Дикая Вилли, официантка из Вако, продолжала обслуживать посетителей в «Горшке», когда Кармоди незаметно вышел на улицу. Точнее говоря — выскользнул, стараясь не привлекать ничьего внимания. Он шел, опустив голову, в надежде, что если его все-таки заметят, то решат, что он попросту перебрал.

Ему страшно не хотелось покидать компанейскую атмосферу — бар только-только начинал приятно гудеть, как хорошо растопленная печь,— но он понимал, что ему необходимо предпринять хитрый маневр и отступить. Особенно, учитывая, как на него смотрела Вилли. То есть вовсе не смотрела. Она принимала у него заказы, подавала ему выпивку и давала сдачу, но улыбка, которой она сопровождала свои действия, ничем не отличалась от той, которой она награждала остальных головорезов. Он чувствовал укор за этой улыбкой, которая таилась в глубине, как бульдог за цветочной клумбой.

Сначала он осторожно оглядел кафе, чтобы убедиться, что плацдарм свободен, а затем, не оглядываясь на Вилли, двинулся прочь. Была нужда! Образ этой пышнотелой блондинки и так был запечатлен в его сознании, как картинка, висящая на стенке прокуренного бара: ее таинственное и многообещающее тело, ее сияющее и озабоченное лицо (слишком озабоченное, чтобы заметить его уход) и этот пшеничный завиток, прилипший к потному лбу, и добродушный блеск пасхальных глаз в окружении морщинок, разбегающихся как лучики солнца! Прирожденная барменша.

Именно это сияние и привлекло его к ней в Джуно — ее глаза честной проститутки манили, как свет маяка, они сверкали в промозглой предательской ночи, словно говоря: «Заходи, морячок, тебя обогреют и не обманут». О, как они сияли! Ярче огней любого борделя и даже ярче благодатного сияния монашек — умиротворяюще и непоколебимо, как Полярная звезда. И гораздо более утешительно. Ибо каждому моряку известно, что самые опасные и предательские глубины подстерегают его именно в барах. Именно там, как свидетельствует статистика, он находит свою смерть. И чем ближе к дому, тем вернее это происходит. Точно так же, как большинство автокатастроф происходит с водителями перед дверьми собственного дома. «Поэтому честная красивая официантка поистине могла считаться путеводной звездой,— уговаривал себя Кармоди.— Вот я и загарпунил такую. Ну и что в этом плохого?»

Таковы были его доводы, которые он считал вполне убедительными, однако он не спешил добраться до своего дома на берегу. И хотя вряд ли Алиса могла там оказаться — кроме мотеля и коптильни, похоже, она взвалила на себя еще какие-то обязанности и в этих съемках,— он не мог ничего предугадать. К тому же она могла выследить его, вломиться в дом и потребовать от него длинных и утомительных объяснений. А Кармоди сомневался, что ему удастся повторить все те доводы, которые он только что так стройно выстроил для себя — по крайней мере, точно не в атмосфере враждебности и не раньше того, как он протрезвеет и слегка остынет. Все это он бормотал водителю подобравшей его машины, на вопрос которого, куда его отвезти, Кармоди ответил, что в общем все равно, но можно и в порт, к его новому судну… а неприятными делами на берегу можно заняться и завтра, когда тучи рассеются… а пока — в колыбель, безмятежно покачивающуюся на прибрежных волнах и уносящую прочь все беды и тревоги.

К счастью, все это Кармоди бормотал одному из копов. Окажись на его месте какой-нибудь более азартный и менее законопослушный водитель, он непременно отвез бы Кармоди в мотель, чтобы насладиться зрелищем мести обманутой Алисы. Однако этот услужливый и миролюбивый офицер довез его до судна, о чем и просил пьяный бродяга, помог ему подняться по трапу и благоразумно отбыл. Предусмотрительные полицейские умеют распознавать ситуации, которые могут привести к разборкам на бытовой почве, потому что составлять о них отчеты сложнее всего. И все же, отъезжая от пирса, заботливый офицер поглядывал в боковое зеркало, чтобы удостовериться, что его перебравший пассажир не нырнул за борт.

Майкл Кармоди чувствовал, что за ним наблюдают, и старался вести себя соответственно. С хозяйским видом, заложив одну руку за спину, а другой опершись на леер и широко расставив ноги для сохранения равновесия, он картинно стоял на палубе. И лишь когда патрульная машина скрылась из виду, он обхватил себя руками, и его начало трясти. За последнее время все чаще и чаще на него накатывали приступы необъяснимой дрожи. Это была еще одна причина, по которой он не хотел возвращаться домой. В отличие от стремления Айка Соллеса к одиночеству, Майкл Кармоди в последнее время все больше и больше нуждался в обществе.

Корпус посудины жалобно поскрипывал. Вялые волны алкоголя тяжело ударяли в выбритые виски Кармоди. Черт бы побрал эту новую выпивку! Может, она была и менее вредна для печени, но зато не давала никакого кайфа. Ни кайфа, ни полета. И тут он почувствовал, что дрожь стала такой сильной, что он уже не может устоять на ногах.

— Ну же, Майкл,— принялся укорять он себя.— Бодрее, бодрее! — И он попытался исполнить жигу в собственном сопровождении:

Дрожь отступила. Удостоверившись в том, что он может не только стоять, но даже танцевать, Кармоди понял, что готов предстать перед своим экипажем. Он растер занемевший нос и крикнул:

— Нельс! Капитан на борту!

Ответа не последовало. И никаких жизнерадостных нельсов из люка не появилось. Кармоди почувствовал, что его снова охватывает дрожь одиночества.

— Свистать всех наверх! — еще громче крикнул Кармоди.— Или хотя бы одного. Мистер Каллиган! Где вы?

Судно мягко покачивалось на легкой ряби, разбегавшейся как капельки ртути. Слабо колыхался свисавший с антенны корейский флаг. И Кармоди уже начал сожалеть о том, что покинул бар, невзирая на всю предусмотрительность этого поступка. Разве может быть капитан без экипажа, каким бы величественным ни было его новое судно? Он уже набрал полные легкие воздуха, чтобы отдать новую команду, когда из люка раздался какой-то низкий протяжный звук.

— Вашего парня сейчас нет на борту, капитан.— И в проеме люка появилась седовласая голова с черной повязкой на глазу.— Я вместо него.

— Кто вы, черт побери? — взревел Кармоди, обращаясь к одноглазому привидению.— Извольте представиться, сэр! И по какому праву вы находитесь на борту без моего разрешения?

