Глава 1

Чувство соразмерности

Когда позвонил Зак и сообщил мне, что моя лучшая подруга Сесил попала в автомобильную аварию – врезалась в такси на бульваре Беверли, – я почему-то представила, что несчастный случай произошел напротив нового магазина «Дизайн уйти и рич», где раньше торговали рыбками. И не угадала. Оказывается, авария случилась ближе к авеню Ла-Бриа, недалеко от лавочки с пряностями, где мы с Сесил иногда заказывали холодное пиво со льдом и самосы, на которые так же легко подсесть, как на пончики «криспи-кримз». У меня мелькнула мысль, что ночника машины Сесил обойдется в несколько тысяч, что у самой Сесил сотрясение мозга и что, возможно, мне придется взять небольшой отпуск в компании дизайна помещений, где я работала, чтобы класть подруге на лоб холодные компрессы, пока она не выздоровеет. И снова ошиблась, от удара машина Сесил сплющилась, как банка из-под пива. А сама Сесил лежала в палате интенсивной терапии в госпитале Сидарс-Синай, и вид у нее был, как у растоптанной коробки с черникой.

Во время моего разговора с Заком другая моя лучшая подруга, Брин, сидела рядом на диванчике, лакомилась зелеными оливками и вопросительно смотрела на меня. Когда я пересказала ей, что сообщил мне Зак, она вскочила, схватила ключи и сумочку и кинулась к двери. Я бросилась следом, влезла в машину Брин, застегнула ремень безопасности, затем зажмурилась и постаралась все обмозговать. Мне казалось, что, если я не возьму себя в руки, машина разверзнется и поглотит мой живот, легкие, руки, ноги, голову. А мой мозг, вращаясь и щелкая, упадет на кожаное сиденье, и я буду обречена вечно ездить в «вольво» Брин на переднем пассажирском кресле.

Теперь, когда я вспоминаю свои тогдашние чувства, мне становится любопытно, как бы я прореагировала, скажи мне Брин, что вскоре я утрачу всякое чувство приличия и причиню другим ужасную боль, испытывая при этом неподдельную радость? Но тогда я даже не подозревала такой вероятности: ведь я, Джесси Холтц, предпочитаю греться в лучах чужой славы, вечно выступаю на вторых ролях и тянусь к тем, кто красивее, умнее, а зачастую просто живее меня. (Насколько мне известно, почти в каждой компании найдется такой человек.) Не догадывалась я и о том, что скоро нарушу все неписаные законы нашего маленького женского союза. Откуда мне было об этом знать?

«Этого не могло произойти с Сесил», – думала я. Она всегда была словно заговоренная, у нее все всегда получалось. Будь это возможно, я бы не задумываясь поменялась с подругой местами.

Всего несколько часов назад мы с Сесил были в Гриффит-парке, на общественных теннисных кортах. Корты эти представляют собой зеленые прямоугольники, втиснутые между Пятым скоростным шоссе и восточной окраиной парка. Место, прямо скажем, не особенно шикарное. Никакого тебе клуба – просто автомат с газированной водой и фонтан, в котором выгуливающие собак обычно поят своих питомцев, разморенных жарой. Зато туалеты чистые, а шум с автострады за деревьями может либо отвлекать, либо успокаивать, словно морской прибой, – все зависит от того, как вы воспринимаете окружающее.

Я смотрела, как Сесил пытается высоко подбросить мяч. Ракетка, зажатая в ее длинной загорелой руке, забросила мохнатый мячик за решетку, отделявшую нас от участниц лиги женского футбола. Помню, я еще подумала: «Мы бы играли лучше, если бы вели счет». В отличие от игроков на соседнем поле, которые яростно носились по траве и изо всех сил лягали мяч (удивительно, как у них коленки не трескались), мы с Сес просто обменивались быстрыми ударами, то есть забавлялись как подруги, а не играли друг против друга как соперницы. Мы впустую тратили время на корте и дурачились вовсю: размахивали ракетками, словно бейсбольными битами, подпрыгивали, пропускали подачи и сгибались пополам от хохота.

– Нет, ты видела? – крикнула Сесил с другой стороны сетки. – Хуже некуда!

– Да уж, мы больше никогда не увидим этот мячик, – рассмеялась я. – Но играешь ты неплохо, честное слово!

Если же мы вели счет, то это была уже совсем другая игра. Ни в чем другом я никогда не соревновалась с Сесил – большинство женщин за доли секунды оценивают, с кем можно потягаться красотой и шармом, а с кем нет. Единственным местом во вселенной, где я имела над Сесил небольшой перевес, был теннисный корт. И Сесил об этом знала. Когда мы играли по-настоящему, на ее лице застывало ожесточенное выражение, даже хвостик, казалось, принимал воинственный вид. Она низко надвигала козырек, словно бы хотела этим сказать, что теперь у нее единственная цель: надрать мне задницу. Ну и ладно, я тоже не лыком шита. Стиснув зубы, я натужно представляла себе хитрые контрманевры и брутальные атаки и с такой силой сжимала ракетку, что мои пальцы превращались в скрюченную когтистую лапу. С ужасающей четкостью я предвидела все ауты противника. Неистово рыча, я подавала мяч – как приятно бросать вызов! В конце игры проигравшая сжимала руки в кулаки, бессильно роняла их вдоль туловища и, закинув голову, вопила:

– Вот чер-рт!

В это субботнее утро (погода в Лос-Анджелесе стояла жаркая, несмотря на то что было уже шестое декабря) мы занимались разогревом, когда показался Джерри, наш любимый шестидесятипятилетний инструктор с искусственным загаром. В руке он держал ракетку.

– Становись в позицию, Джесси! – завопил он, выйдя на корт, и нацепил солнечные очки, которые обычно болтались у него на шее на ярком шнурке. – Так. Теперь бросай мяч через сетку!.. Ну же, Сесил, вот он! Отбила... Великолепно!.. Шевелись, Джесси, шевелись!.. Да?.. Да?.. Да!.. Вот это теннис, дамочки! Вот это теннис!

Через час Сесил плюхнулась на зеленую деревянную скамейку, куда мы положили вещи.

– Разве это теннис? – Она промокнула лицо полотенцем и, нагнувшись, принялась растирать свои красивые ноги.

– Ты злишься, потому что в последнем раунде я выиграла. – Я отхлебнула воду из ее бутылки и просунула палец под топик на бретельках – все тело зудело от пота.

– Господи, да я совершенно равнодушна к победам и поражениям!

– Только потому, что ты всегда выигрываешь – за исключением тенниса.

– Ага, – рассмеялась Сесил, – что правда, то правда!

Она убрана ракетку в футляр, перекинула его через плечо и сощурила зеленые глаза на солнце. Щеки Сесил светились персиковым румянцем. Ее фирменная ракетка «Уилсон» была лучше моей – подарок Зака, который пришел в умиление, услышав, что Сесил, подрабатывающая сборщиком средств на нужды Лос-Анджелесской филармонии, решила заняться спортом. Моя же ракетка досталась мне от мужа Брин, Дэвида. Сама я работала менеджером в магазине «Золотая клетка», что на Робертсон. Лично я бы там даже картинной рамы не купила. А учитывая то, какую зарплату платила мне Тарин, ни о каком навороченном спортивном обмундировании для амбициозных, но неопытных новичков не могло быть и речи.

– На том же месте? – спросила я, следуя за развевающейся теннисной юбчонкой Сесил на автостоянку.

– Как всегда, – отозвалась она. – Плевать, что через две недели свадьба! Я покупаю пирожки с мясом и чипсы

Выехав со стоянки, я позвонила Брин.

– Привет, звезда экрана, это я, – сказала и автоответчику, объезжая фонтан Малхолланд. По выходным фонтан оккупировали молодожены латинского происхождения и подружки невест, украшенные цветами. Они любили выстраиваться перед потоками воды – подходящий фон для романтического свадебного фото. – Встретимся в «Хаус оф пайз», хорошо? Да, я заказала именные карточки для гостей, о чем ты меня просила. Пока.

Брин, Сесил и я опровергали ту теорию, согласно которой женщины не могут дружить втроем. Я познакомилась с ними на первом курсе, на литературном семинаре. Сесил, сидевшая в центре первого ряда, что-то вещала на тему анализа последовательности снов в «Идиоте». Я уже забыла, в чем там было дело, помню только, что меня впечатлил ее профиль – прямой нос, локоны, как на полотнах Ренуара, и роскошные розовые губки, которые казались совсем не к месту в аудитории, словно кружевной бюстгальтер под школьной формой. Сесил вертела в руках карандаш и иногда заправляла им прядь волос за ухо. Брин неуклюже расположилась на соседнем стуле. На ней были ботинки военного образца и какое-то детское платьице, совершенно с ними не сочетавшееся. Видно было, что доклад ее очень забавляет. Когда Сесил остановилась, чтобы перевести дыхание, Брин спросила:

– Ты хоть сама-то себя понимаешь?

Я громко фыркнула, чем удивила всю аудиторию и себя прежде всего. Сесил и Брин рассмеялись. После семинара они пригласили меня в забегаловку «Джабберуоки» выпить кофе и обсудить занятия. С тех пор не проходило дня, чтобы я с кем-нибудь из них, а то и с обеими сразу не поговорила.

– Не представляете, каким запутанным делом приходится сейчас заниматься, – заявила Брин, протопав к нашему столику в «Хаус оф пайз».

Мы выбрали солнечное местечко, достаточно яркое для Сесил, которая ненавидела темные углы, и достаточно просторное для Брин, которая любила сидеть развалившись. К тому же поблизости не было зеркала – ненавижу смотреть на себя, когда я ем. Перегородки между столиками в «Хаус оф пайз» были обиты дешевым синим кожзаменителем, столы покрыты потрескавшейся огнеупорной пластмассой, а пол устлан паркетом с уродливым узором из ромбиков. Мы часто посещали это место, с тех самых пор как переехали в Лос-Анджелес. (Брин поступила на юридический факультет Южнокалифорнийского университета; Сесил последовала за дегустатором Заком, который надеялся сделать состояние на ресторанном буме в Лос-Анджелесе; что же касается меня, то я здесь родилась.) Я неплохо изучила это место и знала, какая официантка бесплатно заменит соус «Цезарь» на приправу из уксуса и оливкового масла, а какая всегда забывает принести воды.

– Иди сюда, самая сексапильная подружка невесты, – позвала Сесил и похлопала по стоявшему рядом стулу.

– Ну уж! Я просто толстуха, – возразила Брин. Она пролезла в наш отсек и уселась, скрестив ноги.

– А я тогда кто? – простонала Сесил. – Придется мне выходить замуж, завернувшись в гигантскую простыню.

Я, пожалуй, весила фунтов на пятнадцать больше, чем обе они, вместе взятые, но я уже давно поняла, что, когда речь заходит о красоте, ни здравой оценке, ни чувству реальности просто нет места.

– Значит, так, – продолжила Брин. – Одна организация решила купить небольшую компанию, которая производит упаковки для крупных корпораций – производителей хлопьев и тому подобного. Они выходят с предложением и покупают компанию. Но вот что интересно: получив денежный перевод, акционеры решают перевести полученные средства на зарубежный счет...

– Сес, – сказала я, – ты улавливаешь, о чем она говорит?

– Мне так скучно, что я даже не слушаю, – вздохнула та.

– Какие же вы зануды! – Брин взяла меню. – Тогда скажите: какой животрепещущий вопрос вы обсуждали до моего приезда?

– Рыбу, – хором отозвались мы с Сесил.

Я объяснила Брин, в чем дело. Сесил уже давно решила, что на свадьбе, которая состоится через две недели в жасминовом саду отеля «Санта-Моника», будут подавать лосося. Сесил считала, что курица всегда выходит немного суховатой, а мяса с кровью она не ест. Но Зак неожиданно воспротивился. Вчера вечером, когда ничего не подозревавшая Сесил чистила зубы, он заявил, что обожает бифштекс. К тому же бифштекс казался ему классическим блюдом, которое лучше всего подходит к декабрьской свадьбе. Она пыталась объяснить, что меню уже отдано в печать и что до свадьбы остались считанные дни, но он уперся как баран.

– По-моему, он нарочно, – пожаловалась Сесил. – Нет, правда: на каком-то подсознательном уровне ему нравится выводить меня из себя.

Мы с Брин переглянулись: нечасто случалось услышать о размолвках Сесил и Зака.

– Послушай, это должно было случиться. – Брин высморкалась в салфетку. – Такая уж у него профессия: дегустатор. Ему по штату положено быть привередой в еде.

Я кивнула.

– Вспомни, как мы в день рождения хотели удивить его обедом.

– Я несколько недель готовилась. Еще два месяца назад спросила Зака напрямик: «Будешь выкобениваться насчет еды или тебе все равно?», и он сказал: «Нет, это твой праздник, заказывай что хочешь», и все в таком духе...

– Что ж, это действительно твой праздник, – поддакнула Брин. – Когда я планировала нашу свадьбу, Дэвид даже пикнуть не смел,

– Вот именно. Мой праздник, мое меню.

– Но почему? – спросила я. – Почему свадьба считается праздником только для женщины?

Обе посмотрели на меня так, словно я вдруг залаяла по-собачьи.

– Я не тебя имею в виду, Сес, просто поинтересовалась. Знаете, друг моего брата Генри – Хамир – рассказывал, что на мусульманских свадьбах именно жених приезжает в разукрашенной машине или верхом на коне в изысканном наряде и только потом появляется невеста, чтобы подписать контракт.

