень высоко ценит. И вы ни в коей мере не будете разочарованы. Мне не терпится увидеть выражение вашего лица, когда мы прибудем в Санкт-Петербург, и я покажу специально для вас оборудованную лабораторию.

– Я тоже очень хочу увидеть эту лабораторию, капитан, но прежде мы должны договориться о дальнейшей судьбе сопровождающих меня людей.

– Уже все решено, – ответил царь. – Каждый из них присягнет на верность мне и вам. Такой же присяги на верность мне я жду и от вас троих. – Глаза его сделались жестокими. – Я не терплю изменников. И не знаю к ним пощады.

Адриана украдкой взглянула на Эркюля, он едва заметно кивнул.

– Вы очень великодушны, капитан, – сказала она. – И я уверена, что вы не пожалеете о проявленной вами доброте.

– А вы, шевалье? – обратился царь к Эркюлю. – Надеюсь, я не ошибаюсь относительно вашего положения и звания.

Эркюль улыбнулся с едва заметной робостью:

– Думаю, что нет, я капитан этого небольшого отряда. Но мадемуазель Карева доложила вам совершенно верно – сердцем солдаты преданы мадемуазель де Моншеврой.

– Вот как? А как же герцог Лоррейнский?

Эркюль пожал плечами:

– Я уверен, что солдаты сохранили к нему свое расположение – если он, конечно, жив, – но я знаю, что они неизмеримо больше преданы мадемуазель.

– Должен сообщить вам, что герцог жив, – сказал царь. – Мои войска преследовали лишь одну цель – не позволить ему соединиться с силами Праги. Сейчас ситуация немного изменилась. Хотя боюсь, что те, с кем вам пришлось разделить печальную судьбу, об этом не знают. Я постарался сохранить эту новость в тайне, чтобы она не попала в руки шпионам и они не разрушили мои планы.

– Мне это не совсем понятно, – сказал Эркюль.

– Взятие Праги началось два дня назад. И сегодня город уже наш. И теперь герцогу не к кому идти на помощь. Мне жаль, мне действительно жаль тех, кто погиб на этом пути.

– Да, теперь все понятно, – произнес Эркюль, стараясь не выказать никаких чувств. Адриана помнила огненный дождь, обрушившийся на них. – А где сейчас герцог?

– Герцог – наш гость, и он на одном из наших кораблей.

– Ах так, значит, он в полном здравии и находится рядом. И это ставит передо мной неразрешимую задачу, капитан, – сказал Эркюль.

– Полагаю, вы дали ему клятву верности?

– Да, капитан.

– Ну, в таком случае эта задача легко решается, и за ужином я вам все объясню. Это даже очень хорошо, что вы так верны прежде данным клятвам.

– Это точно, мне тяжело нарушать данные клятвы, – сказал Эркюль, и Адриана испытала глубокое облегчение.

– О, я надеюсь, – вмешалась в разговор Адриана, – у вас на корабле еще много всяких чудесных вещей, и вы не станете их утаивать и покажете нам.

– Конечно, покажу, – улыбнулся царь.

Еда за ужином была вкусной, но никаких диковинных блюд им не подавали. Разрезая мясо, царь пользовался ножом и вилкой, и в этом смысле он был более цивилизован, нежели Людовик XIV.

– Что это за вино? – спросила Креси.

– Чудесное, не правда ли? – воскликнул царь. – Это мое любимое вино… Токайское, отличное венгерское вино. Говорят, они используют для его приготовления изюм.

– Действительно, вино отменное, – согласилась Креси.

– Последние три года его почти не производят. Все это время стоит какая-то ужасная погода, она погубила виноградники, и нет, совершенно нет никакого урожая. Но, к счастью, запасы токайского пополнялись все последние сто лет, поэтому мы и имеем удовольствие им наслаждаться.

Царская каюта в еще большей степени упрочила мнение, которое начало складываться у Адрианы о русском царе. Убранство каюты было самое простое, в голландском стиле, и помещение действительно походило на каюту капитана, а не на царский кабинет. У Людовика XIV все непременно было бы в золоте и искусных завитушках, но Людовик, несмотря на всю великую силу, которой обладал, никогда не чувствовал себя вполне королем и все время старался убедить в этом прежде всего себя, а заодно и всех остальных. Казалось, что русский царь не нуждался во внешнем утверждении своего могущества. Он позволил себе лишь единственную экстравагантность – стеклянную дверь, она давала ему прекрасный обзор пространств земли, над которой он парил на своем корабле.

Эркюль кашлянул:

– Прошу прощения, капитан, если вы сочтете уместным, я бы хотел вернуться к разговору о герцоге.

– Разумеется, я же обещал вернуться к нему за ужином. А мы ведь ужинаем, не правда ли? – Он припал к своему бокалу, осушив добрую его половину, затем отставил бокал и оперся подбородком на сложенные замком руки. – Вы должны понять одну вещь, я не намерен превращать Богемию в колонию России. Я хочу сделать ее частью Российской империи, буфером между Россией и Турцией, и, возможно, со временем именно Богемия протянет руку помощи Вене, чтобы вновь вернуть ее в лоно христианского мира. Но я не собираюсь назначать своего правителя в Богемии. И я не могу признать претензий Карла Шестого на так называемую Священную Римскую Империю, равно как и на трон Богемии. Но все же кто-то должен править в Богемии, править на законном основании и не ограничиваться узкими интересами, а смотреть на мир широко.

«И чтобы был податлив и послушен», – подумала Адриана. Наконец-то она увидела в царе царя.

– И вы прочите на эту роль Френсиса Стефена? – вдруг спросил Эркюль.

– Не совсем. У Карла Шестого есть дочь, которая претендует на Богемию, но не на «империю», и эта претензия совершенно безопасна. Она еще совсем юна, и я думаю, что для нее лучше всего выйти замуж за человека опытного в государственных делах и который мог бы стать регентом до ее совершеннолетия.

– А-а-а… – протянул Эркюль и вдруг широко улыбнулся, и Адриана вспомнила, что именно это и было целью герцога.

– А герцог кажется человеком сговорчивым и ответственным, – добавил царь. – И если все пойдет хорошо, вы можете вновь поступить к нему на службу, если у вас на то будет желание.

Эркюль заколебался:

– Я подумаю об этом, капитан.

– Вот и хорошо. Конечно, я был бы рад, если бы вы состояли на службе у меня, как и мадемуазель. – Он развернулся и значительно посмотрел в сторону Адрианы.

На мгновение Адрианой овладел страх, так хорошо ей знакомый, страх сделать неверный выбор, после которого ничего нельзя будет исправить. Она уже приняла решение в тот самый момент, когда увидела воздушный корабль, а возможно, и раньше когда Карева упомянула о полноправном членстве в академии. Но сейчас нет смысла показывать, с какой страстью она принимает предложение русского царя.

– Что касается меня, то я никогда не давала клятв верности герцогу Лоррейнскому, равно как и никому другому, будь то государство или правительство. Всегда моим единственным желанием было посвятить себя всецело науке. – Адриана опустила глаза. – Если вы позволите, то я дам вам свой ответ завтра утром.

– Боюсь, что я не могу вам этого позволить, – ответил царь. – Очень скоро мы должны сняться с якоря, если можно так выразиться, где-то через час. Вот этот час я вам и даю, вы наедине можете все обсудить.

– Ваша общество, капитан, доставляет нам высочайшее наслаждение, но я не могу не поблагодарить вас за ваше великодушное желание оставить нас и даровать нам свободу для принятия решения.

– Это все пустяки, – ответил царь. – У меня дела, нужно проверить готовность к отправке. Увидимся через час.

Он встал, коротко кивнул и вышел.

– Ну что? – спросил Эркюль, когда царь покинул каюту.

– Подожди, – остановила его Адриана, обошла каюту, сопровождаемая своим джинном, и проверила, нет ли здесь лишних ушей, человеческих ли, джиннов ли, которые могли бы их подслушать. – Ну вот, теперь можно говорить.

– Что-то уж слишком щедрое предложение, – начала разговор Креси.

– Щедрое, но вполне искреннее.

На лице Эркюля появилось скептическое выражение:

– Этот человек прибыл в Голландию и под предлогом оказания помощи в восстановлении дамб утвердил в стране свое господство. Много обещать – это не значит столько же давать.

– А он действительно помог Голландии восстановить дамбы? – спросила Адриана.

– Говорят, да.

– Ну что ж, хотя бы наполовину мы можем доверять ему. В любом случае разве у нас есть какой-нибудь выбор? Откажись я от его предложения, он заставит меня служить ему принудительно. Есть возможность хотя бы сохранить иллюзию, что мы по доброй воле принимаем его предложение.

– Иллюзии опасны, – заметила Креси.

– Это очень хорошо известно нам обеим, – парировала Адриана. – Эркюль, это же твои слова, что Священный Рим пал и варвар ведет войну за право стать новым Карлом Великим? Но этот царь совершенно не похож на варвара и не придает значения условностям старого мира, он ясно видит, кто представляет собой истинную силу и власть, и вместе тем высоко ценит науку. Разве не ты мне говорил, что мы можем высоко взлететь, служа такому человеку?

Эркюль язвительно усмехнулся:

– Я знаю, что все эти слова принадлежат мне, но весьма удивлен тем, что ты их повторяешь.

Адриана улыбнулась еще обворожительнее:

– Это говорит о том, какое сильное влияние ты на меня, дорогой Эркюль, оказываешь. – Она перевела взгляд на Креси. – А ты что скажешь?

Креси пожала плечами:

– Мне все равно. Куда ты, туда и я. Жизнь, которую нам предлагает царь, все же лучше, чем скитаться с разбойниками или работать няньками в Праге.

Эркюль кивнул.

– Ну что, все согласны? – спросила Адриана.

– Спасибо за то, что пожелала узнать наше мнение, – с горечью произнес Эркюль.

– Эркюль…

– Ах, прости. Конечно же, я согласен. Как же я могу не согласиться, когда ты так хорошо усвоила мои «мудрые мысли»? Но я повторяю, мы не должны слепо всему верить. Наше будущее может оказаться не таким уж и сладким, как рисуется сейчас.

Адриана взяла его ладонь, и он пожал ее руку.

– Я уверена, – сказала Креси, – что наш «капитан» ничего не делает наполовину, и он человек неординарный. Смотрите, бутылка вина осталась недопитой, и я думаю, если мы к его возвращению опустошим ее, то тем самым еще больше заслужим его расположение. – Она взяла бутылку и наполнила бокалы. – За нас троих, – сказала она, – за наше счастливое будущее в Санкт– Петербурге.

Они осушили бокалы.

Царь вернулся, как и обещал, через час, и они скрепили свое соглашение. Гвардия Адрианы поднялась на борт. Хоть поджилки у солдат и тряслись, но оставленное им оружие их воодушевляло. Адриана и Эркюль обрисовали кратко, что их всех ждет впереди, и предложили несогласным спуститься на землю, но таких не оказалось.

Когда все вопросы были улажены, корабль поднялся в воздух. Он двигался вперед и вверх одновременно. Адриана стояла с Нико на руках у борта, но, похоже, малыша совсем не впечатлял пейзаж внизу. Там простирались равнины, покрытые лишайником и густым мхом.

Эркюль же, напротив, выражал живой восторг.

– О боже! Об этом и мечтать нельзя было!

– Чудесно, не правда ли? – сказал подошедший царь. – В этом и состоит истинное чудо нового времени, мсье. Сейчас все наши мечты могут стать реальностью. – Он перегнулся через борт, чересчур низко, как показалось Адриане.

– Я всегда очень любил корабли. Я был еще совсем ребенком, а уже владел своей собственной маленькой лодочкой с настоящими парусами. Но я не мог отправиться на ней в дальнее плавание, разве что по реке или по озеру. Но я мечтал, чтобы Россия вышла к морю, чтобы у нее были свои порты, я хотел плавать по морям. Я отправился в Голландию и там своими собственными руками учился строить корабли. Я и этот корабль помогал строить. – Он засмеялся. – Можно сказать, что судьба сыграла со мной забавную шутку, я столько войн провел и столько побед одержал, чтобы получить выход к морю, а теперь он мне совсем не нужен!

– Капитан, – заговорила Креси, – можно вас спросить: куда мы держим путь? В Прагу, город вашей новой победы? Или в Санкт-Петербург?

– Увы, и ни в Прагу, и ни в Петербург, – ответил царь. – Вначале мне нужно решить одно небольшое дельце в Венеции. Это не займет много времени.

– Мы будем принимать участие в сражении? – спросила Адриана, еще крепче прижимая Нико к груди.

– Не надо бояться за своего сына, мадемуазель, – успокоил ее царь. – Я не думаю, что там нас ждет сражение, ну разве что самое маленькое.

Но она так много уже слышала подобных речей, что разучилась им верить. Она продолжала смотреть вниз, там все уже было крошечным, и она пыталась представить, что будет с человеком, если он упадет с такой высоты.

 

5

Венеция

Бену казалось, что из него вытекла вся кровь. Мокрые от крови кюлоты и чулки прилипли к седлу, кровь хлюпала в башмаках, он лязгал зубами от бившего его озноба. За те пять дней и ночей, что он провел в седле, боль из груди расползлась по всему телу, от головы до кончиков пальцев ног. Он чувствовал, что еще чуть-чуть, и он умрет, но ему было уже все равно.

И все же, когда он увидел море – перед глазами возникло поле кораллов, над которым, как розовый туман, поднимались многочисленные коралловые башенки и шпили, – оно ошеломило Бена. И в его голове родилась мысль, что жизнь лучше смерти хотя бы потому, что радует глаз такой красотой, и он затрясся всем телом, и это был его смех. Но измученное тело не поняло этого и отреагировало на сотрясение слезами.

Восхищение настолько захватило Бена, что он не сразу понял, что лошадь его остановилась, и не потому, что хотела позволить ему вволю налюбоваться открывшимся великолепием, а потому, что где-то впереди дорогу им перекрыли. В полубредовом состоянии Бен едва мог различить скопление каких-то людей, вроде бы солдат: их было много, каких-то разноцветных, причудливых, даже смешных. У большинства из них на головах были какие-то странные красные шапки, шитые золотом, по форме напоминавшие ночные колпаки, широкие белые рубахи и еще более широкие шаровары, заправленные в желтого цвета сапоги. Все они были пешие. Он вспомнил, что в Богемии при дворе клоуны выглядели точно так же.

Но преградившие им путь люди не были клоунами. Их было, наверное, человек пятьдесят – пятьдесят разных лиц, по цвету от молочно-белых, покрытых веснушками, до иссиня-черных, по форме от круглых до вытянутых, как дыня, с носами от горбатых до совершенно расплющенных. Но вела себя вся эта разношерстная толпа совершенно одинаково, и лица у всех выражали свирепую решимость. Этот вид говорил Бену о многом, он хорошо знал, чего можно ожидать от этих разодетых во все цвета радуги и вооруженных до зубов людей.

Турки. Они опустошили Вену, подчинили себе Венецию. Непримиримые враги христианского мира. Дорогу им преградили турки.

Он знал, что их надо бояться.

Карл XII, который, как всегда и во всем, был впереди, выехал навстречу туркам. Приветственно подняв руку, он держался в седле гордо и прямо, и только темные круги под глазами выдавали его усталость.

– Мои приветствия ошаку и тебе, курбаши.

Человек с оливкового цвета лицом, кучерявыми волосами, белым шрамом под глазом и с четырьмя перьями на шапке, который, по всей видимости, был главным среди турок, поклонился.

– Иншалла, Железная Голова, – ответил он на приветствие Карла.

Карл кивнул:

– Это любезно с твоей стороны, что ты решил встретить меня здесь и проводить в город.

Турок несколько секунд кусал нижнюю губу и вдруг заговорил с сильным акцентом по-немецки:

– Сожалею, – сказал он мягко, – но я тут не для этого.

– Нет? Тогда позволь мне спросить тебя: что же ты тут делаешь? Мои люди проделали такой длинный и тяжелый путь, они устали, и среди нас есть раненые.

– Я здесь, чтобы предупредить тебя, король. Это знак уважения со стороны твоих турецких друзей.

– Я высоко ценю уважение, которое выражают мне янычары и которого я, возможно, и не заслуживаю. Но, мой друг, говори, о чем ты хочешь меня предупредить.

– Всего лишь об одном: Блистательная Порта лишает этот город неверных своей защиты и покровительства.

– Я слышал об этом. Но если это город неверных, почему меня должно огорчать то, что он лишается защиты и покровительства Блистательной Порты?

– Железная Голова, ты многие годы был султану другом и врагом его врага, русского царя. И он желает, чтобы ты понял, что с его уходом из Венеции он не может сказать, что случится здесь с тобой без его сабли и его могущества.

– Это слова самого султана?

Турок неловко заерзал в седле:

– Мы хорошо знаем, о чем думает султан.

Карл язвительно усмехнулся:

– Настолько хорошо, чтобы предупреждать о том, о чем сам султан мог забыть?

– Ты совершенно верно заметил, – начал турок, лицо его при этом оставалось непроницаемым, – султан обременен неотложными делами.

Карл многозначительно кивнул:

– Мой друг, я тебе весьма признателен за предупреждение, у меня у самого много дум и печалей на сердце. Я в неоплатном долгу перед тобой, но боюсь, твое предостережение не изменит моих планов. В Венеции расквартированы мои солдаты…

– Одно твое слово, Железная Голова, и мы, если поспешим, выведем их из города всех до единого.

Карл помолчал какое-то мгновение, затем продолжил:

– В этом городе остались мои солдаты, и я хочу видеть их. И я хочу в последний раз поговорить с моим братом, с беем.

Тень, которую можно было принять за презрение, скользнула по лицу турка.

– К утру его уже не будет в городе, – сказал он.

– Значит, мне повезло, я прибыл вовремя. Мне очень важно поговорить с беем, но еще важнее поговорить с моими братьями янычарами. Как ты думаешь, это возможно?

– Возможно все, на что воля Аллаха, – ответил турок. – Мы глаза и уши наших братьев. Так что ты хочешь сказать нам?

– Я хочу сказать это не на дороге, а в городе, – ответил Карл. – Ты позволишь мне войти в город?

Повисла долгая тяжелая пауза, наконец турок покачал головой:

– Мы не будем стоять у тебя на пути. Мы будем сопровождать тебя. И мы почтем за честь видеть тебя в нашем доме.

– И я почту за честь переступить порог вашего дома, – ответил Карл.

– Ты только посмотри, улиц совсем нет, одна вода кругом, – ворчал Роберт, пока караван баркасов янычар вез их по широкому каналу.

Он вертел головой из стороны в сторону, разглядывая ручейки улиц, заполненные элегантными гондолами, теснящимися и толкающимися, как прохожие и паланкины на улицах самого обычного города.

– Да, чудный город, – согласился Бен, – вот если бы только не воняло так ужасно.

И действительно, отовсюду несло смрадом, как с болот Роксбери в жаркий летний день. Здесь кисловато-солоноватый запах моря перемешивался с запахом нечистот.

– Меня тоже от этого воротит, – признался Роберт.

На близком расстоянии город не утратил своей притягательности, а лишь перестал казаться чем-то нереальным, фантастическим. Бен даже подумал, что, верно, такие же чувства испытываешь, когда впервые видишь свою возлюбленную обнаженной. Издалека город словно был облачен в одежды, напомажен и напудрен, скрывал свои изъяны и выставлял напоказ свои достоинства. Вблизи стали видны поры, бородавки, явственно проступила несимметричность черт. Но это в глазах Бена никогда не делало женщину менее соблазнительной, даже напротив. То же самое происходило и с Венецией. Очарование ее не уменьшалось оттого, что он теперь мог видеть разрушающиеся сваи, черные тени крыс, снующих по карнизам домов, плавающий в воде мусор и отходы вперемешку с человеческими фекалиями. Венеция брала над ним власть, являясь его взору в своем подлинном обличье.

Но все же был в ее облике некий диссонанс. На пути в город им попались громоздкие турецкие галеры. Как и подобает на Востоке, богато украшенные, ощетинившиеся рядами весел, которые вот-вот приобретут подвижность в руках рабов, кишащие людьми в разноцветных одеждах, готовыми сопровождать своего султана на пути из Венеции. При иных обстоятельствах его отбытие превратили бы в пышный праздник, так как Турция владела Венецией почти двадцать лет. Но как только они уйдут, другие, еще более ужасные корабли слетятся сюда с небес. Как скоро? Через день-два?

– Ты знаешь, что нас ждет? – устало спросил Бен Роберта, пытаясь поднять руку и помахать девушкам, высунувшимся из окна верхнего этажа дома.

– Все зависит от разговора со шведами. Эти разноцветные, – Роберт кивнул в сторону турецкой галеры, – янычары.

– Понятно, что янычары, но кто они такие?

– Солдаты. Но не простые. Многие из них когда-то были христианами, но их еще в детстве похитили и продали в рабство, и их воспитывали как бесстрашных воинов. Они считаются фанатиками, не знающими ни жалости, ни пощады.

– Но, кажется, они благосклонно настроены к королю Карлу.

– Да, Карл завоевал у них уважение, так, по крайней мере, говорят его люди. А еще говорят, что янычары относятся к нему лучше, чем султан, который сам никогда, в отличие от Карла, не воюет. Янычары чувствуют в шведском короле родственную душу, он для них такой же отважный солдат, как и они сами. И вот я думаю, именно сейчас янычары отказываются выполнять приказы султана.

– Да разве такое может быть?

– Нам известно, что султан и русский царь тайно сговорились: Турция уходит из Венеции и оставляет здесь Карла без защиты и покровительства. И ему ничего не останется, как дать деру в свою Швецию, которая сейчас фактически находится в руках русских и голландцев, и получается, что Карлу вообще некуда деться.

– Но ведь Россия и Оттоманская империя враги?

– Похоже, они считают, что пришло время поделить мир и установить границы, – сказал Роберт. – Так что во всем этом деле крайним оказывается только Карл. Царь не будет заключать с ним мир здесь, а Карл никогда не перестанет натравливать султана на царя. К этому следует добавить, что янычары – истинная сила империи, ее плоть и кровь. Но они склонны прислушиваться, что посоветуем им их друг Железная Голова.

– Так получается, что в Венеции Карл попадает в капкан. Турция уходит, Россия приходит…

– Ходят слухи, как только Карл будет схвачен или успеет убраться куда подальше, то московиты тоже оставят Венецию.

– Кому оставят?

– Венецианцам, наверное, а может, турки вновь сюда вернутся. Да кто их разберет, не знаю я!

– Ну и игры! – пробормотал Бен. – Весело тираны развлекаются.

– Ты только не забывай, что и наш дорогой капитан Фриск один из таких игроков-тиранов.

– Он совсем другой, Робин. Он честно бьется за свое место под солнцем.

– Ага, ну и посмотри, где его место. Не сегодня-завтра это храброе насекомое раздавит нога какого-нибудь гиганта.

Бен пожал плечами:

– Мне, конечно, неприятно, что он был не совсем честен с нами, но, несмотря на это, я очень люблю нашего тирана Фриска. Но сейчас все это нас не должно волновать. Для нас сейчас главное – найти Ньютона и Ленку.

– Ха, да как же ты найдешь Ньютона? Даже если поверить Фриску на слово, что Ньютон отправился именно сюда…

Бен с трудом улыбнулся, доставая что-то из кармана. Это «что-то» оказалось металлической пластинкой с привязанной к ней ниткой. Она секунду бесцельно поболталась в воздухе, а потом уверенно показала куда-то вглубь города.

– Я точно не знаю, где Ньютон, – сказал Бен, – но его лодка вон там.

– Хочешь сказать, где-то рядом?

– Ты за стрелкой наблюдай. Будь лодка далеко, стрелка бы не подавала признаков жизни.

Роберт кивнул и стал пристально рассматривать окружавшие его здания.

– Каким-то странным курсом мы плывем, Бенджамин, – проворчал он.

– Пока на место не прибудем, я не могу сказать, странный у нас курс или нет.

Роберт кивнул, что-то увидел вдали и воскликнул:

– О боже! Ты только посмотри туда, Бен!

Бен повернул голову и в первую секунду ничего не мог понять. Канал впереди обрывался и уступал место городской площади, только вместо настоящей площади был огромный бассейн с водой. По нему суетливо сновали туда-сюда гондолы, небольшие парусники, баржи, баркасы. За площадью открывался выход к морю, на рейде стояли большие морские суда, на них-то Роберт и показывал пальцем. Среди византийских галер, бригантин, пинок, галеотов, среди многоцветья флагов и парусов возвышалась стройная мачта нью-йоркского шлюпа. Сотню раз Бен наблюдал, как эти красавцы заходили в гавань Бостона. Гордо реял на самом верху мачты, сопротивляясь прихотям средиземноморского ветра, королевский флаг.

У Бена на глаза навернулись слезы, он схватил Роберта за руку.

– Я верил, – прошептал он, – что мы их встретим.

Он проснулся на узкой, но удобной кровати – и в полном изумлении. Последнее, что он помнил отчетливо, был развевающийся над шлюпом флаг и охватившая его уверенность, что все будет хорошо.

Он протер глаза, огляделся, и волосы у него встали дыбом.

Турки! В комнате было полным-полно турок, и ни одного европейского лица.

– Тебе лучше, англичанин?

Вздрогнув, Бен повернулся и увидел юношу в полосатом халате примерно его возраста, с большими черными продолговатыми глазами.

– Ты говоришь по-английски? – спросил Бен, и вопрос прозвучал как-то глупо. Но за последние три года с ним по-английски говорили только сэр Исаак и Роберт, и его поразило, что какой-то иностранец заговорил с ним на его родном языке.

– Немного, но я очень давно им не пользовался. Ты хочешь съесть что-нибудь?

– Что-нибудь? – В животе у Бена было так пусто, что он чуть ли не закричал. – Ну конечно!

– Хорошо. Я скоро вернусь.

Юноша развернулся и пошел к выходу через всю комнату, представлявшую собой узкую галерею с высокими окнами. Вокруг стояли кровати, на некоторых лежали люди. Он насчитал пять турок – все мужчины. Они бросили взгляд в его сторону, тут же отвернулись и продолжили о чем-то говорить на своем языке.

Бен обратил внимание, что он не в крови, и его охватил новый приступ недоумения. Кто же это его вымыл, и как он мог при этом крепко спать? Он также обратил внимание, что на его груди свежая повязка и рана не так сильно болит. Ему очень хотелось знать, где же сейчас Роберт, Карл, да и все остальные.

Через несколько минут вернулся юноша, неся поднос с хлебом, сыром, каким-то рыхлым на вид, и с маленькими продолговатыми фруктами черного цвета. Бен уставился на хлеб с сыром, как изголодавшаяся собака.

– А это что? – спросил он с набитым ртом, тыча пальцем в неведомые фрукты.

– Оливки. Только осторожно, внутри косточки.

– Оливки. Ха!

Он читал о них в Библии, но и понятия не имел, какими они могут быть на вкус. Он взял одну и попробовал. Оливка оказалась вполне съедобной – чуть с горчинкой и соленая. Когда во рту у него исчезла последняя оливка, он наконец-то оценил их вкус.

– Спасибо, – поблагодарил он юношу, после чего протянул ему руку. – Меня зовут Бенджамин Франклин.

– Хасим, – ответил юноша, пожимая протянутую руку.

– Спасибо, Хасим. А теперь могу ли я спросить, где нахожусь?

– Ну конечно. Ты в доме моего отца.

– Твой отец один из тех людей, что привезли меня сюда? Он янычар?

– Да, – с гордостью произнес Хасим. – Он корбаши.

Бен вспомнил, что именно так Карл называл начальника янычар, которые встретили их на въезде в город.

– Боюсь, я не знаю, что это значит.

– Это как… э-э-э… генерал или полковник, может быть. Он командует ортой. Орта – это как… как полк.

Бен кивнул:

– А ты? Ты тоже янычар?

Хасим чуть склонил голову:

– Это неугодно Аллаху. Сын янычара не всегда может быть янычаром.

– А-а-а, – протянул Бен и заерзал на постели.

В комнате стоял сладковатый запах, такой же запах исходил и от Хасима. Это были не то духи, не то благовония.

– Хасим, а где сейчас мои друзья?

– Король Карл ждет встречи с ошаком…

– Ошаком?

– То есть с янычарами. Ошак – это значит место, где еда готовится для большого числа людей. Мы говорим, что янычары всегда едят вместе. Ты меня понимаешь? Это как семья. Поэтому их называют ошак.

– Как семья…

Эти люди с глазами, подобными черным алмазам, семья? Он попытался представить их сидящими за одним столом, ведущими разговоры и обменивающимися шутками.

– А что с моим вторым другом?

– Он в другой комнате, спит. Хочешь на него взглянуть?

