Точно в шесть утра в среду сапожник разбудил Петтерсона. Он принес с собой термос с кофе и булочки, и они позавтракали в лодке.

Ночью моросил дождь, и день занимался пасмурный. Облака плыли низко над самыми верхушками деревьев. Ветер дул с севера. Из лесу поднимался туман.

В воздухе чувствовалась сырость. Всюду пахло торфом, тиной, мокрой древесиной и корой.

Изменились и краски местности. Озеро стало белым, а лес почти черным. Прежде сухое бесцветное шоссе стало отливать тонами темной охры, а в придорожных кюветах засветились лютики.

Но, несмотря ни на что, погода была приятная.

На ногах у сапожника были резиновые сапоги, а поверх своего рабочего комбинезона он надел старый пиджак. Он был небрит и весел.

Сапожник говорил тихо, словно боялся кого спугнуть или опасался, что их подслушают.

— Теперь отпускам конец, — говорил он. — К вечеру соберется дождь, от северного ветра добра не жди. Тем, кто еще не убрал сено, надо поторапливаться. Еще бы солнца с недельку. Рыба наверняка проснулась ночью. Эриксон вставал и слышал, как шел дождь. Это Эриксон приготовил нам кофе. Эльна еще не поднялась.

— Почему Эриксон встает так рано? — спросил Петтерсон.

— Он привык, — сказал сапожник. — Раньше крестьяне поднимались спозаранку. А теперь не выходят ил дому, пока не сойдет роса. Они теперь засиживаются по вечерам, с тех пор, как появилось телевидение. Эриксон и Эман тоже встают теперь не так рано, как прежде.

— Эман работает сегодня у Виклунда. Работать он сможет?

— Сможет. Его только не нужно подгонять, и не нужно вмешиваться в его работу. Но, понятно, тягаться с молодым он не может. Хорошо, что у Виклунда нет молодого работника. Он сам всё делает. А его мальчишка — не в счет, он — прилежный, но ему всего десять лет, так что Эман с ним справится… Вообще-то сила у него была, у нашего Эмана. Он до сих пор крепкий… А теперь, поплыли! Я сяду на весла. А ты оттолкнись… Да, силенка в свое время у Эмана была. Из-за этого он такой разбитый. У Эриксона такой силы не было, и ему с Эманом повезло.

Сапожник не спеша выводил лодку из камышей.

— Сегодня мы не поплывем прямиком через озеро, — сказал он. — Пойдем вдоль берега. Болтаться посередке при северном ветре — удовольствие маленькое… У Эриксона есть сын в Стокгольме. Кроме как на рождество, он отцу не пишет. И сюда тоже ни разу не заглядывал. У него жена из Лидинге. Наверное, он стесняется показать ей Выселки. Но у него есть машина, и мог бы он заехать поговорить с папашей часок-другой. Он — какая-то большая шишка в Стокгольме, не помню, как называется его должность… Твоя тоже постеснялась сказать, откуда она родом.

— Ты говоришь об Аните? — спросил Петтерсон. — Не думаю, что она постеснялась. Просто она, по-моему, не хочет много вспоминать. Отец отравился во время войны выхлопными газами в машине, а мать тоже умерла… Я ее не спрашивал, но она, кажется, не тоскует по дому… И потом, Анита мне не жена.

— Понятно. Вы, значит, не расписаны. Лучше не говорить об этом Эльне.

— Почему?

— Я думаю, Эльна этого не поймет. Вы, значит, не расписаны…

— Да. И до Аниты я тоже не был женат. Сейчас, как я понимаю, жениться рискованно. Вот тебе пример — Виклунд. Жена уехала от него в самый сенокос.

— Мы не скажем Эльне, что вы не расписаны?

— Лучше не говорить.

— Раньше бы вам это так просто не сошло. Хотя и в мое время всякое случалось. И тогда делали девкам детей… Раньше какой только народ здесь не шастал. Мужики, которые работали на лесопилке, и рабочие, что строили шоссе. Лихие люди! И потом еще бродяги, цыгане, говорят, что и шпионы были. У них на баб был наметанный глаз. Но всех их больше нет… Отец воспитывал нас в строгости. Эльна вряд ли поймет вас с Анитой… Бродяг в наших местах не осталось. Им пришлось прописаться во время войны, чтобы получать свои продовольственные карточки. Ну а потом навалилась на них наша бюрократия и съела.

— Никогда об этом не думал, — сказал Петтерсон. — Но, наверное, все так и было, как ты говоришь.