– Спасибо тебе, Джесси, за урок культурологии и женоненавистничества, – фыркнула Брин.

– Не все мусульмане женоненавистники...

– Господи! – Сесил уронила лицо в ладони. – Нет, я тебя поняла. Я становлюсь похожа на этих кошмарных, истеричных невест. Ладно, не буду больше спорить насчет меню с будущим мужем.

– Который само совершенство, – прибавила я.

– Да, само совершенство, – улыбнулась Сесил. – Знаешь что? Можешь прийти хоть в балетной пачке и в манто из кошки, а бифштекс хватать руками. Мне плевать.

– так и собиралась сделать, – хихикнула Брин. Я пожала плечами:

– Ну вот, теперь сюрприза не получится...

– Давайте сменим тему. – Сес обернулась ко мне. – Объясни мне еще раз, почему одинокой быть хуже, чем замужней?

 

Глава 2

В моей мансарде

Когда Сесил спрашивала меня, почему лучше не назначать свидания кому ни попадя – хотя за ней такого никогда не водилось, – я считала своим долгом поделиться личным опытом. Я рассказывала истории из своей жизни самоуничижительным тоном, с придыханием, словно была героиней наших любимых романтических комедий. На самом-то деле я не была ни влюбленной недотепой, ошибочно желавшей отпугнуть своего «единственного», дабы выиграть пари у коллег по работе; ни гадким утенком, который вот-вот превратится в лебедя. Я просто была неудачницей. Только за последние два года у меня были: Арти, дизайнер по продукции, который носил очки в стиле Джона Леннона и сходил с ума по своей бывшей жене из Барселоны, вышедшей за него ради визы (с моей помощью он хотел забыться и отомстить прежней супруге); Марк, архитектор, выросший в Шанхае, – он напоил меня китайским пивом, объяснился в любви и заявился ко мне домой с мужиком, который оказался японским дизайнером по футболкам; и Дафф, владелец магазина одежды, который сказал, что разведен, и это было правдой, однако умолчал о том, что встречается с другой женщиной (это выяснилось, когда он разослал всем своим знакомым е-мейл, где сообщалось, что они с ней сбежали в Вегас). И еще трое-четверо мужчин, отношения с которыми продлились совсем недолго, так что о них и упоминать не стоит.

Брин предупреждала меня, чтобы я не торопилась спать с этими парнями – мол, если выждать, больше шансов завязать длительные отношения. Ну как объяснить этой воинственно настроенной феминистке, что, как это ни сентиментально звучит, я пробовала применить ее тактику к нескольким мужчинам, но и они мне тоже звонить перестали? Зачем же отказывать себе в единственном удовольствии? Все, чего я могу добиться, – это переспать с ними.

– Ну вот, значит. – Я отхлебнула кофе и выдала последнюю новость: – Вчера в три часа ночи звонил Айра, хотел ко мне заехать, а я спала и звонка не услышала. А наутро – не поверите! – он заявил, что я его обманываю!

– Мне ужасно жаль. – Брин развернула брикетик жевательной резинки. – Ты хоть встречаешься с этим парнем по-настоящему?

– Нет. Он миллион раз повторял, что не желает заводить серьезных отношений.

– Но ты все равно с ним спишь, – заметила Брин.

– Возможно, он хочет большего, просто не знает, как об этом сказать, – предположила Сесил.

– Милая моя! – Я погладила ее по идеальному плечу. – Естественно, каждый взглянувший на тебя парень хочет большего, поэтому тебе сложно представить, как это – быть отвергнутой. Я думаю, Айра слишком высокого о себе мнения и искренне полагает, что я должна по нему сохнуть, независимо от того, нужна я ему или нет.

– Ну так брось его, – посоветовала Брин.

Я взглянула на Сесил интересно, она тоже так считает? – но та смотрела из окна на мужчину с малышкой на плечах, который шел по улице. Когда он проходил мимо кафе, девчушка обернулась и посмотрела на свое отражение в окне. Ее светлые кудряшки мягко колыхались в такт походке отца.

– Сес, спустись на землю, – сказала я.

– Извини, задумалась о свадьбе. Последнее время все мысли только о ней. Столько всего еще надо продумать. – Она улыбнулась.

– Джесси, – вмешалась Брин, – обещай, что ты его бросишь!

Я подняла на Сесил умоляющий взгляд.

– Отстань, советчица. – Сесил мягко прикоснулась к руке Брин. – Ты же знаешь, Джесси не любит спешить. Бросит, когда придет время.

Мы расплатились, и я побежала к машине Сесил, чтобы забрать шарфик, который я забыла там пару дней назад, а потом поцеловала подругу в щеку на прощание.

Сес направилась на запад, а мы с Брин – на восток, ко мне домой, готовиться к роли подружек невесты. Поболтай мы чуть подольше, и такси врезалось бы еще в кого-нибудь, а не в Сесил. Считаете, с моей стороны эгоистично так думать? Что делать – для меня было бы лучше, если бы навеки изменились чьи-нибудь еще судьбы, а не наши.

– Хочешь кофе? – крикнула я Брин по дороге в туалет.

– Ты что, шутишь? Я только что три чашки выпила, – отозвалась та. – Хотя... Ладно, сейчас найду чем полакомиться.

Спустив воду, я прислушалась. Да, Брин роется на кухне. Я направилась в офис – вернее, в переоборудованную под рабочий кабинет столовую (письменный стол стоял перед окном, чтобы можно было любоваться садом) – и схватила папку, посвященную свадьбе Сесил. Я снимала домик с одной спальней в Эхо-парке, который журналы объявили самым многообещающим районом десятилетия. На самом же деле здесь почти ничего не менялось, разве что неподалеку открылись модная кофейня и универмаг «Американ аппарел». Во дворах по-прежнему стояли на угольном мусоре машины, и, как водится в восточных районах, по ночам в небе кружили полицейские вертолеты – «птицы гетто», как прозвали их местные, – освещая прожекторами дворы и пугая нас до полусмерти.

Помолвку отпраздновали в Нью-Йорке, а девичник – в Лас-Вегасе, причем Сесил разошлась вовсю и, зажав в зубах розу, пустилась в пляс под песню «Дождь из мужчин», умудрившись при этом отшлепать гея-стриптизера. (Когда она в очередной раз шлепнула его по левой ягодице, Брин нагнулась ко мне и прошептала: «Аллилуйя».) Теперь нам нужно было составить программу главного праздника. Пока что я могла предложить лишь игру «Музей технологий юрского периода» и восьмилетнюю девчонку, которая изображала Элвиса в ресторане таиландского городка, однако я предполагала, что Сес ждет от нас чего-то иного, Брин свернулась калачиком на диванчике фирмы «Нолл», купленном мной за двадцать долларов в дешевой лавке «Гудуилл» и обтянутом новой обивкой, и высказывала свои идеи.

– Может, музей Гетти? – предложила она, поедая зеленые оливки. У меня не хватило духа сказать ей, что ее манера отдирать мякоть от косточки сильно смахивает на то, как хищник терзает жертву. Такие сюжеты часто крутят на научно-познавательном канале «Дискавери».

– Не очень оригинально, зато классика, – кивнула я. – Сес понравится. Что еще?

– Послушай, пейзанка. – Брин сплюнула косточку на ладонь, а потом положила ее на журнальный столик. – Ты что, сама эти занавески шила?

– Да. Пожалуйста, возьми салфетку.

Мою просьбу она пропустила мимо ушей. Я гордилась своим домом, который достался мне почти даром, потому что, когда я сюда въехала, он напоминал заброшенную нарколабораторию. Предыдущие обитатели оставили посреди гостиной гору мусора, а ванна даже поросла плесенью. Когда я свернула прогнивший ковер, он распался на части прямо у меня в руках. Через два дома от меня жил один парень, который вечно разбирал вещи в гараже и выбрасывал на улицу подозрительно много мусора – три холодильника без дверец, шестнадцать безногих сидений от стульев, наковальню, полдюжины желтых пластиковых клеток для хомячков, вешалку с дешевыми нейлоновыми женскими платьями, два безголовых манекена, гору ржавых напильников и четыре зеленых пакета для мусора, набитых старыми ежегодниками. Я подозревала его в каком-то чудовищном преступлении, но из-за хаотичности выбрасываемого им мусора никак не могла вычислить, что именно он натворил.

Если мой дом и проигрывал в плане окружения, он наверстывал этот недостаток за счет кухонной плитки в стиле двадцатых годов; полов из твердой древесины, выдержанных в темно-шоколадных тонах; планировки, соединявшей столовую с кухней; и маленького садика, в котором я посадила жасмин, лаванду, новозеландский лен, бугенвиллею и розмарин. Всю арматуру в ванной я заменила на старинные скобяные изделия, которые частично разыскала в Интернете, а кое-что приобрела на толкучках и в секонд-хэндах. Иногда приходилось забредать в такую даль, как южный фешенебельный городок Палм-Дезерт, чтобы раздобыть интересную мебель: смесь шестидесятых годов и античности. В результате получился микс: дерзкие акварельные тона, богатая матовая текстура, а кое-где кусочек сияющего желтоватого металла для придания отделке гламура. Больше всего мне нравилась моя гостиная. Там стояла подержанная тахта в стиле Миса ван дер Роэ, которую кто-то оставил на улице с картонной табличкой «Возьми меня»; две керамические бирюзовые лампы с абажурами, расписанными восточным узором; старый викторианский сервант, выкрашенный мной в лимонный цвет; над ним – огромное зеркало в хромированной раме. Особенно хорош был новенький подвесной светильник Вернера Пантона – мамин подарок на новоселье. Как выяснилось, она с 1970 года держала его в чулане: ей казалось, что он «слишком уж в космическом стиле». Итак, теперь дело было лишь за обоями.

Интересно, что сказала бы моя начальница, Тарин, если бы увидела, как я обставила дом? Она постоянно твердила мне, что у меня «низкий вкус». Вот уже шесть лет я ждала подходящего момента, чтобы высказать Тарин, что, по-моему, это у нее вкус сомнительный. Я мечтала, как заявлю ей, что она начисто лишена ироничного взгляда, чувства индивидуального стиля и страстности. Все комнаты, которые она обставляла, казались какими-то фальшивыми. Тарин всегда выбирала предметы с родословной, очень дорогие, что само по себе неплохо, но вот только вместе они выглядели чересчур продуманно, словно так и продавались в наборе. Она не понимала, что стильной обстановке мало будить какие-нибудь воспоминания: интерьер должен быть эмоциональным, выражать определенные чувства. И когда я выскажу все это Тарин, я уволюсь и начну свою настоящую карьеру. Возможно, займусь промышленным дизайном. Или возглавлю развитие изделий продвинутой марки. Дальнейшие подробности рисовались мне довольно расплывчато, да оно и не важно. А может, я просто терялась, когда Тарин с покровительственным видом бросала в мой адрес очередное огульное заявление.

– Покупай только самое лучшее, и тогда тебе не придется плакать, – сказала она как-то, когда я упрашивала ее взглянуть на новые, экспериментальные, образцы.

Или:

– Нет-нет, эта ткань не годится. Я чувствую, что скоро в моду войдет леопардовый орнамент.

Возможно, это покажется ненормальным, но, несмотря на все недостатки Тарин, мне нравилось раз в неделю получать стабильную зарплату. К тому же вопреки всему в глубине души я все еще надеялась, что смогу чему-нибудь научиться в «Золотой клетке».

Я подтверждала заказ номеров, забронированных в гостинице для родственников Сесил, когда зазвонил второй телефон.

– Итак, – говорила я, – забронировано шесть комнат... – Пи-ип. – Каждая на четыре человека... – Пи-ип. – Скажите, они со спальными диванами или с двойными... – Пи-ип.

– Простите, мисс, – перебил мужчина на другом конце провода. В голосе его чувствовалась профессиональная вежливость. Я точно так же разговариваю с клиентами в нашей лавочке. – Вас не очень хорошо слышно.

– Просто звонит второй телефон, не обращайте внимания. – Я подняла глаза и прочитала по губам Брин: «Заканчивай». – Я спрашиваю, что стоит в номерах люкс: спальные диваны или... – Пи-ип.

– Что-что?

– Спальные диваны или... – Пи-ип. – Черт! – в отчаянии воскликнула я. – Знаете, я вам лучше перезвоню позже.

Я бросила трубку. Брин покачала головой.

– Ну ты даешь, – сказала она.

Снова зазвонил телефон. Я схватила трубку.

– Алло!

– Джесси?

Звонил Зак. Судя по легкой хрипотце в голосе, он только что плакал.

 

Глава 3

Дай мне приют

Всю дорогу до больницы – Брин, сосредоточенно сжав зубы, пролетала на красный свет – я боролась со своими мрачными мыслями: должно быть, на подсознательном уровне полагала, что они могут повлиять на исход событий.

«Ты никогда ее больше не увидишь, – думала я. – Но это же нелепо! Сес обязательно поправится! Пусть даже она сломала себе обе ноги, что с того? Придется, конечно, отложить свадьбу, но это ведь еще не мировая катастрофа». Я случайно скользнула взглядом по своему отражению в боковом зеркале: на лице у меня застыло глупое выражение, свойственное людям, когда они не знают, как себя вести. Что я должна чувствовать: потрясение? Что мне делать: рыдать и рвать на себе волосы или сохранять спокойствие? Я же еще не поняла толком, что случилось, и потому пока не знала, что должно читаться на моем лице: не хотелось выглядеть бездушной, но и истеричкой я тоже казаться не хотела.