– Нет, нет, подожду, пока он проснется, спасибо. Я… – Он помолчал, раздумывая, стоит ли заводить разговор на эту тему, но все же решился: – Ты слышал что-нибудь о человеке, который… э-э-э… прилетел по воздуху в лодке?

Хасим округлил глаза:

– Ты спрашиваешь о сихирбаз?

– Сихирбаз?

– Ну да, прилетел в лодке четыре дня назад. Лодка небольшая.

– Ты видел, как он прилетел?

– Люди видели. Они думают, что это царь прислал сихирбаз.

– Сихирбаз? Что это значит?

– Э-э-э… маг… тот, который зачаровывает.

– А он все еще там? Ну, там, где приземлился?

– Насколько мне известно, да. Люди ходили к нему, хотели поговорить, но им не удалось. Сихирбаз находится за стенами старой крепости, и туда невозможно проникнуть, потому что он поставил магическую преграду. Янычары не могут проникнуть внутрь крепости.

– И с ним никто не говорил?

– Он согласен говорить только с Железной Головой.

– А-а-а! А там… А с ним есть женщина? В лодке еще должна была женщина прилететь!

Хасим пожал плечами:

– Об этом мне ничего не известно.

Бен закусил губу. Даже если Ньютон и сошел с ума, он не мог сделать что-нибудь нехорошее с Ленкой. Не мог. Хасим поклонился.

– Меня ждут другие обязанности, – извиняющимся тоном сказал он.

Бену хотелось схватить его за руку и удержать, но он не сделал этого. Он сгорал от желания расспросить Хасима побольше, но не знал, как продолжить разговор. Хотя ясно понимал, что говорить ему нужно не с Хасимом, а с Карлом.

– Ты можешь мне сказать, где сейчас Железная Голова?

– Нет, – ответил Хасим, чуть улыбнувшись. – Он переезжает с места на место, он все время в движении. – Он изобразил двумя пальцами руки шагающего человека, и Бен понимающе кивнул.

– А где же он спит? – спросил Бен.

– Мне нужно навестить других. Кто не спал еще… – сказал Хасим и, вежливо кивнув, продолжал: – Мне нужно узнать о женщине и о шведском короле, да? Но сейчас я должен идти.

– Спасибо тебе, – сказал Бен, – и передай своему отцу благодарность за его гостеприимство.

Хасим улыбнулся и кивнул.

«Если это гостеприимство, – подумал Бен. – Если я не узник в сладостной тюрьме».

Когда Хасим ушел, Бен попытался встать, но обнаружил, что его ноги, а особенно ступни покрыты ссадинами и волдырями, которые лопались, а затем вновь вздувались и вновь лопались. Однако все было не так плохо, как он себе представлял, и боль в теле медленно угасала, уступая место слабой истоме выздоровления. По большому счету его беспокоила только рана в груди, которая время от времени пронзала резкой болью, волной растекавшейся по всему телу.

Встав на ноги, он уже мог выглянуть в окно. Там было то же самое огромное водное пространство, что открылось перед ним, когда они плыли в барке по каналу. Он перебегал взглядом от одной мачты к другой, пока наконец не нашел английский флаг, и облегченно вздохнул. Он боялся, что ему тогда все померещилось. Сейчас он видел три или даже четыре шлюпа, каравеллу и большой фрегат, за которым, похоже, стоял еще один. Радостное возбуждение росло. Он гадал: откуда они все? Неужели из Лондона? А вдруг город все-таки уцелел?

Но, с другой стороны, английские корабли плавают по всему миру, и сюда они могли прийти откуда угодно, не обязательно из Лондона. И зачем забивать голову надеждами на невозможное, у него и без того масса нерешенных дел. Но связаться с английскими кораблями было крайне необходимо, и казалось это довольно-таки простой задачей. Если, конечно, его здесь не держат взаперти и если корабли московитов не прибудут в самое ближайшее время.

Другим важным делом было разыскать Ньютона и Ленку. Его «компас», по всей видимости, указывал на место, где приземлилась лодка. Даже если это где-то рядом, как он найдет это место в городе, в котором он даже не знает, на каком языке говорить? На каком языке здесь вообще говорят? На каком-нибудь итальянском диалекте? И, наверное, на турецком. Некоторые турки говорили по-немецки, но он сомневался, что немецкий или английский будут ему хорошими помощниками на улицах Венеции.

Улицах? Здесь их вообще может не оказаться. Ему потребуется лодка или деньги, чтобы ее нанять. У него осталось несколько богемских крон, но может статься, что они здесь не в ходу.

Вдруг его осенило: он не знает, где его одежда, а следовательно, есть ли у него деньги и сохранился ли его «компас». Сердце у него оборвалось, он, как безумный, оглядел комнату в поисках своей одежды. К великому облегчению, она оказалась в полосатом мешке под кроватью. Теперь и деньги, и «компас» были при нем.

Ну по крайней мере в этом турки проявили честность, вопреки всему тому плохому, что о них говорили.

Теперь он примерно знал, где находится Ньютон и – он очень надеялся – Ленка. Если они, конечно, живы.

Мысль о том, что Ленки может вообще уже не быть на свете, весьма портила Бену настроение. И найти Ленку сейчас для него было важнее, чем найти Ньютона. Он считал себя виноватым за все те неприятности, в которые она могла попасть по его милости. Ньютон же мог и сам о себе позаботиться, что о нем беспокоиться. Да и помимо всего прочего, Ленка привлекательная девчонка, и совершенно естественно, что он…

Бен прервал свои рассуждения. Когда это пришло ему в голову, что Ленка красивая? Разве вначале он не считал ее самой обыкновенной, даже совершенно непривлекательной?

Он нахмурился. Ему не понравилось, что мысли в голове рождаются сами собой без его на то позволения.

– Ну, мой юный турок, – раздался у него за спиной голос, – не совершить ли нам набег на гарем?

Он узнал голос Роберта и, обернувшись, погрозил ему пальцем:

– Лучше попридержи свой язык, неверный среди верных.

Бен заметил, что несколько человек в комнате внимательно посмотрели в их сторону. И Роберт, одетый в некое подобие домашнего халата и выглядевший не в пример чище по сравнению с тем, каким Бен видел его в последний раз, тоже заметил обращенные в их сторону взгляды.

– У-у-у… – протянул он. – Может, нам обоим стоит прикусить языки. Трудно понять, чем это может здесь обернуться.

– Ты только что проснулся?

– Несколько минут назад, но я в спячку впал не так быстро, как ты. Если бы они захотели меня утопить в ванной, то встретили бы яростное сопротивление. А ты же…

– А меня что, сонного мыли? – изумился Бен.

– Да уж ты заставил их повеселиться, – ответил Роберт. – Этого я от тебя скрывать не стану. Но зато посмотри на нас теперь: мы живы, одеты в роскошные одежды и пребываем во дворце самого паши…

– Да, с нами все в порядке, – перебил его Бен. – Давай-ка лучше обсудим наши планы.

– Я думаю, для начала нам надо определить, есть ли у нас земля под ногами.

– Что ты хочешь этим сказать?

– А то. Я только что говорил с одним шведом. И он сказал, что разговор у короля с бей-черт-его-знает-кем состоялся не самый дружественный. По-видимому, его шведское величество неожиданно ворвался к турецкому монарху весь в грязи, крови и конском поту.

– Не может быть!

– Как раз и может! И потребовал, чтобы турок остановил вывод из города своих кораблей. Еще он требовал от него остаться и драться с русским царем. Бей отказался и стремительно покинул город сегодня утром, как и предупреждали нас янычары.

– Но янычары-то здесь остались?

– Остались и ждут, что скажет им Карл.

– Да, Хасим что-то такое говорил об этом. Когда и где состоится эта встреча?

– Да через час в этом самом доме. Вот тут-то мы и выясним, есть ли у нас почва под ногами. И вот еще что: появились кое-какие новости о русских кораблях.

– И какие же?

– Дня через три они уже могут быть в Венеции.

Бен отвернулся к окну и уставился на воду:

– И что тогда? – Все теперь зависит от того, что решится здесь через час.

– А о Ньютоне ты что-нибудь слышал?

– Да, сказки всякие про летающую лодку. Янычары взяли в осаду какой-то остров. Будто бы он там приземлился. Но, кажется, сэр Исаак прихватил с собой одну из своих эгид, сквозь которую никто к нему не может прорваться. Это все, что слышали мои уши.

– И ничего о Ленке?

– Ни единого слова.

– Я должен увидеть Карла.

– До собрания, я думаю, это невозможно.

– Ну, тогда на собрании, – проворчал Бен. – Мы должны там быть.

 

6

География

Петр неотрывно смотрел в окно, проделанное в полу его каюты, зачарованный красотой проплывающей под ним земли. Его поражало буквально все. Когда вдруг удавалось разглядеть тот или иной объект, от этого общая картина делалась узнаваемой. Особенно приковывали к себе внимание реки. К каждой живой реке обязательно примыкали две или три мертвые – эти заброшенные каналы представляли собой призрачное подобие рек, в которых то там, то здесь еще стояла вода, но в большей части русла осушили, перекопали и засеяли. Селения и поля тянулись вдоль воды и тоже напоминали своего рода каналы.

Он знал, что реки время от времени меняют свои русла, особенно после больших наводнений и сноса плотин. Но наблюдение этих картин с высоты заставляло понимать, что смена русла не просто некая случайность, а процесс, повторяющийся неизменно и регулярно с самого первого дня творения. Ему захотелось узнать, что же сталось со старыми городами, некогда располагавшимися вдоль этих мертвых рек. Исчезли люди вместе с городами или переселились на новые места? Он прищурился, размышляя, какой из всего этого можно сделать вывод.

«Вот где должна поработать научная мысль, – подумал он, – воздушные корабли открыли ворота в мир непознанного». Практической стороной дела могло бы стать составление новых карт, а с хорошими картами можно и войну легко выиграть, и границы правильно устанавливать, и торговые пути прокладывать. А с точки зрения познания чудесного, так здесь и вообще не существует пределов. Про себя он решил, что создаст отдельную коллегию философов, целью которых будет изучение Земли с воздуха. И он улыбнулся, представив исследовательский корабль, который он построит, и те уголки Земли, куда он отправится, – на самый край света, а возможно, и дальше. И в историю царь Петр войдет не просто как первый император России, но и как отец науки Нового времени.

Стук в дверь прервал его мечтания.

– Войдите, – сказал царь.

Дверь открылась, и вошел человек лет тридцати, с серыми глазами, его округлый, мягкий подбородок скрывала рыжеватая двухнедельная щетина.

– Входи, капитан Андроков, – тихо сказал Петр.

– Благодарю, господин капитан.

Петр уселся в кресло и указал на такое же напротив:

– Присаживайся.

Капитан Андроков сел, лицо его выражало беспокойство.

– Капитан, ты хорошо служил мне и России. Особенно я запомнил смелость, проявленную тобой в Пруссии.

– Благодарю вас, господин капитан.

– Я уверен, что ты любишь свою страну.

– Надеюсь, я не давал вам повода в этом сомневаться, господин капитан.

Петр почувствовал раздражение, и лицо его судорожно дернулось, отчего раздражение только усилилось. Как он ненавидел этот свой недостаток! Когда он вновь заговорил, голос его уже не был тихим и спокойным, как вначале:

– Так зачем же ты, Илья Михайлович Андроков, отпустил бороду?

Страх отразился на лице Андрокова: то ли вопрос царя его напугал, то ли его раздражение.

– Отвечай! – возвысил голос Петр.

– Господин капитан, священник говорит…

– Ах, священник говорит! А скажи-ка мне, Илья Михайлович, кто царь?

– Вы, господин капитан.

– Так кто стоит над всеми священниками и самим патриархом? Кому они подчиняются?

– Вам, сударь.

– Мне! И никому другому! – Петр ударил себя в грудь.

– И, господин капитан, простите меня… но еще Богу.

– Богу?! И ты что думаешь, что Всемогущему Богу есть дело до твоей бороды? Хм. Ты что, и в самом деле так думаешь? Ты что, жить без нее не можешь? Или Бог от тебя отвернется по причине отсутствия у тебя бороды?

Андроков совсем смешался:

– Сударь, так то ж старый русский обычай. А священник говорит, что мы должны держаться обычаев наших отцов и дедов.

– Патриарх, капитан, страдает оттого, что он не царь, а священники слезы горькие льют, что их в губернаторы не пожаловали. И вот когда ты слушаешься их и поступаешь так, как они тебе велят, то делаешься пешкой в их игре. Ты глупо себя ведешь. Все эти старые обычаи держат нас в темноте, на задворках Европы. И попам выгодно держать людей в темноте, потому что темными и забитыми куда как легче управлять.

Мышцы лица опять предательски дернулись, и он замолчал, чтобы вздохнуть поглубже.

– Послушай меня, дурачина, – снова заговорил Петр. – Ты думаешь, твоя борода – пустяк? Ты отпустил ее и тем самым просто выказал свое благочестие? Но это не так. Твоя борода сделала тебя моим врагом. Это Богу безразлично, есть у тебя борода или нет, а царю России это не безразлично. В моих глазах это означает, что ты вступил в сговор со староверами, которые до сих пор оплакивают стрельцов. Ну а стрельцов-то ты, конечно же, помнишь. Тоже мне, возомнили, что они лучше царя знают, как надо управлять страной. Неужели ты был совсем несмышленышем и не видел, как летели их отрубленные головы?

У Андрокова вконец сдали нервы, он потупился, не в силах выдержать взгляд царя.

– Видел, ваше величество, – пробормотал он. – Мой отец водил меня смотреть казнь.

– Ну, вот и хорошо. А теперь послушай меня, капитан Илья Михайлович, у меня есть к тебе вопрос поважнее предыдущего.

– Слушаю, господин капитан.

– В этом нет ничего страшного, – сказал Петр, кладя на стол кожаный футляр. Он открыл его, внутри лежала бритва. – Скажи мне, чего ты желаешь: жить и служить России или отправиться к стрельцам в ад?

Капитан расправил плечи и снова поднял глаза на Петра:

– Я не трус, господин капитан.

– Так я и не говорю, что ты трус. Я, кажется, спросил тебя совершенно о другом, вот и хочу на то, другое, услышать твой ответ.

Капитан помолчал, затем кивнул:

– Я ошибку совершил, господин капитан, простите мне мою бороду.

– Ну, хватит, – мрачно сказал Петр, поднимаясь с кресла. Андроков напряженно наблюдал, как царь взял в руки блестящее лезвие и направился к нему.

Петр был хорошим плотником, а вот цирюльником – увы, и к концу процедуры лезвие сделалось красным от крови. Петр отошел в сторону, полюбоваться плодами своего труда, на лице его отразилось удовлетворение. Порадовало его и то, что за все время бритья Андроков не издал ни единого звука.

– Вот теперь хорошо, – сказал он, вытирая окровавленную бритву. – Но если ты отрастишь хоть двухдневную щетину, я сбрею ее вместе с твоей головой. Ты понял меня?

– Да, господин капитан.

– А сейчас можешь идти.

Андроков поднялся. Из порезов, оставленных на его лице царской бритвой, сочилась кровь. Но теперь у него не было бороды, и царь торжествовал. За Андроковым закрылась дверь. Петр подошел к шкафу, достал откупоренную бутылку бренди, налил и выпил. В животе сразу сделалось тепло, а оттуда тепло стало медленно растекаться по всему телу.

Староверы снова набирали силу, он больше не мог закрывать на это глаза. Вот уже несколько лет он все собирался упразднить главенствующее положение патриарха, но разразившаяся небесная катастрофа смешала планы. А затем начались сражения и полностью поглотили его внимание. Сейчас же он понимал, что промедление обернулось его ошибкой. Когда офицеры, которым он безусловно доверял, начали отпускать бороды, эта ошибка стала очевидной.

– Я слишком долго воевал, – пробормотал он, – слишком долго.

– Великий царь, делай то, что должен делать, – прошептал голос.

Петр налил себе еще бренди, его тяжелый взгляд остановился на янтарного цвета жидкости. Он редко видел ифрита наяву, но говорил с ним довольно часто.

– Мой долг, – сказал он, – вернуться назад, к своему народу. Если я отвернусь от него надолго, староверы повыползают из своих нор и, как ядовитые змеи, начнут жалить меня.

– Но, великий царь, зимы становятся все холоднее и холоднее. Северные районы превратились в необитаемую снежную пустыню.

– Мои философы изобрели новые алхимические печи, которые будут обогревать людей в самых холодных районах. Что касается меня, то я никогда не покину Санкт-Петербург, а это вселяет надежду и веру в мой народ. Наука поможет нам переносить суровые зимы, наука и российское везение, но не война.

– Но народ должен что-то есть. На мерзлой земле пшеница не растет.

– Мне это известно, – кивнул Петр. – Но сейчас у нас есть Польша, Богемия, и в эту самую минуту, когда мы с тобой беседуем, мои войска занимаются объединением Франции. И в этих странах похолодало, но русские крестьяне смогут выращивать зерно на этих землях. После Венеции я со своими воздушными кораблями навещу Францию и быстро закончу там все дела. И я на время остановлюсь. У меня есть выходы к морям, порты, заключен союз с турецким султаном. Но больше всего меня радует то, что я наконец-то уберу с дороги этого проклятого шведского короля, что все время путается у меня под ногами.

– Но, великий царь, зимы будут из года в год все холоднее и холоднее.

– Ты что, оракулом сделался? – закричал Петр.

– Нет, великий царь, но нам известны те науки, о которых вы, люди, даже не знаете.

Царь покачал головой.

– Прежде чем затевать новую войну, я должен дать своим солдатам возможность отдохнуть и залечить раны. Нам нужен отдых. И я не могу подставлять спину старообрядцам. Вы, обитатели эфира, многое знаете, но вы не знаете, что значит быть царем.

– Знаем, и даже больше, чем ты думаешь. Я могу помочь тебе со старообрядцами.

– Что? – удивился Петр.

– Каждый раз, когда ты видишь мой внешний облик, ты чувствуешь неловкость.

– Да, потому что ты похож на святого.

«Я бы сказал – подумал Петр про себя, – ты им прикидываешься».

В самый первый раз ифрит предстал перед ним в облике ангела, но Петр никогда не верил, что он ангел. А после того как наука дала точное определение природы его «друзей», он стал называть их ифритами. Однако он понимал, что называет их этим именем еще и потому, чтобы не принимать их ни за ангелов, ни за святых. Но более всего пугала его мысль, что староверы могут оказаться правы все, что он, Петр, делал, было неправильно, ложно.

– Продолжай, – проворчал царь.

– Когда я в первый раз пришел к тебе, я назвался ангелом, – сказал ифрит. – И я не обманывал тебя, потому что так я назывался в прошлом.

– Я догадался об этом.

– Я являюсь тебе в облике ангела или святого не потому, что мне гак вздумалось, и не потому, что я боюсь испугать тебя своим настоящим обликом. Все значительно проще. Когда-то давным-давно твой народ ошибочно воспринимал нас за святых посланников вашего Бога. В действительности же наш внешний облик не похож на ваши иконописные лики. Это они на нас похожи.

– Я начинаю понимать, – вздохнул Петр. Он почувствовал, что где-то в глубине души исчезло напряжение. Ну конечно же, староверы, эти легковерные глупцы, ошибались на их счет. – Но как это может помочь мне?

– Допустим, что святые вновь появятся на земле. Допустим, что они совершат парочку чудес, которые так любит народ.

– До меня уже доходили слухи о таких явлениях, – сказал Петр с некоторой подозрительностью в голосе. Он потихоньку начал изучать эти явления, подозревая, что творение «чудес» не обошлось без использования научных устройств.

– Эти слухи не мы распускали, – заверил его ифрит, – но если бы мы этим занялись, то побеспокоились бы о том, чтобы святые говорили только то, что сам царь пожелал бы сказать.

Петр нахмурился.

– Это хорошая мысль, – согласился он. – Но я не хочу играть на суеверии народа, он от этого разумнее не станет, напротив, еще глубже утонет в беспросветной глупости.

– Люди очень медленно меняются, великий царь. Но если ты хочешь взять верх над староверами, то ты должен победить их в этом поединке их же собственным оружием.

Петр почувствовал, как по его лицу вновь пробежала судорога.

– Действуйте, но только очень осторожно, – сказал он, – очень осторожно. Староверы и так уже утверждают, что я во власти нечистого. Если откроется, что под личиной вновь явившихся «святых» прячутся лишь мои бесовские слуги.

– Ни один человек, чьи глаза видят святого, не станет думать, что перед ним сам дьявол, – перебил его ифрит. – Никто не захочет мириться с мыслью, что его одурачили. Уж что-что, а эта человеческая черта нам очень хорошо известна.

– Важно знать, – тихо сказал Петр, – что они предпримут, когда поймут, что их одурачили.

– Здесь не о чем беспокоиться, великий царь. Мы не будем спешить, коль ты того не хочешь, и мы будем в точности исполнять твою волю. Я не утверждаю, что мы изучили человеческую природу так же хорошо, как и ты.

Петр вздохнул, допил бренди и встал. Его ждали неотложные дела.

– Спасибо за совет, ифрит. Как всегда, он дельный. Возможно, тебе даже удастся лучше понять человека, потому что ты сам не человек.

– Великий царь, ты льстишь мне.

– Не думаю. А теперь позволь откланяться.

– Я приду потом, великий царь.

Но, выйдя из каюты, Петр чувствовал – это чувство никогда его не покидало, – что ифрит всегда и повсюду его сопровождает. И он не мог понять, раздражает его это постоянное присутствие или, напротив, успокаивает.

– Вы не сказали, что мы сразу же должны будем вступить в бой. – Адриана сквозь дымок, поднимавшийся над чашкой горячего кофе, посмотрела прямо в глаза Василисы Каревой.

– То, что нас ожидает в Венеции, нельзя в полном смысле назвать боем, – ответила Василиса. – Разве существует такое оружие, которое может с земли достать наши корабли?

– А как же вы планируете взять город? – спросила Креси. Она сидела за небольшим столиком, опершись на него локтями, опустив подбородок на сцепленные пальцы рук. – В Праге, насколько я поняла, у вас были силы, которые на земле поддерживали вашу воздушную атаку. В Венеции, кажется, все обстоит иначе. Наземные войска не успеют подойти туда одновременно с прибытием воздушных кораблей, да и в любом случае на входе в город им пришлось бы преодолевать довольно большой участок воды. Это наталкивает на мысль, что кораблям придется там приземлиться, чтобы высадить солдат.

Слабая улыбка скользнула по лицу Каревой:

– В Праге мы вынуждены были действовать предельно осторожно. Не стоит забывать, что там в то время находился сэр Исаак Ньютон со своим учеником, и они могли преподнести нам какой-нибудь неприятный сюрприз. К счастью, этого не случилось. Но вы очень проницательны, мадемуазель. Как только Венеция прекратит сопротивление – или мы заставим ее это сделать огнем с воздуха, – корабли приземлятся и высадят войска. Но наш корабль останется в воздухе, уверяю вас, на безопасной высоте. Прага была хорошо защищена, и все же мы не потеряли там ни одного корабля. Венеция вообще не имеет никакой защиты. Надеюсь, я рассеяла все ваши сомнения и страхи?

Креси позволила себе слегка улыбнуться:

– Мой опыт подсказывает, что неожиданный поворот событий и есть суть войны.

Карева рассмеялась:

– Это есть суть самой жизни, мадемуазель.

– У моего мальчика еще слишком мало жизненного опыта, – язвительно заметила Адриана. – Я бы хотела, чтобы он подольше задержался на земле.

– Вы считаете, что были в большей безопасности, когда плутали по незнакомым землям в окружении одичавших солдат?

– Нет, не были.

– Ну, вот видите, поэтому я советую вам не воспринимать нашу маленькую кампанию в Венеции как некое опасное предприятие, угрожающее вашим жизням.

– Как это следует понимать?

– Пока царь выказывает вам свое расположение. Но в дальнейшем оно будет зависеть от ваших действий. Если в предстоящем сражении вы покажете свое стремление и свою способность помогать нам в достижении…

– Я думаю, что мы воздержимся от какого-либо участия в предстоящем сражении, – нахмурившись, сказала Креси.

– Конечно, вы будете находиться над разворачивающимися на земле событиями и в совершенной безопасности. Но вы должны будете сыграть свою роль в тех великих свершениях, которые мы взялись осуществлять. Я со своей стороны заставлю всех подвластных мне malakim служить этому великому делу. Вы… – Она на мгновение замолчала, и Адриана пыталась разгадать то выражение, что промелькнуло на ее лице и тут же исчезло. Было ли это восхищение или ревность? – Наши войска все никак не могут успокоиться, – вновь заговорила Карева, – после того, как вы остановили ту первую атаку. Даже я не могу разгадать, как вам это удалось. Но если бы вы могли сделать нечто подобное для нас в Венеции, это было бы вашим первым шагом в завоевании истинного расположения царя.

– Понимаю, – осторожно сказала Адриана, поставив на стол чашку с кофе. Казалось, целую вечность она не пила сей божественный напиток. – Благодарю вас за совет, мадемуазель Карева. Обещаю вам хорошенько его обдумать.

– Я очень на это надеюсь. Я была бы рада, если бы по прибытии в Венецию вы действовали со мной заодно.

Спустя несколько часов после того, как ушла Карева, раздался стук в дверь.

– Кто там? – спросила Адриана.

– Это я, Эркюль, – послышался приглушенный голос.

– О! – с некоторой горечью воскликнула Адриана. Она даже перестала ждать его. – Креси…

Креси понимающе кивнула:

– Знаю, знаю. У меня дела на час-другой, мне надо отлучиться.

– Спасибо, – сказала Адриана, беря ее за руку.

Креси прямо посмотрела на нее, и легкое сострадание мелькнуло в ее глазах. Она наклонилась и поцеловала Адриану в лоб.

– Все хорошо, – сказала она твердо.

С этими словами она открыла дверь и прошла мимо Эркюля, даже не взглянув на него.

Он посмотрел ей вслед, подняв брови, и удивленно пожал плечами, затем окинул взглядом каюту.

– Вы неплохо устроились, – заметил он.

– Да, – ответила Адриана.

Она подошла к нему, очень осторожно взяла его за подбородок, повернула его голову к себе и прижалась губами к его губам. Он страстно ответил на ее поцелуй, она на секунду оторвала губы, чтобы и ее не захватила та же страстная волна желания. Она желала не столько плотского удовлетворения, сколько ощутить тепло человеческого тела, забыться в ритме движений, дарующих наслаждение.

Он легонько отстранил ее, когда она начала расстегивать его камзол.

– Что? В чем дело? – спросила она, заглядывая в его глаза, вдруг сделавшиеся очень серьезными.

– Я вызвался при высадке войск возглавить один из отрядов, но я думаю, ты должна благословить на это дело наших ребят.

– Эркюль, в какую глупость ты ввязываешься?!

Он тяжело вздохнул, отошел к иллюминатору и уставился в него:

– Мне нужно что-то срочно предпринять, чтобы доказать царю свою благонадежность. В противном случае…

– Так, понятно. С тобой Карева успела поговорить.

– Адриана, тебе подвластны те силы, которые мне недоступны, которые я не понимаю. Твою пользу и значимость невозможно не признать. Я же – простой солдат, один из очень многих.

– Если я в безопасности, то и тебе ничего не угрожает, – сказала Адриана.

Он нахмурился:

– Быть при тебе сторожевой собакой или попугаем, который передает твои приказы охраняющим тебя солдатам? Я претендую на большее, моя дорогая. Я должен быть смелым и самостоятельным, чтобы найти себе достойное место при царе.

– Какая и кому будет польза от тебя, Эркюль, если ты погибнешь?

Он повернулся и посмотрел на нее тяжелым пристальным взглядом.

– Я и об этом подумал, и это не имеет значения.

– А мы? Мы тоже не имеем значения?

– Да, Адриана, мы… Что говорит тебе твое сердце обо мне? Ты любишь меня?

– Это несправедливо, Эркюль. Раньше мы никогда не заводили с тобой разговор о любви. Что влекло тебя ко мне? Разве любовь? Я думаю, что нет.

– Да, вначале это была не любовь, – признался он. – Наверное, не любовь. Но теперь я чувствую ее в своем сердце. А что ты чувствуешь?

В груди у нее все сжалось, и она едва смогла выговорить:

– Защиту и поддержку. Счастье. Я нашла очень, очень дорогого мне друга.

Он кивнул и вновь отвернулся к облакам, плывущим за стеклом иллюминатора.

– Но не любовь? – грустно произнес он.

– Но откуда я могу знать, что такое любовь? – воскликнула Адриана. – И почему ты завел этот разговор как раз перед самоубийством?

– Ты совсем не веришь в меня.

– Эркюль, я верю в тебя. Но все, кто любил меня… и особенно те, кого любила я, оставляют меня.

