Дункан стоял возле окна в апартаментах Калинди и смотрел на запруженную машинами Пятьдесят седьмую улицу. В холодном воздухе зимнего вечера кружились снежинки, кружились и таяли, едва достигнув тротуаров с подогревом… Но сейчас лето, а не зима. И машины, что беззвучно несутся сотней метров ниже, годятся лимузину президента Бернстайна в прадедушки.
Дункан смотрел в прошлое. Возможно, эту голограмму сделали в конце двадцатого века. Умом он понимал, что находится не над, а под землей, но его чувства больше верили реальности картины за окном, чем доводам разума.
Наконец-то они с Калинди были наедине. Обстоятельства, что свели их, несколько дней назад показались бы Дункану плодом воспаленного воображения. Судьба посмеялась над ним: его желание едва теплилось.
– Что это? – настороженно спросил Дункан, принимая от Калинди узкий хрустальный бокал с кроваво-красной жидкостью.
– Название тебе все равно ничего не скажет, а если я назову тебе стоимость, ты, чего доброю, и пить не станешь. Это пьют медленно, смакуя каждый глоток. Пей. Вряд ли тебе когда-нибудь представится шанс попробовать это снова. Пей, не бойся. Тебе понравится.
Вино (вероятно, это было вино) и впрямь было замечательное: мягкое, сладковатое и, скорее всего, с хорошей дозой успокоительного. Как ему и советовали, Дункан смаковал каждый глоток, наблюдая за Калинди.
Ее жилище поразило его. Предельно простое по убранству, но просторное и разумно спланированное. Стены с окраской крыльев дикого голубя, голубой сводчатый потолок, похожий на небесный купол, и зеленый ковер – иллюзия лужайки. Мебели было совсем немного: четыре мягких стула, письменный стол в виде старинного бюро, шкаф со стеклянными дверцами, полный изящных фарфоровых вещиц, низкий столик, на котором лежали какая-то коробочка и альбом примитивной живописи двадцать второго века. И конечно же, коммуникационная консоль. На экране консоли беспрерывно сменялись хитроумные абстрактные композиции.
Даже без вездесущей силы тяготения все здесь напоминало Дункану, что он на Земле. Он не знал, как выглядят квартиры жителей Луны или Марса, но в этом подземелье он бы точно не согласился жить. Все здесь несло на себе оттенок избыточного совершенства и маниакальной приверженности терранцев к прошлому. Дункану вдруг вспомнились слова посла Фаррела: «Мы не в упадке. Но со следующим поколением на Землю придет упадок». Следующее – это поколение Калинди. Возможно, посол был прав…
Дункан отпил еще глоток, продолжая следить, как Калинди бесцельно бродит по своему просторному жилищу. Подойдя к одному из стульев, она зачем-то его сдвинула. Затем без всякой надобности поправила картину на стене. Потом Калинди вернулась к дивану и села на некотором расстоянии от Дункана. Посидев молча, она взяла со стола коробочку.
– Ты когда-нибудь видел такое? – спросила она, открывая крышку
В бархатном «гнездышке» лежало серебряное яйцо. Оно было вдвое крупнее куриных яиц, которые Дункан попробовал в ресторане отеля «Столетие».
– Что это? Старинный предмет искусства? – спросил Дункан.
– Возьми в руки. Только осторожнее, не урони. Невзирая на предостережение, Дункан едва не выронил
яйцо. Оно не было тяжелым. Оно было… живым. Дункану показалось, что странное яйцо извивается на его ладони, хотя внешне оно оставалось неподвижным. Приглядевшись, Дункан заметил тонкие перламутровые нити. Они появлялись, вились по поверхности яйца и снова исчезали. Они напоминали волны тепла, но поверхность оставалась прохладной.
– Возьми его обеими руками и закрой глаза,- велела Калинди.
Дункан повиновался вопреки сильному любопытству и желанию увидеть, что же будет происходить с таинственным яйцом дальше. Осязание – чувство, которое надежнее всего рассказывает об окружающем мире, на этот раз подвело его.
