Петтерсон разбудил Аниту только в десять утра. После того как сапожник ушел к себе на Выселки, он почти два часа провел у своего фургона, вышагивая по шоссе взад и вперед. Петтерсону казалось, что он напряженно вынашивает какую-то идею, в то время как на самом деле он впал в обычную для обитателей этих лесов задумчивость.

Аните захотелось после сна искупаться, и Петтерсону пришлось вывезти ее на лодке подальше от берега. Чяесь, ничего не опасаясь, он позволил ей нырнуть в воду. Сам он не купался. Он сторожил Аниту. Каким бы красивым ни казалось Петтерсону озеро, безопасным местом он его не считал.

На обратном пути к берегу он рассказал Аните о своей утренней рыбалке с ее новозаветной моралью. Он сказал ей, что они с сапожником поднялись ни свет ни заря и поймали на завтрак щуку.

— Поедим и сфотографируем дома на Выселках, — сказал он. — А потом двинем отсюда!

— Куда?

— В Стокгольм. Сядем в машину и рванем, не оглядываясь, к улицам моего детства. В мою дорогую древнюю Бирку, где, как мы здесь выяснили, не происходит ничего… Здесь же, в деревне, происходит слишком много чего. И хоть сапожник жалуется, что на Выселках стало тихо, здешняя тишина оглушила меня… После такого удара легко разувериться в жизни. Я сделаю все, что от меня зависит, чтобы не оставаться больше одному… Я стал плохо спать. Наверное, и мне тоже придется теперь бодрствовать по ночам и слушать, как шелестят камыши над морем Тиберия… Больше на беззаботность рассчитывать нечего… Ты ни на минуту не должна оставлять меня одного, Анита! Обещай!

— Это я тебе обещаю, — засмеялась Анита. — Никогда бы не подумала, что тебя можно так расшевелить. Тебе нужна нежность, мальчик.

— Мне не нужна нежность. Было бы сочувствие.

— Да, но как только ты ступишь на мостовые, по которым гулял с маменькой, сочувствия у тебя будет хоть отбавляй. А я тебе стану не нужна.

— Ты была здесь со мной все время. Ты можешь меня понять.

— Да что с тобой стряслось? Ты подружился с деревенскими стариками и сапожником, который придумал памятник старины. Вот, кажется, и все? Правда?

— Да ничего особенного не случилось, но и того, что случилось, — достаточно.

Петтерсон пристал к берегу и как следует вытащил лодку на сушу.

— Пойду уберу весла, где они стояли. Больше по этому морю я не ездок… Это — море Тиберия… Так сказал сапожник. Ты что-нибудь слышала об этом море?

— Да.

— Мне, конечно, на все начхать… И не говори мне, что все это означает. Меня, видно, всю жизнь держали в темноте и в невежестве… Но я уже знаю, что такое косовина, и хватит того… А сейчас давай завтракать!

Петтерсон и Анита испекли маленькую щуку. Ели на открытом воздухе молча. Погода по-прежнему была пасмурная, но дождь не шел и, судя по всему, не ожидался.

— Хорошо, что нет дождя, — сказал Петтерсон. — Одной капли довольно, чтобы Виклунд заторопился. А тогда Эману будет нелегко.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю. Я все знаю, что тут творится. Я знаю здешний народ. Погода все-таки скверная. Эман не сможет отдохнуть после обеда… А отдых ему нужен… Давай соберем вещи заранее, оставим только большую камеру и штатив. Надо подать машину назад и прицепить фургон. Когда вернемся с Выселок, нам останется только сесть и поехать… Мы поедем домой. Я продам фургон. Он свою службу сослужил. Впредь мы будем останавливаться только в гостиницах и занимать номера исключительно над ресторанными залами, где играет громкая музыка… Мы не скажем старикам, что уезжаем. Они разволнуются и начнут раздаривать нам свое добро. Прощаться всегда трудно.

Петтерсон и Анита собрали вещи и прицепили к автомашине фургон. Забрав фотокамеру и штатив, Петтерсон отправился по лесной тропинке на Выселки. Анита молча пошла за ним.

На ступеньке лестницы, ведущей на застекленную веранду, сидел, поджидая их, сапожник.

Он сказал молодым людям, что Эльна уже накрыла кофе в своей горнице и что там все готово, — осталось сесть за стол. Он проводил Петтерсона и Аниту к Эльне, а сам исчез.

— Наверняка пошел за угощением, — сказал Петтерсон. — Я не смогу отказаться, Анита. Ты поведешь машину?

— Не теряйся, мальчик! Если нужно, я поведу ее всю дорогу, от начала до конца.

— Если он уж очень будет нажимать, тебе придете? еще щелкнуть их дома, — сказал Петтерсон. — Наша остановка здесь превратилась в один праздник… Что ж, пусть будет праздник!