– Николас не оставлял тебя. Он умер, чтобы ты жила. – Эркюль усмехнулся. – Так же жертвует ради тебя и Креси.

– Не надо ревновать меня к Креси.

– Она же меня ревнует. А это верный признак, что нужно обменяться любезностями.

– Достаточно, Эркюль д'Аргенсон. Вы зашли слишком далеко.

Он горько рассмеялся:

– Боюсь, что да. И поверь, чувствую, что совершил глупость. Я всегда считал себя кавалером и искусным любовником, в каком-то смысле даже распутником, и вот я сам попался в сети…

– Попался в сети? – Адриану его слова так возмутили, что она перешла на крик. Она сделала усилие, чтобы успокоиться и прийти в себя. – Уверяю вас, мсье, вас никто не залавливал в сети, и подозреваю, никакой любви вы ко мне не питаете. Вы и я вместе преодолевали трудности, чтобы выжить. И в объятиях друг друга мы искали только ощущение жизни, и мы его находили. Вы приняли это за любовь, но как только несчастья будут позади, как только наступит мир и покой и у вас появятся время и возможности ухаживать за другими женщинами, вы переменитесь ко мне.

– Я так и знал, что ты не веришь мне.

– Боже мой, да ты искажаешь смысл моих слов! – выкрикнула Адриана.

Он опустил голову и долго так стоял.

– Простите, мадемуазель. Я не то сказал.

Она овладела собой, подошла к нему и робко взяла его за руку.

– Не делай этого, Эркюль. Я достаточно люблю тебя, чтобы испытать боль, увидев тебя мертвым.

Он повернулся к ней.

– Я должен думать о своей судьбе, – сказал он. – У меня нет твоей любви, поэтому я должен думать о своем продвижении по службе.

– Обманщик! Ты бы думал о своей карьере независимо от того, люблю я тебя или нет.

Он улыбнулся так, словно его рот искривился от боли:

– Ты хорошо меня знаешь. Но сомневаешься, люблю ли я тебя.

– Хватит говорить на эту тему, – остановила его Адриана. – Больше ни слова.

– Хорошо, не буду, если ты не будешь пытаться отговорить меня от участия в сражении.

– Думаю, я сказала все, что могла.

– В таком случае, мадемуазель, позвольте откланяться.

– Ты приходил только ради того, чтобы сообщить о своих планах? Когда ты меня целовал, мне так не казалось.

– Виной тому ваши чары, мадемуазель, я теряю разум, когда вижу вас.

– В таком случае, может быть, вам его стоит потерять сейчас?

Он печально усмехнулся:

– Кем-то было сказано, что только разум отличает человека от животного. Зачем же вы просите меня превратиться в животное?

– Не навсегда, всего лишь на один час.

– Я думал, вы рассердились на меня.

– Рассердилась и продолжаю сердиться.

– Ну, тогда…

– Это будет вашим наказанием, – просто сказала Адриана. – Когда ты найдешь смерть, к которой так глупо стремишься, я хочу, чтобы ты, отправляясь в ад, пожалел еще и об этом.

– Мадемуазель… – начал он, а она стала расстегивать камзол, затем рубашку, прижалась губами к его обнаженной груди. – Мадемуазель! – повторял он, но уже совсем другим голосом.

Она перешла к пуговицам на его бриджах.

– О Боже, – простонал он, – как ужасен твой гнев!

Она остановилась и посмотрела ему прямо в глаза.

– Вы едва вкусили его, – выдохнула Адриана и толкнула его на постель.

Она одним движением скинула через голову свободное платье, подаренное ей Каревой, и всем телом прижалась к нему, испытав настоящий шок, когда ее грудь коснулась его груди, мурашки побежали по коже. Она покрывала его поцелуями, пока он стаскивал с себя через голову наполовину расстегнутый камзол.

– Адриана… – шептал он.

Она замерла.

– Только не говори о любви! – предупредила она. – Тебе позволено только отрицать, что ты любишь меня.

– Я… я… – Он уже не мог говорить.

Она целовала его, поднимаясь все выше и выше, пока не коснулась губами мочки его уха.

– Говори, что не любишь меня, – прошептала она. – Говори.

– Мадам, – проговорил он, задыхаясь, – я буду презирать вас, если вы будете продолжать.

– Повтори еще раз, – попросила Адриана.

– Ненавижу тебя.

– Хорошо, очень хорошо.

Наконец она нашла забвение, погрузившись в размеренный ритм движения тел и набирающую силу страсть. Но потом, когда Эркюль поцеловал ее и ушел той дорогой, которую он сам себе выбрал, она вдруг обнаружила, что не чувствует радости от намерения продолжать свой путь в одиночестве. И тогда она сделала то, чего уже давно не делала: она сложила перед собой ладони и принялась молить Бога, чтобы он сохранил Эркюля, не отнял у него жизнь в предстоящем сражении. Она открыла для себя, что верит в то, что Бог услышит ее, но не верит, что Он исполнит ее просьбу. Взволнованная, она устремила взгляд через иллюминатор на небо. Невидимое солнце, клонясь к закату, кроваво-красным светом залило облака и, уходя, медленно отдавало землю во власть мертвенно-серых сумерек.

 

7

Диван

Бен придирчивым взглядом осматривал свое отражение в зеркале, проверяя, ладно ли сидит на нем заморская одежда. Голубой халат с шитым золотом цветочным узором очень нравился ему и цветом, и рисунком, но он на нем как-то некрасиво топорщился. И шаровары его смешили. А шапку он вообще решил не надевать, а держать в руках. Во-первых, потому что она выглядела совершенно глупо в сочетании с турецким костюмом, а во-вторых, потому, что он совершенно не знал турецкого этикета – перед кем снимать головной убор, а перед кем и не обязательно.

Еще несколько раз поправив на себе одеяние, Бен наконец пожал плечами, размышляя, что подумал бы его отец, завидев, как он вертится и прихорашивается перед зеркалом. Что бы он о нем подумал? Неужели из всего того, чему учил его родитель, он позабыл все? Неужели за три года он успел скромность, честь и доброту променять на тщеславие, лицемерие и гордыню? Что же осталось от сына Джошуа Франклина? Осталось ли в нем хоть что-нибудь достойное отцовского уважения, если, конечно, отец еще жив?

Бен в последний раз взглянул в зеркало, и на мгновение ему показалось, что незнакомец в зеркале скривил рот и небрежно усмехнулся. Бена затрясло от неприятного ощущения, и ему захотелось бежать прочь. Бостон, который был городом из какой-то другой жизни, чем-то далеким и несуществующим, вдруг стал реальностью, а вся его восточная одежда и все восточное убранство комнаты превратились в призрачный мираж.

Но он придал лицу суровое выражение и отогнал неприятные мысли и видения. Бен любил своего отца, и было время, когда он уважал его. Но отец жил примитивной жизнью, руководствовался той философией, которую еще как-то можно было стерпеть в старые добрые времена, но сегодня такой не место, особенно она чужда тем, кто стремится к процветанию. Совершенно очевидно, что смирение – это не то наследство, которое следует принимать от своих родителей, и Бог – если он вообще существует – не следит пристальным взглядом за Беном Франклином с одной лишь целью – наградить его за добродетель или наказать за прегрешения. В те дни, когда он так стремился быть добродетельным, причинял людям больше зла, нежели добра. Сейчас он уже хорошо знал, что чувство здорового эгоизма по сравнению с притворным намерением творить добро куда более привлекательная и честная вещь и к тому же менее опасная для окружающих.

Он очень хотел спасти Лондон, но ему это не удалось – что ж, видно, это было не в его власти. Он очень хотел спасти Прагу, но и это ему не удалось – пусть так. Он начал было помышлять о том, чтобы спасти Венецию, но потом эта мысль показалась ему совершеннейшей глупостью. Чего же он хочет на самом деле? Хочет по-настоящему?

И Бен понял. Наконец честно признался самому себе, чего он желает: заполучить тетради Ньютона и Ленку, а потом на одном из английских кораблей убраться куда-нибудь подальше отсюда. И это не его забота, что станет с Ньютоном, с Венецией, с Карлом Двенадцатым. Его это совершенно не касается. Он с Робертом и Ленкой, в безопасности, полном здравии и в придачу с его талантами и способностями, очень скоро обустроятся и заживут на славу. Пусть все прочие идеалисты с благими намерениями роют могилы себе и ближнему. Он улыбнулся, потому что незнакомец в зеркале вновь стал самим собой. И они вместе с этим отражением удивились и порадовались его мудрым рассуждениям и виду зрелого мужчины.

Не успел он отойти от зеркала, как в комнату вошел Карл. Король выглядел измученным, хотя и был в чистом кафтане синего цвета с желтой отделкой.

– Как поживаете, мой друг? – спросил король.

– Не так уж… э-э-э… плохо, ваше величество, – ответил Бен.

– Хорошо. Вы должны быть на совете. У меня есть для вас более подходящий костюм, я пришлю его вам, чтобы вы могли произвести подобающее впечатление.

– Благодарю вас, ваше величество. Но я бы хотел кое-что обсудить лично с вами.

– Но только быстро. Нам пора идти.

– До вас, вероятно, дошли слухи, что сэр Исаак высадился где-то здесь недалеко и ждет разговора с вами.

– Да. С этим человеком нелегко иметь дело. Я приказал, чтобы его доставили ко мне, но он отказался покидать свое убежище и настаивает на том, чтобы я к нему пожаловал. Но видит Бог, у меня нет времени наносить визиты.

– Смею ли я предложить отправиться к нему вместо вас? Я очень хорошо знаю его характер.

Карл нахмурился:

– Если все пойдет хорошо, то я дам бой, который и планировал дать, а если нет, то мне придется пуститься в постыдное бегство. Но в любом случае, Бенджамин, мне нужно, чтобы вы были рядом со мной, поскольку вы единственный человек, которому я доверяю и который может мне посоветовать, как противостоять всем этим научным изобретениям русских. И я повторяю, у нас нет времени, чтобы увещевать вашего старого учителя. У меня лопнуло терпение возиться с сэром Исааком. Если он не образумится, то я прикажу в пух и прах разнести остров, на котором он прячется. Я сделаю это для того, чтобы в случае победы русских он ничем не смог бы им услужить.

– Ваше величество, я могу вразумить его.

– Но у меня для этого не осталось времени. Я уже сказал, если диван решит принять бой, то вы мне будете очень нужны.

– Ваше величество…

– Достаточно пустых разговоров. Подумайте о себе, мистер Франклин. Как Петер Фриск я терпел ваше дерзкое поведение, но сейчас у меня нет никаких намерений спускать вам это с рук. Если все пойдет хорошо и мы разобьем русских, то тогда – обещаю – я прислушаюсь к вашим личным пожеланиям. А если нам не повезет, уже будет не важно, жив Ньютон или мертв, мы должны будем мгновенно исчезнуть отсюда. – Тень улыбки мелькнула на его лице. – Уверяю вас, мой юный друг, времена королей еще не прошли, как бы вы того ни желали. А сейчас мы должны отправиться на совет.

Бену ничего не оставалось, как почтительно склонить голову.

Зал дивана гудел: под его сводчатым потолком собралось не менее сотни человек, и все, не умолкая, говорили. При входе стража обыскала их – не вооружены ли они. Бен не сопротивлялся и не возмущался, а только изумленно таращил глаза. Для него слово «совет» означало много большее, чем просто зал, полный хорошо одетых людей, кричащих и толкающих друг друга.

Когда в зал вошел Карл и начал пробираться сквозь толпу собравшихся людей, волнение усилилось. Бен, Роберт и Хасим шли, ни на шаг не отставая от короля, в противном случае их бы оттеснили и затолкали.

– Я буду вам переводчиком, – сказал Хасим. – Предупреждаю: здесь нельзя пускать в ход кулаки. Можно только пинаться.

– Пинаться? Как это?

Но в этот момент поднялся неистовый шум – вошла какая-то небольшая группка людей под предводительством невысокого человека в огненно-красных шелковых одеждах. Он поднял вверх руки, и в толпе завопили:

– Рива!

И хотя Бен не знал, что означает это «рива» – имя, титул или же какое-то оскорбление, – ему было совершенно очевидно, что этот человек здесь хорошо известен и именно на нем, а не на Бене, сосредоточилось внимание толпы. Бен принялся изучать спутников этого невысокого человека, двоих из них он узнал в лицо. Их появление, да еще вместе, сразило его, как выстрел в голову. Первым шел Коттон Мэтер, священник из его родного города, а за ним – Черная Борода, пират.

Неожиданно ноги у него стали, как ватные, и он испугался, что вот сейчас с ним снова сделается горячка, из которой он только что выбрался, или, что еще хуже, он сойдет с ума. Бен схватился за плечо Роберта, чтобы не упасть и не утратить связь с реальностью. Но в этот момент Роберт так заорал, что перекрыл шум толпы:

– Дядя!

И рванулся сквозь толпу в сторону Мэтера и Черной Бороды. Бен, превозмогая шум в голове, бросился за ним следом. Они все сошлись в том самом месте, где было возвышение, на котором стояли Карл и командир турецких солдат (наверное, отец Хасима), что встретил их в первый день на въезде в город. Рива со своей командой поднялся к ним на возвышение, и толпа взревела.

– Дядя! – вопил в свою очередь Роберт, и тут человек в красном английском камзоле оглянулся, и лицо его от изумления вытянулось.

В следующую секунду эти двое бросились друг другу в объятия. Бен остался стоять на своем месте, пытаясь сообразить, что здесь происходит. Черная Борода нахмурился, глядя на двух обнявшихся, а затем его взгляд упал на Бена. Его глаза вспыхнули и удивленно расширились, но пират тут же отвел их в сторону, будто ничего особенного не заметил.

Бен облегченно вздохнул. Тич его не узнал. И это очень хорошо, потому что, когда они виделись в первый и последний раз, три года назад, он обманул пирата и отправил его плыть по морю в дырявой лодке. И это было справедливо, потому что до этого пират дважды пытался его убить, но Бен отчего-то сомневался, что Эдвард Тич придерживается того же мнения, что и он, скорее всего, не видит справедливости в поступке Бена.

Но за прошедшее время Бен вырос на целую голову, и черты его лица изменились, и одет он совсем по-другому. Может, благодаря судьбе Черная Борода его действительно не узнал. Но конечно, когда придет время официального знакомства – а оно обязательно придет, судя по тому, с каким воодушевлением Роберт и человек в красном камзоле что-то кричат друг другу на ухо, – вот тогда-то и грянет гром среди ясного неба.

Пока, к счастью, гроза прошла стороной, ее отголоском громовой голос Карла неожиданно вознесся над гудящей толпой.

– Братья! – выкрикнул он по-немецки, и стоявший рядом с ним человек, с такой же луженой глоткой, как и у короля, выкрикнул то же самое, но уже на свистяще-шипящем турецком языке. – Янычары! Воины, равных которым не создавал Всевышний на земле, вы не оставите своего шведского друга в беде, вы защитите его!

Человек тридцать в шведских желто-синих камзолах встретили его речь неистовыми криками, в воздух поднялся лес рук со сжатыми кулаками. Рев в зале стоял оглушающий.

Каким-то чудом Карлу удавалось его перекричать.

– Мы все знаем, зачем мы здесь собрались. Чтобы решить нашу судьбу и судьбу нашего города – Венеции. Чтобы решить, как будут жить наши жены и дети, как будет процветать торговля.

Человек из толпы бесцеремонно перебил шведского короля. Стоявшие за его спиной люди, видно, его сторонники, принялись что-то скандировать.

Хасим нагнулся к самому уху Бена:

– Он говорит, что король Карл печется о своей собственной судьбе, а не о судьбе Венеции. Он говорит, что опасность угрожает только Карлу. Якобы Карл хочет, чтобы янычары оказали открытое неповиновение султану только ради своих интересов, а не интересов Венеции. Они кричат: «Убирайся в Швецию, Железная Голова».

Неожиданно к общему гвалту добавились крики боли, и тут Бен понял, что имел в виду Хасим под словом «пинаться». Группа противников Карла, которая только что спокойно стояла, вдруг запрыгала-заплясала на месте: шведы и поддерживающие короля янычары яростно молотили их ногами по щиколоткам и голеням, если те не успевали увернуться, отдавливали им ступни. Один упал, и его принялись бить ногами по ребрам, голове.

Выступающие будто не замечали происходящего побоища, и еще один турок перекричал остальных:

– Он говорит, что Карл хочет втянуть нас в войну, в которой мы не можем победить, он хочет, чтобы мы дрались с джиннами и пери, с летающими кораблями, и все только ради своей гордыни, – перевел Хасим. – Он спрашивает, кто заплатит нам за это. Раньше нам жалованье выдавали бей и султан. А будет ли Карл платить? Покроет ли он все наши потери в войне с русскими демонами?

Карл взметнул вверх сжатые кулаки, и, будто повинуясь одной лишь его силе воли, столпотворение стихло. Возможно, усмиряюще подействовали его гордая осанка солдата и лицо короля, выражающее надменную ярость.

– Я вижу, как трясутся ваши поджилки, я слышу речи робких женщин! – выкрикнул Карл. – Где те янычары, что взяли неприступный Константинополь? И те, что плыли в реках собственной крови к стенам Вены? Куда подевались ваша смелость и отвага сейчас? Копите монеты на бесславную старость? Хотите пожить всласть и понянчить внуков? Но что вы скажете вашим внукам, когда они спросят вас о сегодняшнем дне? Когда вы, вместо того чтобы оставаться доблестными воинами, повели себя как дряхлые старухи и позволили русским, которые разбили вас в Пруссии, взять город без малейшего сопротивления! Вы уступили им свои постели, чтобы они тешились с вашими женами и дочерьми? Что услышат о вас ваши внуки, вы, бравые янычары?

В два прыжка король оказался в самом центре толпы и изо всей силы пнул вопящего противника. Турок завизжал и упал. Его сторонники подскочили к Карлу, но ударить не посмели.

За спиной Карла стоявший на возвышении турок начал торжественную речь.

– Это мой отец, – гордо произнес Хасим. – Он говорит, что султан велел нам покинуть свои дома. Покинуть своих детей, жен, оставить дела, забыть честь. Султан должен быть пристыжен, у султана нет чести и достоинства. Может быть, и у янычар больше не осталось чести и достоинства.

Из толпы вырвался еще один голос, который утверждал, что все дела пойдут прахом, если они взбунтуются против Порты, им тогда не с кем будет торговать. В этот момент в словесный бой вступил Рива, который от имени Черной Бороды и его компаньонов заявил, что у них есть не только корабли, готовые вступить в бой, но и еще они ищут купцов, которые будут поставлять хороший товар в американские колонии.

Произошло нечто сверхъестественное: вдруг военный совет смешался с купеческим собранием, в один котел сыпались слова о барышах, смелости и отваге, торговых сделках и малодушии воинов. Казалось, уже никто не решал вопрос, воевать с русскими или нет, – обсуждали, как выгодно устроить жизнь после сражения.

Поорав так с полчаса, собрание резко вернулось к главной теме.

– Мы не можем победить их! У нас нет магов, чтобы одолеть их демонов! У них воздушные корабли, а у нас нет против них оружия! – слышались крики.

– Ну, тогда расходитесь по домам! – присоединился к хору голосов Карл. – Расползайтесь по своим норам! Я буду воевать один! Я сохраню вам ваш город, защищу ваших детей и женщин, а вы сидите и тряситесь от страха в той дикости, в которой приучил вас жить султан. Расходитесь все!

– Вот это серьезный разговор! Ты скажи, как нам надо драться? Скажи, шведский король, скажи!

Настал решающий момент, и Бен вдруг почувствовал, что сам воздух пришел в колебание, как чаши весов. Споры балансировали на грани гордости и здравого смысла. Здравый смысл говорил, что янычарам драться не надо. Гордость говорила обратное – должны. При других обстоятельствах Бен посоветовал бы им держаться здравого смысла, но, с другой стороны, если Карл вынужден будет бежать из Венеции или сражаться в отчаянном одиночестве, то тогда уж наверняка Бену никогда не видать ни Ленки, ни записей Ньютона. Их нужно убедить остаться и вступить в бой, и в этом деле важно использовать Ньютона – это ключ к победе.

Настроенный таким образом, Бен посреди немного стихшего шума во все горло закричал:

– Я знаю, как можно победить русских! Я знаю, как вести бой!

Переводчик, переводя его слова на турецкий, закричал еще громче его, и вдруг все стихло. Внимание всего собрания сосредоточилось на нем.

– Что это за мальчишка? – выкрикнул кто-то.

– Это ученик великого мага из Праги, – выкрикнул в ответ Карл. – Вы спрашивали, где маги, чтобы сражаться с демонами русских? Один из них уже стоит перед вами!

– Пусть покажет! – закричали в толпе. – Пусть покажет свои чудеса!

Неохотно Бен полез в карман поддетой под низ парадного платья эгиды, грязной, пропахшей человеческим и лошадиным потом. Вставил ключ и исчез.

Зал возопил.

Бен выждал минуту и вновь появился.

– Да это все фокусы! – закричали в толпе. – Одни фокусы! Какая от них польза?!

– Я знаю много таких фокусов! – выкрикнул Бен. – Есть много способов уничтожить воздушные корабли! Но я не могу здесь о них всех рассказать!

– Ну вот видите! Видите теперь! – закричал Карл. – Теперь только самые последние трусы могут отказаться от славной победы!

И вдруг в одну секунду толпа превратилась в беснующихся сумасшедших. Сотня людей кинулась пинать друг друга ногами.

Краем глаза Бен заметил расплывчатые очертания фигуры человека, и что-то заставило его обернуться. Взгляд уперся в зловеще улыбающееся лицо Черной Бороды. В следующее мгновение тяжелый сапог с невероятной силой ударил его по голени. У Бена затрещали кости, а пират вновь обрушил на него свой сокрушающий удар. Слишком поздно Бен сообразил, что надо бить в ответ, удар его получился слабым, потому что он еще не совсем оправился после ранения и изнурительного путешествия из Праги в Венецию верхом. Новый удар Тича сбил его с ног, и на него дождем со всех сторон посыпались удары.

Красные Мокасины был совершенно сбит с толку турецким диваном. Рива нашел для них переводчика, но у того оказался слишком слабый голос, чтобы перекричать общий гвалт, и к тому же он стоял, конечно же, рядом с Мэтером, так что Красные Мокасины практически ничего не понял из того, о чем шла речь в зале.

Да его это и не особенно интересовало – он занялся тем, что наблюдал за собравшими здесь людьми и тем, как они вели переговоры. Переговоры шли между стоявшими на возвышении – человеком в синем кафтане, как ему сказали, это был шведский король, турком и Ривой, – с одной стороны, и различными группами людей, собравшихся в зале, от имени которых, очевидно, выступали избранные ораторы. Турецкий диван резко отличался от всех тех советов, на которых Красным Мокасинам приходилось бывать и где переговоры велись неторопливо, речи произносились обдуманно, в последовательности, определенной положением говорящего.

Ему хотелось знать, кто тот парень с каштановыми волосами, с которым обнимался Нейрн, и кто тот юный ихт ахолло, которого Черная Борода не выпускает из поля зрения и который чудесным образом исчез, а потом вновь появился из хошонти – туманного облака, о котором рассказывали легенды. В конце концов Красные Мокасины все свое внимание сосредоточил на этом юноше. Рядом с ним он не заметил ни дитя Тени, ни каких иных духов, и он не мог понять, что дает ему такую силу.

Вот уж чего Красные Мокасины совершенно не ожидал – равно как и никто другой в их компании, – так это того, что Черная Борода, воспользовавшись общим беспорядком, начнет избивать этого юношу. Новый друг Нейрна бросился на выручку первым. Подлетев, он кулаком нанес удар Черной Бороде в лицо, тот зашатался. Красные Мокасины вспомнил, как их предупреждали, что в диване запрещено пускать в ход кулаки. Похоже, Нейрн не собирался нарушать этого правила и ногами отбивал удары турок, сыпавшиеся на упавшего юношу. Красные Мокасины, так и не понимая до конца, в чем тут дело, направился к юноше, чтобы помочь ему подняться.

В это время Черная Борода пришел в себя, зарычал, как зверь, и бросился на парня с каштановыми волосами. Тот стоял, не сходя с места до самого последнего момента, и, когда пират уже замахнулся, резко отскочил в сторону, изо всей силы пнул пирата по голени и толкнул его в толпу, где на него тут же роем налетели турки и принялась пинать. Черная Борода, отбиваясь, барахтался в этом живом море людей, как огромный кит. Наконец он поднялся на ноги, и оба его громадных кулака обрушились на головы турок.

В этот момент, словно из-под земли, появились вооруженные люди. Черная Борода оказался окруженным лесом алебард. Страшно ругаясь, он отпустил турка, которого мутузил. Свирепо зыркая по сторонам, Черная Борода позволил увести себя из зала. Рива что-то прошептал на ухо их переводчику, и они оба поспешили всех остальных – Нейрна, исчезающего юношу, парня, который ударил кулаком Черную Бороду, Бьенвиля и его самого – провести сквозь толпу к выходу. Красные Мокасины помог новому другу Нейрна тащить избитого юношу – тот хоть и был в сознании, но сам передвигаться не мог.

Когда они выходили из зала дивана, Красные Мокасины почувствовал, как будто кто-то вонзил ему нож в спину. Он резко повернул голову, приготовившись защищаться. На мгновение ему показалось, что он заметил крылья, блеск чешуи, сверкающие глаза, и все это видение тут же исчезло, сзади шли только Нейрн и Мэтер, а за их спинами в зале осталась сотня очень странно ведущих себя людей.

Бен поморщился от ударившего в лицо яркого солнца и, превозмогая боль, попробовал вдохнуть. С одной стороны его держал Роберт, с другой – какой-то незнакомец, который выглядел как настоящий индеец.

– Спасибо, – едва слышно пробормотал Бен, обращаясь к ним обоим.

– Не понимаю, с чего это капитан Тич на тебя набросился, – сказал человек в красном камзоле.

– Мы с Черной Бородой уже встречались… раньше, – пояснил Бен. – Я надеялся, он меня не узнает, мистер…

– Нейрн, – подсказал ему парень с каштановыми волосами, – Томас Нейрн.

– Нейрн? – как эхо повторил за ним Бен.

– Это мой дядя, – пояснил Роберт. – Ты как, в порядке?

Удивленный, Бен пробормотал:

– Кажется, ничего. Вот только больно очень.

– Дядя Томас, – сказал Роберт, – а это Бенджамин Франклин из Бостона.

– Франклин? – переспросил Мэтер. – Не родственник ли старика Джошуа Франклина и его убитого сына Джеймса?

– Сын первого и брат второго, – ответил Бен и закашлялся. – Вы меня, наверное, не помните, преподобный отец, но я очень рад встрече с вами. – Он помолчал, комок подступил у него к горлу. – Вам ничего не известно о моем отце?

– Как же не известно – известно. Сейчас он оплакивает троих своих сыновей. Сын мой, я был бы рад услышать, что же с тобой случилось.

– Я тоже был бы рад, если бы вы мне рассказали, как там, в Бостоне, – ответил Бен. – Я надеюсь, что, если Черная Борода меня не убьет, мы с вами поговорим. Куда они его увели?

– Его взяли под стражу, – сказал Хасим. – Он позволил себе в диване нанести удар янычарам руками. Это очень плохой поступок. Если захотите, с ним можно будет потом повидаться.

– Честно говоря, – сказал Мэтер, – лучше бы нам его никогда больше не видеть, но он нам нужен, без него нам не совладать с его командой. Но сейчас меня интересует другое: когда диван примет решение?

– Он его уже принял, – ответил Хасим. – Янычары будут драться.

Победная улыбка осветила лицо Бена, но последовавшие за этим слова Мэтера отрезвили его.

– Господи, спаси и помилуй нас, грешных! – взмолился священник.

 

8

Военные хитрости

Два часа спустя, когда их всех пригласили на совет к Карлу, у Бена все еще кружилась голова. И не оттого, что его только что хорошо отлупили, и не рана в груди была тому причиной, а рассказ американцев. Особенно его поразило описание местности, где раньше стоял Лондон. Конечно же, он знал, что комета должна была сильно разрушить город, но чтобы до такой степени… И даже известие о том, что его родители живы, не смогло сгладить потрясение.

Но мало-помалу он приходил в себя, мысли упорядочивались, и в голове вырисовывался план. Складывалось впечатление, что колонии – в равной степени английские и французские – находятся в более выгодном положении, чем Европа, которая похожа на маленький водоем, в котором плавать приходится в компании акул и барракуд. Именно в колониях человек с его способностями может добиться хорошего положения, не ставя свое благосостояние и жизнь в зависимость от прихоти какого-нибудь монарха.