Фактура яйца постоянно менялась. Оно уже не казалось Дункану металлическим. Невероятно, но он сейчас держал в руках меховой комочек – маленького пушистого зверька вроде котенка, которому пара недель от роду… Через несколько секунд ощущение мягкости и пушистости напрочь исчезло. Яйцо затвердело и стало шершавым, как наждачная бумага, способная содрать кожу пальцев до крови… И опять – удивительная шелковистая мягкость. Дункан едва подавил желание погладить шелковое яйцо, как вдруг оно сделалось… желеобразным. Казалось, оно вот-вот проскользнет сквозь пальцы. Ощущение было довольно противным, и Дункан усилием воли заставил себя не швырнуть коварную игрушку на ковер. Только мысль о том, что это всего лишь его ощущения, позволяла ему владеть собой… А теперь – дерево. Пальцы скользили вдоль волокон, пока… Пока яйцо не обросло колючей щетиной, больно уколовшей Дункану пальцы…
Были ощущения, которым в его языке не находилось слов; были ощущения приятные, нейтральные и на редкость отталкивающие (здесь Дункану вновь понадобилась вся его воля). Когда же его пальцы безошибочно ощутили ни с чем не сравнимое прикосновение человеческой кожи, любопытство взяло вверх. Он открыл глаза. На его ладони по-прежнему лежало серебристое яйцо, только сейчас оно казалось сделанным из мыла.
– Ты можешь объяснить, что это за штука? – спросил Дункан.
– Не надо кричать. С тобой же ничего не случилось. Это всего-навсего тактоид. Слышал про них?
– Нет.
– Забавная штучка. Своеобразный калейдоскоп осязания. Только не спрашивай меня, по какому принципу она действует. Что-то связанное с управляемой электрической стимуляцией. Больше я ничего не запомнила.
– А для чего их используют?
– Ну неужели все обязательно должно иметь практическое применение? Тактоид – просто игрушка. Новая игрушка. Но у меня была веская причина тебе ее показать.
– Конечно. «Последняя земная новинка!»
Калинди грустно улыбнулась, вспомнив свою давнюю излюбленную фразу. Обоим вспомнились далекие дни там, на Титане. Но это было целую эпоху тому назад.
– Дункан, ты думаешь, это я во всем виновата? – едва слышно, почти шепотом спросила Калинди.
Их разделяло два метра диванного пространства. Дункан повернулся лицом к Калинди. Перед ним сидела вовсе не та успешная и самоуверенная деловая дама, которую он встретил на «Титанике», а сбитая с толку несчастная девчонка.
Сколько времени будет длиться ее раскаяние? Но сейчас, похоже, Калинди не играла.
– Ты меня спрашиваешь, а я у меня нет ответа,- сказал Дункан.- Я до сих пор брожу впотьмах. До сих пор не знаю, что же Карл делал на Земле и зачем вообще он сюда прилетел.
– И он тебе за все эти пятнадцать лет так и не рассказал? Во взгляде Калинди сквозило удивление.
– О чем?
– О том, что произошло в тот прощальный вечер на борту «Ментора».
– Нет. Он никогда об этом не говорил,- медленно, будто каждое произносимое слово причиняло ему боль, ответил Дункан.
Молчание Карла (иногда Дункан расценивал его как предательство) так и осталось горьким воспоминанием прошлого. Умом он понимал: с какой стати двое обезумевших от скорого расставания людей будут делиться своими чувствами с ним – мальчишкой-подростком, в равной степени обожавшим их обоих? Дункан не винил их за это, однако в глубине души так и не простил.
– И ты не знал, что мы тогда пользовались «машиной радости»?
– Откуда мне знать?
– Да, конечно. Затея была вовсе не моя. Карл настаивал, и я согласилась. По крайней мере, мне хватило мозгов самой не воспользоваться этой штукой. Точнее, только совсем на малой мощности…
– Слушай, но ведь даже тогда «машины радости» находились под запретом. Как эта игрушка оказалась на борту «Ментора»?
– На борту «Ментора» было много такого, о чем команда даже не подозревала.
– Не удивляюсь. И что же произошло… у вас?
Калинди вскочила с дивана и опять принялась расхаживать по зелени ковра. Она старалась не встречаться с Дунканом глазами.