— Моя фамилия Стебинс, капитан, и я приношу свои извинения за этот непрошеный визит. Впрочем, я попросил разрешения подняться на борт у вашего юноши. Естественно, он захотел выяснить, кто я такой. А когда я сообщил ему, что возглавляю это большое кино, он дал мне понять, что его это очень заинтересовало, особенно когда я предложил постоять на вахте вместо него, чтобы он мог лично поучаствовать в съемках и пообщаться с нашими старлетками. Поэтому я взял на себя смелость отпустить его.— Закончив свои объяснения, он окончательно вылез на палубу.— Видите ли, я ведь вообще-то шкипер.

— Только не на этом судне! — рявкнул Кармоди. По мере того как длинное серое тело, как большая костлявая рыба, медленно возникало из сумрака люка, ярость его закипала все больше и больше. Мужик был облачен в длинное свободное одеяние из саржи, гармонировавшее с его седой гривой и походившее на саван, сшитый на заказ. Обветренные лицо и шея были у него тоже серого цвета, как старая кедровая кора. Похоже, даже солнце согласилось придавать его коже сероватый оттенок вместо обычного для моряков румяного загара.— Здесь я хозяин,— добавил Кармоди.

— Это я вижу.— Голос у Стебинса был таким же выверенным, как и его внешний вид,— он лился как струйка масла на бушующие воды.— И клянусь, капитан, я бы поприветствовал вас должным образом, если бы у меня не были заняты руки.

Только тут Кармоди обратил внимание, что в одной руке Стебинс держал бутылку, а в другой два наполненных льдом стакана. Стаканы, похоже, были сделаны из настоящего стекла — такие в прежнее время стояли во всех забегаловках, а теперь стали раритетами, а в бутылке, судя по этикетке, было настоящее дистиллированное ирландское виски, запрещенное во всем мире санкциями ООН. Золотистая жидкость соблазнительно плескалась в знаменитой прямоугольной бутылке.

— Да уж вижу,— промолвил Кармоди, пытаясь сдержать свою ярость — посетители с такими дарами, как контрабандное ирландское виски и настоящие стеклянные стаканы, имели право на презумпцию невиновности, какими бы длинными, седыми и непрошеными они ни являлись. Кармоди сменил гнев на милость.— Однако всякие ля-ля не дают вам еще права снимать с вахты моряка, который не находится в вашем подчинении.

— Вы абсолютно правы, капитан. Не дают.— И Стебинс поклонился с хитрым видом.— В свое оправдание могу сказать только одно — я никогда не мог устоять перед красивым судном. Стоило мне увидеть вашего красавца, как я тут же примчался сюда, чтобы взглянуть на него.

— Одно дело взглянуть, другое — шнырять по нему,— заметил Кармоди, не отводя взгляда от бутылки.

— Опять-таки вы правы. Я бы не стал спускаться вниз, если бы у вас были холодильники наверху. Потому что я очень люблю ирландское виски со льдом. А вы? Оно очень гармонирует с суровым прошлым этой несчастной местности.

— Это настоящий «Бушмил» или подделка? — осведомился Кармоди.

— Настоящий, привезенный из Голуэя вот этими самыми руками.— Стебинс выпрямился, и взгляд его забегал по палубе.— Может, зайдем за рубку, подальше от посторонних глаз? Если вы только не хотите поделиться нашим сокровищем со всеми желающими.

Кармоди продолжал смотреть на Стебинса: что-то во всем этом было подозрительное — в его вороватых взглядах, приглушенно елейном голосе… Но потом жидкость в бутылке снова блеснула золотым огнем маяка, и Кармоди не смог устоять, чтобы не устремиться за ней.

Первый стакан они выпили в почтительном молчании, прислонившись к рубке по левому борту. Опустошив стакан, Кармоди почувствовал, что его подозрения начинают отступать. Сомнений не оставалось — это было настоящее ирландское виски. Кармоди поболтал в стакане лед и отставил его в сторону.

— Как насчет того, чтобы повторить, сэр?

— Несомненно, капитан,— проворковал Стебинс. Горлышко бутылки звякнуло о край стакана Кармоди.— Я бы хотел предложить тост.

— Валяйте,— согласился Кармоди. Они подняли стаканы, повернувшись лицами к далекой линии горизонта, и Стебинс торжественно продекламировал:

— Аминь,— промолвил Кармоди, и они выпили. «Интересно, как там Вилли в „Горшке“?» — подумал Майкл.

Стаканы были наполнены снова. Второй тост по традиции должен был сказать Кармоди:

— Воистину аминь,— ответил Стебинс, и они снова выпили в почтительном молчании, прислушиваясь к плеску волн о металлический корпус судна и к бормотанию уток, сплетничавших у причала. Почувствовав, что он готов к следующему стакану, Кармоди решил, что пора поближе рассмотреть своего собутыльника. Он отлепился от рубки и повернулся лицом к пепельному привидению.

— Так, значит, ты Герхардт Стебинс? Я много о тебе слышал от своей команды. Сам-то я давно уже не хожу в кино — сиденья слишком узкие для меня.

— Да, я Герхардт Стебинс,— кивнул его собеседник.

— Тот самый сукин сын, который все тут так изменил, пока я был в море?

Стебинс приподнял свою черную повязку.

— Он самый.— И он снова звякнул горлышком бутылки по стакану Кармоди, при этом не отводя от того взгляда.— К вашим услугам.

— И затеял эту потасовку с морскими львами, которую мы наблюдали? С кинокамерами и всем остальным?

Стебинс кивнул.

— Скажу откровенно, капитан Стебинс,— продолжил Кармоди свою атаку,— вы мало похожи на человека, командующего всей этой флотилией.

— Позвольте я тоже буду с вами откровенен, капитан Кармоди,— и Стебинс подался вперед с заговорщическим видом,— потому что мне кажется, у нас с вами есть что-то общее. Да, у меня недостаточно внушительный вид. И единственное, к чему я имею отношение во всей этой авантюре… Кажется, это называется протоколом… Еще по одной?

Кармоди громко вздохнул и протянул свой стакан. Остатки бурлившего в нем праведного гнева вышли вместе с этим безропотным вздохом. Он понял, что еще немного, и этот седовласый упырь станет его лучшим другом. Закадычным товарищем. И, обняв стакан обеими руками, он снова прислонил свою туго обтянутую джинсами задницу к рубке рядом со свободно ниспадающими брюками Стебинса. Некоторое время они молчали, потягивая виски, и щурясь смотрели на слабо покачивающийся горизонт. Кармоди первым прервал молчание:

— Мне говорили, что ты знаменитый режиссер.

— Так говорят,— подтвердил Стебинс.— А ты — капитан? Я тоже много чего слышал о тебе от нашего исполнительного продюсера. Кажется, он приходится тебе пасынком?