Вернулся сапожник с угощением, которое поставил на стол. Он принес еще пачку сигарет и пепельницу.

После этого он осторожно заглянул на кухню и махнул Эльне рукой.

— Кофе с водкой хорошо идут в осеннюю, как сейчас, погоду, — сказал он.

Эльна внесла в комнату кофейник. Она была в платье и в фартуке, но босая. Эльна поклонилась, улыбнулась всем и разлила кофе по чашкам. После этого она вновь пропала на кухне.

— Эльна не сядет с нами? — спросила Анита.

— Она занимается кофе, — сказал сапожник. — Она придет и посидит с нами после третьей заварки… Я, пожалуй, пойду принесу рюмки. Мы выпьем пару рюмок кофе с водкой. Хотя вы, фру, наверное, откажетесь сейчас, посередине дня?

— Да, пожалуй, откажусь — сказала Анита. Сапожник и Петтерсон налили себе кофе с водкой.

— От Эриксона вам привет, — сказал сапожник. — Он хочет, чтобы ты сфотографировал его дом со стороны фасада. Иначе будет заметно, что он не успел подобрать разбросанное там сено. Траву косил Виклунд, и, как кажется, чуть не половину оставил на месте. Стыд один! Хорошая работа в наше время обходится слишком дорого.

— Хорошо, я сниму его дом так, что будет видно один фасад, — сказал Петтерсон.

— Выпейте кофе, фру, — предложил сапожник, — а мы нальем еще по рюмке.

Вошла Эльна, разлила кофе по чашкам и снова пропала.

— А как ты хочешь, чтобы я снял твой дом? — спросил Петтерсон.

— Тебе виднее. Снимай, как надо, только захвату мастерскую! Все-таки это в ней я зарабатывал себе на хлеб.

— Ты сам посмотришь через объектив и решишь, как снимать — сказал Петтерсон. — Я сфотографирую твой дом сколько хочешь раз. И пришлю сколько угодно снимков.

— Я за все заплачу. Ты не беспокойся! — заверил саложник.

— С деньгами уладим, — сказала Анита. — Как у вас здесь прохладно и красиво!

— У Эльны красиво, — согласился сапожник. — Эльна поддерживает здесь свой порядок. Даже я не знаю, что находится на всех этих закрытых полочках. Знаю только, что лежит сверху в сундуке. Я держу в нем кое-какие свои вещи.

Снова вошла с кофейником Эльна и налила всем кофе. На этот раз она пришла со своей чашкой и с подносом, на который поставила кофейник.

Сапожник передал бутылку Петтерсону, и тот налил себе еще рюмку водки с кофе. То же проделал сапожник.

— Может быть, у Эльны есть какие-нибудь пожелания? Я говорю о фотографиях, — сказала Анита.

— Фру спрашивает, какие ты хочешь фотокарточки? — выкрикнул сапожник.

— Я не знаю, — сказала Эльна. — Хочу только, чтобы меня на них не было. Я не хочу фотографироваться одна.

— Не бойся! — выкрикнул сапожник. — Сама загляни в фотоаппарат, если ему не веришь!

Эльна покраснела.

Она налила всем еще кофе.

— Очень жаль, — сказала Анита, — что вы не собрались все вместе и общего снимка не будет. Но, может быть, мы сфотографируем хозяев дома — Густафсона и Эльну?

— Не стоит, — сказал сапожник. — Не стоит этого делать.

Анита поняла его.

— Все, — сказал Петтерсон, — больше мне пить нельзя. По крайней мере, до того, как сфотографирую дома. Потом можно продолжить. Если, конечно, немного отдохнуть.

— Мы с Эльной так и собирались сделать, — сказал сапожник.

Петтерсон поднялся.

— Спасибо большое за угощение, — сказал он. — Пойду снимать. И начну, нравится это вам или нет, с развалин дома Ингвё.

Петтерсон ухватил штатив и фотокамеру и отправился в путь. Анита осталась поговорить с Эльной, а сапожник решил выйти, когда очередь дойдет до Выселок.

К памятнику старины он идти не хотел.

Петтерсон не торопился и работал тщательно. Сапожник помогал ему и заглядывал в объектив, когда снимали мастерскую и весь его дом с двух разных точек.

Ему очень понравились оба вида.

Он помогал Петтерсону и тогда, когда тот снимал дом Эриксона, хотя в объектив больше не заглядывал. Вместо этого Густафсон подробно словами описывал, какую часть дома надо захватить в кадр, а какую — нет.

Сапожник старался запоминать свои слова, ему предстояло дать обо всем отчет Эриксону.

— Эриксон больно беспокоился, что ты напечатаешь снимки его дома в газете, — сказал он.

