Джой так и застыла на пороге столовой, где суетились Шарлотта, Эльза и Герта, готовя импровизированное пиршество, которое казалось при данных обстоятельствах столь же неуместным, как если бы пировали на похоронах. Положив руку на руку Стивена, отец улыбался с видом человека, предвкушавшего полную победу. В столовую вошла мать, она привела с собой Энн. Впервые после их приезда отец, с трудом обойдя стол, подал матери стул и подождал, пока она не села.

В торжественной и высокопарной форме Берта приказала Эльзе поставить еще два прибора. Не зная чем угодить ей, она приказала Герте принести для Энн подушечку на стул.

Джой почувствовала, как у нее закружилась голова, когда отец приказал Стивену занять почетное место. «Садись сюда, сын мой!», а ей он указал на место по левую руку от себя.

– Приятно, когда вся семья в полном сборе, – сказал он, опускаясь в кресло; и Джой, к своему удивлению, обнаружила, что поняла каждое его слово.

Отец дал знак Гессу; тот вышел из комнаты и вернулся с бутылкой шампанского.

– Ну что ж, будем праздновать! Я приберег эту бутылку для своего дня рождения. В прошлом месяце Хорст привез ее из Мадрида.

– Принесите богемские бокалы, – приказала Берта. – Схватив Джой за руку, она воскликнула: – О, если бы вы только знали, какое счастье вы нам сегодня доставили! Как только Стивен сказал нам о своем решении, я тотчас же позвонила Хорсту; он в таком же восторге, как и мы. Если бы не служебные дела, он приехал бы домой к обеду.

– Ja, ja! – сказал отец, с гордостью посмотрев на портрет своего отца. – Сначала вернулся Хорст, а теперь и мой младший сын.

Дрожь пробежала по спине Джой от такой необъяснимой восторженности, и она ждала, что скоро найдет разгадку всего происходящего.

Ганс разлил шампанское в богемские бокалы, такие тонкие, что казалось невероятным, как выгравированные на них вензеля не сломали хрусталь. По просьбе Энн Гесс налил ложечку ликера в ее бокал.

Атмосфера была праздничной, праздничной до предела, насыщенной лихорадочным возбуждением, причины которого были ей неизвестны.

Отец провозгласил тост. Джой показалось, что она не поняла слов, но Берта, перегнувшись через стол, бойко перевела ей:

– Отец провозгласил тост «За долгие годы общего счастья».

Слова эти, как бомба, взорвались в мозгу Джой. Совсем сбитая с толку, она поймала улыбку Стивена. Так, значит, вот это и есть та последняя ложь. Он сказал им, что они остаются. И она улыбнулась в ответ на его улыбку, на улыбку Ганса, на улыбку матери, и за всем этим она увидела паспорта в кармане Стивена, билеты Ганса, а наверху, на кровати, свой дорожный мешок, где были спрятаны драгоценности. Она как-то истерически рассмеялась. Затем, улыбнувшись отцу, с деланной приветливостью сказала на своем корявом немецком:

– За долгие годы общего счастья!

Стивен поднялся с места и чокнулся с матерью, с отцом, который потянулся к нему со своим бокалом, и на его лице появилось то самое выражение, которое Джой подметила у него в аэропорте в день их приезда.

Шампанское искрилось в богемском хрустале.

Джой подняла свой бокал, спазмы душили ее, она боялась, что не сможет сделать ни одного глотка. И как она была счастлива, когда пузырьки шампанского ударили Энн в нос и она, фыркая, вызвав тем общий хохот, подняла вверх свою мордочку.

Внешне это был самый веселый обед, какой когда-либо бывал в этом доме. Казалось, ложь Стивена сняла со всех тяжесть. Берта рассыпалась в любезностях перед каждым по очереди, время от времени поглядывая на Ганса, сидевшего против нее, и в ее взгляде была такая мольба, словно она просила его оказать ей хоть немного внимания. Но он даже не посмотрел на нее, чокнувшись с одной лишь бабушкой.

Берта испытующе посмотрела на Джой.

– Услыхав от мамы, что вы собираетесь к тетушке Гедвиге, я предложила отцу уступить вам лимузин, а самому поехать на завод на другой машине. Лимузин у нас самый вместительный.

Отец кивнул головой.

– Я закажу для вас новую машину. Мы сможем через неделю получить ее. Завтра ты должен поехать и сам выбрать ту, которая тебе больше понравится.

Берта шепнула что-то ему на ухо, и он поспешно добавил:

– Разумеется, и вы, Джой.

«О боже, – молилась Джой, – сделай так, чтобы они замолчали. Я не в силах этого вынести!»

Словно через какую-то завесу, до нее донесся голос матери.

– Возьмите с собой пальто, Джой. Октябрь в Берлине может быть предательским.

– А у меня есть хорошенькое синее пальтишко, – объявила Энн, – и на нем глушители!