Мы назвали свои фамилии медсестре, сидевшей в кабинке из пуленепробиваемого стекла. Нам было велено подождать. Брин вышла на улицу – хотела попробовать связаться с Заком по сотовому, – а я осталась сидеть в коридоре и, чтобы хоть чем-то себя занять, стала смотреть на то и дело распахивавшиеся двери травматологического отделения. Я представила, как оттуда выходит Сесил, прижимая к голове компресс со льдом. Вторая рука у нее в гипсе, а на лице – усмешка.

«Я вас напугала? – скажет она, измученная и возбужденная. – Мне ужасно жаль».

«С ума сошла? – отвечу я. – За что ты извиняешься?»

Когда вернулась Брин, я поделилась с ней своими раздумьями. Затем испугалась, что мои слова ее расстроят, и извинилась.

– С ума сошла? – сказала она. – За что ты извиняешься?

Нам оставалось только ждать.

Сесил Картер была высокой девушкой и держалась прямо, словно аршин проглотила. В колледже она предпочитала одежду в стиле выпускниц манхэттенских частных школ: поношенные хлопчатобумажные брюки, мягкие рубашки для игры в регби и свитера своих бывших парней. В этом облачении Сесил можно было принять за кинозвезду. Ее ровные зубы блестели, как жемчужинки; тело было гибким, однако нельзя сказать, чтобы ее заботили диета и спорт; а глядя на ее круглую, упругую грудь (она носила полный третий размер), оставалось только завидовать. Сама Сесил нечасто вспоминала о том, что у нее, как сказали бы мальчишки-школьники, «потрясная фигура». Ей очень нравилась музыка восьмидесятых, особенно поп-певец Принц. Услышав любимую мелодию, она тут же вскакивала и начинала танцевать с той уверенностью, которая отличает обладателей идеальной фигуры.

Брин Беко являла собой полную противоположность Сесил. Она была до того миниатюрной, что никто не осмеливался поинтересоваться, какой же у нее рост. Ее груди напоминали игрушечные чашечки, ножки были маленькими и изящными. Если Сесил держалась удивительно прямо, то Брин S-образно выгибала спину, выпячивая округлый зад. Из-за этой привычки в школе ее прозвали «девушкой, которая так и просит, чтобы ее ущипнули». Свои черные волосы она собирала в тугой пучок, брови безжалостно выщипывала. Кожа ее была до того бледной, что при определенном освещении отливала синевой; губы она неизменно красила темно-красной помадой. Брин напоминала мне русскую поп-звезду. На самом же деле она была выпускницей иллинойсской школы с юридическим уклоном.

Рассматривая свое отражение в больничном окне с затемненными стеклами, я вспомнила, как, только-только познакомившись с Брин и Сес, гадала, что думают люди, когда мы втроем идем по улице. Поп-звезда, кинозвезда, а рядом с ними трусит простушка, то есть я, и иногда держит одну из звезд под руку. Я была абсолютно ничем не примечательна: рост – пять футов пять дюймов, вес – 120 с небольшим фунтов, карие глаза и каштановые волосы, которые я носила распущенными, потому что ничего интереснее придумать не могла. У меня была кожа смешанного типа, и вообще меня отличал смешанный стиль – я вечно занимала одежду у Сесил, а Брин просила сделать мне макияж. Каждая из моих подруг обладала превосходным, ярким вкусом, но вместе эти вкусы плохо сочетались. Постепенно я перестала волноваться о том, что думают о нас другие, и всецело отдалась роли лучшей подруги. Я не сомневалась, что со временем сумею научиться у них особому шарму, перенять красоту Сесил и сильный характер Брин. Я грелась в лучах их славы, подобно ромашке, которая любит расти на солнышке рядом с экзотичными цветами.

Моя мама, когда уставала, любила говорить, что она «совсем увяла». Глядя на свое размытое отражение в больничном окне, я видела, что тоже увядаю. Не будь все эти годы рядом Сесил, жизнь сложилась бы совсем иначе. Интересно, как быстро я увяну, если потеряю подругу?

Я купила наименее уродливый букет гвоздик из тех, что имелись в цветочной лавке: когда приедет Зак, отдам ему цветы – пусть отнесет в палату Сесил. («Если они положили ее в палату. Перестань! Не смей даже думать такое!») Брин и я сидели, ждали и медленно сходили с ума. Время от времени Брин подходила к сестре и спрашивала, неужели никто не может предоставить нам информацию. Я старалась не думать о детях, развлекавшихся в игровой – печальной маленькой комнатушке, в которой валялись разномастные кубики и головоломки с утерянными деталями. Чего только эти дети не повидали за дверями палаты! Даже представить страшно.

Я почувствовала, как Брин вскинула голову и посмотрела на дверь. К нам шагал ее муж, Дэвид. На губах у него играла робкая, неопределенная улыбка. Забавно; Дэвид Кесслер и Брин встречались два года, прежде чем пожениться (разумеется, Брин не стала брать его фамилию), и все это время я считала его снобом и занудой. Но оказалось, что он просто ужасно застенчив. Неуверенность в себе делала его педантом. Его каштановые волосы всегда были аккуратно причесаны, футболка и брюки – безукоризненно чисты, словно у мальчишки, которого собираются снимать для школьного альбома. Дэвид присел на корточки и взял нас обеих за руки. Я невольно отметила, какие ухоженные у него ногти.

– Дорогие леди, – сказал он.

– И микробы, – прибавила я, кивнув на раздраженного мужчину, который сидел слева и жаловался жене, что его уже прививали от гриппа.

Из отделения травматологии вышла врач и спросила:

– Кто здесь Брин Беко?

– Я!

Дэвид, Брин и я резко вскочили, совсем как женщины, которые выныривают из бассейна в старых фильмах, если прокрутить назад пленку.

Доктор Марчисан, как она представилась, вышла с нами на улицу, Я удивилась тому, что уже вечер. Из-за этих затемненных окон я потеряла счет времени. Я укутала шею воротом своего спортивного свитера. Даже теннисные туфли переобуть я не успела. Брин скрестила на груди руки. Волосы врача были заплетены в косы, что совсем не вязалось с глубокими морщинами возле глаз. «Молодежная прическа, – подумала я, поражаясь тому, что каждый день эта женщина имеет дело с человеческими трагедиями и живет как ни в чем не бывало. – И старое лицо».

– Ваша подруга Сесил попала в автомобильную аварию, – сказала доктор Марчисан. Я заметила, как Дэвид глубоко вдохнул: должно быть, собирался сказать, что это нам и так уже известно, но сдержался.

Наверное, врач почувствовала наше нетерпение и поспешила озвучить подробности: она зачитала их, раскрыв папку, которую держала в руках.

– У Сесил перелом правой ключицы, перелом правой лодыжки, сложный перелом запястья – правого запястья – и разрыв сухожилия, – перечисляла она. – Кроме того, открытый перелом правого колена с утерей хряща – угодила ногой в стереосистему – и перелом обоих бедер. Одно легкое повреждено, однако второе не задето. Кроме того, разрыв селезенки: ее придется удалить.

У меня запылала переносица. Удалить. Я не знала точно, для чего нужна селезенка, но эта фраза не предвещала ничего хорошего. Я стрельнула глазами на Брин – она, в свою очередь, посмотрела на меня. Дэвид кивал и записывал, что говорит врач. Ох уж этот Дэвид! Всегда держит в кармане блокнот и ручку.

– Самая главная сложность в том, – доктор Марчисан стала говорить медленнее, чтобы смысл ее слов дошел до нас, – что Сесил вот уже несколько часов находится без сознания. Возможно, это кома; возможно, повреждение мозга. Произошло торможение. – Она вскинула глаза: улавливаем ли мы, о чем она? Мы лишь моргали. – Как бы вам объяснить? Когда резко останавливается машина, ремень безопасности не дает пассажиру врезаться в панель управления или в ветровое стекло, А мозг в случае шока прячется глубоко в череп, и тогда может произойти сбой мозговых импульсов.

– Что-что? – переспросила я.

Дэвид бросил на меня взгляд, в котором читалось: «Не сейчас, Джесс. Возьми себя в руки».

Доктор Марчисан продолжала, словно не слыша меня:

– Мы пригласили нейрохирурга из Калифорнийского университета, он будет здесь с минуты на минуту. Кроме того, мы сделали Сесил компьютерную томографию – на ней видна опухоль. Пока еще трудно сказать, насколько серьезно поврежден мозг. Будем ждать результатов осмотра нейрохирурга.

«Осмотра нейрохирурга...»

Мне вдруг вспомнился дурацкий анекдот – футболист рассказывает: «Врач говорит, что у меня сотрясение мозга. Что это такое, ума не приложу!»

Дэвид задал какой-то вопрос, которого я не расслышала.

– Это все, что можно было увидеть на томографии, – ответила врач.

– Простите... – не отступала Брин. – Но насколько все ужасно? Скажите нам... Она... Что вы вообще хотели всем этим сказать?..

– Поймите, это затяжной и непредсказуемый процесс, – ответила доктор Марчисан, прижимая папку к груди. – Никто пока не знает, как он будет протекать. Слишком много возможных вариантов развития. – Она по очереди посмотрела на каждого из нас. – Советую вам пойти домой – обследования будут продолжаться несколько дней. Впрочем, если хотите, можете остаться. Если будут какие-то изменения, сестра вам сообщит. А теперь прошу извинить – мне пора.

Брин посмотрела на меня, плотно сжав губы.

– Какого черта? Куда подевался Зак? – произнесла она, ни к кому конкретно не обращаясь. Мы снова вернулись в больницу.

 

Глава 4

На вечеринке

Пожалуй, стоит сказать, что я познакомилась с ним раньше всех.

Это случилось во втором семестре первого курса, в пятницу, когда мы выбрались на очередную вечеринку, хотя я уже не помню, к какой именно «братве». («Разве можно называть студенческое братство «братвой»?! – возмущался какой-нибудь юнец, который еще только готовился вступить в это самое братство и проходил испытательный срок. «Ладно, – прерывала я. – Замнем для ясности».) Помню, это был полуразвалившийся особняк в стиле Тюдоров, стоявший на холме в студенческой части города. Снаружи дом выглядел довольно внушительно, но внутри вас ждало разочарование: пол, липкий от пива; ободранные обои; студенты дергались на диванах под рэп и спускались на пол лишь для того, чтобы оторваться под рок-композицию «Лангуст». («Все вниз, танцуем рок!») Мы, во главе с Брин, проталкивались через затор, образовавшийся в дверях. В воздухе висел сигаретный дым. Сес встретила девчонку из своего общежития, которой не терпелось поделиться сплетнями насчет кураторши, а меня Брин послала за пивом. Когда я наконец пробралась к пивной бочке, оказалось, что стаканы закончились.

– Возьми мой, – сказал какой-то парень, протягивая мне пластиковый стакан, на дне которого блестели остатки янтарного напитка. – Я все равно скоро ухожу.

Он был симпатичный. Высокий, спортивно сложенный – похоже, занимался серфингом. Светлые вьющиеся волосы чуть-чуть не доходили до воротничка рубашки с коротким рукавом. Глаза – голубые, как бассейны в моем родном городе – обрамляли длинные золотистые ресницы. Он был похож на актера – такого, который в одном фильме играл бы соблазнительного молодого адвоката, а в другом деловитого героя-пожарного. Он улыбался открытой, милой, но вместе с тем слегка застенчивой улыбкой. В Заке мне сразу понравилось все: от загорелого носа до спортивной фигуры, и я решила, что он будет отлично смотреться на снимке в студенческом фотоальбоме (в мечтах я уже рисовала себе развитие нашего бурного романа).

– Ну же. – Он поводил у меня перед носом стаканом. – Возьми, сделай одолжение.

Один его передний зуб был слегка кривоват, и это выглядело очень симпатично.

Я пожала плечами: так, мол, и быть, взяла стаканчик и спросила:

– А ты почему уходить собрался? Вечеринка в самом разгаре.

Я совсем недавно начала кокетничать с парнями – все благодаря Сесил и Брин, их школа – и наслаждалась каждой минутой внимания противоположного пола. Прикажи мне Зак вылизать донышко стакана, я бы послушалась.

– Здесь очень шумно. Погоди, дай я тебе налью...

Он потянулся к бочке и не отпускал краник, пока стакан не наполнился теплым пивом.

– Кстати, меня зовут Зак.

– Что?! – Я прислонила ладонь к уху.

– Я говорю, меня зовут За... Ха-ха-ха! – рассмеялся он. – Ты чуть не облила меня пивом.

Болтая о том о сем («На кого ты учишься?» – «А ты на кого?»), мы незаметно добрались до песчаной волейбольной площадки позади дома. Шум туда почти не доносился. Вокруг валялись охапки сена, которые при желании можно было использовать как скамейки; зажженный кем-то костер сыпал искрами и пеплом; а на самом видном месте стоял бочонок с пивом, из которого Зак время от времени подливал в наш общий стакан, который мы передавали друг другу. С каждым глотком пенное пиво пилось все легче. Зак рассказал, что посещает подготовительный курс при медицинском колледже. В медицину, по его словам, он пошел лишь для того, чтобы порадовать отца, который был кардиологом.