— Николай Левертов? Я бы не стал называть его своим пасынком, так как видел его всего раз в жизни. Он прилетал к нам на Гавайи, когда у нас с Алисой был медовый месяц. Подарил нам горшок для рыбы в форме желтоперого тунца — треснул при первой же варке.

— Ник говорил, что ты здесь знаменитость. Называл тебя, кажется, главным рыбаком.

— Вполне возможно, что справедливо. Значит, говоришь «главный рыбак»? Мало ли существует странных кличек, особенно в детстве. А потом люди из них вырастают. Или они сами отмирают, как в данном случае. Теперь уже никто не может называться главным рыбаком, потому что в старой бочке почти не осталось рыбы. Даже самый удачливый рыбак может теперь претендовать только на звание выгребалы, выскребающего со дна последние остатки. Хотя рыбная ловля по-прежнему остается честным делом — она спасла меня от безработицы. А вы, мистер режиссер, когда в последний раз занимались честным делом?

Стебинс рассмеялся, давая понять, что он уловил намек.

— Да случалось время от времени. Видели капитана с резкими чертами лица в рекламе Королевских турне? Так вот, это мое лицо. Правда, борода и сладкоречивый голос — собственность рекламного агентства.

— Видел я эту рекламу. Ты еще куришь там старую длинную глиняную трубку.

— Трубка тоже моя. Но, положа руку на сердце, признаюсь, что последний фильм я поставил десять лет тому назад. Про фанфарона-педераста под названием «Темные страсти Синдбада».

— Который не стал чемпионом проката, как я понимаю?

— Да уж. Это был полнометражный крупнобюджетный провал. Мы набрали темнокожих участниц конкурса «Мисс Вселенная» и в натуральном виде снимали их на Золотом берегу. А героем был накачанный ублюдок с имплантированными губами. Студия потеряла на этом проекте сто миллионов.

— А тебя вышвырнули?

— В меня вложили слишком много денег, чтобы вышвыривать. Меня сделали президентом, подставным лицом.— Стебинс выпрямился в полный рост и принял величественную позу.— Я до сих пор могу производить впечатление, когда студии надо привлечь инвесторов. Я устраиваю приемы, приглашаю на ланчи, рекламирую пиарные акции и занимаюсь прочей ерундой.

— Не думаю, чтобы это нравилось такому заносчивому парню, как ты.

Стебинс снова напряженно рассмеялся.

— Просто это способ оставаться на плаву и не сходить с борта. Видите ли, капитан, я неисправим. Перекати-поле. Готов быть последней судовой крысой, лишь бы куда-нибудь плыть.

Кармоди потер свой снова занемевший красный нос. Руки у него тоже замерзли, зато его больше не трясло.

— То есть ты считаешь, что это и делает нас похожими?

Стебинс покачал головой.

— Нет, ты — рыбак. Я всегда умею отличить рыбака от моряка, по глазам. У рыбака взгляд уверенный, потому что он всегда знает, что ему надо и когда он это получит или не получит. А моряк не знает ничего.

— Значит, рыбак уже не является моряком? Чушь собачья. Может, старая бочка и пустеет с каждым днем, но она по-прежнему остается источником жизни, а мореплавание — это так: хобби и не больше. Оно потеряло смысл и ушло в прошлое, как фехтование на саблях или типографский набор. Так что единственное, что делает нас похожими,— это возраст.

— Нет,— задумчиво промолвил Стебинс,— возраст здесь ни при чем, капитан. Хотя я польщен. Кстати, сколько тебе лет?

— К семидесяти,— солгал Кармоди, не моргнув глазом.

— А сколько, ты считаешь, мне?

— Думаю, семьдесят с небольшим.

— А девяносто не хочешь? Я по меньшей мере на двадцать лет тебя старше, капитан. Хотя мне доводилось встречаться с богатенькими сукиными сынами, которые были еще старше, чем я. Так что это не предел. Если ты богат и удачлив, долго жить не так уж сложно. Нет, дело не в возрасте, а во времени. Мы с тобой — анахронизмы. Мы больше не имеем отношения к этой жизни. Мы выпали из времени.

— Потому что мы оба любим плавать, рыбачить и пить классическое виски? Чушь собачья! — Кармоди почувствовал, как в нем просыпаются ирландские страсти.— Не знаю, что касается тебя, старая развалина, а я считаюсь очень существенной частью этого ебаного современного общества!

— Понимаю, капитан,— спокойно ответил Стебинс,— об этом свидетельствует и твое новое судно. Вероятно, я ошибся. Приношу свои извинения за то, что попытался сравнить тебя с такой древней развалиной, как я.— Голос его звучал так умиротворяюще, что все доводы Кармоди снова разлетелись в прах. Длинная серая рука Стебинса взлетела вверх, указывая на пустое водное пространство, раскинувшееся перед ними.— Возможно, единственное общее, что у нас есть, так это море, этот несчастный океан, который мы оба… Постой! Слышишь? — Рука замерла, словно представляя собой дополнительный слуховой орган, после чего Стебинс резко нагнулся.— Слышишь? — шепотом повторил он.

И наконец Кармоди расслышал звук, напоминающий топот деревянных подков. Он приближался со стороны причала по противоположному борту.

— Это японский великан,— выдохнул Стебинс в ухо Кармоди.— Он носит сабо на платформе, как будто Кинг-Конгу нужны платформы. А теперь слушай — сейчас раздастся бесполое блеянье Кларка Б. Кларка. Надо приговорить эту бутылку, капитан, чтобы освободить руки для дела.

Топанье уже беспардонно доносилось со стороны трапа. И ярость волнами снова начала заполнять Кармоди. Он уже собирался поинтересоваться, кто и какого черта топает по его трапу, когда раздался еще один звук:

— Мистер Стё-ё-ёбинс…

Голос был настолько невнятным и отвратительным, что трудно было понять, кому он принадлежит.

— Мы знаем, что вы здесь, старый лис. Каллиган проболтался. Выходите! — Голос напоминал полицейского, только звучал более раболепно. И более дружелюбно. Кармоди сразу же возненавидел его.

— Серьезно, Герхардт, всем наплевать на этих несчастных морских львов. Вы ни в чем не виноваты, и все это ерунда. Сделаем другую куклу. К тому же большой самец остался жив — может, вы еще не слышали? Его просто оглушило. Электрошок был хорошим уроком для этого негодяя. Честное слово, Герхардт, все нормально; и если вы помните, на сегодняшний вечер у нас намечено очень важное мероприятие. У вас обед с камбоджийскими миллионерами, один из которых — премьер-министр. Герхардт? Можно нам подняться на борт?