Все за столом так и покатились со смеху. У Энн было столько словечек, не поддающихся переводу.

– Ja, ja, – закивал головой отец, услышав перевод Берты, так и исходившей родственной теплотой, обжигавшей душу Джой.

– Отец желает, чтобы мы поехали заказать вам меховое манто до наступления холодов. Он хочет преподнести вам шубку заблаговременно; это будет вам рождественский подарок от него.

– Как ты предупредителен, Эрнест, – и мать ласково посмотрела на него. – А какой мех предпочли бы вы, дорогая?

Джой что-то пролепетала, не думая.

– По-моему, котик или белку, – горячо рекомендовала Берта. – Вы такая изящная. Невольно позавидуешь!

– Нет! – Нахмурилась мать. – Это не для Джой. Такие меха слишком просты. При ее фигуре она, конечно, может носить все, но вот поэтому-то мы и должны выбрать для нее что-нибудь элегантное.

– Купите ей норку, – неожиданно вмешался Ганс. – На Курфюрстендамм продается платиновая норка, она точно создана для нее. А что скажешь ты, Стивен?

– Голосую за норку! – И Стивен громко рассмеялся. – Норку и только норку! Я всю жизнь только и мечтал купить жене норковую шубку. Разве не так? И вдруг она сваливается прямо вам в руки!

Джой почувствовала, что губы у нее растягиваются в уродливую гримасу, и произнесла «Fabelhaft!», растягивая «fa» с наигранным восторгом.

– Но к норке нужны бриллианты, – настаивала Берта. – Mutti, Liebchen, у тебя роскошные бриллианты, и я уверена, ты на них даже не смотришь. Как ты думаешь, не вставить ли некоторые из них в новую оправу?

При слове «бриллианты» мороз пробежал по спине Джой. Но она скромно улыбнулась, как подобает женщине, которую осыпают дарами сверх ее ожидания.

– Прекрасная мысль! – согласилась мать. – Ведь действительно бриллиантов хватит для вас обеих. Но надо спросить отца.

– О, Mutti! – Берта даже задохнулась от восторга и перевела отцу.

– Ja, ja, – энергично закивал он головой.

– Норка да в придачу бриллианты! Уф! – Стивен свистнул.

У Джой внутри все перевернулось, она боялась, что ее стошнит от этой пародии на семейную любовь, разыгранную перед ней.

Бежать! Бежать как можно скорее. Отряхнуть со своих ног пыль этого проклятого дома. Это все, о чем она мечтает. Но мучить старика разгадкой этой бессмысленной шарады? Нет! Это жестоко, и все ее существо восставало против этой жестокости. Лгать вынужденно уже само по себе плохо, но обращать эту ложь в какую-то садистскую игру, которая станет пыткой, как только правда выйдет наружу. Нет!

Отец наклонился к ней, медленно, с трудом выговаривая английские слова:

– Стесь неподалек ест нови schones Haus. Фосмошно, зафтра ми путем на него посмотреть.

Она машинально кивнула головой.

– А больши дом, когта путет иметь сын, – и он пожал ей руку, хохотнув.

Джой тоже хохотнула, и этот смешок отозвался грохотом смерти в ее горле.

Старик откинулся на спинку стула, поглядел на портрет своего отца, прошептал: «Das Blut, das Blut!»

Das Blut! Это слово упало в ее мозг, как кощунственное заклинание. Не скажи он этого, она всю жизнь испытывала бы стыд за эту последнюю, ненавистную ей ложь. Но слово вызвало в ее воображении цепную реакцию; дары, которые ей подносили, были оплачены кровью, – кровью многих человеческих существ. Кровью Юлианы, кровью Брунгильды, кровью профессора, кровью безыменных, безликих мертвецов, которым не было числа!

Она стала рассуждать хладнокровно, как подобает судье, когда он выносит приговор. Тут, в этой комнате, сентиментальный старик, взирая на портрет своего отца, шепчет: «Кровь». А там, наверху, в сердце этого дома члены этой семьи молятся «За жрецов, проливающих кровь, кровь, кровь… За жрецов, которые убивают».

Отец подал знак, что обед окончен, она спокойно встала из-за стола, как судья, вынесший приговор, покидает зал суда.

Дедовские часы пробили половину второго. «Еще один час», – сказала она про себя и всем существом ощутила облегчение.

– Пусть Эльза немедленно подаст кофе, и, пожалуйста, отнесите вниз мои вещи, – сказала Шарлотте мать. Она окинула всех спокойным взглядом: – Если мы собираемся ехать, то нужно торопиться, пока греет солнышко.

Стивен и Ганс взяли мать под руки, и она медленно прошла в гостиную.

Отец, неловко поддерживая Джой под локоть, провел ее до гостиной, что-то бормоча себе под нос.

