Натурная съемка — Квинакский залив — сцена с морскими львами
О б щ и й п л а н
В кадре кружит наше трио ворон, отпуская издевательские комментарии относительно происходящего внизу. Это три марионетки, Гекил, Джекил и Хайд — персонажи из пьесы Беккета,— таинственные, поэтичные и абсурдные. Они вовлечены в происходящее и в то же время существуют совершенно независимо от него… и все же они первые зрители начинающей вырисовываться драмы.
С р е д н и й п л а н — в о р о н ы с н и з у
Они реют в горячем потоке воздуха, поднимающемся от огромного металлического паруса. Опуститься на него им мешает электропроводка, идущая по периметру величественной конструкции, сделанная специально, чтобы фирменный знак «Чернобурки» не был запачкан птичьим дерьмом. Но и теплый восходящий поток воздуха обеспечивает им вполне удобные места — достаточно близко, чтобы их сарказм не пропал втуне, и за пределами досягаемости револьверного выстрела. Правда, это незапланированное нападение дикого морского льва, который, с ревом круша все барьеры, набрасывается на дрессированного ручного денди… — это слишком классная сцена, чтобы наслаждаться ею издали.
И птицы спускаются вниз, в первые ряды.
В стык — интерьер — «Чернобурка» — центр мониторинга — крупный план
Длинное помещение без окон, освещаемое таинственным мерцанием экранов. Под пятифутовым главным монитором — два ряда восемнадцатидюймовых экранов, показывающих все, что происходит за пределами яхты. На каждом своя картинка. Монитор № 1 — тыл консервного завода — толпа раздевающихся и выпивающих оборванцев, меняющих свою черную прорезиненную униформу на набедренные повязки, после чего их поливают бронзово-коричневой краской. Монитор № 2 — берег с пенопластовым валуном на искусственном песке. Монитор № 3 — крупный план дикой заварушки, происходящей в загоне для морских львов, снимаемой с берега. Этот же кадр транслируется на главный экран. Монитор № 4 — дублирует главную операторскую камеру на подвеске. Затем три камеры, установленные на шлюпках,— мониторы № 5, 6 и 7. Затем общий план стоянки, забитой зеваками, и перспектива главной улицы. Один монитор даже транслирует общий план всего города. Обзор столь широк, что можно подумать, будто съемки ведутся со спутника ООН, хотя на самом деле камера, также обнесенная электропроводкой, закреплена на вершине паруса яхты.
Это помещение — просто мечта соглядатая. Двойной ряд картинок отражает все центральные места действия проекта «Шула», представляя одновременно мозаику жизни всего города. Одним прикосновением к пульту картинку можно остановить, увеличить, снять с нее копию.
К р у п н ы й п л а н — в о з б у ж д е н н о е л и ц о
Вдоль этого ряда картинок на секретарском кресле возбужденно катается Кларк Б. Кларк, манипулируя с клавиатурами и переключателями с видом доброжелательного паука. За ним обнаженный Николай Левертов, опустив голову, поднимает тяжести и одновременно дает указания:
— Перенеси кадр, тупица,— шестой монитор.
— Есть, капитан. Шестой монитор на главный…
На главном экране появляется очень расплывчатое новое изображение.
— Фокус, болван! Сфокусируй и увеличь. Это же настоящая схватка. Я хочу, чтобы это было вкусно, черт бы тебя побрал!
— Будет сделано, босс, будет очень вкусно.
Кларку Б. еще не доводилось видеть Левертова в таком состоянии. Все утро альбинос пребывал в своем обычном состоянии самоуглубленности, задумчиво глядя на мониторы и бродя туда-сюда как выцветшая летучая мышь. Левертов не любил выходить на площадку, когда Стебинс начинал изображать из себя Великого режиссера. Его тошнило от дешевого театра, даже когда он был необходим для формирования общественного мнения. Но когда огромный морской лев вырвался из загона и набросился на дрессированного евнуха, Левертов вышел из своего апатичного состояния. Он бросил штангу на мат, вытер пот со лба, и на его лице появилось выражение тайного веселья. А когда озверевшая тварь оторвала руку у манекена, он разразился настоящим хохотом, звук которого напоминал блеянье мерзкого козла. Кларк Б. Кларк был знаком с Николаем Левертовым уже много лет — с самого начала возникновения проекта Шула/Квинак,— но он никогда еще не слышал, чтобы его работодатель издавал звуки, хотя бы отдаленно напоминающие этот.
— Теперь с подвески, жопа. С параллельной камеры. Давай, давай, давай!
— Есть, капитан,— откликнулся Кларк,— с подвески.
Он переехал на кресле к пульту и выполнил распоряжение. И главный экран заполнился пеной, шерстью, ощеренными пастями и обезумевшими глазами.
— Слишком крупно. Увеличь план на одну треть.
Месиво превратилось в морского льва. Он уже полностью выбрался из воды и теперь метался по палубе. В своих безумных попытках прикончить дегенерата с куклой на спине он уже вплотную подобрался к подвеске с камерой. Дегенерат прятался в воде с противоположной стороны парома, стараясь скрыться за подмостками, на которых стоял кран с камерой. Пенопластовая Шула, закрепленная у него на спине, не давала ему нырнуть под воду.
Кран чуть не падал под весом облепивших его дрессировщиков и ассистентов. Все они неуверенно толпились за спиной главного укротителя — сутулого дядечки в серебристо-сером ангорском свитере, с такого же цвета бородой и длинными вьющимися волосами. Он осторожно приближался к дикому льву, профессионально выставив вперед стрекало. Вид у него был такой, словно он собирался не укротить зверя, а посвятить его в рыцарское звание. Но, похоже, морской лев не испытывал никакого интереса к этой церемонии. Всякий раз, как дрессировщик подбирался на необходимое для посвящения расстояние, лев с невероятной яростью делал бросок в его сторону, заставляя и укротителя, и его свиту поспешно пятиться. После третьего броска кран качнулся, и дрессировщик рухнул на мокрую палубу. Стрекало, шипя и разбрасывая искры, полетело в сторону. Над дрессировщиком нависла реальная угроза последовать за ним, если бы бдительный первый помощник режиссера вовремя не поймал его. Однако сделал он это с помощью своего стрекала с электрошоком. Обоих выгнуло дугой, а стрекало, вращаясь, как дирижерская палочка, взлетело вверх. Левертов смеялся так, что чуть не задохнулся.
— А как насчет звука, болван? Давай послушаем…
Кларк Б. был настолько потрясен весельем Левертова, что полностью позабыл о звуке.