И со стороны трапа донеслось шарканье теннисок. Кармоди от негодования раздувался все больше и больше — еще один непрошеный гость!

— И кстати, если меня слышит мистер Кармоди, то его ищет жена. Алле? Джентльмены, я поднимаюсь на борт…

Стебинс сжал руку Кармоди.

— Рад был познакомиться, капитан,— прошептал он.— А теперь, с твоего разрешения, я тебя покину.— И, согнувшись пополам, как перочинный нож, Стебинс на цыпочках двинулся к планширу. Подойдя к лееру, он с обреченным видом закинул на него ногу, и Кармоди кинулся за ним.

— Эй, постой! Брось дурить! — И только тут он заметил на леере крюки подвесной лестницы, а перегнувшись за борт, обнаружил и крохотный двухкорпусный «Зодиак», на который спускалась лестница.— Так ты на нем приехал?

— Моя морская машина,— подтвердил Стебинс.

— По-моему, больше похоже на водоплавающий гроб.— Со стороны люка снова раздался голос Кларка Б. Кларка.— Будь я проклят, если останусь на борту разбираться с твоими обидчиками. Мне уже хватило разборок на сегодня. Ну-ка отодвинься. Я поведу эту хреновину.

— Я и сам с ней умею управляться.

— Зато ты не знаешь береговой линии. Черт побери, да отвали же ты в сторону! Я покажу, как плавают рыбаки.

И Кармоди занял место на корме у подвесного мотора. Стебинс отвязал от лестницы канат, и Кармоди дал легкому суденышку отплыть из-под стального носа своего судна. Теперь он тоже склонился, как и Стебинс.

— Сиди спокойно. Я не буду заводить мотор, пока нас не вынесет к течению, и тогда нас даже не заметят.— Виски сделало его беззаботным, и Кармоди ухмыльнулся, поглядев на скрючившегося перед ним Стебинса.— А от чего мы, собственно, убегаем? — прошептал он.— Я забыл…

— Я убегаю от очень важных общественных обязанностей, которые я сейчас не готов выполнять. От чего убегаешь ты — не знаю. Но должен сказать, я благодарен за то, что ты мне составишь компанию.

— У меня есть очень удобное укрытие на противоположном берегу залива,— сообщил Кармоди.— Так что можно там спрятаться, если ты не возражаешь против домашней клюковки и пива.

— Отнюдь. Боюсь только, нас заметят. Кларк Б. со своими мальчиками догонит нас раньше, чем мы пройдем и половину пути.

— А мы не будем выходить на открытое пространство, мистер Стебинс.— Кармоди трижды вставлял и вынимал из разъема ключ зажигания, чтобы убедиться в том, что есть искра, после чего нажал кнопку стартера, и маленький двигатель заработал после первого же поворота.— Мы пойдем в обход.

Но когда он попытался прибавить газ, мотор заглох, так как еще не успел разогреться, а когда Кармоди сделал это во второй раз, он дал обратную вспышку. Выхлопная труба в это время находилась как раз над водой, и выхлоп прозвучал над пустым заливом как выстрел сигнальной пушки. Кармоди обернулся и увидел японского великана, который с криком подпрыгнул на причале, словно ядро просвистело прямо над его головой. А через минуту на крышу рубки вскарабкался Кларк Б. Кларк, который, прикрыв глаза рукой, повернулся в их сторону. Еще через мгновение он спустился по металлическим ступеням трапа и вместе с японским верзилой направился к ожидавшему их лимузину.

— Вон они,— показал Стебинс.

Наконец мотор заработал, и Кармоди, ухмыльнувшись, развернул катер.

— А вон мы! — Он дал полный газ, пересек рябь зеленоватого течения и повернул в сторону открытого моря. Прилив был довольно сильным, и легкое суденышко скользило, как доска для серфинга. Они шли против течения, но корпус был рассчитан на низкую осадку, и катер держался на воде, как мальчишка-наездник на спине двухтонного буйвола. Кармоди и Стебинс посмотрели друг на друга и расплылись в улыбках.

Они миновали перекат и некоторое время плыли молча. Потом Стебинс наклонился к Кармоди, блестя глазами, и снова зашептал:

— Честное слово, как мне это нравится, Кармоди! Просто чертовски нравится.

— Не понял, что ты имеешь в виду, мистер Стебинс.

— Ты не понимаешь моего восторга?! Бороздить неведомые воды, зависеть от прихоти новых ветров, которые гонят тебя к новым берегам. Мы свободны как дети! Вперед, в открытое море! Впереди лишь сапфирно-голубые облака — один Бог знает, что это за метеорологическое явление! Это же потрясающе!

Кармоди не ответил, но улыбка на его лице стала еще шире.

Стебинс похлопал ладонью по дутому корпусу.

— Вот это жизнь! Понимаешь, о чем я? Чувствовать этот зов открытого моря. Романтика! Необитаемые острова. Подчиняться неведомым течениям и узнавать неизвестное. Неужели ты станешь говорить, что тебе все это безразлично?

— Ну зачем же. Но я исходил уже слишком много морей, чтобы считать это романтикой.

— А вот я нет.— Ветер трепал его серебристые волосы, как пену.— Корабль опрокидывается, тонет, с него сносит мачты… Риск и опасность! Удастся ли вам пересилить шторм, идя скулой к волне? Какую вы можете развить скорость по ветру? Какова оснастка? Какая модель судна? Ты знаешь, что яхты всегда являлись орудием управления государством? Примером тому военный корабль Генриха Восьмого «Генрих Милостью Божьей». Наверняка ты видел его изображения — настоящий плавучий дворец — позолота и все прочее.

— Возможно,— кивнул Кармоди, вспомнив литографию, о которой говорил Стебинс.

— Только благодаря ему Генрих получил корону. «Плавучий дворец» был настоящим шедевром для своего времени, гораздо более ценным, чем любой замок на суше. Думаю, и пах он гораздо приятнее.

— Возможно-возможно,— снова кивнул Кармоди.— Знаю я, чем воняет в этих замках.

Они миновали «Чернобурку» на расстоянии в несколько сот ярдов. На ее борту стоял какой-то человек в белой униформе, кричавший им что-то через мегафон. И Кармоди понял, чего именно хотел избежать этот старый серый призрак.

— Или, к примеру, яхта Людовика Четырнадцатого — убранство на ней было таким пышным и тяжелым, что она даже не годилась для плавания, и дело кончилось тем, что она перевернулась вверх дном. Чего еще можно ожидать от французов? Но это все были суда государственного значения, понимаешь?