– Мне даже сейчас страшно и противно вспоминать об этом. Но я понимаю, отчего люди становятся рабами «машины радости». Тактоид – всего лишь безобидная игрушка, однако он способен подарить тебе такие осязательные ощущения, которых ты и за всю жизнь не встретишь. «Машина радости» куда страшнее. После нее реальная жизнь кажется бледной и пресной. Я тебе говорила: Карл включил «машинy» нa полную мощность. Я предупреждала его, просила этого не делать, но он только смеялся. Он был уверен, что справится с нею…
«Что ж, это вполне в духе Карла»,- подумал Дункан. Сам он никогда не видел «усилитель эмоций», но знал, что такое устройство есть в Центральной больнице Оазис-Сити. Усилитель применялся в психиатрии и считался очень эффективным средством. «Машиной радости» называли портативную модель усилителя. В середине двадцать третьего века эти опасные игрушки, словно чума, распространились по всем обитаемым мирам Солнечной системы. Никто не знал, сколько незрелых юных умов они успели безвозвратно погубить. Выжигание мозгов» стало настоящей эпидемией шестидесятых годов. Потом, как и всякая эпидемия, она пошла на спад, оставив после себя сотни эмоциональных трупов. Карл был одним из немногих счастливчиков, сумевших выкарабкаться…
Но «машина радости» и на нем оставила свою отметину. Это-то и было истинной причиной его «нервного срыва» и изменения личности. Дункан вдруг ощутил, как в нем нарастает холодная ярость к Калинди. Она не знала? Пусть не разыгрывает из себя невинную! Наверняка знала – даже тогда, при всей своей взбалмошности. Дункан попробовал отстраниться от владеющего им чувства. Сейчас в нем говорят моральные принципы. Он обвиняет Калинди просто потому, что она жива, а Карл лежит в холодильнике Аденского морга, словно прекрасная мраморная статуя, сохраняемая со всеми повреждениями, нанесенными ей безжалостным временем. Теперь Дункану придется ждать, пока не будут улажены все юридические процедуры, связанные с выдачей тела инопланетного гражданина, погибшего на Земле. Еще одна обязанность, свалившаяся на Дункана. Он выполнил все необходимые формальности, прежде чем проститься с другом, которого потерял задолго до гибели.
– Я представляю, о чем речь,- сказал Дункан, и его резкий тон заставил Калинди остановиться.- Я хочу знать остальное. Что было потом?
– Карл посылал мне длиннейшие и совершенно безумные письма. Всегда экспресс-почтой, тщательно запечатанные. Писал, что никогда не полюбит другую женщину. Я отвечала ему. Убеждала не делать глупостей. Просила забыть меня как можно скорее, потому что мы больше никогда не встретимся. Что еще я могла ему сказать? Тогда я не понимала всю нелепость своих советов. Это все равно что посоветовать кому-то перестать дышать. Мне было стыдно его расспрашивать. Я только через несколько лет узнала, какой вред наносит мозгу «машина радости».
Дункан не знал, слышит ли он сейчас правду или является зрителем еще одной умело разыгрываемой сцены.
– Понимаешь, он писал мне сущую правду, когда утверждал, что больше никогда никого не полюбит. «Машины радости» усиливают в мозгу участки наслаждения. Создают постоянную, почти не разрушаемую цепь желаний. Психологи называют это электроимпринтингом. Наверное, сейчас это лечат, но пятнадцать лет назад таких методов не было даже на Земле, не говоря уже о Титане.
Калинди вновь стала кружить по зеленому ковру.
– Через какое-то время я перестала отвечать на его письма. Мне было нечего ему сказать. Но Карл продолжал мне писать. Его письма приходили несколько раз в год. Он клятвенно обещал, что рано или поздно обязательно прилетит на Землю и мы снова встретимся. Я не принимала его слова всерьез.
«Может, и не принимала, но тебе это нравилось. Должно быть, тебе льстило держать в своих руках душу такого яркого и талантливого человека, как Карл, даже если это машина сделала его твоим рабом, а не ты сама…»
Ничего удивительного, что все последующие увлечения Карла и его браки рушились с таким треском. Они были обречены с самого начала. Между Карлом и возможным счастьем всегда вставала Калинди – недосягаемый идеал. Как же одиноко было Карлу! Если бы Дункан тогда знал, что на самом деле творится с его другом… Возможно, они сохранили бы дружбу.
Хотя вряд ли. Да и что толку впустую вздыхать об упущенных возможностях? Кто из древних философов сказал: «Род людской никогда не познает счастья, пока не отучится произносить "Если бы…"»?
– Значит, появление Карла оказалось для тебя полной неожиданностью? – спросил Дункан.
– Не совсем. В последних письмах он все время намекал на это. У меня целый год было ощущение, что он может появиться. А потом он вдруг позвонил с орбитального порта Ван Аллен. Сказал, что прилетел специальным рейсом, и пообещал встретиться со мной, как только адаптируется к земной гравитации.
– Что это еще за «специальный рейс»?
– Это был грузовой корабль терранской экспедиции, исследующей спутники Сатурна. Он летел на Землю пустым и с максимальной скоростью. И все равно полет занял пятьдесят дней.
«Представляю,- подумал Дункан.- Провести почти два месяца на грузовом корабле, где минимум удобств». Он вспомнил свое путешествие на «Сириусе», затем мысли вновь вернулись к полету Карла. Космические инструкции строжайше
запрещали брать пассажиров на борт грузовых кораблей. Оставалось лишь надеяться, что это нарушение не скажется на дальнейшей карьере пилотов, поддавшихся обаянию Карла. Калинди прекратила ходить и села рядом с Дунканом.