И сейчас, когда Джой в последний раз проходила по этим комнатам, все вокруг приобретало для нее новую значимость. За дверьми библиотеки, она знала, хранится семейная библия, в которую никогда не запишут имя ее будущего сына. Глаза прадеда неотступно следили за каждым членом этой семьи, стремясь подчинить каждого из них воле фон Мюллеров, которая довлела над этим домом целое столетие. Каждого, но не Стивена и Ганса. Может быть, его глаза сверлили им спину, когда они проходили мимо него, но он, и такие, как он, повержены в прах, и победили их те, которых они презирали, как слабых.

– Эльза, поставьте кофе на столик возле моего кресла, – весело сказала мать. – Сегодня я чувствую себя хорошо и буду разливать кофе сама.

– Gut, gut. – Отец сидел, подавшись вперед, в кресле, положив руки на колени, как до него сидели, конечно, и его отец и дед.

– Вот чудесно! – изливалась Берта. – Нет слов, как я счастлива, что ты хорошо себя чувствуешь! – И она засмеялась деланным смехом, а меж тем в ее глазах было смутное беспокойство.

Джой так сильно сжимала пальцы, что ногти врезались в ладонь, и самообладание матери ее восхищало. Как спокойно разливала она кофе!

– Со сливками, Джой?

Она молча кивнула, мысленно шепча: «О боже! Только бы Берта ничего не заметила».

– Пожалуйста, передай ей чашку, Ганс.

– А тебе, Эрнест, черный с двумя кусками сахара?

– Ja, ja, – закудахтал отец.

– А ну-ка, Энн, передай чашку дедушке.

Осторожно взяв чашку с блюдечком, Энн медленно прошла по ковру.

– Отлично, отлично! – одобрил отец, вылив с блюдца расплеснутый кофе. – Видишь, я говорю по-английски.

Энн от восторга захлопала в ладоши. – Und ich spreche deutsch, – сказала она.

Часы пробили без четверти два. Джой проглотила кофе, обжигая рот. «Держи себя в руках. Бери пример с матери, Стивена, Ганса», – убеждала она себя.

Мать посмотрела на свои ручные часы.

– Без десяти два. Поднимитесь наверх, Джой, возьмите свои вещи. Если в два часа мы не выедем, позже ехать не имеет смысла.

Джой вскочила. Слишком поспешно. Слишком явно. Вслед за ней встала Берта, воскликнув:

– Позвольте, дорогая, я принесу ваши вещи.

Они столкнулись в дверях. Джой подумала: «А что, если Берта услышит, как колотится ее сердце?» Мысленно она представила, как Берта поднимает чересчур тяжелую сумку. У нее закружилась голова, и она подумала: «Я упаду в обморок».

Откуда-то издалека до нее донесся спокойный, неторопливый голос матери.

– Джой, моя дорогая, лучше знает, что ей взять с собой. А ты отведи Энн в туалетную комнату вымыть руки. После ананаса они такие липкие.

Под влиянием царившей вокруг нее предупредительности Энн сама разрешила вопрос, схватив Берту за руку своей рукой, неважно, была ли она липкой или нет.

Джой взбежала наверх по лестнице, схватила свое пальто и пальто Энн, прикрыв ими зияющее отверстие своей сумки, на дне которой лежали бриллианты.

Сбегая с лестницы, Джой увидела мать, выходившую из гостиной рядом с отцом, что-то заботливо говорившего ей.

– Нет, я не устала, – сказала мать по-немецки Берте, помогавшей ей надеть пальто, и тут же суетилась Шарлотта с ее сумкой и шляпой в руках. – Доктор советует мне побольше быть на свежем воздухе.

– Застегнись хорошенько, mein Liebchen, чтобы не простудиться, – обратилась она к Энн, когда Джой, схватив девочку за руку, сбегала вниз по лестнице.

Энн уселась на заднее сиденье машины, Джой следом за ней, сердце у нее так колотилось, что казалось, вот-вот она задохнется. Стивен и Ганс все еще стояли с матерью на террасе, и Джой закусила губу, чтобы не крикнуть им: «Поторопитесь!»

Часы пробили два.

– Ну, едемте! – весело крикнула мать. И, взяв Стивена и Ганса, сказала: – Пойдемте, я всех задерживаю.

Спокойно, неторопливо села в машину рядом с Джой, а Джой про себя молилась: «Боже, помоги мне выдержать все это». Возле машины очутилась Берта; сунув в окошко шаль, она сказала: – Возьмите с собой мою норвежскую шаль, на случай если будет прохладно.

Наскоро поблагодарили, и машина тронулась.

Машина описала круг по дорожке, они крикнули: «Auf Wiedersehen!», и помахали группе провожавших, столпившихся возле подъезда. У ворот они оглянулись и в последний раз увидели отца, стоявшего одиноко с рукой, поднятой в прощальном жесте.

– Скорее! – заторопила мать. – Берта пошла наверх, чтобы положить паспорт обратно в портфель. И она будет звонить Хорсту.