Карл и глава янычар разместились во дворце сбежавшего бея, который в свое время принадлежал дожу. Дворец был красивым и величественным зданием, походил на даму эпохи европейского барокко, но в турецком платье. Когда Бена вместе с остальными американцами ввели внутрь, Карл поднялся из-за огромного стола, за которым сидели не менее дюжины человек. Среди них Бен узнал только отца Хасима и Риву.

– Господа, – обратился к ним Карл по-немецки, переводчики переводили на английский и французский, – мы должны обсудить очень важные вопросы и выработать план сражения.

Француз по имени Бьенвиль откашлялся:

– Прошу прощения, ваше величество, но мы еще не выразили своего согласия помогать вам.

Карл кивнул:

– Мне это известно, мсье. Скажите, верно ли то, что если Венеция станет суверенным государством, то Луизиана с готовностью примет наши товары на очень хороших условиях?

– Конечно, но я, например, сомневаюсь, что вы одержите верх в этом сражении. Если то, что мы слышали, правда…

– Все это правда, мсье, но я уверяю вас, что я не обсуждал бы возможность вступления в бой, не видя реальных шансов на победу.

Бьенвиль рассмеялся:

– Простите, ваше величество, но за вами закрепилась иная репутация. Говорят, что вы готовы один с кинжалом в руке пойти в бой против целой армии. Неужели это единственный способ противостоять царю?

Кард сердито поджал губы.

– Людям свойственно преувеличивать, – сказал он. – Я не хочу этого касаться, но если бы вы к нам присоединились сейчас, то я был бы очень тому рад.

– Я присоединюсь к вам, – сказал Бьенвиль, – если в ближайшие два часа вы сумеете убедить меня в успехе. Если нет – подниму паруса.

– Вы нам очень нужны, – сказал Карл.

– Нам это известно, – ответил Бьенвиль. – Но вы должны убедить нас в том, что вы нам тоже нужны.

Один из сидящих за столом поднялся.

– Monsieur de Bienville, – произнес он, – peut-etre que je vous aider, dans cette affaire.*

– Pardon? Qui parle a moi?* – спросил Бьенвиль.

– Прошу прощения, – прервал их Карл. – Мсье де Бьенвиль, имею честь представить вам Луи де Рувруа, герцога Сен-Симон, правителя Неаполя и представителя его величества короля Франции.

Бьенвиль удивленно округлил глаза, а затем рот его медленно расползся в улыбке:

– Так Франция жива! И у Франции есть король?

– Мсье, – начал герцог, – по земле Франции рыщут полчища солдат русского царя, но Корона уцелела. И для нас крайне необходимо, чтобы итальянские и американские владения – и наши друзья в Венеции – оставались независимы от московитов. Именно поэтому я здесь и именно поэтому от своего имени обращаюсь к вам как к человеку, преданному Франции.

Бьенвиль склонил голову:

– Я знаю вас, мсье, мы виделись однажды, может быть, вы помните, в Версале. Я бы хотел, чтобы вы подробнее рассказали о том, что сейчас происходит во Франции.

– Уверяю вас, мсье, у вас кровь в венах закипит от моих рассказов.

Карл широко улыбнулся, весьма довольный впечатлением, которое герцог и его слова произвели на Бьенвиля.

– Капитан Тич присоединится к нам чуть позже, – сказал Карл, – а пока…

– Ваше величество, – нетерпеливо перебил его Бен, – позвольте сказать вам два слова наедине.

– Хорошо, я выслушаю вас, – ответил Карл, нахмурившись. – Извините нас, господа.

Он кивнул присутствующим и вышел с Беном в соседнюю комнату.

– Я должен поблагодарить вас за решение поддержать нас, – сказал Карл. – Благодаря вам дело повернулось в нашу сторону.

– Спасибо, ваше величество, я сделал это с превеликим удовольствием.

– Но сейчас вы должны изложить все в деталях, – продолжал Карл. – На совете присутствовали лидеры всех фракций, тогда мы склонили их на свою сторону криком, теперь должны убедить их разумными словами. И нам очень нужны американцы и их корабли, мы непременно должны удержать их. – Он чуть нахмурился. – Вы действительно знаете, как уничтожить эти летающие корабли?

– Конечно, знаю, – солгал Бен. – Но перед тем, как изложить свой план, я должен повидаться с Ньютоном.

Глаза Карла сделались холодными.

– Что? – медленно произнес он.

– Ваше величество, мне кажется, я выразился совершенно ясно.

– Это шантаж? Склонить людей на нашу сторону мы должны сейчас. Именно сейчас вы должны изложить нам свой магический план действий. И только после этого вы сможете отправиться к Ньютону.

Бен поджал губы и решил немного поменять тактику:

– Ваше величество, чтобы мои слова прозвучали убедительно, я должен кое-что взять у Ньютона. А вы пока предложите гостям ужин с хорошим вином. Приведите им все свои аргументы, а я вернусь незамедлительно.

– Мистер Франклин, не испытывайте мое терпение.

– Ваше величество, не давите на меня. Я действительно хочу помочь вам, потому что я перед вами в долгу за ту помощь, что вы мне оказали в Праге. Но вы должны предоставить мне свободу действий.

Карл еще больше нахмурился, затем кивнул. Он подозвал одного из своих людей:

– Лейтенант, отвезите этого человека к тому сумасшедшему, что сидит на острове. И через час доставьте его обратно. Если он не пожелает, свяжите его, но доставьте сюда. И не спускайте с него глаз.

– Слушаюсь, ваше величество.

Карл, развернувшись, бросил Бену через плечо:

– Можете идти.

Всю дорогу, что они плыли в гондоле, Бен нервно потирал руки и хрустел пальцами. Он вел точный отсчет времени и хорошо осознавал, чем может обернуться его ложь. Он не знал, как разбить воздушные корабли русских. У него были лишь некоторые соображения, и теперь все зависело от Ньютона.

Охрана острова встретила его с подозрением, но Хасим – его отправили с Беном в качестве переводчика – что-то сказал им по-турецки, отчего стража сделалась менее суровой, а записка, наскоро написанная его отцом, и вовсе уверила их в благонадежности гостей.

Солнце клонилось к закату, в его лучах водная гладь ослепительно искрилась. Строение – не то церковь, не то замок – зыбко колыхалось золотистой дымкой света. Ньютон привез с собой одну из больших эгид, возможно, она была встроена непосредственно в лодку.

– Когда вы с ним разговариваете, откуда слышится его голос? – спросил Бен у охраны через Хасима.

Человек пятнадцать янычар злобно покосились в сторону заколдованного строения, и наконец один из них показал.

Бен направился к указанному месту и, когда почувствовал прохладную поверхность эгиды, остановился.

– Сэр Исаак! – закричал он и снова: – Сэр Исаак!

После долгой паузы донеслось едва слышное:

– Бенджамин, это ты?

– Да, это я. Пропустите меня. Мне нужно поговорить с вами.

И снова долгая пауза.

– Король Карл с тобой?

– Нет, сэр. Он решает сейчас очень важный вопрос, а вы раздражаете его своими требованиями. Сэр, если вы хотите остаться в живых, вам лучше поговорить со мной. Больше такого шанса не будет! – Как Бен ни старался, но все же в его голосе явственно звучали нотки отчаяния.

– Сделай пятнадцать шагов от себя направо, – послышался голос сэра Исаака. – Я открою дверь и отключу эгиду на несколько секунд. Только ты можешь войти, и никто другой. Ты понял меня?

– Да!

Скрипя зубами, Бен сделал то, что ему велели. Затем прошло не менее десяти минут, прежде чем он услышал звук отодвигаемой дверной задвижки, и в следующее мгновение появилась каменная, изъеденная непогодой стена. Он, не мешкая, рванул на себя тяжелую деревянную дверь, вошел внутрь и наткнулся на искаженное отражение собственного лица на голубом фоне слившихся воедино моря и неба. Бен тихо вскрикнул, поняв, что он стоит лицом к лицу с тем странным спящим телом, которое он видел в лаборатории Ньютона в Черной башне.

Но тело больше не было спящим, оно направилось к Бену. Он отскочил в сторону и тут же почувствовал себя полным дураком: тело прошло мимо него к двери, чтобы закрыть ее.

Не издав ни единого звука, оно развернулось, сделало несколько шагов по красному мраморному полу и начало подниматься по лестнице из рыжеватого камня. Бен последовал за ним, испытывая истинное восхищение тем, как пластично, в отличие от его собственного, двигалось это искусственно сотворенное тело.

Ньютон выглядел хуже, чем когда-либо: камзол, весь в пятнах, расстегнут, рубашка – грязно-желтые лохмотья, волосы свисают жирными прядями, вокруг глаз черные круги, и глаза смотрят в одну точку. Взгляд Ньютона лихорадочно метнулся в сторону Бена, вспыхнул на мгновение, а затем суетливо забегал по комнате.

– Я рад видеть тебя живым, рад, что тебе удалось выбраться из Праги, – произнес Ньютон каким-то невнятным голосом.

– Вы рады? Кажется, вы сделали все, чтобы этого не случилось.

Ньютон пожал плечами:

– Кто из нас представляет большую ценность, ты или я?

– Так говорит каждый, кого уличили в малодушии, – ответил Бен, удивляясь своему спокойствию. – Но, как бы то ни было, Бог вам судья, я пришел сюда не ради вас. Где Ленка?

– Ленка? – переспросил Ньютон.

Бена вдруг охватил ужас.

– Боже! Она же была в тайнике!

Он вдруг представил ее там, запертую, в скрюченном положении, шесть дней без еды и питья, и Ньютона, который все это время оставался совершенно равнодушным к ее слезам и мольбам.

– А! Девочка. Бен, я думаю, ты поступил опрометчиво, взяв с собой в путешествие одну из своих красоток…

– Бог вас за то покарает! – крикнул Бен. – Она не шлюха, вы, старый глупый осел! Вы что, в каждой женщине, которая появляется у вас перед глазами, видите шлюху? Чего ради? Не отвечайте. Мне не нужно вашего ответа. Скажите, где она?

Вдруг глаза Ньютона сделались осмысленными, будто он только сейчас впервые увидел Бена.

– Бенджамин, – произнес он, – я действительно очень сожалею, что бросил тебя там. Уверяю тебя, я корю себя ежесекундно. Я просто… – Ньютон замолчал, и Бен увидел, что он плачет. – Я так и не научился понимать. Люди такие разные. Они сложнее любых исчислений, любой физики и химии. Значительно сложнее.

Бен молчал. Он чувствовал, что у него перехватило в горле. Он снова вернулся на три года назад, в тот день – ужасный и прекрасный, – когда Ньютон предложил ему стать его учеником.

– Сэр, я…

Но нет, он не может позволить сбить себя с толку.

– Где она? – решительно спросил Бен.

– Я не знаю. Она была здесь, теперь ее нет.

– Что?

– Она все время была здесь, шумела, раздражала меня. Я велел ей отправиться на поиски Карла. И она, наверное, ушла его искать. Ее здесь нет уже несколько дней.

– Вы… – Бен замолчал, он лихорадочно соображал, стараясь не смотреть, как Ньютон опустил голову и закрыл лицо руками.

Хасим сказал, что никто не видел Ленку. Что же с ней случилось? Ее схватили турки и отправили в какой-нибудь гарем? Или она утонула, пытаясь доплыть до Венеции?

– Ленка! – закричал он и забегал по комнате, он искал другие двери. Сбежал вниз по лестнице, выкрикивая ее имя, поднимая клубы пыли, разгоняя по углам крыс. Но быстро устал, его тело было еще слишком слабым. Тяжело дыша, он прислонился спиной к гладкой прохладной стене и сполз по ней.

Она была жива, он был уверен в этом. Она была жива, в Венеции или… Он зажмурил глаза. Не дай бог. Если ее увезли на корабле бея! Ее не могли так быстро схватить и продать в рабство! А прежде чем продать в рабство свободную женщину, как с ней здесь вначале поступают? Судят или нет?

Он не знал. Он ничего не знал о турецких законах и обычаях.

Но Бен знал: он найдет ее во что бы то ни стало. Это он во всем виноват. Только он, и он…

Ничтожество. Полное ничтожество. Но он найдет ее, потому что она стоит поисков.

И Бен совершенно ясно увидел, что это значит – найти ее. Это значит – он должен остаться в Венеции или отправиться в Константинополь, или в каком-то ином, пока неизвестном направлении, но следом за кораблем бея. И он понимал, что ему на это может понадобиться не три дня, а значительно больше.

А через три дня московиты будут уже в Венеции.

Это такая простая формула. И вот теперь ему ничего не остается, как спасать Венецию, следуя своему обещанию.

Тяжело вздохнув, он поднялся, взял себя в руки и пошел по лестнице наверх.

Ньютон все так же сидел, закрыв лицо руками.

– Вы правы, – сказал Бен, – ее здесь нет.

– Эта девочка так дорога тебе?

– Она человек, и потому она значила для меня больше, чем для вас. – Он поморщился – ему не понравился собственный тон – и поднял руки. – Но пусть остается все так, как есть, – прошептал он. – Я все равно найду ее. А сейчас я кое-что хочу вам сказать.

– Да? Но ты больше не будешь терзать меня своими нападками?

– Я не знаю, все будет зависеть от вас, сэр.

– Как это надо понимать?

– Как понимать? Что вы сейчас планируете делать?

Ньютон посмотрел ему прямо в глаза:

– Обещаю тебе, Бенджамин, я больше тебя не брошу. На этот раз мы поднимемся в воздух вместе и отправимся куда-нибудь, туда, где безопасно и где я смогу продолжить свои исследования. – Он немного воодушевился. – Послушай, ты видел talos? – Он кивнул в сторону человекоподобного существа.

– Конечно, я его еще в вашей пражской лаборатории видел, – сухо ответил Бен. – Очень хороший слуга, я бы даже сказал, хорошая альтернатива ученику.

– Нет, Бенджамин, он не так прост, как может показаться с первого взгляда. Он – ключ к мудрости древних. И поможет проникнуть и познать мир malakim!

– Понятно.

– Нет, ты не понимаешь. Но я могу тебе все объяснить, Бен. Теперь в наших руках сосредоточено так много секретов и много новых систем. Я о таком раньше и мечтать не мог.

Бен почувствовал миг зарождения новой надежды, но тут же вспомнил, что много раз он уже слышал подобное от Ньютона.

– Послушайте меня, сэр, – начал Бен. – Вам известно, что сейчас сюда направляется русский флот?

– Сюда? Как сюда? Зачем?

– Это долго объяснять. Достаточно сказать, что они собираются захватить Венецию.

– Ах, ну тогда мы должны немедленно покинуть это место.

– Нет! – заорал Бен. Он даже и не подозревал, что слова Ньютона могут привести его в такое бешенство, хотя еще час назад он мечтал только об одном: найти Ленку, убедить Мэтера, поднять паруса и бросить Венецию на произвол судьбы. Сейчас он уже не мог так поступить, потому что где-то здесь, в городе затерялась Ленка. И он вдруг ощутил прилив справедливости и благородства. Он был поражен, что у него сохранились эти чувства. И несказанно обрадовался, что они прорвались на поверхность из глубин сердца, где таились под спудом прагматизма. – Я бежал из Бостона, бежал из Лондона, из Праги. Но хватит бегства, я остаюсь здесь и буду сражаться.

– Сражаться? Ты видел корабли над Прагой?

– Видел. Да и вы видели, сэр, что ими управляют пойманные и запертые в клетки malakim.

– Да, видел. Госпожа Карева, по всей видимости, украла мои чертежи.

– Сейчас это уже не важно. Вы придумали, как это создать, теперь вы должны придумать, как это уничтожить. Ослабьте сродство, которое удерживает malakim в повиновении, и пусть они разлетаются куда хотят. А корабли московитов, как камни, посыплются на землю. Разве это невозможно?

Ньютон вытаращил глаза, словно услышал нечто невероятное. И по его глазам Бен видел, какая борьба мыслей идет в голове его учителя. Наконец Ньютон произнес:

– Наверное, возможно. Только это очень опасно. Я не хочу рисковать собой ради этого города, которому я ничем не обязан.

– Ну, тогда мне скажите, как это сделать, – проворчал Бен. – И я это сделаю. Опасность меня не смущает.

– Но она смущает меня, Бенджамин, я не хочу, чтобы ты в это ввязывался.

– Вы, что же, хотите, чтобы я остался под пулями и бомбами московитов вообще без какой-либо защиты? Я поклялся Карлу, что буду с ним здесь до конца.

– Я не хочу, чтобы ты тут оставался, я хочу, чтобы ты улетел со мной.

– У меня здесь есть друзья, которых я не могу бросить только потому, что я испугался, – язвительно бросил Бен. – У меня есть друзья, которые меня любят и которым я доверяю. Вы, сэр Исаак, не принадлежите к их числу. И я предпочту остаться здесь с друзьями и драться с мушкетом в руках, нежели бежать куда-то с вами, с человеком, которому я не доверяю и которого не люблю.

– Бенджамин… – начал было Ньютон и замолчал. Затем продолжил: – Бен, наши с тобой научные исследования важнее всего того, что ты только что упомянул. Поверь мне.

Бен с расстановкой произнес:

– Это странно, конечно, сэр, но я вам действительно верю. Однако я буду делать то, что должен делать.

– В таком случае, я ничем не могу тебе помочь.

– Неужели я ничего не могу сделать, чтобы уничтожить эти корабли?

Ньютон пожал плечами:

– Может быть, и можешь. Ты, Бенджамин, всегда был горазд на всякого рода выдумки. Может быть, и на этот раз ты что-нибудь придумаешь. А сейчас, если ты не против, мой talos проводит тебя к выходу. Похоже, мне нужно готовиться к новому полету.

Прежде чем спуститься по лестнице, Бен остановился и, не оборачиваясь, произнес:

– Поторопитесь с отлетом. Карл намерен стереть вас с лица земли вместе с этим островом, только чтобы вы не попали в руки московитов. Прощайте, сэр. Боюсь, мы с вами никогда больше не увидимся.

Красные Мокасины потряс головой, чтобы прийти в себя. Он был рад оказаться на воздухе, пусть даже и зловонном. Каналы вместо улиц, гниющие в воде дома и ужасный смрад! Он поймал себя на том, что повсюду ищет врагов. То, что атаковало его в Алжире, последовало за ним и сюда. Он знал это, он чувствовал это. В глубине зловонных вод Венеции что-то ужасное подстерегало его.

Он намеревался разобраться с теми впечатлениями, что он вынес с «тихого» совета, и понять, какое же там было принято решение. Но он никак не мог сосредоточиться. Не имело значения, что там было сказано или решено. Здесь готовится сражение, и он, Красные Мокасины, будет участником разворачивающихся событий. Это был только мнимый предлог собраться здесь и выслушать, как Бенджамин Франклин собирается уничтожать летающие корабли. На самом деле все уже было решено.

Европейцы не выносят оставаться один на один с чуждым им пространством. И это человеческое чувство было ему хорошо понятно. В отрыве от родной земли, его представления о правде и справедливости начали терять свой смысл, он быстро превращался в щепку, подхваченную бурным потоком жизни, и каждый день над ним нависала угроза пойти ко дну. Нейрн, Мэтер, Бьенвиль и даже Черная Борода, будучи белыми, все же ощущали себя здесь представителями совсем иного племени, отличного от московитов и турок. Конечно, Турция могла бы править Венецией, но в сердцах его товарищей Венеция была частью мира, в который также входили Англия, Франция, Испания. Венеция для них воплощала все то, что являла собой для них Европа, и они, конечно же, будут драться, чтобы спасти ее, Красные Мокасины в этом даже и не сомневался. Американцы не допустят, чтобы король Карл и Рива погибли. Даже Бьенвиль увидел здесь свой шанс спасти вымирающие колонии, и он обязательно воспользуется предоставленной возможностью. Но чтобы объявить о своем решении, им нужно выслушать мага Бенджамина Франклина. Тем временем Красные Мокасины решил подождать снаружи.

Возможно, он вышел из дворца еще и потому, что предчувствовал атаку своих противников, которую на физическом уровне он пока никак не ощущал. И вдруг его словно тяжелой дубиной ударили по ногам, он свалился как подкошенный, дернулся, чтобы выхватить пистолет или боевой топор, но понял, что он оставил их при входе в диван да так и не забрал. Не обращая внимания на боль, он лягнул ногой пустоту и, к собственному удовлетворению, кого-то задел, неизвестный ахнул. В следующее мгновение три острия впились в его шею, грудь, живот.

– Не двигайся, – прошипел кто-то, плохо выговаривая английские слова. – Молчи, иначе смерть.

Ему грубо заломили назад руки и связали, на глаза надели повязку. Но он все же успел рассмотреть четверых в черных шляпах и каких-то безобразных масках.

– Avant'! Prest! – сказал человек в шляпе голосом, похожим на крик сойки.

Его поставили на ноги.

– Иди, – сказали ему снова по-английски.

Красные Мокасины попробовал идти, но его, подхватив под локти, поволокли так, что он едва успевал переставлять ноги. Вскоре его затолкали в лодку. Она раскачивалась, и он ощутил каждой клеточкой тела, какая тонкая грань отделяет его от бездны под ним. Сквозь повязку на глазах он уловил смутное движение тени, напряг свое внутреннее зрение и – как раз вовремя – увидел, как оно исчезло, промелькнув призрачным видением.

– Трус! – закричал он вдогонку беззвучно расхохотавшейся тени. – Трус, вернись, попробуй потягаться со мной!

Ему никто не ответил.

Расстроенный, он погрузился в водоворот звуков, закрутившихся вокруг него: хор сотни голосов, жалобное мяуканье кота, воркование голубей, скрежет металла, и откуда-то издалека доносились звуки неизвестного ему музыкального инструмента и пение.

Наконец лодка остановилась.

– Слушай меня внимательно, – услышал он голос. – Сейчас тебя обвяжут веревкой и опустят в воду. Задержи дыхание и не барахтайся. Если будешь делать так, как я тебе говорю, возможно, останешься в живых, если нет, то умрешь. Ты понял меня?

От таких слов у Красных Мокасин во рту пересохло.

– Я не умею плавать, – сказал он.

– Именно для этого и нужна веревка, – хмыкнули в ответ. – Я уже сказал, слушайся меня, или тебе – смерть.

Красные Мокасины кивнул, поднялся и пнул пространство, откуда доносился голос. Он задел кого-то и тут же получил за это: вначале кто-то рассмеялся, а затем его ударили по лицу. Он чуть не свалился за борт, но его вовремя поймали. От удара повязка, что закрывала ему глаза, сползла немного, и образовалась маленькая щелка, сквозь которую он смог рассмотреть лицо своего захватчика, темный канал между стенами домов и развевающийся в воздухе штандарт с изображением пчелы. Тут же чьи-то грубые руки больно затянули на глазах повязку, и мир исчез.

– Да ты с норовом, – послышался голос, вновь лишившись человеческого облика. Но Красные Мокасины знал теперь, что этот голос принадлежит человеку с узким треугольным лицом, орлиным носом и спутанными темно-каштановыми волосами. – Ты мог бы быть достойным уважения венецианцем. Но я советую тебе больше свой норов не показывать.

Красные Мокасины старался унять охватившую его панику, пока его обвязывали веревкой.

– Ну а теперь вдохни поглубже.

Он вдохнул полной грудью, и его столкнули в воду. Вода была холодной, очень холодной, и леденящий ужас волной прокатился по всему его телу и вызвал в нем почти взрыв сладострастия. Он попытался войти в состояние транса, которое сделало его бесчувственным и позволило взять в руки раскаленное железо, но сейчас ситуация была совершенно иной, он даже в мыслях никогда не готовился столкнуться с подобным. Он попытался представить себя охотящимся на оленя в залитых солнцем прериях, у скалистых гор. Но картины появлялись в его мозгу короткими вспышками и тут же исчезали, он не успевал за них зацепиться и ощутить покой. Его легкие, сдавленные паникой, совершали судорожные, бесполезные сокращения. Наконец ему удалось сосредоточиться на одной картинке и немного успокоиться, и он уже более хладнокровно продолжал погружаться в глубины черных вод. Картинка, которая удерживала его в этом состоянии душевного равновесия, была вовсе не пасторальная, не залитый солнечным светом пейзаж, а удивленное лицо его захватчика, рассеченное надвое боевым топором.

Он всплыл, как рыба, хватая ртом воздух, его подхватили под мышки, вытащили из воды и повели. В нос ударила вонь застоявшейся воды, но по тому, что не чувствовалось ни малейшего колебания воздуха и по запаху, который может источать влажный камень, индеец понял, что находится в каком-то замкнутом пространстве. Он начал считать шаги, на пятнадцатом его насильно усадили. Связывающие его веревки разрезали, но в следующую же секунду руки сковал холод кандалов. Повязка на глазах осталась.

Ему что-то сказали повелительным тоном на незнакомом языке, затем он услышал звук удаляющихся шагов. Он не мог понять, сколько похитителей удалились, но был уверен, что по крайней мере один остался его охранять. Красные Мокасины все же подергал руками, проверяя сковавшую его цепь на прочность. Цепь была крепкой. Можно будет попробовать сбежать, призвав на помощь дитя Тени, но вначале все нужно хорошенько обдумать.

Кто и зачем его похитил? Он вспомнил, как Рива в одном из разговоров упомянул о венецианских фанатиках, которых он назвал «масками». Его похитители были в масках, можно предположить, что они и есть те самые фанатики. Но зачем он им нужен?

– Wer sind Sie? – раздался женский голос.

Смысл слов он не понял, но по интонации догадался, что ему задали вопрос.

– Я не понимаю, – сказал он. – Вы по-английски говорите?

– Nein. Parlez francais? – спросила невидимая женщина.

– Да, говорю, – ответил он по-французски.

– Я говорить мало. Вас украли тоже?

– Да. И вас?

Ответом был звон цепей.

– Вы знаете, что им нужно? – спросил он.

– Нет. Но они заставили меня написать письмо.

– Письмо?

– Да. Моему… э-э-э… другу, Бенджамину. Вы знаете его?

– Бенджамину Франклину? – переспросил он. – Сегодня мы с ним познакомились.

– А меня Ленка зовут.

Бен шел по настоящей – одной из немногих – улице Венеции, мысли лихорадочным вихрем кружились в его голове. Как же одолеть эти воздушные корабли? Они могут летать на такой высоте, что ни одной пушкой не достать, и сыпать оттуда градом камней, не оставляя на земле ничего живого. Это какое-то адское оружие! Он понимал, что верный способ вывести из строя корабли – лишить их помощи malakim, но сам не мог решить, как это сделать, трех дней для такой задачи ему было недостаточно.

Погруженный в свои мысли, Бен не заметил, как к нему подбежал какой-то мальчишка. Страж, приставленный к нему Карлом, встал между ними и что-то рявкнул по-итальянски.

– Per Benjamino, – сказал мальчишка, потрясая зажатой в руке бумажкой, похожей на письмо. – Benjamino Franco!

– Что? – пробормотал Бен. – Ну-ка покажи, что у тебя там.

Он взял сложенный листок бумаги, весь в пятнах от грязных пальцев мальчишки. Сломал печать – всего лишь капля воска – и быстро прочитал короткое послание, состоявшее из двух частей. Первая была по-английски.

«Многоуважаемому мистеру Франклину.

Мы взяли под свою защиту иностранную гражданку, мисс Ленку. Она сообщила нам, что вы ее дорогой друг. Она будет пребывать у нас в полной безопасности до той поры, пока московиты не будут разбиты. Прежде чем вы соединитесь со своими соотечественниками, мы очень хотим обсудить с вами взаимоотношения Турции и Венеции.

Ваши покорно, Маски».

Вторая часть письма была написана по-немецки.

«Дорогой Бенджамин!

Меня похитили какие-то люди, которые сказали мне, что доставят это письмо прямо вам в руки. Это было неблагоразумно с моей стороны открыть им, что мы с вами знакомы, и я боюсь, что они могут придать большую значимость нашей связи, чем это есть на самом деле.

Я так и не успела вам до конца рассказать историю о человеке, чьим прадедом был Иоганн Кеплер. Человек этот верил, что Кеплер на своем сказочном корабле улетел на Луну, и он сам решил сделать то же самое. И он поднялся в воздух, и весь двор пожелал ему счастливого пути, а его маленькая дочка, которой едва исполнилось пять лет, стояла на земле, махала ему платочком и кричала, чтобы он привез ей маленький кусочек сыру. Но он не вернулся, и маленькая девочка больше никогда его не видела, но она думала, что он там, на Луне, и оттуда, сверху, смотрит на нее. Она так думала до того самого дня, пока не нашла в башне воздушный корабль, пустой, и не узнала, что когда люди поднимаются на таком корабле слишком высоко, то задыхаются от недостатка воздуха. Она поняла, что и ее отец не мог улететь очень далеко, что его нашли, вернули в замок и заперли где-то там, в подвалах…

Я закончила свой рассказ, и я думаю, что он объясняет все те неудобства, что я вам доставила. Простите меня за все. Умоляю, не считайте себя чем-нибудь мне обязанным в моих нынешних обстоятельствах. Спасибо вам за то, что вы мне показали горы на Луне, и еще за полет на воздушном корабле. Не беспокойтесь обо мне, я всем довольна.