Выяснилось, что он родом из Сан-Франциско, любит готовить («Запросто могу сделать рис по-итальянски», – заявил он) и увлекается сноубордом.

– Привет! Давно не виделись!

К нам направлялись мои подруги. Брин погрозила мне пальцем. «Только бы Сесил ему не понравилась! – подумала я, глядя на них. Прошлый опыт меня кое-чему научил. – Господи! Пожалуйста, сделай так, чтобы она ему не понравилась!..»

– Спасибо за принесенное пиво. Вот паразитка! – Брин уперла руки в бока.

– Куда ты пропала? – спросила Сесил. – Ой, а можно мне глоточек?

Я протянула ей наш стакан.

– Зак, разреши представить: Сесил Картер и Брин Беко, – сказала я.

– Зак Дюран. – Он привстал и пожал им обеим руки. (Я еще подумала: надо же, какой вежливый!)

– Послушайте, – объявила Брин. – Мы только что встретили Софи с семинара по русской литературе, и она говорит, что еще где-то тоже идет вечеринка, так что если хотите...

Я посмотрела на Зака. Он пожал плечами.

– Мне и здесь неплохо.

– Мне тоже. – Я улыбнулась про себя: я нашла единственного парня в штате Колорадо, который не побежал за моими подругами, высунув язык, словно приблудная дворняжка.

– Ну ладно, – протянула Брин. – Это переводится так: сами ищите себе парней, подруги. Я права, Сес?

– Что еще новенького скажешь? – Сес наклонилась и чмокнула меня на прощание в щеку. Должна признаться, на секунду я засомневалась: что она имела в виду? – но тут же напомнила себе, что Сесил не способна на сознательную подлость. – Какой хорошенький! – прошептана она мне на ухо. Затем выпрямилась и спросила: – Ну что, утром позавтракаем вместе?

– Конечно, – кивнула я. – Только не слишком рано, хорошо? Я люблю подольше поспать.

– Ну да, – сказала Брин, взяла Сесил за руку и потащила прочь, помахав нам на прощание. – Разумеется.

Костер приятно согревал, освещая лицо Зака, повернутое ко мне в профиль. Мне казалось, что ни с кем в жизни я еще так хорошо не разговаривала, но теперь-то я понимаю, что это был типичный треп первокурсников. Оба мы скучали по дому; а я часто вспоминала своего старшего брата Генри: мне очень его не хватало. В Боулдере нам нравилось то, что времена года здесь по-настоящему сменяют друг друга: осины желтеют по осени и дружно роняют листву с первым снегом. Мы еще не знали точно, кем станем, и эта неопределенность даже радовала: жизнь представлялась нам увлекательным приключением со счастливым концом. Я рассказала, что всегда мечтала быть художником, но в последнее время с искусством у меня не ладится: школьная учительница рисования, миссис Колдеруэлл, всегда хвалила мои работы, а нынешняя преподавательница и ее любимчики, которые сами-то рисуют так себе, прямо-таки громят мои творения во время критических разборов в конце занятий. Еще мы поболтали о том, как нам нравится Боулдер и что это место обладает каким-то волшебным очарованием.

– А ты знаешь, что это проклятое место? – спросил Зак, облокотившись на охапку сена и обернувшись ко мне.

Я покачала головой.

– Говорят, что когда эти земли отняли у индейцев, они наложили на них заклятие. – В отблеске костра его волосы отливали медью. Так и хотелось их погладить. – Поэтому Боулдер так притягателен: любой, кто приезжает сюда, навеки остается в этом маленьком раю, не подозревая, что на самом деле это тюрьма.

– Ты можешь выписаться из отеля в любое время, – пропела я, дразня его, – но никогда не сможешь уехать.

Зак рассмеялся и велел мне заткнуться.

– Кстати, – спросил он, – ты уезжаешь летом домой?

– Нет, хочу остаться здесь. Брин и Сесил отыскали дешевую квартиру в Пенсильвании, так что попытаюсь уломать родителей. Разумеется, придется где-нибудь подрабатывать.

– Мы с приятелем Дэвидом тоже мечтаем найти квартиру.

– Обязательно найдете. Заклятие индейцев вам в этом поможет.

– Точно, – согласился Зак и затянул писклявым фальцетом: – Добро пожаловать в отель «Калифорния», такое прекрасное место, такое прекрасное место... – На нас стали оглядываться. Тогда Зак встал и изображал солиста группы «Иглз», пока парни из студенческого братства не начали аплодировать. – В отеле «Калифорния» всегда много места...

Я покраснела и потянула его за руку, умоляя перестать.

– Пожалуйста, Зак, хватит!

От хохота у меня начались колики в животе. Но он не унимался,

Зак проводил меня до общежития. Я немного захмелела, да и он тоже хватил лишнего. Пожалуй, я даже здорово перебрала, потому что вдруг расхрабрилась. Я знала, что не взяла ни умом, ни лицом, ни фигурой, но, учась в колледже, открыла для себя, что когда в крови играет алкоголь, а в воздухе пахнет сексом, я раскрепощаюсь, как никогда. По мнению Сесил, в глубине души я мечтала о настоящих чувствах и напивалась для того, чтобы, упав на кровать с первым попавшимся, наслаждаться иллюзией недостижимой любви. Сама я считала, что стала такой доступной потому, что в школе несколько лет тщетно пыталась понравиться парням.

Когда мы добрались до моей комнаты, я пригласила его зайти.

– А как же соседка? – спросил Зак.

– Я живу одна.

Он вскинул бровь и улыбнулся.

Я повернула ключ и, не зажигая света, начала целоваться с ним в темноте. Наши пальцы запутались в волосах друг друга. Вскоре моя футболка уже валялась на полу, а руки Зака ласкали мою обнаженную спину. Потом мы очутились на кровати. Помню, целуясь с ним, я подумала, что губы у него, как спелая клубника. Время от времени я ударялась локтем или коленом о кирпичную стенку, возле которой стояла моя кровать, и царапала кожу, но мне было плевать. Поцелуи становились все более страстными, и мои руки спускались все ниже: мне казалось, Заку это будет приятно.

– Джесси, подожди.

Он притронулся к моему запястью.

Я замерла.

– Что-то не так?

В окно смотрела луна, и в ее блеклом свете кожа Зака отливала голубизной.

– Нам нужно поговорить, – сказал он.

– Как скажешь. – Я села и натянула на себя простыню.

– Ты мне очень нравишься, – начал он.

– Господи! – воскликнула я, кутаясь в простыню. – Когда парень начинает фразу со слов: «Ты мне очень нравишься...», это не предвещает ничего хорошего. Дай угадаю: ты уже встречаешься с девчонкой из своей общаги?

Зак покачал головой.

– Нет? Значит, не хочешь заводить серьезных отношений?

Он передернул плечами.

– Тогда сдаюсь. Выкладывай,

– У меня дома есть девушка.

– Серьезно?

– Мы с ней встречаемся еще с восьмого класса. С тех пор как поцеловались в пустом кабинете, сбежав с вечеринки, – признался он.

Я закусила губу и окинула себя взглядом: я лежала, завернувшись в простыню, рядом с парнем, который принадлежит другой. Мне вдруг стало жутко стыдно. Ну почему парни всегда рассказывают о таких вещах, когда на тебе нет одежды?

– Послушай, Джесси, мне очень жаль. – Зак дотронулся до моей руки. (Его извинений мне только и не хватало!) – По правде сказать, я хочу с ней расстаться. Честное слово. Но мы уже так долго встречаемся, и она постоянно твердит, что готова к близким отношениям, однако всякий раз, когда я завожу разговор на эту тему, она делает вид, что не слышит, так что я не знаю.. – Он взъерошил волосы. – Я ничего не знаю.

– Вот, значит, почему ты пошел меня провожать! Решил, что я-то точно к этому готова. – Завернувшись в простыню, я встала, чтобы одеться, а он так и остался лежать на постели в одних трусах, и вид у него был дурацкий. Впрочем, плевать я на него хотела. – Все ясно. Хорошо хоть вовремя одумался.

– Не говори так! Ты мне на самом деле очень нравишься. – Он оперся на локоть. – Я все испортил. Я придурок. Абсолютный.

Я пошарила по полу, разыскивая футболку.

– Ты не придурок. – Натянув на себя футболку, я отбросила простыню. – Любой парень на твоем месте поступил бы так же.

– Спасибо тебе. – Зак спустил с кровати голые ноги, нашарил ботинки и замер. – Подожди: а может, нам взять тайм-аут? Как тебе такая мысль? Понимаешь... Мне кажется, я все же расстанусь со своей девушкой. Возможно, когда это произойдет, мне захочется тебе позвонить. Ничего, что я так говорю? Как знать, может, все у нас наладится и мы продолжим с того места, где остановились?

Я стояла, не зная, что делать.

– Хочешь сказать, я тебе нравлюсь? – спросила я.

– Нравишься. Честное слово. Может, это глупо звучит, но с тобой интересно поговорить.

Я смерила его взглядом.

– Когда ты так на меня смотришь, я чувствую себя идиотом, – усмехнулся он.

– Это ты зря. Послушай... – Я попыталась придать голосу беспечность, хотя на душе было тяжко – еще чуть-чуть, и снова бы оказалась в постели не с тем парнем. – Можешь мне позвонить. Кто знает, вдруг ты мне опять понравишься.

Зак встал, натянул брюки и снял со спинки стула куртку.

– Обязательно понравлюсь. Иначе и быть не может. – Он улыбнулся. – Ты не дашь мне свой телефон, Джесси? Я записала номер.

Зак поцеловал меня в лоб. Сказал, что хочет, чтобы все было по-честному, и еще раз извинился. После этого он ушел.

 

Глава 5

Лови момент

Пока Брин выезжала с больничной автостоянки, я стащила из пиджака Дэвида сигарету. Она была вся скрюченная, словно сломанный палец. Брин все уши мне прожужжала насчет вреда курения, и я даже подумывала бросить, только чтобы она заткнулась. Но вот на курящего Дэвида она смотрела сквозь пальцы – лишь бы дома не дымил. Сам он обещал бросить, как только закончит писать коды к видеоигре; работа эта была нудная и требовала уединения. Вообще-то он мечтал писать сценарии: тоже нудное и требующее уединения занятие, зато творческое. Дэвид был ярым поклонником фантастических фильмов, участвовал в съездах фанатов и готов был до хрипоты спорить, доказывая, что Уильям Шатнер – истинный гений. Дэвид, хакер, чемпион по компьютерной игре «Хэло» и волшебник из настольной ролевой игры «Ди энд Ди», был единственным мужчиной, перед которым преклонялась Брин.

Я незаметно выскользнула на улицу и пристроилась в уединенном уголке рядом с бетонной стеной, слева от травматологического отделения. Осторожно разгладила бумажную обертку сигареты, равномерно распределяя свалявшийся табак, и чиркнула сворованной спичкой.

Затянувшись, я испытала огромное облегчение и принялась разглядывать отпечатки от стебельков на той ладони, в которой сжимала гвоздики. «Может, позвонить маме? – думала я, высматривая в небе луну, которой почти не было видно из-за ярких городских огней. – Или отцу? Или брату? Но что я им скажу? И чем они мне помогут?»

Я почувствовала, что по щеке стекает слеза, и поспешно ее смахнула. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь увидел, как я плачу! Слезы – предвестники беды, а все хотят надеяться. Или заснуть и ничего не помнить. А лучше всего, чтобы сегодня было, как вчера, и ничего бы не произошло. За спиной у меня раздался голос:

– Что получится, если выкрасить коробку гвоздей в розовый цвет?

Я обернулась и увидела Зака.

– Ты почему не в больнице? – спросила я.

– Только что оттуда. Выскочил всего на минутку.

На нем были бейсбольные кеды и вязаный джемпер, а на мне – теннисная юбка. Я еще подумала: наверное, мы выглядели как спортсмены из дешевого каталога мод. Руки Зак глубоко засунул в карманы, а из-за ушей у него торчали светло-русые вихры, словно у малыша на баночках с детским питанием. Я невольно залюбовалась им: какой же он все-таки красавец, даже сейчас! Я знала, что не должна так думать, и сама себе подивилась. Похожее чувство возникает, когда, уже будучи взрослой, случайно опрокинешь стакан с водой или допустишь иную оплошность в том же духе. Как-никак Зак – жених Сесил.

– Вот дьявол, – сказан он, кивнув на сигарету. Вид у пего был усталый.

– Прости, – пробормотала я. – Прости, Зак, мне очень жаль.

– Так что получится? – снова спросил он.

– Из чего?

– Что получится, если коробку гвоздей выкрасить в розовый цвет?

Я покачала головой. Откуда мне знать?

– Розовые гвоздики.

Я через силу улыбнулась и протянула ему цветы. Он посмотрел на открытку и усмехнулся, когда увидел, что я там нацарапала: «Прости, что букет такой страшный. Поправляйся скорее».

Зак взял у меня сигарету, затянулся, высунул язык –мол, какая гадость – и вернул сигарету обратно.

– Эти остолопы из приемной наплетут всего с три короба, а доктора не торопятся раскрывать карты.

– Она поправится? – спросила я. Зак передернул плечами.

– Не знаю. Надеюсь, что да. Ты давай держись, ладно? А цветы я передам Сесил, как только смогу.