— Есть звук, сэр! — Он повернул ручку, и помещение заполнилось звуками схватки — грохотом воды и треском дерева, оглушительным ревом разъяренного морского льва и неубедительными угрозами дрессировщиков:
— Назад, дикая тварь… в воду, в воду или сейчас такое получишь!
Потом от ближайшей камеры раздался вопль такой силы, что он заглушил даже рев морского льва:
— Поджарьте его! Давайте посмотрим, из чего он сделан!
— Это же голос Герхардта,— фыркнул Левертов.— Переключи на дальнюю шлюпку, а микрофон оставь включенным. Сейчас мы посмотрим, из чего он сам сделан!
Кларк Б. переключился на камеру, установленную в ближайшей лодке.
Однако на главном экране появилось лишь изображение днища, трюмной воды и пары открытых туфелек, засунутых под банку.
— И это работа оператора! — застонал Левертов.— Мистер Кларк, похоже, кто-то из наших служащих затерялся в чистилище. Соблаговолите сообщить этой дамочке, что или она поднимет камеру и будет снимать в соответствии с получаемой зарплатой, или пусть ищет себе другую работу.
— Есть, командир. Снимать или отваливать.
И Кларк Б. Кларк метнулся к монитору, на экране которого было днище лодки. Имя оператора было написано на полоске клейкой ленты, закрепленной внизу.
— Мэриголд, детка… — Камера метнулась в сторону.— Твои розовые ноготочки очень милы, но мистер Левертов хотел бы увидеть мистера Стебинса. О’кей?
На экране возникло изображение фигуры, сидящей в кресле на подвеске. Сиденье мотало из стороны в сторону, как воронье гнездо в прибое.
— Вот это! — вскричал Ник.— Скажи, чтобы она дала нам хороший крупный план. Я хочу, чтобы было записано все до малейшей детали, когда эта чертова хреновина начнет рушиться.
— Лицо крупным планом, мисс Мэриголд. Мистер Левертов очень заботится о благополучии нашего престарелого режиссера.
Пока испуганный оператор пытался отыскать устойчивый кадр, Левертов поднял планшет, встал и, перекинув махровую простыню через плечо, с нетерпеливым видом подошел к главному экрану. Но увеличенное лицо Стебинса явно разочаровало его. Несмотря на всю неразбериху и качку, угловатое лицо старого режиссера хранило полное спокойствие. Он сидел, прильнув к семидесятимиллиметровому окуляру, направив огромную камеру точно на происходившую внизу схватку.
— Я сказал — поджарьте эту тварь! — снова прогремел голос Стебинса.— Только сделайте это сзади, за пределами кадра. Это потрясающий материал! Не сомневаюсь, что мы найдем для него место, если вы ничего не испортите. Давайте! Пошли!
Кларк Б. Кларк уже переключался на следующую камеру, установленную параллельно Стебинса. Монитор свидетельствовал, что старик не ошибался — кадр действительно был потрясающим. Дрессировщик кинулся вперед со своим стрекалом. Лев поджался, выгнул спину и всем телом рухнул в воду, подняв целый фонтан брызг, долетевших даже до линз камеры. Грандиозное зрелище! Рука Кларка метнулась к переключателю, но Левертов молчал, продолжая внимательно изучать лицо Стебинса. Наконец он вздохнул и отошел от экрана.
— Единственное, чего я не переношу, мистер Кларк, так это каменных лиц. Скучных, неподвижных лиц. Понимаешь, о чем я?
— Конечно, командир.— Ему было жаль, что лицо начальства утратило всю свою веселость.— Вымученные сопли и прочая фигня.
— Вот именно. Все та же старая фигня. Ладно, отключи звук и пробегись по камерам — может, найдем еще что-нибудь интересненькое. Этим я уже сыт по горло.
Пока Левертов облачался в халат, Кларк Б. Кларк последовательно вывел на главный экран изображения со всех остальных мониторов, начиная с камер, находившихся ближе всего к месту действия. Сначала появился перепуганный евнух, благодаривший своих укротителей, пока они запихивали его обратно в клетку на палубе. Потом — дикий самец, вытянувшийся во всю длину на спине. Рабочие на шлюпках подсовывали ему под ласты надувные круги, чтобы он не утонул. Определить, жив он или мертв, было невозможно. Впрочем, Левертову, судя по всему, было все равно.
— Там, где мы его взяли, таких пруд пруди. Посмотри, что делается в городе.
Большая часть Главной улицы была перекрыта, поэтому продавцы, официантки и служащие могли наслаждаться боем морских львов. Предполагалось, что это будет самым зрелищным моментом фильма — финальной кульминацией. В информационных бюллетенях сообщалось, что режиссер Стебинс намерен начать съемки с финала. «Чтобы успеть, пока держится приличная погода»,— пояснялось в пресс-релизе для непосвященных обывателей.
Естественно, Кларк Б. Кларк и другие члены съемочной группы понимали, что истинная причина спешки связана с опасениями, как бы дрессированный морской лев преждевременно не ослаб и не умер. С тех пор как его привезли на вертолете, состояние его здоровья продолжало неуклонно ухудшаться. Для животного, проведшего всю свою жизнь в бассейне с рефрижератором, угрожающие размеры моря, неба и береговой линии оказались непереносимым шоком. Он потерял аппетит и начал скучать еще до того, как привезли дикого дублера, который теперь денно и нощно подвергал его оскорблениям. В результате он стал вести себя еще более нервозно и встревоженно. Шесть лет его дрессировали для этой роли, репетируя и с живыми исполнителями, и с куклами, и вот когда пришло время выхода на сцену, его трясло от страха и расшатанных нервов.
Главная улица была пуста. Бульвар Кука тоже. Никого не было и на крыльце «Бездомных Дворняг» — все члены Ордена выполняли обязанности охранников на съемках. Клуб был превращен в ставку «Чернобурки».
Зато оживление царило у боулинга, хотя и оно было чисто бюрократическим. Кинокорпорации и Луизе наконец-то удалось убедить Омара сдать боулинг в аренду под центральный офис. Вдоль деревянных коридоров были установлены компьютеры и полки с документацией, вдоль которых шныряло с дюжину секретарей. И Левертов снова вздохнул, глядя на этих юношей и девушек.
— Может, пойти как-нибудь поиграть в кегли?
Несколько больший интерес Левертов проявил к изображению происходящего перед казино «Морской ворон». Пара престарелых ПАП трудилась над превращением брусков слоистого стекла в тотемные столбы. Они работали электроножами, вырезая традиционные фигурки с такой же легкостью, как если бы разделывали индейку, приготовленную ко дню Благодарения. Стеклянная пыль летела во все стороны. На заднем плане виднелось еще двое длинноволосых, привезенных специально для изготовления пластиковых досок для серфинга. Они были профессиональными спортсменами и имели свой магазинчик по продаже традиционного снаряжения в Малибу. На них были шорты и безрукавки, а носы и щеки покрывала неоновая солнцезащитная мазь, хотя погода стояла облачная.