Искренне ваша Ленка».

Бен аккуратно свернул листок и положил его себе в карман, от его последних сомнений не осталось и следа. У него вновь перед глазами встала та ночь, когда они с Ленкой смотрели на Луну, и загадочная улыбка появилась на его лице. Он посмотрел в сторону севера.

– Лично у меня против вас, царь Петр, ничего нет, – произнес он. – Но отныне помогай вам Бог.

«И да поможет Бог „маскам”», – добавил он про себя.

Не обращая внимания на удивление, отразившееся на лицах мальчика и приставленного к нему стража, он твердой решительной походкой направился в сторону дворца.

– Прихвати с собой мальчишку, – бросил он через плечо стражнику. – Он может знать что-нибудь полезное для нас.

Бенджамин Франклин откашлялся и обвел глазами собравшихся.

– Прошу прощения, господа, за задержку и благодарю вас за терпение. Мне было необходимо посоветоваться с сэром Исааком Ньютоном, прежде чем представить план защиты города от московитов.

– А я-то думал, что тебе и без Ньютона было что сказать, – зловеще сверкнув глазами, пробормотал Черная Борода, успевший к этому моменту присоединиться к собравшимся.

– Конечно, было, – ответил Бен, – но не надо забывать, что сэр Исаак мой учитель, а я всего лишь его ученик. И его одобрение предложенных мною мер защиты есть гарантия победы.

– А почему сэр Исаак сам сюда не пришел? – спросил Мэтер. – Почему бы ему самому нам все не изложить?

– Он сейчас занят очень серьезной работой.

– Готовит свои контрмеры? – наивно спросил Рива.

Бен на мгновение заколебался, но по тому, как вспыхнули глаза обычно невозмутимого Карла, он понял, что это мгновение, по крайней мере для одного человека, может показаться слишком долгой заминкой.

– Да, – солгал он.

Казалось, все сидящие за столом облегченно вздохнули.

– В таком случае, – спокойно произнес Карл, – представьте нам свой план действий.

– Я не вижу здесь индейца, мы его ждать не будем?

Томас Нейрн покачал головой:

– Он странный парень, отправился куда-то прогуляться. Я потом все ему передам.

Бен кивнул, соображая, как изложить свою наполовину созревшую идею достаточно убедительно. Он был полон решимости убедить и знал, что это у него получится.

– В ближайшие три дня придется очень напряженно поработать, – начал он. – Но я думаю, Венеции это по силам. Но прежде всего я хочу выяснить, есть ли в городе какие-либо средства защиты.

– Что именно? – спросил отец Хасима.

На мгновение Бену показалось, что взгляд турка пронзил его насквозь и уличил в шарлатанстве. Но раньше такие ощущения никогда не смущали Бена, он сейчас остался спокоен.

– У вас есть fervefactum? – спросил Бен.

– Есть, – ответил янычар.

– Но какой от них толк? – нетерпеливо спросил Карл. – У нас их два, они предназначены для охраны главных подступов к городу. Они эффективны, если противник наступает с моря, но от них нет никакой пользы, если расстояние между ними и противником превышает двадцать ярдов. Царю достаточно приземлиться от них где-нибудь подальше и там высадить свои войска, предварительно разбомбив город и сломив сопротивление.

– Господа, мне известны ограниченные возможности fervefactum, – произнес Бен. – Но мы их будем использовать необычным способом. Можно будет сменить их дислокацию?

– Это довольно массивные орудия, – сказал глава янычар.

– Но их можно разместить на корабле? – гнул свою линию Бен. – На одном из американских кораблей?

Лица собравшихся немного вытянулись от удивления.

– Вам всем известно, господа, что fervefactum используется при осаде, от его действия у вражеских солдат кровь в венах закипает. И эффект тем сильнее, чем ближе враг приближается к этим орудиям.

– Ну а мои корабли-то тут при чем? – заворчал зло Черная Борода.

Бен улыбнулся:

– Подумайте, что будет, если fervefactum погрузить в воду.

– Pardieu, – пробормотал Бьенвиль.

– Гейзер, – выдохнул Мэтер, – струя пара.

– Вот именно, – подхватил Бен. – Струя пара, которая будет подниматься все выше и выше, получится небольшой шторм, и если вы пожелаете, то этим паром вы сможете взрывать корабли или переворачивать их в воздухе. Для этого и нужен корабль, чтобы разместить fervefactum в самых стратегически выгодных точках.

– Мне нравится ход ваших мыслей, – произнес Карл.

– Да это ерунда, – проворчал Черная Борода. – Пустяковый трюк, но он сделает мои корабли уязвимыми для любого удара. А я чем отвечу? Как я своими пушками достану корабли в небе? Чем мне отражать атаки?

Бен потер руки:

– У меня есть ответы на все ваши вопросы, капитан Тич, господа. Fervefactum действительно всего лишь малая часть моего плана.

– Что еще вы хотите узнать об имеющихся у нас средствах защиты города?

– Венеция славится тем, что ее склады забиты тюками шелка. Это так?

– Только Китай может с нами сравниться, – гордо заявил Рива.

Бен широко улыбнулся:

– В таком случае у нас есть отличное средство обороны.

 

9

Три мага

Мерцающие огни среди клубящихся облаков – такой предстала Венеция глазам Адрианы. По мере того как они приближались, облака рассеялись, небо стало чистым, и можно было уловить легкий соленый запах моря, лежащего далеко внизу. Город казался светлячком, опустившимся на чернильного цвета поверхность воды.

К нему, похожая на искры костра, летела целая армада парусников русского царя, корабли снижались, готовясь к ночной атаке. Представшая глазам Адрианы картина зачаровывала своей сверхъестественной красотой, и Адриана никак не могла поверить, что это всего лишь прелюдия насилия и смерти.

– На какой высоте летит самый нижний корабль? – громко спросила Адриана, не отрывая взгляд от чудесной картины. Ее вопрос разорвал тишину, возникшую сразу же, как только вспыхнули огни Венеции.

Замолчал даже царь, который в нескольких ярдах от них о Чем-то совещался со своими офицерами. Он кашлянул, прочищая горло:

– Вы так волнуетесь за д'Аргенсона, мадемуазель?

– И за тех людей, что сейчас находятся с ним на одном корабле, – ответила Адриана. – Я думала, атака начнется с воздуха.

– Посмотрите вон туда, – сказал царь, указывая на сверкающие острова венецианской лагуны. – Вы были когда-нибудь в Венеции?

– Нет.

– И я тоже. Я буду презирать себя, если возьму не город, а руины. Я не хочу жечь его огнем сверху.

– Даже если за это придется заплатить жизнями солдат?

– Даже если бы от меня потребовали и большей платы, – ответил царь. – Взойдет солнце, и они увидят, что наши войска заняли ключевые позиции в городе, а наши корабли висят в воздухе, готовые в любую минуту нанести решающий удар, если потребуется. Город поймет, что сопротивление бессмысленно. Наша задача: взять город, не пролив ни капли крови.

– Вы действительно верите, что такое возможно?

Петр вздохнул:

– Карл – противник непокорный и непредсказуемый, мадемуазель, и, возможно даже, что он человек сумасшедший. Я не надеюсь, что он спокойно уйдет из города. Но я не хочу поливать такой город, как Венеция, огнем, только ради того, чтобы изгнать оттуда какого-то безумного шведа. Венеция заслуживает остаться в полном своем великолепии.

– Чем я могу помочь? – тихо спросила Адриана.

Царь довольно улыбнулся.

– Помогите Каревой правильно расставить имеющееся у нас вооружение и средства защиты – fervefactum, огнеметы, воздушные щиты, подобные тем, которыми закрывалась от нас Прага. Нам нужно знать, где размещать корабли, чтобы они оставались неуязвимыми.

– Нам нужно знать точное расположение наземных объектов, которые в эфире выглядят необычно, – пояснила Карева. – Все, что malakim покажется неестественным.

– Хорошо, – сказала Адриана.

Она согнула manus oculatus, призвала своих дорогих помощников и раздала им задания. Они разлетелись в стороны, и она теперь могла видеть мир их глазами. Мир раскрылся перед ней, как огромная книга с рисунками и чертежами.

В глазах джинна вода была огромным холстом, суша – мазками краски на холсте. Огни Венеции – тлеющими угольками, осколками ферментов, окутанными дымом алхимических фонарей. Она нашла слабо пульсирующее энергетическое излучение одного fervefactum и нескольких пушек с какими-то очень необычными, неизвестными ей свойствами. Вслед за комментариями Адрианы один из царских помощников все это быстро наносил на карту.

Более всего ее волновало едва уловимое колебание эфира, отчего возникали поблескивания попеременно то в одном месте, то в другом, преимущественно на поверхности воды.

– А я этого не заметила, – призналась Василиса, когда Адриана сказала ей об этих странностях.

– Может быть, это какое-нибудь природное явление? – предположил царь.

– Маловероятно, капитан, мои джинны не замечают процессы, которые мы именуем природными, то есть такие, как парообразование, излучение тепла, охлаждение, невидимое глазу произрастание минералов. Они помогают мне видеть и понимать суть этих процессов только тогда, когда я их об этом попрошу, в остальных же случаях не обращают на это внимания. Они замечают только те изменения, что происходят непосредственно в эфире.

– Вы думаете, это колебание представляет опасность?

– Я должна проверить это более основательно, капитан.

– Проверяйте, – вздохнул царь. – Это меня смущает. Мне трудно представить, чтобы город выставил серьезную защиту против наших сил.

Адриана перестала следить за ходом разговора и все свое внимание сосредоточила на необычном явлении. Это было нечто похожее на едва уловимую естественную сублимацию, но только происходящую чуть быстрее обычной. Ничего удивительного, что Василиса не придала ей значения.

– Я думаю, – сказала она тихо, – они искусственным способом создают и поднимают вверх туман. Это вынужденная сублимация. Они, вероятно, пользуются каким-то мощным катализатором. Для человеческого глаза – самое обычное природное явление.

И действительно, огни Венеции начали расплываться в поднимающейся с земли туманной дымке.

– Интересно, чего они хотят добиться этим? – пробормотала Василиса.

– Мы не можем бомбить то, чего не видим! – прорычал Петр.

– Не можем, капитан, – продолжала Василиса, – но Адриана и я можем видеть и сквозь туман. Если они напустили туману, чтобы спрятать свое алхимическое оружие, то мы все равно сумеем его разглядеть.

– Но им не известно, что мы такие всевидящие, – сказал царь. – Они не могут об этом знать, вот и проявляют глупость – готовятся к сражению.

– В этом их ошибка, – жестко отрезала Василиса.

– Если… – пробормотала Креси, устремив взор куда-то вдаль.

Она не успела договорить, ее прервала вспышка света, один из кораблей внизу – «Богатырь» – столкнулся с шаром, который, как кроваво-красным саваном, окутал его пламенем. В следующее мгновение раздался грохот, и их корабль ударило взрывной волной, палуба под ногами сотряслась. В воздухе зазвучали испуганные вопли и команды.

– Если они не применят самое обычное оружие, – перекрывая шум, прокричала Креси. – Где Нико?

– Он с няней, внизу. – Адриана на мгновение заколебалась. – Креси, сходи за ним.

– А разве внизу не безопаснее?

– Везде одинаково, случись с нами такое! – прокричала Адриана, показывая в сторону «Богатыря», расколовшегося пополам, но удерживаемого в воздухе ифритами.

В свете пламени было видно, как люди падали вниз, подобно желторотым птенцам из разоренного гнезда.

Чуть поодаль новая огненная звезда озарила ночное небо.

Палуба нового флагманского корабля Черной Бороды «Пророк Каролины» огласилась победными воплями, как только первый взрыв разорвал тишину ночи и огненный шар стал виден даже сквозь туманную дымку, повисшую в воздухе. Бен, несмотря на усталость – все три последних дня он работал без передышки, прерываясь только на короткий сон, – кричал громче всех. С десяток янычар похлопали его дружески по спине, поздравляя. Бен чуть не расплакался от переполнявшей его гордости. Его план сработал! Он заявлял, что все получится, он убеждал, но в глубине души сам в это до конца не верил.

Лишь бы только и дальше все шло так, как он задумал!

Он знал, что туман, вызванный реагентом, тем же самым, что он дал юной принцессе Марии-Терезии, им крайне необходим. Но ему бы хотелось, чтобы тумана не было и чтобы не ночь была, а день, хотя им помогала именно ночь. Но ему так мечталось увидеть то, что он сейчас мог только представить: бесчисленное множество шелковых воздушных шаров, сшитых наспех, парило в небе, неся в себе смерть воздушным кораблям московитов.

Последовал новый взрыв, за ним еще один. В темноте и тумане нельзя было рассмотреть, какой эффект производили эти взрывы, но результат должен был быть удовлетворительным. На венецианских складах нашлось много гелиона – нового и очень мощного алхимического взрывчатого вещества, оно и составляло начинку воздушных шаров.

– Примите мои поздравления, мистер Франклин, – сказал Карл, пожимая ему руку. – Вы положили хорошее начало бою. Первый удар всегда очень важен. Я надеюсь, что все остальные ваши хитрости также дадут хорошие результаты.

– Я тоже рад, что пока все удалось. Может быть, мы даже заставим московитов повернуть назад.

Карл скептически покачал головой:

– Боюсь, этого не будет. Мы их удивили, это верно. Но не надо забывать, что только один из тридцати шаров попадет в цель, остальные разлетятся в стороны.

– Боюсь, – проворчал Роберт, сдвигая на затылок шляпу и складывая на груди руки, – какой-нибудь из этих шариков упадет нежданным и неприятным сюрпризом и на наши головы.

– О боже, я как-то об этом не подумал, – произнес Бен.

Карл пожал плечами:

– Большинство из них упадет в море.

– Большинство, – как эхо, повторил Бен, хотя ему казалось, что ветер дует как раз с моря и шары скоро начнут падать, поскольку воздух в них быстро остывает.

Карл нервно сжимал эфес шпаги.

– Когда же «Безумец» будет готов?

– Еще каких-нибудь полчаса, и все будет готово, – ответил Бен.

– Почему так медленно?

– Оболочка шара большая, много времени требуется, чтобы наполнить ее воздухом. И потом, когда начали надувать, обнаружились дырки.

– Все должно быть готово, пока мы под защитой ночи и тумана. Я не особенно верю в этот ваш воздушный щит.

Бен и сам в него не особенно верил. Он так поспешно сшивал вместе эгиды, что не надеялся на их эффективность.

Небо вспыхнуло еще дважды, а затем московиты начали контратаку: взрывалась земля, поднимались в небо огромные фонтаны воды. Казалось, все море вздыбилось, от чувства триумфа у Бена не осталось и следа, ужас перехватывал дыхание. Конечно, все корабли, что стоят в портах Венеции, обречены. Весь командный состав сосредоточился на «Пророке», и это сделало его в определенном смысле более уязвимым, нежели любой другой корабль.

– Нужно еще больше шаров запустить, – пробормотал Бен.

Воздушные шары были размещены по периметру города – на американских кораблях, которые вошли в те каналы, что поглубже, на плоскодонках и яликах, которые рассредоточились в более мелких, шары были и на многочисленных островах венецианской лагуны. По команде с берега шары отпускались именно там, где они были более всего необходимы. Бен видел, как по крайней мере один из таких кораблей был уничтожен, хотя он не мог сказать, какой именно. Остальные все время меняли место дислокации, стремясь встать так, чтобы оказаться между атакующими и городом, который они защищали. А «Пророк» оставался в укрытии на расстоянии четырехсот ярдов от города и не перемещался вовсе, осуществляя координацию обороны и лелея призрачную надежду перейти в наступление. Но если хоть один корабль московитов приземлится, от Венеции и камня на камне не останется.

Но Ленка в Венеции, и он не может допустить уничтожения города.

Гонец что-то сообщил Карлу на ухо.

– Все воздушные змеи запущены, – сказал Карл.

– Будем надеяться, что ветер доставит их по назначению.

Не успел Бен повернуться, чтобы посмотреть на карту, над которой склонились Карл и его советники и что-то там быстро черкали, как пришло новое донесение. Корабли московитов уже выстроились полукругом над городом, и, похоже, часть кораблей зайдет со стороны моря. «Это безумие, – подумал Бен. – О чем думала моя голова, когда я во все это влезал?»

Где-то высоко в воздухе произошел новый взрыв, и в то же самое мгновение во всем теле Бена возникла беспричинная, какая-то неестественная дрожь Он ее узнал и понял, что к его душе прикоснулся malakus. Вдруг накатила тошнота, он закрыл глаза и закричал беззвучно: «Уходи прочь!» Но его не отпускало. В общей суматохе никто не заметил, как Бен медленно опустился на колени.

– Что это? – хрипло закричал Петр. – Что нас атакует?

– Я не знаю, ваше величество, – хладнокровно ответила Василиса. – Мы сейчас пытаемся это определить.

Адриана с мрачным лицом подошла к самому борту. Парус скрутили, раскачали и опустили, на нем Адриана совершила высадку в открытое воздушное пространство. Там она увидела, что с земли в небо поднимаются какие-то подобия медуз, будто она не в воздухе болталась, а погрузилась в воды океана.

– Воздушные шары, – сказала она. – Поэтому мы их и не увидели. Это не алхимическое оружие.

– Воздушные шары? Самые обыкновенные?

– Они не вызывают никаких изменений в эфире, и джинны их не замечают, – пояснила она.

– Уберите эти шары.

– Я уже это делаю, – спокойно ответила Адриана.

– Да, похоже, я недооценил боевой дух венецианцев, – произнес царь.

– Похоже, – поддакнула Креси.

– Ваше величество, мы должны подняться выше, – сказала Адриана.

– Зачем?

– На этой высоте я не могу работать.

Адриана, конечно же, солгала, но она беспокоилась за жизнь сына. Мало ли какие еще сюрпризы им приготовили венецианцы.

Тем временем джинны, послушные как всегда, выполняли ее команды. Теперь она видела цель – воздушные шары – и знала, что ей нужно искать в эфире: ферменты, более активные, чем все прочие. Потому что они горячие. Ей нужно их немного остудить, и они сразу же начнут опускаться.

Красные Мокасины не столько услышал, сколько почувствовал глухой звук отдаленного взрыва. Но он уже и без того знал, что бой начался. Духи – красные глаза – вопили и, как обезумевшие, носились в воздухе, и где-то, притаившись, скрывался тот, кто его преследовал. За два дня, проведенных в темноте, он смог сделать себя невидимым для духов, тем самым спрятаться так, чтобы его не нашли выходцы из подземного мира. Сейчас, когда среди духов возникла такая суматоха, это было нетрудно сделать.

– Ты слышал? – спросила Ленка.

– Слышал.

– Как ты думаешь, что это было?

– Наверное, бомба упала или пушка выстрелила.

– Значит, бой начался.

– Да.

– Я видела, как они атаковали Прагу, сэр Исаак выпустил меня из тайника, в котором я у него на лодке пряталась. Они бросают вниз бомбы, большие бомбы. Я думаю, что мы погибнем.

– Похоже на то, – согласился с ней Красные Мокасины.

Он понимал, что пришло время действовать. Он уже пытался расплавить цепи, которыми их за руки и за ноги приковали к стене, но металл слишком нагревался. Он, возможно, и вытерпел бы прикосновение раскаленного железа к телу, но выбраться отсюда и освободить Ленку он был бы после этого не способен. Он пытался сделать мягкими камни, но и это не принесло никаких результатов, так как он вынужден был все время оставаться настороже и призывать дитя Тени каждый раз, когда он чувствовал приближение своего невидимого врага.

Наконец, не торопясь и без особого энтузиазма, он составил план, но, похоже, сейчас уже было слишком поздно что-либо предпринимать. Все же он решил попробовать. Не сидеть же здесь, совершенно беспомощным, в то время, когда небо сотрясается громом и мечет на землю огненные молнии, а полчища духов беснуются и того и гляди найдут его, как бы он от них ни прятался. Кроме того, Ленка казалась ему милым человеком, и он не хотел, чтобы она погибла. Красные Мокасины не желал больше прятаться, он хотел встретить своего врага лицом к лицу.

И он отсек еще одну частичку своей тени и задумался: к кому же ему ее отправить – к Нейрну? Тагу? Но они могут быть в открытом море, или у них может не быть возможности помочь ему. И он вдруг понял, кому он должен ее послать, хотя он почти не знал этого человека.

Зато его хорошо знала Ленка. Через нее он уловил дыхание Бенджамина Франклина, окутал им частичку своей тени и отправил ее на поиски. Стиснув зубы, он пытался залечить образовавшуюся внутри пустоту, сдерживал, насколько мог, вытекание вещества тени. И ждал, когда на ее запах придет его враг.

Разнообразные картинки, бессмысленные, мелькали перед внутренним взором Бена. Он дрожал всем телом, голова у него кружилась. Он видел, будто плывет где-то под водой, по какому-то тоннелю, мелькнуло лицо человека, затем – канал, улочка, пронзила боль, и чувство раскаяния и… зазвучал голос Ленки. Она говорила на непонятном ему языке, но это был ее голос, и каким-то непонятным образом из всего этого хаоса возник индеец, который исчез куда-то три дня назад.

Голова болела так, что Бену казалось, она сейчас лопнет, но он все же поднялся на ноги, шатаясь, отправился на поиски Хасима. Ему повезло, он нашел его довольно быстро. Тот стоял у борта, глядя на отблески пламени, плясавшие на поверхности воды.

– Хасим! – крикнул Бен. – Быстрее, сюда! Улица, и там желтый символ. А на нем пчела. Ты знаешь, где это?

– Да, Хасим думает, что знает.

– Тогда быстрее туда.

Но где же Роберт? Он огляделся по сторонам, Роберта нигде не было. Бен не стал его разыскивать, боясь потерять время.

К кораблю были привязаны множество небольших весельных лодок и гондол. Бен сделал знак Хасиму занять одну из них, и сам начал спускаться за ним следом. Сзади послышался звук, который заставил Бена обернуться. На расстоянии не более ярда стоял Черная Борода, его пистолет был нацелен прямо в лоб Бену.

– В прошлый раз я промахнулся, – зло усмехнулся он. – Но с такого расстояния я уж точно попаду.

– Ну, тогда стреляй быстрее, и положим конец этому делу, – огрызнулся Бен. – Мне некогда с тобой разговаривать, меня ждет важное дело.

– Все такой же вздорный и наглый мальчишка. Я в той лодке чуть ко дну не пошел.

– А ты забыл, что ли, как сам до этого хотел меня убить? Ты что ж, думал, я вот так просто позволю тебе уплыть?

Черная Борода усмехнулся:

– Конечно, а как же иначе. Но тогда я был пиратом, а сейчас я на законных основаниях капитан этого корабля. И потрудись объяснить мне причину своего дезертирства. По крайней мере я буду знать, за что я тебя убиваю.

Бен на мгновение задержал взгляд на пистолете, а потом решительно схватился за веревочную лестницу:

– Мой друг и тот индеец, что прибыл с вами… Их похитили.

– Мне это известно. Нам доставили письмо.

– Я знаю, где их держат.

– И ты в одиночку собираешься их спасать?

– Да. – Бен уже начал спускаться по лестнице, а Черная Борода все не стрелял. Он поднял вверх голову: – Капитан Тич, если вы считаете, что мы с вами еще не расквитались, то хорошо, я согласен поквитаться, но будьте настоящим мужчиной, дайте мне выполнить это важное дело.

Черная Борода ничего ему не ответил, но, когда Бен спустился в лодку и снова посмотрел наверх, того на палубе уже не было.

Когда Бен взялся за весла, в северной части неба вспыхнул еще один огненный шар. Похоже, корабли московитов остановились, а может быть, и вовсе откатываются назад. Это было и хорошо, и плохо: их оборона вызвала у врага уважение, но вместе с тем это было угрожающее затишье. Он лишь надеялся, что это затишье протянется как можно дольше, чтобы он успел доплыть до Венеции, освободить Ленку и вернуться на корабль.

Полоса белого света росчерком легла на черном небе, как образцовая прямая в учебнике по геометрии, и воздушный корабль попал в поле серебристой тени. И Бен вспомнил сказку о Джеке, который поднялся на небо по бобовому стеблю.

Московиты обнаружили его воздушных змеев.

Адриана понимала, что представляют собой эти полосы света.

– Это крафтпистоли, – сказала она. – Я видела, как они стреляют и оставляют вот точно такую полосу беглого света.

– Это невозможно, – рыкнул Петр. – Ни один крафтпистоль не может стрелять на такое огромное расстояние.

– А этот может, капитан, – спокойно ответила Адриана. – И тот…

В этот момент на небе появилась еще одна полоса света. А за ней еще одна и еще. Что-то было в этом необычное. Адриане хотелось бы узнать, откуда ведется такая стрельба.

– О черт! – выкрикнул царь. – Да это настоящая стена! – Его лицо нервно дергалось. – Я слишком опрометчиво поступил, – пробормотал он. – Передайте мой приказ отступать! – выкрикнул он кому-то, не оборачиваясь. – Мы позволили им заманить нас в ловушку… Но пора уже поставить точку. Ночь им больше на руку, нежели нам. Сейчас мы поднимемся выше, а на рассвете покончим с ними. И к черту эту Венецию. У нее был счастливый шанс, но она его упустила.

В почти непрерывных вспышках света было видно, как конвульсивно дергается его лицо.

 

10

Каналы

Казалось, гондола скользила не по глади каналов, а где-то глубоко под землей по темным и мертвым стикским водам. Свет фонаря, дрожа, двигался по стенам домов, выхватывал из темноты вспыхивающие красным глаза крыс, и еще какие-то шевеления. Были это просто тени или, может, нечто таинственное и зловещее? Бен заставлял себя думать о Ленке – ее похитили, держат где-то взаперти, может быть, ее пытают или она уже умерла. Этими мыслями он пытался разжечь в себе ярость, чтобы возбудить в изможденном теле силы. Еще не совсем затянувшаяся рана на груди, побои, которые он получил в диване, и три дня без сна – все это делало его очень слабым.

– А что это за лучи? – спросил Хасим.

– Что? – не понял Бен.

– Я знаю, что воздушные шары поднимаются и взрываются, как мины в океане. Но лучи света?

– А-а-а… – протянул Бен. – Это воздушные змеи. Они могут подниматься очень высоко. А в Венеции умеют делать очень хороших воздушных змеев.

– Да. Вы должны побывать на карнавале, тогда запускают много воздушных змеев, и они очень красивые. Я видел, как люди плыли в гондолах, держась за воздушных змеев.

Бен кивнул и представил другую картину: воздушные змеи ветром уносятся в небо и влекут за собой по темным водам лагуны сотни небольших лодок.

– Вы вместо веревок к змеям прикрепили железную проволоку, – продолжал Бен. – К проволоке привязали крафтпистоль, и когда из него стреляют, то огонь по проволоке поднимается вверх. Теперь ты понял?

Трудность состояла в том, чтобы найти как можно больше крафтпистолей. Удалось собрать только семьдесят, на том и остановились. Их раздали самым быстрым гондольерам, с тем чтобы они вели огонь как можно эффективнее.

Очень ненадежный план – все в нем держалось на импровизации, все зависело от того, насколько согласованно действовало огромное количество людей. И хотя план не был совершенно провальным, а приносил плоды, но только потому, что московиты начали атаку ночью. Именно Карл догадался, что они начнут атаку ночью. Он понимал ход тактической мысли царя и его генералов как никто другой, даже лучше их самих.

Вдруг Бен осознал, что тишина затянулась, не было слышно никаких взрывов, и он не мог понять, что бы это значило. Неужели московиты действительно отступили? Или победили? Есть ли у него еще время до того момента, когда они начнут нещадно бомбить Венецию и от города останутся одни руины?

Он надеялся, что московиты не будут уничтожать город. Какая выгода от развалин? Но царь сейчас разъярен, а об его неистовстве в гневе ходят легенды!

– Это здесь, – сказал Хасим, когда они обогнули какое-то здание.

Даже в тусклом свете фонаря он разглядел желтый штандарт и на нем пчелу, и к нему вернулись уверенность и решимость.

Что же дальше? Он закрыл глаза, вспоминая: вода, не хватает воздуха, веревка. Глаза у него полезли на лоб, когда он ощутил себя там! Легкие сдавило, боль и паника…

– Нет! – зло пробормотал Бен.