– Я не знала, хочу ли его видеть. Все-таки прошло пятнадцать лет и я далеко ушла от той Калинди. Но он был очень упрям. Я понимала: отговаривать его бесполезно. Можешь считать, что я выбрала линию наименьшего сопротивления.
Она вымученно улыбнулась и продолжала:
– Это не помогло. Я должна была бы догадаться с самого начала. А вскоре мы увидели в новостях, что ты тоже прилетел на Землю.
– Представляю, как это шокировало Карла! Что он говорил?
– Почти ничего. Но я видела, что новость удивила и расстроила его.
– И все-таки вряд ли он ограничился общими фразами.
– Карл потребовал, чтобы я ни в коем случае не рассказывала тебе, что он на Земле. Тогда я впервые заподозрила неладное и начала волноваться насчет титанита, который он попросил меня продать.
– А-а, обычная уловка Карла. Забудь о ней. Один из его многочисленных способов добиться желаемой цели. Ты лучше скажи: когда я впервые тебе позвонил, он еще жил у тебя?
Молчание Калинди уже наполовину являлось ответом. Потом она ответила и даже с некоторым вызовом:
– Естественно. И он очень рассердился, когда я сказала, что встречусь с тобой. Мы тогда сильно поссорились. Увы, не в первый раз.
Она вздохнула. Жест получился немного театральным.
– Но к тому времени даже Карл сообразил, что со мной так себя вести нельзя. Давить на меня – занятие безнадежное. Сколько раз я его предупреждала – он не верил. Он отказывался признать очевидный факт: Калинди, которую он
знал пятнадцать лет назад и которая впечаталась в его мозг, больше не существует.
Дункан и не подозревал, что увидит в ее глазах слезы. Только по кому они? По Карлу или по своей прошедшей юности?
Дункану хотелось смотреть на все это холодно и цинично. Может, какой-то частью своего существа Калинди и играла. Но другая ее часть вела себя вполне искренне, и она-то затронула его душу. Дункан с удивлением обнаружил, что испытывает к Калинди не только сострадание. Неужели горе способно возбуждать влечение?
Дункан ни в коем случае не собирался заглушать в себе вспыхнувшее желание, но и не торопил события. Было слишком много такого, что он мог узнать только от Калинди.
– Наши занятия любовью всегда разочаровывали его,- всхлипывая, призналась она,-хотя поначалу он и пытался это скрывать. Когда видишь такое, поневоле начинаешь думать о собственной неполноценности. Но теперь-то я кое-что знаю об импринтинге. И Карл прекрасно знал, в чем его беда. Его случай не исключение.
Калинди вытерла глаза ладонью.
– Он становился все более подавленным и… все более жестоким. Иногда он даже пугал меня. Ты знаешь, каким сильным он был. Вот, посмотри.
Калинди сделала еще один театральный жест, приспустив платье и обнажив левое плечо, а заодно и левую грудь.
– Он ударил меня вот сюда, так сильно, что остался большой синяк. До сих пор еще виден.
Сколько Дункан ни старался, никакого синяка он не видел. Только молочно-белая, гладкая, шелковистая кожа. Тем не менее жест Калинди не оставил его равнодушным.
– И потому ты выключила видди,- сочувственно произнес Дункан, придвигаясь ближе.
– Да. Мне как раз позвонил друг Айвора и стал расспрашивать про Титан. Мне это показалось очень странным совпадением… Знаешь, Дункан, это все-таки был жестокий трюк.
В голосе Калинди было больше грусти, чем злости. Она не делала попыток отодвинуться от Дункана. Они сидели почти рядом.
– А потом события посыпались одно за другим. Ты знаешь, что терранская Служба безопасности присылала ко мне двух своих агентов?
– Нет, но это меня не удивляет. И что же ты им рассказала?
– Все, что знала. Они вели себя очень по-доброму и сочувствовали мне.
– Еще бы! Им же надо было сгладить свою неуклюжесть! – с горечью воскликнул Дункан.
– Пойми, Дункан, это был несчастный случай! Ты входишь в число важных гостей, и они должны были тебя защищать. Случись что с тобою, представляешь, какой межпланетный скандал разгорелся бы накануне юбилейных торжеств? Тебе ни в коем случае нельзя было отправляться в «Циклопы». И уж тем более – лезть на платформу к Карлу. Это было очень опасно.