— Что-то вроде.— Кармоди посмотрел на огромный металлический парус.— Какое же государство представляет твое дурацкое судно? Под каким флагом оно ходит? Звездно-полосатым? Под «Юнион Джеком» или Восходящим солнцем? А?

Стебинс даже не повернул голову в сторону яхты.

— Да, оно не представляет никакого государства, но можешь не сомневаться, что это дурацкое судно является орудием государственной машины. Правда, не знаю, какому именно государству она теперь принадлежит.

— Мне казалось, капитан должен знать, под чьим флагом он ходит.

— Я же сказал тебе, что являюсь не более чем подставным лицом. Время от времени я беру в руки штурвал, но исключительно для вида. Вот этот напыщенный болван, который орет в мегафон,— первый помощник Сингх — он и есть главный начальник. А уж он-то точно не знает, под чьим флагом ходит. Он по компьютеру получает распоряжения и по компьютеру же передает их на судно. Судовой компьютер выверяет курс, поворачивает румпель, устанавливает парус, а мистер Сингх только нажимает на кнопки. Говорят, он может печатать со скоростью двадцать две тысячи знаков в минуту. Я за такое время даже ширинку застегнуть не могу.— Стебинс развел в стороны свои узловатые руки и горестно пожал плечами.— Это лишь подобие настоящей яхты. Моя единственная обязанность — держать нос по ветру и хорошо выполнять свои представительские обязанности во избежание образования течи.

— Зачем же ты этим занимаешься? Думаю, ты уже достаточно успел скопить, чтобы иметь крышу над головой.

— Я же объяснял тебе, что мне нравится плавать.— Стебинс, прищурившись, смотрел куда-то мимо Кармоди.— Вот этого-то я и боялся. Они спускают на воду скоростной катер. Надеюсь, сэр, вы найдете, где нам спрятаться.

— Найду. А если ты такой востроглазый, как утверждаешь, то лучше смотри вперед. Нам нужен остов затонувшего корабля — он должен быть на той отмели. Смотри вперед, я сказал!

— Есть, капитан.— Стебинс отдал честь и, прикрыв глаза длинной серой кистью, принялся смотреть вперед. Кармоди был вынужден признать, что он представлял собой живописное зрелище, не хватало только попугая на плече.

В конечном счете Стебинс и увидел первым затонувшее судно. Кармоди наверняка проскочил бы мимо. Ржавый каркас, почти полностью занесенный песком, едва был виден. К северу от остова между дюн виднелась узкая протока, настолько мелкая, как бывает, когда вода перетекает через поребрик после мытья машины. Кармоди ринулся в нее на полной скорости, в последний момент подняв винт из воды. Они перескочили через отмель, как выдра через нанос ила. Зайдя в потайной заливчик, Кармоди выключил двигатель: увидеть их не могли, но следовало предусмотреть и возможность сонара. Как только наступила тишина, Стебинс снова заговорил:

— Перед тем как стать моряком, я служил в торговом флоте — в те времена это была не ахти какая работа. Меня туда устроил один парень, водивший по Миссисипи мусорную баржу. Я тогда был совсем желторотым юнцом, и он звал меня Джимми-деревенщина. А сам он служил в военно-морском флоте еще до войны с Гитлером. Он был ходячей библиотекой, чего только не рассказывал обо всех портах мира — о Роттердаме, Ливерпуле, Сиднее… ну и конечно же, о Сан-Франциско. В Сан-Франциско ему сделали татуировку на члене — спираль в виде красной ленты. Признаться, в спокойном виде он не производил очень большого впечатления, зато когда вытягивался в полную длину — это было что-то!

Стебинс помолчал, давая Кармоди возможность представить себе это зрелище. Вода тихо плескалась за кормой, и «Зодиак» слабо покачивался.

— Надо сказать, его рассказы произвели на меня очень сильное впечатление. И к концу плавания я твердо решил, что мне суждена жизнь моряка. Он дал мне несколько рекомендательных писем к своим бывшим влиятельным знакомым, и я отправился в путь. И через пять лет Деревенщина Джеймс, голодранец из Теннесси, закончил нью-йоркский морской колледж и получил диплом, дающий право работать на любом американском торговом судне в любом порту мира. Беда заключалась только в том, что к этому времени рабочих мест на таких судах не осталось. Старый флот янки был полностью вытеснен голландско-азиатскими пароходными линиями. Кстати, а что это за развалина была там на отмели? Результат одного из твоих предыдущих плаваний сюда?

— Я не знаю, что это за судно,— ответил Кармоди.— Когда я впервые здесь появился лет двадцать тому назад, этот каркас уже торчал. Судя по железным шпангоутам, что-то очень большое и древнее. Думаю, это одна из жертв цунами шестьдесят четвертого года — только приливная волна могла загнать такую громадину в такую мелкую протоку.

Стебинс кивнул и продолжил свой рассказ:

— Я решил, что работа на яхте — это баловство, и провел несколько месяцев, объезжая восточное побережье в поисках подходящего судна, в основном работая на автопогрузчике на буксирах. Мне это не понравилось еще больше, чем сгребать мусор бульдозером — это было не только скучно, но еще и опасно. Огромные неуклюжие контейнеры все время норовили сорваться с прицепов. За полгода я поседел как лунь. А потом как-то в Чарльстоне я увидел объявление, что каким-то богатым испанским музейщикам требуется капитан для плавания вокруг мыса Горн на каком-то историческом корабле — потом это стало называться «волшебная яхта»,— так вот им требовался молодой капитан, желательно из Новой Англии с аристократическими корнями. Тогда-то мне и пришло в голову, что если я хочу стать моряком, то мне надо произвести некоторые изменения в собственном образе. Я истратил последние деньги на шапочку яхтсмена и блейзер и был принят на работу исключительно благодаря внешности. На нагрудном кармане блейзера значилось «Капитан Г. Стебинс», но, думаю, решающим доводом в мою пользу стали преждевременно поседевшие волосы. Я выглядел как американский яхтсмен, хотя и двух ярдов не проплыл ни на одной яхте.

— Я бы маленько струхнул,— заметил Кармоди.