Он никогда не боялся воды, он отлично плавал и нырял с самого раннего детства, и в Праге он выдержал настоящее испытание, преодолевая вплавь Влтаву. Что же такое с ним сейчас творится?

И ответ пришел. Это вовсе не его чувства и страхи, а того, неведомого – может быть, malakus, – который вторгся в его сознание. Конечно, это могло означать, что там его ждет ловушка.

Но это его не остановит. Он причина страданий и даже смерти многих людей: его родителей, его брата, Джона Коллинза, Сары Чант, принцессы. Для его семнадцати лет список слишком длинный. Если и дальше так пойдет, то ему в конце жизни нечем будет оправдаться.

Он поспешно снял с себя кафтан, камзол, рубашку, туфли и все сложил на дно лодки, затем снял и чулки.

– Если я не вернусь, Хасим, то ты возвращайся на корабль и скажи им, куда я отправился.

– А куда вы отправились? – удивленно спросил Хасим.

– Туда, под воду, – махнул рукой Бен.

– Хасим пойдет с вами.

Вдруг Бен осознал, что никогда не воспринимал Хасима как человека, а лишь как какой-то предмет, с которым можно разговаривать. То, что Хасим не мог свободно говорить по-английски и потому не мог выразить себя, свой внутренний мир, только усиливало это ощущение. Но слова Хасима заставили его испытать шок от нахлынувших чувств – надежды, страха, потребности в живом человеке.

Но сейчас Бену не было нужно никаких прозрений и откровений.

– Ты знаешь, что там, под водой? – спросил он Хасима.

– Нет.

– В таком случае я хочу, чтобы ты остался в лодке и мог сообщить нашим, что я убит или захвачен в плен.

– Хасим не может быть янычаром, как его отец, – произнес юноша, стараясь казаться суровым, – но и он может помочь!

– Ты и так уже помог мне, и еще больше поможешь, если останешься здесь ждать.

Хасим колебался, но Бен не собирался продолжать разговор. Он сказал все, что мог, и если теперь юноша решит последовать за ним и погибнет, то в этом не будет вины Бена. С этой мыслью он, больше не раздумывая, прыгнул в воду. Вода оказалась холодной, грязной – неприятной. Но он набрал полные легкие воздуха, захватил с собой фонарь и стал погружался в глубину, вперед его вело «видение».

За два погружения он ничего не нашел, но на третий раз на довольно большой глубине обнаружил в стене пролом. Свет фонаря не мог глубоко проникнуть туда, но Бен смог рассмотреть там комнату, с низким потолком. Когда-то, наверное, это был подвал, который потом залило водой: или уровень воды поднялся, или здание осело. Он снова вынырнул, вдохнул поглубже и снова ушел под воду, пронырнул в пролом, надеясь, что он выбрал верный путь. А это и был верный путь.

Адриана держала Нико на руках и качала его, ожидая рассвета. Она старалась не думать, что стало с тем кораблем, на котором был Эркюль. Он взял с собой почти весь свой отряд, ей в качестве личной охраны оставил всего пять человек. Она вспомнила, как благословляла их, и ей тогда показалось нелепым, что они так верят ей, и сердце у нее сжалось.

Отступив, они обнаружили, что шесть кораблей были либо полностью уничтожены, либо настолько сильно повреждены, что их можно было считать вышедшими из строя. Потери были огромными, на этих кораблях располагалось большое количество войск инфантерии. Осталось парить в небе шестнадцать кораблей, но, несмотря на понесенные потери, царь не утратил веры в победу. Но что в этой победе Эркюлю, если только он был на одном из погибших кораблей?..

Не будет смысла в этой победе, если что-нибудь случится с Нико, и все последние часы она только и думала, как же его уберечь.

– Мой малыш, – прошептала Адриана, – ты кое-что должен сделать для меня.

Он посмотрел на нее широко распахнутыми глазами, бесхитростно и, как ей показалось, внимательно.

Она положила его в большую плетеную корзину, одну из тех, в которых поднимали с земли на корабль провиант. Она немного видоизменила корзину – обвила ее четырьмя тонкими железными прутьями, они прошли, словно параллели на глобусе, образовав сверху некое подобие купола.

– Я хочу, Нико, чтобы ты побыл немного в этой корзине. Ты можешь посидеть здесь? Я буду рядом, и Креси, и твоя няня. Но ты должен сидеть в этой корзине.

Малыш хлопал ресницами и улыбался ей. Адриана сочла это за согласие, но решила попросить Креси не спускать с него глаз.

– Соорудила убежище для Нико? – спросила Креси, появляясь из сумеречной тени, окутавшей нос корабля.

– Да. Я показала джиннам, что такое железо, и велела им держать корзину в воздухе. Они будут отводить в сторону пули, взрывную волну, огонь – все, что может ему угрожать. Если корабль упадет, то они плавно и аккуратно опустят его на землю. – Адриана закусила губу. – Я понимаю, что это не лучший способ уберечь его, но это все, что я могу сделать.

Креси взъерошила малышу волосы:

– У тебя, Нико, появился свой собственный корабль? Он тебе нравится?

– Лу-у-у-уна, – с очень серьезным выражением лица произнес Нико.

– Запомнил, малыш, ту ночь? – нежно произнесла Креси. – Но веди себя хорошо, и очень скоро мы заживем по-царски в прекрасном городе Санкт-Петербурге.

– Да, заживем, – подхватила Адриана. – И у тебя будет своя комната и много игрушек, а когда ты немного подрастешь, у тебя появится пони… – Малыш выглядел таким беззащитным, сидя в корзине, что на мгновение Адриану охватила паника. Но она тут же подавила ее и повернулась к Креси. – Я разгадала загадку этих белых полос огня.

– И что это?

– Проводниками огня от крафтпистолей служат железные нити воздушных змеев. Как и воздушные шары, они не производят никаких изменений в эфире, поэтому ни я, ни Карева их не заметили.

– Венецианцы заслуживают восхищения, – сказала Креси. – Кто мог такое придумать?

Адриана криво усмехнулась:

– Полагаю, и я могла бы до такого додуматься. Меня удивляет другое: почему Василиса и ее философы не могут ничего им противопоставить?

– Им просто никогда раньше не приходилось сталкиваться с чем-то подобным. Кому бы могло прийти в голову использовать воздушные шары и змеи как оружие?

– Любому, у кого светлая голова и кто знал, что атака будет с воздуха.

Креси покачала головой:

– Нет. Мужчины тысячелетиями постигали премудрости войны на суше и на море, и это дало свои результаты. Ты посмотри на этот чудесный воздушный флот. Корабли могут перемещаться в воздухе по любой траектории, но тогда почему же царь выбирает самые простые направления? Почему он все время выстраивает их в линию единым фронтом? Можно найти столько способов маневрирования этими кораблями, но он расставляет корабли в одной плоскости, как будто ведет бой на море. И зачем было атаковать ночью, когда не видно воздушных шаров и змеев? – Креси снова покачала головой. – Нет, находчивость, которую проявили защитники города, редкого свойства.

– Я склонна думать, что ты преувеличиваешь. В любом случае царю теперь придется немного изменить свою тактику.

– А туман внизу так и не рассеялся?

– Нет. Похоже, что вон те лодки делают что-то такое, отчего туман образуется постоянно.

Нико засмеялся, показывая куда-то в темноту.

– Надеюсь, я поступаю правильно, – сказала Адриана, глядя на смеющееся лицо сына.

– Ничего лучшего не могу предложить, – сказала Креси.

– Я тоже. Но во всем остальном я потерпела полное фиаско.

– Но тебе удалось сделать больше, чем Каревой. По крайней мере, воздушные шары и змеи нам больше не угрожают. И это благодаря тебе, а не ей. И царь этого не забудет.

Адриана пожала плечами:

– Меня сейчас больше интересует судьба моего сына и моих друзей, а не благосклонность царя.

Небо на востоке посветлело, а верхушки облаков окрасились в розовый цвет. Очень скоро бой возобновится, и люди будут гибнуть по ее воле и с ее помощью. Услышав тихое гугуканье Нико, она поймала себя на мысли, что готова к этому преступлению только ради того, чтобы выжили дорогие ее сердцу люди.

Бен плыл, зажав фонарь в зубах, по узкому проходу в темноте, чувствуя себя не столько рыбой, сколько кротом. Найти этот проход было не сложно, веревки здесь не было, но остался ее невидимый след. Бен точно знал, что в конце этого отвратительного тоннеля он найдет Ленку.

Когда он доплыл до конца, у него в легких еще сохранился воздух, проблема была в другом – дорогу ему преградила дверь.

Закрытая дверь подвала.

Он заколебался лишь на секунду: он мог еще вернуться назад. Что, если дверь закрыта на замок с той стороны?

Он осторожно толкнул ее – дверь не поддалась. Он налег сильнее. Легкие уже начало покалывать. Бен понимал, что он упустил свой шанс вернуться назад живым. Подавляя панику – свою собственную и того неизвестного, что вел его по этому пути, – он выпустил изо рта фонарь, уперся спиной в дверь, ногами в ступеньки и налег изо всех сил. Перед глазами у него закружились темные точки, и его охватила настоящая паника, теперь только его собственная, она вырвалась из сдавленных болью легких, и он с большей силой навалился на дверь.

Полусгнившее дерево проломилось под его напором, и он упал куда-то, где смог с наслаждением вдохнуть. Однако тут он увидел в тридцати футах от себя человека с вытаращенными глазами, с раскрытым от удивления ртом, тянущегося к пистолету.

Взвыв, Бен выхватил кинжал, запустил им в сидевшего на табурете человека, а сам бросился следом. Вода, стекая, хлюпала у него под ногами. Человек попытался уклониться от летящего кинжала, потерял равновесие и упал на одно колено. Кинжал пролетел мимо и ударился у него за спиной в стену. Хотя у охранника и был пистолет, он не успел им воспользоваться. Бен налетел на него, и они оба врезались в стену. Охраннику пришлось хуже, чем ему. Перед Беном промелькнуло круглое лицо, он уловил запах вина, почувствовал, как напряглись мышцы его противника, и в следующее мгновение получил удар пистолетом в голову. Бен вскрикнул и отпрянул, пятерня противника вцепилась ему в лицо, показалось, что сейчас ему выцарапают глаза. Он кулаком ударил турка в живот, но пальцы противника уже проникали вглубь его глазниц, тогда ударом правого кулака Бен заехал ему прямо в горло. Пятерня, вцепившаяся в лицо, обмякла. Бен ударил еще раз, да с такой силой, что ему показалось, будто он сломал себе руку. Стражник отпустил его, Бен вскочил на ноги, и противник его тоже попытался подняться, тогда Бен ударил его дважды – в голову и в грудь.

Стражник перестал шевелиться, но продолжал дышать. Бен лихорадочно огляделся по сторонам, ему казалось, что на него нацелена сотня пистолетов. Однако вокруг не было больше никаких охранников, и не было места, где они могли бы спрятаться. Это его немного успокоило и позволило заметить две фигуры, прикованные цепями к стене, – мужскую и женскую.

– Ленка! – позвал он. – Ленка!

Руки у нее были связаны за спиной, глаза закрывала повязка. Рядом с ней сидел индеец, он пытался поднять скованные ноги и просунуть их в кольцо связанных за спиной рук так, чтобы руки оказались спереди.

– Бенджамин? Бенджамин, это ты?

Он кинулся к ней и почти упал у ее ног, сорвал с глаз повязку, погладил по голове.

– Ленка? Они били тебя?

Глаза у нее были красными, волосы спутанными, лицо грязным. Но она казалась ему самой красивой женщиной на свете.

– Нет, – ответила Ленка. – Нет, со мной все в порядке. Но нам нужно спешить. Сейчас сюда люди прибегут.

– Ленка… я так рад, что нашел тебя.

– И я рада тебя видеть. Но надо спешить.

Бен кивнул, немного разочарованный, не понимая, куда делись все те хорошие слова, которые он хотел ей сказать. Он подбежал к лежащему охраннику, обыскал его, вытащил из кармана связку ключей. Поспешно вернулся назад и начал попеременно пробовать ключи, пока один не подошел и не повернулся нехотя в отверстии Ленкиных кандалов. Она охнула и потрясла в воздухе освобожденными руками.

– Спасибо, – пробормотала она.

– Ленка…

– Красные Мокасины, – произнесла она, подползая к индейцу. Сняла с его глаз повязку, заглянула в усталые, черные как ночь глаза.

– Merci, – пробормотал он, а затем Бену: – Спасибо большое. Ты смелый человек.

– Я же говорила тебе, что нас освободят, – сказала Ленка, пожимая руку индейцу.

Бен вышел из ступора, вдруг его охватившего, и освободил из цепей Красные Мокасины.

– Прости за те неприятности, что я тебе причинил, – сказал индеец, распрямляя руки и пытаясь подняться.

Бен мгновение смотрел на него застывшим взглядом и вдруг воскликнул:

– Ты! Ты послал мне видение.

– Да Я надеялся, что ты поймешь.

– Но как?..

– Прошу, пожалуйста, – взмолилась Ленка, – потом, все потом.

– А, да… хорошо, – опомнился Бен. – Ленка, ты умеешь плавать?

– Она ослабла, – сказал Красные Мокасины, – ты должен помочь ей.

– А как же ты? – И снова в сознании Бена пронеслось видение, он знал, что индеец не умеет плавать.

– Я последую за тобой.

– Но ты же не умеешь…

– Я последую за тобой, – решительно повторил Красные Мокасины, его черные глаза вспыхнули. – Веревка все еще там?

– Да.

– Тогда идите первыми.

Бен кивнул:

– Хорошо, я вернусь и помогу тебе.

– Не надо.

Бен кивнул и отправился на поиски ножа. Взгляд его упал на пистолет, но он не стал брать его, бессмысленно нырять с ним под воду. Да и в лодке у него остался пистолет.

– Ты вот что, – сказал он Ленке, – обхвати меня за шею.

Они кивнула, и они вместе погрузились под воду. После поединка со стражником он был в лихорадочно-возбужденном состоянии, но в воде почувствовал, насколько ослаб, и даже Ленка показалась ему тяжелым бременем, но он с радостью тащил за собой это бремя.

Они вынырнули над темными водами канала, хватая ртом воздух.

– Хасим! – шипящим шепотом позвал Бен.

– Я здесь, – послышался ответ, и тонкая рука схватила Бена за руку.

Работая ногами, он подсадил Ленку, а Хасим затащил ее в лодку. Затем он сам, превозмогая боль в теле, перевалился через борт, чуть не перевернув суденышко. Оказавшись в лодке, он упал на спину и долго лежал, восстанавливая дыхание.

– Мы плывем сейчас? – спросил Хасим.

– Нет, – ответил Бен, – там еще один человек.

– И вон там, – сказал Хасим, показывая куда-то.

Там, где их канал соединялся с боковым каналом, угол дома выступил из темноты в приближающемся свете фонаря.

– Тсс, – прошипел Бен, нащупывая свой пистолет.

Нашел его, мечтая сейчас только об одном, чтобы в темноте суметь вставить запал. Из-за угла показались две гондолы, на их выступающих резных носах покачивались фонари. На мгновение сердце у Бена сжалось так, будто к нему вновь прикоснулся голем, так ужасны были под черными треуголками совершенно белые маски вместо человеческих лиц.

– Это они, – прошептала Ленка, когда люди в масках подняли крик.

Бен не понимал итальянского, но он знал одно ругательство, которое слышал раньше. Сейчас это ругательство сыпалось подобно гороху из лопнувшего по швам мешка. Он также заметил, что все они сунули руки под свои черные плащи.

– Не двигайтесь! – закричал Бен, стоя в раскачивающейся лодке, нацелив пистолет в ближе всех стоявшего к нему человека с красным пером на шляпе. – Хасим, переведи!

– Перевод не нужен, – сказала одна из масок.

– В таком случае позвольте мне назвать себя. Я – Бенджамин Франклин из Бостона, ученик сэра Исаака Ньютона, и я единственный, кто успел достать свой пистолет. Вы, мистер… – обратился он к стоявшей в тени маске и продолжающей нащупывать под плащом оружие, – не двигайтесь, иначе мне придется убить вас.

– Вы можете выстрелить только один раз, – сказала маска по-английски.

– Вовсе нет. Мой пистолет может сделать несколько выстрелов без перезарядки. Неужели вы думаете, что человек, сделавший fervefactum и огнеметы, не мог сделать пистолет, стреляющий несколько раз кряду?

Он не мог сказать, произвело ли это какое-либо впечатление, но люди в масках, как ему показалось, застыли в совершенной неподвижности.

– Я только что, – продолжал Бен, – назвал себя, а теперь позвольте мне сказать, кто вы. Вы те люди, что причинили зло моим друзьям.

– Мы делаем то, что должны, ради Венеции, – ответил ему голос.

– И получается, что я, спасая вашу бесценную Венецию, должен еще и своих друзей спасать от таких вот, как вы, патриотов. А теперь зарубите себе на носу следующее: меня совершенно не волнует, кому через несколько дней достанется Венеция, может быть, она вообще ляжет руинами на дно морское, и еще меньше меня волнует, что станет с вами, клоуны в масках. Но поскольку я в данный момент оказался у вас в гостях, то я не заинтересован, чтобы мое временное пристанище перешло в руки московитов. И именно поэтому я должен вернуться и продолжать защищать ваш город, пока вы, бесстрашные патриоты, прячетесь здесь в темноте и воруете ни в чем не повинных женщин. Именно поэтому вы должны убраться с моей дороги.

– Так не пойдет, – сказала маска, делая попытку достать оружие.

– Как бы не так, – сказал Бен и тут же выстрелил прямо в лицо человеку, которого держал на мушке. Выстрел снес нижнюю часть маски и раздробил челюсть. – Греби быстрее, – крикнул он Хасиму, доставая другой пистолет и радуясь своему удачному выстрелу. Он удивлялся своему спокойствию и хладнокровию.

Раздался второй выстрел – это стреляли его враги. Бен слышал, как пуля взвизгнула, ударилась о стену здания и, отлетев, чиркнула по стене здания напротив. Хасим заработал веслами, а Бен начал прицеливаться, медленно и не суетясь, как учил его Роберт. Он выстрелил, послышался плеск воды от падения тела.

Затем Бен включил свою эгиду и встал так, чтобы прикрыть собой Ленку и Хасима.

– Красные Мокасины… – крикнула у него за спиной Ленка.

– Потом, – проворчал Бен. – Придется отложить на потом!

Началась оглушительная пальба, и Бену оставалось лишь надеяться, что его эгида выдержит такой натиск пуль, как в свое время она спасла его в Праге от одной-единственной пули. Каким-то невероятным образом ему почудилось, что перестрелке на канале вторит перестрелка в небе.

 

11

Длинное Черное Существо

Красные Мокасины потянулся, расправляя затекшие члены, и огляделся. Он знал, что у него почти нет времени на подготовку. Дух его истекал, обильно источая тончайший запах, наполняя им окружавшую его со всех сторон бездну, – больше ему негде было спрятаться.

Сохранившееся в нем разумное начало заставило обратить внимание на валявшийся пистолет и поднять его, а также саблю и кинжал, и только после этого надеть наручники на лежавшего в беспамятстве стражника, посадить его на цепь точно так же, как он сам сидел несколько минут назад. Сделав это, он поднял опрокинутый табурет, сел на него и начал нараспев бормотать:

Пока он читал заклинание, его внутреннее зрение открылось. В ослабленном состоянии было очень трудно удержать баланс между зрением внутренним и внешним, физическим. Он не хотел полностью уйти во внутренний мир, как это случилось с Пантерой из деревни Абика. Она погрузилась в Мир Грез и разучилась видеть мир земной, и она постоянно что-то бормотала о мире невидимом и не замечала ничего, что происходило у нее под носом. Когда умирают ихт ахолло, они умирают именно так. Душа покидает тело не в суровом бою, охваченная волей к победе, но опутывается тайными нитями и отрывается от своей тени.

«Смелость и отвага», – подумал он и еще раз повторил песню войны, оживляющую, заставляющую вспомнить тропу, которой человек идет по земле. И духовная вода наполнила его. Он набрал ее в легкие и начал тонуть.

Пуля раскаленным докрасна шариком пролетела в каком-нибудь дюйме от виска Бена, он видел ее краем глаза. Остальные пролетали довольно далеко, ударяясь в стены домов, выбивали фонтанчики искр, и Бен, забыв об опасности, смеялся. Хасим налегал на весла что было сил, и гондола очень быстро скользила по водам канала. Они завернули за угол, а их противник остался на месте. Может быть, перезаряжали пистолеты или кинулись на помощь своим пострадавшим товарищам. А где-то далеко титаны продолжали бить в огромные барабаны – штурм Венеции начался вновь.

– Мы должны вернуться за Красными Мокасинами, – настаивала Ленка.

– Мы не можем, – ответил Бен. – Мне очень жаль. Я безмерно благодарен ему, и клянусь, потом, если смогу, я найду его. Но послушай! Царь палит из пушек, и когда он возьмет город, я не хочу находиться там в этот момент. Я обещал Карлу вернуться, от меня зависит жизнь очень многих людей, и я должен вернуться к ним. А индеец сделал свой выбор.

– Но, может быть, он плавать не умеет, ты об этом подумал?

– Подумал, – выкрикнул Бен, злясь оттого, что чувствовал за собой вину, ведь он точно знал – индеец не умеет плавать. – Но если мы вернемся, люди в масках убьют нас, а я не желаю, чтобы ты погибла просто так, ни за что.

На мгновение ее лицо попало в узкую полоску света, пробивавшуюся сквозь ставни окна на верхнем этаже, – исполненное решимости, мокрое от слез, удивленное.

– Послушай, – снова начал Бен, – Красные Мокасины тоже освобожден от цепей, и они ничего не смогут с ним сделать.

– Но ты застрелил кого-то из тех людей, что в масках, – сказала Ленка. – И это может ему сильно навредить.

– Ну а что же я, по-твоему, должен был делать?! – все больше раздражаясь, выкрикнул Бен. – Я должен был бросить тебя в том подвале, и пусть бомбы падают тебе на голову, или оставайся ты навечно в руках людей в масках? Что?! Ленка, если ты такая умная, то скажи, оглядываясь назад, как я должен был поступить! – У него перехватило дыхание от ярости и обиды, и возникла гнетущая пауза. – И чтобы подумать, что я… – Он заставил себя замолчать, благодарный темноте, сделавшей невидимыми их лица. Сделал глубокий вдох, потом еще один и еще, стараясь успокоиться и не превратиться окончательно в осла.

– Что ты?

– Ничего. Тише, маски могли пуститься за нами в погоню.

И она замолчала, и молчание затянулась, так что он уже сам пожалел об этом. Он так устал, так измотался… хотя Ленка, наверное, натерпелась еще больше, несколько дней сидя на цепи, с завязанными глазами.

– Слышишь? – донесся шипящий шепот Хасима.

Бен слышал – к грохоту выстрелов, которыми обменивались гиганты, примешивалась – с той стороны, откуда они бежали – пистолетная пальба. Ленка ахнула, но ничего не сказала, они продолжали плыть дальше, уже молча.

Погружаясь все глубже и глубже в воду, он устремил свой взор в неподвижность болота, вода которого была подобна стали в лучах заходящего солнца. Между стройными кипарисами поднимались зеленовато мерцающие светлячки, и тишину нарушал треск хора лягушек и печальные, жалобные крики козодоя. Красные Мокасины знал, где он оказался – у истока мира. Гора, скрытая густой тенью у него за спиной, – Наних Уайях, из ее пещер когда-то вышел народ чоктау. Это был бездонный узкий разрез на теле Земли, заполненный болотной жижей, который его народ называл Ланса, что значит Земля Мрака.

И мерцал из мрака оскал зубов. Принадлежал он чему-то длинному, похожему на змею, свитую кольцами, но когда существо приблизилось, стали видны его конечности, тонкие, как лапки насекомого, с пальчиками тоненькими и остренькими, как иглы дикобраза. Его черное тело покрывали крапинки, наподобие тех, что на теле у лягушки, нет, даже больше похожие на пятна на хвосте павлина, только темнее и еще более переливчатые. Чудовище выползло и возвышалось над ним, мигая многочисленными глазами, открывшимися на пальцах, ладонях, запястьях, локтях – по всему телу. Глаза были, словно светлячки, зеленые, с узкими, вертикально вытянутыми черными зрачками, как у мокасиновой змеи.

– Я ждал тебя, Длинное Черное Существо, – сказал Красные Мокасины.

– Правда? – глухо произнесло оно: голос его звучал будто из глубин вод или земли, поднимаясь на поверхность по узкому тоннелю. – Мне казалось, ты прячешься от меня.

– Я ждал, чтобы встретиться с тобой тогда, когда я сам того захочу.

– Искренне сожалею похоже, тебе это не удалось.

– Прошу тебя верить мне, – сказал Красные Мокасины. – Не желаешь ли ты мне что-нибудь сказать, Длинное Черное Существо, перед тем, как я убью тебя?

Существо рассмеялось удивительно детским и в то же время чудовищным смехом.

– Тебя потому предупредили, что ты предал нас.

– Я никогда не предавал тебя. Ты бросало мне вызов, я бросал вызов тебе.

– Ты был избран. И был не вправе отказываться или ускользать от пути, который был тебе предложен. Ты должен был следовать тем указаниям, которые тебе, ребенку, посылались. Не следовало принуждать меня являться к тебе. Сейчас мы ничего не можем тебе оставить. Мы должны вынуть из тебя душу и сделать приманку для таких же вероломных отщепенцев, как и ты.

Красные Мокасины слабо улыбнулся:

– Я не думаю, что тебе это удастся, Длинное Черное Существо. Разве ты способно видеть в мире живых, в том мире, что на поверхности?

– Что твой мир живых? Всего лишь хрупкие творения из глины.

– Пусть так. Но разве ты можешь видеть в моем мире? Нет, я думаю, не можешь, вернее, можешь, только посредством заимствованных у человека глаз.

– Говори яснее, я не понимаю, что ты хочешь.

Красные Мокасины чувствовал недюжинную силу Длинного Черного Существа, просто невероятную силу. А он был таким слабым. Если эта тварь нападет на него, схватит лапами, то она, как и обещала, убьет его. А затем в его облике вернется на земли чоктау и погубит его народ. Нет, он не может допустить этого.

– Куанакаша, – призвал он дух карлика из тюрьмы, где тот находился. – Приди и убей это существо.

Казалось, Куанакаша выскочил как будто из-под земли и встал между Красными Мокасинами и Длинным Черным Существом. Куанакаша все так же был в облике карлика, но лицо его выражало ужас и ярость.

– Я не могу убить этого гиганта. Ты не можешь мне такое приказывать.

– И могу, и приказываю, – сказал Красные Мокасины. – Ведь это ты призвал его на поверхность, не так ли? Кто жаловался ему на свои страдания, разве не ты? Ты что, Куанакаша, думаешь, что я умру один? Умирать вместе с врагом – истинное удовольствие.

– Не заставляй меня понапрасну тратить время, – проворковало Длинное Черное Существо.

– Да, – жалобно заскулил Куанакаша, – не заставляй его понапрасну тратить время.

– Я кое-чему научил тебя, – сказал Красные Мокасины. – Воспользуйся моими хитростями, и, возможно, мы оба останемся в живых.

По-видимому, Куанакаше удалось превозмочь свой страх. Он на мгновение закрыл глаза, а когда вновь открыл их, они полыхали огнем. Он повернулся лицом к чудовищу.

– Не по своей воле я это совершаю, господин, – произнес карлик.

– Так не совершай, – ответило Длинное Черное Существо.

– Но он все еще сильный и имеет власть надо мной. А когда ты убьешь меня, он лишится своей силы.

– Хорошо, тогда я убью тебя, – сказало существо, всколыхнулось и превратилось в подобие цепи, ощетинившейся кинжалами.

Куанакаша пулей полетел навстречу чудовищу. И все происходящее для Красных Мокасин сделалось непонятным, потому что они изменили свой облик, и перед ним уже сошлись в поединке существа, состоящие не из плоти и крови. Красным Мокасинам казалось, будто заговорили на едва знакомом ему языке, и так быстро-быстро, что он ничего не мог разобрать. Существа закручивались вихрями, вращались колесом, брызжа искрами, соединялись в одно целое и вновь разъединялись, свивались и развивались, завязывались в узел, а потом разрывались на части. И вдруг Красные Мокасины увидел, как Куанакаша исчез в пасти чудовища, Длинное Черное Существо проглотило его, как змея заглатывает яйцо. Было видно, как карлик движется внутри узкого тела.