— Пляжные бомжи и потасканные индейцы,— насмешливо промурлыкал Левертов.— Трудятся бок о бок во имя искусства. Что может сравниться с шоу-бизнесом, а, мистер Кларк?
Кларк Б. с горячностью кивнул.
— Ничто, командир, насколько мне известно. Смотрите! Они даже индейцев намазали. Такое можно увидеть только в Америке.
Кларк укрупнил кадр. Два старика усердно втирали себе в щеки цветную окись. Теперь они походили на карикатурное изображение растолстевших воинов из какой-нибудь музыкальной комедии. Их вид вызвал у Левертова смех, так же как и изображение тыльной стороны рыбзавода, где маршировали Дворняги, облаченные в новенькую серебристую униформу охраны «Чернобурки», готовясь, вероятно, отразить нападение свежевыкрашенного племени бездельников, приди тем в голову встать на тропу войны. Классное зрелище! Но Кларк Б. Кларк чувствовал, что оно не в состоянии вернуть тот головокружительный взрыв восторга, который был вызван нападением морского льва. Он вернулся к сканированию изображения, и как раз в тот момент, когда Левертов, накинув на плечи халат, объявил, что отправляется к себе принять душ, на экране одной из отдаленных камер мелькнуло что-то серебристое.
— Стой-ка! Что это такое? Вернись-ка обратно!
Кларк нажал на клавиши. И в фокус вплыл нос огромного рыболовецкого судна. Вдоль правого борта виднелась целая вереница лиц. Кларк нахмурился.
— Что это еще за черт? Клянусь, командир, мы всем радировали, что подход к пристани запрещен… — Но прежде чем он успел договорить, до него снова донесся звук козлиного блеянья.
— Это хорошие парни, которые спешат к нам на помощь,— хлопнув по плечу Кларка, рассмеялся Левертов.— Прямо как в кино! Дай-ка я оденусь, следующая сцена будет происходить в реальной жизни. Крупный план на троих при стечении большой массовки. Вы поняли, мистер Кларк?
— Есть, командир! — с готовностью кивнул Кларк Б. Кларк.— Натурная съемка на троих, крупный план! — У него аж мурашки побежали по телу от энтузиазма.
Натура — Квинак — вид сверху
Вороны, вернувшиеся на свои удобные места в термопотоке, тоже видят весь город. Им видна задняя дверь «Горшка», через которую кто-нибудь из Краббов может вынести помои. Они видят, как через тайный, незаконный люк на кухне «Рыбацкого бара и гриля» выбрасываются отходы. Они будут единственными зрителями, когда Лорелея Джером решит подняться позагорать на крышу своего магазина. И все это крупным планом. В последнее время жизнь так и кипит на этой арене, о чем не могла мечтать даже самая любопытная ворона. Вот, например, в данный момент они смотрят на расфуфыренную Алису Кармоди, которая суетится в изумрудно-зеленых туфлях на высоких каблуках, даже не догадываясь о том, что ее ждет. «О да,— соглашаются они, удовлетворенно кружа,— такое может быть только в Америке».
Алиса, хрустя ракушками, носилась по двору мотеля, стараясь застегнуть тяжелую мужскую рубашку в клетку поверх пышной шелковой блузы. Блузка персиковой пеной вылезала из-под воротника и рукавов. Она уже знала о приближающемся судне. Радио сообщило о том, что в порт входит огромное многоцелевое судно. По такому поводу надо было одеться. Хоть как-то. Блузка олицетворяла верность, туфли — устойчивость, а рубашку пришлось натянуть из практических соображений.
За исключением старика Марли и крошки Никчемки, двор был пуст. Все остальные уже уехали к причалу на съемки. И Алиса была рада, что ей представился случай остаться одной и порисовать, а все эти псевдобитвы морских львов ее не интересовали. Но работа не шла. Линии не получались. И это заставило ее задуматься о последнем бесплодном периоде своей жизни. Что, в свою очередь, привело к мысли о том, а не утратила ли она свой художественный стиль. А это почему-то ассоциировалось у нее с Кармоди и со всеми остальными, что привело ее уже в бешенство. Так, вопреки собственному здравому смыслу, она смешала себе в графине утреннюю «маргариту». Было совершенно очевидно, что, если Кармоди не вернется домой в ближайшее время, она превратится в прежнюю Свирепую Алису — Алису, которая начинала пить, когда злилась, и злиться, когда пила. Когда радио передало новости о приближающемся судне, графин был почти пуст.
— Хорошо бы, чтобы это был ты, Кармоди, старый раздувшийся осел!
Текила и услышанные новости привели ее в такое возбужденное состояние, что на самом деле она едва замечала, что надевала на себя. Роясь в шкафу, она никак не могла решить, на чем остановить свой выбор — на удобном скромном хлопке или на раздражающей кожу шикарной синтетике. Алиса никак не могла определить, рада она тому, что новое судно с блудными детьми возвращается домой, раздражена этим или что-нибудь третье. И лишь тогда, когда, окончательно одевшись и выйдя во двор, она обнаружила, что чертовы эскимосские звезды снова забрали ее фургон и не оставили ей ничего, кроме детского мопеда (это в юбке-то и на каблуках!), она поняла, что возвращение Кармоди вызывает в ней ярость.
Аккумулятор, естественно, был разряжен. Она затащила мопед в мастерскую и принялась метаться взад и вперед, изрыгая проклятья и пиная ракушки в Марли и бедную встревоженную Никчемку. Марли не обращал на нее никакого внимания, а вот щенок решил, что хозяйку обидела какая-то собака, и он, виляя хвостом, жался к Алисиным каблукам, стремясь удостовериться в том, что сам ни в чем не виноват. Алиса топала, лягалась и ругалась целых десять минут, пока заряжался аккумулятор, не забыв никого, включая трогательных щенков. Даже выехав со двора в проезд, она продолжала шипеть и бормотать что-то себе под нос.