— Маленько да. Я распорядился, чтобы первый помощник вывел нас в море на дизеле, и сказал, что мне нужно отдохнуть перед испытаниями грядущего дня. Всю ночь я пил чай и пытался вызубрить старый учебник Бладсоу «Основы мореплавания». На следующее утро, когда я встал за штурвал, строчки перед глазами у меня уже сливались. К счастью, вся команда состояла из португальцев. Они едва понимали по-английски, поэтому им было совершенно все равно, какие команды я отдаю — они продолжали делать то, чем успешно занимались в течение последних трех месяцев на протяжении трех тысяч миль. Конечно, они понимали, что я самозванец, но они и словом не обмолвились об этом. И испанские миллионеры чувствовали себя абсолютно счастливыми. К тому времени, когда мы пересекли тропик, матросы работали уже в чем мать родила и панибратство царило вовсю. А когда мы обогнули Горн, я уже полностью освоил искусство мореплавания. И с тех пор я только сменял один капитанский мостик на другой. Кстати… — Стебинс снова прикрыл глаза рукой и принялся всматриваться в поросшие кустарником берега,— ты говорил, что где-то здесь у тебя есть домик?

И Кармоди, как по сигналу, снова завел движок.

— Он на другой стороне этой банки,— ответил он.— В основном заливе. Так, хижина, ничего особенного.— И Кармоди широко усмехнулся, заметив реакцию Стебинса. Впервые с тех пор, как он попросил плотников сделать галерею на втором этаже, он испытал от этого удовлетворение.— Мало похоже на плавучий замок, но места там достаточно даже для такого одра, как ты.— Но когда они подошли к берегу и перебрались через узкий, не защищенный от ветра эскер, отделявший протоку от основного залива, и Кармоди гордо указал в сторону своего владения, выяснилось, что дом исчез! Вместе с каменной трубой, галереей и всем остальным. Его просто не было. На его месте высился длинный вигвам, таких огромных размеров, каких Кармоди не видел никогда в жизни. Фасад был выполнен в виде огромной лягушки, глаза которой находились на высоте второго этажа, а ее согнутые конечности охватывали гараж и коптильню. Раскрытая длинная овальная пасть служила единственным окном вигвама, а узкая щель между задних лап — дверью.

— Черт побери,— бесцветным голосом произнес Кармоди. Стебинс покатывался со смеху, и теперь его физиономия излучала злорадство, лицо же Кармоди обмякло и посерело, словно они поменялись обличьями.

— Это просто декорация, капитан, чтобы на общем плане не было видно современного здания. Кстати, это нарисовала ваша жена. Они все уберут, как только закончат натурные съемки на заливе.

— Да чего уж там? Пусть оставляют,— Кармоди решил отнестись ко всему философски.— Даже красивее, чем было. Пошли посмотрим, что у этой лягушки в пузе.

Сквозь прорезь между лап лягушки им навстречу выкатился взлохмаченный огненно-рыжий клубок. Это был одноглазый и одноухий бесхвостый кот, невероятно толстый и крайне раздражительный. Он не стал тратить время на приветствия и, остановившись прямо перед Кармоди, разразился обвинительной речью.

— У нас тут есть мой старый кот Том-Том,— представил Кармоди кота.

— Вам не кажется, что Том-Том чем-то недоволен?

— Да? Он всегда устраивает мне взбучку после долгого отсутствия. Хотя на этот раз, пожалуй, он действительно сильно разозлился. В чем дело, Том? Пойди посмотри на это животное. Я думаю, его вывела из себя эта трехэтажная лягушка, расположившаяся прямо в его любимой песочнице. Спокойно, Том-Том. У нас гости, веди себя прилично. Я бы не рекомендовал пожимать ему лапу, Стебинс, пока он не придет в себя. Том у нас старый боец, который все еще слышит звук гонга, и заводится он с пол-оборота, если к нему подойти с той стороны, где нет глаза. Долгие годы, проведенные на причале в обществе собак, сделали его слегка невменяемым. Том, да успокойся же ты, ради Бога! Ты меня огорчаешь.

Теперь Том терся своими огромными желтыми яйцами, похожими на сваренные вкрутую желтки, о штаны Кармоди, не переставая оглашать округу горестным мяуканьем.

— Он до сих пор выглядит угрожающе здоровым,— заметил Стебинс.— Могу себе представить, каким он был в расцвете сил.

— Настоящим сорвиголовой. Чистый смерч из зубов и когтей. Однажды, когда мы жили с ним на «Коломбине», он порвал в клочья огромного лохматого бедлингтона. Какой-то бродяга, искавший работу, не поверил мне, когда я посоветовал ему оставить пса на причале. Не стал меня слушать. Пес только лапу поставил на борт, как Том бросился на него с рубки и начал драть бедной скотине голову, как куница, которых показывают в шоу для садоводов. А отделав пса, он переключился на его хозяина. Если бы на голове у этого болвана не было капюшона, Том попросту снял бы с него скальп.

Единственный ядовито-зеленый глаз кота был глубоко посажен на огромной, видавшей виды голове, которая покоилась на массивной шее. За ней следовали широкие плечи, еще более широкая грудная клетка и огромный зад, размером с баскетбольный мяч. Однако, несмотря на свою тучность, он выглядел ловким и подвижным. Когда Кармоди высвободил наконец свою ногу и миновал расщелину в фанере, чтобы добраться до настоящей двери в свой дом, кот пулей пролетел мимо него и свернул за угол. И когда хозяин, набрав код, наконец открыл дверь, кот встречал его уже в прихожей, и его вид свидетельствовал о том, что он готов продолжить свою обличительную речь.

— Никто так и не смог узнать, как ему это удается,— хвастливо заметил Кармоди.— Когда я перестраивал дом, я договорился с плотниками, что они сделают его абсолютно непроницаемым для медведей, енотов и опоссумов, учитывая те проблемы, которые были с ними связаны прежде. Но рабочим не удалось добиться котонепроницаемости. Входи, только оставь дверь открытой, чтобы шел свежий воздух. Черт, здесь действительно сыро, как в лягушачьем брюхе.

Кармоди двинулся вперед, зажигая по дороге свет. И Стебинс понял, что внутренняя отделка дома была такой же реставрацией былых времен, как и фальшивый фасад вигвама. Высокие потолки украшала тяжелая лепнина, окна были прикрыты двойными шторами. Стены покрывала панельная обшивка из орехового дерева, обклеенная обоями с цветочным рисунком. Старинная мебель выглядела как новенькая, словно неведомый пират перенес ее сюда из какого-нибудь зажиточного городка столетней давности. Торшеры с шелковыми абажурами склонялись к спинкам кресел в стиле чиппендейл, как услужливые дворецкие. Терпеливо тикали тяжелые дедушкины часы с позолоченным маятником в ожидании, когда можно будет пробить новый час, а барометр в медной оправе на стене показывал, что давление стабильно.