Это было мгновение, когда Красные Мокасины должен был сделать то, что было ему назначено, и он знал, что делать. Он поднял пистолет, сжимая его обеими руками, и нацелил чудовищу как раз в точку между глаз.

– Еще один, – сказала Креси, глядя в подзорную трубу. – Это самый большой из всех.

Адриана обернулась, чтобы понять, о чем говорит Креси. Сейчас воздушный флот двигался вперед с большей предосторожностью, пользуясь самыми простыми и обычными способами обнаружения противника. Самым большим удивлением, которое принесло утро, были корабли. Стало ясно, что воздушные шары запускались преимущественно с небольших лодок, а основную боевую силу составляли большие корабли – шлюпы и каравеллы. Но что поражало более всего – над кораблями реяли не венецианские и даже не турецкие штандарты, а британские и французские.

Именно об этих кораблях и говорила Креси. Напряженно вглядываясь, Адриана сквозь искусственный туман увидела два совершенно невероятных размеров воздушных шара, которые надували на палубе одного из кораблей. Эти шары были прикреплены к чему-то, но к чему, Адриана никак не могла понять.

– Что это? – спросил царь.

– Я не знаю, капитан. То, что это два воздушных шара, совершенно очевидно, но к чему они крепятся…

– Вы можете сделать так, чтобы они не поднялись в воздух?

– Да, капитан.

– Так сделайте. – Царь замолчал, нервно потирая подбородок. – Спуститесь и возьмите этот на абордаж, – обратился он к одному из офицеров. – Распорядитесь, я хочу, чтобы этот корабль был взят на абордаж. У меня предчувствие…

На мгновение он сделался каким-то рассеянным, будто вслушивался в доносившуюся издалека музыку. И тут, совершенно не ожидая того, Адриана заметила malakus, почти невидимого, парящего, вернее даже слившегося с царем.

– Карл! – пробормотал царь.

Один из кораблей, паривший ниже всех, еще ближе спустился к земле. И вдруг и шары, и то, что крепилось к ним, исчезло.

Карл XII стоял у борта «Пророка Каролины» и курил, когда лодка с Беном, Ленкой и Хасимом причалила.

– Мне следует убить тебя, – крикнул вниз Карл.

– Ну, убейте, и кто тогда поднимет в воздух «Безумца», капитан Фриск? – язвительно заметил Бен, хватая сброшенный сверху канат.

– Это единственное, что спасает тебя от моей пули! – рявкнул в ответ Карл. – Попробуй теперь успеть! – Он показал в сторону двух приближавшихся к ним громоздких воздушных кораблей.

– О черт! – воскликнул Бен. – Но воздушные шары…

Шары поднялись всего на каких-нибудь пятьдесят футов, почти достав днища вражеских кораблей, и неожиданно пошли вниз. Люди начали прыгать в воду, когда на них мягко приземлился первый шар, и вдруг все исчезло во вспыхнувшем пламени.

– Боже правый, – ужаснулся Бен. – Они каким-то образом охладили воздух в шарах. – Бен к этому моменту уже успел подняться на палубу. – Ваше величество, все погружено на «Безумец»? – Ему была хорошо видна – как, несомненно, и московитам – вздымающаяся, наполненная воздухом оболочка шара.

– Да, – нетерпеливо бросил Карл.

– В таком случае включайте эгиду и скажите капитану Тичу, чтобы он как можно быстрее поднимал паруса.

– Только тебя и ждали, а то некому было распоряжаться.

Карл, не оборачиваясь, через плечо отдал приказ.

Вражеские корабли приближались, один плыл чуть ниже, другой повыше. Будто в ответ на приказ Карла, заговорили пушки московитов. Вода вокруг «Пророка» вздыбилась фонтанами, наполовину поднятый главный шкот – корабль готовился к отплытию – вдруг вспыхнул ярким пламенем. Еще один огненный шар упал где-то ближе к корме, разметал в стороны людей.

– О боже! – снова воскликнул Бен. – Ленка, за мной! Хасим!

Он нагнулся и, подхватив Ленку под мышки, поднял ее на палубу «Пророка».

– На «Безумце» нет места, – крикнул Карл.

– Есть место, в противном случае один полетите, – резко бросил Бен, таща за собой Ленку по сотрясающейся под ногами палубе корабля. – На «Пророке» опасно оставаться!

На полпути к «Безумцу» они натолкнулись на Черную Бороду. Карл склонил голову:

– Сэр, еще раз благодарю вас за то, что вы предоставили мне свой корабль. Вы оказали мне неоценимую услугу.

Карл говорил по-немецки, и, конечно же, Бену пришлось быстро перевести его слова пирату. Черная Борода мрачно кивнул и показал на корабли московитов, которые с каждой минутой опускались все ниже и ниже.

– Я еще ни разу не вел воздушный бой, но, черт меня дери, сдается мне, что они собираются взять нас на абордаж. Убирай, Бенджамин Франклин, этого шведского короля подальше с моего корабля. И я покажу этим московитам дорогу прямо в ад.

– Я уверен, капитан, что эта дорога вам хорошо известна, – усмехнулся Бен.

– Не насмехайся, Франклин, придет день, и мы там с тобой непременно встретимся. А пока иди и продолжай играть в их королевские игры.

Бен кивнул, и они поспешили дальше.

«Безумец» был странной конструкцией: деревянный остов отдаленно напоминал баркас, но внутри и снаружи был туго обтянут плотным холстом, паруса ему заменяли два огромных шелковых шара. В то время как шары, размерами поменьше, надувались с помощью открытого пламени, для надувания больших шаров, которые должны были обеспечить «Безумцу» взлет, были найдены две алхимические печи. Печи изменяли состояние проходящего через них воздуха, хотя и не так быстро, как Бену того хотелось. Надуть шар, да так, чтобы он сразу же не спустился, оказалось не самой простой задачей.

Но всей этой работы Бен видеть не мог, потому что его команды передавались далеко вперед, а эгида, которую он наскоро залатал, была включена. Ему оставалось только надеяться, что та сила, что остудила воздух в шарах, не будет действовать дальше, в противном случае Венеция потеряет последнюю надежду.

Когда их троих отделяло от «Безумца» расстояние не более одного ярда, эгида неожиданно мигнула и свернулась, и он увидел Роберта, а с ним еще восемь человек довольно крепкого вида: четверо шведов и столько же янычар. Было заметно, что стропы, на которых висел корабль, обвисли.

– Быстрее! – Бен подсадил Ленку, но Хасим остановился. – Хасим, быстрее, скоро станет совсем горячо.

– Да, – сказал турок, – и Хасим останется здесь, чтобы сражаться.

– Не говори так, поднимайся на корабль, – настаивал Бен, но Хасим покачал головой.

Бен не стал больше тратить время на уговоры, он пожал руку Хасиму и запрыгнул на борт «Безумца».

– Где тебя так долго носило? – заорал Роберт.

– Дела были, – буркнул Бен, кивая в сторону Ленки. – Руби канаты.

Солнце неожиданно приобрело форму призмы. Корабль слегка затрясло, когда разрубили канаты. Заговорили пушки московитов, и тряска еще больше усилилась. На «Пророке» успели развернуть орудия так, что они теперь могли стрелять вверх и отвечать московитам огнем. Все вокруг окуталось дымом.

«Безумец» же никак не хотел подниматься в воздух.

– Они остудили воздух, – ужаснулся Бен.

– Абордаж начался! – сдавленным голосом выкрикнул Карл. – Они спускаются по канатам!

Треск смертоносных ружей заглушил его голос, мелкокалиберные пушки выплевывали сгустки расплавленного свинца, в следующую секунду раздался лязг железа. Бен изо всех сил старался не замечать всего происходящего, пытаясь снять установленный на корме огнемет.

– Да помогите же мне, черт возьми! – закричал он.

К нему в ту же секунду подскочил Роберт, а затем один из шведов, они помогли ему снять алхимическую пушку с креплений. Краем глаза он заметил тень, судя по исторгаемому реву, это, должно быть, был Черная Борода. Бен нацелил огнемет – длина его ствола не превышала и двух футов – прямо на шелковый купол.

– Сгорит! – закричал Роберт.

– Может, сгорит, а может, и нет, – ответил Бен. – Эксперимент – основа науки.

Он дернул спусковой крючок, вырвалась струя голубоватого пламени и вошла прямо в отверстие оболочки. Бен чуть не задохнулся, настолько горячим сделался воздух, ему обожгло губы и опалило ресницы. «Безумец» вздрогнул, нос его поднялся и закачался. Бен еще раз дернул спусковой крючок, и в этот самый момент что-то с такой силой ударилось в «Безумца», что они чуть не опрокинулись, в ушах зазвенело от чудовищной силы взрыва. Огнемет дернулся в руках Бена, и пламя ударило прямо в оболочку шара.

– О черт! – выругался Бен, но тут же взял себя в руки.

Хоть шар и почернел от копоти, но не загорелся. Более того, пусть ужасно медленно, но шар все же начал подниматься.

– Хорошо сработано! – крикнул Карл, голос его заглушал грохот пальбы.

– Спасибо, – ответил Бен. – Теперь перед нами стоит следующая задача – поймать ветер, который принесет нас к одному из кораблей московитов, захватить его – армия у нас большая, целых одиннадцать человек – и уже на нем разогнать все остальные воздушные корабли.

– Ни больше, ни меньше, – поддержал его Карл.

Бен внимательно посмотрел на короля Швеции и подумал, что Карл все же не столько смелый, сколько безумный.

– Бог ты мой! – выдохнул Роберт, глядя вниз.

Взлетая, они едва не столкнулись с кораблем московитов, и сейчас было видно, что он почти накрыл собою «Месть». Даже через радужные искажения, что давала эгида, было видно, как солдаты противника потоком хлынули на борт «Мести». Воздушные корабли со всех сторон окружили «Месть», и она оказалась в таком же смертельном кольце, как и сама Венеция.

Карл твердо стоял на ногах, хотя их корабль довольно сильно раскачивало.

– Мы невидимы? – спросил он.

– Я бы сказал, едва видимы, – ответил Бен.

Карл сунул палец в рот, затем поднял его вверх, покачал головой, развернулся и стал смотреть вниз на клубы черного дыма.

– Они летят против ветра, а мы по ветру, – пробормотал он. – И нам нужно захватить один из их кораблей. Какое счастливое стечение обстоятельств. К гарпунам, господа.

Бен установил на место огнемет и направился вооружаться гарпуном из того небольшого арсенала, что имелся на корабле, размышляя, есть ли в мире такое стечение обстоятельств, которое Карл не назвал бы «счастливым». Наверное, смерть без риска, спокойную и тихую.

Красные Мокасины нажал на спусковой крючок как раз в тот момент, когда Длинное Черное Существо молнией метнулось в его сторону, так что он на секунду испугался, что опоздал. Возможно, он бы и опоздал, если бы не появилось нечто похожее на серебряную иглу и не пронзило монстра, замедлив тем самым его бросок и позволив Красным Мокасинам выстрелить вовремя. Запал зашипел, и он понял, что сделал последний свой вздох. Затем что-то очень сильно ударило его, пистолет выстрелил, и на мгновение он услышал музыку, а потом его голова с глухим стуком ударилась о стену.

Вначале ему показалось, будто тело его бьется в судорогах, как тело смертельно раненного оленя, но потом он понял, что кто-то трясет его. Его внутреннее зрение ослабло, видение поблекло, и перед самым его носом возникло уродливо искаженное лицо Тага. Что-то обожгло голову сбоку, прежде чем видение утянуло его назад в Наних Уайях, в болото.

Длинное Черное Существо поднималось, чтобы броситься, но не на него, теперь у него появилась другая цель – старик в черной сутане. Старик стоял прямо, но было видно, как он дрожит, тонкая струйка крови стекала по его лицу. Он держал в руках что-то ярко сверкающее, похожее на звезду с длинными лучами.

Мэтер! До Красных Мокасин донеслись слова его молитвы, он слышал молитву одновременно и в мире призрачном, и в мире видимом.

– Обманщик! – выкрикнул священник.

Чудовище разразилось смехом в ответ и набросилось на него. И вновь завязалась неистовая битва теней. Как Мэтер, белый человек, смог проникнуть в царство теней? Красные Мокасины вспомнил слова священника о колдовстве и науке, о невидимом мире и его природе. Кто показал ему дорогу сюда? Его Бог или его наука? Или это, в конце концов, одно и то же? Как бы то ни было, ясны были две вещи: он ранил Длинное Черное Существо, но все же он слабее его.

Красные Мокасины собирал остатки сил, сжимал и уплотнял их, пропитывая яростью. Наконец силы воспламенились, выжигая его изнутри, превращая в полое тело. Все сотворенные им дети Тени, которых Куанакаша так долго держал в плену, разлетелись, за исключением одной яркой точки жизни, которая горела сейчас с невероятной силой, давая возможность его душе и тени стряхнуть путы и обрести свободу. Не было еще в его жизни моментов более ужасных и более прекрасных, чем эти минуты, когда слились воедино и невыносимая мука, и беспредельный восторг. И ему открылось, что он должен сделать сейчас, когда Длинное Черное Существо вновь набросилось на уже едва державшегося на ногах Мэтера. Красные Мокасины подошел к чудовищу и проглотил его так же, как тот проглотил Куанакашу. Красные Мокасины заполнил пустоту внутри и начал сдавливать существо до тех пор, пока оно не поняло, что с ним сделалось.

И как только оно осознало это, внутри Красных Мокасин будто дикий кот проснулся и начал рваться наружу. Но Красные Мокасины напрягся и сжался еще сильнее, его тень увеличивалась за счет украденной силы. Он разбил все закоулки души, где таились самые ужасные, черные мысли, и им ничего не оставалось, как выйти из него наружу, одна за другой, как догорают и гаснут угольки в костре. Красные Мокасины сжимал чудовище, пока душа того не умерла, а тень его не слилась с тенью Красных Мокасин.

Казалось, прошли годы, но это только казалось, потому что Таг продолжал держать его, крепко прижимая к груди. Он плакал.

– Таг… – выдавил Красные Мокасины. – Отпусти, дай вздохнуть.

Таг отстранил его, удивленно вытаращив глаза:

– Так ты жив?

– Прости, вынужден тебя разочаровать, я пока что еще не умер.

– Ты дырку сделал в своей дурацкой башке, недоумок! Если бы я тебе не дал вовремя в морду, ты бы вышиб все свои индейские мозги, а благодаря мне пуля только едва тебя задела.

Они все еще находились в том самом месте, где их с Ленкой держали в плену. Тут же был и Фернандо, взволнованный, с обнаженной саблей в руке, Нейрн и незнакомый молодой янычар, склонившиеся над телом Мэтера.

– Как вы меня здесь нашли?

– Я слышал, что сказал тот парень из Бостона капитану. А он сказал, что ты здесь. И мы последовали за Франклином, но потеряли его из виду, а потом услышали пальбу. Мы завернули за угол и там увидали какую-то лодку и людей. Мы их всех перестреляли, только одного оставили, чтобы было кому дорогу показать.

– Спасибо, Таг.

Огромный пират смутился:

– Ха-х, ну если б я тебе парочку услуг не был должен… Вот вы все мальчишки такие.

– А Мэтер? Что с ним?

– Да черт его с нами потащил! По дороге нам все уши прожужжал, все твердил о сатане, ангелах и прочей дряни.

– Я хочу подойти к нему.

Глаза Мэтера оставались открытыми, но похоже было, что они уже ничего не видели. Когда Красные Мокасины взял его за руку, Мэтер почувствовал его прикосновение и крепко сжал ему в ответ руку.

– Я убил это чудовище?

– Да, преподобный отец.

– В душе моей такое безмерное отчаяние.

– Оно пройдет. Я и не подозревал, что вы обладаете такой силой.

– Ни чистоты, ни абсолютного совершенства нет, – задыхаясь, произнес Мэтер. – Иисусу Христу ведомы мои грехи. Я знаю, я позволил обмануть себя. Все, что я говорил, – это было лишь мое желание… – Его зрачки сузились. Он устремил взор куда-то вверх – в потолок или к небесам, которые он видел уже иным взором. – Невидимый мир всегда был моими боевыми доспехами в борьбе с обуревавшими меня сомнениями, – прошептал Мэтер. – Только невидимое дает веру. Если существует дьявол, то должен существовать и Бог, и если есть темные ангелы, то должны быть и светлые. Так я думал, хотя моя церковь этому и не учит. Но, понимаете, я не мог и не хотел верить, что все ангелы света покинули Землю. Я соблюдал посты и молился, и светлый ангел явился мне.

Дыхание его сделалось хриплым.

– Господи Иисусе, – пробормотал Таг.

– Господи наш Иисус, – прошептал Мэтер. – Светлый ангел сказал, что его послал Иисус, чтобы дать мне ответы на мучившие меня вопросы, чтобы защитить от соблазнов дьявола. Они убили моего ребенка, бесы убили, я доказал это научно, понимаете, я знал, что они искушают меня. Я соблюдал посты, и я молился…

– Все это происходило только в вашей душе, в самых ее глубинах, – сказал Красные Мокасины. Сейчас все это было спрятано в его собственной душе, хотя и на совершенно других условиях. Абсолютная сила, которая должна быть спрятана в самой тени человека. – Чудовища больше нет.

– Он говорил мне… – Мэтер медленно опускал и поднимал веки, как уставшая ящерица, а голос его зазвучал как-то странно. – «Смотри, он был кедром ливанским, и ветви его были прекрасны и даровали благодатную тень, и вершина его касалась Радуг».

Красные Мокасины заметил зажатый в руке Мэтера предмет. Трудно было определить, что это такое, поскольку смуглые, скрюченные пальцы Мэтера вцепились в него и почти полностью скрывали.

– Что у вас в руке? – спросил он тихо.

– Господь показал мне путь, – чуть слышно произнес Мэтер. – Дал мне научные знания. Работая со страждущими девами, я открыл, что можно научными способами сделать злых духов видимыми и даже воздействовать на них посредством философской ртути. – Мэтер перевел дух. – Я надеюсь скоро увидеть Господа Иисуса, – произнес он и заплакал. – Но нет, мне не суждено, потому что я был обманут. Я доверился дьяволу. О Господи, прости меня, прости мою гордыню. – В горле у него заклокотало, и он почти нараспев произнес: – Воды сделали его великим, Бездна вознесла его на высоту, откуда стекают вниз реки и орошают его растения. Его высота… его высота была… благородной… – Вдруг тело его выгнулось дугой, а изо рта потекла слюна. – О Господи, я вижу… я вижу… – Голос Мэтера вселял ужас.

– Будь я сильнее… – начал Красные Мокасины. На самом деле он чувствовал в глубине мощную силу, но он не знал, как ею воспользоваться. Он не мог помочь Мэтеру, а лицо старика замерло, глаза потухли.

– Небеса? – произнес он, а потом забормотал что-то невнятное.

– Что это с ним? – хрипло спросил Таг.

– Он мертв, – ответил Красные Мокасины.

– Как так? Он же дышит, – проворчал Таг.

Красные Мокасины пожал плечами:

– Говорю тебе, он мертв. Мы можем оказать ему только одну услугу – помочь душе покинуть тело.

Таг напрягся:

– Да я…

– Отвернись, – прошептал Красные Мокасины, догадавшись, что Таг плачет. – Я это сделаю, и сделаю быстро.

И он сделал.

 

12

Слезы Бога

Бен вновь выстрелил из огнемета в отверстие оболочки шара, ругая себя за то, что не догадался раньше, что маленькие печи не способны нагреть воздух настолько, чтобы обеспечить быстрый подъем. Если бы идея с огнеметом сразу пришла ему в голову, он был бы установлен соответствующим образом и не надо было бы опалять ресницы и всех пугать возможным пожаром. Он также жалел, что у него не было времени проверить этот летательный аппарат на практике. Сейчас не так-то просто было определить, сколько требуется сделать таких выстрелов, чтобы воздух нагрелся до нужной температуры. И в тот момент, когда он размышлял о плавном подъеме, последний выстрел огнемета заставил шар резко рвануть вверх. Стало очевидно, что им не удастся подойти ближе к намеченной цели – небольшому воздушному кораблю справа по борту.

– В любом случае мы ничего не потеряли, – проворчал Карл, махнув рукой вверх. – Бьюсь об заклад, что вон тот корабль, что держится выше всех, – командный. И царь там. Так что летим туда.

– Беда в том, что наши летательные способности ограничены, – резонно заметил ему Бен. – Когда воздух теплый, мы поднимаемся, остыл – мы опускаемся, и к тому же мы весьма сильно зависим от направления ветра.

– Но нам всего-то нужно – подойди как можно ближе к кораблю противника и загарпунить его, – заявил Карл. – А это всего немного – каких-нибудь шестьдесят ярдов. Это тебе под силу?

Бен глянул в сторону корабля, оценивая расстояние. Если их шар чуть-чуть увеличит скорость, то, наверное, они смогут это сделать. Он еще раз выстрелил из огнемета, стараясь не думать, что будет потом, когда они приблизятся к вражескому кораблю.

– Прости меня, Ленка, – сказал он. – Я не думал, что со мной ты только и будешь что из одной беды попадать в другую.

Она откинула назад волосы. Лунный свет совершенно исказил черты ее лица и само лицо сделал молочно-белым, но глаза сверкали неподдельным восторгом.

– Ничего страшного, Бенджамин, я же знаю, что сейчас нет таких мест, где можно чувствовать себя спокойно и в полной безопасности. – Она улыбнулось, и улыбка в свете луны получилась кривоватой.

– Ленка, ты тогда хоть голову пригни, я совершенно не хочу, чтобы ты из-за меня пострадала.

– Ой, ты знаешь, как моя жизнь изменилась после того, как я тебя встретила, – пробормотала она.

– К лучшему или к худшему?

Она засмеялась:

– Она стала и значительно лучше, и значительно хуже.

Бен хотел еще что-то сказать, то у него все из головы вылетело, потому что вдруг «Безумца» со всех сторон обступили корабли московитов и гарпун вонзился в борт их корабля.

– Я продолжаю терять его из виду, – пожаловалась Адриана.

– Он вызывает искажения эфира, – сказала Василиса, – ведь так?

– Эфир, свет, гравитация – все сворачивается и исчезает. Мои джинны тоже его не видят.

– У сэра Исаака было такое устройство, – сказала Василиса. – Но мне не удалось его изучить. У тебя есть хоть малейшее представление о том, где он сейчас находится?

– Где-то в воздухе, – ответила Адриана. – Но где именно, я не… Ты его чувствуешь?

– Да, – тихо ответила Креси. – Что-то ударило наш корабль.

Царь начал выкрикивать приказы по-русски, вдоль бортов корабля выстроились ряды солдат с ружьями. Адриана была немного поражена тем, как мало солдат в действительности оказалось на флагманском корабле, но поняла, что в этом тоже есть свой смысл. Царь рассчитывал на безопасность, намеревался оставаться над битвой, основные силы были предназначены для высадки и ведения боя на земле. Но, похоже, все шло вразрез с планами царя. И данный момент не был исключением.

Что-то тяжело упало рядом с ней на палубу – это оказался мушкет. Адриана оторопело уставилась на него и только потом догадалась посмотреть наверх. Она увидела две веревки, свисающие прямо из воздуха и касающиеся борта их корабля.

Солдаты, стоявшие рядом с ней, тоже заметили мушкет, и вдруг у них над головами раздался грохот – палили из пистолетов, крафтпистолей, мушкетов, ружей. Небо над головой разорвалось.

Гарпуны держали крепко, а воздушный шар продолжал, вращаясь, подниматься, так что вскоре палуба «Безумца» сделалась почти вертикальной. Бен повис в воздухе, под ним, на расстоянии пятидесяти футов, маячила палуба корабля московитов, на ней солдаты, выстроившиеся вдоль бортов. А рядом с ними – это его поразило – три женщины одна рыжеволосая и две брюнетки. Одна из брюнеток показалась ему очень знакомой.

Затем один швед выругался – он выронил мушкет. Тот полетел вниз – казалось, летел он очень долго – и упал на палубу русского корабля.

– Готово? – спросил Карл.

Ему ответил грохот ружейных выстрелов с корабля московитов. Эгида держалась еще несколько секунд, затем сделалась белого цвета и исчезла. Бену хватило ума включить свою собственную эгиду, он надеялся, что Роберт сделал то же самое, так как шар над ними разорвался, и они упали на палубу вражеского корабля.

Он обернулся к Ленке, увидел кровь и вспомнил – на ней нет эгиды.

Когда они рухнули на палубу, Карл умудрился выстрелить из своего ружья, и Бен увидел, как под дождем расплавленного металла с десяток солдат в зеленых кафтанах упали, окутанные дымом. Бен выхватил крафтпистоль и, вопя во все горло, открыл огонь.

Венеция под бомбами московитов разлеталась градом кирпичей и битой черепицы. Бомбы падали одна за другой, непрерывно, и их падение превратилось в один большой нескончаемый взрыв, воздух не сотрясался периодически, он дрожал не переставая. Венеция платила за свое ночное сопротивление. Но Красные Мокасины оставался совершенно равнодушным к происходящему – лучше бы этого города и вовсе не существовало, лучше бы он снова опустился в бездну.

Но венецианцы придерживались иного мнения, и это было очевидно. Крыши домов превратились в боевые позиции, и янычары палили вверх из пушек, пистолетов, мушкетов, смертоносных ружей, огнеметов, крафтпистолей, в ход пошли даже арбалеты, от которых особого толку не было. Бомбы метали с достаточно большой высоты, но некоторые корабли снизились, очевидно примеряясь высадить солдат в тех районах города, где бомбежка уже сломила сопротивление.

– Боже всемогущий! – закричал Таг, показывая куда-то в сторону моря.

Там был «Пророк». Воздушный корабль опустился прямо на его мачту, а палуба вся была зеленой от кафтанов московитов.

– Быстрее! – завопил Таг. – Туда!

Красные Мокасины нехотя опустил руку на боевой топор, заткнутый за пояс, раздумывая, долго ли ему удастся продержаться. По крайней мере, он умрет в бою, а не так, как умер Мэтер.

Когда они были уже совсем близко от корабля, им стало не по себе. Остатки команды и янычары, человек десять, собрались группкой вокруг Черной Бороды. Тот с головы до пят был залит кровью, и непонятно, своей ли собственной или кровью убитых им врагов. В этот момент кто-то выстрелил и попал ему прямо в грудь. Даже там, где они остановились, был слышен страшный рык гиганта. Тич саблей снес голову стрелявшему, а затем, будто недовольный местом, выбранным для смерти, вдруг ринулся вперед. С боевыми воплями люди его команды последовали за ним, и мгновенно они проделали кровавую борозду в море нападавших. Но куда же они направлялись? К борту корабля, чтобы прыгнуть в воду?

Нейрн догадался первым.

– Fervefactum, – выдохнул он.

– Что? – не понял Красные Мокасины.

– Видишь вон ту штуку, у кормы висит, закрытая парусиной?

Красные Мокасины хотел спросить, что такое fervefactum, но Нейрн нацелил куда-то свой пистолет и выстрелил. То же самое сделали Таг и Фернандо.

– Мы идем, капитан! – свирепо заорал Таг. – Идем, непобедимый кровавый буйвол!

Ожесточенный бой завязался вокруг закрытого парусиной fervefactum. Затем все смешалось, возникла непонятная суматоха, и все остановилось – совершенно неожиданно люди начали падать как подкошенные. Сотня человек разом издала душераздирающие крики.

– Это осадное оружие, – дрожащим голосом произнес Нейрн. – От него кровь в венах закипает. Мы прошлой ночью подняли fervefactum на корабль.

– Зачем? – спросил Красные Мокасины, глядя на корабль, кишащий умирающими людьми. – Он убивает всех без разбору.

– У нас был другой план… О Пресвятая Дева…

Из груды мертвых и умирающих, пошатываясь, поднялась человеческая фигура, дым от запальных фитилей в его волосах и бороде смешался с паром, валящим из его рта и глаз. Человек рубанул саблей раз, другой раз. Два каната, державшие адскую машину, ослабли, и на мгновение она, наклонившись, застыла, будто сопротивляясь. Но человек заставил отпустить ее третий канат, затем четвертый, последний, и она упала в воду.

– О боже, держитесь покрепче, – пробормотал Нейрн.

И, казалось, море встало на дыбы, взвилось кипящим столбом, поднимая вверх «Месть» и корабль московитов. Красные Мокасины успел заметить, как воздушный корабль завертелся волчком и перевернулся, а их баркас волной и паром отбросило – словно кто кулаком двинул – в сторону охваченной огнем Венеции.

– Царь! – кричал Карл. – Царь!