Тяжело пыхтя, Алиса выехала на дорогу к городу и притормозила у тротуара, чтобы перевести дыхание перед подъемом на мост. На дороге тоже никого не было, и она от души надеялась, что так оно и будет дальше: она догадывалась о том, как выглядит со стороны — зеленые каблуки, загибающиеся крючком под педалями, и колени, достающие чуть ли не до подбородка каждый раз, когда она переключала передачу. Но за все время, пока она ехала до Второй улицы, навстречу ей не попалось ни души. Весь центр города словно обезлюдел. Она решила держаться подальше от Главной улицы и выбрала старую, мощенную досками, прогулочную дорожку, шедшую вдоль аллеи. Обычно ворота, за которыми она начиналась, были заперты, чтобы не поощрять обладателей двухколесного транспорта срезать таким образом путь к причалу, но сегодняшний день не был обычным. Магазины были закрыты, и людей мало что интересовало, за исключением съемок. Алиса увидела, что ворота открыты, и свернула в сторону узкого прохода.
Единственное, чего Алиса не могла видеть, в отличие от ворон, так это то, что навстречу ей по деревянной дорожке ехал еще один мопед. И Алиса свернула в открытые ворота как раз в тот момент, когда тот выезжал ей навстречу. Оба сцепились рулями, как молодые лоси, пробующие свои рога.
Зрелище было впечатляющим. Когда приветственные крики ворон затихли, птицы выставили Алисе полученные ею баллы, и они составили 9,6, 9,4 и 9,8. Владелица другого мопеда получила все десятки. Что объяснялось ее неопытностью. Прежде всего она ехала на мопеде впервые, поэтому вместо того, чтобы нажать на ручной тормоз при виде надвигающегося мопеда, она выжала газ до предела. А кроме того, на ней не было ничего, за исключением кожаной юбки, расшитой бисером, и ремешков. Даже анекдотические высокие каблуки Алисы и ее комплект, состоящий из шелковой блузки и рабочей мужской рубашки, с этим сравниться не могли.
— Ну ты, идиотка! — раздраженно заорала Алиса.— Это тебе не дикие просторы Арктики!
— Я знаю,— смущенно ответила юная особа, впрочем не испытывая никакой потребности прикрыть собственную наготу. Она стояла на коленях и зажимала между ног жужжащий мопед.— Простите,— добавила она, не поднимая глаз.
— Это цивилизованное место, если тебя еще не поставили в известность,— продолжала кипятиться Алиса.— Может, конечно, и не очень цивилизованное, но мы стараемся сделать его таким. Видишь, что написано на воротах?
— Да,— откликнулась девушка, по-прежнему не поднимая головы. Длинные волосы почти полностью прикрывали ее наготу, как богатая пышная шаль.
— Ну, читать умеешь?
— Здесь написано «Проезд запрещен по постановлению…».
— Ладно. Читать ты умеешь, но ездить точно не можешь. С тобой все в порядке? Никаких ссадин, синяков?
Девушка робко покачала головой, и чувство раскаяния вдруг остудило Алисин гнев. В конце концов, она была столь же виновата в этом столкновении, как и эта девица. Может, даже больше. Она, по крайней мере, знала, что по этой дорожке ездить нельзя, более того — сама участвовала в принятии этого постановления. Она слезла с мопеда и протянула руку.
— Ну ладно, поднимайся. И кстати, какого черта ты носишься здесь в полуголом виде? Боже милостивый, ты только посмотри на себя! Тебе еще повезло, что за тобой не увязалась вся свора Дворняг, как за какой-нибудь текущей… — Алиса замялась в поисках более нежного сравнения, чем то, которое она имела в виду. Но девушка сама договорила за нее.
— Сукой? — догадалась она, наконец поднимая голову.— Мне это уже приходило в голову. Но у Дворняг сейчас другие заботы — они стерегут мелюзгу. Так что никто не видел, как я улизнула.
Алиса продолжала молчать, все еще потрясенная видом девушки. Она впервые разглядела ее как следует и теперь не могла оторвать от нее глаз. Отчасти ее внешность была подчеркнута гримом, но он подчеркивал лишь то, что уже было заложено природой. И Алиса чувствовала, что никогда еще не встречала такой красавицы.
— Надеюсь, не видел,— наконец ответила она.
— Правда! Все были слишком заняты морскими львами. А я уже видела морских львов раньше, поэтому взяла мопед и смылась. Вот и все.
— Вполне правдоподобно,— заключила Алиса.— Наверное, это не очень-то приятно: стоять перед всеми с…
— С голыми сиськами? — Девушка бросила взгляд на собственную грудь и поежилась.— Я так хожу с тех пор, как мне исполнилось девять лет — наверное, из-за «Спама», который монахини давали нам на завтрак,— Она задумчиво поджала губы.— Нет, на самом деле я переживаю из-за сломанной куклы — видели у них этот манекен? — теперь им придется делать новую форму. Старую они разбили, когда вынимали куклу. Не знаю зачем. Зато я знаю, что этот голливудский тип тысячу часов наклеивал ее на меня, а потом она еще две тысячи часов застывала — от чего тело все это время зудело, словно облепленное комарами. А когда ее снимали, еще и кучу волос из меня выдрали.— Она с горечью посмотрела на мопеды.— Как вы думаете, на них еще можно ездить или нам придется их пристрелить, как лошадей со сломанными ногами?
Ее болтовня была такой завораживающей, что Алиса рассмеялась, откинув голову.
— Они еще вполне годятся. Твой жеребец всего лишь погнул подкову, а моему надо сменить переднюю ногу, и будет бегать как миленький. Выключи двигатель, и пусть лежат здесь. Ты меня беспокоишь гораздо больше, чем они. Господи! Ну-ка накинь на себя. Может, твой наряд и годится для Беверли-хиллз, но если ты собираешься ходить по нашему городу, я бы тебе советовала выглядеть менее вызывающе.— И, сняв с себя клетчатую рубашку Кармоди, она протянула ее девушке.
— Нет-нет, миссис Кармоди! Вы же спешили по какому-то делу. Берите мой мопед и поезжайте. Со мной все будет в порядке. Я вернусь в мотель и немного отдохну. Со мной все будет в порядке.
— Надеюсь,— откликнулась Алиса,— только сначала надень вот это. Ты завтракала? Пойдем-ка посмотрим, может, здесь что-нибудь открыто. А потом обе вернемся в мотель и отдохнем.
— Слиняем и спрячемся,— добавила девушка, набрасывая рубашку на плечи.— А что сначала?
— А сначала надо смыть с себя кровь и масло. Пошли.