Петтерсон заверил его, что не собирается этого делать.

Закончив работу, оба вернулись в горницу Эльны, но женщины к тому времени успели перейти на кухню. Туда же пошли и сапожник с Петтерсоном.

— Всё готово! — выкрикнул сапожник. — Он ловко работает, Петтерсон! Фотоаппарат у него отличный, Надо за это выпить!

— Эльна подарила нам красивое полотенце. Она сама сшила его, — сказала Анита Петтерсону. — Я не знаю, чем бы отдарить ее.

Сапожник и Петтерсон чокнулись.

Эльна улыбнулась и покраснела.

После этого гости распрощались с хозяевами. Петтерсону хотелось поблагодарить Эльну за полотенце, но он не знал, как это делается, и скомкал благодарственные слова: — Спасибо, большое вам спасибо! Еще увидимся!

— Честь вам и спасибо! — попрощался сапожник.

Петтерсон и Анита медленно брели с Выселок к опушке леса и вошли в лес. На пути они ни разу не оглянулись.

— Ты не сказал сапожнику, что мы не женаты? — спросила Анита.

— О чем ты? Я уже не помню, что ему говорил. Я столько выпил, что ничего не соображаю.

— Эльна сказала, что мы не должны говорить об этом сапожнику. Он бы нас не понял.

— А как узнала об этом Эльна?

— Мы не носим колец.

— Разве мы их не носим? Тогда я срочно займусь превращением фургона в пару колец.

— Ты хочешь на мне жениться?

— Ты рехнулась? Нам же понадобятся кольца.

Петтерсон остановился на дороге.

— Черт возьми, ну что прикажешь им делать! — сказал он. — У меня прямо перед глазами стоит эта картина, как они все четверо цепляются за угол дома, чтобы их не уволокли туда, куда они совсем не собираются.

— О чем ты говоришь?

— А ты считаешь, что они еще смогут здесь протянуть?

— Смогут. Смогут, пока у них есть Эльна.

— А потом?

— Потом я не знаю.

Анита пошла быстрее, за ней заторопился и Петтерсон. Он немного опьянел.

— Если бы я мог, я запретил бы эту тишину. Она, как… как бесконечная периодическая десятичная дробь, вот!.. Хотя с моим слухом запретить тишину непросто… Юсефа и ее двадцать детей будут сниться мне всю жизнь… Я не говорю уж о самом Ингве… Хотя я люблю его! Это я один люблю его!.. Разве ты не понимаешь, Анита, — я сообразил. Кто-то придет к ним, чтобы опоясать их чресла и увести туда, куда они не хотят.

— Ниссе, очнись! — сказала Анита. — Тебя дурачит лес. Держись за мою руку, городской мальчик, держись крепче, чтобы тебя не переехала машина! Мы уже у шоссе.

— Это шоссе, — бормотал Петтерсон, — это та самая узкая дорожка, о которой столько говорится в писании… Давай найдем дорогу пошире — ту, по которой идут нечестные, но страстные натуры!.. Закинь камеру на заднее сиденье, и поехали!

Петтерсон еще раз взглянул на озеро.

— Прощай, море Тиберия! Прощай, Око Ингве Фрея!

Анита завела машину и медленно подкатила ее к шоссе.

— Все-таки мы неплохо провели здесь время, — сказала она. — Мы хорошо погуляли. Я успела даже посадить земляничное пятно на платье… Поехали?

— Остановись! — вдруг закричал Петтерсон. — Остановись сейчас же!

Машина остановилась.

— Мы ничего не забыли? — спросил Петтерсон.

— Нет, кажется, ничего. Всё при нас.

— Скажи-ка мне быстро, Анита, когда любишь, какое еще возникает чувство?

— Не знаю. Наверное, чувство ревности. Да, сразу же возникает ревность.

— А против ревности есть только одно средство, — сказал Петтерсон. — Нужно спрятать от чужих глаз того, кого ты любишь… Мы все-таки кое-что забыли… Да выходи, выходи! Поможешь мне снять указатель, который поставил сапожник.

Петтерсон и Анита вышли из машины и общими усилиями сорвали крепко прибитую к столбу стрелку.

— Мы возьмем ее с собой. Повесим ее над кроватью, — сказал Петтерсон. — И никому не скажем, от-куда она у нас взялась.

С указателем под рукой Петтерсон перешел черен дорогу и взглянул на странное сооружение, которое сапожник считал своим почтовым ящиком.

Он взглянул на объявление сапожника: БОЛЬШЕ РАБОТУ НЕ ПРИНИМАЮ.

Он долго смотрел на надпись, словно не понимал, что эти слова означают.

Потом вернулся к машине, бросил указатель в багажник и сел рядом с Анитой.

— Поехали! — коротко сказал он. — Ну и лето выдалось!