С этими словами он легонько похлопал меня по плечу и снова направился к больнице. Автоматические двери со вздохом пропустили его внутрь.

Через двенадцать часов после аварии Сесил открыла глаза, но она по-прежнему находилась на втором уровне нарушения сознания – всего на ступень выше, чем коматозное состояние, – согласно шкале с нелепым названием «Ранчо Лос-Амигос». (Когда Зак объяснил мне, что по этой шкале измеряется степень бодрствования мозга, я не удержалась и воскликнула: «Оле!») На третий день Сесил уже узнавала голос матери и начала самостоятельно дышать, так что ее повысили до третьего уровня. Нам сказали, что это очень хорошо. Разумеется, мы с Брин не могли наблюдать эти постепенные улучшения: в реанимацию пускали только родственников.

Вооруженные информацией из вторых рук, я и Брин обзванивали приятелей и знакомых и сообщали им новости, словно в игре «испорченный телефон». За две недели это вошло у нас в привычку. В первую очередь обзванивались близкие друзья, такие, как Лора, с которой мы познакомились еще в Боулдере. Затем шли коллеги Сесил по работе, потом – бывшие приятели, которых мотало по городам и весям, от Голливуда до захолустного Брентвуда. Мы звонили друзьям, писавшим сценарии для реалити-шоу; подругам, которые ушли с работы и сидели с детьми; и тем, кто вдрызг разругался со своими супругами. Стоя за дверью комнаты ожидания и прижимая к уху сотовый, я передавала всем просьбу Зака: никаких посещений. Можно присылать цветы. Людей интересовали мельчайшие подробности диагноза: почти у всех нечто подобное случаюсь с тетушкой или двоюродной сестрой. Я заучивала медицинские термины, подобно тому как официантка заучивает названия фирменных блюд. Контузия... водянка... гематома... Эти непривычные слова подчас бывало трудно выговорить.

Брин и я из кожи вон лезли, чтобы хоть чем-нибудь помочь. Мы каждый день приносили в больницу подарок и вручали его Заку. Это мог быть букет цветов или плюшевый львенок, сжимавший сердце, на котором было написано: «Поправляйся скорее, и на волю!» А однажды я решила соригинальничать и притащила порноплакат.

Наше первое студенческое лето решено было провести в Боулдере. Брин, Сесил и я перебрались в арендованную квартиру, которая позже стала нашим постоянным обиталищем, поскольку законный хозяин решил переселиться в Портленд. Это был дом в викторианском стиле, и располагался он в нескольких кварталах к северу от университета. Первый этаж принадлежал нам, а наверху обитал какой-то старшекурсник, показывавшийся крайне редко. У нас были две спальни, ванная комната, гостиная, маленький дворик и кухня, где мы завтракали. Сесил, за которую платили родители, жила в отдельной комнате, а мы с Брин поселились в комнатушке побольше, прямо за кухней. Здание было старое: липкие косяки, замазанные краской окна и стены, выкрашенные в семь разных оттенков голубого цвета. Я изо всех сил старалась создать домашний уют: драила двери, распахивала тяжелые окна, перекрашивай стены. Мне придавала сил диета, на которую я села месяц тому назад: я завязала с алкоголем и горстями глотала таблетки для похудания. (Я наивно полагала, что, если сброшу вес, буду выглядеть, как Сесил. Дохлый номер. Однако стены я выкрасила очень даже неплохо.) Я обтягивала диванчики, купленные в магазинах эконом-класса, пестрой тканью; превращала бутылки из-под молока в вазы.

– Какая прелесть, солнышко! – восклицала Сесил, заметив новые диванные подушки, сшитые мной из кусочков старых шарфов. Иногда она приносила мне чай со льдом, когда я работала над новой картиной в сарае, переоборудованном мной под художественную студню.

– Жаль, что я не умею ни рисовать, ни шить, • вздыхала она, разглядывая мои кисточки, поломанные линейки, подрамники и соблазнительную кипу новых полотен, завернутых в целлофан. Когда я рисовала, Сесил обычно сидела на старом складном стуле и читала какой-нибудь потрепанный любовный роман. Время от времени она поднимала глаза и спрашивала, как называется эта техника и какие цвета я сейчас смешиваю. Однажды я удивила Сесил, усадив ее за чистое полотно на моем настольном мольберте.

– Попробуй, – предложила я.

– А что нужно делать? – спросила она.

Я сказала, что можно начать с такого упражнения: пусть она попробует нарисовать меня, не глядя на полотно Это избавит от скованности, объяснила я, и научит видеть все в целом, не отмечая дотошно каждую деталь. Сесил рисовала целый час и только потом попыталась оценить, что вышло.

– О нет! – воскликнула она. – Ты получилась такая страшная!

Она развернула полотно ко мне. Мой нос занимал добрых пол картины, а прядки волос свисали по сторонам лица, как змеи.

– Что ж, пожалуй, тебе удалось передать сходство, – заметила я.

Сесил покачала головой и поклялась, что больше никогда не возьмет кисть в руки. Пусть этим занимаются профессионалы. Уходя, она остановилась в дверях.

– Ты такая красивая, Джесси, – сказала она. – Да ты, наверное, и сама знаешь.

Я покраснела.

– Иди-ка ты...

Сес вздохнула.

– Как бы мне хотелось одолжить тебе свои глаза, чтобы ты увидела себя в зеркале такой, какой я тебя вижу. Не представляешь, до чего ты привлекательная и талантливая.

Остаток лета мы пили пиво, плавали в местном водохранилище и дрыхли под тихий шум дождя, который после обеда приносило ветром с гор. Как-то была моя очередь закрывать «Уош», магазин одежды, где я работала пять дней в неделю. Брин и Сесил уговаривали меня пойти на пикник, куда нас пригласила Лора. Лора мне нравилась. Она тоже была из Лос-Анджелеса и, как и я, увлекалась искусством. Лора вечно торчала в компьютерном классе и рисовала то афиши для вечеринок, то плакаты для студенческого совета. Я восхищалась ее организованностью. Она носила авангардные очки в черной оправе и всем своим видом заявляла: «Да, я творческая личность. А ты что умеешь делать?»

Но в тот день я смертельно устала. Мои подруги не работали, им это было не нужно. Отец Сесил служил в инвестиционном банке, мать занимала видное положение в нескольких манхэттенских благотворительных обществах. Родители Брин занимались бракоразводными делами в Чикаго (а сами были счастливы в браке; вот и пойми их). Мои предки развелись, когда мне было шесть, и их нельзя было назвать обеспеченными людьми. Мать печаталась и иногда читала лекции, отец занимался недвижимостью коммерческих предприятий, но до Дональда Трампа ему было далеко.

Отработав девятичасовую смену, я закрыла магазин, притащилась домой и заснула перед телевизором, по которому шел старый фильм. В то лето чуть ли не ежедневно кто-нибудь устраивал пикник на природе. Засыпая, я подумала, что ничего не теряю.

На следующее утро, когда я пила кофе и разгадывала кроссворд, сидя на заднем крыльце, в дверях кухни появилась Сесил.

– Что с тобой вчера случилось? – спросила она, присев на верхнюю бетонную ступеньку.

– Выбилась из сил, – ответила я и прислонила голову к ее колену. – Хорошо повеселились?

– Да, неплохо. – Сесил почесала комариный укус па ноге и сосредоточенно нахмурилась. На ее зеленые глаза упал вьющийся локон. – Джесси...

– Да?

– Помнишь парня по имени Зак?

– Кого? – спросила я. Еще бы не помнить!

– Ну, вы еще с ним целовались прошлой весной на вечеринке, но он тебе не понравился, потому что оказался маменькиным сынком.

– Угу. – Я зажмурилась и притворилась, что греюсь на солнышке. На следующее утро после того, как Зак сказал, что у него уже есть девушка, я завтракала с Сес и Брин и заявила им, будто он не в моем стиле. Я довольно туманно объяснила причину своего внезапного охлаждения. Вполне возможно, я и назвала его маменькиным сынком, не помню уже. Мне было стыдно признаться подругам – особенно Брин, – что я скинула с себя одежду, даже не выяснив, встречается он уже с кем-то или нет. Я решила – если он вдруг позвонит, скажу им, что передумала. – Ах да. Зак. Из Сан-Франциско.

– Как он тебе?

– Да ничего. А почему ты спрашиваешь?

– Он пригласил меня на свидание.

Я открыла глаза и уставилась на нос Сесил.

– Господи, Джесси, что с тобой? – Сесил спустилась на одну ступеньку, присела рядом со мной и взяла меня за руку. – Он что, тебе нравится? Помнится, ты говорила, что он не в твоем вкусе. Или я ошиблась? Хочешь, я позвоню ему и отменю встречу?

– Нет-нет, что ты... просто... как это случилось? Сесил набрала в легкие побольше воздуха и выдохнула.

Она выглядела свежей, как в рекламе мыла, хотя наверняка легла спать позже меня.

– Мы познакомились на барбекю, – сказала она. – Пикник устроили возле дома, который он снимает со своим приятелем Дэвидом, знакомым Лоры. Ну, мы и разговорились. Очень мило побеседовали, а потом он спросил, не хочу ли я сходить с ним в ресторан. Я думала, он тебе безразличен. Или это не так?

Сесил уставилась на меня широко распахнутыми глазами. Я знала, что стоит мне только попросить, и она отменит свидание. И еще было видно, что Зак ей нравится.

– Нет, что ты, – успокоила ее я. – Скажешь тоже. Но... разве у него нет девушки?

– Боже, я так рада, так рада! – Она обняла меня. – Да, у него была девушка. Он мне рассказывал. Они расстались прошлой весной. Ты действительно не возражаешь? Я сказала ему, что ты моя соседка, правда, не сразу. Честное слово, если ты что-то имеешь против...

– Не будь дурочкой, – перебила я. – Что было – то быльем поросло.

– Ты уверена? На все сто?

– Перестань, ты меня уже достала. – Я подняла газету. – Лови момент, как говорится, и дай мне спокойно доразгадывать кроссворд.

– Джесси, ты самая лучшая подруга! – Сесил чмокнула меня в лоб. – Я люблю тебя, зайка. Очень-очень.

Она восторженно взвизгнула и убежала в дом.

– Надеюсь, он мне позвонит! – крикнула она, обернувшись.

– Я тоже надеюсь! – отозвалась я. Как видно, он ей позвонил.

Вскоре Зак и Сесил стали встречаться каждый день, и мы с Брин уже не удивлялись, заметив на полочке в ванной его дезодорант. В то же самое время Брин и приятель Зака Дэвид закрутили странный роман. Я не успевала следить за развитием их отношений. Брин то заявляла, что просто обожает Дэвида, то ей становилось с ним скучно, потом она снова его обожала и снова умирала со скуки – и так без конца... Я поклялась себе забыть о Заке, и со временем это мне удалось. Ведь это как-никак был Боулдер, город хиппи, и стояло лето – пора любви. Шли месяцы. Я влюблялась в других, обнималась в темноте с новыми парнями.

На последнем курсе Брин и Дэвид разобрались наконец в своих чувствах, и он сделал ей предложение. Теперь из нашей маленькой компании одна лишь я появлялась на соревнованиях по сноуборду, на днях рождения и на всевозможных тусовках под руку с разными парнями. Я утешала себя тем, что не это главное. Когда исчезал очередной парень, у меня оставались они обе.

– Мужчины приходят и уходят, – сказала я однажды Сесил, когда мы заболтались допоздна на кухне над остатками пиццы и теплой диетической шипучкой из корнеплодов. – А мои друзья всегда со мной.

Сесил двигалась на запад по бульвару Сансет, когда таксист не справился с управлением и выехал на встречную полосу. В полицейском докладе говорилось, что он спорил с пассажиркой на заднем сиденье, какой дорогой лучше добираться до деловой части города. Водитель погиб на месте, а пассажирка чудесным образом уцелела. Она сама выбралась из машины и вызвала по сотовому службу спасения. Скорость такси установили с помощью какого-то анализа трения. Зак, если не беседовал с нейрофизиологом Сесил, встречался с адвокатами, занимавшимися несчастными случаями, и составлял иски о возмещении ущерба.

День пятый. По дороге в больницу я вдруг почувствовала, что не могу дышать. На меня словно бы что-то давило. Мне казалось, что вот-вот зазвонит сотовый и Зак скажет, что Сесил умерла или что она больше никогда не будет ходить и говорить. Доктора, словно Кассандры в белых халатах, твердили, что могут пройти недели и даже месяцы, прежде чем проявятся все последствия травмы. Возможны хроническая усталость, амнезия, проблемы со зрительной памятью, изменение личности... Мы молча выслушивали этот жуткий перечень осложнений. Сесил по-прежнему не разговаривала. К ней все еще не пускали посетителей. У торгового автомата я разговорилась с женщиной по имени Стелла. Автомобиль ее мужа перевернуло на 101-м высокоскоростном шоссе. У него, как и у Сес было травматическое повреждение мозга, и с тех пор, как он пришел в сознание, он был сам на себя не похож: орал на жену, переворачивал подносы с едой, метался по коридорам и бился в припадках. Медсестры объясняли ей, что это всего лишь стадия выздоровления, которая при удачном стечении обстоятельств бесследно пройдет, но Стелла была вся измотана. Она-то думала, что муж, когда очнется, будет прежним.