Главная улица по-прежнему была безлюдной. Даже бродяг не было у Гробницы Неизвестного Алкоголика. Большая часть магазинов была закрыта. И лишь дверь в Ловушку Старушек была приоткрыта, что не удивило Алису. Нашелся в городе хоть один человек, не пожелавший покинуть свой пост ради грандиозных киносъемок, и этим человеком была Айрис Грейди, ослепшая после несчастного случая в лаборатории. Когда Алиса только поступила в школу, эта пожилая женщина была там стройной рыжеволосой учительницей химии с огромными зелеными глазами. Однако однажды вечером на внеклассных занятиях по химии что-то в лабораторной пробирке пошло не так. Поговаривали, что причиной этому был Джимми Грейди — брат Айрис,— наркоман и алкоголик, пытавшийся заставить сестру синтезировать ему дурь. Эфир вспыхнул, и в школе сработала система противопожарной безопасности. Брат Джимми кончил свои дни за решеткой. А рыжеволосую Айрис суд оправдал, учитывая ее репутацию, однако роговицы обоих глаз настолько пострадали, что о продолжении педагогической деятельности и речи быть не могло. Она приобрела бутик и антикварный часовой магазин на страховку, обучилась читать шрифт Брайля и растолстела. У нее сохранились остатки зрения, но глаза были похожи на простреленные мишени, поэтому на людях она носила ночную маску из крашеной пряжи. Ее поврежденные зрачки были глухи к новинкам моды и галантерейным распродажам. Мисс Айрис доверяла своим покупателям, которые сами выбирали себе товары, сами оплачивали чеки и сами брали сдачу, пока она скрывалась за своей тряпичной маской. Именно по этой причине Алиса в основном покупала себе одежду в бутике мисс Айрис. Здесь она могла позволить себе удовлетворить свой ужасающий вкус, не опасаясь того, что за ней подсматривает какой-нибудь клерк.
— Добрый день, мисс Грейди.
— Добрый день, Алиса.— Мисс Айрис величественно восседала на высоком табурете, внимательно прислушиваясь к тиканью своей коллекции антикварных часов. Она была похожа на слишком туго набитую тряпичную куклу, но голос у нее был легким и свежим, как у школьницы.— Чем могу тебе помочь?
— Я не за покупками, мисс Грейди. Мы просто ищем, где бы перекусить и привести себя в порядок. Не хотите присоединиться к нам?
— Как ты предупредительна, но я, пожалуй, останусь здесь. Ты знаешь, где ванная.
А когда до нее донесся звук возвращавшихся шагов, она поинтересовалась:
— А «мы» — это кто?
— Я и моя юная приятельница — кстати, как тебя зовут?
— Шула,— ответила девушка.
— Шула? Не надо вешать мне лапшу на уши. Я имею в виду настоящее имя.
— Меня все зовут Шулой, и это имя нравится мне гораздо больше, чем мое собственное. Знаете, что означает мое имя на языке иннупиатов? Оно означает Гуляющая по Мокрому Снегу в Слезах. Вам бы понравилось, если бы вас так звали? Лучше уж у меня будет вымышленное имя. Здравствуйте, мисс Грейди.
— Здравствуй, Шула,— слабо пролепетала мисс Грейди, соскальзывая вниз с высокого табурета.— Я слышала о том, что ты прекрасная эскимосская кинозвезда.— Вытянув руку, пожилая дама двинулась в сторону раздававшихся голосов и легко пробежала пальцами по лицу и торсу девушки.— Господи, деточка. Так, навскидку — какой же ты носишь размер?
— Навскидку не знаю, мисс Грейди. Но миссис Кармоди полагает, что я приблизительно размером с крупную дворняжку.
Она произнесла это таким невинным тоном, что Алиса даже не поняла, что над ней подшучивают, пока не увидела, что пожилая учительница и девушка смеются.
— Ну ладно, кинозвезда,— буркнула она.— Для поддержания этой формы тебе надо что-то забросить внутрь.
— Забросить внутрь?
— Пищу.
— Да. Я голодна как волк. Приятно было познакомиться, мисс Грейди.
— Всего хорошего, девочки,— крикнула им вслед мисс Айрис. Потом она подождала, пока не услышала, как захлопнулась дверь, и снова залезла на свой табурет за прилавком, как отечная кукла, возвращающаяся к себе на полку. И ее магазинчик снова наполнился умиротворяющим тиканьем часов.
Прислонив покалеченные мопеды к стене, женщины свернули по Главной улице и двинулись подальше от высившегося в конце паруса. Некоторое время они молча шли по пустынному тротуару.
— Похоже, все кафе закрыты,— наконец заметила Алиса, указав рукой вперед.— Я родилась и выросла в этом городе, но еще никогда не видела его таким пустынным, даже зимой. Я никого не вижу, кроме четырех собак и одного алкоголика.
— Там, где я родилась и выросла, четыре собаки и алкоголик — это уже огромное общество. Что касается меня, то мне все очень нравится, миссис Кармоди. Здесь все так напоминает летний карнавал, на который нас возили монахини в Дандес,— все просто замечательно.
Алиса промолчала. Она не знала, что можно ответить человеку, который считал Квинак замечательным.
— Меня воспитали монахини из ордена иезуитов. А вы — православная. Ким, калека, тоже воспитан в русской православной вере. Поэтому он такой раздражительный.
Алиса почувствовала, как кровь снова хлынула ей в голову.
— Я тоже кажусь раздражительной?
— Как медведица, потерявшая медвежонка. Кстати, а почему мы так быстро идем? Разве мы куда-нибудь опаздываем?
Алиса замедлила шаг.
— Нет, мы никуда не опаздываем,— вдруг поняла она — она уже не горела желанием добраться до причала, чтобы встретить компанию возвращающихся тупиц, распираемых тестостероном.— Я просто привыкла быстро ходить по этому замечательному городу, чтобы не вдыхать запах собачьего дерьма.
— Вот видите? Именно это я и имею в виду. Иезуиты говорят: «Не спешите, вдохните запах цветов», а православные кричат: «Скорей, скорей, чтобы не нюхать собачье дерьмо».
— И ты считаешь это правильным? А если вокруг нет ничего, кроме собачьего дерьма?
— Тогда иезуиты советуют сажать цветы. А вон там, напротив, разве не открыто? Я ужасно хочу есть. Эти киношники будят ни свет ни заря и никогда не дают позавтракать. Пончики и кофе — вот и все. Терпеть не могу кофе. Мы, англичане, любим чай. Особенно травяной. С мятой или ромашкой. И никакого кофеина.— И внезапно она выполнила пируэт в полузастегнутой рубашке Кармоди.— Как вы считаете? Я прилично выгляжу, чтобы идти в «Горшок»?
