К утру мальчику стало легче. Бренда выглядела строгой в своем темно-синем платье, с туго затянутыми в пучок волосами. Поль утомленно взглянул на нее и медленно поднялся с кресла.

– Устали? – спросила она, увидев, как он зевнул.

Щенок тоже лениво выбрался из-под кровати.

– Я и представить себе не мог, что ночь может длиться так долго.

Они посмотрели на мальчика. При утреннем свете лицо его казалось не таким серым, к тому же он перестал метаться. Бренда измерила ему температуру.

– Без изменений, – сказала она. – Сейчас не стоит его беспокоить. Умою его после завтрака. А вы, если хотите, можете принять душ, ванная комната вот здесь. Ваша одежда просохла, висит возле двери в ванную.

Поль с грустью рассматривал старую колонку, потерявшие цвет железные трубы, ржавую полоску на дне ванны. Должно быть, это так называемый дровяной водонагреватель, думал он, но вот беда, – чтобы его разжечь, нужны щепки и бумага, а ничего этого под рукой нет. Он отвернул кран, и холодная вода стала сильно хлестать его тело. Он почувствовал, что это придает ему силы, вселяет энергию и бодрость. Он знал, что слишком долго наслаждается ванной, что вылил чересчур много пресной воды. Но разве стоит об этом думать, если бак во дворе переполнен, а дожди льют, не переставая.

Поль взял безопасную бритву с полки, вставил новое лезвие из наполовину использованной пачки. Раньше он всегда пользовался электрической бритвой, даже в машине. Намылив лицо, он осторожно прикоснулся к коже и был удивлен, насколько мягко и ровно бреет лезвие. Такой бритвой он пользовался только в джунглях, и теперь память снова возвратила его к тем дням. Как фантастически настойчиво даже в военных условиях заботились они о своей внешности, хотя через десять минут после бритья, попав в заросли, уже обливались потом, сбегавшим по гладко выбритой коже, были в кровь искусаны комарами, и шляпы цвета хаки с обвислыми полями болтались на них, словно на огородных пугалах.

Когда, наконец, Поль вышел из ванной в смятой, но теплой и сухой одежде, он почувствовал аппетитный запах жареного бекона, услышал, как свистит, закипая, чайник.

Он посмотрел на примитивный тостер на примусе и подумал об огромной разнице, которая была между этой кухней и оборудованными по последнему слову техники кухнями его матери и его жены. Но действительно ли в этих модерновых кухнях готовили лучше, чем здесь? Нет. Люди на любом этапе развития прекрасно управлялись с приготовлением пищи. Ни один вьетнамец, промелькнуло у него в голове, ни за какие блага не променял бы кухню своей матери на американскую.

Свобода и цивилизация заключались вовсе не в ультрасовременных кухнях, голливудских ванных комнатах и сверхскоростных автомобилях. И эта цивилизация для вьетнамцев оборачивалась совсем иной стороной. Для них она связывалась со сверхзвуковыми истребителями, орудиями разрушения их деревень, с угоном близких из древних привычных хижин в стратегические поселки, напоминавшие собой концентрационные лагеря. Но он мог бы поклясться, что ни один вьетнамец, будь то взрослый или ребенок, вроде Пак То, никогда по собственной воле не променял бы свою родину на все блага так называемой цивилизации Запада. Они считали австралийцев и янки искусно обученными разрушителями.

Поль намазал маслом поджаренные кусочки хлеба, налил в тарелку с кашей консервированных сливок, а в чай сгущенного молока. От яичницы с беконом шел дразнящий запах.

– Жаль, что нет свежего молока, – сказала Бренда и осеклась.

Поль прочитал в ее глазах сознание той же вины, под тяжестью которой жил он сам.

Бренда решила все же вымыть мальчика, пока Поль еще не ушел и мог ей помочь.

Не только личная трагедия да жизненный опыт выковали в Бренде такую холодную, беспристрастную медсестру. Она делала все, что было в ее силах, и для матери, и для отца. И всегда за внешним спокойствием и твердостью в душе ее скрывалось негодование против жестокости и несправедливости жизни. Теперь к этому чувству прибавилось сознание беспомощности, переносить которое было куда труднее, и вины перед беззащитным ребенком, хотя он и не был для нее так близок, как родители. По отношению к ребенку она считала себя просто сиделкой, хотя и желала не только честно выполнить свой долг, но и умиротворить и успокоить угрызения собственной совести.

Чувство вины перед другими поддерживало в ней жизнь, как не поддерживали ее ни страдания, ни потеря близких людей. Способны ли люди осознавать вину еще до того, когда бывает поздно что-то исправить, часто думала она.

– Итак, до вечера, до половины десятого, – вдруг сказала Бренда решительно и властно, глядя прямо в лицо Полю и протягивая ему сверток. – Здесь кое-что вам на обед. Поужинаем вместе, когда вы придете сюда.

Он быстрым шагом прошел до Головы Дьявола, спустился к своей машине, забрался в спальный мешок и тут же уснул.