– Крепитесь, что мне вам еще сказать. – Прежде чем уйти, Стелла положила мне на плечо дрожащую руку. – Кости срастаются быстрее, чем исцеляется мозг.

Я долго смотрела ей вслед. Когда ее бедра в синих джинсах, вильнув в последний раз, скрылись за углом, я вдруг бросилась в другую сторону. Промчалась по больничному коридору, пересекла вестибюль, спустилась по лестнице на автостоянку и, зажав рот рукой, кинулась прямиком к своей машине. Я залезла внутрь, захлопнула за собой дверь и разревелась во всю мочь, как ребенок.

– Какого черта! – завопила я, ни к кому конкретно не обращаясь, разве что к машинам, и сама не узнала своего голоса. Я захлебывалась слезами, из носа текли сопли. – Какого черта! – снова заорала я.

– ...черта! – эхом откликнулась автостоянка.

Я начала колотить рукой по баранке. Было больно. Мне стало легче.

– Какого черта? Какого черта? Какого черта?

Немного успокоившись, я завела машину и поехала домой. Я открыла дверь, легла в постель. Все это время у меня по щекам не переставая текли слезы. Я оплакивала Сесил. Оплакивала Зака, Брин и саму себя. Я плакала, потому что не знала, что ее ждет дальше. Я была лишена даже этого утешения.

На следующее утро я сидела с Брин и потягивала безалкогольное пиво. На коленях у меня лежат нечитаный журнал. Я как раз собиралась спросить Брин, стоит ли мне пить вторую банку пива «Ред булл», когда вдруг увидела своего брата Генри. Он торопливой походкой направлялся к нам по больничному коридору, развязывая на ходу галстук. За собой он катил чемодан: должно быть, прямо из аэропорта (он работал в Сакраменто при «Астродоуме»). Казалось, вот сейчас он разорвет на груди рубашку и откроет нашему взгляду огромную татуировку в виде буквы «С» – в честь города Сакраменто.

Генри обнял меня и притянул к себе.

– Вот дьявол! – сказал он и обхватил другой рукой Брин, которая уже собиралась уходить: ей нужно было на несколько часов заскочить в офис. (Я оставила на автоответчике Тарин сообщение, что не могу пока выйти на работу.) – Чертовщина какая-то. Дайте-ка я вас обеих обниму как следует.

Он трижды стиснул нас в своих медвежьих объятиях, после чего Брин чмокнула меня в щеку и попросила позвонить, если будут какие-то изменения. Генри потащил меня в кафе-закусочную с твердым намерением накормить по-человечески. Пиво «Ред булл» он с отвращением выкинул в корзину. Генри заказал омлет по-вегетариански, поджаренные хлебцы и фрукты, хоть я и заявила, что не смогу проглотить ни кусочка.

– Послушай, хватит... – Он знаком велел мне замолчать – Заткнись и ешь.

Мы сидели за столиком из фальшивого дуба в углу кафетерия, а наискосок, чуть поодаль, расположилась группа медработников.

– Просто уму непостижимо, – делилась одна сестра. – Любой скажет, что с такой раной в башке она должна была ослепнуть от своей же крови.

– А она ничего себе телка, – одобрил медбрат, и все за столиком покатились со смеху.

– Ну и? – спросил Генри, приступая к завтраку. Он пододвинул ко мне тарелку. – Как вы тут?

– Брин считает, что Зак слишком уж рьяно взялся за судебную тяжбу, – сказала я, положив в рот немного яичницы. Когда я проглотила первый кусочек, по моему желудку разлилось блаженное чувство, в котором мне было стыдно признаться. – Он все твердит: «Нет, мы не те люди, чтобы подавать иск на каждого... Но этого требует медицинская страховка...»

– Бедняга.

Генри покачал головой и отхлебнул молока. Наверное, это единственный голубой, который выпивает в день полгаллона молока. Не знаю, зачем он это делает – может, думает, что футбольный тренер пригласит его играть на чемпионате в первом составе.

– И что теперь? – спросил он.

– Ничего. Ждать.

– Ждать и только?

Я сказала, что Зак дал мне несколько мелких поручений. После истерики, случившейся со мной накануне, я была ему благодарна: приятно чувствовать себя хоть чем-то полезной. Я должна была достать из домашнего офиса Зака страховые договоры и кое-что купить: он просил носки, футболки и тому подобную мелочь. Тем временем юридически подкованная Брин попросила у него контракты, заключенные с поставщиками свадебных подарков; она надеялась, что сумеет возместить Заку и Сесил все затраты.

Генри скомкал салфетку и бросил ее на стол.

– Я отвезу тебя, – предложил он.

– А ты успеешь с работой?

Он всегда сдавал материалы в крайний срок.

– А куда она денется! Напьюсь кофе, попрошу Хамира заказать обед на дом и закончу ночью. Эй... – Он дотянулся до меня и погладил по руке кончиками пальцев. Щекотно. У меня кольнуло в груди. – Все будет хорошо, – заверил он.

Месяца за два до аварии Зак и Сесил приобрели в Холливуд-Делл роскошный домик, выстроенный в 1920-е годы. В то время застройщики заманивали средний класс на запад с помощью таких вот просторных, но доступных архитектурных сооружений, которые, по их уверениям, способны были спасти от грозно надвигавшейся индустриализации. Эти скромные домишки теперь стоят больше миллиона; в них все еще ощущается иллюзия великой мечты, особенно в такие солнечные декабрьские деньки, как этот.

Я открыла дверь. Генри тихонько присвистнул. И было отчего: старинный потолок из столбов и балок, вручную срубленные окна, огромных размеров кухня и холодильник марки «Сабзеро». Из окна гостиной виднелись качели и зеленый сад с папоротниками и поросшими мохом кирпичами; через застекленную створчатую дверь позади дома открывался вид на гостиную под открытым небом и гамак, натянутый между двумя развесистыми калифорнийскими дубами. Я никогда не спрашивала Сесил, как она наскребла деньги на этот домик, – знала, что она может позволить себе такую роскошь.

Я подобрала газеты, валявшиеся на дорожке, и отдала Генри, чтобы он выкинул их в урну. Зайдя в прихожую, я вдохнула аромат Сесил. Лосьон с запахом миндаля. «Нужно принести ей лосьон. Нельзя допустить, чтобы у нее потрескалась кожа», – подумала я и тут же одернула себя. Боже мой, как глупо, как избито! Да что со мной такое творится? Зак и Сесил прожили в этом доме всего два месяца, поэтому еще не успели толком его обставить. Я невольно отметила, что мебель из их старой квартиры смотрится в этом доме слишком сентиментально, как-то по-студенчески. Услышав какой-то писк в спальне, я не сразу сообразила, что это будильник. Наверное, его завел Зак, а когда сработал сигнал, дома Зака не оказалось. Я зашла в спальню и выключила будильник.

– ? – Генри от парадной двери. Ему потребовалось всего десять шагов, чтобы добраться до спальни. Они с Хамиром жили в районе Студио-Сити, в кооперативной квартире с потолками в тринадцать футов и шиферной плиткой, шаги по которой разносились эхом. Но в доме Сесил, который, к слову сказать, был совсем не маленьким, Генри напоминал медведя гризли, забравшегося в туристскую палатку. Он склонил голову набок.

– А где же собака?

– Соседи обещали присмотреть за Хэппи до Рождества.

– А-а... Кстати, о Рождестве: родители спрашивают, придешь ли ты на обед в следующую пятницу.

Я и забыла совсем. Мама, которую нельзя было заподозрить в сентиментальности, обожала Рождество и в канун праздника собирала нас всех на семейный ужин, чтобы продемонстрировать нам свою нарядную елку, прежде чем мы нарушим ее великолепие безвкусно обернутыми подарками. Я еще даже не начинала покупать подарки, а ведь уже двенадцатое декабря! Наши родители были в разводе и вечно грызлись, однако каждый сочельник собирались вместе «ради детей».

«Может, Сесил к празднику выпишут, – подумала я, – и тогда я смогу пойти». Я прислонилась к дверному косяку. Генри разглядывал фотографию в рамке, висевшую в коридоре.

На ней Сесил, Зак, Брин, Дэвид и я в дурацких сомбреро с маленькими круглыми висюльками потягивали коктейли. Снимок был сделан в день рождения Сесил, два года назад. Ей тогда исполнилось двадцать шесть.

– Какие вы здесь молодые, – сказал Генри.

Я оставила его разглядывать фотографии, а сама направилась в ту комнату, где Зак держал шкафчик для документов. Когда я туда вышла, сердце у меня замерло. На дверце шкафа висело четыре платья для подружек невесты: одно для меня, другое для Брин, третье для сестры Зака, Дерри, а четвертое для Лоры, которая теперь работала в творческом агентстве и жила в Санта-Монике со своим парнем Чазом, суперским стилистом. («Если я – самый гетеросексуальный голубой, которого только можно представить, – шепнул мне Генри, впервые встретившись с Чазом, – то он, без сомнения, самый голубой гетеросексуал, которого я когда-либо видел».) Платья были обернуты в целлофан. Наверное, их прислали уже после того, как Сесил ушла на теннисный корт, иначе она непременно принесла бы мне мой наряд. Я увидела зеленое шелковое платье с завязочками цвета слоновой кости, которое мы выбрали в выставочном зале при ателье. В тот счастливый день мы с Брин поздравили Сесил с тем, что она приобрела такие зеленые, как горошек, наряды, которые можно надеть только раз в жизни. При виде платьев из моего горла вырвался странный звук: нечто среднее между бульканьем и вздохом. Тут же примчался Генри.

– Их уже подогнали по фигуре. – Я покачала головой, указывая на платья. К глазам снова подступили слезы. – Их теперь нельзя вернуть.

– Их не придется возвращать, вот увидишь. – Генри обнял меня и погладил по голове. – Посмотри-ка на меня. – Он взял мое лицо в ладони. – Не придется.

 

Глава 6

Гений цветовых решений

В следующий понедельник Сес перевели на этаж для выздоравливающих. В честь такого события я купила коробку конфет и плюшевого медвежонка – такого огромного, что пришлось усадить его на переднее сиденье автомобиля. (Из-за него я попала на полосу движения, выделенную для машин с пассажирами. Забавно.) Нам с Брин сказали, что мы можем зайти к подруге, только не обе сразу и не дольше, чем на десять минут. Было решено, что я загляну к ней утром, а Брин – после работы. Около лифтов меня встретил Зак.

– Я спущусь вниз, нужно кое-кому позвонить, – сообщил он. Щеки у него ввалились, губы потрескались. – Вот только провожу тебя в палату. У Сесил в голове все смешалось – иногда она не понимает, где находится, но тебя-то она узнает. Если ее начнет тошнить, вызови медсестру, а то она еще повредит себе что-нибудь. Ее и так с трудом вытащили. Она мало говорит, часто несет какую-то несуразицу, зато слышит отлично, так что разговаривай с ней как обычно. Договорились?

– Договорились. – Я смотрела на старушку в больничном халате, которую куда-то везли в кресле-каталке с капельницей. Рот у нее был приоткрыт, как у рыбы, выброшенной на берег.

– Джесси? – Зак заглянул мне в глаза. – Хочешь, я пойду с тобой?

– Нет, я все уяснила, – ответила я. – Честное слово. Я просто хочу ее увидеть.

– Ладно.

Зак распахнул дверь палаты Сесил.

– Милая? – тихонько позвал он. – К тебе пришла Джесси.

Я шагнула внутрь. Если бы меня не привел сюда сам Зак, я бы ни за что не узнала ту, что лежала на больничной койке.

Красивое лицо Сесил распухло, будто кто-то взял и надул его насосом, как воздушный шарик. Челюсть, нос, скулы были перекошены. Голова обвязана белым бинтом. Волосы, которые она целый год отращивала к свадьбе, наполовину выбриты. Там, где не было бинтов, красовались жуткие синяки. Кожа имела оттенок слабо заваренного чая, на запястье наложен гипс. Руки привязаны к больничной койке – по словам Зака, иногда Сес теряла рассудок и пыталась подняться, поэтому медсестрам приходилось ее привязывать. Даже под одеялом было видно, как она исхудала – мне сразу вспомнилась дряхлая старушка из коридора.

Когда я подошла к Сесил, у нее на глазах выступили слезы.

– Привет, малыш, – сказала я. – Как дела у моей чудесной девочки?.. Золотко мое! У моего драгоценного ангелочка все хорошо, да?

Сесил покачала головой – «нет».

Глаза ее были трагически расширены. Я обернулась к Заку, но тот уже исчез. Взгляд мой упал на лист бумаги, приклеенный скотчем к стене напротив кровати Сесил. На нем отмечалось, сколько она провела здесь дней. Восемь жутких красных крестов. По щекам Сесил потекли слезы. Я тоже с трудом сдерживалась, чтобы не разреветься: не хватает только ее напугать! Я сглотнула комок.

Сесил мотала головой все сильнее, словно хотела сказать: «Нет, нет, нет. Ничего хорошего». Она потянула за веревки. Капельница опасно накренилась.

– Золотко, перестань. Ш-ш... Успокойся, лежи смирно, – засюсюкала я, – а то поранишься. Не делай так больше. – Я положила руку на ее загипсованное запястье: Зак объяснил, что Сесил не любит, когда ее трогают – у нее ноет все тело. – Просто дыши спокойно, и все... Вот так-то лучше. Слышишь меня? Ты выздоравливаешь и скоро совсем поправишься.