Алиса насупилась, пытаясь понять, не подшучивают ли над ней снова, но девушка вела себя столь обворожительно, что догадаться о чем-либо было невозможно. «Ну и картина! — подумала она.— Классическая язычница. Женственнее всех дрожжевых нимф Рубенса и вытянутых проституток Модильяни, и первобытнее губчатых лилий Джорджии О’Киф». Потому что эта девушка и была расцветшей дикой нимфой, которую Рубенс пытался себе представить, а не моделью, призванной заменить идеал… она была раскрывшейся лилией, а не каким-то символом, выполненным в темпере старой шлюхой. И какая жалость, что этот беспечный дух был доставлен сюда этими шарлатанами, что он был оторван от родных берегов и отдан во власть помпезных трюков и дешевых подделок. Бедняжка была обречена на то, чтобы стать жертвой какого-нибудь пиздодуя. Это уже сейчас можно было прочитать в ее глазах. И через десять лет ей было суждено превратиться в еще одну мать-одиночку с материальными проблемами и сиськами до колен. Да какое через десять! Гораздо раньше.
Алиса не удостаивала своим посещением «Горшок» со времени стычки с Мирной Крабб. Но она не сомневалась в том, что ее старая подружка на берегу наслаждается киношной мишурой. Входная дверь даже не была заперта, а внутри было столь же пустынно, как и на улице.
Когда Алиса с Шулой вошли внутрь, за стойкой находилась девица из другой ветви семейства, со стороны Иствиков. Она стояла, прислонившись к кофеварке, и что-то скулила в телефонную трубку. Ее звали Диана, но все называли ее Диной-Тиной. Будучи самой младшей в семействе, она была вынуждена нести дежурство под вывеской «Открыто круглосуточно», когда все остальные ее кузины отправлялись щеголять среди знаменитостей. Бедная Дина была уродлива как устрица, даже если не считать ее аденоидной гнусавости. Волосы напоминали швабру, оставленную сушиться на палубе. Глаза были заплывшими. Скошенный слюнявый подбородок походил на тающую трубочку ванильного мороженого. «Похоже, Дина Крабб и Айрис Грейди были единственными, кто остался в городе,— подумала Алиса,— правда, по разным причинам: одна была слишком неприглядна, а другая все равно ничего не могла разглядеть».
— Как дела, Дина? Оставили тебя одну со всем управляться?
— Кроме бара — я до него еще не доросла. Хотите меню?
Алиса сразу поняла, что Дина не расположена разговаривать, и не стала представлять свою спутницу. Она взяла два меню в форме крабов и провела Шулу в угловую кабинку с видом на Главную улицу. Так они не пропустят никого из идущих со стороны причала, особенно Кармоди. «Горшок» не был его любимым заведением, он предпочитал «Хвосты» по дороге к аэропорту, где была танцплощадка, но сегодня вряд ли он пройдет мимо. Днем все высшее общество Квинака собиралось в «Горшке» промочить горло. В эти счастливые часы здесь можно было застать всех мало-мальски значащих людей. И если судно действительно причалило, Кармоди с компанией зайдет сюда первым делом, горя желанием поведать о своих морских приключениях. «Какое их ждет разочарование,— с ухмылкой подумала Алиса,— когда они не застанут здесь никого, кроме трех баб — одной эскимоски, ноющей Дины и брюзжащей жены».
— Для начала два кофе, нет, один кофе и травяной чай для моей английской гостьи. Никакого кофеина.
— У нас только кофе, миссис Кармоди, а чая нет никакого — ни травяного, ни другого. Кухарка со всеми остальными отправилась на съемки. Мне оставили только кофеварку, горшок чили и рыбную похлебку.
— Ты только поставь чайник, Дина. Ты ведь можешь это сделать? Вскипятить воду?
— Кухарка на причале,— заскулила Дина.— У меня есть только кофе, чили и похлебка.
— Пусть будет кофе,— бодро сказала Шула.— И все остальное.
Дина свирепо посмотрела на девушку — еще одна, даже младше ее, и тоже развлекается!
— Так что остальное? Чили или похлебку?
— Я бы на твоем месте выбрала чили,— шепотом посоветовала Алиса.— Похлебка может привести к несварению желудка. И тебе придется одолжить мне денег — я оставила кошелек дома.
Шула вытащила из кармана юбки комок стодолларовых купюр.
— У меня их целая куча. Мне каждый день платят суточные вне зависимости от того, раздеваюсь я или нет.
Кофе был холодным, а чили подгорело, но они не стали жаловаться. Они слишком были заняты своей беседой. Алиса в основном слушала, то улыбаясь и кивая, то хмурясь и качая головой. Девушка говорила практически безостановочно, не переставая при этом прихлебывать кофе и жевать чили, а потом печенье и ломоть пирога с кокосовым кремом, который был настолько черствым, что Алиса предположила: Омар Луп пропустил свою еженедельную поставку. Покончив со своим пирогом, Шула попросила разрешения доесть и Алисин. Алиса с изумлением подумала, что не знает никого, кроме Кармоди, кто умел бы получать такое удовольствие от простого поглощения пищи и болтовни.
Мать у Шулы умерла шесть лет тому назад — самоубийство, а отец исчез, уехав на аэросанях, еще до ее рождения. Пожилые эскимосы, проживавшие в коттедже номер 5, действительно были ее бабушкой и дедушкой, правда, Шула не знала, с отцовской или с материнской стороны или по одному с каждой. Она полагала, что они были с разных сторон, иначе нельзя было объяснить их враждебность по отношению друг к другу. «На далеком севере,— внушала она Алисе,— родство — дело туманное, и совместное существование еще ничего там не означает».
Дверь открылась, и в бар вошли трое парнишек в бурнусах поверх покрытых краской коричневых тел. Они сели за стойку, где Дина подала им меню и что-то сдержанно прошептала, после чего вернулась к своему телефону. Но, похоже, Алиса и Шула вызвали у них больший интерес, чем меню. Потом снова раздался звук открывающейся двери, и появились изготовители досок для серфинга из Малибу, которые возбужденно обсуждали шансы лос-анджелесских «Рейдеров» в грядущем сезоне. При виде Алисы и Шулы глаза их возбужденно заблестели. Вряд ли они знали, кто такая Алиса, но с Шулой наверняка были знакомы. Ведь она была звездой.
Они обменялись взглядами с Диной и заняли кабинку рядом с женщинами. Шула не могла не заметить, что они ее подслушивают, но это не остановило ее. Она продолжала болтать, несмотря ни на что.
Следующей парой посетителей, к ужасу Алисы, оказались два старых ПАПы — братья Уолтер и Уильям Бэрроу. Плечи их были припорошены пеностеклом, а маски подняты вверх и выглядели как ермолки. Старые похотливые бездельники, осклабясь, тоже уселись поблизости. Им тоже было интересно послушать. Хотя их давно следовало отхлестать водорослями, как это делалось раньше с грязными стариками.
После прихода Бэрроу дверь уже хлопала не переставая, и по мере этого длинное помещение заполнялось все новыми и новыми посетителями. Алиса не сомневалась в том, что это происки Дины, ее удивляло лишь количество откликнувшихся на ее призыв. Может, все рассчитывали полюбоваться на обнаженную кинозвезду?