В столовой в высоком буфете за резными застекленными дверцами виднелся костяной фарфор. Оба конца обеденного стола из вишневого дерева были полностью сервированы — столовое серебро, салфетки и все прочее застыло в терпеливом ожидании. Однако густой налет жемчужной квинакской пыли свидетельствовал о недостатке едоков. Похоже, этой комнатой не пользовались в течение уже многих лет. И Стебинсу пришло в голову, что в проеме раздвижных дверей, вероятно, висит невидимая цепочка с вывеской «Экспонаты руками не трогать».

На кухне такой невидимой цепочки не было. Этим вычищенным до блеска помещением явно пользовались, и оно было битком набито всяким оборудованием. Все поверхности были усеяны подставками под кофейные чашки, в сушилке громоздилась вымытая посуда, повсюду виднелись следы подпалин. Дверца холодильника заклеена памятками, а стеклянная морозилка забита бумажными упаковками с мясом. Все пакеты были тщательно надписаны карандашом — какая именно дичь в них находилась, когда она была убита и когда заморожена. Не говоря ни слова, Кармоди принялся рыться в замороженных пакетах, пока не выбрал два. Запихав их в микроволновую печь для размораживания, он снова начал рыться, на этот раз уже в буфете. Наконец ему удалось отыскать необходимое на верхней полке кладовки за банками с маринадом и соленьями.

— Эврика! — вскричал он, осторожно спускаясь с табуретки и держа в руках двухлитровую банку с зеленоватой жидкостью, внушавшей на вид такое же отвращение, как котячий глаз.— Я знал, что могу кое-что противопоставить твоему виски.

— Выглядит забористо, капитан. И что ты собираешься с ней делать? Протереть полировку на фамильной мебели?

— Подожди, подожди,— пропыхтел Кармоди, отвинчивая проржавевшую крышку.— Сейчас я тебе покажу, что крутые режиссеры-яхтсмены не единственные набобы, имеющие доступ к экзотическим яствам и напиткам.— И он ткнул пальцем в один из пакетов с мясом.— Я — простой рыбак, но сомневаюсь, чтобы ты когда-нибудь пробовал нос американского лося. ПАПы называют его «Мясным рулетом власти». Думаю, и печень полярного медведя, зажаренную в масле мандрагоры, ты не едал — специальное соединение для наших жезлов, так, по крайней мере, мне говорила прабабушка Вонг… и готов заложиться на фунт стерлингов, что, несмотря на все свои путешествия в Голуэй, ты никогда в жизни такого не нюхал!

Кармоди торжественно снял крышку, и Стебинс склонился над изумрудной жидкостью.

— Лакрица,— диагностировал он.— Это просто Перно.

— Ха-ха! Фиг тебе лакрица! Это анис, к твоему сведению, и это не «просто Перно». Это абсент, полынная водка. Горькая звезда Полынь собственной персоной. Я еще в конце века обменял в Барроу у одной румынской шаманки сорок девять костей из медвежьих членов на целый ящик таких банок. Она утверждала, что это последние в мире запасы артемизии, а то, что ты держишь в руках,— это последнее из последних. Попробуй, глотни. Только осторожно, с должным почтением…

Стебинс нахмурился и сделал маленький глоток, и через мгновение на его лице появилось выражение блаженного облегчения.

— Черт! Вот это да! Наверное, эта румынка прожить не могла без медвежьих хуев.

— Она еще гадала в заднем помещении своего магазинчика, и в одном из гаданий она пользовалась стеблями тысячелистника. Наверное, она решила, что медвежьи хуи обеспечат ей более тесный контакт с первозданными силами природы, чем дохлые стебельки. Так, это сигнал разморозки. Прошу прощения, мистер Стебинс, мне надо заняться Мясом власти. За этой жалкой ширмой находится моя берлога. Думаю, вы найдете там сифон и пару стаканов. Если я правильно помню, у вас в высшем свете принято освежаться из стаканов, а не из горлышка. Выключатель по левому борту.

Стебинс отодвинул тяжелую бордовую занавеску и оказался в темной пещере, пропитанной мужскими запахами — ружейным маслом, сигарным дымом, ромом и ваксой для сапог. Он нащупал выключатель, и три лампочки в зеленых плафонах залили светом зеленовато-аквамариновый бильярдный стол. Даже не просто бильярдный, а приспособленный специально для игры в снукер с уменьшенными красными шарами, сложенными в центре зеленой фетровой обивки.

— Значит, жалкая ширма,— повторил Стебинс, оглядывая помещение.— А эта старая английская пивная бочка умнее, чем кажется на первый взгляд.

Он перелил жидкость в графин и наполнил из него два стакана.

— Будем пить этот драгоценный эликсир в чистом виде или разбавить? — крикнул Стебинс.— Тебе как больше нравится, я принесу?

— С водой, безо льда,— откликнулся Кармоди.— Но приносить не надо. Я сейчас сам приду. Если нечем заняться, убери ломберный столик, включи радио или поставь пластинку, только не входи сюда. Здесь повсюду брызжет раскаленным жиром.

Стебинс попытался поймать основные каналы, но у Кармоди был слишком старый частотный детектор, поэтому разные станции накладывались друг на друга. Новые дешевые макропередатчики, продававшиеся на черном рынке, сделали радиотрансляцию доступной для любого болвана, испытывающего потребность в самовыражении, на любой частоте. Они были повсюду. Даже святая для всех международная волна Гринвича была замусорена всякой болтовней и тупоголовыми рок-проповедниками. Крупные навигационные линии владели собственными системами связи, а вот мелкое рыбацкое судно могло узнать точное время или прогноз погоды только с помощью секретного кода по телефону — дорогое удовольствие, и если пластиковой карточки оказывалось недостаточно, системе было все равно, попали вы в шторм или терпите бедствие с грузом младенцев на борту — нет кода, нет ответа. Единственное, на что вы могли рассчитывать, что о вас сообщат ближайшему посту береговой охраны. Но радиопираты начали взламывать уже и эти так называемые секретные системы, точно так же, как видеовандалы подключались к передатчикам основных каналов телевидения. И теперь в самый душещипательный момент сериала «Да пребудет мир» на экране мог появиться какой-нибудь прыщавый выродок, брызгающий слюной и распространяющийся на политические темы. Ибо наступила эра электронного граффити.

Единственный отчетливый голос, который удалось поймать Стебинсу, принадлежал все тому же австралийцу, которого он ловил и на собственном «Зените»,— доктору Беку. Сигнал Бека перекрывал все остальные, так как он был местным, и к тому же старый чудак пользовался огромным старым передатчиком на лампах. Потягивая абсент, Стебинс прослушал сетования доктора Бека на удручающее ухудшение стоматологического здоровья населения и включил проигрыватель.