Она протянула ко мне тоненькие пальцы с обломанными ногтями. Кольцо, подаренное на помолвку, с нее, видимо, сняли. Я протянула ей руку. Сес легонько провела по ней кончиками пальцев.

– Что такое, малыш?

Она заговорила тонюсеньким шепотом: чувствовалось, с какой болью дается ей каждый слог.

– Я хочу покататься на сноуборде, – проговорила она. Я закусила губу.

– На сноуборде, – настойчиво повторила Сесил.

– Хорошо, солнышко, – мягко ответила я. – Скоро мы все пойдем кататься на сноуборде. Очень скоро. Ты непременно поправишься. А сейчас поспи. Ты обязательно выздоровеешь...

Тут в палату заглянула сестра и сказала, что мой визит подошел к концу. А мне показалось, что прошло всего несколько секунд. Я легонько поцеловала Сесил в загипсованную руку и вышла вместе с сестрой в коридор. Я рассказала ей о сноуборде и спросила, что это может значить? Дело плохо?

– Это что-то новенькое, – усмехнулась сестра.

Я засыпала ее вопросами и даже не заметила, как она подвела меня к лифту и нажала на кнопку. Только когда начали задвигаться двери, я сообразила, что происходит. Последнее, что я увидела, была медсестра, быстро удалявшаяся по коридору.

Я думала, моя начальница хоть раз дозвонится мне, чтобы узнать, как дела Сесил – как-никак они с ней тысячу раз встречались. Как же! На следующее утро (я проспала звонок будильника и спала бы дальше, если бы меня не разбудил завывавший в соседнем дворе листодув) я обнаружила на своем автоответчике очередное послание, начитанное отчеканенным голосом: «Здравствуй, Джесси. Как дела? Понимаю, сложно думать о работе, когда произошла такая драма, но если выпадет свободная минутка, будь так любезна, позвони мне».

При звуке голоса Тарин мне захотелось швырнуть телефон о стену. Но я совладала с собой и преспокойно стерла запись. Мне вспомнился совет отца, как поступать в подобных ситуациях: «Прими к сведению и забудь». Он уже не один десяток лет использовал такой подход к моей матери – своей бывшей жене.

Я работала в «Золотой клетке» седьмой год. Не раз я вынашивала планы побега, но они почему-то никогда не воплощались в жизнь. Время текло незаметно. В один прекрасный день, увидев на праздничном торте надпись «Джесси-29», я поняла, что к этим годам человек должен уже чего-то достичь. В общем-то в двадцать пять можно вести себя так же, как и в двадцать один. В двадцать семь уже слышишь бодрые шуточки: мол, в тридцать лет жизнь только начинается. Но в двадцать девять понимаешь, что все это ложь, и если ты по-прежнему работаешь, к примеру, всего лишь продавцом, то люди начинают бросать на тебя недоуменные взгляды, которые остается только принять к сведению и забыть. Но тут-то и обнаруживается, что это золотое правило не всегда срабатывает.

«Ну и что с того?» – утешала я себя. Открыть свое дело, как Тарин, я не могла. Да, я неплохо разбираюсь в дизайне помещений, но на этом много не заработаешь. Я и так едва успеваю гасить студенческие кредиты. Что ж, впереди у меня еще уйма времени.

Тарин Таппинг принадлежала к элите. Она окончила частную школу, где учились отпрыски аристократических фамилий: Вон дер Паттон, Робидо и все в таком духе. По слухам, ее предки прибыли в Америку в числе первых переселенцев на корабле «Мейфлауэр», но готова биться об заклад, что все это вранье. Она была тоненькой, как золоченый браслет-цепочка; прямые светлые волосы спускались чуть ниже острых лопаток. Тарин одевалась так, как принято у лос-анджелесских сливок общества: сшитые на заказ синие джинсы, остроносые туфли и дорогой полупрозрачный топик, чаще всего шелковый. Прореха между передними зубами придавала ей сходство с симпатичной белочкой – так мне показалось на первом собеседовании. Со временем эта дырка между зубами обретала все более хищные очертания, и вскоре я начала сравнивать Тарин с гигантским хорьком. Для Тарин лавка служила ярмаркой тщеславия. Мне почти не поручали стоящей работы – так, разные мелочи, а ничегонеделание еще никому не приносило славы.

Следующие несколько дней я только и делала, что бегала в больницу и «принимала к сведению» сообщения Тарин, тон которых становился все более раздражительным. То ли она не догадывалась, насколько тяжело состояние Сесил, то ли ей было плевать. Я всегда подозревала, что вместо сердца у нее вишневая косточка.

Пи-ип.

– Это Тарин. Знаю, ты сейчас переживаешь стресс, но если я не дождусь от тебя коллажей-настроений до Рождества, произойдет что-то страшное.

Пи-ип.

– Встреча назначена через две недели. Надеюсь, ты не забыла о Лиззи Биггенз?! Ты должна понимать, что мне просто позарез нужны эти коллажи. Я сижу на телефоне. Будь добра, перезвони мне в течение часа.

Пи-ип.

– Какого черта, Джесси?!

Пи-ип,

Коллажи-настроения, составленные из образчиков ткани, мазков краски и воодушевляющих снимков, должны были ассоциироваться с предлагаемым нами оформлением помещений и готовились для потенциального клиента. Лиззи работала администратором художественной студии и подумывала поручить «Золотой клетке» разработку дизайна интерьера для своей новой резиденции на тихоокеанских береговых скалах. На первом собеседовании Биггенз заявила, что ей нужно, чтобы дом получился «оригинальным, единственным в своем роде и неповторимым». Видимо, она мечтала вселить благоговейный ужас в сердце каждого агента, посему вела переговоры с тремя декораторами. Тот, кому будет поручена эта работа, получит прекрасные отзывы, и раскрутка на несколько лет вперед ему гарантирована. А ведь нужно еще учесть связи Биггенз: ее новый дом стопроцентно попадет на обложку глянцевого журнала дизайна. Тарин превыше всегоценила деньги и положение в обществе. Она спала и видела, как бы заполучить заказ от Биггенз.

Словом, совсем свихнулась от предвкушения шумного успеха.

– Джесси, у меня для тебя сюрприз, – прощебетала Тарин, оттащив меня в угол после первой беседы с клиенткой, и сообщила, что я могу начать работу над коллажем-настроением, который мы покажем Биггенз где-то между Рождеством и Новым годом. Причем сказано это было с таким апломбом, словно она делала мне большое одолжение.

Конечный срок, к которому должна была быть готова работа, приходился чуть ли не на свадьбу Сесил, не говоря уже о зимних праздниках, но, если честно, мне впервые представилась такая замечательная возможность проявить себя. Просьба Тарин мне даже польстила. Я спросила, смогу ли я включить фотографии резиденции Биггенз в свое портфолио (при условии, что «Золотая клетка» получит эту работу), но Тарин лишь отмахнулась: не время сейчас об этом.

– Добавь вкрапления текстуры, у тебя это так хорошо получается, – сказала она. – Знаешь, если ты возьмешься за ум, то когда-нибудь станешь гением цветовых решений.

Никогда не думала, что буду работать под начатом такой женщины, как Тарин. Я приехала в Колорадо с твердым намерением стать художницей. Необязательно известной (мне не хватало импульсивности, и я не умела шокировать массы, а от гениев ждут именно этого), обыкновенной художницей, чьи картины выставляются в галереях, а иногда даже продаются. В то время я как дурочка была влюблена в натюрморты. Думаю, натюрморты мне нравились именно потому, что в моей жизни все шло наперекосяк, не хватало порядка и организованности: разведенные родители; мать-писательница, которой все равно, что строчить, лишь бы платили; Лос-Анджелес в бурные восьмидесятые и т.д., и т.п. Я была убеждена, что интересен любой предмет, будь то учебники из моего школьного шкафчика или мамино снотворное в блестящей фольге, нужно только уметь наделить вещи значением. Может, это покажется наивным, но в средней школе я полюбила рассматривать узоры на капотах разрисованных машин, припаркованных поблизости, и наше джакузи, которое располагалось в дальних комнатах. (Однажды я застукала там мать с каким-то мужиком. Больше я его никогда не видела, да и она, похоже, тоже.) Миссис Колдеруэлл разрешала мне обедать у себя в классе. Я жевала зачерствевшие бутерброды из школьной столовой, а она подпитывала мои честолюбивые мечты. Мы с ней обсуждали мои картины. Она в деталях разбирала каждое мое творение, высказывала отдельные замечания и искренне хвалила.

– Очень интересный рисунок, – например, говорила она, отступив назад, так что слышно было, как бряцают ее бусы, и разглядывая мое последнее полотно, на котором маслом был изображен мертвый попугай нашей соседки. – Ты подняла очень серьезную тему. Удобства становятся главными жизненными ценностями. Только подумай, Джесси: мать-земля недовольна тем, как мы живем, и начинает выказывать свое осуждение. Это ты хотела передать в своей картине, не так ли?

– Типа того, – бормотала я.

– Возможно, стоит добавить сюда образ целительной энергии, – предлагала миссис Колдеруэлл. – Продумай еще раз цвета, освещение. Найди баланс. Поняла?..

Как ни странно, иногда я и вправду понимала, что она имеет в виду.

Я с нетерпением ждала второго учебного полугодия, чтобы попасть в художественный класс Марины Флук. Я была наслышана о ее гениальности – одна из ее картин в 1992 году даже попала на биеннале Уитни, а другие ее работы украшали галереи таких городов, как Финикс, Портленд и Денвер. Это произвело на меня огромное впечатление.

На первое занятие студентам было велено принести портфолио. Помню, Флук очень заинтересовалась студентом по имени Роджер Копловиц, который додумался изобразить на пластиковых продуктовых пакетах план фашистского концентрационного лагеря. Профессор Флук обходила класс, шлепая сандалиями по заляпанному краской бетонному полу, и оттягивала высокий воротник своего черного свитера, который сливался с ее волосами цвета воронова крыла: сразу не поймешь, где кончается ее шевелюра, а где начинается свитер. Я думала, что ей понравится моя работа, понравилась же ей задумка Роджера, в которой явно прослеживались элементы массовой культуры!

Добравшись до моего портфолио, Флук перелистала пару страниц, затем нарочито мягко положила мне руку на плечо и сказала:

– Некоторые из нас уже вплотную подошли к пониманию истинного искусства, другим же еще предстоит долгий путь. Но не волнуйся. – Она похлопала меня по плечу. – Я сделаю из тебя настоящего художника.

Я советовалась с Флук по поводу каждой новой картины в надежде, что обрету уверенность и дерзость, столь необходимые истинному мастеру. Но чем больше я спрашивала, тем больше вопросов у меня возникало. Чем сильнее старалась я ей угодить, тем большее раздражение вызывали у нее мои работы.

– Нет! – вскричала она как-то раз, когда я старательно вырисовывала гениталии на обнаженной мужской фигуре. – Если ты не чувствуешь страсти к тому, что рисуешь, – класс, внимание сюда! – если ты не испытываешь страсти к пенису, то не рисуй его. Просто, – она выхватила у меня карандаш и замазала яичко, которое я тщательно штриховала целых полчаса, – затемни его, и все дела!

– Эта твоя Флук – бездарность и стерва, каких мало, – высказалась Брин, когда мы вечером встретились в студенческом кафе «Синк». – Не верь ей, Джесси. Кто-кто, а уж ты-то питаешь чрезвычайную страсть к пенису.

Сесил кивнула, сверкнула зелеными глазами и протянула мне кусок пиццы.

– Не слушай ее, Джесс. Она сама не знает, что мелет. Брин предложила узнать у администратора, можно ли

бросить этот курс и взять его в следующем семестре, когда живопись будет вести другой преподаватель.

– Ты что, предлагаешь ей сдаться? – возмутилась Сесил и уронила свой кусок пиццы на тарелку, заставив обернуться пару воздыхателей за соседним столиком. – Ни в коем случае! Послушай меня, Джесси: не вздумай доставить этой ведьме такое удовольствие. Лучше уж получить за рисунок двойку.

Я пребывала в нерешительности.

– Я хочу разобраться в себе, – сказала я. – Не знаю, что и делать. Скоро я возненавижу живопись столь же люто, как ненавидела раньше все остальные предметы. Что же делать? Как прикажете взглянуть на пенис другими глазами?

Брин с Сесил переглянулись и разом выпалили:

– Займись полевыми исследованиями! – И дружно расхохотались.

Я запустила в них сосиской по-итальянски, но они вовремя пригнулись.

За итоговую работу надо было получить не менее восьмидесяти баллов по стобалльной шкале, потому что, как любила повторять Флук, «в искусстве нет места посредственности». Денно и нощно я шевелила извилинами, пытаясь что-то придумать. Нужно, чтобы мой проект нес глубокий смысл, заключал в себе некое послание... Я мечтала: вот я получаю высший балл. И представляла, что будет, если я получу неуд. Если мне влепят неуд, я брошу рисовать, потому что художник должен иметь собственное видение мира и совершенствоваться, невзирая на критику... То есть благодаря критике. Так по крайней мере утверждали начинающие живописцы из нашей группы, когда мы жевали на «пятачке» бутерброды и беседовали на тему искусства.