— Так и было, — подтвердил сапожник. — Продовольственные карточки помогли задержать весь шалый народ, и после этого общество их из своих лап не выпускало. Многие не хотели знать над собой никакой власти, но им пришлось прописаться. Это безработица в тридцатые годы выгнала народ из дому. Хотя многие бродяжили просто потому, что хотели быть вольными птицами… Я тоже хотел открыть передвижную мастерскую, но дела дома не отпустили. И на военную службу меня тоже не взяли. Тогда бы я, может, повидал свет. Один Эман у нас кое-что видел. Он служил в Лапландии во время первой мировой. Он не любит об этом вспоминать. Видно, набрался там страху. Он боялся других призывников… А я бы с удовольствием посмотрел Лапландию.

— Еще не поздно съездить.

— Может быть, не поздно, — сказал сапожник. — А может быть, и поздно.

— Ты приезжай посмотреть Стокгольм! Приедешь, остановишься у меня. Я покажу тебе город.

— Я, конечно, не поеду, — сказал сапожник, — но всё равно, спасибо за приглашение! Я знаю, что был бы в тягость. Ты бы все время спрашивал самого себя, кто это к тебе приехал? Ты бы не узнал меня в городе, да и я бы тебя там не узнал… Но все равно, за приглашение спасибо!

Сапожник подвел лодку к кольям, и они молча вытащили сети.

Рыбалку можно было считать удачной. Они поймала шесть больших окуней, с десяток плотвичек, маленькую щучку и еще одну щуку граммов на восемьсот-девятьсот.

Сапожник обрадовался. Он наслаждался рыбалкой. У него был настоящий отпуск.

— Если пройдет хороший дождь, я нарою червей, — сказал он. — У меня есть перемет крючков на сто, мы могли бы закинуть его. В озере водятся угри, и, разразись гроза, они будут клевать. Но ты, наверное, уедешь?

Петтерсон не ответил.

— Куда ты денешь плотву? — спросил он. — На еду она вряд ли годится.

— Да, она костистая. Но Эман варит ее с укропом и с солью и ест остуженную. Говорит, что вкусно… Остальное отдам кошкам.

— Разве у вас есть кошки? Я не видел.

— У нас живут две. Они не любят, когда на хуторе посторонние, и приходят только, когда мы одни. Кошки провожали меня сюда до полдороги и уже, наверное, дожидаются там. Они всегда так делают. И им всегда что-нибудь перепадает… Пошли потихоньку домой?

— Тебе надо бы назвать лодку «Ингве Фрей». Был один такой знаменитый корабль. Ты никогда про него не слышал?

— Нет, — сказал сапожник. — Не слыхал. Но, наверное, нашего Фрея назвали в честь того корабля. У Ингве Фрея скорее всего были другие имя и фамилия, но солдатам специально давали короткие клички, чтобы ими удобнее было командовать. Возьмем, к примеру, нашего Хуртига — того самого, что чесался кошкой. Настоящее его имя было Андерсон. Он хватал кошку за хвост и протаскивал ее по спине. «А не потянуть ли мне кота за хвост?» — так он говаривал… Мы в самый раз с тобой наловили рыбы. Сегодня среда, и как раз по средам два раза в месяц к нам приезжает рыбная автолавка. Они должны приехать и сегодня… Придется купить у них селедку. Нужно хотя бы для виду делать у них покупки, а то они совсем перестанут приезжать… Забери ты, Петтерсон, весь улов!

— Я возьму только щуку, что поменьше, — сказал Петтерсон. — Мы с Анитой с удовольствием попробуем рыбу из вашего озера. Озеро красивое. Оно чертовски красивое.

Сапожник медленно вел лодку вдоль берега к шоссе. Он осторожно окунал лопасти весел в воду и при каждом гребке поворачивал голову через плечо, словно к чему-то прислушивался.

— Ты что-то услышал? — спросил Петтерсон.

— Ничего, — ответил сапожник, — я ничего не услышал… В такую пасмурную погоду ты, наверное, не сможешь фотографировать?

— Освещение хорошее. Оно лучше, чем прямой солнечный свет. Ты хочешь, чтобы я сфотографировал только дома? Вы сами не хотите сняться на их фоне?