Музыкальные пристрастия Кармоди в основном ограничивались традиционно кельтскими произведениями — гром барабанов и завывания волынок, сопровождающие заунывные баллады о несчастных судьбах, но было здесь и несколько пластинок со старым американским джазом. Стебинс остановился на «Порги и Бесс» в исполнении Майлза Дэвиса и запихнул пластинку в прорезь проигрывателя. Похоронный плач «Песни канюка» хлынул из установленных под потолком динамиков, словно там действительно парила птица. Стебинс принялся изучать убранство берлоги.

В обитом сосновыми рейками помещении было всего одно окно — небольшой восьмиугольник, расположенный под самым потолком. Там же на возвышении находились телескоп и обитая табуретка для наблюдателя. Стебинс подошел ближе, но окно было темным — вероятно, его закрывал фасад вигвама.

— Да, это мой наблюдательный пост и сторожевая башня.

Кармоди появился, как и обещал, с большим блюдом засахаренных водорослей и дыней, весь лучась от удовольствия. Его огромная голова была повязана кружевной салфеткой, чтобы пот не стекал в глаза, а брюхо было прикрыто передничком с оборками.

— Стоит мне услышать, что кто-то приближается, я могу тут же обнаружить непрошеного гостя, с какой бы стороны он ни появился — с неба, суши или с моря. Присаживайся и закусывай.

Стебинс, как аист, сделал большой шаг и спустился с возвышения.

— Интересно знать, и что же ты делаешь, обнаружив непрошеного гостя? Опускаешь подъемный мост? Ты не производишь впечатление отшельника…

— Я не отшельник, но с большой придирчивостью выбираю себе компанию на берегу. В море очень устаешь от этих болванов, с которыми приходится жить бок о бок в течение многих месяцев, нравятся они тебе или нет. А на берегу всегда есть выбор.

— Я думал, ты женат.

— Вот уже час как нет. Впрочем, она не слишком часто здесь бывала, поэтому-то в доме и не чувствуется женской руки. У нее в городе есть мотель. Огромная толстая жаба на фасаде — единственное, что она сделала для этого дома.

— Да, отсутствие женской руки очень чувствуется,— игриво ухмыльнулся Стебинс,— если, конечно, не считать этого передничка. Твой стакан на комоде.

Кармоди взял стакан и снова исчез за занавеской — он был слишком поглощен приготовлением ужина, чтобы обращать внимание на всякие подколы. Стебинс продолжил осмотр комнаты: зачехленные ружья, трофеи, стена, увешанная увеличенными фотографиями в рамочках, на которых были изображены разные суда, корабельные команды, товарищи по охоте. Да, женщинами здесь и не пахло. Не было даже календарей с обнаженными красотками. Казалось, само присутствие могущественного зеленоглазого моря исключало возможность какой-либо конкуренции. Стебинс был знаком с суровыми законами этой ревнительницы строгой дисциплины — он тоже не мог позволить себе красоток.

Ужин был восхитительным. Котлеты из лосиного носа были неподражаемы и к тому же прекрасно приготовлены — с поджаристой корочкой, политые соусом с каперсами и апельсинами. Медвежья печень была нарезана тоненькими ломтиками и зажарена с женьшенем и грибами. После двух тяжелых основных блюд был подан дымящийся кускус, а завершал все салат. Десерт состоял из свежей черники, которую Кармоди собрал по дороге, когда выходил за папоротником для салата. Он полил ягоды йогуртом и подал их с кофе. Когда кофе был допит, Стебинс поднялся, чтобы выразить искреннюю благодарность.

— Сказать, что я потрясен, капитан, значит не сказать ничего. Я посетил рестораны всех пятизвездочных гостиниц мира, но еще никогда не вкушал ничего подобного. Ты говоришь, что ты простой рыбак, но клянусь, готовишь ты как величайший кулинар.

— Это есть,— согласился Кармоди, опуская свои светлые глаза.— Я учился в «Кордон-Блё» в Париже. Если ты допил кофе, может, вернемся к нашему абсенту? И я тебе покажу, чему может научиться простой рыбак в Ливерпуле, если он довольно часто посещает бильярдные. Может, по доллару для начала?

Сморщенное лицо Стебинса расплылось в широкой улыбке.

— Да благословит тебя Господь, капитан Кармоди. В тебе, оказывается, есть деловая жилка.

— И не одна, мистер Стебинс. И должен признаться, редко встретишь человека, способного оценить это. Разбивайте, вы мой гость.

И через мгновенье оба уже сцепились в ожесточенном споре по поводу сделанного удара. Состояние торжествующего мальчишества охватило их. Они обзывали друг друга самыми изысканными ругательствами, вплоть до детсадовского «пердуна» и «засранца», под столом истошно орал Том-Том, и все это сопровождалось кельтскими напевами «Озерных мальчиков». Они были настолько поглощены своей перепалкой, что даже не услышали, как около полуночи на берег обрушился шквал, и узнали об этом лишь много часов спустя, когда вышли на улицу, чтобы отдышаться от сигарного дыма и перевести дух.

Изображение вигвама было оторвано от стены и плашмя валялось на земле, покрывая весь двор. В проемах между распорками поблескивали лужицы дождевой воды. Кармоди, моргая, остановился, еще не понимая, что произошло. Казалось, весь газон превратился в сложный комплекс загонов для откармливания мальков. Впрочем, Кармоди не возражал, ему с самого начала не нравился этот газон. Хотелось бы только знать, для каких именно мальков он предназначался. Просветил его Стебинс.

— Какая рыба, капитан,— проворковал он, заглядывая в одну из луж,— это лягушка. Ты что, не помнишь трехэтажную лягушку? Нет? Ну вот, нейроалкогольный синдром. Вы, англичане, никогда не умели пить.

— А кто у тебя выиграл восемь партий из десяти?

— Это потому что ты играешь слишком маленькими шариками. Кто на такое еще способен, кроме вас, англичан? — К этому моменту они пили вместе уже сутки, так что подобные высказывания были вполне допустимы.

— Тебе нужны большие шары? Поехали в город, и я тебя разделаю под орех. Нет, я забыл, вы же заграбастали боулинг себе.

— А еще ты забыл, что у нас нет машины,— напомнил Стебинс своему хозяину.

— Бильярд! — хлопнул в ладоши Кармоди.— Я могу расставить стол.— Он развернулся и вприпрыжку взбежал по лестнице, счастливый, как мальчишка, которого на выходные оставили с приятелем, и не просто с приятелем, а с мальчиком из города. Дружить с мальчиком было куда как менее хлопотно и ничуть не менее приятно. Потому что все эти девчонки воистину могут свести с ума.