Его невидимый крафтпистоль изрыгал молнии, и три зеленых кафтана вспыхнули. Бен стоял, широко расставив ноги, прикрывая раненую Ленку. Его собственный крафтпистоль после четырех выстрелов пускал только дым – закончился катализатор. Приближавшегося к нему врага он сразил ударом кинжала. Тот вытаращил глаза от удивления и ужаса, потому что его поразил невидимый призрак. Придя в ярость от его беспомощного и жалкого выражения лица, Бен ударил его кинжалом прямо в сердце, и солдат упал.

Каждый, кто находился на борту «Безумца», был вооружен алхимическим оружием, защищен эгидами, но уже три наспех сделанные эгиды вышли из строя. Они были обречены. Янычары и шведы дрались как одержимые, но врагов было слишком много. Бен знал, с самого начала это была отчаянная затея, без какой-либо надежды на успех, но вместе с тем он каким-то образом чувствовал, что ему удастся из этого выпутаться. После того как он нашел Ленку, к нему пришло озарение, что следует идти своим путем, отправляться домой, жить нормальной человеческой жизнью. Фортуна всегда благоволила Бенджамину Франклину, когда он полагался на свой ум и смекалку, а не на храбрость. И почему он не успел вовремя улизнуть?

Голова подвела в очередной раз, когда его взгляд упал на окровавленное тело Ленки. Он не понял, жива она или мертва.

Рядом поднялась отчаянная пальба, еще несколько эгид вышло из строя, сделав людей мишенями. Одним из них был Карл, грудь его по-прежнему прикрывал мерцающий адамантиум. Его меч поднимался и опускался, словно работала смертоносная машина, отверзающая реки крови.

Бена атаковали сразу четверо, наверное, они заметили его, когда он убивал их товарищей. Тяжелые удары палашей обрушились на эгиду, но она выдержала. Напор атаки заставил и его ввязаться в бой, он бросился врагам под ноги и, прежде чем они упали, успел ударить одного в живот. Падая, Бен увернулся от удара, который должен был прийтись ему в переносицу и раскроить лицо пополам, и попытался освободить придавленные упавшими телами руки.

Один, второй, третий – все отлетели от него, рядом возникло расплывающееся пятно.

– Бен?

Это кричал Роберт.

– Да, это я. Спасибо тебе, Робин.

– Это осиное гнездо, Бен, убираться отсюда надо, пока живы.

– Но куда?

– Спрятаться надо.

– А Ленка?

– Они не убьют ее, если уже не убили.

– А Карл?

– А что ему, он сумасшедший.

Карл спиной к спине с янычаром вел бой с десятком наседавших врагов. Не меньшее их число неуверенно приближалось к Бену и Роберту.

– Думаю, Робин, нам уже поздно прятаться. Придется нам их всех убить.

Он почувствовал тепло тела – его друг прикрывал ему спину.

– Придется немало потрудиться, – проворчал Роберт.

– Робин, ты был мне настоящим другом, даже не знаю, заслужил…

– Да заткнись ты, Бен Франклин, со своими телячьими нежностями, – бросил Роберт. – Побереги силы для драки.

От завязавшегося боя Адриану оттеснила в сторону личная охрана царя, смешав ее попытки организовать джиннов на согласованный отпор противнику, который был защищен теми же самыми эфирными доспехами, что и их воздушный корабль. Но противник стал уязвим, потому что она могла его видеть. Так зачем же эти солдаты удерживают ее?

Они отпустили Адриану после того, как в них выстрелили из смертоносного ружья. Трое из ее защитников застонали и рухнули, предоставив ей свободу действий. Сквозь кутерьму дерущихся она увидела, как корзина, в которой сидел Нико, вращаясь, скользит по палубе. Закричав, не помня себя, Адриана бросилась к сыну.

Слишком поздно она заметила, что в ее сторону движется расплывающееся пятно, но она тут же догадалась, что не к ней, а, верно, к царю. Но она была как раз у него на пути, и выстрел крафтпистоля не коснулся ее, но, вдохнув вмиг накалившийся воздух, она обожгла легкие. Адриана зашаталась. Рядом возникла Креси с мечом, сверкнувшим молнией. Адриана перегнулась через борт, хватая ртом прохладный воздух. Неожиданно возле нее полукругом встала ее лоррейнская охрана, кто-то поддерживал ее за локти.

Невидимый противник Креси полоснул ее по щеке, нарушив безукоризненную прелесть и белизну ее лица. Адриана почувствовала, что ее наполнила звериная ярость. Этот невидимый противник стоит между ней и Нико! Он ранил Креси! Но прежде чем она успела сообразить, Креси принялась наносить сокрушительные удары туда, где должен был стоять невидимка, один за другим, и вдруг… Вспышка света, и возник швед с мощной квадратной челюстью, огромного роста, с глазами, сверкающими злобой. С видимым противником Креси расправилась в два счета.

– Нико! – закричала Адриана, показывая рукой в сторону корзины, которая в нескольких ярдах проплыла мимо Креси.

Малыш крутил головкой по сторонам, удивленно вытаращив глазенки. Он был жив! Она подняла руку и призвала джиннов, поскольку сейчас защитный щит был разрушен и она знала, как расправиться с остальными. Одновременно она продолжала двигаться к сыну, окруженная своими телохранителями.

Неожиданно эфир наполнился совершенно непонятными криками – ужасная какофония, в которой смешались вопли восторга и боли. Потребовалась всего лишь секунда, чтобы понять, что произошло. У нее над головой коконы, в которых сидели пленниками ифриты, начали разматываться. Еще несколько секунд, и их корабль полетит вниз… она, Креси, царь, Нико…

Как далеко внизу земля!

Сурово она нацелилась на ифритов.

– Оставаться на местах, выполнять данную вам команду, – велела она.

– Мадам, вы не можете нам приказывать, – ответил один из них. – Мы свободны, мы можем лететь, куда захотим.

– Вы еще не свободны, – сказала Адриана, но знала: еще немного, и коконы распустятся окончательно. Но что это такое происходит? И она увидела непонятную ей гармонию, которая воздействовала на коконы. Это была сильная, искусная, едва уловимая, совершенная гармония, недоступная пониманию.

Всех своих эфирных слуг и помощников Адриана собрала у коконов, она искала способы, как нейтрализовать разрушающую гармонию, но все было безрезультатно.

Адриана больше не могла оставаться в эфире. Превозмогая напряжение, она открыла глаза и увидела то, что и ожидала увидеть.

«Эркюль, – подумала она с отчаянием, – и ты не можешь мне помочь».

Красные Мокасины вцепился в перевернувшуюся барку, глядя на небо, превратившееся в нечто невероятное, – таким оно казалось даже его внутреннему зрению. Нечто, более сильное по сравнению с тем, что ему доводилось видеть ранее, сжало небо в своем чудовищном захвате. Но нет – он рассмотрел, – это была не одна неведомая сила, а две, схватившиеся в смертельном поединке.

Он устал так, что никаких сил ни на что не осталось. Он просто смотрел, когда воздушный корабль московитов начал резко опускаться вниз, и лишь надеялся, что он не упадет ему на голову.

Бену удалось сразить еще троих врагов к тому моменту, когда его эгида вышла из строя. Он стиснул зубы, зная, что ему не удастся отразить ни одного, даже самого слабого удара после того, как он стал видимым. Нападавших было не так уж много. Большая их часть сгрудилась у борта напротив, очевидно, они пытались обеспечить защиту своим офицерам или царю, если он действительно был на этом корабле. Остальные, как завороженные, что-то рассматривали, глядя за борт. Это ужасно разозлило Бена, ему хотелось, чтобы они смотрели на него, видели, как он умрет.

Трое его противников усмехнулись почти одновременно, когда он стал видимым. Сражаться с невидимым демоном было куда труднее, нежели с юнцом, который и шпагу-то в руках толком держать не умеет. И вдруг их лица исказились, глаза вылезли из орбит, словно им явился разъяренный Бог, и они бросились в стороны с таким же единодушием, как только что улыбались Бену. Бен, пораженный, смотрел на их удаляющиеся спины. Карл, прижавшись спиной к борту, окруженный с обеих сторон янычарами, тоже вытаращил глаза и вдруг с удвоенной силой набросился на своих врагов. Он рукой схватил занесенный над ним меч, а нападавшего с такой силой рубанул мечом по шее, что тот упал, сложившись, как марионетка в момент завершения представления. Нанеся еще пару ударов, он освободил себе путь и бросился к Бену.

«Ничего не понимаю», – подумал Бен.

Веревочная лестница ударила его по лицу и заставила поднять голову вверх. На высоте десяти футов у него над головой завис небольшой воздушный корабль.

– Хватайся, – закричал Ньютон, – talos тебя поднимет. Спасайся, пока у тебя есть шанс.

Поднялась пальба, пули свистели мимо, не причиняя вреда, будто обходили его стороной.

– Я не могу без Ленки! – заорал Бен, задрав вверх голову.

Ньютон недовольно скривил рот, затем резко кивнул. В следующую секунду появилось отливающее серебром тело – talos мягко спустился на палубу. Он поднял Ленку на руки.

– Поднимайся, – подтолкнул Бена Роберт.

Бен ухватился за лестницу и полез наверх. Когда он перевалился через борт, Ньютон обнял его.

– Прости меня, мой мальчик, – сказал он. – Я делаю все это только ради тебя.

– Вы могли бы и пораньше прийти на помощь… – начал было Бен, но замолчал на полуслове, заметив искреннее страдание, отразившееся в глазах его учителя. Он обнял его.

Вслед за Робертом на борт поднялись Карл, еще один янычар и talos с Ленкой на руках. Застонав, Бен бросился к ней. Крови было не много, но он не мог определить, насколько серьезна рана и куда вообще она ранена. Похоже было, что куда-то в живот. Кровь пузырилась, вытекая у нее из носа, значит – дышит, значит – жива.

– Мы должны лететь, – сказал Ньютон. – Нельзя терять ни секунды. Здесь действует нечто такое, что находится за пределами моего разумения. Корабль, что под нами, сейчас начнет падать вниз.

– Что вы хотите этим сказать?

– Все остальные уже упали, – сказал Ньютон. В это время их корабль стал быстро набирать высоту. – К этому я приступил в последнюю очередь, но кто-то вмешался.

– Вы же говорили, что это очень опасно.

Ньютон ничего не ответил, вместо этого спросил:

– Ты помнишь, как управлять этим кораблем?

– Да, сэр.

– Тогда управляй, а мне нужно заняться talos.

Творение Ньютона стояло на носу корабля, Ньютон подошел к нему сзади и положил ему на спину руки, и вдруг какое-то сияние, но не сияние эгиды, а какая-то серебряная лента обвилась вокруг них.

Адриана заскрежетала зубами, ее джинны оказались бессильны, и, казалось, она ничего не могла с этим поделать. Им удалось добраться до корзины с Нико, и сейчас Креси крепко держала ее в руках, так что она могла сосредоточить все свои силы на спасении корабля. Адриана с нескрываемым любопытством рассматривала зависший над ними корабль, а на нем какое-то невероятное, серо-голубого цвета тело – источник смертоносной гармонии. Оно было подобно джинну, но обладало большей силой и более высокой степенью концентрации. Ничего подобного ей раньше видеть не доводилось. И было в этом странном теле еще что-то, почти до боли знакомое…

Их корабль накренился, так как один из коконов совершенно распустился и сидевший в нем ифрит с воем вырвался на свободу. Она попыталась остановить своенравного духа, но ей сложно было это сделать – она держала контроль над всеми остальными. Ей показалось, что Креси трясет ее за плечо, но она не отреагировала, полностью сконцентрировавшись на поиске ответа. Ей нужно было решить сложную арифметическую задачу. Почему это странное тело показалось ей знакомым?

Сейчас она не имеет права допустить ошибку. Если она ошибется, Нико и Креси погибнут, а с их гибелью и для нее жизнь потеряет смысл.

Распутался еще один кокон, и палуба дернулась и накренилась под углом. Краем глаза она заметила, что Креси потеряла равновесие и упала, продолжая держать в руках корзину за плетеный проволочный купол. Ее ударило о борт, а корабль все кренился и кренился. И внутри Адрианы что-то лопнуло, и высвободилась какая-то неведомая сила, более мощная, чем ярость, сила, не имеющая названия. Она собрала у своих ног джиннов, заставила их выдохнуть ветер и на крыльях этого ветра поднялась вверх, чтобы все увидеть глазами, и она увидела. Странное тело было той же природы, что и ее рука, – вибрация, проводник, связующее звено с Вселенной. Но при этом между ней и этим телом существовало некоторое сопротивление, отвращение, даже какая-то обоюдная злоба…

И Адриана засмеялась, но это был не смех радости, а выброс из глубин сердца нечеловеческой муки, смертельной агонии. Она протянула руку и повернула невидимый ключик – сдвинула одну-единственную константу, чуть-чуть изменила гармоническую настройку. Мгновенно силы ее иссякли, и она упала.

Когда тело ее коснулось палубы, все так же резко накрененной, она краем глаза заметила корзину с Нико. Корзина медленно парила, удаляясь, в воздухе. Малыш махал ей ручкой.

– Вот и второго нет, – сдавленно засмеялся Роберт. – Не понимаю, что это он такое делает, но это нечто потрясающее.

– Больше в воздухе ни одного корабля не осталось, – произнес Карл как-то даже растерянно и робко. – Что…

– Хватит об этом! – выкрикнул Бен. – Кто-нибудь из вас, присмотрите за Ленкой. Пожалуйста. Я должен…

Он знал, что может оставить ненадолго сложное управление кораблем. Но он не может допустить, чтобы Ленка умирала у него на глазах, хотя он не имел ни малейшего представления, как ей помочь, он ничего не смыслил в медицине.

Все произошло невероятно быстро. Бен увидел женщину, чье голубое платье сверкнуло, подобно молнии, черной волной ниспадали волосы, обрамляя лицо цвета слоновой кости, одна рука ее была поднята вверх и сияла холодным светом звезд. До него донесся ее смех – воплощение абсолютной злобы. Женщина парила в воздухе. Она широко раздвинула пальцы рук, и Ньютон хрипло вскрикнул. Talos повернулся и схватил Ньютона.

– О боже, нет! – закричал Ньютон. – Бенджамин, я гибну…

Talos резко повернул голову Ньютона, Бен услышал, как хрустнули кости. Совершенно спокойно talos поднял Ньютона, выбросил его за борт и, будто связанный с ним пуповиной, прыгнул следом. Бен рванулся к борту и глянул вниз: летели две точки – кроваво-красная и серая, и вскоре они исчезли из виду, виднелось только желтого цвета море внизу. Бен так и стоял, застыв на месте, пока Роберт не оттащил его назад, к румпелю, потому что их корабль стрелой бесцельно летел вверх, в то время как корабли московитов падали вниз.

«У меня не осталось слез, чтобы плакать, – подумал Бен, глядя, как сгущаются над головой жемчужные облака. – У меня нет слез. Они все иссякли. И никакой научной хитростью их не вызвать».

И тут начал накрапывать мелкий дождик, и Бен с горечью подумал: хоть и не был Господь к ним милосерден и сострадателен, все же у него нашлись слезы, чтобы оплакать их судьбу.

 

13

Колчан стрел

Бен стоял какое-то время, собираясь с духом. Он вслушивался в звуки заунывной песни, плывущей по вытянутому залу. Контрапунктом в ней звучали церковные колокола. Неужели Богу не все равно, как к нему летит мольба – песней или колокольным звоном? Похоже, не все равно. На мгновение, судя по всему, все население Венеции – католики, протестанты, мусульмане, иудеи – слилось в одном восторженном порыве и праздновало победу над московитами. Все, что разделяло их, на это счастливое мгновение отступило. Впервые за два десятилетия город обрел свободу и право распоряжаться своей судьбой самостоятельно.

Бен пожелал ему благоденствия и процветания.

Он собрал все свое мужество, вздохнул и открыл дверь, поклонился монахине, встретившей его.

Лицо Ленки было таким же белым и таким же прекрасным, как и лилии у ее изголовья. В груди у Бена все сжалось, когда он приблизился к ее неподвижно лежавшему телу, он опустился на колени рядом с постелью, надеясь, что сердце у него в груди не разорвется от напряжения.

Очень осторожно, почти испуганно он коснулся щеки Ленки.

Она вздрогнула, и глаза ее открылись, но недоумение в них погасло сразу же, как только она увидела его лицо.

– Где это мы? – спросила она, водя по сторонам глазами.

– В монастыре, – ответил Бен. – Ты была не совсем здорова, и сестры ухаживали за тобой.

– Нездорова?

– Тебе в живот пуля попала.

– Правда? – Она приподнялась на локтях и поморщилась. Монахиня, стоявшая всего в нескольких футах поодаль, что-то довольно сурово воскликнула по-итальянски.

– Я буду жить?

– Конечно.

– А, тогда хорошо. А долго я спала?

– Почти два дня. – Бен сделал многозначительную паузу. – Мы победили.

– Хорошо. – Она немного нахмурилась. – А индеец?

– Красные Мокасины жив и здоров, – ответил Бен.

– Это хорошо. Я помню, как мы поднимались в небо на воздушном шаре…

Бен хрипло рассмеялся:

– Да, я тоже это помню, но я потом тебе обо всем этом расскажу. Они говорят, что ты еще слаба и мне нельзя у тебя долго задерживаться.

– Не сомневаюсь, кого другого я могла бы выдержать дольше, – ответила Ленка, и в глазах у нее заплясали чертики.

– Ну вот видишь, я тебя уже утомил.

– Да. Но ты правду сказал, я не умру?

– Не умрешь.

– Это хорошо. И Венеция спасена. И что ты теперь будешь делать, Бенджамин Франклин?

– Что теперь? – Он неловко замялся. – Ну, я вернусь домой, в Америку, в Бостон.

Она посмотрела на него, а он продолжал:

– Этот Старый Свет совсем не для меня. И так много нужно сделать, столько обдумать и со стольким разобраться. А здесь мне этого не дадут, здесь все время какая-нибудь новая война затевается. Мне сказали, что в Америке спокойно, ну, по крайней мере сейчас. И я им там нужен.

Она кивнула:

– Ну что ж, хорошо.

– Хорошо?

– Да. – Она зевнула. – Я устала, Бенджамин. Но мне нужно кое-что тебе сказать на ушко, ты наклонись.

– Говори. – Он склонил голову.

– Еще ближе, дурачок, – прошептала она.

Он склонился еще ниже, и ее губы коснулись его щеки, словно теплые лепестки, нежнее самых нежных лилий.

– А что я буду делать в Америке? – спросила она ласково.

Бен сглотнул подступивший к горлу комок и почувствовал, что он не совсем еще лишился дара речи.

– Думаю, – сказал он, – может, ты согласилась бы стать моей невестой.

– Ты так много думаешь… – заметила она.

Он очень осторожно поцеловал ее в губы. Они на самом деле оказались очень нежными, в этот момент монахиня совсем не нежно схватила его за волосы и оттащила от Ленки. Ленка уже ничего не видела, она снова погрузилась в сон, а губы ее так и застыли – сложенными для поцелуя.

Адриана кинулась к борту, стараясь стоять прямо и видеть – видеть. Но там ничего не было.

– Тебе нужно немного отдохнуть, – сказал Эркюль.

– Он жив, – с трудом выдавила Адриана. – Мой сын жив.

– Но ты же определила, что духи, которые его охраняли, погибли, – напомнил он ей осторожно.

– Я знаю. Они погибли, а он – нет. Скажи царю, что я должна продолжить поиски.

– Он… – Эркюль слегка коснулся ее плеча. – Он уже отдал приказ возвращаться в Санкт-Петербург. И мы уже летим туда.

– Тогда я останусь.

– Он тебя не отпустит.

– Но я спасла его флот. Он думает, что сможет меня остановить?

Эркюль замолчал.

– Креси сказала… – после долгой паузы начал он.

– Креси! – раненым зверем взвыла Адриана.

– Ты должна поговорить с ней.

– Не могу.

– Ты должна, – раздался сзади голос Креси. – Если ты хочешь снова его увидеть, ты должна. Его здесь нет, Адриана.

Адриана обернулась так резко, что ее изнуренное тело едва удержалось на ногах. И если бы Эркюль вовремя не подхватил ее, она бы вывалилась за борт.

– Ты выпустила его из рук! Ты позволила ему улететь!

Было видно, как Креси задрожала.

– Нет, я его не выпускала. Я крепко держала его. Я бы упала и разбилась, но его бы не выпустила из своих рук. Его отняли у меня, Адриана. Он был… – Из глаз Креси брызнули слезы. Она закусила губу, а затем продолжила, и голос ее дрожал: – Malfaiteurs… это они забрали его.

Адриана высвободилась из рук Эркюля и, пошатываясь, направилась к Креси.

– Зачем он им? – задыхалась она. – Куда они его унесли?

– Я не знаю. Я почувствовала их, когда они уже удалялись.

– Ты же была одной из них! – Она ударила Креси по лицу с такой силой, что у той остался на лице красный отпечаток. – Что ты хочешь сделать с моим сыном, Креси?

Адриана осознавала, что голос ее срывается на истерический вопль, и в то же самое время ей казалось, что голос принадлежит не ей, а доносится словно откуда-то издалека.

В глазах Креси отразилась боль, но она лишь тихо покачала головой в ответ. Адриана ударила ее еще раз, затем еще раз и еще, она уже била Креси кулаками, а та стояла и даже не защищалась. На губах у нее появилась кровь, и в красный цвет окрасились руки Адрианы. Она остановилась, рыдая, и упала на грудь Креси.

– Креси… – бормотала она.

Впервые они плакали вместе, обнявшись, чувствуя солоноватый вкус крови и слез.

Красные Мокасины стоял у борта «Скипетра» и наблюдал, как солнце медленно погружается в воду, и он почувствовал, что больше не боится ни Венеции, ни бездны.

– Да, хорошее это дело – домой возвращаться, – произнес стоявший рядом Таг.

– Да, хорошее, – поддакнул Красные Мокасины.

– Что делать там будешь? – спросил Таг.

– Вернусь к своему народу. Расскажу обо всем, что я увидел. – Он улыбнулся, глядя на огромного роста пирата. – Если хочешь, пойдем со мной. Посмотришь, какие красивые женщины у народа чоктау.

– Так я и не против, – сказал Таг.

– Ну и что же ты видел? – спросил подошедший Нейрн.

Красные Мокасины улыбнулся белому человеку.

– Даже и не знаю толком, – честно признался он. – Но я знаю одно: наши народы идут в будущее вместе, нравится нам это или нет, но это так. Я вижу, как тесно переплетены наши судьбы.

– Это правда?

Красные Мокасины кивнул:

– Я знаю, о чем вы подумали. Вы боитесь, что мой народ может сбросить вас назад в море. И время для этого самое подходящее. Кто пошлет войска защищать вас? Англия? Франция? Испания? Но я не верю, что такое может произойти.

Нейрн мрачно кивнул.

– Я буду делать все, чтобы этого не случилось, – продолжал Красные Мокасины.

– Почему?

– А это как в истории о колчане стрел. Одну стрелу очень легко переломить пополам. А колчан со стрелами нет. – Он устремил взор вдаль, к горизонту. – Если я не ошибаюсь, то нам потребуется каждая стрела в отдельности, чтобы достойно встретить то, что нас ожидает.

И словно в подтверждение его слов, в тени, которую он отбрасывал, зашевелилось что-то ужасное.

Бен в компании Карла и Роберта пил кофе в комнате, залитой солнечным светом и сладко пахнущей медом. Король разливал кофе левой рукой, правая, которой он во время боя схватил лезвие обнаженного меча, была забинтована.

– Ну, мой славный капитан Фриск, какие планы вас обуревают? – спросил Бен.

Карл пожал плечами.

– Я солдат, – бросил он. – И я поклялся никогда не отворачиваться от какой бы то ни было войны.

– Из этого следует, что вы последуете за русским царем в его заснеженную страну?

Карл поднял свою чашку.

– Я не отворачиваюсь от войны, но сейчас мне нужно немного отдохнуть. Я дал некоторые обещания Венеции, и я должен хранить верность своему слову.

– Вы останетесь здесь и будете править как король?

Карл резко, но весело засмеялся.

– В Венеции не будет никаких королей, – сказал он. – Король Венеции не нужен. Янычары правят посредством совета и не питают доверия к сильным одиночкам, и венецианцы от них по духу ничем не отличаются. Почти тысячелетие Венеция была республикой, таковой она, я думаю, и останется на века.

– Именно об этом я и говорил, ваше величество, – воскликнул Бен, – когда утверждал, что время королей миновало. Пришло время людям самим вершить свою судьбу.

– Да, и мы пообещали друг другу когда-нибудь вновь вернуться к этому разговору, не так ли? – сказал Карл. – Но я не хочу спорить с философом. Возможно, вы и правы. Но весь опыт моей жизни учит: человек не верит в себя. Это заставляет сильного принять на себя ответственность за судьбы народов, равно как и хулу за все деяния, что он творит на общее благо людей. И мало таких, кто готов к подобной ответственности. Вот почему люди предпочитают иметь над собой королей – даже таких сумасшедших, как я, – им нужно, чтобы кто-то принимал за них решения. Не короли должны измениться, Бенджамин, – сами люди.

– Но вы же не станете упускать возможности стать королем?

– А я и есть король, – вежливо, но довольно жестко бросил Карл и поставил чашку на стол. – А вы, Бенджамин? Вы останетесь здесь как фаворит короля? Здесь еще много дел!

– Простите, капитан Фриск, но борьба ведется повсюду. И у человечества есть враг пострашнее, нежели русский царь или турецкий султан. В лице сэра Исаака – несмотря на все его недостатки – мы потеряли нашего самого лучшего защитника в борьбе с этим врагом. Я должен дойти до предела, где он остановился, а затем пойти дальше.

– А вам известен тот предел, где он остановился?

Бен покачал головой:

– Нет, но у меня есть все его записи. Хотя могут уйти годы, прежде чем я пойму все, что там написано. – Бен опустил голову. – Я ему неровня, и мне жаль, что только его смерть заставила меня ясно это осознать.

– Вот даже как, – проворчал Роберт, – он ему неровня! Да ты превосходишь его по всем статьям. У тебя есть сердце, а у него…

Бен, все так же глядя в пол, перебил его:

– Он вернулся за мной, Робин. Он вернулся, потому что я был ему дорог. И это возвращение стоило ему жизни. И он умер, не услышав от меня слов благодарности.

– Он спас нас всех, – сказал Карл. – Вы должны гордиться им.

– Я горжусь, – сказал Бен. – Но мне страшно идти его путем.

– Страх – наш главный учитель, – произнес Карл.

– Ну, тогда вы, капитан Фриск, никогда и ничему не научитесь, – сказал Роберт, и они все трое весело засмеялись.

В окно широким потоком лил солнечный свет, и Бен ощутил острое чувство полноты жизни, упоенность победой, и к нему вернулась надежда, она ослепляла, подобно солнцу.

 

14

Николас

Нико смеялся окружающей его темноте и махал ручкой звездам. Раньше его пугали шум, странный свет и тревожный голос мамы. Но потом у него появился друг, он приходил и качал его колыбельку, и тогда малыш засыпал, и ему снились сладкие сны.

И в этих снах небо приветствовало его тысячами забавных огоньков. Они напоминали ему, как мама показывала на эти огоньки и произносила слова, такие странные слова, они гудели и жужжали в его голове и совсем не были похожи на настоящие, те, что звучали у него внутри, или те, какими разговаривал с ним его друг.

Мама куда-то уходила, и он надеялся, что она скоро вернется, он скучал по ней. Потом она стала отлучаться очень часто, и вначале он очень расстраивался. Ему было неуютно с другими людьми. Но его друг всегда был рядом и рассказывал необыкновенные и забавные истории, и делалось веселее.

Он поднялся на ножки и, пошатываясь, подошел к краю корзинки, но ничего не увидел внизу – одна темнота, но впереди появился большой оранжевый шар.

– Лу-у-уна! – Он узнал ее. – Лу-у-уна!

Он называл ее так, как учила его мама. Он учился превращать слово в шум, а потом опять в слово.

Он обрадовался Луне, засмеялся и вдруг испугался. Где же его мама? Где люди?

– Все хорошо, мой маленький принц, – услышал он голос друга. – Все хорошо, тебе не нужно ничего бояться.

– Мама! – Он знал, как звучит это слово, он знал звуки многих слов, но никогда не произносил их.

– И маме твоей хорошо, – сказал друг. – Она попросила меня позаботиться о тебе. И скоро у тебя будет чудесный новый дом, в котором и должен жить маленький принц.

Нико не знал, что значит «принц», но ощущения и образы, что возникали вместе с этим словом, веселили, согревали и успокаивали. Он опять посмотрел на Луну, протянул ручку и коснулся ее.

– Лу-у-уна, – снова произнес он.

Ему сделалось уютно, и темнота ночи больше не пугала его.