За четыре недели до сдачи итоговой работы у меня родилась идея. На этот раз я не стала советоваться с Флук. Я создам кукольный домик – самый что ни на есть настоящий кукольный домик, – моделью для которого послужит сгоревший незадолго до этого дом в Боулдере. В огне погибла семья. Меня очень взволновали газетные статьи, возможно, потому что в доме заживо сгорели мать, отец, сын, немного похожий на Генри, и дочь, которая, как мне казалось, слегка смахивала на меня. Я решила досконально воссоздать их жилище: книги, мебель, игрушки, – все, как было до пожара. Выклянчив у родителей деньги, я зачастила в магазин игрушек, расположенный в южной части города. Миниатюрные предметы интерьера стоили недешево, но мне хотелось воссоздать обстановку в мельчайших подробностях, так, чтобы защемило сердце. Обставляя комнаты в картонном домике, я учитывала планировку и ракурс, а в конце немного передвинула вещи, чтобы создать впечатление беспорядка, тошнотворное предчувствие грядущей беды.

Сесил часто приходила смотреть, как я работаю над проектом. Она обсуждала со мной мой замысел, иногда приносила бутерброд или бутылку кока-колы. Когда модель дома была готова, я начала писать с нее картины, по одной комнате в день. Я дотошно воспроизводила каждую мелочь. Мне было интересно, выйдет ли что-нибудь из моей затеи. Удивительно, но отстраненность, порожденная игрушечным масштабом, замечательно ложилась на полотно. Картины получились тревожными. Я бы даже сказала, жутковатыми. Особенно меня радовало то, что при внимательном рассмотрении – конечно, если зритель что-то смыслит в искусстве – было заметно, что картины списаны не с настоящих комнат, а с игрушечных. Я считала это своим большим достижением. В качестве последнего штриха я сожгла кукольный домик: теперь он существовал лишь на моих полотнах. Я дала своим картинам захватывающее, как мне тогда казалось, название: «Социологическое исследование № 4, в память о членах семьи Калипсо, которых тоже было четверо».

Картины даже не успели просохнуть, когда я притащила их в класс.

Флук постояла немного перед первым холстом. Перешла к следующему. Затем к третьему. К четвертому. Потом начала изучать мои методические материалы: вырезки из газет, процесс сооружения кукольного домика и его ритуальное сожжение. Она оттягивала высокий ворот свитера и жевала кисточку. Я замерла в предвкушении: сейчас она поздравит меня с тем, что я наконец-то сумела увидеть по-новому события своего детства.

– Джессика, – сказала она, подозвав меня к себе, – у меня даже слов нет. Объясни мне, пожалуйста, что побудило тебя выбрать такой сюжет? Он же совершенно лишен глубины.

Вернувшись домой, я отнесла свои картины на помойку и прислонила их к стене напротив мусорных ящиков. А на следующий день сменила отделение: перевелась на историю искусств. Выйдя из администрации, я заметила Копловица. Эта бездарность шагала по студенческому городку со своим дурацким фирменным пакетом. Он заметил меня и пригласил посмотреть комнату, которую снимал. Идти мне было некуда, к тому же любопытно было взглянуть на его нору, и я согласилась. Мы перебрали вина, обкурились марихуаны и занялись сексом на матрасе, который он бросил в углу (видимо, в надежде, что когда-нибудь поразит какую-нибудь девушку своим талантом, и она согласится с ним переспать). Наверное, мое самоуничижение имело банальную психологическую подоплеку. Психолог сказал бы так: смирившись с тем, что креативный и страстный художник из меня не получится, я решила креативно и страстно потрахаться. И последнее получилось у меня очень даже неплохо. Лучше, чем я смела надеяться.

Я не сказала Сесил, что перевожусь на другое отделение – я не перенесла бы ее разочарования и не хотела, чтобы она опять стала меня отговаривать. Наверное, она все правильно поняла, потому что больше не заводила разговоров на эту тему. Однако она решилась на безмолвный протест. Дней через десять после постыдного рандеву с Копловицем я заскочила в комнату к Сес – хотела попросить у нее карандаш для глаз, который, как она утверждала, очень мне подходил. Плакат, висевший над ее кроватью, исчез. (Это было сентиментальное черно-белое фото маленькой девочки, сжимавшей в руке розовую розу. Мрачноватый колорит портрета оживлял лишь яркий цветок, словно десяток восклицательных знаков в первом любовном послании девушки-подростка.) Теперь вместо плаката над кроватью висели все четыре мои итоговые работы. Сесил их даже в рамочки вставила. Они смотрели на меня с немым укором и напоминали о безграничной вере Сесил в меня. Она не снимала их до самого окончания университета.

 

Глава 7

Краткая передышка

В день моего выхода на работу погода стояла чудесная. Жизнь понемногу налаживалась, верилось, что все еще будет хорошо. Сесил удивительно быстро шла на поправку. Медперсонал словно специально в ее честь украшал коридоры красно-зеленой гофрированной бумагой, аппликациями, изображавшими Санта-Клауса, соломоновыми звездами из фольги. Я представляла, как врачи когда-нибудь напишут о чудесном выздоровлении Сесил в своих ученых трудах и будут обсуждать этот удивительный случай на симпозиумах, причем народу в зал набьется столько, что негде будет яблоку упасть. Сесил заговорила своим обычным голосом. Ей разрешили сидеть и есть твердую пищу. К ней понемногу возвращалась память. Она совсем не помнила аварию, но помнила, что накануне завтракала со мной и Брин. Из-за опухоли в мозговой оболочке (последствие хирургического вмешательства, как объяснила нам сестра) она иногда забывала простые вещи. Могла, например, спросить у матери:

– Как называется штука, по которой мы кому-то звоним?

– Телефон, милая, – спокойно отвечала ей как всегда безукоризненно ухоженная миссис Картер, перелистывая номер журнала «Вог».

Или Сес могла повернуться ко мне и попросить:

– Подай, пожалуйста, это... как его...

– Вазу? – спрашивала я. – Стакан? Пульт?

Как-то раз, когда я сидела с Сесил, медсестра принесла обед: цыпленка с подливкой и какие-то усохшие зеленые бобы.

– Что это? – спросила Сесил и, нахмурившись, уставилась на блюдо. Эта гримаска поразительно шла к ее выбритой голове и зеленой больничной пижаме.

– Цыпленок, – ответила я.

– А какой он на вкус?

– Милая моя! – Я не знала, смеяться мне или плакать. – Он на вкус как цыпленок.

Врачи говорили нам, что со временем память полностью восстановится. Утром Сесил позвонила из больницы и радостно сообщила, что сама сходила в туалет. Я искренне за нее порадовалась.

Со всей этой катавасией я две недели не заглядывала в «Золотую клетку». Отдых пошел мне на пользу. (Давно пора было взять отгулы: за время работы в «Золотой клетке» я забыла, что такое полноценный отпуск.) Я зашла в офис с черного хода и щелкнула выключателем. Интересно, какую свинью собирается подложить мне Таринтула сегодня? Впрочем, она появится не раньше обеда – если вообще появится. Включив местную музыкальную станцию, я приступила к работе: просмотрела счета, рассортировала заказы, договорилась о доставке новых материалов. Прислали коричневый шерстяной фетр, которым я собиралась обтянуть пару офисных стульев. Ткань цвета жеваной карамели была просто превосходна и великолепно контрастировала с белыми лакированными ножками и спинками стульев. Я расстелила материал на полу, бросила сверху малиновые подушки: красотища! Поставила рядом на столик итальянский фарфор. Карамельный, красный и синий – прекрасное сочетание. А что? Даже очень. Непременно сегодня же вечером займусь коллажами для резиденции Биггенз. «Все будет замечательно, – подумала я, – вот только бы еще Тарин угораздило упасть на что-нибудь острое!» Зазвонил телефон. На определителе высветился номер Зака. Мое сердце остановилось, но потом я вспомнила, что самое страшное уже позади.

На завтра была намечена их с Сесил свадьба, и Зак заявил, что торжество отменять не намерен. Он уже забрал из ателье костюм и хотел, чтобы мы с Брин, как только сможем, заскочили вцветочный магазин и выбрали букеты покрасивее. Он так быстро протараторил номер своей кредитной карточки, что я едва успела достать ручку из журнала записей. Дэвида он отправил за шампанским и велел еще купить яблочного сока для Сес. Лора и Чаз готовили стол. Я поинтересовалась у Зака, не навредит ли это Сесил. Он ответил, что нет – он советовался с лечащими врачами, а медсестры, узнав, что готовится свадьба, пришли в бурный восторг. Сесил стала их любимой пациенткой. Зак объяснил мне, что вчетыре часа их обвенчает какой-то суперский священник из больницы – Сесил за глаза называла его «святой отец Деньги-на-ветер», – и еще Зак пригласил скрипача: он будет играть свадебный марш. Сейчас Зак направлялся в какой-то магазин за свадебным тортом, а потом – прямиком к ничего не подозревающей Сесил.

– Я куплю самый здоровенный и страшенный торт, какой только у них найдется, – пообещал Зак. – Я женюсь! Женюсь!

Я сказала Заку, что на такого мужчину, как он, должны равняться все остальные. И ничуть не слукавила. -

На следующий день мы с Брин заявились в палату Сесил в ярко-зеленых платьях. При виде наших нарядов ее разобрал смех.

– Какие вы забавные! – Она восторженно захлопала в ладоши, словно мы отмочили невесть какой прикол. – Только зачем вы их сейчас нацепили? Поберегли бы до свадьбы!

– Уж не забыла ли ты, какой сегодня день? – спросила Брин, протягивая Сесил букет.

– Подождите. – Сесил взяла цветы. – Вы что, серьезно? – Она прижала руки к лицу. – Прямо сейчас?

Мы с Брин кивнули.

– Джесси? – Брин протянула руку.

Я подала ей косметичку, и она вывалила ее содержимое на постель Сесил.

– По-моему, образ скромной невесты будет в самый раз – персиковый румянец и чуть-чуть золотых теней. А ты как считаешь, Джесс?

– Полностью согласна. И еще блеск для губ.

– О Господи! – воскликнула Сесил. – Боже ты мой! В этот миг в палату вошли шаферы: Лора (вообще-то

шафер – не женская роль, но они с Заком были закадычными приятелями) и Дэвид. На обоих были одинаковые костюмы, только Лора надела под пиджак кружевную блузку и сразу стала похожа на сексапильную секретаршу.

Парня Лоры, Чаза, нарядили цветочницей. Его каштановые лохмы украшал венок, а из-под пиджака виднелась яркая футболка. Он забрасывал нас лепестками цветов из корзины.

– Все-таки фотосессии не прошли для меня даром, – подмигнул он нам. – Что-что, а цветами швыряться я умею.

– Ну-ка подойдите сюда, ребята, я почти закончила. – Брин наложила на щеки Сесил еще немного румян. Сейчас Сес была настоящей красавицей. Несмотря на то что у нее выбрили полголовы, выглядела она просто великолепно. – Ну вот: именно то, что надо.

– Погодите! – смеялась Сесил, в то время как я пыталась нацепить на нее вуаль. – Подожди, подожди!

– Чего ждать-то? – торопила я. – Скоро сюда ворвутся медсестры и начнут закидывать вас рисом.

Брин подала условный знак, и в палату вошел «святой отец Деньги-на-ветер». Он встал у края постели и спросил, готова ли Сес к церемонии.

– Господи, да! Простите, святой отец, я хотела сказать: да, конечно. Вот черт!

Святой отец улыбнулся: он все понимал. Из-за двери донеслись аккорды свадебного марша, который кто-то наигрывал на скрипке.

– Неужели Патрик? – воскликнула Сес. В палату вошел ее коллега-скрипач.

– Привет, принцесса, – сказал он.

Следом появился Зак, старательно вышагивая в такт музыке. Он поправил вуаль, которую уронила Сесил.

– О Господи! – Сес охала, смеялась, плакала и энергично размахивала руками, словно сушила лак. – Простите, святой отец. Боже мой, Боже мой! Мамочки! Это ж надо! Ой-ей-ей...

Зак залез к ней на постель, а священник делал вид, что внимательно рассматривает температурный график Сесил: он понимал, что нужно дать нам время отсмеяться как следует и утереть слезы. Только тогда он начал зачитывать клятву:

– Возлюбленные мои, сегодня мы собрались здесь, чтобы...

Из своего угла я наблюдала, как Сесил и Зак поклялись друг другу в любви до гроба. Зак осторожно поцеловал руку Сесил, а потом нежно чмокнул в щеку. Она тоже наградила его поцелуем: они словно бы обменялись тайным посланием, истинный смысл которого был от нас скрыт. Так целуются те, кто осознал цену и радость жизни. Меня ни разу так не целовали. Да я этого и не хотела: страшно даже вспомнить, сколько этим новобрачным пришлось вынести за последние две недели!

– А теперь, кто хочет шампанского? – Зак размахивал бутылкой «Вдовы Клико», которое мы охлаждали в ночном горшке.

Я пила, пока у меня не начал заплетаться язык. Сесил выпила свой яблочный сок, потом зашла в душ (самое удаленное место в палате) и бросила оттуда свой букет. Его поймала симпатичная сестра по имени Кармен Лопес. Даже Дэвид, не любивший открыто проявлять свои чувства, отправился в ванную за бумажным платком. Сесил улыбнулась мне, и я послала ей воздушный поцелуй.

А два дня спустя Сесил умерла во сне.