Шула, не обращая внимания на зрителей, продолжала болтать, прихлебывая кофе. Она уже привыкла к глазеющим на нее зевакам. У нее было собственное мнение по любому поводу, ей было интересно все. Что будут делать рыбаки по окончании путины? Почему старшеклассницы выщипывают себе брови? Особенно ее интересовал баскетбол. Она видела матч на палубе «Чернобурки» и так увлеклась, что сразу стала горячей поклонницей этой игры, хотя и мало что в ней понимала. Например, почему вдруг вся толпа прекращала кричать и носиться в какой-то момент, все становились послушными и задумчивыми и предоставляли возможность одному игроку свободно забрасывать мяч? Почему после каждого удачного броска все начинали хлопать друг друга по плечам? Почему девушкам не было разрешено принять участие в игре?
— Это из-за того, что надо играть обнаженными по пояс? Я тоже могла снять рубашку.
— Не сомневаюсь,— откликнулась Алиса. Она кожей чувствовала, как в соседней кабинке слушателям прямо не терпится отколоть какую-нибудь шуточку.— Не сомневаюсь, что если бы ты играла без рубашки, то заработала бы массу штрафных бросков.
Когда Шула, возбужденная кофеином, перешла к сплетням о сексуальных подвигах членов киногруппы, Алиса решила ее обуздать хотя бы из тех соображений, чтобы поберечь чужие уши. Особенно братьев Бэрроу — они были слишком стары для таких историй.
— Ладно, обойдемся без сплетен. Кстати, я хотела кое-что спросить у тебя относительно фильма, который вы снимаете. По Изабелле Анютке. Теперь я знаю, что ты умеешь читать.
— Я читала истории о Шуле, когда еще ходила в первый класс.
— Вот и хорошо. И что же ты думаешь об этой так называемой сказке индейцев северо-запада? Как ее воспринимаешь ты, языческая обитательница дальнего севера?
Девушка задумалась.
— Я знаю, что это подделка,— уж слишком много красивостей. Но она мне нравится.
— И ты знаешь, что Изабелла Анютка жила в Нью-Джерси и никогда не бывала на севере?
— Ну и что? Все равно это хорошая сказка. Неужели она может не нравиться только потому, что ее написала круглоглазая старуха?
— Нет, мне тоже нравится,— ответила Алиса.— Она лучше многих настоящих индейских сказок именно потому, что она приукрашена. В ней есть сюжет и смысл, потому-то она и годится для кино. Настоящие индейские рассказы слишком бессмысленны, чтобы ими мог увлечься Голливуд.— Теперь Алиса почувствовала, что братьям Бэрроу не терпится отпустить какую-нибудь шуточку.
— Бессмысленны?
— Да, бессмысленны. В индейских рассказах просто нет никакого смысла, в отличие, скажем, от «Пиноккио», где, если ты лжешь, нос у тебя становится длиннее. Или в баснях Эзопа, где жадная собака теряет кость из-за того, что пытается ухватить ее отражение в воде. Неужели ты думаешь, Голливуд дал бы столько денег на съемки настоящей индейской истории? Зачем бы ему это понадобилось? Настоящая индейская история так же не нужна Голливуду, как и настоящий тотемный столб.
Алиса знала, что это удар ниже пояса, но братья Бэрроу могли бы вести себя приличнее и не подслушивать, по крайней мере на глазах у всех.
— Так вот я хотела спросить, что ты и твоя родня действительно ощущаете, снимаясь в этой анилиновой истории? И с этнической точки зрения, и с художественной…
Алиса умолкла. Меткий удар ниже пояса. Повисла гробовая тишина — из-за перегородки не доносилось ни единого звука. Более того, все присутствующие тоже замерли в ожидании ответа. Как же все изголодались по острым ощущениям, если готовы были столь неприкрыто проявлять свое любопытство.
Когда воцарилась полная тишина, девушка глубоко вздохнула и заговорила.
— Бессмысленны? — повторила она.
Алиса кивнула, подавшись назад. Прекрасное лицо девушки зловеще потемнело, а огромные черные глаза превратились в узкие щелки. Она еще раз медленно набрала воздух, странно покачивая головой, как выжившая из ума старуха. И когда она снова заговорила, голос ее стал хриплым и размеренным:
— Однажды утром… мой брат не вернулся с охоты. Я ждала его весь день. Но он не приходил. Весь день. Было очень холодно. Я знала, что на таком морозе ночь ему не пережить, поэтому я надела на себя все меха и отправилась его искать.
Алиса была абсолютно поражена этим странным повествованием. Она предполагала, что ее тирада о бессмысленности коренной национальной литературы вызовет возражения со стороны братьев Бэрроу, может, даже самой Шулы, но не этот внезапный рассказ. Это превзошло ее ожидания.
— Я дошла до первого капкана и увидела, что он сработал, но в нем никого не было… и брата поблизости тоже не было видно. Я дошла до следующего капкана и увидела, что он тоже пуст… и вокруг никаких признаков брата. Так я обходила капкан за капканом и везде было одно и то же — пружины спущены и брата не видно. Начало темнеть. Мне было очень холодно. И наконец я добралась до последнего капкана. Он не был спущен. А на ветке прямо над ним висел кожаный мешок моего брата. Я дотянулась до ветки и развязала мешок, и из него вывалилась голова моего брата.
— Голова твоего брата?
— Да. И изо рта и горла у него вырывалось зеленое пламя.
— Зеленое пламя…
— Да.— Голос девушки совсем затих, шурша, как зимний ветер из щелей подпола.— И он лязгал зубами, словно хотел есть.
— И что же ты сделала?
— Я попятилась. Но голова покатилась вслед за мной… и пламя вырывалось из ее шеи и рта. И тогда я сняла варежки и бросила их голове, чтобы она съела их, а сама бросилась домой во всю прыть. А потом я снова услышала какие-то звуки за спиной. Это снова голова катилась за мной, клацая зубами… и зеленое пламя вырывалось из ее шеи и рта. Тогда я оторвала свою левую руку и бросила ее голове. Рука начала бороться с головой, но та откусывала от нее кусок за куском. А я все бежала и бежала. И вскоре я снова услышала клацанье зубов за спиной — и это была голова — она катилась все быстрее и быстрее и подбиралась все ближе и ближе… и зеленое пламя вырывалось у нее из шеи и рта. И тогда я оторвала свою правую руку и бросила ее, чтобы она боролась с головой, а сама побежала дальше. Я бежала и бежала. Но вскоре голова снова начала настигать меня, и вид у нее был еще более голодный, чем прежде. Что мне было делать? Я оторвала свою правую ногу и бросила ее, и нога принялась пинать голову… она пинала ее и пинала, пока не выкатила на лед, а со льда в воду. И голова потонула в море… а зеленое пламя по-прежнему продолжало вырываться из ее шеи и рта. А мне всю дорогу до хижины пришлось скакать на одной ноге.