– Ничего опасного. Мы вели вполне дружеский разговор. Откуда мне было знать, что на соседней башне прячется безответственный идиот, который сначала нажимает кнопку, а потом думает, зачем это сделал?
– Не будь строг к этому человеку. Он всего-навсего агент, выполнявший приказ. Ему приказали защищать тебя любой ценой. А тебя, кстати, предупредили насчет приступов жестокости у Карла. Агенту показалось, что вы вот-вот подеретесь. Лазерная вспышка только временно ослепила Карла. Через несколько часов к нему бы полностью вернулось зрение. Говорю тебе: произошел ужасный, чудовищный несчастный случай. Тут никто не виноват.
Пройдет еще немало времени, прежде чем Дункан сможет бесстрастно воспроизводить в памяти всю цепочку событий. Если и существовала вина, она тонким слоем лежала на двух мирах земном и титанском. Подобно большинству человеческих трагедий, эта стала следствием не злых умыслов, а ошибочных суждений и превратного понимания…
Если бы Малькольм и Колин не настаивали на «очной ставке» Дункана с Карлом и не требовали предъявить тому «неопровержимые факты»… Если бы самому Дункану так не хотелось добиться от Карла доказательств его невиновности. Как он стремился дать своему бывшему другу шанс оправдаться… Настолько стремился, что фактически очутился в его власти. Пусть бессознательно, но ведь так оно и было, и сейчас Дункан отчетливо это понимал. Возможно, Карл и в самом деле был опасен; просто Дункан не все знал.
Похоже, они оба запутались в цепкой паутине судьбы, из которой было не выбраться. Дункану вдруг вспомнилась история гибели «Титаника». Конечно, масштабы той трагедии были несоизмеримо выше и любые сравнения выглядели смехотворно и нелепо, но он все же рискнул мысленно провести параллели. Казалось, сами боги сговорились против гигантского корабля и решили погубить его, нанизывая один пустяк на другой. Сплошные случайности. Если бы предостерегающие радиограммы не потерялись под грудой частных поздравлений и деловых депеш… Если бы айсберг не пропорол одновременно все водонепроницаемые переборки… Если бы радист корабля, находившегося в двадцати километрах от места катастрофы, не покинул рубку, когда с борта «Титаника» в холод и мрак понеслись первые сигналы бедствия… Если бы спасательных шлюпок хватило на всех… Казалось, судьба, одну за другой, обрубала все возможности спасения, пока проклятая цепь случайностей не кончилась катастрофой.
– Наверное, ты права,- сказал Дункан, желая утешить не только Калинди, но и себя.- Я никого и не виню. Даже Карда.
– Бедный Карл. Он ведь действительно любил меня. Проделать такой путь до Земли…
Дункан промолчал, хотя его так и подмывало возразить. Неужели Калинди сама верила, что любовь к ней – единственная причина, заставившая Карла отправиться на Землю? Даже человек с электроимпринтингом, оставленным дьявольской «машиной радости», не может жить под властью одной-единственной страсти. Главная цель Карла была такой пугаюше неизвестной, что Дункан почти не надеялся прояснить картину с помощью альбома и надежно охраняемых разделов в памяти минисека.
У Карла была мечта – или кошмарное наваждение,- и Дункан единственный из всех мог хотя бы отчасти ее понять. Какую же настороженность должны испытывать члены комитета «Аргус»! Эта мысль давала Дункану пьянящее чувство силы и власти, хотя временами он мечтал, чтобы знания пришли к нему иным, менее тягостным путем или не приходили вовсе.
Власть и счастье почти никогда не совмещались. Карл достиг и того и другого, но все утекло у него сквозь пальцы. Дункан пока не знал, какой полезный урок сможет извлечь из случившегося. Одно несомненно: этот урок останется с ним на всю жизнь.
Может, счастье и недостижимо. А наслаждение? Имеет ли он право на какое-то время забыть о государственных делах и повернуться спиной к загадке, изумляющей сильнее, чем все неожиданности, которые фирма Калинди предлагала своим клиентам?
Как странно. Колесо сделало полный оборот. Пятнадцать лет назад они с Карлом вот так же сидели, оплакивая живую Калинди. Теперь он и Калинди скорбят по мертвому Карлу.
Пусть это будет лишь бледная тень того ненасытного голода, что он испытывал шестнадцатилетним парнем. Пусть это принесет разочарование и ему. Что бы сейчас ни случилось, прошлое все равно не воскресить.
Дункан не обманулся в своих надеждах: все было почти так, как он и представлял. Недоставало только одного… Вкус Калинди больше не был вкусом меда.