— Это было бы несправедливо по отношению к Эма-ну, — сказал сапожник. — Он же сегодня работает у Виклунда. Мы не можем фотографироваться без Эмана. Нас теперь в лесу осталось слишком мало, и мы не можем позволить себе ничего такого, что могло бы нас поссорить… А Эман — человек чувствительный. Хотя мы здесь все такие. Раньше, случалось, мы схватывались, да еще как, но теперь мы себе этого не позволяем. Нехорошо, если от тебя придет на Выселки фотография, а на ней не будет Эмана… Ты лучше сфотографируй как следует наши дома… И потом, Эриксона сейчас тоже нет дома. Он в лесу. Он хотел пройти вдоль телефонной линии, посмотреть, не зацепились ли где ветки за провода. Они с Эманом уже проделали такой обход на прошлой неделе, но Эриксон, видно, забыл об этом. А может быть, ему просто хочется сходить в лес. Теперь он ходит в лес без дробовика, а раньше всегда брал его с собой. Но, после того, как он продал скотину, Эриксон и охотиться не желает. Хотя, по правде говоря, здесь и охотиться не на что.

— Разве охота в этот сезон разрешена? — спросил Петтерсон.

— Сейчас не разрешена. Но мы никогда не обращали внимания на все эти запреты. Мы же местные, и всегда охотились совсем немного… Рыбалка да охота — дело случая… Но сегодня нам с тобой повезло. Все, как я говорил. Если и осталась рыба в озере, то только на этом северном конце. В других местах я больше одной-двух плотвичек не вылавливал… В озере осталось мало рыбы. Здесь слишком много рыбачат. Поселковые ребятишки, если они не на каникулах, как сейчас, целыми днями стоят на берегу со спиннингами. Поэтому мы и прячем весла. Они иной раз возьмут лодку, а вытянуть ее как следует на берег забудут, а потом ищи ее свищи, куда прибьет ветром. Хорошо еще, если она не застрянет в камышах. Тогда, чтобы ее вынесло на берег, нужна настоящая буря.

— И часто такое случается? — спросил Петтерсон.

— Пару раз случалось. Была у меня на озере верша, но пропала весной в прошлом году. Наверное, кто-нибудь зацепил ее спиннингом и стащил на глубину. Озеро местами очень глубокое — шесть-семь метров, да еще такой же слой ила… Тому, кто здесь утонет, не позавидуешь.

Сапожник направил лодку в заслонявшие берег камыши.

— Давай говорить потише, чтобы не разбудить твою жену! Ей, наверное, непривычно вставать в восемь утра, — вполголоса сказал сапожник. — А мы с тобой на берегу еще попьем кофе.

Лодка ткнулась в берег, и сапожник вытащил ее на сушу.

— Судно прибыло в порт. На борту все в порядке. Они допили кофе из термоса. Булочки оставили Аните.

Сапожник вынул из кармана полиэтиленовый мешок и стал укладывать в него рыбу.

— Вот так, — сказал он, — сегодня мы порыбачили в море Тиберия. Мы поймали сто пятьдесят три рыбы… И хоть много было рыбы в сетях, но не порвались сети… Вроде бы собирается дождь. Конец отпускам!.. Ты с женой тоже уедешь?

— Скорее всего, — сказал Петтерсон. — Мы все-таки устроили себе отпуск на четыре дня. И провели его хорошо.

— Ты придешь фотографировать дома?

— Приду. Мы с Анитой придем после обеда.

— Сети можно, ставить и в одиночку, если работать осторожно, — сказал сапожник. — Старики не хотят рыбачить. А Эльна запрещает мне ходить на рыбалку одному… Мне нужно чем-то занимать себя, двигаться, делать что-то, а то я сам не знаю, что с собой сделаю Без дела ты — человек конченый… Мы становимся совсем старые. Я не знаю, что с нами будет… Наверное, в один прекрасный день нас просто уволокут отсюда.

— Ну нет, сапожник, — сказал Петтерсон, — тебе еще жить да жить, пока ты не станешь таким же древним, как Ингве Фрей.

— Я над этим думал. Не считай, что я над этим не думал. Многое может случиться за тридцать лет… Мы, конечно, будем цепляться за свои дома, пока хватит сил.

Сапожник собрался домой. Он положил термос и кофейные чашки в пакет с рыбой и связал сети.

— Спасибо за помощь! — сказал он Петтерсону.

— Тебе спасибо! Ты, сапожник, не беспокойся попусту. Никто за вами сюда не явится.

— А я так думаю, что явится… Слушай, Петтерсон! Ты сегодня рыбачил со мной в море Тиберия, к истинно, истинно говорю тебе: когда ты молод, то сам опоясываешь чресла свои и идешь, куда хочешь, но, когда ты станешь старым, возденешь руки небу и другой опояшет твои чресла поясом и поведет тебя, куда ты не хочешь… Вот так. Так все и есть.