— Ну и ладно.— Алиса попыталась придать небрежность своему тону, но в горле у нее пересохло, и ей вдруг показалось, что она спиной ощущает дыхание этого студеного зимнего ветра. Она вздрогнула.— Ты меня так успокоила.
— Но дверь моей хижины оказалась закрытой… и я не могла ее открыть, потому что у меня не было рук. И я не могла забраться по лестнице к дымовому отверстию, потому что у меня была только одна нога.
Алиса ждала, чувствуя, как в ней нарастает раздражение, потому что теперь именно ей предстояло задавать вопросы. Было очевидно, что никто из остальных слушателей и не подумает это сделать.
— Ладно. И что же с тобой произошло дальше?
— Я околела на морозе.
— Вот видишь,— простонала Алиса.— Именно это я и имела в виду, когда говорила об этих идиотских индейских рассказах. Где в нем смысл?
— Смысл очень простой — «не теряй варежек».— И к Шуле незаметно снова вернулся легкий звенящий голос подростка.— Очень хорошее место для завтрака, правда? Такое тихое и уютное. Позвольте мне заплатить. Это было так мило с вашей стороны: взять меня, примитивную дикарку, с собой, накормить и напоить кофе. Я у вас в долгу.
— За что? — рассмеялась Алиса, вынимая сотенную купюру из комка, протянутого девушкой.— Это ведь твои деньги.
— Но это ваш город.
Пока она рассказывала, в бар потихоньку входили все новые и новые посетители — Томми Тугиак Старший, несколько Дворняг в униформах охраны «Чернобурки», шоферы, и народ все шел и шел. Алиса увидела, как мимо окна проехал розовый «лексус» Краббов, затормозивший у стоянки. Неужели эта толпа собралась ради них? Неужели все эти бездельники надеются посмотреть на то, как Свирепая Алеутка Алиса снова схлестнется с Мирной Крабб? Только не это. Она была абсолютно не в форме, чтобы вести боевые действия.
— Пошли? — спросила Алиса Шулу и помахала Дине сотенной купюрой. Но не успела она выйти из кабинки, как толпа зрителей заволновалась, и Алиса увидела, как на противоположной стороне улицы, прямо у пожарного гидранта, притормозил ее собственный фургон. Она решила, что это остальные члены эскимосского семейства решили остановиться на обратном пути со съемок, чтобы потратить свои суточные.
— Ну и родственники у тебя — надо же умудриться остановиться именно там, где запрещено. Впрочем, какое им до этого дело? Пока штраф придет по почте, вы уже будете в своих иглу на севере.
И только тут Алиса поняла, что это были вовсе не родственники Шулы. За рулем сидел Грир в своей идиотской тужурке, которую он носил, чтобы показать свою беззаботность. Лицо его было покрыто кокосовым маслом и сияло как у идола.
— Это ребята, которые сегодня вернулись из плавания,— пояснила Алиса.— Этот темнокожий денди — Эмиль Грир, местный сердцеед. Смотри берегись его.
— Ха,— откликнулась Шула.
Грир обошел фургон спереди, открыл дверцу и галантно протянул руку. В поле зрения появилась круглая розовая голова, а за ней еще более круглый живот.
— А это так называемое важное дело, по которому я спешила,— продолжила Алиса,— мой мистер Майкл Кармоди.
Мистер Кармоди выбрался из машины без помощи Грира. Но тот продолжал стоять в прежней позе. Боковая дверца распахнулась, и на улицу вывалилась целая толпа пассажиров. Лица у всех были румяными, загорелыми и обветренными.
— Слизняк с кейсом — Билли Беллизариус, местный наркоторговец. Это Арчи Каллиган, он работает на нас, славный парнишка. А этот греческий бог с глазами Элвиса Пресли — Исаак Соллес. Черт, ты только посмотри, какой у них важный вид! Один Бог знает, во что они вляпались, что их так долго не было. Ты только посмотри на них!
— Я смотрю,— ответила Шула внезапно послабевшим голосом, прильнув к запотевшему окну.— И я думаю, что он очень красивый.
— Мистер Кармоди? — съязвила Алиса, хотя прекрасно знала, что девушка говорила о Грире со всеми его величественными жестами, живописными кудрями и украшениями.— Очень мило с твоей стороны, но старый хрыч принадлежит мне, каким бы он ни был.
— Нет, не мистер Кармоди, хотя у него такой счастливый вид…
— Тогда ты, вероятно, имеешь в виду эту тиковую морду с проволокой вместо волос. Так я и знала. Я ведь предупреждала тебя — берегись.
Грир снова учтиво протянул руку. И из машины появилась пышная блондинка, такая же загорелая и пышущая здоровьем, как и все остальные. Она одарила Грира улыбкой, а он, склонившись, поцеловал ей руку.
— Видишь? Грир — это Казанова, у него всегда есть какая-нибудь блондинка при себе. Хотя обычно он заарканивает особ помоложе, не таких…
Алиса умолкла. Женщина отняла у Грира руку, почему-то не пожелав ею воспользоваться…
— Нет-нет,— продолжила девушка, не обращая внимания на внезапное молчание Алисы.— Я говорю не о мистере Кармоди и не о мистере Казанове…
…эта блондинка прильнула к большой розовой руке Кармоди, как шлюпка к барже! Алиса услышала, как толпа выдохнула за ее спиной. Ах! Так вот что их привело в «Горшок» — не какая-то полуголая эскимосская кукла и не горящая мщением толстая Мирна Крабб. Здесь была история покруче. Алиса почувствовала, как горят шея и плечи от всех этих устремленных на нее взглядов.
— Я имею в виду того, другого.
— Другого? — с отсутствующим видом повторила Алиса, глядя на то, как компания переходит улицу, направляясь к ним.— Какого другого?
— Греческого бога,— прошептала девушка совсем детским голоском,— с глазами Элвиса. Я никогда еще не видела такого красивого мужчины, даже в мыльных операх. Миссис Кармоди, я люблю его. Я останусь с ним навсегда.
— Господи Иисусе,— промолвила Алиса и опустошенно рухнула на диванчик. В ней не осталось ничего — ни раздражения, ни следов утренней «маргариты», ни смятения, ни изумления.— Господи Иисусе,— повторила она.